ДО ПОСЛДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ.
ДО ПОСЛДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ.
РАЗСКАЗЪ ОБЪ ИРЛАНДСКОМЪ ГОЛОД.
МИСТРИСЪ БЕРЕНСЪ.
I.
II.
III.
IV.
V.
До последней капли крови, Беренс, Миссис, Год: 1880
Время на прочтение: 54 минут(ы)
Была страшная зима 1879—80 г. Вс стихіи, природа, время, погода вступили въ борьбу съ человкомъ. Въ нашей сравнительно благоденствующей стран нищета и болзни подняли свою роковую гидру. А въ Ирландіи народныя бдствія превзошли всякія описанія, всякое воображеніе. Мрачный призракъ голода, не показывавшійся открыто уже много лтъ и загнанный могучими руками въ самыя отдаленныя и темныя трущобы, еще разъ грозно выступилъ впередъ въ эту несчастную зиму, повергнулъ безъ малйшаго усилія картонныя преграды, которыми хотли его сдержать, и какъ древнее чудовище гулялъ на свобод по всей стран изъ конца въ конецъ. А разв не было публичной подписки въ пользу голодающихъ? А разв не образовался фондъ герцогини Марльборо? Не преувеличеніе ли вс эти разсказы о голод? Такъ спрашивали себя богатые англичане среди роскоши и комфорта у веселаго огня въ камин, гд пылала смсь каменнаго угля и дровъ.
Да, слава Богу, благотворительность спасла тысячи людей отъ смерти и отчаянія, но этой ложкой помощи нельзя было выкачать моря народныхъ бдствій.
Дйствіе нашего маленькаго разсказа происходить среди дикихъ западныхъ горъ, живописные склоны которыхъ омываются бушующими волнами Атлантическаго океана. На такомъ обнаженномъ, безплодномъ горномъ откос уныло лпилась полуразвалившаяся мазанка. Издали она не была примтна невооруженному глазу, и путешественникъ какъ бы неожиданно натыкался на нее. Она не представляла ничего необыкновеннаго, такихъ мазанокъ были тысячи въ окружающей стран. Быть можетъ, архитекторъ первоначально имлъ намреніе устроить тутъ дверь, окно и даже трубу, но они такъ и остались въ намреніи. Обитатели этого несчастнаго жилища выходили изъ него въ небольшое отверстіе среди покривившейся глиняной стны, окно, считавшееся только неудобной гоньбой за нелпой модой, было забито тряпками и соломой. Дымъ отъ разводимаго внутри огня свободно гулялъ по мазанк и выбивался наружу, находя себ исходъ въ множеств щелей въ стнахъ и крыш.
На порог двери, выражаясь прилично, сидла двочка лтъ двнадцати, въ такихъ лохмотьяхъ, которыя можно увидать только на ирландскомъ ребенк. Какъ ея несчастная одежда держалась на ней и какъ она ухищрялась ее надвать — это было глубокой тайной. Впрочемъ, по всей вроятности, секретъ заключался въ томъ, что она никогда ея не покидала. Двочка держала на рукахъ и нжно укачивала малютку мсяцевъ осьми. И та, и другая были до того тщедушны, и сморщены, что никто не далъ бы старшей боле осьми лтъ, а младшей боле четырехъ мсяцевъ.
Всклокоченные, неразчесанные волоса опускались въ безпорядк на лицо Моры и скрывали вс ея черты, кром глазъ, удивительныхъ голубыхъ ирландскихъ глазъ, которыхъ не могутъ омрачить ни грязь, ни голодъ, ни несчастье. Эти большіе, сверкающіе дикимъ сознаніемъ глаза устремлены въ туманную даль, откуда несется глухой стонъ горнаго потока, пробивающаго себ дорогу къ необозримому, свободному океану. Очевидно, воображеніе двочки рисуетъ пріятныя фантастическія картины, потому что на ея устахъ показывается тнь улыбки, которая, въ боле счастливыя времена, разршилась бы веселымъ смхомъ.
Чья-то рука, прикоснувшись къ ея плечу, возвращаетъ ее къ роковой дйствительности. Она вздрагиваетъ и, поднявшись съ мста, молча смотритъ на свою мать.
Он очень походятъ другъ на друга. Мать, вылитая Мора, минусъ юность и надежды, она выше ростомъ, худощаве, старше, но такъ же грязна и въ такихъ же лохмотьяхъ. Лицо ея представляетъ оригиналъ, копію съ котораго изображаютъ удивительные глаза двочки, во въ чертахъ этого лица время и горе стушевали всякій слдъ еще виднющихся въ ребенк мысли и сознанія, оставивъ одно дикое, забитое, голодное выраженіе.
— Неужели Катлинъ спитъ? спрашиваетъ она съ удивленіемъ:— крошка гораздо умне матери. Одному Богу извстно, сколько ночей я не закрывала глазъ.
— Тяжело, очень тяжело голодать, отвчаетъ Мора:— но, можетъ быть, отецъ вернется къ ночи и принесетъ картофелю. Онъ, вроятно, нашелъ работу въ Корк, это, говорятъ, такой большой и славный городъ.
— Не такой онъ человкъ, чтобъ найти работу, а если онъ и вернется, то съ пустыми руками. Водка его сгубила. Онъ не виноватъ, что водка сильне его.
— Правда, мама, правда, но мы должны какъ нибудь достать кусокъ хлба для маленькой Катлинъ, сколько ужь дней она, бдняжка, не видала капли сыворотки.
И Мора передаетъ матери маленькой комокъ лохмотьевъ. Бдная женщина уже выплакала вс свои слезы и глаза ея сухи, но, нагнувшись надъ полумертвой отъ голода, посинвшей малюткой, она вздрогнула и ея лицо еще боле омрачилось свинцовымъ отчаяніемъ.
— Поди, посмотри, не найдешь ли завалившейся корки въ томъ углу, гд была свинья, сказала она съ тяжелымъ вздохомъ.
Мора молча, безнадежно повиновалась. Опустившись на колни, она шаритъ въ отдаленномъ углу мазанки. Въ сравнительно счастливое время тутъ покоилась свинья, составляющая нчто въ род домашнихъ пенатовъ ирландца. Но недль шесть тому назадъ — это время кажется вчностью Мор — они были принуждены продать своего лучшаго друга, любимую свинью, для платежа ренты землевладльцу. Наконецъ, двочка возвращается къ матери молча и съ безпомощнымъ отчаяніемъ смотритъ на малютку. Какой-то столбнякъ овладлъ ею. Неужели было уже поздно?
— Мама, произноситъ Мора съ безумнымъ припадкомъ горя:— вы не дадите Катлинъ умереть съ голоду! Катлинъ! Катлинъ! восклицаетъ она громко, какъ бы стараясь вызвать съ порога того свта отходящую маленькую душу.
Но восковое лицо ребенка не обнаруживаетъ никакихъ признаковъ жизни. Не слышно боле раздирающихъ воплей, не дававшихъ покоя по ночамъ ни матери, ни Мор, глаза упорно закрыты. Горькая мысль, что Катлинъ умираетъ, запала въ сердце двочки и она не могла удержаться отъ слезъ.
— Ей плохо, сказала мать, передавая ребенка плачущей Мор, и словно ея рыданія только растравляли ея горе, она прикрикнула:— цыцъ! Не реви!
Войдя въ мазанку, она на четверенькахъ ползетъ по всему полу, въ надежд найти или кусокъ хлба или картофель, или какую-нибудь завалявшуюся тряпку или забытую вещь изъ домашняго скарба, за которую сосдній закладчикъ далъ бы шесть пенсовъ. Но вс ея старанія тщетны и единственнымъ ихъ результатомъ было пробужденіе еще новаго живого существа. Что это за животное покоилось въ мрачномъ, грязномъ углу зловонной трущобы? Увы! это было человческое существо, мальчикъ шести или семи лтъ. Полуобнаженный, съ дикими, блуждающими глазами, онъ зврски бьетъ по рукамъ бдную мать, которая нечаянно возбудила въ немъ сознаніе голода.
Но она привыкла къ боле тяжелымъ ударамъ и, не обращая на нихъ вниманія, продолжаетъ свои поиски. Однако, Патрикъ не унимается. Его страданія слишкомъ велики, онъ на минуту ихъ забылъ, а теперь, засунувъ пальцы въ ротъ, старается заглушить голодъ, который безжалостно сверлитъ и точитъ его внутренности. Но эти усилія вполн тщетны и онъ оглашаетъ воздухъ громкими стонами.
— Мора, Мора, Мора! рыдаетъ онъ:— дай мн хоть одинъ картофель! Мора, Мора, Мора!
— Шш! Патъ! Шш, отвчаетъ двочка:— у насъ ничего нтъ, и бдная маленькая Катлинъ завтра умретъ съ голода и будетъ ангеломъ на неб.
Но его собственныя муки не позволяютъ Патрику выразить какое-нибудь сочувствіе къ горькой участи своей маленькой сестры и онъ продолжаетъ жалобно стонать.
Никто изъ обитателей этой несчастной мазанки не лъ ничего въ продолженіи двадцати четырехъ часовъ, голодная смерть холодно смотритъ имъ въ глаза, они заложили послднюю тряпку и съли послдній картофель.
Недлю тому назадъ, отецъ Моры объявилъ свою геройскую ршимость идти въ Коркъ и отыскать тамъ работу. Мора съ дтской надеждой думала, что они были спасены, но ея мать знала очень хорошо, по горькому опыту, что значили эти поиски работы. Однако, она любила своего лнтяя мужа и была рада, что онъ уходитъ, еслибъ этимъ уходомъ онъ спасъ хоть себя одного отъ голодной смерти. Къ тому же дома будетъ однимъ ртомъ меньше: она всегда удляла ему лучшую и большую порцію. Да, она его любила, несмотря на его лнь, пьянство и частые побои, наносимые ей и Мор подъ пьяную руку. Она его любила и теперь такъ же горячо, какъ пятнадцать лтъ тому назадъ, когда онъ юнымъ красавцемъ ухаживалъ за нею, и хотя ей горько было съ нимъ разставаться, тяжело думать, что быть можетъ никогда боле его не увидитъ, но такъ было лучше, пусть онъ идетъ!
Вскор посл его ухода, скудныя средства къ жизни совершенно изсякли. Патрикъ, Катлинъ, Мора и ихъ мать увидали лицомъ къ лицу голодную смерть.
Въ мрачной мазанк ршительно не оставалось ничего. Куча грязной соломы въ самомъ темномъ углу, одинъ сломанный, одинокій стулъ, дв жестяныя посудины, до того старыя и изломанныя, что никто не далъ бы за нихъ и пенса. Очагъ былъ холодный за недостаткомъ топлива. Чтобъ принести торфа изъ быстро уменьшавшагося запаса, необходимы были энергія и сила, а ни той, ни другой у нихъ не было. Вс эти горькіе факты были вполн сознаваемы матерью и дочерью, и мысли ихъ принимали самый мрачный оттнокъ, когда вдругъ на порог ихъ мазанки показалась чья-то тнь. Постители въ этихъ дикихъ, отдаленныхъ трущобахъ были очень рдки, и он об вздрогнули, и снова надежда вспыхнула въ ихъ сердцахъ.
