Эдгар По
Эдгар По
Добавления
Перевод К. Д. Бальмонта
Добавления, По Эдгар Аллан, Год: 1913
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Не только считаю я парадоксальным говорить о каком-либо гениальном человеке, как о лично низком, но я смело утверждаю, что высочайший гений есть лишь верховнейшее нравственное благородство.
Достойно смеха наблюдать, как легко доказать ложность той или иной системы философии, но тогда не прискорбно ли видеть, что даже невозможно и помечтать, чтобы какая-нибудь отдельная система была истиной?
Во всех изъяснениях Шекспира была некоторая коренная ошибка, никогда еще не упоминавшаяся. Это — ошибочное желание объяснить его характеры — истолковывать их действия — примирять их непоследовательности — не так, как если бы они были отчеканены человеческим мозгом, а как если бы они имели действительное существование на земле. Мы говорим о Гамлете человеке, вместо того чтобы говорить о Гамлете герое драмы, dramatis persona — о Гамлете, которого создал Бог, вместо Гамлета, созданного Шекспиром. Если бы Гамлет жил в действительности и если бы трагедия была точной записью его деяний, из этой записи (с некоторым затруднением) мы могли бы, правда, вывести примирение его непоследовательностей и установить, к нашему удовлетворению, истинный его характер. Но эта задача становится совершеннейшим вздором, когда мы имеем дело лишь с призраком. Тогда не непоследовательности действующего человека имеем мы предметом нашего обсуждения (хотя мы рассуждаем так, как если бы они были таковыми, и, таким образом, неизбежно заблуждаемся), но причуды и колебания — сталкивающиеся проявления энергии и вялости поэта. Нам кажется почти чудом, что такая очевидность могла до сих пор быть просмотрена.
Раз мы говорим об этом, мы можем предложить вниманию наше собственное дурно принятое мнение относительно намерения поэта в обрисовке датчанина. Шекспиру должно было быть хорошо известным, что руководящая черта в известных более напряженных разрядах опьянения (от причины все равно какой) есть почти неудержимое побуждение притворно изобразить дальнейшую степень возбуждения. Подобие может заставить любого вдумчивого человека подозревать то же самое побуждение в сумасшествии — когда оно очевидно, вне сомнения. Это Шекспир чувствовал — не думал. Он чувствовал это в силу чудесной своей власти отождествления с человечеством вообще — предельный источник магического его влияния на людей. Он писал о Гамлете так, как если бы Гамлет существовал, и, вообразив, в первом случае, что герой его возбужден до частичного безумия разоблачениями духа — он (поэт) почувствовал, что будет естественным, чтобы он был побужден преувеличивать свое безумие.
Я не делаю исключения, даже и в пользу Данте — единственное, что хорошо было сказано о Чистилище, это что человек может идти еще дальше и с ним может случиться что-нибудь еще худшее.
Вряд ли это слишком много — сказать, что Преобразование через Воздержание есть наиважнейшее, какое мир когда-либо знал. Но великая его особенная черта еще никогда не делалась предметом обсуждения. Мы разумеем то обстоятельство, что оно дает увеличение человеческого счастья (конечная цель всякого преобразования) не через трудный и двусмысленный ход умножения его удовольствий во внешнем их лике, а простым и более действительным способом возвышения его способности к наслаждению. Воздержанный человек носит в собственной своей груди, при всяких обстоятельствах, истинную, единственную основу благословения.
Через влияние физических скорее, чем моральных, внушений, против алкоголя, Преобразование через Воздержание может быть сделано устойчивым. Убедите людей, что спиртные напитки суть яд для тела, и вряд ли будет надобно добавлять, что они суть пагуба для души.
Альфред Теннисон (по скромному нашему, но искреннему мнению) есть величайший поэт из всех, когда-либо живших. Мы вполне приготовились перенести всяческое осуждение, каковое может быть привлечено на нас мнением, столь еретическим.
Мистер Чорли говорит о музыке как человек, а не как скрипач. Это есть нечто — а то, что у него есть воображение, есть большее. Но философия музыки вне его проникновения, а о физике музыки он, бесспорно, не имеет никакого представления. Кстати, из всех так называемых научных музыкантов, сколь многие, по нашему предположению, осведомлены насчет акустических и математических выводов? Мои знакомства с выдающимися композиторами, конечно, совершенно ограниченны, но я никогда не встречал ни одного, который не уставился бы на меня и не начал бы говорить ‘да’, ‘нет’, ‘гм’, ‘а’, ‘э’, когда я упоминал о механизме сирены или делал намек на волну вибрации под прямым углом.
Когда музыка вызывает слезы, по видимости беспричинные, мы не плачем, как предполагает Гравина, от ‘чрезмерности удовольствия’, но от чрезмерности нетерпеливой своевольной печали на то, что, будучи простыми смертными, мы еще не в состоянии услаждаться этими верховными восторженностями, относительно которых музыка дает нам лишь намекоподобный и неопределенный проблеск.
Теоретики, построяющие мысль правительства и притязающие всегда ‘начинать с начала’, начинают человеком в том, что они называют его естественным состоянием — начинают диким. Какое право имеют они предполагать, что это его естественное состояние? Так как главная своеобразная особенность человека есть разум, из этого следует, что его дикое состояние — состояние действия без разума — есть его неестественное состояние. Чем более он размышляет, тем более он приближается к тому положению, к которому неудержимо толкает его главная, его отличительная особенность, и не раньше, чем он достигает этого положения с точностью — не раньше, чем его разум исчерпал себя для его улучшения — не раньше, чем он взошел на высочайшую башню цивилизации — будет окончательно достигнуто, или полно определено, его естественное состояние.
Наша литература заражена целым роем такого, как раз вот такого, малюсенького люда — твореньями, которые успевают создать себе безусловно положительную репутацию простым повторением беспрерывности и постоянства из воззваний к публике — ей не позволено ни на одно мгновение освободиться от этих паразитов или выбросить из сферы зрения их притязания.
Мы не можем, таким образом, смотреть на микроскопические произведения упоминаемых букашек, как на простые ничто, ибо они создают, как я сказал, некоторый положительный эффект, а никакое помножение нулей не даст в итоге единицу, отрицательные же количества — как меньшие, чем ничто, — создают итог, ибо — на — дает +.
Смотря на мир людской как он есть, мы найдем безумным отрицать, что более верный путь к мирскому успеху есть не добродетель, а подлость. Что в Писании разумеется под ‘закваской неправосудия’, это именно та закваска, через которую люди поднимаются.
Edgar Allan Poe.
Добавления.
Перевод К. Д. Бальмонта.
Текстовая версия: verslib.com
Собрание сочинений Эдгара По в переводе с английского К. Д. Бальмонта. Том 2.: Рассказы, статьи, афоризмы. — М.: Скорпион, 1913. — 343 с.