Добрая служанка.
(Повсть Дюкре Дюминиля.)
‘Встникъ Европы’, No 13, 1804
Добрая служанка, Дюкре-Дюминиль Франсуа Гийом, Год: 1804
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Марья была дочь бднаго крестьянина, которой жилъ въ небольшой деревн близь долины въ Дофинейской Провинціи. Марья лишилась матери и служила единственною подпорою престарлому своему отцу. Она управляла маленькимъ его хозяйствомъ и ежедневно гоняла на лугъ стадо овецъ, которыхъ юные жители той деревни ей ввряли. Это было главнйшее упражненіе Марьи: съ посошкомъ въ рук и въ соломенной шляпк, подобилась она тмъ прелестнымъ пастушкамъ, которыхъ возпваютъ Поэты. Марья была пригоже всхъ своихъ сверстницъ, но притомъ всхъ простодушне и легковрне
Богатый сосдственный помщикъ, Г. Вольмениль, наскучивъ холостою жизнію, женился и основалъ жилище свое въ Гренобл. Вольмениль имлъ таланты, умъ, знатное имя и великое богатство. Пресытясь всякаго рода наслажденіями, ничего онъ такъ не желалъ, какъ имть наслдника, Вольмениль былъ уже не: очень молодъ, когда женился, a именно, сорока двухъ лтъ. Супруга его была женщина почтенная, онъ провелъ уже: съ нею четыре года, но не имлъ еще дтей и Доктора объявили, что она никогда не будетъ матерью. Какой ударъ для Вольмениля, которой женился изъ одного похвальнаго желанія быть отцемъ! Онъ предусматривалъ горестное для себя одиночество въ старости и жестоко мучился тою мыслію, что не будетъ имть наслдника знатности своей и великаго имнія. Въ семъ печальномъ состояніи, Вольмениль, будучи столько благоразуменъ и разборчивъ, что не захотлъ бы ни за что сдлать порочной связи, дабы не потерять здоровья, добраго имени и не получить еще желаемаго, Вольмениль, говорю я, принялъ довольно странное намреніе. Естьли бы я могъ найти, сказалъ онъ самъ въ себ, молодую, простодушную крестьянку, которая согласилась бы доставить мн толь желаемое мною щастіе, я щедро наградилъ бы ее и сталъ бы воспитывать дитя свое. Въ послдствіи могу открыть тайну свою жен, которая врно одобритъ мой поступокъ, a я, получивъ то, чего такъ страстно желаю, разорву немедленно всякое сношеніе съ тою, которой буду обязанъ благополучіемъ своимъ. Бракъ не даетъ мн дтей, и я, кажется, не сдлаю никакого преступленія, стараясь достигнуть до сего иными путями.
Такъ разсуждалъ Вольмениль и пошелъ прогуливаться въ поле, надясь встртиться съ какою нибудь молодою пастушкою, которая согласилась 6ы споспшествовать его видамъ, Марья въ этотъ день пасла стадо свое на пригорк, жаръ былъ чрезвычайный: она, скинувъ свою соломенную шляпку, лежала на трав. Вольмениль увидлъ ее и, пораженный красотою милой двушки, подходитъ и садится подл нея. ‘Юная пастушка! сказалъ онъ ей: не твое ли это стадо?’ — Нтъ, Милостивый Государь! — ‘Такъ видно, оно принадлежитъ родственникамъ твоимъ?’ — У меня нтъ никакой родни, кром отца, которой очень бденъ. Вс эти овцы принадлежатъ крестьянамъ нашей деревни, которые даютъ ихъ мн стеречь. По утру я ихъ собираю, a ввечеру отдаю назадъ хозяевамъ.— ‘Я очень радъ, что это узналъ. У меня есть прекрасной ягненочекъ, котораго я отмнно люблю, и прошу тебя принять его въ твое стадо.’ — Съ великою радостію, добрый баринъ! — ‘Которой теб годъ?’ — Скоро будетъ осьмнадцать лтъ, сударь,— ‘Осьмнадцать!.. и у тебя нтъ уже матери?’ — Нтъ, сударь! тому уже шесть лтъ, какъ я ее лишилась. Какая это была достойная женщина?