Не былъ ли это добрый патеръ Джонъ, ниспосылаеный самимъ небомъ, чтобъ спасти ихъ отъ смерти? Нтъ, это была женщина, ихъ ближайшая сосдка, жившая въ разстояніи мили съ половиной. У нея было очень доброе сердце, но она была такъ же бдна или даже бдне, если это возможно, потому что ея несчастное жилище кишло полдюжиной маленькихъ, полуобнаженныхъ дтей. Мора и ея мать тотчасъ поняли, что имъ нечего ждать отъ нея помощи. Но все-таки Мора встала съ ребенкомъ на рукахъ и, съ врожденнымъ гостепріимствомъ, привтствовала гостью.
— Я только по дорог зашла съ вамъ, мистрисъ Сюлливанъ сказала она, съ трудомъ выговаривая каждое слово:— чтобъ вамъ передать счастливую всть. Я иду въ Балинавинъ, чтобъ достать пищи для дтокъ.
При первомъ слов о пищ, глаза Моры завистливо сверкнули, и даже Патрикъ, переставъ стонать, наострилъ уши. А мистрисъ Сюлливанъ стала разспрашивать въ чемъ дло.
— Самъ патеръ пришелъ къ намъ въ горы, отвчала постительница, женщина здоровенная, высокаго роста, сильная, повидимому, способная на всякій трудъ:— и объявилъ, что мы вс можемъ получить пищу въ Балинавин. Какая-то дама… очень важная дама, почти такая же важная, какъ королева, позаботилась о насъ, бдныхъ. Она пріхала въ Балинавинъ съ многими богатыми джентльмэнами и покупаетъ на свое золото хлбъ и супъ для голодающихъ. Ну, мистрисъ Сюлливанъ, возьмите свою жестянку и идите за мной, я не могу мшкать, уже темнетъ, а дти ждутъ.
И прежде, чмъ мистрисъ Сюлливанъ и Мора очнулись отъ удивленія, она исчезла на горной тропинк.
Никакими словами не описать того чувства, которое объяло ея слушательницъ. Эта счастливая всть казалась имъ невроятной, какой-то дикой фантазіей, однако, ихъ сосдка была женщина правдивая, и, къ тому же, ея поспшный уходъ вполн доказывалъ справедливость ея словъ. Съ минуту, мать и дочь предались дикой, безумной радости, словно вс ихъ несчастья окончились, обильныя слезы брызнули изъ глазъ Моры, падая на безчувственное лицо маленькой Катлинъ.
— Иди скоре, мать! воскликнулъ Патрикъ, поднимаясь съ своего грязнаго ложа.— До Балинавина недалеко и мы сегодня ляжемъ спать съ полными желудками.
И Патрикъ, пожирая своими большими глазами исхудалое лицо матери, огласилъ впервые, посл многихъ дней горя, эту мрачную мазанку глухимъ смхомъ. Однако, трезвое размышленіе уже отуманило черты мистрисъ Сюлливанъ и всякая надежда въ ней исчезла.
До Балинавина было шесть длинныхъ миль. Они не знали наврное, который былъ часъ, но, судя по голоду, должно быть около пяти часовъ. Она никогда не отличалась силой, а теперь была страшно слаба отъ истощенія и продолжительнаго поста. Поэтому, понятно, она не считала себя способной пройти шесть миль, да еще по крутымъ, горнымъ тропинкамъ..
Видя, что мать не собирается въ путь, Патрикъ началъ снова ревть, а Mopa, какъ бы отгадавъ мысли матери, сказала спокойно:
— Я пойду и принесу вамъ всмъ жизнь. Вдь вы знаете, что я лазаю по горамъ, какъ коза.
И двочка взяла съ полки старую жестянку. Но мистрисъ Сюлливанъ ее остановила. Идти Мор было бы сумасшествіемъ. Такому ребенку никто не дастъ пищи и къ тому же она не знала дороги въ Балинавинъ, гд она была только раза два въ жизни и то очень давно. Неподвижное, посинвшее лицо Катлинъ заставило ршиться добрую женщину.
— Я сама пойду, сказала она, взявъ жестянку и цлуя малютку: — не бойся, Патъ, я принесу теб пищи, прибавила она, нжно потрепавъ мальчика по голов.
Ребенокъ вскрикнулъ отъ радости, замахалъ своими маленькими, обнаженными, грязными ножками и свернулся снова въ клубокъ на соломенной жесткой постели. До сихъ поръ, единственный путь заслужить уваженіе Патрика было наполнить его желудокъ. Мора и его мать, состоя при немъ постоянными поставщиками продовольствія, пользовались его одинаковой любовью но въ послднее время требованіе было настолько боле предложенія, что он об сильно дискредитировались въ его глазахъ. Но мистрисъ Сюлливанъ, вернувшись назадъ съ полной жестянкой, сразу заняла бы прежнее мсто въ его уваженіи.
Бдная женщина не колебалась боле, всякая минута промедленія только увеличивала трудности пути. Она и то боялась, что совершенно стемнетъ прежде, чмъ она достигнетъ города. Она укуталась какъ могла въ свои лохмотья, поцловала еще разъ Катлинъ, причемъ Мора замтила, что ея лицо было такъ же блдно, какъ и неподвижное лицо ребенка, и отправилась въ путь съ твердой ршимостью.
Темное облако заволокло горы и мокрый туманъ поднялся съ моря. Туманы и дождь — нормальныя условія этой мстности, но мистрисъ Сюлливанъ даже не обратила вниманія на то, что черезъ пять минутъ она была мокрая до костей.
Сидя на порог, Мора слдила за матерью, пока она не исчезла въ горахъ, потомъ она стала качать малютку, заунывно мурлыча какую-то народную ирландскую псню. По временамъ, она останавливалась и со страхомъ смотрла на ребенка, боясь, не умеръ ли онъ. Она была храбрая двочка, но сердце ея сжималось при мысли, что ребенокъ можетъ умереть на ея рукахъ. Она нагибалась къ нему и радостно замчала, что сердце у него билось. Такъ прошло боле часа. Патрикъ спалъ. Мало по малу, окружающая тишина, одиночество и страхъ смерти такъ подйствовали на нервы двочки, и безъ того расшатанные слабостью, что она разбудила бы Пата, еслибъ ея не останавливало сознаніе, что это было бы непростительной жестокостью. Еслибъ Катлинъ хоть заплакала бы или застонала, все-таки это былъ бы признакъ жизни.
Наступили сумерки, втеръ свистлъ и дождь барабанилъ по крышк. Эти знакомые Мор звуки теперь наполняли ея сердце ужасомъ. Она закрыла уши пальцами, но продолжала слышать и свистъ втра, и шумъ дождя. Вс суеврныя легенды, которыя она слыхала съ дтства, возстали въ ея памяти. Наконецъ, ей показалось, что съ горы спускается какая-то тнь и она, дрожа всмъ тломъ, вбжала въ мазанку и, не выпуская изъ рукъ Катлинъ, бросилась на солому подл Патрика.
— Патъ! Патъ! бормотала она, чувствуя, что его дтскій жалобный вопль разсетъ преслдовавшія ея страшныя виднія.
Но Патрикъ не хотлъ разыграть роль утшителя и молча лягался. Тутъ Мор вошла въ голову блестящая мысль.
— Покачай Катлинъ, сказала она нжнымъ голосомъ: — пока Мора сходитъ за торфомъ для огня. Вдь стыдно будетъ, если мать вернется съ пищей и не найдетъ здсь огня.
Погрться у огня было такъ соблазнительно, что Патрикъ прислъ и согласился вступить въ переговоры. Мора положила ему на руки малютку.
— Ну, будь хорошей нянькой, прибавила она: — а Mopa сейчасъ разведетъ веселый огонь, чтобъ погрть васъ обоихъ.
Сначала Мора вздумала объ огн только какъ о средств разбудить Патрика, но теперь ей казалось, что огонь и самъ по себ былъ отличной вещью и что онъ лучше всего разгонитъ напавшій на нее страхъ. Она смло вышла въ дождь и темноту, совершенно забывъ о привидніяхъ, которыя исчезли передъ честнымъ энергичнымъ трудомъ.
До склада торфа было довольно далеко и слабая, истощенная двушка съ трудомъ наполнила корзину и, поставивъ ее на голову, пустилась въ обратный путь. Между тмъ, совсмъ стемнло и снова ей стали мерещиться страшные призраки. Она ускоряла шаги и старалась успокоить себя мыслью о веселомъ огн, у котораго согрется ея мать по возвращеніи домой.
На полудорог ей надо было миновать высокій, черный, кремневый утесъ, который она любила, какъ стараго друга. Лтомъ она .часто. проводила долгіе часы на его вершин, гря на солнц свои блыя ноги. Но теперь онъ казался чмъ-то страшнымъ. Онъ какъ бы выросъ и почернлъ. Мора остановилась и не смла идти дале. Но длать было нечего, другой дороги не существовало, и, собравшись съ силою, она ускорила шаги, посматривая искоса на своего грознаго любимца.
Вдругъ подъ самымъ утесомъ, какая-то темная масса заслонила ей дорогу. Двочка остолбенла отъ ужаса. Масса, чернвшая передъ нею, качалась со стороны на сторону. Мора хотла закричать и искать спасенія въ бгств. Но языкъ ея приросъ къ ея гортани, ноги подкосились, и она стояла, какъ вкопанная.
Предметъ, возбудившій ея страхъ, сдлалъ два шага къ ней на встрчу, и теперь Мора увидла, что это былъ не боле и не мене, какъ человкъ очень большого роста. Къ тому же, она знала этого человка. Это былъ Черный Гью. Онъ пользовался извстностью во всемъ околодк и очень дурной.
Видя съ кмъ она иметъ дло, Мора перевела дыханіе и успокоилась, самый ужасный человкъ былъ лучше сверхъестественнаго призрака. Черный Гью жилъ одинъ въ самомъ пустынномъ уголк горъ, на разстояніи двухъ миль отъ ея дома. Никто не смлъ подходить къ его жилищу, изъ боязни какъ самого владльца, такъ и его большого бульдога. Его считали богатымъ и скрягой. Разсказывали, что однажды дв бдныя женщины, не обращая вниманія на общую молву, смло отправились къ нему съ цлью просить милостыню. Он потомъ разсказывали, что онъ встртилъ ихъ проклятіями, и такъ страшно сталъ махать своей толстой дубиной, что он бросились бжать, а онъ сталъ бросать камнями имъ въ слдъ.
