Дни молодости, Накко Ольга Егоровна, Год: 1899 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 32 минут(ы)

ПУШКИНСКІЙ СБОРНИКЪ
(въ память столтія дня рожденія поэта)

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ТИПОГРАФІЯ А. С. СУВОРИНА. ЭРТЕЛЕВЪ ПЕР., Д. 13
1899

Ольга Накко.

ДНИ МОЛОДОСТИ.

(ИЗЪ ЖИЗНИ ПУШКИНА ВЪ КИШИНЕВ).

Чудное октябрьское утро, освщенное теплыми лучани солнца. Всюду раздается говоръ молдавской рчи. Благодаря тихой погод и недавнимъ дождямъ, пыль на улицахъ улеглась. По нимъ бродятъ домашнія животныя въ перемежку съ простолюдинами изъ молдаванъ, грековъ, цыганъ, иногда встрчаются турки, изрдка — русскіе. Богатый классъ, боеры, считаютъ позорнымъ ходить пшкомъ но улицамъ, они ступаютъ только по дорожкамъ своихъ домашнихъ садовъ, а къ знакомымъ и роднымъ здятъ,— если даже т живутъ всего черезъ улицу. Живутъ боеры въ собственныхъ домахъ, всего 4—5 зимнихъ мсяцевъ, чтобы повеселиться и, главное, укрыться отъ разбойниковъ, весной же разъзжаются по своимъ имніямъ хозяйничать.

Хозяйство состоитъ только въ разведеніи и откармливаніи скота, преимущественно воловъ, которыхъ большими гуртами, въ нсколько сотъ штукъ, пригоняютъ въ Австрію на продажу, пшеницу и всякое другое зерно сютъ исключительно для домашняго обихода, а излишекъ его закапываютъ для сохраненія въ ямы, вырытыя въ земл, сверху прикрываютъ соломой и землей, хорошо утоптанной. Въ землю зарываютъ и накопленные червонцы, и драгоцнности.

Городскіе домики ютятся подъ горой, городокъ окруженъ виноградниками и лсами, которые вырубаются, какъ только становятся годными на топливо. Во время дождей, вся масса воды съ горъ устремляется на улицы, превращая ихъ въ бурные потоки и образуя въ иныхъ мстахъ глубокія рытвины и даже овраги. Посл всякаго большого дождя приходится засыпать нсколько такихъ рытвинъ посреди улицъ. На главной улиц — ряды небольшихъ лавокъ, нсколько порядочныхъ магазиновъ, тутъ же и мясныя лавки, и пекарня, и аптека. Зато вс другія улицы — сплошные заборы, такъ какъ почти вс дома построены посреди дворовъ съ садами, огородами, службами,— точь-въ-точь деревенскія усадьбы въ миніатюр. Только изрдка мелькнетъ гд нибудь, какъ новинка, домикъ съ полисадникомъ на улицу, — жилища русскихъ чиновниковъ или коммерсантовъ. Ни мостовыхъ, ни тротуаровъ, ни фонарей, ни подъздовъ нигд не видно {Бывшій тогда городокъ составляетъ предмстье теперешняго Кишинева. Боеры постепенно строили дома на гор, а старые сбывали преимущественно евреямъ.}.

Въ центр города — довольно большая площадь. По воскресеньямъ сюда съзжаются окрестные поселяне съ повозками, нагруженными разными продуктами и живностью. Горожане запасаются провизіей на долгое время, иначе зимой, въ распутицу, когда прекратится подвозъ, плохо придется неимющимъ запасовъ.

Октябрь здсь лучшій мсяцъ въ году, и по погод, и по оживленію. Въ пустыхъ, запертыхъ весной и лтомъ, домахъ закипаетъ жизнь. Въ город появляются экипажи, тянутся обозы съ провизіей и вещами помщиковъ. Въ каждомъ двор пилятъ и колятъ дрова на зиму, хотя ничто еще не напоминаетъ ея близости. Безпрестанно снуютъ водовозы, доставляющіе прекрасную воду изъ горныхъ ключей.

У съхавшихся боеровъ уже начались ежедневныя празднества, безъ гостей не обходятся ни одинъ день. Обды, вечера, балы, чередуются у полсотни богатыхъ помщиковъ.

У простыхъ молдаванъ въ это же время начинается сезонъ свадебъ. По улицамъ часто проходятъ группы нарядныхъ поселянъ въ сопровожденіи цыганъ-музыкантовъ, или скачутъ верховые, съ цвтами на шапкахъ и на груди, на разукрашенныхъ лошадяхъ — шафера жениха или невсты, а въ воскресенье, родные и гости поведутъ съ музыкой къ внцу этихъ жениховъ и невстъ. Вокругъ двухъ малыхъ церквей и довольно большого собора видно особенное оживленіе по случаю этихъ свадебъ: множество повозокъ, верховыхъ лошадей, группы музыкантовъ, нарядныя двушки, все это ждетъ выхода изъ церкви молодыхъ, которыхъ поведутъ опять съ музыкой отъ воротъ церкви до дома невсты.

Только въ турецкой части города (махала-турчяска), гд живутъ и болгары, царитъ полнйшая тишина и безжизненность. Улицы тутъ еще уже, съ безчисленными переулками, а жилища похожи на тюрьмы, съ желзными ршетками въ маленькихъ окошкахъ подъ самой крышей.

II.

За соборомъ, въ предмсть съ поселянскими домиками, одинъ изъ нихъ выдляется своимъ щегольскимъ видомъ {Домикъ этотъ до сихъ поръ существуетъ на углу Антоніевской и Прункуловской улицъ, какимъ-то чудомъ сохранившійся, какъ видно безъ ремонта, со временъ Пушкина, теперь это жалкая лачуга, до половины вросшая въ землю.}, окруженный высокими тополями и фруктовымъ садикомъ съ нсколькими огромными старыми орховыми деревьями, образующими лтомъ непроницаемый для солнца зеленый, душистый шатеръ. Это домъ зажиточнаго мщанина Наума, русскаго, женатаго на молдаванк Маріук, доброй женщин и хорошей хозяйк. Люди пожилые, они уже выдали замужъ двухъ дочерей, женили сына, и осталась у нихъ еще одна младшая дочь (мезына) Касандра, 18-ти-лтняя смугляшка, съ чудными глазами, румянцемъ во всю щеку и блестящими зубками.

Домъ Наума раздляется широкимъ сквознымъ коридоромъ на дв половины, и въ каждой изъ нихъ дв комнаты: маленькая и большая. Въ одной половин живетъ хозяинъ съ семьей, въ малой комнатк у нихъ кухня съ печью, а большая до половины занята ткацкимъ станкомъ. Касандра готовитъ себ приданое. Ковры и полотно уже готовы, остались еще полотенца, играющія важную роль въ свадебныхъ церемоніяхъ: она ткетъ ихъ по цлымъ днямъ и вечерамъ до поздней ночи, а иногда до свта. Въ сумерки собираются къ ней двушки-сосдки съ прялками за поясомъ, вслдъ за ними тайкомъ заглядываютъ туда и парни. Строгій Наумъ не позволяетъ имъ приходить. Заслышавъ его шаги, они опрометью выскакиваютъ изъ комнаты, или прячутся за печку или подъ лавки. Когда отца не бываетъ дома, шалунья Касандра иногда подговоритъ одну изъ подругъ произвести фальшивую тревогу и хохочетъ, глядя, какъ парни мечутся какъ угорлые, а двушки не даютъ имъ спрятаться и задерживаютъ у дверей. Маріука снисходительно относится къ этимъ шалостямъ, притворяется, что ничего не слышитъ, и не заглядываетъ къ дочери, чтобы не стснять молодежь.

На чистой половин дома (каса мар) почти всегда квартируетъ кто нибудь изъ прізжихъ. Наумъ охотно принимаетъ гостей-жильцовъ и зашибаетъ хорошія деньги. Въ город еще не существуетъ гостинницъ. Вмсто нихъ принято останавливаться въ нкоторыхъ домахъ, подобныхъ Наумову,— если кто не иметъ ни родныхъ, ни знакомыхъ, у которыхъ можно было бы найти временный пріютъ.

На этотъ разъ помщеніе у Наума, съ половины сентября, занимаетъ Александръ Сергевичъ Пушкинъ. Онъ радъ, что ему удалось найти квартиру у хозяина русскаго, иначе, не зная еще ни слова по-молдавски, онъ былъ бы въ большомъ затрудненіи. Маріука понимаетъ по-русски, но говорить не ршается. Поэтому, разговаривая съ Пушкинымъ, она отвчаетъ ему или обращается къ нему всегда по-молдавски, и тмъ понуждаетъ его поневол вслушиваться и учиться понимать незнакомый языкъ. Съ Касандрой же у Александра Сергевича бываетъ совсмъ особый разговоръ, понятный на всхъ языкахъ лишь одной кипучей молодости…

III.

Прелестное утро. Солнце уже высоко поднялось, старинные часы съ кукушкой хрипло прошипли десять часовъ, а Пушкинъ все еще не встаетъ. Наканун онъ слишкомъ долго кутилъ съ пріятелями въ трактир Антоніо, возвратился передъ свтомъ, и теперь спитъ богатырскимъ сномъ. Не слышитъ онъ ни громкаго кудахтанья куръ надъ его головой на чердак, ни стука станка. Это — однообразный, ритмическій стукъ, какъ часто поэтъ и засыпаетъ, прислушиваясь къ нему, точно убаюканный стукомъ колыбели, и пробуждается съ нимъ!— Въ сняхъ нсколько нанятыхъ мальчиковъ сидятъ на полу надъ грудой волошскихъ орховъ, высыпанныхъ изъ мшка, очищаютъ ихъ отъ зеленой кожицы и бросаютъ въ большія корзины. Они громко разговариваютъ и смются почти подъ самой дверью квартиранта, и все-таки не могутъ разбудить его.

