Дневники (1825-1826 гг.), Тургенев Александр Иванович, Год: 1826 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 304 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

А. И. Тургенев

Дневники (1825-1826 гг.)

А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.)

Издание подготовил М. И. Гиллельсон

Серия ‘Литературные памятники’

М.-Л., ‘Наука’, 1964

1825 год

14 июля 5 часов утра. В 6 ¹/₂ переехал границу и выехал в Пруссию. Прости Россия, обожаемое отечество. — Что бы ни было со мною, в тебе и вне пределов твоих, везде я сын твой, везде будет биться русское сердце во мне и жизнь 25 лет, службе твоей посвященная — тебе же посвятится, где бы я ни был. Пусть Фотий и г<осударь> А<лександр> безумствуют и преследуют сынов твоих.

Витенберг — некогда первый центральный пункт немецкого просвещения.’Would I had never seen Wittenberg, never read book’ (Marlow’s Faustus?). {1}

В Витенберге король прусский (для чего же не один из курф<юрстов> сакс<онски>х или не вся протестантская Европа) воздвигнул на площади памятник Лютеру (описание оного и надписи). Мне кажется, что гигантам славы европейской или, лучше, всемирной, каков Лютер (но кого сравню с ним в бесконечном действии подвигов?), не нужно бы воздвигать монументы. Или разве только возвеличить их просто надписью, какова была богу в Афинах ‘Неведомому!’ — Тому, кто потребовал бы в Витенберге или в Эрфурте монумента Лютеру, указал бы я на всю проч<ую> Европу, указал бы вдали, за синим океаном, свободную часть света — и повторил надпись анг<линского> архитектора: ‘Si monumentum quaeris — circumspice!’. {2} Я скажу более: самые католичек ские земли обязаны многим лютеранству — следов<ательно>, и там невидимые следы реформации не исчезли.

Витенберг. В комнате Лютера. 2 авг<уста> н. с. 11 часов утра. Рукою нашего реформатора Петра Petr за стеклом над дверью в спальню Лютера. (Шадова книга).

Близ сего август <ейшего> монастыря и дом Меланхтона…

Портрет Лютера Луки Кранаха. С него и памятник на площади. Отсюда воссиял свет — и отсюда свобода Сев<ерной> Америки!..

Лейпциг. 10 часов вечера. Нахт-вехтер — вспомнил за 24 года.

Приближаясь к Мейсену, виды становятся прелестнее, берега Эльбы живописнее. Горы и дома увиты виноградными лозами. Вся дорога от Мейсена до Др<ездена> усажена фруктовыми деревьями.

3 августа. Hotel de Pologne. Дом мрачный, как судьба его имени. Узнав, что Крейсига нет в городе, я пошел к Басанжу, взял письмо от брата Н<иколая> и от Свечиной, которой дружба нашла меня и здесь. Она тронула меня — и я не буду сиротою в Париже.

В 6 часов пошли в итал<ьянский> театр слушать ‘Cenerentola’. {3} Это напомнило мне Москву и ту, которой общество предпочитал я итальянской музыке. Я помню, что часто говаривал ей: ‘Наслушаюсь в чужих краях’, — как она упрекала себя, что лишает меня сего наслаждения. С воспоминанием о ней многое пробудилось в душе, но мир праху твоему — прошедшее! Не преследуй меня в будущем. Оставь душе и сердцу сиротство, но безмятежное. Рана не закроется, но сон души сделает страдание менее для нее чувствительным.

В театре видел Демидова и издали в первый раз в жизни старика Ханыкова, который славился у нас любезностию и французскими стихами и, наконец, при дурноте лица — страстным волокитством.

Из театра пришли домой, напились нашего чаю. Мне было что-то грустно!

4 августа. Первый визит мой к Крейсигу. Не застав его, пошли в сад к Штруве, где собираются пить минеральные воды, но и там не нашли уже его, воротились и дождались его у ворот. Письмо Н<иколая> к нему обрадовало нас несколько состоянием его здоровья. — Консультация отложена до 2-го часа. Оттуда в галерею, где взор мой искал и остановился на Корреджиевой ночи и на богоматери. Тут нашел двух п<етер>бургских живописцев — Боссе и Молинари, и первый взялся все показать, объяснить нам, ибо я терялся в созерцании, глядел — и ничего не примечая. Обошли всю галерею два раза, и я не мог отдать себе отчета ни в одном впечатлении. Все смешано было в голове моей, как таланты и роды художников в галерее. Наконец, мы решились возвратиться сюда после обеда и между тем идти смотреть открытую со вчерашнего дня (день именин короля) выставку произведений художеств и ремесел как отечественных, так и присылаемых сюда иностранных, соседственных художников. Боссе, показав нам здесь и свои труды, повел к лучшим произведениям других художников — Фридрихса, Шадова (отца), M-me Seidelman и муж ее уже слабеют, и я нашел только одного херувимчика, давно и мне известного.

Я бы желал подобное заведение для ремесл в России, но там лучшее в промышленности — казенное. Сюда присылают отовсюду художники труды свои.

Были у Ханыкова, опять у Басанжа, написали к брату. Крейсиг принял перед обедом. Еще не решил, куда нам отправляться, но, кажется, в Карлсбад. И брату и мне самому смешно было слушать описание моих недугов. Мысль, что я, может быть, не расстанусь с братьями, развеселила меня.

После обеда — опять в галерею, где уже Боссе ожидал нас. Но так как она открыта только до 6 часов, то мы только один час могли посвятить ей, видели лучше — ибо смотрели только лучшее, по указаниям Боссе. Опять любовался ночью и богоматерью, но уже разбирал и чувствовал несколько красоты их (я забыл упомянуть, что перед обедом заходил я к Боссе и видел труды, которые готовит он для нашего Эрмитажа, первые государь подарил уже Академии художеств). После обеда я уже с большим вниманием и с наслаждением, приметно увеличившимся, смотрел на картины и едва мог оторваться от некоторых, но всегда желал возвратиться к Корреджио.

Из галереи пошли чрез Брюлев сад туда, где стреляют в мету и где добрые саксонцы веселились, пили и пели в честь 70-летнего короля своего, празднуя его тезоименитство. Стреляли в цель, на которой висел растрепанный и расстрелянный орел! Худое предзнаменование для Пруссии, думал я — и вспомнил новый национальный саксонский щит, в котором цвета: зеленый в белом — надежда в невинности.

Но виды Эльбы, особливо с Брюлевой террасы, увлекали меня к берегам прекрасной реки, на другой стороне ее зеленели виноградные горы, усеянные домиками, а по реке тянулись длинные лодки. Взор не мог насытиться, и, желая спокойнее насладиться видами Эльбы, мы сели в лодку и доплыли опять до крыльца террасы, построенного князем Репниным, минутным правителем Саксонии. Народная гордость наша должна гордиться сим памятником: другие разрушали, мы созидали, и нашими трофеями были устроенные гульбища, которыми и теперь народ пользуется. — В виду мост на Эльбе, где государь восстановил упадший памятник креста — и водрузил его снова над видами живописной Эльбы.

Сии воспоминания возмущаются другими, менее утешительными для саксонцев, коих братья составляют другое великое герцогство и, подобно полякам, с коими некогда были под одним скипетром, потеряли отечество. Венский трактат отрезал прекрасную часть Саксонии — и она сделалась добычею прусского орла. {4} Несмотря на это, король сак<сонский> должен всякий раз угощать своего хищного соседа, когда он из Теплица возвращается ежегодно в Берлин. Может ли, без угрызения совести, пр<усский> король любоваться в присутствии старца Саксонии — его Эльбою и благословенными брегами ее? Какое чувство должно возбуждать каждое слово гостя! Но — надежда в невинности!

В сумерки бродил по городу и пришел успокоиться в свою гостиницу. Нахтвехтер напомнил, что пробило 11 часов.

5 августа. В 7-м часу утра пошел в сад Штруве, где уже гремела музыка и гуляющие упивались водами Карлсбада, Францбрюна и проч. Сей Сад устроен доктором и аптекарем Штруве, который в прошедшем году то же завел и в Англии. Я нашел здесь и русских. Отведал карл<сбадской>воды, она мне не понравилась. Сие заведение могло бы быть устроено и у нас. Оно удержало бы в России многих, едущих теперь к водам, — и вместе со здоровьем сохранило бы нам и русские деньги. Бесполезная трата на Екатерингоф могла бы заменена быть полезным заведением. Крейсиг и Штруве здесь ежедневно, и первый сам пьет карлc<бадскую> воду. В 9-м часу все уже расходятся…

5 августа. 10 часов вечера. После обеда в 5-м часу отправился я в коляске в Плавенокую долину и в Тарант. Едва успел выехать за город, как дорога пошла между гор и виды ежеминутно переменялись. Все окрестности усеяны домиками и деревеньками. На самых крутых утесах взор останавливался на беседках, которые и себе и проходящим угрожают падением. Слои гор также казались мне не крепко соединимыми, и натура самая живописная ужасала иногда самыми прелестями своими. На одном из возвышенных и диких мест в Плавенской долине висит на утесе домик, построенный кн. Белосельским, бывшим здесь посланником. Недалеко от него видно в противуположном утесе что-то подобное на пещеру или на большую печь, которую называют шведскою, по преданию, что шведы выкопали ее для печения хлебов, когда Саксония была театром войны.

Виды окрестностей Таранта также прелестны, но еще не видел я ничего, что бы мне столько понравилось, как местоположение самого Таранта, с его излучистыми улицами, висящими на горах домами, с церковию на утесе, и с древними, едва уцелевшими развалинами….. В трактире нашел я гуляющих и вспомнил, что в здешней лесной академии должен быть профессором Тапе, я справился о его жительстве, и услужливый студент повел меня к своему профессору. Я думал найти прежнего плаксивого Тапе, который не раз надоедал мне в П<етер>бурге своими иеремиадами и домогательствами то креста, то чина, то пенсии (первое удалось мне и доставить ему), — и что же? — счастливый, расцветший Тапе живет у подошвы горы, в маленьком, но приятном домике, который он купил за 2000 талеров с уплатою в течение 10 лет и, сверх того, за 90 тал<еров> гору, облежащую его домик и им за 250 талеров обделанную и усаженную фруктовыми деревьями, виноградными и огородными овощами. После первых уверений в дружбе и в привязанности заказал он жене русский чай, а меня повел на гору, где на каждом <шагу> и Тарант и его окрестности с разных сторон нам представлялись. На тропинках, по коим мы взбирались, уставлены беседки и скамьи, и ни с одной вид не похож на другой. Когда взошел я на самое высокое место горы его и окинул взглядом все вокруг лежащее, то я почти позавидовал счастию профессора. Он сам его чувствует и уже не ропщет по-прежнему ни на правительство, ни на судьбу, а наслаждается бытием своим. Везде устроены места для отдохновения, и каждое посвящено или дружбе, или России — или воспоминанию.

Мы толковали о литературе, о ненависти немцев к русским, о его счастии и всеобщем благожелательстве и о благодарности к другу и отцу Карамзину, которого сочинениям он обязан своим благосостоянием и, следовательно, семейственным и гражданским счастием теперешней жизни его. — И в самом деле он беспрестанно обращался к Кар<амзину>, а я слушал его с наслаждением и грустию, думая, что не только говорить о нем, но и слушать его мог бы в сии минуты, в которые занимал мое место у чайного столика. В кабинете — один портрет — Карамзин! Конечно, из ученых германских Тапе — не блистательный, но имя Кар<амзина> сделало его для меня на ту минуту интересным. {5} Признаюсь, и натура, которая здесь приняла его в свои объятия, наводила в глазах моих какой-то интерес на земного счастливца. Он объяснил мне древности города, его развалин, положение академии лесоводства, где около 60 воспитанников и едва 5 на казенном содержании, прочие должны доказать 16 <1>, чтобы иметь право вступить в сие училище. Это напоминает по крайней мере 17-е столетие, но будем благодарны и за то добро, которое, хотя и с примесью предрассудков, изливается на общество. Тут же видел я и Шеля, издателя и сочинителя книг и книгопродавца. Тапе дал мне записку к Алюссу, но ночь наступила, и я между утесов, мраком и лесами осененных, в какой-то приятной задумчивости возвратился домой, не заехав к Алюссу, который живет на дороге. Впрочем, я помню его как проповедника, а сегодня читал защищение прав королевских на введение новой литургии. Ex ungue leonem или — другое животное познавать научайся.

Жалею, что завтра не увижу Бастеи и проч., ибо должен обедать у посланника, а потом собраться снова в путь на Карлсбад.

6 августа. 12 часов вечера. Завтра в 5 часов утра выезжаем, не отслушав даже кат<олической> обедни во дворце. Сегодня были у Фридрихса в atelier. Его слушали, а картины его смотрели с необыкновенным удовольствием. У него какая-то bonhomie, которая нравится, а в картинах — его воображение романтическое. Он выражает в них обыкновенно одну простую мысль или чувство, но неопределенное. Можно мечтать над его произведениями, но ясно понимать их нельзя, ибо и в его душе они не ясны. Это мечтания — сон, видения во сне и в ночи. В предметах природы часто избирает он самое простое положение. Льдину, волнуемую в море, несколько деревьев, в долине растущих, окно его комнаты (из коего, впрочем, виды на Эльбу прелестные), задумавшийся над развалиной или над памятником рыцарь, монах, вдаль или в землю устремивший взор свой, — но все трогает душу, погружает в мечтательность, все говорит, хотя не ясно, но сильно воображению!

Так и слова его: он сам говорит, что объяснить ни мысль, ни картины, их изображающие, не может, а всякий пусть находит свое, т. е. свою мысль в чужом изображении: так — сова в мрачных облаках, так — терновый венец в радужном сиянии солнца. Первая картина (у вел. кн. А<лександры> Ф<едоровны>) для меня непонятна, вторую постигает сердце страдальца-христианина (прочесть о нем в J.-P. Richter).

Живописца Даля, так же как и Фрид<риха> профессора здешней академии, не успели видеть. Спешили к Ханыкову, где обедали с мелкопоместными дипломатами и с некоторыми русскими.

Ввечеру пошел я бродить по берегу Эльбы — и любовался на мосту берегами ее и захождением солнца, потом — в отель на террасу и простился с сим гулянием — не знаю надолго ли?

Вечер провели у нас гр. Завад<овская> с Поликарповой и Филиповой.

Поутру получил предписание Крейсига для Карлсбада и имел с ним продолжительную конференцию.

Письма Оленина и Бул<гакова> обрадовали тем, что теперь принужден буду не заживаться в чужих краях. Писал к Кар<амзину> и Жук<овскому>, гр. Толстой и к Булг<акову> и к Оленину. Из Карлсбада напишу к Софье Петровне, которая утешала меня в грусти и в сиротстве.

В 8 часов утра приехали мы в Пирну и, оставив здесь коляску, пошли а Зоненштейн по крутой каменной лестнице, в горе вделанной. Нам указали вход в гофшпиталь, и первый, кого мы издали увидели, был Батюшков. {6} Он прохаживался по аллее, вероятно, и он заметил нас, но мы тотчас вышли из аллеи и обошли ее другой дорогой. Нас привели прямо к доктору Пирницу, а жена его, урожденная француженка, нас ласково встретила. Мы отдали ей письма Жук<овского> и Кат<ерины> Фед<оровны> для доставления Ал<ександре> Ник<олаевне>, и она рассказала нам о состоянии болезни Батюшкова. Потом пришел и Пир<ниц>, физиономия его тотчас понравилась, обращение еще больше. Узнав о причине нашего посещения Зоненштейна, он повел нас прежде по больным, и первый, встретившийся из них, узнал в брате старого геттингенского товарища, прусский Regierungsrath. Его сумасшествие веселое. Он обнял брата, пожал у меня руку, спрашивал о П<етер>бурге, о государе, о великой княгине и просил меня доставить государю какие-то бумажки, которые я возвратил после доктору. Осмотрев других больных как муж<ского>, так и жен<ского> пола, мы видели также и различные механические средства, кои здесь употребляются над больными. Все они отличаются тем, что доказывают человеколюбивую методу доктора. .. Доктор любим больными: все встречают его с улыбкою на лице. Он говорит с каждым добродушно. Многие шли в церковь: это было воскресенье. По двору ходил один, который почитает себя богом.

Но сколь ни внимательно слушали мы доктора, с нетерпением ожидал я извещения о Бат<юшкове>. Он не полагает его безнадежным. Теперь он принимает лекарства, но не иначе как в присутствии доктора, сердится на Ханыкова, полагая, что он произвольно держит его в Зоненштейне, писал к нему раза два и требовал освобождения. Доктор находит, что он имеет einen festen Sinn, характер или упрямство, которое преодолеть трудно. Осмотрев все заведение и полюбовавшись окрестностями, кои издали прелестны, мы пошли в квартиру док<тора> вне больницы, в которой содержит он 4 пенсионеров и где живет и Александра> Ник<олаевна> Бат<юшкова>. Она вся задрожала, когда нас увидела, едва в силах была говорить и успокоилась не скоро. Первое слово ее было о брате. Она спросила нас: дает ли нам надежду доктор? Я старался уверить и успокоить ее и со слезами умиления смотрел на эту жертву братской любви. Нельзя без почтения, без уважения видеть ее! Она так трогательна и внушает, однако же, не сожаление, а высокое уважение к ее горячему чувству. Все и всех оставила — и поселилась между незнакомыми, в виду почти безнадежных страдальцев, к счастию, в религии нашла опору, в любви своей к брату — силу, а в докторе и в жене его — человеколюбие и сострадание. Она всегда с ними и хвалит их добродушие и человеколюбие с больными, которым всю жизнь посвятили. Даже и обедают всегда с ними. Доктор едва находит время ввечеру провести несколько минут за чаем с своими домашними, к коим принадлежит и Александра> Ник<олаевна>. Она радуется детьми их, гуляет с ними — и приобрела не только почтение, но и любовь их.

Она видела только один раз брата, провела с ним целый день, но он сердился на нее, полагая, что и она причиною его заточения. Он два раза писал ко мне, но Ал<ександра> Ник<олаевна> изорвала письма. Если я не ошибаюсь, то он, кажется, писал ко мне о позволении ему жениться. Жук<овского> любит. Да и кто более доказал ему, что истинная дружба не в словах, а в забвении себя для друга. Он был нежнейшим попечителем его и сопровождал его до Дерпта и теперь печется более всех родных по крови, ибо чувствует родство свое по таланту. — Везде нахожу тебя, Жуковский, но более и чаще всего — в своем сердце.

My heart untravelled fondly turns to thee!

Александра> Ник<олаевна> уступила мне одно письмо Бат<юшкова> к Ханыкову и памятную записочку об Италии, где началась болезнь его…

Дорога от Зоненштейна есть разнообразная цепь гор, долинами прерываемая, развалины замков, рассеянные домики и деревни.

Петерсвольф — граница. За 2 гульдена — не осматривали, мы въехали в Богемию, и признаки католицизма встретили нас на границе и продолжались всю дорогу, охраняемую ликами святых и крестами. Кульм — воздвигаемый памятник авст<рийским> и уже воздвигнутый прус<ским> королем. — Но самые горы будут вечным монументом русской храбрости. Слава русских не погибнет с шумом, но сойдет к потомству, как восходит пар с долины Кульма и дымятся горы его вечно, вечно, ‘есть ли бы на земле было что-либо бессмертное, кроме души человеческой!’.

Граф Коллорадо — лик его, на железе изображенный, лежал уже у подножия памятника, который готовят — не нам, вероятно, а австрийцам. Имя Остермана известно всем. {7}

Развалины Энгембурга — за милю от Карлсбада. Я узнал некоторые места и развалины по тем картинам и по описанию Мейснера, которое некогда еще брат Андрей купил или Жук<овский> подарил ему.

Приближаясь к Карлсбаду, мы спускались по излучистой дороге, которая шла вокруг гор, и почти при въезде в город встретили Николая, шедшего к нам навстречу. Это было в пять часов пополудни. Цвет лица его показался мне хорошим, но этому причиною был жар. Скоро узнал я, что здоровье его худо поправляется и что в Италии было ему лучше. Здесь опять воды слабо действовали. Я ожидал найти его цветущим, а не желтым, каким после его увидел. Это меня огорчило и произвело какое-то уныние, особливо, когда и из слов его заметил есть ли не безнадежность в выздоровлении, то по крайней мере грусть, всегдашнюю спутницу продолжительных болезней. Веселость моя, едва возвратившаяся, опять прошла, и я стал смотреть на жизнь в Карлсбаде и в чужих краях другими глазами. Будущее задернулось облаком, и наше вместе представилось мне уже мрачным.

Отдохнув и помывшись, мы пошли бродить по городу и вокруг его, по утесам, памятным мне в описании оных братом Андреем, бывшим здесь с гр. Ан<дреем> Кир<илловичем> Разумовским. Я узнал и некоторые памятники и знаки, поставленные в разных местах над городом, и долго смотрел на три крестика, возвышающимися над всем Карлсбадом. Здесь и брат Андрей любовался и пленялся натурою, здесь и его светлая душа вкушала наслаждения, кои прошли как сон его прекрасной, минутной жизни! — Письма его отсюда сохранились, и я жалею, что не взял их с собою. С каким чувством прочел бы их в том самом месте, где он мечтал и жил для друзей своих — и для меня. — Мы все живы….. Мысль о нем — всегда приводит меня и к Н<иколаю>. И он не от мира сего! Но мы еще вместе, в одном мире, в одном городе, почти в одном доме…

На другой день, т. е. <пропуск> июля, я начал пить из Muhlbrunnen и, по совету Крейсига, выпил четыре стакана. Ввечеру доктор Мутербахер велел пить и Schlossbrunnen. Я нашел здесь много русских, представился цесаревичу, который говорил с нами с полчаса, вечер провел у гр. Бобринской. Обедал в Саксонской зале с— Чаадаевым и опять бродил по горам.

Вчера был у Дрезеке, но он шел со двора, и я едва успел его видеть, сегодня он был у меня, но ему отказали, и он оставил карточку. Здесь и поэт Багезен, постараюсь с ним познакомиться. Он друг и товарищ Матисону, и я читал с удовольствием стихи его.

У гр. Бобр<инской> возобновил я знакомство с гр. Эдлинг, урожд. Стурдзою, и в памяти своей — все, что она проказила во время оно. — Мы говорили долго и с жаром. Я обвинял ее и брата ее, во многом и она ни себя, ни брата не оправдывала, например в протекции Бадеру, который и ее обманул и утаил часть денег, собранных ею для греческого общества. Князя Гол<ицына> хвалят за его сердце, в этом мы согласны, но она не знает влияния его на просвещение и участие в сем и брата ее, который некогда раздроблял и межевал области наук и прельстил кн. Г<олицына> своею ученою номенклатурою и энциклопедическим обозрением всех отраслей наук и искусств, но Ст<урдза> только ошибался: намерения его были чистые. Об нем можно сказать то же, что сказали о Павле I: ‘D’autres ont fait le mal, lui a mal fait le bien’.

Ежедневно бываю у источников и, осудив себя на вольное страдание, пью да гуляю.

Я часто думаю, что действия наши, по-видимому, минутные или скоро преходящие, имеют последствия, коих не предвидит и самая утонченная прозорливость. Наказания так далеко отстоят от преступлений, что надобно преследовать часто всю прошедшую жизнь, чтобы добраться до причины того, что с нами в конце оной случается. И мы часто дорого платим за то, что, по-видимому, дешево нам достается…

4 августа. Сегодня после обеда в 6 часов побрел я на высоту, называемую Hirschsprung, с которой, как говорит предание, бросился олень и открыл Карлу здешние источники. Я еще не видывал такой великолепной панорамы. Карлсбад со всеми его окрестностями и во всех своих извилинах, город, проулки, горы, леса были под ногами моими. Я любовался и восхищался в одно время. — Шум города умолкал на сей вышине, и едва достигало до меня жужжание низкой долины, где расстилался Карлсбад и вилась его речка, как нить, разделяющая карточные домики…

21/9 августа. Вчера подошел к нам трем цесаревич, мы хотели встать, но он троекратно удержал нас и начал разговор, который кончился через 2 часа с половиною. Мы почти во все время сидели, а он стоял и от одного предмета переходил к другому: начали с газет, а в течение разговора доходило было и до Фотия, до почтеннейших Петра и Ник<олая> Егор<овичей> Свечиных, Есипова, Бориса Юсупова, Нарышкиной (М<арии> Антоновны), до законов уголовных, семеновской истории и убийцы Батурина, потом опять к водам и о Польше и ее духовенстве, словом, о многих и о многом. Он любезен и иногда остроумен. Сегодня из окна опять остановил меня и напомнил вчерашнее и спрашивал о слышанной мною проповеди. ..

22/10 августа. В книжной лавке встретил я сегодня Вибекинга, geheimen Rath und Ritter, известного своими географическими картами, гидравлическими и механическими работами в разных европейских государствах и, наконец, теоретическо-практическою гражданскою архитектурою, которой первые три части и систематический реестр к оным уже вышли, а скоро выйдет и последняя, 4-я. Я спросил о книге Гете о древностях Рейна и Мейна — и он, вместо книгопродавца, сказал мне о содержании сей книги. Узнав, кто я, он пригласил меня к себе на квартиру показать литографические рисунки гражд<анской> архитектуры и прочесть главу своей книги об истории гражд<анской> арх<итектуры> в России. Я пошел с ним — и не раскаиваюсь, что пропустил прогулку и беседу с цесаревичем. В главе о России нашел я много неверностей исторических и еще более недостаток в местных сведениях и в образе строиться простого народа, но нашел и много нового, для меня неизвестного о архитекторах, бывших в России. Многие и из новейших книг, в коих есть рисунки строений старинных, особливо московских, например Lial описание Москвы, прошедшего года вышедшее, и прочие ему неизвестны, но многое мог бы и русский любитель нестарой старины заимствовать из книги Вибекинга. В чертежах есть и русские, например дворцов и церквей п<етер>бургских, с показанием архитекторов и времени построения или зачатия. {8} Некоторые неизвестны, да вряд ли и в России не забыты уже? — Я пожалел, что наша Академия художеств не знает о сем творении и что государь только на один экз<емпляр> подписался. Напишу в П<етер>бург о заплате В<ибекинг>у за экз<емпляр>, доставленный вел. кн. Николаю Павл<овичу>, который получил только первую часть. Виб<екинг> думает, что гнусные поступки братьев Бадеров причиною тому, что государь не взял большего количества экз<емпляро>в его книги, классической и почти единственной в своем роде, ибо она соединяет историю зодчества в Европе, как-то в Италии, Германии, Англии и Франции, но и вместе и практическую часть сего искусства и представляет вернейшие планы, разрезы и исчисления, так что итальянцы-художники учились в Вибекинге истории построения некоторых зданий, над завершением коих сами трудились. Чего не преодолеет германское трудолюбие — и в этом их гений, и Бюффрн прав, что, впрочем, не должно лишать их права на гений, который, по словам поэта,

Еще до начала сраженья победой увенчан.

Когда буду в Мюнхене, то зайду к нему. Он пригласил, чрез меня, и брата.

Сын его служит в Шпейере по той же части, и он написал мне в сей книжке его адрес — и предворил его обо мне.

Вибекинг служил еще Фридриху Великому, думал о наводнении П<етер>бурга и интересен для нас еще и потому, что трудами его в 1784 году и частию под его руководством в 72 листах сняты планы (военно-топографические картины) с Netzdistricte und Cujavien (nahm selbst auf). Он дал мне и полный каталог трудов его.

Есть ли бы сочинения его об архитектуре всех народов не были так дороги и огромны, то их можно бы было взять с собою в руководство при путешествии в Германии, Франции, Англии, Гишпании и Италии — и они служили бы вернейшим указанием на чудеса зодчества в разных веках и у разных народов. Ничто не образует так и самый вкус — после настоящего созерцания.

Вчера был он у вел. князя и много говорил о наводнении петербургском и о средствах отвратить оное на будущее время, но ни одного из предложенных не одобряет, а своего не предлагает, ибо не знает местного положения, хотя и описывал Кронштадтскую пристань и снял с оной такие планы, коим и государь, который видел его при Наполеоне в Эрфурте, удивился и сказал ему, что не понимает, как он мог достать их — ибо в России, по мнению государя, хранятся они в строгой тайне. Гр. Румянцев в Эрфурте же предлагал Виб<екинг>у взять на выучку 10 русских инженеров, он принял предложение, условие подписано, но он повидался с Сперанским — и из П<етер>бурга написал к нему гр. Рум<янцев>, что ничто не состоялось и что контракт разрушается. — Впоследствии это послужило к счастию Виб<екинга>, ибо что подумали бы вестфальский король и Наполеон, узнав о сношении его с русским правительством.

Виб<екинг> сказывал мне также, что еще не доплачено 10 т<ысяч> франков за телескоп дерптский и что художник намерен обратиться к государю (написать к Мойеру о сем).

24/12 августа. Вибекинг познакомил меня с Шеллингом. Я не ожидал встретить в К<арлобаде первую теперь мыслящую голову в Германии. Он пригласил меня к себе. Я просидел у него с час. Говорили о Бадере, а Шел<линг> рекомендовал мне участь проф<ессора> виленского Голуховского, которого очень хвалит. Я справлялся о нем у гр. Нессельроде и завтра успокою Шеллинга.

Он издает новое сочинение в 3 частях. Теперь живет, но не служит, а только учит, в Эрлангене…

25/13 августа. Ввечеру Шеллинг подошел ко мне и с таким добродушием говорил со мною о своей философии, о содержании издаваемой им ныне книги, в которой изложил он всю систему свою, как о трансцендентальной, так и о нравственной философии, и о религии, понятным образом и для дилетантов. Он избрал форму мифологических исследований — для того, что в ней все соединить можно и перейти к началу всего. {9} Обхождение его так ободрило меня, что я спросил у него о причине ссоры его с Якоби, которого люблю и уважаю за некоторые страницы в его Вольдемаре и за понятное изложение нравственной системы Канта. Якоби виноват, ибо начал нападение на Шел<линга> и начал в то время, когда был президентом Академии, коей Ш<еллинг> был только членом, следовательно > почти подчиненный ему. Не называя его, а только ясно обозначая его книгу, он называл его безбожником. Шел<линг> отвечал ему.

Теперь он является снова на поприще интеллектуального мира, с полною системою мнений своих, уже не отрывками и не в облачной терминологии изложенною, но ясно и открыто. Теперь, говорит он, пусть судят меня, мою религию, начала, на коих воздвигаю мою систему.

Я спросил его, задолго ли до своей знаменитости, или до появления первой книги его, был он учеником Фихте, полагая, по изданной о нем биографии, что он у него в Иене учился. Но Шел<линг> отвечал, что он не был учеником Фихте, а только один раз слушал его лекцию, желая воспользоваться блистательным способом преподавания лекций Фихте, что о сем ошибочно сказано было в Conversations-Lexicon и что он не учеником Фихте, а товарищем его был в Иене. Шел<линг> уверяет, что он совсем неожиданно для него сделался начальником филос<офской> партии и произвел в то время такое действие на умы в Германии, дав им новое направление в области метафизики, что теперь почитает он своею обязанностию предложить все начала свои удовлетворительным для всех образом и для того издает свою книгу, которую пришлет ко мне в Париж.

От философии перешли мы к другим отраслям германской словесности и признавали ощутительную скудость оной в наше время. Между историками едва можно поименовать Раумера, но и его книга наполнена рассуждениями поверхностными и полуистинами. Герен давно ничего нового не издал, а книга его о Греции — недостойна старших сестер своих, т. е. первых частей его Идей о Европе и Азии. Риттер в географии более всех теперь отличается своим всеобъемлющим взором, но и он сбился на мифологические догадки, в другой книге. Один блистает человеколюбием и обширными сведениями — Нибур, из государственных советников в Берлине сделавшийся профессором в Бонне. Он предпочел Древний Рим — кормилу правления, которое держал неверною рукою. Это явление принадлежит нашему времени. {10}

Расставшись с Шеллингом, я встретил гр. Нессельроде, который увел меня к Зонтагу, высочайшее место из здешних окрестностей. Сперва остановились мы у так называемого Вавилона и заказали шоколад, для возвратного пути. И отсюда виды уже прелестные с обеих сторон: с одной — Карлсбад виден до самого Постгофа, с другой — отлогие горы, испещренные разноцветными нивами, деревеньками, мимо коих пролегает дорога и в Эгру, в Лейпциг и в другие места. 160 сажен еще до трех крестов, кои снизу кажутся весьма в близком расстоянии и от Вавилона и от Зонтага. От трех крестов вид самый разительный и прелестный, хотя Зонтаг около 400 сажен выше их. Они не окружены деревьями, которые заслоняют лучшие точки с Зонтага. Мы пробыли здесь до тех пор, как уже совершенно смерклось и окрестности скрылись от глаз наших: только один огонек блистал вдали и вблизи на различных возвышениях. Взошла луна и осветила нам слабым светом своим возвратный путь наш. Вся прогулка продолжалась около трех часов, а мы отдыхали менее получаса на дороге.

Сюда буду чаще взбираться и один с книгою или с своими мыслями, с мечтами и с чувствами, которым душа в сих местах так охотно и свободно предается.

Послал сочинения Эберта {11} с гр. Шадурским к Булг<акову>. Писал к нему, к Кар<амзину> и к Путяте, со штафетою вел. княгини к Нефед<ьевой> и к Молово…

26/14 августа. После обеда опять я долго гулял с цесаревичем и говорил опять много и о многом: военные поселения. Я уступил ему тетрадь о военных пос<еления>х. Кажется он не расположен к ним. Замечания его о полку, который в сражении потеряет половину — и тогда деревня, к которой он приписан, опустеет. Неуравнительность в растрате людей. О семеновской истории. О М. Орлове и о его ланкастерских таблицах. Хвалит Воронцовские и удержал и ввел и употребляет их по сие время у себя. Глинка. Не определен инспектором в Каз<анский> корп<ус>, хотя цес<аревич> и представлял о нем гос<ударю> по желанию Коновницына. Я старался оправдать Гл<инку> и выставить его в настоящем виде, как энтузиаста ко всему доброму, не вмешивающегося в политику. {12} — Лунин. Н. Муравьев. Поездка их в военные поселения. Старался оправдать их, особливо Мур<авьева>. — Андреевский! — Греч, которого цес<аревич> смешивал с однофамильцем его. — О Сперанском. Отзывы о Карамзине. Фовицкий сказывал мне, что читает ему ежедневно его ‘Историю’. Обед в день св. Георгия и в два полковые праздника.

Расставшись с велик<им> кн<язем>, я опять пошел к Зонтагу, но уже прямою дорогою, по тропинке весьма узкой и каменистой. Я с трудом и усталый взобрался по крутизне горы и вышел на дорогу уже между трех крестов и Зонтагом. Не доходя до него, сел отдохнуть на скамью, с которой, чрез деревья, смотрел на заходящее за горы солнце. У трех крестов. Отсюда свободно открывалось предо мною почти полукружие всех окрестностей Карлсбада. Гора одна над другою воздымаются, а вдали кое-где от лесных испарений курился фимиам тому, который висит над головою моею между двумя разбойниками! Здесь, в сии блаженные минуты, я все постигаю и конечно не слабым умом, но чувством и тою душою, которой возношусь над сими горами и падаю к ногам распятого!

Взбираясь сюда я намеревался, отдыхая на скамье, прочесть несколько страниц из Жан-Поля, которого ношу с собою, но что скажет он мне, что бы теперь сильнее не отозвалось в моем сердце!

От трех крестов (386 сажень от Зонтага) спустился я в Вавилон, еще 133 сажени ниже трех крестов. Солнце совсем уже закатилось. Часть неба покрылась ярким пурпуровым цветом. Начинало темнеть и в воздухе распространилась уже вечерняя свежесть. Я дождался у камер-обскуры луны. Она взошла и осветила другим светом потемневшие леса и горы. Все было тихо и в душе моей и в окружавшей меня природе. Я насладился еще несколько минут и сею красноречивою тишиною, и благодатным влиянием прекрасного вечера и неизобразимых теней, рисовавшихся между лесов, долин, и наконец какою-то торжественностию прохладной ночи. — Взор мой старался проникнуть вдаль, но бледный свет луны ему не благоприятствовал. Я пошел в палатку, и добрый чех напоил меня опять шоколадом. В 8 часов я начал по большой дороге спускаться к городу, один, по горам, окруженный дремотою лесов…

29/17 августа. Сегодня познакомился с Багезеном, датским поэтом автором ‘Партенанцы’ и разных мелких стихотворений, более эротических. Он за 34 года пред сим путешествовал с Карамзиным, помнит его. {13} Знает Блудова, Мих<аила> Орлова. С восхищением, со слезами на глазах говорил о принцессе Ловиц — и теперь, по словам его, закроет глаза навеки, ибо другого, подобного ей ангела, уже более на земле не увидит. Готовит какую-то новую поэму, отдохнув 15 лет после издания последнего своего сочинения. О теперешней нем<ецкой> словесности говорит с сожалением, даже и ученые труды Гете, о которых я ему напомнил, по его мнению не заслуживают той славы, коею возвеличили их литераторы-журналисты, ожидая такой же похвалы и от Гете. 34 года странствует Баг<езен> по Европе и знакомится со всеми, от кедра — до пиона, от Наполеона — до меня…

30/18 августа. Сегодня был у меня два раза Багезен. Поутру просидел более двух часов и помешал мне гулять, и с час после обеда. О чем и о ком не говорил он? — О литературе судит здраво и, кажется, беспристрастно. Шеллинга, ни его философию — не любит, и совершенно винит его в ссоре с Якоби, называя последнего немецким Платоном (Статья в Ж. Поле ‘Jakobi, der Dichter und Philosoph’). Он восхищается нравственным характером Якоби и изображает его мудрецом в жизни и в сочинениях. Я рад, что нашел подобное моему мнение о Якоби. Ж. Поля описывает, как уже отцветшим, сухим и педантом в обращении. Знавал Наполеона, Лафайета, Benj. Constant, Mad. Stahl и отца ее. Долго жил в Париже, но выговор сохранил датский. Обещает издать 15-летний плод трудов своих. Страдает и пишет беспрестанно. Знавал Фихте и рассказал мне любопытное первое знакомство Фихте с Кантом* Он желал представиться германскому Аристотелю и обратить его внимание к себе, приехал в Кенигсберг и прежде, нежели пошел к нему, решил сделаться ему известным произведением оригинальным, заехал в трактир и написал первое свое сочинение: О религии.

Кант прочел, изумился, и Фихте сделался его частым собеседником в пребывание свое в Кен<игс>берге…

1 сентября/19 августа. Багезен читал мне свои стихи в ответ на послание к нему шведа Бринкмана. Последнее более мне понравилось. Оно короче ответа и в нем более огня. Баг<езен> напротив утомил меня 36 страницами.

После обеда Вибекинг показывал мне сочинение свое и планы водяным строениям — uber die Wasserbaukunst, {14} тут видел я и доктора Пешмана, которого совету последую завтра.

Я заходил к мюнхенскому еврею — и видел у него шпагу принца Евгения, осыпанную бриллиантами, с французским имперским орлом. Он продает ее за 1500 дукатов. В мантии его, которую он носил, как вице-констабль, в Мюнхене играют на театре, при представлении ‘Жанны д’Арк’ — Sic transit gloria mundi!

Виб<екинг> показывал мне венского ценсора (Рупрехта), который осматривает все книжные лавки в империи, доносит о запрещаемых Меттерниху. Недавно и здесь взято полицией книг на 2 т<ысячи> гульдинов у книгопродавца. Виб<екинг> уверяет, что ни горничная девка, ни камердинер, без совета Рупрехта, к императору не принимаются.

В Париже кланяться от Виб<екинга>-Cuvier и директору des ponts et chaussees <пропуск > и осмотреть институт его в 12 часов.

2 сентября/20 августа. Сегодня видел я у Шпруца Шеллинга и — Дюпора, дружно разговаривающих, заметил Ч<аадаев>у расстояние между головою одного и ногами другого, {15} но приятель мой отвечал мне: Есть, однако, между ними нечто общее: Tous les deux ont ete dans les espaces? Дюпор оставил свое ремесло и с блистательной сцены, на которой видела его вся Европа, сошел в мирную долину, близ Вены, купил себе там домик и живет в нем с миловидною женою своею, в полной независимости, благодаря ногам своим. Вот и еще с Шеллингом сходство: в нем практическая философия — в том умозрительная. Кто из них довольнее своею участию? Пантеист ли — или le premier caracoleur de l’Europe, как называет Дюпона Лафероне.

‘La religion etant la raison des choses’, comme le dit M. de St.-Martin, ‘aucun developpement interieur ne pourrait etre interdit par elle’. Вот ответ обскурантам и всем тем, кои хотят противиться успехам просвещения, ответ католическим правителям, кои думают удержать свет реформации, во все поры во владения их проникающий и никакими заставами, цензорами и военными массами не отразимый. Напротив: в Австрии и в России блеснул он в последнее время со штыками, кои победа вынесла из бурной Франции…

В Байрейте видеть J. Paul. Сказать ему, чтобы не переменял ничего в своих сочинениях при новом издании, чтобы скорее напечатал полное издание, ибо он очень болен и может умереть скоро. Два замечания на его замечания в критике на Mad. Stahl о нем<ецкой> литературе…

4 сентября/23 августа. Город пустеет примерным образом. На улице нашей, самой многолюдной, уже мало движения. Только поутру, во время обедни, город оживился. Ввечеру, когда зажглись огни, мало их было видно в окнах. В Саксонской зале обедали, кроме нас, только уже двое. Пасмурная погода и дождь навели грусть и на меня. Гулял мало и, возвратившись скоро домой, принялся читать Державина, который напомнил мне детство, или по крайней мере первую молодость и брата Андрея. Я читал его с ним на берегу Волги и Колмогора. Памятник Герою — памятен душе по первым впечатлениям, им произведенным. Мы читали его в ссылке — прежде нежели знали жизнь Репнина.

27 августа/8 сентября. Купил книжку Багезена ‘Der Karfunkel oder Kling-Klingel Almanach’, {16} по рекомендации Куно, который подарил мне свое сочинение, и досадую, что бросил деньги по пустому и потерял 1/4 часа на чтение. Как можно так несчастливо подражать Ж. Полю и написать 100 глупых сонетов в насмешку над сонетистами того времени в Германии (1809 года). В досаде пошел к автору ее. Но страдания его физические удержали меня от упреков, а он, как обыкновенно с автором случается, о худшем своем произведении говорит мне как о примечательнейшем, и полагает, что эта книжка подействовала на вкус той эпохи и удержала сонетистов. Главные из известных осмеянных авторов суть: Тик, Шлегель, Вагнер и проч. Но, кажется, он имел в виду и философов: по крайней мере имена их тут так, как и m-me Сталь, под именем m-me Dacier. Каламбур, которым автор очень доволен…

9 сентября/28 августа… Я встретил Шеллинга на дороге к Постгофу, долго разговаривал с ним о сочинениях St.-Martin, он читал некоторые из них, нашел в них свои мысли — и не хочет читать другие до тех пор, пока не издаст полную систему свою, дабы не мешать развитию собственных мыслей своих, так как он не читает почти ничего из области философии и мистики. Он называет St.-Martin — ein geistiges Cadaver потому, сколько я понял, что в нем много истинного духа, но не развитого, сокрытого в мертвой шелухе. Он не успел или не мог раскрыть все, что было в нем духовного.

Шел<линг> сказал мне, что жалеет, что не может объяснить хода или, лучше, внутреннего развития своей системы, — а я еще более о сем жалею, ибо его словесное объяснение послужило бы мне при чтении книги его в Париже…

13/1 сентября. В первый раз ходил к колодцу кислой воды, Sauerbrunnen, который устроен параллельно с дорогою в Постгоф, в итальянском вкусе. Простой народ пьет эту воду вместо квасу, особливо в жаркие дни, и уверяют, что и в жар она не вредит и <не> простужает.

После обеда с Моденом и с Сережей ездили за 2 часа отсюда в Эльбоген, уездный городок, из старой крепости построенный и лежащий в глубокой долине. Старый замок Эйхе, полуразвалившийся, стоит на крутом утесе и почти окружен рекою Эгрою, которая обтекает замок почти со всех сторон, кроме той, по которой выезжают в город. Вокруг крепости идет дорожка. Вид прелестный, и окружность живописная. Мы ходили в ратгауз, где показывали нам аеролит, упадший, как полагают, с неба. Клапрот, Вернер и Мейтербах (!) рассматривали его, отослали часть в Вену, но с цельного сняли слепок, который и сохраняют в здешнем ратгаузе.

Из древнего замка сделали тюрьму, где теперь находятся колодники со всего уезда. Жилища их почти в земле и чистоты неприметно. В одной из комнат замка рыцаря Шенау видел орудие пытки, некогда и здесь бывшей. Лестница с колесом, на которую привязывали страдальца ремнями и вытягивали его так, что кости из суставов выходили. Я сам имею Codex Theresianum (имя женщины-матери украшает законы, кровью и злобою писанные!), где все орудия и все роды пытки изображены. Для богемцев, яко сильнейших по натуре, степени пытки усилены! — Зоненфельс! Я подумал о тебе — благодетель человечества! — увидев сии памятники невежества и ожесточения между древностями, с орудиями хлебопашества. Давно ль восставал ты смелым опровержением закона, который противен человеколюбию и справедливости, ибо основан на слабости человеческой, а не на правосудии и более устрашает слабого и невинного, чем закоренелого и ожесточенного преступника. Мордвинов! Когда кнут будет у нас лежать с древностями, хотя бы и в Грановитой палате, то имя твое перейдет в потомство с именами Говардов и Зоненфельсов, а кн. Л<обановых->Р<остовски>х герб украсится изображением кнута с девизом: близ царя близ кнута! честь применял на кнут?? или иначе: без чести и без кнута и без места. — Историк — ибо и подвиги подлости принадлежат иногда истории — объяснит смысл сего девиза! — Territion — род пытки, только страхом.

Эльбоген, т. е. локоть, точно местоположением своим напоминает фигуру локтя. В 30-летнюю войну была пограничною крепостию. См.: Conv-Lex и Шиллера ‘Wallenstein’.

17/5 сентября… Между тем как в отчизне всякий нищий, каждое поле, худо обработанное, свежие развалины или явная нищета деревни, или слух о злом притеснителе-помещике смущают его <путешественника> душу и располагают ее к какой-то продолжительной внутренней досаде’ отравляющей все наслаждения природою и любовию, — в чужом краю те же явления не производят сего действия или по крайней мере оно слабее и умеряется или оказанною помощию, или сравнением с новыми более утешительными явлениями, или при взгляде на божий мир, не обезображенный на ту минуту рукою человеческою! Путешествуя в чужих краях, gazing at mankind хотя и не так, как бы на диких зверей в клетке, то по крайней мере как на собрание редкостей, коим дивимся, не трогая оных — и не будучи тронуты ими! Но в России — кто проезжал в<оенные> п<оселения> и смотрел на них с спокойным духом, <не> помышляя о минутных жертвах настоящего и о ужасах будущего!…. Кто смотрел на развалины екатерининских дворцов, на сии при самом строении развалившиеся памятники необдуманных замыслов в пользу городской промышленности, — и взора горького вперед не обращал! Кто проезжал по Ярославским трактам и не думал о том, куда ведут эти дороги….. Губернатора к почестям, народ к разорению! — И сии деревья, изнеможенною рукою посаженные, и негодованием опять вырванные! — или иссохшие преждевременно как те земледельцы, кои, оставив поля свои необработанными, за сто верст пришли садить их!..

18/6 сентября… После обеда ходил я сегодня (в воскресенье) в Schiessengesellschaft близ Kleinversailles и видел здешних стрелков, в цель на 200 и 100 сажень попеременно стреляющих. Общества сии существуют издавна во всей Германии. К здешнему принадлежали из русских: Петр Великий, гр. Ал<ексей> Григ<орьевич> Орлов и кн. Ф. С. Голицын. Сохраняют три меты, в кои державная рука северного героя попадала — и не без благоговения смотрел я на сей памятник забавы его. — Гр. Орлова портрет, в каске, также здесь хранится и щит, в который попал он: на нем изображен лев, с русскою надписью, выражающую неустрашимость русских…..Он жил здесь во время цар<ствования> императора Павла — и укрывал себя и, как сказывают, богатую невесту свою от женихов того времени, сильных при дворе самодержца…..

Петр I подарил стрелкам 20 ведер вина. Кн. Фед<ор> Серг<еевич> Голицын одел всех их на свой счет и угостил — или, лучше, на счет своих наследников…

19/7 сентября… Писал сегодня к Жихар<еву> и к Кар<амзину> и послал и гравюры Бруни с Тютчевым… Последнюю ночь проводил в К<арлс>баде. Вечер сидели у нас Моден и Чаадаев. После обеда был я у Тютчева и со слезами умиления слушал его рассказ о подвигах благости несчастного друга моего в Дерпте. Она учредила на 20 человек гошпиталь, ввела обычай поочередно между городскими жителями кормить бедных, коих число, таким образом питающихся, простирается уже до 90. — И все это соединяла с исполнением прочих семейственных обязанностей, дочери, жены, матери. — И все это она взяла в гроб, оставив пример для других, и благодарность, которая усыпает ежедневно могилу ее цветами. — Мир праху твоему, друг милый, блаженная тень, которую и в этом мире видел я только в отблеске ее добродетелей и нежной ко мне дружбы — храни меня до радостного утра!..

20/8 сентября… Выезжаем в <пропуск> часов. Прости Карлсбад с твоими источниками, с твоими горами, о которых воспоминание сохранится в душе моей вместе с теми впечатлениями, кои имела она, и с чувствами, которые в ней возбуждались прошедшим и настояшим. Первая станция от К<арлс>бада. 3 мили. Взвода… Простившись с Чаад<аевым>, поехали мы в 5-м часу из Взводы, оставив в левой стороне местечко Фолкенау, которого вид сделался с левой стороны еще живописнее и долина его, по которой течет опять и речка Эгра, привлекательна какою-то мирною, безмятежною красотою, пленительною для того, кто на закате бурного дня ищет успокоения…

22/10 сентября. Барейт… Потом прошли к Ж.-П. Рихтеру. Жена и дочь его нас приняли. Через три минуты вошел в очках, под глазным зонтиком, худощавый старичок больной наружности, в котором едва ли можно бы узнать Ж. Поля по его портрету и бюсту, в комнате и в нашем трактире стоящим. Шеллинг предварил уже его о моем приходе. Увидев и 2 братьев, сказал он: ‘Вместо одного — три удовольствия’. Говорили о литературе, о Жуковском, о новом издании его сочинений в будущем году, о Багезене, о греках, о России, и радовались свежестию головы его, и бодростию духа в дряхлом, больном теле. Он говорит, как пишет, сказал Ник<олай>, и это правда. Беспрестанно сравнения, уподобления, часто самые разительные своею новостию и неожиданным сходством с предметом разговора. Пробыв у него около часа, — мы расстались, опасаясь повредить его здоровью, ибо старик говорил, а мы более слушали. Он раз удержал нас, и мы остались, но, вспомнив болезнь его, решились оставить его, хотя и желали бы продолжать беседу приятную и любопытную… {17}

25/13 сентября… В Ганау приехали мы около двух часов и, отобедав, тотчас пошли смотреть город, а я, несмотря на праздник, зашел в открытую книжную лавку — и что увидел на двери? Портрет З<анда>, дурно выгравированный на нотах любимого им вальца. Первое движение было купить, как достопримечательность, знаменующую дух Германии и расположение умов там, где цензура или полиция не душит их, но подумав, что мой путь еще далек, что могу встретиться с дипломатами всех наций и всякого рода и что дипломатическая деятельность сих тунеядцев может истолковать в другую сторону портрет, который и в моем портфеле может для них не остаться тайною, — я оставил З<анда> на дверях книжной лавки! {18}

Я пошел далее смотреть город: проводник наш привел нас из нового города, Neustadt, в старый, разительно отличающиеся друг от друга. Старый— с узкими и излучистыми улицами, в новом — все чисто, улицы шире и дома другой архитектуры. Последний обязан своим построением — уничтожению нантского эдикта, которое изгнало трудолюбивых реформатов из Франции и населило, обогатило промышленность и в некотором смысле просветило Германию, и распространило и в ней вкус к языку франц<узскому> или, лучше, моду к нему в городских обществах. Влияние сего варварского ниспровержения данной раз уже привилегии — неисчислимо в последствиях своих. Надобно бы, чтобы, с одной стороны, беспристрастный немец, собрав в путешествии по разным местам северной и южной Германии все сведения о водворении там французских реформатов, при Лудвиге XIV, исчислил благодетельные от сего последствия для Германии, а француз, если можно, также беспристрастный, отвергнув всякого роду национальную гордость, показал бы нам, чего лишили иезуиты Францию, лишив ее лучших, просвещеннейших граждан, но вместе с тем один только француз может представить нам и добрую или по крайней мере выгодную сторону для французов — сего изгнания: оно, может быть, неприметным образом расположило благодарных немцев в пользу соседей их. — Ансильон, потомок выходца реформата и историк Европы, живущий в центре Германии протестантской, должен бы был заняться сим, отложа на время министериальную свою заботливость и снова подружась с музою, которая его возлелеяла и показала путь к прочной известности, если нельзя назвать славою — завоевания его в области, принадлежащей потомству…

Из Ганау поехали мы не прямо в Фр<анк>фурт, но через Вильгельмбад, куда в воскресенье приезжают из Ганау и Фр<анк>фурта. Сад и дом устраивал Канкрин, отец нашего м<инистра> ф<инансов>, который сам некогда был здешним над<ворным> сов<етником>. Мы нашли здесь множество гуляющих в саду, снаружи осмотрели мы die Burg, прекрасную, искусственную развалину, обвитую с одной <стороны> плющом, коего корни и ветви срослись со стеною. Я зашел и в крестьянский трактир, где мужики чинно и плавно вальсировали и пили здешнее вино и пиво.

Из Вильгельмбада отправились мы в 5-м часу в Фр<анк>ф<урт> и встретили богатые экипажи, открытые коляски, пр<инца> Кумберландского, брата курф<юрста> касельского, на Майне в прекрасном замке по дороге к Ф<ранк>ф<урту> живущего. Встречи сии напомнили нам, что мы приближаемся к богатому, многолюдному — и свободному городу! Въехав в его область, сердце брата Н<иколая>, а может быть, и мое сказалось нам каким-то милым ему, приветным, но незнакомым чувством…..

Но мы вспомнили, что мы с берегов Волги и Невы….. и стали снова любоваться прекрасными окрестностями Фр<анк>фур<та>, натурою, для всех одинаковою в дарах своих, кто умеет ими пользоваться, — и Майном, которого струи освещались тихим, вечерним солнцем и отражали в себе сады виноградные и цепь веселых и красивых домиков. В 6 часов мы были уже в стенах Фр<анк>фур<та> и в гостях римского императора, а в 6 ¹/₂ я перенесся уже в Авлиду, видел Ифигению и слушал Глюкову музыку, {19} в Ф<ранк>ф<урте> оживляемую прекрасным и многочисленным оркестром и искусным талантом Добкара в Агамемноне, Низера — в Ахилле и m-lle <1> — в Ифигении. Театр был полон. Ни одной праздной ложи, и все места заняты в партере. Хор соответствовал степени совершенству и искусству актеров, и декорации и костюмы хорошие. Бюсты Ифланда и Lux-a стоят по сторонам театра. — Близ театра другая забава, улицы наполнены гуляющими. — До завтра.

26/14 сентября. Рано поутру гулял с братом и заходил в Romer, где видели залу, в которой собирается теперь магистрат здешний, когда прежде собирались курфюрсты. Их гербы и места еще сохраняются. Потом были в зале, откуда император смотрел на народ и на фонтан, из коего било вино для народа, и на избу, в которой жарились быки и выдавались народу, во время коронации. Описание сего, кажется, в жизни Гете. Золотой буллы не могли видеть. Нужно прийти между 9 и 12 час<ами>. Я зашел к Маркелову, узнал о приезде Ан<штета>, был у него (о М<аркелове>), а на почте отдали письмо из Нюренберга от Сережи, до глубины сердца меня тронувшее. Отвечал ему в Лозанну и отправил сегодня, до 11 час<ов> письмо туда.

Был в двух книжных лавках, у Вальмана только виды и описание городов и государств с изображением разных мест. Но Бреннер усовершенствовал немецкое книгопечатание и стереотипное дело. Бр<еннер> некогда предлагал выгодный закуп у него библий и новых заветов нашему библ<ейскому> общ<ест>ву — но мы отклонили, ибо сами уже выписали стереотипного анг<линского> мастера. Он дал мне план для издания классических авторов, с примечаниями. Прочту и скажу ему мнение свое о введении сих книг в России. — Новое издание в одном томе Бейрона, им начатое, последует также в одном томе и В. Скотт, но только поэзия его.

Я долго рассуждал с ним или, лучше, слушал его о книжном деле в Германии. <1> надеется перещеголять не только французов, но и англичан в сей отрасли высшей промышленности. Хвалит переводчика греческих классиков, Швенке, уже издавшего перев<од> с греч<еского> и готовящегося издать новый перевод Гомера и превзойти — Фосса! Он учителем в здешней гимназии. Бреннер — племянник книгопродавца сего имени, устроившего сие давно уже известное заведение…

Был опять в театре: давали комедию <пропуск> и играли хорошо. Национальные, классические лица всегда немцам удаются, ибо они списывают их с натуры и подражают ей прекрасно, если только может быть прекрасное в комическом (le bas comique).

27/15 сентября… Бреннер водил меня в сад Бетмана, где устроен музей, которого главным украшением Ариадна Даннекерова. Какое совершенство резца! Какие формы! и какое положение главной фигуры и зверя, на котором она покоится. И та и другая из одного куска мрамора. Данискер долго размышлял о положении, в коем он должен представить Ариадну сидящую, и наконец, по долгому размышлению и по сравнении различных, изобретенных им рисунков, он решился посадить ее на льва (!) и, желая сохранить всю благопристойность, одну ногу прикрыть несколько другою. От сего изменения форм тела — они сделались еще мягче, грациознее, и вид не пленяет, не разгорячая воображение и не приводя в волнение чувства, а настраивая душу к какому-то высшему сладострастию, неизъяснимому, но понятному. Свет солнца был самый тихий и падал прямо на Ариадну, которая медленно переворачивалась перед нами и, казалось, постигала движения тела своего и, полная жизни и души, вливала душу и в предстоявших. Тут были некоторые из здешних молодых художников, очарованных сим произведением вдохновенного художника. — Я не мог еще видеть Христа его в Ц<арском> селе. — От 2 до 5 часов ежедневно всякий, здешний и странник, может свободно любоваться сим храмом, посвященным изящному художеству. Тут есть и некоторые слепки, например Лаокоона. Оттуда поехали мимо памятника, фр<анк>ф<уртским>и жителями храбрым <1> (гессенцам) и пруссакам воздвигнутого, за неустрашимость, оказанную при изгнании в 1792 году отсюда французов. Груда гранитных обломков, покрытая львиною кожею и <пропуск>.

И приехали в дом общества естествоиспытателей, учрежденном при Сенелберговом заведении. Я нашел в отделении минерального кабинета сына здешнего первого бургомистра Мейера, трудящегося над составлением каталога по новой системе, другие, тоже охотники, составили каталоги по другим отделениям, например орнитологические, ихтиологические и проч. — все из одного усердия к науке и из любви к отчизне. Память Сенелберга здесь чтима, и монумент его поставлен близ места его падения, со строения, которое воздвигал наукам в пользу отчизны. Он не успел кончить плана своего при жизни, но благодарные сограждане довершили мысль его и к анатомическому театру и к клиническому институту и гофшпиталю присоединили музеум нат<уральной> ист<ории>, обогащаемый беспрестанно путешествующим ныне в Египте <пропуск>, здешним уроженцем. Он уже прислал множество зверей, птиц, рыб — и в числе оных весьма редкие. Чучелы сделаны и сохраняются прекрасно…

Гете — место рождения Фр<анк>фурт. Намерение воздвигнуть памятник на острове, в Майне близ Thor образовавшемся, который я видел с большого моста. — Вероятно, после смерти его…

28/16 сентября… Во 2-м часу ночи прибыли в Нассау, жилище Штейна, коего жизнь и славу изобразил в одном стихе Клопшток (tont unendlich fort), не думая о нем.

Рано поутру пошел я ходить, но прежде из окна моего трактира увидел я с одной стороны живописные развалины на горе (Schlossberg) die Burg Stein, а с другой — самый замок нынешний Штейна, где патриот, cum otio et dignitate, мечтая о благе отечества, времена минувшие поминает и остатки бессмертных дней своих посвящает бытописателям и дает им новую жизнь, а чрез них и славе Германии.

Переехав реку Лану, я взобрался сперва на Berg-Nassau и на другую сторону горы Schlossberg, откуда новые виды и новые прелести. Ручей Muhlbach извивается по долине, испещренный трудолюбием, а близ нее деревеньки и — тополи, указывающие путь далее. Но вид с развалин Нассау — едва ли с чем сравниться может: в разные стороны — разные виды, амфитеатр гор перед глазами. Горы усажены виноградниками и жатвами и плодовитыми деревьями.

Развалины замка Штейна ниже нассаусских. Глубокий ров, натурою сотворенный, разделяет сии два памятника 11-го столетия. 7 веков здесь фамилия Штейна существует. — Я пошел к его развалинам, другая картина, и не менее прелестная. Вся земля у подошвы сей горы принадлежит Штейну. У подошвы горы течет Лана, а за нею Нассау — и далее горы.

В 10 часов пошли мы в замок к самому Штейну. Он принял нас в башне, построенной им в память 1813, 14 и 15 годов, в среднем этаже башни — его кабинет, и в простенках оного библиотека для древностей германских, украшена портретами героев Германии древних и новых, от Лютера, Максимилиана, Валенштейна и проч. — до Блюхера и Гнейзенау! Тут просидели незабвенные 2 часа в жизни нашей в беседе с мудрецом нашего времени, одним из восстановителей падшей пред Наполеоном Германии. (Не забыть написать к гр. Румянцеву о присылке к нему всех актов, им напечатанных).

Внизу башни — ванна. Самый замок тоже довольно древний, на дверях видел 1621 год, в комнате вырезанный. Здесь живет Ш<тейн> по летам, для вод Эмса. Он водил нас и в сад свой, кажется, как будто окружные горы принадлежат к нему и входят в состав его. И бург его видел. Он подарил нам рисунок с оного, с южной стороны снятый (Тюрнером. 1820).

Его не забудет история.

В башне, воздвигнутой Штейном, вделаны статуи: св. Георга, для России, св. Адальберта, для Пруссии, и на одной двери надписано начало известной духовной песни Лютера: ‘Eine feste Burg ist unser Gott’. И Штейн имеет своего папу, от коего спасло его провидение, и свою Германию и Европу, для коих спасло его провидение. Уединенная жизнь его, посвященная снова отечеству, достойна его деятельной жизни в эпоху министерства в Пруссии, и в другую, для него, для Германии и для человечества славную. О нем можно, может быть, справедливее сказать, чем о Фрид<рихе> Вел<иком> (сказал Мюллер): ‘Immaculatis fulget honoribus’, а в утешение себе, не видя всех плодов созревшими, может он воскликнуть: ‘Et voluisse sat est’. Но и совершенный им подвиг дает ему право на истинное бессмертие… {20}

Эмс. Не более как за милю отсюда лежит Эмс у берегов Ланы. Мы проехали городок Лангенау — и вся дорога, особливо в правую сторону, была живописною цепью гор. В Эмс приехали к самому обеду. Взглянув на бани и на источники и бросив взгляд по ту сторону Ланы и на миниатюрный мостик, из маленьких судов составленный и чрез Лану лежащий, мы сели обедать со свитою цесаревича, а после обеда пошли к нему и опять более часу беседовали с ним или, лучше, слушали его: о прус<ском> кор<оле>, о других членах кор<олевской> фамилии, о Эренбретенштейне, о прусском параде в Кобленце, о названии его именем части укрепления и проч. и проч. — Я сбирался путешествовать на осле по окрестным горам и въехать на scheme Aussicht, но, проговорив долго с цес<аревичем>, нельзя уже было откладывать поездку в Кобленц, куда мы приехали уже в сумерки и едва застали лучи солнца на позлащенных им горах и на грозных высотах Эренбретенштейна (или Friedrich Wilhelm). За полмили отсюда дорога раздваивается, и одна идет, кажется, на Мюленбах, другая — в Кобленц, и пред сим распутием вдали виден Рейн, излучистый и древний, напояющий несметные села и веси, на пути его усеянные. Солнце уже садилось, и тень покрывала горы, когда я в другой раз в жизни и опять издали увидел тебя, древний поитель племен и градов, и легионов Кесаря и донских полчищ!

Укрепления Эренбретенштейна висят над частию города, им прикрываемого, и я еще не мог насмотреться на крепость и на тонкий, вьющийся виноград у казематов ее, как мы уже очутились на мосту Рейна, который из Эренб<ретенштейна> перенес нас в Кобленц, в час театра, куда я поспешил видеть или хотя выслушать ‘Jeanne D’Arc’ Шиллера. Публика соответствовала труппе, а труппа публике, но Шиллер, но стихи его — перенесли меня в мир вдохновения, из которого пробудило меня явление на сцену катол<ического> архиерея с свитою разноцветных монахов и отправление им обедни, в глубине театра представлен был алтарь церкви кат<олической> — и вместо….. виден был египетский сфинкс! Мальчишки, одетые наподобие тех, кои прислуживают кат<олическим> священникам во время литургии, звонили в колокольчики и, по обыкновению, приседали у алтаря в минуту звона, что у католиков означает возвышение гостии! Я не мог равнодушно смотреть на сию бутафорскую карикатуру католического священнодействия и, не дождавшись 6 акта, — ушел домой пить чай!..

1 октября н. ст. Бонн… Узнав, что Шлегель ректор унив<ерситет>а здесь, я пошел к нему и не раскаиваюсь, что возобновил знакомство с другом m-me Stahl, которого видел с нею в 1812 году в П<етер>бурге. {21}

Он показывал мне свои индийские древности, две рукописи в свитке означенной величины: |_________________| с рисунками, изображающими божества инд<ийские>. Одну из них он напечатал уже. Дал объявление об издаваемой книге, и говорил с большим уважением о нашем бар<оне> Шилинге. {22} Каталог. Он читает и лекции. Прежде еще дал он приказание педелю показать мне древности римские и германские. Я желал видеть и Гюльмана и в библиотеке нашел его и с ним ходил смотреть и музеум, но сам он был для меня интереснее божков и сосудов германских и римских. Мы говорили о новоиздаваемой им книге ‘Das Stadtewesen des Mittelalters’. Он получил из Риги документы — о торговле России в средние века, и полагает, что ни Кар<амзину>, ни Сарториусу они не были известны. Мнение его о книге Галема. — С ним пошел я еще раз взглянуть с террасы на Рейн и на 7 гор. Какая картина! Здесь сливается древность с средними веками: римляне и германцы — Траян, Кесарь — и Наполеон, и колонны ландсвера 1814 года, и наши неустрашимые легионы!..

Едва выехали из Бонна, как на правой стороне увидели верстах в десяти — огромную развалину на высоком утесе, называемую Godesberg, и под нею деревеньку того же имени, в которой и источник целительной воды. — Но вид развалины, насупившейся над Рейном и над веселым ландшафтом под горою — несравненный. Не знаешь, ею ли любоваться, или смотреть вдаль, или назад, или на другую сторону Рейна и на семь гор, из которых каждая представляет что-нибудь замечательное или какую-нибудь особенную прелесть.

Развалина Годесберга еще осталась от римлян, и полагают, что кастель сей построен Юлианом, ибо смысл народного предания некоторым образом на Юлиана указывает, в древности, говорит предание, чуждый король прибыл в сию страну с сильным войском, король был в союзе с злыми духами, коим приносил жертвы и построил храм для поклонения им. — И властию злых духов — владычествовал он в стране сей до пришествия первых христианских апостолов, коим не могли противиться ни злые духи, ни войска его. — Не Юлиан ли отступник в сей сказке — и не должно ли част<ично> искать историю в баснях народных? — Юлиан в самом деле водил здесь легионы свои и имел долго здесь свое пребывание…

Бинген. 7-й час вечера <2>. Мы приехали сюда уже в сумерки,, но я успел еще сходить на террасу, близ которой, как кажется, и пристань для судов, по Рейну идущих, — и взглянуть на Рейн, здесь расширяющийся, на противуположные горы, которые завтра увижу во всем великолепии их.

Какой день! От Кобленца сюда, в особенности когда едешь по левой стороне Рейна, сцены беспрестанно переменяются, одна развалина сменяет другую, один городок красивее, живописнее другого, и горы, усаженные виноградниками или чернеющие от шиферного своего состава, попеременно приковывали наши взоры — и Рейн, в величии покойный, с своими островками, напоминающими, кажется, die Insel der Seeligen. И сии церкви готические и византийские, и кастели, и бурги, кажется, взору одному досягаемые. Иногда развалина на одном берегу стоит напротив другой на противуположной стороне, иногда, как die Bruder, две развалины стоят одна подле другой. Часто, несмотря на излучистое течение Рейна, видно более трех или четырех развалин замков в одно время. Памятники двух народов, историю свою переживших, ибо римская уже заключена, а германская хотя еще одним пером не написана, но живет только в хрониках раздробленных отраслей одного великого древа, не в одной Европе корни свои пустившего.

Может быть, в Италии есть места живописнее, есть замки, есть древности, пред коими бледнеет интерес рейнских, но есть ли в Европе столь обширная полоса земли, соединяющая в себе и вино и древности, и развалины замков и великолепный Рейн, все сие и в картинах столь разнообразных?

Целый день я был в каком-то энтузиазме и жалел только, что память не сохранит впечатлений от беспрерывного, почти утомительного созерцания красот натуры и древностей произведенных.

Счастлив поэт! вместо описания меткого, верного, но всегда растянутого и ослабляющего истину, — он видит Рейн, вспоминает минувшее, века мелькают пред ним, тени римлян и сынов Германа являются в живых образах — и он, в жару души и воображения, восклицает:

О радость! Я стою при рейнских водах!

И жадные с холмов в окрестность брося взоры,

Приветствую поля и горы,

И замки рыцарей — в туманных облаках,

И всю страну обильну славой,

Воспоминаньем древних дней,

Где Альпов вечною струей,

Ты льешься, Рейн величавый!

Свидетель древности, событий всех времен,

О Рейн, ты поил несчетны легионы,

Мечем писавшие законы

Для гордых Германа кочующих племен,

Любимец счастья, бич свободы,

Здесь Кесарь бился, побеждал,

И конь его переплывал

Твои священны, Рейн, воды! {23}

Но нам, прозаикам, даны другие законы, и мы осуждены тащиться прозою и тогда, когда вся природа вокруг нас поэзия, когда и история говорит столько же воображению, сколько уму и сердцу…

На повороте Рейна, между дикими и крутыми утесами, Lurley. Здесь почталион наш остановился и начал играть в рожок. Звуки его повторились ясно и громко в скалах — Lurley, — и мы вслушивались в эхо, которое умирало, разбиваясь о скалы Рейна. Здесь жила рейнская ундина….. Читатели… вслушайтесь в эхо — Lurley — и вы скажете: сказка эта — быль (имя Lurley — von Lure, Lauter und Ley, Schiffer). Шрейберг заставляет эхо повторять себя 15 раз, но мы одним, но громким отголоском его удовольствовались. — Ундина, жившая в скале из шифера, голосом своим, о скалы повторенном, увлекала за собою судоходцев — к погибели…

3 октября/21 сентября… Рейн в обе стороны к Майнцу и к Кобленцулучшая часть всей картины, и едва воображение остановится с грустию над развалинами, как душа снова расцветет одним взглядом на прелесть здешней природы. Осенняя риза не мешает ею радоваться. Нет, она к прелестям и к богатству красок прибавляет еще изобилие — и когда устремляешь взор на необозримое пространство, спелым виноградом позлащенное, то какое-то благодатное, веселое чувство сменяет другое, из развалин и седых утесов в сердце странника преходящее: летит неумолимое время! (fugit irreparabile tempus!). Оставить его можно только, ознаменовав минуту бытия своего добрым делом или хотя добрым чувством — и вздохом молитвы…

В 6-м часу выехали мы в Майнц, и последние лучи солнца освещали нам берега Рейна до тех пор, пока мы не своротили в правую сторону к Ингельгейму, где нашли первую станцию. В 10-м часу приехали в Майнц. Рано поутру осматривали собор здешний и его древности. Надгробный камень: Frauenlob, коего гроб несли дамы, а венец над головою его в знак торжества поэта, Фастрады — жены Карла Великого. — И другие. — Церковь св. Игнатия Augustiner-Kirche и, наконец, вид с цитадели.

Пошли смотреть галерею картин, где видели многие прекрасные: Dominichino, Рубенса и проч. — Римские древности. — Модель моста на 14 дугах, совершение коего стоило бы 36 миллионов гульденов. 12 миллионов было уже ассигновано в 1814 году. По внутренней части моста должны были проходить скрытно гарнизоны Майнца — и прикрываемы самим мостом. Модель сделана в 1812 Кнолем, план — составлен par le directeur des ponts et chaussees Saint-Ford. Napoleon propose et dieu dispose. Картины подарены городу Наполеоном.

Книжная лавка Купферберга. За 16 гульденов всего Чокке в 24 частях, уютное издание, теперь вышли только 16 частей. Всего Шекспира в одной части 4 gul. 48 kr. в Лейпциге 824.

Здесь теперь 6 т<ысяч> войск: 3 прусского и столько же австрийского. Теперь живут они мирно, но редко сходятся вместе. Казармы розно. Город сам принадлежит дармстадскому герцогу. — Сия разнобоярщина не вредит городу, хотя и не приносит значительной пользы финансам его.

После обеда, в 4-м часу вышли мы на мост и по течению Рейна, с помощию весел, помчались вниз, мимо водяных мельниц, почти во всю ширину Рейна на нем устроенных. И здесь Майн, версты за полторы отсюда в Рейн втекающий, отличается своею желтовато-песочною краскою от зеленоватого Рейна и всегда течет до самого Бингена, где за Бингеном теряет свою краску, отличную от Рейна. Гребцы указали нам на правой стороне майнскую воду и отличили ее от рейнской. Против самого Майнца, на другой стороне Рейна, лежит город Кастель, где в древности римляне уже имели укрепленный лагерь для частых переправ своих чрез Рейн и лая прикрытия моста. Множество найденных близ Кастеля Yotiosteine, которые мы видели сегодня в здешнем собрании римских древностей, доказывает пребывание на сем месте римлян. Полагают, что здесь находилась Mattiscarum отрасли германской, покорившейся римлянам. Близ самого Кастеля, ныне укрепленного, лежит другое укрепление: Fort Montebello.

На противуположной им стороне идет прекрасная аллея из высоких тополей, вдоль по берегу Рейна. Она начинается от бывшего дворца курфюрста, ныне <1>, близ коего другой дворец, где жил Наполеон, принадлежащий ныне герцогу дармштадскому, владетелю Майнца и его окрестностей. В третьем большом доме в той же линии на Рейне — арсенал. По другую сторону моста, вдоль по берегу видны мрачные, закопченные здания, из коих четыре определены для тюрем: в одной содержатся военные арестанты, в другой — городские, в третьей — записные прелестницы, нарушившие закон гражданский. Но и с середины Рейна, и с берегов его, и с моста, со всех сторон — соборная церковь, пять раз горевшая и разрушаемая огнем и ядрами, красуется и возвышается над мрачным, черным от черепиц, городом, напоминая своим красивым и стройным великолепием блистательную эпоху Майнца, поднявшего некогда первое знамя против рыцарей-разбойников и возлелеявшего в древних стенах своих Гутенберга (коего дом, сохраненный благодарным потомством, вмещает теперь библиотеку для чтения и казино), коего изобретение переменило нравственное и политическое бытие Европы и распространило благодетельное действие свое и на новый мир, тогда еще не открытый. Так книгопечатание было зарею и вместе залогом (garantie) истинного просвещения, нового гражданского порядка в Европе и ее возрождения (хоть дом Гутенберга и стоял близ гордого костела иезуитов!). Майнц и Витенберг — братья и могут дать друг другу руку через столетие. Как фаросы света, стоят они в летописях мира и из среды Германии, из мрачной монашеской кельи, из-под кровли незначущего гражданина майнского озаряют вселенную светом незаходимым, ибо никакие уже усилия князей тьмы и кровоспросников века сего и властей предержащих не в силах остановить действие открытия одного и смелой деятельности другого. Инквизиция не истребит Библии, Конгресс — идей Германии и Англии. — Есть ли здесь, в пережившей себя Европе, будут одни жертвы, то там, за океаном найдутся алтари и воскурится на них фимиам благодарности за первую печатную азбуку, за первую напечатанную Библию.

Осмотрев город и окружающие его укрепления с одной стороны моста, мы поехали против воды, вверх по Рейну, до самого впадения в него Майна, и встретили идущую из Фр<анк>фурта водяную дилижансу, ежедневно туда и обратно отправляющуюся.

Ввечеру я был в театре: давали пиесу Коцебу ‘Die deutsche Hausfrau’. Везде та же ложная чувствительность, смешанная с истинною, мораль нечистая и часто отвратительная. Дядя советует племяннице своей, жене мужа-преступника, оставить его на произвол судьбы и, когда повесят его, выйти за генерала, который осудил мужа ее на смерть, хотя и законную. Герой пиесы, адъютант генерала и любовник дочери отца своего, по обыкновению сын любви — и шпион. И никто не нашел отвратительным характер шпиона в любовнике и в храбром, заслуженном офицере. И даже характер der Hausfrau не выдержан. И она не по строгой обязанности и чистой добродетели, но из благодарности только не оставляет мужа в минуту его погибели. Коцебу и не понимал того начала нравственного, которое велит любить добро для добра, истинной бескорыстной нравственности.

5 октября/23 сентября… В тумане лежит передо мною Франция. Всю ночь покрывал он нас, и мы въехали в границы французские на рассвете, окруженные густым, непроницаемым туманом. Прекрасной погодой пользовались мы только до Майнца. Простившись с Рейном, который во все время нашего странствия по берегам и на хребте его показал нам себя во всем блеске осеннем, мы расстались и с прекрасною погодою. Теперь она нам и не так нужна будет. Мы спешим к центру королевства и в Шампании — одно вино и сухая земля. Солнце не освещает ни прекрасных развалин, ни позлащенных гор, и с природою переменилась для нас и погода.

В 11-м часу утра проезжали мы Longeville, здесь кончается язык немецкий и начинает французский. Я не могу еще привыкнуть к разговору с почталионами на языке наших салонов, слова, которые там слышал, слышу теперь от мужиков, кои роют картофель и бьют свиней.

В 12 часов солнце проглянуло, туман рассеялся и день почти летний и жаркий.

В правую сторону от дороги лежит большой замок генерала Дербань, обращенный из монастыря. — Здесь дома имеют уже другую физиономию, нежели в Германии. Помещения более похожи на наши. — Но граница Франции незаманчива. Первые городки и деревни нечисты и домы невыкрашены.

В 4-м часу приехали в Мец, за час перед городом окрестности оживились, и виды во все стороны прекрасные. Опять начались виноградники. Вдали видна прекрасная, готическая, сквозная башня соборной церкви. Отобедав в 4 часа, пошли на эсплакаду, видели Palais de Justice. С эсплакады виды из-под тополей на Мозель, и на долину, и на отдаленную высокую гору — прелестны.

В театре давали ‘La folie’, которая напомнила мне П<етер>бург, ибо ничто так не оживляет в памяти и в сердце прошедшего, как знакомые звуки. Они переносят в место, в то время, где и когда их слышал, и, кажется, сближают времена и пространства. — Гарнизон.

7 октября/25 сентября. Писал сегодня к Сереже в Лозанну, а в книжной лавке увидел вид Лозанны и обрадовался, как чему-то и мне знакомому. По крайней мере имею понятие о некоторых предметах, на кои и он часто смотрит.

Бродили по городу и зашли в главную церковь: я не ожидал здесь найти такой удивительной и превосходной архитектуры, как сие готическое здание, легкое, прозрачное, как бы только из окон и тонких колонн составленное. Раскрашенные живыми красками стекла с изображением святых — идут во все стены, но с двух концов церкви почти снизу до верху — все в стеклах. Колонны удивительной легкости и тонкости, и я не постигаю то, как купол может держаться на них и на стенах почти a jour построенных. По простенкам висят 16 или 20 больших картин, изображающих страсти господни и называющиеся les stations. Хорошей работы, но, по моему мнению, неуместны, ибо они не отвечают зданию и безобразят колонны, на коих повешены. Глаза на них останавливаются, между тем как взор невольно стремится к вышине купола. От окон во всех стенах — и церковь чрезвычайно светла…

Воскресенье. 9 октября/28 сентября. Шато-Тиери. Утро. Отчизна добродушного Лафонтена. Прежде всего пошли мы искать его дом и набрели на памятник, воздвигнутый ему городом прошлого года и поставленный у моста на Марне. Из белого мрамора стоит его изображение во весь рост. В одной руке держит он перо, в другой тетрадку, в костюме того времени и в парике. Памятник окружен четвероугольной решеткой, а по углам растут четыре деревца. Лицом обращен Лаф<онтен> к набережной по реке Марне, но он не смотрит на нее, ибо по берегу посажена аллея орехов, коих ветви обрезаны и натура обезображена. Лафонтен опустил глаза и смотрит в свою тетрадку, где более натуры, нежели в деревьях. Подле его статуи новый кофейный дом — Cafe Jean Lafontaine. На пьедестале с одной стороны написано: ‘Jean de la Fontaine’ с другой:

‘donnee

par Louis XVIII

inauguree

sous Charles X

le 6 Sbre 1824′.

Нам тотчас показали улицу, где жил Л<афонтен>, и дом, ему принадлежавший. Теперь живет в нем le procureur du roi, но услужливая Француженка сказала мне, что нам охотно покажут его комнаты, и мы позвонили. В самом деле, служанка повела нас в кабинет, в коем занимался Л<афонтен>. Маленькая уютная комнатка, с окном на террасу, также не более комнаты. Дом стоит на возвышенном месте в городе, к нему приделана башня, уже до половины сломанная, с которой Лаф<онтен> любовался окрестностями города, Марною и ее гористыми берегами. Из дома повели нас в садик, где прогуливался Л<афонтен> и беседовал с четвероногими, потом в salon его, в нижнем этаже дома…

Из отчизны Лафонтена отправляемся мы в стадо духовное Боссюета, в Meaux.

2-я станция от Шато-Тиери — городок La Ferte-sous-Jouarre, на Марне, которая преследует нас в живописных берегах своих уже третий день, начиная с Меца. La Ferte-sous-Jouarre чистый, из белого камня построенный городок, между горами. Он изобилует камнем, употребляемым для жерновов, и мы видели кучи оных, отделанных для продажи.

