Время на прочтение: 16 минут(ы)
ДОБРОЛЮБОВ, Николай Александрович [24.I(5.II).1836, Нижний Новгород — 17(29).XI.1861, Петербург] — критик, публицист, поэт, прозаик. Революционный демократ. Родился в семье священника. До 11 лет воспитывался дома (с 1844 г. занимаясь с семинаристом М. А. Костровым), затем учился в нижегородских духовном училище (последнем классе) и семинарии (1848—1853), где был одним из первых учеников. Склонность к критике обнаружил уже в семинарии: писал отзывы о прочитанных книгах (см.: Реестры читанных книг // Собр. соч.— Т. 8), сделал, по его словам, ‘первую пробу… критического таланта’ (8, 535) в суровой рецензии на стихи семинариста М. Е. Лебедева, помещенной в выпущенном Д. рукописном журнале ‘Ахинея’ (1850). Рано проявились в Д. и задатки ученого. Он увлекался фольклором: подготовил в 1853 г. статью ‘О некоторых местных пословицах и поговорках Нижегородской губернии’, тогда же составил список областных слов. Сочинял многочисленные стихи, часто подражая любимым поэтам (М. Ю. Лермонтову, А. В. Кольцову). Ранняя лирика Д. (1849—1853), подвергнутая им позднее жестокой критике, ценна как психологический портрет автора, один из сквозных ее мотивов — жажда полезной деятельности, омраченная скорбными предчувствиями (‘Надежды’, ‘Молитва за себя’, ‘Стремление вперед’). Дневник Д. (который он вел с 1851 г.) свидетельствует о его способности к редким по своей силе чувствам: юношеское обожание преподавателя И. М. Сладкопевцева, религиозный экстаз, сменяемый ‘сомнением о святой церкви и ее постановлениях…’ (8, 457). Но в выражении своих чувств (по воспоминаниям Лебедева, Сладкопевцева и др.) Д. был крайне сдержанным, застенчивым. Семинарское начальство отмечало его ‘послушание’, ‘усердие к церкви’, ‘неутомимость в занятиях’ (см.: Рейсер С. А.— С. 37, 39). В стихотворении ‘Сил молодецких размахи широкие!..’, написанном в 1861 г. и носящем явно автобиографический характер, Д. с грустью вспоминал: ‘С первых лет детства усвоил уроки я / Смиренномудрых начал’.
Выйдя из семинарии за год до ее окончания, Д. летом 1853 г. уехал в Петербург учиться в духовную академию (мечту об университете пришлось оставить из-за несогласия отца и недостаточности средств), но вместо нее поступил на историко-филологический факультет Главного педагогического института, на ‘казенный кошт’. Его письма к родным в первый институтский год радостны, исполнены студенческого энтузиазма. В 1854 г. Д. постигает тяжелый удар: смерть горячо любимой матери (от родов), случившаяся в марте, а в августе — смерть отца (эпидемия холеры). Это внезапное горе потрясло Д. и унесло остатки религиозной веры, ‘ожесточило …против той таинственной силы, которую у нас смеют называть благою и милосердною, не обращая внимания на зло, рассеянное в мире…’ (8, 464). Будучи первенцем в семье, Д. неустанно заботился о своих пяти сестрах (две умерли при его жизни) и двух братьях (со временем взял их к себе в Петербург). Зарабатывал уроками (сохранились интересные замечания Д. в тетрадях Н. А. Татариновой — см.: Литературное наследство.— М’ 1859.— Т. 67.— С. 223—258). В сентябре 1855 г. подал прошение о разрешении досрочного экзамена на звание старшего учителя, но продолжил учебу благодаря прежде всего хлопотам П. А. Вяземского (в то время товарища министра народного просвещения) по оказанию материальной помощи семье одаренного студента.
В институте Д. усердно, в особенности в первые годы, занимался славянской филологией, фольклором под руководством академика И. И. Срезневского (ранее учившего в университете Н. Г. Чернышевского). Уже имея опыт собирателя пословиц, Д. высказал по сборнику Ф. И. Буслаева ‘Русские пословицы и поговорки’ (1854) ряд критических замечаний: натяжки в мифологическом объяснении пословиц, причисление к ним книжных сентенций (‘Заметки и дополнения к сборнику русских пословиц г. Буслаева’). Изучал поэтику и ритмику былин, народных песен. Много времени и сил отдал кандидатскому сочинению ‘О древнеславянском переводе хроники Георгия Амартола’ (отмечено в отчете института в числе ‘замечательнейших’ — см.: Рейсер С. А.— С. 140), хотя узкоспециальная тема уже не удовлетворяла Д. Выполнил также ряд работ по классической филологии у профессора Н. М. Благовещенского: ‘О Виргилиевой ‘Энеиде’ в русском переводе’, ‘О Плавте и его значении для изучения римской жизни’, переводил Плавта. Изучая римскую литературу, полную заимствований у греков, сравнивал ее с русской и полемизировал со славянофилами: ‘…римская народность представляется нашему наблюдению только под призмою греческих форм’ (1, 317). Однако преподавание русской словесности — предмета ‘постоянной любви’ Д. (9, 145) — было плохо поставлено в институте и давало пищу лишь для сатиры (‘Заметки и размышления по поводу лекций Ст. Ис. <,Лебедева>,’).