Сказавъ сіе, Марья отерла глаза свои концемъ передника. Вольмениль хвалилъ ея чувствительность и любовь къ родителямъ. ‘Старъ ли твой отецъ?’ спросилъ онъ у нея. — Очень старъ и при томъ хворъ. Онъ не въ силахъ уже работать, и я кормлю его своими малыми трудами. — ‘Милое дитя!… завтра приведу я къ теб своего барашка и стану платить за труды твои щедро.’ — О! сударь, довольно будетъ шести ливровъ въ мсяцъ, да итого еще много! — ‘Я дамъ теб двадцать четыре ливра.’ — О! мой доброй баринъ!…. — ‘Прости до завтра… имя твое?’ — Марья Деландъ къ услугамъ вашимъ. — ‘Хорошо, до завтрева, Марья, до завтрева!
Вальмениль пошелъ, будучи изполненъ живйшаго участія, а, можетъ быть, и любви къ прелестной пастушк. Онъ немедленно купилъ ягненка и отнесъ его въ небольшой павильйонъ, которой служилъ сборнымъ мстомъ для охотниковъ и находился середи самаго того луга, на которомъ Марья пасла ежедневно свое стадо. Онъ оставилъ тутъ преданнаго ему служителя и не забылъ ничего, что могло сдлать пріятнымъ и покойнымъ павильйонъ, гд намревался онъ обольстить невинность.
Разположивъ все такъ, какъ ему хотлось, пошелъ онъ въ слдующее утро съ ягненкомъ своимъ къ Марь, которая нетерпливо его дожидалась. ‘Я сдержалъ слово, Марья!’ посмотри, вотъ ягненокъ, котораго теб препоручаю, и вотъ деньги за мсяцъ впередъ! Всякой день, ты будешь отдавать барашка моего надзирателю павильйона, которой ты видишь, вонъ тамъ! онъ принадлежитъ мн — и всякое утро Пикаръ — такъ зовутъ надзирателя — станетъ приводить его къ теб сюда. Это будетъ не очень для тебя тру дно, не правда ли?’ — Конечно, сударь! Поди, милой барашекъ! прыгай, рзвись съ товарищами своими! Видите, сударь, что ему уже становится здсь весело, посмотрите, какъ онъ доволенъ! — ‘Кто можетъ быть съ тобою недоволенъ?’ — Какой доброй и вжливой баринъ!… — ‘Марья!… съ твоими прелестями нельзя кажется, не имть любовника?’ — Любовника! нтъ, сударь! у меня нтъ любовника и никогда не будетъ, говорятъ, что они вс великіе измнники. — ‘Какъ! измнники?’ — Такъ, сударь! обольстятъ бдную двушку, да посл и бросятъ. — ‘Это правда, Марья! и такъ сердце твое свободно?’ — Что вы хотите сказать? — ‘Я хочу сказать, что ты никого не любишь’. — Извините, люблю и очень люблю одного человка. — ‘Кто этотъ щастливецъ?’ — Это отецъ мой, доброй мой отецъ!… — ‘Милая двушка!… Прстй, Марья! до вечера… приходи въ павильйонъ, я тамъ буду и самъ приму изъ твоихъ рукъ своего барашка.’
Вольмениль ушелъ, и Марья долго смотрла въ слдъ за нимъ, вздыхая. Какъ добръ этотъ баринъ, говорила она сама въ себ: онъ далъ мн 94 ливра впередъ. Батюшка! не печалься теперь, я накуплю теб всего, всего!
‘Ввечеру она постучалась y дверей павильйона, но, не зная имени щедраго господина, была въ великомъ замшательств. A! сказалъ Пикаръ, отворивъ дверь: это барашекъ Гна. Валькура! (Вольмениль не хотлъ, чтобъ Марья знала настоящее его имя. )
Пикаръ зоветъ своего Господнна. Вольнениль ведетъ въ павяльйонъ молодую двушку, осыпаетъ ее ласками, подарками, и она уходитъ, будучи чрезвычайно имъ довольна. Что скажу я вамъ, почтенные читатели?… Черезъ дв недли, Вольмениль, съ помощію гнуснаго служителя, произвелъ въ дйствіе безчестное свое намреніе, и бдная Марья упала въ ужасную пропасть, изрытую подъ ея неопытными ногами.
Черезъ нсколько мсяцовъ удостоврилась она въ своей беременности и горько плакала, осыпая своего обольстителя жесточайшими укоризнами. Вольмениль, вн себя отъ радости при семъ извстіи, общалъ золотыя горы жертв своей, но естьли бдная Марья и далась въ обманъ отъ великаго простосердечія, однакожь душа ея была непорочна, и она цнила добродтель дороже всхъ сокровищъ. Нещастная не могла скрыть своей напасти отъ престарлаго своего отца, она призналась ему въ своемъ проступк, и старикъ такъ огорчился, что сдлался боленъ.