Через три часа приехали мы в Мо и пошли прямо в церковь соборную, оставив коляску в трактире Сирены, в церкви гремели органы и голоса каноников и des enfants du choeur в честь св. Денису, которого сегодня празднуют. Церковь прекрасной готической архитектуры, подобная мецовской. И здесь нашли мы множество женщин, но человек 15 мужчин во всем огромном храме. В правой стороне увидели мы статую Боссюета, сидящего на епископском престоле с надписью от имени города и всей бывшей паствы (grata et mirans). Служил le grand vicaire, с канониками. Les freres des Ecoles chretiennes привели и безденежно обучаемых ими школьников, кои без внимания смотрели в свои молитвенники, между тем как швейцар с странной алебардой выгонял собаку. Мы слушали органы и пение des enfants du choeur и каноников — и кривые рога, их сопровождавшие. — И здесь вандализм не пощадил прекрасной древности храма. Близ церкви и дом Боссюета, старинный, но великолепный.

Над главными городскими воротами, в кои мы въехали сюда, надпись в честь городу, который первый отстал от Лиги и пристал к Генриху IV:

Henricum prima agnovi, Regemque recepi.

Et mihi nunc eadem quae fuit ilia fides.

Вероятно, первая надпись была только из трех первых слов:

Hen pr ag — последние прибавлены после.

После обеда, перед театром, бродил я по городу и вышел на булевар, который сделан из старого крепостного валу, и встретил много гуляющих, особливо женщин. В 7 часов начался театр. Труппа не здешняя, а приезжая, и, кроме старого Савояра, все актеры не годились бы и на нашем провинциальном театре. Публика шумная и простонародная. Мальчики шумят, дети плачут, взрослые зрители перекликаются с одного конца театра на другой. После второго акта 1-й пиесы я пришел теперь домой — отдохнуть и не знаю, возвращусь к двум другим пиесам? Публика для меня любопытнее пиесы и актеров. Мы за три почты от Парижа, и завтра я там обедаю.

Не знаю, отчего жизнь, из одних наслаждений и удовольствий, хотя и весьма суетных, составленная, пугает меня. Я не привык жить для себя самого, хотя и прежде мало жил для других. Какой-то голос говорит мне: не здесь твое отечество, не здесь твои привычки, твои ближние. Я слыл любителем шумного света и долго сам думал в нем находить рассеяние, но какой свет более Парижа шумен, а меня ничего не влечет туда, хотя и сам чувствую, что он будет для меня не без прелести! но главной прелести жизни — дружбы — для меня там не будет, и где я найду дружбу и семейство Карамзина!

10 октября. Первый выход сегодня был опять в церковь, где я списал, надпись с памятника Боссюету:

JACOBO BENIGNE BOSSUET

Meldensium praesuli
Hoc monumentum
Dedicovit. Meldensis civltas
At que propitio Rege
Et famulantibus vicinarurn urbium
Majestatibus et populis
Posuit.
Grata et mirens.
Anno R. I. 1820.

По двум сторонам гербы, кажется, города и Боссюета.

Оттуда в книжную лавку, где купил историю Мо, и на рынок, о котором говорится во всех описаниях, но мы нашли только одну деревянную галерею под кровлею на небольшой площади. Хотелось видеть дом Боссюета, но в нем живет сам епископ.

Здешний архитектор, один из тех, коим поручено рассмотреть собор и означить починки его, уверяет, что простенки с колоннами, где стоит памятник Б<оссюету>, хотят закласть и что тогда памятник перенесется. Он, конечно, стоит не у места. Боссюету должно греметь и из мрамора на средние церкви, в открытом месте, где бы все могли видеть и слышать красноречивого оратора и законодателя галликанской церкви, а тут он как бы скрывается от потомства и стыдится, что не перед кем ему проповедовать…

После Clay последняя станция от Парижа — Бонди. Мы переезжали канал de l’Ourcq, который должен снабжать Париж водою, тщательно отделанный, но не знаю, еще конченный или нет.

Бонди — местечко весьма оживленное своим соседством с Парижем. Здесь замок с парком и близ города лес Бонди, во время революции много вырубленный и некогда славный разбойниками, но ныне бесстрашный для путешественников.

Но не доезжая еще Бонди, любовались мы влево идущею с дороги прекрасною тополевою аллеею к замку Kainey и проехали деревню Livig, где прежде была некогда крепость, принадлежавшая шампанским графам.

Недалеко отсюда m-me Sevigne писала свои классические по стилю письма к Полине своей.

Едва выехали мы из Бонди, как атмосфера парижских окрестностей удушила нас. Вонь нестерпимая с полей, и, казалось, самые деревья и все нас окружавшее исторгает одно зловоние.

Мы проехали Pantin, где русские 30 марта 1814 года запечатлели кровию вход в Париж. Сражения были между Pantin и воротами Парижа. В правой стороне увидели мы город Монмартр (с его мельницами). Театр мученического торжества патрона Франции и св. Дионисия и другого торжества святого мщения нашего времени.

И наконец Париж. В 10 минут второго ночи были мы у его заставы и въехали в faubourg St. Martin, который распространяется и отстраивается.

Не знаю, что я чувствовал, въезжая в Париж, но не равнодушно увидел я этот город, где должен приготовить себя к порядку в жизни и устроить его и согласить наслаждения ума и чувства с требованиями души и сердца и с тем, что я предположил себе к пользе службы и моего назначения. Нашли квартиру за 160 fr. в месяц в Rue Traversiere, hotel d’Autriche.

Я побежал за письмами к Шредеру и нашел их от Св<ечиной> и Бул<гакова>. Выспросил у него наставления и записал адресы, он тут же хотел представить меня послу, выждав папского нунция, но я отклонил это предложение до другого дня. У 2 банкиров ничего не нашел. У Roug еще не был.

В 5-м часу, исходив несколько улиц, пришел в Palais Royal, к Rivet, обедать, где нашел уже и брата. — Я сначала стыдился спрашивать, куда пройти в P Royal, но вежливость французов не давала мне чувствовать стыдливости или по крайней мере необыкновенности моих вопросов.

После обеда я с удовольствием бродил по Пале-Роялю, уже освещенному и освещаемому яркими лампами лавок… В 10 часов я возвратился домой. Лавки были еще освещены, и я не чувствовал усталости, проходив по мостовой целый день. — Жизнь парижская началась!..

11 октября… Мерьян пригласил нас объехать с ним часть города и окружностей. Мы выехали в Champs-Elysees, и в первый раз увидел я Париж с того места, на котором Нап<олеон> затевал палаты для короля римского, а ныне строят памятник Трокадера. Мы остановились над Марсовым полем, — и все, что это название напоминает в новейшей истории, все сильно подействовало на мое воображение, и я терялся в воспоминаниях и в созерцании обширного поля, в виду всего города, который видел отсюда в блеске своем.

Мы проехали по булевару смотреть Europa Rama — и с Марсова поля перенеслись к Кремлю, в зимней его одежде, довольно верно изображенному в панораме. Французы и француженки друг другу объявляли виды Москвы и Кремля и не всегда с историческою точностию. Хозяин Europa Ram’bi также толковал значение Кремля и его истории. — Там же видел Реймскую церковь во время коронации Карла X, башню св. Стефана в минуту процессии la Fete-Dieu, Вильгельмсгазе кассельскую. Гамбург и несколько других видов.

Отобедав в Palais Royal и заплатив 3 fr сверх цены за билеты аи Theatre Francais, я увидел Тальму в Августе Корнельева ‘Цинны’. Во все время я был в восхищении от игры его. Лицо и жесты его и игра его физиономии (мимика) меня еще более обворожили, нежели слова его. Он играл Августа, Лафон — Цинну, Эмилию — m-me Paradol. Какая гармония в их искусстве, даже Firmin в Максиме мне очень понравился, но Тальма, Тальма! Я еще не знал тебя, не знал до какого совершенства довел ты мимику!-Ты оживил мою душу, ты вселил в нее римское чувство, ты заставил меня постигнуть величие Корнеля.

‘Les plaideurs’, в которой я увидел нашего старого Гранвиля, также хорошо играна.

О Тальма! Я видел тебя!

12 октября/30 сентября. Был в канцелярии посла и получил письмо от Кар<амзина>. Перед обедом таскался по лучшим магазейнам Пале-Рояля и Rue Vivienne и заходил на минуту взглянуть на игроков в cafe, где они целый день, с утра, собираются. Ввечеру был в театре de Madame и видел четыре пиесы: ‘Le sourd ou l’auberge pleine’, где Le Grand играл роль Danieres и смешил каламбурами и глупостями публику. ‘Le secretaire et le cuisinier’, где Perlet мастерски представлял mr. Soufflet. ‘La quarantaine», где все очень хорошо играли, но не было ни одного отличного, ибо Перле не играл, и наконец ‘L’artiste, avec une scene nouvelle’, где опять Перле принимал разные роли и кончил англичанином, приехавшим в Париж закупать картины. Кто видел одного из них, худо говорящего по-франц<узски>, тот не мог удержаться от смеха. Самая верная карикатура англичанина в Париже…

1 октября/13 октября. Наконец видел и m-lle Mars в ‘Тартюфе’ и в ‘Valerie’. Играет с большим искусством, но с искусством заметным и, следовательно, с некоторой афектацией. Публика восхищалась ею в роли Valerie, осыпала ее рукоплесканиями и стуком ног и палок, и я был растроган ею, но думал о Тальме, который, кажется, живет римлянином и Августом в ‘Цинне’.

14/2 октября. Обедали близ булевара а 2 francs par tete и с вином (бутылка на двух). Суп и три блюда на выбор и десерт, du pain a discretion. Я буду часто ходить в сию ресторацию для встреч с разными лицами и состояниями. Более четырех или пяти блюд мне и не нужно, а в сем случае экономия согласна и с моим аппетитом. Перед обедом долго бродил я по городу и в книжных лавках купил ‘Панораму Парижа’ Дюлора, автора ‘Истории Парижа’, пространной и многотомной. Из кратких описаний Парижа его ‘Панорама’, кажется, лучшее. Он соединяет исторические указания с местными и с картинками, порядочно выгравированными.

Послал письма к Кар<амзину>, к Жихар<еву>, к Дружин<ин>у в письме к Булгакову. На его же имя надписал и цветы и материи. — Ввечеру был у графини Камон и познакомился со всем семейством. Просидев у них с час, возвратился домой пить чай.

15/3 октября. Еще писал к Булг<акову>, к Кар<амзину>и к гр. Толстой. .. Вчерашний вечер у m-me Caumont будет для меня памятен, ибо в первый раз был я в приемной, хотя и в дружеском кругу, в аристократическом обществе, хотя и два русские, а после и три были в том числе. Приятно было для меня видеть и возобновить в памяти моей превосходство умной и любезной Свечиной над ее подругами. И здесь она не теряет права своего на первенство в первом обществе. И здесь блестит умом, глубокомыслием, с любезностию и со вкусом соединяемым. Говорил о театре и особенно о m-lle Mars. Я осмелился заметить, что при всем таланте ее она показалась мне несколько affectee. Св<ечина> начала объяснять почему-то, что мне кажется афектациею — не есть афектация, что в Париже — это есть натуральность. — Потом перешла к Beaumarchais, и все удивлялись уму его. Она напомнила un mot de lui. Говорили dune femme galante и, приписывая ей нового любовника, сказали: ‘Un tel a suecede a un tel’. — ‘Oui, rep Beaum comme Louis XVI a succede a Dagobert’.

Тальма должен познакомить меня с лучшими франц<узскими> трагиками: сегодня видел я его в Гофолии, а с ним опять Лафона. Тальма играл роль Иоанна, Лафон — Абнера. Никогда не восхищался я так стихами Расина, как сегодня. С каким вдохновением произнес он пророчество и воспламенял священников спасти Иоан<на> и умереть за него и с какою нежностию отца и важностию первосвященника давал он ему последний совет на царство. — И m-me Paradol в Гофолии достойна быть на одной сцене с Тальмой. — Сегодня понравилась мне m-lle Mars в ‘Le Legs’ более, нежели в ‘Valerie’. Она играла натурально — и Armand в роли маркиза отвечал искусству игры ее.

В первый раз гулял я в саду сегодня, с Свист<уновой>.

Поутру, руководимые par le nouveau Guide ou Conducteur parisien и прочитав в нем статью ‘Musee Royal des monumens francais’, отправились мы смотреть сей музеум в означенный в книжке час, но, к удивлению нашему, вместо корол<евско>го музеума древних памятников нашли там выставку картин и рисунков сего года, и нам объявили, что уже за восемь лет пред сим, как развезены памятники по тем церквам и зданиям’ из коих во время революции они были исторгнуты.

Путеводитель уверяет читателей своих, что Lenoir расставил памятники по векам и что история благодаря сему хронологическому распорядку обязана ему столько же, сколько и художества, что в самом музеуме можно достать собрание гравированных рисунков с сих памятников, что собрание сие начинается с египетских, греческих и римских монументов, проходит цельтические и наконец веков средних, исчисляет, какие именно в зале каждого века находятся памятники — и все это было за 8 лет или в воображении автора, но мы не нашли ничего, кроме старинного здания, полуразрушенного, с наружной стороны коего находятся некоторые памятники, в честь французским артистам.

Оттуда пошли смотреть La Monnay, но без билета от коменданта туда никого не пускают, оттуда в библиотеку Мазарини, но в ней делали внутренние перестройки — и мы должны были на сей раз прекратить наше преследование достопримечательностей Парижа.

16/4 октября 1825. Париж. Воскресенье.

В 8-м часу утра зашел я в приход нашей части города: Saint-Roch, rue Saint-Honore, церковь сия принадлежала прежде к предместию St.-Honore. Основания оной положены в половине 17-го столетия. Король и мать его, Anne d’Autriche торжественно закладывали церковь 28 марта 1653. Le portail — довольно величествен, ибо возвышается над ступенями наружного входа, с фронтоном коринфского ордена, но внутренность храма не поражает взора и не вселяет того благоговения, с коим должно входить в здания сего рода. Некоторые украшения, как например улетающий ангел, на толстых, массивных облаках, не отвечает идее, которую он должен выражать, не отвечает характеру посланника, возвещавшего Марии благодать. Самое густое облако не удержало бы тяжелых крыльев ангела. Вообще облака и все воздушные подобные явления всегда, как у нас, так и в здешних храмах, производят на меня неприятные впечатления в скульптуре. Резец едва ли может выразить легкость, прозрачность сих минутных, полупрозрачных метеоров, подвластных и покорных токмо одной кисти живописца. — Посмотрите на облака в церквах наших и на небесных жителей, кот<орые> спускаются в оных к нам земнородным: и те и другие не имеют легкого, эфирного характера, который должен отмечать их. Облака, как лепешки, одна на другой дружно лежащие. Ангелы и херувимчики — как дородные мальчики, напоминающие более амуров и бахусов, нежели тех, коих легионы с трепетом предстоят вездесущему. Скульптура должна оставаться в границах, резцом ей определенных, и не переходить в область живописи, более обширную.

Две статуи видны по сторонам (aux extremites du crucifix) св. Августина и St. Francois de Salles. В сей же церкви — прах Мопертуи и Корнеля! Герцог Орлеанский, по настоянию архитектора Леграна, вырезал sculpte портрет Корнеля на одной из чаш, где хранится св<ятая> вода (benitier) с левой стороны, при входе в церковь, с сею надписью: ‘Pierre Corneille, ne a Rouen le 6 Juin 1606, mort a Paris, rue d’Argenteuil, le 6 Octobre 1684, est inhume dans cette eglise’. Мавзолей Мопертуи. Медальон маршала d’Asfeld, живописца Миньяра (Mignard) и проч.

Я был у посла и опоздал в нашу церковь, потом бродил по бульвару: везде встречал толпы гуляющих. Отобедал а 2 fr. par tete. Был у М. А. Нарыш<киной> и прочел статью в ‘Debars’ о щегольстве попадей наших. Лучше бы подумать о их дневном пропитании и о средствах доставить детям их безбедное содержание. Там же узнал и о злодействе, совершенном над наложницей. {24} Все сии вести, справедливые или ложные, возмущают душу патриота. Я спешил к С<офье> П<етровне> и там в разговорах о вечных истинах религии — успокоил себя…

18/6 октября. Отправил с А. П. Новосил<ьцевым> письмо к Воей<кову>, гр. Тол<стой> и Кар<амзину> с лентами. Вчера обедал у посла с Галем и с некоторыми русскими. С первым говорил о его лекциях. Он опасается, чтобы министерство не запретило ему в эту зиму преподавать его лекции, почитая систему его безбожною. О Блуменбахе говорил с уважением, и один помогал другому в наблюдениях над черепами. Выходит 6-я и последняя часть сочинений Галя, из коих у меня только 5-я. {25} В этот раз я еще довольнее послом, и есть ли б неотступный Н<овосельцев> не помешал нам, то разговор был бы для меня еще интереснее. Посол обещал познакомить меня с Гумбольдтом, Cuvier и с другими. Последний, как слышу, подделывается под образ мыслей мин<истр>а и уже согласует систему свою с библейскою. Оттуда прошел к Мерьяну.

Сегодня на Place Grenclu видел почти всю гвардию и короля с свитой его, толкался в народе и между солдатами и слушал их характеристические разговоры. Король приехал в 1-м часу в исходе. В 11 войско было уже собрано. Свита его немногочисленнее свиты нашего государя, но перед ним идут конюшие и другие, коих товарищи мои назвать не умели. C’est un roi a cheval. — Разговаривал с швейцарским солдатом по-немецки. Числа швейц<арски>х полков здесь и в других местах Франции. 3 т<ысячи> в каждом полку. Немецк<ие> швейцары называют швейцаров других кантонов: Welsche. Жандармы. Принц прусский ехал возле короля.

19/7 октября. Писал к Булг<акову> и послал к нему 2 экз. certificate de vie за Ник<олая> и за себя, для Молово, вследствие полученного от Сережи письма с копиею письма Молово. Узнав о приезде гр. Раз<умовской>, пошел к ней и к<нягине> Волкон<ской>, не застал их, но это путешествие привело меня к Palais Luxembourg, потом к Pont-Neuf и к Лувру. — Все это видел я в первый раз, так, как и церковь Saint-Suplice, и мимоходом. Не знаю даже, удастся ли сохранить первое впечатление, ибо оно несильно и может легко изгладиться привычкою видеть часто одно и то же. Впрочем, я видел одну наружность и смотрел с большим любопытством с моста — нового на мелкий рукав Сены и на черные, нечистые, закоптелые берега ее. — Я терялся в созерцании обширного и древнего Парижа с сей точки и жалел, что в эту минуту достопримечательности сей части города, прошедшие и настоящие, мне не пришли на память.

Меня приглашали к слушанию проповеди в церкви <пропуск>, где Давыдова и <пропуск> под эгидою дофины собирают милостыню. Жалею, что не мог видеть этого обыкновения, о котором слыхал так часто. Конечно, оно более принадлежит моде, нежели милосердию христианскому, но первый источник его и цель достойные уважения, но часто напоминает оно о нищете — богатым и о подаянии — беспечным счастливцам, а поэтому пусть лучше мода собирает деньги для бедных, нежели расточает их на драгоценные безделки.

Писал с Шредером к кн. С. Г. Волконской.

20/8 октября. Провел утро с гр. Разум <овской>: Conoin, Guizot, Royer-Collard, M. А. Нар<ышкиной> и проч. Ввечеру в театре. Тальма в ‘Регуле’ Арно-сына, — он мне еще более понравился в сей роли, нежели в двух первых. ‘A Carthage’, — произнес он с яростию римлянина, когда он думает о Карф<агене>.— Англичанин, сидевший подле меня, восхищался, но все смотрел в пиесу, а не на актеров, и казалось, по печатному, поверял Тальму, который в конце забыл ролю или вместо одного стиха начал другой.

Другая пьеса также очень хорошо играна, и всеми актерами почти равно хорошо ‘Le Roman’ par Delaville. {26} — Мне кажется, что комедии сего рода сближают (rattachent) старый театр французский с новым и делают смешение, которого необходимо требуют нравы, обычаи 19-го века и теперешняя публика, возникшая из смешения разных классов нации, из коих высший разделяется еще на два рода, к двум эпохам принадлежащие. — Гений комический, которого еще теперь нет во Франции, обозначит, сотворит сию новую французскую комедию, для коей материалы соберет он во всех классах, но более всего в народе. Le peuple, par suite de modifications politiques, le peuple est desormais partout: c’est done lui qu’il faut montrer. C’est que l’art perdra en noblesse, il le gagnera en verite. La nature qu’il reproduira sera moins belle: mais on peut choisir meme dans le peuple (‘L’observateur au 19me siecle’, par S. Prospere).

Революция все изменила. Прежде актеры искали и находили некоторые образцы для своих ролей в высшем классе публики: теперь их нет там. Им надобно знакомиться с знатными другого рода, с аристократами финансов, с Лафитами и Ротшильдами. Оттого нынешние актеры в пиесах Мольера и его современников играют, следуя преданию, de memoire, и угадывают тон и приемы тогдашних маркизов, теперь они в пиесе, каков ‘Le Roman’, где представлен обогатившийся банкир и, баловень богатства и роскоши, сын его должны подражать Ротшильду и знакомиться с его слабостями и пороками и с подлецами нового рода (например, piqueur d’assiettes), кои питают сии пороки и от них сами питаются. Иначе comment pourraient-ils rappeler la loi, le caractere, les moeurs et les simples attitudes d’une societe dont ils ne savent plus meme porter l’habit?

Старый repertoire для них не существует более. — Прежде влияние блестящего двора и старой аристократии были часто вдохновением авторов и актеров: ныне, повторяю, везде и почти во всем господствует более влияние народа, — смешение разных классов. Франция та же, — но французы изменились и в первой сохранились кое-где только памятники, полуразрушенные, прошедшего, но и самые сии остатки, сии развалины свидетельствуют противоположностию своею — с новою, возрожденною жизнию, что прошедшее прошло и что ‘novus ab integro nascitur ordo’, и на театре это заметнее, нежели в других национальных созданиях, ибо сцена есть вернейший отпечаток времени и все сокрушающего, равно как и все оживляющего духа его! —

Прежде, т. е. до революции, кто наиболее посещал театр? — Люди высшего класса. Теперь? — Все. И авторы искали образцов для своих созданий в области одного высшего класса: там находили они le pere noble, les valets et les tuteurs. Модели сии разбиты революциею. Они только уже в истории драматического искусства, а не в мире существенности. Теперь толпа предпочитает маленькие театры, где находит верные изображения самой себя.

Сказывают, что автор ‘Романа’ в банкире хотел представить Ротшильда, другие полагают, что он намекал на Лафита. У первого нет взрослого сына-повесы, который в лице Charles изображен добрым, но ветреным мотом-повесою, любящим отца своего, но готовым принести ему в жертву привязанность свою к m-lle de Rosbelle, но в обхождении своем с ним не наблюдающим того наружного уважения, которое я прежде оказывал родителям. Когда степенный приятель его напоминает ему о почтительном обращении с отцом, он отвечает ему:

Mon pere veut qu’on l’aime, et non qu’on le respecte.

Les enfants respectaient du tems de ses aieux

Et devant leur parents n’osaient lever les yeux.

Nous avons reforme le prejuge maussade,

De son fils maintenant un рёге est camarade.

Tous sont libres, amis, et quelquefois rivaux,

Leurs devoirs sont legers, et leurs droits sont egaux.

…Et comme on le craint moins, on aime mieux son pere.

В этих словах выражены характер сына и образ обращения его с отцом, допускающим сие обращение, хотя иногда и не без досады на себя за сию систему воспитания, которая сделала его в конце пиесы соперником сына в любви к прекрасной вдове, живущей в доме его. — Отец, тщеславный банкир, гордящийся нажитым скоро богатством, в тайне питает любовь к почестям и ненависть к тем, кто получил на них право рождением. — Образ мыслей своих, на оскорбленном честолюбии основанных, выражает он так:

Je dis plus, avec vous franchement je m’explique,

Notre gouvernement eat fort mal entendu,

Les gens riches n’ont pas le rang qui leur est du!

Car enfin de 1 etat nous sommes les arbitres.

Ce n’est pas que je tienne aux dignites, aux titres,

Mais a tous ces honneurs, frivoles, j’en conviens,

Qui peut avoir des droits mieux fondes que les miens?

J’ai, moi, touchant a peine au midi de ma vie,

Acquis des millions, il faut plus de genie,

Certes, pour obtenir un pareil resultat

Que pour etre ministre et gouverner l’Etat.

И угодник Преваль отвечает ему: Cent fois plus! Коего характер изображен им самим… Oh! Jen conviens moi-meme,

Je suis approbateur par gout et par systeme.

Je suis garcon, je n’ai ni neveux, ni parens

Et rnon revenu net monte a dix mille francs,

Ayant peu de desirs, et tant d’indrpendance,

Je n’ai point a rougir de ma condescendance.

Oui, japprouve toujours: e’est peut-etre un defaut:

Mais il me rend heureux, et e’est ce qu’il me faut.

Героиня пьесы — женщина-автор, но любовник ее не любит женщин-писателей и, не зная, что m-lle Rosbelle в тайне пишет и поддерживает себя вырученными за сочинения деньгами, ей самой объясняет мнение свое о писательницах:

Je ne saurais souf frir les auteurs en jupons…

Si l’homme doit pretendre a la celebrite,

L eloge d une femme est son obscurite,

Ou bien de ses talens si le merite brille.

Que ce soil en secret, au sein de sa famille,

Les femmes de la gloire, evitant les sentiers,

Doivent cueillir des fleurs, et non pas des lauriers.

Она с сердцем отвечает ему: ‘Le talent n’exclut pas les vertus domestiques’ — и спасает его тетку, qui a joue la baisse и проиграла 10 тысяч франков, вырученной за роман суммою.

Адвокат и его благородство — в лице Henri. Развязка — свадьбою Росбеллы с адвокатом, который примиряется с женщинами-писательницами, и сочинительница романа заключает пиесу:

Mon roman est fini, je n’ecrirai qu’a vous.

21/9 октября. Читал St.-Prosper ‘L’observateur au 19-me siecle’, статью ‘Coup d’oeil sur la capitale’.

Обедал и просидел до 12 часов у гр. Раз<умовской> с братом, и с зятем Guizot, и с детьми последнего, и с каким-то либералом Bourgeois. Говорили о Лафайете, Benj. Constant, Royer-Collard и о — и<мператоре>. Их вежливость и мое молчание прекратили разговор о последнем, но мысль угадать нетрудно было. — И<мператор> хочет остановить движение к лучшему порядку вещей в Европе и действует на фран<цузский> кабинет и на всю европейскую политику.

22/10 октября. Ровно год, как я простился с матушкою в Москве — навеки.

23/11 октября. Слушал обедню в русской церкви и познакомился с священником. В Тюльери опоздал: в 2 часа пошел на лекцию Робертсона, который объяснял пользу мнемоники, или науки о памяти, и примерами удивительной силы и развития памяти в учениках своих доказывал легкость и превосходство своей методы. Сам он также представлял себя в пример: в короткое время выучили ученики его на английском и французском языках по нескольку сот стихов из Попе, из Буало и других и не только могли прочесть их наизусть, но на вопрос посетителей, назначавших номер стиха, читали каждый стих и не только один после другого, но и в обратном порядке. Напр<имер>, из 300 или 600 выученных наизусть стихов посетители предлагали прочесть 321-й, и, подумав несколько секунд, ученик или ученица прочитывала оный и от него до 300-го обратно. Таким же образом одна из учениц на вопрос по хронологической таблице, происшествия нескольких столетий в себе заключающей, отвечала, определяла, в котором году до или после Р. X. случилось происшествие, о котором ее спрашивали. В доказательство, что метода сия не требует продолжительного времени, Робертсон роздал 60 и более карточек, на коих каждый из посетителей написал имя или название растения или целую фразу, между коими были самые длинные и даже для выговора затруднительные слова: греческие, кроатские, немецкие, итальянские и из разных наук, напр<имер> из анатомии, из ботаники и проч. — Робертсон произносил каждое слово или фразу внятно, несколько секунд давал для запамятования и спрашивал о последующем номере. Когда все 60 слов и фраз были сказаны и на карточках записаны, он начал повторять одно за другим по порядку, и ученики его так же и редко ошибались, несмотря на трудность иностранных слов для французского произношения. Изобретатель сей методы, сидевший подле нас, француз <пропуск> объяснял нам оную и намерен впоследствии предложить оную в особенных уроках.

Прямо от Робертсона пошли мы в Пале-Рояль в ресторацию Hurbain обедать за 2 fr. par tete и с вином и с десертом и тут нашли пример, не менее удивительный, памяти в мальчиках, кои нам за столом служили. Более 200 человек обедали в сей ресторации. Не было ни одного праздного места. В нашей компании было 40 обедавших и двое служили. Каждый из нас заказывал особое блюдо, мальчик ничего не записывал, но помнил и приносил каждому свое. Из пяти блюд и одного десерта каждый хотел разное: имена блюд составили бы целую энциклопедию поваренного искусства — и мальчик ни в одном не ошибался. Я не упоминаю о проворстве и скорости, с какою каждый приносил требуемое, ибо это не относится к памяти, но память названий и лиц, коим блюда разносились, едва ли уступает Робертсоновой, и, вероятно, ни один из gargons не учился мнемонике, но нужда есть лучший наставник, и методы и усовершенствование оных суть следствия утонченной промышленности, т. е. потребности сохранения жизни.

В первый раз был в Varietes — и видел 4 пиесы: 1) ‘Les entrepreneurs’, 2) ‘Le Commissaire du bal’, 3) ‘Les Cochers’ и 4) ‘Le beneficiaire’. В первой играл Брюнет, в последней Potier и я их тоже видел в первый раз.

Театр des Varietes разнообразен, как капризы и вкус парижской публики, которой он есть верный, почти ежедневный отпечаток. В каждой из сих пиес представлена какая-либо особенность, на ту минуту Париж занимающая, или обыкновение, или мода, или новое постановление правительства.

В ‘Les Entrepreneurs’ смеются над господствующею склонностию к предприятиям всякого рода: торговли, промышленности, поставки и проч., и Брюнет играл старого жителя предместия, который во что бы то ни стало хочет войти в подряд и обогатиться вдруг каким-либо предприятием, соседом его ему, одно после другого предлагаемым. Каждое несбыточно и неправдоподобно, но Jobin всему верит и готов рисковать всею фортуною.

В другой пиесе ‘Le commissaire du bal ou les deux modes’ представлены провинциалы, коим, за отсутствием sous-prefect’a, дает комиссар бал, и в нем смешные стороны разночинцев-провинциалов и интриги их для получения приглашений на бал префекта для своих приятелей, любовников и даже для слуг своих, любимцев хозяек дома.

В ‘Кучерах’ изображены все виды здешних извозчиков, начиная от тех, кои возят так называемые кукушки, до самого щеголеватого кучера английского лорда. Каждый кучер fiacre, cabriolet, cocher bourgeois, т. е. принадлежащий знатной частной фамилии, и английский толстый кучер лорда одет и говорит по-своему, и в нравах, и в обычаях, и в приемах видны особенности, каждому из них принадлежащие. Они же изображают и некоторые привычки тех, коим служат, и парижские обыкновения, до сего класса людей, в некотором отношении, касающиеся. — При сем случае сидевший близ меня пол<ицейский> офицер объяснил мне все права и обязанности наемных экипажей в Париже и некоторые злоупотребления фиакров и кабриолетчиков, особливо когда их нанимают за город.

В четвертой пиесе ‘Le Beneficiaire’, где Потье по обыкновению много импровизировал, представлен, бедный за старостию, отставной суфлер, которого играл Потье, уговаривающий известных актеров и танцовщиц играть в бенефис его. Тут изображены обычаи и характеры закулисных героев, интриги их, и опять английский лорд смешит публику желанием учиться декламации у славного актера и танцовать у кокетки-танцовщицы. Потье был оригинален и изобиловал в подробностях своей роли и в верности, с какого изображал характер представляемого им лица: но в этом он не блестит, ибо его сила в Niais, а тут он играет почти плута, который разными хитростями уговаривает актера, певца и танцовщиц участвовать в его бенефисе. — И здесь верный сколок с закулисного мира и особенности парижского.

Есть ли сии зеркала здешних и провинциальных нравов, отражая оные, не исправляют французов, то по крайней мере смешат их, а этого и довольно! по крайней мере для них, а еще более для проходящих, каковы здесь все иностранцы.

Театр был полон. Слышал и видел высылку из партера одного, который занял не свое место.

Театр в Париже, а особенно Varietes, есть точно курс французской этнографии. В нем отсвечиваются нравы, обычаи, слабости, пороки — словом вся домашняя нравственная и политическая жизнь французов: преимущественно же можно поверять минутные явления оной и действия правительства и чувство, с коим оные приемлются публикою — на сцене. Едва надели на фиакров и кабриолетчиков особенные единообразные платья, как уже смеются над сим постановлением в Varietes — от безделицы до важнейшего, все представлено во всех видах! — Смейтесь — но повинуйтесь et ga ira!

24/12 октября. В Лондоне вышла ‘Жизнь Шеридана’, изд. Муром. Все раскупают книгу и для автора и для предмета, им избранного.

Посол снабдил меня приказаниями префекта Сены Шаброля, виконта La Rochefoucauld и начальника монетного двора к разным начальствам, и сегодня в первый раз воспользовался я первым и отправился смотреть Hospice de la vieillesse, женское отделение, которое для женщин то же, что Bicetre для мужчин. Его называют также ‘La Salpetriere ou Hospital general’, потому что некогда здесь делали селитру. Гофшпиталь сей близ королевского саду Jardin des Plantes и недалеко от Сены. Пространство, на котором устроены разные заведения, к сей больнице и к богадельне принадлежащие, содержит более 55 000 квадратных сажен. Но здания не по одному плану и, следовательно, не регулярно выведены. При входе concierge поручил нас женщине, которая воспитана в сем заведении с малолетства и до тех пор не оставляла его, прожив здесь всю грозу революции и быв свидетельницей, что на дворе здешнем во время революции казнили приговоренных к смерти женщин, хотя, по уверению ее, больница, богадельня, дома сумасшедших и неизлечимых остались в сем заведении во все время неприкосновенными. Она повела нас сперва в церковь, довольно огромную и хорошо убранную. Мы нашли в ней несколько дряхлых женщин, молящихся…

Оттуда поспешили мы в королевский сад разогнать мрачные мысли. Jardin des Plantes et Cabinet d’histoire naturelle, коим Париж гордится с 17-го столетия, равно как и именами натуралистов, кои увековечили славу сего великолепного национального музеума.

Мы вошли в пространный сад, в глубине коего возвышается здание. Сад разделен на разные участки, в коих воспитываются растения всех климатов. Мы успели бросить беглый взгляд на многочисленные растения, мимо коих проходили к дому. Огромные залы оного уставлены редкими произведениями всех царств природы и бюстами тех, кои прославились испытанием оной: Линней, Добантон, Jussieu и при входе статуя Бюффона с надписью: ‘Majestati naturae par ingenium’. Нужно более времени и подробное описание кабинетов, чтобы оценить хоть несколько богатство редкостей, от слона до башкирской лошади, коей чучело здесь со времен войны с Россиею. — В другое время с описанием Делейза осмотрю этот сад. со всеми его достопримечательностями. Histoire et Descriptions du Musee par Deleuze. 2 части. 21 francs, с картинами (отдавали за 18 francs).

В амфитеатре, в саду построенном, читаются лекции о химии, анатомии, ботанике и проч.

В menagerie видели мы 4 медведей и множество зверей, словом, как говорит Dulaure, это ‘сокращение вселенной’, ибо здесь видите вы собрания минералогические, ископаемых, зверей, птиц, рыб, насекомых, полипов — и все в многочисленных видах. 13 профессоров преподают курсы. Недавно скончался Ласепед, который читал эрпетологию. Из числа 13 профессоров один, m. Vanopacddonck, учит иконографии, т. е. искусству рисовать и живописать произведения натуры. Кафедра сия установлена еще во время революции и послужила существенно к усовершенствованию славных изданий французских естествоиспытателей.

Все курсы преподаются безденежно, даже и для иностранцев.

Богатства природы, коими Франция завоеваниями в разных европейских государствах ущедрила свой национальный музеум, возвращены вследствие известной ноты Кастлера, по десять тысяч предметов, возвращенных другим государствам, не сделали музеум бедным.

Мы видели медведей за решетками и в земляных, камнями обделанных ложах, прогуливающихся и забавляющих любопытных покорностию своею и вниманием к куску хлеба. Неподалеку овцы и обезьяны проводят мирную жизнь подле хищной понтеры….. Здесь всегда Астрея царствует.

Отсюда, по берегу Сены, пришли мы на внешний двор: Entrepot et halle aux vins et eaux de vie, которая нынешним устройством своим обязана декрету 30 марта 1808 года (см. статьи о нем в Dulaure). Заведение сие беспрестанно расширяется и скоро поглотит и соседственную тюрьму, бывший hotel d Azincourt (казненного в революцию). Мы видели логреба и магазины винные. По окончании всех зданий la halle aux vins будет вмещать 165 тыс гектолитров вина. Каждый гектолитр содержит 134 бутылки, или 100 литров. Литр содержи! 4 <1>, в коем 4 больших стаканов вина. Halle aux vins пользуется вследствие упомянутого декрета свободою от пошлин (Les vins et eaux de vie conduits a entrepot conserveront la faculte d’etre reexported hors de la ville sans acquitter l’octroi).

Наконец, несмотря на дождь, пришли мы по берегу Сены и в Prison d’Essai, так названную по цели, с коей она учреждена. Это дом исправления, учрежденное для молодых развратных людей, от 10-летнего до 21-летнего возраста, коих родители по приговору президента <пропуск> отдают в сей дом, в надежде исправления. Директор сего заведения <пропуск>, молодой человек, с французскою вежливостию и охотно объяснил нам порядок и устройство тюрьмы и приема в оную, излагал правила (и дал экз. оных), коим они следуют и утвержденных префектом. Теперь в тюрьме 18 молодых людей: между коими есть граф и пажи королевские. В 1820 или 1821 году был и русский князь Додьянов. За каждого платят от 15 до 30 fr. в месяц, бедные содержатся на счет правительства. Все одеты в одинаковое тюремное платье, весьма скудное, и всем одна пища: только 2 раза в неделю мясо, в прочие дни зелень и хлеб с супом. Им дается работа и бедным, вырабатывающим, позволяется иногда покупать зелень, хлеб или плоды на приобретенные деньги. Главным правилом, строго наблюдаемым, за нарушение коего положено наказание, есть молчание. Они не могут говорить друг с другом, даже и в тот час, в который один раз в день сходятся в одну комнату. Некоторым же и никогда не позволяется выходить из камеры. И в церкви они должны молчать. Иные, по желанию родителей, совершенно отдельно стоят и в церкви и неизвестны своим товарищам-затворникам. Молчание есть лучшее средство к исправлению нравственности и к охранению их друг от друга, ибо иначе, так, как прежде и случалось, они сообщали порок каждого всем и всех каждому. Кажется, и в американских penitentiary также.

Директор уверял нас, что многие исправляются, но не все, и что большая часть из тех, кои, имея достаток, получили некоторое образование, бедные же более прочих ожесточены и редко улучшаются в нравственности, но все почти во время заточения ведут себя порядочно и весьма редки случаи, требующие особого наказания в тюрьме. Особенный карцер на дворе, темный и холодный, куда вместо постели кладется солома, пуст и редко обитаем. Мы видели двух или трех заточенных мальчиков и нашли у них книги, у одного благочестивые, у другого неприличные по возрасту его, по положению, в коем находится. Между ними бывают закоренелые злодеи, и один из таковых вчера только выпущен, по прошествий положенного для содержания в сей тюрьме срока.

По утрам первое занятие молитва в капелле, где им читается глава из христианского нравоучения (doctrine chretienne). Потом работа и в 9 часов суп, после коего час прогулки на дворе. Потом опять работа до 2 часов — и распределение зелени в пищу. От 4 до 5 — чтение евангелия или катехизиса. Опять работа до 8 часов летом и до сумерков — в другие времена года.

Ввечеру был в итальянском театре и восхищался музыкою ‘Танкреда’. Она напомнила мне эпоху в моей жизни, в которой я большого горя не имел: жизнь опять текла неприметно и я беспечно проживал молодость, последний год ее, спокойный за братьев, беспечный о себе. М-ше Borgondio певала для меня: ‘Non posso esperemere la mia felicite’, — и я восхищался ее полуденным голосом и милым выражением лица, но скоро настала эпоха в жизни, которая все дала на минуту и все унесла навеки. Ничто, ничто так не воскрешает прошедшего, как знакомые звуки!

Танкреда играла m-me Pasta, лучшая певица здешнего театра, Александру — Cinti, другие актеры и превосходный оркестр отвечали первым талантам оперы.

25/13 октября. Был в Сорбонне у аббата Николя и в первый раз видел здание, напоминающее века прошедшие и угасшее пламя, которое снова стараются возжечь в прениях бесконечных. Николь живет в самой Сорбонне, и хотя не в тесной связи с Фресиносом, но еще имеет влияние на методы учения в коллегиях и на составление классических книг — а это главное. И его преследуют иезуиты, хотя он мне на них и не жаловался. Кто бы подумал за несколько лет пред сим, когда аб<бат> Николь приходил ко мне хлопотать то за иезуитов, то за лицей Одесский, что я буду у него изгнанником других иезуитов — а он, почти враг настоящих сынов Лойоллы, будет принимать меня в Академии сорбоннской и почти в таких отношениях к Фресиносу, в каких я был некогда к к<нязю> Голицыну. {27} И он играет ролю, подобную бывшей моей. Я очень доволен его приемом: он обещал познакомить меня с Сорбонной и с методом и с преподающими лекции и ввести во все классы, говорил о недостатках Академии и о рвении учащихся. Теологический факультет почти не существует. Занимаются преобразованием оного. Хвалил Вильменя и его лекции и внимание многочисленных слушателей.

Получил письмо No 5 от Сережи и потом старое письмо из Луцерны…

Ввечеру был в театре и видел Тальму в ‘Клитемнестре’ Soumet. Он играл Ореста превосходно. Желал бы повторить некоторые стихи, особливо в ту минуту, когда объявляет себя Эгисту Орестом и убийцею его сына. Клит<емнестру> играла Paradol, Электру — Bourgoing. Другая пиеса ‘Le Grondeur’ de Brueys et Palapras в первый раз представлена в 1691 году. Тут отличаются Гранвиль и Лафит.

26/14 октября. Теперь город отстраивается в некоторых частях своих. Целый faubourg, в который мы въехали, пополнен новыми зданиями, и новые улицы получают новые названия, например Charles X. Все обратилось к сей отрасли дохода, т. е. к строению домов, особенно капиталисты. — И прежде в один год выведены были целые улицы, например Гейнрих IV, коему Париж обязан первыми регулярными площадями, завершением du Pont-Neuf менее, нежели в год, выстроил улицы: Dauphine, Christine et d’Anjois. Миллионы, которые гишпанский двор расточал в Париже для поддержания Лиги, обогатили здешних граждан. Иностранное золото и теперь оживляет Париж.

Кардинала Ришелье политика заманила в Париж маленьких провинциальных тиранов, кои прежде восставали в замках своих против королевской власти. Они домогались тесного помещения во дворце — и воздвигали великолепные палаты в городе…

По дороге зашли мы в церковь Saint-Gervais, eglise, situee entre les rues de Monceau, du Pourtour, de Long-Pont et des Barres, начало ее неизвестно, но портал в ней построен по плану славного архитектора Debrosses, воспет Вольтером в его ‘Храме вкуса’. Он жалеет, что церковь сия так окружена и в самом положении оной совершенно закрыта домами и храм сей как бы стыдится явиться из-за домов — во всем своем наружном великолепии. (NB. стихи Вольтера).

Своды удивляют зрителя высотою и отделкою своею: on voit les nervures des voutes se reunir en faisceaux, se courber, et former en descendant ce qu’on appelle une clef pendante, ou cul-de-lampe.

Древние, раскрашенные стекла, из 16-го столетия — придел богоматери примечателен архитектурою своею. — Портал церкви в греческом вкусе и отличается от других частей здания. Три ордена — дорический, ионический и коринфский — возвышаются один под другим, но все сии красоты скрываются для проходящих соседственными домами.

Hotel de ville, situe Place de Greve, коему основание положено в половине 16-го столетия, а довершено уже в 1605 году при Гейнрихе Великом, коего изображение па коне (en bas-relief) украшает фасад здания. Революция пощадила его. Это лучшее произведение de Biard. Все строение на площади Грев — довольно обширно, ибо по бокам главного здания павильоны. Здесь теперь и префектура департамента Сены. Двор внутри возвышенный, с аркадами, под одной из них статуя Лудвига XIV, в греческом костюме — и в парике своего времени, так что, по замечанию Дюлора, между раздутой от парика головой и корпусом статуи — анахронизм нескольких тысячелетий! —

Нам позволили войти и в залу, где город часто угощал победителей и побежденных. В ней statue equestre en petite proportion Тейнриха IV, портреты Людвигов XV и 18-го. — Тут и городская библиотека, в коей собираются разные ученые общества, а именно: la Societe Royale et Centrale d’Agriculture.

Площадь Грев напоминает казнь — хотя и законную!

Мы перешли мост через Сену — и к Palais de Justice, и, входя во двор, увидели прежде всего нагруженную преступниками фуру на рессорах. Между ними были и дети, как мне сказывал предстоявший: мы их не могли уже видеть. Фура была закрыта, и отверстия были только для воздуха. Она загремела, выезжая со двора, а мы, глазами проводив ее, пошли в караульню и немедленно были впущены во внутренность здания, древнейшего в Париже. Некогда оно было резиденциею королей французских первого поколения и 12 королей 3-го поколения. Здесь жил и св. Людвиг, и ему приписывают устроение des salles basses, situees au dessous de la grande salle du palais, dite des pas perdus. — Вид сего здания свидетельствует о его древности. Какая-то мрачность покрывает его снаружи. Сказывают, что во Франции не существует залы более обширной: длина 222 pieds, ширина 84. Ее называют salle des procureurs, grandsalle ou salle des pas perdus. Здесь сходятся все челобитчики и plaideurs. Над дверями надписи почти всех парижских присутственных мест.

Мы вошли в parloir для заточенных и видели тюрьму, из которой бежал Лафайет, другую, в которой два дня содержался Робеспьер. Эта часть du Palais de Justice называется Conciergerie, maison de detention du gouvernement (построена на старом месте королевского дворца, называвшемся Preau du palais?), древнейшая и самая страшная тюрьма во Франции. Темный коридор ведет к ней заключаемых. — Мы видели дверь и замок, которым запирали королеву и близ ее темной тюрьму и пр<инцессы> Елисаветы. Тюрьма королевы обращена в капеллу, и три картины изображают свидание ее с фамилиею, при Симоне, и причащение св. тайнам от Антония, который еще жив и теперь. — Тут вырезано письмо ее к детям, в котором она заклинает не мстить убийцам ее. Тут и памятник Лудвигу XVI. Религия — и действие ее: прощение врагам освятило сие жилище ужасов и преступников. С благоговением к памяти великодушных страдальцев и с состраданием к буйству фанатиков — вышел я из concieigerie.

27/15 октября. Несколько раз переходил Новый мост, но в первый еще раз рассматривал статую на коне Гейнриха IV — du seul roi dont la France ait garde la memoire. Она стоит на особой площадке и на мраморном пьедестале. (Elle est situee sur le terre-plein du Pont-Neuf, a lextremite de l’ilе de la Cite, et en face de la place Dauphine: elle remplace celle qui fut renversee en 1792)— Я думал, что прежняя статуя сохранилась и во время революции и что варвары почтили память единственного любимца народного, но я ошибался. 92-й год и ее разрушил. — Новая, ныне существующая статуя вылита par Piggiani в 1817 году, по модели Lemot. Король, в присутствии всей фамилии, положил первый камень, и в сем камне скрыты медали, на одной стороне коих надпись: ‘Ludovicus XV1II, Lapidem posuit, Die XXVIII, M. oct., ann MDCCCXVIII. Regni XXIII’, и на обороте: ‘Henrico Magno. Et pour exergue: Pietas civium restituet’. Вышина статуи в 14 pieds, цена оной 337 860 франков. Конь утвержден только двумя ногами на пьедестал, так что вся статуя покоится только на двух точках. — Публике открыта она торжественно 25 августа, в день св. Лудвига, в присутствии короля и его фамилии. — На пьедестале следующие надписи <пропуск>.

Гейнрих IV был первый из королей французских, коему воздвигнута была статуя. Презрение к памяти Гейнриха IV даже и в бурю революции оскорбительно для народа, для человечества. И, не будучи французом, я бы желал, чтобы они в честь королю, который желал, чтобы у каждого хозяйства каждый день была курица в супе, сделали известие и сохранили памятник народной благодарности. Для чего в их политическом или нравственном катехизисе не сохранилась черта его любви к народу французскому — et ce cri du coeur, это движение сердца, с которым он заключил однажды разговор свой с герцогом Guise: ‘Vous ne me connaissez pas maintenant, vous autres, mais je mourrai un de ces jours, et quand vous m’aurez perdu, vous connaitrez tout ce que je valais, et la difference qu il у a de moi aux autres hommes’. Гейнрих произнес сии достопамятные слова за несколько часов перед кончиной своей.

Писал к Сереже No 4 (?).

Наконец-то видел я, хотя и в быстром обозрении, Королевскую библиотеку со всеми принадлежащими к ней отделениями, т. е. рукописи, эстампы, камеи, древности греческие и римские и проч. Клапрот познакомил нас с Ремюза и с другими библиотекарями. Поговорив о китайских трудах нашего Иоакинфа, я спешил взглянуть на собрание рукописей королей и писателей французских, в двух шкафах на показ выставленных. — ‘Телемак’, рукою Фенелона писанный, попался мне в глаза. Сказывают, что он не сделал во всей рукописи ни одной поправки, а печатал с первоначального оригинала, но, к удивлению моему, я нашел одну поправку: впрочем, он только почернил одно слово, не заменив его другим, и продолжал писать… Близ него — Боссюет, Монтескье, Ре.ге La Chaise, Voltaire, коего писем целая связка, m-me Sevigne, Gresset, Racine, Corneille, m-me Maintenon, Scarron, над рукописью коего подписано: ‘Lettre de Scarron, qui contient les demeles avec Boileau et n’a jamais ete imprimee, elle est tres amusante’. Une signature de St. Vincent de Paul, D’Agnes Sorel, письма Лудвига XIV, Francois Ier — Трагедия Лафонтена ‘Ахилл’, его рукою писанная, une signature de Moliere, самая древняя латинская рукопись из 4-го или 5-го столетия золотыми буквами. География Птоломея из 15-го, с раскрашенными в то время картами. Une tablette enduite de cire, contenant des depenses faites par la cour en 1283.

Вот a peu pres достопримечательности, кои заметил я почти мимоходом, ибо, читая раскрытые страницы Фенелона и Боссюета и проч., я едва мог обратить внимание на содержание рукописей, наблюдая разные формы почерков, определяющих часто характер автора-человека.

Мы видели и китайские рукописи — и сотни тысяч на разных языках. Едва ли в Европе найдется собрание манускриптов богатее здешнего? — И сколько еще отсюда развезено по Европе, и например в Петербург благодаря проворству и пронырству Дубровского! {28}

Из собрания рукописей пошли мы смотреть эстампы, кои могут представить полную историю гравирования, от начала оного до наших времен. —

И здесь так, как в библиотеке и в собрании рукописей, всякий может требовать и смотреть что угодно и срисовывать на столах, для сего нарочно приготовленных.

Здесь художники учатся костюмам, монументам и украшениям, в коих имеют нужду для разнообразных целей своих.

Число эстампов, в шести тысячах портфелей содержащихся, простирается до 1 м<иллиона> 200 т<ысяч>. В них найдете вы все школы: итальянскую, германскую, нидерландскую, английскую и наконец французскую. Одних портретов до 60 т<ысяч>.

История Франции в эстампах, в 80 портфелях.

Топографическая коллекция в 42 портфелях. Каталог сего собрания поучителен во многих отношениях, для художников и для любителей.

Один из библиотекарей, писатель давно мне известный, <пропуск> позволил, несмотря на то что мы избрали день, в который древности не показывают, видеть их мумии, зодиак, греческие и римские древности и проч. В кабинете гемм удивлялись мы апотеозе Августа и другим редкостям, о коих замечу, когда рассмотрю их на досуге.

Посмотрев библиотеку, отправились мы в фиакре смотреть гобелины, Rue Mouffetard, faubourg St. Marceau, Manufacture des Gobelins, ou Manufacture Royale des tapisseries de la couronne. Название сие получили они от Jean Gobelin, в 1450, который перенес красоты живописи на обои, был основатель сей мануфактуры, некогда единственной в Европе и по живости красок и по совершенству des teintures. И здесь животворящий ум Кольберта оставил благотворные следы по себе. Он (в 1662) скупил дома и сад, ныне составляющие собственность сей фабрики, и поручил управление оных славному живописцу Лебрюну, который лучшие свои картины представил в великолепных тканях гобелина.

Нас повели прямо в рабочие комнаты (ткацкие), и смотритель раскрывал начатую работу каждого стола, чтобы показать нам производство работ и то, что уже сделано на каждом столе. Живость красок и прочность тканей удивительные! Все черты, все оттенки живописи выражены во всем их блеске и с удивительною верностию. Картины, с коих ткачи списывают свои ткани, вывешены у них за спиною. Художник имеет перед собою ткань свою (canevas), а за собою модель, на которую он иногда взглядывает для сравнения оттенков (la teinte des fils), с тою частию картины, которую он выражает на ткани своей. Подражание природе кистию повторяется еще раз шерстяною тканию.

К сожалению нашему, теперь в доме перестройки, ибо сюда же переносят и фабрику de la savonnerie, и мы не могли видеть других, полных тканей в галереях, но ex ungue leonem. Мы видели портрет герцогини Берри с детьми ее, разные мифологические и исторические предметы в картинах французской школы и ковры для церковных надобностей.

Для работников есть школа рисования, и в сем же самом заведении ежегодно делается курс химии, appliquee a la teinture. Dans ces tapis des gobelins, l’aiguille et la teinture surpassent la nature. 4 ateliers, в каждом несколько станов.

Des gobelins l’aiguille et la teinture

Dans ces tapis surpassent la Nature.

Voltaire.

У кн. Разумов<ской> познакомился с Cousin.

28/16 октября. Получил письмо от Сережи.

В первый раз еще нам отказали показать одно из здешних заведений, именно St.-Pelagie, где содержатся за долги — и за политические преступления. Мы представили дозволение префекта Сены, но Pelagie зависит от префекта полиции, и нас обратили к нему, а мы отложили осмотр сей до следующего дня и пошли по соседству в гофшпиталь, называемый Pitie, который также под надзором des filles de St.-Thomas и ныне вмещает до 500 больных, из коих много и раненых, требующих хирургических пособий, и одержимых оспою, свирепствующей теперь в Париже. По многочисленности больных — постели поставлены не только по стенам зал, но и в средине оных, и чистота опять напомнила нам, что больница сия в ведомстве женщин — и религии. Вообще заметить должно, что все здешние заведения лучше содержаны женщинами, нежели мужчинами. По наружности уже судить можно, кому поручено попечение о доме: опрятности в белье и в комнатах отличает владычество прекрасного пола. Я уверен, что и больные лучше желают быть на руках у них, нежели у нас. Они обрекли себя благотворению и неутомимы, как милосердие. Pitie может вмещать до 600 больных.

Отсюда, по соседству, прошли мы в институт слепых: Institution Royale des aveugles, где память изобретателя средств поправлять недостатки натуры, Найу, сохраняется в почтении. Мы нашли в salle d’exercices на одной стороне мраморную доску, на которой вырезано имя его, с означением года изобретения его методы учить слепых и осязанием и другими чувствами заменять им зрение, и года кончины в 1822 году. Он умер в Париже у брата своего, славного минералога. Я знавал его в России и был употреблен, кажется, Новосильцовым к вспомоществованию ему в первых его предприятиях к утверждению его заведения в пользу слепых. Помню и сохранил множество его записок, которые более делают честь его рвению, нежели грамотности. И на доске, сохраняющей память заслуг его, упомянуто о введении им и в России его методы обучения слепых. {29} Теперь место его заступает Lignier, Directeur general de l’Institution Royale des jeunes aveugles.

Казенных воспитанников 90, из коих 60 мальчиков и 30 девиц. Сверх того, пять или шесть пенсионеров, платящих известную сумму, кажется 800 фр<анков> в год, за свое содержание и обучение в сем институте. Я застал в зале слепых мальчиков, играющих в кубари и веселящихся в кругу своем, сколько вечный мрак совместен с веселостью. Многие из них до 20-го распущены по домам, ибо теперь ваканция, следовательно узы родства существуют и святы, и они хотят слышать родимые звуки, хотя и не могут читать в чертах родителей радость и горе сердечное.

Другая доска, в той же зале, поставлена в память 1816 года, когда сей институт был отделен от другого, называемого des 15-20 (во время министерства Воблана) et rendu a sa premiere destination et transfere dans ce local.

На третьей доске золотыми буквами вырезано имя одного из слепых воспитанников, Paingeon, который сделался профессором и теперь еще преподает лекции.

Учреждение сего заведения висит на стене и, в 1815 году начертанное,, подписано тем же Вобланом. Надзирательница заставила некоторых воспитанниц показать пред нами их искусство в исчислении, или в первых 4 правилах арифметики, знание в географии и в набирании литер и в составлении из оных, по нашим задачам, фраз. Мы сделали им и некоторые вопросы из географии и арифметики, и они отвечали удовлетворительно, Нам показали и труды их рукоделия, кои продаются в их пользу.

Надзиратель водил нас в их типографию и показывал собрание напечатанных у них для их употребления разных книг — нравственных и учебных. Целая библиотека напечатана для них, у них и ими.

Оттуда прошел я смотреть старинную церковь: Saint-Nicolas du Chardonef, rue St.-Victor. Она суккурсальная только, т. е. приписанная к приходской. Примечательна памятниками матери славного королевского живописца Lebrun и поэта Иоанна Баптиста Santeuil, умершего в Dejou в 1697 году и перенесенного сюда в 1818 году… и — проповедью одного фанатика, о которой St.-Foix рассказывает в своих анекдотах о Париже а 3-й части.

Идучи куда глаза глядели, набрел я на соборную церковь (Notre-Dame) Богородицы и в первый раз вблизи ее видел. Есть ли она не первая церковь, построенная в Париже, то, конечно, теперь древнейшая (ибо первая была во имя св. Стефана) и по многим отношениям примечательнейшая. Ее начали строить в 1160 году в царствование Louis le jeune, и строили в течение двух столетий. Впрочем, точно означить время ее начала нельзя. Думают, что сам папа Александр III в 1163 году положил первый камень в ее основание. Черная и от времени потемневшая фасада вселяет какое-то благоговение независимо от священного ужаса церковных старинных зданий. На одном из порталов вырезан зодиак, примечательный тем, что 11 знаков, с надлежащими принадлежностями оных, вырезаны tout autour de la voussure du portique, а 12-й, изображающий Деву, не вместе с другими, но в гораздо большей пропорции приставлен к колонне (pilier), разделяющей две двери сего портика, и изображает образ богоматери, которая, вместо Цереры, держит в руках спасителя.

На одной из башен повешен славный колокол, называемый bourdon, в который звонят только в чрезвычайных случаях. В 1686 году его торжественно окрестили и восприемниками были Лудвиг XIV и супруга его, и в святом крещении колокол назван Emmanuel-Louis-Therese.

Внутренность церкви огромная: un double rang de bas-cotes разделен 120 колоннами, поддерживающими своды en ogive. Около nef et choeur et au-dessus des bas-cotes еще целая галерея из 108 колонн, каждая из одного камня. Прежде 45 приделов окружали сию церковь и служили ей как бы оградою, rempart. Теперь только 32 придела.

Я видел в ‘Marie Stuart’ Тальму и Duchesnois. {30} Талант первого блестящ, даже и в роли весьма второклассной, и я не понимаю, как он решился играть в сей трагедии, где нет первенства для актера, даже и в роли ‘Лейчестера. Тут все внимание разделено между Елисаветою и Мариею. Дюшенуа — несравненная актриса, но я не смею повторить замечание о первых талантах здешнего театра между актрисами. И в ней есть какая-то аффектация, которой нет в Тальме, в нем все естественно, даже и те позиции, в которых он подражает древним статуям. С какою выразительностью произнес он слова: ‘My lord, vous ne repondez pas?’. — Публика в восхищении осыпала его рукоплесканиями.

Вторая пьеса — ‘Les etourdis’, играна хорошо, но первоклассных талантов в ней не было.

29/17 октября. Сегодня мы отдыхали от обязанности путешественника, которую Стерн называет inquisitive, но физически я не менее устал. Поутру был у гр. Модена, Rue de I’Universite, hotel des Ministres, потом у посла, с которым говорил долго о здешних тюрьмах и о преимуществе тюрем английских, но….. Получил от Боннара 10 660 фр<анков>. Купил шелковых чулок у Heloin и видел произведения его фабрики чулочной. Он поставляет чулки и для государя, бродил по булеварам, торговал книги, потом беседовал с Мерьяном и обедал в Пале-Рояле.

Вечер провел сперва у гр. Раз<умовской>, где видел m-me Tortonvall, о которой так часто слыхал от княгини Гаг<ариной> в СПб., с которою она уже…., а кончил вечер с гр. Раз<умовской> у Гизо в кругу его семейства и друзей, между коими нашел славного Biot. — Общество сие напомнило нам семейство Кар<амзиных>. И здесь ум и благородство души отличительные черты: Гизо был factotum не столько в Министерстве внутр<енних> дел, но в Министерствах, при Деказе, не имея никакого состояния, кроме жалованья, коего получал до 60 т<ысяч> фр<анков> к квартиру и почести, и все оставил и предпочел бедность перемене правил в управлении. {31} Примеры сии редки и в наше время. Теперь живет сочинениями умной жены и своими, сохраняет независимость правил при всей зависимости недостатка в средствах жизни. Предметы разговора менялись, но обращались почти всегда к России….. Я рад, что мог с жаром чувства и согласно с истиною говорить об императрицах…. Био сидел при нас недолго. Гизо живет в двух или трех комнатах, в маленькой комнате, где мы едва могли уместиться, кажется, и спальня их, а подле ее уютная столовая, или прихожая, как угодно. Но совесть его спокойна…

30/18 октября. Воскресенье. Был у русской обедни, видел многих соотечественников, между прочим, и бар. Строг<анова>, оттуда к княгине Гагар <иной> и к Ал<ександру> Льв<овичу> Нар<ышкину> и к Клапроту. Первую застал и сидел у ней.

Заходил на погребение офицера национальной гвардии в церковь St. Roch и слушал проповедника, который увещевал к благочестивой жизни и к составлению домашних обществ для чтения религиозных книг, упрекал католиков в равнодушии к религии и к церкви, и несколько раз повторил, что les enfants de l’erreur, les heretiques, гораздо прилежнее к чтению слова божия — детей правды и истинной церкви, что первые посвящают воскресные дни слову божию и чтению евангелия, между тем как сыны православия не думают о спасении души своей. Едва ли это не правда? — Церковь наполнена была слушателей и молящихся, и Les ignorantius привели детей не слушать проповедника, а литургию, начавшуюся после. На малолетних детях кресты отличия и у не умеющих читать четки’ по коим должны творить молитвы.

Писал к Булг<акову> с почтою, которая пойдет завтра. Посмотрел канц<елярию> пос<ла>.

Обедал у гр. Бобр<инской> с Бреем и его семейством, и казалось, что я переселился в П<етер>бург. Und manche liebe Schatten stiegen auf. За малым круглым столом, как некогда на Мойке у Б<обринской>, когда я ловил еще призрак счастия. Мир праху твоему, бедное сердце мое!..

Мне напомнили, что здесь княгиня Куракина, сумасшедшая, и спросили, видел ли я ее? В самом деле, давно бы я должен был о ней понаведаться, хотя видеть ее и трудно будет, ибо каждый, напоминающий ей о ее семействе и родине, приводит, как уверяют, ее в бешенство. Однако я отыщу ее.

31/19 октября. Мерьян сообщил мне сегодня свой рапорт м<инистру> ф<инансов> о некоторых книгах, вышедших в Париже, особливо о правилах для усиления промышленности во Франции и Англии. Между прочим, он хвалил Dupin и книгу его о применении наук к ремеслам, в которой он доказывает, что ремесла не могут теперь обойтись без наук и что совершенство оных зависит от соединения ремесл с науками. {32} Это правило принято и в политехнической здешней школе. Превосходство Англии в ремеслах и искусствах — есть последствие сей давно ими признанной истины… В самом деле, свет науки освещает и скромную храмину ремесленника, и ученый не чужд трудам его. Между ними существует какое-то взаимное обучение, которое совершенствует методы в науках и приемы в рукоделиях и в ремеслах, и способы улучшения материалов.

Гумбольдт зашел к нам сегодня и повел нас в Академию, усадил близ Cuvier и других должностных ученых и называл на ухо каждого известного или славного ученого, кои окружали нас. Почти все ученые — Лаплас, Дефонтен, и проч. проч. — были в собрании, по чинам — два академика и один почетный адъюнкт. Предметы чтения были на этот раз из анатомии рыб и о желтой лихорадке и язве. К Гумбольдту все подходили с большим уважением, и по окончании заседания он представил нас Cuvier, который пригласил нас по субботам к себе. У него собираются ученые и литераторы всех партий. Гумбольдт проводил нас до набережной и предложил познакомить и с Газе, что в библиотеке, и ввести в Академию так, чтобы мы могли брать из библиотеки оной книги.

Обедал у гр. Брея — и думал о прошедшем. Вечер кончил у Стурдза. Устал — и продолжать не в силах журнала, жалею, что интересное знакомство нынешнего дня не оживило сил моих для записи в книгу всего, что видел и слышал…

2 ноября/21 октября… В первый раз еще обошел я почти всю Тюльери и взглянул со вниманием на некоторые статуи. План тюльерийского сада первоначально был начертан Ленотром.

Группа, которая прежде всего остановила меня, одна из прекраснейших в сем саду — это Эней, уносящий, после разрушения Трои, отца своего Анхиза, который держит за руку внука своего Аскания. Lepautre был творец сей группы.

Другая группа, им же конченная в Париже, но начатая Теодоном в Риме, представляет смерть Лукреции — в 3 фигурах.

Нил, Тибр, Сена, Марна и проч. и другие изображения, коими Париж обязан пенсионерам короля, в Риме обучавшимся.

Мы вышли в поля Елисейские и оттуда, по берегу Сены — пришли в Сад инвалидов и в их великолепное убежище. Большими аллеями и эспланадой, деревьями усаженной, прошли мы во двор, где стража у ворот из инвалидов. Один из них указал мне, где найти путеводителя для осмотра всего заведения.

Hotel Royal des Invalides. — Строение сего огромного здания началось еще в 1670 году, церкви — в 1675. Liberal Bruant, архитектор, начертал план церкви и алтаря, a Jules Hardouin-Mansard продолжал их — и составил план du dome. Двор окружен 12 пушками. Фасада в 102 саженях длины, в 4 этажа и в 133 окна. В центре ворота, над коими в барельефе изображен Лудвиг XIV с следующею надписью <пропуск>.

На противоположной стороне входа — портал церкви. Вероятно, храм был созидаем по двум планам и первый был не столь обширен, как второй, по коему Лудвиг XIV воздвиг le dome. Le maitre-autel разделяет dome от церкви, и вид позлащенных колонн оного гораздо великолепнее и изящнее из dome. Когда смотришь из церкви, то даже не все колонны главного алтаря видны. Лудвиг XIV истощил искусства и великолепие на украшение du dome. Пол из мрамора. Живопись, скульптура — все напоминает пышность его правления. Шесть приделов в dome. Ни одна церковь в Париже столько нам не понравилась изящностию, освещением и украшениями своими, как Храм инвалидов.

В dome у одной стены памятник Тюренесу и на медном барельефе над его статуей изображено Тюркеймское сражение, с надписью: ‘Bataille de Turkheim, donnee en 1675’. Памятник сей был воздвигнут Тюренну Лудв<игом> XIV и находился в St. Denis, с прахом королей французских, рассеянным революционистами, но памятник сохранился и перенесен сюда. Тюреннова статуя в минуту смерти его — мешок с сыплющимися деньгами — напоминает его сокровища, коими кормил он войско. Инвалид прочел нам стихи, кои написаны в честь Лудвигу XIV и Тюренну, когда гроб его поставлен был в St. Denis.

На противоположной стороне сему памятнику — другой Вобану, в 1807 году воздвигнутый, в день и год (anniversaire) его смерти. Прежде 1417 знамен, отнятых у неприятеля, с верху купола прикрывали сей два монумента, но в 1814 году в ночь с 30 на 31 марта, перед первым вшествием союзных войск в Париж — знамена сии сожжены. За два года перед тем Бонапарте, будучи уже в России, позлащал купол Инвалидов! Позолота 1812 года осталась: знамена его с дымом исчезли и развеяны.

Вышед из церкви, видели мы славный regulateur, подаренный инвалидам Лудвигом XVI. Мы входили в спальни солдат. Каждая вмещает обыкновенно от 50 до 56 кроватей. Все чисто, воздух свежий и комнаты теплые. В библиотеке нашли мы несколько инвалидов, читающих книги и журналы и в них — свои подвиги. Она состоит из 20 тыс<яч> книг. Другие в особой комнате беседовали друг с другом. В библиотеке бюст Лудвига XVIII, венок из цветов на голове его, и под бюстом надпись: ‘Les vieux defenseurs de l’Etat en ont ici place le pere. Janvier. 1816’. Прежде в сей же комнате и на сем же месте был портрет Наполеона, переходящего Альпы!

Вид из библиотеки прелестный: возвышающийся над Парижем Montmartre с его мельницами, сооружаемый чрез Сену Мост инвалидов, вправо колонна Вандом — и необозримые массы домов парижских.

От 6 час<ов> утра до 9 вечера солдаты могут отлучаться по их произволу, офицеры могут приходить домой и позже, предваряя инвалидное начальство. Солдат получает суп, мясо, зелень и un peu de vin. Офицер — суп, говядину, entree, la viande, legumes и бутылку вина. Солдат теперь более 3 тыс<яч>, офицеров 250. В 1811 году солдат было 11 тыс<яч>. Более тысячи теперь в Авиньоне.

Вчера привели сюда одного инвалида 119 лет. В зале, где обедали солдаты, — победы Лудвига XIV. Мы с почтением смотрели на сидящих за обедом офицеров. Безруким помогали безногие. Губернатором теперь здесь Latour-Maubourg.

Дом окружен двором, в коем 300 садиков, обделываемых инвалидами. Издали видели мы статуи Луд<вига > XIV, les quatre nations enchainees: памятник побед его.

Во всех церквах, как и в здешней, вывешено завещание Лудвига XVI, как у нас акт св. Синода.

Портреты умерших маршалов ставятся в зале собрания.

Thomas d’Aquin. Церковь. Прежде монастырь якобинцев. Картины в ней: снятие со креста и St. Vincent de Paul, призирающий младенцев. Мимоходом были в сей церкви.

Обед у посла. В 6 часов приехали мы к представителю русского императора в Карикле. Один только приехал прежде нас, Дивов, но вместе с нами многие. Около семи часов сели за стол, великолепно освещенный и серебром отмеченный. Посол сидел между княгиней и графин<ей> Разумовскими. Перед ним к<нязь> Раз<умовский>, некогда пышный, важный, великолепный, prenant tous les coeurs apres soi, теперь un ci-devant jeune homme, в узком фраке, в узких панталонах, в тонких башмаках с ленточками, с молодой женою….. Присутствие князя Разумовского, коего я видел за 20 лет в Вене на сей степени, еще более напомнило мне где, у кого я….. Корсиканец дает обед русским и представляет им и Франции русского императора. Едва успел об этом подумать, как оглянулся на блестящий круг гостей, и — смирил движение, порыв национальной гордости. — Князь Р<азумовский>, промотав жизнь и имение, доставшееся ему известною службою Елисавете дяди его, живет на счет России, без всякой для нее пользы, и в 78 лет играет в Италии французскую комедию. Жена и свояченицы его иностранки. — Другая гр. Раз<умовская> оставила одного мужа и вышла за другого, определив первому от щедрот второго пенсию…..Гр. Шувалова, устроив имение на счет казны, тучнеет в сладострастии, княгиня Багратион, забыв мать и Россию, проживает последние прелести, княгиня Голицына-Суворова — с новым мужем и с старыми морщинами. Графиня Брюсе — без мужа, но с тем же. — Свистунова…..

Теперь кавалеры: гр. Моден, но он не русский. Кологривов! к<нязь> Гагарин! — к<нязь> Лобан<ов>-Рост<овский>, к<нязь> Щербатов, <1> Стурдза, но и он не русский, к<нязья> Голицыны!! Ланжерон! Тюфякин, Броглио.

Есть ли все сии русские могут, представлять Россию, то П<оццо> д<и> Б<орго> может представлять императора (не судите, да не судимы будете, подумал я и замарал написанное).

Едва отобедали, как уже двор наполнился каретами, а посол у камина читал вечернюю ‘Звезду’.

3 ноября/22 октября. Был два раза сегодня в Тюльери, во дворце и осматривал залу, в которой увижу завтра короля за обедом. Сколько искателей билетов, для впуска в столовую завтра, приходили к швейцару дюка Дюмона — и возвращались с пустыми руками.

Взглянув на развод и услышав пушку Инвалидов, я пустился вслед за другими в тюльерийский сад и оттуда в Елисейские поля, но узнав, что вино польется и увеселения начнутся позже, зашел к гр. Боб<ринской> и с княг<иней> Г<олицыной> отправился снова в Елисейские поля. Издали уже увидели на открытом пред площадью и народом театре — балет. Кажется, представляли ‘Jeanne d’Arc’ (нет: ‘Les principaux traits de la vie d’Henry IV’) и французы торжествовали над англичанами. Выстрелы на театре заглушались жужжанием народа, который озирался беспрестанно на выставленные посреди площади высокие мачтовые жерди, к коим привязаны были пять призов, из коих первый — золотые часы.

На другом театре, в конце площади, играли водевиль и comedies-proverbes. Актеры и актрисы и костюмы были по погоде и по публике.

В других местах театры с вольтижерами, с китайскими тенями, марионетками, восемь оркестров с музыкою инструментальной) и вокальною. В два часа начали подниматься на mats de cocagne — охотники, но я не заметил большого проворства и с сожалением смотрел на труд и на истощение, с коими полуобнаженные взбирались медленно на мачты. Кое-как проворные сорвали с венцов призы, и народ устремился к колбасам и хлебам, кои кидали из нескольких избушек, построенных вдоль по плацу Лудвига XV, и к вину, которое лилось из таких же избушек, в коих скрыты были бочки. С какою жадностию ловили они хлебы и колбасы, но более всего забавляли меня мальчишки, кои, подкрадываясь, взлезали по стене на верх домика и уносили оттуда хлебы. Вино доставали они, также становясь друг на друга, и теснились вокруг красного источника. У одного домика жандарм хотел учредить порядок между продиравшимися к вину и беспрестанно бил палашом и отгонял самых смелых удальцов. Этот жандарм был так похож на гр. А<ракчеева>, что я поражен был сим сходством и указал на него моим соотечественникам. Скоро подъехал к нему жандармский офицер и запретил ему учреждать без службы порядок там, где его быть не может. ‘Laissez les faire’, — закричал он ему — и рукоплескания благодарности загремели для офицера…

Около 4 часов стало во всех концах шумнее. Сначала показалось нам что-то мертво и невесело. Я ожидал более шума и веселости. Подошед к одному оркестру, увидел я кадриль французскую, кавалеры были в рубашках, между женщинами были две лет в 60.

Сверх официальных безденежно поставленных увеселений, как-то качелей и проч., все поле и сад наполнились тысячами промышленников разного рода. Лотерей более всего. Там вешают за копейку, в другом месте меряют. Там ворожат — и можно бы целый день провести, переходя от одной забавы к другой.

Возвращаясь из Елисейских полей, увидел я мальчика в рубище, с мармоткой лежащего, лицом к земле, у сада тюльерийского. Народ уже толпился вокруг него, мы спросили его, болен ли он? ‘Да’, — отвечал бедняжка на вопрос мой. Не голоден ли он? ‘Да’, — повторил он мне. Когда ему дали денег, он встал и пошел с мармоткой своей. Мне уже сказывали, что недавно нашли на улице человека, несколько дней не евшего…

Был в театре. Тальма прекрасно играл Ореста в ‘Андромахе’, Дюшенуа в Гермионе, Bourgoing в Андромахе. Слова: ‘Et vous le laissez?’, кои Тальма с упреком говорит Гермионе, и Allez, dans cet etat soyez sure de me plaire, произнесенные Гермионой Оресту, врезались в моей памяти.

Другая пиеса ‘Le manage secret’.

После 1-й пьесы публика беспрестанно кричала и требовала Тальмы. Началась музыка, и крик заглушал ее, началась вторая пиеса, и крик не переставал. Наконец, вышел актер и с некоторым презрением объявил, что во всех коридорах объявлено запрещение префекта полиции актерам являться на зов публики, и — скоро крики и топанье унялись…

4 ноября/23 октября. Сегодня сбирался я видеть открытие префектом новой биржи и опоздал. Зато видел съезд в Тюльери на поздравление к королю. Карета нашего посла великолепнее всех других. Видел двенадцать экипажей 12 парижских меров, приехавших для поздравления короля, и ливрею с разноцветными рукавами Монморанси. Потом гулял в саду Тюльери, и когда король проходил из церкви в другие комнаты и остановился у окна, то слышал: ‘Vive le roi!’ — в разных местах, но слабо, очень слабо — и не поддержанное голосами гулявшей толпы народа. По улицам, в Тюльери, в полях Елисейских везде толпы гуляющих, везде опять те же почти увеселения, как и вчера.

В 4 часа явились мы во дворец, pour le grand couvert, en gradin ш> лестнице, ведущей к покоям du premier gentilhomme de la chambre du Roi, Le due d’Aumont, но двери были еще заперты, и я с своими решился войти в его прихожую и дожидаться отворения дверей, за нами последовали гр. Броглио, московский некогда житель, и две другие русские дамы. В 4 ¹/₂ нас впустили в залу. Дамы стали на gradin, мы на другой стороне, но на выгоднейшем месте. Мое было лучшее из всех, ибо я приехал ранее других. Скоро собралась публика, и поставили табуреты для герцогинь. Придворная уелядь суетилась вокруг нас, поставили четыре прибора на столе: один — особо, для короля, два на одной стороне для дофина и супруги его и один на противуположной для герцогини Берри. В 6 часов пришел король, с свитой его, в которой был и архиерей (кардинал) <пропуск>, стоявший также вместе с другими за стулом его. Зала узкая и еще уменьшена перилами для проходящей публики и оркестром, с одной стороны, для музыки и ступенями — с другой, для дам. Я был ближе всех к королю:

Стоял близехенько к нему,

Не веря счастью моему…

Он кушал с аппетитом и мало говорил с тремя членами своей фамилии, обращаясь довольно часто к стоявшим за ним придворным. Мимо его проходили за перилами зрители, не останавливаясь….. Он уже кончил обед свой, но заметив, что публика еще не вся его видела, остался, пока все успели пройти, и потом встал — и ушел с небольшою свитою во внутренние апартаменты. Хоры певчих, весьма посредственных, и музыка инструментальная, гремели во весь стол, кончили национальною песнею ‘Vive Henry IV’, и король, казалось, подтягивал и бил в такт музыке.

Всякий раз, когда он хотел пить, кравчий требовал вслух питье, которое, по древнему обыкновению, должен le sommelier, отведав, подносить королю. .. Ни зала, ни двор, ни музыка — ничто не может равняться с великолепием нашего двора. Это заметили другие — и я также. Trois services — в столе. Услуга состояла из разных чинов двора, но и придворные многое не могли объяснить мне. Между женщинами-зрительницами заметил я прекрасное, значительное лицо — и это была Sophie Gay, автор многих сочинений и переводчица Крылова.

Завтра прочту во всех журналах, что видел сегодня во дворце и в народе и чего не видел в театрах, в коих безденежно везде играли, и в местах увеселений, и на балах, куда приглашены были les dames et les forts des Halles…

5 ноября/24 октября… Обедал у гр. Брея с русскими и нашел у него записку Гумбольдта, в которой он приглашает меня приехать сегодня к Cuvier, где он будет дожидаться меня до половины десятого. Вскоре после стола я отправился в Jardin des Plantes и пробрался к Cuvier, вызвал Гумбольдта, который представил меня хозяевам. Тут нашел я в малой гостиной толпу славных ученых: астрономов, натуралистов, путешественников и проч. К счастию, между ними и Abel Rernusat, коего знал уже по библиотеке. Заговорили о Востоке, a Cuvier указывал мне каждого ученого, называя по имени и упоминая о заслугах их. Приемная, уже и без того тесная, наполнилась дамами и новыми гостями — и я хотел ускользнуть, но Cuvier проводил меня до сеней.

6 ноября/25 октября. Вчера был у Клапрота и записал некоторые книги в его библиотеке, купленные им в Англии и, по мнению его, классические об Индии и вообще об Азии. Он уверяет, что большую часть анг<линских> книг можно купить у букинистов за половину цены, ибо книгопродавцы, выручив деньги за 200 или 300 экземпляров, остальные экземпляры продают за 3-ю часть цены букинистам, а сами предпринимают новые издания. Только новейшие книги надобно платить дорогою ценою, т. е. вполне, в числе книг об Азии заметил я:

1. Historical account of discoveries and travels in Asia from the earliest ages to the present time, by Murray. Edinburg. 1820. Три части in 8. У букин<истов> можно купить. В ней упомянуто и о всех путешественниках, древних и новых, в азиатскую Россию.

2. Hamilton’s Description of Indostan. 2 vol. Тут об Индии, Тибете, Кабуле. Интересная книга, в отношении к России.

3. History of Indian Archipelago, by Crawford.Три части, in 8.

4. A. Memoir of Central India, by Malcolm. 2 части, in 8.

5. Mirborne oriental commerce. Новое издание. Главная книга для всех отраслей торговли…

Просидев весь вечер дома, прочел я ‘Ласкариса’ Вильменя и жалею о потерянном времени. Это слабое произведение, которое формою своею напоминает только ‘Анахарсиса’. Это не роман и не картина того времени, богатого зародышами для будущего. Вильмень коснулся оных, но ни об одном не сказал ничего замечательного. Ему хотелось изобразить влияние покорения Царьграда и рассеяния греков в Италии на Европу, и современность сего происшествия с другими, всемирную значительность имеющих, ко он едва упомянул о книгопечатании и об открытии Америки, и едва ли найдется читатель, которому бы не пришло более в голову, чем он найдет в книге.