Сквозь маленькія окна, закрытыя толстыми шерстяными занавсками, темнокрасными, съ черными разводами, уже проникаютъ лучи солнца въ вид свтлыхъ пятенъ. Пушкинъ спить на высокой кровати, утопая въ подушкахъ, замняющихъ перину. Надъ кроватью виситъ огромный коверъ, еще изъ приданаго, Маріуки, съ какою-то замысловатой птицей посреди внка изъ цвтовъ еще боле фантастичныхъ. Отъ кровати до другого угла тянется узкій диванъ, крытый ковромъ, съ плоскими, твердыми, стнными подушками вмсто спинки. Подъ потолкомъ — полочка съ образами и блыми занавсками, образа темные, закоптлые, очевидно древніе. Подъ образами — столъ, крытый блою скатертью домашняго полотна. На окошкахъ — маленькіе горшечки съ цвтущей геранью, мстами перевязанною краснымъ гарусомъ — чтобъ не сглазили. Между окнами — рабочій столъ Пушкина, покрытый зеленымъ сукномъ, на немъ лежатъ книги, чернильница и разныя бездлушки, привезенныя изъ Петербурга. Надъ столомъ повшены, безъ рамокъ, нсколько акварельныхъ рисунковъ и литографій, напоминающихъ поэту близкихъ родныхъ и друзей. Возл дверей, въ углу, на низкомъ табурет, возвышается до потолка столбъ изъ ковровъ, аккуратно сложенныхъ — это приданое Касандры. Въ противоположномъ углу — красивая, затйливая печка, изъ двухъ колоннъ съ нишей, посредин, а за ней другая дверь — въ маленькую комнатку — уборную, гд находятся дорожные сундуки, вшалка съ платьемъ и блый, некрашеный шкапъ. Дверь эта примыкаетъ къ кровати. Потолокъ низкій, изъ балокъ, обмазанныхъ глиной и выбленныхъ, къ нимъ прившаны пучки васильковъ и другихъ душистыхъ травъ. Досчатый некрашеный полъ весь покрытъ коврами, кое-гд разставлено нсколько деревянныхъ крашеныхъ стульевъ. Безукоризненная чистота и отсутствіе всякихъ наскомыхъ довершаютъ уютность комнатки.

Наконецъ, Александръ Сергевичъ проснулся, позвалъ Наума, ударилъ въ ладоши, но шумъ и гамъ въ сняхъ заглушилъ его голосъ. Тогда онъ спустилъ руку съ кровати, взялъ сапогъ и изо всей силы кинулъ его въ дверь. Мгновенно наступила тишина. Вслдъ затмъ, другой сапогъ полетлъ туда же.

— Аудъ, аудъ! (слышу, слышу)! отзывается Маріука.

Черезъ минуту входитъ Наумъ, здоровается, беретъ платье и сапоги, передаетъ ихъ за дверью жен для чистки, а самъ подаетъ умываться.

Одвшись, Александръ Сергевичъ тотчасъ отворяетъ оба свои окошка въ садъ. Сочная трава и свжая зелень ярко блестятъ на солнц. Сентябрьскіе дожди освжили растительность посл лтней засухи. Поэтъ, еще никогда не видавшій въ октябр такой погоды, восхищается ею, съ восторгомъ оглядываетъ каждый кустикъ, каждый листикъ, не можетъ оторвать глазъ отъ окна.

— С’онторсъ примавара (возвратилась весна)! сказала Маріука, ставя на столъ подносъ съ кофе, сливками, мягкими бубликами и стаканомъ воды со льдомъ. Боеръ Флореско два раза приходилъ, да она не хотла и не позволила разбудить ‘куконаша'{‘Куконашъ’ по-молдавски означаетъ то же, что по-малороссійски ‘панычъ’, т.-е., неженатый молодой человкъ.}.

Вотъ Пушкинъ выходитъ въ сни, заваленныя орхами, тамъ — никого. Мальчики ушли въ кухню обдать съ хозяевами. Маріука только что вывалила на столъ горячую мамалыгу, разрзала ее ниткой на ломти, поставила миску съ борщемъ и тарелку брынзы. Только Касандра все еще стучитъ станкомъ. Онъ пользуясь удобной минутой, шмыгнулъ къ ней, тихонько подкрался и, чтобы испугать ее, ловко, быстро просунулъ голову подъ ея локоть, такъ что его затылокъ очутился на колняхъ двушки. Она вздрогнула, выронила челнокъ и спутала пряжу.

— Батэ ты Думнедзэу! (Побей тебя Богъ)! сердито вскричала она со слезами въ голос.— Фужь д’эпчъ, сатана! (ступай отсюда, сатана)! Опять запуталъ мн пряжу!

Отстраняя его отъ себя, двушка въ бшенств стала бить его кулаками куда попало, однако, расходившійся ‘куконашъ’ не унимался, а еще пуще проказничалъ, ничуть не защищаясь отъ ея колотушекъ. Ему чрезвычайно нравится дразнить и сердить ее и чувствовать на себ ея кулачки. Наконецъ, сорвавъ сердце, она разсмялась сквозь слезы. Тогда онъ взялъ ее за об щечки и чмокнулъ въ губы. Въ эту минуту Маріука громко позвала дочь. Проказникъ выскочилъ во дворъ и поспшно вышелъ на улицу.

Пушкинъ не любилъ спутниковъ, онъ любилъ одинъ побродить сперва по городу, а потомъ пробраться на гору въ лсъ, минуя городъ, обогнуть его, пройти туда окрестностями. Чтобы не встртиться съ Флореско, онъ не пошелъ черезъ площадь, а завернулъ въ переулокъ и сразу очутился въ ‘муравьиномъ лабиринт’, какъ онъ назвалъ эту густо населенную мстность съ безпорядочно разбросанными хижинами, съ безчисленнымъ множествомъ переулочковъ. Тутъ легко было заблудиться. Ему пришлось долго кружиться, пока нашелся выходъ въ поле. Населеніе уже замтило его, знаютъ, что онъ чиновникъ генерала Низова, завидя его издали, молдаванки прихорашиваются и кричатъ другъ другу: ‘Яка вине (вотъ идетъ) куконашъ Пушка!’ Молдаване снимаютъ шапки, низко кланяются ему, что по мшаетъ нкоторымъ изъ нихъ бросать на него взгляды, полные ревнивой ненависти и бормотать пожеланія далеко не любезныя. Это женихи и мужья хорошенькихъ женщинъ, съ которыми Пушкинъ безцеремонно заигрываетъ на ходу, въ отвтъ на ихъ вызывающіе взгляды.

Фланируя здсь и по окрестностямъ, онъ запасается разными впечатлніями. Все, что сколько нибудь выдается красотой и оригинальностью укладывается въ чуткую душу поэта, кристализуется въ художественные образы. Нкоторые подмченные имъ типы и сцены онъ заноситъ въ свою записную книжку, всегда находящуюся при немъ.

Вотъ онъ, наконецъ выбрался изъ лабиринта на чистый воздухъ, на выгонъ, и идетъ въ гору. Тамъ, на горизонт, пестретъ лсъ въ своей нарядной, разноцвтной листв. Онъ спшитъ туда. Лсъ вырубленъ еще недавно, кое-гд оставлены группы старыхъ дубовъ и липъ, да мстами молодой лсъ густой щетиной поднимается надъ пнями. Въ хорошую погоду поэтъ любитъ бродить тутъ, мечтать, вдохновляясь сюжетами своихъ будущихъ сочиненій и строить самые фантастическіе планы и воздушные замки о своей будущности. Въ этой красивой мстности у него есть любимые уголки, онъ далъ имъ разныя названія. Изъ нихъ чаще всего онъ просиживаетъ съ книгой или тетрадкой и карандашемъ въ рукахъ, въ ‘Сашиной рощ’,— нсколько старыхъ липъ на холм, образующихъ темный сводъ, между ними лежитъ срубленный толстый дубъ, служащій ему скамейкой. Изъ-подъ этого свода зелени открывается видъ во вс стороны: виденъ городъ, отсюда очень красивый, видна долина на далекое разстояніе и по ней затйливые изгибы рчки Буркутъ (по теперешнему ‘Бычокъ’), наконецъ, съ этого возвышеннаго мста виденъ со всхъ сторонъ молодой лсъ, кудрявыми волнами сливающійся съ горизонтомъ.

IV.

Вотъ уже второй мсяцъ, какъ Александръ Сергевичъ живетъ въ Кишинев, и почти ежедневно бываетъ тутъ въ разное время дня, чаще всего при заход солнца, иногда рано утромъ, но всегда одинъ.

Случается, что гуляя, онъ незамтно доходитъ до изгороди одного виноградника, принадлежащаго трактирщику Антоніо, большому пріятелю Пушкина, у котораго онъ всегда обдаетъ и часто кутить съ молодежью. Сторожемъ на виноградник служитъ отставной солдатикъ Егорка, вынесшій на своихъ худыхъ плечахъ 35-ти-лтнюю суровую солдатскую службу, сдлавшую его совсмъ дряхлымъ старикомъ. Александръ Сергевичъ охотно съ нимъ бесдуетъ, разспрашиваетъ обо всемъ, что тотъ вынесъ на своемъ вку во время службы, гд былъ, съ кмъ воевалъ, какихъ начальниковъ ‘претерпвалъ’, какихъ уважалъ, и проч. Поэтъ жалетъ и балуетъ его, всегда приноситъ ему, кром мелкой монеты и табачку, еще какихъ нибудь гостинцевъ. Зато же и для Егорки нтъ высшей радости, какъ смотрть, когда ‘добрый панычъ’ срываетъ съ кустовъ и стъ прекрасный виноградъ, который онъ ему указываетъ и для него сберегаетъ. Виноградъ уже весь давно собранъ, недли три тому назадъ, но въ обширномъ виноградник есть нсколько кустовъ, которыхъ солдатикъ не позволилъ оборвать, онъ выпросилъ ихъ у хозяина для себя.

И сколько разъ ни случается Александру Сергевичу подходить къ изгороди, онъ всегда видитъ торчащую гд нибудь надъ терновникомъ сдую голову солдата, поджидающаго своего ‘добраго паныча’.

— Пожалуйте, панычъ, покушайте винограду! Еще есть хорошій! приглашаетъ старичокъ, отворяя калитку.