Много еще ходило анекдотовъ объ его жестокости и странныхъ манерахъ. Онъ не знался съ сосдями и никогда его не видали на похоронахъ и ярмаркахъ. По временамъ, его встрчали въ горахъ, онъ шелъ съ своей дубиной и бульдогомъ, его длинная черная борода разввалась по втру, а дикіе глаза грозно сверкали. Вообще онъ составлялъ тайну, а всегда одна тайна гораздо интересне дюжины простыхъ, всмъ извстныхъ фактовъ. Его необыкновенная, одинокая жизнь считалась оскорбленіемъ для всего околодка, такъ какъ ирландцы отличаются большой сообщительностью и гостепріимствомъ. Матери пугали его именемъ дтей, а молодыя двушки считали дурнымъ предзнаменованіемъ встртить его наканун своей свадьбы.
Мора никогда не сталкивалась лицомъ къ лицу съ этимъ страшнымъ человкомъ. Во всякое другое время, она убжала бы со скоростью кролика. Но теперь ея нервы были такъ напряжены, и она чувствовала себя столь безпомощной, что присутствіе какого бы то ни было человческаго существа было для нея утшеніемъ. Даже видъ бульдога, слдовавшаго всюду по пятамъ своего господина, не испугалъ ея.
Черный Гью, очевидно, ее поджидалъ. Онъ заслонилъ ей дорогу и протянулъ руку, чтобъ схватить ее при малйшемъ желаніи увернуться. Но Мора стояла неподвижно, вопросительно смотря на него своими большими, дикими глазами. Эта неожиданная тактика, казалось, удивила Чернаго Гью. Онъ указалъ рукой по направленію ея дома и спросилъ глухимъ голосомъ:
— Отецъ?
— Отецъ отправился въ Коркъ, отвчала смло двочка:— и выработаетъ тамъ кучу денегъ.
Эти слова, повидимому, были пріятной встью для Чернаго Гью, но онъ презрительно и недоврчиво покачалъ головой. Потомъ онъ снова спросилъ, съ трудомъ поворачивая языкомъ, который словно приросъ отъ рдкаго употребленія:.
— Мать?
— Мать пошла въ Балинавинъ и принесетъ оттуда много хорошей пищи, отвчала съ гордостью Мора.
Черный Гью не произнесъ боле ни слова, свиснулъ собаку и удалился, оставивъ ребенка одного въ сильномъ смущеніи.
Что было ему нужно? Зачмъ онъ спрашивалъ объ ея родителяхъ? Разв онъ ихъ зналъ? Тутъ она вспомнила, что изъ всхъ сосдей, только ея родители никогда не говорили о немъ, никогда даже не упоминали его имени. Все это было очень странно.
Между тмъ настала ночь, и Мора поспшно направила свои шаги къ мазанк, гд ее ждалъ бдный Патрикъ. Но онъ, по прежнему, дремалъ отъ истощенія, а Катлинъ лежала у него на рукахъ въ полнйшемъ оцпенніи. Мора дотронулась до него, и онъ тотчасъ вскрикнулъ: ‘Мама, мама!’, открывъ ротъ, какъ маленькая птичка въ гнзд. Но не было ни матери, ни пищи, и онъ, снова опустившись на солому, впалъ въ забытье.
Мора не могла спать. Она легла подл брата и взяла къ себ малютку, но не закрывала глазъ отъ волненія. Что же касается до принесеннаго ею топлива, то она слишкомъ устала и ослабла, чтобъ развести огонь. Сначала она все разсчитывала, когда можетъ вернуться мать, а потомъ ея мысли сосредоточились на Черномъ Гью. Что скажетъ мать, услыхавъ объ ея удивительной встрч? Она повторяла себ вс подробности этого важнаго и необыкновеннаго въ ея глазахъ событія, пока и сама забылась. Сколько времени она дремала — Мора не могла бы сказать, но ее вдругъ разбудилъ громкій крикъ. Ее кто-то поспшно звалъ.
Она тотчасъ узнала голосъ ихъ доброй сосдки и бросилась къ двери. Дйствительно, на порог стояла мистрисъ Оданогью съ чашкой вкусной каши изъ индйской кукурузы. Ей оставалось еще сдлать лишь полторы мили и ея голодающія дти будутъ сыты. Добрая женщина зашла по дорог сказать, что она долго дожидалась своей очереди — такъ много женщинъ явилось въ Балинавинъ — и, получивъ порцію, поспшила домой, а мистрисъ Сюлливанъ встртила только при выход изъ города, вроятно, она или шла очень тихо, или отправилась поздно. Привтливо кивнувъ головой, мистрисъ Оданогью продолжала свой путь.
Сообщенная ею всть очень обрадовала Мору. Ея мать счастливо достигла до города и, конечно, вскор наполнила кашей свою жестянку. Пламенное воображеніе двочки рисовало уже эту сцену. Въ конц улицы сидла на трон эта важная, знатная дама въ золотомъ плать и съ короной на голов. Сіяя красотой, какъ ангелъ, она цлый день раздавала всмъ пищу и прелестной улыбкой воскрешала надежду въ поблекшихъ глазахъ бдняковъ. Одного только Мора никакъ не могла себ представить — это достаточно большого котла съ похлебкой, котораго хватило бы на всхъ голодающихъ.
Прошелъ еще часъ. Бдная, терпливая, голодающая двочка развела огонь и, грясь у него, какъ бы забивала о своихъ страданіяхъ.
— Мама, пробормоталъ вдругъ Пат, нетерпливо поворачиваясь:— я сть хочу, мн холодно! Гд Мора?
Отвтъ былъ совершенно излишній. При мерцающемъ свт огня, онъ увидалъ Мору, сидвшую съ малюткой у очага. Онъ подползъ къ ней и растянулся во всю длинну, гря свои окостенвшія ноги. Конечно, теплота — большое утшеніе, но теплота — не пища, и вскор его маленькій желудокъ поднялъ снова свой жалобный стонъ.
Но Патъ усталъ ревть и, положивъ свою курчавую головку на плечо Моры, жалобно лепеталъ:
— Мора, Мора, Мора!
Она обвила его вокругъ шеи своей свободной рукой, но не могла произнести ни слова. Ея большіе глаза были устремлены на дверь.
Что случилось съ матерью? Отчего она не возвращается? Не сбилась ли она съ пути въ эту темную ночь? Нтъ, она знаетъ отлично дорогу и всегда хвасталась, что, закрывъ глаза, дойдетъ до Балинавина. Къ тому же, дорога была пряма и легка, только у подножія горы противъ ихъ мазанки тропинка длалась извилистой и крутой. О, какъ страшно гудлъ втеръ вокругъ ихъ жилища!
Чу! Шаги! Мора вскочила.
Нтъ, это только дождь барабанилъ по крыш. Бдная мать! она промокла до костей! Самому сильному мужчин было бы трудно идти въ такую непогоду.
— Мора, Мора, Мора! тихо стоналъ Патъ.
— Шш! Шш! воскликнула двочка, крпко схвативъ его за руку:— слышишь, твоя мать зоветъ меня. Возьми малютку, а я побгу къ матери. Она иначе никогда не вернется.
Патъ никогда не любилъ няньчить свою маленькую сестру, но ему не было выбора, и, взявъ Катлинъ къ себ на колни, несчастный принялъ видъ мученика. Между тмъ, Мора, выведенная изъ всякаго терпнія долгимъ ожиданіемъ и воображая, что среди свиста втра звучитъ человческій голосъ, выскочила на порогъ и стала прислушиваться.
Дождь и втеръ, какъ бшенные демоны, закружили ее, словно ршились разорвать ея лохмотья на тысячи кусковъ. Съ минуту она не могла ни двинуться, ни перенести дыханіе, но потомъ, собравшись съ силами, наклонила голову и, сдлавъ два шага, крикнула, что было силы въ ея ослабвшемъ маленькомъ тл:
— Мама, мама, мама!
Ей отвчалъ унылый свистъ втра и глухой шумъ проливного дождя. Что ей длать? Она была совершенно безпомощна. Но нельзя было оставить и бдную мать безъ помощи одну въ горахъ среди мрака и непогоды! Шш! На этотъ разъ она не ошиблась. Не въ далек раздался слабый стонъ. Мора бросилась по тому направленію, откуда слышались эти крики. Втеръ и дождь гнали ее назадъ, но она мужественно боролась съ ними.
— Мама! кричала она:— мама!
Вблизи отъ нея повторился стонъ. Она сдлала еще нсколько шаговъ. На тропинк лежала какая-то черная масса. Мора нагнулась и, несмотря на темноту, узнала свою мать. распростертую на земл.
— Вы дома, мама! пойдемъ, пойдемъ, обопритесь на меня, воскликнула двочка, стараясь поднять бдную женщину.
Она не могла ничего отвтить. Мора никогда потомъ не понимала, какъ у нея хватило силъ поставить ее на ноги. Едва двигаясь и почти несомая дочерью, она, однако, достигла мазанки и упала безъ чувствъ на солому передъ огнемъ. Мора приподняла ея голову и стала тереть ей руки. Тутъ она впервые вспомнила о предмет ея странствія. Несчастная крпко держала въ окоченвшихъ рукахъ жестянку, полную каши изъ индйской кукурузы.
Какъ прошла эта ночь, Мора никогда не могла разсказать. Эти мрачные часы ей казались какимъ-то страшнымъ сномъ. Она не знала, была ли жива мать и боялась, что маленькая Катлинъ умретъ къ вечеру.
Но криковъ Патрика нельзя было унять. При вид каши, глаза его жадно засверкали и онъ съ зврскимъ нетерпніемъ смотрлъ на Мору, которая стала разогрвать кашу на огн. Его радость, когда на желудк у него стало полно и тепло, была единственнымъ лучемъ утшенія для бдной двочки. Она также не могла доле сдерживать своего голода и, усвшись подл Патрика, съла большую часть каши. Но она ненавидла себя за это. Ей казалось большимъ грхомъ насыщаться, когда ея мать и Катлинъ были въ такомъ безнадежномъ положеніи. Съ большимъ терпніемъ, она старалась привести въ чувство обихъ, но об находились въ оцпенніи, ничего не понимали и не могли понять.
Поздно было теперь кормить маленькую Катлинъ. Пища не проникала ей въ ротъ и Мора вскор оставила ее въ поко, видя, что вс усилія только напрасно мучатъ умирающаго ребенка. Но мать, мало-по-малу, вернулась къ сознанію, благодаря энергичнымъ мрамъ, которыя принялъ сытый теперь и веселый Патрикъ.
Онъ всегда былъ любимцемъ мистрисъ Сюлливанъ, хотя въ теченіи шести лтъ, только причинялъ ей заботы и хлопоты своими постоянными шалостями. Но по какому-то странному капризу материнской любви, курчавый Патъ составлялъ величайшее утшеніе ея жизни. Она любила бдную, терпливую Мору, но къ ея маленькому брату питала страстную, пламенную привязанность. Быть можетъ, его дтскій, ласкающійся эгоизмъ напоминалъ ей другого Пата, который былъ еще дороже ея сердцу.