Ученость его также не обширна: он не знает ни тогдашних греков, ни нынешних. Я не могу кончить его исторический опыт о греках, составляющий отдельную часть книги, хотя и нашел в нем усилия автора представить картину сношений Греции с Россией с того, как религия и политика связали их узами единоверия и противуборства туркам, т. е. взаимных выгод. Выпишу несколько строк из всей первой части книги:

‘Triste image de la destinee! La vie des ruines est plus longue que celle des Etats, et nous trouvons encore aujourd’hui tant de grandeur dans les debris de ce qui n’est plus depuis deux mille ans!’.

Эта мысль или, лучше, это чувство приходило мне часто на ум в путешествии по Рейну, которого развалины пережили Рим, Германию, Наполеона!..

Не помню в Витенберге при виде памятника Лютеру или в Майенце при виде дома, принадлежавшего Гутенбергу, я думал тоже о синхронизме или о современности важных происшествий мира, что Вильмень в одном примечании говорит о времени изобретения книгопечатания, которое сошлось с эпохой водворения искусств и наук в Италии из Греции: ‘Plusieurs ecrivains avaient remarque cette heureuse coincidence de la decouverte de rimpnmerie avec Immigration des lettres grecques en Occident. L’imprimerie fut inventee a Tepoque precise ou elle etait le plus neccessaire et sans doute parce qu’elle l’etait. En effet ces pretendus hasards qui ont fait trouver tant de choses admirables, n’etaient presque toujours qu’une reponse aux besoins et a l’activite de l’esprit humain tourne plus particulierement sur un objet’. {33}

7 ноября/26 октября… Ввечеру видел Тальму и Дюшенуа в ‘Германике’, в славной трагедии Арно-отца, и потом m-lle Mars в ‘Bearnais’ или ‘La jeunesse d’Henry IV’, в новой маленькой комедии, в которой были намеки в пользу короля, но рукоплескания были вынужденные и очень слабы и редки…

8 ноября/27 октября… Желая воспользоваться улыбнувшимся на нас солнцем, мы отправились на кладбище отца Лашеза, но по дороге заехали в бойню, называемую Abattoir de Popincourt ou du Menilmontant, огромнейшую во всем Париже. Строение оной напоминает несколько нашу бойню, что у заставы П<етер>бурга к Царскому селу, но, кажется, здешняя обширнее. Теперь в Париже пять боен, но Попинкурская самая деятельная и одна только Монмартрская равняется с нею обширностью строений и дворов, прочие три меньше сих двух, но и в Монмартрской 200 быками, в год убивается менее.

Сим кровоточивым заведением город обязан Наполеону: до 1809 года не было в Париже ни одной особой, отдельной бойни. Мясники водили купленных ими в Sceaux и в Poissy быков по городу, и нередко случались от сего несчастия. В городе были рассеяны по разным местам малые бойни, называемые les tueries. Строение Попинкурской бойни началось в 1810 году. В ней 7 отделений для овец, bergeries, семь для быков, bouveries, и так далее. 1200 быков и 280 коров убивается в неделю, а овец 4500 в неделю. Бойня сия доставляет городу от 80 до 100 тысяч кило (кот<орый> содержит 2 фунта) одного сала в неделю. Кровь бычачья, употребляемая в сахарных заводах, продается по 10 sols за каждую saignee. Ночью гораздо более трудятся мясники, нежели днем, и в одну ночь выпускают до 500 фур мяса, перед днями, в кои бывают торги, как-то в пятницу и в понедельник.

Иногда быки вырываются с канатов, коими прикрепляются к столбам в минуту жертвы, — и тогда горе мясникам. Недавно один из них убит вырвавшимся на волю быком. Проводник наш, опытный убийца быков, уверял нас, что они предчувствуют участь свою — в бойне. Когда их пригоняют сюда, то их оставляют два, три, а часто и четыре дни без пищи — и они, сколько от усталости, столько и от предчувствия смерти, сами не едят и не пьют, когда им дают пищу и пойло. То же случается и с овцами. Мы видели, с каким усилием тащили быка на бойню. Он упирался и как бы знал, куда вели его.

По сие время не уменьшили жестокости, с коею убивают их несколькими ударами и продолжают мучение бедных животных. Мне пришла мысль заказать от правительства или от Академии наук задачу и обещать награду тому, кто изобретет легчайший способ лишать жизни употребляемых в пищу животных: от цыпленка — до буйвола! Я уверен, что эта мысль многим уже приходила в голову и может быть приведена уже в исполнение, но кто из нас — охотников до бифштекса — думает о жертвах нашей утонченной, ненасытимой гастрономии. Я взглянул на трепещущего быка под ударами мясника, и картина сия никогда не выйдет из моего воображения.

В сей же бойне устроен колодец и обширный reservoir, кажется о 2 этажах, с водою, снабжающего все заведение. В 1814 году в сей бойне, прежде нежели она была отдана в употребление мясникам, были казармы для войск при вступлении в Париж Лудвига XVIII.

Другие три бойни гораздо меньше этой и Монмартрской. Мы обошли сараи, в коих обреченные жертвы, большие и малые, ожидали в унынии своего жребия.

Мы шли по окровавленному двору — и спешили к жилищу спокойствия, где же несть ни печали, ни воздыхания….. к отцу Лашезу.

У самой заставы des Amendres et dans la commune de Charonne устроено кладбище de l’Est, de Mont-Louis ou du Pere la Chaise. Сей духовник Лудвига XIV и любимец его выпросил себе это место, и выстроил на нем для лета домик, который уничтожен только в 1820 году.

Вид отсюда на весь Париж прелестный. Я еще не видел здесь ничего подобного. Надобно подняться несколько на гору, чтобы очутиться между памятниками надгробными. Здесь население едва ли не многочисленнее парижского и столица мертвых богаче жителями столицы живых или по крайней мере живущих и умирающих ежеминутно. Здесь найдете вы более славных имен, теней, нежели достойных жизни после смерти в Париже. Тени великих авторов и полководцев, министров и полезных граждан витают над печальными кипарисами и над цветами, которыми любовь и память сердца оставшихся осыпала почти каждую могилу, каждый памятник, гордо к небу возносящийся, каждый крест, смиренно в земле утвержденный. Не доезжая кладбища, увидели мы уже на соседственных улицах венки и гирлянды и кресты из цветов, которые продаются желающим усыпать ими гроб милых ближних… (Никогда не забуду дерптской могилы и цветов ее…..). {34} Гробы и памятники на этом кладбище так часто уставлены, что вряд ли долго может служить сие пространство беспрестанно увеличивающемуся населению всех возрастов и всех религий, ибо и еретиков здесь не чуждаются: я видел гробы немцев-протестантов и англичан епископальной церкви. На большей части памятников заметил я слова ‘concession a perpetuite’ и спросил о их значении (ибо на что бы, казалось бы мне, сказывать живущим, что сажень сия навеки будет жилищем праха мертвых), и мне объяснил один гробокопатель смысл сих слов. Уступкою навсегда отдается место сие в вечное владение покупающих оное для погребения умерших. Иначе тела остаются тут только пять лет, время, полагаемое для сгниения оных, и место отдается новым пришельцам. Любовь родственников и ближних обыкновенно старается сохранить место с прахом, драгоценным сердцу или фамильной гордости, и в таком случае она приобретает землю сию, что называется concession a perpetuite.

Ах! сердце нежное, природу покидая,

Надеется друзьям оставить пламень свой,

а друзья надеются сохранить сие сердце как вечную, неотъемлемую собственность.

Множество великолепных памятников, пирамид, катакомб, каплиц воздвигнуто простым, незначущим, но, вероятно, богатым гражданам, богатыми же наследниками. Не раз, пораженный гордою пирамидою и надеясь прочесть или значительную надпись или славное имя, я подходил к ней — и находил неизвестное имя неизвестного парижского гражданина.

Но и славные не забыты! С некоторым чувством если не почтения, то по крайней мере любопытства, увидел я ряд великолепных памятников славным сынам Франции. Маршалы: Lefebvre, soldat, marechal, due de Danzig, pair de France, напоминающий Fleurus (avant-garde), passage de Rhin, Altenkirchen, Danzig, Montmirail, близ него Массена — с славою Риволи, Zurich, Генуи, Эслинга.

Неподалеку от них Cambaceres и морской министр вице-адмирал Ducres, с барельефом корабля Вильгельма Телля, 30 марта 1800 года.

Но какое-то общее европейское чувство любви и почтения влекло нас к славным сынам Франции в других родах и в другой эпохе: памятники Moliere и Лафонтена остановили наше внимание. И кто же их воздвигнул? Нынешний префект Сены Шаброль!! — На памятнике Лафонтена в барельефе изображены его басни, между прочими: волк и лисица, и наверху сидит <пропуск>.

Я сорвал лавровый лист, растущий на его гробе, и сохраню для московского Лафонтена. {35} Здесь и Jacques Delylle. С благоговением подошли мы к мавзолею Камиля Журдана. Надпись: ‘a la memoire de Camille Jordan’.

Есть и русские, кои и здесь блеснули роскошью… На 8 колоннах мраморных поддерживается надпись над могилою Елисаветы Александровны Демидовой, урожд<енной> бар<онессы> Строгановой…

Мы видели и памятник актрисы Marie-Antoinette-Josephine Raucourt, умершей в 1815 году. Спор о том, хоронить ли ее в св<ященной> земле, — памятен в истории театра.

Наконец, зашли мы поклониться праху установителя аббатства Абеляру, в одной могиле с своей Гелоизой покоящегося. Памятник сей в древнем готическом вкусе и готическими же литерами написано: ‘Heloyse Abayllare, L’an M.D.L. XIII’. — Новейшими: ‘Les restes d’Heloise et Abayllard sont reunis dans ce tombeau…’ и проч. Pierre Abayllard fondateur de cette abbaye. Памятник сей воздвигнут аббатиссою Катериною Larochefoucauld… {36} Часто буду ходить в сие жилище смерти и славы.

Я забыл упомянуть о памятнике французскому Баркову — Буфлеру. На урне гробовой вырезаны сии слова: ‘mes amis, croyez que je dors’.

Видел ‘Cenerentola’ и слушал Rubini с восхищением. И эти звуки напомнили мне прошедший год и Москву!

9 ноября. Разговор: о М<арии> А<нтоновне>, о П<оццо> д<и> Б<орго>, о П. Б., о письмах Г., о непризнании д<еспотизма>. — О католицизме Г<агарина> и об уничтожении раб<ства> в Р<оссии>.

Сегодня сбирались в монетный двор, в Palais de Justice, но Мер<ьян> заехал, и я просидел с ним до 3 часов, после чего пошел бродить в Пале-Рояль и к букинистам. У последних нашел много книг за половину цены: например ‘L’Esprit de l’Encyclopedie’, ‘L’histoire de la litterature chez les Arabes’ и проч. Перед отъездом надобно многое закупить у бук<инисто>в.

Вчера в театре и в постели прочел я из первой части книги ‘Discours et legons sur l’industrie, le commerce, la marine, et sur les sciences appliquees aux arts’, par Dupin, — прочел я 8-ю речь, читанную им в 1823 году в Академии наук: ‘Du commerce et des travaux publics en Angleterre et en France’. Блистательное описание владычества и могущества Англии во всех частях света.

…Enfin aussi redoute sur le golfe Persique et dans la mer Erythree que sur l’ocean Pacifique et dans l’Archipel de l’lnde, l’Empire Britannique, possesseur des plus belles contrees de l’Orient, yoit regner ses facteurs sur quatrevingt millions de sujets. Les conquetes de ses marchands commencent en Asie, ou s’arreterenf les conquetes d’Alexandre, ou ne put arriver le Dieu Therme des Romains! Aujourd’hui des rives de l’Indus aux frontieres de la Chine, et des bouches du Gange aux sommites du Thibet on reconnait la loi d’une compagnie mercantile, confinee dans une etroite rue de la Cite de Londres…

И в самом деле, что завоевания Александра в сравнении с завоеваниями и с богатствами Остиндской компании! и с владычеством Англии! У них одна земля — римлян, по их завоеваниям можно в некотором смысле назвать: glebae adscriptae! Англичане покорили море и сушу — и le trident de Neptune est le sceptre du monde! 800 лет осаждал Рим вселенную, и полудикие германцы поставили оплот их оружию, Наполеон и с ним Европа не одолели Англию.

Торговля и промышленность цвели во время войны более, нежели в мире, — и Чатам отгадал правило, следуя коему, Великобритания сего достигла. Она сражалась вне границ своих — и цвела внутри. Промышленность ее была в войне с промышленностию всего мира и победила мир сей. Une fois superieure dans cette lutte, elle jette son antique cuirasse et fait tomber les remparts de ses prohibitions. {Depuis 1820, le parlement britannique revoque successivement les plus odieuses restrictions des lois fameuses, connues sous le nom d’Actes de Navigation.} Elle ouvre ses ports aux etrangers et leur offre ses entrepots. {Par la loi relative aux entrepots, Londres est destinee a devenir le rendez-vous des Nations et le marche de l’univers.} Elle n’implore plus qu’une faveur de ses rivaux en industrie: c’est de descendre nuds comme elle, dans Гагёпе ой ses exploits recents Tassurent de la victoire.

Qu’a done fait l’administration britannique pour produire en aussi peu de terns, des travaux publics, qui seuls ont rendu possibles les grands resultats dont nous venons d’offrir le tableau? — Rien… Elle a laisse faire au commerce, qu’elle a cru servir assez, en lui garantissant protection a l’exterieur, justice partout, et liberte dans Tinterieur. Elle a laisse les fabricants, les proprietaires et les negotiants, a grandes, a mediocres, a petites fortunes, conferer entre eux sur leurs besoins mutuels, sur les ouvrages et d’executer eux-memes ces ouvrages.

В конце диссертации Dupin привязывается к некоторым славным именам Франции, чтобы славить патриотизм их и показать вдали надежду и для французской торговли и промышленности, — но видна натяжка. Перед колоссом Англии исчезает карла французский. {37}

После сего и русским позволено подумать о России и пожелать ей возможного благоденствия. И из моего сердца вырывается последний вздох патриота: Esto perpetual

10 ноября/29 октября. Прочел ‘Analyse des discours prononces dans Г As— sembled tenue pour l’ereetion d’un monument en l’honneur de James Watt, precedee de conversations generales sur les assemblers publiques’, того же Dupin.

В многочисленных, публичных собраниях удобнее и лучше можно познавать народный характер, нежели в характере или в физиогномии одного человека. Там лучше оттеняется общий характер народа или по крайней мере одного класса оного. — В Англии подобные собрания весьма часто бывают: ‘Pour operer toutes les ameliorations sociales, les citoyens ont besoin de se communiquer leurs idees et de reunir leurs moyens pecuniaires. lis ont besoin surtout d’exciter, par leur presence mutuelle, le sympathie des grandes pensees et des sentimens generaux. Tel est le but des assemblers, si frequentes et si nombreuses, au milieu desquelles on peut surtout etudier le caractere de la nation britannique’.

Целью некоторых было воспитание юношества, практическое и учебное, другие имели предметом распространение христианской религии и с нею тесно связанное уничтожение рабства, например в Африке. Так другие общества собирались для сооружения памятника славным сынам отечества на поле чести или пользы общественной. Watt был благодетелем Англии и споспешествовал не только ее обогащению, расширению ее торговли и промышленности, но и уменьшению расходов навсегда, изобретением паровой машины, коей последствия неисчислимы.

Watt a produit cette universalite d’avantage, en diminuant le travail necessaire aux productions de l’industrie, en ajoutant a la regularite, a la rapidite, a l’excellence des fabrications les plus variees, pour satisfaire aux besoins, aux desirs, aux convenances de toutes les classes. Par ces travaux materiels vous ameliorez aussi la condition morale de l’espece humaine…

Провел приятный наставительный вечер у Guizot, видел там <пропуск>, который на сих днях возвратился из Греции и опять туда едет, посвящая себя их пользе, из— одного усердия ко благу страдальцевлатриотов. Гизо показывал мне две части in folio ‘Reports from the commissioners appointed by his majesty to execute the measures recommended by я select committee of the House of Commons respecting the public records of the Kingdom. 1819’. В одной части рапорты о напечатанных в другой актах. Акты сии напечатаны in facsimile. Тут видел я и древнейшую грамоту короля Стефана, и Magna Charta, и хартию королевы Марии. Англичане будут издавать собрание трактатов и грамот государственных. Почти во всей Европе принялись за сие дело в одно время. У нас гр. Румянцев, в Германии барон Штейн, в Швеции, в Дании также изданы уже подобные собрания, в Англии издаются, и здесь трудятся над изданием записок, с древних до наших времен. Сии две части Reports не продаются, но можно достать их в Англии.

Гизо хвалит лекции философии одного молодого профессора Jouffroy. Он читает не публично, но желающим слушать его курс месяцев 8 в год и, вероятно, скоро начнет.

Молодой профессор юриспруденции Ducaurroy, также изрядный, читает лекции публично, Rue St. Jacques, College de Plesse. Надобно только иметь позволение от унив<ерситетского> начальства, которое, впрочем, никому не отказывает.

11 ноября/30 октября. Получил письмо от Сережи, No 9, все еще из Лозанны.

Сегодня в первый раз в жизни был при производстве дела в присутственном судебном месте, и именно по делу, возникшему об обвинении в прелюбодеянии маркизом Cairon жены своей и mr. Soubiranne. Дело сие производилось в шестой камере de la police correctionnelle. Я пришел к самому началу оного. Вызвали маркиза Cairon, mr. Soubiranne и жену первого. Двое явились, жена не предстала пред судьями. Прокурор королевский прочел обвинение Субирани и жены маркиза. Жену защищал адвокат Barthe, но не оправдывал ее в преступлении, а только старался <пропуск>. Жалобу мужа защищал Charles Ledru, assiste de mr. Berryer. Молодой адвокат с жаром читал составленное им обвинение, но читал, а не импровизировал. — Потом начали приводить свидетелей поочередно и выслушивать их. Президент делал вопросы и напоминал им существо сделанных уже ими показаний. Остался один маркиз, Субиран и адвокат его ушли при самом начале состязания. По выслушании адвокатов, королевского прокурора и свидетелей президент и 4 судьи вышли в другую комнату и через час возвратились — и президент прочел причины приговора и самый приговор: к двухлетнему заключению в тюрьму жены маркиза и Субирана и к заплате судебных издержек. Между тем как судьи совещались в другой комнате по сему делу, праздные адвокаты спорили с жаром о….. романтической и классической поэзии. Я вслушивался в их речи и заметил одного очень умного, начитанного в литературе древней и новейшей.

Принесли Memoire de consultation pour m. Auguste Cairon, и при выходе из трибунала адвокат, выигравший по сему делу, повел меня к редактору новой юридической газеты ‘Gazette de Tribunaux’, которую с 1 ноября сего года начали некоторые из адвокатов издавать здесь, предложили мне участвовать в издании оной доставлением к редактору разных статей в форме писем или какой угодно, о практической и теоретической юриспруденции в России, дали мне первые 9 номеров, вышедшие сей газеты, и объявление об оной. Я отклонил предложение, по известной причине, но намерен подписаться на журнал сей, ежедневно выходящий, кроме понедельника, и сообщить о нем М. М. Сперанскому. Редакторы с жаром говорили мне о пользе их предприятия, о сношениях их с Англиею и о доставлении в их журнал подобных статей английским юрисконсультом.

Провел вечер у гр. Брея, познакомился с дюком Монморанси, который приглашал меня в тюрьму, под его смотрением находящуюся, кажется Pelagie, но я уже был там — и обещал прислать рапорты о тюрьмах, в разное время от тюремного общества изданные. Там видел и дюшессу Дальберг с сестрою и опять гр. Реберга, который купил и издал путешествие Корняева.

Последняя глава книги, впрочем, хорошей (D’Eyraud: De l’administration, justice et de l’ordre judiciaire en France, в 3-х частях) — de la barbarie, наполнена смешною злобою к России и невежеством насчет ее управления. Кто бы думал найти в книге о гражданских судебных установлениях во Франции — казаков, представленных, по обыкновению французов, страшилищем Европы, следующим образом: ‘Connait-on bien Torganisation de ce& sauvages centaines? Sait-on assez que trois hommes sur quatre montent a cheval quand le signal des batailles est donne?’. Есть ли бы сия сказка и могла превратиться в быль, то что она доказывает в книге юридической?

Далее, в примечании, из статьи Булгарина о Черной речке, ‘населенной летом учеными, литераторами, богословами и должностными чиновниками’. Статью сию написал он в то время, когда желал сделать нам комплимент в своем журнале. Что бы, вы думали, заключает из слов Фадея наш юрисконсульт? ‘Le delaissement de ces professions suffit pour demontrer que les Russes ne sont pas encore des Europeens‘.

Я давно думал, что Стурдза ничтожной книжкой своей, в Ахене напечатанной, много содействовал к озлоблению против нас просвещенной Европы. {38} Гизо вчера подтвердил мне сие замечание. Образ мыслей С<турдзы>, вероятно, уже не тот, но действие книги, которой приписывают высочайшее одобрение, существует и поныне во всей Европе. Она изощрила кинжал Занда, она вооружила против нас либералов Франции и Германии, она дала повод тайным врагам России огласить свои мнения против варваров Севера.

12 ноября/31 октября… Видел Лувр. Сказав, что я иностранец, я не имел нужды даже показывать моего паспорта. Швейцар впустил меня в залу антиков, или музей. В первой комнате купил я каталог древностям, первоначально составленный славным Visconti, но переделанный и умноженный графом Clarac, conservateur des antiques du dit musee, с суплемектом. Я обошел все залы, где поставлены мраморы, порфиры и граниты древности и славнейших новых художников, взглянул на потолки, с прекрасною живописью Barthelemy, и начал, хотя и без руководства, осматривать отдельно те из статуй и барельефов, кои более говорили моему воображению, но скоро оно утомилось или, лучше, пришло в некоторое рассеяние, и я почувствовал, что, не будучи знатоком, нельзя входить в сие святилище, не имея верного истолкователя красот резца, и что лучше, заметив два или три примечательнейших произведений древности в разных родах, посвятить созерцанию оных все утро и учиться постигать и ценить красоты их.

Со мною ходили по залам, наполненным греческими богами и полубогами и римскими императорами, две или три английские фамилии и так же, как и я, на все смотрели — и, вероятно, мало видели.

Некоторые статуи, однако же, более других поражали меня и заставляли меня останавливаться при виде их. Так, например, изображение императора Тита, в минуту, когда он говорит речь легионам своим….. или статуя Тиверия, из паросского мрамора, прикрытого римской тогой, коей складки (draperies) выработаны с удивительным искусством. Статую сию нашли в острове Кипре, где обыкновенно Тиверий проводил время. Я прочитал некоторые римские надписи и прошел по великолепной лестнице в верхнюю часть Лувра, где находится галерея картинная, разделенная на девять частей: три первые вмещают произведения французской школы, три другие — немецкой, фламандской и голландской, и три последние — различные школы Италии.

Между окнами в некоторых простенках поставлены мраморные бюсты славнейших живописцев как французских, так и иностранных. Здесь глаза мои еще более утомлены были пестротою и разнообразием творческой кисти почти всех славных живописцев. Начинало уже смеркаться, и стрелка часовая приближалась уже к четырем часам, время, в которое выходят из Лувра. Я прошел до конца галереи, которая соединяет Лувр с Тюльери, как мне показалось, и едва мог заметить некоторые картины, кои достойны внимания. Возвращусь сюда с каталогом и изберу для осмотра то, что неопытному и невежественному моему глазу более понравится в каждой школе, и постараюсь выучиться различать их по характеристическим их приметам и по отделке…

Провел вечер у Cuvier, где познакомился с профессорами юриспруденции, издателями ‘Фемиды’. Один из них обещал принести ко мне журнал свой. Им знакома и немецкая и английская словесность, и один из них недавно был в Бонне и в Англии. Приглашал нас к обеду издателей литературных анналов, из числа коих Julien. Первый вторник каждого месяца бывают там обеды. За месяц пред сим обедал там Бентам, в последний вторник обедали депутаты гаитские. Постараюсь выписать для них все, что вышло о законодательстве нашем на немецком языке в П<етер>бурге.

Возвращаясь от Cuvier, встретил пехотных жандармов, ведущих каждый двух дам, под руки, и дамы сии — записные прелестницы, не заплатившие положенной подати. Любопытные путешественники, посещающие заведения всякого рода, могут, вероятно, завтра же встретить их в petite Force. Учтивость французских кавалеров и в этом видна: их не гнали^ а вели, как дюшесе, на табуреты королевские.

13/1 ноября. Ныне мода на сокращения, resumes, так, как некогда на энциклопедии, на краткое понятие о всех науках и проч. На всех окнах в книжных лавках, у каждого букиниста, видите вы resumes и то, чего некогда желал Шлецер и отчасти начал уже сам приводить в исполнение изданием истории Корсики, России, Лейпцига в 12-ю долю и в одной книжке, то исполнили французы, сделав сокращения не только истории каждого государства, но и уже некоторых главных частей оной, или продолжительных происшествий, имевших влияние на участь человечества, так, например, есть уже resume крестовых походов (кажется, реформации) и, наконец, сокращение истории иезуитов.

Выиграет ли от сего образа писать и читать историю самая наука или метода преподавания и обучения оной, — не знаю, но сия карманная ученость может еще усилить вкус к чтению, и тот, кто принялся читать в 16-ю долю, может кончить фолиантом. Любопытство возбуждено, вкус изощрен и богатство идей, фактов, размененное на мелкую монету, достанется в удел не только капиталистам, т. е. кабинетным ученым, но и поденщикам и бедным торгашам en detail. Сокращения сии могут произвести в области ума и народного просвещения то же, что журналы произвели в политике, внешней и внутренней. Они подействуют и на ученых, кои будут соображать методы и самые сочинения свои не с вкусом писателей и читателей одного высшего образованного класса, но с потребностями массы народа, и все школьное, все, непрактическую цель имеющее, будет забыто или сохранено в других книгах. Народ получит одну эссенцию, один крепкий бульон, животворящий силы ума или убивающий…..

Теперь, кажется, более 20 томов сокращений. Новейшее — история иезуитов, и заключение книги мне очень понравилось: автор кончил текст истории указом Петра I о высылке из Москвы (которому, кажется, мы дали первую гласность благодаря Каменскому, добывавшему мне копию с архивского оригинала) и приводит слова его, а свое сокращение заключает a peu pres так: ‘Тот, кто написал в десяти строках этот resume истории иезуитов, назывался Петром Великим!’. — Я прочел это сегодня в Palais Royal и не завидовал чудесам царствования Лудвига XIV.

Сегодня опять был в Лувре и в картинной галерее рассматривал уже только некоторые картины Рафаэля, Доминикина, Claude Lorrain и любовался им пристально и с большим наслаждением, чем вчера. Я начинаю присматриваться к ним и стараюсь отыскивать, чувствовать и постигать красоты, коими прежде неопытный глаз мой не наслаждался. Надобно создать себе новый мир красот, и с ними — и наслаждений, и к миру вещественному прибавить идеальный. Не менее поэта восхищаюсь я поэзией и считаю минуты чтения между немногими приятными и некоторые из них — незабвенными в жизни, для чего же и живопись не может возбудить в душе и в воображении спящей, может быть, только способности наслаждаться ею. Быть может найдутся для меня Шиллер и Гете — в творениях Рафаэля и Корреджио!

Сегодня воскресенье, и мы нашли залы наполненными публикою из всех классов народа, ибо всем открыт Лувр. Я видел крестьян, бедных поденщиков в рубищах — перед картиною Корреджио.

В первый раз был в большой франц<узской> опере: давали или, лучше, кричали Аристипа, музыка Крейцера, где Derivu в роли Поликсена ревел, как ‘буйвол в дебрях’, a Dabocri в роли Аристипа делал французские рулады, в греческом костюме. Другая опера — ‘Les pretendus’ — во всем смысле французская, по содержанию, по музыке, и по (экзекуции) действию и пенью актеров. — Актриса Грассари играла служанку, устраивающую, как обыкновенно, любовные дела своей госпожи и всего хозяйства, принята была с громким рукоплесканием, сосед мой сказал мне, что она и хорошо играет и поет и собой прекрасна. О последнем знает он, может быть, только по преданию.

Балет ‘Cendrillon’ вознаградил меня за скуку в двух операх и за досаду на французов, кои восхищались музыкою и пеньем своих единоземцев. Танцовщики и танцовщицы, устройство балета и действие оного — все превосходно и с помощию декораций очаровывают зрителя, который не знает быстротою ли ног или неизъяснимою прелестию и сладострастием в движениях должен восхищаться: вкус, и ум, и поэзия в телодвижениях и в ногах. Не раз вспомнил я прекрасные стихи Пушкина о Колосовой! {39} Пушкин и опера напомнили мне стихи Вольтера:

Il faut se rendre а се palais magique

Ou les beaux vers, la danse, la musique,

L’art de charmer les yeux par les couleurs,

L’art, plus heureux, de seduire les coeurs

De cent plaisirs font un plaisir unique.

Законодатель вкуса и тогдашней философии так сильно убедил французов в превосходстве их оперы, что и по сие время, когда уже вкус к италианской музыке сделался всеобщим, все еще полны ложи и партер оперы французской…

15/3 ноября… Прошел я в Сорбонну взять карту позволения слушать профессорские лекции и прочесть программу оных. В секретарской комнате (de la faculte des Lettres) факультета словесности встретил и познакомился с профессором m. Maugras, professeur suppleant (a Milon), кот<орый>, apres avoir assigne les caracteres distinctifs de la vraie philosophic, exposera les opinions des diverses ecoles sur l’origine des connaissances, sur le denombrement et le classement des facultes intellectuelles de l’homme, и эту лекцию причисляют к древней философии, новейшую должен бы был читать (т. е. историю оной) профессор Royer-Collard или suppleant его Cousin, но ему запрещены лекции. — Вильмень начнет курс французского красноречия не прежде как в генваре.

В другом факультете, наук, не дали мне программы, а выдали карту, позволяющую слушать лекции.

Из Сорбонны прошел я в училище правоведения: 1 ecole du droit. Там должен я явиться во вторник, четверг или в субботу до 10 часов. Blondeau et Ducaurroy читают Юстиановы институты. С первым, издателем Фемиды, познакомился я у Cuvier. Второго хвалил мне очень Гизо…

16/4 ноября… По приглашению Дежерандо был в комитете, учрежденном для распространения учебных книг и методы взаимного обучения во Франции и в иностранных государствах, в котором сегодня, после текущих дел общества, представлен Дежерандо рапорт особого отделения комитета о сношениях с депутатами острова Гаити и Южной Америки, из коих один сенатор <пропуск> тут присутствовал. Он из мулатов, а другой Deverreux, из Коломбии, за болезнию, не был. Тут же находился и англичанин Blaquieres, известный филогрек, и представил рапорт о состоянии народных училищ в Греции и мнение о нужнейших потребностях для народного просвещения в Греции. Общество приняло меры к удовлетворению оных. Рапорт, читанный Дежерандо, о мерах в пользу Гаити и Южной Америки, ясен и с жаром, сердцу его свойственным и долженствующим одушевлять все подобные мирные, но к благу человечества клонящиеся подвиги. Благодетельная для Гаити мысль содействовать тамошнему правительству в мерах просвещения и воспитания народного пришла сему обществу по признании независимости сего острова. Пусть другие, сказал Д<ежерандо>, устремляют внимание к соображениям торговли, мы будем посредниками между Гаити и Франциею с иною целию — споспешествуя развитию мыслящих и душевных сил и нравственному образованию. Там наш язык, там влияние нашего правительства. Никто не помешает нам в сей мирной экспедиции, — и вся наша иностранная дипломатика должна состоять в доставлении сим возникающим государствам, a ces nations adolescentes, хорошего народного воспитания. On ne juge ni les evenemens, ni les institutions, mais on voit du bien a faire — и делают добро. Toutes les esperances de ces nouveaux empires устремлены к Франции. Нельзя без соучастия слушать совещания сих филантропов в пользу отдаленных народов.

В начале рапорта о таблицах ланкастерских Дежерандо упомянул и о тех, кои некогда de malheureuse memoire составлены были в корпусе гр. Воронцова, где первые ланкастерские таблицы были на русском печатаны. Дежерандо не знал, что подле гаитского сенатора сидел брат того, который составлял сии русские таблицы. После Деж<ерандо> заметил сие соседство северного жителя с островитянином Гаитской республики. Тут был и Julien, издатель ‘Revue Encyclopedique’. Председательствовал фабрикант Терно, известный по займу гаитскому. Другой председатель — фельдмаршал Мармон, герцог Рагузский.

Получил письмо от Сережи из Женевы.

Читал в кабинете чтения ‘Edinburg Review’, последний номер, и в нем статью о Мильтоне по случаю вышедшей в Лондоне книги: Joan Miltoni, Angli, de Doctrina Christiana, libri duo posthumi. A Treatise on Christian Doctrine, compiled from the Holy scripture alone, from the orig translateoj by Summer, 1825. Рукопись Мильтона, содержащая сие сочинение латинское, открыта в 1823 году Lemon’oM.— О слоге латинском Мильтона говорят то же, что Denham сказал о Cowley: ‘He wears the garbs, but not the clothes of the ancients’. Мил<ьтон> не старается достигнуть до совершенства классической точности в редакции латинской, но пишет смело и с погрешностями против языка. — Еще несколько дней, говорит Ed Rev, и сия книга поставится на одной пыльной полке с его Защищением народа, Defensio populi. — Подобно капуцинам, кои не начинали славить своего святого, не показав прежде клочка его волос или одежды и не приписав оным чудес его, — так и о Мильтоновой новой книге должно говорить не прежде, как напомнив предварительно о его поэме. Мильтон о поэзии:

…..As imagination bodies forth

The forms of things unknown, the poet’s pen

Turns them to shape, and give to air nothing

A local habitation and a name.

Я нашел в сей статье строку, которую бы можно, кажется, отнести к resumes: ‘The men of our time cannot be converted or perverted by quartos’…

17/5 ноября. Сегодня в 8 часов утра, даже без кофе, отправился слушать три юридические лекции, и первую в училище Plessy, где, по неимению места a l’ecole du droit, читает проф. Ducaurroy римское право.

Узнав, что я иностранец, он велел поставить для меня кресла в аудитории, но я не воспользовался сим отличием и сел с другими на лавке. Аудитория была так наполнена, что человек с 50 не могли сидеть и слушали лекцию стоя.

Ducaurroy читает римское право по своей книге, где текст и франц<узский> перевод напечатаны. Книга вышла, кажется, в 1821 году. Он изъясняется внятно и проходил историю. Юстинианова законодательства, показав, из каких частей оно составлено, кто после пополнял и издавал Римское право и говорил с благоговением о славном юрисконсульте 16-го столетия Куясе. Ducaurroy рекомендует слушателям книгу, на которую часто ссылается: Juris Civilis Ecloga, qua cum Justin. Instit. novellae ad usum praelectionem, 1822, в Париже. Он объяснял значение институтов, пандектов, новеллов, кодекса и проч. и комментировал три стиха Корнеля, в коих поэт упоминает об аутентиках и проч. Лекция продолжалась с лишком час.

Из Плесси пошел я к другому профессору (против Genevieve) в училище правоведения, также на Римское право, Blondeau, изд<атель> ‘Фемиды’. — Сей профессор преподает по другой методе и не дошел еще до Римского права, а по сие время дает только предварительное понятие о науке правоведения или означает части и слова, в оную входящие. Так, например, объяснял он различие между законодательством, legislation, и droit — право. Первое занимается составлением законов, des lois a faire, второе — уже написанным и изданным законом: de la loi faite. И то и другое предполагают науку и искусство… Немцы могли бы с большею логическою точностию и с философским глубокомыслием разобрать энциклопедию права.

3-я лекция, в той же аудитории: Procedure, par Berriat St. Prix. Он чи— тает по своей книге о процедуре французской в 3 частях. Ясно и определительно, и для меня лекция сия была всех наставительнее. Каждое действие процедуры, обязанности и права каждого лица или места — все входит в состав сей лекции, и курс юридический был бы полнее, если бы соединить с ним практику…

20/8 ноября. Пол<учил> письмо от Сережи из Женевы и Лозанны и от гр. Толстой из Москвы и отвечал ей сегодня и писал к Жихар<еву>, Вяземск<ому>, Карамзи<ну>, Булгакову и Сперан<скому>…

По приглашению Жюльена, издателя cfe la Revue Encyclopedique, мы были в заседании публичном филотехнического общества, под председательством барона de la Doucette. {40} Собрание открыл секретарь общества Villenave отчетом sur les travaux de la societe depuis la seance publique du 31 octobre 1824. Он исчислял труды в сем году живущих и умерших членов фил<отехнического> общества. Между ними: Лавинь, Say, Lacepede. О первом сказал он, что он поехал в Италию, хотя il n’a pas besoin de ses inspirations. Мне понравилось выражение его о нравственном характере Гельвеция: Ses actions avoient refute son livre, и замечание насчет издателей рецензий Geoffroy, которые собрание оных назвали драматическим курсом, titre trop factueux — о чтении Lenoir’ом, gardien du tombeau de St. Denis, описания древностей Египта, ou les pierres etoient des souvenirs et le marbre de l’histoire, упомянул он с большим уважением, хотя мы могли оценить оное по собственному убеждению и, может быть, иначе. Выхваляя статью Жюльена, кажется о франц<узской> словесности, приводил стих его ‘Le pouvoir absolu n’est jamais legitime’ {41} и слишком превозносил ‘Revue Encyclopedique’, которая ничтожна по оригинальным пиесам и слишком мелка об иностранной словесности. — Не помню, к чему упомянул он стих ‘les longs ouvrages me font peur’, но его бы можно взять эпиграфом для всех resumes.

Секретарь говорил и о баснях Крылова, изданных гр. Орловым, {4}2 и, подделываясь к некоторым журналистам, кои тешатся над Mathieu Montmorency, сказал, что один из его сочленов не избран в Академию потому только, что кресла сие занял Монморанси. По обыкновению соотечественников ставил Францию a la tete de la civilisation. Где же Англия? Да и Германия не захочет уступить Франции первенства. Она укажет на свои университеты, на свои народные училища, на мыслящих, оригинальных философов, коих гений совершил новые поприща в области ума и воображения, и спросит, где же теперь Канты во Франции (и были ли они и прежде?) и где Геттинген? В Париже средоточие и, можно сказать, главная масса просвещения и нации, но Гумбольдт не француз, a Cuvier — разве не немцам обязан остроумнейшими соображениями своими в исследовании натуры и ее истории? — Le reste ne vaut pas la peine d’etre nomme, там, где дело идет о корифеях учености и таланта.

После отчета mr. Fbre прочел три басни: Le menteur et le faux monnoyeur, la girouette et paratonnerre и l’ignorance conduite par l’habitude, ou les deux vieilles. Первая и последняя лучшие и очень замысловаты. Японский самодержец, желая из двух преступников простить только одному, избирает между жрецом-ласкателем и фальшивым монетчиком — последнего и прощает ему. Первый портит царей и вредит благосостоянию целых областей, представляя их в ложном виде, последний похищает только то, что нажить можно. ‘Courtisan, n’allez pas a la cour du Japon’, — заключает автор. Эта басня напомнила мне Крылова о вреде Вольтера. {43} — Либеральная басня двух старух, слепой и кривой, хочет изобразить тех, кои восстают против каждого полезного нововведения, против усовершения старых методов, кривая ведет слепую и не позволяет ей воспользоваться искусством глазного оператора: обе падают.

Lenoir читал Rapport sur le riche cabinet d’antiquites Egyptiennes, nouvellement apportees a Paris, par M. Passalacqua. Naudet — элегию, Le dissipateur mourant… Naudet же читал еще две басни: le cerf aux abois и le juge de village. В последней льстецы советуют судье наказывать очень строго

Ceux qui denoncent nos sottises.

Nous, comment nous punira-t-on?

Президент de la Doucette сбирался читать еще две басни: le Pinson, и le Rosier et le Chevre-feuille,’ но время не позволило, и Bouilly, автор детских сказок, прочел длинную и плоскую сказку: La Dot au Berceau, qui doit faire partie du second volume des Contes aux enfants de France. Сказка сия о царевиче Богдане (Due de Bordeaux, Dieu donne) напомнила мне чтение в некотором царстве, в некоторой библиотеке….. Я хотел закричать ему с Вяземским: ‘Баюкаешь ты ловко’.

Viennet прочел песнь из ‘Филиппиды’ (‘Philippide’), поэмы в стихах. Описание сражения и пожара довольно блистательное. Наконец, секретарь Villenave — заключение его похвального слова Ласепеду, и примечательнейшее в жизни, что вы думаете? То, что когда он был членом Академии, то у него было только три рубашки, когда поступил в президенты — то еще три сшил. Началась музыка, и я ушел.

21/9 ноября. Был в торжественном собрании королевского трибунала, и тот же адвокат королевский m. de Broё читал requisitoire противу журнала ‘Курьер’. Нападения точно такого же рода, как и на ‘Constitutionnel’, но не столь многочисленны, и есть ли один, то и другой оправдан будет. Те же президенты и судьи: опять 1-й президент Seguier, но публика была уже не столь многочисленная. Нас посадили с журналистами-стенографами ^борзописцами), и я рассматривал их стенографию. С неимоверною скоростию записывали они каждое слово (но особыми знаками) адвоката, и завтра прочтем мы в ‘Газете трибуналов’ от слова до слова речь адвоката. Тут были стенографы от ‘Курьера’, ‘Constitutionnel’ и от прочих, но в одной ‘Газете трибуналов’ выдет полная речь, без сокращения. Ответ адвоката-защитника отложен до другой субботы. Адвокат кончил похвалою судей вообще и надеждою, что они поддержат дело религии, которая всегда находила в судебной власти во Франции свою вернейшую опору.

Я прочел вчера в ‘Revue Encyclopedique’ (Mai 1825, стр. 586 и след.) описание открытия в Москве в генваре сего года театра. Думал ли я, будучи свидетелем оного, что в сем же году прочту об этом в Париже!

22/10 ноября. В 1-м часу слушали мы лекцию Berriant St. Prix о французском судопроизводстве. Он объяснял сегодня значение и должности арбитров, juges de paix, prud’hommes и проч. Учреждение последних относит к 10-му столетию. Они составились из рыбаков в Провансе, Марселе и проч. Никогда решение их не было уничтожаемо и prud’hommes сохранились в величайшем уважении там, где существуют…

У Maugras, в Сорбонне, professeur suppleant de Millon, слушали лекцию философии. Он, кажется, старался объяснить коренные начала и существо философии, нападал на Канта и на других философов — и вряд ли имеет сам достаточное понятие о его системе. Слушателей мало — да и нечего слушать. Я встретил его после лекции: с национальною легкостию говорил он мне о плане своего курса, и я мог только заметить, что у него нет плана.

Мы зашли на лекцию опытной физики и в огромной зале не нашли места сидеть, да и стоять почти невозможно было: по глазомеру, я полагаю, что было около 2 тыс<яч> студентов, есть ли не более. Читал лекцию также suppleant, а не сам профессор (кажется, Ферюсак). По этой лекции можно судить о рвении, с каким здешнее юношество ищет науки и стремится в храм их. Это уже не одно любопытство, а истинная жажда к просвещению. Конечно, молодые люди предпочитают, кажется, положительные или математические науки, но этому причиною превосходство профессоров по сим частям и недостаток в хороших по другим кафедрам. Когда Cousin начал лекции философические, и Guizot, то и к ним толпами шли записываться на лекции, но правительство — устранило их от кафедры!

Ввечеру был в театре Varietes и видел Потье и Brunet в двух пиесах. — Всего былс опять четыре. Первую — ‘Кучера’ — я уже видел. Все актеры на этом театре играют почти в совершенстве, и Varietes заслуживает по многим отношениям имя национального театра. Я бы его назвал: Theatre francais. Здесь их нравы, обычаи, вкус их, слабости и проч. Сюда надобно ходить учиться познавать народ — или Париж, во всех его оттенках и во всех классах оного. Другая пиеса — ‘Pique-assiette’, характер, какой есть и у нас, но здесь он в другом виде, хотя и несколько сходным и с нашими оригиналами в сем роде. Пикасьета играл Потье, и мастерски. Кажется, он, по своему обыкновению, много импровизировал. Третия пиеса — ‘Le duel ou le dejeuner’ — тут представлены были в ролях <пропуск> бывшие здесь славные актеры: Du Gazon et Desserart. Новая актриса <пропуск> дебютировала на Varietes. 4-я пиеса по П<етер>бургу мне известна — ‘Le precepteur’, которого играл Потье и смешил нас. — В пиесе ‘Pique-assiette’ Потье смеется над разными нациями, но о русских упоминает только по имени: граф Салтыков попался ему на язык, но о нем говорит как о выдуманном лице, который будто бы пригласил его обедать a l’hotel d’Enfer.

23/11 ноября… Наконец, мы видели и кабинет медалей и производство всего медальерного дела. При нас действовали машины. В кабинете хранятся медали с 15-го столетия до сего дня, но 30 лет недостает, т. е. со времени смерти Лудв<ига> 16-го до возвращения 18-го. Эта коллекция хранится и продается особо. Медалей Наполеона до 140. Полное собрание оных едва ли можно иметь менее <чем за> 4000 fr. Медалей с начала их чеканки до сегодня 770, от 1500-1825. Вся коллекция стоит 3000 fr. или несколько более. Каждую можно иметь особо. Мне дали каталог, но только на подержание. Его уже нельзя достать, ибо весь вышел. Нет медали дороже 12 франков и дешевле 1 fr. 25 s. — Цена соображается с величиною. Мне дали и тариф медалям и жетонам.

Обедал у гр. Брея со всеми первыми чинами двора, между коими un des grands officiers de la cour, le grand aumonier du roi, кардинал < пропуск >, и по лицу и по репутации гордый дурак. Что за лица, приставленные к именам знаменитым во французской аристократии: Матвей Монморанси, Grand-Ecuyer due de Polignac, due de Dansas, due de Luxembourg, Rosin и проч. и проч. И наши Ланжерон и Моден. Кардинал после обеда играл с хозяином в биллиард.

Оттуда к Гизо. Здесь узнал многое о влиянии духовенства на к<ороля> чрез духовника арх<иепископа> Рейнского. Процесс ‘Cons’ и ‘Courrier’ начат кор<олевским> прок<уроро>м по его приказанию. Духовенство не имеет ни знатной роли, ни богатства — следовательно, стремится к тому и другому и приводит умы в движение посредством влияния своего на окружающих короля прелатов, составляющих Taumonerie du roi. — Главного выбрал Вилель, по известной его ничтожности.

24/12 ноября… Я прочел в журнале о кончине Jean Paul Рихтера в Барейте 14 ноября, и это известие меня опечалило. Так недавно я его видел, и так приятно мы с ним беседовали. Шеллинг в Карлсбаде как бы предварял меня, что скоро его не станет, зная его болезнь и его самолечение, опаснейшее самой болезни. Но наружность Рихтера, хотя и не обещавшая продолжительной жизни, и надежда его на выздоровление и в нас вселили ее. Он обещал заняться полным изданием своих сочинений. Именем Шеллинга советовал я ему оставить недостатки и странности первого издания et du premier jet и в новом, и, кажется, он согласился в трудности исправлений оригинального, особливо же юмористического сочинения. — Теперь он сам предстал пред автором всего живущего, в новом исправленном и неизменяемом издании, которому нет последующего и при котором нет страницы с опечатками.

25/13 ноября… В 8-м часу вечера был в заседании Генерального географического общества под председательством новоизбранного президента графа Шаброля de Volvic, здешнего префекта (в Hotel de Ville). Я нашел тут всех известных географов французских и некоторых путешественников. Гр<аф> Шаброль открыл заседание речью, в коей благодарил за избрание его в президенты общества, напомнил о правах своих на сие почетное место: участие в египетской экспедиции с Депоном и издание каких-то географических или статистических книг, исчислял заслуги Бурбонов в географии: Лудвиг XIV посылает путешественников для открытия земель, XV в детстве сочиняет ученую книгу по географии и хочет печатать ее, 16-й сам написал инструкцию посылаемым в его время путешественникам.

Избирают нового члена на место бар. Депона. Секретарь общества Malte-Brun читает журнал прошедшего заседания — 25 марта 1825 — и реестр новым членам, между коими и два русские: Кутузов и <пропуск>. Mr. Roux, secretaire de la commission centrale, читал годовой отчет о трудах общества с 26 ноября 1824 года, в коем изложил довольно блистательно и ясно пользу географии, распространение географических сведений, влияние успехов сей науки — на благоденствие и на мирные связи народов, упомянул о тех, кои существенно споспешествовали сему: миссионеры, ученые, экспедиции, — и русских: Крузенштерна и Коцебу, о смерти членов и заслугах некоторых из них.

Путешественник, кажется, Pacho читал отрывок из путешествия своего в Циренаику (la Cyrenaique), африканскую Грецию, описывал памятники и миролюбное гостеприимство жителей сего края, обежал впоследствии продолжение (см. о сем путеш<ествии> через 10 листов).

М. Girard читал memoire sur les moyens de parvenir au nivellement de la France, пять главных рек Франции должны быть пятью линиями, к коим должно примыкать сие nivellement. Он советует поручить труд сей инженерам или чиновникам по рудокопной части. Нигде еще нет полной гидрографической карты. Франция представит первый образчик труда сего. Мне хотелось довести до сведения общества о плане большого чертежа, изданном в России, кажется, при Петре I или вскоре после его, в коем отчасти приведена в исполнение мысль Жерара, но я не дождался конца заседания, ибо оно кончилось избранием нового члена: depouillement du scrutin.

Вечер провел у гр. Брюсе, которую тешили сюрпризами друзья и свои. Я видел театр из-за кулис, потолкался в тесноте комнат, освежая себя мороженым, расстроившим мой желудок, — и решился реже пользоваться подобными приглашениями. — Видел я там Дюмонте, но в тесноте не мог и думать начать разговора.

26/14 ноября. И во времена Платона не было в Успенском соборе такой тесноты, такой давки, в какой я находился сегодня между адвокатами, пришедшими слушать своего товарища Дюпеня, защищавшего ‘Constitutionnel’. Мы сжаты были dans le barreau. Что же публика, ожидавшая у дверей почти от растворения? Четыре жандарма едва, с ружьями, могли удерживать толпу рвавшегося в дверь народа и наконец принуждены были затворить их, хотя президент Seguier и кричал с своего места, что двери должны быть отворены, но необходимость заставила нарушить закон, иначе бы никто ничего не услышал, а многие бы сделались жертвою любопытства или любви к юридическим прениям.

Слушав часа полтора адвоката, я вышел, и huissier ввел меня в судейскую комнату, из которой, в дверь, мог я еще слышать красноречивого адвоката. Он говорил с жаром и убеждал не одним красноречием, но и каноническими доводами и ссылкою на тексты св. писания и на знатнейших юрисконсультов Франции. Одно мне не понравилось в его plaidoyer: это место, где он приводит на память распрю Фенелона и Боссюета, выставляя первого в свете, для него невыгодном, и как бы потворствовавшего тайным замыслам секты пиетистов, вопреки господствующей законной религии. Над Фенелоном носилась тогда гроза подобно той, которая теперь носится над свободомыслящими, следовательно, адвокат ‘Конституционала’ не должен вооружаться против товарища…

Я успел уже получить два memoires в пользу журнала, решение отложено до следующей субботы.

На сих днях выйдет в свет новое сочинение герцогини Дюрас ‘Эдуард’. Журналисты уже объявили о нем. Это молодой адвокат, коего отец был дружен с отцом молодой герцогини, assez malheureux pour etre aime d’une duchesse, но не довольно смел, чтобы превозмочь силу предрассудка, полагающего препону для обитателей предместий St.-Germain, неодолимую в их состоянии. Эдуард и дюшесса любят друг друга, но один — адвокат, а другая — носит имя древней фамилии. Это история Урики под другою формою. {44} Эдуард в кипящей молодости своей, любовию к независимости и к смелым забавам напоминает и Рене. ‘Le malheur est ecrit sur le front de quiconque reve jeune, et se laisse aller a l’independance de la nature, pour venir subir ensuite les lois de la societe’, — говорит сегодня ‘le Globe’, выписывая несколько страниц из ‘Эдуарда’ и желая обозначить характер его.

27/15 ноября. ‘Леонид’ {45} принят с громкими рукоплесканиями: автор отчасти обязан успехом трагедии и глубокой игре Тальмы и некоторым счастливым стихам (mots), коих мысль находим в истории греков при Фермопилах. Напр<имер>, когда Леонида стараются устрашить многочисленностию неприятеля, коего щиты заслоняют лучи солнца, он отвечает:

Nous combattrons a l’ombre!

Этот один ответ мог покрыть героя лучами немерцаемой славы.

Провел вечер у Гизо, разговор о здешнем дворе: все обычаи прежнего, а с ними и все злоупотребления остались. Двор стоит более 30 миллионов франков. Неподвижный Лудвиг 18-й содержал на конюшне своей 200 лошадей, более, нежели Наполеон, из края света в край метавшийся. Есть ли королю делают дюжину рубашек, то столько же на его счет и первому камер-юнкеру. Le bouillon de Louis XIII сохранился и поныне. Однажды спросил Лудв<иг> 13-й чашку бульона по утру. Ему подали, и с тех пор куча дичины тратится ежедневно на бульон сей. Луд<виг> 18-й не мог уже есть оного и не любил, но бульон сохранился и его камердинер поедал оный.

Глупость дюка Дюра. Важность места префекта полиции и начальника почты, хотя и подчиненного мин<истру> финансов по доходам почт, но по префекту полиции ежедневно с королем работающего.

Дофина не может некоторые платья надевать два раза и после одного раза должна отдавать его своей горничной.

28/16 ноября. Сейчас возвратился из Cour Royale, где с лишком три часа слушал защищение адвоката Merilhou журнала ‘Курьера’. Сперва он опровергал королевского адвоката пункт за пунктом и выставлял журнал защитником прав галликанской церкви и противником токмо злоупотреблений и некоторых членов духовенства, а не церкви галликанской и еще менее христианской религии вообще. В заключение он представил в сильных и красноречивых чертах опасность, которая предстоит Франции от тайных, но уже гласных покушений иезуитов, и показал, что они теперь еще опаснее для государства, нежели были прежде, ибо тогда парламент, главные члены духовенства и светское правительство и Сорбонна — все согласны были во вражде к иезуитам и в средствах, коими должно было противудействовать их замыслам, теперь, напротив, мелкое духовенство, светское, законом признанное, монашеские общества, противузаконно в государстве водворившиеся, не страшатся их, а готовы принять их в недра церкви галликанской и Франции, ко вреду обеих и к утверждению владычества папского, иностранного, к нарушению конституции и к порождению новых бедствий для королей и королевства. Сильно, красноречиво — и con dignita — исчислил адвокат все последствия от сего послабления и напомнил судьям их предков и предшественников и важные их обязанности к соотчичам и к потомству. Давно не слушал я с таким вниманием! Для чего жар сей должен угаснуть, не воспылав в России! Для чего не могу я разделять с русскими пользы свободного и открытого судопроизводства и уличать порок и беззаконие гласно в самую минуту его порождения! Тогда и у нас были бы Сегье, Deces и D’Arno, а между нами Дюпени и…..

Сегодня в первый раз видел выставленных у столба преступников, с замкнутыми руками, и вина каждого написана на особом плакате, над головою преступника. Народ толпился вкруг сих несчастных, прикованных к столбам, и смотрел им в глаза. Некоторые потупили вниз глаза, другие без стыда и равнодушно, казалось, смотрели на толпы народа. В 12 часов должны были быть выставлены на них знаки. Завтра женщины будут у столбов выставлены…

29/17 ноября… В третьем часу отправились мы в Conservatoire Royal des arts et des metiers, где три или 4 профессора читают cours normal a usage des artistes et des ouvriers, des sous-chefs et des chefs d’ateliers et de manufactures. — Каждый профессор читает лекцию 2 раза в неделю от 3 до 4. Les cours sont publics et gratuits. Дюпень, брат адвоката, известный по своим классическим сочинениям об Англии, и особенно о морской, торговой и <пропуск> силе ее, преподает механику, применяя оную к искусствам и ремеслам (la mecanique, appliquee aux arts). Clement des Orenes преподает химию, применяя оную к искусствам> (la chymie, appliquee aux arts), и славный Say — хозяйство промышленности (l’economie industrielle), Gaultier — описательную геометрию (la geometrie descriptive).

Сегодня Дюпень открыл курс свой лекциею блистательною, которую стеклись слушать ученые, художники, адвокаты (между коими заметил я и его брата), ремесленники и, вероятно, журналисты, которые везде ищут пищи уму и себе.

Дюпень описывал пользу, на все художества и ремесла распространяющуюся, от механики, которая есть наука о движении (la science du mouvement), и от геометрии, науки о пространстве (la science de Tetendue). Он исчислил 80 ремесл и художеств и показал влияние наук сих на каждое из оных и совершенствование, которое могло бы последовать для ремесленников, если бы они не от одного опыта научались, а предваряли бы его теоретическими знаниями в сих двух науках, правила коих входят в состав каждого искусства, как бы оно ни казалось чуждым соображениям теоретическим и расчетам математики… ‘Il у a de l’echo en France chaque fois qu’on vient d’entendre la voix du bien public et de Thomme сказал Foy’, — воскликнул Дюпень, Foy, о кончине коего весть разнеслась сегодня в Париже. Его словами заключил Дюпень свою лекцию…

Вечер провел в италианском новом театре, любовался прекрасною его отделкою, когда умолкали голоса нежной Италии, ходил в блестящий foyer его и слушал музыку, которая отдавалась в душе — и в памяти, ибо ровно за год пред сим ту же ‘Сороку-воровку’ видел я в итал<ианской> опере в Москве…

30/18 ноября. Был у дюка Матвея Монморанси и получил от него два отчета о тюрьмах.

В 1-м часу отправился на похороны к генералу Foy, который умер третьего дня. Журналы возвестили о кончине героя-оратора. Армия потеряла son vaillant capitaine, la liberte — son eloquent defenseur. Он оставил жену и 5 малолетних детей в бедности, mais la France sera leur mere adoptive. Soldat a 18 ans, general a 30, l’armee n’a pas conquis une couronne, ou il n’ait attache un laurier. Сest parmi ses guerriers que la France a trouve son Demosthene, и после Мирабо — он красноречивейший франц<узский> оратор. Так a peu pres написал о нем друг его: Etienne.

Оттуда на первую лекцию Say: Sur l’economie industrielle.

Вечер в театре ‘Leonidas’. Я описал в письме к Кар<амзину> и к Вяз<емскому> эту пиесу и представление оной и сообщил им несколько стихов, кои запомнил или записал в театре. Вот эпиграмма:

Entre Leonidas et Monsieur de Villele

Il у a un parallele:

L’un a conduit ses trois cents a l’immortalite,

L’autre mene ses trois pour-cent a la mendicite… {46}

1 декабря/19 ноября. Benj. Constant не говорил речи на погребении Foy, но Ternaux от имени купечества, Mechin от депутатов, генерал Миолли от армии и Casimir Perrier. При словах последнего ‘La France adopterait la famille de son defenseur’, тысячи голосов закричали: ‘Oui, oui, la France l’adopte’. При окончании его речи acclamation universelle: Honneur, eternelle honneur au general Foy. Честь и вам, французы, за то, что вы умеете помнить заслуги соотечественников! Уже я видел во многих лавках сегодня изображение Foy на одре смертном. ‘Le peuple adore sa memoire’, — сказал один журналист, — и память его в сердце. M-lle Gay написала стихи на кончину его, и два последние мне понравились:

Helas! au cri plaintif jete par la patrie

C’est la premiere fois qu’il n’a pas repondu!

‘Parler devant vous, — сказал Perrier, — du general Foy, comme orateur, c’est toucher aux armes d’Achylle, je m’arrete, je confie a vos souvenirs ce prince de la tribune. Il servait la patrie et ne lui demandait rien’. Просто и прекрасно истиною. Я подумал о Карамзине, прочитав слова сии, так, как и при других в той же речи: ‘Sa conversation avoit un charme singulier, parce que les traits de son esprit avoient passe par son coeur’.

Сын Канариса с другими греками был при втором представлении ‘Леонида’, в ложе Орлеанского. Публика заметила их и изъявила восхищение свое громкими рукоплесканиями. Леонид-Тальма, Дюшенуа и Канарис разделяли благодарность и восторг зрителей…

3 декабря/21 ноября. Вчера провел вечер у m-me Recamier, и она мне чрезвычайно полюбилась. Милая, прелестная физиономия, которая носит на себе печать прекрасной жизни — и черты красоты душевной, неувядаемой. Я думал найти пожилую красавицу, строгую, неприступную, как ее добродетель, а нашел добрую, еще прекрасную женщину, для которой в нашем языке одно выражение: милой, по душе, по уму — и по глазам, в коих и душа и сердце и ум ее выражаются. — Имя ее напоминает век революции и империи, богатство и пышность — и безрассудность мужа, уважение и любовь всех, кто были ей близки, ненависть Наполеона и приют всех партий. Она сохранила строгий долг — чести и нравственности не только в пожертвовании всем, что имела, безрасчетливости мужа, но покорила ему и чувство, один только раз, как сказывают, воспылавшее в девственной, невинной груди ее, превозмогла страсть — и хотела возвысить к беспорочной любви и того, кто возжег ее, но Шатобриан не мог владеть собою, не мог следовать примеру слабой женщины и удалился от ее неумолимых прелестей.

M-me Recamier живет в 4-м этаже, в одной комнате, в которой и спальня и приемная ее. Один портрет во всю стену m-me Stahl, камин и маленькая causerie, около которой литераторы, журналисты, лорды, перы и депутаты оппозиционной партии собираются два раза в неделю, милая, молодая племянница мужа ее, которую она воспитала и теперь выдает замуж, сидела у ног ее, а мы толпились и говорили большею частью о почестях, отдаваемых праху и памяти Генриха Foy, коего детей призрел Орлеанский герцог, и весь народ участвует в сооружении памятника и в обеспечении всего семейства защитника конституции, говорили и о процессе против журналов, и много о поэте Пушкине, коего дядю, Вас<илия> Льв<овича>, m-me Recamier знавала, о m-me Genlis, о скупости Bernardin de St.-Pierre и о его характере вообще и наконец о ‘Леониде’.

Прием ее, дружелюбное приветствие, непринужденное, ободрительное, — все влечет меня к ней, и я редко буду пропускать вечера понедельника и пятницы, в которые можно ее видеть. И милой быть лишь ей пристало!

Сегодня слушал я с восхищением необыкновенным plaidoyer Дюпеня на возражение Broё, Дюпень импровизировал ответ, говорил и о военных поселениях и, следов<ательно>, о России, которая ввела там взаимное обучение, и вынудил неуместное рукоплескание, которое остановлено было тотчас председателем. Суд оправдал журналиста…

4 декабря/22 ноября. Вчера записал я то, что читал в журнале о путешествии Pacho в Циренаику, а ввечеру у Cuvier видел и самого путешественника, и его путешествие в планах и в картинах, но разговор мой с адвокатом Журданом, умным и ученым, которого мне не хотелось прервать, помешал мне со вниманием рассмотреть путешествие Пашо и познакомиться с автором. Тут был и адмирал английский Смит, поселившийся во Франции, известный командою флота во время египетской экспедиции Наполеона и, как мне сказывали, любовною связью с бывшей английской королевой.

Остался пить чай у Cuvier и много говорил с женою и дочерью: Масон, писатель о России, родственник Cuvier. Последний родом из Монбельяра…

5 декабря/23 ноября. Я забыл записать в журнале своем, что третьего дня собрался я слушать открытие публичных курсов в Афенеи Benj. Constant. Пришел за полчаса перед чтением и не только не нашел места в аудитории, где едва ли не более тысячи слушателей и слушательниц ожидали оратора, но и в передней едва оставалось место для входа. Я не мог видеть Benj. Constant и только издали слышал звуки его голоса, но не слова — и ушел при начале чтения…

6 декабря/24 ноября. Был на place Vendome, где собраны были войска, в присутствии коих и перед колонною, где изображены торжества войск французских, разжаловали сегодня двух солдат и третьего осудили на travaux forces в продолжении 3 лет. С двух первых сняли тесак и мундир и шапку солдатскую — и отвели в тюрьму. Последний приговорен к сему наказанию, кажется, за побег внутри государства. У нас 1000 ударов сквозь строй палочный! С тяжелым вздохом и с печальными размышлениями оставил я сие зрелище, которое, верно, сильнее действовало на воображение солдат и. публики, чем наше жестокое и потому несправедливое наказание, коему подвергаются часто рекруты, рекруты! не приученные к службе. А кто из них охотно становился в ряды чести и будущей славы и взора горького назад не обращал! — Вырванный из среды семейства, отчизны, на чужой стороне, в одежде, к коей не привык, может быть, не в очередь отторженный от всего, к чему стремится его сердце, от святой родины, и от милых ближних! — Можно ли наказывать его тысячью ударами за первый побег!

Сегодня, по приглашению здешнего библейского общества, я был в месячном заседании du comite d’administration, собравшемся в 2 часа пополудни. Президент маркиз de Jaucourt, посадив меня подле себя, открыл заседание. Из вице-президентов был только Stapfer, ministre du St. Evangile de la confession Helvetique, которого я знавал по участию в библ<ейском> обществе и по речам его. Других вице-президентов, как-то Cuvier, графа Boissy d’Anglas и пр<очих>, не было. В числе секретарей был и бар<он> Stael-Holstein, сын автора и сам автор книги об Англии. Тут же были и Monod-пастор, которого я слышал третьего дня в реформатской церкви, и сын его. Между асессорами известный Kieffer, профессор турецкого языка, книгопродавцы Freittel и Вюруз.

Секретарь представил переписку президента и занятия комитета в прошедшем месяце, a Monod-fils письмо частное, в коем извещают его, что англичане, по настоянию эдинбургского общества, скоро откажутся подкреплять те библейские общества, кои будут печатать апокрифические книги. Это известие произвело некоторое впечатление в комитете. Начали рассуждать о переписке пар<ижского> комитета с лондонским по случаю слегка упомянутого предложения к исправлению переводов библии реф<орматской> Остервальда и Мортина, которое отклонено лондонским, яко противное цели общества, занимающегося только одним печатанием и расп рост ранением Библии и новых заветов.

Президент предложил мне дать некоторые сведения комитету о деле библейском в П<етер>бурге, но я отклонил сие, сказав, что давно не имею оттуда никакого известия и что со временем постараюсь исполнить желание комитета…

7 декабря/25 ноября. Был сегодня у Arnault-отца и нашел его в кабинете, окруженного книгами и его рукописями. Бюст Вольтера и двух славных сочинителей музыки в кабинете, в библиотеке один Наполеон.47 Теперь он пишет его историю in folio, с великолепными эстампами. Много и с благодарностию говорил о Сереже, опасаясь, не повредил ли он ему тем, что брат для него сделал! Спрашивал о <1> и гр. Орлове и хвалил последнего.

Я надеялся, что он будет нашим корифеем в Академии des belles lettres, но он исключен при новом ее образовании. О сочинении его, т. е. о 2 частях недостающих, — справ<иться> у Бассанжа.

Потом слушал лекцию Сея… Брат назвал его лекцию азбукой политической экономии. И в самом деле, он проходил слишком кратко важнейшие предметы оной и, например, сегодня едва упомянул о различных системах, кои появлялись во второй половине прошедшего и в 1-й текущего столетия. Впрочем, он читает sur l’economie industrielle…

8 декабря/26 ноября. Получив от Жюльена приглашение к обеду de la Revue Encyclopedique, который бывает ежемесячно за 6 fr. ¹/₂ с особы, я пошел в bureau de la Revue отдать деньги и нашел там самого Жюльена, который предложил мне письма в Англию и, разумеется, писать статьи о России для его журнала. Я отклонил последнее предложение как несогласное с волею государя, который должен повиноваться. Жюльен переменил предложение на другое: написать статью об улучшении здешних тюрем и богаделен или вообще мнение о состоянии оных. Я сказал, что постараюсь. Он дает мне письма в Англию к некоторым приятелям, например к поэту Campbell. Hereau, счетчик du bureau de la Revue, долго был в России, в Вятке, учителем, знает по-русски и пишет статьи о русской словесности для Revue. Он дал мне свою статью об издании басен Крылова, а я советовал ему к журналам п<етер>бургским Греча и Булгарина и к библиографическим статьям, кои он выписывает, присовокупить журнал московский Полевого, в котором помещаются статьи не только о литературе, но и о модах, нравах и достопримечательностях московских, к коим можно отнести и самого издателя-купца. Жюльен знает Кривцова и взял адрес его… {48}

9 декабря/27 ноября. Бассанж-pere, книгопродавец, у которого я был для получения 4-го и 5-го томов Arnault-pere — старого издания, за кои давно уже я заплатил деньги за 5 экз., рассказал мне, сколько он, а особливо сын его потеряли от пересылки книг в П<етер>бург, от — до самых невинных возвращены сюда, яко запрещенные в России. Он дал мне билет на чтение журналов, брошюр в его книжной лавке, где устроены два кабинета, под названием musee encyclopedique et la galerie de Bassangepere (RRichelieu No 60). Стены зеркальные — и все сообразно сей роскоши. В одной комнате все журналы и брошюры политические и литературные, в другой — ученые. Каждый имеет стул — и перед ним журнал и брошюры, и все это — даром!..

Странно! Cousin {49} не хочет нас видеть, будучи уверен, что мы посланы правительством узнавать все, что есть примечательного во Франции, и доносить ему. Мнение сие о нашем путешествии я уже здесь не в первый раз слышу. И Гизо то же думал, но он ничего не опасался. Cousin — пуганая ворона или, может быть, и — орел, но опасающийся своего двуглавого собрата! Мы лишены удовольствия и пользы, которую надеялись <иметь> от его беседы! Я честию уверял Г<изо>, что одна любовь к изящному, к пользе России влечет нас всюду, где надеемся найти или наставлений для себя, или обогащение идей, или указание общеполезных открытий, заведений, от адвокатов до Гумбольдта, от богадельни — до Академии, мы ничего и никого не чуждаемся. Везде ищем пользы, везде ищем извлекать ее для отечества, которое для нас выше и дороже всего…

Вечер провел у m-me Recamier. Кажется, и муж ее был тут. В одно время со мною взошел англичанин, живущий с лордом Голандом. После узнал я, что это Адер, известный по дипломатическим своим миссиям. Он был и в России еще во время вице-канцлера Остермана, а в Швеции, кажется, с гр. Марковым. — Анекдот об известии, полученном в Париже о кончине Павла. ‘Il est mort d’une maladie de famille’, — сказал гр. Марков, выходя из театра, где узнал о сем. Адер представлен в карикатуре, которая напоминает о посольстве Фокса, л<орда> Голанда, между коими и он, к имп<ератору> Наполеону.

Я заметил, что m-me R с удовольствием вспоминает о Шатобриане и всегда кстати и с похвалою. Так, сказала она нам вчера, что статья в ‘Debats’ о Греции с письмами Канариса к сыну его, в Париже воспитывающемуся, им писана. Снова говорили о важности политической для Франции похорон Foy. У меня с языка сорвалось выражение: ‘Il у a de l’avenir dans c’. — M-me R подхватила эту фразу и повторила ее два раза Адеру и другим. Она напомнила ей, конечно, не Шатобриана, но Chateaubriantisme, как называют противники его, слабую сторону его слога…

Cuvier, у которого провели мы вечер, показывал мне кабинеты свои и объяснял методу наблюдаемую им в разделении работ или трудов своих. Для каждой главной части его как ученых, так и административных занятий он имеет особый кабинет, в коем, по известному, им составленному плану, поставлена и особая библиотека, относящаяся до того занятия, коему посвящена комната. Так, напр<имер>, в одной все книги, принадлежащие до учебной правительственной части, в другой — исторические книги, в третьей — геологические, в 4-й — ихтиологические (в этой занимается он теперь), в 5-й — о натуральной истории вообще, des generalites, в 6-й — разные постановления, литература и проч. Он провел меня чрез 7 или 8 отдельных библиотек, и в каждой особый столик с бумагами и с раскрытыми книгами, картами и прочим или с препаратами зоологическими и анатомическими, коим также определен особый кабинет. По стенам и по дверям развешены подробные новейшие географические карты, кои облегчают ему также приискание мест и рек и урочищ для справок и трудов его по части натур<альной> истории. Особая стена уставлена лексиконами. Он уверяет, что эта метода, этот порядок облегчают ему чрезвычайно труды его, коих разнообразность многочисленна, ибо он не только академик, но и администратор и, кроме воскресения, каждое утро проводит в исправлении многосложных должностей своих, иначе бы, по словам его, ему недостало бы времени для совершения предпринятых трудов, но, оставляя рукописи и книги в особой комнате, он возвращается к труду и продолжает оный, употребляя на сие каждую свободную минуту.

11 декабря. Какой-то молодой человек Marchais доставил мне знакомство Тальмы. Он принял меня сегодня в 10 часов по утру, и я просидел с ним около часу, и, вероятно, бы долее, есть ли бы не пришли к нему другие. Сначала говорил он о Франции, о господствующем здесь духе, о новейших происшествиях, свидетельствующих образ мыслей нынешних французов и общее стремление к конституционному порядку вещей, которому правительство должно бы только следовать, чтобы привлечь к себе все партии или по крайней мере большую часть народа. Тальма путешествует ежегодно внутри Франции: при кончине Лудвига 18-го был он в Лионе. Там никто не смел надеть траура, и одна дама обратила на себя негодование публики тем, что осмелилась явиться в театр в черном платье, которое надела по причине фамильного траура. Но как скоро в Лионе узнали о первых словах (mots), которые сказал король, ou qu’on lui a fait dire, о цензуре, о свободе книгопечатания, — Лион обратился к королю с любовию. — Оставив политику, я спешил навести разговор с Тальмою на театр. Он спросил меня, видел ли я его в Нероне ‘Британника’? — ‘Нет, — отвечал я, — и ожидаю этого с живым нетерпением’. {Я забыл, что видел его в сей пиесе.} ‘Я должен играть Леонида до тех пор, пока пиеса начнет упадать, а потом, вероятно, дадут другую новую пиесу, так что прежде вашего возвращения из Англии вряд ли дойдет очередь до ‘Брит<анника>‘ и до других пьес’. Я заговорил с ним о его предисловии к запискам Лекеня и сказал, что я постараюсь перевести или заставить перевести его на русский, ибо в самом деле почитаю сие сочинение классическим в своем роде и полезным не только для актеров, но и для драматических авторов. {50} Тальма доказал им, что он ни одною догадкою, ни одним подражанием лучшим актерам превзошел всех их, но и тщательным исследованием действий, изменений голоса, учением древних и — сердца человеческого. — Он не столько говорит о Лекене в сем предисловии, сколько о самом искусстве, и все наблюдения его поражают истиною и даже силою и верностию слога. Он высказывает самого себя и тайну своего таланта и творческого гения, о нем с большою справедливостию можно сказать, то, что он говорит о Лекене. ‘Lekain n’eut point de maitre’.

‘Le genie ne s’apprend pas’. Тальма постиг всю тайну своего искусства и был собственным своим наставником, следуя указаниям Мольера и Шекспира, но более — своему гению и, может быть, намекам Наполеона и наставительной беседе его. — Рассматривая талант и искусство Лекеня, он раскрывает нам свои собственные глубокие и практические наблюдения. — Кажется, что и эпоха, в которую созрел талант его, много способствовала его развитию и совершенству. Революция воспитала Тальму, {Он сам в тем признается: ‘Les grands evenements de cette Revolution, les crises violentes dont elle m’a rendu temoin, m’ont souvent servi d’etude’.} и воспоминания Рима и Греции оживились в его воображении, воспламененном дружбою Мирабо, Vergniaud, Дюмурье и многих других. — Смерть французского Демосфена сделала Тальму и поэтом. Над воротами дома, где умер Мирабо, поставил он изображения натуры и свободы и над ними написал следующий дистих:

L’ame de Mirabeau s’exhala dans ces lieux:

Hommes libres, pleurez! Tyrans, baissez les yeux!

Я напомнил ему слова, сказанные им в его предисловии и, соглашаясь в главной мысли, изъявил желание, чтобы он прочел, хотя в слабом переводе, то, что Шиллер говорит в прологе к ‘Валленштейну’ об участи театрального искусства, обещал принести ему литературный перевод стихов Шиллера, кои кончаются следующими:

Denn wer den Besten seiner Zeit genug

Getan, der hat gelebt fur alle Zeiten.

Напротив того, Тальма, как бы соболезнуя о судьбе актеров и о скоротечности славы и влияния их на современников, говорит: ‘Un des grands malheurs de notre art, c’est qu’il meurt, pour ainsi dire, avec nous, tandis que tous les autres artistes laissent les monumens dans leurs ouvrages, le talent de l’acteur quand il a quitte la scene n’existe plus que dans le souvenir de ceux qui l’ont vu et entendu’.

Так, конечно, — ваше бессмертие в наших восторгах, в сих движениях души и сердца, в сих порывах воображения, кои, конечно, скоро утихают, но разве не оставляют они во всем нравственном существе нашем следов возвышенного, пламенного чувства, которое не остывает совершенно, а переходит из рода в род, как семя добра, падшее на хорошую землю? Разве молитва, сие дыхание души (да простится мне сие сравнение!) не подобное же минутное действие на нас производит и разве сие умягчение сердца, сия теплота душевная, коею согреты мы в минуты священного recueillement, не оставляет следов на весь день, на всю жизнь нашу? Есть ли бы в минуту опасности и гибели отечества Тальма возбудил в нас священный трепет к памяти Леонида, с каким бы чувством полетели мы умереть за отчизну. Есть ли бы, вопреки закону государственному, здешний трибунал угрожаем был изгнанием, казнию, за смелый, но законный приговор, оправдывающий журналистов, с каким чувством положили бы они голову свою на плаху, из повиновения к словам закона. — Слушая Тальму, кажется, учишься читать Историю и постигать характеры ее героев. — Говоря о скоротечности действия искусства мимического, Тальма едва ли не противоречит сам себе или по крайней мере приведенному им же анекдоту о Лекене. Однажды Лекень играл в присутствии Лудвига 15-го. По окончании пиесы король сказал: ‘Cet homme m’a fait pleurer, moi qui ne pleure jamais’. Вот действие таланта и на кого же? На короля, который никогда не плакал! — Пусть теперь поднесут королю, по выходе из театра, приговор несчастному, не столько правотою, как пристрастием и кровию написанный, и увидим, подпишет ли его в первый раз прослезившийся самодержец?! — Нежное предстательство титловой любовницы вряд ли более Лекеня подействовало бы на сердце королевское! Наконец, можно образовать эстетическое чувство публики, которая в свою очередь может иметь и на него влияние, есть ли вкус ее достиг некоторого совершенства и чистоты. Le theatre doit offrir a la jeunesse en quelque sorte un cours d’histoire vivante. И в этом случае актер разве не профессор истории? Он или Гаттерер, усыпляющий учеников своих, или Шлецер, оживляющий их.

А молодые художники — разве актер не может быть теперь наставником так, как некогда скульпторы и живописцы снимали костюмы свои с картин Давида?..

Ганц приходил с Журданом ко мне в то время, как я был у Тальмы. Первый — профессор юрисп<руденции> в Берлине — возвратился, говорил много и хорошо об Англии, о состоянии юрисп<руденции> в особенности и наук вообще в Англии. В Оксфорде 22 colleges, кои суть гимназии. Проф<ессор>ы унив<ерситет>а редко преподают сами лекции…

13/1 декабря… По приглашению Жюльена мы отправились обедать a la Revue Encyclopedique, Rue Dauphine, No 24. Нашли там еще немногих, но мало-помалу начали съезжаться, и в числе особ замечательных назову: Тальму, Alexandre Лаборда, автора известной книги ‘Sur l’esprit dissociation’ и других, сына Ланженя, Villenave, англ<инского> адмирала Смита, Lemercier, автора нескольких трагедий, самого Жюльена и многих молодых людей, не без почетного имени в малой франц<узской> словесности. Меня посадили подле Тальмы, брата — подле Лаборда, я обратил разговор на Наполеона, и Тальма рассказал нам несколько анекдотов, весьма любопытных и замечательных, засвидетельствовал мне полуистину тех, о коих упомянуто в 2 биографиях Тальмы о Наполеоне и о его сношениях с ним. Анекдот о том, что Нап<олеон> поправлял Тальму в роли Нерона, не совсем таков, как его рассказывает биограф Тальмы, но замечание Нап<олеона> о роли Кесаря еще любопытнее, и Тальма последовал оному и играет с тех пор Кесаря по указанию Наполеона. Он говорил о нем с чувством и с некоторым фанатизмом, который питает к нему еще со времени республики. Он угадывал, что Наполеон имел в голове своей замысел дальней экспедиции, и просил его взять с собою, не зная, куда буйная голова Н<аполеон>а устремит свое направление, но Нап<олеон> имел в виду Египет и не хотел жертвовать верною стезею, которою шел его фанатик, удовольствию иметь с собою умного и приятного собеседника и отговорил Тальму следовать за ним. Мало-помалу начали вслушиваться в наш разговор соседи, обратили его на другой предмет — на театр и сделали почти общим, но главным оратором был Тальма — ибо он говорил умно и живо о своем искусстве, но говорил для меня знакомое, ибо повторял замечания свои об искусстве театральном, кои объяснил в предисловии к Лекеню. После обеда Тальма говорил с Лемерсье о Дюсисе, о милом, честном его характере, об остроте ума его, о том, что он, несмотря на бедность свою и на убеждения всей семьи своей, отказал Наполеону принять сенаторство, а с тем вместе и 36 тысяч франков дохода. Однажды упрекал он Тальме его беспорядок в издержках. Тальма показал ему свою расходную книгу, в которой записана была каждая издержка. ‘Oui, c’est du desordre en registre’, — возразил Дюсис. — Он был друг и неразлучен с Bernardin de St-Pierre. За обедом было много греков: мы упросили Тальму произнести несколько стихов из ‘Леонида’. — Он с таким жаром, с таким, смею сказать, вдохновением прочел тираду, в которой Леонид пророчествует славу греков и особенно Спарты, что мы все были тронуты, а один из греков плакал — и по окончании монолога начал целовать руку Тальмы!

До 10 часов пробыл Тальма: много говорил о революции. О Робеспьере и Дантоне в театре, о неудовольствии Робес<пьера> за игру Тальмы в ‘Нероне’. Он признался, что страшился исчислять злодейства Нерона и едва помнил, что говорил. Дантон был в театре и при каждом стихе, который напоминал злодейство Робеспьера, сидевшего в ложе, вспрыгивал и провокировал рукоплескания, но, повстречавшись взглядом с Роб<еспьером>, робко опустился в кресла и не смел более приподнять мятежническую, но робкую свою голову. {51}

Я познакомился и с Лабордом, говорил с ним о здешних тюрьмах (он был членом комитета тюремного) и о пользе, которую может принести его книга России и Франции.