‘Родина моей мысли’ (9, 282) — так Д. называл Петербург. В студенческие годы (1853—1857) сформировались его материалистические, революционно-демократические, социалистические взгляды. Мощным катализатором было чтение Л. Фейербаха, А. И. Герцена, Чернышевского, под новым углом зрения перечитывается В. Г. Белинский. Дневник Д. запечатлел стремительность его духовного роста и разрыва с прошлым. Доскональное знание им, ‘сыном священника’, взрастившего его ‘мира’,он расценивает как дополнительный стимул к борьбе со старыми понятиями (18 дек. 1855 г.): ‘…смело взглянувший на оставленный мною мир, увидевший все, что в нем было возмутительного, ложного и пошлого,— я чувствую теперь, что более, нежели кто-нибудь, имею силы и возможности взяться за свое дело…’ (8, 464). Под заглавием ‘Закулисные тайны русской литературы и жизни’ собирает и язвительно комментирует в 1855 г. факты, а также анекдоты, обличающие Николая I, высших чиновников. 15 января 1857 г. замечает о своих ‘последних целях’: ‘Я — отчаянный социалист, хоть сейчас готовый вступить в небогатое общество, с равными правами и общим имуществом всех членов…’ (8, 531).
От слов Д. быстро переходил к делу, часто подвергая себя риску. Завоевав уважение студентов в ходе их стычки с грубым инспектором в декабре 1854 г. (Д. написал и вместе с В. Тарановским подал жалобу директору института И. И. Давыдову), он быстро встал во главе кружка из 10—15 человек (М. И. Шемановский, И. И. Бордюгов, Б. И. Сциборский, Н. П. Турчанинов, П. И. Паржницкий и др.). Помимо борьбы с администрацией, унижавшей достоинство студентов и морившей их голодом (мишенью насмешек Д. надолго становится беспринципный Давыдов, в 1858 г. в ‘Колоколе’, No 23—24, был помещен памфлет Д. ‘Партизан И. И. Давыдов во время Крымской войны’), кружок занимался самообразованием. Была организована подписка на ведущие журналы, распространялись издания Вольной русской типографии в Лондоне. Выпускалась рукописная газета ‘Слухи’ (из ее вышедших с сентября по декабрь 1855 г., по-видимому, 19 номеров большинство подготовлены Д.), Перекликающаяся по содержанию с ‘Закулисными тайнами…’. ‘Слухи’ саркастически противопоставлялись Д. писаной, официальной истории: ‘Так называемое общественное мнение не есть ли выражение духа, направления и понятий народных в ту или другую эпоху? А ведь оно не записывается, потому что пишут только вещи неизвестные и интересные. <,…>, Не пишет же ведь никто трактатов о том, что человек имеет на руках по пяти пальцев, что Павел Петрович задушен и что Клейнмихель мошенник…’ (1, 109). Другими Смелыми сочинениями и одновременно поступками Д. были посланное по почте в редакции журналов (‘Отечественные записки’ и др.) и Н. И. Гречу Сатирическое стихотворение ‘На 50-летний юбилей его превосходительства Николая Ивановича Греча’ (декабрь 1854 г.), чей праздник Д. назвал ‘униженьем’ для русской литературы, письмо-памфлет к этому же адресату за подписью Анастасий (в переводе с греческого — воскресший) Белинский в связи с верноподданнической статьей Греча о смерти Николая I (февраль 1855 г.). В этом письме, многими положениями напоминавшем знаменитое письмо Белинского к Н. В. Гоголю от 3 июля 1848 г., давалась уничтожающая характеристика николаевского правления. Ходили в списках многие политические стихи Д., часто написанные по конкретному поводу: ‘Дума при гробе Оленина’ (Оленин — жестокий помещик, убитый своими крепостными), ’18 февраля 1855 года’ (дата смерти Николая I), ‘К Розенталю’ (Розенталь пытался поднять крестьян на восстание и был сослан в Сибирь) и др. (написаны в 1855—1856 гг.). Политическая лирика Д. замечательна реализмом, трезвостью мысли. Смерть Николая I не пробуждает в поэте особых надежд: ‘…Один тиран исчез, другой надел корону, / И тяготеет вновь тиранство над страной’ (’18 февраля 1855 года’). Казенному оптимизму и патриотизму противопоставляются позор Крымской войны, казнокрадство и беззаконие, судьбы ‘запрещенных’ поэтов, ‘в тюрьмах живыми схороненных / Или гниющих в рудниках…’ (‘Газетная Россия’, написано в конце 1855 г.). Помимо сочинения собственных стихов, Д. в эти годы с увлечением переводит Г. Гейне, ставшего его любимым поэтом: ‘Ни один поэт еще никогда не производил на меня такого полного, глубокого, сердечного впечатления’ (8, 553).