Патъ по своему любилъ свою маму, и теперь, утоливъ свой голодъ, онъ не могъ видть, что она лежала неподвижно. Отчего она не встанетъ и не постъ? Потомъ, онъ хотлъ прижаться къ ней своей лохматой головкой и, не чувствуя ея ласкъ, считалъ себя обиженнымъ. Быть можетъ, она такъ дурно чувствовала себя отъ голода. Онъ взялъ свою желзную кружку и деревянную ложку, подползъ къ самой голов матери и, не замченный Морой, сунулъ въ ротъ матери ложку съ кашей. Бдная женщина безпокойно замотала головой. Поощренный своимъ первымъ успхомъ, Патъ сталъ пихать ей кашу въ ротъ своими пальцами. Благодаря ли этимъ усиліямъ или сама собой вернулась къ ней жизнь, но мистрисъ Сюлливанъ, задыхаясь, открыла глаза. Тогда Патъ съ восторгомъ прижался щекой къ ея лицу, это была его первобытная манера цловаться.
Она узнала любимое существо. Обняла его своей ослабвшей рукой и проглотила кашу, втиснутую ей въ ротъ Патрикомъ. Первымъ ея чувствомъ была благодарность небу, что она благополучно достигла до дома. Слава Богу, что она не умерла одна во мрак, подъ дождемъ! О! какія страданія она перенесла въ этой роковой ночной борьб съ природой, съ своей слабостью! Ихъ не разсказать. Да и не поймутъ ихъ люди, роскошно обдающіе каждый день и живущіе въ нг, въ довольств! Только бдные, безпріютные, голодающіе вздрогнутъ сочувственно, услыхавъ о столь знакомой имъ агоніи.
Увидавъ, что мать очнулась, Мора подбжала къ ней и, къ ея величайшему счастью, уставшая, измученная женщина проглотила нсколько ложокъ каши, что, однако, составило очень небольшую порцію, такъ какъ она была слишкомъ больна и слаба для такой грубой пищи. Потомъ она спросила пить, и съ лихорадочнымъ нетерпніемъ утолила свою жажду. Черезъ нсколько минутъ, она уже спала тревожнымъ сномъ, прижавъ къ своей груди своего милаго кудлашку.
Мора также скоро уснула отъ истощенія и усталости. Когда она открыла глаза на слдующее утро, уже первые лучи солнца освщали ихъ мрачное жилище. Она лежала съ малюткой у потухшаго огня. Она вздрогнула отъ холода и ея рука нечаянно прикоснулась къ маленькой Катлинъ. Малютка былъ холодна. Со страхомъ нагнулась съ ней Мора. Она не дышала боле. Пока сестра ея спала, маленькая Катлинъ тихо, незамтно ушла изъ этой юдоли плача, холода и голода. Но Мора осталась. Она очень любила малютку и была для нея второй матерью. Видя ее мертвой и думая, что ее запрутъ въ ящикъ и закопаютъ въ мокрую землю, бдная двочка такъ разревлась, что ея вопли разбудили мать и Патрика.
Мистрисъ Сюлливанъ хотла привстать, но снова упала на солому, дрожа всмъ тломъ. Ея большіе глаза неестественно расширились, виски стучали. Она не могла произнести ни слова и только глухо стонала. Увы! у несчастной открылась тифозная горячка. Ея слабое, расшатанное здоровье не могло снести усталости, мокроты и голода.
Все это утро она металась на своемъ нищенскомъ лож и бредила о своемъ муж, о прекрасныхъ магазинахъ въ Корк, о работ, которую онъ нашелъ въ избытк. Потомъ она воображала себя и Патрика молодыми, только-что женившимися. Они гуляли рука въ руку по зеленымъ полямъ и по морскому берегу. Какъ счастлива она была, какъ гордилась своимъ мужемъ! Весь міръ казался ей прекраснымъ, а ихъ маленькая хижина на гор была гораздо лучше всхъ дворцовъ. Но вдругъ ея бредъ принялъ безпокойный характеръ. Она стала кричать, звать Гью и просить кого-то не наносить ударовъ ея Патрику.
Кто былъ этотъ Гью? спрашивала себя Мора съ недоумніемъ. Но вотъ больная снова успокоилась. Она была ребенкомъ и гуляла съ своей матерью по роскошнымъ комнатамъ богатаго дома ихъ отсутствующаго землевладльца. Вс чудеса и диковины, виданныя ею въ тотъ памятный день, ясно воскресали передъ нею. Она видла передъ собою картины, статуи, зеркала, ковры. Наконецъ, она нжно улыбнулась и тихо заснула.
Несмотря на плачъ испуганнаго Пата, Мора бросилась вонъ изъ мазанки и что было силы побжала къ ихъ сосдк, мистрисъ Оданогью, которой и разсказала съ ужасомъ все, что случилось. Добрая женщина вернулась вмст съ нею къ больной.
Весь день мистрисъ Сюлливанъ бредила. Мора сбгала за повивальной бабкой, которая успшно вылечила ея мать посл родовъ Катлинъ и двочка питала къ ней безграничное довріе. На этотъ разъ она влила ей въ ротъ водки, отчего больная едва не задохлась, а потомъ стала еще хуже бсноваться. Другія сосдки заглядывали одна за другой, съ нжнымъ сочувствіемъ жалли Мору и, слыша бредъ больной, мрачно качали головой. Наконецъ, бабка приготовила изъ какихъ-то травъ настойку, которая, какъ она увряла, дйствовала безъ осчки, но и это средство не помогло.
Посл полудня, мистрисъ Сюлливанъ сдлалось еще хуже. Бабка должна была идти къ другимъ паціенткамъ, она обвязала шею больной красной ниткой шесть разъ, увряя, что никакая болзнь не можетъ устоять противъ этого врнйшаго изъ лекарствъ. Мора ей поврила, но, несмотря на красную нитку, ея мать все боле и боле слабла.
Вечеромъ, къ величайшему счастью Моры, пришелъ патеръ Джонъ. Больная его не узнала, но Мора была убждена, что его присутствіе и молитвы имли благотворное на нее дйствіе.
Потомъ сосдки, одна за другой, ушли, принужденныя вернуться къ себ домой, гд ихъ ждали ежедневныя заботы. Мора осталась одна. Бабка общала навдаться рано утромъ и принести еще боле врное лекарство. Мистрисъ Одонагью дала слово, что вернется къ десяти часамъ и проведетъ ночь съ Морой. Уже смеркалось и бдная двочка сгребла солому въ кучку въ противоположномъ углу мазанки для Патрика и мертваго ребенка.
Мальчикъ не понялъ, что съ его маленькой сестрой случилось что-то необыкновенное. Она просто спала и боле ничего. Сначала онъ очень былъ недоволенъ, что ему не позволяли приставать къ матери, но потомъ ея бредъ, дикій хохотъ и безумныя мольбы такъ его напугали, что онъ не хотлъ боле лежать подл нея, и съ удовольствіемъ пробрался на свою новую постель, гд уже покоился мертвый ребенокъ.
Когда совсмъ стемнло, Мора зажгла свчу, принесенную одною изъ сосдокъ, и поставила ее въ уголокъ плиты, заслонивъ отъ матери. Слава Богу, она была спокойне и даже по временамъ, казалось, спала. Конечно, завтра она будетъ сильне. Мора приписала это видимое улучшеніе чудодйственной красной нитк и возъимла еще боле уваженія къ ученой бабк.
Дйствительно мистрисъ Сюлливанъ спокойно спала около часа, какъ вдругъ Мора услыхала, что она тихо произноситъ ея имя. Голосъ ея былъ совершенно иной, въ немъ слышалось полное сознаніе. Мора приподняла ея голову и нжно спросила, не надо ли ей чего?
— Сходи, Мора, за Чернымъ Гью, произнесла она слабымъ, но совершенно яснымъ голосомъ.
Мора вздрогнула. Не былъ ли это новый видъ бреда? Больная, однако, продолжала, съ трудомъ произнося слова, но вполн сознательно и спокойно:
— Я умираю, моя бдная Мора. Ты должна пойти въ горы и сказать Черному Гью, что мистрисъ Сюлливанъ хочетъ съ нимъ поговорить, и что ей очень худо.
Мора не врила своимъ ушамъ.
— Что вы, мама, воскликнула она:— вы, конечно, говорите не о Черномъ Гью. Въ вашей бдной голов все смшалось.
Сомнніе дочери очень встревожило больную и она повторила съ такимъ жаромъ свое желаніе, что Мора общала его исполнить. Но отправиться ночью за Чернымъ Гью казалось ей столь страшнымъ, что она никогда на это не ршилась бы, еслибы сверкающіе глаза ея матери не слдили за нею по всей мазанк и еслибы, наконецъ, она молча, но ршительно не указала ей на дверь.
Дале колебаться было невозможно. Эти пламенные глаза вчно преслдовали бы ее, еслибы она ослушалась. Она не стала боле думать и смло выбжала изъ мазанки.
Движеніе и воздухъ увеличили еще ея мужество, она ускорила шаги и не смотрла по сторонамъ. Однако, вскор ей надо было перенести дыханіе. Она опустилась на траву, закрывъ лицо руками и заткнувъ уши. Черезъ минуту, она снова летла впередъ съ безумной быстротой. Ея ноги почти не касались земли. Она бжала словно преслдуемая демонами. Наконецъ, она увидала въ дали огонекъ. Это должно быть свтилось окно въ дом Чернаго Гью, потому что другого жилища не было въ этой дикой трущоб. Она еще разъ остановилась и, собравшись съ силами, продолжала свою бшеную скачку. Огонекъ словно все подвигался къ ней. Еще послднее усиліе и она стояла передъ калиткой въ забор.
Жилище Чернаго Гью не походило на несчастную мазанку Моры. Это былъ небольшой каменный домъ съ аспидной крышей. Окружающая страна была мрачная, дикая, но самый домъ свидтельствовалъ о нкоторомъ комфорт.
Сердце Моры страшно билось, но она отворила калитку, подбжала къ двери дома и громко постучала обоими кулаками. Первымъ отвтомъ ей былъ громкій лай бульдога. Ни мертвая, ни живая, Мора продолжала стучать.
Надъ ея головой неожиданно отворилось окно и Черный Гью высунулъ свою голову. Онъ произнесъ что-то, но такъ невнятно, что Мора ничего не поняла. Она только инстинктивно знала, что это были проклятія и угрозы. Страхъ обнялъ ее и она едва не обратилась въ бгство. но ее удержало воспоминаніе о сверкающихъ глазахъ матери.
— Мистрисъ Сюлливанъ умираетъ, воскликнула она смло:— и ея душа не можетъ быть спокойна, если она не увидитъ Чернаго Гью. Она меня прислала за нимъ.
Имя мистрисъ Сюлливанъ произвело странную перемну въ Черномъ Гью. Онъ пересталъ оглашать воздухъ проклятіями и съ шумомъ захлопнулъ окно. Съ минуту она ждала, не переводя дыханія, боясь, что онъ ея не понялъ, но вотъ дверь дома отворилась и она стояла лицомъ къ лицу съ страшнымъ его обитателемъ.