Он воспитывал сына своего в Геттингене и теперь едет с ним путешествовать в Италию, на север, в Германию и заключит Англиею.

Получил письмо от Сережи из Милана.

Тальма исчислял славных людей, в разных родах, живущих в его соседстве, в новом квартале: m-lle Mars, прекрасный дом в новейшем вкусе, Maret, фельдъмаршал <пропуск>, Vernet, Арно, Изабе.

Тальма намерен чрез два года, когда минет 40 лет его театральному поприщу, ехать путешествовать в Италию, в Вену, на север — и в Петербург и в Москву! — Т<альма> рассказывал также, что он играл Кесаря и лицо его было так сходно с Нап<олеоном>, что многие плакали, а один — вышел из театра, не в силах будучи удержаться от горестных воспоминаний — незабвенного!.. {52}

15/3 декабря… Был в Атенее и слышал две лекции. Первую лекциюВильнева о французской словесности, в которой он говорил обо всем, кроме словесности, беспрестанно льстил господствующему ныне расположению умов во Франции, направленных снова против духовенства, укорял друидов в кровожадности и в корыстолюбии и вместе с тем уверял, что греки и римляне заняли философию у друидов, что первые философы и ораторы в Греции и в Риме были — галлы! и что сим новым открытием ученый свет и история Франции обязаны ему, Вильневу. Исчислял все смешные или ругательные наименования, данные историею французским королям, как-то: debonnaire, le simple, le faineant и проч., так что и во время революции могли бы некоторые фразы и намеки его понравиться (и это теперь, после 30-летней утомленной сими плоскими нападениями литературы!). Напомнил и les requisitoires и генерала Foy — и все это в истории словесности, и наконец слова два о классиках и романтиках, и в пример два или три стиха, кажется, из Маршанжи. — Слушатели были в восхищении. Безмозглый поляк, по окончании лекции, с миною знатока, сказал сыну своему: ‘Cela sappelle parler!’.

Галь произвел во мне подобное впечатление и в продолжение его лекции не раз приходило мне в голову, что в Германии он бы себе не позволил таких противоречий, таких нападений на философов и такого самохвальства. Материализм системы его, на наблюдениях основанный, ощутительнее его органов, коих он считает от 27 до 30, полагая, что могут быть открыты еще и другие, ибо места порожнего на черепе, т. е. не занятого найденными и определенными им органами, еще довольно. — Пять или шесть раз с презрением говорил он о заблуждениях философов, и есть ли можно употребить его терминологию, то я бы сказал, что ему именно органа философии, qui generalise et etablit des categories la ou le simple naturaliste, comme Gall par ex ne voit que des faits isoles — недостает. Оттого беспрестанные его противоречия самому себе. Сперва сказал, что животные имеют все органы, кроме органа религии или богопочитания, предоставленного одному человеку, а потом вычислял и другие органы, коих лишены животные: например du juste et de Tin juste и проч. — Разительная мысль и выражение не ему принадлежат: Les animaux sont des fragmens de ГЬотте. Это я давно где-то читал, да и он сам нашел эту мысль в св. отцах, например в св. Григории. Только во Франции — и то вряд ли в нынешней — можно позволить себе говорить с такою самонадеянностию…

16/4 декабря… В Cour Royale адвокат <пропуск> защищал содержателей борделя для игры карточной в заплате по контракту за дом, который нанят был на Вольтеровой набережной для игры, по определению полиции, выведенной оттуда. Генекень защищал владетеля дома и между прочим доказательствами выгод и преимуществ дома сего упомянул и о том, что он некогда принадлежал Вольтеру, что в зале его был устроен им театр. Странная участь домов! В салоне Вольтера игра, следовательно, разврат, в доме И. Л. Лопухина — церковь евангелическая!

Ввечеру был в центральном комитете Географического общества. Прочли письмо от нашего Крузенштерна, в котором, кажется, он дает отчет о некоторых путешествиях, нашими соотечественниками предпринятых. Потом выбирали президента, и вице-президентов, и генерального секретаря центральной комиссии. Первым избран Эйриес, вторым — Girard, с коим я говорил о большом чертеже, de la Renaudiere — секретарем.

Геогр<афическое> общество учреждено для споспешествования успехам географии: оно посылает путешественников в земли неизвестные, предлагает и назначает призы, учреждает переписку с учеными обществами, путешественниками и географами, издает не вышедшие еще в свет путешествия и другие до географии относящиеся сочинения и карты.

Французы и иностранцы могут быть членами общества, и натурально! ибо все части света должны содействовать в сем деле. Гр<аф> Орлов, также член Геогр<афического> общества, предложил на сей год сумму для медали, а центральная комиссия избрала следующую задачу: ‘Analyser les ouvrages de geographic publies en langue russe et qui ne sont pas encore traduits en frangais. On desirera que l’auteur s’attache de preference aux statistiques du Gouvernement les plus recentes, et qui ont pour objet les regions les moins connues, sans neanmoins exclure aucun autre genre de travail et notamment les memoires relatifs a la geographic russe du moyen-age’.

Изданы также Questions proposees aux voyageurs. 1824.

Писал к Сереже во Флоренцию и послал письма Крейсига и Пушкиной.

Оттуда к m-me Recamier, которая принимала в постели. Я сел у ног ее и не отходил во весь вечер. К<нязь> Тюф<якин> тараторил о театре, Keratry — о религии, я мало слушал, еще меньше говорил — и весь был в созерцании. Племянница ее показала мне кабинет, где копия с портрета m-me Recamier, который Gerard сделал. Теперь он у пр<инца> пр<усского> Августа.

17/5 декабря. В 8-м часу утра отправился я сегодня в дом Парижского архиепископа и в его капелле видел посвящение около 200 поддьяконов, дьяконов и священников. Лица, набожные ужимки сих служителей церкви, напомнили мне Тартюфа. При посвящении, кажется, дьяконов, все они, около 60 человек, повалились ниц на землю и лежали около 20 минут, в продолжение коих архиепископ читал молитвы. Не зная обряда каждого посвящения, я не могу заметить разницы между простым посвящением в первый сан церковника и рукоположением в священники. Первая степень (les 4 points) не налагает еще неразрешимого обета, но другие все — неразрешимы. После посвящения, более двух часов продолжавшегося, должна была быть обедня, но я ушел.

И тут, как и у нас, прислужники архиерейские важничают перед посвящаемыми, поправляют им ризы, но не колотят их в шею, как наших бедных деревенских священников и дьяконов, громогласные архиерейские протодьяконы, — и при слове: Аксиос — отзывается у наших оно и в ушах и под затылком!

Был у посла, у Сея на лекции.

Сегодня читая, кажется, ‘Les Debats’ я заметил нечто сходное с тем, что я думал, слушая Вильнева в Атенее: ‘La litterature devrait etre le refuge de la veritable independance. Pourquoi les gens des lettres se plient-ils sous le joug des partis? Quel serait en France le refuge des esprits fatigues des discussions haineuses et envenimees de la politique, si les musees, les academies et les theatres (прибавлю et les athenees) n’etaient plus que de nouvelles lices ouvertes aux fureurs des passions? — La litterature n’est done souvent qu’un pretexte’. За нею скрывается политика. Tout est allusion. О чем ни говорят — все об одном думают. В лекции, которой цель должна быть разбор поэмы или мадригала, говорят о друидах и иезуитах и о заслугах генерала Foy. Обыкновенное убежище посредственности, особливо в Париже, минутное господствующее мнение. И это направление умов называют les moeurs severes d’un pays constitutionnel. В Англии не так: Скотт и Байрон принадлежали к разным политическим партиям, но ils sont confondus dans une meme gloire par l’admiration nationale, le laurier n’a qu’une couleur!

Что-то грустно. По кому, или по чем — не знаю:

Est-ce un regret? Est-ce un soupir?

Разогнал грусть в обществе Гизо с Минье, автором ‘Истории французской революции’ (которую я читал в Карлсбаде), с Bourgeois и с умною женою Гизо. Говорили о состоянии умов во Франции, о степени просвещения до и после революции в некоторых классах народа. О правительствах. M-me Guizot как-то кстати сказала: ‘Се sont des grenouilles mortes’. На другой день после приговора, произнесенного par la Cour Royale в пользу ‘Курьера’, король спросил одного из своих приближенных: может ли он перевести Seguier в Корсику председателем? — К счастию, он попал на человека благоразумного. Когда многие возражали, Seguier утверждал, что les congregations не имеют никакого влияния и что это одна химера, которую создали либералы, а <1> отвечал со слезами: ‘В моем семействе есть доказательство, что это не химера’. В воскресение, на другой день после оправдания ‘Курьера’, дочь и зять его не пришли к нему обедать и расстались с ним, по убеждению приходского попа св. Сюльпиция.

Villele, сказывают, утверждает, что король в первый раз думает иметь в нем нужду.

18/6 декабря. Сердце вещун: вчера в 7-м часу вечера я записал в сем журнале, что мне было очень грустно и что какая-то неизвестная мне самому причина тоски волновала грудь мою. Я выразил это стихом, что на обороте сего листа. Сегодня, по условии с аб<батом> Николем в 9-м часу утра отправился к нему, вхожу в его комнату. Он был не один. Сажая меня у камина, он повторял слова: ‘C’est terrible! Quelle nouvelle!’. Я спросил, что такое? — ‘Разве вы не читали газету?’, — отвечал он.’Нет’. — ‘L’Empereur de Russie est mort! Вот читайте’. Сперва я не понял слов его, хотя и слышал их, спросил снова и все слушал как остолбенелый, начал читать статью dans ‘Les Debats’ и не дочитал. Хотел уйти, чувствовал что-то необыкновенное в душе моей. Николь хотел освежить меня стаканом воды, но я отказал, уехал к послу. Здесь все узнал. Еще не могу опомниться. Россия! И надежды твоей не стало! Забываю его политику — помню и люблю человека. Сердце не переставало верить в него, любить его, не переставало надеяться. Надежды с ним во гробе. Душа стремится к России, обожаемой России! Может быть, при нем — Россия! Ты не забудешь его. Мы жили спокойно. Он у себя отнял славу быть твоим благодетелем, народ в рабстве! Но не отнимал у нас надежды быть твоим восстановителем! В сердце моем бьется к нему чувство привязанности, которое таилось в последние годы его жизни и открывалось только в некоторые минуты, читая иногда решение советское, {53} где обнажалась душа его, близкая к справедливости и к милосердию. Тогда и у нас воскрешала любовь, оживлялись надежды. Здесь, примечая негодование к его политике, страдало сердце и народная гордость, с бытием его, с именем Александра, спасителя Парижа, неразлучная. Теперь смерть примиряет и либералов с Александром-человеком, вспомнят его — память его не с шумом погибнет, но в сердцах народа сохранится…

Вечер. Мысль о русской потере не покидает меня: она представляется воображению беспрестанно, и чем более с нею знакомишься, тем она становится мрачнее, ужаснее, неизмеримее. Я открыл в себе какую-то нежность к государю, которой не знал в его время. Теперь, когда для него настала вечность, я сделался не судьею его, но нежным другом, прощающим слабости в кладущим на весы — и самое намерение добра. Есть ли он оставил 14 миллионов еще в рабстве, то да примет благодарность России хотя за три примерные губернии. Да успокоится тень его наградою за желание блага, а мы будем думать, что он носил в сердце язву России и надеялся довершить и для нее то, что сделал для остзейских провинций.

Вспоминаю, где в последний раз видел его: в Царском селе, в 7-м часу утра, на большой аллее, ведущей чрез парк из Царскосельского дворца. Он скакал в коляске, за ним фельдъегерь. Увидев меня на дороге, остановил коляску, подозвал фельдъегеря, послал его зачем-то во дворец — и ускакал в П<етер>бург. Я не увижу его более.

Завтра сбирался я к m-me Recamier, где должен был встретить и лорда Голанда. При жизни государя я не упрекал себя в желании видеть его пасквилянта. Теперь и не желаю его видеть и увидел бы с чувством неприятным. Не раз вспомнил и думал о Карамзиных. Они лишились друга на престоле — и теперь это украшает государя в глазах моих. — При жизни его я ему не верил!

19/7 декабря. Видел в Varietes 4 пиесы, в двух — Брюнета, в последней Potier dans ‘L’ami intime’.

1. Jocrisse maitre et Jocrisse valet.

2. Le marchand de parapluies.

3. La chambre de Suzon.

4. L’ami intime.

Три первые оживляются несколько искусством актера, но третью и Vernet не мог поддержать: она освистана. Ни о чем не хочется думать, ни за что приняться: одна мысль о России, о судьбе ее!

Замечу несколько стихов, которые прочел сегодня в ‘Childe-Harolde’:

Greece! Change thy lords, thy state is still the same!

Thy glorious day is over, but not thine years of shame…

20/8 декабря. Был у С. П. Свечиной, оттуда домой и потом в Арсенал, стоящий на конце набережной Morland, коего часть прежде называлась: Champ-au-platre. Первое литье пушек было тут при Франце I в 1533 году. Гейнрих IV завел здесь сад, а Сюлли, в качестве генерал-фельдцейгмейстера, grand-maitre d’Artillerie, жил здесь во все продолжение своего министерства. Часть дома, где были его покои, сохранена невредимо: даже обои, зеркала, картины его — все уцелело и во время революции. Маленький кабинет его, с двумя окнами на две стороны, где он беседовал с Гейнрихом IV о благе королевства, сохранен в том виде, в каком он его оставил. Одно небольшое, в сравнении с нынешными, но великолепное по тогдашнему, зеркало венецианское осталось над камином его, и здесь-то отражало оно оживленное думами о благе отечества и любовию к нему лица государя и любимца его. На стене в другой комнате историческая картина, ‘изображающая въезд Гейнриха в Париж.

Прежде, нежели пошли мы осматривать библиотеку Арсенала, St. Martin, путешествовавший в Армении и знающий по-русски, {54} главный инспектор 6ибл<иотек>и, показывал нам некоторые древние рукописи, с живописью в самых ярких красках, почти невредимо в течение веков сохранившиеся. Древнейшая рукопись принадлежала святому Лудвигу и из упраздненного монастыря досталась здешней библиотеке. Другая рукопись, коей картины и виньетки с большим искусством раскрашены, принадлежала Rene d’Anjou (Breviaire), Лудвиг 18-й купил еще до революции главную библиотеку у маркиза Paulmy, и по сию пору выплачивается наследникам его сумма за приобретение сей библиотеки. Два тома в лист оригинальных писем Гейнриха IV, которые доказали, что добрый и умный король был не весьма грамотен. Более всего книг исторических и беллетрических, особливо романов, всего около 200 тыс<яч> волюмов. 300 книг песен на Мазарини. Вот истинно национальная библиотека.

У сего Арсенала были некогда ворота с колоннами в виде пушек, над коими на мраморной доске находилась следующая надпись Николая Бурбона:

Aetna haec Henrico vulcania tela ministrat,

Tela giganteos debellatura furores.

Santeuil, в восхищении от сей надписи, вскричал: ‘Dusse-je etre pendu, je voudrais en etre lauteur’. Другой (Dulaure) замечает, что это сказано или сумасшедшим, или поэтом, paroles d’un fou ou d’un poete.

В 1788 году Арсенал уничтожен, сохранена только библиотека, известная под названием библиотеки Paulmy.

Оттуда, чрез обширный дровяной двор и чрез Енский мост, который Блюхер хотел взорвать, а наш Александр — уже более не земной, а небу принадлежащий — сохранил, перешли в Jardin des Plantes, любовались львами, леопардами, волками, лисицами, земляком-медведем и наконец слоном, который резвился и хоботом ворочал землю неподалеку от Мишки, также забавлявшегося ворочанием разных орудий, вокруг него лежащих. День был прекрасный, мы гуляли под деревьями, окруженные и мирными животными, и птицами из всех климатов. Там попугаи всех цветов и разной величины, ястребы, и орлы, из коих один расширял крылья свои, — поднимался вверх клетки, но, подобно орлу русскому, удержан был железною силою в полете своем. Право, смотря на сего царя пернатых, я думал о русском народе и его порывах к солнцу, но клетка его хотя и обширная — все клетка и символ неволи.

Из Jardin des Plantes в Тюльери, где все было наполнено гуляющими, потом чрез весь булевар к Porte St. Martin, весь булевар казался ярмаркою и уставлен был торгашами. Крик а 2 sols, a 4 s la piece отвсюду раздавался, и сальные свечки горели под навесами.

От Porte St. Martin к С. П. Свечиной, Rue Grenelle No 105, где познакомился с m-me Segur. — Отсюда к послу и на базар, около 11 часов вечера. Уже складывали товары, но еще народ толпился на базаре и любовался сею новою беспрерывною ярмаркою, где выставлены все предметы роскоши, прихотей — и литературы.

Один из придворных говорил Сегье, президенту de la Cour Royale в деле журналов, что он окажет истинную услугу королю и проч. ‘La cour rend des arrets, et non des services’, — отвечал Seguier.

21/9 декабря. Целое утро в дождь бродил по букинистам и сторговал некоторые книги, кои будут читать в России. Узнав о назначенной сегодня казни Plessy, я пошел в Palais de Justice, он уже был привезен туда a la Conciergerie, в 6 часов утра. Николай видел, как его вывели оттуда и посадили на фуру, чтобы везти sur la Place de Greve. В 3-м часу уже все улицы от Palais de Justice до Place de Greve и мост усыпаны были народом, несмотря на проливной дождь. Дам было более, нежели мужчин, во всех окнах по улицам видны были модные шляпки, но на самом месте казни, где поставлена была красная гильотина, с красным ящиком, в который бросили тело, было более мужчин. Несмотря на конных жандармов, кои разъезжали вокруг гильотины, толпа волновалась, и едва устоять можно было от беспрерывного напора с места казни. Наконец в 47 минут 4-го часа привезли несчастного. Я едва мог видеть фуру — и уже увидел осужденного в ту минуту, как его взводили на лестницу, <на> гильотину. Сперва вошел туда палач. Потом привели его трое других палачей, шея до плеч была обнажена, он был в белом саване. Палач взял его за волосы затылка, положил шею на плаху и его самого перпендикулярно, с полминуты был он в сем положении. — Железо опустилось — и голова отлетела в красный ящик, стоявший на гильотине, куда в ту же минуту бросили и тело. Кровь смыли помелом и начали снимать гильотину. Удар последовал в 4 часа без 10 минут. Около меня толпились простолюдины, рабочие с лицами, коих выражение трудно описать. Один из них держал и поднимал на плечи мальчика шести или семи лет, чтобы он мог лучше видеть удар гильотины. Разошлись спокойно, со смехом, ужаса или содрогания не приметил я ни на одном лице, стараясь, впрочем, всматриваться в физиономии, меня окружавшие. И прежде и после казни за копейку продавали печатную сентенцию de la Cour Royale. Толпы начали расходиться во все стороны. Дождь промочил меня до костей, я шел тихим шагом — и в эту минуту опять думал о России и завидовал французам — что же? Их смертную казнь, в самую минуту совершения оной! Вспомнил о князе Я. И. Лобанове-Р<остовском> и о его девизе, который, вероятно, не отнимется от него. — (С осужденным сидел на фуре священник). Плесси пожаловался, что его называют отравителем, а сам подал повод к суду.

——

Я бы отвечал французам-либералам, спокойно теперь об Александре рассуждающим: ‘Наполеон не затмил его’, — а французам королевской партии: ‘Король ваш в Париже, и Париж еще во Франции…’.

22/10 декабря… В первый раз был в Водевиле и видел 4 пиесы, но 4-й не дослушал. 1-я — Le retour a la ferme, 2-я <нрзб>, 3-я — Frontin mari-gargon, 4-я La lanterne sourde et les deux porte-faix. В 3-й, в куплете, который обыкновенно поют в честь публики, актриса сравнивает водевиль с лакейской, а франц<узский> театр — с гостиной и кончила словами:

Daignez parfois en allant au salon

Vous arreter a l’anti-chambre!!

‘Les Francais sont le salon de Thalie’, — пропела она. И в самом деле я сидел в лакейской, окруженный даже и не камердинерами, а, кажется, поваренками, и не высидел до конца.

Театр не велик и не великолепен. Музыка и пение по французской публике — все те же напевы, которые слышишь в каждом кабаке французском и от каждого слепого, напоминающего проходящим смычком и голосом бедность и слепоту свою.

На занавесе прочел я след<ующую> надпись: ‘Le Francais, ne malin, crea le vaudeville’.

В промежуток между пиесами читал я статью Crayon о Вестминстерском аббатстве и думал о нашей крепости Петропавловской, которая скоро примет новый прах в свою землю! — Я спешил домой и дворник встретил меня с запискою от Ломоносова: он возвещал меня — о восшествии на престол императора Константина I, о присяге вел<икого> к<нязя> Ник<олая> Павл<овича>, сената, гвардии и проч. — Итак, при 4-м государе живу — и маюсь! — Елизавета закрыла глаза его: утешение для него, для нее и для любящих их! Государь скончался 19-го в 103Д пополуночи. Прости, о дух! — иль прах, но для меня священный!

23/11 декабря. По желанию посла советовался сегодня с священником, служить ли панихиду и молебен или нет. Гр<аф> Нессельроде уведомляет о новом императоре официально и о присяге, ему в П<етер> бурге учиненной. Разве посол не в том же здесь положении, как п<етер>бургские сословия в минуту получения известия о кончине А<лександра> No — Так я думаю и сказал свое мнение послу. Завтра он решится. Поспешность в сем случае не может повредить ему.

Пол<учил> письмо от Гордона…

Вечер провел у милой Рекамье, много говорил о России и старался объяснить им (rectifier) ложные их понятия на счет народа и правительства. Приезд Матвея Монморанси и потом матери и дочери Gay прекратил разговор о России и обратил к поэзии. Я уже видел Gay во дворце, но не слыхал ее и шепнул m-me Recamier предложить ей прочесть стихи свои. Недолго противилась она ее просьбе, сперва прочла стихи, кои на днях <пропуск> написал на m-me Recamier, а кончила своими из поэмы своей, еще не напечатанной, предметом коей, кажется, Магдалина! — Читает хорошо, собой почти прекрасна и довольно мила, но стихи слабы, хотя и не без чувства. — Монморанси сказал мне, что Lamennais написал брошюру против приговора de la Cour Royale о журналах.

24/12 декабря. Опять посол заставил меня потерять половину утра. Писал письма от его имени свящ<енник>у, вел переговоры об ответе его, потом говорил об Англии с Поццо и с кн<язем> Разум<овским> — и едва успел побродить по букинистам и прочесть несколько страниц из Ламене. — Между тем кто разгадает l’avenir tenebreux vers lequel nous marchons.

Royer-Collard приглашает меня завтра к себе.

Провел вечер у Свечиной с m-me Segur — и не забуду разговора о католической и галликанской церкви. Жалею только, что не имею времени записать всего, что С. П. говорила об отношениях катол<ической> церкви к папе и к Боссюету, как виновнике 4 статей гал<ликанской> церкви. — Он прав, но так, как сын, который спорил с отцом о законном наследстве. Вот главная мысль, но развитие оной и доказательства в пользу католической системы блистательны, хотя и неудовлетворительны.

Кончил вечер с русскими у к<нязя> Щерб<атова>.

25/13 декабря. 1 час пополудни. Сию минуту возвратился из русской церкви: мы служили панихиду по незабвенном императоре, — и возносили на литургии имя нового! Почти все русские были в церкви. Трудно выразить впечатление, которое произвела на меня молитва о усопшем! Я озирался вокруг себя и видел памятники, живые, царствования Александра, из коих некоторые принадлежат истории, другие останутся в записках двора или по крайней мере в анекдотах его. Посол, коего политическое бытие сотворил Александр всемогуществом своего сана — и стечением необыкновенных обстоятельств, за ним памятник пяти царствований — светлейший Разумовский, еще бодрящийся, но уже не бодрствующий у чужих престолов, обязанный Александру настоящим благосостоянием своим, утратив прежнее с обгорелыми развалинами великолепного дворце своего в Вене. Далее Чичагов, непримиримый враг русского правительства, смелый говорун в собрании министров и Совета, мечтающий иметь право злословить Россию в лице ее правителей и привязавший имя свое к некоторым внутренним происшествиям России и к звезде Наполеона, не от него померкшей. — Около меня барон Строганов, напоминающий пагубную политику Ал<ександра> с Турциею и с единоверными нам греками, и гр<аф> Головкин, который переносит воспоминание к первым годам царствования Александра, устремлявшего некогда взор свой и не на одну Европу, но и на неподвижный Китай. Там плачет Сеславин, которого слез не заметили предстоявшие и не узнали в нем смелого наездника славных годов в летописях России и Александра. Кн<язь> Тюфякин, царедворец юного Александра, который доживает бесплодный век свой в праздности парижской, в товариществе Кологривого, носящего незаслуженные знаки добродушия монарха и напоминающего слабость его жизни и его сердца, в которой он пред богом и в излияниях сердечных с теми, кого отличал доверенностию, давно покаялся и которую, может быть, искупил уже последним тяжким для отца ударом, положившим в свежий еще гроб едва распустившийся цветок, которого назвать запрещает и скорбь и закон….. Там и Свечин, скоротечность счастия при Павле и медлительность судопроизводства при Александре собою напоминающий. — Толпа молодых царедворцев, адъютантов — и женщин, кои напоминали многое и многих и плакали по человеке более, нежели об императоре. Взглянув на четырех фельдъегерей, я живее вспомнил о государе. Я видел их обыкновенно при лице его! Они разносили веления его во все концы империи, что говорю? — в концы земли! Я видел их и у дверей его кабинета, и некогда с быстротою молнии за ним скачущих, и с трепетом, неподвижно стоявших в позлащенном дворце Царскосельском, которого сад не увидит уже в весеннем блеске своем попечительного хозяина….. Я вспомнил и себя, и последнее слово его ко мне, два раза повторенное, когда я благодарил его за последние знаки благоволения: ‘Кто старое помянет, тому….. знаешь’, — сими словами начал и кончил он в Зимнем дворце монолог свой, 1/4 часа продолжавшийся….. {55} Для чего после сего воспоминания должен сказать я и о том, что думал и чувствовал, когда запели причастный стих ‘Господи! скажи мне день кончины моей!’. — Есть ли бы возвещал всеведающий и от века сущий смертным число дней их и кончину, то Александр, конечно, не оставил бы по себе 14 мил<лионов> в рабстве, а нас в неизвестности…

Провел вечер у мудреца Royer-Collard, которого почитал издавна, а читал в прошедшем году и выписал речь ‘Sur le sacrilege’. Я думал найти его старее. Жизнь и правила и душа его изображены в чертах и в спокойствии лица его. Он напоминает древних и физиогномиею столько же, сколько и поведением своим на трибуне и в делах государственных. В 1815 году призван он был королем к образованию университета парижского и сделан был президентом совета оного. Он желал дать ему республиканскую форму и даже собственное место президента сделать избирательным, а не от назначения королевского зависящим, но король отказал ему в этом, говоря, что все места правительственные от него зависят и, следов<ательно>, и президент университета должен быть им определяем. 4 года управлял он университетом, и это была лучшая и блистательная эпоха оного. Он был возведен в сие звание из профессоров факультета. Будучи в должности пред<седателя> и сложив должность председателя, удержал кафедру профессора, чтобы сохранить место адъюнкта (suppleant) Кузеню, которого бы в противном случае вытеснили определением на место Royer-Collard какого-нибудь <нрзб>. Он хотел показать уважение и к почетной должности профессора. В 1816 и 1817 годах, по просьбе Поццо ди Борго, заставил он кого-то сделать memoire об управлении университета. Вероятно, записка сия доставлена к<нязю> Гол<ицыну> (справиться у Поццо). — И он говорил о государе с чувством и с глубоким уважением, утверждая, что он пойдет в ряду с великими людьми (des grands hommes), хотя и не первого разряда, что моральный характер его внушил во все партии, во все классы народа во Франции любовь и уважение, несмотря на то, что политика его тяготила Францию.

Royer-Collard думал, что русские настоящие только от Москвы до П<етер>бурга, что остальное населено какими-то народами иноплеменными. Шутя говорил он, что наши предместья целые провинции и проч. И мудрец Франции невежда о России…

27/15 декабря… Получил письмо от моего милого Жуковского, и сердцу моему стало легче. Он не писал ко мне тогда, как дни его текли в безмятежном положении души, но когда бедствие настигло его и Россию, в сердце его отозвалось старое, прежнее чувство его ко мне, которое во мне никогда не затихало. Жалею, что не мог отвечать ему с курьером, который уехал в 5-м часу. Посол желал, чтобы я опять остался у него обедать и перевел для него письмо Ж<уковского>. Тут обедал и Галь. Много говорили о системе Ганемана, которую он почитает сумасбродною и уверен, что скоро она будет забыта, как и многие подобные. Опять говорил посол и о Royer-Collard с уважением и полагает, что Ройе-Колар к нему хорошо расположен. Он вспомнил одно слово его, как возражение на доказательство фактами: ‘Je meprise cela comme un fait’, — сказал Р<ойе>-К<олар>.

Много говорили о Венском конгрессе, по проекту отделения П<ольши> от Р<оссии>, уверял, что он был один из главных противников сему разделу и что гос<ударь> не говорил с ним 6 недель за его мнение, что он готовился подать просьбу об отставке и проч.

Получил письма от Сережи, Дружин<ина>. Вечер у Свечиной и Сепор, и у кн. Гол<ицын>а.

В монетном дворе купил три медали на и<мператора> Александра и заказал выбить четыре старые на некоторые случаи, до России относящиеся.

28/16 декабря. Узнав, что в собрании рукописей находится русская трагедия, как меня уверяли, сочинение царевны Софии, сестры Петра Великого, я пошел сегодня смотреть сию рукопись и в зале манускриптов мне тотчас подали оную, сказав, однако ж, что уже многие русские ее видели и что некоторые списали уже копию с оной, следовательно, французская отметка на заглавном листе: Се manuscrit est unique, уже несправедлива теперь. — На загл<авном> листе написано рукою, который почерк напомнил мне что-то знакомое: Nabuchodonossor, tragedie composee par la fameuse princesse Sophie Alexievna, soeur de Pierre le Grand. Предисловие русское, старинным слогом, на 2 или 4 страницах. В нем же и посвящение, кажется, царю Алексею Михайловичу. — Потом сказано: ‘Первого действа. Сень первая’. После названия действующих лиц написано: ‘Четыре протозанщики, спальники’. — Рукопись без конца. Слог странный, и много слов, вышедших из употребления… {56}

29/17 декабря… Поутру был у m-me Recamier и читал брошюру Шатобриана о государе и о греках, которую она мне подарила. — Ввечеру у гр. Сегюр и С. П. Свечиной. Много говорили опять о Шатобриане. Сначала государь почитал его фразером и не любил, так что в Вероне он в первое время чуждался Шат<обриана>. Но гр. Толстая его с ним сблизила.

Сегодня выпал первый снег…

30/18 декабря… Вечер провел опять у милой Рекамье, лежавшей в полутрауре на кушетке: ‘не так чтобы больна, не так чтобы здорова’. Две или три старомодных француженки сидели у ног ее, и рой журналистов, придворных и либералов, муж, Кератри — окружали ее ложе. Государь, военные поселения, выбор депутата на место Foy, брошюра Шатобриана и министерство Виллеля — все было предметом разговора. Кератри спросил меня, видел ли я новое произведение Прадта о иезуитах. {57} — Видел, отвечал я, но еще не читал. — Он поместил ваше слово о иезуитах, продолжал он, сказанное вами недели за две пред сим на сем канапе. Знаете ли вы Прадта? Нет, отвечал я, и никогда не сообщал ему моего мнения о иезуитах. — ‘Странно! — он употребил даже ваше выражение: существование их есть анахронизм, — и объяснил мысль сию почти вашими словами’. — ‘Не трудно, — отвечал я, — если он со вниманием читал их историю и знает нынешних членов сего ордена. Они вредны тем, что отстали от своего века и невежи, в сравнении с другими, занимающимися воспитанием юношества’. M-me Recamier вслушивалась в разговор наш и одобряла нас улыбкою. — Она сказала мне, что король получил известие об отречении К<онстантина> П<авловича> и о провозглашении им<ператором> Н<иколая> П<авловича>.

31/19 декабря. Я так много наслышался об игрушках Giroux, что, наконец, решился сегодня зайти в сей магазин, в котором с 10-го часа утра до позднего времени толпится лучшая и богатейшая публика, ибо немногие из людей посредственного состояния могут решиться мотать на игрушках. Магазин сей, близ Лувра, называется ‘Exposition d’une variete d’objets utiles et agreables, offerts pour etrennes, sous des salons de tableaux modernes’. В сей выставке 8 салонов, из коих три наполнены одними детскими игрушками, прочие — для взрослых детей. В самом деле детская роскошь доведена до совершенства. Чего здесь нет? Вычисление токмо различных разрядов игрушек и предметов искусств и мелочной промышленности составило бы целую книгу.

Первая комната, salon, блестит стальными производствами, серебряными, бронзовыми, амброю, кристаллами, раковинами, слоновою костью, кедром, опалами — и все сии богатства природы обречены на дамские и детские изделия. Вы видите опахала, кошельки, корзинки, сувениры, баульчики, vide-poches календари и проч. и проч. и проч.

2-я комната вмещает другие безделки, не совсем бесполезные. Здесь любуетесь вы прекрасными ящиками для рисования, несессерами, сюрпризами. (Славенофилы! Простите мне сие чужеземное выражение! в выражении несессеров так, как и в самой вещи, большой нужды нет!).

3-я комната уставлена стендами, альбумами, экранами, пюпитрами, портфелями, чернильницами во всех видах и формах, разными мелочами и припасами для дамской роскоши.

4-я, 5-я и 6-я комнаты заняты единственно детскими игрушками: куклами, военными и дамскими в многообразных костюмах.

В 7-й комнате литографические листы и гравюры, альбумы для рисования и живописи, пейзажи, картон с рисунками, видами из разных частей света и разных художников.

8-я комната, самая великолепная, в ней лучшие произведения в бронзеу в кристалле и в опалах, лампы, presse-papiers, garde-vues, канделябры, bougeoirs, vases a l’antique, pendules и проч.

В числе первых видел я и mules de Siberie. Словом, магазин сей есть энциклопедия мелочной и детской роскоши. Все забавы детские нашли здесь убежище, и все придумано для тех, кои желают потешить своих любезных игрушками. Промышленность ничего не забыла, чтобы привлечь внимание матери-баловницы и любовника, который желает сорвать минутную улыбку милой.

Пробираясь от гр. Брея, увидел я ряд карет, колясок, кабриолет, и в них сидели разряженные придворные и гражданские чиновники. Швейцар Рошефуко сказал мне, что сегодня приемный день соседа их, министра de la maison du Roi, и что здесь обычай накануне Нового года развозить поздравления. Кареты и коляски въехали на двор, поклонники министра вышли из них, и через 1/4 часа все вдруг разъехались. Я смотрел на лица, на мундиры, на толпу, на встречу их со швейцаром и на телодвижения прозябших кучеров и думал про себя: C’est tout comme chez nous!

Перед великолепным hotel гр. Брея, в углу, куда сваливают всякую всячину, увидел я chiffonnier — Диогена с фонарем, который железным крючком взрывал кучу навоза, или pot pourri, выбрасываемого из домов, со всею нечистотою оных. Он клал в свою корзину все клочки бумаги, не исключая и самых подозрительных, тряпки, разбитые стекла и куски железа или гвозди. Полагая, что они берут только то, что само по себе имеет или может иметь некоторую цену, я остановился и, при свете фонаря искателя фортуны, вступил с ним в разговор. Веселым голосом и с каким-то беспечным напевом отвечал он мне на мои вопросы и вычислил все предметы, кои они подбирают в свои корзинки. Они продают их на фабрики: бумажные, холстяные, стеклянные. Сих искателей в Париже более 2000. Они проводят весь день, с 6 часов утра за полночь, с крючком и с корзиною и обходят почти весь город в разных его извилинах, набирая таким образом в день на 30 или на 35 копеек, что составит почти полтора рубли по нашему счету. Они не имеют уже и не могут иметь никакой другой промышленности, ибо все время употребляют на искание — тряпок! (Чего ищут те, коих видел я сегодня поутру на поклоне у министра?). Целые семейства кормятся сими трудами, и мальчик в 10 или 12 лет уже помощник в содержании семейства своего. Мой Диоген был кривой и с смехом на свой счет сказал: ‘Что же мне делать с одним глазом, как не шарить в навозе, при свете этого фонаря, моего второго глаза? Я был сапожником, когда смотрел в оба, теперь питаюсь хотя в бедности, но еще своими трудами’. На вопрос мой, случается ли находить драгоценные вещи? — отвечал он: ‘Мне никогда не случалось, но вчера товарищ мой нашел прекрасные золотые часы в куче навоза и должен был тотчас продать их за безделицу, ибо они были краденые. Мошенник, укравший их, желая спастись, бросил их в угол — и ушел’, — и искатель фортуны на сей раз нашел ее.

1826 год

1 генваря/20 декабря. Встретил чужой Новый год, думая о нашем старом. Был у посла, где отдали мне письмо от Жихарева. Завтра присягаем К<онстантину> П<авловичу>, а может быть, послезавтра….. Greece! Change thy lords, thy fate is still the same! После русской обедни слушал американскую. Видел съезд к Орлеанскому, а ввечеру — дам к королю. Вечер провел у Гизо.

2 генваря/21 декабря. Отслушав обедню в нашей церкви, мы присягнули новому императору Константину и подписали присяжный лист… Вечер кончил у гр. Сегюр и m-me Recamier. Всякий день милее …

4 генваря/23 декабря. Прощался с Тальмою, но не успел прочесть ему стихов Шиллера, ибо оба заговорились, а между тем его позвали пить чай — и я ушел. Он подарил мне на память брошюру свою о драматическом искусстве, в которой, кроме глубокого знания в своем ремесле, виден и талант автора-наблюдателя. — Клапрота встретил у вооот.

В Люксембурге не мог ничего видеть, ибо в картинной галерее производят переделки. Но зато благодаря гр. Бобр<инской> видел все чудеса Брегетов. Один из братьев (двоюродных) показывал мне все роды часов, ими изобретенных и доведенных до возможного совершенства. Цены разные, между золотыми и серебряными одинакого же разбора разница от 120 до 200 франков. Звон стенных часов, ландшафт с башнею представляющих, напоминает звон деревенского колокола, в отдалении. — Pendule, который он сделал для гр. Б<обринской> стоит 5500 франков. Но, в самом деле, красота и простота отделки удивительные. Часы для Ротшильда — 2500 франков. Но он после покражи у него миллионов почти уже отказался взять сии часы, под предлогом, что имеет уже Брегетов regulateur. Есть часы сер<ебряные> в 800, зол<отые> в 1100 франков, в 1600, 1800. 60 франков стоит шагоисчислитель, но неудобство оного в том, что при каждом шаге надобно тронуть пальцем машинку. Один раз заводят на 10 тысяч шагов.

Отца Брегета, прославившего свое искусство, уже нет более. Мы видели его бюст. Теперь племянник и сын его поддерживают славу его имени и вместе работают и производят продажу часов.

От Брегета перешли мы к Vincent Chevalier, aine, ingenieur opticien, между титлами коего и то, что он первый составил хроматический микроскоп нашего славного Эйлера. Он показал мне магазин свой оптических, физических, математических и минералогических инструментов. В числе предпоследних видел я так называемый усский компас отличающийся точностию и удобностию своею. Vinc Chevalier изобрел и новую камеру-обскуру, которой превосходство пред другими объяснено в ‘Bulletin de la Societe d’Encouragement’ 1823 года. Я смотрел в нее и видел противуположный берег Сены с самыми мелкими оттенками, движение людей и кабриолетов, искусство рисования может быть доведено посредством сей машины до удивительной точности, puisqu’il ne s’agit que de calquer l’image des objets qui viennent se peindre sur le papier, il resulte de la que les dessins faits a la chambre obscure sont absolument un caique de la nature. Кроме пользы, извлекаемой из употребления сей машины для верного изображения предметов, нас окружающих, можно наслаждаться и зрелищем оживленной вокруг нас натуры, в уменьшенном виде, но со всею живостию красок и оттенков предметов, в сей машине отражающихся.

В микроскопе видел я жизнь и обращение соков в волосе, и в одной капле клея — несколько червячков, кои все двигались в оном с быстротою и, казалось, спешили насладиться жизнию на пространстве булавочной головки…

6 генваря/25 декабря. С Жюльеном и с гр. Раз<умовской> отправились мы к живописцу Legros, которого atelier устроено там, где прежде был франц<узский> театр и, след<овательно>, где представляли шедевры Расина и Корнеля. — Там выставлены образцовые произведения франц<узской> школы. Мы видели картину, представляющую зараженных в Яффе где Наполеон, сопровождаемый доктором Дежане, осматривал и прикасался умиравших от чумы солдат своих. Искусство живописца неподражаемо в выражении лица одного уже зараженного чумою офицера, который с последним чувством удивления и радости устремляет взор на великого полководца в ту минуту, как он не страшился заразы и прикоснулся зачумленного, с лицом, в коем в одно время выражено сострадание и какая-то доверенность к звезде своей, тогда еще не потухшей в снегах севера. — Дежан, с страхом и с опасением, но вместе и с каким-то благоговением хочет удержать Наполеона от прикосновения к страдальцу, но тщетно. Наполеон уже коснулся его….. Вокруг него умершие и умирающие, но взор первых устремлен еще на героя пирамид, в лице коего все будущее отечества и Вселенной и у ног его пирамиды.

Но нигде лицо Наполеона так не выразительно, не идеально, если можно употребить сие выражение, как на картине Легро, где он представлен на поле при Эйлау, окруженный Мюратом, Бертье и поляками, лобызающими стремя его. Тут он прелестен: что-то неизъяснимо поэтическое в его физиогномии и в глазах его какая-то геройская томность. Сии картины прежде стояли в Лувре, но после сняли и Легро взял их в свою рабочую комнату, где они вместе с 3-ю картиною его, принадлежавшею Мюрату и находившеюся сперва в Дюссельдорфской галерее, когда город сей принадлежал ему: по смерти его, Легро выручил свою картину и теперь она принадлежит ему. Мюрат, в минуту жаркой битвы, выставлен спокойным на бодром коне своем. Legros хотел с школою молодых живописцев усыпать цветами портрет умершего Давида и картины его в Люксембурге, но устрашились сего движения благодарности к подписавшему приговор Лудв<игу> 16-му, уложили картины Давида в ящики для переноса в Лувр — и не пускают из школы, из публики и по сию пору в Люксембург. — Тут видел я прекрасный портрет Лудв<ига> 18-го, о котором пели французы Legros l’a peint (Lapin). {58}

Мы видели после дамский atelier, которым руководствует живописец Merier. Там портрет Бентама, как уверяют, весьма сходный. M-me Michel, в рост. Весь дом построен и расположен так, что главное назначение оного — для разных ateliers, с большими итальянскими окнами.

Оттуда к <пропуск>, другу Давида. Здесь видел картину его и лица Клитемнестры и Ифигении, в ту минуту как Агамемнон объявляет им о жертве им обреченной. В Ифигении une pleine resignation и скорбь дочери, которою отец жертвует народному предрассудку, в матери — гнев, нежность, негодование, все сии страсти в ее лице, в глазах блестят слезы и ярость, в движении уст ее — уже негодование и начало злобы к мужу. — Ифигения выражает покорность христианки. — Она опустила глаза в землю, как будто бы уже слышан закон, преобразивший Вселенную и сердце человека, гласящий покорность провидению и прощение обид. Лицо ее бледно не от ужаса, которого нет в чертах ее, но от приготовления к неизбежной смерти и от присутствия нежной матери и страстного Ахилла. Я думаю, что только сии две фигуры — Клитемнестра и Ифигения — написаны самим Давидом, две другие — Агамемнон и Ахилл — вряд ли его же кисти? — Разве токмо одно строгое, неумолимое лицо Агамемнона. Рука его — ненатурально искривлена и коротка, лицо гневного Ахилла, грозно взирающего на Агамемнона, также недостойно той кисти, которая заронила слезы в глаза матери и воспламенила их чувство гнева и нежности, оставив улыбку яростного негодования на устах ее.

<пропуск> дал мне проводника в Люксембург, и я еще застал три картины Давида неуложенными, но уже снятыми со стен.

Музей Люксембурга первоначально был составлен из картин Рубенса, изображающих предметы из истории Генриха IV и Марии Медицис. По переселении оных в Королевский музеум они Заменены произведениями французских художников. — Я спешил восхищаться кистию Давида, как бы опасаясь, чтобы страх двора не скрыл остальных картин от любопытства иностранца, как от благодарности питомцев французской школы. Первая из картин его, которую я увидел, была клятва Горациев. Они изображены в ту минуту, когда спрашивают позволения у отца сразиться. Восхищенный отец заклинает их победить или умереть, а мать, жена и девы погружены в глубокую горесть. Сабина, жена старшего Горация и сестра Куриациев, страшится за них всех, Камилла — за братьев и за любовника Куриация. Мать Горациев обнимает с чувством страха и нежности младшего сына.

Я видел уже живые Термопилы и картина напомнила мне Тальму! — Она изображает спартанцев в ту минуту, когда глас трубный возвестил им первое движение Ксерксовых полчищей. — Спартанцы, обнимаясь в последний раз, хватаются за оружие. Леонид, на утесе, погруженный в думу, кажется, помышляет токмо об участии 300 друзей-товарищей, обреченных на славную, но неизбежную смерть. — Под ним, в тени, брат жены его, Афис, ожидает мановения повелителя и уже сложил венок из цветов с главы своей и готов прикрыть ее шлемом воина. Два юноши, прослышав звук трубы, бегут снять оружие с дерева. — Далее первосвященник перстом указывает небо одному из военачальников, который устрояет войско к битве. — В отдалении видна армия персидская. На стене, заграждающей le detroit, два юноши, коих Леонид хотел удалить от сражения, по их молодости, спешат стать в ряды бессмертных. Один надевает уже котурн, другой навеки прощается с отцом своим…..

Один из воинов мечом начертывает на гранитном утесе слова, которые переживут утес сей: ‘Странник, скажи спартанцам, что мы умерли здесь, повинуясь их велениям’.

Четыре спартанца, друзья-юноши, крепко прижав друг друга, в последний раз обнимаются и клянутся исполнить долг, начертанный мечом воина на граните.

Слепец предстал Леониду и молит о смерти с соотчичами….. Вся сбруя, орудия, жертвоприношения отсылаются из лагеря, нет уже ничего общего с землею, которая скоро сокроется от них: они готовы в царство Плутона.

Так Леониды погибали!

Пример героям и друзьям!

Я видел картину Давида — видел и слышал Тальму на Термопилах!

Третья картина Давида, изображающая ликторов, приносящих Бруту тела сыновей его, осужденных им на казнь. — Брут приходит домой после казни детей своих, и у подножия статуи Рима душа его ищет успокоения. Он держит в руке письмо детей к Тарквинию…..Предтеча Петру Великому, он победил самого себя и кровию детей своих пожертвовал благу отечества. Жена и дочери его, увидев ликторов с телами детей и братьев, в ужасе содрогаются. Младшая сестра закрывает лицо свое, другая падает без чувств.

Другие картины Давида: ‘Велизарий, просящий милостыню’, ‘Любовь Париса и Гелены’ и портрет Пия VII, писанный в Париже, 1805 года.

Я любовался также и картиною St. Vincent de Paul, который обращает снова к христ<ианской> вере отпадшего от оной господина своего, который, тронутый раскаянием и наставлениями своего невольника, падает к ногам его, со слезами умиления и благодарности St. V de Paul удерживает его — и спрашивает прощения раскаявшемуся от того, который не хочет смерти грешника.

Несколько картин Granet: внутренность церквей. В одной из них совершается обряд церковный с великолепною церемониею, в другой — в монастыре женском одна из девиц постригается. Мать её, навеки разлучаясь с нею, падает без чувств в объятия монахинь.

Картина барона Жерара (Gerard): Психея получает первый поцелуй Амура и с ним — душу. Бабочка, эмблема души, порхает над ее головою.

Картина Guerrin (Pierre): Phedre et Hyppolite в ту минуту, когда Гип^ полит говорит Тезею:

D’un mensonge si naif justement irrite…

Gaillemot представил уже смерть Гипполита, на основании повести Фирамена:

La timide Aricie est alors arrivee,

Elle approche, elle voit…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

La rappelle a la vie ou plutot aux douleurs.

Галилей в тюрьме инквизиции за то, что утверждал, что земля вращается. — На колонне, поддерживающей тюрьму, начертал он свою систему астрономическую и, полный утверждения в истине, им открытой, кажется говорит: ‘Пусть они гонят меня, но земля вертится!’. Картина сия написана Laurent (J. А.). Цветы радуги.

Госпиталь, учрежденный в замке Мариенбурга для французов и русских, раненных под Фридландом. Молодая девушка под эгидою матери печется о спасении раненого офицера.

Скульптура. На одном из произведений Dupaty (Charles) увидел я венок из цветов, покрытый черным крепом. Художник недавно скончался, и почитатели его таланта положили сию гирлянду на лучшей его статуе. Он был сын автора ‘Путешествие в Италии’, прославившегося своим оригинальным описанием некоторых произведений художников и у нас в России — школою его неудачных подражателей.

В 2 часа живописец Жерар ожидал нас в своей мастерской. Тут увидел я картины и портреты, о коих так часто слыхал. Сражение под Аустерлицем. Портрет к<нязя> Репнина, верхом, в плену, и раненого офицера, в виде к<нязя> Николая Гагарина, который служил не Марсу, a m-lle Mars в то время, как Жерар предавал его бессмертию в своей картине. И servait non le Dieu Mars, mais une divinite du meme nom, dans ce terns, подумал я.

В сей мастерской несколько раз был государь и с него списывал Ж<ерар> два портрета, что в П<етер>бурге. Портрет Поццо ди Борго и других, я искал портрет милой Рекамье, chef d’oeuvre Жерара, но не оставил у себя копии с того, который она подарила пр<инцу> пр<усскому>.Подтвердил желание императора не писать его вечно улыбающимся. И Жер<ар> одобряет оное, сказав, что улыбку в портретах государей ввели токмо со времен Лудвига 15-го, когда вкус испортился.

Вечер у m-me Recamier. Говорил с поэтом Parseval о пирамидах и обе* лисках египетских (он был там с Наполеоном) и m-me Recamier a cite un mot du Due de Choiseul, qui repondit a ces archi-aristocrates sur son observation que les colonnes Romaines n’etaient rien, quant a Tantiquite, aupres des obelisques de l’Egypte — ‘Ce sont pourtant de belles parvenus‘.

7 генваря/26 декабря… В первый раз был в Одеоне: одну пиесу, ‘Le naufrage’, освистали, и она того достойна, другую, ‘L’enfant trouve’, играли хорошо, и в роли avoue было несколько колких слов гг. адвокатам и прокурорам, которых avoue называл аристократией du barreau, а следовательно, почти бесполезным классом общества.

‘Le Robin des Bois’ или Фрейшюц. Оркестр изрядный, но пели — французы! Я, выслушав первый акт, спешил к Cuvier, где провел приятный вечер, слышал стихи молодого поэта с талантом, m-r Ampere, и перевод его из ‘Фауста’ Гете и из ‘Манфреда’ Байрона. Отец его — извест* ный профессор физики. Простился с Cuvier.

8 генваря/27 декабря. Помолившись, может быть, в последний раз в Париже, заупокой души Александра I, я пошел в Conservatoire Royal des arts et metiers, где по воскресным дням всем позволено видеть собрание проектов машин, орудий и моделей, иноземцами и французами изобретаемых, обширный архив промышленности народной и иностранной, коего происхождением обязана Франция Лудвигу 16-му.

Я вошел в первую залу, в которой поставлены разные земледельческие и другие орудия, как-то: гидравлические и пр<очие> мельницы. Один из приставов показал мне образцы произведений, коих нет в каталоге. Я заметил шелковые шляпы, наподобие соломенных…

Vaucanson в 1782 году первый завел собрание машин и моделей и завещал оное Лудв<игу> 16-му. Gregoire, Conte, коему Египет обязан раз* ными полезными заведениями, и славный Монгольфьер были в числе директоров сего conservatoire. Теперь по четвер<гам> и воскр<есениям> может публика видеть залы, но есть особые, куда впускают только по билетам префекта, и завтра я надеюсь увидеть их. При Дёказе заведены здесь три курса для художников и ремесленников: механики, химии и экономики, приноровленной к искусствам.

Вечер у гр. Сегюр и Royer-Collard с Гизо, Cousin, Bourgeois, Remusat. Последние, кажется, очень заняты соображениями, кто заступит место Foy, — и Royer желает выбора Себастиана. Он говорил о камерах с чистосердечием и при мне.

Получ<ил> письма от Булг<акова>, Жук<овского>, гр. Тол<стой>.

Оттуда к одиннадцати часам поспел к концу французского театра, чтобы видеть ‘Le malade imaginaire’ и обряд, совершаемый ежегодно всеми актерами и актрисами француз<ского> театра в сей пьесе. Когда мнимый больной, обожатель докторов, решается сам получить докторскую степень и выйти на испытание, то в театре сооружаются две кафедры, одна над другою, а по бокам оных становятся лавки в нескольких рядах. Мнимый больной всходит на одну кафедру, экзаменатор на другую, над ним, в одежде факультета, а потом актеры, по два в ряд, проходят, также в багряном докторском облачении с горностаевою опушкою, и покорно кланяются публике и садятся на скамьи. После актеров являются также попарно все актрисы, но только франц<узского> театра в таком же наряде и с такою же почтительностию кланяются публике и садятся на скамьи. Публика размеряет рукоплескания по таланту каждого и каждой. — Я видел всех актеров, Лафона и прочих и актрис также, не исключая Марс и Дюшенуа, но одного Тальмы не было. Перед ними церемониальным маршем и предводимые аптекарем вошли с клистирными трубками вместо ружий служки театральные и также обошед вокруг театра, важно и величаво, уселись с своими не смертоносными, но поносными орудиями под актерами-докторами. Началось испытание, известны вопросы на французско-латинском языке и ответы мнимого доктора: segnare, purgare et mysterium donare. Некоторые из актеров и актрис также задавали смешные вопросы и после каждого ответа пели все хором:

Signum est intrare in nostro docto corpore!

По окончании испытания все опять попарно и тем же порядком, сделав поклон публике, уходили с театра — и занавес закрыл поносное зрелище! Не знаю, почему не было Тальмы, но можно думать, что и он хотел показать, что чувствует оскорбление, сделанное ему в детях его. — На другом испытании, на котором присутствовал здешний архиепископ, в школе, где учатся дети его, инспектор оной, по внушению какого-то обскуранта, удалил детей Тальмы, коим присуждено было награждение, при раздаче призов архиепископом. Награждение дано было детям его, но не из рук парижского святителя. На другой же день журналы возвестили о сем оскорблении таланта, не согласном ни с справедливостию, ни с духом любви христианской. Архиепископ, узнав о сем, посылает к Тальме викарного, извиняется и уверяет, что не он сему причиною. Король узнает о сем извинении — и выговаривает архиепископу, который отвечал королю, что если бы он в минуту раздачи призов знал детей Тальмы, то еще нежнее бы других прижал их к пастырскому сердцу, в надежде привлечь их в лоно матери-церкви сею нежностию. Король замолчал — и пастырь оставил его, но унес с собою чувство доброго слова.

9 генваря/28 декабря. Писал к Сереже в Рим, на имя к<нязя> Гаг<арина> и послал письма Мерьяна.

Город наполнен вестию, что Николай I воцарился. M-me Recamier, у которой я провел вечер, сказывала, что Шатобриан читал уже ей новое, третье, издание его ноты о греках, переделанное на воцарение Николая. Можно удивляться не только проворству, но и силе вымысла…

10 генваря/29 декабря… Мы обедали в ‘Revue Encyclopedique’. Подле меня сидел академик Girard, известный инженер, коему Франция обязана обогащением ее сведениями и проектами, для усовершенствования коммуникаций клонящимися. Адм<ирал> Смит угощал меня вином. Сей, Галь и несколько других ученых были нашими собутыльниками.

Ввечеру узнал о кровопролитии в П<етер>бурге. Кого винить? Не уважение ли к присяге, а следовательно, к данному слову, вооружило их? Перед сердцеведцем равнодушный ли к сему священному акту или жертвующий своему долгу жизнию и более — найдут себе помилование? — Вечер у гр. Раз<умовской>.

11 генваря/30 декабря… Я видел Сену, покрытую снежным льдом, который стремится по ее течению, плавно….. Нева! Что с тобою? Не покрыты ли берега твои новыми жертвами?

13/1 генваря. Сегодня был у меня маркиз Жокур, президент здешнего библ<ейского> общества.

О подписке в пользу детей Foy говорят: ‘Се sont de petits foy-gras’.

Приехал наш курьер и привез русский манифест и<мператора> Николая. Послезавтра присягаем ему.

Обедал у посла, потом с гр. Мод<еном> у С. П. <Свечиной> и оттуда кончил вечер у m-me Recamier.

14/2 генваря… В первый раз был я, по приезде в Париж, в театре и видел Тальму в Августе (‘Цинне’) Корнеля. Вероятно, сею пиесою заключу я мои наслаждения франц<узским> театром в Париже. Я вспоминал каждое слово, каждую черту таланта, который нравился мне в первый раз. Дюшенуа, несмотря на ослабевший голос и на морщины некрасивого лица ее, также играла прекрасно: в ней морщинка не беда! — Она мила, хотя не натурою игры своей и не собою, но, конечно, искусством. Лафон также с чувством иногда и понимает роль свою.

Вторая пиеса ‘L’hotel garni ou la lecon singuliere’. Я не дослушал, ибо спешил к кн. Щ<ербатову>. Mess Castigny и Perrier играли хорошо

15/3 генваря. Присягал императору Николаю. Слышал ужасы о П<етер>бурге…

16/4 генваря… Мы записались в дилижанс: de Tunion francaise et anglaise, и завтра едем в Англию. Три месяца и неделю пробыли мы в Париже. Я старался пользоваться временем, читал, учился, смотрел, знакомился с людьми умными и примечательными, с учеными, и редко предпочитал одно приятное полезному, но на всяком шагу чувствовал, что мало приготовился к путешествию во Францию и к долговременному пребыванию в Париже, где многое, другим известное, было для меня чуждо. Англия еще труднее для меня по языку — и по своим установлениям…

Вечер, последний в Париже, провел у С. П. <Свечиной>, m-me Recamier и гр. Шуваловой. M-me Recamier предложила мне прийти к ней сегодня от 3 до 6, чтобы познакомить меня с Шатобрианом, но места взяты в Англию! Britannia rule!..

——

20/8 генваря. Мы проехали городок Гравезид и вдали увидели великолепную Темзу, покрытую льдом и кораблями из всех частей света. В Гравезиде таможня (custom-house), осматривающая прежде лондонской все корабли, идущие к Лондону. Паруса белеют вдоль по реке, и я смотрел на сию владычицу морей и частей света с благоговением. Туманы скрывали ее течение в отдалении, но говорят, что отсюда можно видеть ее на 10 миль.

Приближаясь к Лондону, туман и какая-то тусклость в воздухе становятся сильнее и запах каменного уголья чувствительнее. Мы въехали в предместие, не примечая, что мы уже почти в столице торговли всего света. Я смотрел вдаль и старался увидеть Лондон, но уже был в Вестминстере — и предо мною аббатство его, и мост, и необозримая громада домов и замков Лондона!

Гринвич оставили мы в стороне, милях в шести от Лондона.

Мы проехали, таким образом, большую часть Кентского графства, значительного торговлею, промышленностию жителей, достопримечательностями историческими, особливо по связи его и по близости к твердой земле. Оно разделено на 8 уездов, по главным натуре почвы и ее произведениям.

Лондон. Мы приехали в 3-м часу в исходе и, оставив дилижанс в <пропуск>, уклали наши чемоданы в фиакр, отправились за ними в трактир Hotel de la Sablonniere (Leicester square), где обыкновенно пристают бесприютные иностранцы. Пошли искать квартиру и бродили по туманному Лондону до 6 часов вечера. Уже в 4 часа на главных улицах засвещены были фонари, светлые, подобно нашим на Невской перспективе, по-здешнему устроенным. Чувствую неудобство от непривычки говорить по-англински, и уже мне кажется, что в Париже и более приветливости, учтивости и что там охотнее входят в разговор, отвечают иностранцам и отгадывают их желания и потребности. Я не нашел той толпы на улицах, которой ожидал найти, ни той чистоты, о которой наслышался так давно, но тротуары прекрасные и ноги не чувствуют усталости, которой они подвержены от неровной мостовой парижской. Квартиры немногим дороже парижских, но для двоих неудобны. Этаж часто в одну комнату, — она занимает гостиную или приемную с камином, спальня вверху и то для одного, другая в 3-м этаже, для человека комната в 4-м.

Чувство, с которым въезжаешь в незнакомый, обширный и многолюдный город, особливо когда ввечеру очутишься один с собою и подумаешь о том, что предстоит все испытующему путешественнику, это чувство рождает какой-то spleen, о котором невольно вспомнишь в туманах Англии. Может быть, оно сильнее в нас и оттого, что

Поздно мы пустились в путь,

и в первой молодости он скорее проходит и касается нас как бы мимолетом, но, прожив более полжизни в отечестве и для отечества, душа не всегда способна принимать живые впечатления новых предметов, сколь бы поучительны и примечательны они ни были.

Сегодня, 20/8 генваря, ровно шесть месяцев, как я выехал из П<етер>бурга: в тот же час, как я выезжал из заставы, въезжал я в Лондон.

21/9 генваря. Желая поскорее оставить свою мрачную келью, я пошел бродить, в грусти, по туманным улицам и уже нашел некоторые лавки открытыми, в других — чистили светлые окна и крыльца. Остановился у эстампов, и первая гравюра, которую заметил, представляла капуцина Бернарда в минуту решительной, также грустной, но и утешительной думы, указывающего на небо и говорящего: ‘La nostra patria e il cielo’. Слова сии ободрили меня, на минуту и в моей душе просветлело, и я подумал о жертвах необдуманного патриотизма с верою и упованием, а о России — с надеждою. Но якорь сей надежды утвержден только — в небе.

Был в канцелярии посла, получил письма парижские, писал в П<етер>бург к Булгакову. Наняли квартиру за 2 ¹/₂ гинеи в неделю, у портного Мостера, Jermyn Street, St. Jame’s Square, No 91. Мы обошли несколько улиц, скверов и не нашли квартиры удобнее и дешевле. Камин с огнем за ту же цену. Seeting-room хорошо прибрана. Спальня и постели чистые, и для камердинера приют удобный. Пробыл около часа у Крейтона, и званы к нему сегодня на чай. Обедали за 10 шиллингов порядочно в полуфранцузской ресторации. В одном блюде я ошибся. Я полагал, что черный пудинг есть то же самое блюдо, что и у нас под сим именем: мне подали черную сосиску!

Перед нами церковь и кладбище, вокруг нас беспрерывный туман, в отечестве — смерть Александра и — жертвы! В 9 часов еще горел газ на улицах, туман все покрывал полумраком, и к 4 часам опять все потемнело. Где же солнце? Недаром один земляк его приказывал своему товарищу, возвращавшемуся не в подлунную, но в подсолнечную обитель, поклониться от него солнцу.

Провел приятный вечер в семействе Крейтона, разговаривая об Англии…

22/10 генваря. Воскресенье. Отправились пешком в церковь св. Павла, где в 10 часов началась служба. Туман препятствовал нам различать предметы (перед нашим домом не могли мы различить церкви), и мы смотрели на все, что нам указывал проводник наш — глазами веры. Вот мост Ватерлоо! — Где? — На правой стороне. Увидим, когда просветлеет. Вот ворота, в которые и король не смеет въехать торжественно, без позволения лорда-мера. Подошли и увидели городские ворота, Temple Bar, разделяющие Вестминстер от city, или города, преимущественно так называемого. Вот дом герцога Нортумберландского, английского Шереметьева, мрачной и древней архитектуры.

Наконец, пришли мы в церковь св. Павла и вошли в боковые двери. Наружностию церкви мы не могли любоваться, ибо туман еще покрывал ее, главная паперть была пуста. Швейцар отпер нам двери на хоры, мы слышали пение мальчиков и церковников в алтаре, или в <пропуск>. Слушателей было весьма немного. В ложе сидел епископ. По совершении литургии проповедник <пропуск> сказал проповедь на текст ‘И сотвори его по образу и подобию своему’, говорил ясно, не красноречиво, но убедительно и в чистом евангельском разуме. Нам хвалили сего проповедника. В 12-м часу проповедь кончилась. Едва начали мы осматривать внутренность церкви, едва увидел я памятник Нельсону и Корнвалису, друг против друга стоящие, едва успел взглянуть на надпись строителю храма, Врену: ‘Si monumentum requiris, circumpice’, как уже нас погнал неумолимый педель с жезлом вон из церкви, и только мимоходом заметил я памятник критику Johnson’у. Перед церковью статуя кор<олеве> Елисавете, в ограде.

По дороге заходили мы в пять или шесть церквей и везде находили еще службу, которая, кроме св. Павла, во всех приходах начинается в 11 часов, а кончится в час, и потом в 3 опять начинается в Вестминст<ерском> аббатстве. Опоздали только в немецкую церковь, к моему товарищу по библ<ейскому> обществу — Штейнкопфу. Служба в сей церкви уже кончилась, но я узнал его жилище и зайду к нему с письмом. Были у посла, разговаривали о происшествиях в П<етер>бурге и узнали новое….. но справедливо ли? — Не знаю. Возвратимся к нему обедать, от него в Вестминстерское аббатство. Желая застать еще служение, мы спешили в церковь и едва успели взглянуть на узорчатые колонны и стены и раскрашенные окна. Мы вошли с того угла, который называется poet’s corner, и ряд бессмертных или, лучше, беспорядочная толпа их поразила меня: я увидел памятники и имена Дрейдена, Мильтона, другого Джонсона, и против воли оставил их, чтобы войти в церковь, где уже начиналось пение, приятно сопровождаемое прекрасными органами. Пасмурная древность храма оживлялась голосами поющих детей. Слабое освещение не позволяло всего видеть, но под сими стройными сводами и колоннами устроены деревянные ложи с резными украшениями.

Не дослушав проповедника, спешили мы в Hyde-park застать модную публику на гулянье. Проводник наш при входе указал нам Веллингтона и почти перед самым жилищем его увидели мы Ахилла, вылитого из завоеванных Веллингтоном в Гишпании и при Ватерлоо пушек, в память победам его и в честь ему и его войску королем Георгом IV поставленного. Памятник сей окружен железною решеткою. Ничего не отделано еще вокруг него, и самый парк, оживленный каретами, конными и пешими гуляющими, кажется, ожидает еще зелени или утоптанных песчаных тропинок. Начинало смеркаться, и мы возвратились домой.

(О Вестм<инстерском> аббат<стве> — Нимейер 1-я часть Пут<ешествие> в Англию, Gode — об Англии и особенно аб<батство> Вестминстерское, Irving, Westminster abbey).

Не всем предоставлена судьба созерцать, подобно Веллингтону, под своими окнами свое бессмертие и благодарность современного потомства — в памятнике! Но первый взгляд его из окна напоминает ему и столпы Геркулесовы и Геркулеса нашего времени, им и Александром сокрушенного! Пусть время ниспровергнет памятник, — но Вел<лингтон> уже вкусил бессмертие. В меди, им растопленной, читает он дела свои. На ней блистают Сарагосса, <пропуск>, Waterloo, и отсвечивают в мертвых буквах вечную славу.

Обедал у посла с гр. Эйнзиделем. Познакомился с граф<ине>й Л<ивен>. Ввечеру читал Ирвинга.

23/11 генваря… Поутру познакомились с нашим вице-консулом и с почтенным Смирновым, которого наружность отвечает его званию и доброй славе его.

Был у Steinkopf-a, но не застал. Оттуда в первый раз в анг<линский> театр: в Covent-garden. Давали ‘Отеллу’ и я хотя немногое понимал, но мог судить об игре актера, о ходе трагедии и о вкусе публики и сравнивать все сие с французским театром, видев ровно за неделю пред сим Тальму в Августе. Фарсы Арлекина — Harlequin or the magic Rose — точно самые национальные. Более двух часов продолжались они, и ежеминутно новые перемены в сценах и в декорациях. — Все национальное, особливо лондонское, выведено было на сцену. Я присутствовал множеству народных увеселений, сцен всякого рода на улицах, в трактирах, у мостов, в банях, в дилижансах, в питейных домах. — В декорациях видел П<етер>бург, Лондон в разных частях города, Дувр и множество других городов и явлений натуры и общества английского. Я не мог дождаться конца всех фарс, хотя они мне и не наскучили. Во многих узнавал я черты народные, и Гогарт полюбовался сим балетом и обогатил бы свое изобильное воображение новыми характеристическими замечаниями.

Крик Отеллы можно только сравнить с криком в райке, несколько раз возобновлявшимся. Он заглушал актеров и один раз продолжался несколько минут, так что актеры перестали говорить и ожидали окончания сцены в райке. Мало-помало зрители умолкли, и актеры опять заговорили, но изредка голоса громко вскрикивали и не заботились о тех, кои пришли слушать трагедию, а не кашлять в театр.

Вероятно, благоразумная часть публики уже привыкла к сим явлениям, ибо переносила крик, громкие разговоры, кашель, смех, сморканье безропотно и не смела требовать тишины, как то бывает во Франции при малейшем шуме, по крайней мере на главных театрах.

Сосед мой, француз, который ни слова не понимал по-англински и спрашивал меня, что значит надпись на одной из декораций: ‘Soda water’, предполагая, что ватер значит вино, — не переставал сердиться на шум зрителей и смеяться над пронзительным криком Отеллы, над ходом всей трагедии, в которой, конечно, есть и повторения и слишком длинные сцены и монологи. Он не мог найти не только искусства Тальмы, но и Лафона в Kemble, кот<орый> играл Отелло. Здешней публике, может быть, Тальма сначала не так понравился, ибо и в сценах, где бешенство и ярость его беспрестанно увеличиваются, как например в Августе, когда он узнает мало-помалу, что заговор в его семействе и что главные заговорщики — суть те, коих незадолго осыпал он благодеяниями, Тальма не кричит, но видишь возрастающие в нем гнев и негодование. Голос, черты его лица, взгляд его — все выражает ярость оскорбленного императора, но достоинства он нигде не теряет и одна душа его в волнении: не слышно криков.

24/12 генваря. Были у Major General Sir Neil Campbell и отдали письма б<арона> Мерьяна. Сам он живет: Quadrant, No 61.

Нас приняли в посетители (visitors) здешнего клоба для путешественников (the travellers) на два месяца, который находится на улице Pall Mall, No 49. Там можно обедать и читать все журналы и газеты на европейских языках.

Мы провели более двух часов в созерцании и в рассматривании подробном Вестминстерского аббатства, всех его памятников и в чтении надгробных надписей. Там, где покоятся короли и королевы, cicerone наш, указывая на безмолвные мрамор и бронзу, беспрестанно говорил — убит в таком-то году, казнен и проч. Ни в одной истории не встречается столько цареубийств, как в английской, и она была всегда и во многом предтечею французской. — Нынешнее положение анг<линского> народа изъясняется только сим прошедшим: Sanguina fundata es tu, Anglia. Sanguina cresit! В сей же церкви по разным сторонам покоятся две соперницы-королевы, из коих одна пала жертвою на эшафоте. Елисавета возвеличила Англию, но не смыла пятна крови, которая брызнула на нее с прелестной Марии!— Памятники Питта и Фокса, — гробы их едва ли не вместе! Сколько полководцев, умов государственных! Ряды бессмертных, оставивших блистательный след в истории, толпятся в сей сени смертной. Там лики их вылиты и оживотворены в воске. Нельсон, желавший победы или Вестминстерского аббатства! Гатон в том самом наряде, в коем гремел с трибуны, как Нельсон на морях Европы и Африки!— Мы спешили к поэтам и гениям музыки. Статуя Аддисона, Гендель — пленяемый ангельской гармониею. Шекспир!! с тремя главами (лицами его трагедий). Томсон. Мильтон! О Kare Ben Johnson! Rowe! John Gay, Грей (при имени его я вспомнил о моем Жуковском!). Автор оставленной деревушки — Гольдсмит. Гаррик! — 152-летний <1>, присужденный на 130 возрасте (!) к церковному покаянию — for bastardy.

Питт! в одеянии of Chambre of the Exchequer. Лондондери (Castlereugh) лежит близ Фокса и Питта! Исаак Невтон! опирается на 4 фолианта: богословие, хронология, оптика и философия, указывая на свиток, который поддерживают херувимы! Над ним глобус, с означением кометы 1680 года. Астрономия сидит на сем шару с закрытою книгою.

Стангоп близ Невтона!

Паоли, скрывшийся под эгиду Англии в бурное время Наполеона!

В голове моей не привел я еще в порядок сих бессмертных и записал только имена их, но ощущение полученных впечатлений при созерцании памятников сохраню.

Я несколько раз обошел и церковь. Оттуда в вестм<инстерскую> залу, где обедает король в день коронации. Тут же зашли и в гражданский суд (common pleas) — и от предметов истории важной веков прошедших перешли к минутным распрям о кабриолете. В первый раз видел я гражданское судопроизводство в Англии. Потом в King’s bench, где слышали двух адвокатов по делу государственному. Завтра услышим Брума, которого сегодня в первый раз видели в числе адвокатов. Трудно приучить себя видеть на сей скромной гряде человека, которого Европа признает одним из первых ученых и которого влияние на многочисленный класс народа неисчислимо.

Был в клобе путешественников. Я нашел там все газеты и периодические сочинения: нем<ецкие>, франц<узские> и англ<инские>, новые книги на сих языках, библиотеку, в которую авторы присылают свои сочинения, и все потребности для грешного тела, не исключая и ванн!

25/13 генваря. Не застал Брума дома. Он уже ушел в King’s bench, и мы вслед за ним, но другие адвокаты начали нелюбопытные playdoyers — и мы пошли в вестм<инстерскую> залу, были в Court of Equity по части казначейства, возвратились в King’s bench. Я познакомился с Брумом. Завтра авось услышу его. Между тем прислушиваюсь к английским звукам и приучаю глаза к парикам. Кажется, все лица приноровлены к ним. Судьи в красных мантиях, с белою опушкою и подбоем. Таких важных физиогномий редко встретишь на континенте, но здесь они сохранились еще для замков и зал готических и для судейской важности. Был у адвоката Sharpe, и его не застал. Обоим оставил письма б<арона> Сталя и Журдана.

У нас был ген<ерал>-майор Campbell, провожавший Наполеона и писавший против Вильсона.

Ввечеру был в Drury-lane и видел ‘Гамлета’, которого играл в первый раз в Лондоне mr. Pelby, приехавший из Нью-Йорка и Бостона. По окончании пиесы публика долго и громко вызывала его — но не по заслугам. На театре лучше замечаешь превосходство театра фран<цузс>кого в плане пиес. Как слабо и бессмысленно читал он прекрасный монолог Гамлета ‘То be or not to be’ и как вся сцена холодна в сравнении с тем, что слушатель воображает при воспоминании глубокого ощущения при чтении сих стихов! — Я уверен, что Тальма сделал бы превосходную сцену из сего монолога.

После ‘Гамлета’ — ‘Harlequin, Jack of all trades’. Опять фарсы и прелестные декорации. Буря и море, с замком Дувра, покрытое кораблями, кораблекрушение — неподражаемы! Чудесное кувыркание на веревке, в самой вышине театра. Качаяся, держась одною ногою за веревку, кувыркался и в то же время играл на валторне.

Английские актеры не следуют советам великого своего учителя Шекспира, которые сумасшедший Гамлет дает актеру: ‘Speak the speech, I pray you, as I pronounced it to you, trippingly on the tongue, but if you mouth it, as many of your players do, I had as lief the town-crier spoke my lines’… ‘use all gently’… Ho town-crier не так сильно кричит, как актер трагический, и совет Шекспира остался без пользы. — Тальма лучше понял его и не только в игре следует Шекспиру, но и в брошюре своей ссылается на сие классическое место для искусства драматического.

Апельсины полетели из райка, когда долго не являлся Pelby принять рукоплескания публики.

26/14 генваря. Вчера отказал я послу обедать у него сегодня, но узнав от Н<иколая>, что он хотел свести нас с Веллингтоном, который у него также обедает, и получив вторичное приглашение посла, я принял оное и просил Крейтона извинить меня, что я не сдержал слова ехать с ним в заседание Академии наук. Веллингтон возвратится сюда, вероятно, когда уже меня здесь не будет, Академию же могу я увидеть и после и, вероятно, с большею пользою, ибо привыкну более к языку. Лорда Бристоля не застал: он уехал вчера в Брейтон.

В King’s bench слушал, наконец, Брума, но недолго. Видел White-house, в котором теперь церковь, и в ней все трофеи Веллингтона и других: имена Наполеона и побед его на всех знаменах. Отсюда, из окна, брошен король <пропуск> и казнен на площади.

Видел католическую церковь: прекрасная картина, весь алтарь занимающая.

Wilks. Был у него в конторе, здесь он живет у банкира Raikes. W. et Th. Raukes et C?, London Wall No 79.

Обедал у гр. Ливен с Веллингтоном, с sous-secretaire d’Etat Plante и с лордом Росселем и женою его, принадлежащим к оппозиции. Физиогномия Веллингтона примечательная, и есть ли бы я его встретил и в обществе людей неизвестных, я бы, кажется, спросил: кто он? и не прошел бы его без замечания. Он сбирается в Петербург 4 февр<аля>. Тут же обедал и португальский посол.

Получил письма Кар<амзина> и Жук<овского>. Перечитывал их с чувством дружбы и с грустию по отечестве, где ужасы — без пользы!

Писал к б<арону> Мерьяну, к гр. Разумовскому и Бобринской, и завтра пошлю письма чрез посольство (и к графу лорду Бристолю).

27/15 генваря. Отправил письма. Отдал письма б<арона> Сталя и Вилькса: Zacharia Macaulay, Esquare, No 50, Great Ormond Street, Russelsquare. Его не было дома. Застать можно в 8 ¹/₂ утра и в 5 перед обедом.

Колоссальная бронзовая статуя Фокса, с простою надписью его имени и фамилии, сооруженная в 1816 году на Bloomsbury-Square, которая прежде называлась Southhampton-square. Статуя на гранитном пьедестале. Весь монумент около 16 футов вышины. Уверяют, что ни один портрет, ни одно изображение Фокса так не сходно, как в сей статуе. Он представлен сидящим в консульском костюме. В правой руке держит Великую хартию. Надпись: ‘Charles James Fox. Erected 1816’.

Через улицу на Russel-square, в виду его статуи, другая статуя: герцогу Бедфорду, того же артиста: Westmacott.. . Герцог опирается рукою на плуг, другою принимает дары Цереры. Четыре времени года в лице детей играют у подножия статуи, и пьедестал в барельефах украшен земледельческими орудиями. Надпись: ‘Francis Duke of Bedford. Erected 1809’.

The British Museum. Одно из богатейших собраний в Европе. Первое основание оному положил знаменитый натуралист Sir Hans Sloane с тем, чтобы публика могла свободно пользоваться сим заведением. Он отказал британскому парламенту собрание естественных произведений, книг и рукописей на 20 т<ысяч> ф<унтов> стерлингов>. Музеум вмещается теперь в большом здании. Библиотека, reading-room тут же, но в нее впускают по особым билетам, на известных правилах. Тут и Cottorian library и Нагleian library. В последней при основании было более 7000 рукописей.

Разные коллекции музеума разделены по комнатам. В одной из первых видели мы добычи путешественников вокруг света, в орудиях, доспехах, одеждах и проч. разных народов. Например, Кука.

В 7-й комнате находился на столе, под стеклом, оригинал Великой хартии… Далее минералогический кабинет. Орнитологическое собрание. Окаменелости и остатки выкопанных из земли животных, между коими и сибирский мамут. Зоофиты. Ихтиологическое собрание. Но мы спешили к древностям, коими сей музей отличается пред другими европейскими. Здесь Тонлеево, Эльгиново и Гамильтоново собрание древностей: египетские, греческие и римские. Мозаики. Славный египетский саркофаг. Рукописи на папирусе. Ваза Barbarini или Портландова: темно-синего стекла с фигурами молочного цвета. Но всего примечательнее для любителя древностей и даже не для знатока есть собрание Эльгинова древностей греческих, коих он лишил отечество, обогатив свое. Я вспомнил стихи Байрона на сие похищение красот и произведений искусства! Лорд Эльгин приобрел сей мраморы во время посольства своего к Порте. Они принадлежат к первоклассным произведениям древности, — и знатоки не могут еще решиться, трем ли образцовым произведениям — Аполлону Бельведерскому, Лаокоону и Торсу — или сим мраморам отдать преимущество?…. Полагают, что они произведены Фидиасом и что они составляли часть Парфенона.

Около 2 часов восхищались мы ими с книгою в руках, но не одна статуя так не поразила меня, как Ириса, одна из дщерей Океана и посланница богов, особливо Юноны. Она представлена в быстром движении. Забываешь, что пред глазами мраморная громада: кажется, она бежит и движение не остановлено, не окаменело в мраморе, а выражено в минуту быстроты оного. Покрывало Ирисы надулось от воздуха и летит за нею. Она спешит исполнить поручение, ей данное: возвестить в отдаленных краях земли — рождение Минервы! — Здесь должны учиться художники, здесь образовать вкус свой. У сих колонн полуразрушенных, у сих барельефов, коих и время и турки пощадили, должны образовать вкус свой зодчий и каменотесец, живописец и — сам поэт должен искать вдохновений у подножия сих статуй, у сих обломков, свидетельствующих славу Греции и — нашу неблагодарность!

К счастию, в нашей Академии худ<ожеств> есть слепки с некоторых барельефов…

Ввечеру был в театре Adolphi Theatre Strand и видел две пиесы — мелодраму ‘The pilot, or the tale of the sea’, в которой главный актер, Terry, играл порядочно, другие плохо, особливо женщины. И одеты так же. Впрочем, этот театр более для простого народа, чем для fashionable. Другая пиеса: ‘Anaconda. New burlesca. The terrific serpent of Lesboa’. Везде, где могут действовать машины, англичане превосходны. И тут явление змеи, ее быстрые и искусные движения заслужили полное одобрение публики. Большой комической пантомимы, которой заключили спектакль, я не дождался: ‘The golden lamps, or Harlequin and the Wizard Dwarf’.