— До какихъ же это поръ у тебя будетъ виноградъ на кустахъ? Что ты за фокусникъ?

— Да будетъ онъ у меня для вашей милости до самыхъ морозовъ.

Накушавшись вдоволь и поболтавъ съ Егоркой, онъ направляется домой въ самомъ радужномъ настроеніи. Уже три часа. Недалеко отъ своей квартиры ему встрчается Флореско, ловко выскакиваетъ изъ брички и подходитъ къ нему.

— Здравствуйте, Пушкинъ, гд это вы пропадаете? Я уже три раза былъ у васъ. Какъ вы не боитесь бродить одинъ по нашимъ окрестностямъ? И что это за страсть у васъ? Какъ это вамъ не скучно? Совсмъ не понимаю…

Вмсто отвта, Пушкинъ распахнулъ шинель и показалъ ему торчащее изъ глубокаго кармана дуло пистолета.

— Вотъ съ этимъ спутникомъ ничего не боюсь, а почему я не скучаю,— этого вы не поймете никогда, и объяснять вамъ не берусь. Наши натуры совсмъ разнятся.

Они глядятъ другъ на друга, считая одинъ другого дуракомъ. Эта тайная мысль такъ ясно выразилась на лоснящемся отъ жиру лиц Флореско, что Пушкинъ отгадалъ ее и захохоталъ. Тотъ отвтилъ тмъ же. Но это не мшаетъ имъ быть въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Флореско, богачъ и жуиръ, чувствуетъ большую симпатію къ этому ‘странному’ молодому человку, которому чего-то не достаетъ, чтобы быть какъ вс люди, но вмст съ тмъ такому интересному, съ которымъ всегда такъ весело.

Въ свою очередь, Александръ Сергевичъ, хотя и тяготится иногда его обществомъ, особенно, когда приходится быть съ нимъ наедин, но считаетъ его самымъ добродушнымъ изъ всей кишиневской jeunesse dore, искренно ему преданнымъ, надъ которымъ можно безнаказанно трунить и острить, тогда какъ съ другими изъ-за этого выходили большія непріятности. Забавне всего кажется поэту высокое мнніе Флореско о себ, его чванство и напыщенность въ обхожденіи съ окружающими.

— Садитесь, подемъ скоре къ киръ-Антоніо! любезно пригласилъ онъ.— Наша компанія давно ждетъ васъ обдать.

— Вы позжайте, а я пойду пшкомъ. Тутъ такъ близко! Стоитъ ли хать, да еще въ такую чудную погоду? настаивалъ Пушкинъ.

— А не будутъ ли смяться, что мы ходимъ пшкомъ, я еще никогда не ходилъ! робко замтилъ Флореско, но видя, что тотъ ршительно идетъ впередъ, онъ приказалъ кучеру слдовать за ними шагомъ, и присоединился къ Пушкину, стыдливо озираясь по сторонамъ.

Смущеніе его дошло до высшей степени, когда при поворот въ одну улицу, оыи встртились съ коляской, запряженной четверкой лошадей цугомъ. Въ экипаж сидли дв дамы: старая и молодая. Поровнявшись съ ними, Флореско конфузливо раскланялся. Дамы съ удивленіемъ взглянули на него и его спутника.

— Вотъ и Белладжи пріхали изъ деревни! радостно вздохнувъ, сказалъ онъ, подходя къ дому грека.

— Какъ зовутъ молодую? спросили’ Пушкинъ.— Что, она дама или двица?

— Аглая Белладжи, должно быть уже вышла замужъ, свадьба ея назначена была въ іюл. Мое имніе далеко отъ нихъ, и потому я наврно не знаю. Да вотъ сейчасъ услышимъ объ этомъ отъ киръ-Антоніо, онъ вдь все знаетъ.

У грека аппетитно пахло жареной индйкой. Большая компанія съ восторгомъ привтствовала появленіе Пушкина, кто по-русски, кто по-молдавански. Пока онъ здоровался съ ними, Флореско спросилъ у Антоніо, была ли свадьба Аглаи.

— Чуть-чуть не была, да разстроилась. Неужели вы еще ничего не слыхали объ этомъ скандальномъ происшествіи?

— Ровно ничего. Какъ же это случилось?

— Ну, такъ я вамъ разскажу, только не сейчасъ, а посл обда. Я знаю одного молодого человка, которому разстройство этой свадьбы придется очень на руку. Какъ вы думаете? А? Грекъ, ехидно улыбаясь, фамильярно потрепалъ его по плечу.

Киръ-Антоніо содержалъ трактиръ для простолюдиновъ и нчто въ род ресторана и кофейни для боеровъ. Оба эти заведенія находились подъ одной крышей его дома, однако, были совершенно отдлены другъ отъ друга, такъ что, простолюдины никогда не встрчались съ боерами, а хозяинъ могъ наблюдать и за тми, и за другими. Короче сказать, каждое заведеніе имло совсмъ особый входъ, съ противоположной улицы. Дворъ былъ Антоніо трехъ-угольный, съ тремя выходами на три улицы. Въ основаніи этого трехъ-угольника, подъ широкой стной, стоитъ домъ, затмъ, об стны забора, постепенно сближаясь, соединяются подъ угломъ, въ которомъ устроены ворота. Въ каждой изъ боковыхъ стнъ каменнаго забора есть по одной калитк, а изъ этихъ калитокъ, подъ крытымъ навсомъ, проходятъ въ домъ, раздленный квартирой хозяина на дв части {Киръ-Антоніо впослдствіи купилъ имніе, и былъ тлмъ замученъ и убитъ разбойниками. Домъ этого грека и каменныя стны забора еще существуютъ, а об улицы, прилегающія къ нимъ, до сихъ поръ называются антоніевскими.}.

Киръ-Антоніо былъ мастеръ готовить всевозможныя кушанья для боеровъ, такъ что самые прихотливые изъ нихъ бывали довольны. У него были вчныя сборища людей всякаго возраста, мстныхъ и прізжихъ, но больше всего молодежи. И какъ уютно, какъ весело всегда бывало у киръ-Антоніо въ его большой свтлой комнат, обставленной кругомъ широкими диванами! Сколько веселья, шуму, смху! Молодежь кутила здсь иногда цлыя ночи, въ обществ разныхъ красавицъ, подъ звуки мастерской игры лучшаго цыганскаго оркестра. Добрый грекъ отечески относился къ своимъ привилегированнымъ кліентамъ, онъ зналъ всю подноготную каждаго изъ нихъ, его личныя и семейныя дла, его состояніе, вс его заботы и стремленія. Многимъ изъ нихъ онъ оказывалъ большія услуги и одолженія всякаго рода, начиная съ займа денегъ. И къ чести его надо замтить, что личныя его выгоды тутъ не играютъ никакои роли. Этимъ объяснялась его огромная популярность. Дла его и безъ того шли отлично, онъ богатлъ не по днямъ, а по часамъ. Оттого вс и обходятся съ нимъ не какъ съ трактирщикомъ, а какъ съ равнымъ, близкимъ человкомъ. Пушкина онъ очень полюбилъ, но разговаривать съ нимъ можетъ только черезъ переводчика.

VI.

Вотъ что Флореско узналъ отъ грека о Белладжи и что потомъ самъ сообщилъ о нихъ Пушкину {Исторія Аглаи Белладжи была изложена мною въ другомъ разсказ, здсь же она является лишь эпизодомъ кишиневской жизни пушкинскаго времени.}.

Богатйшій помщикъ Михалаки Ракоти имлъ двухъ сыновей. Старшій былъ необразованъ, не зналъ даже по-русски, отецъ приспособилъ его къ хозяйству.

Младшій имлъ охоту къ ученію и получилъ образованіе,— онъ окончилъ курсъ въ московскомъ университет. Это Адріанъ Ракоти, одинъ изъ первыхъ молодыхъ бессарабцевъ, получившихъ солидное образованіе въ Россіи.

Адріанъ страстно влюбился въ Аглаю Белладжи, двушку тоже выдающуюся своимъ умомъ, красотой, получившую образованіе въ Одесс. Отецъ ее былъ одесскимъ коммерсантомъ, тамъ онъ разорился и умеръ. Жена его Сафта, бессарабка, раздлавшись съ кредиторами мужа, переселилась въ свое бессарабское имніе Стынчены и занялась хозяйствомъ. Кром того, у нея есть свой домъ въ Кишинев, какъ у всхъ боеровъ. Ея единственная дочь Аглая, 23-хъ лтъ, гордая, неприступная, отказывала всмъ женихамъ, пока не познакомилась съ Адріаномъ, котораго полюбила горячо, беззавтно, какъ могутъ любить только такія серьезныя двушки.

Старикъ Михалаки Ракоти задумалъ женить Адріана на дочери другого, такого же богача какъ онъ, на Зоиц Голеско, 19-ти лтъ, только что окончившей ученіе въ лучшемъ пансіон въ Одесс. Оба старика, Ракоти и Голеско, большіе пріятели, давно норшили это между собой, и даже условились насчетъ приданаго. О согласіи дтей они не думали. Оба придерживались старинныхъ обычаевъ, не допускающихъ мысли, чтобы дти ихъ осмлились не послушаться и поступить въ чемъ либо противъ ихъ желанія. Однако Адріанъ всей душой воспротивился этому плану и повелъ дло такъ искусно, что посл долгой борьбы склонилъ, наконецъ, старика дать свое согласіе на его бракъ съ Аглаей.

Въ іюн назначенъ былъ день обрученія. Въ Стынчены съхались гости, пріхалъ и Михалаки съ Адріаномъ. Не смотря на данное согласіе, Михалаки никакъ не могъ помириться съ этимъ, и потому былъ мрачный и злой, такъ что съ первыхъ же минутъ своего появленія у Белладжи принялся язвить ихъ и оскорблять насмшками насчетъ ихъ бдности сравнительно съ нимъ, а Аглаю нсколько разъ упрекнулъ въ томъ, что она ловкая интриганка, сумла ‘подцпить’ такого выгоднаго жениха и проч. въ такомъ род. Бдная Сафта, глотая слезы, терпливо и молча переносила эти грубыя издвательства, не желая заводить ссору, но утшалась мыслью, что посл свадьбы прерветъ съ нимъ всякія сношенія. Аглая тоже страдала и терпла изъ любви къ жениху. Не легко было и ему…

Весь день Михалаки быль какъ черная туча, нависшая надъ мирной семьей. Даже гости сторонились отъ него, что еще боле злило его.