Между тмъ Марья, не видя боле Валькура, родила прекрасную двочку, но почти въ самую ту минуту, какъ она сдлалась матерью, вошелъ Пикаръ, подалъ письмо старику Деланду, которой находился уже при послднемъ издыханіи, и унесъ дитя, не взирая на вопль сосдки, которую только одну Марья призвала къ себ на помощь. Похищеніе дочери несказанно огорчило Марью: она едва не умерла съ печали, но молодость превозмогла горесть и она скоро выздоровла и, разпечатавъ письмо, нашла въ немъ слдующее:
‘Естьли я обманулъ тебя, Марья, то смю сказать, что это произошло отъ избытка чувствія. Я страстно желалъ быть отцемъ, и наконецъ обязанъ теб симъ священнымъ титломъ. Не безпокойся объ участи дочери твоей, я никогда не оставлю ее: она будетъ богата и щастлива. — Я женатъ, милая Марья! безъ сего препятствія былъ бы я, можетъ быть, въ состояніи возвратить теб честь, но я принадлежу супруг, которая нжно любитъ меня. Забудь временное нещастіе и прими обязательство, по которому стану я теб платить 1200 ливровъ пенсіи, контрактъ при семъ прилагается, ты увидишь въ немъ, что истинное мое имя есть Вольмениль. Но не длай никакихъ обо мн поисковъ: они будутъ безполезны. Я оставляю здшнюю Провинцію, и ты никогда больше обо мн не услышишь.’
Марія полетла въ Гренобль къ Нотаріусу, которой долженствовалъ платить ей общанную пенсію. Сей человкъ былъ наученъ и задобренъ Вольменилемъ, онъ сказалъ ей, что Г. Вольмениль дйствительно продалъ свою деревню и похалъ съ женою и со всми людьми, я одинъ, примолвилъ онъ, извстенъ о мст его пребыванія, но мн велно только выдать вамъ деньги, и накрпко запрещено отвчать на ваши вопросы.
Марья бросилась къ его ногамъ, умоляя взять обратно контрактъ, которымъ она гнушалась. Нотариусъ не соглашался на ея прозьбу. Марья бросила контракт на письменный его столъ и побжала стремглавъ. Возвратясь домой, нашла она сосдку свою въ слезахъ. Старикъ Деландъ изпустилъ духъ отъ горести и стыда, причиненныхъ ему проступкомъ дочери его. Вс сіи удары привели бдную Марью въ отчаяніе: она оставила все свое имущество доброй сосдк и, отдавъ послдній долгъ отцу, побжала въ одинъ славной монастырь, отстоящій за нсколько миль отъ ея жилища. Пришедъ къ Игумень, разсказала ей вс свои нещастія и заклинала принять ее въ число монахинь. Игуменья нсколько времени колебалась, но, тронувшись наконецъ слезами и чистосердечнымъ разкаяніемъ пригожей крестьянки, согласилась взять ее на первой случай въ приворотницы.
Марья безутшная, терзаемая совстію за приключеніе смерти родителю своему, вела себя въ монастыр съ отмннымъ благочестіемъ. Черезъ нсколько лтъ она постриглась и сдлалась почтеннйшею изъ монахинь.
Марья провела въ монастыр двадцать четыре года, то есть до самой той эпохи, когда революція уничтожила обты монашествующихъ. Вмсто того, чтобъ радоваться возвращенію свободы, Марья несказанно огорчалась. Она любила уединеніе, привыкла къ монастырской жизни и, будучи безпрестанно отягчаема горестію, страшилась вступить опять въ свтъ, гд первый шагъ ея были ознаменованъ толь лютымъ нещастіемъ. Однакожь ей необходимо надлежало оставить убжище, въ которомъ протекли 24 года ея жизни. Не имя родственниковъ, друзей и денегъ, пріхала она въ Парижъ, въ намреніи сыскать себ какое нибудь мсто, или упражненіе.
Марья не была уже такъ несвдуща и проста, какъ во время знакомства своего съ вроломнымъ Вольменилемъ, она получила въ монастыр хорошее воспитаніе, пріобрла много познаній и всю вжливость свтскихъ людей. Имя отъ роду сорокъ три года, она была еще хороша, величественный ростъ, стройность и ловкость придавали ей видъ отмнно благородный и пріяшный, но она была бдна и не имла инаго средства къ пропитанію, какъ идти къ кому нибудь въ услуженіе.