28/16 генваря… Прежде всего пришли мы в дом общества, учрежденного для споспешествования успехам искусств, мануфактур и торговли в Англии. Оно дает награды за улучшения, изобретения и открытия всякого рода, клонящиеся к сей цели. Суммы для сего поступают от добровольных пожертвований и от завещаний в пользу общества. По лестнице, украшенной слепками греческих барельефов, нас ввели в залу, где поставлены славные картины James Barry, Esq, которого произведения должны опровергнуть мнение Монтескье, Dubos и Винкельмана о неспособности англичан к изящным искусствам. В самом деле, шесть картин, коими завешаны стены сей залы, свидетельствуют об искусстве и воображении художника. Сии шесть произведений живописи английской должны доказать нравственную истину ‘that the attainment of happiness, individual as well as public, depends on the development, proper civilisation, and perfection of the human faculties, physical and moral, which are so well ‘calculated to lead human nature to its true rank, and the glorious designation assigned for it by providence’.

Первая картина, сообразно сей цели, представляет человечество во всей наготе его, в диком его состоянии, вторая — a harvest-time (жатва) или принесение благодарности Церере и Бахусу. 3-я — победы на Олимпийских играх. 4-я — Мореплавание, или торжество Темзы. 5-я — распределения наград обществом и 6-я — Элизиум, или последнее воздаяние за подвиги (в сей последний и наш Петр Великий). Первые три предметы относятся к поэзии, последние — к истории.

В 1-й картине, изображающей гористые и дикие урочища Фракии, Орфей, с лирою в руках, подъемля другую к небу, напоминает собою основателя греческой богословии. Barry не окружил его, как другие, прыгающими камнями и внимающими пению его птицами и четвероногими, но он представил его как законодателя и философа пред народом, столь же диким, как и земля его.

Во 2-й картине, которая красотою фигур и живостию (нежностию) колорита отличается от первой, живописец избрал жатву и вечерние игры. Тут видны Сильван и Пан, с их принадлежностями, вокруг них молодость скачет и пляшет.

Ты, весна, гряди, младая,

Пой, скачи и восклицай!

В отдалении — земля, хорошо обработанная, и сельские забавы и хлопоты. На зодиаке означено время года.

3-я картина изображает победы при Олим<пе> в ту минуту, когда победители проходят мимо, пред судьями, и увенчиваются оливами, в присутствии всех греков. Диагораса Родосского несут на плечах юные атлеты. В молодости своей сам прославляем был за победы на Олимпийских играх, в старости видит торжество сыновей своих — и путь его усыпают цветами греческие юноши, между тем как один из друзей его хватает его за руку, говоря: ‘Теперь умри, Диагорас, ибо богом быть тебе невозможно’. Дитя держит руку одного из коронованных героев, отца своего. Мудрецы Греции внимают Периклу, между тем как Аристофан смеется над длинною его головою. Вдали Минерва и Нептун в споре за патронатство афинское. Гиерон сиракузский в колеснице, около которой греки с цевницами и хор юношей, предводительствуемый Пиндаром, поющим одну из од своих, при звуке лиры своей. Статуи Геркулеса и Минервы по сторонам картины означают крепость тела и души, в чем греки поставляли цель воспитания.

4-я картина олицетворила Темзу. Гений ее сидит с приятною важностию и держит морской компас, с помощию коего навигаторы <проникают> from Indus to the Pole. Колесницу везут знаменитые мореплаватели Англии: Drake, Raleigh, Cabot и Кук. Четыре части света приносят дары свои Темзе.

His (Темзы) fair bosom in the world’s exchange!

Человеколюбие национальное и здесь не забыло африканских тружеников. Порабощенный африканец, с веревкою на шее и со слезою, катящеюся по мрачной ланите его, гремит, кажется, цепями своими и напоминает эпоху, когда еще торг неграми не был уничтожен в Великобритании. — Меркурий, эмблема торговли, сбирает народы. Нереиды несут главные произведения анг<линской> мануфактуры.

5-я картина представляет раздачу наград обществом. Лорд Ромнейг один из первых президентов оного, подле него принц Валисский, William Shipley с актом установления сего общества, Артур Юнг, в виде фермера, представляет президенту образцы хлебов в зерне. M-me Montagu, герцогиня Нортумберландская, граф Percy, D-r Samuel Johnson и проч. Подле герц<ога> Ричмондского — Эрмунд Burke.

Но замечательнее всех прочих — 6-я картина: Elysium, во всю длину стены. Здесь собраны великие мужи и благодетели человечества всех времен и народов. Херувимы славословят невидимого — и свыше льется свет на всю картину. Мы видим один тихий свет, но источник его сокрыт для нас: он неприступен. Первую группу составляют: Roger Bacon, Архимед, Декарт и Фалес, за ними Francis Bacon, Коперник, Галилей и Невтон устремляют взоры свои на систему солнечную, которую объясняют и раскрывают им два ангела. Подле первого ангела, держащего покрывало, Христ<ос>, Колумб, с картою его путешествия, а за ним Эпаминонд с щитом своим, Сократ, младший Катон, старший Брут и Томас Мор: шестерик, коему не нашли седьмого во всех веках, как говорит Свифт. За Марком Брутом — William Molyneux, с книгою of the case of Ireland. Подле Колумба — лорд Шефтсбери, Локк, Zeno, Аристотель и божественный Платон, а между сими двумя группами — William Harvey, объяснивший обращение крови, и Robert Boyle.

Следующая группа составлена из законодателей — и король Альфред Великий опирается на Пена, который показывает свою книгу законов Ликургу. Вокруг их: Минос, Траян, Антонин, Эдуард (the black prince), Гейнрих IV, Андрей Дориа Генуезский и — наш Петр I. — Сердце затрепетало во мне, когда я распознал черты его! Везде пойдешь в ряду с полубогами! Покровитель талантов и гениев во всех родах — Лоренцо Медицейский.

В сей же комнате портреты лорда Folkstone, 1-го президента общества, и лорда <1>, 2-го президента. Бюсты Вильямина Франклина и самого Barry. Статуя доктора Ward. Мы прошли в комнаты, где хранятся модели разных изобретений в художествах и в ремеслах и улучшенные машины. Это заменяет Conservatoire des arts et metiers. И у нас начиналось что-то подобное при Новосильцеве. Но семена, засеянные в первые пять лет царствования Ал<ександр>а, во прахе — и скоро бурный ветр и самый прах развеет!

Продолжая путь к city, зашли мы на Adelphy terrace и в первый раз еще благодаря солнцу увидели Темзу в блеске утреннем, который проницал туманы ее. Мы стояли над Темзою — и любовались мостом Ватерлоо (за нами дом, в котором жил Гаррик), сооруженным вследствие акта парламента менее, нежели в 7 лет, ибо хотя первоначальный план оному составлен был в 1806 году Калоном, но в 1811-м Kernic, esq переделал оный во многих частях, и первый камень положен в октябре 1811-м а 18 июня 1817 года, в день Ватерлооского сражения, мост открыт для проходящих, в присутствии принца-регента и героя ватерлооского. Мост сей единственный в своем роде по строению и отличается от всех других уже тем, что он совершенно ровный и ни с одной стороны ни мало не возвышается. Арки его — необыкновенной величины и во всех частях соблюдены простота и единообразие, что придает ему еще более величия. Архитектор избрал для построения сего моста материал несокрушимый — первобытный гранит! Наружные части из Cornish granite, балюстрады — из альберденского. И материалы, и художники, и слава Ватерлоо — все принадлежит Англии. Вся отделка моста, особливо при впуске на оный проходящих, удивительной прочности и со вкусом. Более 1100000 с<терлингов> употреблено на сооружение сего полезного памятника. Вид с оного прелестный. Сперва назвали его the Strangebridge, имя Ватерлоо дано ему актом парламента в 1816 году. Благодарность, польза и слава народа подают друг другу руку — и каменотесец передает их векам!

По дороге вошли мы на несколько минут во двор Сомерсетских палат, четвероугольное строение от Стренда до Темзы простирающееся, в коем ныне помещаются Академия художеств, Королевское общество и другое общество древности и многие правительственные места. Мы спешили в Temple, древнее строение, напоминающее именем своим (knight-templers) крестоносцев, имевших на сем месте первое свое учреждение. По уничтожению сего ордена, профессоры of the common law купили жилища крестоносцев и обратили их into inns. Двор и сад — для всей публики. Последний простирается вдоль по берегу Темзы. В библиотеке есть редкие рукописи. В церкви храма (the Templechurch), примечательной по своей архитектуре, лежат крестоносцы, из коих трое принадлежат к фамилии графов Пенброков, узами родства связанной с знаменитым родом гр<афов> Воронцовых.

Кто читал Скотта, тот смотрит на сии древности иными глазами. Надпись на часах <пропуск>.

От воспоминаний древностей перешли мы к печальной существенности, в так назыв<аемую> тюрьму флотскую (Fleet-prison), где содержатся за долги и за маловажные проступки (for contempt of the court of Chancery). Строение из 4 этажей, по коим распределены заключенные. В средине оного обширный, чистый двор, огражденный высокою стеною. Мы застали в нем содержащихся играющими в меловой мяч, коим вся стена была испещрена белыми пятнами. Для чего бы и в других тюрьмах не завести для маловажных нарушителей общественного порядка такое здоровое увеселение? Те, кои могут платить одну гинею в неделю (что состав<ляет> около 25 руб. ас<сигнациями> ), имеют особые комнаты, но все пользуются правом жить здесь с семейством. Мы видели детей, играющих в темнице отца.

Недалеко и New-gate, здание обширное и мрачное, украшенное цепями снаружи. Мы не могли видеть внутренность оного за недостатком смотрителей, и нас пригласили прийти в другой день. (Дальнейшие похождения сегодня впредь).

29/17 генваря… Бродил по городу, был в Гайд-парке и видел тысячи прекрасных экипажей и народ — и солнце! День был прекрасный. Не видно полиции, а везде тишина и порядок, при многочисленности народа. Все одеты хорошо, и бедности ни в чем и ни в ком не заметно. Говорят, что император А<лександр> в Лондоне спросил: ‘Где же народ?’ — В самом деле его нет здесь, в русском смысле этого слова, но в смысле английском, он везде — и одно самодержавие мешает видеть его…

30/18 генваря… В церковь св. Павла. Купол, унизанный трофеями. Памятники. Первый поставлен Говарду. Надпись на оном и в ней: ‘Russian Tartary’, где он умер жертвою своей филантропии. {59} Samuel Johnson. Ему воздвигли памятник приятели. Нельсону, и гроб его под центром церкви: место, которое готовил себе, так, как и гроб Вольсей. Мы всходили на галерею, где малейший шепот слышен. Обошли ее и снова шепот на одной стороне галереи слышен ясно на противуположной. Взошли выше и, несмотря на туман от каменного уголья образующийся над городом, любовались им и Темзою и шпицами готических церквей и памятниками. Отсюда можно судить о величине города и о его многолюдстве.

Сходили вниз, в подземелье церкви, где стоят гробы и лежат бессмертные, каков Нельсон и сам зиждитель храма — Врен. Здесь-то первоначально надписана над могилою известная надпись: ‘Si monumentum quaeris, lector, circumspice!’. Факел освещал нам темные ходы и пещеры, где сокрывают знаменитых <за> заслуги Великобритании с того времени, как в Вестм<инстерском> аббатстве для них не стало более места.

Долго, долго бродил по церкви и рассматривал памятники. Они точно украшениями оной и поставлены симметрично и в надлежащих местах. Много еще и — праздных. Дорого будет стоить миру и Англии пополнение оных!

Видели трофеи Нельсона и первую модель церкви, составленную Вреном, лестницу, которая ведет вокруг стен к библиотеке, напоминает нашу на черном дворике, библиотеку и рукописи, колокола не пошли смотреть, ибо против московского — он зазвончик.

Мы нашли в газетах объявление, что сегодня в Лондонской таверне будут праздновать день рождения of Thomac Paine, записались на обед и в 5 часов явились туда. К 6 часам собрались гости, уселись (около 100 чел<овек>). Пообедали довольно скромно, и каждый за полбутылкою шереса начали пить за председателем Carlile тосты.

1-й — Пену: ‘We meet to respect his memory, and to extent his principles’. ‘Hurra!’ — раздался в зале, но ни шума, ни смеха, ни малейшего признака веселости!

2-й тост Richard Carlile, сам президент, коего имя известно по процессу за перепечатание с примечаниями книги Пена и по тюремному заключению: ‘We thank him for his fortitude and rejoice that his sufferings have established the right of free discussion’.

Карлиль отблагодарил и снова предложил другие здоровья, но между каждым проходило в молчании около получаса.

3-й тост — mr. Carlile’s fellow-sufferers. ‘We feel indignant that any of them remain in prison’. Вместо него самого это здоровье предложил Taylor, поп-растрига, который учредил the Christian Evidence Society.

4-й тост. The Chr Ev Soc. ‘Its extension — and thank to its founder, the R Robert Taylor’. Он благодарил речью, весьма примечательною.

Потом предложено здоровье, которое не вписано в печатную: ‘Lists of the toasts and sentiments intended to be offered to the company assembled at the city of London Tavern to celebrate the birthday of Thomas Payne. January 30. 1826’. За греков!

5-й тост — the mechanics Institute, and Schools of science generally.

6-й — Robert Owen. ‘We admire his perseverance in his career of humanity and generosity’.

7-й — the female Republicans. ‘Their presence would have added grace to our company’. Один из тех, кои наставляли президента Карлиля, что ему делать и говорить, объявил за него, что дамы обещали приехать к обеду, но раздумали

8-й. The States of America. ‘May their republicanism extinguish their superstition’. (Taylor опять говорил речь, нападал, сам поп, на попов проте— стантских и католических).

9-й. The republicans of Haity. ‘May the neighbouring Isles became equally independent’.

10-й. The representative newspaper. ‘If an organ of any portion of the ministry, we hail their approach to the principles of Thomas Paine’. Тут опять Taylor ораторствовал, указывая на герб Англии над окном, близ президента, смеялся над королевским достоинством, в виде льва и единорога, и заслужил громкие рукоплескания и крики: ‘Hear! hear!’. Этот тост намекает на новую газету, в издании коей полагают участником Канинга.

11-й. Protestant, as well as catholic, emancipation.

Taylor опять ораторствовал, хвалил ирландцев и нападал на притеснителей их и на попов обоих исповеданий.

12-й. The memory of Rousseau and Voltaire, of Diderot and D’Holbach. Заступающий место президента объяснил, что прежде всегда пили за здоровье Мирабо, яко за автора книги ‘Systeme de la Nature’, но с тех пор как узнали, что истинный автор ее барон D’Holbach, вписали его имя в тост.

Три раза трое импровизировали стихи и пели их. Оставалось еще четыре здоровья, но мы не дослушали и оставили в 10-м часу не шумную, но спокойно-буйную кампанию и возратились домой. — В таверну съезжались уже на бал.

13-й. The memory of Benj. Franklin and Elihu Palmer.

14-й. The memory of Tindal, Toland, and Annett, of the archbishop Tillotson and Dr. Conyers Midleton, of Byron and Shelley, and of all Englishmen who have written to the end of human improvement.

15-й. The memory of all others who have laboured for the improvement of mind.

16-й. Universal benevolence.

Я неохотно пил тосты Вольтеру и Гольбаху и, признаюсь, с стесненным сердцем молчал, когда англичане осыпали одобрениями Taylor’a, основателя of the Christian Evidence Society, которое собирается с тем, чтобы доказывать, что вся история христианства наполнена ложью, и вызывает, чрез газеты, доказывать противное в собраниях общества. — Неприятно было также пить за здоровье человека, который, будучи ограждён английскою свободою говорить, что придет в голову против бога и правительства, с смешною важностию нападает на royalty, выхваляя республиканизм, и на штукатурного льва, изображенного на карнизе в гербе Англии. Допуская титло reverend в печати в тосте: ‘Protestant, as well as catholic, emancipation’, — ругает попов и самое священство и доказывает, что надобно и католиков и прот<естанто>в освободить от них. Физиогномия почти безмолвного президента напоминала тюрьму, из которой он едва вышел и где сидел за распространение книг противу религии. Сосед мой объявил нам свое мнение, что почитает Thomas Paine, автора книги ‘The reason of the age’ и других, величайшим человеком, на что теперешнее поколение слишком искажено, чтобы чувствовать всю цену и достоинство его.

Переезжая из одной страны в другую, хотя и одним каналом разделенные, примечаешь в одной господство, хотя и тайное, конгрегации или иезуитов и духовника королевского, а вследствии оного в Испании, по указанию франц<узского> посла, запрещение Монтескье, Руссо, Вольтера — и Урики! А в другой — гласное ругательство над королем, монархиею и над христианством, коему хула произносится в тосте Тайлору и его обществу… {60}

2 февраля/21 генваря. Наконец, просветлело и на небе и в St. James Park. До завтрака гуляли мы в парке и в первый раз еще могли видеть прекрасные окрестности: луг, в правую сторону простирающийся, и замки, на горе возвышающиеся. По другую сторону парка слышна была военная музыка, и мы увидели гвардейских солдат в их красных мундирах, они сбирались к параду и скорым маршем шли к нам навстречу. Музыка и барабанный бой оглушили нас, но я любовался двумя арапами между музыкантами и их великолепным и чистым нарядом. Над каскою их катались два шара, переплетенные золотым шнуром. Офицеры и солдаты молодые и маршируют непринужденно, но стройно. Одежда спокойная: белые широкие панталоны. — Они пришли во дворец св. Иакова, на дворе, между тем как сменялись часовые, играла музыка и народ окружал ее, а с ним и мы, вспоминая о парадах нашей Дворцовой площади!

Малькольм был у меня, пригласил в библ<ейское> общ<ест>во и обещал познакомить с другими филантропическими обществами, в коих сам участвует.

В Traveller’s Club нашел я английский перевод путешествия Кар<амзина> и в первый раз в жизни читал то, что он пишет об Англии. Конечно, в нем нет того, что русский в теперешнем положении будет писать в путешествии по Англии, но живо описаны первые впечатления при въезде в Лондон, и замечание о том, что надобно пользоваться сими первыми ощущениями, по моему мнению, весьма справедливо. Оно дает лучшее понятие об особенностях города и страны, которую в первый раз видишь, чем отчет путешественника, привыкшего к созерцанию предметов, кои он описывает. То, что ново и разительно для нас, передается и в описании живее.

Во втором часу отправились с русскими Смирновым, гр. Ливеном, <пропуск> и поляком Валасским в парламент, который сегодня открывается. При входе и на улице толпился уже народ. Смирнов объявил 2 приставам у дверей в парламент, что мы от русского посла, и нас немедленно впустили к решетке, которая отделяет трон от дверей и от членов парламента. Мы нашли уже speaker’a в мантии и в парике, заступающего места председателя лорда <пропуск>, несколько членов парламента из светских во фраках, а некоторых, а именно членов комиссии, в мантиях, так же как и епископов, сидевших отдельно. Неподалеку от них две дамы. У противуположного входа, также загородкой отделенного, было уже несколько зрителей. Один из секретарей прочел указ об открытии парламента, и вице-президент дал знать одному из приставов, чтобы пригласил нижнюю камеру. Поклонившись в дверях, он вышел и ввел депутатов нижней камеры, из коих один, speaker, был в парике и в черной мантии, другие во фраках и сапогах. Они остановились у загородки и вице-през<идент> прочел речь короля. Потом заключили открытие. Сия камера лордов находится в древнем Вестминстерском дворце, там где прежде был the old court of requests. Большая зала украшена шитыми обоями, на коих изображена победа над гишпанскою армадою в 1588 году. — Креслы в виде трона и с 1800 года, т. е. со времени соединения парламентов англ<инского> и ирландского, на них вышит общий их герб. Лорд-канцлер, который в парламенте speaker, и судьи и officers of the house сидят на широких канапе, набитых шерстью (woolsacks), покрытых with crimson baize, а перы или лорды сидят, по старшинству, на скамьях, with similar baize. Архиепископ по правую сторону трона так, как и герцоги и маркизы, графы и епископы по левую, бароны же on cross-benches, in front. Так как сегодня король не присутствовал, то перы были во фраках, в присутствии же его они одеты в мантии. Всего их 364 пера (?), из коих <пропуск>.

Отсюда прошли мы in the House of Commons и дожидались там открытия камеры до 5-го часа. Она построена из старой церкви первомученика Стефана. По присоединению Ирландии в 1800 году, когда к английским репрезентантам прибавилось еще 100 ирландских, камеру сию привели в теперешнее ее положение, для помещения 658 членов.

Простые дубовые скамьи и кафедра для speaker’a. Бронзовые паникадилы освещают мрачную сию камеру. Нет церкви, нет дворца, нет замка лорда, которые бы не были богаче отделаны. Но дуб напоминает твердость и жизнь вековую.

Мало-помалу начали сходиться члены камеры в сапогах, с хлыстами, с палками, в сертуках и в шпорах. Оппозиционные садились на левой, правительственные — с правой стороны. Некоторые наклеили с своим именем бумажки на местах, кои они себе назначали. Иные пошли в верхнюю галерею. Явился и Brougham и сел на левой стороне. На правой показали нам Canning’a и других министров. Близ меня, по другую сторону дверей, увидел и узнал я Роберта Вильсона, которого не видел с Бартенштейна и с 1811 или 1812 года. Два депутата с правой стороны были одеты отличным от других образом: один в гусарском мундире, другой в светло-синем франц<узском> кафтане, в белых штанах и в башмаках и с кошельком, пришитым к кафтану. Мне сказали, что они должны открыть камеру речью и что всегда одеты открывающие камеру в парадных платьях.

Перед кафедрою speaker’a стол, у которого сидят секретари (the clerks), скамьи в пять рядов возвышаются одна на другой. Напротив оппозиционной стороны скамья называется the treasury-bank, потому что там обыкновенно сидят министры. Для посетителей и скорописцев галереи, но нам позволили сидеть внизу с членами.

И здесь speaker опять прочел речь короля, и два вышеупомянутые депутата отвечали ему. После них встал с места Брум и говорил около часа. Все внимали ему и беспрестанно слышно было: ‘Hear! hear!’. По окончании Брума, заговорил какой-то Робертсон, но несмотря на приглашение speaker’ом к порядку: order! order! никто не слушал Робертсона и многие вышли из камеры. Примеру их и мы последовали и пошли опять в парламент, где уже давно собрались члены. Нас впустили к самому престолу, за загородку. У трона сидели и лежали посетители в сертуках. Один из членов ораторствовал, после него начал говорить Ливерпуль о банках. Тут я видел Веллингтона во фраке и в шляпе на woolsack, других, как например Хаткарт, Гастингс, едущий опять в Индию, во фраках и в звездах.

В семь часов я вышел из парламента и в 8 был уже в Королевском обществе и в обществе древностей, кои собрались сегодня в своих заседаниях в Somerset-house. — Члены каждого общ<ест>ва предложили меня и вписали имя мое. Президенты прочли его, и меня тотчас впустили. Сперва был я в обществе древностей. Там читали, кажется, письма некоторых жертв политики Елисаветы и между прочими Марии Стюарт. Меня представили президенту Кор<олевского> учен<ого> общ<ества> Humphry Dawy. Наслышавшись о его европейской славе, которая давно гремит в ученом свете, я ожидал найти в нем важного англичанина, и нашел красную еврейскую физиогномию, в замаранном фраке, но прежде, нежели он занял кресла председателя, надел он франц<узский> кафтан и смешную треугольную шляпу. По сторонам его кресел сидели: секретарь общества Гершель, сын славного астронома и сам известный уже астроном, и Брасет, известный химик. Вся зала украшена портретами председателей, над президентскими креслами портрет Невтона! Далее Мальпигий, Вельямин Франклин и проч. Бюст Банкса, короля Карла II, учредителя общества. На столе пред председателем лежит такая же булава с короною, какая и в парламенте. Это преимущество только одного Кор<олевского> общ<ест>ва.

Прочли протокол и предложили новых членов общества, между коими и Гольман, смелый шпион (?), вывезенный с фельдъегерем из Сибири.

Гершель читал диссертацию о каком-то физическом предмете одной дамы. — Заседание продолжалось менее часа. По окончании мы пошли в библиотеку общества. Здесь показали мне рукопись Невтона, с которой напечатаны его ‘Philosophiae Naturalis principia mathematica’…

Происхождением своим Королевское общество обязано, так, как почти все здешние ученые, филантропические и религиозные сословия, частным людям. Несколько приятелей, между коими народная благодарность называет Robert Boyle, Petty, Матвея Врена, сходились в Оксфорде у доктора Вилькинса и рассуждали о предметах учености как по части наук естественных, так и богословия. Обязанности по службе рассеяли сих друзей наук по разным частям Великобритании, но многие из них опять сошлись в Лондоне, где в Grasham College они снова начали сбираться, раз или два в неделю, имея в виду одну только цель: взаимное сообщение открытий, наблюдений и мнений своих о предметах, коими каждый из них занимался. Кончина Кромвеля снова рассеяла на время сии собрания, ибо Grasham College был обращен в казарму, но Карл II актом 22 апреля 1663 года учредил в сем общество, названное им ‘The Royal Society of London, for improving natural knowledge’, президента, совет и членов (fellows) и дал ему права политического сословия. Статуты общ<ест>ва составлены после и утверждены королем. Каждый член платит несколько гиней ежегодно за честь быть членом общ<ест>ва, которое публикует ежегодно a volume in two parts под названием ‘Philosophical transactions of the R S of London’. В сих актах можно видеть историю наук, открытий и просвещения в Англии.

Булава серебряная, позолоченная, которую я видел на столе пред председателем, дана обществу Карлом II, всегда носится пред ним, а Георг III определил для общ<ест>ва в Somerset-house комнаты, кои оно ныне зани-. мает. Есть и музеум. Нынешний пред<седатель> Humphry Dawy заступил место незабвенного Банкса, которого имя и Georgia Augusta произносится с благодарностию, в 1820 году. В день св. Андрея годичное собрание.

Society of Antiquaries. Сие общество, коего цель сохранение и объяснение памятников древности всякого рода, началось еще в 16-м столетии, но нынешнее образование оного получило оно при Георге III в 1761 году. Акты его, по усмотрению совета, печатаются под названием ‘Археология’, В зале, подле Королевского общ<ест>ва, где члены собираются для чтения диссертаций, получаемых от корреспондентов своих, и для предложений дел общ<ест>ва, видел я старинные картины, до истории Англии относящиеся. Они драгоценны и верностию костюмов того времени и как памятники степени, на которую возведено было искусство живописи во времена <пропуск>…

3 февраля/22 генваря… Продолжая путь наш по городу, в Fishstreet приблизились мы к памятнику. Высокая колонна, воздвигнутая славным Хр. Вреном в 1677 году, дорического ордена, в память великого пожара, начавшегося неподалеку от сего места, превратившего в пепел большую часть Лондона. 202 feet high, including its massy piedestal and surmounting cippus and blazing urn. На одной стороне пьедестала эмблематический резец Cibber’a изобразил разрушение города, окруженного Свободою, Гением и Наукою, кои указуют образ восстановления Лондона. Другая сторона покрыта надписями. Внутри колонны есть ход на балкон, сооруженный above the capital, откуда вид прекрасный! Колонна сия 24 футами выше Трояновой. Но и здесь то же неудобство встречает зритель, как и при взгляде на церковь св. Павла: колонна сия так окружена строениями, что нет точки, с которой бы можно было видеть ее беспрепятственно. Зритель пресмыкается у ее основания — и не видит вершины иначе, как с улицы, но когда взор его достигает вершины, то ни основания, ни всей колонны уже не видно. Действие сего памятника на обширной площади или в уединенной равнине напоминало бы чувство, с которым приближаются к пирамидам (описание пам<ятника> и надписи в Leigh, pictures of L).

Прочел путешествие К<арамзина> по Англии. Многое весьма справедливо. Есть страницы, кои мог бы я вписать в журнал свой, переменив только год и месяц, и некоторые имена. Описывая заседание в British Institution, нужно только поставить Dawy на место Банкса и оставить остальное без малейшей перемены. Те же обряды при выборе новых членов, та же булава лежит пред президентом и тот же образ предлагать предметы к рассуждению членов.

Читал книгу ‘London and Paris, comparative sketches’ (1823) и выписал несколько строк.

В другой нашел эпиграф, который изображает расположение моего духа, когда я писал к Жук<овскому>: ‘I’ll live a private, pensive, single life’.

4 февраля/23 генваря. Писал с Веллингтоном к Булгакову и к Жихареву. Мы ждали Морг. и опоздали идти смотреть славного делателя фортепиано. Я пошел бродить по городу, заходил в книжные лавки и не нашел Вавилона Великого, т. е. Лондона, спрашивал о цене эссеистов, Ed Rev и проч. Сначала жалел я, что день прошел даром, но в большом, незнакомом еще городе можно и без плана, без цели ходить не без пользы. На главных улицах любовался я богатствами, у окон вывешенными, смеялся от доброго сердца, глядя на карикатуры, в одной представлено хозяйство: муж и жена и домочадцы живут согласно и бедно. Холостой друг дома пришел звать их смотреть, как будут вешать. Нет, отвечают супруги. Сегодня мы не расположены. Take any pleasure!

Тротуары здешние облегчают гулянье: не опасаешься легких кабриолет и тяжелых колесниц, коих тащат кони-гиганты. Беззаботно идешь по прекрасным и чистым тротуарам, коим и особого имени нет в языке английском. У французов — название, здесь — вещь. Иногда только, когда видишь толпу народа и в ней босых и оборванных, хотя весьма редко, невольно положишь руку в карман и вспомнишь о записной книжке.

Всего более изумляет иностранца, особенно русского, отсутствие видимой полиции в Лондоне при таком ужасном многолюдстве и при множестве мелких и больших экипажей, которые не объезжают друг друга, а в тесноте города тащутся один за другим веревкою и часто около получаса, не двигаясь с места, ожидают движения первой навьюченой <пропуск>, которая остановлена или другим рядом экипажей или каким-либо случаем. Никого не видно для соблюдения порядка и никто не нарушает его. Тысячи полицейских не увеличивают тесноты разъездов и крики их — шума. — О палашах и нагайках, разумеется, и помину нет. Здесь не нужно быть 14-го класса, чтобы быть a l’abri кулаков офицерских. Иначе бой был бы неравный! Тот же порядок, ту же тишину примечаешь и на большом гулянье Гайд-парка. Конечно, туда не пускают фиакров или наемных карет, но тысячи кабриолет и щегольских карет и колясок всякой формы перегоняют друг друга тогда только, когда одна другой повредить не может, и лорд не теснит простого гражданина, да и в голову ему не приходит пользоваться своею первостепенностию, как разве там только, где с титлом его соединены права политические, то есть в камере перов.

Я видел на пруде, образующемся из ручейка, который извивается близ Hyde-park’a и St. James-park’a, the Serpentine-river, толпы мальчиков, бегающих по льду на коньках, дети, особливо мальчики, здесь, как и везде, очень резвы, но за ними нет присмотра. Они привыкают к свободе с малолетства и вкушают ее с молоком материнским: их не пеленают так, как нас в младенчестве, ни в зрелых летах! Но правительство, подражая матери-природе, действует невидимо, не душит, но животворит или по крайней мере оставляет естественным силам непринужденное свободное развитие.

Вечер провел в чтении ‘Edinb и Quarterly Review’ и книги б<арона> Сталя об Англии. {61} В ‘Quart Rev’ разбор книги Pichot об Англии — забавный и умный. {62} Бесстыдство и невежество, кои можно бы назвать национальные, есть ли б с некоторого времени французы сами не признавались в дерзости своих соотчичей, с какою они рассуждают о предметах им неизвестных…

6 февраля/25 генваря. Писал к Сереже в Неаполь. Получил письма от Сережи из Рима старое и новое из Неаполя, от Жихар<ева>, И. И. Дмитр<иева>, к<нязя> Вязем<ского>, от б<арона> Мерьяна, от гр. Бобр<инской>.

Сегодня совершили новый дальний поход и дивились неизмеримости Лондона. Мы проехали с Pall-Mall до Вест-Индского дока. Едва ли не более 10 верст ехали мы все городом, не замечая никакой разницы в населении, ибо все улицы оживлены были народом, все домы, в нижних этажах, наполнены лавками, и я не заметил ни одного, где бы ни было лавки или трактира, хотя сии последние здесь гораздо реже, нежели в Париже. Надобно из конца в конец проехать Лондон и не в воскресение, чтобы судить о богатстве его, о торговой жизни, а по ним и о влиянии, которое сия необъятная метрополия должна иметь не только на всю Великобританскую империю, но и на весь торгующий, т. е. знаемый, мир!

Обширность доков и краткое время, в кои они иждивением частных обществ сооружены были, дает еще вернейшее понятие о всемирной торговле англичан и изумляет самое смелое воображение, которое желало бы постигнуть обширность оной. Построение доков составляет эпоху в истории здешней торговли по удобности, которую они доставляют кораблям выгружать и нагружать товары всего света и укрываться в сии морские приюты, кои открыла им столица Великобритании на берегах Темзы. Одни купцы начертали и совершили сие гигантское предположение.

Мы предъявили билеты и нас впустили во внутренность Вест-Индских доков, из коих один, северный, назначен для разгрузки кораблей, пришедших из Вест-Индии и могущий вмещать триста кораблей, а другой, южный док, для нагрузки и вмещающий 200 кораблей.

Вошед в первый, мы не знали обратить ли прежде внимание на магазины (warehouses), кои сохраняют все товары всей Вест-Индской торговли до заплаты пошлин (until the duty is paid), или на корабли, стоявшие в самом доке, или на товары, кои из оных выгружались. Мы пошли вдоль дока, вошли во второй, покрытый весь кораблями, тесно друг подле друга стоящими: мачты — точно как густой лес, почти не было ни одного промежутка на всем пространстве дока, следов<ательно>, на 24 acres! И первый из сих доков совершен был в два года, а второй — в один год!..

Проехав версты три или четыре городом из Вест-Индского дока, приехали мы к Лондонскому. Здесь нашли мы более движения, нежели в первом, и здесь точно были мы в центре всемирной торговли. На многих кораблях видел я объявление о скором отъезде оных в разные части света: ‘Speedy to Rio-Janeyro, to Jamaica, to Malta’ и т. д. Еще несколько дней и где они? Воображение мое носилось за ними по неизмеримости океанов, и я видел могущество Англии, покоренное другому могуществу — стихий! Есть ли бы можно было следовать мыслию хотя за одним кораблем, нагруженным в Лондоне товарами, для состава коих содействуют не только разные государства, но разные части света, преследовать, говорю, от первого семени, брошенного рукою первого промышленника-земледельца в русскую землю — до его последнего назначения, в последнем изменении, то какое пространство облетело бы наше воображение! И пусть другой опишет путешествие одного сахара!

Лондонский док менее по пространству Вест-Индского, но мне казалось, что здесь-то стечение всех народов и здесь мог я услышать все языки и видеть истинный космополитизм, в расчетах взаимных выгод….. Напрасно искал я русского флага и подслушивался к грубым звукам матросов. Я не слыхал русского слова, и сведения, собранные нами от консула нашего, подтверждались сим.

Мы обошли весь док, который может содержать 500 кораблей, к нему принадлежит другой бассейн, for the reception of small craft. Первый камень заложен в июне 1802 года — и в генваре 1805 уже док принимал в недра свои мореходцев мира! Он стал, по сравнении величины оного, дороже Вест-Индского: ибо множество домов скупили для сооружения на месте оных обширных магазинов, особенно же великого магазина табашного, на четыре акра простирающегося. Но компания получает ежегодно за сей один магазин от правительства 15 600 ливров стерлингов!..

Возвратившись домой, нашли кучу писем из России, Парижа и Неаполя. Я успел только пробежать их, спешил на обед к гр. Воронцову, которого видел в первый раз в жизни, но узнал по портретам. Почтенный 82-летний старец принял нас ласково. Я сказал ему несколько слов об императрице Елисавете, его любимице, напомнил ему о путешествии его с нею в Финляндию, он заговорил о ее ангельской душе — и слезы покатились из глаз, и дрожащий голос пресекся. В другой раз, говоря со мною о незабвенном Александре, он также плакал. Граф В<оронцов> познакомил меня с гр. Мюнстером, с зятем своим лордом Пенброком и двумя или тремя посланниками: старым голландским, который названием сим напомнил мне <1>, и сардинским, коих имен не упомню. — С гр. Мюнстером говорил о Геттингене, о нем<ецких> унив<ерситетах> вообще. За обедом пили мы тосты друг за друга, и добрый старик менялся со мною.

7 февраля/26 генваря. Писал к Ломоносову в Париж и послал письмо к<нязю> Вяз<емскому>, к к<нязю> Гагар<ину>. Спраш<ива>л о деньгах. Писал к Жих<ареву> и к<нязю> Вяз<емскому> вместе, и послал письма к Вейд<емейер> и к Путяте на имя Булг<акова> чрез Веллинг<тона>.

King’s bench. Тюрьма для должников и для политических преступников. Мы показали записку от вице-консула, и директор дал нам проводника, который показывал нам все части тюрьмы. Теперь здесь 700 человек, но они пользуются большою свободою и не приметно следов заточения. Двор обширный, и в нем играют в мяч, гуляют, продают апельсины, словом, двор тюремный более похож на гулянье, чем на место заточения. Директор имеет право, по разрешению судебного места, позволять заключенным отлучаться из тюрьмы в окружности трех миль около оной, но директор за увольняемых таким образом отвечает заимодавцам. Он получает за это увольнение положенные проценты, кои составляют главный доход. К 9 часам вчера все должны возвращаться в тюрьму, но уверяют, что некоторые уезжали в Париж и возвращались в King’s bench. Отсюда ушел Cochrane, хотя стены гладки и над ними железные шпицы. Мы были в кофейном доме, здесь устроенном. Здесь бывают балы, театры, получаются газеты и немногие в других городах, и в самих столицах пользуются такими выгодами и приятностями, какие заточенные находят в King’s bench. Здесь есть и церковь. Женщин очень мало.

The Tower. Наконец, мы видели сей древнейший памятник Лондона, напоминающий и ужасы деспотизма, и славу народную, и измену счастия Анны Болейн, и тирана ее Гейнриха VIII. Прежде всего при самом входе в старинный двор замка показывают: The king’s menagerie. Мы хотели все видеть и, след<овательно>, зашли и к зверям и к птицам королевским, собранным здесь из всех частей света. И где же, как не в центре всего мира сообщений, можно удобнее собрать граждан его. Здесь кричат попугаи всех цветов и видов, здесь пресмыкаются в великолепных клетках змеи ужасной величины. Между ними и a great boa-constrictor serpent из Цейлона, ‘чудо века’, как называют его смотрители менажери, никогда еще в Англии не виданное, другая змея, называемая Арлекином блестящим, по разнообразию своих чешуй и красок, крокодил с Нила, хамелеон из Африки, в затворах мирно прохаживается эфиопский зебр и дружно лежат пара кенгаров (male and female), воспитанных уже в добрых нравах Виндзорского парка. Маленькая кангарская крыса (a Kangaroo rat, the smallest of that species) из Ботан-бея. A remarkable beautiful ocelot, or tiger in miniature, the civer cat из Хины, который дает муск<ус>. В другом отделении лев и львица, silver maked, величественно возлежат в своем логовище, и недалеко два молодых льва с мыса Доброй Надежды с негодованием смотрят на затворы, необоримые для их царской силы. Леопарды из Серинганитама, употребляемые там на охоту (hunting — leopardes), и два черные волка из полярных стран, прекрасные в своем роде, коих мех дорого бы заплатили и наши невские щеголи. The Bradypus pextadactylis, or five-fingered sloth и наш большой медведь, но только не земляк наш, а из Hydson’s bay, другой белый медведь с Северного полюса, следов<ательно>, наш сосед, и прекрасный североамериканский мишка. Обезьяны разных видов и величины.

Тут же и множество редких птиц, соотечественниц четвероногим: пеликан, ardea dubia, или адъютант бенгальский, commonly called the gigantic crane. Величественный солнечный орел из Сев<ерной> Америки, совы с рогами, журавли из Эльзинера, китайские фазаны, золотые и серебряные, и множество птичек, коих радужными перьями я любовался — и жалел, что бедняжки не освещаются солнцем своего отечества и здесь, под туманным небом, живут только для равнодушных глаз посетителей, и в клетках невинность — с зверством!

Я жалел, что не мог по приглашению надзирателя быть в три часа к обеду сих животных, ибо спешил к другим тиграм, кои уже в гробах и коих клетка напоминает жертвы их кровожадности самым названием первого входа: The traitor’s gate, или ворота изменников, коих с Темзы привозили под сим названием для заключения в Tower или отсюда выводили на казнь! Ворота сии называются и water-gate: the water of the ditch having here a communication with the Thames by means of a stonebridge on the wharf.

Tower на северном берегу Темзы, почти на конце города, хотя здесь почти начало оному. Думают, что первый терем построен еще Вильгельмом I и укреплен норманнами, кои должны были держать в страхе и повиновении новых подданных северного завоевателя. Замок сей управляется коннетаблем оного, который хранит и регалии. Ворота отворяются и запираются с большою церемониею, и вообще здесь удержаны и древние костюмы. Проводник наш, вероятно, a yeoman или a sergeant, принадлежит к шести приставам, кои берегут ключ и всякий вечер относят его в дом губернатора. Он одет в каком-то красном жупане, испещренном разноцветными вышитыми узорами. Шляпа круглая, плоская, похожая на наши кучерские и украшенная разноцветными лентами. Он напоминал мне бубнового валета своим костюмом. Заплатив довольно дорого за позволение видеть все сокровища, арсеналы: Spanish, конный, морской, артиллерийский и пехотный, мы начали с гишпанской Spanish armoury, составленной из трофеев ‘непобедимой Армады’ Филиппа II.

Победа сия живет в летописях и в памяти народной. Ею гордятся англичане, и она поддержала народную любовь к счастливой, но жестокой сопернице бедной Марии Шотландской! — ‘Я посылал флот мой против англичан, а не против природы’, — сказал с притворным равнодушием гордый и мрачный Филипп (см. Шиллер), когда узнал об уничтожении армады своей. Но не один король гишпанский низложен сею победою, папа потерял с сим флотом еще более, ибо Рим навсегда лишился Англии, которую посредством могущества Филиппа II хотел снова покорить римской церкви. Буря и счастие Елисаветы погубили 132 корабля. Надпись побежденному и рассеянному флоту: Venit, vidit, fugit. Замечают, что победитель и побежденные бурлили хвалебные песни богу, но одни, because it was so well, а другие, because it was no worse. Трофеи армады состоят из старинных орудий разного рода и для различного употребления, но и орудия пытки, которую, как уверяют, готовили еретикам в случае победы. Тут и сама Елисавета в минуту, когда обозревает at Tilbury camp, где произнесла славную речь перед войском, незадолго перед бурею, рассыпавшею армаду. — Сей момент в ее истории напоминает подобный в истории матери Терезии в 7-летнюю войну, когда она вынесла венгерцам младенца Иосифа и возбудила восторг и крики маджиаров: ‘Moriamur pro rege nostro Maria Theresia!’.

В числе гишпанских трофеев и the invincible banner, с крестом, так названный папою, когда, благословляя оный, послал его к армаде в минуту снятия с якоря кораблей ее. — Тут же и the axe by which queen Anne Boleyn was beheaded. Ее трогательная история, жестокость Гейнр<иха> 8-го. Письмо ее к мужу.

Horse armoury. Целый ряд коней и сидящих на них вооруженных королей и рыцарей: каждый конь в особом положении головы. Французские оружия, взятые при Ватерлоо.

The volunteer armoury. The small armoury. The sea armoury. The crown jewel-room, но сии сокровища не ослепили того, кто видел Грановитую палату. The royal train of artillery…

9 февраля/28 генваря. Благодаря послу мы получили от Валласа позволения смотреть монетный двор, куда не всех пускают и еще менее иностранцев. Sir Neil Campbell пожелал ехать туда вместе с нами. Нам показали все машины, коими делают гинеи, и золото, приготовленное для сего в слитках, или кусках. То же производство для серебряной монеты и для меди. Я уже видел подобную здешней машину, за несколько лет пред сим привезенную англичанином в П<етер>бург. Скорость в производстве монет удивительная здесь, и немногие монеты откладываются для перечеканки. Для прорезывания кружков монетных употребляются мальчики и получают по шиллингу в день за 10 часов работы. За лишние против всего время получают они и другую плату. Им дается полчаса на завтрак и полчаса на обед-отдохновение.

Потом повели нас туда, где плавят серебро, и мы видели, как оно, обращенное в совершенную жидкость, вытекает из железного ушата, в железные же формы, в коих простывает. Комнаты, в коих работают, светлы, и воздух в них свежий, кроме той, где машина паровая, заменяющая силу 12 лошадей. Там обдало меня салом, и я должен был немедленно уйти. В присутствии монетном показали нам список генералам, офицерам и солдатам, получавшим медали за Ватерлоо: товарищ наш Sir Campbell в числе 40 тысяч, получивших медаль сию.

Отсюда прошли мы в город, на аукцион, где продаются сукна, книги, билеты на разные компании страховые и другие. Мы вошли туда, где продавали книги. Отсюда в кофейный дом, куда купцы заходят с биржи и из города и находят закуску а 3 penny, уже готовую, и на тарелках означено, из чего каждая закуска составлена: говядина, баранина, ветчина, все вымерено и всему определенная цена.

Позавтракав, пошли в Common pleas, где по соседству живут известные адвокаты. Lee не нашли мы дома, но в камере присутствия, где известный адвокат Lushington, товарищ Брума в процессе за королеву, {63} уже с 10 часов утра говорил в пользу какого-то завещания. Адвокат Lee дал нам совет зайти в Herald’s office и взглянуть на разные гербы и генеалогии и между прочими на подпись Исаака Невтона, в архиве геральдии хранящуюся. В самом деле, директор оной показал нам разные генеалогии (pedigree) и в числе оных Невтонову, лорда Exmouth, коего за час пред тем встретили мы в Военном клубе, и копию письма к нему имп<ератора> Александра, 25 августа 1816 года, который благодарит и поздравляет его за уничтожение рабства христиан (operer l’abolition de J’esclavage des chretiens), видели подпись левою рукою Нельсона, гербы кавалеров ордена Бани: князей Барклая де Толли и Волконского. Меч Карла II и кольцо его с бирюзою.

Кампбель сказывал нам, что ему дорого стоило вписать себя кавалером русских орденов в сей геральдии. Известно, что одним военным англичанам дают позволение получать иностранные ордена, гражданские чиновники не имеют сего права, но они получают подарки, портреты и проч.

Описание здешнего монетного двора, который сегодня осматривали, находится и в ‘Rees Encyclopedia or universal dictionary of arts, sciences and Literature’. 1819. 4. под словом Mint.

В книге Colghoum ‘A Treatise on the wealth, power and ressources of the British Empire’ (1815) на стр. 239 в числе расходов Англии помещена и сумма, данная англ<ичанам> в России, потерпевшим от нашествия Наполеона, а на стр. 429 о пособиях, кои Россия получила для избавления себя от ига Наполеона. — Как не благодарить императрицу Елисавету за то, что она отказала в 1813 году принять от Англии пособие, которое в то время предлагал парламент России? Она настояла в отказе, несмотря на многих членов комитета о призрении разоренных, коим отказ сей не нравился. Иначе бы и Москва была бы в числе получивших милостыню от купцов английских…

11 февраля/30 генваря… Во втором часу зашел за мною молодой соотечественник мой Д<авыдов>, воспитывающийся на казенном иждивении в Лондоне, и мы отправились к квакеру Аллену, на дачу его за город или, лучше, в предместие оного. До city дошли мы пешком, а оттуда за 7 шил<лингов> взяли фиакр и два раза заплатили за мостовую.

Давно уже желал я видеть квакерское семейство и домашнее хозяйство оного. Аллен принадлежит к числу немногих просвещенных друзей человечества, посвятившего жизнь свою богу и людям. Богатство его не мешает ему давать лекции астрономии и химии в лондонском училище квакеров, учреждать и содержать школы для бедных крестьянских детей в Линдфильде, делать наблюдения за движением тел небесных и подряды для нескольких десятков аптек в городе, счастливить свое семейство, быть счастливым ласками внучка своего, которого принял он из рук умирающей матери.

В три часа звал он меня к себе обедать, и я приехал вовремя. Нас ввели в его кабинет, и в первую четверть часа я был уже с ним, как с старым знакомым. По обычаю своей секты он говорил мне ты и, расспросив о судьбе С. М. Попова, который две недели жил у него в сем доме, повел меня в нижний этаж, в столовую.

Но я забыл описать первую встречу или, лучше, первую черную рожу, которая встретила нас у крыльца его. Это был арап, но с какою счастливою и добродушною физиогномиею, какой я еще не встречал и в белых неграх! На лице его было изображено какое-то приветливое разумение, и можно было угадать, что господин его примет гостей с тем же дружелюбием, которого черты отражались на черном лице его. Я бы угадал характер и прием его хозяина по улыбке арапа: в ней было и сердце одного и судьба другого, но я замечаю, что пишу после обеда, ибо заговорил об арапе и оставил столовую, где ожидают меня двоюр<одный> брат, сестра и приемыш Аллена, молодая девушка, в квакерской повязке и в черном простом платье, коего покрой им предписан правилами их братства или, лучше, их содружества, ибо они называют друг друга — друзьями.

Мы сели за стол, приклонили головы и сложили руки в молчании, которое не более 2 минут продолжалось, в знак внутренней сердечной молитвы. По окончании оной я перекрестился, как православный, и сказал моему хозяину, что соблюдаю обыкновение народное и моих праотцев. Он одобрил поступок мой. Обед простой, но сытный, вкусный и здоровый и по образцу английских обедов, т. е. с десертом, особо поданным и подкрепленным вином, но с тою разницею, что дамы не оставили нас за бутылками и мы встали вместе тогда уже, когда пришло время вести меня в огород и на скотный двор Аллена, он показывал мне домашние свои заведения, школу для бедных детей, в коей обучаются более 80 мальчиков околодка сего, почти даром, чтению, письму, арифметике и некоторым полезным и необходимым для них рукодельям. Аллен подарил мне учебную книгу религии, на анг<линском> (Scripture lessons for schools on the British system of mutual instruction, adopted in Russia, by order of the Emperor Alexandre I. 1820. London). В предисловии к оной сказано, что подобный выбор мест из св. писания, без примечаний, сделан и для наших школ и введен в оные, по представлению высочайше утвержденному, к<нязем> Г<олицыным>, ‘so well known for his exertions in the course of the Bible’, но с того времени и к<нязя> Г<олицына> нет в министерстве и книги сей в школах, она заменена введенною снова: О долж<ности> и проч., которую изгнал к<нязь> Г<олицын>.

Я начал с Алленом разговор об учредителе квакерства Фоксе и о главном их светильнике Пене, которого имя живет почти в целой части света и вечно будет памятно сердцу друзей. Он объяснял мне правила своей секты, к которой можно бы справедливо применить стихи нашего Карамзина:

Кто в мире и в любви умеет жить с собою,

Тот счастье и друзей во всех странах найдет.

Или кто в мирной, но постоянной деятельности умеет сохранить праотцами приобретенное, трудами и наукою умножить их достояние, тот упрочит и для себя истинную независимость и приют — бедности.

Возвратившись к чаю, мы нашли уже дам опять в той же комнате, один арап служил нам во все время, и я не заметил ни суеты, ни недостатка в прислуге. Молодая приемыш хозяина разливала чай и кофе, а внук играл у деда на коленах и утешал старость его невинными своими ласками. — Мы говорили о государе, с которым не раз Аллен беседовал, о благих намерениях его сердца и, следовательно, об уничтожении рабства, коего Аллен неумолимый гонитель в Африке. Он подал мне сахарницу и показал слова на ней написанные. Они означали, что сей сахар — сделан не рабами. Я вздохнул, подумал о России и взглянул с глубоким чувством зависти и умиления на счастливого арапа!

Eat your pudding, slave, and hold your tongue.

Я принялся снова за горенки….. с горя! Вероятно, Ал<лен> угадал меня и повел меня в сад, над которым блистали уже светила небесные и где поставлена была для наших наблюдений зрительная большая трубка. Он навел ее сперва на луну, потом на созвездия, и я терялся в созерцании их, забыв и рабство и свободу, и Россию и Англию. В бессмертной душе моей отзывались бессмертные стихи Шиллера:

Uber Sternenzelt, dort oben

Muss ein guter Vater wohnen!

И я перестал завидовать негру.

В семь часов ровно подъехала, по моему заказу, stage-coach, и я, распростившись с добрыми квакерами и обещав Аллену возвратиться к нему завтра на молитву и с братом через две недели в субботу, прискакал в city, где пересел в фиакр и через час с ¹/₄ очутился перед своим камином. Догорающие уголья и крикун с улицы напоминают мне, что уже half past 12! До радостного утра, друзья мои! А тебя, добрый квакер, благодарю и за весь день и за этот тихий вечер у моего камина…

12 февраля/31 генваря… Перед обедом заходил к Шимановской, видел портрет Вяз<емского> и поговорил о России. Обедал у гр. Воронцова с генерал<ом> Море, который был начальником штаба у Веллингтона и теперь командует армией в Ирландии…

14/2 февраля… The British institution. По соседству от клоба путешественников, где ежедневно бываю, на той же улице Pall-Mail, находится Британский институт, учрежденный в 1805 году для ободрения английских художников, под покровительством короля, и для усовершенствования тех отраслей мануфактур, кои имеют нужду в разных изящных художествах, как например в живописи, в рисовании, скульптуре и проч. С сей же целию положено установить ежегодную выставку (a public exhibition) для продажи национальных произведений и для награды отличнейших художников премиями. Выставка делается в пользу токмо британских художников или живущих в одном из соединенных трех королевств, и преимущественно ободряются живопись, скульптура и modelling. В числе живописцев, однако же, коих картины здесь выставлены, нашел я и русское имя: Stephanoff. Я спросил у смотрителя, русский ли он или англичанин, и он отвечал мне, что Степанов, кажется, происхождения русского, но что он родился и воспитан в Англии и принадлежит по всем правам к числу ее художников. — Президент и директор сего института: the Earl of Aberdeen.

Три комнаты наполнены картинами и несколькими произведениями британского резца. В первой комнате картина, которая мне бросилась в глаза, отображает последний день, the last day, ‘когда солнце потемнеет и луна будет кровавого цвета’ (Откров<ение>), писанная Говардом. Но я смотрел на нее без страха и с доверенностию к провидению — и подошел к Вестм<инстерскому> абб<атству>, живо с берега Темзы изображенному, где ожидают истинного бессмертия те, коим люди уже присудили его.

Большая картина, которая представилась мне в другой комнате, изображает суд над лордом Вильгельмом Рюсселем (The trial of William Lord Russel, at the Old Bailey) в 1683 году, писанная Hayter’oM. Подсудимый изображен говорящим, и на лице его выражены твердость духа и негодование. Внизу женщина записывает, кажется, слова его и страшится пропустить смелые опровержения доносчиков, кои на особой <скамье> шепчут друг с другом. Не зная еще ни предмета картины, ни значения лиц, на ней изображенных, я угадал жену его (Lady Rashel Russel), по вниманию ее, по участию, которое выражено в глазах ее, устремленных к говорящему. В расположении комнаты, в костюме — нет никакой перемены. Кажется, и теперь видишь то же в Old Bailey, что было при лорде Рюсселе, изменился токмо один дух народа, свободою и законами возрожденного.

Еще одною из больших картин я долго и пристально любовался: она изображает Марию Магдалину, и Иоанну, и Марию, матерь Иакова в ту минуту утром, после воскрешения Христа, как они, послышав глас: ‘Что ищите живого с мертвыми?’, пали ниц на землю. Тень чудесной белизны рекшего сии слова ангела видима и вдали — и снова слышатся слова: ‘Его нет здесь, он вознесся, вспомните, что он сказал вам в Галилее, ‘в третий день воскресну», — и устрашенные жены вспомнили слова спасителя и поверили. Страх и радость, любовь и вера написаны в чертах, внемлющих словам ангельским.

‘Потоп’ мне не понравился. Вид волнующихся вод, покрывающих землю, не ужасает зрителя, и он не понимает, от чего укрываются в утесах толпы полунагих мужчин и женщин. ‘Хляби небесные растворились’, но еще вершины утесов не покрыты водою и на одном из них видим мы людей, кои спасутся в ковчеге, на других горах патриархи подвергаются общей участи. Нежные супруги спасают друг друга, детей, между тем как безбожное отчаяние рвет на себе волосы и в ярости своей, кажется, хочет еще остановить воздымающуюся волну, готовую поглотить остатки человеческого рода (Genesis, ch VII, v 12).

Я засмотрелся на милую женщину, которая теряется в созерцании луны и посребренных ею окрестностей, в коих видима тишина ночи и где ей все о нем лишь только говорит!

Now, while the busy world lies lost in sleep,

Let me associate with the serious night.

And contemplation, her sedate compeer.

Картина сия называется ‘Contemplation’.

Я видел три головы жидовские, и мои рабины и депутаты ожили в моей памяти. Черты лиц характеристические, и живописец, верно, бывал в Польше.

Но долго мечтал я, смотря на сон Рафаэля, и страшился разбудить его, дабы не исчезло прелестное, божественное сновидение! Очам его, легким сном отягченным, видима была богоматерь с младенцем, как она изображена им в славной его картине.

Подле этого блаженного сновидения другая картина счастливой, хотя и бедной семейственной жизни. Она изображает рыболова, довольного своим состоянием, в кругу его семейства, в минуту как

The weary husband throws his freigh aside,

A living mass, which now demands the wife,

Th’alternate labours of their humble life.

Crabbes ‘Borough’.

Pharoah’s submission, картина писанная по словам Исхода (Exodus, XII, ver, 29, 30, 31). Умирающий младенец и страх матери изображены мастерскою кистию. Вдали, кажется, слышен вопль младенцев и матерей.

Картины Степанова (Fr. P. Stephanoff) представляют одна — Henry the 8th, and Francis the 1st crowned victors at the Tournaments of the Cloth of Gold, а другая — the Pleaders, a 3-я — The ghost laid.

Иосиф толкует сон фараонов (Chief Baker) в темнице и предвещает ему казнь (Genesis, chap XI, v 19). Писано John Hayter’ом.

Тот же живописец изобразил Alashtar’a, задумчивого, но не прелестного, не очаровательного, каким поэт изображает его:

It was not love, perchance, not hate, nor aught

That words can image to express that thought,

But they who saw him, did not see in vain,

And once beheld, would ask for him again:

And those to whom he spoke remembered well,

And on the words, however light, would dwell:

None knew, nor how, nor why, but he entwined

Himself perforce around the hearers mind.

Lara.

Бароны, требующие от <пропуск> Великую хартию в Runnemede, 15 июня 1215, но эти бароны не похожи на наших в Петербурге> и в Житомире!

Долго стоял я перед ландшафтом и любовался италианским небом, под коим теперь беспечно гуляет оклеветанный брат мой: {64}

Fair Italy! thy hills and olive groves

A lovelier light empurples (or when morn

Streams o’er the cloudless van of Apennines)

Or more majestic eve, on the wide scene

Of columns, temples, arcs, and acqueducts,

Sits like reposing Glory, and collects

Her richest radiance at that parting hour,

While distant domes, touch’d by her hand, shine out

More solemnly. — (Bowler’s ‘Grave of the last Saxon’).

Потом перешел к спящей Магдалине, но, глядя на нее, я не о раскаянии думал, и мне приходили в голову piu dolce pensieri. Она так роскошно почивает, и херувим бережет ее от стрелы Купидона, прилетевшего к груди ее.

Soft! She sleeps!

And even now she dreams of penitence,

And sweet forgiveness of her erring youth.

Thee, wake her not!

Thus spoke the watchful cherub, as he chid

The arch design of the insid’ous boy.

На лице ее прелестном изображались другие сновидения, а не dreams of penitence.

Всего выставлено 406 картин и 8 произведений скульптуры. Я не жалею ни 2 шиллингов, кот<орые> истратил, ни 2 часов, кои провел в сей галерее.

19/7 февраля… Я пошел к Шимановской полюбоваться ее альбумом, наполненным стихами и нотами известных авторов и виртуозов нашего времени и всей Европы, {65} — и послушать le murmure ее сочинения. Задумавшись под музыку, я летал воображением и в Москву и на берега Невы и с душою растроганною пошел бродить в Гайд-парк, где тысячи карет, кабриолет и пешеходов мелькали передо мною, — но ни одной улыбки, ни одного знакомого лица я не встретил…

22/10 февраля… Sir Neil Campbell познакомил нас с одним богатым любителем произведений искусства и с родственником его, королевским архитектором Нешом, который отстраивал Regent-street, и самому себе и тому, у кого мы были, построил также прекрасное общее здание, образец вкуса, отделки и comfortable’ности. Полы железные, и не чувствуешь ни малейшего потрясения, когда по ним ходишь. Лестницы в обоих отделениях дома светлые, покойные, лепные и украшены итальянскими картинами и моделями римских древностей. В кабинете <пропуск> видели мы несколько итал<ьянских> моделей и в столовой картину Лагрене, точно такую, какую он написал для государя, изображающую внутренность монастыря.

Галерея Неша освещена сверху и с боков превосходно. Она вмещает в себя статуи, картины, портрет короля А<нглии> и расписана, как ложи Рафаэля, лучшими живописцами и так, что каждый, отличающийся в какой-либо особенной части живописи, списывал с оригиналов Рафаэля только те предметы, в коих он отличается, например один писал зверей, другой — цветы и т. д., так что сии копии почитают наравне, если не выше оригиналов. Мы видели и план Букингамского дворца, для короля Нешом начертанный. Сии два отделения в одном доме дают понятие о здешней просвещенной роскоши у некоторых богачей. В Англии я еще ничего подобного не видел.

Из сих палат в обитель нищеты и разорения шпитальфильдских фабрикантов. Это один из самых отдаленных кварталов города и недавно прославившийся разорением его жителей, которое произошло от прекращения работ на шелковых фабриках. Ими наполнен квартал сей, и, по словам некоторых журналистов, 30 т<ысяч> фабричных вдруг очутились без дела, т. е. без промысла и, следов<ательно>, без куска хлеба. Король заказал им какие-то славные обои для нового дворца, желая доставить праздным работу, британская щедрость и здесь сказалась, но бедность немногим уменьшилась, начался ропот, явились афишки на стенах, угрожавшие мятежом, если не будет хлеба у фабричных. Наружность тех, кои нам попадались в сем квартале, подтвердила нам слышанное… {66}

24/12 февраля. Писал к Сереже в Неаполь и к б<арону> Мерьяну в Пар<иж>. Сообщил Сереже известие, от б<арона> М<ерьяна> полученное. Вероятно, оно произведет в нем тоже одно чувство негодования и презрение к клевете, впрочем, весьма тягостное, особливо на чужой стороне, когда чувствуешь сильнее и привязанность к России и горесть о потери того императора, на которого сердце не переставало надеяться и любить искренно. От лорда Бекслея прошел я парком, которого зелень напоминает и весну и в душу вселяет какую-то грусть по родине и по весне жизни, давно, давно миновавшей. Никогда так не желал возвратиться и никогда не чувствовал так сильно, что возврат в теперешних обстоятельствах невозможен: могут подумать, что желание оправдываться влечет нас туда. Здесь, ‘в свободной Англии невинность не погибнет’, но мы не хотим быть под щитом ее, и при первой опасности я буду в России.

По Пикадилли прошел я за черту города к Виллерсу, который желал возобновить со мною петербургское знакомство. Не застав его, побрел назад и вышел на другой парк, освещаемый весенним солнцем. День прекрасный, множество гуляющих, дети резвились около пруда, и тусклое сияние лучей солнечных, вдали вид башни, громады домов с чистыми садиками и дорожками — все могло бы развеселить сердце, есть ли бы в нем не таилась какая-то безнадежность на будущее и для себя и еще более для братьев.

И невозвратное надежд уничтоженье!

Зашел в Traveller-club дочитать газеты. В ‘Representation’ нашел замечание, которое сам не раз уже делал, читая в газетах, фран<цузских> и англ<ински>х, имена исковерканные, без малейшего основания помещаемые в число обвиняемых, и ожидая беспрестанно найти и свое имя в числе обвиняемых: ‘One of the features of the present unhappy period is the shameless disregard with which names are mentioned, without any investigation of circumstances. The decorum by which men are governed in ordinary cases is quite extinct, and as no one, in the opinion of the alarmists, can be deemed really safe, the reported fall of any house obtains immediate belief’.

То, что журналист говорит о купеческом доме, можно применить и к другим…

В ‘Spirit of the age’, в статье о поэте Кампбеле нашел я определение характеристическое его стихотворений, которое можно применить и к сочинениям Дмитриева. Автор говорит о Кампбеле: ‘Не is a high finisher in poetry, whose every work must bear inspection, whose slightest touch is precious’. И Дмитриев high finisher в своих стихотворениях. То, что далее говорит автор о Кампбеле, также и к Дмитриеву отнести можно: ‘There are those who complain of the little that Mr. Campbell has done in poetry, and who seem to insinuate that he is deterred by his own reputation from making any further or higher attempts. But after having produced two poems (Ермак и к Волге) that have gone to the heart of the nation, and are gifts to a world, he may surely linger out the rest of his life in a dream of immortality — There are moments in our lives so exquisite that all that remains of them afterwards seems useless and barren, and there are lines and stanzas in our author’s early writings in which he may be thought to have exhausted all the essence of poetry, so that nothing further was left to his efforts or his ambition’. {67}

——

Радости земные, как посещения ангелов, кратки and far between. Так и письма друзей из России:

Like angel’s visit, short and far between…

3 марта/19 февраля… Выехал из Лондона в 6 час<ов> вечера, пожав у милого брата руку, надолго ли? не знаю. Я никогда так горько с ним не расставался. В карете — в мыслях и в душе моей прояснилось. Я смотрел в ясное небо и на его звезды! и свет их вливал утешение в грудь мою, но мысль об одиночестве Николая долго, долго не покидала меня. Я рассчитывал часы, в которые он возвращается домой, и когда наступил час ночи и я мог думать, что усталый от парламентских прений возвратился он домой и спит спокойно, и мне легче стало до самого утра, которое настанет для него в тяжкой грусти по нас и в неизвестности о судьбе своей. Вера в провидение и в нашу невинность подкрепляла меня.

Русский разговор с Ай…..несколько развеселил меня. В Дувре нашел гр. Ливена поутру 5-го числа, сел с ним на пароход, страдал и очутился, гонимый бурею отечества и сильным ветром, чрез три часа в Кале, где встретили гр. Бальм<ена>. Успел отсюда так, как и из Дувра, написать к Николаю и еще раз к Булг<акову> и Жук<овскому> с послом. В Кале памятник Лудв<игу> 18-му, вступившему на первую франц<узcкую> землю.

Из Кале в 6 часов вечера отправились в Париж через Амиен, где 2 духовные процессии, мир 1803 года, прах Грессета и….. В <пропуск> обедал с барабанным боем. St.-Denys — и прекрасная готическая церковь с прахом королей, бурею революции рассеянным, и в 10 часов 6 марта снова в Париже…

8 марта/24 февраля. Был в 1-й раз в камере, видел 6 статуй древних ораторов, разделение залы, министров: Вилеля, Шаброля, Фрейсиноса, le garde de secours — <1> — председатель, трибуна, речь по тетрадке, мундиры ораторов, с замечанием б<арона> Сталя согласен. — Benj. Constant, R. Collard, Sebastiani. Говорил Berthier о противузаконности уступки св. Доминго. Отвечал Шаброль (см. ‘Монитер’). Гр. Комон ввел, усадил меня dans la galerie reservee и объяснил порядок.

Писал к Ник<олаю> чрез К. и Р., к Серг<ею> в Рим и в Неаполь…

10 марта/26 февраля. У m-me Recamier знакомство с Шатобрианом, разговор о его сочинениях, об имп<ераторе> Александре и его с ним переписке, о Канинге и о сочинениях, издаваемых Шатобр<ианом>. Церковь в аббатстве, дофина приезжала faire une station с дюк<ом> Монморанси.

Обед у гр. Брея, писал с секретарем> его в Мюних к брату. Писал к брату по почте в Неаполь, Рим, Венецию, Верону и Мюних. Вечер у С. П. Св<ечиной> и у Гизо.

11 марта/27 февраля. Писал к Ник<олаю> чрез Р. Был у R. Collard, и Жюльен. Разговор о гос<ударе>, о П<етербурге>.

9-й час утра. Воскресенье, 12 марта. Ferte a Ferme de Paris. 9 миль от Парижа, откуда выехал в 1-м часу ночи. Еду по той же дороге, по которой в воскресенье же ехал с братом: Бонди, Клей, Mo, St. Jean Laferte — и сюда. Солнце зеленит уже луга. Все светло вокруг меня, но в душе моей беспокойство о братьях, грусть по чем-то невыразимом и досада на субботу, кот<орая> не позволила совершить путешествие по-прежнему плану и принуждает возвратиться в Россию. Что найду я там? А здесь оставляю брата, приятелей — и что-то милое, новую встречу в жизни.

В Мо приехал на рассвете, не успел заглянуть в храм Боссюета, но узнал его изрубленные старые стены, которые осматривали мы с братом. Где-то он? И где Сережа? Я бы желал для Николая это солнце, которое озаряет меня и проникает в мрачную душу. Туманы Англии не разгонят грусть его одиночества и беспокойство его за нас и за Россию не затихнет там. Светлое небо иногда не без утешения, не без надежды — для сердца! Простите, милые!

J’allais a Petersbourg et je pensais a vous!

Иперне. В 5 часов приехал я сюда и остановился в том же почтовом трактире, где обедал с братом. Грустно. Холодный ветер сжигает тело, а тоска по братьям и встреча в П<етер>б<урге> — сердце. Я проехал от городка Dormant до самого Иперне вдоль долины, по другую сторону оной — горы, усаженные виноградником. Уж черенки приготовлены и лежат кучками по горам. Стада ходят по равнинам. Селения нагорные с башнями и церквами. Я в Иперене, откуда брыжжет шампанское на все части света, но одному и пить невесело. И оно не развеселит сердца братского…

14/2 марта. Франкфурт-на-М<айне>. В 68 часов приехал я сюда по — знакомой дороге. Только две станции от Мейнца мне не были известны, ибо мы поехали отсюда осенью по Рейну. В Мейнце взглянул на Мейн, переехал мост его, на древний город и на церковь красную — с моста, вдали лучи заходящего солнца отражались в знакомых струях Рейна, как что-то родное, увидел я красивые берега его, подумал о времени, которое пролетело и как сон исчезло.

Писал к братьям, к Пуш<киной>, к б<арону> Мер<ьяну>, видел Нов<осильцева> и Маркелова и в ночь пускаюсь в путь на Веймар.

15/3 марта. Грусть и дождь провожали меня во всю ночь. Солнце прогнало обоих, хотя первую не совсем. Courier, Ламене и бар<он> Экштейн заняли меня на несколько минут, но читать трудно (выписать несколько строк из Ламене и Courier). Я проехал Гельмгаузен — до Фульды, старинный город, славный своим аббатством и, помнится, историком оного. Опять надобно было заметить, что монахи умели выбирать место своего жительства. Прекрасные долины, селениями усеянные. Вдали, в правую сторону, представилось мне огромное, великолепное здание: это фасанерия, или птичня курфюрста кассельского. Я подумал про себя, и не без приятного чувства, что ферма царскосельская русского императора скромнее этой птични немецкого принца. Не успел зайти в церковь старинную, на горе монастырь, попавшийся мне навстречу францисканец сказал мне, что в нем 27 чел<овек> его братства. Я спросил, нет ли истории аббатства фульдского. Пишут, отвечал он, подробную, полную, где все, все будет. Он напоминал наших неопрятных тружеников и, казалось, желал кончить разговор о летописцах монастыря своего. Я успел только спросить, богаты ли они книгами. Большая библиотека, отвечал он.

16/4 марта. Утро в Эрфурте. Остановился в трактире подле дома, который занимал император, не мог видеть его комнат, ибо в них живет прусский дивиз<ионный> генерал. Проехали мимо домов, в коих Наполеон и бав<арский> король жили. И о всех трех должно сказать: жили. Великие тени двух носятся еще над вселенною.

Город снова оживает и жизнию новою обязан промышленности и торговле жителей, особенно фабрике лент. Здесь бывал университет, теперь только семинария и гимназия, но гласность некоторых ученых привлекает сюда учащихся, у Тромсдорфа, славного химика, учится наш Боровский и двое русских немцев: Ludwig и <пропуск>.

Веймар. Нем<ецкие> Афины. В 12-м часу утра явился к великой княгине. В 2 часа прислала за мною карету, отдала письмо к имп<ератриц>е, говорила о России, об имп<ератор>е со слезами. ‘Поведение братьев достойно незабвенного’, — лучшего ни о ком сказать нельзя, и опять слезы блеснули в глазах ее. Поручила поклониться Кар<амзину>, уверена, что он не переменился ни в чувствах, ни в образе мыслей. Вот что удержал в памяти, смотря на милые черты ее, изображающие глубокую горесть, ум и душу высокую! Поклон от гр. Эглофштейн Плещеевой.

Был у Гете. {68} На пороге — Salve. Издает полные сочинения, сказал о занятиях своих по нат<уральной> ист<ории>: ‘Они нашли меня, не я набрел на них’. В книжной лавке нет ничего нового. Желал видеть веймарский Вестминстер — St.-Jakobskirche, где над Гердером

свет, любовь и <пропуск> сияют незаходимою славою

где <в> бозе <пропуск> ожидают награды полезным трудам своим

и где над Шиллером — нет памятника! (Здесь и Лука Гранах и музеус). Но церковь сия была заперта, и я издали поклонился праху их! Вся Германия читает Шиллера — и прах его сиротствует. Приписывают это не холодности Германии, но обстоятельствам, в коих была Германия в год его кончины. Речка Ильм. Струи ее журчат бессмертием. Стихи Шиллера на Ильм…

21/9 марта. Эльбинген. 2 ¹/₂ попол<удни>. Вчера минуло 8 месяцев, как я выехал из П<етер>б<урга>. Не думал я так скоро deposer le baton et le manteau du voyageur! Я видел одни темницы, гофшпитали, богодельни, суДы, казни, в Париже: грозные похороны Foy, шумное торжество либеральных журналов, в Лондоне: падение мелких ассигнаций и Гольдсмита и шелковых фабрик в Шмитфильде, сопровожденное голодом для фабричных. Путешествие мое, которое забвением должно было излечить раны и горе мое в П<етер>б<урге>, попало в бурную эпоху и для России — и я не унесу с собою из чужих краев ни сладких воспоминаний, ни надежд утешительных! ни даже желания возвратиться на чужую сторону, где я страдал и за себя, и за братьев, и за Россию…

27/15 марта. Понедельник в 1-м часу пополудни въехал в П<етер>бург. — Думал ли так скоро поставить в уголок страннический посох мой!..

29/17 марта… Рескрипт Кар<амзину>. Все спрашивают: кто писал} Примечательная черта в нашей публике: не радость за семейство и за ясность последних дней Карамзина, не признательность к высокому чувству императора, умеющего ценить семейственные и гражданские добродетели, трогают наших паразитов, но они спешат узнать — к кому бы обратиться с поклоном, кто тот, который орудием таких милостей? Авось и нам перепадет малая толика? Все ищут временщика, и только одного не видят — императора и заслуг Карамзина. Впрочем, более радостных, чем завидующих лиц…

——

Берлин. В пять часов утра 13 июля выехал я из Петербурга — в самый день казни!

18-го числа ровно в час пополудни переехал я границу в Нимерзате и в тот же день, получив в Мемеле письма из П<етер>бурга и Лондона, писал к Н<иколаю>.

Одна мысль давила душу во всю знойную дорогу, но взор на небо, особливо ночью на звезды, над коими отец несчастных утешал меня, иногда возвышал душу и примирял с землею. История Лютера развлекала и укрепляла меня. Физическое томление от сильного жару (ибо десять дней без туч пылает горизонт!), жестокое одиночество и воспоминания о брате, с коим выезжал из России за год пред сим, но с другими чувствами и надеждами, — все это заставляло сердце мое беспрестанна <обращаться> к единому всегда на потребу — к богу-утешителю, и к невинности милого брата, жившего для блага людей и страдающего ныне от того наиболее, что милейшие душе его не совершилися желания.

В 9-м часу утра приехал сегодня в Берлин, остановился в той же скромной комнате, где за 4 месяца с ¹/₂ жил один в страшном беспокойстве за братьев и поспешал в Россию, где ожидали меня — смерть Карамзина, болезнь Жуковского и несомнительность в обвинениях на брата и в…..

Теперь я дышу свободнее.

Сию минуту получил письмо от Сережи из Мариенбада — и первое движение души и сердца благодарность создателю и молитва за них же.

Писал к Н<иколаю>, послал донесение след<ственной> ком<иссии>, записку о нем и приговор суда, письма мои к к<нязю> Гол<ицыну> и к государю — 3, и одно написанное, но неотправленное — к государю же. Упоминаю об отзыве гос<ударя> по прочтении оправдания. Сообщил мнение, как писать оправдание. Каких книг прислать? Везу бумаги для него и Сергея.

Писал к Карамзиной в Ревель и просил переслать письмо и к Жих<ареву>.

Дрезден. Приехал в 9 часов утра, 5 авг<уста>, в воскресение. В понед<ельник> писал к Н<иколаю> и послал выписки из доклада, манифеста и проч.

Разменял 110 черв<онцев> на сакс<онские>, прус<ские> и австр<ийские> деньги. Получил за 94 тал<ера> от Басанжа австр<ийские> бумажки.

Зау на Эгре. 7 августа. 4-й час пополудни. Прекрасный городок, который памятен мне своим местоположением и товариществом милого брата. Здесь, в той же комнате, где был с ним за год, сижу и пишу сии строки. Те же города, те же виды гор и смеющихся селений, но не то уже чувство в мрачной душе, редко светом религии и сильного сердечного прибежища к богу подкрепляемой. Вчера ввечеру заезжал в Пильниц, более часу беседовал с Крейсигом в кабинете его, во дворце, потом гулял с ним на патриархальном дворе короля-патриарха, слушал Крейсига, говорящего о нем с любовию и благодарностию, любовался прелестными окружностями и, переехав живописную Эльбу на лодке, уже в сумраке вечера пустился с молитвою за братьев в путь. Дача и деревня и странный своею архитектурою дом к<нязя> Путятина рассеяли мои мрачные мысли. Я зашел во внутренность двора, оглядел все странности строения. Дворник желал познакомить меня с моим соотечественником, но мне не до новых знакомств. Подожду возвращения сюда Сережи. Отчуждение же к<нязя> Пут<ятина> из России привело меня к мысли о Н<иколае> и о всех нас. Что, есть ли судьба приведет жить и умирать вне отечества, далеко от Кар<амзиных>, Жук<овского>, Жих<арева> и еще немногих! И как возвратиться к тем, кои…..

… Карлсбад. Приехали сюда в 7 час<ов> утра 8 августа. Обегал колодцы, был в доме гр. Н<ессельроде>, видел Татищева и других русских. Старался задушить в себе воспоминания и спешил оставить город, где все меня приводило к брату, — и то, что я чувствовал, гуляя с ним и глядя на него, как бы с каким-то предчувствием бедствия и разлуки и думая о его болезни.

На первой станции от К<арлс>бада в Взводах обедал в той же комнате, где обедали и расстались с Чаадаевым. В Эгру приехали уже к вечеру и через час пустился уже по незнакомой дороге в Мариенбад, куда приехал с трепещущим сердцем и с молитвою в полночь. Не смел разбудить Сережу и только издали увидел его в 9-м часу утра, идущего к колодцу. В 10 часов мы свиделись и обнялись у П<ушкиной>. С тех пор душа моя спокойнее. Не верю еще блаженному состоянию души и ума, которое ощущаю с тех пор, как здесь.

Вчера, 17 августа, Жуковского приезд сделал меня как-то тихо счастливым, и я поверил и будущему лучшему, когда в настоящем может быть еще для меня столько счастия, и, может быть, осень и зиму с ним! Недостает одного Н<иколая>. Но когда же в этом мире счастие сердца было совершенно!

Два раза писал к Ник<олаю>, 12 и 16 авг<уста>. Первое с оказией, второе по почте.

20/8 августа. Вчера ввечеру был в первый раз с П<ушкиной> на высоте Jagershaus и оттуда на schone Aussicht и сожалею, что десять дней прожил в Мариенбаде, не любовавшись прелестными видами с сих высот. С первой видел весь Мариенбад, в долине, и с его колодцами, с другой — другую сторону, которую гора, на которой мы стояли, разделяет от Мариенбада. Вид обширный и прелестный! По сторонам два небольшие озера, деревеньки, рощи — и все почти одним взором обнять можно. Справедливо назвали эту площадку: die schone Aussicht. Для к<нязя> Меттерниха недавно устроили здесь скамьи и зеленый стол. Мы за ним отдохнули и спустились в мирную нашу долину, глядя в окна нашего дома!

Сегодня, воскресение, я возвратился сюда пить сливки с черным хлебом и читать журнал брата Н<иколая>, вчера из Карлсбада присланный. Сколько различных ощущений в душе и в сердце! Какая душа, какое милое простодушие в этом каторжнике! Черта примечательная по его правилам, по коим он возвратился из дрезд<енского> театра, чтобы додать лакею то, что он предполагал заплатить за билет, беспрестанная мысль о России и о крестьянах — и любовь к семейственной жизни. — С вечною благодарностию буду хранить в душе память о купленной им в Карлсбаде печатке, и воспоминание ощущений им за меня радости, в 1824 году, по случаю отставки моей.

22/10 августа. Ездил в Францбрун к Жуковскому, провел с ним день и в час пополуночи возвратился, опять чрез Эгру, в Мариенбад. С<ергей> худо провел ночь и встал расстроенный. День 23 авг<уста> была лучше. Сегодня, 24 авг<уста>, проводили Пуш<киных> в Дрезден, после обеда я страдал за С<ергея> — и молился. Писал к Ник<олаю> 24 авг<уста>.

25/13 августа. В 7-м часу утра выехали из Мариенбада в Францбрун. Отсюда выезжаем сегодня в час 27 авг<уста>…

Дрезден. Мы приехали сюда в 10-м часу утра 31 августа. Жуковский приехал 11 сентября.

Прогулка в Финлетер с Пушкиными в воскресение, также 11-го. Ездили в Тарант с Жук<овским>. В <1> с Жук<овским> 18-го в воскресение.