Посл обда старики легли спать, а молодежь отправилась на прогулку, взявъ съ собой и оркестръ. Когда Михалаки проснулся, до него долетали взрывы смха изъ дальней комнаты, тамъ собралось нсколько помщиковъ, и одинъ изъ нихъ до слезъ смшилъ другихъ, разсказывая что-то очень смшное. Михалаки изъ любопытства пошелъ къ нимъ и слъ на край дивана, никмъ не замченный. На бду, въ это самое время вошелъ лакей, разносившій шербетъ и воду. Эти господа сидли вс въ рядъ на длинномъ диван. Слуга началъ съ ближайшаго къ дверямъ, съ намреніемъ подносить затмъ всмъ по порядку. Къ несчастью, онъ не замтилъ Ракоти, сидвшаго на противоположномъ конц, тогда какъ, по этикету, все, что бы ни подносилось гостямъ, должно было начинаться съ него. Надменный, раздраженный боеръ счелъ за неуваженіе къ себ эту простую ошибку слуги, тмъ боле извинительную, что были уже сумерки и что онъ никакъ не ожидалъ видть Нихалаки въ этой комнат.

Взбшенный старикъ, никмъ не замченный, пошелъ въ конюшню, веллъ запречь и ухалъ ни съ кмъ не простившись. Между тмъ, въ тотъ же вечеръ должна была состояться церемонія обрученія. Когда Адріанъ возвратился съ прогулки и узналъ о бгств отца, онъ тотчасъ ухалъ верхомъ вслдъ за нимъ, догналъ его и сталъ уговаривать и умолять, чтобы онъ возвратился и докончилъ дло, отъ котораго зависло счастіе всей его жизни, но старикъ въ сильномъ гнв раскричался на него, пригрозилъ прогнать его и лишить наслдства, если онъ еще хоть разъ когда нибудь заикнется ему о Белладжи. Пришлось поневол покориться.

Чтобы не распугать гостей, Адріанъ объявилъ, что отецъ почувствовалъ себя очень худо, поспшилъ домой, и потому обрученіе и свадьба откладываются на нкоторое время. Гости сдлали видъ, что поврили, а на другой день рано вс разъхались. Тогда Сафта дала волю слезамъ, голосила, рвала на себ волосы и сильно заболла отъ горя и стыда. Какъ женщина мало образованная и суеврная, она видла въ этомъ скандал не только позоръ для своей семьи, по еще и дурное предзнаменованіе…

Адріанъ пробовалъ склонить Аглаю обойтись безъ позволенія родителей, предлагалъ увезти ее, но гордая двушка не согласилась, а только просила считать свадьбу отложенной на неопредленное время, пока мать ея не успокоится совершенно: тогда он вдвоемъ придумаютъ, какъ поступить.

Возвратившись домой, Адріанъ такъ затосковалъ, что сталъ пить, и въ короткое время, всего черезъ нсколько мсяцевъ, сдлался неизлчимымъ, горькимъ пьяницей. До поры до времени ему удавалось скрывать этотъ порокъ отъ отца и отъ знакомыхъ, но онъ сознавалъ, что для Аглаи онъ погибъ навсегда, и больше не помышлялъ жениться на ней.

Въ этомъ состояніи, преслдуемый постоянными понужденіями отца, Адріанъ, наконецъ, ршился жениться на Зоиц, которой было ршительно все равно за кого не выйти замужъ, лишь бы быть свободной, наряжаться и кокетничать.

Для Аглаи это было смертельный ударъ, навсегда разбившій ея жизнь.

Белладжи пріхали въ Кишиневъ на этотъ разъ не для веселья, а чтобы укрыться отъ разбойниковъ, провести зимніе мсяцы въ безопасности. Он были сильно напуганы недавно случившимся убійствомъ ихъ сосда помщика. Аглая объявила матери, что не будетъ нигд бывать и, вообще, бросаетъ всякую мысль о замужеств.

Киръ-Антоніо былъ правъ, когда въ шутливомъ тон говорилъ Флореско, что знаетъ одного господина, который будетъ доволенъ и радъ, что свадьба Аглаи не состоялась. При разсказ грека, выраженіе лица Флореско стало такимъ торжествующимъ, веселымъ, что Пушкинъ тотчасъ замтилъ это и, при первомъ удобномъ случа, заставилъ пріятеля сознаться въ своей безнадежной любви, въ томъ, что онъ три года тому назадъ длалъ предложеніе Агла, но получилъ отказъ.

VII.

Съ тхъ поръ пріятели часто бесдовали объ этомъ. Считая Александра Сергевича боле опытнымъ въ сердечныхъ длахъ, Флореско совтывался съ нимъ и, вмст съ тмъ, высказывалъ полную увренность, что посл бывшаго скандала, Аглая по только не отвергнетъ его, но еще почтетъ за счастіе выйти за него замужъ, даже безъ любви. Пушкинъ же настаивалъ на томъ, что не слдуетъ рисковать, а лучше выждать нсколько мсяцевъ, пока пройдетъ ея грусть, пока она забудетъ Адріана. При этомъ онъ всегда выражалъ желаніе познакомиться съ этой двушкой и, шутя, дразнилъ пріятеля, что отобьетъ у него невсту.

Однако Флореско не въ силахъ былъ послдовать благоразумному совту и, чуть ли не на другой же день, явился къ Агла и сталъ часто бывать у нея. Но отъ Александра Сергевича онъ тщательно скрывалъ это, отчасти изъ ревности къ нему, отчасти же оттого, что стыдился своей слабохарактерности.

Въ одинъ прекрасный день, когда ему показалось, что Аглая ласкове къ нему, нежели была до сихъ поръ, онъ счелъ возможнымъ и своевременнымъ сдлать ей предложеніе, высказавъ его въ довольно таки напыщенной форм, въ тон и въ словахъ его сквозила увренность, что за него ухватятся какъ за якорь спасенія и почтутъ его предложеніе за особенную честь. Онъ чувствовалъ себя въ роли благодтеля. Мать и дочь были такъ изумлены, что не сразу поняли, въ чемъ дло.

Наконецъ Аглая, съ едва замтной усмшкой, отвтила ему, подражая его напыщенности:

— Благодарю васъ за великую честь. Я сознаю, какое было бы для меня огромное счастіе выйти за васъ замужъ, но можетъ быть вы найдете невсту боле достойную васъ… И потому, я ршительно и разъ навсегда отказываю вамъ. Прощайте!

Послднія слова она выговорила громче, какъ бы подчеркивая ихъ, потомъ сухо поклонилась и вышла изъ гостиной.

Какъ громомъ пораженный отъ удивленія стоялъ Флореско, растерянно глядя ей вслдъ, насилу овладлъ собой и, обратившись къ Сафт, высказалъ ей удивленіе, что дочь такъ мало уважаетъ ее, что не посовтывавшись съ нею, ршается такъ дерзко отказать ему.

— Посмотримъ, заключилъ онъ, — случится ли у вашей дочери женихъ лучше и богаче меня? Она слишкомъ много о себ воображаетъ, вроятно ждетъ какого нибудь принца, какъ Прохирица Вароломей. Но та, по крайней мр, танцовала съ императоромъ, а ваша зачмъ такъ важничаетъ?

Сафт живо вспомнились горькія обиды, перенесенныя отъ Михалаки. Подъ этимъ впечатлніемъ она вдругъ вскипла и хриплымъ отъ гнва голосомъ отвтила:

— Мы хотя и не богаты, но, слава Богу, и не нищіе, обойдемся и безъ вашего богатства… А дочь моя, двушка умная, весьма понятно, не желаетъ имть мужа дурака, хоть и богатаго. Проваливайте отсюда, и чтобъ я васъ больше не видла!

Флореско поблднлъ отъ злости, громко плюнулъ въ сторону Сафты и вышелъ, хлопнувъ дверью и бормоча ругательства.

Эту сцену, крем домашней прислуги, слышала и видли дв дамы, пріятельницы Сафты, сидвшія въ столовой за завтракомъ во время визита Флореско. Понятно, что всть о его пораженіи весьма скоро облетла весь городъ. Пушкинъ и вся его компанія одни изъ первыхъ узнали объ этомъ отъ Антоніо. Поэтъ былъ возмущенъ вроломствомъ боера, котораго считалъ своимъ искреннимъ пріятелемъ, зато же и онъ готовъ былъ осыпать его злйшими эпиграммами въ проз и въ стихахъ, которые тутъ же за обдомъ сочинялъ и декламировалъ.

Однако Флореско нигд больше не появлялся. На сей разъ онъ настолько поумнлъ, что счелъ за лучшее выхать изъ Кишинева ни съ кмъ даже не простившись.

Это неудачное сватовство служило долгое время предметомъ разговоровъ и шутокъ. Говорили также, что Михалаки Ракоти уже сожалетъ объ Агла, что сынъ его вчно пьянъ, Зоица не оказываетъ никакого уваженія ни ему, старику, ни Адріану, и тратитъ бшеныя деньги, ссылаясь на свое богатство, на то, что иметъ право тратить свои собственныя деньги.

Аглая сильно заинтересовала Александра Сергевича. Ему очень хочется познакомиться съ нею, да случай къ тому не представляется, хотя онъ хорошо знакомъ съ нсколькими семействами, гд могъ бы встртить ее, по Белладжи эту зиму живутъ совсмъ замкнуто, нигд не появляются. Сафта серьезно заболла.

VIII.

