Дочь Рыбачки, Бьёрнcон Бьёрнстьерне, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 159 минут(ы)

Дочь Рыбачки.

Романъ Біорнштирна Біорнсона *).

Переводъ А. П. Зенкевичъ.

*) Знаменитый норвежскій романистъ и поэтъ, стоящій во глав національной норвежской литературы. Предлагаемый романъ — одно изъ его лучшихъ произведеній. Ред.

I.
Семья.

По берегамъ тхъ бухтъ, которыя издавна служатъ убжищами сельдямъ, при малйшей возможности возникаютъ обыкновенно маленькіе города. Про города эти можно выразиться нетолько, что они какъ бы вылзли изъ моря, но что издали они производятъ впечатлніе выброшенныхъ на берегъ обломковъ погибшихъ кораблей или же скученныхъ въ одно мсто рыбачьихъ барокъ, втянутыхъ на песокъ, въ защиту отъ бури. На боле близкомъ разстояніи замтно, что дома построены гд попало, не рдкость увидть среди улицы какой нибудь морской выбросокъ, такъ какъ въ нкоторыхъ мстахъ, во время прилива, море достигаетъ даже строеній, улицы каменисты и разбросаны въ разныя стороны, безъ малйшаго опредленнаго плана. Но вмст съ тмъ города эти имютъ всмъ имъ общее важное качество: ихъ порты служатъ надежными убжищами самымъ большимъ кораблямъ, которые защищены въ нихъ также хорошо, какъ въ ящик. Поэтому гавани эти очень цнятся моряками, которые спасаются въ нихъ въ то время, когда буря лишаетъ ихъ парусовъ и мачтъ.

Города эти мало оживлены, все движеніе сосредоточено въ гавани, гд находятся барки и лодки рыбаковъ и гд нагружаютъ и разгружаютъ корабли.

Въ городк, въ которомъ происходитъ событіе, служащее поводомъ къ нашему разсказу, единственная улица тянется по набережной, она окаймлена, съ одной только стороны, рядомъ одноэтажныхъ домовъ изъ краснаго и благо кирпича и которые не граничатъ другъ съ другомъ, но раздлены между собой хорошенькими садиками. Эта длинная и широкая улица составляетъ собой весь городъ, и когда втеръ дуетъ прямо съ моря, то легко узнать по запаху, какіе товары въ то время въ порт.

Жители держатъ себя тихо, не вслдствіе строгаго полицейскаго надзора, котораго обыкновенно даже вовсе не существуетъ, но изъ боязни сплетень, такъ какъ вс знаютъ другъ друга. Если выйти на улицу, то необходимо кланяться передъ каждымъ окномъ, у котораго, почти безъ исключенія, можно увидть почтенную матрону, готовую заплатить за вашу любезность такимъ же привтствіемъ, кром того неизбжно кланяться и со всми, кого встрчаешь, потому что эти тихіе обитатели, даже и во время прогулки, не позабываютъ думать о томъ, что прилично и что нтъ вообще, и какъ должны относиться къ каждому изъ нихъ въ частности.

Кто позволитъ себ переступить границу, приличную его общественному положенію и сословію, тотъ сильно навредитъ себ, потому что вс вдь знакомы не только лично съ нимъ, но и съ его отцемъ и ддомъ, и въ подобномъ случа сейчасъ начинаютъ издалека, доискиваясь, не было ли кого изъ прежнихъ поколній, подавшаго уже поводъ къ порицанію.

Много лтъ тому назадъ поселился въ этомъ городк нкій почтенный человкъ, по имени Перъ Ользенъ.

Прибылъ онъ изъ внутренней части страны, гд содержалъ себя ремесломъ разнощика, а также игрой на скрипк.

Онъ открылъ лавочку, разсчитывая на знакомыхъ покупателей и сталъ торговать, кром предметовъ, которые онъ разносилъ по домамъ, хлбомъ и водкой.

Изъ комнаты, позади лавочки, слышались его шаги и звуки скрипки, на которой онъ наигрывалъ разные танцы и свадебные марши.

Расхаживая и наигрывая, онъ то и дло кидалъ взглядъ на стеклянную дверь и слдилъ, не вошелъ ли въ лавку покупатель.

Какъ только кто нибудь переступалъ порогъ, онъ тотчасъ же прерывалъ пьесу, заканчивая ее трелью, и шелъ на встрчу своему кліенту.

Дла его пошли прекрасно, онъ женился и вскор у него родился сынъ, котораго онъ окрестилъ не просто Перомъ, а Петеромъ.

Маленькій Петеръ долженъ былъ получить то, чего такъ не доставало его отцу… т. е. образованіе, мальчикъ былъ опредленъ въ латинскую школу.

Когда маленькіе товарищи Петера, вмсто того чтобы сдлаться его пріятелями, не желали даже играть съ нимъ, оттого что онъ былъ сыномъ Пера Ользена и, отколотивъ, прогоняли домой, Перъ Ользенъ, въ свою очередь, колотилъ его и отсылалъ въ школу, могъ ли бы иначе ребенокъ быть хорошо воспитаннымъ?

И такъ маленькій Петеръ оказался въ школ совсмъ одинокимъ, онъ сталъ лнивъ и до того ко всему апатиченъ, что, сколько ни билъ его отецъ, никогда не могъ онъ вызвать у него ни слезъ, ни улыбки.

Ользену наконецъ самому надоли эти колотушки, онъ пересталъ бить сына и посадилъ его за прилавокъ.

Велико было его изумленіе когда онъ увидлъ, что Петеръ ловко подавалъ каждому, что требовалось, никогда не просыпавъ лишней крупинки, не позволивъ положить себ въ ротъ даже изюменки, но все взвшивалъ, сосчитывалъ и записывалъ, правда очень медленно, но съ замчательной аккуратностью. И все это длалось хладнокровно и безъ произнесенія одного лишняго слова.

Отецъ пріободрился и, съ новыми надеждами, послалъ его, на корабл съ сельдями, въ Гамбургъ, гд помстилъ его въ комерческую школу, для изученія правилъ тонкаго обхожденія.

Петеръ пробылъ тамъ восемь мсяцевъ… они показались ему нескончаемо длинными.

Онъ вернулся, привезя съ собой шесть полныхъ паръ платья, которыя, во избжанія пошлины, онъ вс надлъ на себя.

Когда онъ избавился отъ своей искусственной полноты, то оказался такимъ же, какимъ былъ восемь мсяцевъ тому назадъ.

Ходилъ онъ прямо, вытянувшись, руки у него висли по сторонамъ, какъ палки, на поклоны онъ отвчалъ съ порывистой быстротой, внезапно сгибаясь и снова выпрямляясь, какъ будто суставы у него были на пружинахъ.

Онъ представлялъ изъ себя квинтэссенцію вжливости, но все, что онъ длалъ, онъ длалъ молча и съ нкоторой робостью.

Онъ вздумалъ писать свою фамилію не по прежнему Ользенъ, но Оульзенъ, что подало поводъ городскимъ школьникамъ сочинить слдующую остроту на его счетъ. Вопросъ: ‘Что Петеръ Ользенъ пріобрлъ въ Гамбург?’ Отвтъ: ‘Букву.’

Онъ намревался измнить также свое имя и называться не Петеромъ, а Педро, но несчастное ‘у’ причинило ему столько непріятностей, что онъ долженъ былъ отказаться отъ своего желанія и подписывался просто: П. Оульзенъ.

Въ двадцать два года онъ женился на продавщиц-простух съ красными, грубыми руками, въ дом нужна была хозяйка, отецъ состарлся, а мать умерла и все же выгодне было обзавестись женой, нежели временной экономкой.

Черезъ двнадцать мсяцевъ посл свадьбы жена подарила ему сына, котораго онъ тотчасъ же назвалъ Педро.

Почтенный Перъ Ользенъ, ставъ такимъ образомъ ддомъ и увидвъ въ этомъ событіи косвенный намекъ на свою старость, ршилъ передать дла сыну, самъ же сталъ проводить время, сидя на скамейк у своей двери и покуривая глинянную трубочку.

Однажды, имъ овладлъ такой приливъ тоски, что ему вдругъ страшно захотлось какъ можно скоре умереть, а такъ какъ вс желанія его обыкновенно исполнялись сами собой, то тоже случилось и съ этимъ послднимъ.

Если сынъ его Петеръ унаслдовалъ отъ отца способность къ торговл, то къ внуку повидимому перешла отъ дда любовь къ музык.

Педро съ трудомъ учился грамот, но еще маленькимъ мальчикомъ умлъ пть и порядочно игралъ на флейт, онъ былъ близорукъ, но съ добрымъ сердцемъ.

Все это сильно раздражало его отца, который хотлъ сдлать изъ него такаго же торговца, какимъ былъ самъ.

Когда Педро забывалъ что нибудь, его не бранили и не били какъ Петера, но его щипали, длалось это совершенно спокойно, можно сказать даже любезно, но безпрестанно, по самому ничтожному поводу.

Мать его, раздвая его вечеромъ, считала черныя и синія пятна, она цловала больныя мста, но не длала при этомъ никакихъ замчаній. Она также отъ времени до времени получала щипки.

Каждый разъ, какъ у Педро было разорвано платье, онъ донашивалъ старые гамбургскіе костюмы, если на книжкахъ оказывалось пятно, отвчать приходилось ей.

Немудрено посл этого, что только и слышно было въ дом:

— Не длай этого, Педро!… Осторожне, Педро! Да не забывай же, Педро! Педро, Педро, помни же, помни хорошенько!

Такъ что, если Педро боялся больше отца, за то мать надола ему до невроятія.

Товарищи не преслдовали его, но не обращали на него никакаго вниманія, потому что въ первый же разъ, когда они начали бороться съ нимъ и онъ принялся плакать, умоляя не портить ему платья, они оставили его въ поко, давъ ему прозвище ‘половая щетка’.

Онъ походилъ на больнаго, ощипаннаго утенка, ковылявшаго позади стада и подбиравшаго втихомолку, что только удавалось перехватить, никто ничмъ не длился съ нимъ, и онъ ни съ кмъ ничмъ не длился.

Однако онъ замтилъ, что дти бдняковъ обращались съ нимъ боле сносно, дти эти знали, что положеніе его родителей лучше, нежели ихъ, и поэтому переносили его.

Большая здоровая двочка, главный коноводъ этой ватаги, взяла его подъ свое покровительство.

Онъ не могъ вдоволь насмотрться на нее, волосы у нея были черные, какъ воронье крыло, они вились отъ природы, и она никогда не расчесывала ихъ иначе, какъ пальцами, при этомъ огромные, смлые срые глаза, все въ ней очаровывало Педро.

Она была постоянно занята, постоянно въ движеніи: лтомъ съ босыми ногами и голыми руками подъ яркимъ солнцемъ, зимой въ легкомъ плать, годномъ другимъ только для лта.

Отецъ ея былъ въ одно и тоже время кормчимъ и рыбакомъ, она же то и дло ходила то въ одну, то въ другую сторону, она продавала рыбу, которую ловилъ отецъ, а когда тотъ узжалъ по обязанностямъ своей другой профессіи, она садилась одна въ барку и сама отправлялась на рыбную ловлю. Всякій, кто встрчалъ ее, не могъ не обернуться, чтобы еще разъ не взглянуть на нее — такимъ довольствомъ собою и счастьемъ дышала вся ея фигура.

Имя ея было Гунландъ, но вс звали ее просто ‘рыбачка’, и это прозвище принималось ею, какъ заслуженное отличіе.

Въ играхъ она принимала всегда сторону слабаго, единственно изъ природной склонности оказывать покровительство.

Въ то время покровительствомъ пользовался у нея въ особенности Педро.

Въ барк Гунландъ, Педро могъ спокойно разыгрывать на своей флейт, которая была строго изгнана изъ родительскаго дома, гд опасались, чтобы музыка не мшала его ученью.

Гунландъ увозила его съ собою на фіорды, брала его съ собой, когда узжала въ море, затмъ онъ сталъ сопутствовать ей въ ея ночныхъ рыбныхъ ловляхъ.

Въ эти дни они узжали подъ вечеръ, во время заката, иногда при яркомъ блеск лтняго солнца, онъ или игралъ на флейт, или слушалъ, какъ она разсказывала ему, что было ей извстно… про сиренъ и наядъ, про кораблекрушенія и далекія страны, то есть про все, что узнала она отъ матросовъ.

Она всегда длилась съ нимъ своими продуктами, запасами и точно также охотно длилась и познаніями, потому что если Педро часто уходилъ изъ дому, не взявъ съ собой ничего състнаго на дорогу, то еще меньше этого выносилъ онъ духовной пищи изъ школы.

Они гребли обыкновенно до тхъ поръ, пока солнце не садилось за горами, тогда они бросали якорь у маленькаго островка и зажигали огни, или, лучше сказать, она собирала сухія втви и устраивала костеръ, онъ же только смотрлъ на нее.

Потомъ она укутывала его въ старую куртку своего отца и одяло, которое привозила съ собой, во все время, пока онъ спалъ, она поддерживала огонь, распвая, чтобы самой не задремать, отрывки народныхъ гимновъ и балладъ, сначала громко, пока онъ не засыпалъ, потомъ вполголоса.

Когда вставало солнце, возвщавшее о своемъ появленіи яркой полосой золотистаго свта на верхушкахъ горъ, она его будила.

Лса оставались еще темными и мрачными, луга — черными и унылыми, но вскор эти самые лса и луга озарялись огненными лучами, часть горъ освщалась, и вся природа, съ ея разнообразными красками, обагрялась яркимъ свтомъ восходившаго солнца.

Тогда они спускались въ барку, и при легкомъ утреннемъ втерк, оставляя за собой серебристый слдъ на темномъ мор, легко подплывали къ мсту, гд были въ сбор другіе рыболовы.

Съ наступленіемъ зимы, поздки ихъ прекращались, Педро ходилъ тогда къ ней, онъ часто бывалъ у нея, садился и все время смотрлъ на нее, какъ она работала, оба говорили мало, казалось, они только ждали лта.

Когда снова вернулось лто, это новое, для Педро, чувство ожиданія не осуществилось.

Отецъ Гунландъ умеръ, и она ухала изъ города, Педро по совту учителей былъ взятъ изъ школы и водворенъ въ лавк.

Онъ помогалъ матери, такъ какъ отецъ начиналъ хворать и наконецъ, сдлавшись блй той муки, которую онъ отвшивалъ своимъ покупателямъ, слегъ въ постель.

Но и больной, лежа въ комнат за лавкой, онъ продолжалъ наблюдать за длами, онъ требовалъ отчета въ каждой проданной вещи и уврялъ, что ничего не слышитъ, когда сынъ и жена подходили къ нему не на достаточно близкомъ разстояніи,— уврялъ для того, чтобы могъ ущипнуть ихъ.

Когда перегорло масло въ этой тусклой ламп, она погасла.

Жена оплакивала его, хотя сама не знала почему, но сынъ не пролилъ ни одной слезинки.

У нихъ осталось довольно, чтобы прожить безбдно, поэтому они прекратили торговлю, предали забвенію вс заботы и непріятности и обратили лавку въ пріемную.

Мать услась у окошка съ вязаньемъ чулка. Педро устроился въ комнат на другой сторон дома и отдался игр на флейт, но какъ только подошло лто, онъ тотчасъ же пріобрлъ себ парусную лодку.

Онъ отправился къ маленькому островку и улегся на томъ мст, гд обыкновенно садилась Гунландъ.

Однажды, когда онъ, такимъ образомъ, лежалъ тамъ на трав, онъ вдругъ замтилъ барку, которая прямо направлялась къ тому мсту, гд былъ онъ.

Каково же было его изумленіе, когда барка пристала къ берегу и изъ нея вышла Гунландъ!

Она не измнилась, но только немного выросла.

Увидвъ Педро, она слегка отступила, ей не приходило въ голову, что онъ также долженъ былъ вырости.

Она не нашла его по прежнему блднымъ и худымъ, онъ не былъ боле болзненнымъ и слабымъ, но сдлался массивнымъ и вялымъ.

При взгляд на нее, однако, мечты объ исчезнувшихъ счастливыхъ дняхъ, зажгли въ глазахъ Педро несвойственный имъ огонекъ, она подошла, и казалось, съ каждымъ ея шагомъ Педро становился моложе.

Когда она совсмъ приблизилась къ нему, онъ принялся хохотать, какъ ребенокъ, болтать, какъ дитя.

Его старческое лице скрывало подъ собой состаршееся дитя… онъ только выросъ, но не возмужалъ.

Не смотря на это, ей нуженъ былъ именно этотъ ребенокъ, она пріхала именно для него, но теперь она не знала что ей съ нимъ длать, она смялась и краснла.

Первый разъ въ жизни Педро почувствовалъ невольно, что въ немъ пробудилась какая-то сила.

Въ эту минуту онъ сталъ хорошъ — быть можетъ всего на какое нибудь мгновеніе… но этого мгновенія было довольно, чтобы побдить ее.

У нея была одна изъ тхъ натуръ, которыя любятъ только слабыхъ, тхъ, которые нуждаются въ покровительств.

Она хотла пробыть въ город два дня, прожила же въ немъ два мсяца.

Въ продолженіе этихъ двухъ мсяцевъ Педро развился во всемъ больше, чмъ за все время своего юношества, пробужденіе его отъ прежней мечтательности и неподвижности дошло до того, что онъ сталъ длать планы о будущемъ: онъ подетъ за границу, начнетъ изучать серьезно музыку и сдлаетъ профессію изъ своей игры на флейт…

Но когда однажды онъ сообщилъ ей о своихъ планахъ, она поблднла.

— Да, это отлично, но для этого нужно прежде, чтобы мы были обвнчаны! сказала она.

Онъ посмотрлъ на нее, она спокойно выдержала его взглядъ, оба разомъ покраснли.

— Однако, что скажутъ на это? замтилъ онъ.

Гунландъ никогда, ни одной секунды не предполагала, чтобъ у него могла быть собственная воля, противоложная ея вол, по той простой причин, что у нея не могло явиться желанія, которое не было бы въ одно и то же время и его желаніемъ.

Она прочла въ глубин его души, что у него даже на минуту не было мысли раздлить съ нею что бы то ни было принадлежащее ему, а только то, что принадлежало ей.

Вначал она протянула ему руку чисто изъ одного сожалнія… Полюбила она его только подъ конецъ.

О! если бы она еще немного приложила съ нимъ терпнія!

Онъ увидлъ, какъ она гнвно вспыхнула, и задрожалъ отъ страха.

— Мы поженимся! воскликнулъ онъ.

Она хорошо слышала его слова, но обида осталась… она сравнила свое безуміе съ малодушіемъ Педро, припомнила его замшательство и трусливый совтъ… и снова у нея закипло въ груди, едва ли когда нибудь любовь, зародившаяся еще въ дтств, при лучахъ, заходившаго солнца и убаюканная волнами и звуками заунывныхъ псень, имла такой грустный исходъ.

Она схватила Педро своими сильными руками, приподняла его на воздухъ, и швырнувъ на землю, съ наслажденіемъ принялась бить, затмъ она кинулась въ лодку, вернулась въ городъ и почти тотчасъ же изсчезла изъ него, уйдя черезъ горы, во внутрь страны.

Бдный Педро вышелъ утромъ изъ дому влюбленнымъ юношей, съ попыткой проявить себя зрлымъ человкомъ, онъ вернулся къ себ преждевременнымъ старикомъ, не узнавъ, что значитъ быть мущиной.

У него осталось одно воспоминаніе въ жизни… онъ потерялъ счастье по своей собственной глупости, на земл былъ только одинъ уголокъ, который онъ любилъ… но онъ не смлъ вернуться туда. Пока онъ размышлялъ о своемъ несчастіи и о томъ, какъ все это неожиданно случилось, проявившійся въ немъ призракъ воли исчезъ безвозвратно.

Уличные мальчики, замтя его странный видъ, принялись его безпощадно мучить, а такъ какъ онъ всегда сторонился отъ жителей и никто почти не зналъ его привычекъ и занятій, то никто не позаботился и принять его подъ свою защиту.

Онъ вскор едва осмливался переступать порогъ своего дома, не только ходить по улицамъ.

Все его существованіе представляло непрестанную борьбу съ мальчиками, они впрочемъ оказали ему услугу, похожую на нападеніе мустиковъ въ невыносимо жаркій день, безъ этого рода постояннаго раздраженія онъ бы впалъ въ полную апатію.

Черезъ девять лтъ Гунландъ также внезапно вернулась въ городъ, какъ тогда исчезла изъ него.

Ее сопровождала двочка лтъ восьми, вылитый портретъ ея въ эти годы, но у ребенка было что-то мечтательное и нжное.

Говорили, что Гунландъ вышла замужъ, получила посл мужа маленькій капиталецъ и вернулась съ тмъ, чтобы открыть здсь гостинницу для моряковъ.

Предпріятіе ея удалось на славу.

Понемногу къ ней стали заходить негоціанты и хозяева кораблей для переговоровъ съ нужными имъ людьми, моряки въ свою очередь искали у нея случая добыть себ работу.

Она не брала никогда ни копйки за подобнаго рода сдлки, но за то деспотичнымъ образомъ пользовалась тмъ вліяніемъ, какое это посредничество ей давало.

Хотя она была женщина и почти не выходила изъ своего дома, но пользовалась властью во всемъ город.

Ее называли обыкновенно ‘Гунландъ съ Холма’, старое же ея прозвище ‘рыбачка’ перешло къ ея дочери, предводительниц всхъ уличныхъ ребятишекъ.

Исторію именно этой двочки мы и намрены разсказать, она унаслдовала энергическую натуру своей матери, а жизнь дала ей случай примнить эти врожденныя свойства на дл.

II.
Школа.

Изо всхъ городскихъ садиковъ, изобиловавшихъ осенними цвтами посл недавно шедшаго дождя, доносился ароматъ.

Солнце садилось за горами, покрытыми вчными снгами, небо бросало издали послдніе отблески на снжныя вершины, ближайшія горы были уже погружены въ тнь, и только расположенные на отдаленныхъ высотахъ лса еще ясно выступали на горизонт, также явственно виднлись маленькіе островки на фіордахъ, тянувшіеся нитью, какъ рядъ жемчужинъ въ ожерель.

Море было спокойно, въ портъ только что зашелъ большой корабль.

Жители, мирно разсвшись на деревянныхъ крылечкахъ, полускрытыхъ подъ кустами развсистыхъ розъ, переговаривались съ сосдями, или обмнивались привтствіями съ проходящими, направлявшимися къ окраинамъ города.

Лишь издали долетавшій звукъ фортепьяно мшалъ разговору, не нарушая нисколько однако царствовавшаго надъ всмъ чувства общаго успокоенія, внушеннаго зрлищемъ послдняго потухавшаго луча солнца, которое засыпало надъ гладкою поверхностью моря.

Вдругъ изъ города поднялся непривычный шумъ, можно было подумать, что мсто брали приступомъ.

Двушки пронзительно кричали, мальчики неистовствовали, крики ура смшивались съ возгласами о помощи, матери бранились и звали дтей домой, толстый песъ городскаго сторожа лаялъ во всю глотку, остальныя собаки, услышавъ голосъ столь важной особы, по сочувствію и примру залились изо всей мочи дружнымъ хоровымъ лаемъ.

Вс повыбжали изъ домовъ, шумъ сдлался до того сильнымъ, что даже мировой судья приподнялся со ступеньки и произнесъ фразу, изобличавшую въ немъ безпокойство:

— Должно быть, что нибудь случилось!

Что это можетъ значить? спрашивали боле любопытные жители у тхъ, которые оставались на своихъ крылечкахъ.

— Мы ничего не знаемъ, но должно быть, что нибудь да есть… отвчали т.

— Да скажите, ради самаго Бога, что наконецъ случилось? допрашивали тхъ, которые шли съ мста происшествія.

Но такъ какъ улица расплывалась въ ширину къ морю, то прошло не мало времени, пока наконецъ отвтъ: это опять ‘рыбачка’, долетлъ до разныхъ концевъ города.

Предпріимчивая двочка, пользуясь популярностью матери и увренная въ покровительств моряковъ, которые знали, что за свою преданность могли расчитывать на чарки пополне во глав цлой арміи уличныхъ ребятишекъ направила атаку на большую яблоню въ огород Педро Ользена.

Она долго обдумывала свой планъ.

Часть мальчишекъ должна была отвлечь вниманіе Педро, стуча ему въ окна, въ это же время одному изъ осаждавшихъ велно было трясти дерево, а другимъ — швырять по разнымъ направленіямъ, черезъ заборъ, упавшіе яблоки, не съ тмъ, чтобы красть ихъ… упаси Боже! но просто для того, чтобы подурачиться.

Объ этой остроумной зат сообщено было всей компаніи въ тотъ же день подъ заборомъ сада Педро, но судьб было угодно, чтобы именно въ это самое время Педро сидлъ по ту сторону забора и слышалъ все до единаго слова.

Незадолго до назначеннаго часа, городской сторожъ, со своей собакой, были введены въ домъ, обоихъ прекрасно угостили, что, какъ извстно, лучшее средство придать рвенія людямъ и животнымъ.

Педро предоставилъ шалунамъ полную волю стучать въ окна со стороны фасада, самъ же, со своими защитниками, тихонько притаился въ комнатк въ задней части дома.

Вскор изъ-за забора выглянула кудрявая головка рыбачки, и за нею цлая толпа ребятишекъ съ испуганными личиками и осторожно глазвшихъ по сторонамъ.

Когда вс перелзли чрезъ заборъ въ огородъ, они молча собрались вокругъ дерева, уже рыбачка, перецарапавъ себ голыя ноги, долзла до верхушки яблони и собралась начать трясти ее, какъ вдругъ дверь изъ дома открылась, и изъ нея кинулись на атаковавшихъ: Педро, сторожъ и собака.

Изъ груди мальчишекъ вырвался крикъ ужаса, толпа двчонокъ, весело дравшихся между собою по ту сторону забора, теперь вообразивъ, что кого нибудь убили въ саду, начали неистово кричать, т изъ мальчишекъ, которымъ удалось убжать, оглашали воздухъ громкими ура, другіе, которыхъ схватили, ревли и визжали, т, которыхъ застигли верхомъ на забор, стонали подъ ударами хлыста, къ довершенію общаго смятенія, сбжавшіяся старухи присоединили къ гвалту, поднятому дтьми, свои крикливые и ворчливые голоса.

Даже самъ Педро и городской сторожъ встревожились и начали переговоры съ двчонками, чмъ тотчасъ же воспользовались мальчишки для того, чтобы убжать.

Собака, поднявшая шумъ больше всхъ, перепрыгнула чрезъ заборъ и помчалась въ догонку, игра показалась всмъ забавной и, вотъ мальчишки, двчонки, собака, какъ перелетная стая дикихъ утокъ, стремглавъ побжали по всему городу, крича изо всей силы.

Сама рыбачка притаилась, какъ мышенокъ, на макушк дерева, въ надежд, что ее никто не замтилъ.

Прикрытая густыми втвями, она слдила сквозь листья за ходомъ сраженія.

Когда сторожъ, потерявъ терпніе, вышелъ изъ сада для переговоровъ со старухами, Педро Ользенъ, оставшись одинъ, вернулся къ дереву и, поднявъ голову, крикнулъ:

— Слзай сейчасъ, гадкая обезьяна!

Ни одинъ листокъ не шелохнулся.

— Слышишь, сходи! Я вдь знаю, что ты тамъ!

Ничто не двигалось.

— Ну, такъ я пойду за ружьемъ и въ тебя выстрлю, тогда посмотримъ!

— Ай, ай, ай… раздалось съ верхушки дерева.

— Да, да, кричи теперь тамъ, а я, такъ таки въ тебя выстрлю и ужъ не промахнусь…

— Ай, ай, ай, ай! Боюсь, боюсь…

— А! боишься теперь! Ты-то затйщища и есть, я вдь знаю. Теперь ты у меня въ рукахъ.

— Ой, мой миленькій, ой дядинька, утеночекъ мой, никогда больше не буду… никогда!..

И въ ту же минуту Петра швырнула ему прямо въ носъ гнилое яблоко.

Пока онъ обтирался, ей удалось слзть съ дерева и добжать до плетня, прежде, чмъ онъ нагналъ ее, она уже почти въ одинъ прыжокъ перескочила чрезъ преграду, но увидя совсмъ близко непріятеля, поскользнулась и упала.

Когда онъ схватилъ ее, она взвизгнула до того пронзительно и дико, что онъ былъ озадаченъ и выпустилъ ее.

Этотъ ужасный крикъ тотчасъ же собралъ толпу, по ту сторону забора, услышавъ голоса, двчонка ободрилась, и къ ней вернулась ея смлость.

— Оставьте меня въ поко, а то я пожалуюсь мам! крикнула она съ угрожающимъ видомъ.

Она была тогда непобдима.

Лице ея показалось Педро знакомымъ.

— Скажешь мам?… А кто твоя мать? воскликнулъ онъ.

— Гунландъ cъ Холма, Гунландъ рыболовка! отвчала она съ торжествомъ, замтя въ немъ смущеніе.

Педро былъ такъ близорукъ, что никогда до того не видлъ хорошо двочки, и быть можетъ, онъ былъ единственнымъ во всемъ город, который не зналъ въ лице ‘рыбачку’, притомъ онъ и не подозрвалъ даже, что Гунландъ возвратилась.

— Какъ зовутъ тебя? воскликнулъ онъ, какъ помшанный.

— Петра! крикнула она еще громче.

— Петра! снова воскликнулъ Педро.

И онъ убжалъ къ себ, какъ будто въ образ двочки представился ему самъ дьяволъ.

Но внезапная блдность вслдствіе страха очень похожа на блдность, вызванную гнвомъ.

Петра подумала, что онъ побжалъ за ружьемъ и въ ужас ей казалось, что пуля уже сидла у нея въ спин.

Ворота изъ сада были настежь отворены, она стремглавъ вылетла изъ лихъ и побжала безъ оглядки, съ блуждающими глазами, съ черными кудрями, разввавшимися по плечамъ, она представляла собою живое олицетвореніе страха.

Собака, которую она встртила на пути, кинулась съ лаемъ въ догонку за нею, наконецъ Петра добралась до дому и прямо бросилась къ матери, выходившей въ эту минуту изъ кухни съ миской супу въ рукахъ.

Двочка толкнула ее, ребенокъ и миска очутились на поду.

— А, чортъ! воскликнула Гунландъ въ отвтъ на двойное паденіе.

Петра, лежа среди черепковъ и вся перепачканная въ суп, продолжала кричать:

— Онъ хочетъ стрлять по мн, мама! Да, да, стрлять въ меня!

— Кто это хочетъ стрлять въ тебя, дрянная двчонка?

— Онъ… Педро Ользенъ, мы, знаешь, добрались до его яблоковъ… тамъ у него въ саду… (Она никогда не смла солгать).

— О комъ говоришь ты, дитя?

— О Педро Ользен, онъ бжитъ за мной съ большимъ ружьемъ… онъ убьетъ меня!

— Педро Ользенъ!… съ негодованіемъ сказала Гунландъ.

И затмъ она принялась смяться.

Двочка горько плакала и хотла непремнно спрятаться, но мать наклонилась къ ней и, притянувъ ее къ себ за руку, прижала ее къ груди.

— Сказала ли ты Педро Ользену, кто ты такая? проговорила она, сжавъ свои блые зубы.

— Да, отвтила Петра.

Но мать сдлала видъ, что не слышала или не поняла отвта и нсколько разъ повторила свой вопросъ.

— Да сказала ла ты — чья ты дочь?

— Да, да, да.

И двочка съ мольбой посмотрла на мать.

Мать выпрямилась во весь ростъ:

— И онъ тебя слышалъ, понялъ?… Что же онъ сказалъ тогда?

— Онъ побжалъ къ себ за ружьемъ, онъ хотлъ убить меня.

— Онъ… убить — тебя?

Она принялась снова хохотать, въ тон ея звучали злоба и презрніе.

Двочка испугалась и тихонько пробралась въ уголъ, гд принялась обтирать платье, все облитое супомъ, продолжая плакать. Вдругъ мать близко подошла къ ней.

— Слушай ты,— сказала она, сильно ее дернувъ, — если ты когда нибудь опять пойдешь къ нему, станешь его слушать и съ нимъ разговаривать, да накажетъ васъ обоихъ Богъ… Такъ и скажи ему отъ меня, такъ таки и передай отъ меня, грозно повторила она, видя, что двочка молчала.

— Хорошо, хорошо, скажу…

— Не забудь, передай ему отъ меня, сказала Гунландъ, понижая голосъ, и затмъ она ушла. Петра вымылась, надла на себя праздничное платье и услась на скамейк.

Но при воспоминаніи о своемъ недавномъ страх, она снова принялась всхлипывать.

— Отчего ты, двочка, плачешь? спросилъ кто-то такимъ мягкимъ голосомъ, какаго она никогда не слыхала прежде.

Она подняла голову и увидла передъ собою высокаго и стройнаго мущину, съ лицемъ, отличавшимся благородствомъ.

Тотчасъ же она поднялась съ мста, узнавъ въ немъ Ганса Одегарда, молодаго человка, котораго уважалъ весь городъ.

— Отвть мн, о чемъ ты плакала, милая?

Она посмотрла на него и прямодушно разсказала, что бгала въ садъ Педро Ользена за яблоками, и не одна она, но и другіе мальчишки и что ихъ поймали городской сторожъ и Педро. Но вспомнивъ, какъ ея мать смялась надъ ея разсказомъ о ружь, она побоялась дойти до конца и только тяжело вздохнула.

— Трудно поврить,— сказалъ онъ,— чтобы такая маленькая двочка, и уже могла быть такъ нехорошей!

Петра снова посмотрла на него: она уже знала, что поступила дурно, ей доказали это, назвавъ ее ‘гадкой обезьяной’. Теперь ей стало стыдно.

— Какая жалость, что ты не ходишь въ школу, — продолжалъ онъ — не знаешь ни заповдей Господнихъ, ни того, что считается хорошимъ, а что дурнымъ.

Она стояла передъ нимъ, потупившись и перебирая складки своего платья, и отвчала, что мать не желаетъ посылать ее въ школу.

— Такъ что ты даже не умешь читать?

— Нтъ… читать я могу.

Онъ вынулъ изъ кармана маленькую книгу и положилъ ее ей въ руки. Она открыла книгу, перевернула и посмотрла переплетъ. Онъ сталъ просить, чтобы она прочла ему, но она почувствовала такое смущеніе, что опустила глаза, лице у нея осунулось, и она принялась вся дрожать.

— Бо-же, Бо-же! Го-спо-ди, Го-спо-ли Ми-ло-сер-дный, Ми-ло-сер-дн…

— И это ты называешь умть читать… А теб вдь не меньше двнадцати лтъ! Неужели теб не хотлось бы научиться грамот?

Заплакавъ, она отвчала, что напротивъ, очень была бы рада.

— Такъ пойдемъ со мной, мы сейчасъ же и начнемъ.

Она сдлала движеніе, но по направленію къ дому.

— Хорошо, это хорошо, я понимаю, ты хочешь спросить позволенія у матери.

Въ это самое время прошла мимо Гунландъ, и увидя дочку съ постороннимъ человкомъ, подошла къ порогу двери.

— Онъ хочетъ учить меня читать, сказала двочка нершительнымъ голосомъ.

Та ничего не отвтила, но подбоченясь, посмотрла на Одегарда.

— Дитя ваше — полная невжда,— сказалъ онъ.— Оставляя ее въ этомъ состояніи вы не имете оправданія ни передъ Богомъ, ни передъ людьми.

— Кто вы? спросила Гунландъ рзкимъ тономъ.

— Гансъ Одегардъ, сынъ вашего пастора.

Лице Гунландъ нсколько смягчилось, она слышала о немъ всегда одно хорошее.

— Я обратилъ вниманіе на вашу двочку, встрчая ее иногда въ то время, когда прізжаю домой, — сказалъ онъ.— Еще сегодня я думалъ о ней. Нельзя доле позволять ей тратить энергію на дурныя шалости.

Лице матери ясно выражало ‘какое вамъ до этого дло’? Гансъ, не смотря на это, спокойно спросилъ:

— Но полагаю, будетъ же она чему нибудь учиться?

— Нтъ.

Лице молодая человка покрылось слегка румянцемъ.

— Почему? сказалъ онъ

— А вы убждены, что люди, получившіе образованіе, лучше другихъ?

Гунландъ имла единственный опытъ въ жизни… но она хорошо помнила о немъ.

— Я пораженъ, что можно даже длать подобный вопросъ.

— Ну, какъ вы тамъ себ хотите, но я то знаю, что они не лучше насъ, простыхъ людей.

Она сошла съ крыльца, намреваясь удалиться и положить конецъ этому разговору, но онъ сталъ передъ нею.

— Вы не исполняете своей обязанности,— сказалъ онъ, — вы — дурная мать.

Гунландъ окинула его взглядомъ съ головы до ногъ.

— Кто это говоритъ? сказала она,’ продолжая идти.

— Вы сами, вы это только что потвердили, если бы вы не были несправедливы, то поняли бы, что губите свое дитя.

Гунландъ обернулась, глаза ихъ встртились, она видла, что онъ ршился заставить себя выслушать — это привело ее въ замшательство. До сихъ поръ ей приходилось имть дло съ матросами, купцами, тонъ молодаго человка былъ музыкой, непривычной ея уху.

— Что вы хотите длать съ моей двочкой? спросила она.

— Научить ее прежде всего тому, что необходимо для спасенія ея души, а затмъ отыскать въ ней ея настоящее призваніе.

— Изъ дочери моей не выйдетъ ничего, кром того, что я захочу изъ нея сдлать.

— Неужели, не спросясь даже ее самой? Нтъ, она будетъ прежде всего тмъ, чмъ сдлаетъ ее Всевышній.

Гунландъ смутилась.

— Что вы разумете подъ этимъ? сказала она наконецъ, подходя къ нему ближе.

— Я хочу сказать, что она обязана развить въ себ способности, данныя ей Богомъ, он и даны ей для того, чтобы она развивала ихъ.

Гунландъ совсмъ близко подошла къ нему.

— Такъ значитъ вы… а не я, ея мать, будете имть власть надъ нею? спросила она опять, какъ бы желая хорошо выяснить для себя этотъ вопросъ.

— Ничуть,— возразилъ онъ,— вы всегда сохраните вашу власть надъ нею, но вы не должны отворачиваться отъ совтовъ тхъ, которые лучше васъ знаютъ, гд истина, а главное — вы обязаны быть покорной вол божьей.

Гунландъ съ минуту молчала.

— А что, если она сдлается ученою? сказала она,— она — простая бдная двочка! прибавила мать, нжно смотря на дочь.

— Если она выйдетъ слишкомъ образованной для своей среды, то это же образованіе доставитъ ей другое положеніе — лучшее, отвтилъ онъ.

Гунландъ хорошо поняла смыслъ его слова, продолжая грустно смотрть на дочь и какъ бы отвчая громко самой себ, она проговорила:

— Но какъ это опасно!

— Намъ не слдуетъ останавливаться на этомъ предположеніи — возразилъ онъ мягкимъ голосомъ,— вопросъ въ томъ, чтобы поступать такъ, какъ приказываетъ долгъ.

Въ глазахъ Гунландъ пробжало странное выраженіе, она снова внимательно посмотрла на молодаго человка. Все въ немъ: голосъ, слова, выраженіе лица, дышало искренностью… и Гунландъ уступила.

Она подошла къ дочери и молча, въ волненіи положила ей руки на головку.

— Съ этого дня я берусь быть ея учителемъ до времени ея конфирмаціи,— сказалъ онъ, желая ободрить ее.— Я позабочусь о двочк.

— Такъ вы отнимите ее у меня?

Онъ вздрогнулъ и вопросительно взглянулъ на нее.

— Что жъ! Быть можетъ, вы правы и лучше меня знаете, какъ нужно поступить — сказала она, длая надъ собою усиліе,— но все же, если бы вы не заговорили о вол божьей…

Она остановилась, погладила дочь по головк, затмъ сняла со своей шеи платокъ и окутала имъ ребенка, это служило изъявленіемъ ея согласіе отпустить дочь къ ея молодому учителю. Посл этого она скрылась за домомъ, какъ бы не желая видть ихъ боле.

Молодымъ человкомъ внезано овладлъ страхъ, когда онъ представилъ себ ту отвтственность, какую, съ необдуманностью молодости, онъ взвалилъ на себя.

Двочка казалась также испуганной, этотъ человка былъ первымъ, сломившимъ волю ея матери.

При такомъ положеніи дла взятъ былъ вступительный урокъ маленькой ученицы у своего учителя.

По мр того, какъ проходило время, Гансу казалось, что не только съ каждымъ днемъ увеличивались познанія Петры, но что и умъ ея быстро развивался, случалось, что разговоръ принималъ у нихъ особенный характеръ.

Онъ выбиралъ изъ библіи или исторіи примры людей, которые были избранниками божьими. Онъ останавливался на Саул, блуждавшемъ безъ цли, на Давид, пастух, смотрвшимъ за стадами своего отца, пока не пришелъ Самуилъ и не увелъ его съ собой. Еще съ большей любовью говорилъ онъ о великой миссіи искупленія человчества Спасителемъ, сошедшимъ на землю, онъ разсказывалъ ей, какъ Онъ, исполняя волю пославшаго его, зашелъ въ маленькую деревушку рыбаковъ, какъ эти простые рыбаки увровали въ Его ученіе и пошли за Нимъ, раздливъ съ Нимъ страданія, а посл смерти Его подвергнувшись гоненіямъ и какъ они переносили все безропотно и даже радостно потому что сознаніе исполненія возложеннаго на человка призванія даетъ ему силу бороться съ самыми большими испытаніями.

Мысль быть предназначенной для какой либо особенной миссіи до того стала тревожить и преслдовать умъ Петры, что наконецъ она ршилась обратиться къ Одегарду съ вопросомъ, каково должно быть ея предназначеніе.

Онъ пристально посмотрлъ на нее, такъ что кровь бросилась въ лице двочки, и отвтилъ, что узнать это возможно, только испытавъ свои силы серьезнымъ трудомъ.

— Ваше назначеніе можетъ быть весьма скромно,— сказалъ онъ,— каждый на земл иметъ свое собственное призваніе.

Ею овладла еще большая противъ прежняго горячность, придававшая всему, что она длала, занятіямъ и играмъ, особенную силу и жизнь, ея блдное личико еще боле поблднло, и безъ того худощавая, она стала еще тоньше. Въ голов у нея блуждали постоянно разныя мечты и несбыточныя желанія, ей хотлось обрзать свои локоны, одться въ мужское платье и ухать на войну, гд бы она могла отличиться и натворить великихъ длъ!

Но однажды ея учитель сказалъ ей, что у нея прекрасные волосы и что нужно хорошенько расчесывать ихъ и вообще о нихъ заботиться.

Она тотчасъ же стала заниматься ими и ради своихъ длинныхъ шелковистыхъ кудрей пожертвовала идеей сдлаться героиней.

Поздне, въ ней еще сильне сказалась женщина, она нсколько остыла въ своемъ рвеніи къ ученью, и другаго рода мечты овладли временно ея воображеніемъ.

III.
Конфирмація.

Отецъ Ганса еще въ молодости покинулъ свой родной Одегардъ и переселился въ С…, тамъ его и прозвали Одегардомъ по мсту его родины.

Его очень полюбили, и изъ него вышелъ всми чтимый, ученый и знаменитый проповдникъ, получившій скоро большое вліяніе на свою паству, въ силу не только своего краснорчіе, но и личнаго примра.

‘Онъ достойно носитъ свое платье’, говорилъ народъ. Но человкъ этотъ, одареный желзной волей, долженъ былъ встртить неодолимое сопротивленіе тамъ, гд мене всего ожидалъ его.

Этотъ отпоръ, въ лиц оказавшаго его, былъ невыносимъ для пастора боле всякаго другаго.

У него было три дочери и сынъ.

Гансъ считался гордостью школы, отецъ самъ слдилъ за его уроками, и эти занятія были его лучшимъ удовольствіемъ.

У Ганса былъ другъ, которому онъ помогалъ идти вторымъ въ школ и котораго, посл матери, любилъ больше всего на свт.

Они вмст переходили изъ класса въ классъ, вмст сдали нсколько экзаменовъ и уже были почти на выпуск, когда однажды, увлеченные разговоромъ, они спускались по лстниц ихъ общей квартиры до того быстро, что товарищъ Ганса оступился и упалъ, получивъ очень опасный ушибъ.

Черезъ нсколько дней онъ умиралъ отъ послдствій этого паденія.

Передъ смертью онъ умолялъ свою мать — вдову и имвшую другихъ дтей, изъ любви къ нему смотрть отнын на Ганса, какъ на его роднаго брата.

Несчастная мать скоро послдовала въ могилу за сыномъ, но врная общанію, данному умирающему, она оставила все свое состояніе Гансу Одегарду.