Два раза писал к Свечиной, раз к б<арону> Мерьяну 18 сентября…

Сегодня (18 сентября) был при открытии в Landtumer общества немецких любителей натур<альной> истории и медицины, коего известный Окен и Carus секретарями. Цель сего общества взаимное сообщение открытий, примечаний и наблюдений герм<анских> натур<алистов> и медиков. Они собираются ежегодно в одном из городов, удобных для большей части докторов. В Лейпциге общество сие получило свое начало. Славнейшие натуралисты, например Блуменбах, съезжаются к сему времени, в назначенное сборное место. Прошедшего года было оно в Франкфурте, и я едва не застал и там сего собрания, но Блум<енбах> не мог быть там, потому что торжествовали его 50-летнее докторство или профессорство. Статуты общества. Зала собрания, обширная, была наполнена.

19/7 сентября. Видел выставку предметов художеств изящных и народной промышленности. Тут вместе с произведениями Фридрихса находятся и скромные изделия печника и красильника. Не одни туземцы, но и иностранцы присылают сюда свои труды, и мы нашли и русского живописца. Ежегодно печатается каталог всем выставленным статьям, и вход в галерею позволен за 2 гроша всякому. Это напоминает парижское подобное заведение и British institution в Pall-Mall, где, впрочем, одни живописцы и скульпторы выставляют труды свои. Издатель Британского магазина (March, 1825) жалуется, что и в Лондоне мало ободряют отечественные художества и что в сем году (1825), в котором я видел Brit institution, из знатных один только маркиз Страффорд посетил the private view of the painters and sculptors, который всегда предшествует публичному открытию выставки…

30/18 сентября. Писал к Алексеевым, к Булгакову, кн<язю> Голиц<ыну>, Жихареву, Вяземскому, Козлову, Карамзиным, Сушковой, Вейдемейер, Путятиной и послал свидетельство о жизни.

Читаем Mignet ‘Histoire de la Revolution francaise’ и вместе с сим заглядываем и в биографию генерала Фуа и в речи его, а когда дошли до эмиграции, то прочли в Ласказе записку, которую он делал для Наполеона о кобленцских эмигрантах, кои мечтали, под предводительством, своих принцев, произвести переворот в революции французской и восстановить падающую монархию. Минье более склонен в пользу революционистов, нежели монархистов, и сколько ни старается он скрыть свои мнения или казаться беспристрастным — замечания или намеки, кои он примешивает к повествованию происшествий, показывают друга нового порядка вещей. И он многое извиняет в актерах революции, чего другая партия ни простить, ни забыть не может. — Революция изменила все внутреннее бытие народа, не одни политические его отношения. Произвол заменила законом, привилегии — равенством. Несмотря сперва на анархию, впоследствии на деспотизм, цель почти достигнута.

О Лудвиге XIV. Le despotisme epuise ses moyens par ses succes, et il devore d’avance son propre avenir.

Минье в сих словах раздробил определение деспотизма, сделанное Монтескье, как Пристлей — луч солнца. Монт<ескье> вместо определения деспотизма говорил только, что когда дикие хотят иметь плод — они рубят все дерево, т. е. достигают до цели, плода, истощением средств и поглощая самое будущее (epuisent les moyens par le succes et devorent d’avance leur propre avenir). Так гений освещает историю или из мрака ее выводит свет теоретической мудрости.

‘Histoire de la Revolution d’Angleterre, depuis l’avenement de Charles I jusqu’a la restauration de Charles II’, par Guizot.

В предисловии автор, полагая, что после французской революции английская есть величайшее происшествие в бытописаниях Европы, доказывает сходство оных и тождество начал, из коих проистекли сии революции. Он опровергает тех, кои начала сии почитают чем-то новым, неслыханным дотоле в Европе, — и отделяют так сказать, сии события от всего минувшего, прежде бывшего, возлагая на них и ответственность за все последствия, бедственные и славные. Но Гизо утверждает, что ни английская, ни французская революции не прерывали хода вещей, до них начавшегося в Европе, что они ничего не возвестили нового, ни к чему не стремились, чего бы ни желали и прежде сего достигнуть некоторые народы в Европе. Беззаконность неограниченной власти, свободное согласие для законных постановлений и для налогов и право сопротивления вооруженною рукою — были и прежде началами феодального правления и правами 4-го Толедского собора, на словах св. Исидора основанные, не раз были повторяемы церковью: ‘Celui-la est Roi qui regit son peuple justement, s’il fait autrement il ne sera plus Roi’.

Обе революции старались ввести более равенства в общественном порядке: к тому же стремилась и королевская власть, и успехи гражданского равенства соразмерялись успехами королевской власти. Революции требовали, чтобы общественные должности открыты были всем гражданам, раздаваемы по заслугам токмо…

Сие стремление, сии начала не только предшествовали сим революциям веками, но они те же самые, коим Европа обязана всеми своими успехами. Аристократия противилась королевской власти и поддержала свободу. За что народы благословляют королей? За ниспровержение феодального правления, аристократических привилегий, за единство в законодательстве, в управлении, за содействие успехам равенства.

Откуда сила духовенства? Какими средствами способствовало оно просвещению? Смешением, под властию и под законом божеским и в церквах своих, великих и малых, сильных земли и слабых, богатых и убогих, учреждением училищ, распространением науки, просвещения народного и деятельности умственной. Вопросите историю владык земли и тех классов народа, кои решали судьбу его: везде, где токмо заметно благо его, везде и всегда, когда токмо продолжительная признательность людей свидетельствует о великом благе, оказанном человечеству, — всегда тем самым означится и шаг, сделанный к достижению той же цели, к которой стремились франц<узская> и англин<ская> революция: ‘On se sentira en presence de quelquesuns des principes qu’elles ont voulu faire prevaloir. — Elles ont pousse la civilisation dans la route qu’elle suit depuis 14 siecles, elles ont prof esse les maximes, avance les travaux auxquels Thomme a du, de tout terns, le developpement de sa nature et Tamelioration de son sort, elles ont fait ce qui a fait tour a tour le merite et la gloire du clerge, de la noblesse et du Roi’.

Сколько я помню, та же идея развита и в книге Круга ‘Geschichte des Liberalismus’ или что-то подобное.

Революции прибавили ходу, так сказать, ускорили дело веков, continue Toeuvre commence des siecles.

Европейская образованность началась феодальными отношениями, аристократией и ее обычаями, законами, идеями ее и самым чувством, которое тогда в ней господствовало.

Но сии самые феодальные правители тяготели над народами, и одно духовенство дерзало в пользу всех напоминанием о справедливости, о правах человечества. Одни церкви были убежищем для тех, кои не принадлежали к феодальной гиерархии, и одно духовенство открывало потребности мыслить, познавать, надеяться и верить, словом, всему возвышенному и моральному в человеке — убежище верное и постоянное. Церковь, уже и сама по себе сильная, сделалась еще могущественнее, поддерживая власть королевскую, — и преобладание перешло из рук воинственной аристократии к духовенству. Союзом с церковью и собственною силою королевская власть возвысилась над своими соперниками, но едва духовенство оказало ей деятельную помощь, как уже оно стремилось поработить оную. При сей угрожавшей опасности короли прибегали то к баронам, уже не столь страшным, то к мещанам или гражданам, то к народу. С их содействием короли снова восторжествовали, и власть их, обличенная доверенностию народов, утвердилась и соделалась в другой раз господствующею. Telle est Fhistoire de l’ancienne Europe: l’aristocratie feodale, le clerge, la Royaute Font tour a tour possedee, ont successivement preside a la destinee et a ses progres.

Au 17-me siecle en Angleterre, au 18-me en France, toute lutte entre ces trois pouvoirs avoit cesse, ils vivaient ensemble dans une molle paix: аристократия уже не защищала общественных прав и вольностей, даже и своих собственных, королевская власть уже не старалась уничтожить привилегии аристократов, их раболепство, казалось, обезоружило королей, духовенство страшилось разума человеческого и, не умея управлять оным, угрозами убеждало его остановить полет свой.

Между тем просвещение разливалось и распространялось ежедневно. Масса народа (le public), оставленная предводителями классов своих, взяла на себя труд их и — reclama a la fois la liberie contre la couronne, Tegalite contre l’aristocratie, les droits de l’intelligence humaine contre le clerge. Alors eclaterent les revolutions.

Они дали обществу правителей, кои были в состоянии руководствовать их успехами, точно так же, как некогда Европа по той же причине передавала власть из рук аристократов, церкви, королям.

В сем состояло дело обеих революций, сим означился характер их.

Не должно искать его исключительно в одном: в стремлении к равенству, ни в другом: в стремлении к свободе, ни в политике, ни в догматизме. Оттенки различий в их истории, т. е. во времени: в Англии свободные установления, произведение самого варварства, пережили даже деспотизм, коего отвратить были они бессильны. Революция нашла там, т. е. в Англии, в самой национальной церкви — сообщницу, которая своими нововведениями вызвала les hardiesses de Tesprit humain. Напротив, во франц<узской> революции господствовало страшное единство всего нового. Au jour de l’explosion, un seul Fait restoit reel et puissant, la civilisation generate du pays.

Можно ли согласиться на сие последнее утверждение, где общая образованность во Франции — в минуту революции? И тот ли был бы характер оной, есть ли бы она разразилась над просвещенною во всех классах народа Франциею?.. {69}

31/19 октября. Сегодня праздник реформации, день, в который Лютер прибил свои положения (theses) к церкви в Вюртемберге, торжествуют лютеране по всей Саксонии, не знаю, и в других ли местах, но здесь за два года пред сим постановили включить в число праздников день сей, и все лавки закрыты…

Этот день напомнил мне и мой вечер в 1817 году, когда я сближал пасторов протестантских и реформатских и поэт Пушкин угощал их у меня пуншом и ужином, а под конец и бичевал веселым умом своим — вином разогретого пастора. — Буссе, Ласозе, Мюральт. {70}

Начал читать ‘Историю’ Карамзина. 31 окт<ября>…

4 ноября/23 октября. Где же иначе начиналась словесность, как не поэзией? В России, где словесность только вполовину заслуживает сие название, ибо чужда совершенно философическим созерцаниям, — поэзия с самого начала нашего государственного бытия оживляет нравственную жизнь нашу. И в заунывных песнях, вместе с народною музыкою, утешает рабов татарских или помещичьих и отличает народный характер, часто и в оковах веселый…

6 ноября/25 октября. Вчера видел я на здешнем театре ‘Юлия Кесаря’ Шекспира, перев<од> Шлегеля, 4 акта. 5-го не дослушал, а в постели прочел статью о Тальме в ‘Globe’, 28 oct. 1826, где взяты некоторые места из Tillot: Souvenirs historiques sur la vie et la mort de F. Talma и где выписаны замечания Наполеона на игру Тальмы в Кесаре в ‘Смерти Помпея’ и в Бруте в ‘Смерти Кесаря’, ролью сотворенною Тальмою в 1792 и 1793 годах. ‘En debitant,— criait Napoleon, — otez cette longue tirade contre les rois, dans laquelle se trouve ce vers:

Pour moi qui tiens le trone egal a l’infamie,

Cesar ne pense pas un mot ce qu’il dit’ и проч.

Я бы желал прочесть теперь всю статью вчерашним актерам и даже самому Шлегелю. Может быть, один токмо, игравший Брута, несколько угадал исторический характер его и римскую древность (une telle bonte de coeur unie a un stoi’cisme si inflexible, une simplicite tellement inconnue jusqu’a).

Talma и проч. Другие двигались, говорили как дрезденские немцы, и ни в походке, ни в речах, ни в лице их не было ничего римского…

15/3 ноября. Вчера здешний англ<инский> министр Шад сказывал мне, что В. Скотт, по его мнению, дает поправлять другому свои романы, ибо в письмах его, самим им писанных, заметил ошибки, коих нет в печатных сочинениях, например в одном письме к Шаду употребил он слово will вместо shall. Эту ошибку часто делают, особливо в Шотландии, но не первоклассные писатели, каков W. Scott.

16/4 ноября. Получил ‘le Catholique’ от гр. Разумовского чрез М. de Schoenberg Roth Schoenberg и прочел статью ‘Sur Tinstruction publique en France’. Общие замечания или введение темны, как и многое в Экштейне, но в изъяснении причин, от коих университет бесполезен для просвещения и для наук во Франции, много справедливого, так, как и в мнении автора об устройстве, какое бы надлежало ввести в университеты, заведенные по разным провинциям королевства, а не сосредоточивая всего, до наук и учебного порядка относящегося, в одном Париже, откуда дается тон, хороший и дурной, всему государству, без малейшего сопротивления извнутри Франции. Тогда и либерализм был бы менее опасен правительству, ибо, несмотря на усилия обскурантов и ректоров университета, он всегда останется гнездом его, потому что лекции официальные, мнения и убеждения вынужденных ли или свободных профессоров не сильны потушить тех убеждений, мнений, кои учащиеся заимствуют извне, в книгах, в журналах, в общем мнении, в общем движении умов, словом, во всем, что они слышат, видят и читают не на официальных лекциях. Les jeunes gens s’adresseront a l’opiriion du jour et ne manqueront pas consequemment dembrasser le liberalisme. Un pays comme la France, ou les idees sont dans un mouvement progressif, не может удовольствоваться схоластическими формами и, следовательно, училищами, где они господствуют. Италия и Гишпания доказывают, сколь невыгодно для самого правительства в высших училищах не достигать степени и объема просвещения, на которую оно возведено ныне. De nos jours un ensemble de toutes doctrines et connaissances solides peut seul etre efficacement oppose aux systemes liberaux. — On n’y reussira pas par un regime peureux et retreci.

Так и в России министерство вздумало нападать на невинную книгу о естеств<енном> праве Куницына, {71} и угодник Лаваль, вслед за якобинцами М<аратом > и Р<обеспьером>, восстал противу народного права, смешивая оное с естественным, между тем как в книжной лавке в одну неделю разошлось несколько экземпляров комментарий Траси на Монтескье, в коих публика, не приготовленная лекциями профессора, которые и яд делают или должны делать безвредным, с жадностию почерпала в книге Destutt de Траси правила, противные не только монархическому правлению, но и первым началам христианства. Строгость и другой цензуры, т. е. на иностранные книги, была уже в высшей степени, но кто из цензоров, или из министров пол<итики> и проев<ещения>, коим они подведомы, знал Траси и мог предвидеть в нем врага монархизма и христианства. {72} Они взрывали пуховики студентов и искали в них Раупаховых тетрадей об индийской мифологии, {73} а гвардейские офицеры выкупали весь либерализм французской новейшей словесности.

Никогда не забуду вечера, который провели у меня, больного, Лаваль и Карамзин, по окончании заседания главн<ого> учил<ищ> правления и прения о книге Куницына. Он увеличил и болезнь мою сильным негодованием к невеже-просветителю и спором с ним. Я просил Лаваля повторить Кар<амзин>у чтение его мнения о естес<твенном> праве, и Кар<амзин> разделил со мною мнение, что Лаваль смешал его с народным. На другой день узнал я источник Лавалевой ошибки: он прочел накануне франц <узскую> брошюру о правах, из Парижа ему присланную. — И там уже не был Ройе-Колар главою университета и темнело на горизонте просвещения. Лаваль слышал от нас жестокие истины и с тех пор долго не советовался со мною по занятиям главного училищ правления. Тогдашнее министерство хотело опереться на Лаваля — и скоро упало. ‘On ne peut bien s’appuyer que sur ce qui resiste’, — сказал один смельчак-министр королю своему, а Лаваль уступал всему, даже и Р… у… {74}

Способствовать универсальности познаний et non Tisolement, l’absorption de toutes les racultes de l’esprit par une etude unique. — La veritable universalite marche avec la profondeur et n’exclut nullement la specialite. Depuisqu’il existe des peintres de genre et des peintres academiciens, les arts ont seche. Рафаэль, Леонард де Винци и Микель-Анж были и живописцы и писатели, архитекторы и музыканты!

Учение философии, прав и богословия совершенно упало во Франции. История также: я разумею на лекциях, ибо нет в самом деле ни одного знаменитого профессора, коего имя только носит Гизо. — Публика читает resumes.

О так наз<ываемых> hommes de lettres — во Франции напоминают риторов древности.

Les industriels: L’intelligence peut etre entree dans le commerce comme les produits dune manufacture. St.-Simon и журнал его ‘le Producteur’ — главные распространители сей промышленности.

Не нужно разделять ученого от государственного человека: Гроций был публицист и дипломат, Бэкон — философ и канцлер Великобритании, Данте — поэт и один из первых госуд<арственных> людей в своем отечестве. Так Фукидид, Ксенофон, Демосфен, Кесарь, Саллюстий и Цицерон, Боссюет и Фенелон. Напомним ли наших министров юстиции — поэтов? Нет, по крайней мере один из них доказал бы скорее противное…

‘Le meilleur moyen d’imposer silence a la basse litterature est de faire prosperer et d’honorer la haute’.

Сими словами заключает барон свою статью о народном учении во Франции. В ней много справедливых замечаний, кои не к одной Франции применить можно, и в сей статье еще не весьма заметна наклонность автора к иезуитам и к их системе народного воспитания. Как согласить сию наклонность с начитанностию автора немецких протестантских книг, коею питает он свои мелкие рассуждения о разных предметах словесности, наук и вообще просвещения? Желанием добиться чего-нибудь или пробиться куда-нибудь: и эдак многим удается!..

31/19 ноября. Вчера видел я ‘Исидору и Ольгу’, соч<инение> Раупаха, {75} на здешнем театре. Костюмы, которые должны были быть русскими, не похожи ни на какие и скорее напоминают старые польские. Играли дурно, хотя некоторые актеры и хорошие чтецы стихов, но главный характер, князь Володимир, коверкался и рисовался и декламировал без всякой меры. Зачем одели актеров в такие платья? Разве они не видят нас ежедневно? Разве мы не русские? Разве мы не помещики? И разве между нами нет уже князя Владимира, готового закабалить брата своего, ссылаясь на закон государственный, но, к несчастию и к стыду нашему, еще существующий, еще во всей силе своей действующий? Мы в европейском платье, мы без бороды, мы более fashionable, нежели все жители всех столиц немецких, нам обрили бороды, но нам оставили права наши, кои нас делают извергами и более несчастными, нежели те, над коими мы их имеем. Ах! отдайте нам наши бороды и сарафаны и отнимите от нас то, что более всего разделяет нас от Европы, от просвещения и христианской религии, чем все костюмы в мире! Отнимите у нас право отнимать жениха у невесты, невесту у жениха и закрепощать брата, коего мать обольстил, изнасиловал отец наш! Что я говорю — обольстил? На что обольщение, изнасилование там, где ничто и никто не противится беззаконному сладострастию, и в земле, где генерал-губернатор первой и древнейшей столицы смеет отвечать своему человеколюбивому государю, что не должно наказывать и отнимать у помещика жены его крестьянина, для того чтобы не возбудить сим примером и в других ему подобных требовать жен своих от своих помещиков! При чтении сей трагедии я не столько был поражен истиною и справедливостию вымысла поэта, как при представлении. Осуждали автора. За что? Пиеса его есть верное, справедливое и нимало не увеличенное изображение существенности. Оно тягостно, прискорбно для русского, но виноват ли в этом поэт? Разве он, вместе с сим, и не истиннолюбивый изобразитель того, что в самом деле и в законах наших существует, то, что случается беспрестанно и завтра случиться может. Разве история виртуоза Семенова, крепостного кн<язя> Кураки<на> — не хуже, не постыднее для России и человечества? Там, в трагедии Раупаха, страсть ослепляет законами необузданного помещика, и он предается ей. Князь Кур<акин> действовал из корыстолюбия или из пустого тщеславия, или по чувству, варварским правом в нем воспитанному. Exempla sunt odiosa! Но разве Ржевский не продавал недавно танцовщиц и театральных королей, и разве бояры наши не раздавали в великолепно-скучных гостиных своих объявления о продажной труппе актеров и поодиночке?

Трагедия Раупаха сильно действует психологическим наблюдением характера, искаженного, развращенного рабством, в. помещике, а еще более в рабе Осипе. Я понимаю чувство сего несчастного шута и угодника, который мстит за любовницу-невесту, которую отняли у него, чтобы выдать ее силою за конюха, которую он погреб, но еще не забыл после многолетней, в шутовстве и в мщении проведенной жизни!

Этот характер, это чувство в натуре человеческой или, лучше, в натуре раба. Несчастный, он желает, чтобы и другие не были его счастливее, и радуется товариществу, в бедствии, хотя сердце его первоначально и не было чуждо — что я говорю? — было способно любви, и любви страстной, не угасшей ни с временем, ни с рабскою жизнию. Не отнимайте у него того, что ему было дороже жизни, не заставляйте его быть свидетелем ее бесчестия, ее преждевременной смерти и тоски — за конюхом, — Осип остался бы и верным слугою, и добрым мужем, и не находил бы наслаждения в мщении и в несчастии других, ему подобных.

Характер управителя Петрова и привязанность его к господину, верность, ничем не потрясаемая, также в рабской натуре наших старинных, добрых и в страхе господском воспитанных управителей.

Сердиться должно не на автора! Иначе мы будем походить на детей, разбивающих зеркало, в котором видят они свое безобразие… Und doch!

Ich erwerbe mir kein anderes Land,

Zum Vaterland,

Ware mir auch frei die grosse Wahl!

Но это доказывает только, что и эскимосы любят свою отчизну, что мы любим своих родителей, должны любить их в рубищах, и в парче, и в незаслуженном несчастии, и в оковах, законом и правосудием наложенных, везде и всегда! Отечество!

Когда вздохнем в последний раз,

Сей вздох тебе же посвятится!..

ПРИМЕЧАНИЯ

Дневники (1825-1826 гг.). — Публикуются впервые по рукописи, хранящейся в рукописном отделе ИРЛИ:

ф. 309, No 3 — 20 июня 1825 г. — 16 сентября 1825 г.

ф. 309, No 4 — 17 сентября — 1825 г. — 8 октября 1825 г.

ф. 309, No 5 — 9 октября 1825 г. — 15 октября 1825 г.

ф. 309, No 6 — 16 октября 1825 г. — 11 марта 1826 г.

ф. 309, No 7 — 12 марта 1826 г. — 30 декабря 1826 г.

Большой объем дневников, в состав которых входят пространные выписки из книг, прочитанных за эти годы А. И. Тургеневым, вынуждает давать несколько сокращенную публикацию: исключены выписки из книг, не имеющих прямого отношения к тексту дневников, пересказ церковных проповедей, часть записей о многочисленных посещениях филантропических учреждений Парижа и Лондона. В публикуемый текст включено все, что сохраняет историко-общественное значение. Пропуск текста всюду отмечен троеточием (…), а авторское многоточие обозначается пятью точками (…..).

Дневники А. И. Тургенева являются частью обширного фонда братьев Тургеневых, поступившего в начале XX в. в архив Академии наук в дар от Петра Николаевича Тургенева, сына Н. И. Тургенева. Подробности постепенного возвращения в Россию из Франции этой богатейшей коллекции писем, дневников, документов и других материалов, а также полные драматизма эпизоды, сопровождавшие передачу этого архива, изложены в обстоятельной статье А. А. Фомина ‘Петр Николаевич Тургенев и его дар русской науке. 1853-1912. Материалы для биографии’ (Отчет о деятельности ОРЯС Академии наук за 1912 год. СПб., 1912, стр. 1-66 (III пагинации)). Научное описание этого ценнейшего архива до сих пор не издано. Таким образом, единственным печатным источником в данном вопросе остается по-прежнему очерк академика В. М. Истрина ‘Архив братьев Тургеневых’, помещенный в виде предисловия в первом томе академического издания Архива (СПб., 1911). С 1911 по 1922 г. было издано 6 томов этого Архива (седьмой том был подготовлен к печати, но не увидел света. Уникальный экземпляр этого тома, содержащий дневники Н. И. Тургенева за 1824-1825 гг., хранится в библиотеке Пушкинского дома). Вышедшие тома смогли вместить лишь небольшую часть Архива братьев Тургеневых. В дальнейшем это издание, к сожалению, было прекращено.

Дневники А. И. Тургенева, которые он вел с 1825 по 1845 г., — документы первостепенного значения для изучения развития литературы и общественной мысли России и Западной Европы за вторую четверть XIX в. Исследователи неоднократно обращались к этим дневникам при изучении жизни и творчества того или иного писателя. Еще в 1905 г. Александр Веселовский опубликовал в ‘Журнале Министерства народного просвещения’ статью ‘В. А. Жуковский и А. И. Тургенев в литературных кружках Дрездена (1826-1827 г.)’ с подзаголовком ‘Заметки к дневнику А. И. Тургенева’ (затем вошло в его книгу: В. А. Жуковский. Поэзия чувства и ‘сердечного воображения’. ‘Жизнь и знание’, Пгр., 1918). В дальнейшем к дневникам А. И. Тургенева прибегали пушкинисты (П. Е. Щеголев, И. Л. Фейнберг), лермонтоведы (Э. Г. Герштейн, В. А. Мануйлов, И. А. Боричевский), ученые, изучающие русско-западноевропейские литературные связи (М. П. Алексеев, С. Н. Дурылин, А. К. Виноградов), и др. Однако все эти ученые ограничивались использованием отдельных записей из дневников по тому или иному интересовавшему их вопросу. Настоящее издание представляет собою первый опыт публикации связного текста этих дневников. {Речь идет о дневниках А. И. Тургенева за 1825-1845 гг. Его студенческие дневники за 1802-1804 гг. опубликованы в кн.: Архив братьев Тургеневых, вып. 2-й, СПб., 1911. Дневники А. И. Тургенева за 1805-1814 гг. хранятся в Рукописном отделе Пушкинского дома. За исключением небольшого количества дневниковых записей, этот дневник в основном наполнен многочисленными выписками из различных книг. Дневники А. И. Тургенева за 1815-1824 гг. отсутствуют в сохранившемся архиве братьев Тургеневых — можно думать, что в эти годы он не вел дневника.}

1 А. И. Тургенев приводит слова Фауста из произведения Кристофера Марло ‘Трагическая история доктора Фауста’ (Ch. Marlowe. The best plays. London, 1947, p. 225).

2 Это изречение архитектора Рена А. И. Тургенев неоднократно цитирует в своих дневниках.

3 К этому времени на сюжет сказки Ш. Перро о Золушке было писано 4 оперы: ‘Cendrillon’ композитора Ж.-Л. Ларюэта (1759), Н. Изуара (1810), Д. Штейбельта (1810) и ‘Cenerentola, ossia La Bonta in trionfo’ композитора Дж. Россини (1817). По-видимому, А. И. Тургенев слушал оперу Дж. Россини.

4 О территориальных потерях Саксонии см. комментарий на стр. 511.

5 А. И. Тургенев рассказывает о своем посещении Дитриха Августа Вильгельма Таппе, который до 1819 г. жил в России, занимаясь преподавательской деятельностью и писанием учебников русского языка для немцев. Одной из книг учебного характера, составленной Таппе, была ‘Russisches historisches Lesebuch aus Karamsins Geschichte Russlands’ (Petersburg, Riga und Leipzig, 1819). Подробнее о Таппе см.: Русский библиографический словарь. Суворова-Ткачев. СПб., 1812, стр. 291-292.

6 А. И. Тургенев описывает свое посещение поэта-арзамасца Константина Николаевича Батюшкова, душевно заболевшего в начале 1820-х годов и находившегося в 1825 г. на лечении за границей.

7 В сражении под Кульмом (1813) Наполеон пытался окружить войска союзников, но потерпел неудачу из-за упорного сопротивления русского отряда под командованием генерала А. И. Остермана-Толстого, а на следующий день союзные войска, действиями которых руководил Барклай-де-Толли, разгромили французский корпус Вандама.

8 Речь идет о четырехтомном труде Карла Фридриха фон Вибекинга ‘Theoretischpraktische burgerliche Baukunde…’ (Munchen, В. I — 1821, В. II — 1823, В. III — 1825, В. IV-1826), в котором излагается история гражданского строительства у различных народов с древнейших времен до XIX в. В третьем томе, который Вибекинг показывал А. И. Тургеневу, глава XVIII посвящена России и Польше: ‘Geschichte der burgerlichen Baukunde von Russland und von Polen…’ (там же, В. III, SS. 305-409). Основное внимание Вибекинг уделил строительству Петербурга. В атласе к третьему тому даны чертежи и планы многих зданий Петербурга: Зимнего дворца, Таврического дворца, Академии художеств, Публичной библиотеки, домика Петра Великого, многих соборов и церквей (см.: Trente-neuf Planches appartenantes au troisieme Volume de Г Architecture civile fondee sur la theorie et la pratique par le Chevalier de Wiebeking, 1825, tabl. 110, 113, 121, 122).

9 А. И. Тургенев познакомился с Шеллингом в те годы, когда последний перерабатывал свою натурфилософскую систему, оказавшую большое влияние на Гегеля и других мыслителей в начале XIX в., в мистико-религиозном направлении. В беседах с А. И. Тургеневым Шеллинг делился с ним планом своего курса в ‘форме мифологических исследований’, с которым он выступил сначала в Мюнхене в 1831 г., а затем значительно позднее (в 1841 г.) в Берлинском университете, читая там лекции по философии откровения и мифологии. В виде книги этот курс был опубликован посмертно: F. Sсhelling. Die Philosophie der Mythologie und Offenbarung. 1857. Помимо А. И. Тургенева, с Шеллингом были лично знакомы многие русские писатели и мыслители: П. Я. Чаадаев, Тютчев, братья Киреевские, Шевырев и др. В России шеллингианская философия оказала воздействие на мировоззрение любомудров. Однако в пушкинском кругу философия Шеллинга вызывала скептическое отношение. ‘Я не дам шиллинга за всего вашего Шеллинга, не потому, что не уважаю его, — уважаю всякое действующее лицо в сфере умственной деятельности, но потому, что не понимаю его и слишком стар, чтоб учиться понимать. Еще несколько лет потерпеть, и само собою сравняемся с ним в знании’, — иронически писал 27 августа (ст. ст.) 1833 г. Вяземский А. И. Тургеневу (ОА, т. III стр. 249).

10 Немецкий историк Бартольд Георг Нибур в начале 1820-х годов ушел в отставку с должности прусского посланника в Риме, которую он занимал с 1816 г. Его основной труд ‘Romische Geschichte’, оказавший большое влияние на развитие исторической науки в Европе, выходил с 1811 по 1832 г.

11 По-видимому, А. И. Тургенев посылал в Россию сочинения немецкого поэта Карла Эгона Риттера фон Эберта (1801-1882). Впрочем, возможно, что речь идет о труде Фридриха Адольфа Эберта (1791-1834) ‘Zur Handschriftkunde’ (1825).

12 В разговоре с Константином Павловичем А. И. Тургенев заступался за Ф. Н. Глинку, активного члена Союза Благоденствия, как видно из их разговора, Ф. Н. Глинка был на сильном подозрении у властей. В последние годы жизнь и творчество Ф. Н. Глинки подвергнуты внимательному изучению в трудах: В. Г. Базанов. Вольное общество любителей российской словесности. Петрозаводск, 1949, стр. 14-26, 101-124, Ф. Н. Глинка. Избранные произведения. Вступительная статья, подготовка текста и примечания В. Г. Базанова. ‘Сов. писатель’, Л., 1957 (Библ. поэта. Большая серия, изд. 2-е) и др. Со своей стороны отметим, что из поля зрения исследователей и библиографов выпали патриотические стихотворения Ф. Н. Глинки, печатавшиеся в 1829 г. в ‘С.-Петербургских ведомостях’ (см. NoNo 120, 125, 131, 133, 136).

13 О личных встречах датского писателя Енса Баггесена с Н. М. Карамзиным и о сходных мотивах в их творчестве см. работу К. Тиандера (‘Лабиринт’ Баггесена и ‘Письма русского путешественника’ Карамзина) (К. Тиандер. Датско-русские исследования, вып. 1. СПб., 1912, стр. 1-82).

14 Речь идет о труде Вибекинга и Кренке Клауса: Allgemeine auf Geschichte und Eifahrung gegnindete theoretish-praktische Wasserbaukunst. Munchen, 1811-1817, 5B (или Darmstadt, 1798-1807). К изданию приложено 5 томов чертежей.

15 А. И. Тургенев в шутку сравнивает Шеллинга с французским танцором Людовиком Дюпором, выступавшим в России в 1808-1816 гг.

16 Полное название этой книги: Der Karfunkel oder Kling-Klingel-Almanach. Ein Taschenbuch fur vollendete Romantiker und angehende Mystiker. Auf das Jahr der Gnade 1810… Herausgegeben von Baggesen. Альманах содержит произведения Баггесена, подписанные различными псевдонимами.

17 Запись о посещении Жана-Поля Рихтера братьями Тургеневыми дополняет наши сведения по теме ‘Ж.-П. Рихтер и русская культура’, которая исследована в статье М. Л. Тройской ‘Жан-Поль Рихтер в России’ (Западный сборник. Изд. АН СССР, М.-Л., 1937, стр. 257-290, с библиографией переводов, статей, рецензий, упоминаний и цитат из Ж.-П. Рихтера в русской печати).

18 О Занде см. комментарий на стр. 524.

19 А. И. Тургенев слушал оперу Глюка ‘Ифигения в Авлиде’.

20 Как установлено М. Вишницером на основании дневника Н. И. Тургенева, при свидании братьев Тургеневых со Штейном в Нассау разговор шел о политическом и социальном состоянии Европы и Америки. Штейн был озабочен падением влияния аристократии в Англии, хвалил Боливара и называл ‘важным происшествием’ освобождение Южной Америки от испанского господства (М. Вишницер. Барон Штейн и Николай Иванович Тургенев. ‘Минувшие годы’, 1908, вып. X, стр. 276). Как известно, Н. И. Тургенев знал Штейна с декабря 1813 г., когда он приступил к исполнению обязанностей секретаря Штейна в Центральном административном совете, созданном Россией и Австрией для управления территорий, освобожденных от наполеоновского владычества. О совместной работе со Штейном Н. И. Тургенев писал в своем сочинении ‘Россия и Русские’ (т. 1, М., 1915, стр. 19-37, 307-317). По этому вопросу см. также исследование Е. И. Тарасова ‘Декабрист Николай Иванович Тургенев. Очерки по истории либерализма в России’ (Уч. изв. Самарского унив., вып. I, 1918, вып. IV, 1923).

21 О пребывании мадам де Сталь в России в 1812 г. см. статью С. Дурылина ‘Г-жа де Сталь и ее русские отношения’ (ЛН, т. 33-34, М., 1939, стр. 263-279). Судя по тексту дневника А. И. Тургенева, можно предполагать, что в 1812 г. он познакомился не только с Августом Шлегелем, но и с мадам де Сталь. Таким образом, имя А. И. Тургенева, по-видимому, следует добавить к списку ее русских знакомых, приведенному в статье С. Дурылина.

22 В разговоре А. И. Тургенева с А. Шлегелем речь шла о бароне Павле Львовиче Шиллинге, изобретателе электромагнитного телеграфа, знакомого Батюшкова, Жуковского, Пушкина, А. И. Тургенева, Вяземского. О П. Л. Шиллинге см. статью М. П. Алексеева ‘Пушкин и наука его времени’ (Пушкин. Исследования и материалы, т. 1. Изд. АН СССР, М.-Л., 1956, стр. 55-75).

23 А. И. Тургенев приводит отрывок из стихотворения Батюшкова ‘Переход через Рейн’ (1817).

24 Речь идет об убийстве Н. Ф. Минкиной, наложницы графа А. А. Аракчеева.

25 Речь идет о труде французского френолога Франца Иосифа Галля ‘Sur les Fonctions du Cerveau et sur celles de chacune de ses parties’ (Paris, 1822-1825, 6 v.).

26 Драма ‘Le roman’ принадлежит перу французского драматурга Александра Жана Жозефа Лавилль де Мирмон (1782-1845).

27 Аббат Николь был отстранен в 1820 г. от руководства Ришельевского лицея по доносам попечителя Харьковского учебного округа архимандрита Феофила. Подробнее о жизни аббата Николя в России см.: П. О. Юрченко и В. А. Яковлев. Аббат Николь и первые годы Ришельевского лицея. В сб. ‘Ришельевский лицей и императорский Новороссийский университет’, Одесса, 1898, стр. 1-70. Указывая на свою близость к князю А. Н. Голицыну, А. И. Тургенев имеет в виду свою службу в Министерстве духовных дел и народного просвещения в те годы, когда министром был А. Н. Голицын.

28 А. И. Тургенев имеет в виду П. П. Дубровского (1754-1816), сотрудника русского посольства в Париже, начавшего свою собирательскую деятельность во Франции в 1778 г. Подробнее о П. П. Дубровском см. статью М. П. Алексеева ‘Из истории русских рукописных собраний’ в кн.: Неизданные письма иностранных писателей XVIII-XIX веков. Изд. АН СССР, М.-Л., 1960, стр. 36-62, а также в кн.: Каталог писем и других материалов западноевропейских ученых и писателей XVI-XVIII вв. из собрания П. П. Дубровского. Под ред. М. П. Алексеева. Составители: Е. В. Вернадская и Т. П. Воронова. Л., 1963.

29 В. Гаюи жил и работал в России с 1806 по 1817 г. О его деятельности в России по введению метода обучения слепых см.: А. Скребицкий. Создатель методов обучения слепых, Валентин Гаюи, в С.-Петербурге. СПб., 1886.

30 А. И. Тургенев смотрел трагедию Лебрена ‘Мария Стюарт’ (1820).

31 После убийства Лувелем герцога Беррийского в феврале 1820 г. правительство Деказа пало, а Гизо и другие доктринеры вышли в отставку, отказавшись способствовать новому правительственному курсу, направленному к усилению феодальной реакции.

32 Речь идет о книге Шарля Дюпеня ‘Discours et lecons sur l’industrie, le commerce, ia marine, et les sciences appliquees aux arts’ (Paris, 1825).

33 А. И. Тургенев читал книгу Абеля Франсуа Вильменя ‘Lascaris, ou les Grecs du quinzieme siecle, suivi d’un essai historique sur l’etat des Grecs, depuis la conquete musulmane’ (Paris, 1825). Современный исследователь следующим образом характеризует этот труд Вильменя: »Опыт’, рассказывающий историю Греции в продолжение четырех веков и имеющий своей целью вскрыть корни греческого Рисорджименто, посвящен преимущественно новогреческой цивилизации, пробивающейся из-под турецкого владычества, но имеющей мало общего с цивилизацией древней. Вильмень широко использует переписку административную и церковную, сообщения путешественников, греческую литературу, не пренебрегает ни чертами нравов, ни внешними условиями жизни и быта’ (Б. Г. Реизов. Французская романтическая историография. Изд. ЛГУ, 1956, стр. 65). Как отмечает далее Б. Г. Реизов, тема сочинения Вильменя ‘в эпоху филэллинизма была в высшей степени актуальна, и сочинение имело исключительный успех’ (там’ же). Отрицательный отзыв А. И. Тургенева о ‘Ласкарисе’ контрастирует с одобрением, проявленным современниками к этому труду. Мнение А. И. Тургенева вызвано в основном двумя соображениями: во-первых, он полагает, что Вильмень придал слишком большое значение рассеянию греков в Италии, не подчеркнув в то же время в должной мере влияния книгопечатания и открытия Америки на ход всемирной истории, этим двум факторам А. И. Тургенев отводил очень важное место в истории нового времени, что явствует из многих мест его дневника, и особенно ясно выражено при посещении им Майнца (см. настоящее издание, стр. 308-309) в восторженном дифирамбе Гутенбергу, во-вторых, хорошо знакомый с современной Грецией по рассказам жившего там С. И. Тургенева, он считает, что Вильмень недостаточно осведомлен о событиях, которые он описывает.

34 А. И. Тургенев вспоминает М. А. Мойер, умершую в Дерпте в 1823 г.

35 ‘Московским Лафонтеном’ А. И. Тургенев именует, конечно, И, И. Дмитриева.

36 Об Абеляре см. комментарий на стр. 517.

37 Страницы дневника А. И. Тургенева о чтении им произведений Шарля Дюпеня расширяют наши знания о знакомстве представителей русской культуры с его трудами. Подробнее о распространении работ Шарля Дюпеня в России, и в частности его двухтомного труда ‘Forces productives et commerciales de la France’ (Paris, 1827), см. статью М. П. Алексеева ‘Пушкин и наука его времени’ (Пушкин. Исследования и материалы, т. I. Изд. АН СССР, М.-Л., 1956, стр. 95-100).

38 О брошюре Стурдзы см. комментарий на стр. 524.

39 По-видимому, А. И. Тургенев имеет в виду стихотворение Пушкина ‘Кто мне пришлет ее портрет’ (1821), впервые напечатанное в 1826 г. и, следовательно, известное ему по рукописи.

40 О своем посещении филотехнического общества А. И. Тургенев подробно писал Вяземскому в письме от 20 ноября 1825 г. (см.: ОА, т. III, стр. 134-137). Политехническое общество, основанное в Париже в конце XVIII в., разделялось на три отдела: физических и моральных наук, литературный, изящных искусств.

41 Стих взят из книги Жюльена ‘La France en 1825, ou mes regrets et mes esperances’ (Seconde edition. Paris, 1825, p. 20).

42 Речь идет о книге ‘Fables russes tirees du recueil de M. Kriloff, et imitees en vers francais et italiens par divers auteurs’ (Paris, 1825) с предисловиями на французском языке — Лемонте, на итальянском — Салфи. По поводу французского предисловия Пушкиным была написана статья ‘О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова’, напечатанная в ‘Московском телеграфе’ (1825, ч. V).

43 А. И. Тургенев имеет в виду басню Крылова ‘Сочинитель и разбойник’, которая уже в 1819 г. была истолкована Н. И. Гречем как направленная против Вольтера, хотя сам Крылов не был согласен с подобной интерпретацией его замысла. Подробнее об этом см. комментарий А. П. Могилянского в кн.: И. А. Крылов. Басни. Изд. АН СССР, М.-Л., 1956, стр. 445-446, и комментарий В. И. Саитова (ОА, т. III, с. 493).

44 ‘Урика’ (1824) — напечатанный анонимно в Париже роман Клер де Дюра (1778-1829). В этом романе, основанном на истинном происшествии, писательница изобразила любовь негритянки-невольницы, воспитанной в аристократическом семействе, к молодому человеку, который по своему общественному положению не мог жениться на ней. ‘Урика’, имевшая шумный успех, была переведена на многие языки, в том числе и на русский. Русский перевод ‘Урики’, исполненный В. С. Филимоновым, был напечатан в ‘Новой библиотеке для чтения’ (приложение к ‘Сыну отечества’), 1824, ч. III, стр. 3-58 и отдельно.

46 Трагедию ‘Леонид’ написал французский литератор Амедей Пишо. Обязанная своим появлением на свет широко распространенным во Франции того времени филэллинским настроениям, эта трагедия имела шумный успех.

46 Эпиграмма направлена против главы французского правительства Виллеля, реакционно-монархическая политика которого вела к обнищанию широких народных масс.

47 А. И. Тургенев записывает свое посещение французского писателя Антуана Винсена Арно, участника итальянского похода Наполеона. А.-В. Арно писал в то время второй том своего труда ‘Vie politique et militaire de Napoleon’ (Paris, I v. — 1822, II v. — 1826).

48 О редакторе ‘Revue Encyclopedique’ M.-A. Жюльене, деятельном участнике этого журнала Э.-И. Геро и об их русских связях см. статьи: К. Державин. Марк Антуан Жюльен де Пари и его пьеса ‘Обеты гражданок’. ЛН, т. 29-30, М., 1937, стр. 539544, П. Н. Берков. Изучение русской литературы во Франции. ЛН, т. 33-34, М., 1939, стр. 732, 762, В. Нечаева. П. А. Вяземский как пропагандист творчества Пушкина во Франции. ЛН, т. 58, М., 1952, стр. 309-312, Ю. П. Ива с к. Два письма князя П. А. Вяземского. Русский литературный архив. Нью-Йорк, 1956, стр. 40-55.

49 Речь идет о французском философе Викторе Кузене, который в 1820-е годы был видным представителем либеральной оппозиции. Об эклектических философских взглядах В. Кузеня писал в последнее время Б. Г. Реизов: ‘Как философская система, эклектизм не представляет ценности, но как историческое явление, как военная машина, действовавшая против католической и феодальной реакции, он имеет право на пристальное внимание историка. Общественную функцию эклектизма нельзя объяснить, назвав его опошлением Шеллинга или Гегеля или указав на его философскую ‘несамостоятельность’. Смысл его можно понять лишь в связи с общественной и идеологической борьбой эпохи’ (Б. Г. Реизов. Французская романтическая историография. Изд. ЛГУ, 1956, стр. 295-296). Нежелание Кузеня знакомиться с братьями Тургеневыми объясняется провокационными слухами, которые распространили о них в Париже, по-видимому, агенты русского правительства.

50 О печатании перевода предисловия Тальма к ‘Запискам’ Лекена в ‘Московском телеграфе’ см. комментарий на стр. 510.

51 Тальма рассказывал А. И. Тургеневу о премьере трагедии Легуве ‘Эпихарис и Нерон, или Заговор ради свободы’, которая состоялась 4 февраля 1794 г. Ссылаясь на воспоминания Непомюсена Лемерсье, А. Дейч утверждает, что на этой премьере произошла дантонистская демонстрация, направленная против присутствовавшего на спектакле Робеспьера (см.: Александр Дейч. Тальма. ‘Молодая гвардия’, М., 1934, стр. 187).

52 Как известно, книга ‘Memoires de F.-Y. Talma, ecrits par lui-meme’ (Paris, 1850, 4 v., русский сокращенный перевод: М.-Л., ‘Academia’, 1931) не считается подлинными мемуарами Тальма. Ученые полагают, что Александр Дюма, опубликовавший эти мемуары, писал их в небольшой мере по бумагам Тальма, а опирался преимущественно на мемуары жены Тальма и на воспоминания: Regnault-Warin. Memoires historiques et critiques sur Talma. Paris, 1827. Тем большее значение, при указанных обстоятельствах, приобретают страницы дневника А. И. Тургенева, описывающие его встречи с Тальма и непосредственно, без временного интервала, фиксирующие его разговоры с великим французским актером. Тальма, как видно из дневника А. И. Тургенева, полагал посетить Россию в 1827 г., когда должно было исполниться 40 лет его сценической деятельности. Однако смерть (в 1826 г.) помешала ему осуществить это путешествие.

53 Имеются в виду решения Государственного совета.

54 А. И. Тургенев упоминает о своем знакомстве с французским ориенталистом Антуаном Жаном Сен-Мартеном, автором труда ‘Memoires sur l’histoire et la geograpbie de l’Armenie’ (Paris, 1818-1819, 2 v.).

55 Свидание Александра I с А. И. Тургеневым в Зимнем дворце имело место по просьбе последнего. Сохранилось начало черновика письма А. И. Тургенева царю, из которого видно, что Александр Иванович, обеспокоенный ухудшением отношения самодержца к нему и братьям, решил начистоту объясниться с монархом. Вот текст этого черновика: ‘Простите, гос<ударь>, моей дерзости, но опасение, чтобы не укрепилось в вас мнение, от которого зависит участь всего нашего семейства, и скорый отъезд ваш, заставили меня прибегнуть к средству необыкновенному, в первый и, конечно, в последний раз в жизни.

‘Я умоляю вас — позволить предстать пред вами не столько с оправданием, сколько с чистосердечною исповедью. Ваше в<еличество>, можете вы выслушать меня в полчаса и даже менее. Выслушайте, умоляю вас, и тогда накажите за теперешнюю дерзость, если найдете, что старшему в семействе, которое служило и служит вам с честию, не следовало прибегать к сему средству.

‘Есть ли вы спросите, какие причины заставляют меня некоторым образом оправдываться, тогда как никто гласно не обвинял нас. Именно негласность сих обвинений, глухие, по-видимому, незначущие и неопределительные отзывы — и следствие сих отзывов, влияние их на службу нашу, смею сказать, на самые дела. Несколько минут неприказного объяснения лучше покажут правила наши, нежели догадки, основанные часто хотя и на вероятных, но не всегда справедливых донесениях. 20 лет тому назад я воспитывался в иностр<анном> университете, но первое образование получил в русском, под непосредственным надзором отца, которого и неприятели не укоряли в вольнодумстве. Братья также. — Пусть спросят у русских и иностранцев, какую память оставили мы по себе в чужих краях.

‘Возвратившись, я желал продолжать службу в иностранной коллегии, но повиновался воле отца и назначению Новосильцова, с вредом для службы, ибо кн. Чартор<ыжский> принял мой переход к Нов<осильцову> дурно — и лишил меня чина, который дал моему товарищу по университету и по службе.

‘У Нов<осильцова> служил и был употреблен по делам разного рода. Отклонял всегда разные предложения, наблюдая правило постоянства в службе. — Я не помню, чтобы начальство, невзирая на тогдашнюю неопытность мою и, тоже смею сказать, прямодушие, заметило меня в каком-либо предосудительном поступке, старался употребить в пользу сведения, приобретенные в чужих краях, тогда никто не думал еще упрекать европейскою образованностию и щеголять, выслуживаться невежеством. — Я думал служить в духе правительства и не подвергнул себя ни малейшему нареканию по делам, несмотря, что тогда в словах был часто неосторожен, в чем признаюсь пред вами с радостию, вспоминая, что грехи юности, и то грехи словом, а не делом, вами с радостию же и прощены будут. Горе тому, кто в тогдашние мои лета не был грешен таким образом!

‘Новосильцова не покинул я и тогда, когда почти все его покинули, и думал с гордостию, что вы это заметите, государь. — Меня передали по службе Сперанскому и кн. Лопухину. От первого ожидал себе неприятностей, не зная его и полагая, что до него доходили мои дерзкие суждения о его редакциях. Я же ему был совсем неизвестен и в первый раз в жизни увидел его тогда, как он уже был моим начальником. Но он употребил меня деятельно — хотя и не надолго. По неизвестным причинам мне показалось, что он со мною холоден, и я принял предложенное мне место при кн. Голицыне, сохранив комиссионное и отказавшись от предложений гр. Разумовского, Гурьева и Дмитриева. Не для корысти сохранил я место в комиссии законов, но по собственному желанию начальников и не желая отвыкнуть от части, по которой служил так долго и к которой несколько приготовился в самом университете’ (Отдел письменных источников Государственного исторического музея, ф. 247, ед. хр. 4, лл. 48-49).

Как видно из дневника Тургенева, Александр I в ответ на либерально-просветительскую позицию своего собеседника сказал примирительно и уклончиво: ‘Кто старое помянет…’. Это была обычная тактика Александра I, не желавшего, несмотря на аракчеевский курс своей политики этих лет, обострять отношения с передовою частью дворянства, события 11 марта 1801 г., в которых он сам принимал косвенное участие, были живы в его памяти, и, по-видимому, он опасался возможности их повторения. В пьесе Симеона Полоцкого ‘О Навуходоносоре.. .’ нет упоминаемых А. И. Тургеневым ‘протозанщиков’ и ‘спальников’. По-видимому, речь идет о пьесе ‘Иудифь’, в которой представление разбито на ‘действа’ и ‘сени’, а в числе действующих лиц фигурируют Навуходоносор, ‘протозанщики’ и ‘спальники’ (см.: Н. Тихонравов. Русские драматические произведения 1672-1725 годов, т. 1. СПб., 1874, стр. 76-203). В начале ‘Иудифи’ посвящение царю Алексею Михайловичу, что также сходится с описанием А. И. Тургенева. Ошибочна, видимо, надпись на рукописи, удостоверяющая авторство якобы Софии Алексеевны, эта надпись объясняется традицией, приписывающей последней сочинение одной трагедии (см.: Словарь русских светских писателей митрополита Евгения, т’ 1. М., 1845, стр. 174). Как считают исследователи, сочинением пьес занималась другая сестра Петра I — Наталья Алексеевна. Однако и ей не приписывают авторство ‘Иудифи’, кто написал эту пьесу, до сих пор не установлено. Учитывая некоторые особенности ‘Иудифи’, П. О. Морозов полагал, что она сочинена в Польше каким-нибудь немецким актером и затем переведена в нашем посольском приказе (см.: П. О. Морозов. История русского театра до половины XVIII столетия. СПб., 1889, стр. 164-166).

57 Речь идет о книге французского дипломата Доминика Дюфура де Прадта (1759-1837) ‘Du Jesuitisme ancien et moderne’ (Paris, 1825).

58 Политический каламбур: Легро его нарисовал, а также: толстый кролик, как в насмешку именовали французы Людовика XVIII.

59 Английский филантроп Джон Говард умер в 1790 г. в Херсоне во время обследования военных госпиталей.

60 А. И. Тургенев присутствовал на собрании, устроенном одной из левых групп английского радикального движения: ‘Карлейль и его группа… требовали уничтожения государственной церкви из-за ее несовместимости с гражданской свободой, но одновременно вели в своей прессе деятельную критику христианской религии с позиции просветительства’ (Е. Б. Черняк. Демократическое движение в Англии. 1826-1820. Изд. АН СССР, М., 1957, стр. 151-152).

Как видно из перечня тостов, приводимых в дневнике А. И. Тургенева, идеологи радикального движения считали своими духовными отцами французских просветителей, английского социалиста-утописта Роберта Оуэна и плеяду английских деистов XVIII в.: Роберта Тейлора, Матвея Тиндала, Джона Толанда, Петра Аннета и, наконец, Томаса Пейна, автора широко известного труда ‘Rights of men’ (1791-1792, 2 v.), памфлетов в защиту независимости Америки и других работ. Возмущение А. И. Тургенева взглядами Ричарда Карлейля вполне естественно: ни республиканизм, ни деистические построения этого английского радикала не вызывали симпатии у русского дворянского либерала, являвшегося сторонником конституционной монархии. В то же время платформа партии тори не была близка А. И. Тургеневу. Наиболее сочувственно он относился к программе вигов, подружившись с видными деятелями этой партии — лордом Генри Брумом и лордом Генри Лансдовном.

61 Речь идет о книге французского литератора Августа Луи де Сталя-Гольштейна, сына мадам де Сталь, ‘Lettres sur l’Angleterre’ (Paris, 1825).

62 А. И. Тургенев имеет в виду рецензию на книгу Амедея Пишо ‘Voyage en Angleterre et en Ecosse’ (Paris, 1825).

63 В 1820 г. Брум выступал защитником королевы Каролины, обвиненной в нарушении супружеской верности, и добился ее оправдания. Подробнее об этом см.: Histoire du proces de la Reine d’Angleterre. [Б/г.].

64 Оклеветанный брат — С. И. Тургенев, который лечился в то время в Италии. В начале следствия по делу декабристов он был заподозрен в участии в нелегальных организациях, и, как видно из дневника А. И. Тургенева за 24 сентября 1832 г., русский чрезвычайный посланник и полномочный министр в Неаполе Г. О. Штакельберг даже пытался арестовать С И. Тургенева в Италии, и лишь болезнь спасла последнего от насильного возвращения в Россию (ИРЛИ, ф. 309, No 13, л. 19). В ходе дальнейшего следствия С. И. Тургенев был признан непричастным к делу о тайных обществах.

65 А. И. Тургенев рассматривал известный альбом польской пианистки Марии Шимановской, об этом альбоме Вяземский написал вскоре статью для ‘Московского телеграфа’ (1827, ч. XVIII, стр. 110-127). В последнее время об альбоме Шимановской писал М. П. Алексеев в своих статьях ‘Автографы Байрона в СССР’ (ЛН, т. 58, М., 1952, стр. 960-963), ‘Из истории русских рукописных собраний’ (Неизданные письма иностранных писателей XVIII-XIX веков. Изд. АН СССР, М.-Л., 1960, стр. 17-24) и И. Бэлза в книге ‘Мария Шимановская’ (Изд. АН СССР, М., 1956).

66 Шелкоткацкое производство Спитфильда было единственной отраслью английской промышленности, в которой рабочие добились в 1773 г. парламентского акта о регулировании заработной платы. В мае 1824 г. предприниматели подали в парламент петицию с просьбой аннулировать Спитфильдский акт, мотивируя свою просьбу тем, что судьи устанавливают одинаковый минимум зарплаты за ручной труд и за машинную работу, и стали переводить свои предприятия в другие районы страны, где имелись более дешевые рабочие руки. В июне 1824 г. Спитфильдский акт, несмотря на протесты и петиции рабочих, незначительным парламентским большинством был отменен, что привело к стачкам и разрушениям машин в шелкоткацкой промышленности, к пауперизации ремесленной аристократии и к победе машинного труда над ручным в этой отрасли производства. Подробнее об этом см.: Г. Быков. Очерки по истории социального движения в Англии. 1764-1836. Соцэкгиз, 1934, стр. 85-87.

67 А. И. Тургенев сравнивает И. И. Дмитриева с английским поэтом Томасом Кампбеллом, который в 1820-1831 гг. был издателем ‘New Monthly Magazine’. Поэмы Кампбелла, о которых говорится в рецензии, по-видимому, ‘The Pleasures of Hope’ (1799) и ‘Gertrude of Wyoming’ (1809).

68 О посещениях Веймара А. И. Тургеневым см. также настоящее издание, стр. 113-118, 210-212.

69 О совместном чтении А. И., С. И. Тургеневых и Жуковского исторических трудов Минье и Гизо см. статью на стр. 458-460.

70 Встреча Пушкина с пасторами на квартире А. И. Тургенева может быть датирована июнем-декабрем 1817 г. Подробнее об этом см. статью С. Дурылина ‘Пушкин и пасторы (Из забытых свидетельств о Пушкине)’ (’30 дней’, 1937, No 2, стр. 83-86), в которой впервые была приведена выписка из дневника А. И. Тургенева об этой встрече. Иоанн Генрих Буссе (1763-1835) с 1785 по 1819 г. жил в Петербурге. Он был с 1785 г. директором Академической гимназии, с 1795 г. — адъюнктом Петербургской Академии наук, с 1801 г. — пастором в церкви св. Екатерины на Васильевском острове. Мюральт — с 1810 г. пастор реформатской церкви и содержатель пансиона в Петербурге. Ласозе, — по-видимому, тоже пастор.

71 Речь идет о книге А. П. Куницына ‘Право естественное’, которая по решению Главного управления училищ была конфискована и уничтожена. Выдержка из решения Главного управления училищ о книге А. П. Куницына приведена в книге Б. С. Мейлаха ‘Пушкин и его эпоха’ (Гослитиздат, М., 1958, стр. 70), в которой дан разбор лицейских курсов А. П. Куницына и выяснено их влияние на Пушкина и лицеистов его круга.

72 А. И. Тургенев имеет в виду третье французское издание (1822) труда Дестю де Траси ‘Комментарий к Духу законов Монтескье’ (впервые напечатано в переводе на английский язык в 1811 г.), в котором подвергнут резкой критике в духе социальной доктрины Руссо английский парламентаризм. Утверждая необходимость установления республиканского строя, автор отрицал американскую федеративную систему и видел в президентской власти возможный источник реставрации монархии. Демократическая доктрина Дестю де Траси, оказавшая громадное влияние на карбонарское движение, была воспринята и декабристами, главным образом, членами Южного общества. Свидетельство А. И. Тургенева об успехе труда Дестю де Траси в России, который был быстро раскуплен гвардейскими офицерами, подтверждается и показаниями М. Ф. Орлова на следствии. Об использовании декабристами взгляда Дестю де Траси на организацию верховной власти см.: В. И. Семевский. Политические и общественные идеи декабристов. СПб., 1909, стр. 545-549, С. С. Ланда. О некоторых особенностях формирования революционной идеологии в России. В сб.: Пушкин и его время. Исследования и материалы, вып. 1. Л., изд. Гос. Эрмитажа, 1962, стр. 137-138, 167-168.

73 Осенью 1821 г. во время гонений правительства Александра I на передовых профессоров Петербургского университета подвергся преследованию Э.-Б. Раупах, читавший курс всеобщей истории. Подробные материалы по делу петербургских профессоров приведены в труде М. И. Сухомлинова ‘Исследования и статьи по русской литературе’ (т. 1, СПб., 1889, стр. 271-397).

74 Видимо, имеется в виду А. К. Разумовский.

75 Э.-Б. Раупах был не только профессором истории, но и плодовитым писателем. Прожив много лет в России, он писал и драмы из русской жизни. А. И. Тургенев видел его драму ‘Die Leibeigenen, oder Isidor und Olga. Trauerspiel in funf Akten’ (Leipzig, 1826). Об этой драме Раупаха и о возможном ее влиянии на первую редакцию юношеской драмы Белинского см. статью: Р. Шор. К источникам ‘Дмитрия Калинина’ (Драма Раупаха ‘Крепостные’). — Венок Белинскому. Сб. под ред. Н. К. Пиксанова. ‘Новая Москва’, 1924, стр. 205-221.

ПЕРЕВОД ИНОЯЗЫЧНЫХ ТЕКСТОВ

Стр. 283. ‘Не видеть бы мне никогда Виттенберга, не читать бы книг’ (‘Фауст’ Марло?) (англ.).

Стр. 283. ‘Если вопрошаешь памятник — оглянись!’ (лат.).

Стр. 287. По когтям узнают льва (лат.).

Стр. 287. Добродушие (фр.).

Стр. 288. Государственный советник (нем.).

Стр. 289. Мое неизменное сердце с любовью обращается к тебе! (англ.).

Стр. 290. ‘Другие делали зло, а он дурно делал добро’ (фр.).

Стр. 291. Прыжок оленя (нем.).

Стр. 291. Тайного советника и рыцаря (нем.).

Стр. 292. Сетка округов и земли Куявской (сняты им самим) (нем.).

Стр. 296. ‘Якоби, писатель и философ’ (нем.).

Стр. 296. Об искусстве возводить водяные строения (нем.).

Стр. 296. Так проходит слава мира! (лат.).

Стр. 296. Путей сообщения (фр.).

Стр. 297. Оба витали в пространстве (фр.).

Стр. 297. Первый прыгун Европы (фр.).

Стр. 297. ‘Так как религия является основанием всех вещей, — как это сказал Сен-Мартин, — никакое внутреннее развитие не могло бы быть запрещено ею’ (фр.).

Стр. 298. Сен-Мартина духовным трупом (нем.).

Стр. 299. Глядя на человечество (англ.).

Стр. 299. Общество стрелков… малого Версаля (нем.).

Стр. 301. Замок (нем.).

Стр. 303. Комедия — низменный жанр (фр.).

Стр. 304. Продолжает бесконечно звенеть (нем.).

Стр. 304. Замок Штейна (нем.).

Стр. 304. На досуге и с достоинством (лат.).

Стр. 304. Господь наш — надежная крепость (нем.).

Стр. 305. Сияет незапятнанной честью (лат.).

Стр. 305. И желания имеют предел (лат.).

Стр. 305. Прекрасный вид (нем.).

Стр. 306. ‘Значение городов в средние века’ (нем.).

Стр. 307. Остров блаженных (нем.).

Стр. 307. Братья (нем.).

Стр. 308. Директором путей сообщения Сен-Фором. Наполеон предполагает, а бог располагает (фр.).

Стр. 310. ‘Немецкая хозяйка дома’ (нем.).

Стр. 310. Дворец правосудия (фр.).

Стр. 311. Поставлено Людовиком XVIII, открыто при Карле X 6 ноября 1824 (фр.).

Стр. 311. Королевский прокурор (фр.).

Стр. 312. Дети из церковного хора (фр.).

Стр. 312. Благодарная и восторгающаяся (лат.).

Стр. 312. Главный викарий (фр.).

Стр. 312. Монахи из церковных школ (фр.).

Стр. 312. Я первый признал Генриха и принял короля. И теперь у меня та же вера, какая была прежде (лат.).

Стр. 312. Я первый признал Генриха (лат.).

Стр. 313. Жаку Бенину Боссюету посвящен этот памятник прелатами города Мо. Поставлен городом Мо, а также милостью короля и помощью ближних городов, знатью и народом. Благодарная и восторгающаяся <паства>. 1820 от Р. X. (лат.).

Стр. 314. Елисейские поля (фр.).

Стр. 315. Праздник св. причастия (фр.).

Стр. 315. ‘Сутяги’ (фр.).

Стр. 315. ‘Глухой, или переполненная харчевня’ (фр.).

Стр. 315. ‘Секретарь и повар’ (фр.).

Стр. 315. ‘Карантин’ (фр.).

Стр. 315. ‘Артист, с новой сценой’ (фр.).

Стр. 315. 2 франка с человека… хлеба неограниченно (фр.).

Стр. 316. Аффектированной (фр.).

Стр. 316. Одну его остроту… о женщине, которая имела много любовников… Такой-то последовал за таким-то. — Да, ответил Бомарше, как Людовик XVI последовал за Дагобером (фр.).

Стр. 316. ‘Наследство’ (фр.).

Стр. 316. ‘Новым гидом или путеводителем по Парижу’… ‘Королевский музей французских памятников’ (фр.).

Стр. 317. Монетный двор (фр.).

Стр. 317. Портал (фр.).

Стр. 317. По обе стороны распятия (фр.).

Стр. 317. Художественным образом (фр.).

Стр. 317. Пьер Корнель, родившийся в Руане 6 июня 1606 года, умерший в Париже на улице Аржентей 6 октября 1864 года, погребен в этой церкви (фр.).

Стр. 317. 2 франка с человека (фр.).

Стр. 318. Это король верхом (фр.).

Стр. 318. Удостоверений о том, что живы (фр.).

Стр. 319. На Карфаген (фр.).

Стр. 319. ‘Роман’ Делавиля (фр.).

Стр. 319. Народ, в связи с политическими веяниями, народ отныне повсюду: следовательно, показывать надо его. То, что искусство потеряет в благородстве, оно приобретает в правдивости. Натура, которую оно будет воспроизводить, будет менее прекрасной: но выбирать можно даже среди народа (Обозреватель XIX века, Сен-Праспера) (фр.).

Стр. 319. По памяти (фр.).

Стр. 319. Нахлебник (фр.).

Стр. 319. Как могли бы они показывать законы, характер, нравы и даже поведение общества, одежду которого они уже не умели носить? (фр.),

Стр. 319. Репертуар (фр.).

Стр. 319. Снова рождается новый порядок (лат.).

Стр. 320. Благородного отца, слуг и опекунов (фр.).

Стр. 320. Мой отец хочет, чтобы его любили, а не уважали. Во времена его дедов дети уважали отцов и не смели поднять глаз перед своими родителями. Мы изменили сей мрачный предрассудок. Теперь сын — товарищ своего отца. Все свободны, друзья, а иногда соперники, их обязанности легки и их права равны… И так как меньше боятся своего отца, то сильнее его любят (фр.).

Стр. 320. Я скажу более, я откровенно объяснюсь с вами, наше правительство по ступает весьма неразумно. Богатые не имеют положения, которое они заслуживают. Ибо в конце концов мы судьи государства. Я не ищу званий, титулов, но кто с большим основанием, чем я, имеет право на эти, пусть суетные, почести. Я сам, едва прожив до половины жизни, приобрел миллионы, чтобы достичь подобного результата, нужно обладать большим гением, нежели чем быть министром или управлять государством (фр.).

Стр. 321. Сто раз больше! (фр.).

Стр. 321. О, я сам с этим согласен. По своим склонностям и по своим взглядам я все одобряю. Я холостяк, у меня нет ни племянников, ни родных, и мой чистый доход достигает десяти тысячи франков, у меня мало желаний и много независимости, потому я не должен краснеть за свою снисходительность. Да, я всегда одобряю: может быть, это недостаток, но этот недостаток дает мне счастье, а счастье — это то, что я ищу (фр.)?

Стр. 321. Я терпеть не могу авторов в юбках… Если мужчина может претендовать на известность, то слава женщины в ее неизвестности, если же она блещет талантами, то пусть это будет тайна, хранящаяся в лоне семьи. Избегая тропинок славы, женщин? должна срывать цветы, а не лавры (фр.).

Стр. 321. ‘Талант не исключает домашних добродетелей’… которая играла на понижение (фр.).

Стр. 321. Мой роман закончен, я буду писать только вам (фр.).

Стр. 321. Сен-Проспера ‘Обозреватель XIV века’… Беглый взгляд на столицу (фр.).

Стр. 322. 2 франка с человека (фр.).

Стр. 322. Лакеев (фр.).

Стр. 322. 1. ‘Предприниматели’. 2. ‘Комиссар бала’ 3. ‘Кучера’ и 4. ‘Бенефициант’ (фр.).

Стр. 323. ‘Комиссар бала или две моды’… супрефекта (фр.),

Стр. 323. Фиакра, кабриолета, частный кучер (фр.).

Стр. 323. ‘Бенефициант’ (фр.).

Стр. 323. В роли простака (фр.).

Стр. 324. И все будет хорошо! (фр.)’

Стр. 324. Богадельня (фр.).

Стр. 324. Швейцар (фр.).

Стр. 324. Сад и музей естественной истории (фр.).

Стр. 324. Ум, равный величию природы (лат.).

Стр. 324. ‘История и описание музея’ Делейза (фр.).

Стр. 325. Зверинце (фр.).

Стр. 325. Склад и рынок вин и водок (фр.).

Стр. 325. Рынок вин (фр.).

Стр. 325. Вина и водки, привезенные на склад, сохраняют право снова быть вм везенными за черту города без оплаты пошлины (фр.).

Стр. 325. Опытная исправительная тюрьма (фр.).

Стр. 326. Каторжных тюрьмах (англ.).

Стр. 326. Не могу выразить мое блаженство (ит.).

Стр. 327. ‘Ворчун’ (фр.).

Стр. 327. Предместие (фр.).

Стр. 327. Сен-Жерве, церковь, расположенная между улицами Монсо, Пуртур, Лон-Пон и Барр (фр.).

Стр. 327. Видно, как ребра сводов соединяются пучками, загибаются и образуют при спуске то, что называют замком свода или украшением наподобие лампады (фр.).

Стр. 328. Ратуша, расположенная на площади Грев (фр.).

Стр. 328. Небольшую статую всадника (фр.).

Стр. 328. Центральное и королевское общество сельского хозяйства (фр.).

Стр. 328. Дворцу правосудия (фр.).

Стр. 328. Низких зал, расположенных под большою залой дворца, называемых залой для прохаживания (фр.).

Стр. 328. Футов (фр.).

Стр. 328. Зала прокуроров, большая зала или зала для прохаживания… имеющие тяжбу (фр.).

Стр. 328. Приемную (фр.).

Стр. 328. Дворца правосудия (фр.).

Стр. 328. Консьержери, правительственная тюрьма (фр.).

Стр. 328. Внутренний двор дворца (фр.).

Стр. 329. Единственного короля, память о котором сохранилась во Франции (фр.).

Стр. 329. Она стоит на площадке на мосту, носящем название Пон-Неф, в конце острова Сите и напротив площади Дофин: эта статуя поставлена вместо той, которая была свергнута в 1792 году (фр.).

Стр. 329. Людовик XVIII положил сей камень в день 28 октября месяца 1818 года, в год царствования 23-й… Генриху Великому. И надпись: да будет восстановлено благочестие граждан… футов (лат. и фр.).

Стр. 329. И этот крик сердца (фр.).

Стр. 329. ‘Теперь вы все не знаете, каков я, но я вскоре умру, и, когда вы меня потеряете, вы поймете, чем я был, и ту разницу, которая существует между мной и другими людьми’ (фр.).

Стр. 330. ‘Письмо Скаррона, в котором содержатся его расхождения с Буало и которое никогда не было напечатано, оно очень забавно’. Одна подпись св. Винсента де Поль, Агнессы Сорель… Франциска I… Подпись Мольера… Дощечка, покрытая воском, на которой записаны расходы двора в 1283 году (фр.).

Стр. 330. Приблизительно (фр.).

Стр. 331. Улица Муфтар, предместье Сен-Марсо, мануфактура Гобеленов или королевская мануфактура стенных ковров (фр.).

Стр. 331. Раскраски (фр.).

Стр. 331. Канву (фр.).

Стр. 331. Цвета ниток (фр.).

Стр. 331. Производство мыла (фр.).

Стр. 331. По когтям узнают льва (лат.).

Стр. 331. В применении к окраске. В этих коврах игла и окраска превосходят натуру. 4 мастерские (фр.).

Стр. 331. Монахини ордена св. Фомы (фр.).

Стр. 332. Королевский приют для слепых (фр.).

Стр. 332. Зал для прогулок (фр.).

Стр. 332. Генеральный директор королевского приюта для молодых слепых (фр.).

Стр. 332. И возвращен к своему первоначальному назначению и переведен в это помещение (фр.).

Стр. 333. Повсюду вокруг сводов портика (фр.).

Стр. 333. Двойной ряд приделов… стрельчатые… центральной части и хоров и над приделами (фр.).

Стр. 333. ‘Лорд, вы не отвечаете?’ (англ. и фр.).

Стр. 334. ‘Рассеянные’ (фр.).

Стр. 334. Мучительной (фр.).

Стр. 334. Правой рукой (фр.).

Стр. 334. Заблуждающиеся чада, еретики (фр.).

Стр. 334. Непосвященные (лат. и фр.).

Стр. 335. И много милых теней восстало (нем.).

Стр. 336. Королевский приют инвалидов (фр.).

Стр. 336. Собора (фр.).

Стр. 336. Собор. Главный алтарь (фр.).

Стр. 336. Тюркеймское сражение, которое было дано в 1675 году (фр.).

Стр. 337. Часы (фр.).

Стр. 337. ‘Старые защитники государства поместили здесь отца родины. Январь 1816 года’ (фр.).

Стр. 337. Немного вина… закуску, мяса, овощи (фр.).

Стр. 337. Четыре нации, закованные в цепи (фр.).

Стр. 337. Увлекавший все сердца… бывший молодой человек (фр.).

Стр. 338. ‘Главные события в жизни Генриха IV’ (фр.).

Стр. 338. Комедии-пословицы (фр.).

Стр. 338. Шест (фр.).

Стр. 339. Не мешайте им! (фр.).

Стр. 339. И вы его оставляете?.. Будьте уверены, что в подобном состоянии вы мне любезны (фр.).

Стр. 339. ‘Тайный брак’ (фр.).

Стр. 339. Да здравствует король! (фр.).

Стр. 340. К парадному обеду, ступенями… первого дворянина королевского покоя герцога де Амонь (фр.).

Стр. 340. Да здравствует Генрих IV! (фр.).

Стр. 340. Кравчий (фр.).

Стр. 340. Три перемены блюд (фр.).

Стр. 340. Торговки и грузчики Центрального рынка (фр.).

Стр. 340. Ботанический сад (фр.).

Стр. 341. ‘Исторический очерк открытий и путешествий по Азии с древнейших времен до настоящего времени’ Мюррая (англ.).

Стр. 341. ‘Гамильтоновское описание Индостана’. 2 тома (англ.).

Стр. 341. ‘История индийского архипелага’ Крауфорда (англ.).

Стр. 341. ‘Воспоминание о центральной Индии’ Малькольма (англ.).

Стр. 341. ‘Восточная торговля’ Мерборна (англ.).

Стр. 341. ‘Печальный образ судьбы! Руины переживают государства. И до сей поры мы еще находим столько величия в обломках того, что не существует уже две тысячи лет’ (фр.).

Стр. 342. ‘Многие авторы подметили это счастливое совпадение: изобретение книгопечатания с распространением греческой литературы на Западе. Книгопечатание было изобретено именно в то время, когда оно было наиболее необходимо и, без сомнения, именно по этой причине. Действительно, то, что принято считать случаем и что привело к открытию такого количества чудесных вещей, почти всегда было лишь ответом на нужды и на деятельность человеческого ума, обращенного особенно на один предмет’ (фр.).

Стр. 342. ‘Беарнец’… ‘Молодость Генриха IV’ (фр.).

Стр. 342. Овчарни (фр.).

Стр. 342. Бычачьих хлевов (фр.).

Стр. 342. Кровопускание (фр.).

Стр. 343. Резервуар (фр.).

Стр. 343. Де Амандр и в коммуне де Шарон… восточное, Мон-Луи и Пер-Лашез (фр.).

Стр. 344. На вечное пользование (фр.).

Стр. 344. Лефебр, солдат, маршал, герцог Данцигский, пер Франции… Флерюс (авангард), переход через Рейн, Альтенкирхен, Данциг, Монмирай… Цюрих (фр.).

Стр. 344. Памяти Камилла Жордана (фр.).

Стр. 345. ‘Элоиза Абеляр. Год 1563… Останки Элоизы и Абеляра соединены в этой могиле’… Пьер Абеляр, основатель этого аббатства (фр.).

Стр. 345. ‘Друзья мои, верьте, что я сплю’ (фр.).

Стр. 345. ‘Дух энциклопедии’, ‘История литературы у арабов’ (фр.).

Стр. 345. ‘Рассуждения и уроки промышленности, коммерции и морского дела, и о науках в применении к искусствам’ Дюпеня (фр.).

Стр. 345. ‘О коммерции и общественных работах в Англии и во Франции’ (фр.).

Стр. 345. В конце концов Британская империя, которую одинаково боятся в Персидском заливе и в Эритрейском море, в Тихом океане и на Индонезийском архипелаге, владеющая наилучшими землями на Востоке, через своих купцов царит над 80 миллионами подданных. Завоевания ее купцов начинаются в Азии, там, где остановились завоевания Александра, куда не мог дойти римский бог Терм. В настоящее время от берегов Инда до границ Китая и от устья Ганга до вершин Тибета признают власть торговой компании, находящейся на узкой улице лондонского Сити (фр.).

Стр. 345. Приписанные земли (лат.).

Стр. 345. Трезубец Нептуна является скипетром мира! (фр.).

Стр. 346. Победив в этой борьбе, она сбросила свои древние доспехи, а также опрокинула охранительный вал своих пошлин. Она открыла свои порты иностранцам и предложила им свои склады. Она лишь об одном просит своих соперников в области промышленности: вместе с ней выйти обнаженными на арену, на которой ее недавние подвиги обеспечивают ей победу.

Стр. 346. 1) Начиная с 1820 года английский парламент отменяет одно за другим наиболее отвратительные из ограничений, установленных знаменитыми законами, носящими названия актов о мореплавании. 2) Благодаря закону, относящемуся к складам, Лондон должен стать местом встречи народов и рынком мира (фр.).

Стр. 346. Что же предприняла английская администрация для создания в столь короткий срок общественных работ, которые сделали возможным достичь столь внушительных результатов, как описанные выше? — Ничего… Она предоставила свободу торговле и гарантировала ей защиту за пределами Англии, обеспечила для нее повсюду законность и свободу внутри Англии. Она предоставила фабрикантам, землевладельцам и купцам, каково бы ни было их состояние, возможность согласовывать между собой взаимные нужды и самим производить необходимые для них работы (фр.).

Стр. 346. Пусть будет вечна! (лат.).

Стр. 346. ‘Разбор речей, произнесенных в Ассамблее, собравшейся для воздвижения памятника в честь Джемса Ватта, которым предпослано общее рассуждение о публичных ассамблеях’ (фр.).

Стр. 346. ‘Чтобы произвести все социальные улучшения, граждане должны сообщать свои соображения и объединять свои денежные средства. Своим союзом они должны особенно возбуждать симпатию к великим мыслям и к проявлениям великодушия. Такова цель столь частых и столь многочисленных ассамблей, по которым можно особенно хорошо изучить характер английского народа’ (фр.).

Стр. 347. Ватт способствовал всеобщей выгоде, уменьшив количество труда, необходимое для промышленного производства, увеличив регулярность, быстроту, высокое качество самых разнообразных предметов, служащих для удовлетворения нужд, желаний, потребностей всех классов. Этими материальными предпосылками вы улучшаете также моральные условия жизни человеческого рода (фр.).

Стр. 347. ‘Отчеты членов королевской парламентской комиссии, назначенной его величеством для исполнения мер, рекомендованных избранным комитетом палаты общин в отношении публичных актов государства’ (англ.).

Стр. 347. Великую Хартию (лат.).

Стр. 347. Отчетов (англ.).

Стр. 347. Уголовного суда (фр.).

Стр. 347. Шарль Ледрю, помогал ему господин Берье (фр.).

Стр. 348. Памятную записку для господина Огюста Керона (фр.).

Стр. 348. Д’Ейро: ‘Об администрации, правосудии и судебных порядках во Франции’… о варварстве (фр.).

Стр. 348. ‘Известна ли организация этих диких сотен? Известно ли, что из четырех людей трое садятся на лошадь, когда дан сигнал сражения?’ (фр.).

Стр. 348. ‘Тот факт, что эти профессии оставлены, сам по себе достаточен для доказательства того, что русские не являются еще европейцами’ (фр.).

Стр. 349. Кларак, хранитель древностей в вышеуказанном музее (фр.).

Стр. 350. В розницу (фр.).

Стр. 351. ‘Помолвленные’ (фр.).

Стр. 351. ‘Золушка’ (фр.).

Стр. 351. Надо отправиться в этот волшебный дворец, где прекрасные стихи, танцы, музыка, искусство прельщать глаза красками, более высокое искусство обольщать сердца создают из сотни удовольствий одно единое (фр.).

Стр. 352. Господин Могра, профессор, заменяющий Мелона… определив отличительные черты истинной философии, изложит мнение различных школ о происхождении знаний, о перечислении и классификации умственных способностей человека (фр.).

Стр. 352. Заменяющий (фр.).

Стр. 352. Этим молодым нациям… Не судят ни события, ни институты, но смотрят, что можно сделать доброго… Все надежды новых империй (фр.).

Стр. 353. Злосчастной памяти (фр.).

Стр. 353. Джона Мильтона, англичанина, О христианском учении, две посмертные книги. Трактат о христианском учении, составленный исключительно по св. писанию, переведено с оригинала Саммером (лат. и англ.).

Стр. 353. ‘Одеяние древних, в которое он рядится, ему не подходит’ (англ.).

Стр. 353. Когда фантазия дает форму неизвестным предметам, перо поэта воплощает их в образ, обретая воздушному ничто границы существования и имя (англ.).

Стр. 353. Сокращению: людей нашего времени нельзя обратить в веру или развратить наполовину (англ.).

Стр. 354. Гражданское право в выдержках, с постановлениями из кодекса Юстиниана, для чтения учащимися (лат.).

Стр. 354. Судопроизводство, читал Берья Сен-При (фр.).

Стр. 354. О работах общества после публичного заседания 31 октября 1824 года (фр.).

Стр. 354. Ему не нужно искать там вдохновения (фр.).

Стр. 354. Его поступки опровергли его книгу (фр.).

Стр. 354. Слишком помпезное заглавие (фр.).

Стр. 354. Хранителем могилы Сен-Дени (фр.).

Стр. 354. Где камни были воспоминаниями, а мрамор — историей (фр.).

Стр. 354. Абсолютизм никогда не является законным (фр.).

Стр. 355. Длинные сочинения пугают меня (фр.).

Стр. 355. Во главе цивилизации (фр.).

Стр. 355. Об остальном не стоит упоминать (фр.).

Стр. 355. ‘Лжец и фальшивомонетчик’, ‘Флюгер и громоотвод’… ‘Невежество, ведомое привычкой, или две старухи’ (фр.).

Стр. 355. Царедворец, не идите к двору японского императора (фр.).