Прогулки Пушкина по окрестностямъ прекратились съ наступленіемъ зимы, неожиданно нагрянувшей, посл теплой погоды, въ половин ноября. Съ тои поры начинается его разсянная жизнь. Помщики наперерывъ приглашаютъ его на обды и балы. Въ свободные вечера онъ кутитъ съ молодежью у Антоніо, проводитъ часто цлыя ночи въ оргіяхъ. Въ свт у него есть хорошенькія пріятельницы, дамочки и двицы, съ которыми онъ находится въ дружескихъ, совсмъ фамильярныхъ отношеніяхъ и подчасъ дурачится съ ними, хотя шалости эти совсмъ невинны. Первое время его очень удивляло совсмъ свободное обращеніе молодыхъ мужчинъ съ молодыми женщинами и двушками, допущенное въ высшемъ молдаванскомъ обществ, и рядомъ съ этой свободой — правила этикета и разныя другія строгости и стсненія, чисто восточнаго характера и происхожденія. Ему кажется забавнымъ наблюдать, какъ эти крайности уживаются рядомъ и даже переходятъ въ гармоничный строй жизни.

Съ красавицами молдаваночками изъ простонародія Пушкинъ ужъ слишкомъ развязенъ. Тутъ дло доходитъ иногда до жалобъ на него начальству ревнивыхъ молдаванъ-мужей, или слишкомъ строгихъ отцовъ. Добрйшій генералъ Низовъ отечески распекаетъ поэта, да это мало помогаетъ.

Въ это время, въ минуты вдохновенія, онъ придумываетъ чудныя вещи, но ничего не пишетъ. Такъ прошла зима.

Но вотъ, въ половин февраля, стало вдругъ тепло. Весна явилась особенно рано. Днемъ бываетъ даже жарко. Вотъ, въ конц мсяца, случилась гроза, разршившаяся чисто лтнимъ дождемъ, въ воздух запахло фіалкой и сиренью. Александра Сергевича уже никто больше не видитъ. Его опять, какъ осенью, тянетъ въ поля и лса, въ объятія красавицы Природы, имющей столько чаръ и лкарствъ отъ всякихъ душевныхъ недуговъ къ услугамъ тхъ, кто ее любитъ и понимаетъ. И творчество то точно очнулось отъ летаргіи, создаетъ прелестные образы, нашептываетъ чудныя рифмы. Онъ и обдать пересталъ регулярно, питается гд и чмъ попало. Старикъ Антоніо скучаетъ по немъ,— онъ такъ любитъ слушать его смхъ и разговоръ, хотя совсмъ мало понимаетъ по-русски.

Теперь, во время весеннихъ прогулокъ, у Александра Сергевича, вмсто Егорки, уже умершаго, появился новый пріятель — главарь одного цыганскаго табора Іонъ Гуца, совсмъ сдой ддъ, знающій говорить по-русски. Разъ, проходя по опушк лса, Пушкинъ наткнулся на таборъ, и сидя на пн, сперва долго наблюдалъ его издали. На яркой зелени травы и кустовъ красиво выдлялись группы цыганъ, валявшихся на коврахъ и подушкахъ, съ короткими трубками въ зубахъ. Нкоторые, лежа на спин, грлись на солнышк, любовно глядли на него, щуря глаза, съ улыбкой блаженства, а голые ребятишки бгали и кувыркались вокругъ нихъ. Подъ навсомъ шатра пріютилась походная кузница, и въ ней что-то работали. Въ сторон, на очаг, наскоро устроенномъ, старая цыганка варила мамалыгу. И надъ всмъ этимъ стоитъ гулъ отъ гортаннаго говора, смха, псней я перебранки.

‘Вотъ они, любители солнца и свободы!’ подумалъ поэтъ, и направился къ нимъ. Ддъ Іонъ замтилъ его, вышелъ къ нему на встрчу, и они разговорились. Оказалось, что старикъ когда-то, въ своей молодости, кочевалъ въ Россіи и помнитъ языкъ русскій настолько, что можетъ на немъ изъясняться. Пушкинъ купилъ у него право приходить къ нимъ во всякое время, не стсняясь и не стсняя ихъ. Съ тхъ поръ приходитъ къ нимъ, знаетъ всхъ ихъ по именамъ, разспрашиваетъ, замчаетъ, записываетъ, срисовываетъ, слушаетъ ихъ сказки и былины въ перевод Іона. И они привыкли къ нему и привязались, какъ къ родному. Иногда онъ даже обдаетъ вмст съ ними.

Въ иные дни поэтъ увлекается своими мыслями и, незамтно, такъ далеко заходить, гуляя, что возвращается домой въ крайнемъ утомленіи, едва волоча за собой ноги, и, но раздваясь, кидается на постель. Тогда Наумъ и Маріука раздваютъ его, какъ ребенка, укладываютъ въ постель и приносятъ ему пость чего нибудь горячаго. Въ то же время они, подъ разными предлогами, не допускаютъ къ нему его пріятелей. Но случается, что т-таки ворвутся, чтобы изъ любопытства взглянуть на него, разспросить о его похожденіяхъ, а Пушкинъ, поболтавъ немного съ ними, засыпаетъ подъ ихъ говоръ, оправдываясь тмъ, что теперь онъ живетъ по солнцу, т.-е. встаетъ и ложится всегда вмст съ нимъ.

IX.

Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, по возвращеніи изъ своихъ скитаній, поэтъ засталъ на стол розовый конвертъ съ запиской отъ Катицы. Это старшая дочь помщиковъ Корайди, ихъ любимица, балованная, своевольная, чрезвычайно бойкая и рзвая двушка, большая пріятельница Александра Сергевича, который, бывая у нихъ запросто, подымаетъ съ нею иногда такаго возню и бготню по комнатамъ, что старикамъ трудно бываетъ унять ихъ. Особенно сердито глядитъ на эти шалости ея бабушка, но шалунья отвчаетъ звонкимъ смхомъ на ея ворчаніе и продолжаетъ проказничать.

Катица подруга Аглаи по одесскому пансіону. Вотъ что она написала Пушкину:

‘Александръ Сергевичъ!

‘Въ субботу, на масляной, родители мои даютъ балъ и поручаютъ мн пригласить васъ. Приходите непремнно, если хотите видть Аглаю: другой такой случай познакомиться съ нею нескоро представится вамъ, потому что на первой недл поста Белладжи, какъ и мы, узжаютъ въ деревню. Еслибъ вы знали, куконишъ Пушка, нашъ душка, какъ трудно мн было уговорить Аглаю явиться на нашъ балъ! А вы, гадкій, совсмъ забыли меня, цлый мсяцъ не показываетесь, извергъ!! Я слышала, что вы уже пересчитали всхъ зайцевъ, воронъ и лисицъ, какія водятся кругомъ Кишинева, и перецловали всхъ шатровыхъ цыганокъ… Правда ли это? При свиданіи буду васъ исповдывать, и горе вашему чубу!.. А пока, посылаю вамъ цлыхъ три воздушныхъ поцлуя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . (отгадайте, что означаютъ эти точки)!

Катица’.

Въ назначенный для бала день была теплая лунная ночь. Гости начали съзжаться по провинціальному, съ 8-ми часовъ. Балъ вышелъ блистательный по многолюдству, оживленности и богатству туалетовъ. Царица бала, по всеобщему мннію, была Зоица Ракоти въ своемъ подвнечномъ плать, изъ блыхъ настоящихъ кружевъ, накинутое на лиловый атласный чехолъ и украшенное гирляндами фіалокъ, на голов — пучекъ лиловыхъ перьевъ, прикрпленныхъ аграфомъ изъ крупныхъ алмазовъ. Вся шея, грудь, руки, уши,— все это искрилось и сіяло алмазами. Даже на блыхъ туфелькахъ, у самыхъ носковъ, въ атласныя розетки было вставлено по одному крупному алмазу. Не даромъ старикъ Голеско всегда хвастался, что у его дочери будетъ больше драгоцнностей, чмъ у всхъ другихъ невстъ, вмст взятыхъ.

Аглая явилась въ сромъ газовомъ плать съ букетами разныхъ оттнковъ розовыхъ розъ, безъ листьевъ. Въ этомъ скромномъ наряд она, однако, не уступала Зоиц въ изяществ и красот. Это бросалось въ глаза, когда он подавали другъ другу руки во время фигуръ котильона или кадрили.

Въ самый разгаръ танцевъ, въ дверяхъ залы показался Пушкинъ вмст съ однимъ молодымъ офицеромъ, недавно пріхавшимъ на службу въ Кишиневъ. Проживъ здсь пять мсяцевъ, поэтъ настолько освоился съ этимъ краемъ, что считаетъ себя старожиломъ и очень любилъ брать подъ свое покровительство прізжающихъ сюда русскихъ.

Прежде нежели вмшаться въ танцы, онъ сообщалъ офицеру бглую характеристику общества, его нравовъ и обычаевъ, обратилъ его вниманіе на полную непринужденность и веселье, царившія въ зал, объяснилъ это отчасти тмъ, что по тснот помщеній, залу обыкновенно предоставляютъ только танцующимъ, а пожилые люди располагаются по другимъ комнатамъ, и потому никто не стсняетъ молодежь.

Еще незалченные никмъ изъ танцующихъ, молодые люди, взявшись подъ руки, согласились обойти вс комнаты, биткомъ набитыя гостями, все высмотрть, всхъ увидть и тогда уже пуститься въ плясъ. Въ гостиной, за столами, уставленными множествомъ сластей и прохладительныхъ напитковъ, сидли пожилыя дамы съ хозяйкой и громко разговаривали.

— Это маменьки, шепнулъ Пушкинъ, раскланиваясь съ ними и цлуя руки нкоторымъ.

Въ слдующихъ комнатахъ играли въ карты мужчины разныхъ возрастовъ и русскіе чиновники, а въ самой послдней, большой комнат, среди густыхъ облаковъ табачнаго дыма, на диванахъ и вокругъ стола, на которомъ было много графиновъ съ виномъ и чашки съ кофе, сидли важные старики въ сбояхъ восточныхъ костюмахъ: въ длинныхъ цвтныхъ шелковыхъ халатахъ на распашку, съ широкими рукавами (антэрэу), надтыхъ сверхъ другого халата поуже, съ узкими рукавами, застегнутыми у кистей рукъ, и въ широкихъ вышитыхъ поясахъ. Они щелкали четками и сосали длинные чубуки въ дорогихъ оправахъ — янтарныхъ, серебряныхъ, золотыхъ съ драгоцнными камнями. Съ этими почетными гостями сидлъ хозяинъ дома, старикъ Корайди, отдавая приказанія нсколькимъ слугамъ, безпрерывно приносившимъ зажженные чубуки и различныя угощенія.