Она отскочила въ ужас, тмъ боле, что бульдогъ съ сверкающими глазами слдовалъ за нимъ. Но Черный Гью, отгадавъ ея испугъ, схватилъ собаку за ошейникъ и, втащивъ ее въ комнату, заперъ дверь. Этотъ поступокъ внушилъ Мор полное къ нему довріе. Она вернулась и повторила то, что мать велла ей сказать.
Луна ярко свтила на неб и при ея серебристомъ сіяніи, Мора ясно видла, что принесенная ею всть очень взволновала Чернаго Гью. Онъ стоялъ неподвижно и не могъ промолвить ни слова. Наконецъ, онъ поднялъ руку и провелъ ею по глазамъ. Неужели это чудовище плакало? Еще минута и онъ исчезъ за дверью.
Мора уже хотла бжать, какъ онъ снова появился съ дубиной въ одной рук и фляжкой водки въ другой. Тутъ весь ея испугъ какъ бы чудомъ разсялся и она ршилась пойти съ нимъ домой. Черный Гью заперъ дверь и, положивъ ключъ въ карманъ, отправился въ путь.
Онъ шагалъ такъ быстро, что бдная двочка съ трудомъ поспвала за нимъ. Замтивъ это, Черный Гью убавилъ шагъ. Это видимое доказательство его доброты и снисходительноcти такъ подйствовало на Мору, что послдній слдъ страха къ этому страшному человку исчезъ навсегда. Она теперь спокойно шла рядомъ съ нимъ и даже была довольна его обществомъ.
При яркомъ лунномъ освщеніи, снжныя вершины отдаленныхъ горъ казались очень близкими и дувшій съ нихъ холодный сверо-восточный втеръ пронизывалъ бдную Мору. Она не чувствовала никакого физическаго страданія, такъ поражена она была неожиданнымъ результатомъ ея странствія и удивительной перемной, которую произвело въ Гью одно имя ея матери. Что это могло значить? И какое отношеніе имла ея мать къ Черному Гью? Не былъ ли все это странный сонъ? И Мора протирала себ глаза, какъ бы желая очнуться, но вся окружающая ее сцена и самый видъ ея страннаго товарища были трезвой дйствительностью. Его длинная черная борода, дико блествшіе изъ подъ нависшихъ бровей черные глаза, его красивая, могучая фигура, его ршительная поступь, наконецъ, его толстая дубина не могли принадлежать къ міру фантазіи.
Они шли молча и только въ пятидесяти шагахъ отъ мазанки мистрисъ Сюлливанъ, Черный Гью сказалъ гнвнымъ тономъ:
— Разв я вчера не приходилъ сюда и не спрашивалъ у тебя, не надо ли пищи твоей матери? А ты мн солгала своимъ нечестивымъ языкомъ.
Дйствительно, они проходили именно тотъ выдающійся утесъ, у подножія котораго онъ заградилъ ей дорогу наканун. Она вспомнила его неожиданное появленіе и теперь оно представилось въ совершенно новомъ свт. Онъ приходилъ для того, чтобъ имъ помочь. Онъ былъ ихъ самымъ врнымъ, преданнымъ другомъ, а не ярымъ врагомъ. Мора теперь не боялась даже его нахмуренныхъ бровей и, взявъ его за руку, сказала:
— Я перепугалась, но вдь Черный Гью — страшный человкъ.
При этомъ дтскомъ замчаніи лицо его прояснилось и по немъ пробжала даже легкая тнь улыбки.
Черезъ нсколько минутъ они достигли мазанки и стояли у изголовья умирающей.
Глаза ея были закрыты. Она, казалось, спала и они не хотли ее безпокоить. Она лежала очень тихо, только дыханіе было трудное. Прошло нсколько времени. Вдругъ она протянула руку и сказала совершенно спокойно, какъ будто сознала съ самаго начала его присутствіе:
— Гью!
Онъ опустился на колни и, схвативъ ея исхудалую руку, прижалъ къ груди и потомъ крпко стиснулъ въ своихъ мощныхъ ладоняхъ.
Мистрисъ Сюлливанъ приподнялась. Она тихо освободила свою руку и положила ее на его наклоненную голову. Онъ вздрогнулъ и закрылъ лицо руками. Онъ зналъ, что она не послала бы за нимъ, еслибъ не была въ предсмертной агоніи. Однако, онъ все-таки нжно произнесъ шепотомъ:
— Кэти Мавурнинъ, вы, конечно, завтра поправитесь. Но что васъ тревожитъ?
Мора была вн себя отъ удивленія. Что сталось съ ужаснымъ Чернымъ Гью? Гд были его грубыя манеры и дикія проклятія? Онъ стоялъ теперь на колняхъ смиренный и тихій, какъ ребенокъ.
— Нтъ, Гью, промолвила умирающая:— я никогда не поправлюсь. Горячка сведетъ меня въ могилу и я послала за вами, Гью, потому что у васъ благородное сердце и у меня есть къ вамъ просьба.
— Говорите, Кэти, говорите откровенно со мною, отвчалъ Гью, дрожа всмъ тломъ отъ волненія:— не бойтесь, я исполню все, что вы пожелаете, хотя бы вы потребовали моей смерти.
— Нтъ, Гью, ваша смерть меня не успокоила бы, сказала мистрисъ Сюлливанъ, устремляя на него сверкающіе отъ горячки глаза:— но будьте другомъ моему Патрику, когда меня не станетъ и некому будетъ удержать его отъ водки и всего дурного. А вы знаете, Патрикъ легко поддается злу. Онъ теперь въ Корк, но, вроятно, вернется съ пустыми руками и, пожалуй, еще пьяный. У васъ душа благородная. Не дайте дтямъ умереть съ голода и будьте другомъ Пату. Я была жестока и несправедлива къ вамъ. Но общайте удержать Пата отъ зла!
И несчастная женщина опустилась на солому въ совершенномъ истощеніи, но глазъ не спуская съ Гью.
Онъ не тотчасъ отвчалъ. Очевидно, въ немъ происходила тяжелая борьба.
Она положила свою руку ему на плечо и повторила съ пламенной мольбой:
— Будьте другомъ Пату, Гью, ради Бога, ради нашихъ воспоминаній:
Гью поднялъ голову, его грубое, дикое лицо сіяло всей нжностью возвышенной любви. Онъ взялъ руку умирающей и торжественно произнесъ:
— Кэти, это тяжело, но я буду другомъ Пату и вашимъ дтямъ до послдняго дня моей жизни, до послдней капли крови. Аминь.
Наступило молчаніе. Мистрисъ Сюлливанъ была слишкомъ истощена, чтобъ промолвить слово, но лицо ея засвтилось небесной радостью. которая тотчасъ отразилась на мужественныхъ чертахъ Гью.
— Да благословитъ васъ Господь и вс святые, Гью! промолвила она, наконецъ, едва слышно: — я знала, что у васъ благородное сердце.
И закрывъ глаза, она какъ будто задремала.
Гью остался на колняхъ у ея изголовья, а Mopa, надясь, что сонъ подкрпитъ ея мать, стала разогрвать оставшуюся половину роковой каши. Но прошло не боле десяти минутъ, какъ вдругъ раздался дикій человческій смхъ. Она съ ужасомъ обернулась. Ея мать сидла на солом съ лихорадочно сверкающими глазами.
— Патъ, Патъ! произнесла она громко, простирая руки къ жакому-то невидимому существу:— онъ будетъ твоимъ лучшимъ другомъ.
Она закачалась и упала мертвой на руки Гью.
Пятнадцать лтъ передъ смертью бдной мистрисъ Сюлливанъ, Кэти О’Флинъ считалась самой хорошенькой и веселой молодой двушкой въ околодк.
Въ этой части Ирландіи не считается приличнымъ для молодыхъ людей ухаживать за первымъ хорошенькимъ личикомъ, которое имъ понравится. Отцы и матери сами выбираютъ подходящую партію для своихъ дтей. Это чисто коммерческая сдлка. Отцы упорно торгуются и кончаютъ мировой на нсколькихъ коровахъ. Невсту продаютъ, словно поросенка. Даже существуетъ особый рыночный день для этого товара. Нельзя дозволять молодымъ людямъ безпокоить стариковъ круглый годъ. На все есть положенное время, и во вторникъ, передъ началомъ великаго поста, въ день масляничныхъ блиновъ, вс женятся и выходятъ замужъ въ Ирландіи. Въ эту веселую годину, патеры заработываютъ много денегъ и часто невста видитъ своего будущаго мужа впервые у алтаря.
Хорошо было бы для Кэти О’Флинъ, еслибъ она послдовала старинному обычаю и предоставила выборъ жениха своимъ родителямъ. Но она была избалованнымъ, своевольнымъ ребенкомъ и поступила, какъ многія романичныя двицы на сосднемъ остров, т. е. выбрала сама себ мужа по любви, а что изъ этого вышло, мы сейчасъ увидимъ.
Конечно, какъ только Кэти О’Флинъ превратилась изъ веселаго ребенка въ еще боле веселую молодую двушку, ея отца, состоятельнаго фермера, преслдовали родители многихъ юношей, прельщенныхъ ея красотою. Но старикъ имлъ свои виды на дочь и встрчалъ вс предложенія упорнымъ отказомъ. Рядомъ съ его фермой жилъ старый мистеръ Мак-Гратъ, котораго считали очень богатымъ. У него былъ одинъ сынъ и наслдникъ всего его богатства, Гью. Уже давно оба старика ршили поженить Гью на Кэти. какъ только ей минетъ семнадцать лтъ.
Молодые люди выросли вмст, и съ раннихъ лтъ Кэти привыкла командовать рослымъ, чернокудрымъ мальчикомъ. Гью во многихъ отношеніяхъ не походилъ на обыкновенный типъ ирландца, и только своимъ вспыльчивымъ характеромъ и страстью къ драк, онъ былъ истинный Падди. Но глаза его не сверкали веселой улыбкой и онъ любилъ одиночество, если только не могъ пользоваться обществомъ Кэти О’Флинъ, которая освщала вс темные закоулки его мрачнаго ума. Она была единственнымъ свточемъ его жизни. Если Кэти смялась, то міръ казался ему веселымъ. Если Кэти нахмуривала брови, то все ему становилось скучнымъ, постылымъ. Зная давно о твердой ршимости ихъ родителей съиграть между ними свадьбу, онъ втайн считалъ годы, мсяцы, дни, отдлявшіе его отъ той блаженной минуты, когда онъ назоветъ ее своей.
Легкомысленная молодая двушка не умла цнить этого страннаго юношу. Ее сердило, что онъ не походилъ на своихъ товарищей. Онъ смотрлъ на жизнь слишкомъ серьёзно и это было очень непріятно. Если Кэти разсердится на него, онъ бывалъ несчастнымъ на цлый день, тогда какъ другой юноша не обратилъ бы на это вниманія. А мрачные взгляды, мрачное настроеніе было не понутру веселой, беззаботной Кэти. Она сама была всегда веселой и хотла, чтобы вс окружающіе были также веселы. Гью ей часто надодалъ, но она питала къ нему, какъ къ старому товарищу дтскихъ лтъ, привязанность, которой онъ вполн довольствовался. Она дразнила и мучила его, но всегда съ удовольствіемъ пользовалась его услугами и покровительствомъ.