Стр. 355. Отчет о богатом собрании египетских древностей, недавно привезенном в Париж господином Пассалаква… ‘Умирающий расточитель’… ‘Загнанный олень’… ‘Деревенский судья’… ‘тех, кто изобличает наши глупости. Как же нас накажут?’ (фр.).

Стр. 355. ‘Чижик’… ‘Розовый куст и жимолость’… ‘Приданое в колыбели’, эта сказка должна войти во второй том сказок для детей Франции (фр.).

Стр. 356. Обвинительный акт (фр.).

Стр. 356. Мировых судей, судебных экспертов (фр.).

Стр. 356. Профессора, заменяющего Мелона (фр.).

Стр. 356. Заменяющий (фр.).

Стр. 357. ‘Нахлебник’ (фр.).

Стр. 357. ‘Дуэль или завтрак’ (фр.).

Стр. 357. ‘Наставник’ (фр.).

Стр. 357. ‘Нахлебник’ (фр.).

Стр. 357. Один из видных офицеров двора, главный духовник короля (фр.).

Стр. 357. Главный конюший (фр.).

Стр. 358. Синклит королевского духовенства (фр.).

Стр. 358. И непосредственность (фр.).

Стр. 358. Ратуше (фр.).

Стр. 358. Господин Ру, секретарь центральной комиссии (фр.).

Стр. 359. Записку о средствах достигнуть единого уровня рек во Франции (фр.).

Стр. 359. Нивелирование (фр.).

Стр. 359. Подсчет голосов (фр.).

Стр. 359. В местах, отведенных для адвокатов (фр.).

Стр. 359. Швейцар (фр.).

Стр. 359. Речи (фр.).

Стр. 359. Записки (фр.).

Стр. 359. Достаточно несчастлив, чтобы его любила герцогиня (фр.).

Стр. 360. ‘Несчастье написано на лбу того, кто, будучи молодым, мечтает, предается независимости своей натуры, а затем подчиняется законам общества’ (фр.).

Стр. 360. Мы будем сражаться в тени! (фр.).

Стр. 360. Бульон Людовика XIII (фр.).

Стр. 361. С достоинством (ит.).

Стр. 361. Королевское высшее ремесленное училище (фр.)… Курс для художников и рабочих, мастеров и начальников мастерских, а также для заведующих мануфактур (фр.).

Стр. 361. Лекции доступны для всех и бесплатны (фр.).

Стр. 362. ‘Каждый раз, когда раздается голос, призывающий к общественному благу человека, он имеет широкий отклик во Франции’ (фр.).

Стр. 362. Своего славного полководца, свобода — своего красноречивого защитника… Но Франция их усыновит. В 18 лет он был солдатом, в 30 — генералом, во всех венках, венчавших армию, были и его лавры. Франция нашла своего Демосфена среди воинов (фр.).

Стр. 362. Приблизительно (фр.).

Стр. 362. ‘Об экономике промышленности’ (фр.).

Стр. 362. Между Леонидом и господином де Виллель имеется параллель: один привел свои три сотни к бессмертию, другого его доход три процента годовых приведет к нищете (фр.).

Стр. 362. ‘Франция усыновит семью своего защитника’… ‘Да, да, Франция ее усыновляет’… Всеобщая овация. Слава, вечная слава генералу Фуа (фр.).

Стр. 362. ‘Народ поклоняется его памяти’ (фр.).

Стр. 362. Увы, впервые он не ответил на жалобный крик, который испустила родина!.. ‘Говорить перед вами… о генерале Фуа как об ораторе — это касаться оружия Ахилла, я останавливаюсь, я рассчитываю на воспоминания об этом первейшем трибуне. Он служил родине и ничего не просил у нее взамен’ (фр.).

Стр. 363. ‘Его беседа имела удивительное очарование, потому что черты его ума проходили через его сердце’ (фр.).

Стр. 363, Речь в суде (фр.).

Стр. 364. Каторгу (фр.).

Стр. 364. Административного комитета (фр.).

Стр. 364. Штапфер, священник швейцарской церкви (фр.).

Стр. 365. Изящной словесности (фр.).

Стр. 365. ‘Об экономике промышленности’ (фр.).

Стр. 365. Контору журнала (фр.).

Стр. 366. Энциклопедический музей и галерея Басанжа-отца (фр.).

Стр. 366. ‘Он умер от семейной болезни’ (фр.).

Стр. 366. ‘В этом есть будущее’ (фр.).

Стр. 367. Общие сведения (фр.).

Стр. 367. Или которые ему приписали (фр.).

Стр. 368. ‘Лекен не имел учителя’. ‘Гению нельзя научиться’ (фр.).

Стр. 368. В этом месте улетела душа Мирабо: свободные люди, плачьте! Тираны, опускайте глаза (фр.).

Стр. 368. Потому что тот, кто достаточно сделал для лучших людей своего времени, тот заслужил бессмертие во все времена (нем.).

Стр. 368. Мне часто служили для размышлений великие события этой революции, жестокие потрясения, свидетелем которых я был (фр.).

Стр. 368-369. ‘Одним из больших несчастий нашего искусства является то, что оно, так сказать, умирает вместе с нами, в то время как другие художники оставляют памятники в своих творениях. Талант актера, когда он покинул сцену, существует только в воспоминаниях тех, кто его видел и слышал’ (фр.).

Стр. 369. Размышления (фр.).

Стр. 369. ‘Этот человек заставил меня плакать, а я никогда не плачу’ (фр.).

Стр. 369. Театр должен стать для молодежи чем-то вроде курса живой истории (фр.).

Стр. 370. ‘О духе ассоциаций’ (фр.).

Стр. 370. ‘Да, это зарегистрированный беспорядок’ (фр.).

Стр. 371. Кроткий, простак, ленивец (фр.).

Стр. 371. Обвинительные речи (фр.).

Стр. 371. ‘Вот это называется говорить!’ (фр.).

Стр. 372. Который обобщает и устанавливает категории там, где простой естествоиспытатель, как например Галь, видит только разрозненные факты (фр.).

Стр. 372. О справедливом и о несправедливом… Животные — фрагменты человека (фр.).

Стр. 372. Королевском суде (фр.).

Стр. 372. ‘Анализировать опубликованные на русском языке труды по географии, которые еще не переведены на французский язык. Желательно, чтобы автор придерживался предпочтительно наиболее свежих правительственных статистических данных, относящихся к наименее известным местностям, не исключая тем не менее никакие другие данные, как например записки по географии средневековой России… Вопросы для путешественников (фр.).

Стр. 373. Четыре степени (фр.).

Стр. 373. ‘Литература должна была бы быть прибежищем истинной независимости. Почему писатели склоняются под ярмо партии? Каким было бы во Франции прибежище умов, уставших от ядовитых и злобных политических обсуждений, если бы музеи, академии и театры (…и литературно-научные общества) были бы лишь новой ареной, предоставленной ярости страстей? И так литература часто только повод.’… Все является намеком (фр.).

Стр. 373. Строгие нравы конституционной страны (фр.).

Стр. 373. Народ равно гордится их славой, лавры их едины! (фр.).

Стр. 373. ‘Это мертвые лягушки’ (фр.).

Стр. 373-374. Королевским судом (фр.).

Стр. 374. Конгрегации (фр.).

Стр. 374. ‘Это ужасно! Какая новость!… Русский император умер!’ (фр.).

Стр. 375. Потье в пьесе ‘Близкий друг’. 1) ‘Жокрис-хозяин и Жокрис-лакей’. 2) ‘Торговец зонтиками’. 3) ‘Комната Сюзон’. 4) ‘Близкий друг’ (фр.).

Стр. 375. Греция! Меняются твои властители, но твое положение без изменений! День твоей славы прошел, но не прошли годы позора (англ.).

Стр. 376. Молитвенник (фр.).

Стр. 376. Эта вулканическая Этна поставляет Генриху оружие, которое сметет с лица земли грозные напасти (лат.).

Стр. 376. ‘Даже если бы меня повесили, я хотел бы быть автором этого изречения’. .. Слова безумца или поэта (фр.).

Стр. 376. Ботанический сад (фр.).

Стр. 376. По 2 су, по 4 су за штуку (фр.).

Стр. 377. Королевского суда (фр.).

Стр. 377. ‘Суд выносит постановления, но не оказывает услуг’ (фр.).

Стр. 377. Дворец правосудия… из тюрьмы Консьержери… на площадь Грев (фр.),

Стр. 377. Королевского суда (фр.).

Стр. 377-378. 1) ‘Возвращение на ферму’. 2) 1 нрзб. 3) ‘Фронтен, муж-холостяк’. 4) ‘Потайной фонарь и два грузчика’ (фр.).

Стр. 378. Соблаговолите иногда, идя в салон, остановиться в лакейской!! Французы, это салон музы комедии (фр.).

Стр. 378. ‘Француз, рожденный хитрецом, создал водевиль’ (фр.).

Стр. 378. Поправить (фр.).

Стр. 378. Королевского суда (фр.).

Стр. 379. Смутное будущее, к которому мы идем (фр.).

Стр. 380. ‘О святотатстве’ (фр.).

Стр. 380. Записку (фр.).

Стр. 381. ‘Я презираю это как факт’ (фр.).

Стр. 381. Это рукопись, единственная в своем роде… ‘Навуходоносор, трагедия, написанная знаменитой царевной Софией Алексеевной, сестрой Петра Великого’ (фр.).

Стр. 382. ‘Выставка разнообразных предметов, полезных и приятных, для рождественских подарков, под салонами современных картин’ (фр.).

Стр. 383. Пресс-папье, козырьки для защиты глаз от света… подсвечники, вазы в античном вкусе, часы (фр.).

Стр. 383. Сибирских домашних туфель (фр.).

Стр. 383. Королевского двора (фр.).

Стр. 383. Совсем как у нас! (фр.).

Стр. 383. Тряпичника (фр.).

Стр. 383. Мусора (фр.).

Стр. 384. Греция! Меняются твои властители, но твое положение без изменений! (англ.).

Стр. 384. Часы (фр.).

Стр. 385. Винсан Шевалье старший, инженер-оптик (фр.).

Стр. 385. ‘Бюллетень общества споспешествования’ (фр.).

Стр. 385. Так как речь идет лишь о том, чтобы копировать образ предметов, который вырисовывается на бумаге, то отсюда вытекает, что рисунки, сделанные в камере-обскуре, являются точной копией натуры (фр.).

Стр. 385. Мастерская (фр.).

Стр. 386. Легро его написал (кролик) {58} (фр.).

Стр. 386. Полное смирение перед судьбой (фр.).

Стр. 387. Ущелье (фр.).

Стр. 388. Справедливо рассерженный столь наивной ложью (фр.).

Стр. 388. Тогда появилась робкая Арисея, она приближается, она видит… ее возвращают к жизни или скорее к скорби (фр.).

Стр. 388. Он служил не богу Марсу, но божеству, носившему то же имя в эту эпоху (фр.).

Стр. 389. Мадам Рекамье привела остроту герцога де Шуазель, который ответил этим архиаристократам по поводу его наблюдений, что в отношении древности римские колонны — ничто в сравнении с египетскими обелисками. ‘Однако это прекрасные выскочки’ (фр.).

Стр. 389. ‘Кораблекрушение’… ‘Найденное дитя’… Частный поверенный… судейского сословия (фр.).

Стр. 389. Королевское высшее ремесленное училище (фр.).

Стр. 390. ‘Мнимый больной’ (фр.).

Стр. 390. Пускать кровь, давать слабительное и мистифицировать! (лат.).

Стр. 390. Знак вошел в нашу ученую корпорацию! (лат.).

Стр. 391. ‘Это блюдо из гусиной печенки’ (фр.).

Стр. 391. ‘Гостиница или удивительный урок’ (фр.).

Стр. 391. Англо-французского союза (фр.).

Стр. 392. Правь, Британия! (англ.).

Стр. 392. Сплин (англ.).

Стр. 393. Наша родина — небо (ит.).

Стр. 393. Гостиная (англ.).

Стр. 394. Если ты вопрошаешь памятник, оглянись (лат.).

Стр. 394. Уголок поэтов (англ.).

Стр. 395. Арлекин или волшебная роза (англ.).

Стр. 395. Содовая вода (англ.).

Стр. 396. Чичероне, провожатый (ит.).

Стр. 396. На крови стоишь ты, Англия! Кровью создана! (лат.).

Стр. 396. За незаконнорожденных детей (англ.).

Стр. 396. Казначейской палаты (англ.).

Стр. 397. Речи защитников (фр.).

Стр. 397. Суде Справедливости (англ.).

Стр. 397. ‘Быть или не быть’ (англ.).

Стр. 398. ‘Арлекин, мастер на все руки’ (англ.).

Стр. 398. ‘Говорите речь, прошу вас, так, как я говорю ее вам, легким языком, а если вы станете горланить, подобно многим из ваших актеров, то я буду чувствовать,, словно мои строки глашатай произносит’… ‘Но будьте во всем ровны’… глашатай (англ.).

Стр. 398. Помощником секретаря ведомства земледелия (фр.).

Стр. 399. ‘Чарльз Джеймс Фокс. Сооружено в 1816’ (англ.).

Стр. 399. ‘Френсис Дюк Бедфордский. Сооружено в 1809’ (англ.).

Стр. 399. Читальный зал (англ.).

Стр. 400. ‘Лоцман, или морская повесть’ (англ.).

Стр. 400. Светского общества (англ.).

Стр. 400. ‘Анаконда. Новый бурлеск. Ужасный лесбийский змей’ (англ.).

Стр. 400. ‘Золотые лампы, или Арлекин и Волшебник-гном’ (англ.).

Стр. 400. ‘Что достижение счастья, как частного, так и общественного, зависит от развития цивилизации и усовершенствования человеческих способностей, физических и моральных, которые так хорошо приспособлены к тому, чтобы привести человека к его истинному званию и к его славному предназначению, указанному ему провидением’ (англ.).

Стр. 401. От Индии до полюса (англ.).

Стр. 401. Его чудные глубины в мировом обмене (англ.).

Стр. 402. Положение Ирландии (англ.).

Стр. 402. Черный принц (англ.).

Стр. 402. Высшее ремесленное училище (фр.).

Стр. 403. Корнуэльского гранита (англ.).

Стр. 403. Обычного права (англ.).

Стр. 403. В гостиницы (англ.).

Стр. 403. За оскорбление суда лорда-канцлера (англ.).

Стр. 404. Русская Татария (англ.).

Стр. 404. ‘Если ты вопрошаешь памятник, читатель, оглянись!’ (лат.).

Стр. 404. ‘Мы встречаемся, чтобы почтить его память и распространять его принципы’. ‘Ура!’ (англ.).

Стр. 404. ‘Мы благодарны ему за его твердость и радуемся, что его страдания дали основание права свободной дискуссии’ (англ.).

Стр. 405. За лиц, страдавших вместе с мистером Карлейлем. ‘Мы негодуем на то, что некоторые из них еще находятся в тюрьме’ (англ.).

Стр. 405. Христианское эвиденс общество (англ.).

Стр. 405. За христианское эвиденс общество (англ.). ‘За его расширение — и благодарность его основателю, преподобному Роберту Тейлору’ (англ.).

Стр. 405. ‘Перечень тостов, предназначенных быть предложенными лицам, собравшимся в Лондонской таверне почтить день рождения Томаса Пейна. 30 января 1826’ (англ.).

Стр. 405. За Институт механики и за все научные училища! (англ.).

Стр. 405. За Роберта Оуена! ‘Мы восхищены его настойчивостью на стезе гуманности и великодушия’ (англ.).

Стр. 405. За женщин-республиканок! ‘Их присутствие увеличило бы привлекательность нашего собрания’ (англ.).

Стр. 405. За Соединенные Штаты Америки! ‘Пусть их республиканизм уничтожит их предрассудки!’ (англ.).

Стр. 405. За республиканцев острова Гаити. ‘Пусть соседние острова станут также независимыми!’ (англ.).

Стр. 405. За газету Палаты представителей! ‘Если это орган в какой-то мере кабинета министров, то мы приветствуем приближение их к принципам Томаса Пейна’ (англ.).

Стр. 405. ‘Слушайте! Слушайте!’ (англ.).

Стр. 405. За эмансипацию протестантов, равно как и католиков! (англ.).

Стр. 405. Слава Руссо и Вольтеру, Дидро и Гольбаху!.. ‘Система природы’ (англ. и фр.).

Стр. 405-406. Слава Беньямину Франклину и Элиу Пальмер. Слава Тиндалу, Толанду и Аннетту, архиепископу Тиллотсону и доктору Кониерсу Мидлетону, Байрону и Шелли, и всем англичанам, которые писали, имея своею целью усовершенствование рода человеческого (англ.).

Стр. 406. Слава всем другим, которые трудились для успехов разума! Пожелание успеха всем (англ.).

Стр. 406. Королевское достоинство (англ.).

Стр. 406. Преподобный (англ.).

Стр. 406. За эмансипацию протестантов, равно как и католиков! (англ.).

Стр. 406. ‘Разум века’ (англ.).

Стр. 407. Спикер, председатель Палаты общин (англ.).

Стр. 407. Старинный суд по рассмотрению жалоб лиц низших сословий (англ.).

Стр. 407. Должностные лица палаты (англ.).

Стр. 407. Темно-красным сукном (англ.).

Стр. 407. В Палату общин (англ.).

Стр. 408. Скамья министров (англ.).

Стр. 408. ‘Слушайте, слушайте!’ (англ.).

Стр. 408. К порядку! (англ.).

Стр. 408. Шерсти (англ.).

Стр. 409. ‘Математические начала натуральной философии’ (лат.).

Стр. 409. ‘Королевское лондонское общество для споспешествования натуральных: знаний’ (англ.).

Стр. 409. ‘Философские труды Королевского лондонского общества’ (англ.).

Стр. 409. Общество любителей древностей (англ.).

Стр. 410. Вышиной 202 фута, включая его массивный пьедестал, и увенчанный площадкой с ярко горящей урной (англ.).

Стр. 410. Над капителью (англ.).

Стр. 410. ‘Лондон и Париж, сравнительные очерки’ (англ.).

Стр. 410. ‘Я проживу уединенную жизнь в одиночестве и в раздумьях’ (англ.).

Стр. 411. Веселитесь, как вам угодно!

Стр. 411. Под защитою (фр.).

Стр. 412. Скоро на Рио-Жанейро, на Ямайку, на Мальту (англ.).

Стр. 413. Для приема небольших судов (англ.).

Стр. 414. Королевский зверинец (англ.).

Стр. 414. Удав (англ.).

Стр. 414. Самец и самка (англ.).

Стр. 414. Кангарская крыса, самая маленькая из этого вида (англ.).

Стр. 414. Примечательный красивый оцелот, или тигр в миниатюре, виверра цивегговая (англ.).

Стр. 414. Серебристые (англ.).

Стр. 414. Пятипалый медведь (англ.).

Стр. 414. Гудзонского залива (англ.).

Стр. 414. Обычно называемый гигантским журавлем (англ.).

Стр. 415. Затвор: вода, находящаяся во рву, имеет здесь сообщение с Темзой посредством каменного моста на набережной (англ.).

Стр. 415. Старшина или сержант (англ.).

Стр. 415. Испанский арсенал (англ.).

Стр. 415. Пришел, увидел, убежал (лат.).

Стр. 415. Потому что было так хорошо… потому что не было еще хуже (англ.).

Стр. 415. ‘Умрем за нашу королеву Марию Терезию!’ (лат.).

Стр. 415. Непобедимое знамя (англ.).

Стр. 415. Топор, которым была обезглавлена королева Анна Болейн (англ.).

Стр. 416. Конный арсенал (англ.).

Стр. 416. Арсенал волонтеров. Малый арсенал. Морской арсенал. Королевская комната драгоценностей… Королевский артиллерийский парк (англ.).

Стр. 416. Геральдическая палата (англ.).

Стр. 417. Энциклопедия или универсальный словарь искусств, наук и литературы К англ.).

Стр. 417. ‘Трактат о благосостоянии, силе и ресурсах Британской империи’ (англ.).

Стр. 418. Уроки св. писания для школ по британской системе взаимного обучения, принятые в России по распоряжению императора Александра I. 1820. Лондон (англ.).

Стр. 418. Столь хорошо известного за его распространение Библии (англ.).

Стр. 419. Ешь пуддинг, раб, и держи язык за зубами (англ.).

Стр. 419. Там, где звездный шатер, в вышине должен обитать добрый отец (нем.).

Стр. 419. Почтовая карета (англ.).

Стр. 419. Половина после (англ.).

Стр. 419. Британский институт (англ.).

Стр. 419. Лепка (англ.).

Стр. 419. Граф Эбердинский (англ.).

Стр. 420. Теперь, когда суетный мир забылся во сне, да будет мне позволено побыть наедине с молчаливой ночью и размышлением, ее невозмутимым спутником (англ.).

Стр. 421. Размышление (англ.).

Стр. 421. Усталый муж бросает в сторону свою ношу, трепещущую массу, и сейчас же жена начинает расспрашивать об его переменчивом промысле, источнике их скудного существования. ‘Городок’ Крэбба (англ.).

Стр. 421. Покорение фараона (англ.).

Стр. 421. Генрих VIII и Франциск I венчают победителей на состязаниях золотой одеждой… Защитники… Побежденный призрак (англ.).

Стр. 421. То не любовь была, возможно, ни ненависть, ни ничто такое, чтобы словами можно было выразить эту мысль, но те, кто видели его, глядели не напрасно и, видев только раз, хотели снова лицезреть, и те, с кем он говорил, запоминали крепко, его слова, даже незначущие, приковывали внимание, никто не ведал, каким образом, почему, но его образ волей-неволей западал в душу слушателей. Лара (англ.).

Стр. 421-422. Дивная Италия! твои холмы и оливковые рощи обагряет прекрасное светило (или когда утро струится по безоблачному крылу Апеннин) или величественным вечером на широкой арене, на которой виднеются колонны, храмы, арки и виадуки, сидишь, подобно отдыхающей Славе, собираешь ярчайший отсвет заката в час разлуки, когда отдаленные соборы, тронутые его рукою, торжественно меркнут. ‘Могила последнего сакса’ Боулера (англ.).

Стр. 422. Более сладостные мысли (ит.).

Стр. 422. Тише! Она спит! И даже сейчас ее сон полон раскаяния и сладости прощения заблуждений юности. Так говорил стороживший ее херувим, упрекая за хитрый умысел коварного мальчика (англ.).

Стр. 422. Сны раскаяния (англ.).

Стр. 422. Журчание (фр.).

Стр. 423-424. ‘Одной из черт современного несчастливого времени является бесстыдное равнодушие, с каким называют имена без всякого исследования обстоятельств. Порядок, который установлен для обычных случаев, полностью аннулирован, и так как никто, по мнению паникеров, не может быть признан действительно благонадежным, то донос, павший на любой дом, немедленно приобретает достоверность’ (англ.).

Стр. 424. ‘Он в поэзии мастер высшего класса, каждая работа которого должна вызывать изучение, малейшее прикосновение драгоценно’ (англ.).

Стр. 424. Мастер высшего класса (англ.).

Стр. 424. ‘Имеются лица, которые жалуются на то, что мистер Кампбелл мало сделал в области поэзии, и намекают на то, что его репутация удерживает его от дальнейших попыток добиться более совершенного результата. Но после того, как он создал две поэмы…, которые дошли до сердца нации и являются сокровищами мира, он может провести остаток жизни, грезя о бессмертии. Бывают в нашей жизни такие удивительные мгновения, что все последующее представляется ненужным и бесплодным, и встречаются строки и строфы в ранних произведениях наших авторов, в которых, можно полагать, они исчерпали всю сущность своего поэтического дара, так что ничего более не осталось для их усилий или их честолюбивых стремлений’ (англ.).

Стр. 424. Редки (англ.).

Стр. 424. Как посещения ангела, кратки и редки (англ.).

Стр. 425. Охрану (фр.).

Стр. 425. На запасной галерее (фр.).

Стр. 425. Слушать ‘Страсти Господни’ (фр.).

Стр. 425. Я ехал в Петербург, а мысли мои были с вами! (фр.).

Стр. 427. Привет! (лат.).

Стр. 427. Отложить в сторону посох и плащ путешественника! (фр.).

Стр. 429. Охотничьего домика… прекрасный вид (нем.).

Стр. 431. Закрытый просмотр картин и скульптуры (англ.).

Стр. 431. Минье ‘История французской революции’ (фр.).

Стр. 431. Деспотизм истощает свои возможности своим успехом, и он пожирает свое будущее (фр.).

Стр. 431. ‘История английской революции от восшествия на престол Карла I до реставрации Карла II’ Гизо (фр.).

Стр. 432. Король тот, кто справедливо правит своим народом, если он поступает иным способом, то он более не король (фр.).

Стр. 432. Будут ощутимы некоторые из принципов, которые они стремились утвердить. Они двинули вперед цивилизацию по тому пути, по которому она следует уже 14 веков, они придерживались правил и продвинули работы, которым человек во все времена был обязан развитием природы и улучшением своей судьбы, они сделали то’ что являлось заслугой и славой то духовенства, то знати, то королей (фр.),

Стр. 432. ‘История либерализма’ (нем.).

Стр. 433. Такова история древней Европы: феодальная знать, духовенство, королевская власть поочередно господствовали и вершили ее судьбы. В XVII веке в Англии, в XVIII веке во Франции всякая борьба между этими тремя силами прекратилась, они уживались друг с другом (фр.).

Стр. 433. Одновременно потребовала свободу, направленную против королевской власти, равенство, направленное против аристократии, права человеческого разума, направленные против духовенства. Тогда разразились революции (фр.).

Стр. 433. Смелость человеческого ума (фр.).

Стр. 433. В день взрыва только один факт сохранял свою реальность и мощь: общая цивилизация страны (фр.).

Стр. 434. Тийо: ‘Исторические воспоминания о жизни и смерти Ф. Тальма’ (фр.)~

Стр. 434. ‘Декламируя, — кричал Наполеон, — уберите эту длинную тираду, направленную против королей, в которой находится стих: ‘Я считаю трон — позором, и полагаю, что Цезарь не думает ни одного слова из того, что он говорит» (фр.).

Стр. 434. Подобное добродушие, соединенное со столь несгибаемым стоицизмом, простота, столь не известная до Тальма (фр.).

Стр. 434. ‘О народном образовании во Франции’ (фр.).

Стр. 435. Молодые люди будут прибегать к общественному мнению и не преминут, следовательно, обратиться к либерализму. Такая страна, как Франция, где идеи развиваются (фр.).

Стр. 435. В наше время лишь совокупность всех учений и солидных знаний может быть противопоставлена либеральным системам, — трусливому и близорукому режиму это не удастся (фр.).

Стр. 435-436. ‘Твердо опираться можно лишь на то, что сопротивляется’ (фр.).

Стр. 436. А не изоляции, поглощению всех способностей ума изучением одной науки, — подлинная универсальность сопутствует глубине и отнюдь не исключает специальности. С тех пор как существуют жанровые художники и художники академические, искусства истощились (фр.).

Стр. 436. Писателях (фр.).

Стр. 436. Промышленники: Разум может проникнуть в обиход, подобно фабричным изделиям. Сен-Симон… ‘Производитель’ (фр.).

Стр. 436. ‘Лучший способ заставить замолчать низкую литературу — это дать возможность процветать высокой литературе, окружив ее почестями’ (фр.).

Стр. 436. Светского тона (англ.).

Стр. 437. Примеры отвратительны! (лат.).

Стр. 438. И все-таки! (нем.).

Стр. 438. Я не променял бы родину на любую другую страну, даже имей я вольный и большой выбор (нем.).

СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

ГПБ — Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.

ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом).

ЛН — Литературное наследство.

ОА — Остафьевский архив.

РА — Русский архив.

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН {*}

{* В скобках приведено современное написание собственных имен.}

Абеляр Пьер (1079-1142), французский мыслитель, теолог.

Абенсераг (Абенсерраджи, XV в.), представитель знатного арабского рода, убитый в Альгамбре.

Абрантес Луиза Аделаида Констанс де (1784-1838), герцогиня, французская писательница.

Август (63 до н. э.-14 н. э.), римский император.

Август II (1670-1733), саксонский курфюрст, польский король.

Август Павел Фридрих (1783-1853), прусский принц.

Августа Мария Луиза Катерина (1811-1890), дочь Марии Павловны, герцогини Веймарской, прусская принцесса, впоследствии императрица.

Августин св. (ум. ок. 605), архиепископ Кентерберийский.

Агриппа Марк Випсаний (ок. 63-12 до н. э.), римский полководец, государственный деятель 222.

Агу Мари Катрин Софи де Флавиньи (1805-1876), графиня, французская писательница, печатавшаяся под псевдонимом Даниель Стерн.

Аддисон Джозеф (1672-1719), английский писатель, государственный деятель.

Аделаида Эжени Луиза (1777-1847), сестра французского короля Людовика Филиппа.

Аделунг Фридрих (Федор Павлович) (1768-1843), русский историк, с 1824 по 1843 г. директор Института восточных языков в Петербурге.

Адер Роберт (1763-1855), английский дипломат.

Адриан Публий Элий (76-138), римский император.

Азенкур де (XVIII в.), французский роялист.

Аксаков Константин Сергеевич (1817-1860), русский публицист и литературный критик, славянофил.

Аксаков Сергей Тимофеевич (1791-1859), русский писатель.

Александер (XIX в.), английская знакомая А. И. Тургенева.

Александр I (1777-1825), русский император.

Александр III (в миру Роландо Бондинелли, ум. 1181), римский папа.

Александр Великий (356-323 до н. э.), македонский полководец и государственный деятель, с 336 г. до н. э. царь Македонии.

Александра Николаевна — см. Батюшкова А. Н.

Александра Федоровна (1798-1862), жена русского императора Николая I.

Александренко В. Н.

Алексеев Михаил Павлович.

Алексеевы (XIX в.).

Алексей Михайлович (1629-1676), русский царь.

Алексей Петрович (1690-1718), сын Петра I.

Аллен Вильям (1770-1843), английский квакер, филантроп.

Аллер (XIX в.), немецкий переводчик.

Альбани Франческо (1578-1660), итальянский художник.

Альберт Великий (1193-1280), средневековый схоласт.

Альберти (XIX в.), капитан римской службы.

Альбертранди Ян Баптист (1731-1808), польский историк.

Альбы, испанские герцоги.

Альфиери (Альфьери) Витторио (17491803), итальянский писатель.

Альфред Великий (849-900), король Уэссекса.

Альтшуллер Р. Е.

Алюсс (XIX в.), немецкий проповедник.

Амалия Августа (1801-1877), жена короля Саксонии Иоанна.

Амалия Анна (XVIII в.), герцогиня, мать Карла Августа, герцога Веймарского.

Америго Веспуччи (1451-1512), испанский мореплаватель.

Аммон Христофор Фридрих фон (1766-1850), немецкий теолог или сын его Фридрих Вильгельм Филипп фон (1791-1855), немецкий теолог.

Ампер Андре Мари (1775-1836), французский физик, математик и философ.

Ампер Жан Жак Антуан (1800-1864), французский историк литературы, сын А.-М. Ампера.

Амсдорф Николаус фон (1483-1565), немецкий реформатор.

Анастасевич Василий Григорьевич (1775-1845), русский библиограф, историк и переводчик.

Ангиенский герцог — см. Энгиенский герцог.

Андре (Андрие) Франсуа Гильом Жан Станислав (1759-1833), французский поэт.

Андре де (XIX в.), барон, секретарь французского посольства в Петербурге (в 1833-1844 гг.).

Андреевский (XVIII в.), русский помещик.

Андреевский (XIX в.).

Андрей Генуэзский — см. Дориа Андреа.

Андросов Василий Петрович (1803-1841), русский статистик, журналист.

Андрюша — см. Андре де.

Анна Австрийская (1601-1666), королева и регентша Франции, жена Людовика XIII.

Анна Болейн (1507-1536), вторая жена английского короля Генриха VIII.

Анна Иоанновна (1693-1730), русская императрица.

Анненков Павел Васильевич (1813-1887), русский писатель, критик.

Аннет Петр (Питер) (1693-1769), английский писатель, деист.

Ансело (Ансло) Жак Арсен Франсуа Поликарп (1794-1854), французский поэт, драматург, публицист 149, 491.

Ансело (Ансло) Маргарита Виржиния Шардом (1792-1875), французская писательница, хозяйка литературного салона.

Ансельм Кентерберийский (1033-1109), английский писатель, теолог.

Ансильон Жан Пьер Фредерик (17621837), прусский министр, историк.

Антон Карл Готлиб (1751-1818), немецкий историк.

Антон, издатель, брат К.-Г. Антона.

Антон Клеменс Теодор (1755-1837), король Саксонии.

Антоний (XVIII в.), французский священник.

Антоний Марк (83-30 до н. э.), римский император, полководец.

Анштет (Анштетт) Иоганн Протасий (Иван Осипович) (1766-1835), барон, русский дипломат.

Апони (Аппони) Антуан Рудольф (1782-1852), венгерский граф, секретарь австрийского посольства в Петербурге, впоследствии австрийский посол в Париже.

Араго Доминик Франсуа (1786-1853), французский физик.

Аракчеев Алексей Андреевич (1769-1834), граф, русский генерал-от-артиллерии.

Аргу Антуан Морис Аполлинер де (1782-1858), граф, французский политический деятель, финансист.

Аржансон Марк Рене, маркиз де Вуае (1771-1842), французский политический деятель.

Аржевитинов Иван Семенович (ум. 1848), двоюродный брат А. И. Тургенева.

Ариосто Лодовико (1474-1533), итальянский поэт.

Аристотель (384-322 до н. э.), древнегреческий философ.

Аристофан (ок. 446-385 до н. э.), древнегреческий драматург.

Арман (прозвище Бенуа Русселя, 1773-1852), французский актер.

Арндт Эрнест Мориц (1769-1860), немецкий поэт, публицист.

Арно Антуан де (1612-1694), французский юрист, теолог.

Арно Антуан Венсен (1766-1834), французский писатель.

Арно Эмиль Люсьен (1787-1863), французский писатель.

Арнольд Бресчианский (Брешианский) (ум. 1155), деятель французского реформатского движения, ученик П. Абеляра.

Арсе де (XIX в.), племянница писателя Ламартина.

Арто де Монтор (1772-1849), французский дипломат и литератор, переводчик Данте.

Архимед (ок. 287-212 до н. э.), древнегреческий математик и механик.

Ассемани Иосиф Симон (1687-1782), итальянский ориенталист.

Асфельд Клод Франсуа Бидаль де (16671743), французский маршал.

Бабеф Франсуа Ноель (1760-1797), французский коммунист-утопист.

Багезен (Баггесен) Енс (1764-1826), датский писатель, философ-просветитель.

Багратион Екатерина Павловна, урожд. Скавронская (ум. 1857), жена П. И. Багратиона, во втором браке жена барона Джона Гоудена.

Бадер (Баадер) Клеменс Алоис (1762-1838), немецкий теолог.

Бадер (Баадер) Франц Бенедикт (1765-1841), немецкий теолог.

Базанов Василий Григорьевич.

Байе-Муйар (XIX в.), французский литератор.

Байи Жан Сильвен (1736-1793), французский астроном, деятель французской революции 1789 г.

Байрон Джордж Ноель Гордон (1788-1824), английский поэт.

Бакунин Михаил Александрович (1814-1876), русский революционер-анархист.

Баланш Пьер Симон (1766-1847), французский историк, поэт.

Бальзак Жюль де (1597-1654), французский писатель.

Бальзак Оноре де (1799-1850), французский писатель.

Бальмен Александр Антонович (ум. 1848), граф, русский генерал, дипломат.

Банкс Джозеф (1743-1820), английский ученый, председатель Королевского общества.

Бантыш-Каменский Николай Николаевич (1737-1814), управляющий московским архивом Коллегии иностранных дел.

Барант Амабль Гильом Проспер Брюгьер де (1782-1866), барон, французский дипломат и историк.

Барант Цезарина, урожд. графиня Гудето, жена А.-Г.-П. Баранта.

Барант Эрнест де, сын А.-Г.-П. Баранта.

Баратынский Евгений Абрамович (1800-1844), русский поэт.

Барклай-де-Толли Михаил Богданович (1761-1818), князь, русский генерал— фельдмаршал.

Барклай-де-Толли, русские князья.

Барро Камилль Гиацинт Одилон (1791-1873), французский политический деятель, адвокат.

Барте (XIX в.), французский адвокат.

Бартелеми Жан Симон (1742-1811), французский художник.

Бартелеми Огюст Марсель (1796-1867), французский поэт, сатирик.

Бартелеми, возможно, Бартелеми-Сент-Илер Жюль (1805-1895), французский политический деятель.

Бартольд Фридрих Вильгельм (1799-1858), немецкий историк.

Басевиц Хеннинг Фридрих фон (1680-1749), шлезвиг-гольштейнский министр.

Бассанж-отец (XIX в.), парижский книгопродавец.

Бассанж-сын (XIX в.), дрезденский книгопродавец.

Бассано — см. Маре.

Батурин Иосафант Андреевич (ум. 1771), русский поручик.

Батюшков Константин Николаевич (1787-1855), русский поэт.

Батюшкова Александра Николаевна, сестра К. Н. Батюшкова.

Баумгартен-Крузиус Людвиг Фридрих Оттон (1788-1843), немецкий теолог.

Бедфорд герцог — см. Рассель Ф.

Бейзелин Грий де (XIX в.), французский статистик.

Бек Август (1785-1867), немецкий историк, археолог.

Бек Иван Александрович (1807-1842), камер-юнкер, русский поэт.

Бекариа (Беккариа) Чезаре (1738-1794), итальянский криминалист, публицист, просветитель.

Бекслей — см. Ванцитар.

Белжиозо (Бельджиойозо), Христина (1808-1871), княгиня, итальянская писательница.

Белинг (X в.), вассал Оттона I.

Белинский Виссарион Григорьевич (1811-1848).

Белке Фридрих Вильгельм (XIX в.), обер-гофмаршал Марии Павловны, герцогини Веймарской 115.

Белосельский Александр Михайлович (1752-1809), князь, русский дипломат

Бель Андре (1753-1832), английский педагог, создатель метода взаимного обучения.

Бель — см. Стендаль.

Бем (Беме) Якоб (1575-1624), немецкий писатель.

Бенкендорф Александр Христофорович (1783-1844), граф, начальник III Отделения.

Бентам Джереми (1748-1832), английский писатель.

Бенуа де Сент-Мор (XII в.), англонорманский поэт.

Беньо Жак Клод (1761 -1835), французский префект.

Беранже Пьер Жан (1780-1857), французский поэт.

Бервик Шарль Клеман (1784-1822), французский гравер.

Бервиль Сен-Альбин (1788-1868), французский адвокат.

Берк Эдмунд (1729-1797), английский публицист, политический деятель.

Берков Павел Наумович.

Берлио (Берлиоз) Гектор (1803-1869), французский композитор, дирижер.

Бернадот Жан Батист Жюль (1763-1844), французский маршал, король Швеции и Норвегии в 1818-1844 гг. (под именем Карла XIV Иоанна).

Бернадская Елена Викторовна.

Бернар Клервосский (1091-1153), французский проповедник, канонизированный римской церковью.

Бернгард (1604-1639), саксен-веймарский герцог, полководец.

Бернетти Томмазо (1779-1853), кардинал, итальянский политический деятель.

Бернье Адельм (1808-1868), французский историк.

Берри Джеймс (1741-1806), английский художник.

Берри Мари Каролина Фердинанд Луиза де Бурбон (1798-1870), французская герцогиня.

Берри Шарль Фердинанд (1778-1820), французский герцог.

Бертолуччи (XIII в.), итальянский грамматик.

Бертух Фридрих Юстин (1747-1822), немецкий писатель.

Бертье Александр (1753-1815), французский маршал.

Бертье (XIX в.), французский политический деятель.

Берье Пьер Антуан (1790-1868), французский политический деятель, адвокат.

Берья Сен-При (1769-1845), французский профессор юриспруденции.

Бестужев Александр Александрович (1797-1837), русский писатель, декабрист.

Беттихер Карл Август (1760-1835), старший смотритель Музея древностей в Дрездене.

Бетюн (XIX в.), французский книгопродавец.

Бецкий Иван Егорович (1817-1891), русский литератор.

Бецкий (Бецкой) Иван Иванович (1704-1795), русский деятель в области просвещения.

Биар Пьер (1559-1609), французский скульптор, архитектор.

Биньон Луи Пьер Эдуард (1771-1841), французский дипломат, публицист, историк.

Биньян Анн (1795-1861), французский поэт.

Био Жан Батист (1774-1862), французский астроном, математик, физик, химик.

Бирон Эрнест Иоанн (1690-1772), фаворит императрицы Анны Иоанновны.

Бичурин, отец Иоакинф (1777-1853), русский востоковед.

Блакьер (XIX в.), английский филантроп.

Блан Луи (1811-1882), французский публицист, историк.

Блондо Жан Батист Антуан Гиацинт (1784-1854), французский профессор юриспруденции.

Блудов Дмитрий Николаевич (1785-1864), русский государственный деятель.

Блуменбах Иоганн Фридрих (1752-1840), немецкий анатом, антрополог.

Блюхер Герхард Лебрехт, князь Вальштадский (1742-1819), прусский фельдмаршал.

Бобринская Анна Владимировна (1769-1846), русская графиня.

Бовале Пьер Франсуа (1801-1873), французский актер, драматург.

Боваллон Роземонд (род. ок. 1823), французский журналист.

Бовринг (Бауринг) Джон (1792-1872), английский писатель, путешественник.

Богарне Эжени Гортензия де (1783-1827), голландская королева.

Бодони Джамбаттиста (1740-1813), итальянский резчик, типографщик.

Бодони, вдова Дж. Бодони.

Боеций (Боэций) Аниций (480-524), римский философ, ученый, государственный деятель эпохи господства остготов в Италии.

Бойль Роберт (1627-1691), английский химик, физик.

Бок Адольф (XIX в.), немецкий историк.

Боливар Симон (1783-1830), южноамериканский государственный деятель.

Боло (XIX в.), французский профессор.

Бомарше Пьер Огюстен Карон (1732-1799), французский драматург, публицист.

Бомбель Ида, жена Л.-Ф. Бомбеля.

Бомбель Луи Филипп де (1780-1843), граф, австрийский дипломат.

Бомон Гюстав Огюст де ла Бонниннер (1802-1866), французский публицист.

Бонавентура (в миру Иоанн Фиденца, 1226-1274), глава ордена францисканцев.

Бональд Луи Габриель Амбруаз де (1753-1840), французский философ, публицист.

Бональд Луи Жак Морис де (род. 1787), французский епископ.

Бонапарт Иеремия (1784-1860), брат Наполеона I, вестфальский король.

Бонжур Казимир (1795-1856), французский актер.

Боннар (XIX в.), парижский банкир.

Бонштетен (Боншеттен, Бонстетен) Карл Виктор (1745-1832), швейцарский писатель.

Боргезе (XIX в.), итальянская принцесса, вероятно, жена Франческо Боргезе, урожд. графиня де Ларошфуко.

Боргондио Жантиль (1780-после 1830), итальянская певица.

Боричевский Иван Адамович (1892-1942), русский историк философии.

Боровский (XIX в.), русский химик.

Борров (Борроу) Джордж (1803-1881), английский писатель.

Босвелл Джехмс (1740-1795), английский писатель.

Боссе Эрнест Готхильф (1785-1862), немецкий портретист.

Боссюет (Боссюэ) Жак Бенин (1627-1704), французский проповедник, теолог, историк.

Ботень Луи Эжен Мари (1796-1867), французский философ, теолог.

Боуль Вильям (1762-1850), английский поэт.

Бравура М. И. (XIX в.).

Брасет, английский химик.

Брауншвейгский герцог (XVIII-XIX вв.).

Бревери (XIX в.), французский литератор.

Брегет Абраам Луи (1747-1823), французский часовщик.

Брей (де Бре) Франциск Гавриил (1765-1832), граф, русский дипломат.

Бренн (IV в. до н. э.), легендарный вождь галлов.

Бреннер (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Брессон Жак (род. 1798), французский экономист.

Бринкман Карл Густав (1764-1847), шведский поэт, дипломат.

Бристоль (XIX в.), английский лорд.

Брифо Шарль (1781-1857), французский поэт.

Броглио (Бройль) Альбертина (ок. 1797-1836), дочь мадам де Сталь, с 1816 г. замужем за герцогом де Бройль, французская писательница.

Броглио (Бройль) Ахилл Шарль Леон Виктор де (1785-1870), герцог, французский политический деятель.

Брое Жак Никола де (1790-1840), французский юрист.

Броссе Шарль де (1709-1777), французский историк, президент бургундского парламента.

Брукер Иоанн Якоб (1696-1770), немецкий философ.

Брум Генри (1779-1868), барон, английский политический деятель.

Бруни Федор Антонович (18001875), русский художник.

Бруно Джордано (1548-1600), итальянский философ.

Брут Луций Юний, первый консул Римской республики (с 509 г. до н. э.).

Брут Марк Юний (85-42 до н. э.), древнеримский политический деятель.

Брюан Либерал (XVII в.), французский архитектор.

Брюе Августин Давид де (1640-1723), французский драматург.

Брюллов Карл Павлович (1799-1852), русский художник.

Брюн Софи Христиана Фредерик Мюнтер (1765-1835), немецкая писательница.

Брюнет (Брюне) (псевдоним Жана Жозефа Мира, 1766-1851), французский актер.

Брюс Томас, граф Эльгин (1766-1841), английский государственный деятель.

Брюс-Мусина-Пушкина Екатерина Яковлевна (1776-1829), русская графиня.

Буало-Депрео Никола (1636-1711), французский писатель.

Буало Этьен (XIII в.), парижский прево.

Буасси д’Англа (1756-1826), граф, французский политический деятель, публицист.

Буасси Мартин (XIX в.), французский литератор.

Бузингер Жозеф Мари (1764-1836), швейцарский историк, педагог.

Буйи Жан Никола (1763-1842), французский литератор, актер.

Булгаков Александр Яковлевич (1781-1863), московский почт-директор или его брат Константин Яковлевич (1782-1835), петербургский почт-директор.

Булгарин Фаддей Венедиктович (1789-1859), русский журналист, издатель ‘Северной пчелы’.

Буонаротти Филипп (1761-1837), итальянский и французский политический деятель, участник заговора Бабефа.

Бурбон Никола (1574-1644), французский эрудит, поэт, писавший стихи по-латыни.

Бурбоны, французская королевская династия.

Бургуа Мари Тереза Этьен (1785-1833), французская актриса.

Буржес (XIX в.), английский поэт.

Буржуа (XIX в.), французский либерал.

Бурк — см. Берк Э.

Буссе Иоганн Генрих (1763-1835), пастор, адъюнкт Академии наук.

Бутервек Фридрих (1766-1828), немецкий философ.

Бутков Петр Григорьевич (1775-1857), русский историк, сенатор.

Бутурлин Дмитрий Петрович (1790-1849), граф, русский военный историк, библиофил.

Буфлер (Буффлер) Катрин Станислав де (1738-1815), маркиз, французский стихотворец.

Буфлер (Буффлер) де (XVIII в.), маркиз, французский посол в России.

Быков Герман Иванович.

Бэкон Роджер (1214?-1294), английский философ.

Бэкон Фрэнсис (1561-1626), английский философ, государственный деятель.

Бэлза Игорь Федорович.

Бюффон Жорж Луи Леклер (1707-1788), граф, французский натуралист.

Вагнер Генрих Леопольд (1747-1779), немецкий писатель.

Ваграмская принцесса (XIX в.).

Ваккаи Николо (1790-1848), итальянский композитор.

Валасский (XIX в.), поляк, знакомый А. И. Тургенева.

Валлас (Уоллес), видимо, Джон Александр Данлор Анью (1775?-1857), английский генерал.

Валленштейн Альбрехт (1583-1634), германский полководец.

Валетт (XIX в.), французский проповедник.

Валуевы, семья П. А. Валуева, зятя П. А. Вяземского.

Валькруассан (XVIII в.), французский полковник.

Вальман (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Вальмоден Людвиг (1769-1862), граф, генерал австрийской и русской службы.

Ван-Гейзде Филипп (1778-1839), голландский филолог.

Вандам Иосиф Доминик (1771-1830), французский генерал.

Ван-Дейк Антоний (1599-1641), голландский художник.

Ванопакадонк (XIX в.), французский профессор иконографии.

Ванцитар, лорд Бекслей (1766-1851), английский государственный деятель.

Ватт Джеймс (1736-1819), американский изобретатель.

Вашингтон Джордж (1732-1799), американский президент.

Вегшейдер Юлий Август Людвиг (1771-1849), немецкий теолог.

Везин Жан Франсуа (1761-1824), деятель французской революции 1789 г.

Вейдемейер Татьяна Семеновна (1779-1840), приятельница Жуковского и Козлова.

Вейсгаупт Адам (1748-1830), основатель ордена иллюминатов.

Велизарий (ок. 505-565), византийский полководец.

Веллингтон Артур Уэсли (1769-1852), герцог, английский полководец, государственный деятель.

Вельяминов Алексей Александрович (1785-1838), русский генерал.

Венелин Юрий Иванович (1802-1839), русский славист.

Верак (Веррак) Шаоль Оливье де Сент-Жорж (1743-1829), маркиз, французский посол в России.

Верак (XIX в.), сын К.-О. Верака.

Вергилий Публий Марон (70-19 до н. э.), древнеримский поэт.

Вердер Карл (1806-1893), немецкий философ, драматург.

Вержен Шарль Гравье(1717-1787), граф, французский министр иностранных.

Верне Гораций (1789-1863), французский художник.

Верне Луиза (ум. ок. 1846), дочь Г. Верне, жена французского художника П. Делароша.

Верне Шарль Антуан (1758-1836), французский художник.

Верне (XIX в.), французский актер.

Вернер Абраам Готлиб (1750-1817), немецкий геолог.

Верни (XIX в.), французский проповедник.

Верньо Пьер Викторен (1753-1793), деятель французской революции 1789 г.

Верон Луи Дезире (1798-1867), французский журналист.

Вертей Александрина (XIX в.), певица.

Веселовский Александр Николаевич (1838-1906), историк литературы, академик.

Веспуций — см. Америго В.

Вестмакотт Ричард (1775-1856), английский скульптор.

Виарис Клара (1814-1891), дочь генерала наполеоновской армии Гаетана Виариса, жена Н. И. Тургенева.

Вибекинг Карл Фридрих фон (17621842), немецкий историк архитектуры.

Вибекинг, сын К.-Ф. Вибекинга.

Вигано Сальваторе (1769-1821), итальянский балетмейстер, композитор.

Вигель Филипп Филиппович (1786-1856), русский мемуарист.

Видок Франсуа Эжен (1775-1857), французский сыщик.

Виельгорская Луиза (1791 -1853), графиня, жена М. Ю. Виельгорского.

Вико Джамбаттиста (1668-1744), итальянский философ, теоретик литературы, поэт.

Виланд Христофор Мартин (1733-1813), немецкий писатель.

Виланд, сын писателя Х.-М. Виланда.

Вилель (Виллель) Жозеф (1773-1854), французский государственный деятель.

Виллерме Луи Рене (1782-1863), французский врач.

Виллерс (ХIХ в.).

Виллярс (Вийе) Шарль Филипп Доминик (1765-1815), французский философ.

Вильберфорс Вильям (1759-1833), английский филантроп.

Вильгельм I (1797-1888), прусский принц, с 1861 г. прусский король, с 1871 г. германский император.

Вильгельм I Завоеватель (1027-1087), английский король.

Вильгельм Телль, герой легенды ‘Сказания о стрелке’ из эпохи освободительной войны, которую вели швейцарские крестьяне против австрийского владычества в начале XIV в.

Вилькинс (Уилкинс) Джон (1614-1672), английский ученый.

Вилькс (Уилкс) Самюель Карл (1789-1872), священник евангелической церкви в Лондоне, теолог.

Вилькс (XIX в.), французский издатель.

Вильмень Абель Франсуа (1790-1870), французский писатель, политический деятель.

Вильнев, секретарь Парижского филотехнического общества, возможно, Фердинанд Вильнев (1799-1858), французский драматург.

Вильсон (Уилсон) Роберт Томас (1777-1849), английский генерал, военный писатель.

Вине Александр Родольф (1797-1847), французский литератор, теолог.

Винкель Терезия Эмилия (1784-1867), хозяйка литературного салона в Дрездене.

Винкельман Иоганн Иоахим (1717-1768), немецкий археолог, историк искусства.

Винкельрид Арнольд Спрут (XIV в.), швейцарский крестьянин, герой сражения с австрийцами в 1386 г.

Виноградов Анатолий Корнелиевич.

Винокур Григорий Иосифович.

Винсен де Бове (XIII в.), французский доминиканец.

Винсен де Поль (1576-1643), французский священник, канонизированный римской церковью.

Винский Григорий Степанович (1752-1820?), русский мемуарист, каптенармус лейб-гвардии Измайловского полка.

Винчи Леонардо да (1452-1519), итальянский художник, скульптор, музыкант, поэт, архитектор и ученый.

Виньи Альфред Виктор де (1797-1863), граф, французский писатель.

Виргман Т. (XIX в.), английский ученый.

Висконти Луи Туллий Иоахим (1791-1853), французский архитектор.

Висконти Энниус Квиринус (1751-1818), французский археолог.

Висконти (XIII-XIV вв.), правитель Милана.

Вишницер М., немецкий историк.

Во де (XVII в.), французский военный мемуарист.

Вобан Себастиан де Претр (1633-1707), французский маршал, инженер, писатель.

Воблан Вьено (1756-1845), французский политический деятель.

Воейков Александр Федорович (1779-1839), русский журналист, поэт и переводчик.

Вокансон Жан де (1709-1782), французский механик.

Волгин Вячеслав Петрович.

Волконская Зинаида Александровна (1792-1862), княгиня, хозяйка литературного салона.

Волконская Софья Григорьевна (ум. 1868), русская княгиня, сестра декабриста С. Г. Волконского.

Волконские, русские князья.

Вольней (Вольне) Константин Франсуа де Шасбеф (1757-1820), французский ориенталист, писатель.

Вольсей (Уолси) Томас (1471-1530), кардинал, английский государственный деятель.

Вольтер Франсуа Мари Аруэ (1694-1778), французский писатель, философ, общественный деятель.

Вольцоген Каролина, урожд. Ленгефельд (1763-1847), немецкая писательница.

Ворд Йоша (1685-1761), английский врач.

Воронова Тамара Павловна.

Воронцов Александр Романович (1741-1805), граф, русский государственный деятель.

Воронцов Михаил Семенович (1782-1856), граф, русский генерал-фельдмаршал, государственный деятель.

Воронцов Семен Романович (1744-1832), граф, русский дипломат.

Воронцовы, русские графы.

Вортсворт (Вордсворт) Вильям (1770-1850), английский поэт.

Востоков Александр Христофорович (1781-1864), русский поэт, славист, палеограф.

Врен (Рен) Матвей (1629-1672), английский ученый.

Врен (Рен) Кристофер (1632-1723), английский архитектор.

Вутье (XIX в.), французский литератор.

Вьене Жан Понс Гильом (1777-1868), французский писатель, политический деятель.

Вьессо Жан Пьер (1778-1863), итальянский писатель, издатель.

Вюруз (XIX в.), французский книгопродавец.

Вюрц (XIX в.), английский издатель.

Вяземский Александр Алексеевич (1727-1793), князь, русский государственный деятель.

Вяземский Петр Андреевич (1792-1878), князь, русский поэт, литературный критик.

Гагарин Николай Сергеевич (1786-1842), русский князь.

Гагарина Мария Алексеевна (1798-1835), жена Н. С. Гагарина.

Газе Шарль Бенедикт (1780-1864), французский эллинист.

Газе — см. Гассе Ф.-Х.-А.

Галам — см. Галлам.

Галем Герард Антон (1752-1819), немецкий литератор, политический деятель, автор истории Петра Великого.

Галилей Галилео (1564-1642), итальянский физик, механик, астроном.

Галлам Генри (1777-1859), английский историк.

Галлер Альбрехт фон (1708-1777), немецкий ученый, поэт.

Галь (Галль) Франс Иосиф (1758-1828), немецкий френолог.

Гальвани (XIX в.), моденский библиотекарь.

Гальвани Луиджи (1737-1798), итальянский физиолог.

Гамба Жак Франсуа (1763-1833), французский путешественник, с 1822 г. французский консул в Тбилиси.

Гамильтон Вальтер (XIX в.), английский путешественник.

Гамильтон Томас (1789-1842), английский литератор.

Ган Август (1792-1863), немецкий теолог.

Гандини Алессандро (1807-1871), итальянский композитор.

Ганеман Самуил Христиан Фридрих (1755-1843), немец, основатель гомеопатии.

Ганнибал (247-182 до н. э.), карфагенский полководец.

Ганс (XIX в.), учитель Скорятиных.

Ганц Эдуард (1798-1839), немецкий профессор юриспруденции.

Гарвей Вильям (1578-1657), английский физиолог.

Гарденберг — см. Констан.

Гардуен-Мансард Жюль (1645-1708), французский архитектор.

Гарнье-Паже Этьен Жозеф Луи (1802-1841), французский государственный деятель.

Гаррик Давид (1716-1779), английский актер.

Гарсия Эжени (XIX в.), итальянская певица.

Гаспарин (Гаспарен) Валери Буасье де (1813-1894), графиня, французский литератор.

Гассе Фридрих Христиан Август (1773-1848), немецкий историк.

Гастингс Френсис Раудон (1754-1826), маркиз, английский государственный деятель.

Гатон Христофер (1540-1591), английский государственный деятель.

Гаттерер Иоганн Христоф (1727-1799), немецкий историк.

Гаугви (Гаугвиц) Христиан Август (1752-1832), прусский государственный деятель.

Гаюи Валентин (1745-1822), француз, создатель метода обучения слепых.

Гаюи Рене Жюст (1743-1822), французский минералог.

Делесер (Делессер) Габриель Абраам Маргерит (1786-1858), префект парижской полиции.

Делиль Жак (1738-1813), французский поэт.

Делиль (XIX в.), французский журналист.

Делоне, виконт — см. Жирарден Д.

Дельвиг Антон Антонович (1798-1831), русский поэт.

Демидов Павел Николаевич (1798-1840), русский филантроп.

Демидова Елисавета Александровна (ум. 1818).

Демосфен (384-322 до н. э.), древнегреческий оратор.

Дени Мари Луиза Миньо (1712-1790), племянница Вольтера.

Денс-Скот (1274-1308), английский теолог.

Денхем Джон (1615-1669), английский поэт.

Депон (XIX в.), французский генерал.

Деппинг Георг Бернгард (1784-1853), французский историк.

Державин Гавриил Романович (1743-1816), русский поэт.

Державин Константин Николаевич.

Деривю Луи Этьен (1780-1856), французский певец.

Десе, возможно, Пьер Франсуа Геркуль (1776-1824), французский министр юстиции.

Десерар (XIX в.), французский актер.

Дефонтен Рене (1750-1833), французский ботаник.

Дефрен (XIX в.), французский легитимист.

Дефрен (XIX в.), французский музыкант.

Джефри (Джеффри) Френсис (1773-1850), английский критик, литератор, журналист.

Джонсон Бен (1573-1637), английский драматург.

Джонсон Семюел (1709-1784), английский поэт, филолог, критик, журналист.

Диагорас Родосский (V в. до н. э.), древнегреческий атлет.

Дивов Павел Гаврилович (1765-1841), русский дипломат.

Дидеро (Дидро) Дени (1713-1784), французский философ.

Дидье Шарль (1805-1864), французский литератор.

Дино Доротея де Курланд, герцогиня де Талейран-Перигор, принцесса де Саган (1792-1862), жена племянника Талейрана.

Дмитриев Иван Иванович (1760-1837), русский поэт.

Дмитрий Донской, Димитрий Иванович (1350-1389), великий князь Московский.

Добантон Луи Жан Марк (1716-1799), французский натуралист.

Добкар (XIX в.), немецкий певец.

Додьянов (XIX в.), русский князь.

Долгоруковы, русские князья.

Доминик св. (1170-1221), основатель ордена доминиканцев.

Доминикино (псевдоним Доминико Цампьери, 1581-1641), итальянский художник.

Доницетти (Донизетти) Гаетано (1797-1848), итальянский композитор.

Дону Пьер Клод Франсуа (1761-1840), французский политический деятель, историк и публицист.

Дорваль Мария (1798-1849), французская актриса.

Дория Андреа Генуэзский (1468-1560), итальянский государственный и военный деятель.

Дория (XIX в.), итальянская принцесса.

Дрезеке Иоанн Генрих Бернгард (1774-1849), епископ, немецкий проповедник.

Дрейден (Драйден) Джон (1671-1700), английский писатель.

Дрейк Френсис (ок. 1545-1595), английский мореплаватель.

Дроз Франсуа Ксавье Жозеф (1773-1850), французский историк, моралист.

Дружинин Яков Александрович (1771-1849), член Российской академии, директор канцелярии министра финансов.

Дубенская Варвара Ивановна (XIX в.).

Дубровский Петр Петрович (1754-1816), сотрудник русского посольства в Париже, собиратель рукописей.

Дудвиль — см. Ларошфуко Д.

Дунин А. А.

Дункер Макс (1811-1886), немецкий историк.

Дурылин Сергей Николаевич (1881-1954).

Дусет — см. Ладусет Ж.

Дюбо Жан Батист (1670-1742), французский историк искусства.

Дюбуа Поль Франсуа (1793-1874), французский публицист.

Дювансель (XIX в.).

Дюгазон (псевдоним Жана Батиста Энри Гурго, 1746-1809), французский актер.

Дюгуров (Дегуров) Антон Антонович (ум. 1849), француз, живший с 1816 г. в России, профессор Петербургского университета (до 1836 г.).

Дюйарьер (1816-1845), французский журналист.

Дюкоруа Август Мари (1788-1850), французский профессор юриспруденции.

Дюкре (Декре) Дени (1762-1820), герцог, французский адмирал.

Дюлор Жак Антуан (1755-1835), французский историк, политический деятель.

Дюма Александр (1803-1870), французский писатель.

Дюмонте (XIX в.).

Дюмурье Шарль Франсуа (1739-1823), деятель французской революции 1789 г.

Дюпанлу Феликс Антон (1802-1878), французский проповедник.

Дюпати Луи Мари Шарль Анри Мерсье (1771-1825), французский художник.

Дюпати Луи Эммануель Фелисите Шарль (1775-1851), французский драматург.

Дюпень Андре Мари Жан Жак (1783-1865), французский юрист, с 1832 г. президент Палаты депутатов.

Дюпень Пьер Шарль Франсуа (1784-1873), французский математик, экономист.

Дюпень Филипп (1795-1846), французский юрист.

Дюпор Луи (1782-1853), французский танцор.

Дюра Амедей Бретань Мало (1771-1838), французский граф.

Дюрас (Дюра) Клер (1778-1829), французская писательница.

Дюрок Жиро Христов Мишель (1772-1813), французский маршал.

Дюсис Жан Франсуа (1733-1816), французский писатель.

Дюсис Луи (1775-1847), французский художник, муж сестры Ф. Тальма.

Дюшатель Шарль Мари Танеги (1803-1867), граф, французский политический деятель.

Дюшенуа (псевдоним Катерины Жозефины Рафен, 1780-1835), французская актриса.

Евгений Богарне, герцог Лейхтенбергский (1781-1824), принц, пасынок Наполеона I.

Евгений Болховитинов (1767-1837), киевский митрополит, русский историк.

Евсевий Памфил (ок. 270-ок. 340), епископ Кесарии.

Ейро де (XIX в.), французский историк права.

Екатерина I (1684-1727), русская императрица.

Екатерина II (1729-1796), русская императрица.

Елагина Авдотья Петровна, урожд. Юшкова, по первому браку Киреевская (1789-1877), хозяйка московского литературного салона, мать И. В. и П. В. Киреевских.

Елизавета Алексеевна (1779-1826), жена Александра I.

Елисавета (Елизавета) Петровна (1709-1761), русская императрица.

Елисавета (Елизавета) Тюдор (1533-1603), английская королева.

Елисавета де Франс Филиппина Мария Елена (1764-1794), французская принцесса, сестра Людовика XVI.

Ермолов Алексей Петрович (1772-1861), русский генерал, с 1817 по 1827 г. командовал Кавказским корпусом.

Ермолов (XIX в.).

Есаков В. А.

Есипов.

Жанвье (XIX в.), французский политический деятель.

Жанен Жюль Габриель (1804-1874), французский критик, фельетонист.

Жанлис Стефани Фелисите Дюкре де Сен-Обен (1746-1830), французская писательница.

Жанна д’Арк (ок. 1412-1431), французская крестьянка, народная героиня, возглавившая во время Столетней войны борьбу французов против англичан.

Женуд Антуан Эжен (1792-1849) французский публицист.

Жерамб Франсуа Фердинанд де (1772-1848), барон, французский церковник-траппист.

Жерар Пьер Август Флоран (1800-1882), французский юрист, историк.

Жерар Франсуа де (1770-1837), барон, французский живописец.

Жеребцов Дмитрий Сергеевич (1777-1845), новгородский губернатор (1818-1825 гг.).

Жерюзе Эжен (1799-1865), французский историк ораторского искусства.

Жирар (Жерар) Пьер Симон (17641836), французский инженер.

Жирарден Дельфина, урожд. Ге (1805-1855), французская писательница.

Жирарден Сен-Марк (1801-1873), французский писатель.

Жирарден Эмиль де (1806-1881), французский журналист, публицист, политический деятель.

Жихарев Степан Петрович (1787-1860), русский мемуарист.

Жозефина Мария Роза Богарне (1763-1814), первая жена Наполеона I.

Жокур (XIX в.), маркиз, председатель французского Библейского общества.

Жомар Эдм Франсуа (1777-1862), французский географ, археолог, ориенталист.

Жомини Генрих (1779-1869), барон, генерал, военный теоретик, по происхождению швейцарец, с 1803 г. служил во французской армии, с 1813 г. на русской службе.

Жорж (псевдоним Маргариты Жозефины Веммер, 1787-1867), французская актриса.

Жорж Санд (псевдоним Авроры Дюдеван, 1804-1876), французская писательница.

Жоффруа де Сент-Илер (1772-1844), французский зоолог.

Жоффруа Жюльен Луи (1743-1814), французский критик.

Жуанвильский принц (1818-1900), сын Людовика Филиппа.

Жубер Жозеф (1754-1824), французский моралист.

Жуи Виктор Жозеф Этьен де (1764-1846), французский писатель.

Жуковский Василий Андреевич (1783-1852).

Журдан (Жордан) Атанас Жан Лежер (1791-1826), французский адвокат.

Журдан (Жордан) Камилль (1771-1821), французский писатель, политический деятель.

Жуфруа (Жуффруа) Теодор Симон (1796-1842), французский философ.

Жюльвекур-Всеволожская Лидия Николаевна (1805-1881), жена французского писателя Поля де Жюльвекура.

Жюльен де Пари Марк Антуан (1775-1848), французский политический деятель, публицист, журналист.

Жюно Андош, герцог д’Абрантес (1771-1813), французский генерал.

Жюссье Андриан де (1797-1853), французский ботаник.

Жюссье Антуан Лоран де (1748-1836), французский натуралист.

Завадовская Елена Михайловна (ум. 1874), русская графиня.

Загоскин Михаил Николаевич (1789-1852), русский писатель.

Занд Карл Людвиг (1795-1820), немецкий студент, казненный за убийство тайного агента русского правительства писателя Коцебу.

Зауерлендер Гейнрих Ремигиус (1776-1847), швейцарский книгопродавец.

Звавич Исаак Семенович.

Зейдельман Якоб (1750-1829), немецкий художник.

Зейдельман (1767-1840), жена Я. Зейдельмана, немецкая художница.

Зенон (III в. до н. э.), древнегреческий философ.

Зигезак фон (XIX в.), президент Верхнего апелляционного суда в Иене.

Зигейсен (XIX в.), президент суда в Веймаре.

Зильберштейн Илья Самойлович.

Золотарев, возможно, Иван Яковлевич (род. 1802), русский литератор.

Зоненфельс (Зонненфельс) Иосиф (1732-1817), барон, австрийский просветитель, юрист, политэконом, в 1776 г. добился отмены пытки в Австрии.

Зум Петр (1728-1798), датский историк.

Иван (Иоанн) Васильевич IV (1530-1584), русский царь.

Иванов Александр Андреевич (1806-1858), русский художник.

Иванов Николай Кузьмич (1810-1880), русский певец.

Иваск Ю. П.

Игорь (ум. 945), великий князь Киевский.

Изабе Жан Батист (1767-1855), французский художник.

Измайлов Владимир Васильевич (1773-1830), русский писатель.

Изнар Максимин (1751-1830), деятель французской революции 1789 г.

Изуар Николо (1775-1818), французский композитор.

Инзов Иван Никитич (1768-1845), русский генерал.

Иоакинф отец — см. Бичурин.

Иоанн (1801-1873), саксонский король.

Иоанн VI Палеолог (XV в.), византийский император.

Ионас Юстус (1493-1555), немецкий реформатор.

Иордан (Иорнанд) (VI в.), готский историк.

Иосиф II (1741-1790), германский император.

Ирвинг Вашингтон (1783-1859), американский писатель.

Истрин Василий Михайлович (1865-1937), историк русской литературы.

Истрия де (XIX в.), герцог.

Ифланд (Иффланд) Август Вильгельм (1759-1814), немецкий актер, драматург.

Йоркский герцог, Фредерик (1763-1827), сын английского короля Георга III.

Кабе Этьен (1788-1856), французский утопический социалист.

Кабо Себастиан (1474-1557), английский мореплаватель, картограф, космограф.

Кавелин Дмитрий Александрович (1778-1851), русский литератор, ректор Петербургского университета.

Кадольвен (XIX в.), французский литератор.

Казот Жак (1719-1792), французский политический деятель.

Казот Сцевола, сын Ж. Казота.

Казот, дочь Ж. Казота.

Кайсаров Андрей Сергеевич (1782-1813), русский литератор.

Кайсаров Михаил Сергеевич (1780-1825), брат А. С. Кайсарова.

Калиостро граф (настоящее имя Джузеппе Бальзамо, 1743-1795), итальянский авантюрист.

Калон (XIX в.), английский архитектор.

Кальяр (ум. 1807), секретарь французского посольства в России в XVIII в.

Камбасере Жан Жак Режи де (1753-1824), французский политический деятель.

Камбо (Камбон) Пьер Жозеф (1754-1820), деятель французской революции 1789 г.

Каменский — см. Бантыш-Каменский Н. Н.

Кампбелл (Кемпбелл) Нейл (1776-1827), английский генерал.

Кампбелл (Кемпбелл) Томас (1777-1844), английский поэт.

Канарис Константин (1790-1877), греческий государственный деятель.

Канарис, сын К. Канариса.

Канель Альфред (1803-1879), французский политический деятель, писатель.

Канинг (Каннинг) Джордж (1770-1827), английский политический деятель.

Канкрин Егор Францевич (1774-1845), граф, немецкий писатель, русский министр финансов.

Канкрин Франц Людвиг (1738-1816), немецкий ученый техник.

Канова Антонио (1757-1822), итальянский скульптор.

Кант Эммануил (1724-1804), немецкий философ.

Каподистрио (Каподистрия) Иоанн (1776-1831), граф, греческий и русский государственный деятель.

Каппелер Ф.

Капцевич Петр Михайлович (1772-1840), русский генерал.

Карамзин Александр Николаевич (1815-1888), сын Н. М. Карамзина.

Карамзин Андрей Николаевич (1814-1854), сын Н. М. Карамзина.

Карамзин Николай Михайлович (1766-1826), русский писатель, историограф.

Карамзина Екатерина Андреевна (1780-1851), жена Н. М. Карамзина.

Карамзины.

Караччи, итальянские художники: Луи (1555-1619), Августин (1557-1602), Ганнибал (1560-1609).

Карель Арман (1800-1836), французский историк, публицист.

Карл Август (1757-1828), веймарский герцог.

Карл Великий (ок. 742-814), франкский король (с 768 г.), император (с 800 г.).

Карл-Квинт (1500-1558), германский император, король Испании.

Карл (XIX в.), прусский принц.

Карл Смелый (1433-1477), бургундский герцог.

Карл I Анжуйский (1220-1285), неаполитанский и сицилианский король.

Карл II (1630-1685), английский король.

Карл VIII (1470-1498), французский король.

Карл X (1757-1836), французский король.

Карл XII (1682-1718), шведский король.

Карлиль (Карлейль) Ричард (1790-1843), английский публицист.

Карлос дон, Мари Жозеф Исидоро Бурбон (1788-1855), брат испанского короля Фердинанда VII.

Карне Луи Марсьен де (1804-1876), французский политический деятель, историк, журналист.

Карно Лазар Никола (1753-1823), французский математик, деятель французской революции 1789 г.

Каролина Амалия Елизавета (17681821), английская королева.

Карус Карл Густав (1789-1869), немецкий врач.

Кастальян Эспри Виктор Элизабет Бонифас (1788-1862), французский маршал.

Кастелян Юлий (XIX в.), французский драматург.

Кастеньи (XIX в.), французский актер.

Кастлер (Кастльри) Роберт Стюарт, лорд Лондондерри (1769-1822), английский политический деятель.

Каталани Анджелика, в замужестве Валабрег (1779-1849), итальянская певица.

Кате де (XVII в.), французский мемуарист.

Катерина Федоровна — см. Муравьева Е. Ф.

Катино (XVIII в.), французский дипломат.

Катон Младший, Марк Порций Утический (95-46 до н. э.), древнеримский государственный деятель.

Каули Абраам (1618-1667), английский поэт.

Кауниц (XIX в.), австрийская княжна.

Кауцишвили Н.

Каченовский Михаил Трофимович (1775-1842), русский историк, журналист.

Кейль Карл Фридрих (1807-1888), немецкий теолог.

Келер (XIX в.), вюртембергский дипломат.

Келлерман Франсуа Этьен (1770-1835), французский генерал.

Кембл Генри Стефен (1789-1836), английский актер.

Кениг Генрих Иосиф (1790-1869), немецкий писатель.

Кер Пьер Луи (1805-1860), французский проповедник.

Кер Чарльз Генри Беллендер (1785-1871), английский юрист.

Кератри Август Илларион де (1769-1859), французский политический деятель, публицист.

Керголай (Кергорлэ) Луи Флориан Поль де (1769-1856), граф, французский политический деятель, публицист.

Керник (XIX в.), английский архитектор.

Керон Август (XIX в.), французский маркиз.

Керон, жена маркиза А. Керона.

Кесарь — см. Цезарь Ю.

Кестлери — см. Кастлер Р.

Киббер Кайюс Габриель (1630-1700), английский скульптор.

Кинд Иоганн Фридрих (1768-1843), немецкий писатель.

Кине Эдгар (1803-1875), французский писатель, ученый.

Кипренский Орест Адамович (1783-1836), русский художник.

Киреевские братья, русские писатели, общественные деятели.

Киреевский Иван Васильевич (1806-1856), русский критик.

Киселев Павел Дмитриевич (1788-1872), русский генерал-адъютант.

Киселева Софья Станиславовна, урожд. Потоцкая (1801-1875), жена П. Д. Киселева.

Киффер Жан Даниэль (1767-1833), французский ориенталист.

Кияй (XIX в.), турецкий посол в Париже.

Клапрот Мартин Генрих (1743-1817), немецкий химик, натуралист.

Кларак Карл Оттон Фредерик Жан Батист де (1777-1847), граф, французский ученый, автор книги по описанию древностей Лувра.

Кларанский герцог, Вильям (1765-1837), сын английского короля Георга III, с 1830 г. английский король Вильям IV.

Клебер Жан Батист (ум. 1800), французский генерал.

Клеман де Орен (1779-1841), французский химик.

Клементина (1817-1907), французская принцесса, дочь Людовика Филиппа.

Кловис I (V-VI вв.), основатель монархии франков.

Клопшток Фридрих Готлиб (1724-1803), немецкий поэт.

Кнебель Карл Людвиг фон (1744-1834), немецкий писатель.

Кноль (XIX в.), немецкий инженер.

Козлов Иван Иванович (1789-1840), русский поэт.

Кокерель (XIX в.), французский пастор.

Козловский Петр Борисович (1783-1840), русский дипломат.

Коле Луиза (1810-1876), французская поэтесса.

Колетти Иоанн (1788-1847), греческий посол в Париже.

Коллоредо-Маннсфельд Иеронимус (1775-1822), граф, австрийский генерал.

Кологривов, возможно, Дмитрий Михайлович (1780-1830), гофмейстер Двора, камергер.

Колосова Евгения Ивановна (17801864), русская артистка.

Колумб Христофор (1451-1506), мореплаватель.

Кольберт (Кольбер) Жан Батист (1619-1683), французский политический деятель.

Кольхам Александр Томас (1775-1860), английский адмирал, государственный деятель, писатель.

Коминг-Брюс (XIX в.).

Кемон Екатерина Михайловна, урожд. кн. Голицына (1798-1858), французская графиня.

Комон (XIX в.), французский граф.

Конде Луи Жозеф де Бурбон (1736-1818), французский принц.

Кондорсе Жан Антуан де (1743-1794), маркиз, французский философ.

Коновницын Петр Петрович (1764-1822), граф, русский генерал-от-инфантерии.

Консидеран Виктор (1808-1893), французский социалист-утопист.

Констан Бенжамен (1767-1830), французский политический деятель, писатель.

Констан, урожд. Гарденберг, жена Б. Констана.

Константин Павлович (1779-1831), великий князь, брат Николая I.

Конте Никола Жак (1755-1805), французский химик, механик.

Конуа, возможно, Огюстен (1783-1858), французский гравер, медальер.

Коперник Николай (1473-1543), польский астроном.

Корберон (XVIII в.), французский посол в Петербурге.

Корменен Луи Мари де (1788-1868), французский политический деятель, публицист.

Корнвалис Чарльз (1738-1805), маркиз, английский политический деятель, командующий английскими войсками в войне с США, генерал-губернатор Индии, вице-король Ирландии.

Корнель Пьер (1606-1684), французский драматург.

Корняев, русский путешественник.

Коробьин Григорий (XVIII в.), депутат Комиссии по сочинению нового уложения (1767-1768).

Корреджио (Корреджо) (настоящее имя Антонио Аллегри, 1494?-1534), итальянский живописец.

Котта (Котт) (XIX в.), немецкий книгоиздатель.

Кох Христоф Вильгельм (1737-1813), немецкий историк.

Кох (XIX в.), немецкий писарь.

Кохрен, возможно, Джон Дендас (1780-1825), капитан английского флота.

Коцебу Август Фридрих Фердинанд фон (1761-1819), немецкий писатель.

Кочеткова Татьяна Вольфовна.

Крабб Джордж (1754-1832), английский поэт.

Кранах Лукас Старший (настоящая фамилия Мюллер или Зундер, 1472-1553), немецкий художник.

Крейон (XIX в.), английский журналист.

Крейсиг Фридрих Людвиг (1770-1839), немецкий врач.

Крейтер Фридрих Теодор (1790-1856), секретарь И.-В. Гете.

Крейтон Александр Александрович (ум. 1856), лейб-медик.

Крейтон, семейство.

Крейцер Рудольф (1766-1831), французский композитор, скрипач.

Крейцер Фридрих (1771-1858), немецкий филолог, археолог.

Креки Рене Каролина де Фруле (1714-1803), маркиза, французская мемуаристка.

Кренке Клаус (XIX в.), немецкий историк архитектуры.

Кривцов Николай Иванович (1791-1843), русский дипломат, брат декабриста.

Кромвель Оливер (1599-1658), деятель английской революции XVII в.

Крофорд Квентин (1743-1819), английский писатель.

Круг Иоганн (1764-1844), немецкий историк.

Крузенштерн Иван Федорович (1770-1846), русский адмирал, путешественник.

Крылов Иван Андреевич (1768-1844).

Ксенофон (Ксенофонт) (ок. 430-355 или 354 до н. э.), древнегреческий историк.

Кузень Виктор (1792-1867), французский философ.

Кук Джеймс (1728-1779), английский мореплаватель.

Кульман Николай Карлович (род. 1871), историк русской литературы.

Кумберландский герцог (XIX в.).

Куммер (XIX в.), немецкий ученый.

Куницын Александр Петрович (1783-1840), русский историк права.

Куно (XIX в.), немецкий литератор.

Купферберг (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Куракин Александр Борисович (1752-1818), князь, русский государственный деятель.

Куракин Алексей Борисович (1759-1829), князь, русский государственный деятель.

Куракина (XIX в.), русская княгиня.

Курбатов Алексей Александрович (ум. 1721), русский государственный.

Курвал (XIX в.).

Курланд — см. Дино.

Курье Поль Луи де (1772-1825), французский писатель, эллинист.

Кутузов Михаил Илларионович (1745-1813).

Кутузов, видимо, Голенищев-Кутузов Логгин Иванович (1769-1845), председатель Ученого комитета Морского министерства.

Кушников Сергей Сергеевич (1765-1839), русский сенатор, член Государственного совета.

Куяс (Куяций) Яков (1522-1590), французский юрист.

Кювье Георг Леопольд Кристиан Фредерик Дагобер (1769-1832), французский ученый.

Кюстин Адольф де (1790-1857), маркиз, французский литератор.

Кюхельбекер Вильгельм Карлович (1797-1846), русский писатель, декабрист.

Лабит Шарль (1816-1845), французский критик.

Лаблаш Луи (1794-1858), французский певец.

Лаборд Александр Луи Жозеф (1744-1842), граф, французский политический деятель, литератор.

Лаборд Луи Жюль де (1806-1889), граф, французский адвокат, писатель.

Лабори (XIX в.), французский литератор, книгоиздатель.

Лабори (XIX в.), французская знакомая А. И. Тургенева.

Лабулери (XIX в.).

Лаваль Иван Степанович (ум. 1846), французский эмигрант, член Главного правления училищ в Петербурге.

Лавальер Луиза Франсуаза де Лабом Леблан де (1644-1710), герцогиня, фаворитка Людовика XIV, впоследствии монахиня-кармелитка под именем Луизы де ла Мизерикорд.

Лавилль Александр Жан Жозеф де Мирмон (1782-1845), французский драматург.

Лавинь — см. Делавинь К.

Лавока (XIX в.), французский книгоиздатель.

Лагарп Жан Франсуа де (1740-1803), французский критик и драматург.

Лагранж (XIX в.), французская маркиза.

Лагрене Жан Жак (1740-1821), французский художник, или Антельм Франсуа (1775-1832), французский художник.

Ладусет Жан Шарль Франсуа де (1770-1848), барон, французский археолог, литератор.

Лазарев, видимо, Иван Иоакимович (1787-1858), русский меценат.

Лаканаль Иосиф (1762-1845), деятель французской революции 1789 г.

Лакордер Жан Батист Анри (1802-1861), французский проповедник.