В июне 1857 г. Д. закончил институт, хотя он был первым по успехам, он был лишен золотой медали, но все же получил звание старшего, а не младшего учителя. При выпуске его энтузиазм пропагандиста и организатора подвергся серьезному испытанию: некоторые друзья порвали с ним отношения, поверив пущенной Давыдовым сплетне о высказанной ему Д. благодарности, впоследствии дружба возобновилась. В письмах к однокашникам, учительствовавшим в провинции по окончании института, Д. призывал к продолжению ‘честной деятельности’ (Шемановскому, 6 авг. 1859 г.— 9, 378), к распространению идей — ‘оснований’, на которых дружба ‘может быть крепче и чище, нежели просто по личным отношениям’ (Сциборскому, сентябрь 1859 г.— 9, 388).
Будучи еще студентом, Д. в 1856 г. дебютировал в журнале ‘Современник’ статьями ‘Собеседник любителей российского слова’ (No 8—9, далее указываются год и номер), где подробно разбиралась русская сатира XVIII в., и ‘Описание Главного педагогического института’ (No 8), содержащее под видом похвалы ядовитую характеристику Давыдовской казармы, обе были одобрительно замечены публикой. Во избежание осложнений при выпуске статья об институте была напечатана анонимно (ее авторство приписывали Чернышевскому), а ‘Собеседник…’ Д. подписал псевдонимом Н. Лайбов (соединение окончания имени и фамилии: Николай Добролюбов). В дальнейшем использовал также псевдонимы: -бое, Н. Александрович, Н. Турчинов, Н. Т-нов, Волгин (подпись под шестью стихотворениями, опубл. в 1858 г., No 9) и др., собственной же фамилией не подписывался. Названному дебюту предшествовали знакомство и долгая беседа с Чернышевским (приблизительно в апреле 1856 г.), завершившаяся предложением постоянного сотрудничества в ‘Современнике’, что и осуществилось по окончании института. (Номинально же Д., обязанный отслужить восемь лет по министерству народного просвещения, числится сначала домашним наставником в семье кн. А. Б. Куракина, а с мая 1858 г. вплоть до увольнения по болезни в сентябре 1860 г.— репетитором во Втором кадетском корпусе в Петербурге.) Сближение с Чернышевским, с которым сразу возникло полное взаимопонимание, Д. считал огромным счастьем, вспоминая при этом, ‘как Станкевич и Герцен учили Белинского, Белинский — Некрасова, Грановский — Забелина и т. п.’, и добавляя, что ‘вся честь сравнения относится к Ник. Гавр.’ (9, 248). С конца 1857 г. Д. возглавил критико-библиографический отдел ‘Современника’, приблизительно в середине 1858 г. становится членом редакции, в 1859 г.— главным автором нового, сатирического отдела — ‘Свисток’ (вышло 9 выпусков: 1859, No 1, 4, 10, 1860, No 3, 5, 12, 1861, No 1, 1862, No 1, 1863, No 1, только последний не содержит добролюбовских материалов). Сотрудничал Д. также в ‘Журнале для воспитания’ А. А. Чумикова, ‘Искре’ и др. Приход. Д. в ‘Современник’ способствовал самоопределению журнала как органа революционной демократии: отношение Д. к либералам, вполне удовлетворенным правительственным курсом, было крайне скептическим. Невыносимость для Д. фразерства ярко выразилась в стихотворении ‘На тост в память Белинского 6 июня 1858 года’, посланном участникам традиционного (в именины критика) обеда в редакции ‘Современника’: ‘Лишь пошлым тостом мы ответим / На мысли светлые его!..’ Статья Д. ‘Литературные мелочи прошлого года’ (1858, No 1, 4), с ироническим эпиграфом из Е. А. Баратынского ‘Притворной нежности не требуй от меня’, указывала на отставание литературы от потребностей общества, противопоставляла отвлеченным идеалам — ‘принципам’ прежних деятелей ‘тип людей реальных’ в молодом поколении (4, 73). Вместе с материалами ‘Свистка’ (развивавшими те же темы: ‘Мотивы современной русской поэзии’, стихотворение ‘Наш демон’ и др.) эта статья вызвала обвинение со стороны Герцена в адрес журнала в его якобы охранительной тенденции (‘Very dangerous!!!’ — в пер. с англ.: ‘Очень опасно!!!’ // Колокол.— 1858.