М. О. Меньшиковъ.
КРИТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія М. Меркушева. Носкій пр., No 8.
1899.
Добрый юморъ.
Добрый юморъ.
П. Е. Накрохинъ. ‘Идилліи въ проз’. Спб. 1899 г. Ц. 1 р.
Добрый юмор, Меньшиков Михаил Осипович, Год: 1899
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Вотъ книга, отъ которой ветъ ароматомъ истиннаго таланта. Съ первой страницы она захватываетъ ваше вниманіе и увлекаетъ въ свою внутреннюю жизнь, глубокую и разнообразную, волнуя васъ свжестью впечатлній то трагическихъ, то нжныхъ, проникнутыхъ тонкимъ и благороднымъ юморомъ. Разъ вы открыли эту изящную книжку, вы не оторветесь отъ нея, она изъ тхъ рдкихъ книгъ, которыя вспоминаешь какъ хорошее событіе, которое хочется еще разъ пережить. П. Е. Накрохинъ не пользуется широкой извстностью {Замтка эта появилась въ 13 No ‘Недли’ за 1899 годъ, но съ тхъ поръ, лишь только, книга г. Накрохина появилась въ публик, авторъ ея встртилъ рдкое по единодушію признаніе въ критик, какъ крупный и симпатичный талантъ.}, онъ крайне рдко появляется въ печати и пишетъ небольшіе по объему разсказы и на темы совсмъ не модныя. Немудрено, что наша журнальная критика, какъ ни славится она своею зоркостью, вкусомъ и справедливостью, — не замтила первыхъ дебютовъ автора ‘Идиллій’. Теперь передъ нами уже не случайные разсказы, а цлая ихъ книга, не замтить которую невозможно.
Въ ‘Идилліяхъ’ г. Накрохина десять разсказовъ, самые маленькіе занимаютъ всего нсколько страничекъ. Я уже писалъ какъ-то, что не безъ глубокихъ внутреннихъ основаній самые талантливые беллетристы нашего времени не пишутъ большихъ романовъ, или, по. крайней мр, не имъ обязаны своей славой. Въ эпоху промежуточную, на перелом вка, на развалинахъ древней, вками слагавшейся культуры трудно написать романъ — произведеніе всегда историческое, охватывающее все зданіе общественности, какова-бы она ни была. Разъ нтъ опредленнаго быта, нтъ культа, нтъ общественности органической — нтъ и зданія жизни, а есть лишь обломки чего-то цлаго. Вопреки принятому мннію, будто нашихъ молодыхъ беллетристовъ удерживаетъ отъ написанія большого романа отсутствіе таланта, я думаю, что ихъ удерживаетъ присутствіе его: именно дарованіе, которое есть искренность, подсказываетъ имъ, насколько была-бы искусственна въ наше время широкая распланировка жизни и какъ это было-бы непохоже на дйствительность. Конечно, еще есть возможность вытащить на сцену влюбленныхъ героевъ и заставить ихъ на протяженіи тридцати печатныхъ листовъ продлать полагающіяся въ этомъ случа безумства, но вс-же, кром плохихъ беллетристовъ и начинающихъ читателей, чувствуютъ, что это надоло, что все это избито и по природ своей не особенно прилично. Талантамъ хочется иного содержанія, ихъ интересуютъ иные мотивы: пусть эти мотивы будутъ не длинные, не огромные, но лишьбы естественные и натуральные. Таланты чувствуютъ, что даже въ художественныхъ, хорошихъ романахъ есть много лишняго, придланнаго, присочиненнаго или такого, о чемъ лучше было-бы предоставить догадаться самому читателю. И вотъ они пишутъ, какъ Мопассанъ, Чеховъ, Киплингъ,— маленькія картинки жизни, какъ-бы афоризмы въ образахъ, умя сказать въ нихъ не меньше, чмъ прежніе писатели въ увсистыхъ произведеніяхъ.