Лакретель Пьер Луи де (1751-1824), французский юрист, журналист.

Лакруа де — см. Делакруа.

Лакруа, деятель французской революции 1789 г.

Лакюе Жан Жерар (1752-1841), граф, французский политический деятель.

Ламартин Альфонс де (1791-1869), французский поэт, историк, политический деятель.

Ламартин Элиза Марианна, урожд. Берч, жена А. Ламартина.

Ламберини (XIX в.).

Ладене (Ламенне) Фелисите Робер (1782-1854), французский публицист, философ.

Лан Жан, герцог де Монтебелло (1769-1809), французский маршал.

Лан Наполеон Август, герцог де Монтебелло (1801-1874), французский государственный деятель.

Ланда Семен Семенович.

Ланжень (XIX в.), сын немецкого историка и юриста Фредерика Альберта де Ланжень.

Ланжерон Александр Федорович (1763-1831), французский эмигрант, русский генерал.

Ланкастер (XVIII-XIX вв.), английский герцог.

Лансдовн (Лансдоун) Вильям Петти Фитцморис, граф Шельберн (1732-1805), английский политический деятель.

Ландсдовн (Лансдоун) Генри (1780-1863), лорд, английский политический деятель.

Ланчи (Ланци) Луиджи (1732-1810), итальянский археолог, историк искусства.

Лаплас Пьер Симон (1749-1827), французский геометр.

Ла Ренодьер Филипп Франсуа де (1781-1845), французский географ.

Ларош-Акелин (XIX в.), дочь французской писательницы Клер Дюра.

Ларошфуко Дудвиль (1785-1864), герцог, французский политический деятель, литератор.

Ларошфуко Екатерина, французская аббатисса.

Ларошфуко Полидор (ум. 1865), граф, французский поверенный в делах в Веймаре.

Ларошфуко Франсуа VI (1613-1680), герцог, французский писатель.

Ларошфуко (XIX в.), французская герцогиня.

Ларюэт Жан Луи (1731-1792), французский композитор.

Ласав Нина (XIX в.), француженка, любовница Фиески.

Ласепед Бернар Жермен Этьен де Лавиль (1756-1825), граф, французский натуралист, политический деятель.

Ласозе (XIX в.), лютеранский пастор в Петербурге.

Лассаль Антуан Карл Луи де (1775-1809), граф, французский генерал, или Лассаль-Сезо Франсуа (1741-1823), французский генерал.

Ласенер Пьер Франсуа (1800-1836), французский уголовный преступник.

Латур де Антуан-Тенан (1808-1881), французский литератор.

Латур-Мобур Мари Виктор де (1766-1850), французский генерал.

Лауенбургский герцог (XVII в.).

Лафайет Мари Жан Поль Рош Ивес Жильберт Мотье (1757-1834), маркиз, французский политический деятель.

Лафатер Иоганн Гаспар (1741-1801), швейцарский писатель.

Лафероне (Лаферронне) Пьер Луи Август (1777-1842), граф, французский посланник в Петербурге (с 1819 по 1826 г.).

Лафит (Лаффитт) Жак (1767-1844), французский банкир, политический деятель.

Лафит Жан Батист Пьер (1796-1879), французский актер, драматург.

Лафон (1773-1846), французский актер.

Лафон (XIX в.), французская актриса, жена скрипача Шарля Филиппа Лафона.

Лафонтен Жан де (1621-1695), французский писатель.

Лашез Франсуа де (1624-1709), духовник Людовика XIV.

Вашингтон Стефен (1782-1873), английский адвокат.

Лебель Иоганн Вильгельм (1786-1863), немецкий историк.

Лебер Арман (XIX в.), французский историк.

Лебер-отец.

Лебрён Елизабет Виже (1755-1842), французская художница, мемуаристка.

Лебрён Пьер Антуан (1785-1873), французский поэт.

Лебрён Шарль (1619-1690), французский художник.

Лебур (XIX в.), французский негоциант.

Леве-Веймар Франсуа Адольф (1801-1854), французский литератор.

Левенвольде Карл Густав (ум. 1735), русский дипломат.

Легран Жан Гильом (1743-1807), французский архитектор.

Легран (XIX в.), французский актер.

Легро Гро Антуан Жан (1771-1835), французский художник.

Легуве Габриель Мари Жан Батист (1764-1812), французский поэт, драматург.

Ледрю Шарль (XIX в.), французский адвокат.

Лейбниц Готфрид Вильгельм (1646-1716), немецкий философ, математик.

Лекен Генри Луи (1729-1778), французский актер.

Леклер Жозеф Виктор (1789-1865), французский историк литературы.

Лемерсье Луи Жан Непомюсен (1771-1840), французский писатель.

Лемо Франсуа Фредерик (1771-1827), барон, французский скульптор.

Лемон (XIX в.), английский филолог.

Лемонте Пьер Эдуард (1762-1826), французский писатель.

Лене (XIX в.), французский академик.

Ленорман Шарль (1802-1859), французский археолог, историк.

Ленотр Андре (1613-1700), французский проектировщик садов и парков.

Ленуар Марк Александр (1762-1839), французский археолог.

Лео Генрих фон (1799-1878), немецкий историк.

Леонардо да Винчи — см. Винчи Л.

Леоне (XIX в.), французский политический деятель.

Леонид (ум. 480 до н. э.), спартанский царь.

Леопольд II (1747-1792), тосканский герцог.

Лепап де Треверн (XIX в.), немецкий епископ.

Лепотр Пьер (1659-1744), французский скульптор.

Лерминье Жан Луи Эжен (1803-1857), французский публицист, адвокат.

Лермонтов Михаил Юрьевич (1814-1841).

Леру Пьер (1797-1871), французский писатель, публицист.

Леруа Пьер Жозеф (1788-1875), французский литератор.

Летрон Жан Антуан (1787-1848), французский археолог, историк.

Лефевр Франсуа Жозеф, герцог Данцигекий (1755-1820), французский маршал.

Лефорт Франц Яковлевич (1653-1699), русский генерал-адмирал, приближенный Петра I.

Лефран (XIX в.), французская художница.

Ли (XIX в.), английский адвокат.

Ливен Дарья Христофоровна, урожд. Бенкендорф (1786-1857), графиня, жена X. А. Ливена.

Ливен Христофор Андреевич (1774-1838), граф, русский посол в Англии.

Ливерпуль Роберт Бэнкс Денкинсон (1770-1828), английский государственный деятель.

Ликург (390-324 до н. э.), древнегреческий законодатель.

Линдль (XIX в.), немецкий журналист.

Линднер Фридрих Вильгельм (1779-1864), немецкий педагог, теолог.

Линней Карл (1707-1783), шведский натуралист.

Линь Шарль Жозеф де (1735-1814), принц, французский писатель, австрийский государственный деятель.

Линье (XIX в.), директор Института слепых в Париже.

Линьи де (XIX в.), итальянский архитектор.

Липман (XIX в.), наставник русского наследника великого князя Александра Николаевича.

Лирий (XVIII в.), герцог, испанский посол в Петербурге до 1730 г.

Литта Юлий Помпеевич (1755-1839), русский граф.

Лихте (XIX в.), немецкий священник.

Лихтенберг Георг Христоф (1742-1799), немецкий физик, сатирик.

Лобанов-Ростовский Яков Иванович (1760-1831), князь, русский государственный деятель.

Лобановы-Ростовские, русские князья.

Ловиц (Лович) Жаннета Антоновна (1795-1831), морганатическая супруга великого князя Константина Павловича.

Лойолла Игнатий (в миру Иниго Лопес де Рекальдо, 1491-1556), основатель ордена иезуитов.

Локгарт (Локард) Джон Гибсон (1794-1854), английский литератор, биограф и зять В. Скотта.

Локк Джон (1632-1704), английский философ.

Ломбардини (XIX в.), канцлер Пармского университета.

Ломени Луи Леонард де (1818-1878), французский писатель-биограф.

Ломоносов Михаил Васильевич (1711-1765).

Ломоносов Сергей Григорьевич (1799-1857), русский дипломат.

Лондондерри — см. Кастлер Р.

Лопухин Иван Владимирович (1756-1816), русский мистик.

Лопухин Петр Васильевич (1753-1827), петербургский губернатор.

Лорен Жан Антуан (1763-1832), французский художник.

Лорен (настоящее имя Клод де Желе, 1600-1682), французский художник.

Лорике Жан Никола (1767-1845), французский иезуит.

Лотман Юрий Михайлович.

Лувель Луи Пьер (1783-1820), убийца наследника французского престола герцога Беррийского.

Лувуа Франсуа Мишель маркиз де Летеллье (1641-1691), французский государственный и военный деятель.

Лудвиг — см. Людовик.

Луи Филипп — см. Людовик Филипп.

Лукан Марк Анней (38-65), древнеримский поэт.

Лукас Шарль Жан Мари (1803-1889), французский криминалист, филантроп.

Лукреций Тит (ок. 18-55), древнеримский писатель.

Лукулл Люций Лициний (ок. 106-56 до н. э.), древнеримский полководец.

Лунин Михаил Сергеевич (1787-1845), декабрист.

Людвиг (XIX в.), русский химик.

Люден (Луден) Генрих (1780-1847), немецкий историк.

Люден (Луден) Генрих (1810-1880), немецкий юрист.

Людовик VIII Младший (1120-1180), французский король.

Людовик IX Святой (1215-1270), французский король.

Людовик XI (1423-1483), французский король.

Людовик XII (1462-1515), французский король.

Людовик XIII (1601-1643), французский король.

Людовик XIV (1638-1715), французский король.

Людовик XV (1710-1774), французский король.

Людовик XVI (1754-1793), французский король.

Людовик XVIII Станислав Ксаверий (1755-1824), французский король.

Людовик Филипп (1773-1850), французский король.

Люксембург Анн Луи Эдуард Жозеф (1802-1878), французский граф.

Люксембург Франсуа Генрих де Монморанси-Бутвилль (1628-1695), французский маршал.

Лютер Мартин (1483-1546), немецкий церковный реформатор.

Лютерот (Люттерот) Анри (род. 1802), французский журналист.

Мабильон Жак (1632-1707), французский ученый.

Мазарини Жюль де (1602-1661), кардинал, французский государственный деятель.

Мазон Андре.

Майор Георг (1502-1574), немецкий реформатор.

Макдональд Этьен Жан Жозеф Александр, герцог Тарентский (1765-1840), французский маршал.

Макиавель (Макиавелли) Никколо ди Бернардо (1469-1527), итальянский публицист, писатель, политический деятель.

Макинтош Джеймс (1765-1832), английский философ, историк, публицист.

Макинтош Р. Джеймс, сын Джеймса Макинтоша.

Мак’Кулох (Мак’Куллох) Джон Рамсей (1789-1864), английский писатель, профессор политической экономии.

Макноши (XIX в.), английский администратор.

Макогоненко Георгий Пантелеймонович.

Маколе (Маколей) Захарий (1768-1838), английский филантроп.

Маколе (Маколей) Томас Баббингтон (1800-1859), английский историк, публицист, политический деятель, сын З. Маколе.

Маконоши-Вельвуд Александр, лорд Мидаубанк (1777-1861), шотландский судья.

Максима (XIX в.), французская актриса.

Максимилиан (XIX в.), брат саксонского короля Антона Клеменса Теодора.

Максимилиан I (1459-1519), германский император.

Малебранш (Мальбранш) Никола де (1638-1715), французский философ.

Малерб Ламуаньон де (1721 -1794), французский политический деятель.

Малерб Франсуа де (1555-1628), французский поэт, критик.

Малькольм Джон (1769-1833), английский политический деятель, историк.

Малькольм Чарльз (1782-1851), английский вице-адмирал, филантроп.

Мальпигий Марчелло (1628-1694), итальянский анатом 409.

Мальт-Брюн Конрад (1775-1826), французский географ, публицист.

Мамиани делла Ровере Теренцио (1800-1885), граф, итальянский революционер, ученый.

Манзони (Мандзони) Алессандро (1785-1873), итальянский писатель.

Мансард — см. Гордуен-Мансард Ж.

Манти, возможно, Пьетро Манци (1785-1839), итальянский историк, переводчик.

Мануйлов Виктор Андроникович.

Манштейн Христофор Герман фон (1711-1757), мемуарист.

Маньони Антонио (1743-1811), болонский библиотекарь.

Манюэль Жак Антуан (1775-1827), французский политический деятель.

Манюэль Луи Пьер (1751-1793), французский публицист.

Марат Жан Поль (1743-1793), деятель французской революции 1789 г., ученый, публицист.

Марет (Маре) Бернард, герцог Бассано (1763-1839), французский государственный деятель, секретарь Наполеона I.

Марешал (XVIII в.), английский лорд.

Марино-Марини (XIX в.), итальянский граф, начальник секретного Ватиканского архива.

Мария, принцесса Орлеанская (ум. 1839), дочь Людовика Филиппа.

Мария Аннонциада Каролина (17821839), жена Мюрата.

Мария Антуанетта (1755-1793), французская королева.

Мария Луиза (1791-1847), дочь австрийского императора Франца I, вторая жена Наполеона I.

Мария Павловна (1786-1859), сестра Николая I, герцогиня Веймарская.

Мария Стюарт (1542-1587), шотландская королева.

Мария Терезия (1717-1780), австрийская эрцгерцогиня.

Мария Федоровна (1759-1828), жена Павла I.

Маркелов Иван Иванович (XIX в.), секретарь русской миссии во Франкфурте-на-Майне.

Марков Аркадий Иванович (1747-1827), граф, русский дипломат.

Маркс Карл (1818-1883).

Марло Кристофен (1564-1593), английский писатель, драматург 283, 529.

Мармон Огюст Фредерик Людовик Виесс де, герцог Рагузский (1774-1852), французский маршал.

Мармон, герцогиня Рагузская (XIX в.).

Марс, мадемуазель (1779-1847), французская актриса.

Мартен Эме (1781-1844), французский литератор.

Мартенс Георг Фридрих (1756-1821), немецкий юрист.

Мартенс Карл (1790-1863), немецкий юрист.

Мартинер-Пасквалис (ок. 1715-1779), глава секты мартинистов.

Мартинес де ла Роза дон Франциско (1789-1862), испанский государственный деятель, поэт.

Мартинетти (XIX в.), итальянская красавица.

Мартыновы, семейство убийцы М. Ю. Лермонтова.

Марфа Посадница (XV в.), новгородский общественный деятель.

Марцеллус Мари Луи Жан Андре Шарль Демартин де Тирак (1795-1865), французский дипломат, литератор.

Маршан Луи Жозеф Нарцис (1791-1876), французский граф, камердинер Наполеона I.

Маршанжи Луи Антуан Франсуа де (1782-1826), французский писатель.

Марше (XIX в.), француз, знакомый Ф. Тальма.

Масанов Иван Филиппович.

Масон (Массон, XIX в.), французский литератор.

Массен (Массене) Андре (1758-1817), французский маршал.

Массильон Жан Батист (1663-1742), французский проповедник.

Матвеев Андрей Артамонович (16661728), русский дипломат.

Матильда Летиция Вильгемина, принцесса Монфортская (1820-1904), дочь Иеремии Бонапарта.

Матисон (Маттисон) Фридрих фон (1761-1831), немецкий поэт.

Матушевич (Матусевич) Адам Фадеевич (1791-1842), граф, русский дипломат.

Матушевич (Матусевич) Фаддей (1765-1819), граф.

Машинский Семен Иосифович.

Медичи Лоренцо (1449-1492), правитель Флоренции, итальянский поэт.

Медицис (Медичи) Мария (1573-1642), французская королева.

Мезофанти (Меццофанти) Джузеппе (1774-1849), итальянский кардинал, полиглот.

Мейендорф Елизавета Васильевна, урожд. Гоггер (ум. после 1870), жена барона А. К. Мейендорфа.

Мейер (XIX в.), сын бургомистра Франкфурта-на-Майне.

Мейлах Борис Соломонович.

Мейнерс Христоф (1747-1810), немецкий историк.

Мейснер Август Готлиб (1753-1807), немецкий писатель.

Мейстер (Местр) Жозеф де (1754-1821), граф, французский публицист.

Мейстер (Местр) Ксавье де (1764-1852), граф, брат Жозефа де Мейстера, служил в русской армии, литератор.

Мейтербах (XIX в.), немецкий ученый.

Мелан (XIX в.), свояченица французского историка Гизо.

Меланхтон (Мелантон) Филипп (1497-1560), деятель немецкой реформации, сподвижник Лютера.

Мелен де (XIX в.), французский филантроп.

Мелен де, братья (XIX в.).

Мельгунов Николай Александрович (1804-1867), русский литератор.

Мельхтал Арнольд (XIV в.), легендарный швейцарский деятель.

Мен Анна Луиза Бенедикт де Бурбон (1676-1753), французская герцогиня.

Менгс Рафаэль Антон (1728-1779), немецкий живописец.

Мениус Юстус (1499-1558), деятель немецкой реформации.

Меноти Чиро (1798-1831), итальянский революционер.

Ментенон Франсуаза д’Обинье (1635-1719), маркиза, морганатическая супруга Людовика XIV.

Меншиков Александр Данилович (1673-1729), князь, русский государственный деятель.

Меншиков Александр Сергеевич (1787-1869), князь, флигель-адъютант, участник Ордена Русских рыцарей.

Мерборн (XIX в.), английский литератор.

Мерзляков Алексей Федорович (1778-1830), русский поэт, переводчик.

Мери Жозеф (1798-1866), французский писатель.

Мерилю Жозеф (1788-1856), французский юрист, политический деятель.

Мериме Проспер (1803-1870), французский писатель.

Мерли мадам (XIX в.).

Мерли де Тионвиль Антуан Христоф (1762-1833), деятель французской революции 1789 г.

Мерсье Луи Себастьян (1740-1814), французский писатель.

Мерье (XIX в.), французский художник.

Мерьян (Мериан) Андрей Адольфович (1772-1828), барон, швейцарец, русский дипломат.

Метакса (Метаксас) Андреас (1786-1860), граф, греческий государственный деятель.

Метерних (Меттерних) Клеменс (1773-1859), австрийский государственный деятель, дипломат.

Метланд (Мейтленд) Фредерик (1763-1848), английский генерал.

Мешен (XIX в.), депутат французского парламента.

Мещерская Софья Сергеевна (1775-1848), княгиня, русская писательница.

Мещерский Петр Сергеевич (1778-1856), князь, обер-прокурор Синода.

Мещерский Элим Петрович (1808-1844), русский дипломат, литератор.

Мидаубанк — см. Маконоши-Вельвуд А.

Миддлетон Кониерс (1683-1750), английский священник.

Мизерикорд ла Луиза — см. Лавальер Л.

Микеланджело Буонарроти (полное имя Микеланджело ди Лодовико ди Леонардо ди Буонаррото Симони, 1475-1564), итальянский скульптор, архитектор, художник.

Милон Шарль (1754-1839), французский историк философии, литератор.

Мильтон Джон (1608-1674), английский поэт, публицист.

Минкина Настасья Федоровна (ум. 1825), фаворитка графа А. А. Аракчеева.

Минье Франсуа Август (1796-1884), французский историк.

Миньяр Никола (1608-1668), французский гравер, художник.

Миолли Секстус Александр Франсуа (1759-1828), граф, французский генерал.

Мирабо Оноре Габриель Рикетти де (1749-1791), граф, деятель французской революции 1789 г.

Мислей (XIX в.), французский публицист.

Митермайер Карл Иосиф Антон (1787-1867), немецкий юрист.

Михаил Федорович (1596-1645), русский царь.

Михаэлис Иоганн Давид (1717-1791), немецкий ориенталист.

Мицкевич Адам (1798-1855), польский поэт.

Мишелет — см. Мишле Ж.

Мишель Франциск (1809-1887), французский историк, литератор.

Мишель мадам (XIX в.) 386.

Мишле Жюль (1798-1874), французский историк.

Моген (XIX в.), французский адвокат.

Могилянский Александр Петрович.

Могра Жан Батист (1762-1830), французский профессор истории и философии.

Моден Гавриил Карл Людовик Франциск (1774-1833), граф, французский эмигрант, с 1793 г. находился на русской службе.

Модзалевский Борис Львович (1874-1928), историк русской литературы.

Мозер Иоанн Якоб (1701-1785), немецкий историк, публицист.

Мойер Иван Филиппович (1786-1858), русский хирург, профессор Дерптского университета.

Мойер Мария Андреевна, урожд. Протасова (1793-1823), дочь сводной сестры В. А. Жуковского.

Моле Матье Луи (1781-1855), граф, французский политический деятель.

Молинари Антонио (1665-1727), итальянский художник.

Молинари (XIX в.).

Молине Вильям (1656-1698), английский философ, физик, публицист.

Молово, возможно, Яков Николаевич (ум. 1826), русский фабрикант, петербургский городской голова.

Мольер (псевдоним Поклена Жана Батиста, 1622-1673), французский драматург.

Монго Анри.

Монгольфьер Жозеф Мишель (1740-1810), французский механик, физик, изобретатель аэростата.

Монгомери (Монтгомери) Роберт (1807-1855), английский поэт, теолог.

Монлеар принц (XIX в.).

Монлозье Франсуа Доминик Реньо де (1755-1838), граф, французский историк, публицист.

Монмерке Луи Жан Никола (1780-1860), французский литератор, собиратель рукописей.

Монморанси-Лаваль Матвей Фелисите (1767-1826), герцог, французский политический деятель.

Моно (XIX в.), реформатский пастор в Париже.

Моно, сын пастора Моно.

Монпенсьер (Монпансье) де Антуан Мари Филипп Луи Орлеанский (1824-1890), герцог, сын французского короля Людовика Филиппа.

Монтагью, возможно, Елизавета (1720-1800), английская писательница.

Монталамбер Шарль Форб де Трион (1810-1870), граф, французский писатель.

Монталиве Март Камилль Башасон де (1801-1885), граф, французский государственный деятель.

Монтань (Монтень) Мишель (15331592), французский писатель, философ.

Монтебелло — см. Лан Н.-А.

Монтей Лола (XIX в.), французская балерина.

Монтеран (XIX в.), француз.

Монтескье Шарль Луи барон де Секонда (1689-1755), французский писатель.

Монти Винченцо (1754-1828), итальянский поэт, драматург.

Монтион Жан Батист Антуан Оже (1733-1820), барон, французский филантроп.

Монтолон Шарль Тристан де (1783-1853), граф, генерал, адъютант Наполеона I.

Монфокон Бернард (1655-1741), ученый бенедиктинец.

Мопертуи (Мопертюи) Пьер Луи Моро де (1698-1759), французский астроном, геодезист.

Мор Томас (1478-1535), английский писатель, государственный деятель.

Мордвинов Николай Семенович (1754-1845), русский государственный деятель.

Море (XIX в.), английский генерал.

Морей (ум. 1836), участник покушения на французского короля Людовика Филиппа.

Моро Жан Виктор (1763-1813), французский генерал.

Моро, дочь Ж.-В. Моро.

Моро Жонес (Джонс) Александр де (1778-1870), французский статистик.

Морозов Петр Осипович (1854-1920), историк русской литературы и театра.

Мортемар виконтесса (XIX в.), жена французского посла в Петербурге К.-Л.-В. Мортемара.

Мортин (XIX в.), немецкий переводчик.

Мортье Эдуард Адольф Казимир Жозеф, герцог Тревизский (1768-1835), французский маршал.

Мостер (XIX в.), лондонский портной.

Моцарт Вольфганг Амадей (1756-1791), австрийский композитор.

Мур Томас (1779-1852), ирландский поэт.

Муравьев Андрей Николаевич (1806-1874), русский писатель, историк раннего христианства.

Муравьев Никита Михайлович (1796-1844), декабрист.

Муравьева Екатерина Федоровна (1771-1848), жена М. Н. Муравьева.

Муратори Людовик Антонио (1672-1750), итальянский историограф.

Мурильо (Мурилло) Бартоломе Эстеван (1617-1682), испанский художник.

Мурр Георгий — см. Мюррай Дж.

Мутербахер (XIX в.), немецкий врач.

Муханов Николай Алексеевич (1804-1871), русский чиновник, приятель А. С. Пушкина.

Мюллер (Миллер) Иоанн (1752-1809), немецкий историк.

Мюллер Фридрих фон (1779-1849), канцлер в Веймаре.

Мюллер Юлий (1801-1878), немецкий теолог.

Мюллер (XVIII в.), русский помещик.

Мюнстер Георг (1776-1844), граф, немецкий палеонтолог.

Мюральт (Муральт) Иоганн (1780-1850), пастор реформатской церкви в Петербурге.

Мюрат Иоахим (1771-1815), французский маршал, в 1810-1815 гг. неаполитанский король.

Мюрат, неаполитанская королева — см. Мария Аннонциада Каролина.

Мюррай (Муррай) Джон (1778-1843), английский издатель.

Мюррай Хаг (1779-1846), английский географ.

Мюссе Альфред де (1810-1857), французский писатель.

Надеждин Николай Иванович (1804-1856), русский критик, историк, этнограф.

Наполеон I Бонапарт (1769-1821).

Наполеон II (1811-1832), сын Наполеона I.

Наполеон Жозеф Карл Павел (1822-1891), сын Иеремии Бонапарта.

Нарбон (XIX в.), французская герцогиня.

Нарушевич Адам (1733-1796), польский поэт, историк.

Нарышкин Александр Львович (1760-1826), директор императорских театров в Петербурге.

Нарышкина Мария Антоновна (1779-1854), фаворитка Александра I.

Наталья Алексеевна (1673-1716), сестра Петра I.

Неандер Август (1789-1850), немецкий историк церкви.

Невзоров Максим Иванович (1762-1827), масон, русский писатель.

Невтон — см. Ньютон И.

Нейперг Адам Альберт (1775-1829), граф, австрийский генерал, морганатический супруг вдовы Наполеона I Марии Луизы.

Неккер Жак (1732-1804), барон, французский политический деятель.

Нельсон Горацио (1758-1805), английский адмирал.

Немурский Людовик Шарль Филипп Рафаэль Орлеанский (1814-1896), французский герцог.

Немцевич Юлиан Урсын (1757-1841), польский писатель, политический деятель.

Нерон Клавдий Цезарь (37-68), римский император.

Нессельроде Карл Роберт (Карл Васильевич) (1780-1862), граф, русский государственный деятель.

Нестор (XI — начало XII вв.), русский летописец.

Нетман (Нитман) братья (XIX в.), французские литераторы.

Нефедьева Александра Ильинишна (1782-1857), двоюродная сестра А. И. Тургенева.

Нечаева Вера Степановна.

Неш Джон (1752-1835), английский архитектор.

Нибур Бартольд Георг (1776-1831), немецкий историк.

Низер (XIX в.), немецкий певец.

Никколини Джованни Баттиста (1782-1861), итальянский поэт, драматург.

Николай I (1796-1855), русский император.

Николай (XIX в.), французский священник.

Николай Павлович — см. Николай I.

Николь Карл Евгений (1758-1835), французский аббат, педагог.

Ниль (XIX в.), английский теолог.

Нимейер Август Герман (1754-1828), немецкий педагог, литератор.

Нимейер, сын А.-Г. Нимейера.

Ноаль (Ноайль) Павел (1802-1885), герцог, французский писатель.

Ноаль, жена П. Ноаля.

Новалис (псевдоним Фридриха фон Гарденберга, 1772-1801), немецкий писатель.

Новиков Николай Иванович (1744-1818), русский писатель, общественный деятель.

Новосильцев Александр Петрович (1786-1830), русский чиновник.

Новосильцев (Новосильцов) Николай Николаевич (1761-1836), русский государственный деятель.

Ноде Жозеф (1786-1878), французский литератор.

Нодье Шарль (1780-1844), французский писатель.

Норт Фредерик (1733-1792), лорд, английский государственный деятель.

Нортумберландская, английская герцогиня.

Ньюман Джон Генри (1801-1890), английский церковный деятель, глава новых католиков.

Ньютон Исаак (1643-1727), английский ученый.

Обер Даниель Франсуа Эспри (1784-1871), французский композитор.

Огинский Михаил Андреевич (1765-1833), польский граф, с 1810 по 1815 г. находился на русской службе, с 1815 г. жил во Флоренции.

Одоевский Владимир Федорович (18031869), князь, русский писатель.

Озанам Антуан Фредерик (1813-1853), французский писатель, историк литературы.

Озеров Владислав Александрович (1769-1816), русский драматург.

Озу Луи Наполеон (род. 1806), французский проповедник.

Окен Лоренц (1779-1851), немецкий ученый, философ.

О’Конель (О’Коннель) Даниель (1775-1847), ирландский государственный деятель.

Оксенштирн (Оксеншерна) Аксель (1583-1654), граф, шведский канцлер.

Олег (ум. 912), древнерусский князь.

Оленин Алексей Николаевич (1763-1843), русский археолог, историк, художник, президент Петербургской Академии художеств.

Оливье Никола Теодор (1798-1854), французский епископ.

Олизар Нарцис (1794-1862), граф, польский мемуарист.

Ольга (ум. 969), великая княгиня Киевская.

Омон Луи Мари Селест де (род 1762), французский герцог.

Орлеанская (XIX в.), французская герцогиня.

Орлеанский герцог, Фердинанд (1810-1842), французский наследный принц.

Орлик О. В.

Орлов Алексей Григорьевич (1737-1808), русский государственный деятель.

Орлов Григорий Владимирович (1777-1826), русский граф.

Орлов Михаил Федорович (1788-1842), генерал-майор, русский государственный деятель, декабрист.

Орловы, семейство.

Ортлоф Фридрих (1797-1868), немецкий юрист.

Остервальд, немецкий переводчик.

Остерман Андрей Иванович (1686-1747), русский государственный деятель.

Остерман Иван Андреевич (1725-1811), русский государственный деятель.

Остерман-Толстой Александр Иванович (1770-1857), русский генерал-от-инфантерии.

Островский Христиан (1811 -1882), польский писатель.

Оттон I (1120-1183), баварский герцог.

От-Фейе Анна Мари (XIX в.), французская писательница.

Оуен Роберт (1771 -1858), английский экономист, социолог.

Оше (XIX в.), секретарь французского Государственного совета.

Павел Петрович — см. Павел I.

Павел I (1754-1801), русский император.

Павлов Николай Филиппович (1805-1864), русский писатель.

Павлова Каролина Карловна (1810-1894), русская писательница.

Павский Герасим Петрович (1787-1863), русский филолог.

Паги Антуан (1624-1699), французский историк.

Пажес Жан Пьер (1784-1854), французский политический деятель.

Пакет (XIX в.), французский уголовный преступник.

Пакье (Паскье) Этьен Дени (1767-1862), французский политический деятель.

Палапра Жан (1650-1721), французский драматург.

Палатинская принцесса — см. Шарлотта Елизабет де Бавьер.

Палеолог — см. Иоанн VI.

Паллас Петр Симон (1741-1811), немецкий ученый, путешественник.

Пальмер Элиу.

Пальфи (XIX в.), графиня.

Панаев Иван Иванович (1812-1862), русский писатель, журналист.

Панаева Авдотья Яковлевна (1819-1893), русская писательница.

Панин Никита Иванович (1718-1783), граф, русский государственный деятель.

Паншо (XVIII в.), французский финансист.

Паоли Паскаль (1725-1807), корсиканский генерал, законодатель.

Парадоль Анна Катерина Люцинда (XIX в.), французская актриса.

Паризе Этьен (1770-1847), французский врач, литератор.

Парис Алексис Полин (1800-1881), французский ученый, литератор.

Парсеваль-Гранмезон Франсуа Август (1759-1834), французский поэт.

Пасалаква (Пассалаква, XIX в.), французский коллекционер.

Паскаль Блез (1623-1662), французский философ.

Паскаль Маргерита, сестра Б. Паскаля.

Паскевич Иван Федорович (1782-1856), русский генерал-фельдмаршал.

Паста Джудитта (псевдоним Негри, 1798-1865), итальянская певица.

Пасторет (Пасторе) Амеде Давид де (1791-1857), маркиз, французский политический деятель, литератор.

Пасторет (Пасторе) Клод Эммануэль Жозеф Пьер (1756-1840), граф, французский политический деятель.

Пасторет (Пасторе), урожд. Пискатори (XIX в.), французский филантроп.

Патень (Патен) Генри Жозеф Гильом (1793-1876), французский писатель, профессор латинской словесности.

Паулюс Гейнрих Эберхард Готлоб (1761-1851), немецкий философ.

Пашо Жан Раймонд (1794-1829), французский путешественник.

Пейн Томас (1737-1809), английский и американский общественный деятель, писатель.

Пекарский Петр Петрович (1827-1872), русский историк.

Пелби (XIX в.), американский актер.

Пеле (XVII в.), французский генерал, военный мемуарист.

Пеле де ла Лозер Прива Жозеф Кларамон (1785-1871), граф, французский министр просвещения.

Пеллико Сильвио (1789-1854), итальянский писатель, революционер.

Пен Вильям (1644-1718), английский квакер, законодатель Пенсильвании.

Пенброк (Пемброк) Герберт Джордж Август (1759-1827), английский граф, зять С. Р. Воронцова.

Пенброки (Пемброки), английские графы.

Пенжьон (XIX в.), французский профессор.

Пепин (ум. 1836), участник покушения на французского короля Людовика Филиппа.

Переселенков Степан Александрович (1865-1941), русский историк.

Перикл (ок. 490-429 до н. э.), древнегреческий государственный деятель.

Перле Адриен (1795-1850), французский актер.

Перовский Василий Алексеевич (1794-1857), граф, русский генерал.

Перро Шарль (1628-1703), французский писатель.

Перси, английский граф.

Персиль Жан Шарль (1785-1870), французский политический деятель.

Перье Казимир (1777-1832), французский политический деятель.

Перье (XIX в.), французский актер.

Песталоцци Иоганн Генрих (1746-1827), швейцарский педагог, литератор.

Пестель Павел Иванович (1793-1826), декабрист, руководитель Южного общества.

Петр I Великий (1672-1725).

Петр II (1715-1730), русский император.

Петрарка Франческо (1304-1374), итальянский поэт.

Петти Вильям (1623-1687), английский ученый.

Пешман (XIX в.), немецкий врач.

Пизано Никколо (XIII в.), итальянский скульптор, архитектор.

Пиджьани (XIX в.).

Пий VII, папа римский 1800-1823 гг.

Пикар Луи Франсуа (1769-1828), французский драматург, писатель.

Пиксанов Николай Кирьякович.

Пиндар (518 или 522 — ок. 442 до н. э.), древнегреческий поэт.

Пипин Малый (Короткий) (VIII в.), король франков.

Пирниц (XIX в.), немецкий врач-психиатр 288, 289.

Пирниц, жена врача Пирница.

Питр-Шевалье Пьер Мишель Франсуа (1812-1863), французский историк, писатель.

Питт Вильям, граф Чатам (1759-1806), английский политический деятель.

Пишо Амедей (1786-1874), французский драматург.

Планк Готлиб Якоб (1751-1833), немецкий теолог.

Платон (настоящее имя Аристокл, 427-347 до н. э.), древнегреческий философ.

Платон (Левшин, 1737-1812), московский митрополит.

Плетнев Петр Александрович (1792-1865), русский писатель.

Плесси (XIX в.), французская актриса.

Плесси (XIX в.), французский уголовный преступник.

Плещеева Наталья Федотовна (1768-1855), русская статс-дама.

Плиний Младший (ок. 62 — ок. 114), древнеримский государственный деятель, писатель.

Погодин Михаил Петрович (1800-1875), русский писатель, историк, публицист.

Поле (XIX в.), французский арфист.

Полевой Николай Алексеевич (1796-1846), русский журналист, писатель, критик, историк.

Полетика Петр Иванович (1778-1849), русский дипломат.

Поликарпова (XIX в.), знакомая А. И. Тургенева.

Полина — см. Гриньян Ф.-М.

Полиньяк Жюль Огюст Арман Мари де (1780-1847), князь, французский политический деятель.

Полторацкий Сергей Дмитриевич (1803-1884), русский библиограф.

Полуектовы, семейство генерала Б. В. Полуектова.

Польми Марк Антуан Рене де Аржансон (ум. 1787), маркиз, французский литератор, библиофил.

Помпадур маркиза де, Жанна Антуанетта Пуассон (1721-1764), фаворитка Людовика XV.

Понжервиль Жан Батист Эме Сансон де (1792-1870), французский литератор.

Понсар Франсис (1814-1867), французский поэт, драматург.

Поп Александр (1688-1744), английский поэт.

Попов Василий Михайлович (1771-1842), директор Департамента народного просвещения.

Попов Михаил Иванович (1742 — ок. 1790), русский писатель.

Попов Стахий Ефимович (XIX в.), советник новгородского губернского правления.

Попов С. М. (XIX в.)

Попугаев Василий Васильевич (1778 или 1779 — ок. 1816), русский писатель.

Порталис Жан Этьен Мари (1745-1807), французский политический деятель.

Порталис Жозеф Мари (1778-1858), граф, французский политический деятель.

Порталис Фредерик (1803-1846), виконт, французский юрист.

Поссельт Мориц Конрад (1805-1875), немецкий историк.

Потемкин Григорий Александрович (1739-1791), князь, русский государственный деятель, фельдмаршал.

Потемкин Петр Иванович (ум. ок. 1700), русский дипломат.

Потье Шарль (1775-1838), французский актер.

Поццо ди Борго Карл Андрей (1764-1842), граф, русский посол в Париже.

Прадель Пьер Мари Кутре де (1787-1857), французский импровизатор.

Прадт Доминик Дюфур де (1759-1837), французский дипломат, публицист.

Прасковья Иоанновна (1694-1731), русская царевна.

Пристлей (Пристли) Джозеф (1733-1804), английский химик, философ, общественный деятель.

Причар (Причард) (XIX в.), английский проповедник.

Прудон Пьер Жозеф (1809-1865), французский философ, экономист, общественный деятель.

Птоломей Клавдий (ум. ок. 168), греческий ученый.

Птушкина Инна Григорьевна.

Пуассон (XIX в.), французский знакомый А. И. Тургенева.

Пугачев Владимир Владимирович.

Пугачев Емельян Иванович (ок. 1742-1775), руководитель антифеодального восстания крестьян и казаков.

Путята Николай Васильевич (1802-1877), русский литератор.

Путятин Николай Абрамович (1744-1818), русский князь.

Путятина (XIX в.), двоюродная сестра А. И. Тургенева.

Путятины (XIX в.), родственники А. И. Тургенева.

Пуфендорф (Пуффендорф) Самуил (1631-1694), немецкий юрист, историк.

Пушкин Александр Сергеевич (1799-1837).

Пушкин Алексей Михайлович (1769-1825), московский острослов, стихотворец.

Пушкин Василий Львович (1767-1830), русский поэт.

Пушкина Елена Григорьевна (1778-1833), жена А. М. Пушкина.

Пушкины, семейство Е. Г. Пушкиной, вдовы А. М. Пушкина.

Пфифер (XIX в.), швейцарский географ.

Пыпин Александр Николаевич (1833-1904), историк русской литературы.

Пэли Вильям (1743-1805), английский моралист.

Раббе Альфонс (1786-1830), французский литератор.

Равиньян Густав Франсуа Ксавье Делакруа (1795-1858), французский иезуит.

Раевские, семья отставного полковника А. Н. Раевского (1795-1868), женатого на Е. П. Киндяковой.

Радищев Александр Николаевич (1749-1802), русский писатель, философ, революционный просветитель.

Разумовская Генриетта, урожд. бар. Мальсен (1790-1827), графиня, первая жена Г. К. Разумовского, хозяйка католического салона в Париже.

Разумовская Константина Доминика Иосифовна, урожд. гр. Тюргейм (1785-1867). княгиня, жена А. К. Разумовского.

Разумовская Мария Григорьевна, урожд. кн. Вяземская (1772-1865), в первом браке жена кн. А. Н. Голицына, во втором — Л. Г. Разумовского.

Разумовский Алексей Кириллович (1748-1822), князь, русский государственный деятель.

Разумовский Андрей Кириллович (1752-1836), князь, русский дипломат.

Райке Томас (XIX в.), английский банкир.

Райнальди Карло (1611-1691), итальянский архитектор.

Ралей Вальтер (1552-1618), английский мореплаватель, писатель.

Рамбах Федор Эдуардович (1767-1826), профессор политической экономии Дерптского университета.

Рамбулье (Рамбуйе) Екатерина (1588-1665), французская маркиза, хозяйка литературного салона.

Ранке Леопольд фон (1795-1886), немецкий историк.

Рансе (XIX в.). английский литератор.

Рапе Жан Жак (1805-1882), французский литератор.

Расин Жан Батист (1639-1699), французский драматург.

Расин (XIX в.), французский певец.

Рассель Франциск (1765-1802), английский герцог.

Рауе Николас (1674-1718), английский поэт, драматург.

Рауль Бургундский (ум. 936), бургундский герцог, французский король в 923-936 гг.

Раумер Георг Вильгельм (1800-1856), немецкий историк.

Раупах Эрнест Вениамин Соломон (1784-1852), немецкий писатель, историк.

Рафаэль Санти (1483-1520), итальянский художник, архитектор.

Рахель (Рашель) Элиза (1821 -1858), французская актриса.

Реберг Август Вильгельм (1757-1836), немецкий государственный деятель, публицист.

Ребуль Жан (1796-1864), французский поэт.

Регенбрехт Микаел Эдуард (1792-1849), немецкий теолог.

Редальди (XIX в.), итальянский импровизатор.

Редерер Пьер Луи (1754-1835), французский политический деятель.

Рединг Алойс (1765-1818), швейцарский политический деятель.

Рединг Рудольф (XIV в.), швейцарский патриот.

Рединг Назар (1759-1825), швейцарец, испанский маршал.

Резанов Владимир Иванович (1867-1932?), историк русской литературы.

Реизов Борис Григорьевич.

Рейбо Луи (1799-1879), французский экономист, литератор.

Рейналь Поль Шодрю де (1797-1845), французский чиновник.

Рейнгард Шарль Фредерик (1761-1837), граф, французский политический деятель.

Рейнгольд Карл Леонгард (1758-1823), немецкий философ, или его сын Христиан Триест (1793-1855), немецкий философ.

Рейтерн Елизавета Алексеевна (1823-1882), дочь художника Герхарда Рейтерна, с 1841 г. жена В. А. Жуковского.

Рейхель (XIX в.), немецкий историк.

Рек — см. Рекке.

Рекамье Жанна Франциска Юлия Аделаида (1777-1849), хозяйка литературного и политического салона в Париже.

Рекамье (ум. 1830), муж Ж.-Ф. Рекамье.

Рекке Шарлотта Елизабета Констанциа (1756-1833), графиня, немецкая писательница.

Ремюза Жан Пьер Абель (1788-1832), французский ориенталист.

Рен — см. Врен.

Рене Анжуйский (1409-1480), сицилианский король.

Рени Гвидо (1575-1642), итальянский художник.

Ренодьер — см. Ла Ренодьер Ф.

Ренуар Франсуа Жюст Мари (1761-1836), французский историк литературы.

Ренуар, возможно, Антуан Августин (1765-1863), французский издатель.

Реньо-Варин (XIX в.), французский мемуарист.

Репнин Николай Васильевич (1734-1801), русский генерал-фельдмаршал.

Репнин-Волконский Николай Григорьевич (1778-1845), русский князь, генерал-губернатор саксонского королевства.

Pep (XIX в.), веймарский суперинтендант.

Ресегье Жюль де (1788-1862), французский поэт.

Ржевский Григорий Павлович (1763-1830), русский помещик, владелец крепостной балетной труппы.

Ривьер Шарль Франсуа де Риффардо (1763-1828), французский роялист.

Риттер Карл (1779-1859), немецкий географ.

Рихтер Иоганн Павел Фридрих (1763-1825), немецкий писатель, известный под псевдонимом Жан-Поля.

Ричардсон Семюел (1689-1761), английский писатель.

Ричмондский герцог.

Ришелье Арман Жак Дюплесси де (1585-1642), герцог, кардинал, французский государственный деятель.

Робертсон (XIX в.), депутат английского парламента.

Робертсон (XIX в.), французский преподаватель мнемоники.

Робеспьер Максимилиан Мари Исидор (1758-1794), деятель французской революции 1789 г.

Роболи Татьяна Альфредовна.

Роде Доротея (1770-1825), дочь историка А.-Л. Шлецера.

Родзянко Семен Емельянович (XVIII — начало XIX в.), товарищ А. И. Тургенева по Московскому университетскому пансиону.

Рожалин Николай Матвеевич (1805-1834), русский литератор.

Роже Жан Франсуа (1776-1842), французский литератор.

Рожерс (Роджерс) Иван Христофорович (1739-1811), англичанин, генералштаб-доктор русского флота.

Рожерс (Роджерс) Семюел (1763-1855), английский поэт.

Розен Егор Иванович (1803-1860) барон, русский поэт, драматург.

Розен (XIX в.), французский герцог.

Розен (XIX в.), французская герцогиня.

Розенкампф Густав Андреевич (1764-1832), русский государственный деятель, юрист, литератор.

Розенмюллер Иоганн Георг (1736-1815), немецкий теолог.

Ройе-Коллар Альбер Поль (1797-1865), французский профессор права.

Ройе-Коллар Пьер Поль (1763-1845), французский политический деятель.

Рокка Альберт де (род. 1789), офицер, тайный супруг мадам де Сталь.

Рокка, сын мадам де Сталь.

Рокуо Мари Антуанетта Жозефина (1756-1815), французская актриса.

Ром (Ромм) Шарль Жильбер (1750-1796), французский математик, деятель французской революции 1789 г..

Ромадановский (Ромодановский) Федор Юрьевич (ум. 1717), русский князь.

Ромней лорд, возможно, Сидней Генри (1641-1704), английский государственный деятель.

Ронкетти (XIX в.), миланский сапожник.

Ронсар Пьер де (1524-1585), французский поэт.

Роншо Луи де (1816-1887), французский писатель.

Россель (Рюссель) Вильям (1639-1683), барон, английский государственный деятель.

Россель (Рюссель) Рашель (1636-1723), жена В. Росселя.

Россель лорд, возможно, Джордж Вильям (1790-1846), английский генерал-майор.

Россель, жена лорда Росселя.

Росси Пеллегрино (1787-1848), граф, французский профессор политической экономии.

Россини Жоакино (1792-1868), итальянский композитор.

Ростопчина Евдокия Петровна (1811-1858), русская писательница.

Ротшильд Джемс (1792-1868), французский банкир.

Рошет Рауль (1789-1854), французский археолог.

Рубенс Петер Пауль (1577-1640), фламандский художник.

Рубини Джиованни Баттиста (1795-1854), итальянский певец.

Ру Виталь (1760-1846), французский литератор.

Ру (XIX в.), французский банкир.

Руге Арнольд (1802-1880), немецкий публицист, общественный деятель, философ.

Румор Карл Фридрих Людвиг (1785-1843), немецкий историк.

Румянцев Александр Иванович (1680-1749), граф, русский государственный деятель.

Румянцев Николай Петрович (1754-1826), граф, русский дипломат.

Румянцев Сергей Петрович (1755-1838), граф, русский дипломат.

Рунге (XIX в.), немецкий священник.

Рупрехт (XIX в.), австрийский цензор.

Руссель (Россель) Джон (1792-1878), английский политический деятель.

Руссо Жан-Жак (1712-1778), французский писатель, просветитель, философ.

Рюссель Вильгельм — см. Россель В.

Рюссель Рашель — см. Россель Р.

Рыбаков Борис Александрович.

Рычков Петр Иванович (1712-1777), русский писатель, заведовал оренбург-ской губернской канцелярией.

Рюг — см. Руге А.

Рюль (ум. 1795), деятель французской революции 1789 г.

Рюрик (ум. 879), по летописному преданию — родоначальник княжеской династии Рюриковичей.

Сабинин Дмитрий Стефанович (XIX в.), переводчик прозаических произведений А. С. Пушкина на немецкий язык.

Сабинин Стефан Карпович (1789-1863), протоиерей, русский историк, археолог.

Сабуров А. А.

Савари Анн Жан Мари Рене (1774-1833), французский военный и политический деятель.

Савиньи Фридрих Карл (1779-1861), немецкий юрист.

Сайтов Владимир Иванович (1849-1938), историк русской литературы, библиограф.

Сак Карл Генрих (1790-1875), немецкий теолог.

Саккини Антонио Мари Гаспар (1735-1786), итальянский композитор.

Саллюстий Гай Крисп (85-35 до н. э.), римский историк.

Салтыков (XIX в.), русский граф.

Сальванди Нарсисс Ахилл де (1795-1856), граф, французский политический деятель, публицист.

Сальванди де, жена Н.-А. де Сальванди.

Сальватор (XIX в.), французский издатель.

Сальфи Франческо (1759-1832), итальянский историк литературы.

Самарин Юрий Федорович (1819-1876), русский общественный деятель, славянофил.

Саммер (XIX в.), английский переводчик.

Самойлова Юлия Павловна, урожд. гр. фон дер Пален (XIX в.), жена гр. Н. А. Самойлова.

Санназар (XIX в.), итальянский граф.

Сантель Иоанн Батист (1630-1697), французский поэт.

Санти (XIX в.), жена гр. В. А Санти.

Сантини Джиованни (1787-1877), итальянский астроном.

Сапега, княгиня, мать кн. Чарторижской.

Сарран Бернард (1795-1874), французский политический деятель, литератор.

Сарто Андреа дель (1487-1531), итальянский художник.

Сарториус Георг, барон фон Вальтерсгаузен (1765-1828), немецкий историк.

Саси Антуан Исаак Сильвестр де (1758-1838), барон, французский ориенталист.

Сатин Николай Михайлович (1814-1873), русский литератор, участник студенческого кружка Герцена-Огарева.

Саути Роберт (1774-1843), английский поэт.

Сведенборг Эммануил (1688-1772), шведский натуралист.

Свербеев Дмитрий Николаевич (1799-1876), русский общественный деятель.

Свербеева Екатерина Александровна, урожд. Щербатова (1809-1892), хозяйка московского литературного салона.

Свечин Николай Егорович (род. 1759).

Свечин Николай Сергеевич (1759-1850), русский генерал.

Свечин Петр Егорович (род. 1773).

Свечина Софья Петровна, урожд. Соймонова (1782-1857), хозяйка католического салона в Париже.

Свинтоны (XIX в.).

Свистунова Мария Алексеевна, урожд. Ржевская (ум. 1866), жена камергера Н. П. Свистунова, мать декабриста.

Свифт Джонатан (1667-1745), английский писатель.

Святослав Игоревич (ум. 972), великий князь Киевский.

Себестиан (Себастиани) Орас Франсуа Бастьен (1772-1851), граф, французский политический деятель.

Северин Дмитрий Петрович (1792-1865), русский дипломат.

Севинье Мари де Рабютен-Шанталь де (1626-1696), маркиза, французская писательница.

Севинье Энри де (1624-1651), французский маркиз.

Сегюр Луи Филипп де (1753-1830), граф, французский посол в России.

Сегюр Софи (1799-1874), графиня, французская писательница.

Сегюр Филипп Поль (1780-1873), граф, французский генерал, историк.

Сегюр-Ламуаньон (XIX в.).

Сегье Антуан Жан Матье (1768-1848), барон, французский политический деятель.

Сей Жан Батист (1767-1832), французский экономист.

Семевский Василий Иванович (1848-1916), русский историк.

Семенов (XIX в.), русский крепостной артист. Сен-Венсен де Поль (1576-1660), французский священник, основатель общества сестер милосердия.

Сенека Луций Анней (ум. 65 н. э.), римский философ.

Сенелберг, немецкий натуралист 303.

Сенковский Осип Иванович (1800-1858), русский писатель, журналист, ориенталист.

Сен-Мартень Антуан Жан (1791-1832), французский ориенталист.

Сен-Мартень Луи Клод де (1743-1803), маркиз, французский мистик.

Сенозон (XVIII в.), сестра Л. Малерба.

Сен-При Алексей Карлович (1805-1851), граф, французский дипломат, литератор.

Сен-При Франсуа Эммануель де (1735-1821), граф, французский дипломат.

Сен-Проспер Антуан Жан Кассе (1790-1840), французский публицист.

Сен-Пьер Жак Анри Бернарден (1737-1814), французский писатель.

Сен-Симон де Рувруа Анри Клод (1760-1825), французский социалист-утопист.

Сен-Симон Луи де Лувруа (1675-1755), герцог, французский государственный деятель.

Сен-Симон, французский герцог, дед Луи де Сен-Симона.

Сен-Симон (XIX в.), французская герцогиня.

Сен-Феликс (Феликс д’Аморе, прозванный Жюль де) (1806-1874), французский писатель.

Сен-Фор (XIX в.), директор французских путей сообщения.

Сен-Фуа Жермен Франсуа Пулен де (1698-1776), французский литератор.

Сент-Бев Шарль Огюст (1804-1869), французский писатель, критик.

Сент-Олер Луи Клер де Бонуаль (1778-1854), граф, французский дипломат, историк.

Сент-Олер, жена Л.-К. Сент-Олера.

Сенявин Дмитрий Николаевич (1763-1831), русский адмирал.

Сербинович Константин Степанович (1796-1874), русский чиновник, журналист.

Сережа — см. Тургенев С. И.

Сесе Эмиль Эдмон (1814-1863), французский философ.

Сеславин Александр Никитич (1780-1858). русский офицер, участник партизанского движения Отечественной войны 1812 г.

Сигоний Карл (1523-1584), итальянский историк, философ.

Сиес (Сийес) Эммануель Жозеф (1748-1836), французский политический деятель.

Симеон Иосиф Иером (1749-1842), министр Вестфальского королевства в годы владычества Наполеона I в Германии.

Симеон Полоцкий (в миру Самуил Емельянович Петровский-Ситнианович, 1629-1680), русский общественный и церковный деятель, писатель, переводчик.

Сисмонди Жан Шарль Леонар Сисмонд де (1773-1842), французский историк, экономист.

Скаррон Поль (1610-1660), французский писатель.

Скаррон-Ментенон — см. Ментенон.

Скорятины, русские помещики (XIX в.).

Скотт Анна (1803-1833), дочь В. Скотта.

Скотт Вальтер (1771-1832), английский писатель.

Скребицкий Александр Ильич (1827-1915), русский врач.

Скриб Огюстен Эжен (1791-1861), французский драматург.

Скюдери Мадлена (1607-1701), французская писательница.

Слоун Ганс (1660-1753), английский натуралист, президент Королевского общества.

Смирнов Яков Иванович (ХТХ в.). священник русского посольства в Лондоне.

Смирнова Александра Осиповна, урожд. Россет (1809-1882), приятельница русских писателей пушкинского круга.

Смит Адам (1723-1790), английский политэконом.

Смит Вильям Сидней (1764-1840), английский адмирал.

Смит Сидней (1771-1845), английский писатель.

Смитсон Генриетта (1800-1854), английская актриса, с 1835 г. жена французского композитора Берлиоза.

Соболевский Сергей Александрович (1803-1870), русский библиофил, эпиграмматист.

Созе Жан Пьер Поль (род. 1800), французский политический деятель.

Соколовский (XIX в.), чиновник Московского архива.

Сократ (ок. 469-399 до н. э.), древнегреческий философ.

Солнье-сын (XIX в.), французский журналист.

Сольгер (XIX в.), немецкий теолог.

Сомбоель (XVIII в.), французский роялист.

Сорель Агнесса (1409-1450), возлюбленная французского короля Карла XII.

Софокл (ок. 497-406 до н. э.), древнегреческий трагик.

Софья Алексеевна (1657-1704), сестра Петра I.

Спалатин Георг Буркгард (1484-1545), деятель немецкой реформации.

Спенсер (XIX в.), английский лорд, библиофил.

Сперанский Михаил Михайлович (1772-1839), русский государственный деятель.

Спиноза Бенедикт (Барух, 1632-1677), голландский философ.

Сталь Анна Луиза Жермен де (1766-1817), баронесса, французская писательница.

Сталь Огюст Луи де (1790-1827), барон, сын мадам де Сталь, французский литератор.

Сталь барон де (XIX в ).

Сталь баронесса де (XIX в.).

Стангоп Эдвард (1546?-1608), английский церковник.

Станислав Август (1732-1798), польский король.

Станкевич Николай Владимирович (1813-1840), русский литератор, глава литературно-философского кружка.

Старчевский Альберт Викентьевич (1818-1901), русский журналист.

Стеклов Юрий Михайлович.

Стендаль (псевдоним Анри Мари Бейля, 1783-1842), французский писатель.

Степанов Николай Леонидович.

Степанов Франсис Филипп (1790?-1860), сын выходца из России, английский художник.

Стерн Лоренс (1713-1768), английский писатель.

Стефан (1097?-1154), английский король.

Стефенс Генрих (1773-1845), немецкий философ.

Страбон (ок. 63-ок. 20 до н. э.), древнегреческий географ, историк.

Страффорд (XIX в.), английский маркиз.

Страхов Петр Иванович, профессор физики Московского университета.

Строганов Григорий Александрович (1770-1857), барон, русский посол в Турции.

Строгановы.

Строев Павел Михайлович (1796-1876), русский археограф.

Стурдза Александр Скарлатович (1791-1854), русский чиновник.

Стюарт Дюгальд (1753-1828), шотландский философ.

Стюбель Христоф Карл (1764-1828), немецкий юрист.

Субиран (XIX в.), француз.

Суворов Александр Васильевич (1730-1800).

Сульт Никола Жан де (1769-1851), герцог Далматский, французский маршал.

Суме Александр (1788-1845), французский поэт.

Сухозанет Иван Онуфриевич (1788-1861), русский генерал-майор.

Сухомлинов Михаил Иванович (1848-1946), историк русской литературы.

Сушкова Анна Петровна (1795-1855), двоюродная сестра А. И. Тургенева.

Сфорца Людовик Мари (1451-1508), миланский герцог.

Сю Эжен (1804-1857), французский писатель, военный врач.

Сюар Жан Батист Антуан (1733-1817), французский литератор.

Сюар (1750-1830), французская писательница, хозяйка литературного салона, жена Ж.-Б. Сюара.

Сюлли Максимилиан де Бетюн (1560-1641), герцог, французский государственный деятель.

Сюло (Сюлло) Франсуа Луи (1757-1792), французский политический деятель, памфлетер.

Сюло (Сюлло), сын Ф. Л. Сюло.

Талейран Шарль Морис, князь де Беневент (1754-1838), французский дипломат.

Тальма Франсуа Жозеф (1763-1826), французский актер.

Тальма, жена Ф.-Ж. Тальма 534.

Тамброни Клотильда (1758-1817), итальянский филолог.

Тамбурини Антонио (1800-1876), итальянский певец.

Танеман (XIX в.), немецкий философ.

Танюша (XIX в.), цыганка, русская певица.

Тапе (Таппе) Дитрих Август Вильгельм (1778-1830), немецкий педагог, переводчик.

Тарасов Ефим Иванович.

Тарасова Вера Матвеевна.

Тарквиний Гордый, Луций (VI в. до н. э.), последний римский царь.

Тартаковский Андрей Григорьевич.

Тассо Торквато (1544-1595), итальянский поэт.

Тастю Сабина Казимир Амабль Войар (1798-1855), французская поэтесса.

Татаринов Александр Николаевич (18101862), двоюродный племянник А. И. Тургенева.

Татищев Дмитрий Павлович (1767-1845), русский дипломат.

Тацит Публий Корнелий (ок. 55-ок. 120), римский историк.

Тегнер Исайя (1782-1846), шведский поэт.

Тейлор (Тайлор) Роберт (1784-1844), английский писатель, деист.

Теодон Жан Батист (1646-1713), французский скульптор.

Тернер Джозеф Меллорд Вильям (1775-1851), английский художник.

Терно Гильом Луи (1765-1833), французский фабрикант.

Терри Даниель (1780?-1829), английский актер.

Терский (Терской) Аркадий Иванович (1732-1815), русский генерал-рекетмейстер.

Тертулиан (Тертуллиан) Квинт Септимий Флоренс (ок. 160-230), теолог.

Тиандер Карл Федорович.

Тибулл Альбий (ок. 50-19 до н. э.), римский поэт.

Тиверий (Тиберий) Клавдий Нерон (43 до н. э.-37 н. э.), римский император.

Тиводо (Тибодо), сын Антуана Тибодо, члена Конвента, автора мемуаров.

Тидге Христофор Август (1752-1841), немецкий поэт.

Тийо (XIX в.), французский литератор.

Тик Людвиг (1773-1853), немецкий писатель.

Тик Доротея, дочь Л. Тика 141. Тикнор Джордж (1791-1871), американский филолог, испанист.

Тилли Жан де (1559-1632), граф, французский генерал 269. Тиллотсон Джон (1630-1694), архиепископ Кентерберийский, сторонник религиозной терпимости.

Тиндал Матвей (1653?-1733), английский писатель, деист.

Тирабоски Джироламо (1731-1794), итальянский историк литературы.

Тит Флавий Веспасиан (41-81), римский император.

Титман Карл Август (1775-1834), немецкий юрист.

Тихонравов Николай Саввич (1832-1893), историк русской литературы.

Тоблер Георг Кристоф (1757-1812), швейцарец, воспитатель А. И. и Н. И. Тургеневых.

Товианский (Товяньский) Анджей (1799-1878), польский мистик, учитель А. Мицкевича.

Токевиль (Токвилль) Алексис Шарль Генри Клерел (1805-1859), граф, французский политический деятель, публицист. Токевиль (Токвилль), жена А. Токевиля.

Толанд Джон (1670-1722), английский писатель, деист.

Толстая, видимо, Прасковья Васильевна (ум. 1844), жена полковника графа А. А. Толстого.

Толстой Александр Петрович (ум. 1871), русский граф.

Толстой Лев Николаевич (1828-1910).

Толстой Петр Александрович (1769-1844), русский граф, член Государственного совета.

Толук Август (1799-1877), немецкий теолог.

Тома Аквинский — см. Фома Аквинский.

Томашевский Борис Викторович (1890-1957), историк русской литературы.

Томсон Джеймс (1700-1748), английский поэт.

Торвальдсен Бертель (Альберто) (1768-1644), датский скульптор.

Тортонваль (XIX в.), французская знакомая А. И. Тургенева.

Тоски (XIX в.), пармский гравер.

Тотила (ум. 552), король остготов в Италии.

Траар Пьер.

Трасси Дестю де, Антуан Луи Клод (1754-1836), французский философ, экономист.

Траян Марк Ульпий (53-117), римский император.

Требст Христиан Готлиб (1812-1888), немецкий переводчик.

Трейтель (XIX в.), английский книгоиздатель.

Тролоп (Троллоп) Френсис (1778-1863), английская писательница.

Тромсдорф Иоганн Бартоломей (1770-1837), немецкий химик.

Тройская Мария Лазаревна.

Труве (XIX в.), болонский трактирщик.

Тургенев Александр Михайлович (1772-1862), русский мемуарист.

Тургенев Андрей Иванович (1781-1803), русский поэт, критик, брат А. И. Тургенева.

Тургенев Борис Петрович (XIX в.), двоюродный брат А. И. Тургенева.

Тургенев Иван Петрович (1752-1807), русский общественный деятель, отец А. И. Тургенева.

Тургенев Иван Сергеевич (1818-1883).

Тургенев Николай Иванович (1789-1871), русский экономист, декабрист, брат А. И. Тургенева.

Тургенев Петр Николаевич (1853-1912), сын Н. И. Тургенева, скульптор.

Тургенев Сергей Иванович (1790-1827), русский дипломат, брат А. И. Тургенева.

Тургенева Екатерина Семеновна, урожд. Качалова (1757-1824), мать А. И. Тургенева.

Туркети (Тюркети) Эдуард (1807-1867), французский поэт.

Тынянов Юрий Николаевич (18941943), советский писатель, историк русской литературы.

Тьер Луи Адольф (1797-1877), французский политический деятель, историк.

Тьер, жена Л.-А. Тьера.

Тьери (Тьерри) Огюстен (1795-1856), французский историк.

Тюрго Анн Робер Жак (1727-1781), французский государственный деятель, экономист.

Тюрен (Тюренн) Анри де ла Тур д’Овернь (1611-1675), виконт, французский полководец.

Тюрнер — см. Тернер Д.-М.-В.

Тютчев Федор Иванович (1803-1873), русский поэт, дипломат.

Тюфякин Петр Иванович (1769-1845), русский князь, директор императорских театров.

Убри Петр Яковлевич (1774-1849), русский посланник во Франкфурте-на-Майне.

Уваров Федор Петрович (1773-1824), русский генерал.

Уврар Габриель Жюльен (1770-1846), французский финансист.

Укерт Фридрих Август (1780-1851), немецкий историк, географ.

Ульрих Фридрих.

Узвелл (XIX в.), английский литератор.

Фабре Мари Жозеф Викторьен (1785-1831), французский литератор.

Фалес (конец VII-начало VI в. до н. э.), древнегреческий философ, ученый.

Фалу Фредерик Альфред Пьер (1811-1886), граф, французский политический деятель, историк.

Фарнгаген фон Энзе Карл Август (1785-1858), немецкий писатель, критик.

Фарнезе Алессандро (1547-1592), пармский герцог, наместник испанского короля Филиппа II в Нидерландах.

Фарнезе Рануччо (1569-1622), пармский герцог.

Фастрада (ум. 794), жена Карла Великого.

Фе Леонтина (1811-1876), французская актриса.

Фегезак (XIX в.), французский генерал, дипломат.

Федоров Борис Михайлович (1794-1875), русский журналист, литератор.

Фейнберг Илья Львович.

Фенелон Франсуа де Салиньяк де ла Мотт (1651-1715), французский писатель.

Феофил (XIX в.), русский архимандрит.

Фердинанд I (1503-1564), римско-германский император.

Фердинанд VII (1784-1833), испанский король.

Фердинанд, пармский герцог.

Феррерис (XIX в.).

Ферюсак Андре Этьен Жюст Паскаль Жозеф Франсуа (1786-1836), барон, французский геолог, зоолог.

Фидиас (Фидий) (ок. 500-ок. 432/431 до н. э.), древнегреческий скульптор.

Фиески Жозеф (1790-1836), французский военный, организатор покушения на Людовика Филиппа.

Фикельмон Карл Людовик (1777-1857), австрийский посол в Петербурге.

Филанжиери (Филанджьери) Гаетана (1752-1788), итальянский экономист, юрист, публицист.

Филанжиери Шарль (1783-1867), французский генерал.

Филарет (в миру Василий Михайлович Дроздов, 1783-1867), московский митрополит.

Филимонов Владимир Сергеевич (1785-1858), русский писатель.

Филипова (XIX в.), знакомая А. И. Тургенева.

Филипп II (1527-1598), испанский король.

Филипп IV Прекрасный (1285-1314), французский король.

Фильд Джон (1782-1837), ирландский пианист, композитор.

Фирмин (Фирмен) (псевдоним Жана Франсуа Бекереля, 1787-1859), французский актер.

Фитц Джеймс (XIX в.), герцогиня.

Фихте Иоганн Готлиб (1762-1814), немецкий философ.

Фихте Эммануил Герман (1797-1879), немецкий философ.

Фишер (XVIII в.), немецкий историк.

Фишман Самуил.

Флавиньи (XIX в.), французский дипломат.

Флассан Жан Батист Каетан де (1760-1845), французский историк.

Флери Андре (1653-1743), французский кардинал.

Флери Клод (1640-1723), французский историк церкви.

Флеши (Флешье) Эспри (1632-1710), французский проповедник, писатель.

Флуренс (Флуранс) Мари Жан Пьер (1794-1867), французский физиолог, врач.

Фовицкий Иван Михайлович (род. 1782), русский литератор.

Фожер Арман Проспер (1810-1888), французский писатель.

Фокс Генри Ричард (1773-1840), английский политический деятель.

Фокс Георг (1624-1690), основатель секты квакеров.

Фокс Чарльз Джеймс (1749-1806), английский политический деятель.

Фолькстоун, английский лорд.

Фома Аквинский (1225-1274), французский схоласт.

Фома Кемпийский (1380-1471), писатель-моралист.

Фомин Александр Александрович (1868-1929), историк русской литературы.

Фонвизин Денис Иванович (1744-1792), русский писатель.

Фонтан Луи Мари (1801-1839), французский писатель.

Фонтенель Бернар ле Бовье (1657-1757), французский писатель, ученый.

Фориель Клод (1772-1844), французский историк, филолог, критик.

Форстер Георг (1754-1794), немецкий писатель, ученый, деятель французской революции 1789 г.

Фосколо Уго (1776-1827), итальянский писатель.

Фосс Иоганн Фридрих (1751-1826), немецкий поэт, переводчик.

Фотий (1792-1838), русский архимандрит.

Фрай Елизавета (1780-1845), английский филантроп, публицист.

Франк (Франке) Август Герман (1663-1727), немецкий педагог, основатель сиротских приютов.

Франклин Вильямин (Вениамин) (1706-1790), американский политический деятель.

Франсуа I (Франциск I) (1494-1547), французский король.

Франсуа де Саль (1567-1622), женевский епископ.

Франц I (1768-1835), австрийский император.

Франциск I (Франц I) (1708-1765), тосканский герцог, с 1745 г. германский император.

Фрауенлоб (прозвище Генриха фон Мейсена, ок. 1260-1318), немецкий мейстерзингер.

Фредерик Великий — см. Фридрих II.

Фредро Александр (1793-1876), граф, польский драматург.

Фрейттель (XIX в.), французский книгопродавец.

Фресинос (Фрейсинос) Дени де (1765-1841), граф, епископ, французский проповедник, политический деятель.

Фридрих II (1194-1250), германский император.

Фридрих II (1712-1786), прусский король.

Фридрих Гаспар Давид (1774-1840), немецкий художник.

Фридрих Август (1797-1854), саксонский король.

Фридрих Август I (1750-1827), саксонский король.

Фридрих Вильгельм Кассельский (1802-1875), гессен-кассельский курфюрст.

Фридрих Вильгельм III (1770-1840), прусский король.

Фридрих Мудрый (1463-1525), саксонский курфюрст.

Фриз Яков Фридрих (1773-1843), немецкий философ.

Фрич (XIX в.), немецкая графиня.

Фрорин (XIX в.), немецкий священник.

Фуа Максимилиан Себастьян (1775-1825), французский генерал, политический деятель.

Фуассе Жозеф Теофиль (1800-1873), французский литератор.

Фудра Теодор Луи Август де (1800-1872), маркиз, французский писатель.

Фукидид (ок. 460-ок. 400 до н. э.), древнегреческий историк.

Фурье Франсуа Мари Шарль (1772-1837), французский социалист-утопист.

Фуше Виктор Адриен (1802-1866), французский историк права.

Фуше Иосиф, герцог Отрантский (1763-1820), французский политический деятель, министр полиции при Наполеоне I.

Фюльберт (XII в.), французский каноник, дядя Элоизы, возлюбленной П. Абеляра.

Фюрст Вальтер (XIV в.), по народному преданию — один из основателей швейцарского союза.

Ханыков Василий Васильевич (1759-1829), русский посланник в Дрездене.

Хаткарт (Каткарт) Вильям Шоу (1755-1843), граф, английский дипломат, генерал.

Хвощинская Софья Михайловна (1802-1836), жена А. П. Хвощинского.

Хейтер Джордж (1792-1871), английский художник.

Херасков Михаил Матвеевич (1733-1807), русский писатель.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860), русский общественный деятель, писатель.

Христина (Августа, 1626-1689), шведская королева.

Цезарь Юлий Гай (100-44 до н. э.), римский государственный деятель, полководец.

Цвечке (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Цинский (Цынский) Лев Михайлович (XIX в.), генерал-майор, московский обер-полицеймейстер (в 1834-1845 гг.).

Цинти (XIX в.), певица.

Циркур (Сиркур) Адольф де (1801-1879), граф, французский литератор.

Циркур (Сиркур) Анастасия Семеновна, урожд. Хлюстина (XIX в.), графиня, французский литератор.

Цицерон Марк Туллий (106-43 до н. э.), римский оратор, адвокат, писатель, политический деятель.

Цшокке Иоганн Генрих Даниил (1771-1848), швейцарский писатель.

Цявловский Мстислав Александрович (1883-1947), историк литературы.

Чаадаев Петр Яковлевич (1793-1856), русский общественный деятель, философ, писатель.

Чанинг (Чаннинг) Вильям Эллери (1780-1842), американский писатель, проповедник.

Чарторижский (Чарторыжский) Адам Юрий (1770-1861), князь, польский политический деятель.

Чатам — см. Питт В.

Чаттертон Томас (1752-1770), английский поэт.

Черейский Лазарь Абрамович.

Черняк Ефим Борисович.

Черский (XIX в.), немецкий священник.

Чиконьяр Леопольд (1789-1834), граф, итальянский искусствовед.

Чимабуэ (настоящее имя Ченни ди Пепо, ок. 1240-ок. 1302), итальянский художник.

Чичагов Павел Васильевич (1765-1849), русский адмирал.

Чиямпи (Чампи) (1769-1847), аббат, итальянский ученый, правовед.

Чокке — см. Цшокке И.-Г.-Д.

Шабо Франсуа (1759-1794), деятель французской революции 1789 г.

Шаброль де Вэльвик Жильбер Жозеф Гаспар (1773-1843), французский префект.

Шад (XIX в.), английский посол в Дрездене.

Шадов Иоганн Готфрид (1764-1850), немецкий скульптор.

Шадурский (XIX в.), русский граф.

Шаликов Петр Иванович (1767-1852), русский писатель.

Шаль Филарет (1799-1873), французский литератор.

Шампаньи Франсуа Жозеф Мари де (1804-1882), французский литератор.

Шампо (XIX в.), французский журналист.

Шампо де Гийом (ум. 1221), французский схоласт.

Шамполион-Фижак Жак Жозеф (1778-1867), французский археолог, брат ориенталиста Жана Франсуа Шамполиона.

Шамфор Себастьян Рок Никола (1741-1794), французский писатель.

Шапелен (Шаплен) Жан (1595-1674), французский поэт, критик.

Шапталь Жан Антуан (1756-1832), французский политический деятель, химик, экономист.

Шапталь мадам (XVI-XVII вв.).

Шарлотта Елизавет де Бавьер (1652-1722), принцесса Палатинская, вторая жена Филиппа Орлеанского.

Шарнгорст Гергард Иоганн Давид фон (1755-1813), прусский генерал.

Шарп (XIX в.), английский адвокат.

Шатель Фердинанд Франсуа (1795-1857), французский проповедник.

Шатобриан Франсуа Рене (1768-1848), французский писатель, политический деятель.

Шатобриан, урожд. де Лавинь, жена Ф.-Р. Шатобриана.

Шатовье (XIX в.), французский государственный деятель.

Шахсвский Александр Александрович (1777-1846), русский драматург.

Шафарик Павел Иосиф (1795-1861), чешский славяновед.

Швартнер Мартин (1759-1823), венгерский историк.

Швенке (Швенк) Конрад (1793-1864), немецкий писатель, переводчик.

Шебунин Андрей Николаевич.

Шевалье Жак Луи Венсан (1770-1841), французский инженер.

Шевалье Мишель (1806-1879), французский политэконом.

Шеврель (Шеврейль) Мишель Эжен (1786-1889), французский химик.

Шевырев Степан Петрович (1806-1864), русский поэт, критик, историк литературы.

Шейдлер (XIX в.), немецкий профессор философии.

Шекспир Вильям (1564-1616), английский драматург.

Шелли Перси Биши (1792-1822), английский поэт.

Шеллинг Фридрих Вильгельм Йозеф (1775-1854), немецкий философ.

Шель (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Шенау, немецкий средневековый рыцарь.

Шенберг Рот Шенберг.

Шенинг Гергард (1722-1780), датский историк.

Шенье Андре Мари (1762-1794), французский поэт 260.

Шенье Мари Жозеф (1764-1811), французский поэт, драматург.

Шепелев Петр Амплиевич (1737-1828), русский генерал, сенатор.

Шереметев Борис Петрович (16521719), русский генерал-фельдмаршал.

Шерер Иоганн Бенедикт (1741-1824), немецкий переводчик.

Шеридан Ричард (1751-1816), английский драматург.

Шетарди Иоахим Жак Тротти (1705-1758), маркиз, французский дипломат.

Шефтсбери Антони Эшли Купер (1671-1713), граф, английский философ.

Шиллер Иоганн Фридрих (1759-1805), немецкий поэт, драматург.

Шиллер Шаплотта, урожд. Ленгефельд (1766-1826), жена Фридриха Шиллера.

Шиллинг Павел Львович (1785-1837), барон, русский дипломат, ученый.

Шимановская Мария Агата (1789-1831), польская пианистка.

Шипли Вильям (1714-1803), английский общественный деятель 402.

Шлегель Август Вильгельм (1767-1845), немецкий историк литературы, критик, переводчик.

Шлегель Фридрих (1772-1829), немецкий философ, писатель.

Шлейермахер Фридрих Даниель (1768-1834), немецкий философ.

Шленкур (XIX в.).

Шлецер Август Людвиг фон (1735-1809), немецкий историк.

Шлецер Христиан Август фон (1774-1831), сын А.-Л. Шлецера, профессор политической экономии Московского университета.

Шмит Герман Иосиф (1796-1869), немецкий церковный историк.

Шоберлехнер Софья Филипповна, урожд. Даль-Окка (1807-1863), певица, жена немецкого композитора Франца Шоберлехнера.

Шор Розалия Иосифовна (1894-1939), историк литературы.

Шотт Альберт Луциан Констанс (1809-1847), немецкий теолог.

Шпитлер (XIX в.), немецкий книгопродавец.

Шпурцгейм Иоганн Христоф (1776-1832), немецкий френолог.

Шредер Андрей Андреевич (ум. 1858), советник русского посольства в Париже.

Штакельберг Густав Оттонович (1766-1850), граф. русский дипломат.

Штапфер Филипп Альберт (1766-1840), швейцарский политический деятель, писатель, теолог.

Штауфахер (XIV в.), швейцарский патриот.

Штединг Богуслав Людвиг Христофор (1746-1837), граф, шведский генерал, дипломат.

Штейбельт Даниель (1765-1823), немецкий пианист, композитор.

Штейдлин (XIX в.), немецкий философ.

Штейн Генрих Фридрих Карл фон (1757-1831), барон, прусский государственный деятель.

Штейн Лоренц фон (1815-1890), немецкий историк права, экономист.

Штейнкопф (XIX в.). пастор немецкой церкви в Лондоне.

Штикель (XIX в.), немецкий теолог.

Шторх Андрей Карлович (1766-1835), русский экономист.

Штраус Давид Фридрих (1808-1874), немецкий философ.

Штоуве (XIX в.), немецкий доктор.

Шуазель Клод Антуан Габриель де (1760-1838), французский герцог.

Шуазель Этьен Франсуа (1719-1785), герцог, французский политический деятель.

Шуберт Готхильф Генрих (1780-1860), немецкий ученый, философ.

Шуберт Федор Иванович (1758-1825), русский астроном.

Шувалов Григорий Петрович (1804-1861), граф, русский дипломат, впоследствии монах ордена барнабитов.

Шувалов Иван Иванович (1727-1797), русский государственный деятель.

Шувалова Текла Игнатьевна, урожд. Валентинович (1801-1873), русская графиня.

Шувалова (XIX в.), русская графиня.

Шюц (XIX в.), немецкая певица.

Щеголев Павел Елисеевич (1877-1931), историк русской литературы и революционного движения.

Щербаков Дмитрий Иванович.

Щербатов (XIX в.), русский князь.

Щербатов Михаил Михайлович (1733-1790), князь, русский историк, экономист, публицист.

Щербатова Мария Алексеевна, урожд. Штерич (ок. 1820-1879), русская княгиня.

Эбель Иоганн Готфрид (1764-1830), швейцарский географ, геолог.

Эбердинский герцог, Джордж Гамильтон Гордон (1784-1860), английский политический деятель.

Эберт Карл Эгон Риттер фон (1801-1882), немецкий поэт или Фридрих Адольф (1791-1834).

Эврипид (Еврипид, ок. 480-406 до н. э.), древнегреческий трагик.

Эглофштейн Каролина (1789-1868), графиня, фрейлина великой княгини Марии Павловны, герцогини Веймарской.

Эделинг Роксандра Скарлатовна (1786-1844), русская графиня.

Эдуард (1330-1376), принц Галлии, известный под прозвищем Черный Принц.

Эйлер Леонард (1707-1783), русский математик, механик, физик.

Эйнзидель Фридрих (1750-1828), саксонский министр, переводчик древних авторов.

Эйриес Жан Батист Бенуа (1767-1846), французский географ.

Эйхгорн Иоганн Готфрид (1752-1827), немецкий историк.

Эйхенбаум Борис Михайлович (1886-1959), историк русской литературы.

Экерн — см. Геккерн.

Эксмауф Пелью Эдуард (1753-1833), английский виконт.

Экштейн Фердинанд (1790-1861), барон, французский философ.

Эленшлегер Адам Готлиб (1779-1850), датский писатель.

Элеонора д’Эсте (XVI в.), сестра феррарского герцога Альфонса.

Элоиза (1101-1164), возлюбленная П. Абеляра.

Эльгин — см. Брюс Т.

Энгельгардт Василий Васильевич (1785-1837), полковник в отставке, приятель А. С. Пушкина.

Энгельс Фридрих (1820-1895).

Энгиенский (Ангиенский) (1772-1804), французский герцог.

Эпаминонд (ок. 420-362 до н. э.), древнегреческий полководец, политический деятель.

Эпиктет (Епиктет) (ок. 50 — ок. 138), римский философ, писавший по-гречески.

Эразм Роттердамский Дезидерий (ок. 1466-1536), голландский гуманист, писатель.

Эрдман Иоганн Эдуард (1805-1892), немецкий философ.

Эррио Эдуард.

Эстурмель Александр Цезарь Луи де (1780-1852), граф, французский политический деятель.

Этьен Шарль Гильом (1778-1845), французский драматург, публицист.

Юлиан Отступник (Флавий Клавдий Юлиан, 331-363), римский император.

Юлиус Николай Генрих (1783-1862), немецкий врач, автор работ по устройству тюрем.

Юм Давид (1711-1776), английский философ, психолог, историк, экономист

Юнг Артур (1741-1820), английский агроном, экономист.

Юнг Томас (1773-1829), английский физик, основатель физиологической оптики.

Юнг Эдуард (1683-1765), английский поэт.

Юрченко П. О.

Юсупов Борис Николаевич (1794-1849), русский князь.

Ягужинский Павел Иванович (1683-1736), русский граф, приближенный Петра I и Екатерины I 109.

Языков Николай Михайлович (1803-1843), русский поэт.

Якоби Фридрих Генрих (1753-1819), немецкий философ.

Яковлев В. А.

Ян Фридрих Людвиг (1778-1852), немецкий педагог, основатель немецкого патриотического спортивного движения, с 1819 по 1825 г. находился в тюремном заключении за пропаганду национального единства Германии.