— Вотъ они, наши милые азіаты!.. сказалъ Пушкинъ.

— Это, врно, папеньки и ддушки? смясь возразилъ офицеръ.

— ‘Бабаки и бунлы’,— да, вы отгадали.

Двери изъ этой комнаты раскрыты настежъ въ коридоръ съ открытымъ окномъ въ садъ, чтобы не дать табачному дыму проникнуть въ залу. Корайди представилъ Пушкина и его товарища гостямъ, ‘азіаты’ преважно протягивали имъ руки, не вставая со своихъ мстъ, и говорили свои привтствія по-молдавски. Пушкинъ понималъ ихъ, но отвчалъ имъ по-русски.

— Какая досада, сказалъ Александръ Сергевичъ, переходя на другую сторону комнаты,— что я, понимая уже многое по-молдавски, не могу ршиться вымолвить хоть два слова!

— Ce n’est que le premier mot qui cote! замтилъ ему кто-то за его спиной {Трудно выговоритъ только первое слово.}.

Пушкинъ обернулся и увидлъ Адріана Ракоти, вставшаго изъ-за стола. Они уже встрчались у Антоніо и были немного знакомы. Адріанъ пригласилъ ихъ выпить съ нимъ вина, налилъ два стаканчика и подалъ имъ. Чокаясь съ Пушкинымъ, онъ сказалъ:

— А votre sant, cher po&egrave,te, que Dieu vous dlivre plus vite de notre Bessarabie! {За ваше здоровье, дорогой поэтъ, да избавитъ насъ Богъ поскоре отъ нашей Бессарабіи!}

— Pour ma sant — merci, отвтилъ поэтъ, взявъ стаканчикъ,— quant la Bessarabie, je ne suis pas si press pour le moment’ {За мое здоровье спасибо! что же касается Бессарабіи, то я вовсе еще не спшу теперь.}.

— Какъ же вамъ, cher po&egrave,te, нравится сегодняшній балъ? спросилъ Адріанъ уже по-русски.

— Меня всегда поражаетъ на кишиневскихъ балахъ богатство туалетовъ, но сегодня это такой блескъ, что если бы зала была больше и выше, то можно было бы вообразить себя въ столиц. Ваша жена превзошла всхъ, даже Прохирицу, она и при двор не осталась бы незамченною.

— А мн, перебилъ его офицеръ,— больше всхъ другихъ нравится эта двица въ сромъ, забылъ ея фамилію.

— Да, ее нельзя не замтить, смущенно процдилъ сквозь зубы Адріанъ,— и, съ стаканомъ въ рукахъ, подошелъ къ другой групп мужчинъ.

Пушкинъ, указавъ на него глазами, замтилъ офицеру:

— Никогда не говорите про нее при Адріан, эта двица — Аглая Белладжи. Тутъ онъ разсказалъ про его несчастную любовь.

— Ну, теперь пойдемъ къ дудукамъ и куконамъ (двицамъ и дамамъ)!

Какъ только они показались въ зал, Катица, погрозивъ Пушкину пальчикомъ, велла музыкантамъ играть вальсъ, положила руку на плечо поэта и заставила танцовать съ собой. Не усплъ онъ посадить ее, какъ подскочила другая и тоже насильно увлекла его въ вальсъ, съ нею еще нсколько, и вс при этомъ хохочутъ. Онъ понялъ, что он сговорились замучить его, и задыхаясь, палъ на колни передъ Катицей и запросилъ пощады.

— Дудука Катица, пощадите! За что эта казнь?

— Вы зачмъ такъ поздно пришли? Мы уже давно танцуемъ.

Въ эту минуту подходитъ Прохорица Вароломей, протягиваетъ руки и глядитъ на него своими чудными, томными глазами.

— А со мной? Неужели вы мн откажете? Гайда, пойдемъ!

Пушкинъ не въ силахъ отказать и снова кружится, но на этотъ разъ не въ поз кавалера, а за даму. Сильная двушка обхватила его за талію, музыка заиграла быстре, ее заглушаетъ громъ апплодисментовъ. Однако, видя, что дло плохо, Александръ Сергевичъ вырывается изъ рукъ Прохирицы, стремглавъ бросается въ кучку мужчинъ, стоящихъ у дверей, чуть не сбиваетъ ихъ съ ногъ и, спрятавшись за ними, простъ ихъ не пропускать дамъ. Дв бойкія дамочки хотли было погнаться за нимъ, но ихъ не пропустили, он кинулись къ другимъ — и тамъ баррикада, а Пушкинъ, вскочивъ на стулъ, обими руками посылаетъ воздушные поцлуи. Эта шалость вызываетъ новый взрывъ смха.

Отдохнувши отъ ‘вальсовой потасовки’, онъ снова прошелъ въ залу, тамъ прежде всего поэтъ обратилъ вниманіе на мелодичный смхъ Аглаи, гулявшей подъ руку съ Катицеи. Онъ подошелъ къ нимъ. Катица представила его подруг. Въ эту минуту музыка подала сигналъ для кадрили, и онъ пригласилъ ее.

Занявъ уютное мстечко на маленькомъ диванчик, Пушкинъ весело болталъ съ Аглаей и былъ видимо очарованъ ею.

— Вы знаете, между прочимъ сказала она,— что сегодня мой послдній балъ въ жизни. Я было ршила совсмъ не вызжать, да признаюсь, соблазнилась и пріхала только для того, чтобы увидть васъ. Очень рада, что воспоминаніе объ этомъ вечер будетъ связано у меня съ воспоминаніемъ о васъ!

Онъ низко наклонилъ голову, въ знакъ признательности за услышанную любезность.

— Значитъ, моей извстности, моему имени я обязанъ удовольствіемъ познакомиться съ вами? отвтилъ онъ, насмшливо улыбаясь.

Аглая тотчасъ поняла тонкій намекъ.

— По сочиненіямъ я уже была знакома и очарована душой поэта, его умомъ, творчествомъ. Неудивительно, что мн захотлось узнать и его личность, когда представился случай просто и искренно проговорила она, и затмъ спросила: — Скажите, правда ли, что вы ужасно тоскуете въ Кишинев? Я такъ люблю свой Кишиневъ, что не могу вообразить, чтобы можно было скучать здсь, да еще такому человку, какъ вы.

При послднихъ ея словахъ Пушкинъ состроилъ такую уморительную, вопросительную гримасу, что она звонко засмялась.

— Что значитъ: ‘какъ вы?’ Неужели и тутъ вы подразумваете мое имя?

— Я просто думаю, что съ вашимъ талантомъ нигд не должно быть скучно, объяснила она.

— Съ чего это заключили, что я тоскую? Напротивъ, я себя чувствую прекрасно и, пожалуй, не захочу разстаться съ Бессарабіей. А знаете ли что теперь прельщаетъ меня здсь больше всего посл южнаго солнца? Это,— презираемые всми вами кочующіе цыгане. Я просто влюбленъ въ нихъ, и пишу о нихъ теперь цлую поэму. Можетъ быть, это будетъ одно изъ лучшихъ моихъ произведеній, потому что я пишу его съ большимъ вдохновеніемъ и наслажденіемъ.

— Гд же и когда будетъ напечатана ваша поэма?

— О, этого я еще самъ не знаю, ее надо обработать, а у меня въ мозгу толпится такое множество образовъ и сценъ, что я ршительно не знаю, на чемъ остановиться. Необходимо нкоторое время, чтобы разобраться въ этомъ накопленномъ матеріал, создать что нибудь стройное, цльное. Наврно могу сказать только, что поэма будетъ называться ‘Цыгане’ и начинаться такъ:

‘Цыгане шумною толпой

По Бессарабіи кочуютъ’.

— Что же собственно вы находите въ нихъ такого привлекательнаго? робко спросила Аглая.

— Люблю ихъ за обожаніе свободы, образъ жизни, оригинальность, языкъ. Меня связываетъ съ ними симпатіей еще одно чувство, свойственное имъ и мн: это чувство поэзіи, оно въ высшей степени развито въ нихъ. На-дняхъ я списалъ съ ихъ словъ одну изъ ихъ псней ‘Птичка Божія’, которую непремнно вставлю въ свою поэму.

Сказавъ это, Пушкинъ взглянулъ на Аглаю и замтилъ, что она измнилась въ лиц, опустилась на спинку дивана, глухо застонала и закрылась веромъ.

— Вамъ дурно? тревожно спросилъ Александръ Сергевичъ, вставъ съ мста.

— Нтъ, нтъ, ничего, не безпокойтесь! Такъ, что-то закружилась голова.

Въ это время, вмсто шестой фигуры, устроили что-то въ род котильона. Пушкинъ замтилъ, что Аглая пристально смотритъ въ одну сторону, и увидлъ Адріана, выдлывающаго, на потху публики, уморительные антраша своими слабыми ногами. Онъ былъ уже совсмъ пьянъ и танцовалъ съ одной дамой, которая нарочно для этого вытащила его изъ дальней комнаты, пригласивъ на фигуру котильона.

— Какъ вы думаете, Александръ Сергевичъ, что должно быть тяжеле видть: физическую или нравственную смерть любимаго существа? спросила двушка дрожащимъ голосомъ, и вдругъ снова опустилась на спинку и закрыла лицо веромъ.