Годы прошли, пока Гансъ сколько нибудь утшился въ потер друга.

Заграничное путешествіе однако настолько разсяло его грусть, что онъ былъ снова въ состояніи приняться зя теологическія науки для полученія степени богослова, но ничто не могло заставить его согласиться сдлаться пасторомъ и проповдникомъ.

Задушевной мечтой стараго пастора, занимавшаго должность декана, было сдлать сына у себя викаріемъ, но онъ ничмъ не могъ убдить его хоть одинъ разъ взойти на кафедру.

Гансъ постоянно отвчалъ отцу.

— Нтъ, это не мое призваніе.

Это было жестокимъ разочарованіемъ для пастора, и онъ въ короткое время состарлся на нсколько лтъ.

Онъ выносилъ всю тягость своихъ трудныхъ обязанностей въ надежд, что сынъ раздлитъ ихъ съ нимъ. Когда же онъ убдился, что надежда эта несбыточная, энергія старика вдругъ какъ бы упала.

Сынъ жилъ съ отцомъ и занималъ лучшее помщеніе въ его дом. А въ нижнемъ этаж, въ маленькомъ кабинет, старый пасторъ просиживалъ долгіе часы, работая при ламп.

Получивъ ршительный отказъ отъ Ганса, онъ не согласился однако взять себ помощника — не захотлъ также и оставить должности, какъ совтовалъ ему сынъ, но ему приходилось работать безъ отдыха зиму и лто.

Съ каждымъ годомъ поздки Ганса за границу длались все боле продолжительными.

Когда онъ оставался у отца, то мало съ кмъ видлся и рдко обдалъ за общимъ столомъ, а если появлялся за нимъ, то большею частью серьезнымъ и нахмуреннымъ лицомъ, обращавшимся къ нему съ разговоромъ, онъ отвчалъ до того холодно и сдержанно, что никто не могъ бы и подумать за вести рчь о чемъ нибудь веселомъ.

Онъ никогда не бывалъ въ церкви, но тратилъ боле половины своихъ доходовъ на добрыя дла, интересуясь при этомъ лицами, которымъ помогалъ, и тмъ, какъ было употреблено его пособіе.

Эта щедрость, рдкая среди жителей маленькаго городка, привыкшихъ къ расчетливости, служила для всхъ предметомъ удивленія.

Его сдержанность, частыя отлучки, продолжительныя путешествія за границей, уваженіе, смшанное съ боязнію, какое всякій испытывалъ при разговор съ нимъ — все, вмст взятое, составило молодому Одегарду репутацію, вслдствіе которой ему приписывалось множество таинственныхъ и сверхъестественныхъ свойствъ.

Когда человкъ этотъ удостоилъ снизойти до рыбачки и взялся заниматься ею, Петра этимъ самимъ была сразу облагорожена въ глазахъ у всхъ.

Въ короткое время вс мстные жители, преимущественно женщины, пожелали взять ее подъ свое покровительство.

Однажды она явилась къ своему наставнику, разряженная во вс цвта радуги, она думала понравиться ему, надвъ на себя вс, полученные ею подарки: не говорилъ ли ей постоянно Гансъ, что не слдуетъ быть небрежной въ туалет?

Но какъ только онъ увидлъ ее, то строго запретилъ ей въ будущемъ принимать какіе бы то ни было подарки, онъ выбранилъ ее глупой, тщеславной двочкой, думающей только о вздор и всякихъ пустыхъ забавахъ.

Однако, когда на другое утро онъ увидлъ ее съ красными глазами — она проплакала всю ночь, — то увелъ ее гулять за городъ.

Тамъ онъ заговорилъ съ нею о Давид, разсказу своему онъ по обыкновенію придалъ другую форму, сдлавъ такимъ образомъ новою уже извстную ей исторію. Онъ описалъ ей Давида сначала юношей, полнымъ жизни, красоты и дтскихъ врованій. Не достигнувъ еще зрлаго возраста, онъ уже занялъ мсто среди избранныхъ — изъ пастуха призванъ былъ на царство, онъ, жившій въ пещерахъ, построилъ ерусалимъ! Въ царскихъ одеждахъ игралъ онъ на арф Саулу, чтобы укротить его возмутившуюся душу. Поздне, самъ будучи властелиномъ, но больной и измученный раскаяніемъ, онъ игралъ на арф уже для себя, ища въ псняхъ себ утшенія. Посл того, какъ имъ было совершено много великихъ длъ, онъ погрязъ въ грх, но пришелъ пророкъ и наступило время наказанія… Тотъ самый Давидъ, который избранъ Богомъ и своимъ народомъ, лежалъ теперь униженно распростертымъ у ногъ Всевышняго. Былъ ли онъ боле великимъ въ то время, когда увнчанный своей побдой, плясалъ подъ звуки своей собственной псни, или же тогда, когда, узникомъ въ своемъ собственномъ дворц, умолялъ о пощад бичевавшую его руку?

Въ слдующую за этимъ разговоромъ ночь Петра видла сонъ, котораго она никогда не могла забыть.

Она видла себя на блой лошади, участвующею въ торжественной процессіи, и тутъ же — въ рубищ, пляшущею передъ своей лошадью.

Разъ какъ-то вечеромъ, много времени спустя, Петра сидла на опушк лса и учила урокъ, какъ вдругъ мимо нея прошелъ Педро Ользенъ, искавшій давно, посл исторіи въ его огород, случая познакомиться съ нею, поровнявшись, онъ со странною улыбкою пробормоталъ:

— Добрый вечеръ!…

Запрещеніе матери было еще живо въ ея памяти, и поэтому она ничего не отвтила.

Но Ользенъ сталъ каждый день повторять свое ‘добрый вечеръ!’

Вскор, когда онъ не появлялся, она поджидала его.

Черезъ нкоторое время онъ началъ останавливаться, чтобы перекинуться съ нею двумя, тремя словами, затмъ сталъ вступать съ нею въ разговоръ. Однажды, поболтавъ немного, онъ бросилъ въ передникъ Петры монетку въ одну спессію {Снессія — около полутора рубля. Пер.}, посл чего убжалъ съ такимъ счастливымъ видомъ, какой трудно себ представить.

Петра сознавала, что разговаривая съ Педро, она ослушивалась приказанія матери, а также и Одегарда, принимая подарокъ. Она уже отчасти привыкла не подчиняться приказаніямъ матери, но теперь они пришли ей на умъ, вслдствіе соображенія, что не исполнивъ ихъ, она дошла до того, что позабыла о запрещеніи, сдланномъ ей и Одегардомъ.

Чтобы поскоре избавиться отъ этихъ денегъ, она зазвала съ собой въ кондитерскую первую, попавшуюся ей на пути, знакомую двочку. Но при всемъ своемъ желаніи он вдвоемъ никакъ не могли състь печеній больше, какъ на четыре оры {4 еры — около пятнадцати копекъ. Пер.}. Петра начала раскаиваться въ своемъ поступк и сожалть, что не возвратила монету, вмсто того, чтобы ее тратить.

Оставшіяся у нея деньги, казалось, жгли ее, она выбросила ихъ въ море.

Не смотря на эту жертву, она не чувствовала себя спокойной, эти деньги осквернили ея душу.

Ей приходило на умъ, что покаясь въ своей слабости, она могла бы вернуть къ себ душевное спокойствіе, но воспоминаніе о гнв матери, когда она заговорила съ ней объ Ользен, и мысль о довріи къ ней Одегарда, которымъ она злоупотребила, заставляли ее молчать.

Мать ея ничего не замтила, но Ганс увидлъ сейчасъ же, что въ ней происходитъ какая-то борьба, отъ которой она сильно страдаетъ. Одгардъ наконецъ спросилъ ее съ участіемъ, что съ нею, и когда она вмсто отвта разрыдалась, онъ вообразилъ, что быть можетъ, у нихъ большая бдность, и далъ ей десять спессій. Хотя ее не переставала мучить ея лживость по отношенію къ Одегарду, но полученіе отъ него этихъ денегъ, которыя она могла смло, какъ совершенно честно пріобртенныя, отдать матери, произвело на нее сильное впечатлніе, она убдила себя, что теперь проступокъ ея былъ заглаженъ, и радости ея не было предла.

Она схватила Ганса за руки и крпко сжала ихъ, забывъ объ урок, она принялась хохотать, прыгать, на лиц ея сквозь слезы сіялъ полный восторгъ, а въ глазахъ, какими она смотрла на своего учителя, было то выраженіе преданности, какое можно встртить на взгляд собаки, идущей слдомъ за своимъ любимымъ хозяиномъ.

Онъ не узнавалъ ея! Она, которая до сихъ поръ кротко прислушивалась къ каждому его слову, вдругъ проявляла теперь свое собственное я.

Въ первый разъ передъ нимъ раскрылась сильная и дикая ея натура, въ первый разъ избытокъ жизни въ другомъ заставилъ скоре биться его собственный пульсъ какъ бы прибавилъ теплоты крови въ его жилахъ, онъ отодвинулся отъ нея въ испуг, недовольный собою и ею.

Но она бросилась къ двери и быстро стала подниматься на гору, спша домой.

Когда она, запыхавшись отъ скорой ходьбы, пришла къ себ, то въ ту же минуту положила деньги на столъ передъ матерью и бросилась къ ней на шею.

— Кто теб далъ это? сказала Гунландъ, уже начиная сердиться.

— Одегардъ, матуся, онъ чудный человкъ, лучше всхъ на свт!

— А что прикажешь мн длать съ этими деньгами?

— Что хочешь, дорогая, но если бы ты только знала….

И она снова обняла мать теперь она могла все сказать ей, и скажетъ непремнно…

Но мать съ досадой оттолкнула ее.

— Такъ ты желаешь, чтобы мн подавали милостыню?— спросила она — Отнеси ему сейчасъ же эти деньги! Если ты осмлилась сказать ему, что я въ нихъ нуждаюсь, ты дерзко солгала.

— Но, матушка…

— Сейчасъ неси ему его деньги,— сказала она,— а не то я сама пойду и швырну ему ихъ въ рожу. Мало ему еще того, что онъ отнялъ у меня дочь!…

Губы матери дрожали, когда она произносила эти послднія слова.

Петра отступила, становясь все блдне, она тихо отворила дверь и медленно вышла изъ дому.

Руки ея безсознательно разорвали кредитный билетъ. Когда она это замтила, то это открытіе вызвало съ ея стороны сильное негодованіе на мать.

— Одегардъ ничего не долженъ знать!— сказала она.— Нтъ!— тотчасъ же прибавила она,— онъ все узнаетъ. Я не хочу боле лгать передъ нимъ.

Черезъ нсколько минутъ она была уже у Ганса и созналась ему, что мать ни за что не хотла взять эти деньги и что она, взбшенная тмъ, что ей велно было возвратить ихъ, разорвала билетъ въ клочки.

Она бы наговорила ему больше, но онъ холодно остановилъ ее въ самомъ начал, приказавъ ей оставаться дома, и хотя ему видимо было тяжело выказать себя строгимъ по отношенію къ ней, но онъ упрекнулъ ее въ непослушаніи матери.

Послднее весьма удивило Петру со стороны Ганса, потому что ей было извстно, что и онъ не исполнялъ требованій своего отца.

По возращеніи ея домой, горе ея приняло еще большіе размры, и она принялась горько плакать.

Въ эту минуту она встртила Педро Ользена.

Она уже нсколько дней избгала его и конечно и теперь постаралась бы уклониться отъ встрчи, не онъ ли былъ главнымъ виновникомъ всхъ ея горестей?

— Откуда вы?— спросилъ онъ, идя за нею,— кто это такъ огорчилъ васъ?

Петра до того вся кипла отъ злобы, что ей было все равно въ ту минуту, да и права ли была также ея мать, запрещая ей говорить съ Педро? Это былъ конечно такой же капризъ, какъ и тотъ, вслдствіе котораго она теперь такъ страдала.

— Отгадайте, что я придумалъ?— спросилъ Педро почти униженно, когда она перестала плакать.— Я купилъ для васъ парусную лодку, я подумалъ, что быть можетъ, вамъ доставитъ удовольствіе покататься на лодочк…

И онъ весело засмялся.

Предложеніе это, сдланное такъ скромно, какъ бы бднякъ просилъ о милости, тронуло двочку.

Она одобрительно, кивнула головкой.

Тогда онъ оживился, спросилъ ее озабоченно и нсколько таинственно, согласна ли она выйти изъ города, взявъ аллею на право, по направленію къ стоянк лодокъ, если да, то онъ придетъ туда за нею и никто ихъ не увидитъ.

Не теряя времени, они отправились при легкомъ, свжемъ втерк, остановились у одного изъ маленькихъ островковъ и привязавъ лодку, сошли на землю.

Онъ притащилъ съ собой всякой всячины, она принялась лакомиться, онъ — играть на своей флейт.

Видя радость Педро, она позабыла на время о своемъ гор. Мелкое счастьице слабыхъ натуръ по большей части всегда вызываетъ въ натурахъ, боле сильныхъ, нжное состраданіе и участіе, такъ случилось и тутъ: съ этого дня она начала чувствовать къ нему привязанность.

Съ этого же дня у Петры завелся новый секретъ отъ матери, понемногу она и безъ того перестала говорить съ нею о чемъ бы то ни было.

Гунландъ не обращалась къ ней ни съ какимъ вопросомъ, она имла къ близкимъ безграничное довріе до той минуты, пока убждалась, что они не заслуживаютъ его боле, и тогда впадала въ крайность.

Съ этого также времени Петра стала имть тайны и отъ Одегарда, потому что она получала много подарковъ отъ Педро Ользена.

Одегардъ также не распрашивалъ ее, съ каждымъ днемъ онъ давалъ ей уроки все холодне и сдержанне.

И такъ жизнь Петры длилась между тремя личностями, ни съ одной изъ нихъ она не могла говорить объ остальныхъ двухъ, и отъ каждой у нея были тайны.

Между тмъ время проходило, и незамтно изъ ребенка она стала двушкой, Одегардъ объявилъ ей наконецъ, что пришло время для конфирмаціи.

Это сильно ее взволновало, она знала, что съ той поры, какъ она будетъ конфирмована, уроки ея прекратятся — и что будетъ тогда съ нею?

Мать ея надстраивала для нея мезонинъ, такъ какъ посл конфирмаціи Петра должна была имть свою собственную комнату, постоянный стукъ молотковъ и прибиваніе гвоздей невольно раздражали ее, наводя постоянно на тревожныя мысли.

Одегардъ замтилъ, что она становилась все боле и боле молчаливой, порой онъ видлъ ее заплаканной.

При такомъ положеніи дла приготовленія къ конфирмаціи сильно дйствовали на умъ Петры, хотя Одегардъ старался удалять ее отъ всего, что могло ее волновать.

Онъ пересталъ давать ей уроки за дв недли до конфирмаціи и коротко объявилъ ей, что урокъ этотъ былъ послднимъ.

Онъ хотлъ сказать — послднимъ изъ его собственныхъ, потому что онъ конечно имлъ намреніе заняться ею впослдствіи при помощи другихъ.

Она стояла передъ нимъ, какъ прикованная, вся кровь прилила ей къ сердцу, она не могла оторвать отъ него своихъ глазъ.

Противъ воли смущенный, онъ хотлъ по крайней мр дать ей объясненіе своихъ поступковъ.

— Не вс двушки,— сказалъ онъ,— когда конфирмуются, достигли вашего возраста, вы должны сами понимать это.

При этихъ словахъ щеки ея покрылись такимъ яркимъ румянцемъ, что ихъ какъ будто охватило сильнымъ пламенемъ, грудь ея заволновалась, въ глазахъ выступили крупныя слезы.

Вс намренія Одегарда разлетлись въ прахъ.

— Если хотите, мы, не смотря на это, будемъ попрежнему заниматься? быстро проговорилъ онъ.

Онъ понялъ, но слишкомъ поздно, что онъ сдлалъ.

Онъ чувствовалъ, что этому не слдовало быть, ему хотлось взять назадъ сказанное, но Петра снова подняла на него свои глаза, она не промолвила ни слова, но ничто не могло отвтить боле ясно, какъ ея взглядъ.

Желая оправдаться нсколько передъ самимъ собою, Одегардъ спросилъ ее:

— Я полагаю, что теперь вы захотите заняться чмъ нибудь спеціальнымъ?… Нтъ ли чего нибудь такаго, что бы особенно влекло васъ… Скажите, Петра,— проговорилъ онъ, наклоняясь къ ней,— не замчаете ли въ себ какаго нибудь призванія, чего нибудь, что васъ особенно бы интересовало?

— Нтъ!.. отвтила она такъ быстро, что онъ смшался.

Когда онъ овладлъ собой, въ немъ вдругъ проснулись прежнія опасенія, которыя невольно возбудилъ откровенный отвтъ его ученицы.

Съ того самого дня, когда Одегардъ увидлъ впервые Петру еще маленькой двочкой, предводительствовавшей толпой мальчишекъ, Онъ никогда не сомнвался, что у этой двушки замчательный умъ.

Но чмъ больше онъ занимался съ нею, тмъ становилось для него трудне опредлить, на что собственно могъ пригодиться ей этотъ умъ.

Въ каждой ея мысли, въ каждомъ ея движеніи и желаніи обнаруживался необыкновенный избытокъ душевныхъ и физическихъ силъ, и все это, кром того, озарялось прихотливой красотой.

Но если бы захотть описать эту двушку на словахъ или

письменно, что было бы еще трудне, то въ ней не представилось бы пока ничего, кром ребячества.

Она была олицетвореніемъ фантазіи, а для Ганса фантазія представлялась тождественной безпорядочности.

Правда, Петра была очень усидчива къ труду, она любила чтеніе, но видла въ немъ для себя боле развлеченія, нежели источникъ познаній: ее прежде всего занимало узнать, что было на слдующей страниц.

У нея были, какъ говорилъ пасторъ, религіозныя убжденія, но она не имла ни малйшей наклонности къ строгой религіозной жизни, и Одегардъ часто тревожно задумывался надъ ея будущностью.

Ему припомнилось теперь, съ чего все началось, мысленно онъ перенесся къ крылечку дома Гунландъ, гд торжественно вызвался взять на себя воспитаніе Петры, ему слышался рзкій голосъ матери, уступившей ему эту отвтственную обязанность во имя Бога.

Походивъ по комнат въ разныя стороны, онъ нсколько успокоился:

— Я узжаю теперь за-границу,— сказалъ онъ съ замшательствомъ.— но я просилъ моихъ сестеръ заняться съ вами въ мое отсутствіе, когда я вернусь, мы снова примемся за работу! Впрочемъ, мы еще увидимся до моего отъзда.

Онъ быстро прошелъ въ сосднюю комнату, и она не успла даже пожать ему руку.

Вскор она увидла его тамъ, гд мене всего ожидала его встртить, а именно въ церкви, подл кафедры на хорахъ, какъ разъ надъ тмъ мстомъ, гд стояла она въ числ другихъ двушекъ, шедшихъ конфирмоваться.

Увидя его, она до того смутилась, что мысли ея на долго отвлеклись отъ торжественной службы, къ которой она готовилась съ умиленіемъ и молитвой.

Старикъ Одегардъ, замтя сына, также долго смотрлъ на него и началъ службу нсколько взволнованнымъ.

Петра, прежде чмъ вышла изъ церкви, испытала другую неожиданность: она увидла, среди публики Педро.

Онъ былъ одтъ въ новое платье и то и дло приподнимался съ мста, чтобы увидть, поверхъ головъ сидвшихъ передъ нимъ юношей, конфирмовавшихся двушекъ и главнымъ образомъ, Конечно, ее, онъ то выглядывалъ, то снова опускался на мсто, и она безпрестанно видла передъ собой его прятавшуюся голову.

Эта продлка Педро также очень отвлекала ее отъ службы, хотя она не могла хорошо его видть, но все же невольно искала его глазами.

Наконецъ, въ тотъ моментъ, когда вс чувствовали себя растроганными, и нкоторые изъ присутствовавшихъ даже проливали слезы, Петра съ ужасомъ увидла, какъ Педро всталъ, весь дрожа, съ своего мста, съ открытымъ ртомъ и выпученными отъ страха глазами, блдный, онъ, казалось, не смлъ ни двинуться, ни ссть, ни сойти съ своего мста… противъ него, во весь свой ростъ, стояла Гунлангъ.

Взглянувъ на мать, Петра задрожала, увидя, что и та была блдна, какъ полотно, ея черные вьющіеся волосы, казалось, приподнялись у нея на голов, а глаза горли такей силой ненависти и такъ ясно говорили: ‘прочь! чего ты хочешь отъ моей дочери!’ что Педро, подъ вліяніемъ этого взгляда, тяжело опустился на скамью и черезъ минуту вышелъ изъ церкви.

Петра почувствовала себя легче и на остальное время вся отдалась богослуженію.

Посл совершенія обряда, она со слезами взглянула на Одегарда, никто лучше его не зналъ ея души и ея добрыхъ порывовъ, она тутъ же мысленно дала себ слово не обмануть его надежды и остаться врной всему хорошему, чему онъ училъ ее.

Доврчиво смотрвшіе на нее глаза, казалось, молили ее объ этомъ, но когда она вернулась на свое мсто и снова стала искать его — его уже не было.

Петра вышла изъ церкви вмст съ матерью, дорогою Гунландъ сказала:

— Я исполнила мой долгъ по отношенію къ теб, теперь судьба твоя въ рукахъ Всевышняго.

Он отобдали вмст, но совсмъ одн, вставая изъ-за стола, Гунлангъ опять сказала:

— Ну, а теперь, мн кажется, намъ слдуетъ сходить къ сыну пастора. Не знаю, что выйдетъ изъ всего этого ученья, но все же, мн кажется, намреніе у него было доброе. Одвайся, дитя, и идемъ.

Дорога къ церкви, хорошо знакомая имъ обимъ, шла по верху города.

Никогда прежде не встрчали ихъ вмст на улиц, вообще надо сказать, что посл своего возвращенія Гунландъ почти никуда не ходила.

Но сегодня она ршилась показаться въ город, ей пріятно было пройти по немъ со своею дочерью, ставшею взрослой двушкой.

Посл обдни, въ воскресенье и день конфирмаціи, жителей маленькаго городка всегда можно увидть на улиц, они или отправляются другъ къ другу съ поздравленіями, или же просто гуляютъ, желая посмотрть другихъ и показать себя.

Сосди останавливаются, обмниваются привтствіями и рукопожатіями, на каждомъ шагу изливается цлый потокъ добрыхъ пожеланій.

Дти бдняковъ разгуливаютъ, разряженныя въ подаренное богачами излишнее платье, какъ бы выказывая этимъ свою признательность.

Всюду бродятъ моряки, съ шапками на бекрень, въ своихъ разнообразныхъ, вывезенныхъ изъ за-границы костюмахъ, служа для всхъ врнымъ отраженіемъ моды. Купцы, народъ боле утонченный, ходятъ отдльными группами, ученики латинской школы расхаживаютъ среди толпы, каждый со своимъ пріятелемъ, подвергая гуляющихъ злой критик.

На этотъ разъ первенство надъ всми признавалось за молодымъ негоціантомъ, мстнымъ богачомъ Ингве Вольдъ, разыгрывавшимъ роль перваго льва въ город и только что вернувшимся изъ Испаніи для вступленія въ дла по рыбному промыслу его матери.

Со своей маленькой шапочкой, надтой на золотистые волосы, онъ былъ дйствительно такъ интересенъ, что передъ нимъ стушевывалась вся остальная молодежь, всякій спшилъ къ нему съ своимъ привтствіемъ, онъ также съ своей стороны весело и дружелюбно здоровался со всми, его маленькая шапочка и золотистые волосы мелькали издали, и веселый смхъ раздавался съ одного конца улицы на другой.

Когда Петра со своей матерью спустились на улицу, прежде всего он встртили Ингве, который, точно испугавшись встрчи, отступилъ при вид Петры, которую онъ совершенно не узналъ.

Она выросла, была выше почти всхъ двушекъ своихъ лтъ, при этомъ она была граціозна и полна благородства, хотя ея скромный видъ не отнималъ у нея увренности въ себ, она была живымъ портретомъ матери, но въ неуловимо-усовершенствованномъ вид.

Молодой щеголь, повернувшій вслдъ за ними, не обращалъ теперь исключительнаго на себя вниманія, мать и дочь представляли зрлище, боле интересное.

Он шли скоро, мало съ кмъ заговаривая, потому что знакомы были преимущественно съ моряками, но он пошли еще быстре, когда имъ сообщили, что Одегардъ только что вышелъ изъ своего дома и направился къ пароходу, на которомъ онъ долженъ былъ ухать.

Петра почти бжала, она непремнно хотла видть его и поблагодарить до его отъзда, какъ было не хорошо съ его стороны разстаться съ нею такимъ образомъ!

Она не видла никого изъ повстрчавшихся съ нею, передъ ея глазами стояло одно: облако густаго дыма, высоко поднимавшагося надъ домами и которое, казалось, уже двигалось и удалялось.

Когда он дошли до пристани, пароходъ снялся съ якоря, молодая двушка въ волненіи бросилась на конецъ помоста, она не бжала, а скоре летла.

Мать шла за нею.

Пароходъ тихо отчаливалъ, Петра успла добжать до конца пристани и, ставъ на самомъ краю стала махать платкомъ.

Мать остановилась на дорог, поджидая Петру.

Молодая двушка продолжала, какъ только могла, высоко махать платкомъ, но никто не отвтилъ на ея сигналъ.

Она была въ отчаяніи и, не въ силахъ доле сдерживать себя, залилась слезами.

Мать шла съ нею рядомъ, но не говорила ни слова.

Комната, которую Гунландъ приготовила для дочери и въ которой та спала только предшествующую ночь и въ первый разъ радостно одвалась утромъ, показалась теперь Петр ничуть не привлекательной.

Молодая двушка проплакала весь вечеръ, ни разу не взглянувъ на вс окружавшія ее сокровища, она отказалась сойти внизъ къ собравшимся морякамъ и другимъ гостямъ, снявъ свое праздничное платье, она до глубокой ночи просидла на постели, не будучи въ состояніи заснуть.

О Господи! Какъ грустно сдлаться взрослой!

IV.
Поклонники.

Въ скоромъ времени посл конфирмаціи, Петра отправилась къ сестрамъ Одегарда, она замтила тотчасъ же, что наставникъ ея ошибся, посовтовавъ ей продолжать занятія подъ ихъ руководствомъ, самъ пасторъ длалъ видъ, что не замчалъ ее, а двицы — об старше своего брата, держали себя чопорно и жеманно.

Ихъ участіе ограничилось тмъ, что оц передали ей, со словъ Одегарда, краткое указаніе ея образа жизни на будущее время, по утрамъ она должна была ходить за городъ въ одно семейство и помогать имъ въ уборк по дому, посл полудня проводить въ швейной мастерской, обдать, ужинать и ночевать — дома.

Она строго послдовала полученному предписанію, и занятія эти нравились ей, пока они были внов, но впослдствіи, въ особенности когда наступило лто, они сильно прискучили ей, она привыкла большую часть дня, въ лтнее время, проводить съ книгой въ лсу, теперь ей сильно не доставало любимаго чтенія и еще боле — самаго Одегарда и его общества.

Но длать было нечего, приходилось жить, какъ жилось.

Около этого времени въ мастерскую поступила молодая двушка, которую вс называли Лиза Лэтъ, хотя она была просто Лиза.

Имя Лэтъ принадлежало юному гардемарину, прізжавшему на рождественскіе праздники въ отпускъ домой.

Еще двочкой, катаясь вмст на конькахъ, она дала ему слово.

Но теперь Лиза клялась всмъ святымъ, что это была выдумка и всегда плакала, когда заговаривали объ этомъ, но все же съ тхъ поръ ее называли не иначе какъ Лиза Лэтъ.

Маленькая, живая и веселая Лиза часто плакала, хотя смялась еще чаще, такъ или иначе, но больше всего ее занимала любовь.

Цлый рой совершенно новыхъ, невданныхъ мыслей вскор наполнилъ мастерскую.

Протягивалъ ли кто нибудь руку за моталкой — это означало предложеніе, смотря по особымъ примтамъ, принятое или отвергнутое, иголка — была невстой нитки и нитка приносила себя въ жертву безсердечной своей подруг, если которая нибудь изъ двушекъ укалывала себ палецъ — это проливалась кровь сердца, т, которыя мняли иголки, были непостоянны въ любви, если дв шептались между собой, вс начинали также перешептываться и искать, не случилось ли чего съ кмъ новенькаго, вся мастерская была наполнена тайнами, у каждой двушки была своя избранная подруга, вообще было отчего закружиться головамъ.

Однажды подъ вечеръ, Петра, закутанная съ головой въ большую шаль, вышла на крылечко, погода была пасмурная, шелъ мелкій, частый дождикъ.

Въ проход стоялъ молодой морякъ, насвистывая вальсъ.

Петра, крпко держа обими руками у подбородка шаль, такъ что виднлись только глаза и кончикъ носа, долго на него смотрла.

Тотъ наконецъ замтилъ это и въ одинъ прыжекъ сбжалъ съ лстницы и очутился подл нея.

— Гуннаръ, хотите идти гулять? спросила она.

— Да, вдь идетъ дождь!

— Вотъ важность! Чтожъ, что идетъ?

Они отправились, дойдя до маленькаго домика, гд была булочная, Петра остановилась.

— Купите мн пирожныхъ,— сказала она:— два пирожка со сливками.

— Вчно вы съ вашими пирожками!

— Только смотрите, чтобъ были сливочные!

Онъ принесъ нсколько штукъ, она протянула изъ подъ шали руку, взяла пирожныя и, продолжая идти, стала сть ихъ по дорог.

Когда они вышли за городъ, она протянула ему кусочекъ пирожка и сказала:

— Послушайте Гуннаръ, мы давно съ вами питаемъ другъ къ другу нжныя чувства… Я всегда предпочитала васъ всмъ другимъ молодымъ людямъ! Вы, кажется, мн не врите! А между тмъ, это истинная правда. Теперь вы сдланы помощникомъ капитана на корабл, а скоро и сами станете командовать. Мн кажется, вамъ пора обзавестись невстой. Что же вы не дите вашъ пирожокъ?

— Я курю, какже тутъ сть?

— Ну, а что вы мн отвтите?

— Чего тутъ спшить!

— Какже не спшить? вдь вы завтра узжаете.

— Да, узжаю, но я вернусь, такъ по крайней мр я надюсь.

— А хоть и вернетесь, такъ быть можетъ, мн тогда будетъ совсмъ не до васъ, почемъ вы знаете, гд я могу быть въ то время?

— А, такъ это вы хотите быть моей невстой?

— Конечно я, Гуннаръ. Могли бы, кажется, пораньше объ этомъ догадаться, но вы всегда были простофилей… поэтому изъ васъ ничего другаго и не могли сдлать, какъ моряка.

— О, я объ этомъ ничуть не сожалю, чудесная штука быть морякомъ!

— Да, недурно, когда имешь свое собственное судно… Но послушайте… что же вы молчите? стоите предо мной, какъ нмой!

— А нужно сказать что нибудь!

— Какъ? вы еще спрашиваете?.. Ха, ха, ха! Можетъ быть, вы вовсе не желаете меня?

— Петра, не смйтесь. Вы знаете, что это мое давнишнее желаніе, но я не знаю право, можно ли мн на васъ положиться?

— Вотъ еще что вздумалъ! Если я говорю, что буду врна вамъ, Гуннаръ, такъ и… буду врна.

Онъ все продолжалъ молчать.

— Дайте мн посмотрть на васъ, Петра.

— Зачмъ это?

— Хочу видть, серьезно ли вы все это говорите?

— Неужели же вы думаете, Гуннаръ, что я дурачусь?

Она сердито сдернула съ себя шаль.

— Такъ значитъ, Петра, это у насъ съ вами такъ-таки все въ серьезъ? Ну, такъ поцлуйте меня въ доказательство… Будешь по крайней мр знать, на что надяться.

— Съ ума вы сошли!

Она снова закуталась и пошла дальше.

— Постойте, Петра, не сердитесь, вы меня не поняли. Когда мы будемъ съ вами женихъ и невста…

— Это еще что за глупости?

— Нтъ, позвольте, я всеже, полагаю, лучше васъ знаю, какъ все длается у людей, опытности у меня по больше вашего. Не забудьте же, смотрите, того, что я видлъ.

— Скажите пожалуйста! Что же вы такое видли? Смотрли вы какъ глупый вы человкъ и говорите вы одн глупости.

— Ну, такъ объясните мн, Петра, что жъ по вашему значитъ быть женихомъ и невстой? Разгуливать вмст по холмамъ, по моему, не велико удовольствіе!

— На этотъ разъ вы, кажется правы.

Она расхохоталась и остановилась.

— Слушайте, что я вамъ скажу, Гуннаръ, пока я постою и отдохну… ухъ, какъ устала! Ну-съ, по моему, если хотите знать, женихъ и невста держатъ себя вотъ какъ: пока вы не ухали и когда вернетесь въ городъ, прежде всего, вы должны ожидать меня каждый день у выхода изъ мастерской и провожать меня домой, если я въ другомъ мст, то также караулить меня и провожать. Потомъ, намъ нужно обмняться кольцами, на моемъ будетъ вырзано ваше имя, а на вашемъ — мое, и кром того — годъ, мсяцъ и число, но у меня нтъ денегъ, поэтому вамъ придется купить оба кольца.

— Съ величайшею радостью…. но…

— Ну, что еще? Что означаетъ это но?

— Ахъ Господи! Да ничего, я просто хотлъ сказать, что я, Ее знаю величины вашего пальца и нужна мрка.

— За мркой дло не станетъ, я вамъ дамъ ее сейчасъ.

Она сорвала травку, смрила кругомъ пальца и откусила

лишнюю часть зубами.

— Вотъ, смотрите, не потеряйте.

Онъ аккуратно завернулъ травку въ бумажку и положилъ ее къ себ въ бумажникъ, она съ интересомъ слдила за его движеніями, пока все не было сохранно спрятано въ карманъ.

— Петра! Знаете что, вы совсмъ со мной недобрая!

— Неужели? Если вамъ все это не нравится, мн остается только сожалть.

— Напротивъ, я очень доволенъ, я опять совсмъ не то хотлъ сказать. Неужели вы не позволите мн даже взять васъ за руку?

— Къ чему это?

— Да чтобы доказать мн, что вы дйствительно моя невста.

— Ршительно не вижу, при чемъ тутъ моя рука… впрочемъ, если хотите, можете взять мою руку… вотъ берите. А нтъ, если такъ, благодарю, вы слишкомъ крпко ее жмете.

Она выдернула руку и снова спрятала ее подъ шалью, вдругъ она приподняла надъ головой платокъ, открывъ совсмъ лице:

— Если, Гуннаръ, вы только посмете разсказать кому нибудь о томъ, что между нами, я объявлю, что все вздоръ, такъ и знайте.

Она залилась смхомъ и быстро стала сходить съ горы, чрезъ минуту она снова остановилась:

— Завтра мастерская открыта до девяти, ждите меня позади сада, вы поняли?

— Да, понялъ, приду.

— А теперь уходите скорй.

— Дайте ручку на прощанье.

— Зачмъ вамъ опять понадобилась моя рука? не дамъ… Прощайте! крикнула она, убгая.

На другой день она осталась нарочно послдней въ мастерской, было около десяти часовъ, когда она вышла изъ сада, но Гуннара не оказалось на мст.

Она могла представить себ разнаго рода случайности, кром этой. Гордость ея была сильно задта, такъ что она осталась ждать, чтобъ, когда онъ придетъ, выбранить его хорошенько.

Ей не было скучно ждать, потому что изъ сосдняго дома, чрезъ открытое окно, доносился хоръ пвцовъ, членовъ купеческаго клуба, собравшихся на репетицію. Ароматный вечерній втерокъ далеко разносилъ напвы испанской псни…

Она вообразила себя въ Испаніи, сидящею на балкон подъ звуки хвалебной въ честь ея серенады.

Испанія всегда была страной, излюбленной ею въ мечтахъ, каждое лто въ портъ входили черные испанскіе корабли, и по улицамъ раздавались андалузскія псни, къ тому же комната Одегарда была увшена чудными испанскими картинами.

Онъ самъ теперь какъ бы стоялъ передъ ней.

Вдругъ она очнулась.

Къ ней быстро приближалась тнь.

— Это онъ. Наконецъ то! подумала она.

Она побжала къ нему на встрчу, но это, оказалось, былъ не Гуннаръ.

Она узнала молодаго купчика по его шапочк на бекрень на золотистыхъ волосахъ.

— Ха, ха, ха, ха!

Онъ заливался своимъ, звонкимъ смхомъ.

— Вы меня приняли кажется за другаго?

— Совсмъ нтъ! живо отвтила она.

И она побжала сильно разсерженная, онъ кинулся за ней также бгомъ, бросая на лету фразы и произнося слова особеннымъ акцентомъ людей, говорящихъ на многихъ языкахъ:

— Я отлично могу поспвать за вами, я ходокъ, какихъ мало, напрасно вы надетесь убжать отъ меня. Выслушайте меня, мн давно хочется поболтать съ вами. Что за люди здсь! Какая тишина, вс точно мертвые. Вы одна, кажется, здсь живая — я это сейчасъ увидлъ. Дайте мн поговорить съ вами! Я вдь восьмой разъ прогуливаюсь здсь по вечерамъ, поджидая васъ.

— Восьмой разъ?

— Ха, ха, ха! Да, да восьмой разъ! О, конечно это безразлично, я охотно пришелъ бы и еще восемь разъ, но согласитесь, что мы созданы другъ для друга… не правда ли? Не бгите же такъ скоро, я все равно отъ васъ не отстану, а вы уже устали, я это вижу.

— Неправда! Нисколько не устала!

— Нтъ, устали.

— Ничуть!

— Нтъ, устали. Попробуйте поговорить, вотъ и не можете.

— Ха, ха, ха!

— Ха, ха, ха, — это не значить говорить.

Оба вдругъ остановились, и сквозь смхъ обмнялись нсколькими вопросами и отвтами.

Затмъ онъ съ большимъ оживленіемъ началъ разсказывать ей про Испанію, одна картина смнялась у него другой, и онъ кончилъ тмъ, что разразился проклятіями маленькому городку, растилавшемуся у ихъ ногъ. Петра сначала слушала его съ разгорвшимися глазками, остальное какъ-то промелькнуло, не сдлавъ на нее впечатлнія, вниманіе ея было отвлечено золотой цпочкой, два раза обвивавшей шею молодаго человка.

— Да, на нее стоитъ посмотрть, — сказалъ онъ вдругъ, взявъ за конецъ цпочку, украшенную крестомъ,— я надлъ ее на себя, чтобы показать ее сегодня пвцамъ. Она вывезена мною изъ Испаніи, послушайте ея исторію.

И онъ разсказалъ слдующее:

— Когда я былъ на юг Испаніи, я отправился однажды на стрльбу въ цль, и мн удалось выиграть призъ — эту самую цпь. Мн отдали ее во время празднества, сказавъ при этомъ: ‘Возьмите ее съ собой въ Норвегію и отдайте ее, отъ имени испанской молодежи, красивйшей двушк въ вашемъ отечеств’. При этомъ заиграла музыка, раздались радостные крики, были вывшены флаги, меня покрыли аплодисментами, и мн былъ врученъ призъ.

— Ахъ, какъ это интересно! Прелесть! Продолжайте, продолжайте!… воскликнула Петра.

Она мысленно перенеслась въ Испанію, передъ ея глазами мелькали флаги, она представляла себ смуглыхъ испанцевъ, собравшихся при южномъ солнечномъ закат у подножія виноградниковъ и одушевленныхъ жаркими пожеланіями красавиц страны снговъ.

Ингве Вольдъ не заставилъ себя просить, новые разсказы возбудили еще боле ея любопытство, онъ до того перенесъ ее въ эту очаровательную страну, что она начала напвать только что слышанную ею испанскую псню, а вскор, незамтно для нея самой, ноги ея начали выдлывать па.

— Какъ, вы знаете испанскіе танцы? воскликнулъ онъ.

— Да, да, да! отвчала она, переходя на мотивъ народнаго танца и прищелкивая пальцами въ подражанье кастаньетамъ. Она не разъ видла танцевавшихъ испанскіе танцы моряковъ и давно переняла ихъ искуство.

— Призъ благородныхъ испанцевъ по праву принадлежитъ вамъ!— воскликнулъ Ингве въ полномъ восторг:— вы прелестнйшая и красивйшая двушка изъ всхъ, кого я видлъ!

Онъ снялъ цпь съ шеи и ловко набросилъ ее на плечи Петры, прежде, чмъ та догадалась, что онъ хотлъ сдлать, но когда она поняла, дице ея вспыхнуло яркимъ, особенно свойственнымъ ей румянцемъ стыда, а изъ глазъ ея брызнули слезы, молодой человкъ, переходившій отъ одного удивленія къ другому, изумился еще боле, но онъ почувствовалъ что ему не слдовало оставаться съ нею доле.

Уже пробило полночь, а Петра все продолжала сидть у открытаго окна съ цпью въ рукахъ.

Надъ городомъ, фіордами и лсомъ стояла теплая, лтняя ночь, только издалека разносилась по улиц испанская псня запоздалыхъ пвцевъ клуба, провожавшихъ домой Ингве Вольда.

Слышно было каждое слово романса.

Только два голоса пли слова, остальные подражали акомпанименту гитары.

Когда Петра на другое утро открыла глаза, она была еще подъ впечатлніемъ видннаго сна: она только что гуляла въ лсу, освщенномъ яркимъ солнцемъ, пробираясь сквозь кустарники, покрытые серебристой росой и обдававшіе ее своими брызгами.

Вдругъ она вспомнила о подарк, она быстро надла цпочку на шею и, накинувъ поверхъ блой ночной кофточки черную косынку, оправила на ней украшенье золото выступило еще рельефне на черномъ. Продолжая сидть на постели, она смотрлась въ маленькое ручное зеркало.

Точно ли она была хорошенькая?

Она приподнялась, чтобы поправить волосы и опять посмотрлась въ зеркальце, вспомнивъ однако, что мать ея еще ничего не знала обо всемъ этомъ, она стала торопливо одваться, чтобы поскорй сойти внизъ и все разсказать. Но въ ту минуту, когда она была уже совсмъ готова и оставалось только надть на шею цпочку, она вдругъ задала себ вопросъ, что скажетъ мать, да и что скажутъ вс, увидя на ней такую цнную вещь, отвтить, откуда она у нея, будетъ для нея весьма трудно.

Соображеніе это ясно представилось ей, да и дйствительно оно было небезосновательно, длать было нечего, пришлось отыскать коробочку и, спрятавъ въ нее цпочку, положить ее себ въ карманъ.

Въ первый разъ въ жизни Петра сознала, что она бдна.

Она не пошла на свои обычныя занятія.

Цлое утро она просидла на гор, на томъ самомъ мст, гд получила вчера цпочку, держа все время ее въ рукахъ и въ такомъ безпокойств, какъ будто она ее украла.

Вечеромъ она дожидалась Ингве Вольда позади сада еще дольше, чмъ наканун ожидала Гуннара, потому что она твердо ршила возвратить цпочку.

Но корабль, на которомъ находился Гуннаръ, принадлежалъ Ингве Вольду и еще наканун бросилъ якорь въ порт сосдняго городка въ ожиданіи молодаго хозяина.

Между тмъ Ингве Вольдъ былъ заваленъ длами и пробылъ въ отсутствіи цлыхъ три недли. Въ теченіи этихъ трехъ недль цпочка перешла изъ кармана Петры въ ящикъ, а затмъ была положена въ конвертъ и спрятана далеко въ шкатулочку.

Да и сама молодая двушка переходила за это время отъ одного унизительнаго открытія къ другому.

Въ первый разъ она отдала себ отчетъ въ разниц, существовавшей между городскими щеголихами и ею самой.

Т могли бы носить подобную цпочку, и никто бы не удивился этому. А между тмъ Ингве Вольдъ не посмлъ бы подарить ее не одной изъ нихъ, не сдлавъ въ тоже время предложенія, поступать такъ можно было только съ какой нибудь рыбачкой!

Если онъ хотлъ оказать ей вниманіе, почему не подарилъ онъ ей чего нибудь такаго, чмъ бы она могла пользоваться? Но нтъ, онъ слишкомъ презиралъ ее — поэтому и далъ ей цнную вещь, которую она никогда не будетъ въ состояніи носить.

Вся эта исторія про ‘призъ и самую красивую двушку’ была чистйшей выдумкой, потому что если бы причина, побудившая его дать ей цпочку, дйствительно существовала, то ему незачмъ было длать это ночью и втихомолку.

Съ той минуты, какъ она ршила не говорить никому о случившемся, стыдъ и досада съ каждымъ днемъ все сильне хватали ее за сердце.