Въ Париж остановилась она у бывшихъ знакомыхъ старицъ своего Ордена, но которыя, принуждены будучи, подобно ей, оставить монастырь, завели небольшой пансіонъ для двицъ въ Вожирардской улиц. Сихъ старицъ было числомъ три, он приняли очень хорошо сестру Марью, но дали ей скоро разумть, что не могутъ держать ее y себя долго. ‘Намъ худо платятъ за наши труды, сказала ей старшая, и намъ очень трудно жить, любезная сестра! Отъ родственниковъ же мы такъ мало получаемъ! О! какъ состояніе наше было бы дурно, естьли бы отъ времени до времени не помогала намъ добродтельная, молодая Гжа. А’Эрвиль, живущая подл насъ и которую можно назвать земнымъ Ангеломъ!’ — Такъ есть еще благотворительныя сердца! — ‘Госпожа, о которой мы теб говоримъ, достойна всякаго почтенія. Она вдова и ведетъ себя такъ благочестиво! Сынъ ея, пятилтній, прекрасный мальчикъ будетъ также добръ, какъ мать его…. Э! посмотри, сестрица! вотъ она сама! вотъ эта добрая, милая Госпожа!’
Гжа. д’Эрвиль входитъ одтая въ глубокой трауръ: это была женщина 24 лтъ, собою видная и прекрасная: она вела за руку маленькаго своего Карла, которой тотчасъ бросился цловать старицъ. ‘Какъ вы поживаете, мои милыя?’ спросила y нихъ Гжа. д’Эрвиль. — Слава Богу, сударыня! — ‘Будучи уврена, что вы принимаете участіе во всхъ моихъ радостяхъ, я пришла васъ увдомить, что батюшка ршился наконецъ оставить свою деревню и скоро прідетъ ко мн жить.’ — Поздравляемъ васъ, поздравляемъ! — ‘Доброму этому старику шестьдесятъ семь лтъ, и онъ третій мсяцъ ничего уже не видитъ. Какое для меня щастіе, что могу разточать нжнйшія попеченія виновнику бытія моего!’ — Безъ сомннія Г. Вольмениль человкъ очень почтенный. — ‘Мой отецъ! Ахъ! онъ составляетъ все мое утшеніе, съ того времени, какъ я лишилась мужа, имъ для меня избраннаго и котораго я боготворила!’
Что почувствовала Марья, услышавъ имя Вольменилево? Она не могла удержаться отъ слдующаго вопроса: ‘Не батюшка ли вашъ этотъ Г. Вольмениль? не жилъ ли онъ прежде въ Гренобл?’ — Такъ точно, отвчала Гжа. д’ Эрвиль, я и сама родилась не далеко отъ этого города…. Но что такое? мн кажется, что вамъ длается дурно?
Марья и дйствительно зашаталась и едва не упала въ обморокъ, однакожь умла скрыть и преодолть свое смятеніе. Гжа. д’Эрвиль спросила, не знавала ли она Гна. Вольмениля? — Я… объ немъ слыхала, отвчала она, закраснвшись.
Гжа. Д’Эрвиль продолжала говорить съ монахинями. ‘Я хочу васъ просить, сказала она имъ, чтобъ вы пріискали мн порядочную женщину, для присмотру за сыномъ моимъ и за отцемъ, потому что этотъ старикъ иметъ теперь крайнюю нужду въ человк, которой бы объ немъ имлъ попеченіе. Мн надобна женщина среднихъ лтъ, хорошаго поведенія и усердная, и надобна немедленно. — Мы постараемся найти вамъ такую, отвчали старицы.
Гжа. д’Эрвиль откланялась и вышла. Тогда старшая монахиня сказала Марь: Какова она теб показалась, сестрица? — ‘Прекрасна, безподобна!’… — Два мсяца тому, какъ она овдовла, мужъ ея, Г. д’Эрвиль, былъ прелюбезной молодой человкъ, a притомъ и чрезвычайно бoгатой.— ‘Она.,,. кажется, очень любитъ отца, но помнитъ ли мать свою ?’ — Мать? она никогда ее не видывала. О! это презабавная исторія!… Мы слышали ее отъ слуги, по имени Пикара, котораго отпустилъ отъ себя Г. Вольмениль. Люсинда — такъ звали Гжу. д’Эрвиль въ двицахъ — есть дочь бдной крестьянки, которую отецъ ея обольстилъ. Г. Вольмениль, не имя дтей отъ своей супруги, прижилъ дочь съ какою-то Марьею Деландъ, которая, говорятъ, была красавица. Этотъ поступокъ не очень честенъ, но мущины подвержены такимъ сильнымъ страстямъ!... Жена Гна. Вольмениля скончалась, и старикъ воспиталъ Люцинду съ рдкимъ тщаніемъ, потомъ отдалъ ее за-мужъ, a самъ остался въ деревн, но, по смерти зятя, кажется, ршился окончать дни свои съ любвидостойною дочерью своею, какъ жалко, что этотъ доброй старикъ ослпъ! но въ его лта…. я и сама боюсь, чтобъ не потерять зрнія, потому что съ нкотораго времени худо и въ очки начинаю видть….