— No 44). Для объяснения с Герценом и Н. П. Огаревым в Лондон ездил Чернышевский (в июне 1858 г.), следствием переговоров было снятие обвинения (Колокол.— 1858.— No 49). Однако разногласия преодолены не были, и в 1860 г. в ‘Колоколе’ (No 83) появилась статья Герцена ‘Лишние люди и желчевики’, защищавшая людей ‘сороковых годов’ от иронии Д., в особенности сильной в статье ‘Благонамеренность и деятельность’ (1860.— No 7). Кульминацией в расколе внутри ‘Современника’ — между либералами и демократами — была публикация Н. А. Некрасовым, несмотря на протест И. С. Тургенева, статьи Д. о его романе ‘Накануне’ ‘Когда же придет настоящий день?’ (1860.— No 3), приведшая к уходу из журнала ведущего романиста и давнего, ранее авторитетнейшего сотрудника. Поддержав в 1857 г. в статье ‘О значении авторитета в воспитании’ (No 5) передовые педагогические идеи Н. И. Пирогова, Д. в 1860 г. беспощадно высмеял его деятельность на посту попечителя Киевского учебного округа за полумеры в запрещении телесных наказаний: ‘Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами’ (No 1), сатирические стихи в 4-м выпуске ‘Свистка’. Впоследствии Д. очень четко сформулировал разницу между радикалами и либералами: ‘Те всегда хотели коренных изменений, требовали нового направления, эти желали, чтоб все улучшалось понемножку, нимало не беспокоя установленного порядка’ (‘Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура’ // 1861.— No 6,— 7, 47).
И в ежедневных отношениях с людьми Д. не терпел компромиссов, был лишен, по словам Некрасова, ‘множества дурных привычек, известных под именем уменья жить’ (Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников.— С. 297). Его постоянный круг общения составляли прежде всего Чернышевский, Некрасов, А. Я. Панаева (долгое время Д. жил рядом с квартирой Некрасова, и заботы Панаевой скрашивали его неустроенный быт), хотя дружеские отношения, переписка поддерживалась со многими, в частности, Д. привлекает к сотрудничеству в журнале М. А. Антоновича. Неудачно складывалась личная жизнь Д., что причиняло ему страдания (см. письмо Бордюгову от 17 дек. 1858 г.— 9, 340—342, и др.). Как автор и редактор, Д. был постоянно перегружен работой, о темпах которой свидетельствует факт написания за одну ночь статьи ‘Любопытный пассаж в истории русской словесности’ (1859.— No 12).
В мае 1860 г. Д., у которого давно обнаружилась чахотка, уехал по настоянию Некрасова и Чернышевского, на средства журнала, лечиться за границу. Жил в Германии, Швейцарии, Франции, Италии, регулярно присылал материалы для публикации. Лечение не было успешным, и в июле 1861 г. Д. вернулся в Россию, в Одессу. В одной из своих последних статей — ‘Внутреннее обозрение’ (1861.— No 
— Д., используя традиционную при освещении политической темы символику ‘весны’ и ‘осени’, пишет о приходе осени, об обманувшей ‘петербургской весне’ (т. е. предреформенном времени) й одновременно о том, что это была и его ‘собственная весна, которая тоже умерла в своем расцвете…’ (7, 116). Навестив родных в Нижнем Новгороде, Д. приехал безнадежно больным В Петербург (в августе), где стал очевидцем политической реакции (аресты М. Л. Михайлова, В. А. Обручева). В последние месяцы жизни написал цикл исповедальных лирических стихотворений. Смерть Д. в возрасте 25 лет была огромным горем для его друзей, похороны на Волковом кладбище (20 ноября) стали политической демонстрацией. Для увековечения памяти Д. много сделал Чернышевский, опубликовавший еще до своего ареста часть ‘Материалов к биографии Н. А. Добролюбова’ (1862.— No 1), после возвращения из ссылки печатает продолжение (Русская мысль.— 1889.— No 1—2). Д. посвящены стихотворения Некрасова, Михайлова, А. Н. Плещеева и др. поэтов, он послужил прототипом Левицкого в романе Чернышевского ‘Пролог’. Как идейного борца и превосходного литературного критика высоко ценили Д. К. Маркс, Ф. Энгельс, В. И. Ленин.