Никому поэтому не должно показаться удивительнымъ, что при первой своей встрч съ Ингве, она почувствовала такой приливъ негодованія и такъ сильно покраснла, что онъ невольно могъ быть введенъ въ заблужденіе.

Раздумывая посл надъ этимъ, Петра краснла еще сильне.

Она вернулась къ себ, взяла цпочку и, хотя это было среди дня, пошла на гору съ тмъ, чтобы его дождаться.

Тутъ она должна была отдать ему его подарокъ. Она чувствовала, что онъ, придетъ, потому что онъ также покраснлъ, встртившись съ нею посл долгаго отсутствія.

Когда эта подробность припомнилась ей, она послужила въ ея глазахъ въ пользу молодаго человка. Если бы онъ не любилъ ее, онъ бы не смшался и если бы не узжалъ, пришелъ бы раньше.

Наступали сумерки. За эти три недли дни измнились и стали короче. Но и мысли у людей мняются не хуже дней.

Петра сидла почти на дорог, скрытая за деревьями, но такъ, что сама могла все хорошо видть. Когда она провела на своемъ мст нсколько часовъ, не дождавшись того, кого ожидала, въ ней заговорили самыя разнорчивыя чувства. Сначала гнвъ, потомъ страхъ.

Она ежеминутно прислушивалась, шаги долетали до ея уха прежде, чмъ она въ состояніи была узнать проходившаго.

Ни одинъ изъ нихъ не оказался Ингве.

Начинавшія дремать птички, перепархивая между листьями, заставляли ее безпрестанно вздрагивать.

Малйшій шумъ, доходившій изъ города, какой нибудь крикъ или стукъ, тотчасъ же привлекалъ ея вниманіе.

Съ якоря снимался большой корабль, она явственно слышала псню матросовъ, отплывавшихъ подъ вечеръ, чтобы не пропустить благопріятнаго утренняго втра.

О! какъ бы она охотно поплыла на немъ по морю и океану… какъ ее тянуло туда… въ даль!

Эта псня, разносившаяся по воздуху, это была ея задушевная псня! Шумъ, сопровождавшій отчаливавшій корабль, будилъ въ ней энергію — на что только? На то, чтобъ ухать! Но куда, зачмъ?

Но вотъ на дорог появилась шапочка и остановилась прямо противъ нея.

Она быстро встала, слегка вскрикнувъ, и испугавшись своего поступка, пустилась бжать, но тутъ же спохватилась, что ей слдовало не бжать, а остаться. Она длала одну ошибку за другой: тотчасъ же она вернулась, побжавъ теперь еще быстре.

Но стыдъ и замшательство такъ сильно овладли ею, что увидвъ его подл себя, она спряталась за дерево. Онъ близко подошелъ къ ней, она была до того испугана, что ему слышно было біеніе ея сердца, увидвъ ея взволнованною и дрожащею отъ страха, онъ почувствовалъ ея власть надъ собою какъ и тогда, когда она поразила его своей веселостью.

Онъ наклонился къ ней и прошепталъ:

— Успокойтесь, вамъ нечего бояться.

Но она принялась дрожать еще сильне.

Тогда онъ опустился передъ ней на колни и хотлъ взять ее за руку, онъ также сталъ робкимъ, наконецъ ему удалось осторожно овладть ея рукой.

Но какъ только она почувствовала пожатіе руки молодаго человка, она отскочила, какъ ужаленная, и снова пустилась бжать.

Она не въ силахъ была бжать такъ долго, ей не доставало дыханія.

Сердце ее колотилось въ груди и готово было выпрыгнуть, она приложила къ нему руки и стала прислушиваться.

Она услышала шаги на трав и трескъ сухихъ листьевъ.

Онъ прямо шелъ на нее.

Замтилъ ли онъ ее? Нтъ, кажется Да, онъ увидлъ ее…. Боже Милостивый! Нтъ не увидлъ — онъ уходить!

Она упала въ изнеможеніи.

Долго пролежала Петра почти безъ сознанія, наконецъ она приподнялась и стала тихо спускаться съ горы, она то останавливалась, то снова шла, какъ бы блуждая безъ цли.

Когда она вышла на дорогу, то замтила Ингве Вольда, который сидлъ тамъ въ ожиданіи, онъ всталъ передъ нею.

Сначала она не замтила его, такъ какъ была точно въ туман, узнавъ же, вскрикнула отъ удивленія, и остановилась, она закрыла лице руками и заплакала.

Тогда онъ наклонился къ ней и тихо сказалъ ей:

— Я вижу, что вы любите меня. Я также люблю васъ… вы будете моей. Что же вы молчите? Или вы не въ состояніи говорить? Это ничего, но знайте, что съ этой минуты я вашъ, и вы моя, моя. Прощайте.

И онъ осторожно положилъ руку на плечо Петры. Она стояла неподвижно, какъ бы озаренная какимъ то внезапнымъ свтомъ, ей было страшно, но вмст съ тмъ, такъ хорошо, такъ весело, да, это было чудно, восхитительно!

Она столько передумала объ Ингве Вольд за эти три недли, что душа ея была совершенно подготовлена для воспріятія новыхъ ощущеній и мыслей.

Онъ былъ самымъ богатымъ человкомъ въ город и принадлежалъ къ лучшей фамиліи, и вотъ онъ, забывая о своемъ происхожденіи и богатств, желалъ возвысить ее и сдлать себ равной. Все это было такъ не похоже на то, что подсказывали ей гнвъ и обида, что достаточно было однихъ словъ молодаго человка для того, чтобы сдлать ее вполн счастливой. Когда она проснулась на другое утро, служанка объявила ей, что былъ полдень.

Петра была голодна, она спросила себ пость, но у нея вдругъ такъ сильно разболлась голова, что она почувствовала себя совсмъ разбитой и снова заснула.

Когда она опять проснулась, около трехъ часовъ, ей стало немного легче.

Къ ней пришла мать и объяснила ей, что сонливость ея произошла отъ болзни, прибавивъ, что и съ ней бываетъ тоже, когда она чувствуетъ себя дурно. Но теперь пора вставать и идти въ мастерскую.

Петра сидла на постели, облокотясь головой на руки.

Не поднимая глазъ, она отвтила, что больше совсмъ не будетъ ходить въ мастерскую.

Мать ея подумала, что, быть можетъ, у нея все еще продолжала болть голова, и сошла внизъ за посылкой и письмомъ, которыя принесъ на имя Петры какой-то юнга.

Боже! неужели это были уже подарки?

Петра, которая опять улеглась на подушки, живо приподнялась на постели и какъ только осталась одна, въ сильномъ волненіи вскрыла пакетъ.

Въ немъ была пара французскихъ ботинокъ.

Нсколько разочарованная, она хотла уже отбросить ихъ въ сторону, когда замтила, что он были слишкомъ тяжелы, засунувъ руку въ одну изъ нихъ, она вытащила сверточекъ, обернутый въ глянцовитую бумажку и въ которомъ оказался золотой браслетъ, изъ другой ботинки она добыла еще свертокъ, также тщательно, завернутый, въ немъ была пара французскихъ перчатокъ, а въ перчатк правой руки — два гладкихъ золотыхъ кольца.

— Уже!… подумала Петра.

Сердце ея сильно билось, она стала искать надписей и прочла на одномъ изъ колецъ ‘Петра’ и число и годъ…. Все какъ слдуетъ. А на другомъ ‘Гуннаръ!’

Она поблднла и отшвырнула отъ себя кольца и остальныя вещи, точно он обожгли ее, затмъ распечатала письмо.

Оно было изъ Кале и заключало слдующее:

‘Возлюбленная Петра!

При попутномъ втр, дувшемъ между 61^о и 55^о широты, я добрался сюда цлъ и невредимъ, хотя въ конц втеръ былъ чрезвычайно силенъ, что могло оказаться пагубнымъ и для боле крупныхъ кораблей, нежели нашъ, который однако совсмъ не дурно ходитъ подъ парусами. Но надо вамъ знать, что все время я думалъ о васъ и о томъ, что произошло между нами. Очень для меня прискорбно, что я не могъ, какъ слдуетъ, проститься съ вами, а случилось это оттого, что ухали мы такъ сразу, очень ужъ насъ заторопили, но все время я не забывалъ о васъ, никогда не забывалъ…. только иногда, когда приходилось жутко, потому что моряку, сами вы знаете, порой бываетъ много дла и заботъ. Но теперь мы пріхали, и я сейчасъ же пошелъ покупать вамъ подарки, какъ вы того желали, я истратилъ на нихъ все мое жалованье и деньги, которыя имлъ отъ матери, и теперь у меня нтъ ничего. Но если мн удастся получить отпускъ, то я пріду къ вамъ вслдъ за подарками, потому что пока наше дло въ секрет, оно для меня кажется неврнымъ: мало ли молодыхъ людей на свт! Но я устрою, такъ, что ужъ никто изъ нихъ не посметъ и подступиться, иначе придется ему имть дло со мной. Вамъ не трудно найти другаго жениха побогаче и покрасиве меня, потому что вы можете вскружить голову кому угодно…. но никогда не найдете вы себ друга боле врнаго, это ужъ поврьте…

‘А теперь я полагаю, я уже исписалъ два листа и письмо мое выйдетъ большущее, да писать я не терплю, но вы этого желали — и вотъ я пишу. А въ заключеніе я скажу, что все же думаю — вы говорили тогда серьезно, если же вы шутили, это большой грхъ, и много надлаете вы зла добрымъ людямъ.

Гуннаръ Аскъ.

Помощникъ капитана корабля ‘Норвежская Конституція’.

Петрой овладлъ страхъ.

Въ одну секунду она встала и одлась.

Нужно было выйти, чтобы посовтоваться, если только было возможно получить какой нибудь совтъ въ такомъ дл, все казалось ей мрачнымъ, спутаннымъ, опаснымъ.

Чмъ больше думала она, тмъ больше увеличивалось ея замшательство, она чувствовала, что необходимо было, чтобы кто нибудь помогъ ей поправить ошибку, чего она не могла никакъ сдлать сама.

Кому однако посмла бы она довриться? Матери? Кому же больше?

Но когда, посл долгой борьбы, она очутилась въ кухн возл матери, оробвшая и въ слезахъ, но съ твердымъ намреніемъ сознаться во всемъ, съ тмъ чтобы получить полную помощь, Гунлангъ, не оборачиваясь къ ней и вслдствіе этого не видя лица Петры, сказала:

— Онъ только что сейчасъ приходилъ вторично…

— Кто? полупюпотомъ спросила Петра.

Она должна была облокотиться на столъ, потому что если Гуннаръ уже пріхалъ, не оставалось боле никакой надежды.

Она хорошо знала Гуннара, онъ былъ беззаботнымъ и добрымъ малымъ, но когда онъ начиналъ сердиться, то не помнилъ себя.

— Онъ веллъ мн тотчасъ же прислать тебя къ нему.

— Куда?.. спросила Петра, вся дрожа.

Она представила себ сейчасъ же, что онъ все уже сказалъ матери и что…

Боже! Что выйдетъ изъ всего этого!

— Какъ куда? Въ пасторскій домъ, сказала Гунлангъ.

— Въ пасторскій домъ? Такъ значитъ, пріхалъ Одегардъ?

Мать обернулась и посмотрла на нее.

— Кто же другой могъ бы пріхать?

— Одегардъ!.. воскликнула Петра, сіяя отъ радости.

И эта радость разогнала въ минуту вс тучи.

— Пріхалъ Одегардъ, Одегардъ! Какъ милостивъ Богъ! Какое счастье! Онъ вернулся, вернулся…

Съ этими словами она выбжала изъ двери и побжала, полемъ, къ дому пастора.

Она была вн себя отъ радости, то смялась, то вскрикивала и подпвала, онъ, въ которомъ она такъ нуждалась, онъ былъ тутъ наконецъ! При немъ ничего бы и не случилось, но она знала, что съ пріздомъ его все уладится. Теперь она не думала ни о чемъ другомъ, какъ только о немъ, ей вспоминались его тихій голосъ, его благородная манера, выраженіе его прекраснаго лица, даже комната, увшанная картинами, въ которой жилъ онъ, и вс эти воспоминанія такъ успокоили ея взволнованную душу, что она почувствовала себя совершенно въ безопасности.

На минуту она остановилась, чтобы перевести дыханіе.

Городъ, окрестности и фіорды ярко выступали при лучахъ заходящаго лтняго солнца, издали на юг виднлся дымокъ парохода, привезшаго Одегарда.

Одна мысль, что онъ снова вернулся въ городъ, такъ благотворно подйствовала на нее, что невольно душа ея вознеслась къ Богу съ молитвой о томъ, чтобы Одегардъ не покидалъ ея.

Въ эту самую минуту, когда сердце ея наполнилось радостной надеждой быть услышанной, она увидла Ганса шедшаго къ ней, съ улыбкой на устахъ, онъ зналъ, что она пойдетъ этой дорогой и вышелъ къ ней на встрчу.

Вниманіе это глубоко тронуло ее, она бросилась къ нему, схватила его за об руки и стала цловать ихъ, повторяя при этомъ:

— О какъ хорошо, что вы вернулись… Мн даже не врится, что это вы… Вы не удете больше? Нтъ, неправда ли? Вы не покинете меня больше?

Она залилась слезами, онъ притянулъ ея головку къ своей груди, надясь утшить ее въ гор и осушить ея слезы: онъ чувствовалъ, что она нуждалась въ утшеніи.

Она прижалась къ нему, какъ птичка, которая прячется среди листочковъ, какъ бы ища въ немъ защиты.

Растроганный ея доврчивой лаской, онъ вмсто отвта обнялъ ее за талію.

Когда она почувствовала его объятіе, она подняла на него свои огромные, полные слезъ глаза, взоры ихъ встртились, и все, что только можетъ сказать взглядъ въ минуту, когда преданность встрчается съ чувствомъ истинной любви, когда признательность сталкивается съ безграничной преданностью, когда слово ‘да’ одного соединяется съ такимъ же ‘да’ другаго — все сказалось въ этомъ взгляд, Одегардъ обвилъ руками шею Петры и напечатллъ поцлуй на ея розовыхъ губкахъ, еще ребенкомъ потерялъ онъ мать,и это былъ его первый поцлуй, это былъ также первый поцлуй Петры.

Губы ихъ разъединились для того, чтобы черезъ минуту снова слиться.

Онъ дрожалъ…. А она, сквозь краску, выступавшую на лиц, сіяла счастьемъ, она также обняла его и стала ласкаться, какъ ребенокъ.

Они сли по пути, теперь она могла гладить его руку, дотрогиваться до его шарфа и булавки, на которыя обыкновенно только смотрла издали и съ уваженіемъ, онъ сталъ умолять ее называть его ‘ты’ вмсто прежняго ‘вы’, но это ей плохо удавалось, онъ сознался ей, сколько счастья она внесла въ его грустное существованіе, какъ онъ боролся со своимъ чувствомъ, потому что не хотлъ имъ стснятъ ее, какъ бы требовать возмездія за его заботы о ней, но онъ скоро замтилъ, что она не понимала ничего изъ того, что онъ говорилъ ей и что вообще слова его были безсмысленны, Петра выразила желаніе вернуться домой вмст съ нимъ, на это онъ засмялся и попросилъ ее подождать нсколько дней, прибавивъ, что за то скоро они удутъ вмст далеко и уже никогда не разстанутся.

Они еще посидли немного вмст подъ тнью деревьевъ, при закат солнца и звукахъ отдаленнаго рожка и псни, говоря себ и глубоко это чувствуя, что теперь оба они испытывали истинное счастье.

V.
Несчастія.

На другое утро, когда Одегардъ позвонилъ, чтобы спросить себ кофе, ему доложили, что приходилъ два раза купецъ Ингве Вольдъ и спрашивалъ о немъ. Гансу показалось боле чмъ непріятно заняться въ настоящую минуту постороннимъ человкомъ, но если его хотли видть въ такую рань, то вроятно, дло было серьезное. Онъ только что усплъ наскоро одться, какъ вошелъ Ингве Вольдъ.

— Вы, кажется, очень удивлены моимъ посщеніемъ, — сказалъ онъ.— Представьте, я самъ удивленъ не мене васъ. Здравствуйте!

Они обмнялись обычными привтствіями, посл чего негоціантъ положилъ свою шапочку на стулъ.

— Поздно же однако вы встаете, я приходилъ уже два раза. У меня, видите ли, въ ум созрлъ проэктъ, о которомъ мн и нужно поговорить съ вами.

— Сдлайте одолженіе. Садитесь, прошу васъ.

Одегардъ слъ въ кресло.

— Благодарю, благодарю! Нтъ, я не сяду, мн удобне говорить стоя… я, долженъ сказать, нсколько взволнованъ… я весь горю… Со вчерашняго дня я самъ не свой, и все благодаря вамъ!

— Благодаря мн?

— Да, вамъ, именно вамъ, не ужасайтесь. Вы вдь воспитали эту двушку, безъ васъ никто бы никогда не взглянулъ на нее, не только сталъ бы о ней думать! Между тмъ, она теперь… теперь совсмъ другое дло… я никогда не встрчалъ въ жизни подобнаго существа… вы не согласны со мной? Нтъ, положительно во всей Европ я не видлъ личика, боле привлекательнаго, боле прелестныхъ, вьющихся волосъ… и вообще такаго восхитительнаго созданія! Неужели вы не раздляете моего мннія? Я потерялъ всякое спокойствіе… Она меня буквально околдовала… Всюду и всегда она стоитъ у меня передъ глазами, я ухалъ, но тотчасъ же вернулся. Отъздъ не послужилъ ни къ чему! Прежде я совсмъ не зналъ ея. Только мн и было извстно, что называли ее вс ‘рыбачка’. Нтъ, не ‘рыбачкой’ нужно звать ее, а испанкой, цыганкой, чаровницей! Она — вся огонь! А эти глаза, ростъ, волосы! Ухъ! Эти переходы, вспышки, грація, легкость, умнье пть, танцовать, эта смлость и застнчивость, смхъ и чувство… нтъ, это такой перлъ! Вы знаете, я тогда бжалъ за ней въ лсу, какъ безумный, ея дикая красота совсмъ отуманила меня, и я тутъ же отдалъ ей эту золотую цпь! Клянусь, за минуту до того, я и не думалъ, что сдлаю ей этотъ подарокъ! Во второй разъ я встртился съ нею на томъ же мст, я снова погнался за нею, она испугалась — и, вы, быть можетъ не поврите — представьте, я не въ состояніи былъ ничего сказать ей, я не осмлился дотронуться до нея, но когда она сама возвратилась… я тутъ же сдлалъ ей призваніе. Никогда прежде не думалъ я, что можетъ дойти до этого. Вчера я цлый день обдумывалъ, на что ршиться: наконецъ сказалъ себ, что слдуетъ ухать отъ нея, но клянусь, я, должно быть, рехнулся… я чувствую, что не могу ухать, нтъ, ршительно не могу! Она должна быть моей, если я не добьюсь ея, то пущу себ пулю въ лобъ — тмъ и окончится вся эта исторія… Мн дла нтъ до того, что скажетъ моя матушка, какъ заговоритъ объ этомъ весь городъ, этотъ глупый городъ, совсмъ глупый… Я увезу ее далеко отсюда, она станетъ жить тамъ, гд можетъ еще развиться, гд могутъ оцнить ее. Я превращу ее въ настоящую свтскую женщину… повезу ее во Францію, въ Парижъ! Я готовъ дать на это сколько угодно средствъ и вы, неправда ли. устроите это для меня? Какъ бы я хотлъ самъ переселиться навсегда за-границу, бросить эту противную дыру, но тутъ, видите ли, рыба… Я бы хотлъ по крайней мр сдлать что нибудь изъ этого города! Здсь какая-то общая спячка, здсь никто ни о чемъ не думаетъ, никто не длаетъ оборотовъ, а все же здсь водится… рыба, и въ какомъ количеств! Но взять эту самую рыбу… никто не знаетъ, какъ нужно вести настоящимъ образомъ дло. Вс жалуются, Испанія и другія государства недовольны, нуженъ совсмъ другой пріемъ, нуженъ другой засолъ, другая сушка, совсмъ все иначе… слдуетъ вести торговлю обширне, рыбный промыселъ… Да… о чемъ я говорилъ… да, рыба, рыбачка… одно такъ близко къ другому… Я самъ не знаю, что говорю… Ха, ха, ха… Да, такъ вотъ, видите ли, я плачу за все, а вы возьмите на себя переговоры… тогда она будетъ моей… тогда…

Онъ принужденъ былъ остановиться, все время, что онъ говорилъ, онъ не смотрлъ на Одегарда, пока тотъ, блдный, какъ мертвецъ, не всталъ съ своего мста, но теперь, обернувшись, онъ увидлъ его, съ высоко поднятой надъ нимъ испанской тростью.

Трудно изобразить его изумленіе, онъ только усплъ отстраниться отъ перваго удара.

— Осторожне!— воскликнулъ онъ, — вы можете задть меня!

— Конечно, я могу задть тебя! Испанецъ! Испанская трость! Одно вдь такъ близко къ другому…

И удары посыпались на плечи, руки, лицо Вольда, куда попало…

Онъ, то и дло увертываясь, отскакивалъ съ одного мста на другое.

— Вы съ ума сошли? Что вы въ самомъ дл рехнулись?— кричалъ Ингве Вольдъ.— Я вдь женюсь на ней, да поймите же… женюсь…

— Убирайся вонъ! заревлъ Одегардъ, вкладывая въ этотъ крикъ всю оставшуюся у него силу.

Молодой человкъ, съ золотистыми волосами, выбжалъ изъ дому этого бшеннаго и, очутясь на улиц, громко сталъ кричать, чтобы возвратили его шляпу.

Ему выбросили ее изъ окна.

Посл чего послышалось тяжелое паденіе.

Когда прибжали, то нашли Одегарда на полу безъ чувствъ.

Петра въ это самое время сидла у себя въ комнат полуодтая, не будучи въ состояніи заняться окончаніемъ своего тмалета.

При каждомъ движеніи, которое она длала, руки у нея падали сами собой.

Счастье ея было до того громадно, что вс мысли ея какъ бы остановились въ своемъ движеніи, он были полны спокойствія, напоминавшаго собой тихій лтній день, съ созрвшей на поляхъ рожью и съ цвтами, въ которыхъ отяжелли чашечки, отъ переполнившаго ихъ меду.

Тихое блаженство и видніе, одно отрадне другаго парили надъ тмъ чуднымъ міромъ, въ которомъ она жила со вчерашняго дня.

Она припоминала ихъ встрчу, наканун, ей слышалось снова каждое слово, она чувствовала его взглядъ, пожатіе его руки.

Нсколько разъ повторяла Петра надъ собою этотъ опытъ, но почему-то ей не удавалось дойти до развязки: всякое воспоминаніе становилось мечтою, и всякая мечта сіяла ярко, какъ отрадное общаніе.

Но не смотря на всю прелесть этой мечты, она отгоняла ее отъ себя, для того, чтобы лучше остановиться на рубеж послднихъ воспоминаній, но стоило ей только дойти до нихъ, какъ снова она теряла нить и погружалась въ фантастичный міръ.

Гунлангъ, не видя дочери внизу, подумала, что она уже возобновила свои уроки съ Одегардомъ, она послала ей обдъ наверхъ, не желая ее тревожить.

Подъ вечеръ Петра начала собираться, ей предстояло идти на свиданіе съ любимымъ человкомъ. Одлась она, какъ могла тщательне, въ платье, сдланное къ конфирмаціи, оно было далеко не изъ нарядныхъ, но прежде она не замчала этого.

Петра не любила особенно наряжаться, но сегодня ей захотлось быть одтой какъ можно лучше и къ лицу.

Все казалось ей не достаточно красивымъ, она выбрала, что только имла лучшаго, но и то результатъ удовлетворилъ ее на половину.

Чего бы, кажется, она не дала, чтобы быть дйствительно самой красивой двушкой?

Это желаніе навело ее на непріятное воспоминаніе, но она оттолкнула его отъ себя, сегодня она не хотла думать ни о чемъ грустномъ.

Тихо ходила она взадъ и впередъ по комнат, прибирая, что попадалось на глаза, такъ какъ еще было рано идти.

Она открыла окно, надъ верхушками горъ стояли густыя красноватыя облака, легкій втерокъ доносилъ всть изъ сосдняго лса.

— О, да, иди, или ко мн… и я иду къ теб… прошептала она, какъ бы въ отвтъ.

Она бросила мимоходомъ взглядъ въ зеркало и улыбнулась отразившемуся въ немъ краснющему личику счастливой невсты.

Вдругъ она услышала голосъ Одегарда… ему указывали, какъ подняться въ ея комнату… онъ, значитъ, пришелъ за нею!

Всмъ ея существомъ овладла радость, смшанная съ робостью, она осмотрлась кругомъ, желая удостовриться, все ли было въ порядк и пошла къ двери ему на встрчу.

— Войдите! тихо проговорила она въ отвтъ на осторожный стукъ. Но она тотчасъ же отступила.

Когда она увидла лицо, смотрвшее на нее, ее какъ будто обдало волной ледянаго моря или что нибудь сбросило съ высоты внизъ.

Она попятилась и схватилась за кровать, но для мыслей ея, переброшенныхъ изъ одной пропасти въ другую, не находилось опоры!

Одной секунды оказалось достаточнымъ, чтобы превратить счастливую невсту въ порочную женщину!

Никогда Гансъ не проститъ ей, ни теперь, ни въ будущемъ, ни за могилой! Она прочла это такъ ясно въ выраженіи его лица, какъ будто прогремлъ объ этомъ громъ.

— Я вижу, вы виновны! сказалъ онъ хриплымъ голосомъ.

Онъ облокотился о дверь и ухватился за ключъ, какъ бы боясь упасть.

Голосъ его дрожалъ, лицо его, съ виду спокойное, было все въ слезахъ.

— Знаете ли вы, что вы сдлали! спросилъ онъ.

Его взглядъ снова обдалъ ее холодомъ. Петра не въ силахъ была даже заплакать, отчаяніе совершенно парализовало ее.

— Одинъ разъ въ жизни я отдалъ мою душу, — продолжалъ Одегардъ,— и та, которой я ее отдалъ — умерла. Я бы никогда не утшился бы въ моемъ гор, если бы одно существо не пришло ко мн и не отдало мн само, всецло, своего сердца, это были вы, вы, казалось, подарили мн свое сердце и… вы солгали!

Онъ остановился, нсколько разъ онъ пытался снова заговорить и разразился рыданіями.

— И вы могли такъ обмануть меня! У васъ хватило духа разбить созданіе столькихъ лтъ… вы попрали, смшали съ грязью мой трудъ, мои лучшія мысли… Дитя, дитя… неужели же не поняли вы, что я создавалъ изъ васъ второе я? Вы безжалостно его убили. Можете ли вы и теперь понять меня? Я вложилъ въ васъ все, что есть на земл лучшаго, правдиваго и возвышеннаго, и все это теперь уничтожено, какъ ярко горвшій факелъ, загашенный внезапно подувшимъ на него зимнимъ втромъ… не осталось и слда… Что же вы, ужасное дитя? Я считалъ васъ моей драгоцннйшей святыней, и вотъ святыня эта оказалась давно оскверненной!

Горе его было такъ велико, что онъ снова зарыдалъ.

— Нтъ, вы слишкомъ молоды, вы не можете даже понять меня!… повторилъ онъ.

— Вы не сознаете даже того, что сдлали! Но нужно же? чтобы вы поняли однако, что долженъ испытывать тотъ, кто вмсто цвтовъ и плодовъ за свои труды, вмсто того, что освщало все существованіе, встрчаетъ лишь одинъ. обманъ! Что сдлалъ я вамъ дурнаго для того, чтобы вы такъ жестоко поступили со мной? Дитя, дитя мое! Если бы мн во всемъ сознались хотя вчера…! Зачмъ, зачмъ вамъ нужно было такъ жестоко обмануть меня! Но я самъ виноватъ, врно позабылъ я, воспитывая васъ, внушить вамъ, что такое честность! Нтъ, это невозможно… Но гд же посл этого научились вы такъ лгать?

Она слышала его голосъ, она сознавала, что все, что онъ говорилъ, была правда.

Онъ слъ у окна и положилъ голову на столъ.

Но онъ тотчасъ же всталъ, ломая об руки и застонавъ отъ давившаго его горя, чрезъ минуту онъ снова, молча, опустился на стулъ.

— Я не въ силахъ помогать моему престарлому отцу,— сказалъ онъ, какъ бы говоря съ самимъ собою,— я не могу. У меня нтъ на то призванія. Но никто не въ силахъ помочь и мн, все до чего я прикасаюсь, распадается у меня въ рукахъ, все уходитъ отъ меня, измняетъ мн!

Его обычная энергія совсмъ оставила его, онъ сидлъ, облокотясь головой о правую руку, лвая рука его безполезно висла, онъ не въ состояніи былъ сдлать движеніе и оставался молчаливымъ и неподвижнымъ.

Вдругъ онъ почувствовалъ что-то теплое на своей рук и вздрогнулъ.

Это было дыханіе Петры, она стояла передъ нимъ на колняхъ, опустивъ голову, сложивъ руки и смотря на него съ мольбой.

Онъ тоже пристально посмотрлъ на нее, ихъ взгляды встртились, но онъ поднялъ свою руку, какъ бы отстраняя возможность прощенія. Она пробудила въ немъ страшную жаыость, но онъ не хотлъ поддаться ей.

Онъ быстро всталъ и направился къ двери.

Еще быстре она заградила ему выходъ и бросилась ему въ ноги, она схватила его за колни, продолжая молча, но съ мольбой, смотрть на него, онъ чувствовалъ и видлъ ясно, что она боролась за свою жизнь.

Вся прежняя любовь снова прихлынула къ его сердцу, онъ наклонился къ ней и посмотрлъ на нее съ упрекомъ, но и съ прежней нжностью, онъ взялъ въ руки ея голову и притянулъ къ себ.

Она, какъ и въ первый разъ, прижалась къ его груди. Но теперь ихъ пснь любви перемшалось со слезами и была послднимъ жалобно — грустнымъ аккордомъ уже проптой веселой псни.

Онъ въ послдній разъ прижалъ ее къ своему сердцу, но тутъ же тихо оттолкнулъ ее, лихорадочно проговоривъ:

— Нтъ, нтъ, вы можете мн отдаться, но въ чувств вашемъ вы не властны.

Онъ еле стоялъ на ногахъ.

— Несчастное дитя!— воскликнулъ онъ…— да проститъ теб Богъ сдланное зло!… Ты не только разбила мою жизнь… но лишила меня даже счастья слдить за твоей судьбой!

Посл этихъ словъ онъ вышелъ.

Петра не удерживала его боле и не шевельнулась, она не въ состояніи была сказать ему того, чего сама не знала,— объяснить, что вся жизнь ея, пока истинная любовь не сдлала ее дйствительностью, была для нея волшебной сказкой, что была она шаловливымъ ребенкомъ, но никогда ни словомъ, ни дломъ не думала обманывать его, она не въ состояніи была даже просто говорить.

Онъ подошелъ къ двери, открылъ и закрылъ ее, а она все продолжала не двигаться и молчать.

Она услышала наконецъ его шаги по лстниц, затмъ на мостовой улицы и тогда только одинъ разъ вскрикнула.

На этотъ крикъ поднялась наверхъ Гунлангъ.

Когда Петра очнулась, она увидла себя въ постели, раздтою и окруженною нжнымъ уходомъ, противъ нея сидла, облокотясь головой на руки и положивъ локти на колни, мать, которая пристально смотрла на нее своими блестящими глазами.

— Ну что! Довольно съ тебя его уроковъ?— спросила она.— Лучше по твоему быть ученой?… Что только выйдетъ теперь изъ тебя?

Потокъ горячихъ слезъ былъ единственнымъ отвтомъ Петры.

Мать продолжала долго сидть и смотрть на свою плачущую дочь, наконецъ она произнесла торжественнымъ голосомъ.

— Да обрушится на него божіе проклятіе!

Молодая двушка быстро привстала.

— Матушка, матушка, не на него, не на него призывай проклятіе! воскликнула она.

— Знаю я ихъ всхъ, знаю я, чего и онъ стоитъ!

— Нтъ, матушка! Онъ былъ самъ обманутъ, жестоко обманутъ… мною… Да, я его безжалостно обманула!

Она передала ей все, горько плача, она не могла допустить, чтобы хоть минуту Одегардъ былъ напрасно обвиненъ, она разсказала о Гуннар, какъ она, не понимая того, что длала, предложила ему сдлаться ея женихомъ, сказала она также все и про Ингве Вольда и его золотую цпочку, заставившую ее столько передумать и такъ жестоко скомпрометировавшую ее, наконецъ передала она и о своей радостной встрч съ Одегардомъ и о томъ, какъ, увидавши его, она позабыла обо всемъ на свт.

Она сама не знала, какъ все случилось, сознавала она теперь только одно, что погршила въ отношеніи ихъ всхъ и дольше всего конечно противъ того, кто воспиталъ ее и далъ ей все, что только можетъ дать одна человческая душа другой.

Мать на все это долго молчала, наконецъ проговорила:

— А обо мн ты забыла? Не гршна ты разв и противъ меня? Гд была я все это время, что ты ни одного слова не сказала мн объ всемъ этомъ?

— Матушка, родная моя!— умоляла молодая двушка,— помоги мн… не отталкивай меня…! Я чувствую это, всю жизнь буду страдать за свою вину, буду молить объ одномъ Бога, чтобы Онъ скоре прибралъ меня къ себ!

И сложивъ руки и поднявъ ихъ высоко, она произнесла слово молитвы…

— О Боже, Милостивый и Милосердный, услышь меня! Жизнь потеряна для меня, вс надежды мои убиты. Мн тяжко жить, у меня нтъ силъ жить, жизнь слишкомъ горька, сжалься, о Ты, Всемогущей, и призови меня къ Себ!

Гунлангъ, у которой были уже за губахъ жесткія слова, удержалась произнести ихъ, она положила на плечо дочери руку и сказала:

— Старайся поборотъ себя, дитя мое. Не испытуй Бога. Жить надо и тогда, когда страдаешь.

Она нсколько разъ тяжело вздохнула и встала со своего мста, у ней не нашлось утшеній для дочери, которая только что открыла ей тайну своего сердца, сдлано это было слишкомъ поздно.

Съ этой минуту она не возвращалась боле въ комнату молодой двушки.

Что касается Одегарда, то онъ заболлъ серьезно, такъ что опасались за исходъ его болзни.

Старикъ отецъ перебрался наверхъ къ сыну и устроился въ сосдней комнат со спальной больнаго, отвчая всмъ тмъ, кто убждалъ его поберечь себя, что онъ ршительно не въ состояніи не ходить лично за сыномъ, не въ первый разъ приходилось старику ухаживать за Гансомъ въ тхъ случаяхъ, когда тотъ терялъ существо, которое онъ любилъ боле своего отца. Таковы были обстоятельства, когда возвратился Гуннаръ.

Онъ чуть не уморилъ со страху свою мать, явившись раньше возвращенія въ портъ своего корабля, она была убждена, что увидла передъ собой тнь сына, вс знакомые были также поражены.

Гуннаръ отвчалъ на распросы коротко.

Но вскор многіе узнали, въ чемъ дло, потому что черезъ нсколько часовъ по прізд Гуннаръ былъ выгнанъ изъ гостинницы Гунлангъ, лично самой хозяйкой. Стоя на порог своего дома, Гунлангъ кричала ему вслдъ такъ громко, что было слышно у дальнихъ сосдей:

— Не смйте и заглядывать къ намъ… Довольно намъ всхъ васъ…

И только что Гуннаръ сдлалъ нсколько шаговъ, какъ его догнала маленькая двочка, служанка, съ двумя пакетами въ рукахъ, изъ которыхъ одинъ она подала ему, но очевидно по ошибк, потому что, открывъ его, онъ увидлъ въ немъ дорогую золотую цпочку.

Онъ остановился, взвсилъ на рук цпочку и сталъ ее разглядывать.

Ему было и безъ того совершенно непонятно, почему такъ сердилась Гунлангъ, теперь же онъ окончательно потерялся, не зная, какъ и объяснить себ присылку ему цпочки.

Онъ вернулъ двочку и спросилъ ее, не ошиблась ли она.

Тогда она протянула ему другой пакетъ, сказавъ при этомъ:

— Можетъ быть, вамъ вотъ этотъ?

Онъ нашелъ въ немъ подарки, которые онъ прислалъ Петр.

— Да, это мои вещи, но чья же тогда цпочка?

— Если она не ваша, то значитъ, Ингве Вольда, отвтила двочка.

Посл этого она ушла.

Гуннаръ же остался на мст и принялся размышлять.

— Купецъ Ингве Вольдъ! Онъ длалъ ей также подарки… Гунлангъ, значитъ, открыла и ихъ?… Такъ вотъ кто укралъ у меня Петру… Ингве Вольдъ… Хорошо… теперь посмотримъ…

Ему вдругъ сдлалось необходимо найти, чмъ заглушить свой гнвъ и волненіе, разбить что нибудь… Этимъ чмъ нибудь и долженъ былъ быть Ингве Вольдъ.

И вотъ, злополучный купчикъ подвергся вторичному, совершенно неожиданному, нападенію на своей собственной лстниц. Ему пришлось спрятаться отъ этого бшенаго у себя въ контор, но Гуннаръ уже былъ готовъ броситься на него и тамъ.

Служащіе окружили дерзновеннаго, но тотъ отвчалъ имъ кулаками и пинками, стулья, столы, пюпитры падали по пути, а дловыя бумаги, письма, газеты летли во вс стороны.

Подкрпленіе подоспло съ корабля Ингве Вольда, и Гуннаръ былъ выброшенъ наконецъ изъ дому, но и то посл ожесточеннаго боя.

На улиц схватка снова возгорлась, по близости у набережной стояли на якор два большихъ корабля: одинъ норвежскій, другой иностранный. Время было обденное, матросы, довольные случаю поразмяться, вмсто десерта принялись драться. Тотчасъ же выступилъ экипажъ одного корабля противъ другаго, иностранцы противъ туземцевъ.

Послали за другими корабельными командами, т прибжали со всхъ ногъ, подвернувшіеся тутъ же хлбопашцы присоединились къ морякамъ, подоспли и женщины съ ребятами.

Черезъ нсколько минутъ все и вс дрались, никто не зная за кого и почему. Напрасно взывали къ порядку хозяева кораблей, напрасно почтенные граждане старались добыть единственнаго городскаго полицейскаго, это было напрасно, такъ какъ тотъ въ то время былъ преспокойно занятъ уженьемъ рыбы на фіордахъ.

Побжали въ бургомистру, который въ то же время исполнялъ и должность почтмейстера.

Онъ былъ занятъ разборкой депешъ и отвтилъ чрезъ окно, что оставить почты не можетъ, такъ какъ его помощникъ ушелъ на похороны.

Приходилось ждать.

Но побоище не прекращалось, и воевавшіе упорно продолжали награждать другъ друга тумаками, поэтому въ ожиданіи разборки на почт депешъ и писемъ, нкоторые изъ присутствовавшихъ и въ особенности перепуганныя женщины предложили послать за кузнецомъ Арномъ.

Почтенные граждане согласились, и жена Арна сама отправилась за мужемъ ‘въ виду того, что полиціи не оказалось дома.’

Явился кузнецъ, къ великой радости мальчугановъ, онъ два-три раза нырнулъ въ толпу, выхватилъ изъ нея толстаго испанца и началъ колотить имъ другихъ.

Когда все уже почти утихло, появился бургомистръ со своимъ жезломъ въ рук. Онъ нашелъ на пол сраженія двухъ-трехъ старухъ и нсколькихъ человкъ дтей, продолжавшихъ обсуждать только что миновавшее событіе.

Прочитавъ имъ приличное наставленіе, онъ посовтовалъ имъ идти обдать, что и самъ намревался сдлать. Но на другой день начался допросъ, который продолжался нсколько дней, хотя ршительно никто не былъ въ состояніи назвать имена зачинщиковъ.

Но вс сходились на одномъ пункт, а именно, что кузнецъ Арнъ принималъ дятельное участіе въ битв, такъ какъ вс видли его среди сраженія, махавшимъ по сторонамъ своимъ испанцемъ.

За подобный проступокъ кузнецъ Арнъ былъ приговоренъ къ уплат штрафа въ одну спессію, вслдствіе этого приговора жена его, втянувшая его въ эту исторію, была побита имъ, и случилось это въ одинадцатое воскресенье посл Троицы, чего она долго не могла забыть.

Это было единственнымъ судебнымъ послдствіемъ драки.

Но оказались однако и другія… Городокъ потерялъ свое обычное спокойствіе, рыбачка перевернула его верхъ дномъ.

Ходили всюду слухи, самые невроятные, сначала говорили, изъ зависти, что она околдовала самыхъ видныхъ молодыхъ людей ихъ города, обоихъ самыхъ образованныхъ и богатыхъ, къ этому прибавили впослдствіи, что у нея и другіе поклонники были въ запас. Гуннаръ представлялъ собою этихъ всхъ другихъ.

Вдругъ поднялась цлая нравственная буря.

На молодую двушку взвалили обвиненіе въ происшедшихъ безпорядкахъ и въ причиненіи горя тремъ лучшимъ семьямъ города, а она еще была конфирмована всего какихъ нибудь шесть мсяцевъ тому назадъ!

Три жениха за разъ, изъ которыхъ одинъ былъ ея благодтелемъ и наставникомъ! Всеобщее негодованіе дошло до послднихъ границъ.

Не срамила ли она впрочемъ съ самого дтства ихъ города?

А кажется достаточно жители выказали ей участія въ то время, когда Одегардъ взялъ ее подъ свое покровительство? Чмъ заплатила она однако имъ за это? Однимъ презрніемъ. А теперь, врная своимъ дурнымъ наклонностямъ, она оттолкнула и Одегарда, она предпочла сохранить свободу въ поступкахъ, свободу, которая можетъ довести ее до того, что отъ нея отвернется общество, а на старости она еще попадетъ и въ исправительный домъ!

Мать ея безъ сомннія за одно съ нею, конечно двочка не могла научиться чему либо хорошему въ таверн, вчно биткомъ набитой матросами.

Нтъ, терпть доле Гунлангъ не приходилось, да еще при той власти, какую она имла въ город, боле переносить присутствіе матери и дочери было не для чего, и поэтому поршили ихъ выпроводить.

И такъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, кучка матросовъ, задолжавшихъ Гунлангъ, разный людъ, состоявшій изъ пьяницъ, которымъ она не хотла добыть работу, и молокососовъ, недовольныхъ на Гунлангъ за ея отказъ врить имъ въ долгъ — вс эти люди собрались на холм подъ предводительствомъ нсколькихъ человкъ, которые однако должны.были знать настоящую правду. Они принялись свистать и звать рыбачку и Гунлангъ, затмъ кто-то швырнулъ камень въ дверь, а другой — въ окно мезонина.

Толпа разошлась только посл полуночи. Въ дом было тихо и темно.

На слдующій день ни одна душа не зашла къ Гунлангъ, даже дти обходили Холмъ. Къ вечеру снова повторилось безобразіе, съ той только разницей, что весь городъ принялъ въ немъ участіе. Все, что было можно сломать и исковеркать, было уничтожено: молодыя фруктовыя деревья были вырваны съ корнями, заборъ переломанъ, стекла въ окнахъ выбиты и толпа хоромъ пла шумные псни.

VI.
Изгнаніе.

Петра была въ своей комнат въ тотъ вечеръ, когда начали свистать и бушевать подъ окнами и разбивать стекла.

При появленіи толпы она выскочила въ испуг, какъ будто домъ охватило пламенемъ, или стны грозили обрушиться и задавить ее.

Она кидалась во вс стороны, точно за ней гнались фуріи, душа ея изнемогала отъ страданія.

О! Какое ужасное страданіе!

Она задыхалась, ей хотлось бжать…. куда, какъ,— все равно… Но она не смла пойти внизъ къ матери, выйти же на улицу…. толпа ревла именно подъ единственнымъ окномъ ея комнаты.

Вдругъ стекло задребезжало, и камень упалъ на постель.

Вскрикнувъ отъ испуга, Петра бросилась въ дальній уголъ комнаты и запряталась за занавску, среди висвшихъ подъ нею платьевъ.

Долго оставалась она тамъ, красня отъ стыда и дрожа отъ страха, страшныя виднія бродили у нея въ мозгу, то комната наполнялась насмшливыми лицами, то вдругъ ей казалось, что она плавала въ огненномъ мор… Нтъ, это было не море и не огонь, а — о ужасъ глаза, тысячи, милліоны глазъ, огромныхъ глазъ, метавшихъ огненные взгляды или подмигивавшихъ ей…. и другихъ, смотрвшихъ на нее въ упоръ и дерзко, или такихъ, которые вылзали изъ орбитъ, косили по сторонамъ, безпрестанно закатывались, мигали….

— О Боже! Спаси меня! Спаси!… воскликнула Петра.