Марья не слушала вранья старухи, она была до крайности тронута, увидвъ дочь свою и внука! Неблагодарный обольститель ея долженствоналъ скоро присоединиться къ особамъ толь милымъ ея сердцу. ‘Сестрицы! сказала она вдругъ старицамъ: Гж д’Эрвиль надобна женщина — удостойте представить ей меня, мн нечего инаго длать и мн будетъ… очень хорошо въ этомъ дом.’ — Это и дйствительно очень умно вздумано, a намъ давича не пришло въ голову, вотъ настоящій твой удлъ! Пойдемъ же туда немедленно! — ‘Пойдемъ!’
Марья подходитъ къ дому своей дочери. Какъ бьется ея сердце! съ какимъ удовольствіемъ увидитъ она ту, которой рожденіе было причиною ея нещастій! Старуха, шедшая съ нею, останавливается у воротъ великолпныхъ палатъ. Докладываютъ Госпож, и вводятъ ихъ обихъ въ гостиную. Вотъ одна изъ нашихъ сестръ, сударыня! сказала старуха Гж. д’Эрвиль, которая желаетъ къ вамъ приняться. Она женщина умная и степенная, мы ручаемся вамъ за нее, какъ за самихъ себя, давича не догадались мы вамъ ее представить.
Марья блднла и дрожала. Гжа. д’Эрвиль сказала ей ласково: ‘Успокойтесь, сударыня! знаю, что состояніе, въ которое обстоятельства вступить васъ принуждаютъ, вамъ неприлично, но будьте уврены, что я всячески постараюсь облегчить участь вашу и заставить васъ забыть несправедливость судьбы, которая длаетъ меня вашею начальницею. Надюсь, что обхожденіе мое съ вами пріобртетъ мн вашу дружбу…’ Вы мн очень нравитесь. Сколько вамъ лтъ?’ — Сорокъ три года, сударыня! — ‘Это мн и надобно. Я уврена, что буду всегда довольна вами, но препоручаю особенному вашему попеченію любимаго мною робенка и престарлаго отца, котораго я ожидаю: ваша къ нимъ привязанность будетъ для меня всего пріятне на свт.’ — О! сударыня, сынъ вашъ найдетъ во мн вторую мать…. Что касается до Гна. Вольмениля, я стану прилагать о немъ точно такое стараніе, какого могъ бы онъ ожидать отъ своей супруги. — ‘Очень хорошо. Какъ васъ зовутъ?’ — ». Марьей. — ‘Это имя очень мн знакомо!… (Она вздыхаетъ.) Скоро ли можете вы перехать ко мн?’ — Хотя сію минуту, естьли дозволите. — ‘Съ радостію.’