Наконецъ, Кэти достигла давно желаннаго возраста. Гью съ лихорадочной дрожью напомнилъ своему отцу, что пришло время, когда онъ общалъ его женить на Кэти. Старикъ тотчасъ взялъ палку и весело поплелся къ сосду. Они кончили дло въ дв минуты. Было ршено съиграть свадьбу въ слдующій масляничный вторникъ и условлено о числ коровъ. Маленькій домикъ и ферма на гор должны были перейдти къ молодымъ. Дло такъ хорошо сладилось, что старики на радостяхъ напились пьяны.
На слдующій день, счастливую всть сообщили молодымъ людямъ. Гью остолбенлъ отъ счастья при мысли, что такъ скоро осуществятся вс его мечты. Старый Мак-Гратъ не могъ понять этой безмолвной радости и подумалъ, что онъ недоволенъ числомъ или качествомъ коровъ, составлявшихъ приданое Кэти и поспшилъ уврить сына, что онъ перехитрилъ сосда и заключилъ очень выгодную сдлку.
Между тмъ, Кэти приняла всть совершенно иначе. Она объявила наотрзъ отцу, что никогда не выйдетъ замужъ за Гью. Она даже смялась надъ мыслью сдлаться женою сердитаго, мрачнаго Гью. Ея женихомъ былъ Патрикъ Сюлливанъ, и если надо непремнно выходить замужъ, то она выйдетъ за Пата и ни за кого другого.
Ея отецъ осыпалъ избалованнаго ребенка самой грубой бранью и проклятіями, но маленькая, хитрая Кэти поставила на своемъ. Отецъ Пата пришелъ на слдующее утро и сдлалъ предложеніе отъ имени своего сына. Старика О’Флина легко уговорили взять назадъ данное слово Мак-Грату.
Кэти была по уши влюблена въ Пата. Онъ былъ для нея всмъ въ мір. Веселый, живой, вкрадчивый, говорившій красно, но праздный, лнивый, Патъ въ три дня побдилъ сердце, которымъ тщетно старался овладть во всю свою жизнь Гью.
Старикъ О’Флинъ вполн сознавалъ всю неправильность своего поведенія и сожаллъ о своей измн старому другу, но Кэти длала съ нимъ все, что хотла. Она угрожала ему, при малйшемъ сопротивленіи ея вол, убжать изъ дома и утопиться. Старикъ уступилъ, но все-таки, боясь гнва Мак-Грата и его сына, тайно отправился съ дочерью за двадцать миль, къ родственникамъ. Они оставили письмо, которое открывало роковую тайну. Патъ и его отецъ послдовали за ними и на слдующій день легкомысленные молодые люди были связалы да всю жизнь узами.
Часа черезъ два посл внчанія, Кэти, сіяя счастьемъ, болтала, пла и смялась съ знакомыми женщинами, пока Патъ отлучился на минуту за водкой. Вдругъ въ комнату вбжалъ сосдъ, и блдный, взволнованный объявилъ, что Гью Мак-Гратъ дрался съ Патрикомъ на зеленомъ лугу и, конечно, положитъ его мертвымъ на мст.
Объятая ужасомъ, Кэти бросилась на мсто поединка. Дйствительно, молодые люди дрались на смерть. Гью явился съ твердымъ намреніемъ убить своего счастливаго соперника. Въ эту страшную минуту Кэти замтила, что онъ какъ бы преобразился. Вмсто неловкаго, застнчиваго, глупаго юноши она видла передъ собою энергичнаго, могучаго, смлаго человка.
Она знала очень хорошо, что Пату не совладать съ такимъ сильнымъ врагомъ. Онъ былъ мене ростомъ и слабе. Дйствительно, посл непродолжительной борьбы, Гью повалилъ его на землю и самъ упалъ на него. Патъ безсмысленно, слпо билъ, куда попало. Гью, обезумвъ отъ злобы, наносилъ ему убійственные удары. Окружавшая публика смотрла съ ужасомъ и удивленіемъ на эту драку. Вс ожидали, что Патъ будетъ убитъ, но не ршались ихъ разнять, такъ какъ величайшее счастье для ирландца честный, кровавый бой.
Въ самую критическую минуту явилась на сцену Кэти и бросилась между дерущимися. Она инстинктивно поняла, что вся ея сила была въ любви Гью и, схвативъ его за руки, повисла на его ше. Силы Пата уже совершенно ему измняли и однимъ ударомъ Гью могъ съ нимъ покончить. Но освободиться отъ Кэти было ему трудно. Прикосновеніе ея маленькихъ ручекъ обезоружило дикаго побдителя. Онъ не слыхалъ ея пламенныхъ просьбъ, не видлъ ея слезъ, но, нжно освободившись отъ нея, тихо всталъ. Потомъ молча, не взглянувъ даже на Патрика, лежавшаго безъ чувствъ у его ногъ, удалился, сопровождаемый восторженными криками толпы.
Какъ многіе слабохарактерные люди, Патрикъ Сюлливанъ не могъ простить пораженія. Онъ краснлъ отъ стыда, при мысли, что Кэти видла его побжденнымъ. Еслибы онъ только могъ надяться когда-нибудь побороть Гью, то, конечно, возобновилъ бы побоище при первой возможности, но это было немыслимо. Поэтому, онъ затаилъ въ своемъ сердц самую горькую ненависть къ Гью, которая только усиливалась съ годами, тмъ боле, что къ ней примшалась и значительная доля зависти.
Онъ запретилъ своей жен говорить или имть какія бы то ни было сношенія со своимъ врагомъ. Это приказаніе было очень трудно исполнить, такъ какъ по смерти отца, Гью переселился въ ту же горную мстность. Однако, они теперь жили очень далеко отъ того селенія, гд происходилъ поединокъ, и съ теченіемъ времени вс забыли, если когда-нибудь знали, что Гью Мак-Гратъ былъ когда-то женихомъ Кэти О’Флинъ.
Онъ не женился и велъ странную, одинокую жизнь. Его мрачный отъ природы характеръ сдлался еще боле суровымъ, и его вс не любили, вс боялись. Его жизнь была вчной тайной, и этого преступленія ему не могли простить. Къ тому же онъ былъ богатъ и пользовался такой постоянной удачей во всемъ, что ему приписывали тайныя сношенія съ нечистой силой. Когда у сосдей картофель былъ съ пятнами, у него онъ былъ отличный, когда у сосдей былъ неурожай, у него была прекрасная жатва. Что онъ ни длалъ, все ему удавалось, благодаря умнью или счастью, трудно ршить, но таковъ былъ фактъ и, вслдствіе этого, его считали очень богатымъ.
Но самой непопулярной изъ всхъ его особенностей было то обстоятельство, что онъ никогда никому не помогалъ и ни съ кмъ не былъ друженъ. Мало-по-малу, вс стали его чуждаться и онъ охотно предался уединенной, одинокой жизни. Она была совершенно въ его вкус. Даже его фамилія съ годами забылась и онъ сталъ для сосдей Чернымъ Гью, страшилищемъ всего околодка.
Только въ отношеніи къ мистрисъ Сюлдиванъ онъ обнаруживалъ дружескія чувства. Бдная женщина, удрученная горемъ и нищетой, очень охотно воспользовалась бы его дружбой. Она теперь горькимъ опытомъ поняла, какая у него была благородная душа и какая нжная доброта скрывалась подъ его грубой, отталкивающей оболочкой. Она старалась нсколько разъ примирить съ нимъ своего мужа. Но Патъ не могъ ни забыть, ни простить его, и ненависть къ Гью росла въ немъ ежедневно. Однажды, возвратясь домой, онъ засталъ тамъ Гью. Кэти разсказывала ему о своихъ горестяхъ, такъ какъ Сюлливаны, мало-помалу, дошли до нищеты. Патъ не сказалъ ни слова Гью, но какъ только онъ ушелъ, жестоко избилъ жену. Это было въ первый разъ въ жизни, и Кэти нашла въ пьянств предлогъ къ его оправданію. Нравственный ударъ былъ гораздо тяжеле физическаго. Съ теченіемъ времени, она привыкла къ этимъ побоямъ, которые становились все чаще, но первый ударъ глубоко вонзился въ ея бдное, наболвшее сердце. Она, попрежнему, обожала своего красиваго, развратнаго мужа и старалась прикрывать вс его недостатки. Для нея онъ не былъ лнивымъ, себялюбивымъ, пьянымъ негодяемъ, а дорогимъ сердцу, любимымъ мужемъ.
Съ тхъ поръ она никогда боле не говорила съ Чернымъ Гью, но нашла возможность предупредить его объ упорной ненависти ея мужа и о горькихъ послдствіяхъ, которыя могло навлечь на нее ослушаніе его приказаніямъ. Однако, это не мшало Черному Гью остаться ея тайнымъ другомъ. Много разъ онъ спасалъ ее отъ конечной гибели. Часто, истощивъ свой запасъ картофеля и не зная, чмъ накормить свою семью, мистрисъ Сюлливанъ вдругъ находила въ сара таинственно подкинутый мшокъ картофеля. Однажды они продали свинью для платежа ренты, а на другой день Мора, бывшая еще тогда очень маленькимъ ребенкомъ, нашла, къ величайшему своему счастію, подл дома на тропинк новую свинью.
Но эта вншняя помощь не могла поправить дла семьи, какъ вода не можетъ наполнить ршета. Какъ только они выходили изъ одного затрудненія, расточительный и пьяный Патъ повергалъ ихъ въ другое. Вс усилія тутъ были тщетны. Они медленно, но врно подвигались къ голодной смерти. Наконецъ, незадолго передъ началомъ нашего разсказа, были проданы корова и свинья. Вс источники жизни изсякли. Мистрисъ Сюлливанъ было стыдно жить милостью человка, котораго она такъ жестоко оскорбила, но ей не было выбора. Освободившись отъ Пата, который только былъ бременемъ, она непремнно обратилась бы за помощью къ Черному Гью, но онъ куда-то узжалъ на нсколько недль. Такимъ образомъ, ея послдняя надежда исчезла, и несчастная семья едва не дошла до голодной смерти. Лежа, повидимому, безъ чувствъ, на другой день посл своего странствія въ Баллинавинъ, она услыхала, что повивальная бабка разсказывала сосдкамъ о возвращеніи Чернаго Гью, который, попрежнему, ходитъ по горамъ и пугаетъ всхъ своимъ страшнымъ видомъ и громкими проклятіями. Этого было достаточно для умирающей женщины, и она ршилась, во что бы то ни стало, повидать Чернаго Гью и поручить его нжнымъ попеченіямъ ея безпомощнаго мужа и бдныхъ дтей. Мы уже видли, что это пламенное желаніе увнчалось успхомъ.