Наконецъ, о блаженство, раздался еще и еще крикъ, посл чего шаги стали удаляться, наступила ночь, и все стихло. Петра вылзла изъ своего угла, бросилась на постель и спрятала лице въ подушки, но это не помогло ей избавиться отъ мыслей: она видла предъ собою мать, строгую и грозную, какъ черныя громовыя тучи, нависшія передъ бурей, надъ горами…

Не приходилось ли несчастной матери страдать изъ-за любви къ дочери?

Сонъ не пришелъ на помощь измученной молодой двушк, она не сомкнула глазъ, и утро наступило, не принеся съ собой успокоенія.

Она стала ходить по комнат, придумывая, какъ бы найти способъ убжать отсюда, она не смла показаться на глаза матери, не смла также выйти при дневномъ свт — а вечеромъ они снова придутъ!

Приходилось ждать… ране полуночи бгство было опасно.

Но куда она пойдетъ?

У ней не было ни гроша, и кром своего роднаго города она не знала никакой другой мстности, но безъ сомннія на свт должны быть добрые люди, какъ есть на неб милосердный Богъ!

Она стала прислушиваться къ тому, что длалось въ нижнемъ этаж.

Тамъ была мертвая тишина.

Страхъ услышать на своей лстниц шаги матери приводилъ ее въ трепетъ, но Гунлангъ не появлялась.

Должно быть, служанки не было боле въ дом, потому что Петр не приносили сть.

И все же она не ршалась сойти внизъ, она не смла также подойти къ окну: быть можетъ, кто нибудь выжидалъ тамъ ея появленія.

Сквозь дыру пробитаго стекла проходилъ холодный воздухъ, и по мр того, какъ день клонился къ вечеру, становилось все холодне.

Петра собрала нкоторыя вещи, одлась и была совсмъ на готов уходить.

Но необходимо было дождаться разъяренной толпы и еще разъ перенести ужасныя ощущенія.

Толпа не заставила себя долго ждать, снова раздались свистки и крики еще большаго числа голосовъ, снова посыпались камни еще съ большей силой, чмъ наканун.

Петра снова запряталась въ уголъ, сложила руки и стала молиться.

— Только бы матушка не показывалась имъ! Господи, удержи ихъ, не дай имъ войти въ домъ!…

Вскор раздалось пніе насмшливой псни, каждое слово которой было для нея оскорбленіемъ, но Петра невольно прислушивалась къ ней, когда же она поняла, что къ насмшкамъ надъ нею примшивали и имя ея матери, что вс были такъ злы, такъ несправедливы, что ршились и на это — она бросилась вонъ изъ своего угла, готовая выйти на встрчу этомъ людямъ и высказать имъ, на сколько она считала ихъ низкими и подлыми, она способна была кинуться къ нимъ изъ окна.

Но вотъ, подл нея упалъ камень, за нимъ другой и третій, и черезъ окно посыпался цлый градъ каменьевъ, съ грохотомъ разбивавшихъ стекла и осколки которыхъ разлетались по комнат, пришлось снова спрятаться за занавску.

По лицу Петры катился потъ, какъ будто она стояла подъ самимъ солнцемъ, она не плакала, ей даже не было боле страшно.

Вскор шумъ сталъ затихать.

Она сдлала нсколько шаговъ впередъ и, не слыша боле ничего, ршилась подойти къ окну и убдиться, что кругомъ было пусто, но она наступила на разбитыя стекла, и подъ ногу ей подвернулся камень, на минуту она притаилась, боясь, чтобы ее не услыхали. Приближалось время для бгства.

Она подождала еще съ полчаса, затмъ сняла башмаки и съ узломъ въ рукахъ осторожно отворила дверь.

Она постояла еще нсколько минутъ на мст и потомъ тихо сошла съ лстницы.

Она сильно терзалась мыслью, что приходилось разстаться съ матерью, которой она надлала столько горя, даже не повидавшись съ нею, но страхъ подталкивалъ ее впередъ.

— Прощай матушка!.. прощай дорогая!— проговорила она, спускаясь по ступенькамъ.— Прощай…

Она остановилась на послдней ступеньк, перевела духъ и направилась къ выходной двери.

Въ эту минуту кто-то нервно схватилъ ее за руку, она слегка вскрикнула и обернулась.

За ней стояла мать.

Гунлангъ слышала, какъ дочь открыла свою дверь, и, угадавъ ея намреніе, подождала ее.

Петра чувствовала, что выйти ей удастся не безъ труда.

Всякія объясненія были бы излишними: мать не повритъ ни слову изъ того, что она ей скажетъ.

Ну что жъ! Придется бороться!

Тяжеле того, что она уже вынесла, не могло быть ничего.

— Куда ты шла? полушопотомъ спросила ее мать.

— Я собралась бжать тихо, но ршительно отвтила та, хотя сердце ея жестоко билось.

— Куда же ты отправляешься?

— Я сама не знаю… все равно куда… только бы уйти отсюда!

Она крпче прижала къ груди своей узелокъ и сдлала шагъ къ двери.

— Такъ нельзя — сказала Гунлангъ, продолжая крпко держать ее за руку.— Иди за мной, я уже все приготовила!

Услыша это, Петра свободно вздохнула, какъ посл тяжелой борьбы, она доврчиво заговорила съ матерью и предоставила ей распоряжаться собою.

Гунлангъ привела ее въ маленькую темную комнатку за кухней, гд горлъ огонь и гд она скрывалась все время, пока длилась осада ея дома. Эта комната была такъ мала, что въ ней едва можно было повернуться.

Мать достала узелокъ, еще меньше того, какой былъ у Петры, и развязавъ, вынула костюмъ матроса.

— Наднь это, тихо сказала она.

Петра тотчасъ же поняла въ чемъ дло и была глубоко тронута добротой матери, не сдлавшей ей притомъ ни малйшаго упрека.

Она раздлась и съ помощью Гунлангъ надла на себя мужское платье.

При свт зазженной свчи она могла хорошо видть лице матери, въ первый разъ она замтила, что та была совсмъ старуха.

Неужели она состарлась за эти нсколько дней, или Петра не разглядла ее раньше?

Слезы молодой двушки капали на руки матери, но та длала видъ, что не замчала этого, об молчали.

Наконецъ Гунлангъ достала и матроскую шапку и подала ее Петр, когда та надла ее, она взяла отъ нея узелокъ и погасила свчу.

— Теперь пойдемъ, сказала она.

Он вышли въ сни, но Гунлангъ открыла дверь не главнаго входа, а другую — на дворъ, и уходя, заперла ее за собой.

Он прошли черезъ садъ, который былъ весь истоптанъ, перешагнули чрезъ лежавшія тамъ, вырванныя съ корнями деревья, чрезъ обрушенный и поломанный заборъ.

— Посмотри хорошенько вокругъ себя,— сказала мать — врядъ ли ты когда нибудь вернешься сюда.

Молодая двушка вздрогнула…. но прошла, не повернувъ головы.

Он пошли по верхней дорог, вдоль лса… того лса, который былъ полонъ воспоминаній для Петры, онъ былъ свидтелемъ вечера, проведеннаго съ Гуннаромъ, встрчъ съ Ингве Вольдомъ и счастливаго свиданья съ Одегардомъ!

Он ступали по сухимъ листьямъ, которые уже начинали падать, ночь была холодная, Петра дрожала въ непривычномъ для себя плать.

Дойдя до одного сада, Гунлангъ остановилась.

Петра узнала этотъ садъ, хотя не возвращалась въ него съ тхъ поръ, какъ ребенкомъ устроила въ немъ осаду яблони Педро Ользена.

У матери былъ ключъ отъ калитки, и он вошли.

Дорого стоило Гунлангъ ршиться прійти въ это утро къ Педро, не легко было для нея также вечеромъ въ тотъ же день привести ему свою дочь, которой она не въ состояніи была дома давать пристанище. Но необходимо было покориться, а Гунлангъ умла переносить испытанія, которыхъ нельзя было избжать. Она постучалась въ дверь въ сняхъ и почти въ туже минуту послышались шаги и показался свтъ.

Дверь отворилъ Педро въ плащ и дорожныхъ сапогахъ, онъ былъ блденъ и казался испуганнымъ.

Онъ держалъ въ рук свчу, и когда свтъ упалъ на распухшее отъ слезъ лице Петры, онъ взглянулъ на нее и глубоко вздохнулъ, она также посмотрла на него, повидимому онъ не узнавалъ ея, она со своей стороны, также не призналась.

— Онъ общалъ мн помочь въ твоемъ бгств, смущенно сказала Гунландъ, взбираясь по ступенькамъ крыльца и въ то время, какъ дочь и Педро молча слдовали за нею.

Они вс вошли въ комнату Педро.

Это была маленькая и низенькая комнатка, пропитанная какимъ-то страннымъ запахомъ плесени, отъ этого запаха Петра почувствовала дурноту, потому что боле двадцати четырехъ часовъ она ничего не ла и не спала ни минуты.

Съ потолка висла клтка, въ которой спалъ чижикъ, и нужно было ходить осторожно, чтобы не задть ее.

Старинные, тяжелые стулья, массивный столъ, два громадныхъ рзныхъ буфета, упиравшихся въ потолокъ, длали комнату еще боле тсной и придавали ей мрачный видъ.

На стол лежали флейта и тетрадь нотъ.

Педро Ользенъ, въ своихъ огромныхъ сапогахъ, принялся ходить взадъ и впередъ, какъ бы за дломъ, изъ сосдней комнаты кто-то спросилъ слабымъ голосомъ:

— Что тамъ?… Кто у тебя?…

Онъ зашагалъ еще быстре, ворча сквозь зубы…

— Это? Хмъ, хмъ! Кто…

Посл чего онъ ушелъ въ комнату, изъ которой послышался голосъ.

Гунлангъ услась у окна въ своей обычной поз, облокотясь локтями на колни и положивъ голову на руки и пристально разсматривая посыпанный пескомъ полъ, она молчала и только по временамъ тяжело вздыхала.

Петра стояла у двери, закинувъ ногу на ногу и скрестивъ руки на груди…

Она чувствовла себя совсмъ разбитой…

То и дло раздавался шипящій бой старыхъ часовъ, а на стол плыла свча, обнажая мерцающій фитиль.

Гунлангъ нашла почему-то нужнымъ объяснить дочери причину ихъ присутствія у Педро.

— Я когда-то знавала этого человка, сказала она.— Она не прибавала ни слова боле, и Петра ни отвчала также ни слова.

Педро еще не возвращался, свча продолжала плыть и тускло догорать, часы попрежнему — поминутно бить и шипть.

Петр становилось все хуже и хуже, слова матери: ‘Я когда то знавала этого человка’, молотомъ застучали у нея въ ушахъ.

Часы подхватили эти слова и затрещали, акомпанируя имъ.

— Я… когда то… знавала… этого… человка!

Впослдствіи, гд бы Петра ни слышала запахъ плесени, ею тотчасъ же овладвало дурнотное состояніе, передъ ея глазами являлась комната Педро и слышались щипящіе часы со словами:

— Я… когда то… знавала… этого… человка!

Когда же она входила на пароходъ, то запахъ колеснаго масла, смшаннаго съ испареніемъ морской воды и съ примсью кухоннаго чада, вызывалъ у нея тотчасъ же морскую болзнь, среди припадковъ которой она тотчасъ же видла предъ собою ту же комнату, слышала щипящіе часы, повторявшіе безъ устали день и ночь:

— Я… когда то… знавала… этого… человка!

Но вошелъ Педро, въ тепломъ картуз и въ старомъ плащ, съ приподнятымъ воротникомъ.

— Ну вотъ, я и готовъ…— сказалъ онъ, надвая рукавицы, какъ будто на двор стоялъ сильнйшій морозъ.— Но не забудьте взять… плащъ для…— онъ обернулся, — для….

Онъ посмотрлъ на Петру и Гунлангъ, та взяла синій плащъ, брошенный на спинку одного изъ стульевъ и накинула его на Петру, но когда молодая двушка захотла застегнуть его у ворота, ее обдалъ запахъ комнаты, которымъ плащъ былъ сильно пропитанъ, такъ что ей сдлалось совсмъ дурно, она принуждена была попросить вывести ее на воздухъ.

Мать, видя, что она почти падаетъ въ обморокъ, быстро открыла дверь и свела ее въ садъ.

Тамъ, стоя среди ночной прохлады, Петра полной грудью вдохнула въ себя свжій осенній воздухъ.

— Куда мн нужно хать? спросила она, придя въ себя.

— Ты подешь въ Бергенъ — отвтила мать и помогла ей застегнуть плащъ.— Это большой городъ, въ которомъ никто тебя не знаетъ.

Окончивъ, она остановилась у двери.

— У тебя будетъ сто пессій,— сказала она,— если этихъ денегъ и не достаточно для того, чтобы жить на нихъ долго, то во всякомъ случа хватитъ для начала, онъ даетъ теб взаймы…

— Онъ совсмъ даетъ ихъ вамъ… безъ отдачи… прошепталъ Педро, подойдя къ нимъ.

— Онъ даетъ теб ихъ въ займы, повторила Гунлангъ, какъ будто не разслышавъ.— Я ихъ отдамъ ему.

Она сняла съ себя косынку, повязала ею шею дочери и прибавила:

— Ты напишешь, когда будешь далеко отсюда, но не раньше.

— Матушка!

— Онъ подвезетъ тебя на лодк до парохода, который стоитъ на якор въ открытомъ мор.

— О господи! Матушка, матушка!

— Ну, теперь все, я дальше не пойду провожать тебя.

— Родная моя, дорогая…

— Да будетъ надъ тобой благословеніе божіе! Прощай.

— Матушка, прости меня! прости!

— Смотри, не простудись на мор, остерегайся.

Гунлангъ потихонько вытолкнула дочь изъ сада и заперла за ней калитку.

Петра очутилась по ту сторону только что закрытаго передъ ней входа, она остановилась неподвижно, чувствуя себя донельзя несчастной и покинутой.

Но вдругъ, среди мрака неизвстности, среди своего вынужденнаго изгнанія, въ ней проснулось какъ бы предчувствіе, какъ бы вра въ будущее, эта вра засвтилась въ ней какъ слабый огонекъ, готовый тотчасъ же погаснуть, онъ то вспыхивалъ, то мерцалъ, но въ конц концовъ разгорлся яркимъ,ровнымъ свтомъ.

Она подняла глаза свои къ небу, но кругомъ царствовала полная тьма.

Молча они прошли по уединеннымъ уличкамъ маленькаго городка, мимо оголенныхъ отъ листвы садиковъ, закрытыхъ и опустлыхъ, и мимо темныхъ, съ глухими ставнями, домиковъ, еле передвигая ноги, слдовала молодая двушка за шедшимъ впередъ ея сгорбленнымъ челавкомъ, въ огромныхъ сапогахъ, въ тяжеломъ плащ и закутаннымъ до того, что почти не видно было его головы.

Они добрались до дороги, снова подъ ногами у нихъ захрустли сухіе листья, теперь они шли среди двухъ рядовъ деревьевъ, протягивавшихъ во вс стороны свои массивныя голыя втви, казавшіяся Петр пальцами скелета, готовыми каждую минуту схватить ихъ.

Опустясь съ возвышенности, они направились къ желтому зданію, служившему убжищемъ кораблямъ и у котораго была привязана ожидавшая Педро шлюпка. Выкачавъ изъ нея воду, Педро усадилъ въ лодку свою спутницу, и они быстро поплыли отъ берега, вскор показавшагося имъ неболе какъ черной массой съ нависшимъ надъ нею свинцовымъ небомъ.

Педра не могла ничего разглядть изъ мстъ, знакомыхъ ей съ самого дтства, казалось, сама природа отталкивала ее, какъ отталкивали жители ихъ городка, сдлавшіе изъ нея въ одну ночь изгнанницу… Теперь она уходила отъ нихъ, непрощаясь ни съ кмъ и ни съ чмъ.

По палуб корабля, стоявшаго вблизи отъ берега на якор и ожидавшаго только утра для отплытія, расхаживалъ матросъ. Когда они подплыли совсмъ близко, онъ выкинулъ имъ лстницу и пошелъ извстить о ихъ прибытіи капитана корабля, который тотчасъ же поднялся на палубу.

Петра знала и капитана и служащихъ, какъ знали и они ее, но никто не сдлалъ ей ни малйшаго вопроса, не выказалъ ни малйшаго участія, ей только указали ея каюту и объясняли, какъ ей слдовало поступить въ случа болзни или какой нибудь надобности.

А она была въ самомъ дл больна, она замтила это, какъ только спустилась въ каюту, поэтому поспшила перемнить костюмъ и снова подняться на палубу.

Тамъ разносился апетитный ароматъ: пахло шеколадомъ!

Она ощущала страшный голодъ, ее точно что глодало внутри.

Тотъ же человкъ, который сторожилъ ея пріздъ на палуб, принесъ ей чашку горячаго шоколаду и бисквитовъ.

— Отъ вашей матушки, сказалъ онъ.

Пока она угощалась, матросъ принялся болтать, онъ сообщилъ ей, что ея мать прислала на корабль ея сундукъ съ бльемъ и платьемъ и кром того, всякой провизіи и разныхъ разностей.

Воспоминаніе о матери ясно предстало передъ Петрой.

Она увидла и поняла ее въ ту минуту лучше, чмъ за многіе прежніе годы, и до конца своей жизни сохранила драгоцнное воспоминаніе это въ своемъ сердц. Когда, въ эту сокровенную минуту, образъ матери запечатллся въ ея ум и она обратилась къ Богу съ тихой, доврчивой мольбой, она почувствовала себя успокоенной сознаніемъ, что наступитъ день, когда она доставитъ матери столько же радости, сколько причиняла ей въ настоящее время горя.

Педро Ользенъ видимо избгалъ встрчи глазъ на глазъ съ Петрой, Петра не могла видть его лица, изъ подъ плаща выглядывали только носъ и глаза, и то неясно, несмотря на это, она чувствовала, что ему страшно хотлось заговорить съ ней и онъ не зналъ только, какъ начать.

Педро вздыхалъ, садился, вставалъ, ходилъ вокругъ нея, но ему не удалось промолвить ни единаго слова, а она также не заговаривала съ нимъ.

Наконецъ онъ отказался отъ своего намренія, нершительно вытащилъ онъ изъ кармана большой бумажникъ, пробормотавъ, что въ немъ сто спессій и даже немного больше.

Она протянула за деньгами руку и поблагодарила его. Когда же она подняла на него глаза, то замтила, что онъ пристально смотрлъ на нее глазами, полными слезъ.

Съ нею онъ лишался послдняго утшенія въ жизни. Какъ бы хотлось ему открыть ей тайну, посл которой Петра не разъ вспомнила бы о немъ съ нжностью! Но ему это было строго запрещено. Не смотря на запрещеніе, онъ не воздержался бы и все бы сказалъ ей… если бы могъ только заговорить. Если бы еще она помогла ему сколько нибудь въ этомъ!

Но Петра была утомлена, къ тому же ее преслдовала мысль, что онъ былъ первымъ виновникомъ ея проступка противъ матери. Теперь онъ былъ буквально невыносимъ для нея, его упорное торчаніе подл только усиливало ея недовольство на него, а она и безъ того отъ утомленія чувствовала себя сильно раздраженной.

Конечно онъ, бдняга, и самъ это чувствовалъ! Ну что же? Онъ уйдетъ! Ему удалось наконецъ проговорить: ‘прощайте’! посл чего онъ вытащилъ изъ рукавицы свою сухощавую руку.

Молодая двушка положила въ нее свою горячую руку, и оба встали съ мста.

— Благодарю… отъ души благодарю васъ… сказала она.

Онъ вздохнулъ и простоналъ, выпустивъ руку Петры, онъ повернулся и молчаливо сталъ спускаться съ корабля по лстниц. Она подбжала къ борту, и онъ, поднявъ глаза къ верху, послалъ ей послднее прости, затмъ онъ услся въ, свою лодку и сталъ тихо грести къ берегу среди ночной тьмы.

Она подождала, пока онъ исчезъ въ темнот, посл чего сошла внизъ.

Петра съ трудомъ держалась на ногахъ, до того сильна была въ ней усталость, и хотя, войдя къ себ въ каюту, она чувствовала себя совсмъ больной, но какъ только положила голову на подушку и прочитала наскоро дв-три вечернія молитвы, какъ заснула крпчайшимъ сномъ.

А тамъ, у пристани, сидла ея мать, она издали послдовала за ними, притаившись въ томъ мст, гд они сошли съ берега.

Когда-то, въ давнишнія времена съ этого самого мста она отправлялась въ лодк вмст съ Педро Ользеномъ, невольно вспомнила она объ этомъ, теперь, когда Педро увозилъ отъ нея ея дочь.

Какъ только она увидла его одного, она встала съ мста и ушла, теперь она удостоврилась, что дочь ея находилась на корабл въ сохранности.

Но она не пошла къ своему дому, а взяла отдаленную дорогу, лежавшую по ту сторону холма, и по ней углубилась въ даль.

Домъ ея оставался открытымъ и брошеннымъ боле мсяца: Гунлангъ не хотла возвращаться къ себ, пока не получила успокоительныхъ извстій отъ дочери.

Въ этотъ промежутокъ времени, городскіе жители успли взвсить свои чувства по отношенію къ ней.

Слабыя натуры испытываютъ большое наслажденіе, когда представляется возможность съ другими преслдовать чужаго человка, но наслажденіе это соразмряется со встрченнымъ ими сопротивленіемъ, если они видятъ, что жертва ихъ спокойно покоряется ихъ нападкамъ, ихъ беретъ стыдъ, и тотъ, кто позволитъ себ бросить камень въ преслдуемаго, вызываетъ ихъ сильное негодованіе.

Эти люди ожидали, что наткнутся на сильный отпоръ со стороны Гунлангъ, думали, что громкіе ея крики разнесутся по всей окрестности, что она непремнно обратится къ помощи моряковъ и подзадоритъ ихъ на уличную драку. Когда наступилъ и третій вечеръ, а она все не показывалась, толпа съ трудомъ успокоилась, ей во что бы то ни стало хотлось вызвать изъ дому мать и дочь, и бросившись на нихъ съ ожесточеніемъ, выгнать ихъ изъ города.

Окна оставались съ пробитыми стеклами со вчерашняго вечера, при оглушительныхъ крикахъ народа двое изъ толпы пробрались во внутрь дома и открыли входную дверь, въ которую нахлынули и остальные.

Обыскали весь домъ сверху до низу, поломали двери, перековеркали и перебили все, что попалось на глаза, обшарили вс углы отъ чердака до погреба, но нигд не нашли хозяйки и ея дочери.

Открытіе это тотчасъ же подйствовало на всхъ успокоительнымъ образомъ, т, которые только что безобразничали въ дом, вышли изъ него одинъ за другимъ и попрятались позади стоявшихъ на открытомъ воздух, въ нсколько минутъ передъ домомъ не осталось ни одной души.

Вскор стали поговаривать въ город, то у одного, то у другого, что было безсовстно поступлено съ двумя беззащитными женщинами.

Потомъ, когда вникли поглубже въ сущность дла, пришли къ заключенію, что каково бы ни было поведеніе дочери рыбачки, но сама Гунлангъ была тутъ ршительно ни причемъ и что, во всякомъ случа, съ нею поступили крайне несправедливо.

Отсутствіе ея сильно ощущалось въ город, драки и ссоры на улиц, вслдствіе пьянства, стали повторяться все чаще и чаще… Съ исчезновеніемъ Гунлангъ, городъ потерялъ въ ея лиц свою полицію. Всмъ было какъ-то странно, проходя мимо ея дома, не видть ея статной фигуры, стоящей на порог, въ особенности громко выражали о ней сожалніе моряки.

— Что ужь и говорить!— повторяли они,— нигд конечно не было такъ хорошо, какъ у нея!

У Гунлангъ съ каждымъ обращались по заслугамъ, сколько людей сохранили свои мста только благодаря ей, и сколькимъ она помогла въ разныхъ обстоятельствахъ жизни!

Никто, ни моряки, ни хозяева кораблей, ни нагрузчики, ни сосди и сосдки, не знали ей настоящей цны, пока не потеряли ея, но за то, какъ теперь они вс отдавали ей справедливость!

Велика была общая радость, когда разнеслась всть, что ее видли, чрезъ окна ея дома, снова стряпающей у себя въ кухн, какъ въ прежнія времена.

Каждому захотлось пойти посмотрть и лично убдиться, что стекла въ окнахъ были вставлены, двери исправлены и изъ домовой трубы шелъ дымъ.

Да, это оказалось правда! Она вернулась! Чтобы лучше увидть, влзали даже на деревья, по другую сторону дороги.

Вотъ она стоитъ передъ плитою, не оборачиваясь ни направо, ни налво, и только усердно слдя глазами за стряпней. Она всецло поглощена своей работой, вдь и вернулась она главнымъ образомъ для того, чтобы заработать все потерянное, да кром того уплатить сто спессій, должныхъ ею Педро Ользену. Вначал вс только глядли да слдили за тмъ, что у нея длалось, вс чувствовали себя провинившимися передъ нею и не смли переступить ея порогъ.

Понемногу однако дошло и до этого, прежде всего отважились сосдки… добрыя болтливыя кумушки, только на этотъ разъ он не ршились говорить съ нею ни о чемъ, кром дла.

Гунлангъ и не допустила ихъ до другаго. Затмъ, въ свою очередь, пришли рыбаки, за ними купцы и хозяева судовъ, а напослдокъ и матросы, отложившіе свое посщеніе до перваго воскресенья по возвращенія въ городъ Гунлангъ.

Должно быть, вс они сговорились между собою, потому что по мр того, какъ время подходило къ вечеру, ихъ набиралось все больше и больше, такъ что об залы не могли вмстить желающихъ, и столы и стулья, стоявшіе лтомъ въ саду, были разставлены въ сняхъ и кухн и даже въ комнат позади кухни.

Никто, взглянувъ на всхъ этихъ людей, не могъ бы угадать волновавшія ихъ чувства, Гунлангъ, какъ только они переступили порогъ ея дома, тотчасъ же оказала на нихъ свое молчаливое вліяніе: холодное равнодушіе, съ какимъ она удовлетворяла требованію каждаго, служило преградой къ выраженію съ ихъ стороны какаго либо привтствія и даже къ обыкновенному вопросу.

Гунлангъ была такая же какъ и прежде, только черные ея волосы стали съ просдью и въ обращеніи она сдлалась какъ-то ровне. Но когда моряки разгорячились виномъ, они не въ состояніи были боле сдерживаться, каждый разъ, какъ только изъ комнаты выходила служанка и сама Гунлангъ, они приставали къ Кнуту, одному изъ судовладльцевъ и всегдашнему любимцу хозяйки дома, съ просьбой поднять бокалъ за ея здоровье. Но у Кнута не доставало на то храбрости, пока наконецъ голова его не начала покачиваться по сторонамъ.

Тогда только, выбравъ минуту, когда Гунлангъ подошла къ столу, чтобы обобрать пустыя бутылки и стаканы, онъ вдругъ поднялся со своего мста и крикнулъ:

— Вотъ это милая штука, что она вернулась… Ей Богу, отличная!..

Морякамъ пришлось какъ нельзя больше по вкусу рчь Кнута, они вс повставали со своихъ мстъ и дружно крикнули:

— Да, да, отличная штука, что она вернулась!

Т, которые были въ сосдней зал, въ кухн и въ сняхъ, мигомъ присоединились къ нимъ, и въ то время, какъ Кнутъ протягивалъ свой стаканъ къ Гунлангъ, чтобы чокнуться съ нею, дружное ура грянуло по дому, такъ что только задрожали стекла.

На хозяйку со всхъ сторонъ посыпались самыя горячія привтствія.

Кто-то громко заявилъ, что съ Гунлангъ было поступлено самымъ возмутительнымъ образомъ, многіе тотчасъ же согласились съ этимъ мнніемъ, и вскор вс единодушно сознали свою вину и стали клясться въ этомъ Гунлангъ.

Наконецъ по немногу успокоились.

Гунлангъ поблагодарила присутствовавшихъ.

— Но,— прибавила она, продолжая забирать со столовъ стаканы и бутылки, — я сама не заговаривала о прошломъ, могли бы помолчать и вы.

Съ полными руками посуды, она спокойно вышла изъ залы и тотчасъ же вернулась за остальными кружками, которыя не могла захватить въ одинъ разъ.

Съ этой минуты ея власть была не только возстановлена, но сдлалась безграничной.

VII.
Честолюбіе.

Корабль, на которомъ плыла Петра, бросилъ якорь на другой день вечеромъ въ порт Бергена.

Молодую двушку, не совсмъ еще очнувшуюся отъ морской болзни, провели на набережную среди множества судовъ разныхъ величинъ, затмъ ее довели по маленькимъ уличкамъ, на которыхъ толпилось пропасть мужичья и мальчишекъ, до хорошенькаго домика, тамъ капитанъ корабля спросилъ для нея комнату у вышедшей имъ на встрчу старушки, которая выразила свое согласіе взять на свое попеченіе путешественницу.

Петра была голодна и хотла страшно спать, подкрпившись поданнымъ ей ужиномъ, она тотчасъ же улеглась въ постель.

На другой день, проснувшись около полудня, она почувствовала себя совершенно свжей и бодрой, непривычные звуки тотчасъ же поразили ея ухо, она подняла штору и увидла себя въ совершенно незнакомомъ ей город и среди незнакомыхъ ей лицъ.

Взглянувъ на себя въ зеркало, она съ трудомъ себя узнала: лицо ея приняло совсмъ другое выраженіе.

Но она не съумла бы опредлить, въ чемъ состояла эта перемна, ей не могло быть понятнымъ, чтобы въ ея годы сильное душевное волненіе, сильное горз, способно было бы придать лицу боле серьезное выраженіе.

Но невольно смотрясь въ зеркало, она вспомнила о пережитыхъ дняхъ.

Это воспоминаніе заставило ее вздрогнуть.

Она торопливо принялась одваться, твердо ршившись смло идти на встрчу всему, что ее ожидало въ будущемъ.

Въ салон она нашла хозяйку и нсколькихъ дамъ, которыя, оглядвъ ее предварительно со всхъ сторонъ, выразили готовность быть ей полезной.

Для начала он предложили ей показать ей городъ.

Ей нужно было сдлать нсколько необходимыхъ покупокъ, и она побжала къ себ въ комнату за деньгами, бумажникъ, въ которомъ лежали ея капиталы, былъ старый и скверный, и Петр совстно было взять его съ собой, поэтому, чтобы достать деньги, она раскрыла его у себя въ комнат.

Вмсто ста спессій она нашла въ немъ триста.

Педро Ользенъ, значитъ, снова далъ ей денегъ втихомолку отъ матери и не смотря на ея запрещеніе!

Молодая двушка такъ мало знала цну деньгамъ, что даже нисколько не удивилась такой крупной сумм, точно также ей не пришло даже на умъ удивиться подобной щедрости.

Вмсто благодарственнаго письма, въ которомъ выражалось бы удовольствіе отъ неожиданнаго сюрприза, бдный Педро получилъ отъ Гунлангъ письмо, полученное ею отъ Петры, молодая двушка выдавала секретъ своего покровителя и съ дурно скрытымъ негодованіемъ спрашивала, что должна она была длать съ этимъ непрошеннымъ контрбанднымъ подаркомъ.

Прежде всего поразило Петру величіе окружавшей ее природы.

Она не могла привыкнуть къ виду громаднаго утеса, такъ близко нависшаго надъ городомъ, и постоянно боязливо отстранялась отъ него.

Каждый разъ, какъ только она поднимала глаза, скала, эта громада, заставляла ее тотчасъ же опускать ихъ, порой ей хотлось протянуть руки, постучаться, для того, чтобы ее туда впустили.

Иной разъ ей вдругъ казалось, что- изъ города не было выхода.

Гора стояла передъ нею, грозная и мрачная, надъ вершиной ея лежали или носились облака, оттуда постоянно налеталъ вихрь или проливной дождь, казалось, утесъ швырялъ ими въ городъ.

Но эта грозная тнь ничуть не давила собою кишащаго внизу людскаго муравейника.

Петра вскор освоилась среди незнакомыхъ ей людей, беззаботность и веселость, съ какими каждый занимался своимъ дломъ, представляли для нея незнакомое зрлище, къ тому же, посл того, что ей пришлось вынести, эти чуждыя ей лица и обычаи казались ей полными радушія и любезности.

На слдующій день, за обдомъ, она высказала, что ей очень нравится бывать тамъ, гд много народу.

— Въ такомъ случа, — отвтили ей, — вамъ необходимо побывать въ театр, тамъ вы увидите сотни людей, собранныхъ вмст въ одной зал.

Ей достали билетъ, театръ оказался по близости отъ ея квартиры, въ назначенный для представленія часъ ее свели туда и указали на мсто въ первомъ ряду балкона.

Она услась среди веселой и разряженной въ яркіе костюмы толпы и при блестящемъ освщеніи, въ зал, подобно разбушевавшемуся морю, стоялъ гулъ множества голосовъ, отовсюду доносился разговоръ, смшанный со смхомъ.

Петра не имла ни малйшаго понятія о томъ, что ей предстояло увидть.

Она знала только то, чему ее научилъ Одегардъ, или что ей удалось узнать случайно. Но ея учитель никогда не говорилъ съ ней о театрахъ.

Правда, она не разъ слышала, какъ моряки разсказывали, что видли ‘въ театр’ дикихъ зврей и лошадей, выдлывавшихъ удивительныя упражненія — вотъ и все, молодежь же, которая, съ самаго поступленія въ свою школу, отлично была знакома съ разнаго рода представленіями, никогда и не думала длиться съ нею своими впечатлніями. Въ маленькомъ ихъ городк не было не только театра, но даже ничего, что бы сколько нибудь его напоминало, укротители зврей, канатные плясуны и полишинели устраивались въ большомъ сара на берегу моря, но всего чаще показывали свое искусство на открытомъ воздух.

Оставаясь въ полномъ невдніи, Петра даже не обратилась къ сосдямъ за распросами, она сидла погруженная въ сладостное, молчаливое ожиданіе чего нибудь чудеснаго въ род особенной породы обезьянъ, верблюдовъ или тому подобнаго.

И вотъ ей, проникнутой этой идеей, стали видться, въ окружавшихъ ее людяхъ головы разныхъ животныхъ, тутъ были лошади, собаки, лисицы, кошки, мыши — это сильно ее забавляло.

Оркестръ собрался, такъ что она и не замтила.

Вдругъ Петра вздрогнула и подняла голову, раздались звуки трубъ, кларнетовъ, барабана, и началась увертюра.

Петр никогда не приходилось слышать музыки, кром флейты или дуэта скрипокъ.

Съ чувствомъ, сходнымъ съ тмъ, какое она бы могла испытать, прислушиваясь къ бушующему морю, она замерла на мст въ страх, какъ бы это море звуковъ не усилилось, и еще боле опасаясь, какъ бы оно не замолчало.

Затмъ раздалась сладостная мелодія, похожая на полетъ ангеловъ, эти невидимые ангелы летли все выше и выше, воздухъ оглашался звуками радости, они то замирали, то становились явственне, пока не заглушилъ ихъ шумъ водопада.

Но вотъ среди этого шума прозвучала ясная нота, точно звукъ защебетавшей среди бури птички, сначала робкій и еле слышный, но затмъ становившійся все отчетливе и обольстительне своею нжною гармоничною мелодіей.

Невольно, въ минуту, когда оркестръ замолкъ, Петра привстала съ своего мста.

Она была уврена, что представленіе кончено, и ничего уже не могло быть посл этого.

Но вотъ, новое чудо!

Прекрасно разрисованная стна, которая находилась противъ нея, вдругъ поднялась до самаго верха.

Передъ Петрой церковь, эта церковь со сводами и колоннами, въ ней играетъ органъ, зажжены свчи, и двое лицъ въ незнакомыхъ ей костюмахъ подходятъ къ ней ближе и начинаютъ разговаривать — это въ церкви-то!— на язык, также ей незнакомомъ.

Но что это? Кажется, говорятъ и позади ея.

Почему это? Въ церкви нтъ сидній, и эти двое, которые тамъ, говорятъ стоя, и чмъ больше она на нихъ смотритъ, тмъ больше находитъ въ нихъ, по платью, сходства со святымъ Олафомъ, прислушиваясь же, она положительно убждается, что они и вспоминаютъ этого святаго.

— Садитесь, садитесь… раздается за нею.

— Садитесь… садитесь, повторяютъ и справа, и слва.

— Что нибудь вроятно происходитъ позади меня! думаетъ Петра и быстро оборачивается.

Ее поражаетъ видъ раздраженныхъ даже угрожающихъ лицъ подл нея.

— Что то такое не ладно! думаетъ Петра и собирается лучше уйти.

Пожилая дама, сидвшая поблизости ея, потянула ее потихоньку за платье.

— Ради самаго Бога, сядьте, дитя мое!— тихо сказала она,— т, которые позади, изъ-за васъ не могутъ ничего видть.

Петра тотчасъ исе опустилась на стулъ, и понятно, сцена опять очутилась передъ ея глазами.

— Сцена!— повторила сама себ Петра, какъ бы желая лучше запечатлть въ памяти это слово.— Да, сцена, вотъ куда нужно смотрть.

Она стала опять смотрть въ церковь, но не могла понять ни слова изъ того, что говорилъ стоявшій тамъ господинъ. Она замтила однако, что это былъ прекрасный молодой человкъ, и ей удалось уловить нсколько отдльныхъ словъ, но когда, поздне, онъ сталъ объясняться въ любви, она поняла почти все изъ того, что онъ говорилъ.

Вошелъ еще одинъ, привлекшій тотчасъ же ее вниманіе, въ немъ она узнала монаха, изображеніе подобныхъ ему она видла на картинахъ давно и очень желала встртить хоть одного настоящаго.

Монахъ двигался, выступалъ осторожно, казался такимъ солиднымъ и проникнутымъ святостью… Говорилъ онъ такъ протяжно и степенно, что она совершенно понимала его. Вдругъ онъ повернулся въ сторону и заговорилъ совсмъ иначе,

— Боже! да онъ негодяй…— воскликнула Петра, послушайте, онъ совсмъ негодяй, да и похожъ ли на него… Ахъ Боже мой, если бы только прекрасный юноша могъ узнать его вовремя! Отчего это онъ совсмъ не прислушивается къ тому, что тотъ говоритъ?… Право онъ васъ обманываетъ… прошептала Петра, по направленію къ сцен.

— Тише дитя! сказала сосдка молодой двушк, останавливая ее.

— Нтъ, прекрасный юноша не слышалъ моихъ словъ и онъ доврится этому измннику. Вс уходятъ… и приходитъ старикъ. Что это можетъ значить? Старикъ говоритъ совсмъ молодымъ голосомъ, а между тмъ вдь онъ старый человкъ! Ахъ, посмотрите, посмотрите… процессія молодыхъ двушекъ въ бломъ, вотъ он идутъ по дв въ рядъ въ церковь…

Передъ Петрой вдругъ промелькнуло одно изъ воспоминаній дтства.

Однажды зимою она шла съ матерью по отлогостямъ холма, ступая по только что выпавшему снгу, он случайно, безъ всякаго намренія, вспугнули стадо молодыхъ чаекъ, которыя, взвившись на воздухъ, образовали собой цлое облако, он были совсмъ блыя, блымъ былъ также снгъ и лсъ, и все кругомъ, до ея собственныхъ мыслей, казалось ей ослпительно блымъ. Въ настоящую минуту она испытывала почти такое же чувство.

— Ахъ, вотъ теперь выходитъ впередъ женщина въ бломъ съ вткою въ рук, вотъ она становится на колни, она говоритъ съ нимъ, врно, она принесла ему всть издалека. Онъ подаетъ ей письмо, должно быть, отъ кого нибудь близкаго! О, какъ все это прекрасно! какъ здсь вс другъ друга любятъ! Смотрите, она распечатала письмо… Да это вовсе не письмо, это… ноты, онъ же врно самъ и сочинилъ ихъ. Глядите, глядите, онъ совсмъ не старикъ, а тотъ самый юноша, котораго она и любитъ. Боже! Они цлуются!

Петра покраснла какъ вишня и закрыла лицо руками,продолжая въ то же время впиваться въ сцену.

— Слышите! Онъ требуетъ, чтобы они тотчасъ-же обвнчались, она со смхомъ дергаетъ его за бороду, называетъ его варваромъ. Онъ увряетъ ее, что она очень похорошла, общаетъ подарить ей бархатное и парчевое платье, золотые башмачки и золотой кушачекъ, онъ прощается съ ней веселый и идетъ прямо къ королю испросить себ позволеніе обвнчаться. Какими счастливыми глазами слдитъ за нимъ невста! Онъ ушелъ, она чего-то опечалилась и стала грустна… Что это? Стна опять опустилась? Неужели уже кончено, когда все только что началось?

Красная отъ волненія, Петра обратилась къ старой дам:

— Это конецъ?

— Нтъ, нтъ, какъ можно! Это всего первый актъ. Ихъ пять, да, цлыхъ пять!… повторяла она со вздохомъ.

— И будетъ все то же? спросила Петра.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Значитъ, они вернутся и все будетъ продолжаться?

— Вы, должно быть, никогда не были въ театр?

— Нтъ.

— Неужели? Впрочемъ, вдь есть же города, гд нтъ театровъ… Они такъ дорого стоятъ!

— Но что же все это означаетъ? снова спросила Петра, смотря съ безпокойствомъ на свою сосдку, такъ велико было ея нетерпніе услышать поскорй, что она ей скажетъ.— Кто же такіе вс эти люди?

— Это Назо, самъ антрепренеръ, остальные — его труппа, очень хорошая, первоклассная труппа, и самъ онъ прекрасный актеръ.

— Что же, это онъ самъ все и выдумываетъ?.. или какъ же это длается?… Прошу васъ, объясните мн!

— Да неужели же, милое дитя, вы не имете понятія, что такое театральная пьеса?… Откуда вы, изъ какой части свта?

Наведенная этимъ вопросомъ на воспоминанія о своей родин, Петра невольно вспомнила и о своемъ гор, и о своемъ бгств, она замолкла и не осмлилась больше распрашивать.

Начался второй актъ.

Вошелъ на сцену король. Да, это былъ король. Она несомннно видитъ передъ собой короля. Ее не интересуетъ то, что онъ говоритъ и къ кому обращается, все ея вниманіе поглащаютъ его царскія одежды и вся его величавая фигура. Только появленіе на сцен молодаго человка заставляетъ ее очнуться и снова слдить за ходомъ дйствія. Молодой человкъ вмст съ королемъ уходятъ: они отправляются за невстой.

Наступаетъ небольшая пауза.

Въ этотъ промежутокъ времени старая дама обратилась снова къ Петр:

— Неправда ли, онъ восхитительно играетъ?

Петра невольно смшалась.

— Что вы хотите этимъ сказать?… спросила она.

Она и не замчала, что вс окружавшіе смотрли на нее, что старая дама умышленно вызывала ее на разговоръ и что вс насмхались надъ нею.

— Но они говорятъ не такъ, какъ мы, прибавила она, видя, что ей не отвчаютъ.

— Конечно! вдь они датчане, возразила сосдка Петры, тоже засмявшись.

Тогда молодая двушка подумала, что врно эта дама находитъ ее смшной за то, что она длаетъ ей такъ много вопросовъ, и снова замолчала, она стала пристально глядть на занавсъ, не смотря на то, что онъ былъ спущенъ.

Когда онъ поднялся къ ея новому удовольствію, она увидла передъ собой архіепископа, какъ и прежде, она всецло отдалась разсматриванію новаго лица, не слушая того, что говорилось на сцен.

Послышалась музыка — тихая и издалека, но понемногу она стала приближаться, раздались женскіе голоса, звуки флейтъ, скрипокъ и какаго-то еще инструмента… гитары… нтъ то не была гитара, а только что-то похожее на нее, но гораздо сильне, пріятне и звучне, мелодіи переливались, какъ волны звуковъ.

Когда музыка смолкла, на сцен появилась процессія, потянулись рядами солдаты съ алебардами, церковные прислужники съ кадильницами, монахи съ зажжеными свчами, затмъ король съ короной на голов, и рядомъ съ нимъ женихъ, весь въ бломъ. Дале шли двушки въ блыхъ одеждахъ, разбрасывая розы передъ невстой, одтой также въ блое шелковое платье и съ красными цвтами на голов, рядомъ съ виновницей торжества гордо выступала величественная женщина, на ней было яркое парчевое платье и золотая корона на голов, конечно, это была королева!

Церковь огласилась музыкой и засверкала красками, съ той самой минуты, какъ женихъ подвелъ невсту къ престолу, предъ которымъ оба стали на колна, при чемъ вся свита послдовала ихъ примру, до той, когда появился на сцен архіепископъ со слдовавшими за нимъ рыцарями — все, происходившее тамъ, казалось Петр варіаціями на одну чудную тему. Но въ то самое мгновеніе, какъ должна была начаться церемонія бракосочетанія, архіепископъ высоко поднялъ свой жезлъ, чтобы остановить ее.

Бракъ этотъ оказался противенъ законамъ церкви, никогда въ этой жизни молодые люди не могутъ быть соединены.

— О Боже Всемогущій, сжалься надъ ними!

— Невста упала въ обморокъ, а за нею и Петра, пронзительно вскрикнувшая при этомъ:

— Воды, скорй воды! раздалось со всхъ сторонъ.

— Не надо, не надо, она уже приходитъ въ чувство! сказала старая дама.

— Не надо, не надо, повторили за нею.

— Тише тамъ!..— кричали изъ партера,— тише наверху!

— Тише, тише!.. разносилось отовсюду.

— Можно ли принимать все такъ къ сердцу? пробормотала старая дама.— Вдь это не боле какъ представленіе, простая выдумка, только мадамъ Назо играетъ замчательно хорошо.

— Тише!.. сказала и Петра.

Снова она вся отдалась сцен, такъ какъ тамъ появился монахъ, на этотъ разъ со шпагой въ рук.

Женихъ и невста принуждены были взяться за концы куска полотна, которое монахъ перерубилъ шпагой на двое. Это означало, что церковь разлучала ихъ, и это было также ужасно, какъ изгнаніе перваго человка изъ рая.

Женщины въ слезахъ сняли съ головы невсты цвтной внокъ и возложили взамнъ его блый. Это въ свою очередь значило, что невста посвящала себя Богу и на всю остальную жизнь шла въ монастырь.

Тотъ, которому она была отдана навки, будетъ извстно, что она жива, но никогда не удастся ему боле встртиться съ нею, онъ будетъ только знать что она гд-то въ монастыр, но не увидитъ ее уже никогда! О! какое раздирательное прощанье! Конечно не одно несчастіе на земл не можетъ сравниться съ ихъ горемъ!

— Не будьте такимъ ребенкомъ, — прошептала сосдка Петры, когда опустился занавсъ,— повторяю вамъ, что вдь это актриса, жена директора Назо.

Петра открыла съ изумленіемъ свои огромные глаза и пристально посмотрла на свою собесдницу. Она подумала про нее, что она рехнулась.

Старая дама въ свою очередь вывела о Петр точно такое же заключеніе, об замолчали и не заговаривали боле между собою и только изрдка кидали другъ на друга робкіе взгляды.

Когда занавсъ снова поднялся, Петра не была въ состояніи слдить за тмъ, что происходило на сцен, она только и видла предъ собою невсту, заточенную въ стнахъ монастыря, и жениха, ходящаго день и ночь вокругъ и погруженнаго въ отчаяніе, она страдала ихъ страданіемъ, она молилась за нихъ, все остальное проходило передъ нею незамченнымъ.

Вдругъ вниманіе ея было снова возбуждено, среди ночной тишины раздалось двнадцать ударовъ, пробило полночь. Ихъ эхо разнеслось подъ сводами, и задрожали стны, изъ гробницы поднялся въ саван святой Олафъ. Грозный и величественный, онъ выступилъ впередъ съ копьемъ въ рук, передъ нимъ въ испуг разбжалась стража, ударилъ громъ, и монахъ упалъ, проколотый мстительнымъ копьемъ.

Петра, незамтно для самой себя, схватила сосдку за руку, и конвульсивно сжимала ее, къ немалому безпокойству старухи, не смотря на это, увидя молодую двушку въ сильномъ волненіи и блднвшую все боле, та быстро проговорила:

— Успокойтесь, дитя мое, это Кнудценъ, эта роль единственная, которую онъ въ состояніи играть, у него такой слабый голосъ!

— Нтъ, нтъ, что вы? Я видла, онъ былъ весь въ огн!— воскликнула Петра,— вся церковь дрожала, когда онъ шелъ.

— Будутъ ли тамъ наконецъ сидть смирно?

— Молчать!.. раздалось со всхъ сторонъ.

— Вонъ! Вонъ тхъ, кто шумитъ!

— Тише на балкон! кричали изъ партера.

— Тише, тише! отвчали имъ съ балкона.

Петра стала удерживаться, сколько могла, отъ восклицаній, но она позабыла все и вся, когда…. О! невиданное чудо! Влюбленные вдругъ снова появляются вмст на сцен. Гроза и пожаръ помогли имъ проложить себ дорогу, и теперь они совщаются, какъ бы убжать вмст.

Они обнимаются, прижимаются другъ къ другу… помоги имъ Богъ!

Вдругъ раздаются трубы и шумъ шаговъ.

Невсту вырываютъ изъ объятій ея возлюбленнаго. Онъ же вступаетъ въ бой съ врагами онъ раненъ!… Вотъ онъ посылаетъ послднее прости свой невст…. Онъ умираетъ! Петра все отлично понимаетъ.

Снова приходитъ невста, она какъ-то неестественно спокойна, вдругъ она видитъ трупъ своего жениха!

Все кругомъ какъ бы утопаетъ въ нахлынувшемъ внезапно гор. Но обращеніе къ Богу скоро услышано, и посылается свыше утшеніе. Колнопреклоненная навста молитъ Всевышняго взять ее также на небо! Небеса разверзаются, ярко всвщенный чертогъ новобрачныхъ виднется тамъ — онъ готовъ для принятія любящихъ! Глаза невсты, подобно утренней зар надъ горной вершиной, озаряются лучемъ надежды, затмъ очи ея смыкаются навки — борьба окончена благороднымъ исходомъ, врность ихъ заслужила внецъ… вотъ они снова соединены!

Долго оставалась Петра неподвижной, она была потрясена до глубины души величіемъ всего, видннаго ею.

Наконецъ она поднялась со своего мста, улыбаясь каждому, кто попадался ей на глаза: разв вс они не братья и сестры? Духъ зла, который могъ разъединять ихъ, не существовавалъ боле, онъ былъ побжденъ небеснымъ огнемъ.

Сосди на ея улыбки отвчали ей также улыбками, они говорили себ, что это та самая двушка, которая во время спектакля вела себя, какъ помшанная, она же видла въ ихъ улыбк отголосокъ той побды, которую она одержала надъ собою.

Думая, что вс эти люди улыбались вмст съ нею, она еще привтливе смотрла на нихъ, вызывая ихъ на невольное выраженіе ей привтливости.

Она сошла съ парадной театральной лстницы среди двухъ рядовъ зрителей, отражавшихъ ея внутреннюю радость, бывшихъ участниками той красоты, которая блистала въ ней.

Порою внутреннее счастье такъ освщаетъ насъ, что безсознательно для насъ самихъ, оно освщаетъ собою и все окружающее. Не лучшее ли торжество на земл — блаженная возможность того, чтобы свтъ нашихъ собственныхъ мыслей предшествовалъ намъ, двигалъ нами, слдовалъ за нами?

Петра вернулась къ себ, не зная сама какъ, и кинулась прежде всего съ распросами къ тмъ, кто могъ понять ее и дать ей нужныя разъясненія.

Когда ей растолковали, что такое театральныя пьесы и какъ велико могущество талантливыхъ актеровъ, она вдругъ приподнялась съ мста…

— Да, я теперь знаю… Ничего на земл нтъ боле великаго! Быть актрисой — вотъ мое призваніе! воскликнула она. Къ великому удивленію присутствовавшихъ, она схватила шляпу и бурнусъ и быстро вышла… ей необходимо было остаться одной на… на едимн съ свободной природой.

Она прошла черезъ городъ на песчаный берегъ, гд дулъ сильный втеръ. Волны съ грохотомъ разбивались о маякъ, надъ городомъ разстилался густой туманъ, и только кое гд изъ-за туманнаго покрова мелькали огоньки, безсильные пробить мглу или разсять ее.

Это зрлище показалось ей эмблемой ея собственной души.

Бушевавшая у ея ногъ пропасть предупреждала ее о невдомыхъ опасностяхъ.

Борьба начиналась. Что ожидаетъ въ будущемъ? Суждено ли ей погибнуть въ неизвстности, или же пристать къ тмъ, которые стремятся къ свту?

Она задала себ вопросъ, почему эти мысли не волновали ее никогда прежде.

И тутъ же отвтила себ.

Потому что сознаніе въ себ силы проходило въ ней только изрдка, но за то въ эти минуты она сама знала, что сила эта была могучая и она была способна на многое.

Въ эти минуты она все понимала, все становилось ей яснымъ. Эти наитія были подобны тмъ огонькамъ, которые мелькали среди туманной мглы, съ мольбой обратилась она къ Богу, прося ниспослать ей энергію и умнье пользоваться этой душевной силой и ни разу не терять напрасно возможности примнить ее съ пользой.

На берегу пробыла она не долго, втеръ дулъ страшно холодный, но она не ощущала его, она шла домой бодрая, съ веселымъ, легкимъ сердцемъ, и сама жизнь казалась ей такой же легкой, какъ та дорога, по которой она возвращалась къ себ.

На другой день она очутилась у дверей антрепренера Назе.

Изъ квартиры доносились бранчивые голоса, казалось, тамъ между собой ссорились, одинъ изъ голосовъ показался ей знакомымъ, онъ принадлежалъ несомннно вчерашней невст, и хотя сегодня былъ громче и крикливе, но все же заставилъ Петру задрожать.

Долго ждала она, стоя у дверей, но видя, что ссора не кончалась, ршилась постучать.

— Войдите! сердито отвтилъ мужской голосъ.

— Замолчи хоть теперь! пробормоталъ женскій…

Открывъ дверь, Петра успла разглядть растрепанную женскую фигуру, совершенное олицетвореніе фуріи, одтую въ домашній капотъ и убгавшую въ противуположную дверь.

Самъ директоръ театра, высокій, худощавый мужчина съ проницательными глазами, на которые онъ поспшилъ надть золотыя очки, шагалъ по комнат въ припадк сильнаго раздраженія. Его громадный носъ до того уменьшалъ собою остальныя черты лица, что казалось, одинъ онъ и составлялъ всю его физіономію. Глаза представляли изъ себя дв амбразуры позади этой стны, ротъ служилъ рвомъ, охранявшимъ ее спереди, лобъ былъ узенькимъ мостикомъ, который прокладывалъ отъ нея себ дорогу къ лсу или къ баррикадамъ.

— Что вамъ угодно?— спросилъ онъ недовольнымъ тономъ,— это вы желали поступить въ хористки?

— Хористки?… что это значитъ?

— Отлично, вы не знаете, что это такое!… Хмъ, хмъ… Что же вамъ отъ меня нужно?

— Я желаю поступить въ актрисы.

— А! вотъ вы что желаете? Поступить въ актрисы, не понимая даже, что значитъ быть хористкой? Превосходно! И это еще съ вашимъ выговоромъ…

— Выговоромъ? Что вы хотите этимъ сказать?

— Еще лучше! Вы не знаете также, что значитъ выговоръ и вы желаете быть актрисой. Это просто прелесть! Вотъ ужъ чисто по норвежски! Выговоръ!… Что такое выговоръ!.. Это значитъ… ну однимъ словомъ, что вы говорите не такъ, какъ мы.

— Да, не такъ, я это знаю, но я цлое утро упражнялась, стараясь подражать…

— Вотъ какъ… Отлично! Не угодно ли вамъ въ такомъ случа, чтобы я васъ послушалъ?

Петра стала въ позу, ту самую, въ какой видла героиню прошлаго вечера, и придавъ голосу душевное волненіе, проговорила:

— Жизнь моя! Ты ли это? Здравствуй!

— Слушайте, вы! Какой бсъ натолкнулъ васъ на дерзкую фантазію прійти сюда насмхаться надъ моей женой?

Изъ сосдней комнаты послышался взрывъ хохота.

Антрепренеръ открылъ въ нее дверь и безъ малйшаго признака недавней досады сказалъ:

— Иди скорй сюда. Полюбуйся на эту дерзкую норвежку, которая позволяетъ себ копировать тебя!

Изъ полуоткрытой двери выглянула всклоченная голова, черноволосой женщины съ черными глазами и большимъ ртомъ, продолжавшей хохотать.

Петра подбжала къ ней, ожидая узнать въ ней вчерашнюю невсту или,— подумала она,— ея мать.

Она взглянула на незнакомую женщину и сказала:

— Не знаю право… вы ли это, или ваша матушка?

Антрепренеръ въ свою очередь покатился со смху, женщина, не отвтивъ ничего, ушла къ себ, но ея смхъ долго доносился изъ комнаты. Петра до того сконфузилась, что даже директору театра сдлалось неловко, онъ пристально взглянулъ на молодую двушку и сказалъ спокойно, какъ ни въ чемъ не бывало:

— Подойдите сюда, милая, и прочтите мн вотъ это, но читайте такъ, какъ вы говорили только что…

Она исполнила его требованіе.

— Нтъ, нтъ…. такъ не хорошо, послушайте меня, я самъ прочту вамъ.

Онъ прочелъ отрывокъ, а она повторила его за нимъ.

— Нтъ, не годится, совсмъ не такъ. Неужели же вы не умете читать даже по норвежски?

Петра прочла опять, но вышло также какъ и въ первый разъ.

— Да нтъ же, говорю я вамъ, совсмъ не такъ. Понимаете ли вы то, что я говорю вамъ, или вы глупы?

Онъ далъ ей прочесть еще разъ, наконецъ взялъ у нея книгу и подалъ ей другую.

— Вотъ это будетъ нчто совсмъ другое… Это комическое… попробуйте прочесть.

Петра прочла, онъ снова заставилъ повторить, пока не потерялъ снова терпнія.

— Нтъ, нтъ, покуда не годится, ршительно никуда не годится… бросьте… Что вамъ длать въ театр? Какія роли, скажите, посл этого, намрены вы были играть?

— Я хотла ту роль, которую видла вчера.

— Ого! Еще бы! А затмъ что еще?…

— Да,— сказала она, смшавшись.— Вчера я находила эту роль прелестной, но сегодня пришла къ убжденію, что если бы конецъ былъ другой, она бы еще выиграла! Я непремнно измнила бы его и вышло бы гораздо лучше.

— Скажите! Такъ вы измните конецъ? Что же, это сдлать весьма легко, авторъ пьесы умеръ! Это очень интересно, вы не умете ни читать, ни писать и собираетесь измнять конецъ! Да, это ужъ совсмъ по норвежски!

Петра ничего не поняла изъ того, что онъ наговорилъ ей, но все же она увидла, что впечатлніе было не въ ея пользу, и ею овладлъ страхъ сомннія.

— Буду я принята?… тихо проговорила она.

— Принята? О Создатель! Кто же можетъ помшать вамъ въ этомъ! Принята! Еще бы, можно ли въ томъ сомнваться? Послушайте!— сказалъ онъ, близко подойдя къ ней.— Вы столько же смыслите въ томъ, что такое сцена, какъ маленькій котенокъ. У васъ нтъ ни малйшаго призванія ни къ трагедіи, ни къ комедіи. Я испробывалъ васъ въ двухъ родахъ. Но вы хорошенькая, граціозная двочка, васъ уврили, что вы можете сдлаться актрисой и даже затмить мою жену, и вотъ у васъ явилась смлость спросить для себя лучшую роль въ ея репертуар! Да, да, повторяю, это чисто по норвежски, эти люди не останавливаются ни передъ чмъ.

Дыханіе Петры все боле боле учащалось, она еле могла справиться со своимъ волненіемъ и только могла проговорить: — Такъ неужели я не могу быть принятой?

Онъ стоялъ у окна, онъ думалъ, что она уже ушла, и обернулся къ ней съ удивленіемъ, но увидя ее такъ сильно взволнованной и возбужденной сверхъестественной энергіей, отразившейся и въ ея чертахъ, онъ, молча, постоялъ передъ нею, затмъ, схвативъ новую книгу, сказалъ ей тономъ, въ которомъ не было и слда прежней насмшки:

— Прочтите вотъ это мсто, но протяжно… я хочу послушать вашъ голосъ. Громче, чтобы я могъ слышать.

Но Петра не въ состояніи была читать, она не видла предъ собою буквъ.

— Смле, не бойтесь, ну, попробуйте.

Она начала читать, но голосъ ея звучалъ глухо, онъ заставилъ ее повторить и стараться придать выраженіе, вышло еще хуже. Тогда онъ взялъ у нея книгу и спокойно сказалъ ей:

— Довольно, теперь я испробовалъ ваши способности на разный ладъ и больше сдлать для васъ не могу. Поврьте мн, милйшая барышня, что если бы я выпустилъ на сцену васъ или мой сапогъ, то эфектъ получился бы одинаковый… даже послдній вышелъ бы лучше, потому что по крайней мр было бы смшне! Ну, теперь довольно разговаривать!

Сдлавъ надъ собою послднее усиліе, Петра сказала умоляющимъ голосомъ:

— Мн кажется, я бы поняла, какъ нужно, если бы только…

— Еще бы, какъ не понять? Какъ норвежцу, будь онъ хоть простой рыбакъ, не понять чего нибудь! Гд же намъ угоняться за норвежской публикой! Ну, а теперь вотъ что я вамъ скажу: если вамъ не угодно удалиться, то уйду я.

Громко рыдая, Петра направилась къ двери.

— Постойте!— сказалъ онъ, вдругъ что-то сообразивъ, при вид ея горя, выраженнаго такъ шумно.— Не вы ли надлали вчера скандалъ въ театр?

Она обернулась къ нему, вся вспыхнувъ.

— Конечно, это были вы! Теперь я даже узнаю васъ! Когда пьеса окончилась, я встртилъ одного знакомаго изъ вашего города, который отлично васъ знаетъ! Теперь я очень хорошо понимаю, почему вамъ понадобилось поступить въ театръ? Вамъ хотлось испробовать тутъ ваши хитрыя штуки, но знайте, что трупа моя изъ людей порядочныхъ, и я не принимаю въ нее никого, кто бы могъ оказать на нее дурное вліяніе. Уходите, уходите, говорю я вамъ!

Петра вышла, продолжая громко рыдать на лстниц и на улиц.

Плача на взрыдъ, побжала она среди толпы, понятно, что молоденькая двушка, рыдающая на улиц среди благо дня, не могла не возбудить общаго любопытства.

Многіе останавливались на пути, а мальчишки побжали за нею, все увеличиваясь въ числ.

Петр послышался въ шум слдовавшей за ней толпы, тотъ самый шумъ, который такъ сильно напугалъ ее въ комнатк, въ тотъ несчастный вечеръ, передъ воображеніемъ выступили знакомыя, угрожающія лица… она побжала со всхъ ногъ.

Съ каждымъ шагомъ воспоминанія ея становились живе, крики толпы все явственне.

Наконецъ она добралась до дому и заперла за собой дверь, вбжавъ къ себ въ комнату и повернувъ дверной ключъ, она бросилась въ уголъ, отмахиваясь руками отъ мнимо преслдовавшихъ ее страшныхъ человческихъ фигуръ.

Утомленіе взяло однако скоро верхъ надъ слезами, и она поняла, что была вн всякой опасности, она ршила только немедленно удалиться отсюда куда нибудь, гд бы никто не зналъ ее.

Она тотчасъ же поняла телжку, услась въ нее, привязавъ къ экипажу свой чемоданчикъ и, велла кучеру хать.

Когда они тронулись, дождь лилъ какъ изъ ведра, Петра прижалась въ уголокъ, закуталась въ свой громадный плащъ и боязливо поглядывала на утес и крутую каменистую гору, на которую ей пришлось подниматься.

Передъ нею стоялъ лсъ, погруженный въ густой туманъ и полный невдомыхъ призраковъ, ей предстояло въ него въхать, но по мр того какъ она къ нему приближалась, туманъ отодвигался.

Непонятный шумъ, увеличивавшійся съ каждой минутой, еще боле усиливалъ въ ней впечатлніе окружавшей ее природы — таинственной но полной гармоніи, природы, съ которой робкій путешественникъ долженъ былъ держать себя на сторож, если желаетъ благополучно подвигаться впередъ.

Шумъ, который слышался ей, происходилъ отъ нсколькихъ водопадовъ, принявшихъ отъ дождей громадные размры, они падали съ одного утеса на другой съ громовыми раскатами.

Дорога шла по тропинк съ часто попадавшимся узенькими мостиками, перекинутыми черезъ овраги и пропасти.

Мстами дорога спускалась подъ гору и перескала долины и деревеньки съ маленькими, покрытыми соломой, избушками.

Затмъ снова тропинка ползла въ гору, и снова раздавался ревъ падавшей съ высоты воды.

Петра промокла и окоченла отъ холода, но ею руководило одно желаніе — хать безъ устали, сегодня и завтра, все впередъ, дальше и дальше, пока она не найдетъ себ мста, гд ей бы захотлось остановиться отдохнуть. Богъ укажетъ ей его, поможетъ найти! Всевышній руководилъ ею среди мрака и бури.

VIII.
Новые Друзья.

Иногда, среди горъ, окружавшихъ Бергенъ, теплый осенній день напоминаетъ собою лтній въ пору жатвы послднихъ дней.

Тогда въ полуденное время выводятъ въ поля стада, уже загнанныя съ горъ на зимнюю стоянку, и фермы полны оживленія при вид возвращающагося домой сытаго и веселаго скота. Такъ, посл нсколькихъ дней путешествія, прозжая въ послобденное время по горной дорог, Петра встртила стадо весело мычащихъ коровъ и блящихъ овецъ и козъ, перепрыгивавшее съ кочки на кочку при звон безчисленнаго количества колокольчиковъ. День стоялъ чудный, стекла въ многочисленныхъ окнахъ длиннаго деревяннаго строенія, выкрашеннаго въ блую краску, играли на солнц, а надъ домомъ высоко стояла гора, закутанная такимъ густымъ плащемъ сосенъ, ясеней, бузины и березъ, съ ковромъ изъ дикаго вереска, что, казалось, грла собою вс жилища, лежавшія у ея подошвы.

Передъ домомъ, вдоль дороги, тянулся фруктовый садъ, засаженный яблонями, вишневыми и ирговыми деревьями, по краямъ аллей и заборовъ росли кусты смородины и кружевника, а надъ ними гордо возвышалось нсколько старыхъ ясеней.

Домъ походилъ на гнздушко, спрятанное между втвями и недостижимое ни для кого, кром лучей солнца.

При вид его Петр вдругъ захотлось остановиться, а когда солнце озарило собою окна, послышался веселый звонъ колокольчиковъ, и она узнала, что это домъ пастора, она быстро положила руки на возжи своего возницы.

— Я хочу зайти сюда! воскликнула она. И направилась къ саду.

На встрчу ей въ ту минуту, какъ она входила во дворъ, кинулись съ яростью дв финляндскія собаки. Дворъ этотъ былъ квадратный и окруженный со всхъ сторонъ разнаго рода постройками, направо находился флигель, налво кухня и людскія.

Дворъ въ ту минуту былъ весь запруженъ всякаго рода скотомъ.

Посреди животныхъ стояла высокая, стройная двушка, на ней было узенькое гладкое платье, на голов маленькій шелковый платочекъ, вокругъ нея сгрупировались множество ногъ блыхъ, черныхъ и пестрыхъ, у каждой изъ которыхъ вислъ на ше бубенчикъ.

Молодая двушка подзывала ихъ къ себ по очереди и кормила ихъ разными остатками, которые брала съ блюда, то и дло пополнявшеея скотницей. Самъ пасторъ стоялъ на крылечк флигеля и держалъ въ рук тарелку съ солью, передъ нимъ толпились коровы, которыя кидались лизать его руки, полныя соли, и ступеньки крыльца, на которыя она разсыпалась.

Пасторъ былъ невысокаго роста, но коренастый, съ короткой шеей и низкимъ лбомъ, густыя нависшія брови прикрывали собою пару глазъ, которые, хотя не отличались особенною выразительностью, но кидали порою проницательные взгляды. Его сдоватые густые, коротко остриженные волосы стояли щеткой и были также густы на затылк, какъ и по средин головы, онъ былъ безъ галстука, и изъ подъ рубахи, застегнутой на одну пуговицу и открывшейся въ настоящую минуту, выдлялась волосатая грудь, рукава были разстегнуты и падали на маленькія мускулистыя руки, которыя раздавали соль, и также обросшія волосами.

Онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ молодую особу, вышедшую изъ экипажа и старавшуюся проложить себ дорогу среди козъ, окружавшихъ его дочь.

Ему невозможно было разслышать, что говорили между собою молодыя двушки, изъ-за страшнаго шума, какой поднимали коровы, овцы, собаки и бубенчики, онъ только видлъ, какъ он об обернулись въ его сторону и направились къ подъзду, въ сопровожденіи бжавшихъ за ними козъ. По знаку, сдланному пасторомъ, пастухъ разогналъ скотъ.

Сигнія, дочь пастора, громко заговорила. Петра обратила невольно вниманіе на особую прелесть ея голоса:

— Отецъ, вотъ путешественница, которая проситъ позволенія отдохнуть у насъ день или два.

— Что же? Очень рады. Милости просилъ.

Онъ протянулъ тарелку одному изъ слугъ и вошелъ направо въ кабинетъ съ тмъ, чтобы вымыть руки и привести свой туалетъ въ порядокъ.

Петра послдовала за его дочерью въ прихожую или, врне сказать, пріемную, такъ какъ это была высокая и свтлая комната.

Возница былъ разсчитанъ, вещи Петры внесены въ домъ, между тмъ какъ сама она оправлялась посл дороги въ комнат противъ кабинета пастора.

Когда она была готова, ее привели въ гостинную.

Какая парадная, свтлая комната!

Стна, примыкавшая къ саду, состояла почти вся изъ стеколъ, громадныя окна, изъ которыхъ одно, посреди, было обращено въ дверь, были уставлены цвтами съ потолка до полу, цвтовъ всюду была масса: на поддоконникахъ, въ углубленіяхъ и углахъ, вьющійся плющъ ползъ по оконнымъ занавскамъ, а висячія растенія ниспадали изъ вазъ и корзинокъ, висвшихъ между оконъ.

Кусты цвтущихъ растеній вмст съ ползучими, вившимися по стнамъ дома и вокругъ балкона, и дале — съ тми, которыя росли на вол на лужайкахъ, казались частью громадной оранжереи, построенной посреди сада.

Но достаточно было бглаго обзора комнаты для того, чтобы вниманіе, обращенное сначала на цвты, было тотчасъ же перенесено на одиноко красовавшуюся на противуположной гор церковь, и на водяное, голубоватое пространство, отражавшее ее въ себ и далеко разливавшееся между горъ, такъ что трудно было опредлить, было ли то озеро или морской рукавъ.

А за нимъ горы и горы, цлая цпь горъ…

Эта чудная картина, разстилавшаяся передъ домомъ, освтила для Петры и самое жилище, все въ немъ показалось ей тихимъ, величественнымъ, не исключая и массы цвтовъ, имвшей также свою грандіозность.

Петра почувствовала надъ собою какое то невидимое бдніе, какъ бы кто-то слдилъ за ея поступками и читалъ ея мысли, поминутно переходя съ одного мста на другое, она разсматривала и дотрогивалась до разныхъ, украшавшихъ комнату вещей, почти не отдавая себ отчета въ томъ, что длала.

Вдругъ она замтила на противуположной окнамъ стн портретъ женщины, въ настоящую величину, который, казалось, улыбался ей, голова была слегка наклонена на сторону, руки сложены вмст и въ правой изъ нихъ былъ молитвенникъ. У нея были свтлые волосы, нжный цвтъ лица и божественное выраженіе, особенно прелестна была улыбка. Она вся дышала покорностью и, казалось, способна была заключить въ своей любви все человчество, все и всякаго понять, такъ какъ ни въ чемъ и ни въ комъ она не видла дурнаго. Смотрла она болзненно страдальчески, но эти страданія, эта болзненность были въ тоже время и ея силой, такъ какъ никто не посмлъ бы оскорбить ее.

Рама портрета была обвита иммортелями… ее не существовало на земл.

— Это мать моя! тихо проговорилъ чей-то голосъ.

Петра обернулась и увидла подл себя дочь пастора.

Съ этой минуты вся комната наполнилась портретомъ, все напоминало о немъ, все освщалось имъ однимъ, и было убрано и прилажено для него одного, сама дочь была его отраженіемъ, но только боле молчаливымъ и сдержаннымъ.

Мать, какъ живая, ловила взгляды дочери и въ отвтъ смотрла на нее, въ опущенныхъ глазахъ двушки теплился тотъ же огонекъ, сіяла та же любовь и кротость.

Своей фигурой молодая двушка походила на мать, хотя и была нсколько полне, а яркіе цвта ея платья, передника и заколотой брошкой косыночки придавали ея лицу боле жизни и обнаруживали въ ней вкусъ и склонность къ красивому.

Съ перваго взгляда легко было узнать въ ней дочь умершей и полную хозяйку дома.

Глядя на нее, въ то время, какъ та стала заботливо обходить свои цвты, Петра почувствовала къ ней сердечное влеченіе.

Какимъ счастьемъ было бы оставаться тутъ, подл этой молодой двушки! Сколько добраго, честнаго можно было бы позаимствовать у нея! Ахъ, если бы только можно было тутъ остаться…

Теперь Петра почувствовала вдвойн свое одиночества. Невольно глаза ея слдили за каждымъ движеніемъ молодой двушки.

Сигнія чувствовала это и тщетно старалась уклоняться отъ ея взглядовъ, въ смущеніи она только ниже наклонялась къ своимъ цвтамъ.

Петра, замтивъ сама свою назойливость, поспшила извиниться, было въ молодой двушк, въ ея гладко причесанныхъ волосахъ, въ ловко сидвшемъ на ней плать, что-то такое, что заставляло быть съ нею осторожне.

Петра подняла глаза къ портрету матери: съ этой было бы иначе, она тотчасъ же кинулась бы ей на шею!

Какъ привтливо она смотрла на нее! Казалось, она здоровалась съ нею!

Ахъ, если бы только она могла поврить, что дйствительно оно было такъ!

Никто никогда такъ не смотрлъ на нее. Этотъ взглядъ говорилъ, что ей, страдалиц, извстно все, случившееся съ путешественницей и что она прощала ее.

А бдная Петра такъ нуждалась въ прощеніи!

Она не могла оторвать своихъ глазъ отъ этого всепрощающаго взгляда, какъ и портретъ, она наклонила голову, сложила съ мольбой руки и, безсознательно повернувшись въ сторону молодой двушки, прошептала:

— Простите мою смлость, но позвольте мн остаться здсь!

Сигнія подняла голову и взглянула на нее. Удивленіе помшало ей отвчать.

— Не могу ли я здсь остаться?— снова спросила Петра съ умоляющимъ видомъ и подходя къ молодой двушк.— Все здсь такъ прекрасно…

Глаза ея наполнились слезами.

— Сейчасъ я позову отца, отвтила дочь пастора.

Петра проводила ее глазами, пока она не исчезла за дверью, но когда она осталась одна, ею овладлъ страхъ примысли, какой дерзкой должна была показаться ея просьба, увидвъ на порог самого пастора, смотрвшаго на нее съ глубокимъ изумленіемъ, она вся задрожала.

Пасторъ вошелъ одтый боле тщательно и съ трубкой во рту.

Онъ придерживалъ чубукъ твердой рукой, понижая его каждый разъ посл того, какъ онъ выпускалъ на воздухъ клубъ дыма, расходившійся тремя легкими облачками и сопровождавшійся легкимъ причмокиваньемъ губъ, онъ нсколько разъ повторялъ этотъ пріемъ, стоя передъ Петрой, посреди комнаты, но не смотря на нее и съ видомъ ожиданія, чтобы та заговорила.

Она не смла повторить ему свою просьбу, онъ выглядлъ такимъ строгимъ!

— Вы желаете здсь остаться? спросилъ онъ наконецъ, окидывая ее бглымъ, проницательнымъ взглядомъ.

Отъ страха голосъ Петры дрожалъ.

— У меня нтъ пристанища…

— Откуда вы?

Петра еле слышно назвала свой родной городъ и свое имя.

— Но какъ вы сюда попали?

— Я и сама не знаю! Я ищу гд бы… Я буду платить за мое содержаніе. Я готова, я могу…

Она отвернулась и замолчала, не будучи въ силахъ говорить, но скоро оправилась и продолжала:

— Я готова взять на себя какую угодно обязанность, позвольте мн только здсь остаться, не принуждайте меня хать дальше… О, сжальтесь, умоляю васъ!..

Дочь пастора вошла въ комнату вмст съ отцемъ, но она остановилась у камина и во все время разговора, молча, перебирала сухіе листики розъ, которые лежали на немъ.

Пасторъ не отвтилъ ничего, только слышенъ былъ звукъ его губъ, выпускавшій табачный дымъ въ то время, какъ онъ взглядывалъ поочередно то на Петру, то на дочь, то на портретъ.

Иногда одно и то же вліяніе можетъ дйствовать совершенно различно, такъ было и тутъ: въ то время, какъ Петра умоляла портретъ внушить декану состраданіе къ ней, слышалось: ‘побереги нашу дочь, не допускай сближенія ея съ этой незнакомкой!’

Онъ обернулся къ Петр и, бросивъ на нее свой обычный проницательный взглядъ, сказалъ почти рзко:

— Нтъ, вы не можете здсь остаться.

Петра поблднла и тяжело вздохнула, вдругъ, окинувъ окружающихъ удивленнымъ взглядомъ, она кинулась бгомъ, черезъ полуоткрытую дверь, въ сосднюю комнату, тамъ она бросилась въ кресло, положила голову на столъ и предалась своему горю и отчаянію.

Отецъ и дочь переглянулись.

Что за отсутствіе всякаго воспитанія! Побжать такъ безцеремонно въ комнату чужихъ людей и уссться тамъ одной! Это могло только сравниться разв съ тмъ, какъ она, не стсняясь, попросилась у нихъ остаться и расплакалась, когда ей въ томъ отказали!

Пасторъ пошелъ вслдъ за Петрой, не съ тмъ, чтобы снова объясниться съ нею, но чтобы закрыть за нею дверь.

Онъ тотчасъ же вернулся, красный отъ волненія, и сказалъ вполголоса дочери, все еще продолжавшей стоять у камина:

— Видла ли ты когда нибудь что нибудь подобное? Кто она, эта молодая женщина? Чего она отъ насъ хочетъ?

Дочь не тотчасъ отвтила, еще тише, чмъ ея отецъ, она прошептала наконецъ:

— Она странная, но въ ней есть что-то недюжинное.

Пасторъ принялся ходить вдоль и поперегъ комнаты, наконецъ онъ остановился:

— Она просто не въ своемъ ум, сказалъ онъ.

Видя, что дочь молчитъ, онъ подошелъ къ ней и повторилъ боле увреннымъ тономъ:

— Да, Сигнія… она положительно сумасшедшая, вотъ все, что въ ней необыкновеннаго.

— Я не думаю этого, она должна быть только очень несчастна, прошептала молодая двушка, наклоняясь къ розовымъ листочкамъ, которые она продолжала машинально перебирать пальцами.

Тонъ, съ какимъ она сказала это, не выдалъ бы для посторонняго всей глубины ея душевнаго волненія, но отецъ тотчасъ же угадалъ его, и выраженіе его лица сейчасъ же измнилось, онъ прошелъ раза два-три по комнат, взглянулъ на портретъ и сказалъ наконецъ вполголоса:

— Такъ ты полагаешь, что оттого что она похожа на несчастную, мать позволила бы ей остаться?

— Матушка отвтила бы только черезъ нсколько дней, совсмъ тихо проговорила молодая двушка, низко наклоняясь надъ сухими листочками.

Малйшее воспоминаніе о матери, примненное къ обстоятельствамъ жизни дочери, превращали этого льва въ кроткую овцу.

Онъ почувствовалъ, что она была права, и остановился передъ нею, какъ провинившійся школьникъ, онъ позабылъ о своемъ чубук и о прогулк по комнат.

— Такъ значитъ, ее нужно оставить у насъ на нсколько дней? спросилъ онъ.

— Конечно, тмъ боле, что огромная разница между тмъ, чтобы пробыть ей у насъ всего какихъ нибудь дня два-три или поселиться совсмъ.

Сигнія видимо серьезно обсудила это различіе.

— Поступи впрочемъ, какъ подскажетъ теб сердце, прибавила она.

Пасторъ все еще колебался, онъ снова заходилъ по комнат, энергично принявшись за трубку. Наконецъ онъ остановился.

— Пойдешь къ ней сама или идти мн? сказалъ онъ.

— Приличне будетъ, я думаю, если пойдешь ты, сказала молодая двушка, смотря на него съ улыбкой.

Онъ уже взялся за ручку двери, какъ вдругъ изъ сосдней комнаты донесся взрывъ хохота.

Посл небольшаго промежутка хохотъ повторился.

Пасторъ, который отошелъ было въ сторону, снова направился къ двери, за нимъ пошла и его дочь, не оставалось боле сомннія — незнакомка была конечно больна.

Открывъ дверь, они увидли Петру на томъ же кресл, въ которое она бросилась при вход въ комнату, передъ нею лежала открытая книга.

Безсознательно она въ первую минуту положила на нее свою голову, измочивъ ее слезами и замтя это, она только что хотла ее вытереть, какъ ей бросилось въ глаза одно смшное выраженіе, которое она выучила въ дтств, когда, еще двочкой, бгала по улицамъ и никакъ не ожидала встртить въ книг.

Удивленіе заставило ее перестать плакать и приняться за перелистываніе книги.

Что бы могли означать вс эти шутливыя вещи? Что это? Какой языкъ, какіе обороты! Языкъ былъ дйствительно грубый, но содержаніе книги такъ смшно, что Петра не могла отъ нея оторваться.

Она захохоталась до того, что забыла о своемъ гор, она не помнила боле, гд она была и что ее окружало, она унеслась далеко съ старикомъ Гольбергомъ, потому что это былъ онъ.

Такъ она смялась и продолжала смяться даже и тогда, когда передъ ней появились самъ пасторъ и его дочь, она не замчала ихъ серьезнаго вида, она позабыла и о своей просьб и обратилась къ нимъ, продолжая смяться, съ вопросомъ:

— Что это за странная книга?

При этомъ она заглянула на первую страницу.

Вдругъ она поблднла, она вскинула глазами и тотчасъ же опустила ихъ на надпись, сдланную знакомой рукой.

Бываютъ на свт встрчи, которыя пронизываютъ сердце, какъ стрла, въ особенности, когда неожиданно натыкаешься на то, отъ чего бжалъ и что оставилъ за собою за тысячу верстъ.

На заглавномъ лист книги стояло:

‘Гансъ Одегардъ’.

— Это его книга?.. Онъ можетъ сюда пріхать? спросила Петра, красня и вставая съ мста.

— Да, онъ общалъ пріхать, отвтила Сигнія.

Петра вспомнила тогда, что одно знакомое семейство Одегарда жило въ округ Бергена.

Она, значитъ, только обернулась въ одномъ и томъ же кругу и еще почти приблизилась къ Одегарду.

Онъ скоро будетъ здсь? Можетъ быть, онъ уже здсь?

Она ршила тотчасъ же удалиться и отправиться въ дальній путь.

— Нтъ. Его здсь нтъ. Онъ очень боленъ, сказала Сигнія.

— Ахъ, неужели?.. Онъ очень боленъ! грустно повторила. Петра.

— Но скажите,— вдругъ спросила Сигнія,— вы, быть можетъ…

— Дочь рыбачки? добавилъ пасторъ.

Петра съ мольбой посмотрла на нихъ.

— Да, я дочь рыбачки, отвтила она.

Они оба, оказывалось, ее отлично знали, Одегардъ часто, даже очень часто говорилъ о ней.

— Это совершенно измняетъ вопросъ, сказалъ деканъ.

Онъ сразу понялъ, что передъ нимъ настоящее горе, разбитая душа, которая нуждалась въ друзьяхъ и поддержк.

— Оставайтесь у насъ, сколько пожелаете, мы постараемся помочь вамъ.

Петра подняла глаза въ ту минуту, когда Сигнія улыбкой благодарила отца, эта улыбка глубоко тронула ее, она взглянула бодре и, взявъ молодую двушку за об руки, сказала:

— Когда мы будемъ одн, я все разскажу вамъ.

Черезъ часъ Сигнія знала всю исторію Петры и передала ее отцу.

По его совту она тотчасъ же написала Одегарду и продолжала переписываться съ нимъ за все время пребыванія у нихъ Петры.

Когда въ тотъ же вечеръ Петра улеглась въ мягкую постель, въ уютной комнат съ пылавшимъ каминомъ и бленькимъ туалетнымъ столикомъ, на которомъ, между двухъ зажженныхъ свчей, положено было евангеліе, она, открывъ священную книгу, возблагодарила Всевышняго за все, имъ посланное ей, какъ злое, такъ и доброе.

Деканъ съ молоду обладалъ большимъ природнымъ краснорчіемъ и пожелалъ сдлаться служителемъ алтаря, родители его воспротивились его призванію, такъ какъ желали для него боле, какъ они говорили, независимой карьеры. Но препятствія, которыя онъ встртилъ на своемъ пути, только усилили въ немъ его ршимость, когда онъ прошелъ вс учебныя степени, то ухалъ окончивать образованіе за границу.

Во время своего пребыванія въ Даніи, онъ встртился съ одной молодой двушкой, членомъ религіозной секты, принципы которой онъ открыто оспаривалъ, не считая ихъ ученіе достаточно искреннимъ.

Онъ старался оказать на нее свое вліяніе, но воспоминаніе о томъ, какими глазами она смотрла на него и заставляла его смолкать въ этихъ случаяхъ, преслдовало его во всхъ дальнйшихъ путешествіяхъ.

По своемъ возвращеніи, онъ поспшилъ отыскать ее.

Они часто стали видться, и симпатія ихъ возрастала съ каждымъ днемъ, кончилось тмъ, что они сдлались женихомъ и невстой и вскор посл того обвнчались.

Но немного времени спустя, оба сдлали открытіе, что у каждаго изъ нихъ была задняя мысль. Онъ задался идеей — ее, цвтущую, обладающую всми прелестями красоты и женственности, покорить требованіямъ своей строгой доктрины, она же, со своей юношеской врой, надялась одержать надъ нимъ побду и воспользоваться его силой и краснорчіемъ на пользу своей партіи.

Первая слабая и скрытая попытка мужа встртилась на полпути съ таковой же, только еще боле слабой, со стороны жены, онъ отступилъ разочарованный и недоврчивый.

Она была настолько умна, что тотчасъ же замтила это, и съ этого дня оба стали наблюдать другъ за другомъ.

Ни одинъ, ни другой не пробовали возобновлять сдланной попытки, но каждый чувствовалъ себя оскорбленнымъ.

Онъ страшился ея пламенной натуры, она трепетала, какъ бы второе пораженіе не лишило ее всякой надежды привлечь его когда либо къ ихъ сект, такъ какъ она ни на минуту не оставляла этой мысли: это было цлью ея существованія.

Не смотря на это, между ними не было никогда раздора, такъ какъ съ нею онъ и не могъ существовать.

Но для желаній декана, для его скрытаго негодованія нуженъ былъ предохранительный клапанъ.

Онъ прибгалъ къ нему каждый разъ, когда всходилъ на кафедру и видлъ свою жену сидящею у его ногъ, тогда онъ воодушевлялся, горячился и приводилъ въ полный восторгъ своихъ слушателей.

Она съ тревогой въ сердц присутствовала при этомъ и только успокоивала себя добрыми длами, поздне, когда она сдлалась матерью, она имла утшенія въ ласкахъ ребенка, котораго держала на рукахъ и въ надежд сдлать изъ него своего друга.

Тутъ — давала она, тамъ она получала, невинность чистаго ребенка служила утхой и замномъ неудовлетвореннымъ потребностямъ ея сердца.

Сообща съ ея маленькой дочерью, у нея бывали праздники любви, съ которыхъ она шла къ мужу съ кротостью женщины и христіанки, и что бы тогда ни пришлось услышать отъ него, все казалось ей нжнымъ и пріятнымъ.

Онъ съ своей стороны не могъ не любить ея боле всего на свт, но это самое заставляло его еще боле страдать, сердце его обливалось кровью при мысли о тщетности его стараній въ дл ея спасенія.

Пользуясь правомъ матери, она взяла на себя всецло воспитаніе дочери, и ей удалось отстранить ее совершенно отъ религіознаго вліянія мужа.

Дтскія псни, лепетъ двочки, вопросы, съ которыми она обращалась къ отцу, скоро сдлались для него новымъ источникомъ глубокаго горя, и когда результатомъ наплывшихъ на сердце душевныхъ мукъ у него являлась слишкомъ рзкая, безпощадная проповдь, жена подходила къ нему еще съ большей кротостью, молча смотрла на него, а маленькая дочь припадала къ его рук и вскидывала на него свои глазенки, въ которыхъ было то же выраженіе, что и въ глазахъ матери.

Въ дом говорилось свободно обо всемъ, кром того, что всецло наполняло мысли каждаго.

Но эта обоюдная сдержанность не могла долго продолжаться.

Еще изрдка улыбка показывалась на устахъ молодой женщины, но и то только потому, что она не смла плакать.

Когда же настало время для ихъ дочери приготовляться къ конфирмаціи, и отецъ долженъ былъ руководить ее въ этомъ, между тмъ какъ она выросла на убжденіяхъ матери, нравственное давленіе достигло высшаго предла.

Посл того воскресенья, когда молодые люди, готовившіеся къ конфирмаціи, были приглашены собраться вмст, мать вдругъ серьезно занемогла, истомленная борьбой, какъ путешественникъ, изнемогшій отъ утомленія и падающій на дорог.

Улыбаясь, она объявила, что не въ силахъ держаться на ногахъ.

Нсколько дней спустя, все съ той же улыбкой, она созналась, что не можетъ даже сидть.

Она постоянно требовала къ себ дочь, она не была въ состояніи говорить съ нею, но по крайней мр видла ее предъ собою.

Та знала, что было пріятно матери: она читала ей книгу жизни, пла ей псалмы ея дтства и ея религіи.

Деканъ нкоторое время не понималъ того, что происходило вокругъ него, когда повязка упала съ его глазъ, все остальное исчезло.

У него была одна мысль, одна надежда — услышать отъ своей жены хоть что-нибудь, хоть два слова… Но она не въ силахъ была произнести и ихъ.

Онъ сидлъ у ея постели, не спуская съ нея глазъ и тяжело вздыхая.

Она… улыбалась ему.

Наконецъ онъ не выдержалъ, онъ упалъ передъ нею на колни, взялъ руку дочери и положилъ ее въ руку своей жены, какъ бы желая тмъ сказать…

‘Да, она твоя… и останется твоею… неотъемлемо и въ вчной жизни’.

Тогда больная улыбнулась такъ, какъ еще не улыбалась никогда, и съ этой лучезарной улыбкой на устахъ переселилась въ другую жизнь.

Посл этого событія, долгое время никто не могъ говорить съ деканомъ, другому было поручено исправлять его должность въ приход, а онъ блуждалъ изъ одной комнаты въ другую, съ мста на мсто, какъ бы отыскивая что-то.

Ходилъ онъ медленно, а когда говорилъ, то какимъ-то глухимъ, сдавленнымъ голосомъ, тутъ впервые дочь сблизилась съ нимъ.

Она помогала ему въ его поискахъ, она напомнила ему каждое слово своей матери, то, чего та желала, къ чему стремилась при жизни, стало руководить ими.

Ея жизнь съ дочерью… Жизнь, изъ которой онъ былъ исключенъ, сдлалась теперь тою, которою онъ началъ жить.

Они прослдили вс поступки покойной съ той минуты, которая осталась въ пямяти ребенка, они пли вмст ея гимны, читали ея молитвы, перечитывали одну за другою т проповди, которыя она любила, и съ точностью припоминали ея слова и тотъ смыслъ, который она имъ давала.

Это настроеніе внушило декану желаніе постить страну, въ которой онъ впервые ее увидлъ.

Они отправились въ путешествіе, и продолжая вести свой новый образъ жизни, деканъ понемногу оправился отъ своего горя.

Во многомъ новичекъ, онъ восторгался всмъ, что получало вокругъ него жизнь.

Великая жизнь народовъ, политика, хотя и мене достойная серьезнаго вниманія, привили ему свою молодость.

Силы вернулись къ нему, а съ ними и стремленія, теперь онъ былъ въ состояніи проповдывать ‘Слово’, чтобъ приготовлять людей къ жизни… а не только къ смерти.

Прежде чмъ снова замкнуться со своимъ любимымъ дломъ, въ своемъ домик въ горахъ, онъ захотлъ составить себ боле широкое понятіе о вншнемъ мір.

И такъ, отецъ и дочь отправились путешествовать.

А когда они возвратились изъ путешествія домой, то стали жить со своими многочисленными и разнообразными воспоминаніями.

Таковы были т, которые пріютили у себя Петру.

IX.
Тайна.

Три года прошло съ тхъ поръ какъ Петра нашла себ пристанище въ строгомъ дом декана.

Въ пятницу передъ Рождествомъ, въ гостиной сидли об молодыя двушки.

Деканъ только что вернулся.

День прошелъ, какъ и многіе другіе, утромъ прогулка, посл завтрака часъ пнія и игры на фортепіано, затмъ занятія языками и науками и проч. и хозяйственныя распоряженія, цлое утро молодыя двушки не выходили изъ своихъ комнатъ.

Сегодня Сигнія написала письмо Одегарду, о которомъ Петра никогда не говорила, не желая возвращаться къ своему прошлому.

Подъ вечеръ он по обыкновенію катались въ саняхъ и сходились вс вмст въ гостиной, гд пли, разговаривали и напослдокъ читали вслухъ.

Деканъ присоединялся къ нимъ къ тому времени. Онъ былъ превосходный чтецъ и въ этомъ ему мало чмъ уступала его дочь.

Петра усвоила себ отлично ихъ манеру чтенія и выговоръ.

Произношеніе и голосъ Сигніи имли для нея особенную прелесть и всегда долго звучали у нея въ ушахъ.

Петра такъ высоко цнила Сигнію, что другой мужчина счелъ бы четвертую долю ея чувства за пламенную любовь, часто своими восторженными изліяніями она заставляла краснть свою подругу.

Читая вслухъ каждый вечеръ, кром Петры, которая ниразу не согласилась почитать въ свою очередь, деканъ и его дочь перебрали всхъ главныхъ поэтовъ свера и понемногу дошли до литературныхъ знаменитостей другихъ народовъ.

Драматическія произведенія были у нихъ самыми любимыми.

Въ упомянутый вечеръ, въ то самое время, какъ они собрались зажечь лампу и начать чтеніе, служанка пришла доложить, что какой-то человкъ спрашиваетъ Петру.

Это оказался матросъ изъ ея роднаго города, Гунлангъ, узнавъ, что онъ отправлялся въ мста, гд находилась ея дочь, поручила ему отыскать ее, но онъ спшилъ, такъ какъ корабль его долженъ былъ скоро отплыть.

Петра пошла провожать его, ей хотлось поговорить съ нимъ, она знала его за порядочнаго человка.

Вечеръ былъ темный, ни одно изъ оконъ священническаго дома не было освщено. Только издалека виднлся огонекъ изъ прачешной, гд стиралось тогда блье, нигд никакаго свта по дорог и, можно было едва различить тропинку, прежде чмъ луна показалась изъ-за горныхъ вершинъ.

Не смотря на это, Петра храбро шла рядомъ съ морякомъ до самого лса, гд между соснами мелькали страшнаго вида тни.

Въ числ другихъ новостей она узнала, что умерла мать Педро Ользена и что онъ продалъ домъ и перехалъ на жительство къ Гунлангъ, у которой нанялъ мезонинъ, занимавшійся когда-то ею самой.

Этому обстоятельству было уже почти два года, но мать ея ни разу не упомянула ей о немъ.

Тутъ только Петра поняла, кто былъ другъ, писавшій письма ея матери къ ней, она много разъ спрашивала объ этомъ въ своихъ отвтахъ, но всегда напрасно, хотя въ конц каждаго письма и стояло неизмнно ‘тысяча поклоновъ отъ того, кто пишетъ’.

Моряку было поручено узнать, сколько времени она намревалась еще оставаться у декана и что думала длать посл.

На первый вопросъ Петра отвтила:

— Я сама не знаю.

На второй:

— Скажите матушк, что на свт для меня есть только одно дло… если мн не удастся достигнуть этого, я буду несчастлива на всю жизнь.

Она отказалась объясниться откровенне.

Пока Петра провожала моряка, Сигнія и ея отецъ продолжали сидть въ гостиной и говорить о ней самой и о той радости, какую она внесла съ собою въ ихъ домъ.

Бесду ихъ прервалъ приходъ работника съ фермы.

Отдавъ предварительно отчетъ въ произведенныхъ въ теченіи дня работахъ, молодой крестьянинъ спросилъ съ замшательствомъ, извстно ли было его господину и его дочери, что чужая барышня, жившая у нихъ, уходила по ночамъ изъ своей комнаты по веревочной лстниц и возвращалась къ себ тмъ же путемъ.

Онъ принужденъ былъ три раза повторить свой вопросъ, прежде чмъ отецъ и дочь могли понять его, онъ точно такимъ же образомъ могъ сообщить имъ, что видлъ молодую двушку верхомъ на лун.

Комната оставалась не освщенной, въ ней воцарилось гробовое молчаніе… не слышно было даже пыхтнія трубки декана.

Наконецъ онъ сказалъ измнившимся и сдержаннымъ голосомъ:

— Кто это видлъ?

— Я самъ… какъ стою предъ вами, — былъ отвтъ работника.— Поднялся я спозаранку, чтобы засыпать лошадямъ корму, былъ второй часъ ночи, и вотъ тогда я и увидлъ…

Снова послдовало молчаніе.

Комната Петры находилась въ первомъ этаж въ углу, противуположномъ главному входу, она жила совсмъ одна въ этой части зданія, это еще боле потверждало возможность правды.

— Она это длала, я думаю, во сн, сказалъ молодой крестьянинъ, собираясь уходить.

— Допустимъ, что такъ, но веревочная лстница… ее она не могла приставить къ окну во сн… сказалъ деканъ.

— Это точно что такъ, потому-то я и пришелъ къ вамъ, батюшка, расказать о томъ, что видлъ.

— Кто нибудь кром тебя видлъ это также?

— Нтъ, но если вы, батюшка, сомнваетесь, то полагаю, что веревочная лстница можетъ служить доказательствомъ моихъ словъ, и если вы только не найдете эту лстницу у нея въ комнат — ну, плохо же видли мои глаза… вотъ что я скажу.

Деканъ вдругъ поднялся съ мста.

— Отецъ! съ мольбой проговорила Сигнія.

— Подайте огня! сказалъ въ отвтъ деканъ тономъ, не допускавшимъ возраженія.

Сигнія сама зажгла свчу.

— Отецъ! воскликнула еще разъ она, подавая ему свчу.

— Да, пока она у меня въ дом, я ей отецъ, и мой долгъ разъяснить все это!

Деканъ пошелъ впередъ со свчей въ рук, за нимъ послдовали Сигнія и молодой работникъ.

Все было въ порядк въ маленькой комнатк Петры, только на столик передъ постелью лежало множество открытыхъ книгъ, одна на другой.

— Неужели она читаетъ по ночамъ? спросилъ деканъ.

— Не знаю, но она никогда не гаситъ у себя свчи раньше часа ночи.

Деканъ переглянулся съ дочерью, въ пасторскомъ дом ложились спать около одинадцати часовъ и вставали между шестью и семью.

— Было ли теб что нибудь объ этомъ извстно? спросилъ отецъ у дочери.

Сигнія ничего не отвтила, но работникъ, стоявшій въ эту минуту на колняхъ, отыскивая что-то въ углу, прибавилъ:

— Притомъ же она… не одна.

— Что такое?

— Да, съ ней всегда бываетъ кто-то, часто они очень громко говорятъ между собою, я самъ слышалъ, какъ она то умоляла о чемъ-то, то угрожала ему. Должно быть, бдняжка совсмъ у него въ рукахъ.

Сигнія отвернулась.

Деканъ сдлался блденъ какъ мертвецъ.

— А вотъ и лстница… воскликнулъ работникъ.

Онъ поднялъ ее съ полу и сталъ на ноги.

Лстница была сдлана изъ двухъ бльевыхъ веревокъ, а изъ третьей устроены были ступеньки.

Ее стали разсматривать со вниманіемъ.

— И на долго она отлучалась? спросилъ деканъ.

Молодой парень посмотрлъ на него.

— Отлучалась?.. Что вы хотите этимъ сказать?

— Ну да, на долго ли она уходила посл того, какъ спускалась по лстниц?

Сигнія дрожала отъ страха и озноба.

— Да она никуда не уходила, она сейчасъ же опять поднималась къ себ.

— Поднималась къ себ?… Кто же уходилъ въ такомъ случа?

Сигнія вздрогнула и залилась слезами.

— Въ эту ночь никто не сходилъ съ нею по лстниц. Это было вчера.

— Никто не сходилъ вмст съ нею по лстниц, говорить ты?

— Никто.

— Она сошла съ нея и тотчасъ же поднялась?

— Да.

— Значитъ, она только пробовала ее, сказалъ деканъ.

Онъ вздохнулъ, какъ бы получивъ облегченіе.

— Да, нужно думать что такъ, а все же должно быть входили по ней и прежде, прибавилъ работникъ.

Деканъ посмотрлъ на него.

— Такъ ты думаешь, она это продлывала уже не въ первый разъ?

— Нтъ, не въ первый, иначе какъ же бы могли попасть къ ней въ комнату?

— Давно теб извстно, что съ ней кто-то бываетъ?

— Теперь уже будетъ нсколько мсяцевъ, вотъ съ тхъ поръ какъ у барышни горитъ по ночамъ огонь.

— Такъ какже ты могъ знать объ этомъ цлую зиму и не прійти раньше сказать мн? строгимъ тономъ замтилъ деканъ.

— Я все думалъ, что у нея бываетъ кто нибудь изъ домашнихъ, а вотъ ужъ когда увидлъ ее въ позапрошлую ночь, на лстниц, то я и смекнулъ, что дло-то не чисто. Подумай я объ этомъ раньше, ужъ конечно пришелъ бы доложить вамъ.

— Да, теперь ясно какъ день — она всхъ насъ обманула.

Сигнія кинула на отца умоляющіе взгляды.

— Не слдовало, быть можетъ, давать ей комнату такъ далеко отъ всхъ другихъ, замтилъ работникъ, свертывая веревочную лстницу.

— Не должна она была имть никакой комнаты въ моемъ дом!.. отвтилъ деканъ, выходя отъ Петры.

Остальные послдовали за нимъ.

Когда онъ снова вернулся въ гостиную и поставилъ на столъ свчу, Сигнія бросилась къ нему на шею.

— Да, дитя мое, это страшное разочарованіе!

Деканъ закурилъ трубку и принялся лихорадочно ходить вдоль и поперегъ комнаты, Сигнія услась въ уголокъ, закрывъ лице руками.

Вдругъ изъ кухни донеслись крики ужаса, и поднялась бготня и суета въ нижнемъ этаж дома.

Отецъ и дочь кинулись туда же.

Горла комната Петры.

Вроятно искра отъ свчи упала на коверъ, который воспламенился, и огонь охватилъ стны и окна.

Замтилъ огонь какой-то прохожій, давшій знать о пожар въ людскія.

Огонь былъ быстро потушенъ, но въ деревн, гд отъ начала до конца года все идетъ по разъ заведенному порядку, самый ничтожный случай приводитъ всхъ въ величайшее смятеніе.

Мысль о пожар… этомъ жесточайшемъ враг сельскихъ жителей, рдко выходитъ изъ ихъ головы, когда это чудовище накидывается на нихъ ночью, какъ бы выходя изъ преисподней, облизывая ихъ дома своими огненными языками, они проникаются трепетомъ и цлыя недли и мсяцы, а иной разъ и годы не могутъ успокоиться и прійти въ себя.

Снова, посл того какъ все пришло въ порядокъ, деканъ и его дочь сошлись въ гостинной, они зажгли лампу, грустно раздумывая о томъ, что сгорла именно комната Петры, о которой такимъ образомъ уничтожено всякое воспоминаніе.

Почти въ то самое время до нихъ донесся звучный голосъ молодой двушки, звавшей ихъ и распрашивавшей всхъ о случившемся, по всему дому раздавались ея шаги, слышно было, какъ она вбгала и сбгала по лстницамъ съ чердака до низу, наконецъ она, какъ была въ верхнемъ плать, влетла къ нимъ въ гостинную.

— Боже праведный! Неужели сгорла моя комната!

Никто ничего не отвтилъ.

— Кто входилъ въ нее?— спросила она, не переводя дыханія.— Когда это случилось? Какимъ образомъ могло загорться?

Деканъ отвтилъ наконецъ, что входилъ онъ, такъ какъ ему понадобилось отыскать у нея одну вещь, онъ пристально при этомъ посмотрлъ на нее.

Но Петра ни однимъ движеніемъ не выказала, чтобы посщеніе это казалось ей страннымъ, она также не выразила ни малйшей тревоги и заботы при намек на поиски въ ея комнат.

Сигнія все время продолжала сидть въ углу на диван, и Петра не могла замтить въ ней ничего особеннаго, молчаливость ея она объяснила себ испугомъ, вызваннымъ пожаромъ, и продолжала распрашивать:

— Но какже наконецъ замтили? Кто первый прибжалъ на огонь? и проч. и проч.

Но отвты получались не быстро, и она, не дождавшись ихъ, выбжала изъ комнаты.

Черезъ минуту она вернулась, успвъ скинуть съ себя только шубку, и сама стала расказывать Сигніи и декану, какъ все было.

Она замтила пламя и принялась бжать домой со всхъ ногъ, такъ скоро, какъ только могла, и какъ она обрадовалась, увидя, что несчастіе не зашло далеко!

При этомъ она продолжала раздваться, сняла съ себя шляпу и косынку, и отнеся ихъ на мсто, тотчасъ же вернулась на свое обычное мстечко у стола, все время продолжая болтать о случившемся.

Вотъ-то переполохъ произошелъ въ дом! Даже смшно!

Отецъ и дочь продолжали молчать. Тогда она стала жаловаться, что это происшествіе испортило ихъ вечеръ, она такъ надялась успть дочитать ‘Ромео и Юлію’.

Она стала просить Сигнію повторить ей еще разъ сцену, которая казалась ей лучшей во всей трагедіи — сцену прощанія Ромео и Юліи на балкон.

Среди этой болтовни въ комнату вошла одна изъ прачекъ съ заявленіемъ, что ей не доставало одного свертка веревокъ для развшиванія блья.

Петра покраснла и встала съ мста.

— Я знаю гд он… сейчасъ я пойду за ними.

Она сдлала нсколько шаговъ, но вспомнила про пожаръ, еще больше покраснла и остановилась:

— Какая обида… он должно быть сгорли, он были у меня въ комнат.

Сигнія обернулась къ Петр, а деканъ бросилъ на нее пристальный взглядъ.

— Зачмъ понадобились вамъ веревки? поспшно спросилъ онъ, съ трудомъ произнося слова.

Петра вскинула на него удивленные глаза, его строгость почти испугала ее, но въ тоже время вызвала желаніе расхохотаться, съ минуту она удерживалась, но взглянувъ снова на декана, не въ силахъ была справиться съ собою и покатилась со смху.

Въ этомъ смх слышалось также мало смущенія нечистой совсти, какъ въ журчаніи ручейка.

Сигнія тотчасъ поняла это и вскочила съ дивана.

— Что съ тобой… Что ты! воскликнула она.

Петра отвернулась, все продолжая смяться, и кинулась бжать, но Сигнія загородила ей дорогу.

— Петра, милая, скажи мн, чего ты смешься, скажи?..

Молодая двушка вмсто отвта спрятала свою голову на плеч подруги, продолжая хохотать.

Нтъ, невозможно было допустить, чтобы она такъ повела себя, если бы была виновна!

По мр того, какъ деканъ все боле и боле успокойнался, смхъ разобралъ и его.

Сигнія послдовала примру, такъ заразителенъ вообще смхъ, въ особенности, когда неизвстны ни причина, ни значеніе его.

Тщетныя старанія Сигніи, а затмъ и ея отца, угадать поводъ веселости Петры, только увеличивали ихъ желаніе смяться.

Горничная, которая въ начал смотрла на нихъ съ разинутымъ ртомъ, поддалась общему настроенію и принялась также смяться какими-то судорожными взрывами, сознавая сама, что это было не особенно прилично среди воспитанныхъ людей и въ салон, она побжала въ кухню, чтобы нахохотаться въ волю.

Понятно, что она заразила тамъ всхъ своимъ смхомъ, и скоро изъ людскихъ донеслись до гостиной раскаты хохота, еще боле увеличившіе игривое настроеніе нашихъ друзей, которыхъ смшила теперь уже боле мысль, что весь домъ хохоталъ, не зная тому причины.

Когда наконецъ они нсколько успокоились, Сигнія сдлала еще разъ усиліе заставить Петру говорить.

— Хоть теперь скажи мн все, кричала она, держа Петру за об руки.

— Нтъ, нтъ, ни за что на свт!

— Ну, такъ я сама знаю, что это такое… воскликнула Сигнія.

Петра вскрикнула и посмотрла на нее.

— И папа знаетъ, продолжала Сигнія.

На этотъ разъ Петра не расхохоталась, но вскрикнула и почти застонала, она вырвалась изъ рукъ подруги и кинулась къ выходной двери.

Но Сигнія нагнала ее, какъ ни увертывалась Петра, желая во что бы то ни стало убжать.

Она смялась, продолжая бороться, но глаза ея были полны слезъ.

Увидвъ это, Сигнія отпустила ее.

Петра выбжала изъ комнаты, Сигнія послдовала за нею и увлекла ее къ себ.

Тамъ Сигнія обвила ея шею руками, и Петра сама кинулась ей въ объятія.

— Боже мой! Вы, значитъ, все знаете! прошептала она.

— Да, мы вошли въ твою комнату съ работникомъ съ фермы,— тихо отвтила Сигнія, — онъ видлъ тебя на лстниц и… мы нашли ее у тебя!

Снова послдовали возгласы и попытка Петры убжать, но на этотъ разъ она ограничилась тмъ, что кинулась въ другой уголъ дивана, спрятавъ лице.

Сигнія тотчасъ же очутилась подл свой подруги и, наклонившись надъ нею, въ подробностяхъ разсказала ей про ихъ путешествіе въ ея комнату, сдланномъ тамъ открытіи и послдствіяхъ его.

То, что причиняло ей недавно столько слезъ и горя, сдлалось потомъ источникомъ забавы, поэтому Сигнія разсказала все Петр шутливымъ тономъ.

Петра слушала, то затыкая себ уши, то удивленно взглядывая на нее или пряча лице въ диван.

Когда Сигнія окончила свое повствованіе, двушки услись рядомъ въ полумрак неосвщенной комнаты, и Петра прошептала:

— А между тмъ, если бы вы только знали, что это такое!… Видишь ли, я не могу никакъ заснуть въ десять часовъ, когда мы расходимся. Впечатлніе только что прочитаннаго слишкомъ сильно дйствуетъ на меня. Тогда я принимаюсь учить все на память… или по крайней мр отрывками… Я уже знаю много отдльныхъ сценъ и громко повторяю ихъ себ. Когда мы начали читать ‘Ромео и Юлію’, мн показалась эта трагедія лучше всего, что я когда либо слышала въ жизни! Я совсмъ потеряла разсудокъ! Не знаю сама, что меня подтолкнуло на фантазію продлать эту исторію съ лстницей! Я достала себ веревокъ, устроила все, какъ нужно, а тутъ… этотъ негодяй и подсмотрлъ меня! Да, Сигнія, я знаю, что это страшное ребячество, но нечего смяться надо мною, видно мн суждено всю жизнь остаться шаловливой двочкой!… Ну, теперь завтра же, все сосдство подниметъ меня на смхъ, я ужъ знаю напередъ!

Но Сигнія, принявшаяся снова хохотать, осыпала ее поцлуями и вдругъ, вскочивъ съ мста, побжала къ двери:

— Нужно поскорй разсказать обо всемъ пап!

— Ты кажется съ ума сошла, Сигнія?

Об прибжали въ одно время въ гостиную, чуть не сбивъ съ ногъ декана, шедшаго къ нимъ на встрчу.

Сигнія тотчасъ же приступила къ передач объясненія Петры.

Петра убжала, но сейчасъ же спохватилась, что ей слдовало лучше остаться, чтобы помшать Сигніи говорить, она попробовала войти снова въ комнату, но деканъ прислонился спиною къ двери, и она не могла открыть ее.

Тогда она принялась стучать въ нее обими руками, стараясь какъ можно боле нашумть, чтобы заглушить голосъ Сигніи, но та стала говорить громче.

Когда деканъ выслушалъ все до конца и также весело посмялся, какъ и дочь, надъ этимъ новымъ способомъ читать классиковъ, онъ открылъ дверь, но Петра уже убжала. Посл ужина, посл того, какъ деканъ вдоволь подразнилъ проказницу, она была пригалашена имъ къ прочтенію на память всего ею выученнаго.

Петра, оказалось, знала наизусть не только отдльную роль, но вс роли въ пьес. Она прочла ихъ такъ, какъ обыкновенно читали деканъ и его дочь, по временамъ она разгорячалась, но тотчасъ же сдерживала себя.

Когда деканъ замтилъ это, онъ попросилъ ее вложить въ читаемое боле выраженія, но совтъ этотъ очень смутилъ ее.

Долго продолжалось это испытаніе — почти нсколько часовъ.

Она знала не одн драматическія сцены, но точно также хорошо и комическія.

Все это сильно озадачивало ихъ, или порой смшило, она также смялась и умоляла ихъ попробовать также прочесть.

— Можно пожелать четвертую долю твоей памяти бднымъ актерамъ, сказала Сигнія.

— Упаси Богъ увидть намъ ее когда нибудь актрисой! отвтилъ деканъ, принявшій тотчасъ же серьезный тонъ.

— Что ты, папа! Не думаешь же ты въ самомъ дл, чтобы Петра помышляла о чемъ нибудь подобномъ! Я потому только заговорила о театр, что слышала и видла примры, какъ не т, боле чмъ кто либо, желаютъ быть актерами, которые лучше остальныхъ знаютъ поэзію своей страны, но скоре т, которые узнали поэзію только тогда, когда воспитаніе ихъ вполн завершилось. Вотъ у этихъ-то личностей страсть къ театру принимаетъ ужасающіе размры. Ихъ увлекаетъ въ этомъ случа любовь къ поэзіи, внезапно въ нихъ пробуждающаяся.

— Да, это совершенная правда,— сказалъ деканъ — потому что весьма рдко, чтобы между актерами нашелся дйствительно образованный человкъ.

— И еще рже встртить актера съ литературной подготовкой.

— Совершенно врно, а если это и бываетъ, то въ большинств случаевъ какая нибудь страсть или избытокъ чрезвычайнаго самолюбія берутъ верхъ и губятъ талантъ. Въ молодости, когда я еще былъ студентомъ и во время путешествій, я сталкивался со множествомъ актеровъ, но ни я самъ лично, ни другіе которые говорили мн объ этомъ, не знали ни одного изъ нихъ, который бы велъ жизнь, достойную истиннаго христіанина. Они могутъ имть склонность къ набожности… это мн случалось видть… но въ существованіи ихъ всегда ихъ есть что то неопредленное, смутное, и имъ трудно внести въ него гармонію еще долго посл того, какъ они уже покинули сцену. Когда я говорилъ имъ объ этомъ, они соглашались со мною, но тотчасъ же прибавляли при этомъ: ‘Мы имемъ однако утшеніе въ сознаніи, что мы ни сколько не хуже другихъ’. По моему, это плохое утшеніе! жизнь, которая не позволяетъ намъ быть настоящими христіанами — жизнь гршная. Да поможетъ имъ Богъ и да сохранитъ отъ подобной жизни тхъ, которые чисты сердцемъ!

На другой день, въ воскресенье, деканъ по обыкновенію всталъ съ восходомъ солнца, чтобы осмотрть работы на ферм, посл этого онъ сдлалъ длинную прогулку и вернулся домой, когда вс еще спали.

Войдя во дворъ, онъ замтилъ тетрадь или нчто похожее на нее подъ окномъ Петры, вроятно выброшенную изъ ея комнаты и никмъ не замченную, такъ какъ она мало отличалась своей близной отъ снга, на которомъ лежала.

Онъ поднялъ ее и унесъ къ себ въ комнату, разложивъ ее для того, что бы она могла просохнуть, онъ увидлъ, что это была старая тетрадь французскихъ упражненій, исписанная въ конц стихами.

Онъ и не помышлялъ читать ихъ, но вниманіе его было привлечено словомъ ‘актриса’, написаннымъ всюду и разными способами, даже въ стихахъ.

Онъ услся и внимательно сталъ ее разсматривать.

Среди безчисленнаго множества пробъ и помарокъ, онъ нашелъ слдующіе стихи, которые, хотя они были во многихъ мстахъ перечеркнуты, все же можно было прочесть:

Послушай, милая, теб одной шепну я

Про мой капризъ: я жажду стать скорй

Актрисою, хочу показывать предъ всми

Что значитъ женщина, являть ее

Съ ея душой, съ ея страстями — горемъ

И радостью, слезами и улыбкой,

Показывать, какъ любитъ и уметъ

Она любить, какъ отдается вся,

Какъ жертвуетъ собой для человка!…

О Господи, благослови мои

Желанія и ниспошли мн силу —

Ту миссію великую нести

Съ достоинствомъ и твердостью до гроба!…

Дале были написаны слдующія слова:

Въ смиреньи, Господи, склонившись предъ Тобой,

Молю: средь слугъ Твоихъ прими меня рабой.

Еще дале, вроятно съ цлью сдлать коментарій къ одной поэм, прочитанной ими нсколько мсяцевъ назадъ:

Я туда уйду, гд солнце

Соловьи, ручей и розы,

Тамъ баюкать стану нжно

Восхитительныя грезы…

и. т. д. въ такомъ же род.

Дале слдовали помарки и перечеркиванія и читалось слдующее:

Гопъ, гопъ, гопъ!

Со всми смяться, со всми плясать,

Себя-жъ никому не отдать!

Тра-ла-ла, тра-ла-ла!

Затмъ — совершенно разборчиво написанное письмо.

‘Генрихъ, сердце мое!

Не находишь ли ты, что мы съ тобою самые умные люди? Насъ мало кто цнитъ, но это ршительно все равно. Поручаю теб свезти меня завтра вечеромъ непремнно въ маскарадъ, я не была никогда ни на одномъ изъ нихъ и теперь умираю отъ желанія подурачиться, все здсь такъ спокойно и скучно.

Пернила’.

Дальше слдовали написанные крупными и крупными буквами и повторенные нсколько разъ слдующіе стихи, вроятно найденные ею гд-то и которые она желала выучить на память:

Въ душ моей встаетъ рой разнородныхъ мыслей,

И не унять тревогъ ихъ моему

Безпомощному сердцу… Столько силы

И власти въ нихъ — а я, увы, увы,

Лишь женщина!.. Языкъ мой жаждетъ брызнуть

Чарующею рчью… Ты, вселившій

Въ меня вс эти мысли, существо

Невдомое мн, спши цпями

Сковать злой духъ, пошли мн силу слова!…

Было еще множество вещей, прочитать которыя декану не хватило храбрости. Такъ вотъ для чего она поселилась у нихъ въ дом и пользовалась уроками его дочери… для того, чтобъ сдлаться актрисой!

Для достиженія этой тайной цли, слушала она такъ внимательно по вечерамъ ихъ чтеніе, а затмъ заучивала все наизусть!

Она обманывала ихъ съ перваго дня, еще наканун, когда съ видомъ полной откровенности она, казалось, все сказала имъ, она скрыла отъ нихъ свою главную, затаенную мысль, ока лгала даже среди повидимому самаго искренняго смха.

И какая это была цль! Деканъ много разъ открыто осуждалъ ее при ней, и она осмлилась смотрть на призваніе къ сцен, какъ на божественную миссію, призывать благословеніе божіе на такое дло! Она избирала для себя жизнь полную тщеславія и наружнаго блеска, основанную на зависти и увлеченіи, жизнь праздную, лживую, перемнчивую, жизнь, на которую слетаются коршуны зла, какъ на свою мертвую добычу!…

И ко всему этому готовила она себя, на это призывала милосердіе божіе! И онъ, пастырь Господень, вмст со своей невинной дочерью въ ихъ скромномъ пасторскомъ жилищ, на глазахъ всего своего прихода, невольно способствовалъ осуществленію ея гршной мечты!

Когда Сигнія, веселая и свженькая, какъ стоявшее въ тотъ день морозное утро, вбжала въ кабинетъ отца, чтобы поздороваться съ нимъ, она нашла комнату сильно накуренною табакомъ.

Это было признакомъ, что отецъ ея былъ чмъ нибудь озабоченъ, чмъ раньше былъ часъ, въ который это случалось, тмъ, значитъ, сильне была забота. Онъ не сказалъ ей ни слова и только подалъ тетрадь.

Сигнія тотчасъ же узнала, что она принадлежала Петр, воспоминаніе о вчерашнемъ гор и подозрніи быстро пробжало у нея въ ум, ей страшно было открыть тетрадь, сердце у нея такъ сильно забилось, что она принуждена была ссть.

При первомъ же взгляд на написанное, слово, поразившее ея отца, поразило и ее. Снова взглянула она въ тетрадь и прочла сдланныя тамъ наброски. Первое чувство, испытанное ею, былъ стыдъ не такъ за Петру, какъ за то, что отецъ могъ прочитать все это.

Она почувствовала вскор то глубокое униженіе, какое испытываемъ мы, когда замчаемъ, что обмануты любимымъ существомъ.

Прежде всего кажется намъ, что т, которымъ удалось обмануть насъ, должны бытъ выше и умне насъ. Съ той самой минуты, какъ они отдляются отъ насъ, они переходятъ въ область вещей таинственныхъ и неуловимыхъ. Но вскор негодованіе даетъ душ способность видть ясне и помогаетъ ей, вооруженной всей силой своей чистоты, достигнуть возможности презирать того, который за минуту передъ этимъ заставлялъ насъ испытывать сознаніе своей собственной слабости.

Въ это время Петра, сидя за роялемъ въ гостинной, пла, слова ея псни донеслись до декана…

Онъ не въ силахъ былъ боле вынести, вырвалъ на ходу тетрадь изъ рукъ дочери, которая на этотъ разъ не удерживала его, и быстро растворилъ дверь.

Онъ кинулся къ Петр, швырнулъ ей тетрадь на клавиши, отвернулся отъ нея и быстро зашагалъ по комнат.

Когда онъ снова остановился передъ нею, молодая двушка стояла подл рояля, прижавъ тетрадь къ своей груди и изумленно смотря на него.

Онъ хотлъ сказать ей все, что накипло у него на душ, но такъ великъ былъ его гнвъ при мысли, что въ теченіе двухъ лтъ онъ былъ игрушкой этой двочки, которая въ тоже время обманула и его дочь, его чистую, кроткую голубку — что онъ не находилъ словъ для того, чтобы высказаться, а если бы и нашелъ ихъ, то они вышли бы черезъ чуръ рзкими. Онъ еще разъ обжалъ комнату и снова остановился передъ Петрой съ пылавшимъ отъ гнва лицемъ, наконецъ онъ рзко повернулъ въ сторону, быстро вышелъ, не произнеся ни слова, и заперся у себя въ кабинет.

Когда онъ вернулся въ гостиную, Сигнія исчезла. Каждый изъ нихъ провелъ весь этотъ день въ одиночеств.

Деканъ обдалъ одинъ, ни одна изъ молодыхъ двушекъ не явилась къ столу.

Петра просидла въ своей новой комнат, которую ей отвели посл пожара.

Напрасно старалась она отыскать Сигнію, чтобы объясниться съ нею.

Сигніи, должно быть, совсмъ не была дома.

Петра почувствовала, что для нея наступалъ кризисъ.

У нея вырвали ея дорогую тайну, теперь станутъ вліять на нее въ такомъ дух, какому она не могла подчиниться.

Она знала, что если откажется отъ цли, къ которой стремилась, то ей придется блуждать по земл, не чувствуя подъ собою твердой почвы. Онъ могла веселиться съ тми, кто былъ веселъ, довряться тмъ, которые сами доврялись ей, но только благодаря своему дорогому желанію, своей мечт,она могла достигнуть той цли, къ которой стремилась всми силами своей души!

Могла ли она еще довриться кому нибудь посл своей несчастной попытки въ Берген? Нтъ, конечно нтъ! Она бы не въ состояніи была говорить откровенно даже съ самимъ Одегардомъ. Ей необходимо хранить свою тайну до тхъ поръ, пока ршимость ея не созретъ окончательно и не утвердится на столько, чтобы не бояться никакаго вліянія.

Теперь обстоятельства совсмъ измнились. Передъ ея испуганной совстью стоялъ образъ декана, страшный въ своемъ гнв.

Часъ наступилъ, приходилось идти дальше.

Усердне прежняго принялась она искать въ саду Сигнію, но прошелъ и полдень, и ей не удалось найти дочь декана.

Чмъ дольше продолжается обыкновенно отсутствіе, тмъ серьезне представляется его причина, такъ и Петра додумалась до заключенія, что она съ Сигніей поступила измннически, воспользовавшись ею для достиженія цли, на которую та смотрла, какъ на вещь грховную.

Но Всемогущему Богу было хорошо извстно, что она и не помышляла нанести оскорбленіе дорогой подруг! Тмъ не мене она нашла себя преступной въ отношеніи ея.

Она почувствовала себя какъ бы придавленной тяжестью совершеннаго ею дурного дла, какъ было когда то, въ ея раннюю молодость, по отношенію къ матери, когда она также не придавала въ своемъ ум значенія своимъ поступкамъ.

Опасеніе ея превратилось въ ужасъ при мысли, что теперь повторилось тоже самое, что уже было. Значитъ, она ни на шагъ не измнилась къ лучшему!

Ей представилась картина ея несчастной будущности.

И чмъ боле она убждалась въ своей преступности, тмъ чище и благородне возставалъ передъ нею образъ Сигніи.

Вс эти мысли жгли Петру, какъ горячіе уголья, ей хотлось броситься къ ногамъ Сигніи, рыдать и умолять ее о прощеніи, пока та хоть одинъ разъ не взглянетъ на нее ласково. Стало темнть, если Сигнія уходила изъ дому, то должна была уже вернуться.

Петра побжала въ ея комнату, но дверь оказалась запертой на ключъ, Сигнія, значитъ, была у себя.

Когда Петра взялась за ручку двери, у нея страшно колотилось сердце.

— Сигнія! Прошу тебя — проговорила она голосомъ, полнымъ мольбы,— пусти меня къ себ, мн необходимо поговорить съ тобою! Сигнія! Я не могу больше вынести это!

Изъ комнаты никто не отозвался, Петра нагнулась, стала прислушиваться и стучать.

— Сигнія, о, Сигнія! ты не знаешь, какъ я страдаю, какъ я несчастна!

Ни малйшаго отвта, длинная пауза и за нею снова… ничего.

Упорное молчаніе заставляетъ сомнваться даже и тогда, когда имешь увренность, что отыскиваемое лице находится тутъ, подл, если же при этомъ ночь, то человкомъ невольно овладваетъ безпокойство.

— Сигнія, Сигнія! Если ты у себя, сжалься, отвть мн! Сигнія!

Все попрежнему оставалось въ тишин.

Петра вся дрожала отъ нетерпнія. Полуоткрытая дверь въ кухню пропустила лучъ яркаго свта, освтившаго часть двора, по которому кто-то быстро прошелъ въ это время. Это навело Петру на мысль: она влзетъ со двора на каменный карнизъ, окружавшій надъ фундаментомъ лвый флигель, обойдетъ по немъ весь домъ и доберется до средней его части, самой высокой, въ которой была комната Сигніи.

Такимъ образомъ она будетъ въ состояніи заглянуть къ ней чрезъ окно.

Ночь была свтлая, небо усяно звздами, очертанія горъ и строеній рзко выдлялись на горизонт, снгъ сіялъ своей близной. Издали слышался звонъ бубенчиковъ прозжавшихъ по большой дорог саней.

Свтъ звздной ночи и нервное возбужденіе придали ей смлости: она вскочила на карнизъ.

Она старалась ухватиться руками за выдававшіяся доски крыши, но у нея скользнула нога, и она упала.

Тогда она отыскала пустой боченокъ, подкатила его къ стн и снова влзла.

Ей пришлось скользить руками и ногами, выигрывая немного пространства посл каждаго шага, но для того, чтобы держаться, ей нужно было имть много силы въ рукахъ, такъ какъ доски, за которыя она хваталась, выступали всего на дюймъ.

Она ужасно боялась, чтобы ее не увидли, потому что это новое похожденіе могли бы приплести къ исторіи съ веревочной лстницей.

Только бы ей удалось обогнуть фасадъ, выходившій на дворъ и достигнуть выступавшей части стны.

Но дойдя этого пункта, она встртилась съ новой опасностью

Въ этомъ мст домъ не имлъ ставень, и ей приходилось, рискуя полетть головой внизъ, наклоняться передъ каждымъ окномъ. Тутъ строеніе возвышалось гораздо боле надъ землею, чмъ во всхъ остальныхъ частяхъ дома, и внизу былъ густо насаженъ крыжовникъ, на который, какъ ей чувствовалось, она непремнно упадетъ.

Но и это не испугало ее.

Пальцы у нея окоченли, вс мускулы были натянуты, она дрожала всмъ тломъ и двигалась все дальше и дальше.

Еще нсколько шаговъ — и она достигнетъ окна Сигніи.

Въ комнат молодой двушки было темно и шторы оставались поднятыми. Благодаря лун, бросавшей свтъ прямо въ нее, можно было разглядть все въ малйшихъ подробностяхъ.

Петра ободрилась.

Она ухватилась за подоконникъ, наконецъ у нея было подъ руками, за что она могла держаться и отдохнуть. Сердце у нея забилось до того, что она стала задыхаться, критическая минута наступила, лучше всего было покончить все однимъ разомъ.

Она рванулась впередъ и стала передъ окномъ.

Изъ комнаты послышался крикъ ужаса.

Сигнія, сидвшая до того въ сторонк, вскочила съ мста и въ испуг подняла кверху руки, отталкивая страшное видніе, въ жест ея изображался ужасъ, чрезъ секунду она очнулась и, отвернувшись, убжала.

Это неожиданное появленіе у окна… эта неслыханная смлость… эта фигура, освщенная луннымъ свтомъ, и горящее отъ волненія лицо… всего этого было слишкомъ достаточно, какъ въ минуту сообразила Петра, для того чтобы поразить Сигнію ужасомъ, внушить ей, быть можетъ, отвращеніе къ ней и сдлаться непріятнымъ воспоминаніемъ на всю жизнь!

Петра вскрикнула, упала въ обморокъ и покатилась со всей высоты внизъ. На крикъ Сигніи выбжали изъ дому, услышали тотчасъ же другой крикъ, но не нашли никого.

Но случайно деканъ, который смотрлъ въ то время въ окно, замтилъ Петру, лежавшую въ кустахъ. Имъ овладло сильное безпокойство, молодую двушку подняли съ большимъ трудомъ, ее внесли въ комнату Сигніи, раздли и уложили въ постель, одни прыскали ей на лице и обтирали руки, сильно исцарапанныя, другіе разводили въ камин огонь и придавали комнат нужный комфортъ.

Спокойствіе, царившее въ комнат, блыя занавски у постели и оконъ, блая обивка мебели и туалета, живо напоминали Петр Сигнію.

Передъ нею выступали во всей ихъ чистот ея спокойный, кроткій голосъ, мягкое, деликатное обращеніе со всми, сердечная доброта… И она добровольно лишала себя всего этого! Ей приходилось скоро покинуть эту комнату, этотъ дорогой ей домъ!

И куда пойдетъ она?

Нельзя же ожидать, чтобы еще разъ ее подняли на большой дорог! Да если бы и нашелся такой, который согласился бы пріютить ее, она отказалась бы сама, потому что все равно, въ конц концовъ пришла бы къ тому же!

Никому никогда не вселитъ она серьезнаго доврія, отчего бы это не происходило, но она сознавала, что оно будетъ всегда такъ. Она ни подвинулась ни на шагъ впередъ и никогда не подвинется, потому что какже ей жить безъ доврія къ себ? Она стала молиться, обливаясь горькими слезами. Кинувшись на полъ, она въ отчаяніи ломала себ руки, пока, измученная, душевными страданіями не заснула отъ нравственнаго и физическаго утомленія.

Во сн она снова увидла звздное небо и все кругомъ себя блымъ, какъ снгъ.

И никогда, на яву, не видла она такаго яснаго неба, съ такимъ множествомъ яркихъ звздочекъ, блествшихъ прямо надъ нею.

X.
Диспутъ.

Когда она проснулась, она была нсколько спокойне, при звукахъ призывавшаго къ молитв воскреснаго колокола, къ ней вернулись вс ея вчерашнія мысли.

Она встала, проворно одлась и прошла въ кухню, гд отрзала себ ломоть хлба.

Укутавшись хорошенько, она вышла.

Никогда не испытывала она такой потребности услышать слово божіе, какъ въ этотъ день.

Когда она дошла до церкви, служба уже началась и дверь была закрыта.

Было очень холодно, въ короткое время у нея совершенно окоченли пальцы.

Когда она вошла, передъ алтаремъ стоялъ священникъ.

Она остановилась, выжидая, чтобы онъ окончилъ начатую молитву, посл чего направилась къ скамь, извстной подъ названіемъ епископской, которая находилась на клирос и имла надъ собою балдахинъ. Семейство декана имло свою скамью въ нижней части церкви, но оно пользовалось правомъ и на епископскую скамью и переходило туда въ тхъ случаяхъ, когда желало укрыться отъ взгляда постороннихъ.

Проходя на мсто, Петра замтила Сигнію, сидвшую тамъ въ самомъ отдаленномъ уголк.

Она уже готова была вернуться и уйти совсмъ, но въ эту минуту деканъ отошелъ отъ престола и направился въ ризницу прямо мимо нея.

Петра поспшила занять мсто и услась какъ можно ближе къ выходной двери.

Сигнія опустила вуаль.

Это очень огорчило Петру.

Она окинула взглядомъ молящихся, сидвшихъ на высокихъ деревянныхъ скамьяхъ, укутанныхъ въ мха мужчинъ и женщинъ,

Дыханіе ихъ образовало надъ ихъ головами цлое облако, стекла оконъ были покрыты густымъ слоемъ льда. Тяжелыя лпныя украшенія изъ дерева, однообразное тихое пніе, закутанные люди — все подходило одно къ другому, все было холодно, полно укоризны: Петра припомнила, какъ вся природа показалась ей холодной и мертвенной въ минуту отъзда ея изъ Бергена.

И здсь она была теперь не боле, какъ заблудившейся путешественницей.

Деканъ вышелъ на кафедру, видъ у него былъ строгій, онъ избралъ темой для проповди: ‘Не введи насъ во искушеніе’.

— Мы знаемъ,— сказалъ онъ,— что вс способности данныя намъ Богомъ, заключаютъ въ себ искушеніе, будемъ же молиться и просить Его быть милостивымъ и не искушать насъ свыше нашихъ силъ. Мы бы должны помнить всегда объ одномъ: только умаляя наши таланту передъ Богомъ, мы можемъ надяться извлечь изъ нихъ пользу для нашего спасенія!

Проповдь его объясняла нашу двойную обязанность на земл: во первыхъ обязанность развивать въ себ свое призваніе, смотря по способностямъ и по положенію каждаго, и во вторыхъ — поддерживать въ себ и близкихъ своихъ жизнь, основанную на христіанскихъ началахъ. Призванію своему должно отдаваться съ осторожностью, потому что можетъ быть и такое, которое грховно, прежде всего считать такимъ должно то, которое льститъ нашему самолюбію и слишкомъ тшитъ наши вкусы. Обязанности въ отношеніи церкви должны соблюдаться не мене строго, чмъ т, которыя иметъ отецъ по отношенію къ дтямъ и старшій относительно младшихъ. На насъ лежитъ долгъ развивать въ сердцахъ нашихъ дтей христіанскую религію, и никакой другой долгъ, ни подъ какимъ предлогомъ, не можетъ избавить насъ отъ этого.

Онъ пошелъ дале, онъ затронулъ обыденную жизнь своихъ духовныхъ дтей, сидвшихъ тутъ вокругъ него, заглянулъ въ ихъ дома, заговорилъ о ихъ убжденіяхъ, отношеніяхъ между собою, затмъ онъ привелъ имъ многіе примры изъ жизни другихъ людей, прославившихся своими подвигами и которые должны были служить образцами, достойными подражанія.

Деканъ на кафедр становился совсмъ инымъ человкомъ, чмъ въ частной жизни.

Даже наружность его измнялась, его круглое мясистое лице вдохновлялось и отражало на себ внутреннюю мысль, вся душа его отражалась въ его взгляд, онъ прямо смотрлъ передъ собою, все, что было въ немъ затаеннаго или сдержаннаго, выливалось наружу.

Голосъ его порою гремлъ, какъ громовые раскаты, въ другой разъ онъ звучалъ отрывочно, сыпя короткими, но острыми сарказмами, или же принималъ нжное выраженіе, полное краснорчивой убдительности.

Деканъ могъ выражаться вполн свободно только въ большомъ храм, гд былъ полный просторъ и для мысли, и для голоса, голосъ его дйствительно становился прекраснымъ только тогда, когда могъ получать полное развитіе, также и лице его оставалось безжизненнымъ, мысли — лишенными блеска до той минуты, пока все не воодушевлялось его страстнымъ умомъ и краснорчіемъ.

И происходило это не отъ отсутствія зрлости мысли, напротивъ, въ душ его, накопившей, вслдствіе перенесеннаго горя, массу чувства, дятельно работала и мысль.

Деканъ былъ мыслителемъ, полнымъ энергіи, но сосредоточеннымъ въ себ, въ обыденныхъ столкновеніяхъ съ людьми онъ былъ какъ бы не на мст.

Въ обыкновенной бесд онъ никогда не блисталъ остроуміемъ, ему для этого необходимо было бы говорить одному въ салон, и притомъ расхаживая вдоль и поперегъ комнаты. Вступить съ нимъ въ споръ, значило бы напасть на безоружнаго, но далеко не совсмъ безопаснаго человка, такъ какъ онъ былъ способенъ внезапно и съ такой силой вступиться за свои убжденія, что даже не успвалъ отстоять ихъ, основываясь на аргументахъ, но если на него наступали, то непремнно выходило одно изъ двухъ: или онъ накидывался на своего противника съ такой страстной логикой, что слова его обрушивались на того, какъ палочные удары, или же, боясь черезъ чуръ увлечься, онъ уходилъ въ себя и замолкалъ совершенно.

Ничего не могло быть легче, какъ заставить замолчать этого сильнаго и краснорчиваго человка.

Петра вся задрожала, какъ только деканъ прочелъ молитву, такъ какъ угадывала его намреніе.

По мр того, какъ онъ говорилъ, она все боле и боле чувствовала, что слова его относились прямо къ ней, она сла въ глубь скамьи и замтила, что Сигнія сдлала тоже. А онъ продолжалъ преслдовать свою цль все жарче и безжалостне. Она видла себя загнанной, разбитой, но хотя бой происходилъ ожесточенный, невидимая рука помощи была протянута ей въ самую горькую минуту.

Подобно узниц, забывшей о приговор надъ нею, въ жаркой молитв и Петра отдалась вся Богу, обратясь къ Нему съ мольбой и слезами, тутъ она услышала позади себя рыданія Сигніи, это послужило ей облегченіемъ и заставило ее еще боле полюбить молодую двушку.

Когда деканъ сошелъ съ кафедры и поровнялся съ нею, онъ еще весь сіялъ торжествомъ своей недавней бесды съ Творцемъ вселенной.

Онъ взглянулъ на Петру вопросительнымъ взглядомъ.

Она въ свою очередь посмотрла на него и замтила въ его глазахъ лучъ мягкаго сочувствія, вызваннаго конечно видомъ дочери, сидвшей въ глубин скамьи съ низко наклоненной головой.

Сигнія снова опустила вуаль.

Петра не посмла пойти за нею и вернулась домой нсколько поздне.

Въ этотъ вечеръ вс трое сошлись за обдомъ.

Деканъ немного разговаривалъ, но Сигнія была сильно разстроена и почти все время молчала.

Ему видимо хотлось навести разговоръ на послднія событія, дочь же, кротко и съ тактомъ, невольно напомнившимъ декану покойницу, отклоняла малйшій намекъ, ему пришлось замолчать и погрузиться въ грустныя мысли.

Не много нужно было ему для этого.

Ничего нтъ тяжеле, напрасной попытки къ примиренію.

Они встали со стола, не смя смотрть одинъ на другаго, еще мене подать другъ другу руку, въ гостиной имъ всмъ было неловко вмст, каждый хотлъ бы уйти къ себ, но ни одинъ не имлъ смлости выйти первымъ.

Петра чувствовала, что если ршится на это она, то уже съ тмъ, чтобы боле не возвращаться.

Какъ могла она снова увидть Сигнію, не имя права любить ее? Какъ ей было встрчаться съ деканомъ, опечаленнымъ ея проступкомъ? Если ей уходить, то слдовало уходить, не простившись, потому что какаго рода прощанье могло существовать между ними?

Одна эта мысль причиняла ей столько огорченія, что она съ трудомъ сдерживала себя, для того, чтобы оставаться наружно спокойной.

Ледяное молчаніе, когда каждому хочется услышать голосъ другаго, длается очень скоро невыносимымъ. Ни одинъ не сметъ шевельнуться, слышенъ каждый вздохъ, дарящее кругомъ молчаніе кажется полнымъ укоризны, вами овладваетъ страшное нетерпніе, и въ конц концевъ вы боитесь, какъ бы это молчаніе не было нарушено!

Петра ршительно не могла доле сдерживать себя, она чувствовала, что если не убжитъ сейчасъ, то готова закричать.

Но въ эту минуту послышался звонъ колокольчиковъ, и издали показались маленькія санки съ закутаннымъ въ волчью шубу сдокомъ и мальчишкой на козлахъ, которые чрезъ минуту въхали во дворъ.

Они услышали, какъ кто то вошелъ въ переднюю и сталъ снимать съ себя верхнее платье, разговаривая съ слугой.

Деканъ всталъ, чтобы пойти на встрчу прізжему, но онъ тотчасъ же вернулся, чтобы не оставить двушекъ вдвоемъ.

Голосъ прізжаго послышался ближе, вс трое подняли глаза въ одно и тоже время, но Петра при этомъ встала, пристально смотря на дверь.

Въ дверь постучали.

— Войдите, отвчалъ деканъ.

Онъ сказалъ это съ радостнымъ видомъ.

Высокій мужчина съ оживленнымъ лицемъ показался на порог.

Петра вскрикнула и упала на стулъ.

Это былъ Одегардъ!

Его ожидали въ пасторскомъ дом къ Рождеству, хотя не говорили объ этомъ Петр, пріздъ его въ настоящую минуту былъ настоящимъ избавленьемъ, они вс трое хорошо это понимали.

Петра оставалась почти безъ сознанія до той минуты, какъ Одегардъ сталъ передъ ней и взялъ ее за руку, онъ долго, очень долго, молча, жалъ ее, она также не находила ни слова, такъ какъ не была даже въ состояніи встать съ мста.

Дв крупныя слезы выкатились у ней изъ глазъ, когда она подняла ихъ на Ганса.

Онъ былъ очень блденъ, но спокоенъ и привтливъ, онъ отнялъ наконецъ свою руку, прошелъ по комнат и приблизился къ Сигніи, которая удалилась на другой конецъ къ цвтамъ покойной матери.

Петр необходимо было остаться одной, она незамтно скрылась.

Сигніи также понадобилось сдлать нсколько распоряженій.

Деканъ и Одегардъ услись въ кабинет за питьемъ чего-то теплаго, въ которомъ, безъ сомннія, весьма нуждался путешественникъ. Деканъ разсказалъ въ краткихъ словахъ все происшедшее за послдніе дни, посл чего замолкъ и глубоко задумался.

Вдругъ молчаніе было прервано самымъ страннымъ образомъ.

Мимо окна прошли, одинъ за другимъ, дв женщины и трое мужчинъ.

Только что замтилъ ихъ деканъ, какъ онъ стремительно всталъ съ мста, и воскликнулъ:

— Такъ и есть, это они! Много же нужно будетъ мн имть терпнія!

Они вошли, сначала женщины, за ними мужчины, медленно и молча. Они стали врядъ по стн подъ полками съ книгами и около дивана, на которомъ сидлъ Одегардъ.

Деканъ предложилъ имъ стулья, за которыми пошелъ самъ въ гостиную, и вс услись, за исключеніемъ одного молодаго человка, щеголевато одтаго, который остался стоять, прислонясь къ двери, съ вызывающимъ видомъ и засунувъ руки въ карманы.

Посл довольно продолжительнаго молчанія, во время котораго деканъ набивалъ себ трубку, Одегардъ, не имвшій привычки курить, длалъ бглый осмотръ вошедшимъ, одна изъ женщинъ, худощавая блдная блондинка, лтъ сорока, заговорила первая:

— Вы намъ, батюшка, сказали сегодня прекрасную проповдь, вы насъ растрогали до глубины души, потому что въ послднее время много у насъ толковалось между собой объ искушеніяхъ.

Она вздохнула, одинъ изъ мужчинъ, котораго широкій лобъ какъ будто тиранилъ тонкія губы и короткій подбородокъ, вздохнулъ также и произнесъ:

— Не допусти, о Господи, глазамъ моимъ останавливаться надъ тщетою и укрпи меня на добромъ пути.

Посл этихъ словъ, Эльза, та, что заговорила первая, еще разъ вздохнула и прибавила:

— Господи, какъ тому, кто молодъ, слдовать доброму пути? Внимая Теб и Твоему божественному слову.

Это изреченіе странно звучало на ея губахъ, такъ какъ сама она уже была не молода.

Пожилой человкъ, съ наклоненной на бокъ головой, качавшійся все время впередъ и назадъ, не поднимая почти вкъ, проговорилъ вдругъ сонливымъ тономъ:

‘Никто не свободенъ отъ козней властителя тьмы-сатаны,

И вс христіане бояться коварныхъ соблазновъ должны’.

Декану, хорошо знавшему всхъ этихъ личностей, легко было угадать, что все, происшедшее до сихъ поръ, было только вступленіемъ, онъ ждалъ поэтому, что будетъ дальше.

Наступила опять длинная пауза, прерывавшаяся только вздохами.

Маленькая, закутанная вся, не исключая и головы, въ шаль женщина, казавшаяся еще мене оттого, что сидла, нагнувшись впередъ, закачалась также на своемъ мст, жалобно вздыхая. Ея стоны заставили встрепенуться блондинку, которая сказала при этомъ:

— Теперь, ужъ нтъ боле ни танцевъ, ни игръ въ Ойгарс, только…

Она остановилась, и Ларсъ, человкъ съ широкимъ лбомъ и тонкими губами, добавилъ:

— Только одинъ скрипачъ Гансъ не хочетъ ни за что отказаться отъ своего искуства.

Ларсъ запнулся, какъ бы не ршаясь договорить, молодой человкъ докончилъ за него:

— Оттого не хочетъ, что у декана есть рояль, подъ который танцуютъ въ пасторскомъ дом.

— Что жъ? Это не грхъ ни для Ганса, ни для декана, прибавилъ Ларсъ.

— Да, но музыка, которую часто слышатъ у декана, соблазнъ для всхъ насъ, сдержанно произнесла Эльза, думая смягчить этимъ впечатлніе.

Но молодой человкъ быстро подхватилъ:

— Эта музыка смущаетъ дтей, а въ Писаніи сказано: ‘горе тому, кто вводитъ въ соблазнъ малыхъ сихъ, которые врятъ въ меня, лучше для него, чтобы къ ше его привязали мельничный жерновъ и бросили бы его въ море’.

— И потому, — прибавилъ Ларсъ, вмшиваясь въ разговоръ, — мы просимъ тебя, батюшка, избавиться отъ твоего инструмента или сжечь его, пусть онъ не будетъ боле предметомъ соблазна…

— Для дтей твоего прихода, прибавилъ молодой человкъ.

Деканъ тяжело дышалъ и то и дло выпускалъ на воздухъ клубы дыма, наконецъ онъ сказалъ:

— Для меня мой рояль не есть предметъ соблазна, напротивъ, онъ служитъ мн только утшеніемъ и поддержкой. Вамъ хорошо извстно, что все, услаждающее душу, располагаетъ насъ къ лучшимъ и боле возвышеннымъ мыслямъ и длаетъ также ихъ для насъ боле понятными, за себя лично я твердо убжденъ, что инструментъ этотъ служитъ мн нравственной опорой.

— Пусть такъ, но я знаю, что многіе пасторы, какъ послдователи апостола Павла, охотно, по требованію своихъ духовныхъ дтей, отказывались отъ такой поддержки, сказалъ молодой человкъ.

— Когда-то я, быть можетъ, и самъ истолковывалъ такъ слова апостола, но время это давно прошло, — возразилъ деканъ.— Легко, конечно, пожертвовать удовольствіемъ, привычкой, но не слдуетъ и раздлять предразсудки тхъ, у кого они есть, ни быть малодушнымъ съ тми, кто слишкомъ робокъ. Если бы я такъ дйствовалъ, то былъ бы неправъ не только въ отношеніи самаго себя, но и въ отношеніи тхъ, кому долженъ служить примромъ, я бы далъ дурной примръ и поступилъ бы противъ своихъ убжденій!

Большой рдкостью было услышать декана, вн кафедры обсуждающимъ что либо такъ пространно.

— Я не разстанусь ни за что съ моимъ инструментомъ — прибавилъ онъ — и не сожгу его, а еще чаще стану его слушать, потому что часто нуждаюсь въ его помощи, да и вамъ самимъ желаю найти невинный отдыхъ для умовъ вашихъ въ музык, пніи и танцахъ, развлеченія эти я считаю совершенно приличными и удобными для каждаго.

Молодой человкъ презрительно отвернулся, испустивъ при этомъ неодобрительное восклицаніе.

Деканъ покраснлъ, и на минуту наступило молчаніе.

Затмъ качавшійся человкъ произнесъ громко:

‘Со всхъ сторожъ, о Господи, я вижу

Волненія и скорби, ибо всякъ

Среди людей, всякъ подъ своимъ крестомъ

Въ уныніи души изнемогаетъ…’

Затмъ заговорилъ снова Ларсъ, онъ сказалъ тихимъ голосомъ:

— Такъ по вашему, музыка, пніе и танцы не имютъ въ себ ничего худаго? Отлично. Выходитъ, что вызывать злой духъ посредствомъ тлесныхъ ощущеній можно… Это намъ говоритъ нашъ пасторъ, такъ и будемъ знать. Значитъ, то, что ведетъ къ соблазну, хорошо.

Но тутъ вмшался Одегардъ, потому что онъ увидлъ по лицу декана, что дло могло кончиться плохо.

— А скажите, мой милый, — проговорилъ онъ,— вы знаете такую вещь, которая бы не вела къ соблазну?

Глаза всхъ устремились тотчасъ на того, кто произнесъ эти серьезныя слова.

Вопросъ застигъ ихъ до того въ расплохъ, что и Ларсъ не нашелся, что отвтить.

Вдругъ слово ‘трудъ’ пронеслось по комнат, какъ будто оно вышло откуда-то изъ подземелья или изъ колодца.

Голосъ принадлежалъ куч шалей, то есть Ганди, въ первый разъ вмшавшейся въ диспутъ.

На лиц Ларса появилась торжествующая улыбка, на минуту оживившая его деревянное лице, блондинка бросила на взглядъ заговорившую полный доврія, даже молодой человкъ пересталъ смотрть презрительно.

Одегардъ тотчасъ же понялъ, что невидимка была ихъ коноводомъ.

— Какаго же рода долженъ быть этотъ трудъ, для того, чтобы и онъ не служилъ соблазномъ? спросилъ онъ.

Она не пожелала отвчать, и вмсто нея заговорилъ молодой человкъ.

— Въ Писаніи сказано: ‘Въ пот лица твоего добывай хлбъ свой’. Трудъ долженъ быть, значитъ, такой, который бы пріобртался цною усилія и пота.

— И ничего инаго не приносилъ бы собой, ни какой напримръ выгоды?

Молодой человкъ молчалъ.

Ларсъ счелъ себя вынужденнымъ разжать свои тонкія, сухія губы:

— Безъ сомннья,— сказалъ онъ,— должна быть получена и выгода и чмъ больше, тмъ лучше.

— Въ такомъ случа и трудъ доводитъ до искушенія, внушая напримръ желаніе получить какъ можно больше выгоды.

Найти на это отвтъ было не легко.

— Тутъ уже не трудъ составляетъ собой искушеніе, а сама эта выгода, послдовало наконецъ возраженіе.

— Прекрасно, но что скажете вы про тотъ чрезмрный трудъ который вызванъ именно большой выгодой отъ него.

Она снова замолчала, но Ларсъ не считалъ еще себя побжденнымъ.

— Нужно объяснить ясне, что разумете вы подъ чрезмрнымъ трудомъ?

— Это трудъ, уподобляющій человка въючному животному, и который совершенно его себ подчиняетъ.

— Трудъ на то и существуетъ, чтобы ему подчинялись, отвтилъ молодой человкъ, котораго отъ напряженія даже прошибъ потъ.

— Но смотря на трудъ съ этой точки зрнія, думаете ли вы, что онъ угоденъ Богу?

— Я думаю, что трудиться — значитъ исполнять заповдь божію.

— Ршитесь ли вы сказать это про всякій трудъ?

Ларсъ не нашелся, что отвтить

— Послушайте, будьте справедливы и согласитесь со мною, что трудъ можетъ быть чрезмрный, несли такъ, то и трудъ можетъ представлять собой искушеніе.

— Да, дти, искушенія могутъ быть ршнительно во всемъ, серьезнымъ тономъ сказалъ деканъ.

Онъ всталъ съ мста и вытряхнулъ трубку, какъ бы желая положить этимъ конецъ спору.

Изъ-подъ кучи шалей раздался глубокій вздохъ, и больше ничего.

— Послушайте!… заговорилъ Одегардъ.

Деканъ снова набилъ трубку.

— Если трудъ нашъ и даетъ намъ выгоду, то есть приноситъ свой плодъ, неужели же мы не имемъ права имъ пользоваться? И если результаты обильны, если они приносятъ съ собой богатство, неужели мы не имемъ права пользоваться этимъ богатствомъ?

Этотъ вопросъ возбудилъ большое недоумніе среди собесдниковъ, которые только смотрли въ нершительности другъ на друга.

— Возьму на себя отвтить, пока вы размышляете,— сказалъ Одегардъ:— Богъ разршилъ людямъ стараться выйти изъ-подъ проклятія и заслужить себ благословеніе. Онъ самъ руководилъ патріархами и народомъ израильскимъ въ полученіи ими всякихъ земныхъ благъ.

— Да, но апостоламъ назначено было оставаться неимущими.

— Это совершенно врно, но Господь поставилъ ихъ выше всякихъ людскихъ положеній, избравъ ихъ для распространенія своего ученія, въ этомъ и было ихъ призваніе.

— Каждый изъ насъ иметъ свое призваніе.

— Да, но не вс — такое призваніе! Разв теб предназначено быть апостоломъ?

Молодой человкъ сдлался блденъ, какъ мертвецъ, глаза его приняли зловщее выраженіе, вроятно, была особенная причина для того, чтобы простой вопросъ этотъ могъ такъ взволновать его.

— Но и богатый долженъ также трудиться,— сказалъ Ларсъ, — насъ всегда учили, что обязанность человка трудиться.

— Согласенъ, непремнно должно трудиться, но способы и средства могутъ быть совершенно различны. Каждому свое. Но, скажите необходимо ли трудиться безъ устали?

— Нтъ, человку должно также имть время для молитвы, проговорила блондинка, складывая руки какъ бы при мысли, что она слишкомъ долго пренебрегала исполненіемъ этой обязанности.

— И такъ, когда человкъ не работаетъ, онъ долженъ молиться! Но возможно ли, чтобы онъ только это и длалъ? Чмъ были бы его молитвы и его труды, если бы онъ никогда не отдыхалъ?

— Мы можемъ отдыхать только тогда, когда не въ состояніи работать, тогда только не приходятъ къ намъ разныя дурныя мысли! Увы! увы! Да, только это и ограждаетъ насъ отъ дурныхъ помышленій! повторила Эльза.

А стихотворецъ прибавилъ:

Ступай, истомленное тло и сердце, разбитое въ гор,

Христосъ исусъ успокоитъ васъ вскор.

Вс скорби земныя пройдутъ,

Найдешь ты, несчастный, себ и послдній, и мирный пріютъ

Подъ доброй землею, на маленькомъ лож…

Прими же, страдальца, о Боже!..

— Сидите спокойно, Эрикъ и слушайте, сказалъ деканъ.

Одегардъ снова принялся развивать свою мысль.

— Вы допускаете,— сказалъ онъ,— прежде всего, что трудъ приноситъ плоды и затмъ что онъ необходимъ. Теперь, что касается музыки, пнія, танцевъ и другихъ свтскихъ удовольствій, то мое мнніе, что они ничто иное, какъ сладчайшіе плоды труда и даютъ уму подкрпляющій отдыхъ.

Тутъ слушатели снова пришли въ замшательство.

Вс ждали, что скажетъ Ранди. Наступила минута выпустить впередъ главныя силы.

Ранди продолжала покачиваться со стороны на сторону, наконецъ раздался ея тихій, спокойный голосъ.

— Отдыхъ вовсе не въ свтскихъ псняхъ, танцахъ и музык, потому что все это удовольствія, которыя только возбуждаютъ чувства и наводятъ на грховныя желанія. То, что развращаетъ трудъ и длаетъ его несообразныхъ, не можетъ быть здоровымъ плодомъ его.

— Увы! въ этихъ развлеченіяхъ много соблазна, сказала блондинка, тяжело вздыхая.

Это замчаніе тотчасъ же вызвало со стороны Эрика строфу псалма:

Съ каждымъ днемъ ростетъ сильнй, сильнй,

Грхъ въ душ проклятой у людей,

Рой мірскихъ пороковъ гнусный, гадкій —

Въ сердце къ намъ вторгается украдкой,

И пройдетъ денекъ иль часъ одинъ —

Онъ ужъ тамъ, какъ полный господинъ.

— Молчите, Эрикъ, — сказалъ деканъ,— вы стихотворствуете совсмъ не кстати.

— Очень можетъ быть, сказалъ Эрикъ, тотчасъ же прибавивъ:

Дитя, бги льстецовъ, ихъ отъ себя гони —

Подъ видомъ дружескимъ твои враги они!

— Убдительно прошу васъ перестать, гимны хороши во время и у мста.

— Это правда, сущая правда батюшка, вы совершенно правы, все должно быть ко времени и кстати.

О, другъ, пускай повсюду, во вс минуты дня

Звучитъ твой громкій голосъ, хваля и чтя Меня!

Тогда въ одномъ біеньи сольются вс сердца,

Какъ колокола звуки, въ честь вчную Творца!

— Послушайте, мой милйшій, вы хотите, кажется, доказать, что и молитвы могутъ быть искушеніемъ, и вамъ остается одно: сдлаться католикомъ и поступить въ монастырь.

— Упаси меня Боже! воскрикнулъ Эрикъ, очень широко раскрывая глаза, потомъ снова закрылъ ихъ и прошепталъ:

Та вра, что вошла съ папистской ложью въ связь,

Подобна золоту, затоптанному въ грязь.

— Нтъ, я теперь знаю, что остается сдлать, если вы не можете сидть спокойно, Эрикъ, я вынужденъ буду попросить васъ подождать вашихъ товарищей за дверьми. На чемъ мы остановились, Одегардъ?

Одегардъ, котораго очень потшалъ Эрикъ, не могъ вспомнить.

Куча съ шалями зашевелилась и произнесла спокойно:

— Я утверждала, что то, что развращаетъ трудъ, не можетъ быть ни плодомъ его, ни…

— Ахъ да, теперь я припоминаю. То, что есть само по себ искушеніе, не можетъ быть плодомъ труда. Эрикъ намъ только что доказалъ, что и молитва можетъ сдлаться искушеніемъ. Углубимся въ этотъ предметъ. Обратили ли вы вниманіе на то, что люди, которые довольны и веселы, работаютъ лучше нежели т, которы грустны. Почему это?

— Это вра воодушевляетъ ихъ, сказалъ Ларсъ, понявшій, къ чему клонилъ Одегардъ.

— Согласенъ, если вра эта радостная сама по себ, но вы конечно не могли не обратить вниманія на то, что бываетъ вра такаго рода, что при ней все кругомъ длается страшно грустнымъ и весь міръ божій становится какимъ-то исправительнымъ заведеніемъ.

Блокурая женщина поминутно вздыхала, такъ что пакетъ съ шалями наконецъ началъ дрожать.

Ларсъ пристально посмотрлъ на нее, и вздохи тотчасъ же прекратились.

— Когда долго вращаешься около одного и того же, — продолжалъ Одегардъ,— будь это трудъ, удовольствіе или молитва, все подъ конецъ прідается и становится скучнымъ и безплоднымъ, вы можете ворочать землю, полоть, сять, до тхъ поръ, пока совсмъ не отупете, молиться до того, что превратитесь въ автомата, танцовать до вывиха всхъ членовъ, но, въ конц концовъ, только, при смшиваніи всхъ этихъ вещей вмст, ваши силы и умъ могутъ пріобрсти силу и бодрость, трудъ отъ этого только выиграетъ, а вра укрпится въ васъ.

— Такъ выходитъ, что намъ нужно веселиться?

Ларсъ захохоталъ.

— Да. Не отказываясь отъ удовольствія, вы войдете въ сношенія съ вашими ближними, при весельи посмотрите на людей съ лучшей стороны и отнесетесь къ нимъ съ большей любовью. А только любя своего ближняго, можно научиться любить Бога.

Видя, что въ эту минуту никто ему не противорчилъ, Одегардъ попробовалъ окончательно убдить ихъ:

— Все, что длаетъ умъ боле независимымъ, такимъ образомъ, чтобы Святой Духъ могъ дйствовать въ насъ — а Онъ не можетъ дйствовать въ тхъ, кто въ рабств — все, что веселитъ и возвышаетъ нашъ умъ, можетъ считаться благословеннымъ отъ Бога, и къ нимъ принадлежатъ именно вещи, о которыхъ мы говорили.

Деканъ всталъ и вторично вытряхнулъ трубку. Во время послдовавшаго за этимъ и прерывавшагося частными вздохами молчаніями, куча шалей заволновалась, наконецъ Ранди кротко проговорила:

— Въ Писаніи сказано: ‘что бы вы ни длали, длайте это во славу божію,’ неужели танцы, свтская музыка и пніе служатъ на славу божію?

— Прямо, конечно, нтъ, но не то ли же самое и съ другими занятіями? Мы пьемъ, димъ, спимъ, мы не можемъ не длать этого. Должно только воздерживаться отъ грха.

— Да, но эти вещи разв не грховны?

Въ первый разъ Одегардъ почти потерялъ терпніе, но онъ однако сдержалъ себя.

— Мы видимъ въ библіи, что музыка, пніе и танцы позволены, сказалъ онъ.

— Да, во славу божію.

— Точно во славу Божію. Но евреи видли Бога во всемъ и везд, потому что подобно дтямъ, они не научились спеціализировать вещи. Для ребенка вс незнакомые люди просто: мужчина или женщина. На вопросъ ребенка, ‘откуда это или то то’? мы отвчаемъ: ‘отъ Бога’, не упоминая о посредничеств, но человкъ взрослый, говоря другому, назоветъ посредничество, а не только первую причину Такъ напримръ, прекрасное пніе можетъ быть во славу Бога, безъ того чтобы имя Его было произнесено хоть одинъ разъ. Танцы, если только они дйствительно выраженіе здоровья и невинной веселости, также могутъ быть въ хвалу Бога, давшаго намъ это здоровье и сдлавшаго насъ дтьми по сердцу.

— Слушайте это хорошенько! сказалъ деканъ.

Деканъ чувствовалъ, что онъ самъ долго не совсмъ понималъ эти вещи и дурно истолковывалъ ихъ себ.

Ларсъ вышелъ изъ задумчивости, теперь онъ былъ готовъ, зерно размышленія, пройдя съ его лба на его хмурое и кроткое лице, перемололось, и онъ могъ приподнести его имъ:

— Вс эти волшебныя сказки, легенды, которыми полны теперь книги — неужели же он тоже позволительныя вещи? Не написано разв: ‘каждое слово, выходящее изъ устъ твоихъ, должно быть правда?’

— Я радъ этому вопросу. Видите ли, съ нашими мыслями выходитъ тоже, что съ домами, въ которыхъ вы живете. Если бы домъ оказался для васъ на столько тснымъ, что вы бы съ трудомъ могли протянуть ноги и встать во весь ростъ, вы бы, я думаю, увеличили его! Поэзія расширяетъ и возвышаетъ наши мысли и этимъ самимъ подготовляетъ насъ къ той возвышенной жизни, къ которой ведетъ насъ вра.

— Но вдь романы говорятъ о вещахъ, которыя никогда не существовали, и поэтому они лживы? спросила Ранди съ нкоторымъ колебаніемъ.

— Да, но они часто знакомятъ насъ съ истиной лучше, чмъ то, что насъ окружаетъ, отвтилъ Одегардъ.

Вс посмотрли на него съ недовріемъ, а молодой человкъ тихо сказалъ:

— До сихъ поръ я не подозрвалъ, чтобы въ сказк о Сандрильон было больше правды чмъ въ томъ, что я вижу собственными глазами!

Вс робко засмялись на это.

— А вы убждены, что видите истину въ окружающемъ васъ?

— На столько, думаю, я свдущъ.

— Свдущіе люди видятъ еще меньше. Я говорю о тхъ вещахъ обыденной жизни, которыя приносятъ намъ съ собой горести и печали и которыхъ намъ, кажется, невозможно не знать. Неужели вы не испытали этого на себ?

Молодой человкъ ничего не отвтилъ, но куча шалей заколыхалась, и изъ-подъ нихъ раздался стонъ:

— О, да, и какъ часто!

— Совсмъ наоборотъ, если вамъ удалось прочесть исторію, на столько похожую на вашу жизнь, что она объясняетъ вамъ вашу собственную, не скажете ли вы про это повствованіе, что оно просвтило васъ, что оно дало вамъ счастье и силу понять многое, и что оно ясне для васъ, чмъ ваша собственная жизнь, которая казалась вамъ до того времени мрачной и непонятной?

— Я прочла однажды романъ,— сказала блондинка,— который доставилъ мн много огорченія, но за то, казавшееся мн невыносимымъ, сдлалось для меня почти отраднымъ.

Въ эту минуту снова заколыхались укутывавшія Ранди покрывала, и она проговорила робкимъ голосомъ:

— Да, женщина, оно бываетъ дйствительно такъ.

Но молодой человкъ не хотлъ согласиться съ этимъ:

— Возможно ли допустить, чтобы исторія Сандрильоны могла быть для кого нибудь полезной!

— Конечно, въ своемъ род, то, что забавляетъ насъ, иметъ большое обаяніе, а эта исторія въ забавномъ вид указываетъ намъ, какъ существо, которое въ глазахъ большинства людей представлялось лишеннымъ всякаго интереса, на самомъ дл полно достоинствъ, указываетъ также на то, что доброе сердце не пропадаетъ безъ помощи и что тотъ, кто усердно трудится, въ конц концовъ иметъ успхъ. Полезно ли, чтобы вс эти вещи занимали умы дтей и даже взрослыхъ?

— Но разв не предразсудокъ — врить въ существованіе фей и колдовства?

— Да кто васъ проситъ врить въ нихъ? Это просто фигуральная рчь.

— Но вдь намъ запрещены образа и символы, потому что они ничто иное, какъ дьявольскія навожденія.

— Неужели? Гд сказано объ этомъ?

— Въ библіи.

— Нтъ, это ошибка! воскликнулъ деканъ.— Въ библіи символическія изображенія можно встртить на каждой страниц. У насъ же самихъ въ церквахъ всюду образа на дерев, камн, полотн, и мы не можемъ представить себ Всевышняго, не прибгая къ живописи. Пойду дальше, самъ Спаситель пользовался видимыми образами. Не принималъ ли самъ Всемогущій Богъ различныхъ видовъ, когда являлся пророкамъ? Не появился ли онъ Аврааму въ Мамбрейской долин подъ видомъ чужеземца и не раздлялъ ли съ нимъ трапезу? Если уже божество нисходитъ до того, что соглашается принимать различные виды и пользоваться наглядными изображеніями, то думаю, что человкъ и подавно можетъ длать тоже самое.

Не возможно было присутствующимъ не соглашаться со всмъ этимъ, но Одегардъ всталъ и тронулъ декана слегка за плечо:

— Благодарю васъ. Вы почерпнули изъ библіи полновсное доказательство тому, что драматическое искусство вещь позволительная.

Деканъ остановился въ испуг, струя табачнаго дыма, наполнявшаго его ротъ, вылетла сама собой.

Одегардъ направился къ куч шалей и нагнулся, но ему не удалось разглядть лице.

— Нтъ ли еще вещей, которыя вы бы пожелали разъяснить?— спросилъ онъ.— Мн кажется, вы много думали.

— Да поможетъ мн Богъ!… По моему, мысли у меня совсмъ нехорошія…

— Въ первые дни обращенія такъ поражаешься его чудесами, что все кажется безполезнымъ и негоднымъ. Мы похожи на любовниковъ, которые только и мечтаютъ, что о свиданьи со своей возлюбленной.

— Да, но посмотрите на первыхъ христіанъ, они во всхъ случаяхъ должны служить намъ примромъ.

— Нтъ, ихъ тяжелое положеніе среди язычниковъ не похоже боле на наше, у насъ другія требованія. Мы должны примнять христіанство къ жизни, какова она теперь.

— Но въ ветхомъ Завт столько вещей, которыя противорчатъ тому, на что вы указывали, сказалъ молодой человкъ.

Въ первый разъ онъ заговорилъ безъ горечи.

— Но слова т мертвы, ихъ значеніе прошло, какъ говоритъ апостолъ Павелъ: ‘мы слуги Новаго Завта, не буквы, а духа’ и дальше: ‘гд духъ Господа, тамъ и свобода’. ‘Все позволено, говоритъ онъ же, но не все полезно.’ Мы счастливы, что имемъ человка, жизнь котораго объясняетъ, то, что говоритъ апостолъ Павелъ, я разумю Лютера. Предполагаю, что вы согласны, что Лютеръ былъ настоящимъ, просвщеннымъ христіаниномъ? И что же? Его вра была врой радостной — врой Новаго Завта! Его мнніе было, что позади вры въ мрачной засад прятался самъ сатана. Объ искушеніяхъ онъ думалъ, что тотъ, кто меньше ихъ боится, меньше искушаемъ. Онъ пользовался всми способностями, какія имлъ отъ Бога, одинаково и тми, которыя вели къ веселью, какъ и другими, онъ понималъ жизнь не иначе, какъ во всей ея цлости. Хотите, я приведу вамъ примръ? Богобоязненный и ревностный Меланхтонъ писалъ однажды защиту чистой вры, и былъ настолько увлеченъ, что работалъ безъ отдыха, не отрываясь даже для обда. Лютеръ отнялъ у него перо. ‘Мы служимъ Богу не только трудомъ,— сказалъ онъ ему,— но и отдыхомъ и спокойствіемъ, для этого дана Богомъ третья заповдь, въ которой повелвается воскресное отдохновеніе.’ Кром этого Лютеръ въ своихъ рчахъ прибгалъ къ фигуральныммъ сравненіямъ, то шуточнымъ, то серьезнымъ, и былъ извстенъ своими остроумными, часто довольно дкими, насмшками. Онъ перевелъ на свой родной языкъ старыя народныя сказки, сказавъ въ своемъ предисловіи, что посл библіи, ни въ чемъ не было боле назидательныхъ примровъ, какъ въ этихъ сказкахъ. Онъ игралъ, какъ вамъ извстно, на гитар и распвалъ со своими дтьми и друзьями не только псалмы, но и свтскія псни, игралъ онъ также въ шахматы и позволялъ молодежи танцовать въ своемъ дом, требуя только одного — приличія. Послдователь Лютера, пасторъ оганъ Матезіусъ, громогласно съ кафедры расказывалъ о томъ, что теперь я сообщаю вамъ, призывая прихожанъ своихъ взять за руководство своему поведенію примръ великаго учителя.

— Ну, а теперь, друзья, я думаю, на сегодня довольно, сказалъ деканъ, вставая съ мста.

Вс также встали.

— Много назидательнаго было переговорено сегодня между нами, да благословитъ Богъ эти добрыя смена. Дорогіе друзья, вы живете совсмъ одиноко на высотахъ, гд холодъ изсушаетъ ниву чаще, чмъ градъ и буря. Ваши безплодныя поля не заслуживаютъ распахиванія, предоставьте ихъ снова контрабандистамъ и стадамъ. Умственная жизнь у васъ въ горахъ также бдна и невзрачна, какъ и растительность. Предразсудки раскинули свои тни, какъ т скалы, у подошвы которыхъ они появились на свт, затемняя все собою. Да просвтитъ и напутствуетъ васъ Всевышній. Благодарю друзья, за ваше посщеніе, ныншній день и мн принесъ много свта.

Онъ подалъ руку каждому изъ нихъ, даже и молодому человку, который дружески, но не поднимая глазъ, отвтилъ на рукопожатіе.

— Вамъ приходится переходить гору… Въ которомъ часу вы будете дома? спросилъ деканъ въ ту минуту, когда они собрались уходить.

— Какъ нибудь доберемся, — отвтилъ Ларсъ, — ночью выпало много снгу, и въ мстахъ, куда нагнало его втромъ, образовались сугробы.

— По истин сказать, друзья, вамъ длаетъ честь, что въ подобныхъ обстоятельствахъ вы приходите въ церковь. Да поможетъ вамъ Богъ благополучно вернуться къ себ!

Эрикъ спокойно проговорилъ:

Коль Богъ хранитъ меня среди житейскихъ битвъ,

Я не страшусь врага, интриги вроломной,

И сердце укрпивъ могуществомъ молитвъ,

Спокойно шествую моей дорогой скромной.

— Прекрасно сказано, Эрикъ, на этотъ разъ вы попали очень мтко.

— Подождите минутку, сказалъ Одегардъ, останавливая ихъ передъ уходомъ.— Весьма натурально, что вы меня не узнали, но я бы хотлъ разршить вопросъ: нтъ ли у меня здсь между Одегардами родственниковъ?

Вс обернулись, не исключая декана, который когда-то зналъ объ этомъ, но совершенно позабылъ.

— Меня зовутъ Гансъ Одегардъ и я сынъ Кнэда Ганса Одегарда, декана, того самого, который однажды ушелъ отъ васъ съ корзиной разнощика на спин.

— Боже всемогущій! Это былъ братъ мой!.. воскликнулъ пакетъ съ шалями.

Ганса окружили, но никто не въ состояніи былъ говорить.

— Значитъ, я жилъ у васъ, когда маленькимъ мальчикомъ ходилъ къ вамъ въ горы? спросилъ Одегардъ.

— Да, у меня.

— Вы одно время гостили и у меня,— сказалъ Ларсъ, — вашъ отецъ и я — двоюродные братья.

— Неужели вы маленькій Гансъ!.. Какъ скоро идетъ время! съ грустью сказала Ганди.

— А какъ поживаетъ Эльза?

— Вотъ и она сама, сказала Ганди, указывая на блдную блокурую женщину.

— Можетъ ли быть, чтобы вы были Эльза!— воскликнулъ онъ.— Въ то время у васъ, я помню, было сердечное горе, вы хотли выйти замужъ за здшняго скрипача, исполнилось ли ваше желаніе?

Никто не отвтилъ.

Хотя въ это время быстро наступили сумерки, но вс увидли, что Эльза вспыхнула какъ огонь, вс мужчины опустили глаза, за исключеніемъ молодаго человка, который пристально посмотрлъ на нее.

Одегардъ понялъ, что вопросъ его былъ неумстенъ, но деканъ пришелъ ему тотчасъ же на помощь:

— Нтъ, Гансъ — скрипачъ не женатъ. Эльза вышла замужъ за сына Ларса, но теперь она вдова.

Молодая женщина снова покраснла.

Молодой человкъ это замтилъ, и лице его приняло презрительное выраженіе.

— Вы, должно быть, много путешествовали, — сказала Ганди,— вы, какъ я слышала, ученый.

— Да, до сихъ поръ я дйствительно много путешествовалъ, но теперь хочу посидть на мст и заняться дломъ.

— Да, все такъ на свт! Одни могутъ разъзжать, набираться познаній, другимъ же суждено оставаться…

— Не легко подчасъ обработывать родную почву, и вотъ когда наконецъ находится между нами человкъ, способный помочь, онъ покидаетъ насъ, прибавилъ Ларсъ.

— Каждый долженъ слдовать своему призванію,— сказалъ деканъ,— оно не одинаково для всхъ.

— Господь властенъ соединять разлученныхъ,— сказалъ Одегардъ.— Труды моего отца съ божьей помощью послужатъ вамъ на томъ свт.

— Да, это весьма возможно,— кротко замтила Ганди,— но какъ бываетъ томительно ожиданіе!… Оно продолжается иногда такъ долго!

Посл этого они разстались.

Деканъ подошелъ къ окну, Одегардъ къ другому, и оба стали смотрть имъ въ слдъ.

Имъ предстояло перейти гору.

Молодой человкъ шелъ послднимъ.

Одегардъ узналъ, что онъ былъ горожанинъ, кидался на многое, но потерплъ во всемъ неудачу и кончилъ тмъ только, что поставилъ себя въ непріязненныя отношенія къ сосдямъ.

Онъ считалъ себя призваннымъ на какое-то великое дло — вроятно сдлаться апостоломъ, но къ всеобщему удивленію, онъ поселился въ ихъ округ, какъ говорили, изъ любви къ Эльз.

У него была огненная душа, перенесшая уже много разочарованій и которую ожидали еще впереди многія другія.

Удалявшаяся группа людей виднлась на откос горы, крыша дворовыхъ строеній не закрывала ихъ боле. Они взбирались медленно, то исчезая за деревьями, то снова обрисовываясь на открытомъ мст, и поднимались все выше и выше.

На глубокомъ снгу не видно было тропинки, и въ этой ледяной пустын имъ единственнымъ путеводителемъ были деревья.

Издали верхушки крышъ, засыпанныя снгомъ, указывали на мста, гд находились ихъ жилища.

Изъ залы послышалась прелюдія, и затмъ псня, начинавшаяся словами:

Весн, весн, стихи я посвящаю,

Ея расцвтъ встрчаетъ пснь моя,

И яркій блескъ ея зари прекрасной

Съ надеждою соединяю я….

XI.
Помолвка.

Съ этого дня деканъ рдко сходился съ обитателями пасторскаго дома, происходило это отчасти отъ того, что его поглощали занятія, связанныя съ приближеніемъ рождественскихъ праздниковъ, но еще боле потому, что ему трудно было ршить, можетъ ли истинный христіанинъ одобрить драматическое искуство.

Одинъ видъ Петры погружалъ его въ глубокія размышленіи.

Между тмъ, въ то время, какъ деканъ оставался въ своей комнат, работая надъ новою проповдью или же размышляя надъ христіанскою моралью, Одегардъ проводилъ свое время между двумя молодыми двушками, которыхъ онъ невольно постоянно сравнивалъ.

Петра сверкала остроуміемъ и никогда не была одинакова, тотъ, кто хотлъ прослдить за нею, былъ въ постоянномъ возбужденіи, какъ бываетъ съ читателемъ, когда у него интересная книга.

Сигнія, наоборотъ, производила умиротворящее вліяніе своей женственною граціей и кротостью. Движенія ея никогда не были порывисты, они свидтельствовали о спокойствіи духа.

Голосъ Петры имлъ всевозможные переливы, отъ низкихъ до высокихъ.

Голосъ же Сигніи, звуча особенною прелестью, не былъ однако подвижнымъ, одинъ деканъ, по ясновиднью нжнаго отца, схватывалъ его мельчайшія измненія.

Вс мысли и заботы Петры были обращены на одинъ предметъ, ее мало занимали другіе интересы и занятія.

Сигнія напротивъ принимала участіе во всемъ и въ каждомъ и посвящала себя то одному, то другому, не давая итого никому чувствовать.

Когда Одегардъ говорилъ съ Петрой о Сигніи, онъ зналъ заране, что та отвтитъ ему цлымъ потокомъ горячихъ жалобъ, съ другой же стороны, Сигнія рдко распространялась на счетъ Петры.

Молодыя двушки часто и свободно болтали между собою, но разговоръ ихъ теперь вертлся постоянно на отвлеченныхъ предметахъ.

Одегардъ былъ многимъ обязанъ Сигніи, благодаря только ей, онъ сдлался, какъ онъ выражался, ‘новымъ человкомъ’.

Первое письмо Сигніи, которое онъ получилъ въ то время, когда душа его была глубоко поранена, произвело на него впечатлніе нжной руки, притронувшейся до больнаго мста.

Она самымъ сочувственнымъ образомъ описывала ему пріздъ къ нимъ Петры, непонятой и оскорбленной, кротко, но убдительно доказывала ему, что случай, приведшій Петру къ нимъ въ домъ, былъ ничто иное какъ предопредленіе божіе, и что ничто ‘не было порвано безвозвратно’, все это произвело на Одегарда впечатлніе отдаленнаго призыва, который слышится заблудившемуся въ лсу человку!

Письма Сигніи стали сопровождать его въ его путешествіяхъ и сдлались для него руководителями.

Ея намреніе, во всемъ, что она писала, было — снова заключить Петру въ объятія Одегарда, но она достигла совершенно противуположнаго результата, потому что изъ ея писемъ Одедардъ угадалъ артистическую натуру Петры, этотъ главный исходный пунктъ, котораго онъ искалъ такъ долго и тщетно, былъ найденъ и ясно опредленъ Сигніей, нисколько не подозрвавшей этого, какъ только было сдлано имъ это открытіе, онъ понялъ ихъ общую ошибку, и это дало ему новый интересъ въ жизни.

Онъ тщательно избгалъ говорить Сигніи о томъ, что открыли ему ея письма.

Первое слово въ этомъ вопрос принадлежало самой Петр, а не тмъ, которые ее окружали, иначе оно могло быть преждевременнымъ.

Это подготовительное время было зарей ея артистической натуры.

Теперь оставалось сосредоточить и согласовать вс эти способности, иначе все могло бы оказаться только поверхностнымъ, и сама жизнь ея — выйти искуственной, необходимо было, для того чтобы помшать ей слишкомъ рано пойти по этому пути, молчать какъ можно дольше и даже до извстной степени противодйствовать ей.

Остановившись на этомъ ршеніи, онъ и не замтилъ, какъ Петра снова овладла его душой, съ тою только разницей, что на этотъ разъ его интересъ къ ней не имлъ личнаго характера.

Онъ сталъ внимательно всматриваться въ искуство и артистовъ, преимущественно въ актеровъ.

Онъ узналъ подробности, способныя навести на добраго христіанина ужасъ, кром того, онъ увидлъ везд злоупотребленія.

Но не встрчалъ ли онъ того же самого всюду? Не случались ли они разв въ самой церкви? Неужели же чрезъ то, что есть недостойные служутели алтаря, возложенная на нихъ миссія не останется священной до окончанія міра?

Если правда и добродтель укрпляются и воодушевляется поэзіей, то почему, театръ не можетъ служить для распространенія свта?

Понемногу онъ все боле и боле укрплялся въ этой мысли. Онъ замчалъ по письмамъ Сигніи, что Петра быстро развивалась и что Сигнія была какъ бы создана для ея поддержки.

Теперь онъ вернулся для того, чтобы встртиться съ этой Филгіей {Добрый геній скандинавской мифологіи.}, которая не подозрвала, чмъ она сама сдлалась.

Но онъ вернулся также, чтобы повидаться съ Петрой.

Какъ она много выиграла за это время!

Теперь недоразумнія кончились, и они могли свободно разговаривать между собою. Какое это было облегченіе для обоихъ! Имъ незачмъ было возвращаться къ прошедшему.

Вскор мирная жизнь ихъ была нарушена пріздомъ изъ города гостей званыхъ и незваныхъ.

Дло теперь стояло такъ, что самаго легкаго счастливаго случая было достаточно для того, чтобы разогнать тучи, съхавшіеся гости были этимъ послднимъ толчкомъ.

По случаю ихъ прізда дали большой праздникъ.

Посл обда мужчины собрались въ кабинет декана, и разговоръ зашелъ о театр.

Въ то время, какъ одинъ епископскій капеланъ обратилъ вниманіе на ‘Опытъ о христіанской морали’, открытый на стол декана, глаза его упали на страшное слово ‘Театръ’.

Изъ этого произошелъ оживленный споръ, деканъ, который былъ отозванъ къ больному, вошелъ въ это самое время.

Онъ былъ очень серьезенъ, онъ отказался отъ ды, не принялъ участія въ разговор и только набилъ себ трубку и услся слушать другихъ.

Какъ только Одегардъ увидлъ декана слдящимъ за споромъ, онъ принялъ въ немъ также участіе, но долго напрасно старался не выходить изъ предмета диспута, потому что какъ только онъ прибгалъ къ примру для того, чтобы дополнить цпь доказательствъ, епископскій капеланъ тотчасъ же восклицалъ:

— Я это отрицаю.

И приходилось снова доказывать то, о чемъ уже говорилось, такъ что преніе только затягивалось.

Они уже перешли съ драматическаго искуства на искуство мореплаванія, съ котораго свернули на хлбопашество, но долго это не могло такъ продолжаться.

Одегардъ взялъ на себя предсдательство.

Тутъ было нсколько духовныхъ лицъ и одинъ капитанъ, низенькій смуглый человкъ, чрезвычайно толстый, съ ножками кузнечика, которыми онъ двигалъ какъ барабанными палочками. Одегардъ предоставилъ слово капелану для того, чтобы дать ему высказать вс его предубжденія противъ театра.

— Лучшіе люди даже языческаго міра не одобряли драматическаго искуства,— произнесъ тотъ наставительнымъ тономъ.— Платонъ былъ убжденія, что театръ развращаетъ нравы. Аристотель держался того же мннія. Правда, говорятъ, что Сократъ удостоилъ своимъ присутствіемъ нсколько драматическихъ представленій. Но что это доказываетъ? Осмлится ли кто нибудь утверждать, что Сократъ поощрялъ вообще театръ? Я съ своей стороны положительно это отрицаю. Я не колеблюсь даже утверждать противное. Мало ли приходится видть вещей, которыхъ не одобряешь? Первымъ христіанамъ было внушено остерегаться зрлищъ… Прочтите Тертуліана. Поздне, въ наши вка, снова возникали театры, но добрые христіане всегда говорили и писали противъ нихъ. Я могу назвать вамъ Спенера и Франке и сослаться на такаго моралиста, какъ Шварцъ. Могу также указать на Шлейермахера.

— Слушайте! Слушайте! воскликнулъ капитанъ, которому послднее имя оказалось знакомымъ.

— Послдніе два допускаютъ драматическую поэзію, Шлейермахеръ говоритъ даже, что въ своемъ кругу, между любителями, можно и сыграть хорошую пьесу, но онъ осуждаетъ актеровъ по профессіи. Театръ, какъ профессія, служитъ поводомъ къ большому соблазну для христіанина и поэтому должно избгать его. Не соблазнъ ли онъ и для зрителей? Быть растроганнымъ притворными страданіями, взволнованнымъ выдуманными геройскими добродтелями, все то, отъ чего можно избавиться при чтеніи, становится опаснымъ со сцены, сцена ослабляетъ энергію и силу человка, унижаетъ умъ, возбуждаетъ стремленія къ пустымъ зрлищамъ и свтской музык, которая поддерживаетъ болзненное воображеніе. Не правъ ли я? Кто люди, посщающіе театръ? Люди, нуждающіеся въ развлеченіяхъ, сибариты, отыскивающіе волнующихъ впечатлній, пустые, тщеславные, желающіе только показать себя, мечтатели, убгающіе отъ настоящей жизни, которой они боятся посмотрть въ глаза. За кулисами царствуетъ порокъ, не меньше его и въ самой зал. Я не знаю ни одного настоящаго христіанина, который бы не согласился со мною.

Въ ту минуту, когда онъ закончилъ такимъ образомъ свою рчь, капитанъ воскликнулъ.

— Ей Богу я перепуганъ! Неужели же каждый разъ, когда я бывалъ въ театр, я бросался въ такой ужасный вертепъ? Въ такомъ случа… чтобъ меня ч…

— Фи! капитанъ,— воскликнула молоденькая двочка, вошедшая незамченной въ комнату,— можно ли ругаться! Или вы хотите попасть въ адъ?

— Конечно, конечно не слдуетъ, дитя мое!

Тутъ заговорилъ Одегардъ:

— Платонъ приводилъ т же доводы противъ театра, какъ и противъ поэзіи, мнніе Аристотеля сомнительно, мы его оставимъ въ сторон. Что касается до первыхъ христіанъ, они прекрасно длали, что держали себя подальше отъ языческихъ зрлищъ, поэтому я также оставлю ихъ въ поко. Я вполн понимаю, что строго относящіеся къ вр христіане могутъ имть сомннія на этотъ счетъ… Я самъ имлъ ихъ. Но если вы согласитесь со мною, что поэтъ иметъ право написать драму, то изъ этого слдуетъ, что актеръ можетъ сыграть ее, потому что поэтъ, писавшій ее со всмъ жаромъ души и ума, не игралъ ли онъ ее въ одно и тоже время мысленно? А намъ извстно чрезъ слова самого Спасителя, что гршить можно также мыслями, какъ и словами. Шлейермахеръ, говоря, что играть можно только въ своемъ кружк, какъ бы говоритъ этимъ, что мы должны пренебрегать способностями, данными намъ самимъ Богомъ. Притомъ же не проходитъ дня безъ того, чтобы каждый изъ насъ не игралъ какой нибудь роли. Вообразите себ, что мы пригласили кого нибудь для развлеченія или же, серьезно или шутя, высказывали мнніе, которое не наше? Ну, у нкоторыхъ способность эта преобладаетъ, если они оставляютъ ее безъ развитія, это ихъ вина, потому что тотъ, кто не слдуетъ своему призванію, длается неспособнымъ ни на что другое, становится нершительнымъ, колеблющимся и подпадаетъ искушенью скоре, чмъ подпалъ бы, если бы пошелъ по предназначенному ему пути. Когда трудъ и воля идутъ за одно, много опасностей устранено отъ человка. Но многіе утверждаютъ, что искушеніе находится въ самомъ призваніи. Всякій конечно можетъ имть свое мнніе на этотъ предметъ, для меня лично нтъ призванія, которое бы больше вело къ соблазну чмъ въ тхъ случаяхъ, когда человкъ доволенъ собою, думая, что онъ призванъ быть исполнителемъ божественной миссіи, когда считаютъ себя преисполненнымъ вры, потому только, что проповдуютъ ее другимъ. Чтобы выразиться ясне, я не знаю призванія, въ которомъ было бы боле самыхъ страшныхъ искушеній, какъ въ призваніи пастора.

Эти слова были встрчены смшанными восклицаніями:

— Я не согласенъ съ этимъ!

— Онъ правъ!

— Слушайте!

— Повторяю вамъ, что я отрицаю это!

— А я увряю васъ, что это такъ и пр. и пр.

— Вотъ ужъ никогда не подумалъ бы я, что опасне быть пасторомъ, нежели актеромъ! воскликнулъ капитанъ.

Смхъ и крики раздались изъ разныхъ концевъ залы.

— Нтъ, онъ никогда не говорилъ этого!

— Какъ! Чтобъ меня ч… началъ было капитанъ.

— Послушайте капитанъ,— сказала опять маленькая двочка — увряю васъ, что за вами придетъ дьяволъ и унесетъ васъ съ собой.

— Да, да это очень можетъ быть, милое дитя, но…

Одегардъ снова заговорилъ:

— Искушеніе льстить чувствамъ глазами и воображеніемъ, брать на себя добродтели другихъ и выставлять себя на показъ для общаго поклоненія, существуетъ также и въ церкви.

Тутъ смшанные возгласы увеличились, въ то же время, какъ и шумъ.

Но дамы не могли боле слышать весь этотъ гамъ, не по желавъ узнать его причину.

Дверь тихонько пріотворилась, и Одегардъ замтилъ Петру, онъ возвысилъ голосъ, когда сталъ продолжать:

— Конечно въ театр можно увидть много такихъ, которые, проливая тамъ ненужныя слезы, бгутъ затмъ въ церковь и приносятъ съ собою туда слезы зловредныя, первыя также достойны презрнія, какъ и вторыя. Есть также множество болтуновъ, которые были бы боле чмъ безполезны во всякой другой профессіи, но которые, какъ актеры, служатъ по крайнй мр вмсто живыхъ объявленій. Тмъ не мене нельзя отрицать, что жизнь актера также полна опасностей, какъ жизнь мореплавателя. Подумайте о минут передъ выходомъ его на сцену, не есть ли это моментъ страшнаго душевнаго безпокойства? Передъ нимъ полная неизвстность. Часто онъ оружіе въ рукахъ божіихъ, слдовательно, онъ въ глубин своей души носитъ убжденіе въ своей слабости вмст съ великими упованіями и врой въ милосердіе божіе, а намъ извстно, что Спаситель былъ милостивъ къ смиренному мытарю и кающейся гршниц. Я вовсе не отношусь къ актерамъ съ такой снисходительностью, чтобы отпускать имъ вс ихъ прегршенія, напротивъ, чмъ боле я цню ихъ земное призваніе, такъ какъ истинныхъ актеровъ съ дарованіемъ немного, тмъ боле ставлю имъ въ укоръ, когда они увлекаются завистью и преходящими успхами. Но какъ нтъ актера, который не разъ испытанными разочарованіями не научился бы придавать мене цны восторгамъ и аплодисментамъ публики, даже и тогда, когда они кажутся вполн искренними, такъ точно и мы, видя ихъ ошибки и слабости, не имемъ ни малйшаго понятія о ихъ внутреннемъ мір, а вдь это составляетъ, самый главный вопросъ для истиннаго христіанина.

Многіе изъ присутствующихъ, имя что возразить, начали говорить, но музыка, послышавшаяся изъ гостиной, въ сопровожденіи начальныхъ словъ народной псни: ‘Когда мн было всего четырнадцать лтъ’, вызвала всхъ туда, такъ какъ пла Сигнія, а въ ея манер передавать народныя скандинавскія псни было такое совершенство, какое трудно объяснить словами.

Одна псня смнялась другою, и когда эти народныя мелодіи, истинные глашатаи души великаго народа, овладли всеобщимъ вниманіемъ, Одегардъ всталъ и обратился къ Петр съ просьбой прочесть имъ какую нибудь поэму.

Вроятно Петра ожидала этого, потому что она заране была вся красная отъ волненія.

Она однако поднялась съ мста и выступила впередъ, дрожа такъ сильно, что принуждена была опереться о спинку кресла. Вдругъ она сильно поблднла и начала {Въ подлинник эта поэма написана стихами.}:

‘Онъ стремился сдлаться доблестнымъ викингомъ, онъ хотлъ вступить въ борьбу съ бшеными волнами. Его мать была больна, отецъ старъ, и онъ одинъ могъ давать жизнь этому дому. Въ изумленіи спрашивалъ отецъ:— ‘Правда ли, что послдній сынъ мой такъ вздыхаетъ но морю и его бшенству’?

‘Сидя на берегу, онъ смотрлъ по вечерамъ на облака, бжавшія по черному небу, глаза его не покидали ихъ гигантскихъ фигуръ, они казались воинами, шедшими въ битву. Потомъ онъ дивился солнцу, золотившему міръ при своемъ пробуждевіи, оно было похоже на государя въ длинныхъ лучезарныхъ одеждахъ, окруженнаго величаво-гордымъ взоромъ.

‘Онъ блуждалъ вдоль береговыхъ утесовъ, онъ забывалъ время и мало работалъ, онъ слышалъ только волны, съ ревомъ разсказывавшія своему эхо про подвиги минувшихъ вковъ, созерцая страшную борьбу ихъ, онъ видлъ сдую пну, кипвшую, разносившуюся далеко-далеко… И это зрлище усиливало пылъ его сердца.

‘То было въ то время года, когда вселенная только что стряхнула съ себя оковы зимы. Весна пробуждалась. Тяжелый военный корабль, качаясь на океан, боролся съ соленой волною. Жалко было глядть на этого плнника, привязаннаго къ якорю, какъ томимое горе и страдающее существо, онъ судорожно мялъ свой звучный парусъ.

‘Матросы спали, не смотря на грозный шумъ волнъ, или, лежа на палуб, предавались оргіи. Вдругъ чей-то голосъ, долетая съ утеса, заговорилъ, всякое слово его дышало безуміемъ:— Почему боитесь вы двинуться въ путь? Волны высоки и гнвны. Когда смерть близка, надо радоваться. Гд руль? Я требую его!

‘Экипажъ сталъ смяться отъ всего сердца.— ‘Послушайте эту ворону!.. Въ чемъ онъ упрекаетъ насъ?’ И они снова взялись за стаканы и игру. Но онъ, вырвавъ на берегу утесъ кинулъ имъ въ безумныхъ, двоихъ раздавилъ онъ, матросы, выйдя изъ своего бездйствія, закричали и схватились за оружіе.

‘Копья и стрлы стали разскать воздухъ, какъ стая коршуновъ, жаждущихъ крови и полныхъ мрачной отваги. Стоя съ обнаженной головой, онъ издваіся надъ тяжелыми и учащенными ударами. И оттолкнувъ рукою угрожавшую ему стрлу, онъ крикнулъ:— Капитанъ, хочешь уступить мн твой корабль? Уступи, или будемъ драться, пока одинъ изъ насъ полетитъ въ воду.’

‘Въ отвтъ на это пронеслось въ воздух съ рзкимъ свистомъ копье и ранило молодаго человка въ лице. Онъ засмялся надъ раной и, вперивъ въ викинга пристальный взглядъ, вскричалъ:— Не выковано еще то желзо, укушенія котораго боюсь я, въ сверкающей Валгалл сегодня еще не ожидаютъ меня. Для тебя же, плавающаго уже давно, пристань, кажется, близка. Трепещи, трепещи!

‘Уступи же мн богатство, корабль, начальство, потому что моя кровь кипитъ, мое сердце неистово бьется…’ Капитанъ издали улыбался: — Ты, я вижу, дйствительно смльчакъ, или же къ намъ и служи въ моемъ экипаж, будь моимъ матросомъ! ‘Довольно оскорбленій! Я не преклоню головы ни предъ кмъ. Мое призваніе — повелвать, и я — членъ моего рода! Старикъ, уступи мсто молодымъ!’

‘И тогда онъ пошелъ вдоль утеса и, приближаясь, кричалъ:— Воины, которыми не владетъ любовь къ гнусному золоту, но которые хотятъ видть въ своемъ начальник пламенное сердце,— пусть въ этой борьб на смерть наиболе сильная рука докажетъ, кого изъ насъ двоихъ предпочитаетъ богъ войны, кто изъ насъ доблестне и могущественне?

‘При этихъ словахъ корсаромъ овладло бшенство, онъ кидается въ ревучія волны, онъ толкается о камни, онъ усердно борется, чтобы достигнуть скользкаго берега, онъ хватается за валуны, покрытые водорослями съ ихъ зелеными волосами, сильныя и молодыя руки моря кинули его на берегъ, вс сердца легко вздохнули.

‘Но капитанъ долго смотрлъ въ глаза своему сопернику. Онъ прочелъ въ нихъ то, что было въ его душ. Онъ понравился ему. Онъ почуялъ въ немъ смлаго человка. Наконецъ-то въ его враг не было ничего женскаго.— Оружія!— крикнулъ онъ своимъ людямъ — и пусть оба меча будутъ мои, я хочу, чтобъ мой собственный мечъ сразилъ меня и чтобъ онъ былъ поднятъ истиннымъ героемъ!

‘И тогда, подъ береговыми утесами, почти у самихъ скалъ, завязалась битва — долгая, кровавая и страшная, ревъ волнъ смшивался со звономъ скрещивавшихся мечей, и втеръ, на своихъ невидимыхъ крыльяхъ, разносилъ неясные звуки. Утесы, казалось, дрожали въ испуг, морской драконъ заржалъ отъ ужаса, потомъ замолчалъ… Все кончилось, ожидать было нечего…

‘Подъ утесомъ, на песк, у волнъ, лежалъ безжизненный трупъ корсара. И матросы, сильно встревоженные, сказали: — Нашъ великій атаманъ погибаетъ тамъ, одинокій, отъ руки этого волчонка!’ И кинувшись съ корабля, борясь съ бшеными волнами океана, они устремились на берегъ.

‘Но онъ, умирающій вождь, вдругъ приподнялся и слабымъ голосомъ заговорилъ со своими старыми товарищами: — Побда состоялась и сага кончается, когда сердце похолодло, храбриться нечего. Этотъ вождь желаетъ повелвать вами, воины, онъ хочетъ снова вступить въ борьбу съ непокорными волнами. Старость уступаетъ молодости!

‘Мрачно ожидали эти желзные пираты, а передъ ними дикое море рыдало свой вчный припвъ. Тогда вождь указалъ пальцемъ на побдителя своего рода, за трапезой Одина было уготовано ему мсто, и духъ его улетлъ на небо. Но молодой человкъ оставался тутъ — безстрашно и гордо опершись на мечъ старика, обагренный его кровью.

‘Вс глаза медленно навернулись къ нему, лице его горло огнемъ, съ вздымающеюся грудью, съ молніеносными взорами онъ прыгнулъ на утесъ, атакованный бурей:— Волны, насыпьте могильный холмъ храброму герою, котораго нтъ больше, чтобы увковчить его имя и его память, потому что онъ заслужилъ вчную славу!

‘— Но сегодня же вечеромъ мы должны ухать, нужно натянуть паруса по свжему втру. Опасность близка, и ея не мало, и не одно еще приключеніе предстоитъ намъ. Жизнь — безконечная битва, надо безостановочно идти впередъ, и лнивъ и жалокъ тотъ, кто въ виду могилы изнемогаетъ отъ горести!

‘И въ ту минуту, какъ стали спускаться ночныя тни, понеслась по волнамъ погребальная псня, протяжная какъ псня совы… Понеслась и мало по малу замерла надъ нмою могилой… Наступала зловщая ночь, послдніе лучи солнца окрашивали пурпуромъ на аломъ фон неба парусъ корабля, готовый раздуться и понести его по водной долин.

‘А онъ, горделивый юноша, стоялъ у руля, и его волосы разввались втромъ, бурнымъ втромъ. Корабль быстро летлъ къ берегу.— ‘Кто же это ведетъ судно?— спрашивали съ берега:— онъ разобьетъ его о скалы!’ Но глаза отца были пристально устремлены на сына съ смлымъ челомъ, и сердце его радостно билось.

‘Онъ весело улыбался озабоченному отцу издалека, съ волнъ морскихъ.— Я пріхалъ — промолвилъ онъ молящимъ голосомъ,— сказать теб: позволь мн быть господиномъ и повелителемъ дымящейся волны и укрощать ея бшенство, потому что моя душа жаждетъ бурной участи викинга, жаждетъ жизни на волнующемся мор!’

Петро читала дрожа, съ нкоторою торжественностью. Въ голос молодой двушки не было ни притязанья на эффектъ, ни тщеславія.

Вс оставались неподвижны, какъ будто вдругъ предъ ними очутился фонтанъ высоко бьющій, прозрачный, блестящій, играющій переломленными въ немъ цвтами радуги. Никто не говорилъ, никто не шевелился. Капитанъ не могъ выносить это дольше, онъ всталъ, запыхтлъ, потянулся и сказалъ:

— Ну, я тамъ не знаю, что длается съ вами, но если меня расшевелятъ такимъ манеромъ, чтобъ меня ч…

— Вы опять ругаться, капитанъ!..— сказала двочка, грозя ему пальцемъ,— вдь я же вамъ только что сказала, что если вы будете продолжать, чортъ васъ и унесетъ!

— Совершенно врно, дитя мое! Но все равно, пусть чортъ меня возьметъ, если я не спою патріотическую псню!

И онъ затянулъ такимъ потрясающимъ голосомъ, что можно было предположить въ его груди присутствіе органныхъ мховъ, остальные присутствующіе присоединились къ нему боле скромнымъ образомъ:

‘Отстаивать свою отчизну

Я буду до скончанья дней

И для ея защиты стану

Своихъ воспитывать дтей!’

Между тмъ, какъ они продолжали, Сигнія подошла къ Петр и увела ее въ кабинетъ декана.

— Нтъ,— сказала она,— вы меня побдили! Я не могу боле притворяться… Петра, будемъ снова друзьями!

— О, Сигнія, вы прощаете мн?

— Все, все!.. Не знаю, чего бы я не простила вамъ въ эту минуту. Петра, вы любите Одегарда?

— Сигнія!…

— Милая, я была убждена въ томъ съ той минуты, какъ васъ увидла, точно также какъ убждена, что онъ пріхалъ для…

Она остановилась.

— Все, что я длала въ эти послдніе годы для васъ и для него — длалось именно съ этой цлью. Мой отецъ раздлядъ мою увренность, Одегардъ вроятно говорилъ съ нимъ объ этомъ…

— Но, Сигнія.

— Тсъ!…

Она приложила палецъ къ губамъ Петры и убжала, ее звали, ужинъ былъ готовъ.

На стол стояло много явствъ, потому что деканъ въ этотъ день не обдалъ, но онъ, серьезный и спокойный, какъ будто не замчалъ, что онъ не одинъ, до той минуты, пока вс встали, чтобы выйти изъ столовой.

— Я имю объявить вамъ о предстоящемъ брак, вдругъ спросилъ онъ.

Вс посмотрли на молодыхъ двушекъ, сидвшихъ рядомъ и недоумвавшихъ — уйти имъ или остаться.

— Я имю объявить вамъ о предстоящемъ брак — повторилъ деканъ, такимъ тономъ, какъ будто ему было не совсмъ легко продолжать,— долженъ сознаться, что сперва онъ былъ мн не по сердцу.

Вс гости съ удивленіемъ посмотрли на Одегарда, удивленіе ихъ усилилось, когда они увидли, что молодой человкъ глядлъ на пастора совершенно спокойно.

— Говоря откровенно, я не находилъ избраннаго жениха достойнымъ невсты.

Тутъ гости почувствовали себя такъ неловко, что ни одинъ изъ нихъ не посмлъ поднять глаза, а такъ какъ молодыя двушки опустили ихъ съ самаго начала рчи декана, то онъ могъ обращаться только къ Одегарду, на лиц котораго выражалось самое невозмутимое спокойствіе.

— Теперь,— продолжалъ старикъ — теперь, когда я лучше узналъ того, кого она выбрала, взглядъ мой измнился, и если осталось у меня еще сомнніе, то больше на счетъ того, достойна ли она такаго могущественнаго и высокаго супруга. Ибо этотъ женихъ — искуство… великое драматическое искуство, а невста — Петра, милое дитя!… Дай Богъ вамъ быть счастливою! Я дрожу при мысли объ этомъ, но принадлежащіе другъ другу должны быть соединены. Да будетъ съ вами Господь, дочь моя!

Петра подбжала къ нему и кинулась въ его объятія.. Снова ссть за столъ не могли, и вс стали выходить. Петра подошла посл этого къ Одегарду, который отвелъ ее въ самый отдаленный уголъ комнаты. Онъ имлъ что-то сказать ей, но она его предупредила.

— Вамъ я обязана всмъ сказала она.

— Нтъ, Петра, я поступилъ относительно васъ, какъ поступилъ бы братъ. Я былъ не правъ, когда думалъ сдлаться больше брата, потому что если бы это случилось, вся ваша карьера была бы разбита…

— Одегардъ!…

Они пожали другъ другу руки, глядя другъ на друга, затмъ онъ далъ ей выйти и самъ удалился.

Петра упала въ кресло и плакала.

На слдующій день Одегардъ ухалъ.

Черезъ нсколько времени посл Рождества, Петра получила большой пакетъ, запечатанный казенною печатью, онъ встревожилъ ее, и она отдала его прочесть декану.

Бумага была отъ бургомистра ея города и заключала слдующее:

‘Педро Ольсенъ, вчера умершій, оставилъ слдующее завщаніе:

‘Все, оставляемое мною и подробная опись чего находится въ тетради, которую найдутъ въ шкапу моей комнаты, занимаемой въ дом дочери Гунлангъ Аамундъ, на холм, и отъ которой ключъ иметъ вышепоименованная Гунлангъ, я желаю — поколику сіе будетъ пріятно дочери Гунлангъ Аамундъ — завщать Петр, дочери вышепоименованной, дочери Гунлангъ Аамундъ, то есть въ томъ случа, если Петра удостоитъ вспомнить о больномъ старик, которому она сдлала много добра помимо своего вдома и котораго единственною радостью была она въ эти послдніе годы, что и побудило его дать ей въ замнъ того небольшое состояніе, которое онъ проситъ не отказать принять. Да сжалится Господь надо мною, бднымъ гршникомъ!

Педро Ользенъ’.

‘Беру смлость спросить васъ — сами ли вы извстите объ этой вол умершаго вашу матушку, или желаете возложить это на меня? Бургомистръ’.

Слдующая почта привезла письмо матери, написанное отцемъ Одегарда — единственнымъ человкомъ, которому она ршалась довряться въ то время.

Она писала, что согласна на условіе, поставленное Педро, т. е. открыть Петр, кто былъ Педро Ользенъ.

Эти новости и состояніе, которое она получала, произвели на Петру странное впечатлніе. Ей показалось, что все устроилось само собой и что это былъ для нея новый призывъ къ дятельности. Значитъ для нея и для удовлетворенія своихъ артистическихъ вкусовъ, Педро Ользенъ началъ зарабатывать деньги, играя на скрипк на свадьбахъ и праздникахъ, для этой же самой цли трудился его сынъ и его внукъ. Состояніе, хотя и небольшое, достаточно чтобы помочь ей и дать возможность достигнуть цли. Мысль яркая, какъ солнце, поднялась въ ней: мать ея можетъ теперь жить съ нею, она будетъ въ состояніи окружать ее постоянными радостями, воздать за все, полученное отъ нея. Петра писала каждый день матери длинныя письма, не ожидая на нихъ отвтовъ.

Когда же она ихъ получала, то испытывала огромное разочарованіе: Гунлангъ благодарила ее, но стояла на томъ, что каждой изъ нихъ лучше оставаться на своемъ мст.

Тогда деканъ общалъ написать ей, и когда Гунлангъ получила его письмо, она не могла упорствовать доле, она объявила своимъ морякамъ и сосдямъ, что изъ ея дочери выходитъ что-то знаменитое и что та требуетъ мать къ себ.

Тотчасъ же весь городокъ занялся этимъ вопросомъ, какъ какимъ нибудь важнымъ дломъ, его стали обсуждать на набережной, на судахъ, и во всхъ кухняхъ. Гунлангъ, которая до сихъ поръ никогда не вспоминала о дочери, не говорила теперь о ней иначе, какъ называя ея ‘дочь моя Петра’, какъ впрочемъ выражались и вс, окружавшіе ее.

Отъздъ Петры приближался, а Гунлангъ все еще не давала окончательнаго отвта, что приводило въ отчаяніе ей дочь.

Впрочемъ деканъ и Сигнія торжественно общали ей присутствовать при ея дебютахъ.

Снгъ началъ таять на скатахъ горъ, поля понемногу зеленли.

Оставалось нсколько дней до отъзда Петры, и она вмст съ Сигніей начала свои прощальные визиты къ сосдямъ и всмъ жившимъ поблизости пастырскаго дома. Однажды пришелъ крестьянинъ, который принесъ имъ извстіе, что Одегардъ находится на высотахъ въ Ойгард и намревается спуститься, съ тмъ чтобы провести нсколько дней въ пасторскомъ дом. Эта новость смутила молодыхъ двушекъ, и он прекратили свои визиты.

Когда пріхалъ Одегардъ, он нашли его веселе и счастливе, чмъ когда либо. Онъ разъзжалъ по сосднему округу съ цлью основать тамъ народную школу съ боле обширнымъ курсомъ, чмъ въ уже существовавшихъ тамъ, онъ намревался взять на себя въ первое время управленіе ею, до тхъ поръ, пока не найдетъ подходящаго учителя. Онъ надлялся быть въ состояніи основать впослдствіи еще нсколько школъ.

Такимъ образомъ, говорилъ онъ, онъ поквитается хоть отчасти за долги, которые надлалъ его отецъ по отношенію къ этому округу.

Отецъ его общалъ также пріхать и поселиться съ нимъ, какъ только у него будетъ отстроенъ домъ, построить его онъ намревался по сосдству съ пасторскимъ. Деканъ и Сигнія были въ восторг отъ перспективы имть его своимъ сосдомъ. Петра раздляла ихъ радость, хотя очень удивилась, что онъ именно избралъ для своего водворенія моментъ ея отъзда.

Деканъ пожелалъ причаститься со всми ими передъ отъздомъ Петры.

Поэтому послдніе дни были полны торжественнаго спокойствія, они даже говорили между собою въ полголоса.

Деканъ во время этихъ послднихъ дней не заговаривалъ съ Петрой, а только, проходя мимо ея, гладилъ ее по волосамъ.

Во время совершенія таинства, на которомъ не присутствовало никого, кром ихъ самихъ и церковнаго служителя, онъ обращался преимушественно къ ней, онъ говорилъ съ нею, какъ въ т вечера, которые они проводили вмст по праздникамъ.

— Скоро обнаружится, — сказалъ онъ,— насколько время испытанія, которое закончилось сегодня испрошеніемъ у Бога благословенія, послужило для крпкаго фундамента. Никто не можетъ быть вренъ себ, если берется не за свое излюбленное дло. Моя миссія — громко проповдывать истину и добродтель, кто служитъ истинно такъ, какъ того требуетъ это высокое назначеніе, удостоивается высшей награды. Богъ, часто пользовался для своихъ цлей орудіями недостойными, и мы въ нкоторомъ смысл вс недостойные, тмъ не мене, Всемогущій принимаетъ наши стремленія для пользованія ими. Но есть миссія, которая не рождается въ нашемъ воображеніи… Не попытаетесь ли вы ее исполнить, не захотите ли вы посвятить вашъ талантъ на благороднйшую цль, какой только можетъ достигнуть человчество?

Онъ нсколько разъ просилъ ее не забывать ихъ такъ какъ общность вры усиливаетъ и увеличиваетъ общность мыслей. Если ей случится впадать въ ошибки, у нихъ прежде всхъ она найдетъ прощеніе, если она не пойметъ, что поступаетъ дурно, они растолкуютъ ей это съ самымъ теплымъ участіемъ.

На слдующій день, за ихъ послднимъ обдомъ, деканъ простился съ Петрой самымъ дружескимъ образомъ.

— Я согласенъ съ вашимъ другомъ,— сказалъ онъ, что вы должны дебютировать какъ вы есть теперь и одн.

Въ борьб, которая предстояла ей, она, по его словамъ, могла считать себя счастливой, имя уголокъ съ друзьями, на которыхъ ей можно расчитывать и которые ежедневно будутъ молиться за нее и всегда готовы помочь ей въ нужд.

Попрощавшись съ Петрой, онъ протянулъ бокалъ Одегарду:

— Лучшій способъ любить другъ друга соединяться вмст для того, чтобы любить одно и тоже.

Конечно деканъ не имлъ ни малйшаго понятія, что именно заставило посл его тоста покраснть Сигнію, а за нею и Петру.

Молодыя двушки не могли бы отвтить, покраснлъ ли также Одегардъ, потому что об он не поднимали глазъ.

Но когда къ крыльцу были поданы лошади, и вс трое окружили молодую двушку и весь домъ сошелся около экипажа, Петра тихо прошептала, обнимая Сигнію въ послдній разъ:

— Я знаю, что получу скоро отъ васъ важныя извстія. Да благословитъ васъ Богъ!

Черезъ часъ Петра могла видть только верхушки крышъ, указывавшія на мсто, гд былъ домъ пастора.

XII.
Занавсъ поднимается.

Однажды вечеромъ, за нсколько дней до Рождества, вс мста въ столичномъ театр были заняты: въ этотъ вечеръ должна была дебютировать новая актриса, и о ней разсказывали чудеса.

Она вышла изъ народа, ея мать была бдная рыбачка, съ помощью людей, угадавшихъ ея дарованіе, она достигла своей цли.

До поднятія занавса въ зал было много толковъ. Одни говорили о дебютантк, что она въ дтств была самой отъявленной уличной повсой, что въ юные годы она обручилась съ шестью молодыми людьми заразъ и вела эти шесть интригъ въ продолженіе больше полугода, что затмъ полиція выслала ее изъ города, такъ какъ она своими скверными штуками довела чуть не до бунта все мирное населеніе. Странно, въ самомъ дл, какъ это директоръ театра позволилъ подобной женщин появиться передъ публикой!.. Другіе напротивъ утверждали, что во всемъ этомъ не было ни слова правды. По ихъ разсказамъ, будущая сценическая звзда воспитывалась съ десятилтняго возраста въ дом одного изъ бергенскихъ пасторовъ, двушка она милая и держитъ себя прекрасно, они ее знали давно, у нея вроятно большое дарованіе, потому что она очень хороша собой. Наконецъ были зрители, обладавшіе боле достоврными свдніями. И между ними во первыхъ — крупный торговецъ рыбой, Ингве Вольдъ, котораго знали вс.

Онъ случайно пріхалъ въ столицу по дламъ. Правда — такъ разсказывали его знакомые — гордая испанка, на которой онъ женился, превращала ихъ домъ въ такое жаркое мсто, что мужъ находилъ необходимыхъ отъ времени до времени путешествовать, чтобы освжаться. Въ этотъ вечеръ онъ занялъ самую обширную ложу въ театр и пригласилъ въ нее съ собою всхъ своихъ отельныхъ знакомыхъ, чтобы взглянуть на нчто ‘дйствительно дьявольское’. Онъ находился повидимому въ сильнйшемъ возбужденіи до той минуты, когда замтилъ… Неужели это дйствительно онъ?.. Въ одной изъ ложь и окруженный всмъ экипажемъ корабля сидлъ… да нтъ, это не онъ!.. онъ, онъ! Это дйствительно Гуннаръ Аскъ, который, благодаря деньгамъ своей матери, сдлался хозяиномъ корабля ‘Норвежская Конституція’, нагнавшаго при выход изъ гавани другой корабль — ‘Датская Конституція’. Этотъ послдній — по крайней мр, такъ показалось Гуннару — старался обогнать его, а онъ не могъ это позволить. И онъ распустилъ вс свои паруса, старая ‘Конституція’ затрещала, и въ результат вышло, что желая идти какъ можно ближе по втру, онъ прибилъ судно къ берегу въ мст, совершенно невозможномъ для пристани. И вотъ поэтому онъ находился въ столиц совершенно помимо своей воли, между тмъ какъ починяли ‘Норвежскую Конституцію’. Онъ встртилъ Петру, она сама подошла къ нему и съ тхъ поръ такъ привтливо обращалась съ нимъ, что онъ не только пересталъ сердиться на нее за прошлое, но даже отзывался о себ, какъ ‘о самой глупой треск, какая когда-либо была вывезена изъ ихъ города’, за то, что онъ хоть на одну минуту могъ вообразить себя достойнымъ ‘подобной двушки’. Въ этотъ вечеръ онъ цною золота добылъ билеты для себя и всего своего экипажа, намреваясь угощать своихъ людей въ каждомъ антракт, а моряки, которые вс были земляками Петры и всегда встрчали радушный пріемъ въ трактир ея матери, этомъ земномъ раю, чувствовали, что честь Петры была и ихъ собственная честь, поэтому они и ршили аплодировать такъ, какъ никто не аплодировалъ до нихъ.

Въ партер усматривался кустарникъ волосъ декана. Старикъ былъ спокоенъ, онъ поручилъ Петру Всемогущему. Около него помщалась Сигнія… въ то время Сигнія Одегардъ. Ея мужъ, она и Петра недавно вернулись изъ трехмсячнаго путешествія за границу. Сигнія повидимому была счастлива и улыбалась Одегарду. Между ними сидла женщина съ блоснжными волосами, увнчивавшими ея смуглое лицо, она была выше окружавшихъ ее, и ее можно было видть со всхъ концовъ залы. Вс бинокли скоро направились на нее, потому что это была, какъ говорили въ публик, мать молодой актрисы.

Сильное впечатлніе, которое она произвела, служило залогомъ успха ея дочери. Она не видла ничего и никого, она не обращала вниманія на происходившее вокругъ нея, она пріхала сюда только для того, чтобы взглянуть, хорошо ли отнесутся къ ея дочери.

Время проходило, разговоры мало по малу поглощались интересомъ, одушевлявшимъ всхъ зрителей.

Раздался глухой грохотъ барабановъ, за ними заиграли рожки и другіе духовые инструменты. Началась увертюра. Давали ‘Аксель и Вальборгъ’ Оленшлегера, и Петра пожелала, чтобы была сыграна именно эта увертюра.

Стоя за кулисой, она слушала, передъ занавсомъ вс т изъ соотечественниковъ ея, которымъ удалось добыть себ мсто, ждали, затаивъ дыханіе. Они дрожали отъ ожиданія, что черезъ нсколько минутъ развернется передъ ними геніальное дарованіе, имъ принадлежавшее… Казалось, что этотъ часъ былъ собственностью каждаго изъ нихъ… Въ подобныя минуты много молитвъ летитъ къ небу, летитъ даже изъ тхъ сердецъ, которыя молятся не часто.

Увертюра постепенно замирала, въ мелодіяхъ царило безмятежное спокойствіе, он смшивались между собой, какъ пылинки въ солнечномъ луч.

Музыка прекратилась. Полное молчаніе водворилось въ зал… Занавсъ поднялся…

‘Изящная Литература’, No 7, 1883

Дочь Рыбачки.

I.Семья.

II.Школа.

III.Конфирмація.

IV.Поклонники.

V.Несчастія.

VI.Изгнаніе.

VII.Честолюбіе.

VIII.Новые Друзья.

IX.Тайна.

X.Диспутъ.

XI.Помолвка.

XII.Занавсъ поднимается.

Читайте также:

I.
Семья.

II.
Школа.

III.
Конфирмація.

IV.
Поклонники.

V.
Несчастія.

VI.
Изгнаніе.

VII.
Честолюбіе.

VIII.
Новые Друзья.

IX.
Тайна.

X.
Диспутъ.

XI.
Помолвка.

XII.
Занавсъ поднимается.