Гжа. д’Эрвиль отпустила старуху, и Марья немедленно вступила въ должность. Какъ была прелестна, какъ добра эта Госпожа д’Эрвиль! и сколько случаевъ имла Марья удивляться ея талантамъ и добродтелямъ! Это была сама кротость и вжливость, она приказывала такъ, какъ другіе просятъ, и Марья была при ней совершенно щастлива. Мудрено ли? Она служила собственной своей дочери и ежеминутно видла ее, равно какъ и внука своего. Марь не осталось бы ничего желать, естьли бы смла она открыть свою тайну, но Марья не знала, какъ Г. Вольмениль говорилъ о ней съ Люциндою, и страшилась презрнія дочери и обольстителя своего. Сколько слезъ проливала она въ безмолвіи ночномъ, когда вс покоились! ‘О какъ гнусенъ порокъ! говорила она часто сама къ себ — когда до такой степени унижаетъ человка, даже передъ собственными его дтьми!’…
Маленькой Карлъ былъ такъ любимъ доброю своею мамушкою, что Гжа. д’Эрвиль сама удивлялась такой привязанности и начала питать къ Марь неограниченное уваженіе и нжнйшую дружбу. Она обходилась съ нею, какъ съ короткою пріятельницею. ‘Милая Марья! сказала она ей однажды: какъ жаль, что монашеское состояніе лишило тебя щастія быть матерью! какъ стала бы ты любить дтей своихъ!’ — Я бы ихъ боготворила, сударыня, естьли бы имла случай воспитать…. — ‘Всякой подумаетъ, что Карлъ сынъ твой, я меньше нжу его, нежели ты.’ — Я чувствую къ нему любовь совершенно материнскую,. Вообразите, сударыня, что я его бабушка, что я ваша мать! — ‘Марья! не вспоминай мн объ этомъ, ты заставляетъ меня плакать’ — Вамъ конечно жаль матушки? Можетъ быть, ее нтъ уже на свт? — ‘Я никогда ее не видала.’ — Разв Г. Вольмениль…. — ‘Я родилась не отъ его супруги: я дочь любви. Марья! не могу доле скрывать отъ тебя своей тайны, знаю, что отъ этого не лишусь, твоего уваженія. Такъ! я обязана жизнію простодушной крестьянской двушк, которая называлась, также какъ и ты, Марьею. Батюшка еще и по сіе время плачетъ, когда вспомнитъ объ этой обманутой имъ бдной поселянк.’ — Для чего же онъ посл съ нею не видался? — ‘Марья! мы съ батюшкою не могли получить никакого объ ней извстія, спрашивали въ ея деревн, но никто и такъ не зналъ, куда? она двалась, думать надобно, что она умерла. Бдная двушка!… Но ты плачешь, Марья! ты столько берешь во мн участія, что тайна моего рожденія чувствительно трогаетъ тебя.’ — Такъ, сударыня! я плачу объ участи матушк вашей!…. — ‘Она сдлала проступокъ, но я уврена, что она родилась добродтельною, по крайней мр такъ всегда говоритъ батюшка.’ — Что! естьли бы вы теперь ее увидли?…. Можетъ быть, стали бы презирать ее? — ‘Я! чтобъ могла презирать мать свою! Ахъ, Марья! какъ мало ты меня знаешь! Кому не извстны обманы мущинъ, слабости сердечныя! Отецъ мой несравненно виновне этой нещастной, но мн не прилично осуждать родителей, и я такъ много, обязана батюшк!… Только что я родилась, онъ взялъ меня отъ матери и далъ мн кормилицу. Между тмъ супруга его скончалась, и Г. Вольмениль взялъ меня къ себ въ домъ. Доброй этотъ отецъ не женился въ другой разъ, единственно изъ любви ко мн! Онъ одарилъ меня талантами, доставилъ мн вс пріятности богатства, и я не прежде узнала тайну своего рожденія, какъ при замужств: тогда отецъ мой открылъ ее Гну. д’Эрвилю, потому что онъ ни за что въ свт не согласился бы обмануть честнаго человка.
Марья отерла глаза свои и вышла, чувствуя, что не могла бы доле противиться сильному влеченію обнять Люцинду и сказать ей: ‘Я мать твоя!’
Марья ужасалась, ожидая прізду Гна. Вольмениля, котораго съ часу на часъ ждали. Естьли онъ отречется отъ меня! говорила она сама къ себ: какъ горестно, какъ несносно будетъ мн тогда, что я открылась! Мн непремнно надобно его увидть: онъ слпъ и врно меня не узнаетъ, постараемся вывдать его мысли, и тогда увидимъ, что длать!
Въ одно утро Гжа. д’Эрвиль позвала Марью ране обыкновеннаго. Марья заходитъ. Поди скоре, Марья! сказала ей съ живостію Люцинда: поди скоре, онъ пріхалъ! — ‘Кто?’ — Батюшка. Сей часъ вывели его изъ кареты, и он вотъ тутъ! Приведи къ нему внука его, пускай онъ его обниметъ, пускай прижметъ къ сердцу своему!
Марья, пораженная симъ извстіемъ, какъ громомъ, едва не лишилась чувствъ, но Гжа, д’Эрвиль не замтила ея смущенія, спша увидть отца своего. Марья, собравшись съ духомъ, пошла на верьхъ за маленькимъ Карломъ. И такъ я сей часъ его увижу! сказала она сама къ себ: увижу человка, которой обезчестилъ меня, которой низвергнулъ отца моего во гробъ! Какое свиданіе, великій Боже! посл толь долговременной разлуки! О! какъ присутствіе его будетъ для меня мучительно!….