Мистрисъ Сюлливанъ умерла боле часа. Гью Мак-Гратъ все еще стоялъ на колняхъ подл ея изголовья, молча, недвижимо. Дикій вопль Моры громко раздавался въ несчастной мазанк. Она просто сходила съ ума отъ горя, жизнь безъ материнской любви и поддержки казалась ей невозможной. На ея отчаянный крикъ прибжалъ маленькій Патъ, который отправился бродить босой по сосднимъ горамъ. Онъ широко открылъ глаза, и, замтивъ, къ величайшему своему удивленію, присутствіе страшнаго Чернаго Гью, забился въ самый отдаленный уголъ, дрожа всмъ тломъ.
Потомъ онъ понялъ по воплямъ и горькимъ восклицаніямъ Моры, что съ матерью случилось нчто ужасное, и, собравшись съ силами, подползъ къ ея безжизненному, блдному лицу. Онъ не зналъ, что такое смерть, но неподвижность и безмолвіе трупа поразило трепетомъ его маленькую душу. Онъ былъ убжденъ, что Черный Гью какимъ-нибудь таинственнымъ образомъ обидлъ его мать, и, забывъ всякій страхъ, онъ бросился на него съ сжатыми кулаками. Но прежде, чмъ достигнуть до своего врага, онъ вдругъ сообразилъ, что его маленькіе кулаки не были достаточны для подобной экзекуціи, и бшено пырнулъ въ животъ Чернаго Гью своей лохматой головой.
Гью, молча, схватилъ его своими мощными руками. Мальчикъ побагровлъ и дико закричалъ!
— О! о! о! Черный Гью убилъ маму!
— О! o! o! вторила Мора.
— Шш! шш! произнесъ Гью, стараясь успокоить ребенка. Но онъ продолжалъ биться и кричать. Тогда Гью всталъ съ пола и, крпко держа Пата, который старался вылизнуть изъ его рукъ, встртился лицомъ къ лицу съ человкомъ, незамтно вошедшимъ въ мазанку.
Это былъ Патрикъ Сюлливанъ. Увидавъ передъ собою своего стараго, ненавистнаго врага, онъ не хотлъ врить глазамъ. Это врно ему мерещилось съ пьяна, и онъ сталъ, молча, протирать себ глаза.
Гью спустилъ на полъ Пата и смотрлъ прямо на своего бывшаго счастливаго соперника, котораго онъ такъ страшно унизилъ въ глазахъ Кэти въ день ея свадьбы.
Патрикъ, однако, не долго колебался. Онъ сознавалъ одно: что жена ослушалась его приказаній, и имъ овладла слпая, дикая ярость. Вымстить свою злобу на сильномъ, мощномъ Гью было немыслимо, но онъ придумалъ наказать его гораздо чувствительне. Дьявольскій инстинктъ подсказалъ ему, что каждый волосъ на голов его несчастной жены былъ для него во сто разъ дороже всей громадной его фигуры. Онъ зврски захохоталъ, предвкушая свое торжество.
Она смла ослушаться его приказаній! Она принимала гостя во время его отсутствія! Его злйшій врагъ былъ, какъ дома, въ его жилищ, а она спала спокойно при немъ! Она дорого заплатитъ за свою измну! Онъ бросился къ ней съ быстротою молніи.
Мертвый ребенокъ лежалъ теперь въ ея рукахъ и они оба были прикрыты, насколько дозволяли несчастныя лохмотья. Ослпленному яростью Патрику показалось, что он об спали, и, прежде чмъ Мора или Гью могли догадаться объ его намреніи, онъ нанесъ изо всей силы ударъ кулакомъ по лицу несчастной, мертвой женщины.
Онъ занесъ уже руку во второй разъ, но зрители этой ужасной сцены схватили безумца и оттащили его силой. Онъ вздрогнулъ и дико осмотрлся. Отчего она не проснулась? Что это бормотала Мора среди громкихъ рыданій? Онъ взглянулъ на мрачное, суровое лицо Чернаго Гью. Что это все значило? Онъ поблднлъ, какъ полотно, и крупныя капли холоднаго пота выступили у него на лбу. Наконецъ, собравшись съ силами, онъ промолвилъ глухо:
— Она умерла?
— Да, отвчала Мора, всхлипывая.
Это слово ударило несчастнаго, какъ обухомъ. Въ глазахъ у него потемнло, и ноги подкосились. Его бдная жена была отомщена сторицею. Гью, Мора и маленькій Патъ, все его семейство, которое онъ низвергнулъ въ бездну нищеты и горя, не могло бы придумать боле ужасной казни. Деликатная натура Гью не дозволила ему присутствовать доле при униженіи его бывшаго счастливаго соперника. Онъ молча вышелъ изъ этого дома смерти и медленно направился по длинной, пустынной тропинк къ своему одинокому жилищу.
Мало по малу, Мора разсказала отцу о всемъ случившемся и старалась его утшить. Но Патрикъ мрачно отвергалъ всякое утшеніе. Любовь и преданность жены, выносившей безропотно столько страданій ради него, теперь только впервые приняли для него осязательную форму. Онъ бросился на колни передъ своей мертвой Кэти и, обнявъ ея бездыханное тло, истерически рыдалъ.
Долго посл того, какъ смертные останки бдной мистрисъ Сюлливанъ и ея маленькой Катлинъ предали земл на мирномъ кладбищ, мучимый укорами совсти Патрикъ не находилъ себ нигд покоя и при малйшемъ шум дрожалъ какъ осенній листъ. Воспоминаніе о святотатственномъ удар преслдовало его какъ небесное проклятіе, и, несмотря на вс увщанія патера Джона, Патрикъ Сюлливанъ, съ минуты его трагическаго возвращенія, сталъ совершенно инымъ человкомъ, онъ вдругъ постарлъ, поблекъ и опустился.
Холода постепенно прошли и наступила весна. Когда прошелъ первый порывъ отчаянія, Патрикъ впалъ въ мрачное уныніе, совершенно несвойственное его характеру. Цлыми часами онъ сидлъ у очага, молча, неподвижно. Мора смотрла на него съ удивленіемъ, изподлобья и боялась этого страннаго, угрюмаго человка боле, чмъ веселаго, разгульнаго отца, который являлся пьяный по ночамъ.
Еслибъ онъ только досталъ работы, пошелъ въ горы и сбросилъ съ себя оцпенніе, которое превращало его жизнь въ безпомощную праздность!
Между тмъ, вся семья жила только на иждивеніи Гью и это постоянное сознаніе чужой помощи развило въ Мор новое чувство независимой самостоятельности. Несмотря на все ея горе и невжество, эти благодянія человка, если не прямо враждебнаго ея семь, то, во всякомъ случа, совершенно чужаго, тайно грызли ея сердце.
Какъ бы то ни было, дти бдной мистрисъ Сюлливанъ никогда не были такъ сыты и спокойны. Маленькій Патъ забылъ, съ счастливой легкомысленностью дтства, вс свои прежнія горести и весело смялся, уплетая хлбъ и картофель, которые приносилъ ему въ карман Черный Гью.
Онъ теперь являлся каждый день въ мазанку, но, по безмолвному согласію, прежніе враги какъ бы не видли другъ друга, хотя Мора замчала, что отецъ ея вздрагивалъ при каждомъ приход ихъ страннаго благодтеля. Она не знала причины этой ненависти, но она очень ее огорчала, такъ какъ она теперь обожала Чернаго Гью. Дйствительно, они были всмъ обязаны этому человку. Онъ внесъ въ ихъ несчастное жилище пищу, тепло, надежду, жизнь. Однако, какимъ-то страннымъ образомъ ея отецъ съумлъ превратить Гью изъ благодтеля въ благодтельствуемое лицо. Бремя благодарности легло не на т плечи, на которыя слдовало. Гью, въ присутствіи Патрика, благодарилъ Мору за любезный пріемъ. Гью чувствовалъ себя обязаннымъ Патрику за то, что послдній удостоивалъ сть его хлбъ и грть свои лнивыя руки у его огня.
Наконецъ, въ одно прекрасное утро, къ величайшей радости Моры, Патрикъ, вмсто того, чтобъ праздно сидть у очага, взялъ свою дубину и вышелъ изъ мазанки. Мора не смла его разспрашивать и гнвный блескъ его глазъ пугалъ бдную двочку. Поэтому, она молча отпустила его и съ безпокойствомъ слдила за его фигурой, медленно исчезнувшей на горной тропинк.
— Дай Богъ, чтобъ онъ взялъ какую-нибудь работу, думала она:— Гью — очень хорошій, добрый человкъ, но зачмъ онъ поддерживаетъ жизнь праздныхъ, лнивыхъ нищихъ?
Но неожиданная перемна, происшедшая въ Патрик Сюлливан, только послужила предметомъ новыхъ тревогъ для бдной Моры. Поведеніе его сдлалось непонятнымъ и таинственнымъ. Онъ теперь почти никогда не сидлъ дома и хотя не работалъ, но постоянно пьянствовалъ, что указывало на какой-то таинственный источникъ доходовъ. Иногда онъ пропадалъ на два или на три дня и неожиданно возвращался домой съ нсколькими грубыми, полупьяными товарищами.
Въ этихъ случаяхъ Мора и Патъ, дрожа всмъ тломъ, забивались въ отдаленный уголокъ мазанки и прикидывались спящими. Иногда шумная ватага поднимала двочку и она должна была имъ услуживать, но чаще дтямъ позволяли спать.
Однажды, ночью, собралась вокругъ огня боле буйная компанія, чмъ обыкновенно. Къ величайшему ужасу Моры, пьяные товарищи ея отца, отыскивая себ какую-нибудь забаву, подняли спавшаго Пата и, среди грубаго хохота, поставили на ноги почти обнаженнаго ребенка. Онъ хотлъ было расплакаться отъ испуга, но видъ отца успокоилъ его.
Старшій Патъ былъ очень въ дух. Онъ схватилъ сына и, къ величайшему его удовольствію, посадилъ къ себ на плечо. Потомъ ребенка стали поить водкой и учить разнымъ воинственнымъ крикамъ. Его заставляли поднимать стаканъ за смерть и погибель многихъ личностей. Имя Гаммонда особенно часто повторялось въ сопровожденіи грубыхъ проклятій, и Патъ, подстркаемый водкой и рукоплесканіями, повторялъ слышимые имъ крики съ такимъ жаромъ, что пьяная компанія приходила въ восторгъ.
— Молодецъ твой мальчишка, Патъ, замтилъ рослый, загорлый мужчина, казавшійся главой этой шайки.
— Ну, кричи: ‘Долой тирановъ! Смерть землевладльцамъ! Смерть Гаммонду!’
— Смерть Гаммонду! повторялъ Патъ, сидя на плечахъ отца и хлопая въ ладоши:— смерть Гаммонду!