В историю русской литературы Д. вошел прежде всего как критик, продолжатель Белинского и Чернышевского. Д. был ближайшим идейным соратником Чернышевского.
Литературная критика Д. ярко публицистична. Выражение в критической статье своих радикальных взглядов входило в замысел Д., определяя и название статей, и подбор эпиграфов, и развернутые параллели между литературой и жизнью, и обращения к читателю — как прямые, так и иносказательные, ‘эзоповские’. В. И. Ленин подчеркивал огромный пропагандистский эффект добролюбовской критики: ‘Из разбора ‘Обломова’ он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа ‘Накануне’ настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается. Вот как нужно писать!’ (Ленин В. И. О литературе и искусстве.— С. 456).
Однако пропаганда могла быть эффективной лишь при условии глубокого проникновения критика в логику воспроизводимых характеров, в законы художественного мира писателя. Д. был чутким ценителем прекрасного, искусства, неоднократно подчеркивавшим богатый, не лежащий на поверхности смысл подлинно художественных произведений. В статье ‘Нечто о дидактизме в повестях и романах’ (написана в 1856 г.) он пишет, что ‘дидактические’ произведения ‘показывают неуважение к читателю, оскорбляют его…’ (1, 161). Ошибку писателей-‘обличителей’ видит в том, что они ‘отбрасывали в своих произведениях все, что казалось посторонним главной их мысли: оттого рассказы их и страдали часто некоторой искусственностью и безжизненностью’ (4, 168). Работу критика, по Д., стимулирует в особенности творчество объективное, внешне бесстрастное, в отличие от авторов, у которых ‘каждая страница бьет на то, чтобы вразумить читателя…’, И. А. Гончаров ‘вам не дает, и, по-видимому, не хочет дать, никаких выводов’ (4, 309).
С учетом специфики искусства разрабатывает Д. принципы ‘реальной критики’ в статьях ‘Темное царство’ (1859.— No 7, 9), ‘Когда же придет настоящий день?’ и др. Главным источником творчества он считает ‘миросозерцание’ художника, понимаемое в антропологическом духе прежде всего как ‘чувство человеческой правды’ (5, 22—24). ‘Миросозерцание’, взгляд писателя на мир следует искать в ‘живых образах, создаваемых им’ (5, 22), а не в его теоретических взглядах, ‘общих понятиях’, которые могут быть ложными. (В то же время Д. подчеркивает пользу усвоения художником ‘правильных’ понятий, а идеал — пока не достигнутый — видит ‘в полном слиянии науки и поэзии’ — 5, 24.) ‘Реальная критика’ относится к жизненно правдивым произведениям как ‘к явлениям действительности: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их существенные, характерные черты…’ (5, 20). Признание правдивости изображения дает критику право ‘толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения, не навязывая, впрочем, автору никаких заранее сочиненных идей и задач’ (6, 98). Рефлексия Д. над критическим методом не случайно открывает статьи о творчестве А. Н. Островского и Тургенева — писателей-реалистов, чьи ‘общие понятия’ во многом не совпадали с идеологией критика. Принципы ‘реальной критики’ ориентировали на выявление несомненно сильной, объективно-познавательной стороны содержания произведений, на использование их гуманистического потенциала в целях освободительного движения. Так, в пьесах Островского ‘Не в свои сани не садись’ и ‘Бедность не порок’, написанных под явным влиянием ‘москвитянинского’ кружка, критик обнаруживает посредством анализа характеров и сюжета не столько апологию старины и русской самобытности (восхищавшей ‘органического’ критика А. А. Григорьева), столько видоизменение основного мотива Островского: ‘неестественность общественных отношений, происходящая вследствие самодурства одних и бесправия других’ (5, 71—72). Такое прочтение корректировало и суровый приговор, вынесенный этим пьесам Чернышевским на основании ‘ошибочного направления’ Островского (‘Бедность не порок’.— 1865.— No 5). (В 1858 г. в статье ‘Русский человек на rendez-vous’ Чернышевский, по сути дела, применяет к повести Тургенева ‘Ася’ метод ‘реальной критики’.) Ценя реалистические произведения за то, что они собирают в себе, ‘как в фокусе, факты действительной жизни’ (5, 23), Д. группировал эти факты, указывая читателю на корни явлений, на социально-психологическую обусловленность характеров: в посвященной роману Гончарова ‘Обломов’ статье ‘Что такое обломовщина?’ (1859.— No 5) — на крепостное право, породившее нравственную болезнь ‘обломовщины’ (которой страдали и литературные предшественники Обломова, начиная с Онегина), на имущественное и правовое неравенство ‘самодуров’ и их жертв, лежавшее в основе драматических коллизий пьес Островского (‘Темное царство’). Симптомами изменений в общественной жизни в предреформенный период выступают для Д. осознание в русском обществе исчерпанности типа ‘лишнего человека’, потребность в людях дела, столь ярко обнаружившиеся в романе Тургенева ‘Накануне’ (‘Когда же придет настоящий день?’), в ‘решительном’ характере Катерины в ‘Грозе’ Островского (‘Луч света в темном царстве’.— 1860.— No 10), в силе естественных стремлений к свободе в русском крестьянстве, черты которого критик воссоздает по произведениям М. Вовчка (М. А. Маркович) (‘Черты для характеристики русского простонародья’ // 1860.— No 9).