Марья одла съ поспшностію робенка и, держа его за руку, вошла въ залу. Что почувствовала она, увидя почтеннаго сдаго старика, отягченнаго бременемъ лтъ! Дневной свтъ не поражалъ боле зрнія его, но руки его прижимали къ сердцу милую дочь. Онъ пролилъ нсколько слезъ и спросилъ о внук. Вотъ онъ, батюшка! вскричала Люцинда, поднося къ нему робенка. — Я здсь, милой папинька! повторилъ маленькой Карлъ.
Вольмениль былъ до крайности тронутъ. Люцинда, вн себя отъ радости и занявшись единственно попеченіями объ отц своемъ, не замтила смятенія Марьи, которая, стоя на одномъ мст, изумленными, глазами смотрла на своего обольстителя, говоря сама въ себ: ‘И такъ вотъ мой любовникъ и дти мои!…’
Батюшка! сказала Люцинда: я въ возхищеніи, что вы наконецъ ршились раздлить со мною, мое уединеніе. Живучи безъ меня въ деревн, могли ли вы быть щастливы? Не гораздо ли пріятне, чтобы дочь услаждала скуку старости вашей? Вамъ здсь будетъ покойно: я недавно приняла къ себ очень хорошую женщину, которая не меньше меня любить васъ будетъ. Она здсь: дозвольте ей обнять себя.
Марья принуждена была обнять виновника всхъ своихъ бдствій. Она изполняетъ это… скажу ли, съ нехотніемъ? Нтъ! Марья забываетъ вроломнаго Вольмениля, она видишь въ немъ только почтеннаго старика и отца дтей своихъ. ‘Разв она не говоритъ, дочь моя? спросилъ Вольмениль: что это за женщина?’
Марья отвчаетъ: ‘это женщина…. которая привержена къ вамъ не меньше дочери вашей!….’ — Что я слышу! вскричалъ старикъ съ примтнымъ волненіемъ!…. Этотъ голосъ …. онъ мн знакомъ…. Боже мой! какъ глубоко проникъ онъ въ мою душу!….
Это правда,что Марья иметъ очень трогательной органъ, сказала Люсинда. — Марья! прерываетъ старикъ: ее зовутъ Марьей? Откуда она? кто она такая? — ‘Батюшка! она была монахиней.’— Ахъ!….сколько ей лтъ? — ‘Почти сорокъ четыре года.’ — Бдная Деландъ была бы теперь въ этихъ же лтахъ.
Марья удаляется, закрывая лицо, орошенное слезаш, но Гжа. д’ Эрвиль разсяла скоро общее огорченіе маленькимъ праздникомъ, которой приготовила къ прізду отца своего, и день прошелъ въ невинныхъ забавахъ,
Между тмъ Марья провела уже нсколько дней подл старика и всякой разъ, говоря съ нимъ, видла, что онъ становился задумчивымъ и смущеннымъ. Въ одно утро Марья отважилась сказать ему: ‘Вы упомянули за нсколько дней предъ симъ о нещастной Деланд изъ деревни Лимара близь Гренобля.’ — Разв ты знавала ее?’— ‘Очень коротко. Сколько слезъ пролила эта бдная!»… — Что съ нею сдлалось?… — ‘Она была старицею въ одномъ со мною монастыр.’ — Какъ давно? — ‘Съ самой смерти ея отца.’ — Отецъ ея разв умеръ? — ‘Уже прошло тому двадцать четыре года… Этотъ бдный отецъ не могъ перенести безчестія дочери своей.’ — Нещастный!… Вольмениль закрылъ руками лицо свое, на которомъ явно изображался стыдъ и горькое раскаяніе. Онъ продолжалъ: ‘Заключаю, что теб все извстно. Марья врно разсказывала теб о всхъ бдствіяхъ, въ которыя ввергнулъ ее обольститель... Открыла ли она теб его имя?’ — Этотъ обольститель!… Ахъ, Вольмениль! это былъ ты. — ‘Марья! Марья! твой голосъ, слезы… не могу боле сомнваться… это ты сама, тебя держу я теперь въ объятіяхъ.’ — Такъ, это я, Вольмнениль! эта нещастная, которую ты обезчестилъ!…..— ‘Какое щастіе!…. Марья! отъ какого тягостнаго бремени присутствіе твое меня избавило! Какъ долго и мучительно разкаяніе терзало мое сердце! Марья! скажи, что ты меня прощаешь, скажи, и… я все заглажу.’ — Ахъ, Вольмениль! могу ли я питать злобу, или хотя малйшую досаду къ отцу несравненной женщины, которой дала жизнь? — ‘Знаетъ ли она?…’ — Нтъ! нтъ! стыдъ препятствовалъ мн…. Но естьли ты возвратишь мн сердце свое, Вольменилъ, я все открою, — ‘Поди къ ней, Марья, позови ее сюда: пусть узнаетъ.’.. — Вотъ она!