Наконецъ, это возмутительное зрлище прекратилось. Патъ позволилъ себ какую-то фамильярность съ однимъ изъ восхищавшихся имъ людей, и тотъ ударилъ его такъ сильно, что онъ отскочилъ въ уголъ, гд лежала Мора. Отецъ за него заступился и произошла общая свалка.
Мора закрыла лицо руками, не зная, чмъ это кончится. Но тутъ вмшался въ драку рослый, загорлый мужчина:
— Полно, полно! воскликнулъ онъ: — стыдитесь! Мы вс — друзья и братья, бойцы за святое дло.
И онъ преспокойно погасилъ дв сальныя свчи, которыя освщали это странное собраніе. Этотъ манёвръ удался какъ нельзя боле, и вскор вс постители выбрались изъ мазанки, толкая и опрокидывая другъ друга.
Подобныя сцены стали повторяться часто, и жизнь Моры сдлалась тяжелымъ бременемъ. Она постоянно боялась чего-то ужаснаго, и ея единственнымъ утшеніемъ былъ Гью. Онъ, молча, насупивъ брови, слушалъ вс ея разсказы и только мрачно качалъ головой, даже не стараясь ее успокоить.
Дйствительно, Патъ быстро падалъ, и Гью не могъ удержать его отъ близкой гибели. А онъ все-таки, согласно своему клятвенному общанію умирающей Кэти, былъ обязанъ его спасти или хоть сдлать что-нибудь для его спасенія.
Впрочемъ, это положеніе длъ продолжалось не долго, и прежде, чмъ Гью ршился, что ему длать, наступилъ кризисъ, который испыталъ его врность своей клятв въ такой степени, какой ни онъ, ни Кэти, ни Мора никогда не предвидли.
Было холодное мартовское утро, дулъ острый восточный втеръ. Мора сидла на порог своей мазанки и почти не замчала непогоды. Она предавалась спокойной, сладкой праздности. Отецъ ея уже два дня не возвращался домой, и она уже привыкла считать его временное отсутствіе за единственно тихую эпоху ея жизни. Она была погружена въ фантастическія мечты, какъ вдругъ ее заставило очнуться появленіе добраго Гью. Онъ былъ въ сильномъ, необыкновенномъ волненіи, его обычная мрачная апатія исчезла, глаза его дико сверкали.
— Что такое? Что случилось? воскликнула Мора, вскакивая.
— Ребята убили управляющаго полковника Сингльтона, мистера Гаммонда. Онъ былъ недурной человкъ. Но проклятый полковникъ жилъ далеко въ большихъ городахъ и приказывалъ управляющему быть немилосерднымъ и за малйшую недоплату ренты выгонять изъ жилищъ въ дождь и грязь вдовъ и сиротъ. Вотъ мистеръ Гаммондъ и поплатился за вс притсненія, въ которыхъ онъ самъ не былъ виноватъ. Ребята поклялись его убить, и въ прошедшую ночь его нашли мертвымъ въ канав.
Тутъ Гью остановился и съ трудомъ перевелъ дыханіе. Никто еще никогда не слыхивалъ отъ него такой длинной рчи, и событіе, побудившее его къ такому потоку словъ, должно было представлять что-нибудь поразительное.
Дйствительно, принесенная имъ всть была страшная. Мора широко открыла глаза отъ трепета. Она всю жизнь слышала вокругъ себя проклятія и угрозы. Въ ярмарочные дни она видла много ссоръ, за которыми слдовали кровавыя драки, но это было первое въ ихъ околодк предумышленное, хладнокровное преступленіе. Убійство! Кровь застыла въ ея жилахъ! И потомъ вс знали, что если мистеръ Гаммондъ и притснялъ бдныхъ, то не по своей вол. Онъ самъ, напротивъ, былъ очень добръ и длалъ всевозможное для облегченія горькой участи несчастнаго народа, жившаго на земляхъ его хозяина. Мора помнила, что онъ однажды бросилъ ей пенсъ съ любезной улыбкой за то, что она отворила ему калитку въ изгороди. А теперь она себ живо представляла, какъ его бдное тло, бездыханное, посинвніее, валялось въ грязной канав.
Даже природа, казалось, протестовала противъ гнуснаго убійства. Черное грозовое облако надвинулось на гору, Гью, Мора и маленькая мазанка были объяты мракомъ. Дв, три крупныя капли дождя, предвстники грозы, упали на приподнятое къ небу лицо бдной двочки. Черезъ минуту раздался надъ самой ихъ головой страшный раскатъ грома, и ослпительная молнія пробжала змей по черной туч. Мора, Патъ и Гью поспшили укрыться въ мазанк. Вс небесныя шлюзы мгновенно открылись, и пошелъ проливной дождь. Маленькая, утлая мазанка задрожала, какъ карточный домикъ, отъ второго удара грома. Затмъ, слдовали второй, третій, и гроза разыгралась не на шутку.
Дти прижались къ Гью, въ суеврномъ трепет. Вдругъ извн послышались шаги. Вроятно, какой-нибудь несчастный путникъ, застигнутый непогодой, искалъ убжища. Мора забыла свой страхъ и высунула голову изъ двери, готовая предложить свое скромное гостепріимство.
Дйствительно, къ мазанк приближался какой-то несчастный, промокшій до костей человкъ. Одного взгляда было достаточно Мор, чтобы узнать въ немъ своего лниваго, пьянаго отца. Ей стало жаль бдняка, возвращающагося въ такую грозу, и она съ радостью замтила, что онъ шелъ твердо, повидимому, совершенно трезвый. Она высушитъ его одежду, накормитъ и отогретъ его у огня, а можетъ быть, онъ досталъ работу и принесъ домой денегъ. Увы! этой надежд было суждено вскор разсяться.
Раздался новый ударъ грома, и, при блеск молніи, она увидала лицо своего отца, входившаго уже въ дверь. Отчего оно было такъ смертельно блдно? Неужели отъ грозы?
— Отецъ! отецъ! воскликнула Мора, схвативъ его за руку:— разв вы встртили въ горахъ призракъ? Говорите, говорите, но не смотрите на меня такъ страшно! О!
И несчастная мазанка огласилась воплемъ ужаса. Ея зоркіе глаза различили на сюртук и жилет отца пятна крови. О! роковая кровь! Въ глазахъ бдной двочки все закружилось, и она видла кровь везд: на полу, на потолк, на стнахъ. Страшный, кровавый потокъ бушевалъ вокругъ нея, грозя ее поглотить, и… Съ неимоврнымъ усиліемъ Мора очнулась отъ своего минутнаго оцпеннія.
Гью также замтилъ роковую улику и вскрикнулъ отъ отвращенія. Патрикъ Сюлливанъ еще не произнесъ ни слова, но Гью и Мора не нуждались въ приговор присяжныхъ и суда, чтобъ узнать въ стоявшемъ передъ нимъ несчастномъ человк убійцу Джона Гаммонда.
— Да, я его убилъ, сказалъ, наконецъ, Патрикъ съ холоднымъ отчаяніемъ, какъ бы отвчая на ихъ безмолвные вопросы:— ребята поклялись его убить и бросили жребій. Судьба указала на меня. Патрикъ Сюлливанъ — не измнникъ своему слову. Онъ увидалъ у меня пистолетъ и, бдный, сказалъ: ‘Патъ, отдайте мн пистолетъ, я долженъ васъ арестовать’. Тутъ я боле ничего не помню, онъ хотлъ вырвать у меня револьверъ, я выстрлилъ и онъ упалъ мертвый. Съ нимъ былъ слуга, но онъ, гнусный трусъ, убжалъ за полиціей, а я усплъ скрыться. Полиція проискала меня всю ночъ и, конечно, найдетъ… потому что проклятый слуга меня узналъ.
Патрикъ въ безпомощномъ отчаяніи вытаращилъ глаза на Мору и Гью.
Убійство Джона Гаммонда подняло на ноги всю полицію околодка, тмъ боле, что слуга бдной жертвы прямо показалъ, что онъ узналъ въ убійц Патрика Сюлливана, несмотря на его запачканное сажей лицо и длинную фальшивую черную бороду., Онъ, конечно, бжалъ въ горы и вс выходы съ горныхъ тропинокъ были заняты вооруженной силой. Патрикъ всю ночь блуждалъ, ища возможности спасенія. Но вс пути къ бгству были закрыты. Домой вернуться онъ не смлъ. Однако, истощеніе силъ и отчаяніе привело его, наконецъ, къ естественному убжищу, которое, въ сущности, не могло его скрыть. Онъ теперь понималъ, что безумно сунулъ шею въ петлю, и дрожалъ всмъ тломъ, дико озираясь по сторонамъ.
— Скоре, Мора, скоре! воскликнулъ онъ вдругъ, скидывая съ себя забрызганный кровью сюртукъ: — дай мн глотокъ сыворотки и картофеля. Я уйду въ горы. Но жди меня ночью, я вернусь.
Мора повиновалась, и несчастный жадно опустошилъ кружку сыворотки и сълъ нсколько картофелинъ. Гью въ это время стоялъ на сторож въ дверяхъ съ своимъ бульдогомъ. Патрикъ поднесъ къ губамъ вторую кружку сыворотки, какъ собака сердито залаяла. Извн послышались голоса.
— Полиція, Патрикъ, полиція! воскликнулъ Гью: — убирайся отсюда, скоре, скоре!
— О! Гью, спаси меня, ради Бога, спаси меня! произнесъ Патрикъ, поблднвъ еще боле.
— Спрячься, Патъ! грубо промолвилъ Гью. Но Патрикъ не могъ двинуться съ мста.
— Все равно, меня отыщутъ, промычалъ онъ, дрожа всмъ тломъ.
— Спрячься, спрячься, повторилъ Гью, схвативъ его за руку.
— Пойдемъ, отецъ, пойдемъ! воскликнула Мора и оттащила его отъ двери.
Патрикъ повиновался и, забившись въ самый темный уголъ мазанки, подползъ за вязанку хвороста, которая, однако, не вполн его скрывала.
Голоса приближались. Мора видла зеленые мундиры, спускающіеся съ горы. Бульдогъ пришелъ въ ярость, но Гью приказалъ ему войти въ мазанку, и онъ также укрылся въ уголокъ, но не дрожалъ отъ страха, какъ Патрикъ, а, сверкая налитыми кровью глазами, ждалъ только позволенія своего хозяина, чтобъ броситься на цлый полкъ.
Мора, блдная, испуганная, устремила полные отчаянія глаза на Гью, словно онъ одинъ могъ ихъ спасти.
Времени не было ни на размышленіе, ни на колебаніе. Гью составилъ мгновенно планъ дйствія. Жизнь Патрика надо было спасти во что бы то ни стало. Оставалось одно средство спасенія. Кровавый законъ требовалъ жертвы, и жертва должна была найтись.
Съ быстротою молніи Гью скинулъ свое пальто и надлъ забрызганный кровью сюртукъ Патрика. Онъ былъ ему коротокъ и узокъ, но онъ кое-какъ его натянулъ и спокойно сталъ ожидать своей судьбы.