В анализе характеров Д. стремится воссоздать психологические мотивы поведения героя, обнажить его ‘натуру’. Гак, Большой у Островского (‘Свои люди — сочтемся’) — не ‘порождение ада’, в его словах и действиях ‘все так просто, добродушно, глупо’, следовательно, не ‘натура’ привела его к преступлению (5, 56—57). А Жадов в ‘Доходном месте’ естественностью своего поведения (особенно в финале пьесы) выгодно отличается от ‘механических куколок’ честного чиновника в ‘обличительных’ пьесах ‘Чиновник’ В. А. Соллогуба и ‘Предубеждение’ Н. М. Львова (5, 26). Значение характера Катерины (‘Гроза’) для Д. в том, что ‘он водится не отвлеченными принципами, не практическими соображениями, не мгновенным пафосом, а просто натурою, всем существом своим. В этой цельности и гармонии характера заключается его сила…’ (6, 337). Антропологическая апелляция к ‘натуре’, к не уничтожаемым ничем ‘естественным стремлениям человеческой природы’ (6, 341) в системе мировоззрения Д. вела к преодолению просветительского рационализма.
Хотя Д. часто противопоставлял себя ‘эстетическим’ критикам, в его собственных работах немало ценных собственно эстетических наблюдений: сопоставление стилей Гончарова и Тургенева в статье ‘Что такое обломовщина?’, характеристика типа сюжета в ‘пьесах жизни’ Островского (‘Темное царство’) и роли второстепенных лиц в ‘Грозе’ (‘Луч света…’), способов повествования в романе Ф. М. Достоевского ‘Униженные и оскорбленные’ (‘Забитые люди’ // 1861.— No 9), замечания о несоответствии пафоса комедии А. А. Потехина ‘Мишура’ и ее жанра (‘Мишура. А. Потехина’ // 1858.— No и др. Показателен отзыв Гончарова (в письме к П. В. Анненкову от 20 мая 1859 г.), оценившего в статье Д. о романе ‘Обломов’ не только исчерпывающий анализ ‘обломовщины’: ‘Двумя замечаниями своими он меня поразил: это проницанием того, что делается в представлении художника. Да как же он, не художник, знает это? Этими искрами, местами рассеянными там и сям, он живо напомнил то, что целым пожаром горело в Белинском. <,…>, Такого сочувствия и эстетического анализа я от него не ожидал, воображая его гораздо суше’ (Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т.— М., 1955.— Т. 8.— С. 323).
‘Реальная критика’ Д. не стремилась к всестороннему анализу произведений, сознательно отвлекаясь от замысла писателя, его мировоззрения: ‘Для нас не столько важно то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни’ (6, 97). При разборах оставались в тени, приглушались, напр., тема жертвенности, невозможности сочетания счастья и исполнения долга, трагизма любви в романе ‘Накануне’ (грустная развязка основного сюжета не получила такого подробного комментария, как завязка — выбор Еленой Инсарова, а не Берсенева или Шубина), идиллические и романтические мотивы в романе ‘Обломов’. В данных случаях сама избирательность анализа, умолчания, иной, чем у авторов, пафос пересказа сюжета входили в задание критика, неявно полемизирующего с авторской концепцией.