Гжа, д’Эрвиль входитъ, видитъ смущеніе отца своего и Марьи. Что это значить? спрашиваетъ она съ торопливостію: я вижу слезы! что сдлалось? — ‘Ахъ, сударыня! вскричала Марья, бросясь къ ней на шею: удостойте выслушать призваніе, которое сдлала уже батюшк вашему.’ — Какое признаніе? — ‘Вы думали, можетъ быть, что я всегда была добродтельна, нтъ! выдьте изъ заблужденія: одинъ мущина обольстилъ молодость мою. Родясь въ деревн, познакомилась я съ однимъ господиномъ’… — Такъ какъ матушка: продолжай! — ‘Плодомъ этого бдственнаго знакомства была…. дочь.’ — Точно, какъ матушка! — ‘И обольститель похитилъ моего робенка, а самъ скрылся.’ — Батюшка, вотъ ваша исторія! — ‘Онъ оставилъ мн контрактъ, я отдала его назадъ.’ — Матушка также не взяла его. — ‘Теперь я очень часто видаюсь съ дочерью своею.’ — Ты съ нею видаешься? — ‘Удивляюсь ея добродтелямъ, красот, но, стыдясь слабости непростительной, не смю открыть, что я мать ея.’ — Марья!.,. какое подозрніе!… — ‘Я принялась къ ней въ домъ.’ — Марья!… — ‘Обольститель мой возвратился!’…. — Батюшка! слышите ли? — ‘Онъ живетъ съ нею и со мною въ одномъ дом!’ — Батюшка! это она!… ‘Такъ, онъ здсь, здсь! и хочетъ, чтобъ я его простила!’ — Милая Марья о ты…. мать моя!….
Гжа. д’Эрвиль бросается въ объятія Марьи, которая прижимаетъ ее къ трепещущей груди своей. Вольмениль встаетъ. Вотъ она! говоритъ онъ съ жаромъ: вотъ нещастная, которой обязана ты жизнію, Люуинда!….. Я былъ виновенъ передъ нею, но хочу удостоиться великодушнаго прощенія… котораго смю ожидать отъ ея добродушія. Да будетъ она моею супругою, Люцинда! Пускай бракъ, хотя поздный, но должный, учинитъ рожденіе твое законнымъ, дочь моя!…. Соглашаетесь ли вы об на мое предложеніе?
Марья утопала въ слезахъ и не въ силахъ была говорить Люцинда отвчала: ‘Такъ, батюшка! вы должны это сдлать этой справедливости требуетъ совсть ваша. Дайте ей свою руку, и да будетъ она щастливйшею супругою, такъ какъ стала уже любезнйшею матерью!’ — Марья! согласна ли ты? — Ахъ! вскричала Марья: могу ли не согласишься на свое щастіе?
Сіе трогательное изъясненіе уступило мсто изліяніямъ нжнйшихъ чувствій, и черезъ нсколько дней совершилось бракосочетаніе Вольмениля съ Маріею, къ несказанному удовольствію Гжм. д’Эрвиль, которая поступала при семъ со всею нжностію, какой только можно было ожидать отъ ея превосходнаго сердца. Казалось, что старикъ ждалъ только, сего блистательнаго изправленія вины своей, чтобы перестать жить: онъ умеръ черезъ нсколько мсяцовъ посл женитьбы, и вдова его долго была неутшна. Будучи столько же умренна въ желаніяхъ и столько же добродушна, какъ до возвышенія своего, Гжа. Вольмениль, или лучше, Марья — ибо я люблю называть ее симъ именемъ — не хотла никогда разстаться съ милою дочерью. Он живутъ и понын вмст, наслаждаясь спокойствіемъ и мирнымъ щастіемъ, питаютъ одна къ другой нжнйшую любовь и занимаются съ крайнимъ раченіемъ воспитаніемъ Карла.