Истерическій, конвульсивный смхъ, смтаный съ рыданіями, раздался въ утахъ поэта и крупныя слезы потекли по щекамъ Аглаи. Въ зал былъ такой шумъ, гамъ и смхъ отъ паясничества Адріана, что едва была слышна музыка, и потому на смхъ и слезы Аглаи никто не обратилъ вниманія, принимая его за натуральный смхъ. Только Пушкинъ, сидвшій рядомъ съ нею, хорошо слышалъ и понялъ, что съ бдной двушкой сдлался припадокъ нетерики. Онъ взялъ ее подъ руку, заставилъ встать, провелъ черезъ пустую диванную до дверей дамской уборной и сдалъ на руки двумъ горничнымъ, а самъ отправился въ гостиную, далъ знать Сафт о случившемся. Въ зал между тмъ продолжался шумъ невообразимый, благодаря этому, случай съ Аглаей прошелъ незамтно.

Пушкинъ остался въ полутемной диванной, съ замираніемъ сердца прислушиваясь къ суматох въ уборной. Онъ зналъ, что Белладжи должны сейчасъ ухать и поджидалъ ихъ. Ему хотлось еще разъ взглянуть на милую двушку, сказать ей на прощаніе что нибудь задушевное, — ея печаль глубоко тронула его. Вскор послышался стукъ подъхавшаго экипажа, прошелъ слуга доложить объ этомъ, постучавши въ дверь уборной, наконецъ дамы вышли. Аглаю съ одной стороны поддерживала мать, съ другой — слуга. Пушкинъ, отстранивъ слугу, предложилъ ей свою руку. Двушка улыбнулась ему грустною улыбкою, съ глазами, еще полными слезъ.

— Я убжденъ, что свтлый умъ всегда суметъ утшить больное сердце, и потому надюсь, что вы скоро утшитесь, сказалъ ей поэтъ, нжно пожимая ея руку и подсаживая ее въ экипажъ вслдъ за матерью.

— Пофтимъ ла пой (пожалуйте къ намъ)! любезно обратилась къ нему Сафта, въ послдній разъ кивнувъ ему головой, и коляска тронулась прежде, чмъ онъ усплъ проговорить обычный отвтъ.

Посл отъзда Аглаи, Пушкинъ былъ не въ дух — на него напала грусть, отъ которой онъ не могъ отдлаться во весь остальной вечеръ. Вмсто того, чтобы проказничать, какъ онъ обыкновенно длалъ на такихъ вечерахъ, онъ былъ серьезенъ, сосредоточенъ, говорилъ, что у него разболлась голова и придумывалъ, какъ бы ему уйти незамченнымъ, однако это ему не удалось.

Передъ ужиномъ оркестръ грянулъ джокъ,— національный молдавскій танецъ. Депутація изъ молодежи пошла приглашать стариковъ и старухъ. Вскор въ залу явились ‘азіаты’ и ‘маменьки’, взялись за руки, образовали кругъ и начался потшный танецъ. Между старушками и пожилыми дамами многія отличію танцуютъ джокъ, плавно, граціозно двигаются, длая свои на. Мужчины высоко поднимаютъ руки и молодецки притоптываютъ въ тактъ мелкой дробью, задорно поглядывая на своихъ дамъ, а т при этомъ держутъ голову слегка наклоненною, какъ бы потупившись, и смотрятъ себ подъ ноги.

‘Вотъ какъ надо танцевать джокъ!’ явно выражаютъ торжествующія физіономіи старичковъ, въ назиданіе молодежи, которая отъ души смется и постепенно замняетъ уставшихъ стариковъ, а музыка играетъ все быстре и быстре.

Зоица отыскала Пушкина, взяла его за руку и увлекла въ джокъ, возл него очутилась Катица съ офицеромъ, уже успвшимъ по уши влюбиться въ нее. Немного погодя, кругъ въ одномъ мст разошелся, Катица пошла впередъ и потянула за собой въ столовую весь джокъ, вытянувшійся въ одну линію и, затмъ, въ томъ же порядк размстившійся вокругъ стола, предназначеннаго для молодежи. За остальными гостями послдовалъ оркестръ, обязанный во время ужина играть и пть молдавскія псни.

Пушкину пришлось сидть возл Зойцы. Она немилосердно кокетничала съ нимъ, ей хотлось во что бы то ни стало видть у своихъ ногъ этого петербургскаго молодого человка и поэта. Но Александръ Сергевичъ былъ не въ дух, не поддавался ея кокетству и даже злился на нее, самъ не зная за что. Такъ, въ то время, когда она длала ему глазки, вызывала его на комплименты, онъ вдругъ спросилъ ее, щурясь во вс стороны:

— Гд же вашъ мужъ?

Этотъ неумстный вопросъ озадачилъ, осадилъ молодую женщину.

— Богъ его знаетъ! Онъ у меня добрый, не мшаетъ мн веселиться, зато и я ни въ чемъ не стсняю его, отвтила молодая женщина, небрежно улыбнувшись.

Упорная холодность Пушкина раздражала ее. Въ продолженіе двухъ часовъ ужина, она испробовала вс свои чары, чтобы увлечь его, однако все было напрасно, она достигла противоположнаго результата: молодой человкъ становился все зле и зле. Къ концу ужина, Зоица чувствовала досаду. Слезы душили ее, она была готова расплакаться, еслибъ не боялась вызвать насмшки соперницъ, особенно Прохирицы, которую она затмила своею красотой и нарядами. Привыкшая къ легкимъ побдамъ, къ всеобщему поклоненію, Зоица въ первый разъ испытывала жгучія мученія неудовлетвореннаго самолюбія, хорошо знакомыя свтскимъ кокеткамъ… Она не подозрвала, что волею судьбы, черезъ два года, другая подобная красавица въ Одесс {Жена одесскаго негоціанта m-me Ризничъ.}, жестоко отомститъ за нее молодому поэту.

XI.

На другой же день, Александръ Сергевичъ, въ экипаж Инзова, похалъ съ визитомъ къ Белладжи. Онъ засталъ у Сафты обихъ ея пріятельницъ-сосдокъ, жаждавшихъ узнать новости о вчерашнемъ бал, на которомъ он не были. Дамы очень любезно встртили поэта, но говорили съ нимъ по-молдавски, онъ же отвчалъ имъ по-русски, дополняя свою рчь жестами головой и руками, для лучшаго ихъ уразумнія. Ему было неловко и скучно. Но счастію скоро явилась Аглая, очень блдная, но спокойная, улыбающаяся. Они сли отдльно отъ старухъ и между ними завязался оживленный разговоръ, безъ малйшаго намека на вчерашній случай.

Когда онъ собирался уходить, Аглая, смясь своимъ мелодичнымъ смхомъ, сказала ему:

— Хотите я покажу вамъ вашихъ любимцевъ? Сегодня утромъ рано я увидла ихъ и вспомнила васъ!

Былъ чудный весенній день. Она повела его черезъ крыльцо во дворъ и подвела къ тому мсту низкой каменной ограды, откуда она такъ любила смотрть на потокъ воды посл дождя, когда вода съ горы, крутясь и пнясь, съ ревомъ несется въ долину, съ этого мста открывается видъ на самую низменную загородную часть Кишинева и на зеленющіе берега маленькой рчки. Вотъ тамъ-то виднлся цыганскій таборъ, только что прикочевавшій, не успвшій еще раскинуть своихъ шатровъ. Дальнозоркіе глаза могли различить даже фигуры голыхъ цыганятъ, бгающихъ по берегу, а втеръ доносилъ иногда ихъ громкій говоръ. Пушкинъ былъ очень доволенъ, вскочилъ на стнку, защитилъ рукою глаза отъ солнца и долго вглядывался въ даль.

— Сегодня же схожу къ нимъ, познакомлюсь съ ними. Я не пропускаю ни одного такого случая, сказалъ онъ.

Въ это время къ Агла подошла горничная цыганка и, улыбаясь, что-то шепнула ей.

— Веди ихъ скоре! приказала она, и потомъ, обратившись къ поэту, прибавила?— Вамъ будетъ еще одинъ сюрпризъ, Александръ Сергевичъ, вотъ сейчасъ увидите!

— Да вы меня такъ балуете, что я не захочу уйти отъ васъ!.. Гд же вашъ сюрпризъ?

— А вотъ сейчасъ явится, весело сказала она.

Дйствительно, вскор послышалась бойкая игра на скрипк и кобз (родъ гитары). Изъ-за угла дома, сопровождаемые толпой дворовыхъ ребятишекъ, показались два крошечные цыганенка, едва прикрытые яркими лохмотьями. Старшій, лтъ семи, игралъ на маленькой скрипк, другой, лтъ пяти-шести, вторилъ ему на кобз, ударяя по короткимъ струнамъ гусинымъ перышкомъ, самъ онъ еще не умлъ попадать въ тонъ, мнять его во-время, поэтому, старшій мальчикъ, во время игры, не переставая дйствовать смычкомъ, безпрестанно толкалъ его локтемъ въ плечо и покрикивалъ по-своему. Вообще, эти юные артисты были очень забавны. Нельзя было не удивляться имъ: семилтній скрипачъ игралъ, конечно, по слуху, много разныхъ псенъ и танцевъ, и игралъ очень хорошо, безъ малйшей фальши, даже съ особымъ тикомъ. Смуглыя личики ихъ, смышленыя, съ искрящимися глазками, были прелестны.

Поэтъ былъ въ восторг, отъ души благодарилъ Аглаю. По его просьб, она спросила ихъ по-молдавски, кто выучилъ ихъ играть, и съ ихъ словъ сообщила ему, что у нихъ есть старикъ-отецъ, который лежитъ въ землянк, разбитый параличемъ, онъ-то и выучилъ ихъ играть. Теперь они цлый день ходятъ по городу, по базарамъ, кабакамъ и проч., собираютъ деньги, покупаютъ себ только хлбъ, да что нибудь на закуску, остальное все честно приносятъ вечеромъ отцу.

— Когда вы къ намъ пріхали, я послала розыскать ихъ, по счастію ихъ увидли недалеко отсюда, добавила Аглая.

— Мн пришла въ голову мысль, воскликнулъ Пушкинъ,— устроить сейчасъ съ ними серенаду генералу Инзову! Кстати, онъ сегодня въ дух, мы много шутили и смялись за завтракомъ. Не знаю, подутъ ли со мной эти бсенята? Спросите ихъ!

Аглая спросила. Конечно, бсенята, получивъ щедрую подачку, и предвидя еще большую, охотно согласились хать съ ‘куконашемъ Пушкой’.