Достоинство литературного произведения ставилось Д. в прямую связь с его народностью. Проблема участия народа в общественной жизни, выражения его самосознания в литературе была в исторической концепции Д. главной (‘О степени участия народности в развитии русской литературы’ // 1858.— No 2, ‘Первые годы царствования Петра Великого’ // 1858.— No 6—8, ‘Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым’ // 1858.— No 10—11). Для Д. ‘история самая живая и красноречивая будет все-таки не более, как прекрасно сгруппированным материалом, если в основание ее не будет положена мысль об участии в событиях самого народа’ (3, 15). Считая задачей литературы ‘служить выражением народной жизни, народных стремлений’ (2, 263), Д. с этой точки зрения крайне скептически, оценивает не только историю русской литературы (выделив А. В. Кольцова, жившего ‘народной жизнью’, но в поэзии которого ‘простой класс народа всегда является… в уединений от общих интересов’, и М. Ю. Лермонтова, как автора стихотворения ‘Родина’, Пушкин же овладел только ‘формой народности’ — 2, 263, 260), но и ее современное состояние. ‘Массе народа чужды наши интересы, непонятны наши страдания, забавны наши восторги. Мы действуем и пишем, за немногим исключением, в интересах кружка более или менее незначительного…’ (2, 228), ‘…между десятками различных партий почти никогда нет партии народа в литературе’ (2, 228). Острое переживание Д. ничтожности ‘участия народности’ в литературе во многом объясняет завышенные оценки произведений о крестьянской жизни, с подчеркнуто демократической направленностью, в рецензии на ‘Повести и рассказы С. Т. Славутинского’ (1860.— No 2), в статье о ‘Рассказах из народного русского быта’ М. Вовчка (‘Черты для характеристики русского простонародья’). Последняя вызвала полемическую статью Ф. М. Достоевского ‘Г-н -бов и вопрос об искусстве’ (Время. 1861.— No 2), на примере рассказа М. Вовчка ‘Маша’ показавшего, в частности, что ‘произведение нехудожественное никогда и ни под каким видом не достигает своей цели…’ (Достоевский Ф. М. Собр. соч.: В 30 т.— Л., 1978.— Т. 18.— С. 79). Откликаясь на эту критику в статье ‘Забитые люди’, Д. на материале произведений самого Достоевского (‘Униженные и оскорбленные’, ‘Бедные люди’ и др.), не выдерживающих, с точки зрения критика, строгого эстетического суда, отмечает их ценность как выражения ‘боли о человеке, который признает себя не в силах или наконец даже не вправе быть человеком, настоящим, полным, самостоятельным человеком, самим по себе’ (7, 242). Завершается эта оказавшаяся последней статья Д. (как и мн. др. его разборы) выражением надежды на ‘выход из горького положения загнанных и забитых…’, на деятельность людей, ‘имеющих в себе достаточную долю инициативы…’ (7, 275). Мысль и нравственное чувство Д. никогда не могли примириться с унижением личности. Его ‘реальная критика’, прослеживая в произведениях русских писателей-реалистов, в частности в повестях А. Н. Плещеева (статья ‘Благонамеренность и деятельность’), ‘постоянный мотив’: ‘среда заедает человека’ (6, 193), в конечном счете утверждает естественность отпора ‘среде’, борьбы, требующей, конечно, цельных и сильных характеров. В этих по необходимости иносказательных призывах к действию — публицистических кульминациях многих татей — виден отблеск пламени, горящего в душе критика: ‘По нашему мнению, убеждение и знание только тогда и можно считать истинным, когда оно проникло внутрь человека, слилось с его чувством и волей, присутствует в нем постоянно даже бессознательно, когда он вовсе о том и не умает. Такое знание, если оно относится к области практической, непременно выразится в действии и не перестанет тревожить человека, пока не будет удовлетворено. Это своего рода жажда, незаглушаемая, необлагаемая. Когда я мучусь жаждой в безводной равнине и вдруг вижу ручеек, то брошусь к нему, несмотря на то, что он окружен колючими кустами, из которых выглядывают змеи. Самое худое, что я могу потерпеть в этих кустах,— это смерть, но ведь я все равно умру от жажды, стало быть, я ничем не рискую…’ (6, 202). Яркая грань критического творчества Д.— брызжущие иронией и сарказмом полемические, ‘разносные’ статьи и рецензии, посвященные реакционным или поверхностным в идейном отношении и одновременно эстетически несостоятельным произведениям. Д. провел целую критическую кампанию, раскрывая убожество благонамеренного идеала ‘обличительной’ литературы: разборы ‘Стихотворений’ М. П. Розенгейма (1858.— No 11), комедии Львова ‘Предубеждение’ (1858.— No 7), ‘Сочинений А. Бешенцова в прозе и стихах’ (1859.— No 1) и др. Широко применяя иронический пересказ, он доводил до предела психологическую фальшь в поведении или переживаниях героев, вставляя в рецензии собственные пародии на разбираемые произведения. В разоблачении либеральной фразеологии и риторики он явился прямым предшественником Салтыкова-Щедрина, иронически-пародийная фраза ‘В настоящее время, когда у нас возбуждено столько общественных вопросов…’ проходит как рефрен через многие статьи. К этой критике примыкает и собственно художественная сатира Д., начало которой положило стихотворение по поводу юбилея Н. И. Греча. Сатирическое дарование Д. особенно пышно расцвело в ‘Свистке’, изобилующем стихотворными пародиями его сочинения. Здесь Д. пользуется псевдонимами-масками: в благонамеренном Конраде Лилиеншвагере узнается Розенгейм, казенно-патриотические восторги ‘австрийского’ поэта Якова Хама метят в некоторые стихи А. С. Хомякова, поэтические штампы, холодный аллегоризм А. Н. Майкова (по мнению Д.) спародированы в стихах ‘юного дарования’ Аполлона Капелькина. В своих сатирах, пародиях Д. проявляет большую изобретательность и достигает истинной виртуозности. Д. написал также повести ‘Донос’ (1857.— No 8), ‘Делец’ (1858.— No 5) и др. На протяжении всей жизни сочинял лирические стихи, не предназначая их, как правило, для печати. На развитие поэтического таланта, мастерства Д. в зрелые годы оказала сильное и благоприятное воздействие поэзия Некрасова, Гейне. Лучшие из стихотворений Д. пронизаны щемящей болью, трагическим мужеством (‘Пускай умру — печали мало…’, ‘О, подожди еще, желанная, святая!..’, ‘Милый друг, я умираю…’). Многогранная деятельность Д., сама его кристальная личность служит примером редкого единства слова и дела.
Соч.: Собр. соч.: В 9 т. / Под общ. ред. Б. И. Бурсова. А. И. Груздева, В. В. Жданова и др., Вступ. ст. В. В. Жданова.— М. 1961—1964.
Лит.: Григорьев А. А. После ‘Грозы’ Островского. Письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу // Григорьев А. А. Искусство и нравственность.— М. 1986, Писарев Д. И. Мотивы русской драмы // Соч.: В 4 т.— М., 1955.— Т. 2, Чернышевский Н. Г. Материалы для биографии Н. А. Добролюбова.— М., 1890.— Т. 1, Скабичевский А. М. И. А. Добролюбов. Его жизнь и литературная деятельность.— Спб., 1902, Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников / Вступ. ст. Г. Г. Елиззветиной, Сост., подгот. текста и примеч. С. А. Рейсера.— М., 1986, Плеханов Г. В. Добролюбов и Островский // Плеханов Г. В. Литература и эстетика: В 2 т.— М., 1958.- Т. 1, Боровский В. В. Н. А. Добролюбов // Воровский В. В. Литературно-критические статьи.— М., 1956, Луначарский А. В. Н. А. Добролюбов // Собр. соч.: В 8 т.— М., 1967.— Т. 7, Евгеньев-Максимов B. E. ‘Современник’ при Чернышевском и Добролюбове.— Л., 1936, Рейсер С. А. Летопись жизни и деятельности Н. А. Добролюбова. — М., 1953, Лаврецкий А. Белинский, Чернышевский, Добролюбов в борьбе за реализм,— 2-е изд.— М., 1968, Соловьев Г. А. Эстетические взгляды Н. А. Добролюбова.— М.. 1963, Соколов Н. И. Николай Александрович Добролюбов.— М., Л., 1965, Кружков В. С. Н. А. Добролюбов. Жизнь — деятельность — мировоззрение.— М., 1976, Щербина В. Р. Революционно-демократическая критика и современность. Белинский, Чернышевский. Добролюбов.— М., 1980, Демченко А. А. Н. А. Добролюбов.— М., 1984, Егоров Б. Ф. Николай Александрович Добролюбов.— М., 1986, Творческое наследие Н. А. Добролюбова / Отв. ред. В. В. Богатов.— М., 1988, Н. А Добролюбов и русская литературная критика /Отв. редактор Г. Г. Елизаветина. М., 1988 (указатель работ о Д. за 1901-1986 гг.).
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990
OCR Бычков М. Н.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