П. Е. Накрохинъ пишетъ небольшіе разсказы, но много говорящіе. Онъ назвалъ книгу ‘идилліями’, и если хотите, это не ироническое названіе. Не ищите здсь, конечно, аркадскихъ пейзажей, пастушковъ и пастушекъ, не ищите счастья золотого вка среди цвтущей природы и невинныхъ нравовъ. Герои г. Накрохина большей частью — городскіе люди, жизнь которыхъ протекаетъ въ темныхъ квартирахъ, среди грохота улицъ и вчнаго ихъ движенія. Это люди — не большого и даже не средняго круга, это люди чаще всего ‘маленькіе’, обойденные судьбой, попавшіе подъ ея колеса или забрызганные ихъ грязью. Калка-странникъ, видящій карьеру въ томъ, чтобы попасть куда-нибудь въ больницу, въ тюрьму — куда угодно, лишь-бы не умереть съ голода, дворники и татары, мечтающіе разжиться на веревк повшеннаго, подростокъ-‘барышня’ изъ мщанской семьи и интеллигентъ, пытающійся соблазнить ее, мелкій пьяница-артистъ съ великодушною душой, швея-проститутка, оберъ-офицерскій сынъ, жизнерадостный бухгалтеръ и мрачный экзекуторъ, маленькіе карьеристы, входящіе въ столицу и исходящіе въ чаяніи золотого счастія, маленькіе самородки, изъ подонковъ жизни стремящіеся подняться къ знанію, захолустный чиновникъ, заживо превратившійся въ мумію, захолустный ссыльный, выброшенный изъ богатой, культурной жизни на дальній сверъ, хорошій юноша изъ духовенства, мечтающій о монашеств и попавшій въ самомъ монастыр въ сти стихійныхъ, жаждущихъ счастья силъ. Всхъ героевъ ‘Идиллій’ не перечтешь, ихъ очень много, ихъ цлая толпа, очерченная тонко и художественно. Жизнь всего этого ‘незначительнаго’ народа полна грезъ, полна самыхъ сказочныхъ надеждъ, которыя, конечно, разсиваются какъ легкій дымъ, много острой горечи и даже ужаса въ ихъ необезпеченности, но ихъ спасаетъ чудесная черта — какая-то невинность души, дтскость, позволяющая имъ утшаться быстро — почти безъ причины и приходить въ искреннюю радость отъ ничтожнаго намека на счастье. Это попорченные, помятые люди, павшіе до подонковъ и потому смиренные, а смиренные уже въ сердц своемъ носятъ идиллію жизни, и этой идилліи свойственна своя поэзія, можетъ быть, настоящая поэзія бытія. У г. Накрохина нтъ лицъ трагическихъ, злобныхъ, гордыхъ, кром пьянства, у его героевъ нтъ страстей безумныхъ, влекущихъ къ преступленію, къ борьб. Его книга — поле жизненной битвы посл сраженія: вы не слышите ни грома торжествующей силы, ни побдныхъ маршей,— царитъ счастливая тишина и среди изувченныхъ труповъ подымаютъ голову раненые и трусы, полные счастья за свое спасеніе или хоть надежды на него. Вы скажете, они несчастны, но они далеки отъ этого мннія: въ самыя тяжкія минуты, когда, напр., голодный ребенокъ плачетъ на плеч у отца, ночуя съ нимъ въ пол за городомъ, выгнанные съ квартиры, является какой-нибудь выходъ — неважный выходъ воровство: но все-же родъ чуда, спасающаго, вновь становящаго человка на ноги. Тысячи перемнъ жизни, тысячи попытокъ и приключеній — и вы чувствуете, что вопреки ужасной видимости, эта жизнь интересна, что въ ней есть и смхъ, и теплыя слезы, и горячая любовь, и пылкія надежды,— словомъ, то, чего недостаетъ часто несравненно боле обезпеченной жизни. Въ этой потерянности существованія есть наконецъ та значительность, доходящая минутами до величія, которая свойственна трагедіи. Голодъ, пьяное безуміе, преступленіе, смерть — краски незаурядныя, и вы ясно видите, что эти бдняки исчерпываютъ если не положительную, то отрицательную полноту жизни: они все-таки живутъ, а не прозябаютъ. Г. Накрохинъ по какому-то необъяснимому художническому сочувствію беретъ для своихъ картинокъ богему, жизнь этого класса по самой сущности ея не лишена поэтической прелести, но, сверхъ того, вы чувствуете и въ отношеніи къ ней автора какое-то необыкновенно любовное, горячее участіе, безъ тни злобы или пренебреженія. Онъ относится къ этой растрепанной, опустившейся, заброшенной пород людей какъ къ дтямъ, зорко замчая на фон ихъ темныхъ сторонъ плнительныя черточки души наивной и при всемъ паденіи — чистой. Отсюда юморъ г. Накрохина — драгоцнная черта его таланта, сближающая его съ Диккенсомъ. Въ этомъ юмор нтъ и тни сарказма, злой насмшливости, — наоборотъ, какъ у Диккенса, вы чувствуете страшно много доброты въ томъ вниманіи, которымъ авторъ освщаетъ забавные моменты своихъ героевъ. Совершенно какъ мы смемся надъ любимымъ ребенкомъ, который скажетъ какую-нибудь наивность. Юморъ г. Накрохина до такой степени полонъ мры, до такой степени смягченъ сердечною нжностью, что никогда не вызоветъ глубокаго смха, вы чувствуете смшное, отраженное въ благородномъ созерцаніи, которое откликается лишь на лучшія стороны забавнаго: на т едва замтныя отклоненія красоты, которыя придаютъ ей жизнь и прелесть. Можно упрекнуть нашего автора въ нкоторомъ недостатк силы, захватывающей и волнующей, въ отсутствіи свойственной сил дерзости изображенія. Мы вс привыкли къ эффектамъ мощнымъ — у великихъ писателей и грубымъ — у малыхъ. Движенія мягкія и женственныя, грація изнженная намъ не обычны. Но таково уже свойство дарованія г. Накрохина, и какъ оригинальность, оно боле достоинство, чмъ недостатокъ. Это не безсиліе, а сила, обузданная до кротости — признакъ истиннаго аристократизма, какъ въ жизни, такъ и искусств. Изъ десяти разсказовъ г. Накрохина особенно замчательны семь, остальные — ‘Сказка и правда’, ‘Чиновникъ’, ‘Грезы’ — наброски, которые заслуживали-бы боле широкой обработки. Удивительной глубины разсказъ ‘Странникъ’, символъ пошатнувшагося на земл своей русскаго народа. Чрезвычайно интересны — ‘Талисманъ’, ‘Воръ’,— который безъ слезъ прочесть невозможно,— ‘Стихія’, ‘Толпа-именинница’.
Первая книга П. Е. Накрохина выдвигаетъ его въ рядъ самыхъ крупныхъ нашихъ художниковъ, я ставлю его рядомъ съ А. П. Чеховымъ (не сравнивая ихъ), и очень радъ, что мн первому приходится указать въ печати на этотъ большой талантъ.