Подъхала коляска. Сафта съ пріятельницами вышла на крыльцо. Пушкинъ простился со всми, слъ въ экипажъ, запрятавъ скрипку и кобзу подъ сиднье.

— А вы, бсенята, маршъ на козла! скомандовалъ онъ.

Бсенята поняли. Скаля блые зубки, вмигъ вскарабкались они туда и скорчились у ногъ кучера, держась рученками за передокъ козелъ.

Коляска выхала при громкомъ смх присутствующихъ и самого поэта.

XII.

Посл Пасхи, въ конц апрля, Кишиневъ совсмъ опустлъ, помщики и ихъ молодежь, вс разъхались: даже киръ-Антоніо ухалъ въ недавно купленное имніе, поручивъ заведеніе своему племяннику, а кружокъ русскихъ чиновниковъ не былъ симпатиченъ поэту, однако, онъ, пока еще не замчалъ своего одиночества, не скучалъ. Прогулки его были полны прелести, пока длилась весна съ ея воздухомъ, солнцемъ, зеленью и цвтами. Но, въ ма мсяц уже наступили жары и этотъ несносный, горячій втеръ, похожій на бурю, подымаетъ цлыя тучи и столбы песку и пыли, и дуетъ почти безпрерывно по цлымъ недлямъ, вплоть до второй весны, т.-е. до бессарабской осени. Во время этой скучной погоды, прогулки сдлались затруднительными и потеряли всякую прелесть. Въ домик Наума — тоже запустніе. Умолкъ ткацкій станокъ, не слышны псни и смхъ Касандры. Все семейство хозяина узжаетъ въ поле съ восходомъ солнца и возвращается съ наступленіемъ ночи, и живутъ они уже не въ зимней квартир, а во двор, въ землянк, въ ясную же погоду ночуютъ на ея камышевой крыш.

Только по воскресеньямъ и праздникамъ Кишиневъ немного оживляется праздничными толпами поселянъ, въ нсколькихъ мстахъ устраивается джокъ съ музыкой. Несмотря ни на какую погоду, ни на жару, молдаване танцуютъ подъ открытымъ небомъ свой джокъ и другіе свои танцы, и пляшутъ цлый день — съ посл обда, т.-е., съ 10-ти часовъ до вечерняго благовста. Въ такіе дни Пушкинъ отъ скуки отправляется иногда на джокъ, вмшивается въ танцы и рзвится съ молдаваночками, да подчасъ до того разыграется, что двушки подымутъ крикъ, а парни цлой толпой выталкиваютъ его изъ джока и грозятъ огколотить, если онъ еще покажется къ нимъ.

Въ будни Александръ Сергевичъ проводитъ все время въ своей комнатк, читаетъ, мечтаетъ, пишетъ стихи. Обдать ходитъ къ Антоніо, вечеромъ пьетъ чай въ саду, подъ орхами, иногда кто нибудь навщаетъ его. Въ это время большимъ развлеченіемъ начинаетъ служить ему садъ Инзова. По мр того, какъ естественная природа становится унылой, начинаетъ блекнуть, искусственная природа во всемъ блеск своей красоты торжествуетъ временную побду надъ своей соперницей. Садъ Инзова — замчательный садъ, весьма обширный, отлично распланированный, тнистый, съ партерами цвтовъ, съ группами самыхъ рдкихъ деревьевъ (даже померанцевыхъ), съ бесдками изъ виноградной лозы и прочими подобными затями. Цлый штатъ садовниковъ работаетъ въ немъ. Среди этой роскошной растительности, красиво выдляется розовый двухъэтажный домъ генерала {Домъ Инзова въ 60-хъ годахъ еще стоялъ, но сада и тогда уже не было, потомъ его снесли, а теперь на этомъ мст, на возвышенности, носящей до сихъ поръ названіе ‘Инзовой горы’, красуются конюшни военнаго вдомства.}.

И въ этомъ саду любимыми мстечками поэта являются все-таки т, которыя всего больше походятъ на дикую, естественную природу,— рощицы изъ большихъ деревьевъ: дубовъ, липъ, орховъ и дикихъ каштановъ. Особенно любитъ онъ липовую, непроницаемую для солнца, и часто проводитъ здсь жаркіе дни, никмъ невидимый.

Какъ ни былъ добръ Инзовъ, но разъ и онъ сильно разгнвался на Пушкина, вышелъ изъ себя, раскричался на него, за какую-то непозволительную его выходку съ однимъ изъ должностныхъ лицъ, который на него пожаловался. За одно досталось ему и за упущеніе по какому-то служебному длу и еще за другія шалости. Пушкинъ ушелъ взволнованный, блдный, сконфуженный и счелъ себя оскорбленнымъ. Посл этого онъ совсмъ присмирлъ, длалъ все, что ему было назначено, исправилъ вс упущенія, но къ Инзову не являлся иначе, какъ по дламъ, ограничиваясь одними лишь офиціальными отношеніями. Такъ прошли дв недли.

Между тмъ, у генерала, какъ у всхъ мягкосердечныхъ людей, посл вспышки весьма скоро наступила реакція. Ему было жаль молодого человка, хотлось бы утшить, приласкать его, какъ совмстить это съ положеніемъ начальника, и чтобы не уронить своего авторитета? Унылый, серьезный видъ Пушкина, его ледяной тонъ, угнетаютъ старика все боле и боле. Пробовалъ онъ ласково заговаривать съ нимъ, давалъ ему понять, что совсмъ не сердитъ, разъ даже пригласилъ зайти вечеромъ, однако тотъ не замчаетъ или не хочетъ замчать этого и продолжаетъ дуться.

XIII.

Въ одно утро Пушкинъ получилъ приказаніе немедленно явиться къ генералу, и отправился къ нему. Инзовъ принялъ его въ кабинет, лицо у него было озабочено, поэтъ ожидалъ новой бури.

— Послушайте, Пушкинъ, заговорилъ Инзовъ, — теперь я съ вами поговорю не какъ вашъ начальникъ, а какъ вашъ другъ и отецъ. Будьте же вы благоразумны, не портите еще хуже вашей жизни! Вдь, если я иногда не сдлаю вамъ хоть выговоръ, то и я буду имть непріятности, и васъ вышлютъ отсюда въ другое мсто, наврно худшее, чмъ Кишиневъ… Я васъ полюбилъ, принимаю въ васъ сердечное участіе, а другой еще неизвстно какъ отнесется къ вамъ. И меня, прошу васъ, пожалйте, не доводите меня до сердцовъ… Вотъ я намедни… въ пылу гнва… можетъ быть ужъ черезчуръ…

Генералъ вдругъ умолкъ, сталъ ходить большими шагами по комнат, поэтъ глядлъ на него растерянно: онъ понималъ, что тотъ правъ, что ему слдуетъ успокоить его, извиниться передъ нимъ, но на него напала какая-то нершительность, несвойственная ему робость, онъ по могъ выговорить ни слова, только лицо выдавало его душевное состояніе. Вдругъ Инзовъ подходитъ къ нему, обнимаетъ его за шею и цлуетъ въ лобъ.

— Ну, довольно дуться, помиримся!

Взволнованный, растроганный, Пушкинъ наконецъ заговорилъ.

— Ваше превосходительство, простите меня, я сознаю, что причиняю вамъ много хлопотъ и непріятностей…

— То-то же, будьте осмотрительне и воздержанне въ своихъ поступкахъ! А теперь, продолжалъ генералъ, весело потирая руки: — теперь вотъ что я предложу вамъ: для того, чтобы мн легче было наблюдать за вами, а вамъ — за собой, предлагаю вамъ переселиться ко мн и жить у меня. Вотъ, пойдемъ, я покажу вамъ ваши комнаты!

Дв комнаты въ верхнемъ этаж, окнами въ садъ, съ видомъ на часть города и на далекіе лса и поля, были настоящимъ дворцомъ въ сравненіи съ его, хотя уютной, но маленькой, низенькой и уже надовшей ему комнаткой, — другую такую роскошную квартиру въ Кишинев нельзя было бы найти ни за какія деньги. Онъ вышелъ отъ Инзова въ самомъ радостномъ настроеніи, какого давно не испытывалъ.

Кипучая натура поэта не могла таить въ себ ни печали, ни радости, надо непремнно излить ихъ передъ кмъ нибудь сейчасъ же, сію же минуту. На этотъ разъ, прежде всхъ попался ему на глаза старый слуга Инзова ‘мошу Тодеръ’ (дядя еодоръ), подметавшій крыльцо. Пушкинъ часто шутилъ съ нимъ, и только съ нимъ однимъ ршался лепетать по-молдавски. Увидвъ ‘куконаша’, не усплъ Тодеръ спять шапку, какъ тотъ обхваталъ его вмст съ метлой и нсколько разъ перекружился съ нимъ.

— Эй-эй! да чи цъсте? ласса ме! (что съ тобой? оставь меня)! кричитъ Тодеръ, а ‘куконашъ’ уже усплъ сбжать съ горки, и въ три прыжка очутился за воротами.

Въ тотъ же день, вечеромъ, Александръ Сергевичъ перебрался въ домъ Инзова, гд ему суждено прожить два года.

Въ эти годы тихой, безмятежной жизни въ провинціальной глуши, къ которой онъ усплъ примниться, въ душ поэта выросло и созрло чувство, наложившее печать на вс его послдующія произведенія, создавшее ему безсмертіе и вчную признательность русскаго народа, это чувство — любовь къ родин. Здсь, вдали отъ нея, въ тоск по ней, онъ много думалъ о Россіи, мечталъ о ея будущности всякій разъ, когда ему приходилось читать историческія книги о другихъ государствахъ. Онъ твердо врилъ въ ея прогрессивное движеніе, въ ея будущую силу и славу.

‘Послужу ей хоть перомъ! часто думалъ поэтъ. Опишу ея исторію, псни, сказки, былины’.—

‘Я памятникъ себ создамъ нерукотворный!’

Ольга Накко.

ДНИ МОЛОДОСТИ.

Читайте также: