Дневник во время войны, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1904

Дневник
Время на прочтение: 334 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. Г. Гаринъ

Полное собраніе сочиненій

Томъ шестой

Изданіе т-ва А. Ф. Марксъ

Петроградъ

Приложеніе къ журналу ‘Нива’ на 1916 г.

ДНЕВНИКЪ ВО ВРЕМЯ ВОЙНЫ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Отправляясь въ центръ интереснйшихъ событій нашей эпохи, я буду переживать ихъ тамъ, воспринимать, чувствовать. Я и вс тамъ находящіеся.
Въ каждомъ изъ насъ, какъ въ капляхъ все того же океана, отразится переживаемое этимъ океаномъ. Въ свою очередь, передать это читателю, дать и ему почувствовать то, что переживаешь — цль этого дневника.
Я беру на себя большую отвтственность передъ читателемъ: быть правдивымъ.

I.

28-го апрля 1904 г. Волга.

Мой поздъ выходить изъ Москвы 29-го апрля. Я пользуюсь временемъ и ду по Волг съ тмъ, чтобы ссть на поздъ въ Самар 1-го мая.
Съ Волгой очень много связано у меня въ жизни, и для меня было бы очень тяжело не повидать ее еще разъ, еще разъ не пожить ея жизнью: прохать на пароход, подъ шумъ колесъ вспоминать, думать, читать, писать.
Сегодня я слъ на пароходъ въ Нижнемъ.
Литературный кружокъ, провожавшій меня, уже высадился.
Я стою у широкаго окна, и на душ пусто, и давитъ душу мысль, что уже немного близкихъ и дорогихъ остается пока со мной, а остальные остались тамъ, за этими широкими, безмолвными очертаніями воды, лса, далекихъ горъ.
Весна только начинается и вся еще охвачена пустотой. Едва примтна молодая зелень деревьевъ, только еще начинаютъ зеленть поля, и подавляютъ эту начинающуюся жизнь водная даль, да небо, да втеръ. Въ уютномъ уголк гд-нибудь на палуб тепло, нжно ласкаеть солнце, но на открытомъ мст пронизываетъ еще холодный втеръ, и нтъ еще растворившей весь холодъ настоящей весны.
Нтъ того мгновенія, о которомъ говорятъ крестьяне: ‘вздохнула земля’. Мгновенья, когда паръ идетъ съ земли. Паръ и ароматъ и тепло.
Когда холодный втеръ смняется млющимъ, нжнымъ, какъ ласка, втеркомъ — втеркомъ, который прозрачными волнами рябитъ надъ землей.
И когда такая весна приходитъ во-время, крестьянинъ крестится и думаетъ: ‘Быть урожаю’. Думаетъ, но не говорить: боится сглазу.
Вечеретъ. Изъ окна я вижу только небо да края береговъ. И весь воздухъ кажется голубымъ, совершенно голубымъ, сперва нжнымъ, прозрачнымъ, а потомъ густымъ, темнымъ. Вода Волги еще мутна и, не отражая, не сливаясь съ небомъ, течетъ во тьм широкой, грязной полосой.
Я смотрю, и картинки недавняго прошлаго проносятся въ голов.
Въ Петербург, на улиц. Съ тяжелымъ грохотомъ везутъ снаряды, лафеты.
Вотъ я въ Москв, въ китайскомъ магазин.
Три китайца. Молодые, съ длинными косами, нжный рзецъ контуровъ. Что-то болзненное въ этихъ вздутыхъ складкахъ надъ раскрашенными глазами, въ прозрачной желтоватой кож. Красивая рука, смущеніе и красота движеній.
Я спрашиваю:
— Китайцы будутъ воевать съ нами?
Китайцы молча переглядываются между собою.
— Нехорошо воевать,— говоритъ одинъ…

——

Большая столовая парохода загорлась электрическими лампочками. Публика дловая. Туристы, нарядныя дамы, ароматъ черемухи и липы, бархатныя синія ночи — все это еще впереди.
Теперь же въ большинств за столами сидятъ купцы — то бородатые, старинные, то новые, вншнимъ видомъ напоминающіе иностранцевъ. Много и настоящихъ иностранцевъ. Говорятъ о войн, о длахъ.
Что касается до длъ, то длъ никакихъ, и единственный товаръ теперь — деньги, товаръ, котораго ‘ни по чемъ не найдешь’.
Какой-то москвичъ, бритый, круглый, одтъ съ иголочки, округленно жестикулируя, говоритъ:
— Помилуйте, намъ, москвичамъ, въ пору и въ гробъ ложиться: весь оборотъ съ Сибирью сталъ. Вдь вся торговля съ этой Сибирью на векселяхъ. Ну, поставишь свой бланкъ, учтешь, и идетъ дло, а теперь ни съ какимъ бланкомъ векселя не проходятъ, этакую груду векселей извольте держать въ своемъ стол, кто же выдержитъ? Говорятъ о войн…

II.

29-го апрля.

Послдній день по Волг.
Завтра утромъ уже Самара.
Рка шире. Зелеными островами раскинулись по всему горизонту лса, рощи. Уютно пріютились къ нимъ домики, и идилліей ветъ отъ нихъ.
Въ Казани встртилъ знакомаго инженера, тоже дущаго на войну.
— Когда дете?
— Мсяца черезъ три.
— Почему такъ поздно?
— Я приглашенъ командующимъ манчжурской арміей на постройку какой-то стратегической линіи въ тылу арміи. Постройка должна начаться съ момента начала наступательныхъ дйствій нашей арміи. Тогда командующій,— мой разговоръ съ нимъ происходилъ 20-го февраля,— говорилъ мн, что это произойдетъ, если дожди не помшаютъ, въ іюн, а если помшаютъ, то надо прибавить, слдовательно, еще на періодъ дождей два мсяца.
— Такъ что наше теперешнее отступленіе отъ Ялу планомрно?
— Вполн. Я настаивалъ тогда хать сейчасъ же, съ тмъ, чтобы, если не строить, то подготовить изысканія. Генералъ мн отвтилъ: ‘Какія же изысканія, когда вс эти мста будутъ заняты съ весны непріятелемъ?’
— Но въ такомъ случа, зачмъ же тогда тюренченскій бой, эти уничтоженные запасы въ Фынхуанчен?
Инженеръ пожалъ плечами.
— Я — не военный и въ военныхъ длахъ ничего не понимаю.
— Мн представляется,— обратился къ намъ пожилой военный артиллеристъ, завтракавшій также за нашимъ столомъ,— дло въ слдующемъ вид: выполненіе плана кампаніи (несомннно) затянулось въ японской арміи. Еще мсяцъ — и, можетъ-быть, съ прибывшими изъ Россіи подкрпленіями наша армія могла бы не впустить японскую въ Манчжурію. Въ виду этого и работа шла въ двухъ предположеніяхъ: и на случай наступленія и на случай отступленія. Благодаря этому и необходимы укрпленіе полотна желзной дороги и подвозъ запасовъ. И при такомъ настроеніи арміи, при естественномъ желаніи поскоре помряться силами, можетъ-быть, и непосильной задачей уже было для ближайшихъ исполнителей плановъ командующаго удержаться въ рамкахъ указаннаго. Но, разъ дло сдлано, оно иметъ громадное значеніе для всего нашего дальнйшаго плана кампаніи. Вс эти гаубицы и осадныя орудія освтили картину будущихъ битвъ и сраженій въ томъ смысл, и какія мры и контрмры надо предпринять, и съ чмъ намъ придется считаться. А узнать все это лучше вначал, чмъ въ генеральномъ сраженіи.
— И слдовательно, пока эти мры не будутъ приняты, мы отступаемъ? — спросилъ я.
— Первоначальный планъ остается въ сил…

III.

30-го апрля.

Путешествіе мое по Волг кончается. Ставрополь прошли, проходимъ Жигулевскія ворота, черезъ часъ — Самара, Все — мста большихъ хозяйствъ, широкаго хлбопашества.
Хозяйство — дло близкое моему сердцу, и я разспрашиваю о положеніи дль. Зима въ первой половин была малоснжная. Почти до Новаго года дорогъ не было. Къ концу зимы снгу выпало много, но такъ какъ земля глубоко промерзла, то снгъ сошелъ, не впитавшись въ землю. Сухостью отличалась и осень прошлаго года. Въ общемъ, какъ результатъ, влаги въ земл мало, и разливъ Волги въ этомъ году очень небольшой. Вся надежда на атмосферные осадки, которыхъ въ этомъ году надо больше и значительно больше нормальныхъ. Свъ въ разгар, ждутъ дождей. Но дождей пока нтъ. Небо мглистое, и сухой туманъ застилаетъ горизонтъ. ‘Мгла стоитъ’ — то, что на мстномъ язык называютъ ‘помохой’. Во время выколашиванія и цвтенія хлбовъ такая ‘помоха’ губительна. Каково ея вліяніе при посв — вопросъ совершенно не изслдованный, какъ не изслдовано, впрочемъ, и само явленіе ‘помоха’. Несомннный факта только тотъ, что хорошія смена, хорошая пашня и своевременный посвъ даютъ колосъ сильный, здоровый, лучше сопротивляющійся ‘помох’. И чмъ нове земля, тмъ сопротивленіе большее. Но новыхъ земель мало, старыя въ общемъ, за ничтожными исключеніями, совсмъ не удобряются, трехпольная, самая истощающая землю культура процвтаетъ, и можно ли удивляться, что мста, бывшія нкогда житницами, теперь не выходятъ изъ неурожаевъ?
Единственный выходъ — переходъ къ многопольной систем съ травосяніемъ.
Но и несвоевременный переходъ влечетъ за собой величайшія бдствія. Достаточно вспомнить Польшу, которая за этотъ несвоевременный переходъ поплатилась своей политической самостоятельностью. Потому что политика всегда — только шапка экономики.
Въ Симбирск слъ на нашъ пароходъ ‘Некрасовъ’ одинъ изъ піонеровъ новаго многопольнаго хозяйства. Человкъ предпріимчивый, но очень склонный къ риску. Повелъ дло въ широкихъ размрахъ, истратилъ боле милліона и теперь находится при послднемъ издыханіи. Вся его надежда на урожай этого года, но его управляющій того мннія, что никакой надежды нтъ.
Реакціонный элементъ торжествуетъ. Грабящіе его ростовщики всевозможныхъ типовъ и шаблоновъ, возбуждаемые злобнымъ шипніемъ этого элемента, чувствуютъ себя и дйствуютъ открыто, во всю. Чуть не кричатъ:
— Мошенникъ!
А этотъ ‘мошенникъ’ разсвпалъ населенію этихъ мстъ больше милліона. Выстроилъ желзную дорогу, ввелъ въ теченіе двадцати лтъ цлый рядъ прочно установившихся новыхъ культуръ: люцерну, клеверъ, подсолнухъ, макъ, чечевицу, завелъ непосредственныя сношенія по сбыту всхъ этихъ хлбовъ съ міровыми рынками, представители которыхъ завели теперь здсь постоянныя конторы.
Придетъ, конечно, и для него исторія, но его уже не будеть. Судьба піонера и дло его безповоротно проиграны.
Онъ добродушно говоритъ:
— И вотъ, подите, что значитъ русскій человкъ! Надо, чтобы пропали лучшіе годы жизни, масса труда, масса денегъ, чтобы каждый наконецъ сталъ разсуждать. Въ сущности, чего я хотлъ? Доказать, что въ некультурныхъ условіяхъ можно культурно устроиться? Что некультура ничему не мшаетъ?!..
Онъ смется:
— Все-таки я понялъ въ конц концовъ, что я — культурный одиночка… А отсюда все та же непоколебимая вра въ себя, какъ русскаго.
— Да, милліоны — большія деньги, и, исходя изъ принципіальной постановки вопроса, на эти деньги, въ общекультурномъ направленіи ихъ, какъ много можно было бы сдлать!
— Можно, можно,— торопливо соглашается мой спутникъ и, опираясь локтями о столъ, нервно ерошитъ свои уже посдвшіе волосы.
Коммерсанть за сосднимъ столомъ кончилъ свой ранній завтракъ, ковыряетъ въ зубахъ и, слушая нашъ разговоръ, такъ смотритъ, точно думаетъ:
‘Дуракъ то, дуракъ!’
Піонеръ добродушно обращается къ нему и спрашиваетъ:
— Какъ дла?
Не мняя лица, коммерсанть бросаетъ:
— Не веселятъ…
И, помолчавъ, прибавляетъ:
— Угнетеніе большое: на биржу хоть не ходи,— неловко складывается дло. Вы что, до Самары?
— Да.
— Вотъ она.
Мы поворачиваемъ, и подходимъ къ пристани.
Есть мста, которыя только разъ въ жизни достаточно увидть, и то за наказаніе, но, вроятно, много у меня грховъ, что такъ тсно я связанъ съ этимъ прозаичнйшимъ городомъ въ мір.
Мы шагомъ пробираемся въ гору по отвратительной булыжной мостовой. Солнце, жара, втеръ вихрями крутитъ пыль и засыпаетъ лицо, глаза, шею.
Какія сонныя, какія прозаичныя лица! Изъ очень немногихъ живыхъ, съ иниціативой людей, жившій въ этомъ город Яковъ Львовичъ Тейтель переведенъ отсюда. И въ нсколько мсяцевъ отъ всхъ его общественныхъ затй ничего не осталось.
И, Боже мой, какъ рады этому любители тишины и покоя, и какъ сладко спятъ на лаврахъ безъ доктора Гааза здшнія мста!
Да, правы, пожалуй, китайцы, говоря, что и отъ одного хорошаго человка весь міръ длается уже лучше.
Хорошихъ людей нтъ или очень мало,— хорошихъ въ смысл идейномъ, а такъ, вообще, людей въ Самар очень много, и съ каждымъ годомъ городъ растетъ и застраивается въ противоположность охватившимъ его со всхъ сторонъ поволжскимъ степямъ.
Тамъ, въ степяхъ, изъ года въ годъ все хуже и хуже, а за счетъ соковъ этихъ степей растетъ и ширится этотъ городъ.
— Скажите, почему нтъ свободныхъ номеровъ въ гостаницахъ? Създъ земскій, дворянскій?
Никакого създа нтъ, а просто съ открытіемъ навигаціи похалъ разный дловой людъ: торговцы, коммивояжеры.
— Война чувствуется у васъ?
— Война? Мы что? Щупайте пульсъ — Москву, Петербургъ, а мы не скоро еще почувствуемь. Хотя, конечно, чувствуемъ и мы, но это не то, что въ Москв и даже въ Варшав.
— Ну что жъ, побдимъ мы?
— Мы? Да надо бы… Слухи вотъ только здсь разные ходятъ.
Разсказчикъ оживляется.
— Господи, сколько слуховъ!
— По-прежнему собираетесь, толкуете?
— Да нтъ. Какъ-то эта война перемнила все: не узнаешь людей… То, что казалось единымъ, теперь стало стообразнымъ: каждый при своемъ мнніи. И такъ: съ вами будетъ вашего мннія, а съ другимъ — другого… Чушь какая-то и большая пошлость!..

IV.

1-го мая.

Безоблачное утро, нарядное, праздничное. Съ размаха останавливается у платформы скорый скбирскій поздъ въ состав пяти вагоновъ Международнаго Общества. Изъ щегольскихъ вагоновъ подъ тнь дебаркадера спшатъ разныхъ формъ военные. Мундиры больше штабные, инженерные. Лица спокойныя, удовлетворенныя: одно дло кончили, другое тамъ впереди, а пока передышка, покои, интересы туристовъ. Я нахожу своихъ, мы весело здороваемся.
Въ переноск вещеи, въ суматох быстро проходятъ двадцать минутъ остановки, и поздъ уже трогается.
Послднія милыя, дорогія сердцу лица стоятъ тамъ на платформ, и въ первый разъ, какъ молніей, прорзывается сознаніе, что дешь далеко-далеко, къ чему-то большому, невдомому… и страстный порывъ назадъ пробуждается въ душ, а сила, не отъ меня зависящая, уноситъ меня все быстре впередъ. Едва видны фигуры, поворотъ — и все исчезло, а въ душу, охваченную пустотой, ужъ врываются новыя впечатлнія,— сверкающія зеленью поля, безмятежная даль ихъ. Мало этихъ впечатлній, чтобы заполнить нестерпимую пустоту. А вотъ идетъ навстрчу мой знакомый и сотоварищъ, высокій, молодой инженеръ В.
— Какъ хорошо, Викторъ Петровичъ, что вы пришли,— говорю я и крпко жму его руку.
Я теперь радъ ему, какъ самому близкому, потому что этихъ близкихъ моихъ зналъ и онъ,— съ нимъ теперь еще тсне связались они.
— Идемъ въ столовую, тамъ вс.
Мы идемъ по вагонамъ, насъ мягко покачиваетъ, въ открытыя двери купэ мы видимъ, что длается тамъ внутри. Шашки, военныя пальто, чемоданы, масса вещей, кое-гд изъ-за нихъ выглядывающія лица. Лица — какъ книги въ обложкахъ, красивыхъ, простыхъ, но вс съ невдомымъ содержаніемъ.
Вотъ и столовая, съ необычной, исключительно почти военной публикой.
В. знакомитъ насъ, мы прикладываемъ съ каждымъ по очереди рукy къ козырьку и затмъ жмемъ другъ другу руки.
— Кофе? Чай?
Да, здсь уже запахло войной. Я пью кофе и слушаю.
За сосднимъ столомъ говоритъ докторъ-хирургъ, профессоръ кіевскаго университета. Мягкая, плавная рчь интеллигента. Пиджакъ, маленькая шапочка на голов. Онъ говоритъ о консервативномъ направленіи современной хирургіи въ смысл стремленія сохранять по возможности поврежденные члены, говоритъ о безполезно отрзанныхъ цлыхъ горахъ рукъ и ногъ во время седанской кампаніи у французовъ.
— Прежде одно сомнніе уже требовало ампутаціи, а теперь то, что прежде было вн сомннія въ смысл ампутированія, теперь не ампутируется. Конечно, громадное значеніе пметъ и современное ружье, пуля. Самая гуманная — японская, 6 1/2 всего калибра.
— А наша?
— Семь съ небольшимъ. Такая же, какъ и у всхъ остальныхъ. Японская пуля насквозь пробиваетъ желудокъ, кишки, легкое — и черезъ дв ведли человкъ опять на ногахъ.
— А если въ кость?
— Раздробляетъ.
— Ну?
— Ну, и заживаетъ, срастается: ранка такъ мала, что сейчасъ же затягивается, и доступа воздуха нтъ.
— А почему же,— спрашиваю я,— и другимъ арміямъ не завести такія же ружья?
— Дло въ томъ,— отвчаетъ докторъ,— что эти ружья очень легки. Съ такими ружьями, какъ показалъ опытъ, проигрываются войны. Правда, патроновъ можно носить на 20 больше,— нашъ солдатъ иметъ 120 патроновъ, японскій — 140, но смертность отъ нашихъ ружей на 30% больше. Японскія ружья хороши только на близкой дистанціи, такъ какъ первоначальная скорость ихъ 700, а у нашихъ — 600 только, какъ у французскихъ и нмецкихъ, но зато на 1.000 метровъ наши бьютъ выше, и затмъ — у нашихъ прямой бой.
— Прямой бой?
— Не навсный прицлъ.
Докторъ употребляетъ много спеціальныхъ словъ, коюрыя изъ моей памяти, не-спеціалиста, ускользаютъ.
Доктора слушаетъ большой кружокъ военныхъ. Въ центр сидитъ штабный офицеръ, блондинъ, съ широкимъ открытымъ лицомъ, лтъ 35-ти, начальникъ штаба 9-й дивизіи.
Онъ поддакиваеть, называетъ разныя системы ружеий
Разговоръ переходитъ на пушки. И пушки у насъ оказываются не плохими, хотя какая-то французская фирма выше Круппа. И лучшими оказываются французскія пушки, а у насъ пушки отъ французовъ, какъ и ружья.
— А осадныя?
— Вдь это только на Ялу. Дальше ихъ не будетъ.
— Почему?
— Девятьсотъ пудовъ всу.
— Такъ что японцевъ мы побьемъ?
— Никакого сомннія.
Смотрю на лица: сомнвающихся нтъ.
Молодой военный инженеръ К., завоевавшій уже, очевидно, право говорить и думать, что хочетъ, перебиваетъ:
— Какъ вамъ не надостъ все о томъ же? Исключительный народъ русскіе: у нихъ не существуетъ настоящаго. Настоящимъ они никогда не живутъ. Сегодня вдь 1-е мая. Нмецъ въ этотъ день сплошь выходитъ въ поле, бжитъ къ рощ на велосипед, верхомъ, на своихъ двоихъ сорвать втку. Сорвалъ и смотритъ на нее, и счастливъ, и весь въ своемъ мгновеніи: все забыто. А русскій какъ разъ въ это мгновеніе и подымаетъ вс проклятые вопросы — прошедшаго, будущаго, всего, чего хотите, только не настоящаго — настоящаго, даннаго мгновенія,— оно для него не существуетъ. Первое мая — остановимъ поздъ, выйдемъ въ поле, потребуемъ вина.
Полный, съ сдыми, раздвоенными бакенбардами, полковникь степенно отвчаетъ:
— Ну, поздъ намъ остановить не позволятъ, а вино и здсь есть…
Завтракъ кончился, устраиваются карточные столики, играютъ въ шахматы, уходятъ спать. Весь поздъ погруженъ въ пріятное ничегонедланіе.
Въ шесть вечера обдъ. Кормять вкусно: завтракъ — два, обдъ — три блюда. Водки, вина пьютъ совсмъ мало. Въ ходу сельтерская, содовая, нарзанъ. Чувствуется, что или берегутъ деньги, или ихъ мало. Послднее — врне. Приготовленія къ дорог съдаютъ вс деньги. И чмъ моложе люди, тмъ больше у нихъ вещей. Старшіе смются и говорятъ:
— Все это, такъ называемое полезное придется бросить,— плакали ваши денежки, только и видли ихъ.
— Но, помилуйте, ванна резиновая, она занимаетъ очень мало мста.
— Ха-ха!
Другой говоритъ:
— Я везу только лошадь.
— Именно то, что совершенно не нужно.
— Почему?
— Да сдохнетъ тамъ ваша лошадь. Нужна тамошняя, которая листья на деревьяхъ стъ, нтъ листьевъ — кожу, кожи нтъ — засохшій стебель гаоляна, кукурузы стъ. А наша только смотрть да плакать да умирать будетъ. Сперва ослпнетъ отъ слезъ, а потомъ околетъ. По горамъ отвснымъ наша тоже не всползетъ, а т какъ кошки лазять. И шкура у нихъ въ три раза толще, это имъ подарила мудрая мать-природа, какъ средство противъ непросвтной тьмы-тьмущей комаровъ, слпней, оводовъ.
— Но вс везутъ лошадей.
— Ну что жъ? Китайцы дятъ лошадиное мясо. Вотъ мулъ тамошній, а еще лучше — высокій оселъ съ шелковой шерстью. Ну, и тамъ цна имъ тысяча рублей.
Толстый капитанъ плюется.
— Шесть часовъ вечера, а жара, какъ въ пол. Вотъ передемъ Байкалъ, дамъ не будетъ, сниму все — въ рубашк ходить буду…
Двнадцать часовъ ночи — жара. Вс не спятъ: ждутъ телеграммъ. Никакихъ. Ни одного номера здшней газеты. Остальныя имются, но вс прочитаны. Спать.

V.

2-го мая.

Сегодня, проснувшись, открылъ-было окно и сейчасъ закрылъ: холодно,— мы на Урал.
Дорогу отъ Уфы до Златоуста прохали ночью. И сколько я ни здилъ, всегда позда и туда и обратно проходять ее ночью. А между тмъ почти вся эта мстность — одна изъ живописнйшихъ въ мір, а сама дорота — одно изъ чудесъ искусства. Если бы было сколько-нибудь вниманія къ публик, если бы желзнодорожное начальство чувствовало сколько-нибудь необходимость быть чуткимъ къ интересамъ туристовъ, то, конечно, и эту дорогу и мостъ черезъ Волгу, тоже одно изъ чудесъ (изъ роскошныхъ системъ — второй въ мір по величин продетовъ), прозжали бы днемъ. Что вниманіе! Надо забыть о существованіи публики, общества, забыть, не помнить, удивиться, когда скажутъ, что есть какое-то общество, публика,— чтобы поступать такъ, какъ поступаеть уже больше десяти лтъ желзнодорожная администрація. Распоряжайся она гд-нибудь на Альпахъ, кончилось бы тмъ, что міръ забылъ бы, пожалуй, и объ Альпахъ.
Захватили самый конецъ Уфа-Златоустовской дороги, поездъ подходить къ Златоусту.
— Одно названіе чего стоитъ,— замтилъ военный инженеръ.
— Не торопитесь, Сергй Ивановичъ, язвить,— отвтилъ ему маленькій молодой казакъ съ глазами на выкат, съ безшабашнымъ выраженіемъ лица.
Дйствительно, когда поздъ завернулъ и въ ущелъ сверкнулъ и сразу развернулся съ своими прудами и заводами Златоустъ, весь окруженный контурами горъ, Сергй Ивановичъ вскрикнулъ:
— Чортъ побери! Дйстительно, вдь хорошо! Вотъ гд поселиться и пожить и забыть обо всемь и вся. Давайте — Богъ съ ней, тамъ съ войной — останемся здсь, а?
Какой-то армейскій офицеръ, лысый, пожилой, съ некрасивымъ лицомъ, съ Владимиромъ за 25-лтнюю службу, смотря въ окно, задумчиво проговорилъ:
— Это напоминаетъ нашу крпость на границ Афганистана.
Онъ помолчалъ и прибавилъ, какъ мысль, вслухъ.
— Года не проходило, чтобы кто-нибудь съ ума не сошелъ. Все больше доктора. Нашъ братъ потверже, дуетъ себ съ утра до вечера водку — и горя мало.
Мы уже огибали поселки Златоуста.
— И какъ это у нихъ все ловко,— говорилъ Сергй Иваповичъ.— Такъ и ставятъ дома по косогору. видите, укломъ крышъ такой же, какъ и скатъ косогора, очевидно, и фундаментъ не ватерпасять. Все-таки нкоторое разнообразіе. ходитъ себ по комнат, идетъ въ одну сторону — въ гору, идетъ назадъ — съ горы. Чего ни выдумаеть человкъ въ интересахъ разнообразія! Мы вотъ на войну демъ, а они… А это что же? Два кладбища: одно побольше, другое поменьше. Одно, вроятно, для самоубійцъ, убжавшихъ отъ разнообразія. Интересно, которое изъ двухъ, въ такомъ случа?
На вокзал, въ открытыхъ лавчонкахъ, кустари продаютъ свои издлія: ножи, сабли, вилки, все — убогое, низкаго качества.
Когда-то, очень давно, здсь процвтало это дло, но вотъ умеръ какой-то мастеръ и, какъ и изобртатель греческаго огня, унесъ свой секреть въ могилу.
— Говорятъ, очень богатый край?
— Да, но онъ въ рукахъ казны.
Одна поразившая меня новинка: громадныя кучи каменнаго угля.
— Откуда?
— Мстный.
— Давно?
— Два-три года.
— Далеко отсюда!
— Нтъ, гд-то близко.
Жизнь, значитъ, все-таки идеть впередъ.
Уже зовутъ въ поздъ, и мы демъ, извиваясь, взбираемся на уральскій водораздлъ. Гд-то подъ самымъ Златоустомь горить лсъ. Мы то совсмъ близко подъзжаемъ къ нему, то опять уходимъ. Въ одномъ мст описываемъ полный крутъ и возвращаемся къ тому же мсту, но уже на десятки саженей выше. Горящій лсъ у самаго полотна. Очевидно, горить уже не первый день, но очевидно также, что лсной пожаръ никого не заботитъ, благо горитъ отъ полотна: перемнится когда-нибудь втеръ, повернетъ назадъ, и самъ собой прекрататся пожаръ.
А вотъ и Міасъ — ворота въ царство золотыхъ розсыпей. Недалеко, въ сел Масловк, все село занимается поискомъ золота: богатютъ, разоряются, обманываютъ. Очень интересная, совершенно особенная жизнь этихъ казаковъ-золотоискателей.
Жизнь и въ нашемъ позд, впрочемъ, особая, ни на что обычное не похожая. Наши пять вагоновъ — вс изъ отдльныхъ купэ, вс соединенные гармониками, съ центромъ — столовой,— напоминаютъ гостиницу съ длинными коридороми, съ открытыми дверями во вс номера. Что-то общее на всемъ съ безконечнымъ разнообразіемъ въ частностяхъ. Въ одномъ купэ идеть карточная игра. Нсколько человкъ окружили играющихъ и внимательно слдятъ за игрой. Въ другомъ — молодой офицеръ внимательно выслушиваетъ какой-то горячій разсказъ смущенной барышни. Въ слдующемъ одиноко сидить офицеръ и внимательно смотрить на концы своихъ вытянутыхъ ногъ. Толстый капитанъ, несмотря на холодъ, сидить безъ сюртука, съ открытымъ окномъ, и чиститъ револьверъ. А то просто гуляютъ по коридору, остановятся, посмотрять, дальше пойдутъ. Послднюю телеграмму принесъ кондукторъ. Э, чортъ, опять все то же, что уже читали! Ну, и провинція: когда къ нимъ новости доходятъ? Пять дней демъ — и все т же телеграммы. Ну, вотъ въ Челябинск узнаемъ.
Телеграмму все-таки прочитываютъ.
— Какъ будто мы не хотимъ оставлять Ляояна?
— Да, интересно, на что ршится командующій.
— Насъ-то ужъ не станетъ ждатъ, ршилъ уже, наврное.
— Неужели останется въ Ляоян?
— А неужели же уйдетъ?
— А по-моему, уйти до осени,— пусть-ка потянется за нами. Лтомъ дожди, а посл дождей, какъ окажется у насъ войска тысячъ четыреста, ясно станетъ, что и войн конецъ.
— Кстати, не выпить ли пива?
И мы опять въ столовой.
За столикомъ нсколько человкъ говорятъ о Горькомъ, Чехов, Андреев.
Память у Сергя Ивановича поразительная: цитируетъ цлыми страницами.
— Какъ хотите,— говоритъ докторъ-профессоръ,— а вс темы андреевскія — патологическія. Идите на наши лекціи и убдитесь.
— А Достоевскаго темы? — перебиваеть Сергй Ивановичъ.
— Ну что жъ, и Достоевскаго.
— Нтъ, давайте лучше выпьемъ.
— Горькій, конечно, громадный талантъ, но свое уже сказалъ.
— А про какой талантъ не говорили того же? Молодой человкъ еще, только-что развертывается.
— Однако книги его пошли тише.
— Да теперь до какихъ книгъ? А вотъ кончится война, я первый, даромъ что уже три раза покупалъ и читалъ, опять куплю и прочту. Если, конечно, къ хунхузамъ не попаду.
— А на этотъ случай вотъ,— перебиваетъ Викторъ Петровичъ и показываетъ Сергю Ивавовичу баночку съ сулемой.
— Ну, вы хотя синильною, что ли, запаситесь, а то вдь мучиться сколько же будете? Нтъ, вотъ я бы на мст нашихъ писателей ничего бы во время войны и писать не сталъ. Все равно, что ни напишешь — ничего не прочтугь. Вотъ шестой день книгу пишу я, двухъ страницъ не прочелъ, газеты бросилъ, телеграмму поскорй — ну, еще такъ.
Ко мн обращается профессоръ:
— Правда, что Андреевъ пьетъ запоемъ?
— Въ роть ничего не беретъ.
Какой-то офицеръ спрашиваетъ:
— А правда, что у Горькаго три имнія?
— Ни одного и ни одного гроша за душой.
Серги Ивановичъ съ комической мрачностью говоритъ:
— Все изовралось, изолгалось! Что будетъ со мной, несчастнымъ, если меня убьютъ японцы!
— А пока давайте въ карты играть.
— Какая игра! Подходимъ къ Челябинску.
Вс рады остановк на два часа и веселой гурьбой высыпаютъ на платформу. До сихъ поръ войны не чувствовалось, но здсь она уже чувствуется. Кром нашего позда, стоятъ еще два воинскихъ, готовые къ отходу. Все это время идетъ отправка только сибирскихъ войскъ на театръ военныхъ дйствій..
Въ буфет — офицерская семья, задумчивыя лица, съ ними сидить узжающій на войну кормилецъ — сутуловатый, съ нуждой на лиц, армейскій офицеръ. Какими щеголями выглядятъ офицеры нашего наряднаго позда!
Зала третьяго класса переполнена семьями, провожающими своихъ мужей-казаковъ. Дти одиноко прижались къ бабамъ, а мужчины, вс хмльные, вс съ желтыми околышами, осовло, безъ цли ходятъ, заглядываютъ на платформу, возвращаются и, подумавъ, идутъ опять къ буфету.
Видя меня стоящимъ праздно, подходитъ хмльной казакъ.
— Вотъ двухъ сыновей отправляю. Надо… Да, да, отправляю… Всей семьей пріхали провожать, вотъ уже недлю живемъ… Теперь ужъ скоро: дня черезъ три, говорятъ, повезутъ.
Казакъ размахиваетъ руками, пьяненько жмется и не то улыбается, не то зубы скалитъ. Мочальнаго цвта сбитая борода, круглое, съ мелкими чертами, плоское лицо.
Подходитъ его сынъ, похожій на отца, но помоложе.
— Богъ этотъ самый сынъ мой и будетъ: онъ и детъ… Вотъ, докладываю, что, значитъ, черезъ три дня…
Тоже выпившій, сынъ строго обрываетъ отца:
— Я теб вдь объяснилъ,— онъ начинаетъ говорить медленно, раздльно:— сперва отойдетъ артиллерія, потомъ женское…
— Какое женское?
— Ну, сестры тамъ, что ли, а тутъ ужъ за ними и мы…
— Ну, и я вотъ такъ докладывалъ.
— А ты помни: сперва артиллерія…
Я ухожу на телеграфъ.
На обратномъ пуги меня опять ловитъ отецъ-казакъ: около него уже два сына, вс трое — одно лицо, но младшій совершенно трезвъ.
— А этотъ,— показываеть отедъ на младшаго,— семь мсяцевъ всего какъ съ западной границы вернулся, а теперь вонъ куда перебросило: на восточную. Ну что жъ? Повоевать надо: зато земли прибавится. Говорятъ, и земли же — наши ничего противъ ихнихъ не стоятъ. А вы сами тоже туда? Въ какое мсто?
— Въ Ляоянъ!
— Въ самое пекло, значитъ?
— Я не буду драться.
— Какъ угадаешь? Не ждали, не гадали тутъ, а вотъ приходится, а въ пекл да чорта не увидть…
Мотаетъ головой, машеть рукой:
— Шашкой доброй, а то и винтовкой запасайся: какъ разъ и пригодится. Може, моихъ тамъ встртишь, а то и выручите, можетъ, другъ дружку.
— А какъ звать?
— Андрей, а это Иванъ Кабановы. Запомни. А вы тоже въ лицо вглядитесь: на чужой сторон встртитесь, какъ свои будете.
Мы жмемъ руки и расходимся.

VI.

3-го мая.

Ночью не спалось. На какой-то маленькой станціи насъ нсколько человкъ вышло изъ вагона. Стояла въ темнот одинокая фигура. Подошелъ ближе.
— Татаринъ,— говоритъ Сергй Ивановичъ.
— Татаринъ-то татаринъ,— отвчаеть фигура,— да крещеный.
— Татаринъ? Какъ же это ты, братецъ мой: крестился?
— Такъ, додумался.
— Додумался?! Какъ же ты додумался?
— А что, запрещено?
— А что же ты тутъ длаешь?
— А вотъ сына караулю. Въ солдатахъ, деть на войну, письмо прислалъ. Вотъ и караулю.
— Давно караулишь?
— Недлю. Сказываютъ, черезъ четыре дня еще.
— Охота видаться?
— Повидаться ладно,— наказать насчетъ земли надо.
— Какой земли?
— Да вотъ, что посл войны отберутъ: земля, сказываютъ, больно хороша,— такъ вотъ участочекъ бы прихватилъ: все равно тамъ же будетъ. Тамъ, можетъ, заслужитъ, такъ креста, видно, не надо,— пусть участокъ проситъ, а крестъ другому.
И еще на одной станціи сегодня утромъ столпиласъ кучка переселенцевъ изъ новаго поселка тутъ же около вокзала.
— Ну, что война?
— Война… Всхъ погнали, остальныхъ черезъ мсяцъ въ ополченіе, а весна, вишь, поздняя,— такъ, видно, нынче и сять не придется. Съ кмъ сять? Только старики и останутся.
Другой голосъ, сонный:
— А хоть и не сять: что въ ней? Солонецъ — солонецъ и есть. Пускай бы всхъ угоняли и съ бабами и ребятишками,— земли тамъ, толкуютъ, не родня здшнимъ. Такъ ходомъ бы пошло дло: впереди войско, а сзади мы на участки выхать…
— Да вдь, хоть и завоюемъ, хозяева земель тамъ налицо.
Съ тревогой спрашиваютъ:
— Еще какіе хозяева?
— Китайцы.
— Когда завоюемъ, какой же китаецъ тогда? Коли ты китаецъ, долженъ уходить тогда.
— Куда?
— На свое мсто.
— Да онъ и сейчасъ на своемъ мст.
— Коли намъ достанется земля, такъ, видно, уже мсто не его будетъ.
— И воюемъ мы не съ китайцемъ, а съ японцемъ.
Звонокъ. Мы въ вагонахъ у оконъ. На насъ угрюмо смотритъ только что разговаривавшая съ нами группа.
И съ кмъ изъ крестьянъ ни заговоришь здсь въ Сибири, для всхъ эта война — какой-то походъ въ обтованную землю. И землю отдадутъ имъ, сибирякамъ, потому что всхъ своихъ мужей-кормильцевъ отдали на войну.
— И армію свою и ополченіе, намъ первымъ и почетъ посл войны.
Я смотрю въ окна. Все такая же ровная, какъ ладонь, мстность.
Признаковъ весны все меньше и меньше. Береза — и та еще стоитъ голая. Прошлогоднее жнивье торчитъ. Урожай въ прошломъ году былъ громадный, но весь погибъ отъ дождей, и хлбъ дятъ солодовый, тяжелый.
— Животами замаялясь,— говорятъ крестьяне — и дождей съ осени и зимой снгу много было,— вишь вода въ пол, какъ въ рчк, стоитъ, а земля раскиселилась вся,— не воткнешь соху. Похали-было пахать, да только лошадей завязили, утопили,— такъ ни съ чмъ и вернулись.
Мста, по которымъ я ду, знакомыя мн. Въ послдній разъ я прозжадъ здсь въ 1898 году. И за шесть лтъ даже на глазъ произошла большая перемна. Все больше и больше встрчаегся новыхъ поселковъ, только-что выстроенныхъ — въ 10—15 избъ. Иногда и избъ еще нтъ, а землянки, или просто шатеръ, лсъ подвезенъ, ребятишки играютъ, баба что-то кипятитъ въ котл на воздух, а крестьянинъ тутъ же пашетъ, можеть-быть, впервые отъ сотворенія міра поднимаемую землю. Очевидно, это переселенцы, этой весной только пріхавшіе.
Верстъ на пятьдесятъ къ югу отъ дороги тянутся сравнительно плохія земли, солончаковатыя, но потомъ он становятся все лучше и лучше. Между Барнауломъ и Семипалатинскомъ участокъ земли Кабинета Его Величества, въ 40 милліоновъ десятинъ, по качеству представляетъ собою исключительный въ мір. Какія пшеницы тамъ — на 300 пудовъ на десятину, а хлбъ изъ такой пшеницы и безъ крупчатки блый. А какіе маки и подсолнухи могутъ родиться!
Кабинетъ сдаетъ эти земли въ долголтнюю аренду по 30 копеекъ десятина. Отъ всей души совтую знающимъ хозяйство людямъ съ небольошими средствами хать сюда. Они составять себ состояніе.
Прідутъ и безъ моего совта: черезъ 10 лтъ такигь счастливыхъ условій уже не будетъ. Правда, трудно съ рабочими руками, но пока много бглыхъ, и киргизы понемногу пріучаются. Очень выгодно и скотоводство. Англичане ссужаютъ жителей и машинами и даже деньгами на покупку скота.
Что англичане стали хорошими знакомыми Сибири, можно судить хотя бы по тому, что въ кіоскахъ даже небольшихъ станцій на прилавк разложены и англійскія книги. дущій въ нашемъ позд англійскій полковникъ показалъ на нихъ своему спутнику, тоже англичанину, и оба улыбнулись.
Интересна фигура англійскаго полковника. Онъ высокаго роста, худой, стройный. Лицо сухое, красивое, но рзко очерченное, бритый. Похожъ на Юлія Цезаря, какъ его передаетъ Качаловъ, лть сорока. На немъ изъ бумажной матеріи, цвта посохшей травы, тужурка. Очень простая въ покро, какъ наши рубахи, со множествомъ кармановъ. Маленькіе черные погоны съ четырьмя золотыми нашывками, золотой аксельбантъ черезъ плечо и кепи. Въ сравненіи съ нимъ экипировка нашихъ военныхъ тяжелая, англичанина — вдвое легіе, и онъ кажется вслдствіе этого и подвижнымъ и эластичнымъ. Въ одномъ изъ кармановъ у него записная книжка, онъ вынимаетъ ее, по временамъ что-то отмчаетъ. Онъ выходитъ къ завтраку, обду, постоянно гуляетъ на остановкахъ, остальное вреля проводитъ въ своемъ купэ. Въ открытую дверь я увидлъ чернильный приборъ, исписанную бумау.
Сли англичане эти въ Омск. Они сли, а молодой казакъ, начальникъ штаба и еще нсколько офицеровь изъ нашего позда высадились. Три дня, проведенные вмст, уже сблизили насъ, и мы горячо попрощались съ ними, до скораго, впрочемъ, свиданія въ Ляоян.
Въ Омск весь вокзалъ набить военными. Здсь и изъ Ташкента, и изъ Врнаго, а изъ Семипалатинска. Саперная рота, друзья пріятели Сергя Ивановича, прошли 1.800 верстъ со скоростью до 50 верстъ въ день въ среднемъ во время распутицы.
Видъ у всхъ здоровый, сильный. Сибирскій четвертый корпусъ готовъ, и сибирцы не нахвалятся имъ.
И въ Омск новостей, кром взорвавшейся японской миноноски, никакихъ. И тревожно, озабоченно слышатся вопросы:
— Неужели же ршили оставаться въ Ляоян?
— А почему и не оставаться?
— Потому что что рискъ, отступленіе — дйствіе наврняка.
— Но, можетъ-быть, и не рискъ?
Что намъ отсюда видно?.. Мстные жители Омска сообщили намъ дв новости. Двухъ японцевъ арестовали. Одинъ изъ нихъ нанимался прачкой и оказался офицеромъ генеральнаго штаба.
Другая новость, что около сотни японцевъ ушли въ Монголію, съ цлью выйти на Забайкальскую дорогу. Но казаки-охранники предупреждены, и мры приняты.
Сергй Ивановичъ очень шумно прощается со своими друзьями. И весело смотрть на него! Говоритъ имъ длинную рчь. Слушаютъ вс, вс смются, и поздъ отходитъ.
— Какіе люди! Люди какіе! — говорить Сергй Ивановичъ, входя въ столовую, въ курительное ея отдленіе: — и поврьте, милостивые государи, что отсутствіе ихъ въ нашей каталажк… извините, производитъ незамнимую пустоту. Человкъ, гарсонъ, кельнеръ! Булылку моего вина!..

VII.

5-го мая.

Раньше всхъ встаютъ три полковника, три массивныхъ полковника, какъ говоритъ Сергй Ивановичъ, и капитанъ съ орденомъ Владимира. Въ 8 часовъ вс они, люди уже пожилые, налаженные, не спша пьютъ свой кофе стаканами, въ отличіе отъ гвардіи, которой кофе подаютъ въ кофейникахъ. Пьютъ и методично разговариваютъ. Говорятъ объ уставахъ, параграфахъ этихъ уставовъ, интересы полковниковъ тсно ограничены ихъ службой въ смысл держанія ухо востро, чтобы не дать маха несоблюденіемъ какого-нибудь изъ многочисленныхъ параграфовъ своихъ многотомныхъ уставовъ и тмъ сразу не свести на нтъ все то, что многолтнимъ кропотливымъ, и скучнымъ трудомъ, нечеловческой выдержкой ими пріобртено уже. Не много здсь, среди всхъ этихъ молодыхъ, длающихъ свою карьеру, но много тамъ, въ своемъ резервномъ батальон въ роли отца-командира, когда утромъ съ очками на носу въ своей землянк со своимъ адьютантомъ будегъ онь просматривать и подсчитывать многочисленныя вдомости довольствія, фуража, аммуннціи и ломать голову надъ остатками.
Все это они уже и теперь переживаютъ, ощущаютъ, живутъ всмъ этимъ, своими Петями, Гришами, которые теперь тамъ, въ корпусахъ, держатъ экзамены, и взыщутъ строго, если Пети и Гриши останутся, потому что дорого имъ ихъ такъ дорого доставшееся благополучіе. Потому что всякій, покушающійся на ихъ благополучіе, будь то и единоутробный — наьбольшій ихъ врагъ. Они любятъ это благополучіе и для минутнаго счастья готовы даже поступиться многимъ. Но здсь, въ вагон, полковники озабоченно бесдуютъ, киваютъ другъ другу короткимъ кивкомъ да ждутъ не дождутся, когда соберется компанія въ винтъ. Трое изъ нихъ еще тяготютъ къ преферансу, но четвертаго партнера нтъ, и играютъ въ винтъ.
Капитанъ съ Владимиромъ за двадцатипятилтнюю службу и съ большимъ некрасивымъ носомъ уже двадцать лтъ въ капитанскомъ чин. Передъ самой войной его опять обошли.
— Полковой командиръ нашелъ боле достойнымъ другого, хоть и боле молодого. Дти догоняютъ! — смется онъ.
Высокій, сгорбленный, съ обидой въ душ и съ добродушиимъ презрніемъ къ обижавшимъ, капитанъ участвовалъ въ турецкой кампаніи въ нсколькихъ сраженіяхъ.
— Награды получали?
Смется.
— Какъ и вс, получилъ медаль.
Я вспоминаю военныхъ съ грудью, какъ у капитана, обвшанной орденами, ни въ одномъ сраженіи не побывавшихъ. Вспоминаетъ прошлый походъ.
— Очень ужъ безпечны. Въ прошлую кампанію на аванпостахъ дежурный: ‘Ну, чорта тамъ еще выходитъ,— все равно ничего не видно, да впереди и кавалерія, ну, и пускай караулитъ’. А на разсвт придешь на караулы, смотришь, а они лицомъ къ нашимъ войскамъ. Да съ турками и не бывало ночныхъ длъ. Разъ только и случилось, да и то не турки, а наши же лошади съ коновязей сорвались. Темно, ни зги, несется что-то, и пошла пальба. Ну, проснулись, положимъ, быстро, въ одно мгновенье, вс на мстахъ и при ружьяхъ. Лошади отъ выстрловъ шарахнулись, да къ туркамъ. Ну, и тамъ пошла пальба. Пострляли, вострляли, темъ и кончилось,— опять спать легли.
— Ну, здсь спать не придется,— замтилъ кто-то.— Хотя…— и махнулъ рукой.— Въ послднюю китайскуіо кампанію хунхузы успли подкрасться, убили часовыхъ, отвязали лошадей, верхомъ на нихъ и маршъ. Выскочили,— что тутъ длать? А горнистъ и догадайся въ рожокъ затрубить. Лошади безъ уздечекъ, какъ одна, и повернули назадь,— всхъ хунхузовъ, человкъ двсти, привезли обратно, такъ живьемъ всхъ и забрали.
Полковники — неистощимый складъ апекдотовъ о солдатахъ. Вс въ одномъ тон. Изрдка между ними проскальзываютъ и обоюдоострые. Солдатъ никакъ не можетъ запомнить: генералъ-лейтенантъ Раухъ.
— Ну, что, ей-Богу,— сердится обучающій офицеръ: — трехъ русскихъ словъ запомнить не можетъ.
Экзаменуеть солдата старшее начальство. Даетъ книгу и говоритъ:
— Ну, вотъ, читай.
Солдать по складамъ прочктываетъ:
— Рысаки.
— Что же это значить?
— Заяцъ.
— Ну, что ужъ…. То русакъ, а это рысакъ.
— Такъ точно.
Даетъ книгу другому. Читаетъ:
— М-а-ш-а.
— Ну, что это?
— Двка.
— Ну, какая двка… просто женское имя.
Капитанъ недружелюбно слушаетъ вс эти анокдоты.
— Да, вотъ,— говорить онъ: — дйствительно на экзаменахъ они часто несуть чепуху, но просто потому, что об стороны не понимаютъ другъ друга. На разныхъ языкахъ говорятъ и другъ надъ другомъ потомъ смемся. У солдата своя деревенская рчь,— на ней говорите съ нимъ, какъ хотите. Кто эту рчь знаетъ, того солдатъ, не безпокойтесь, пойметь. А наша рчь съ непривычки для него та же французская: летитъ какъ-то мимо ушей, а въ уши не попадаетъ. И вотъ что замчательно: какъ разъ такіе дураки на экзамен — на дл оказываются людьми, которымъ цны нтъ. Тридцать верстъ идеть рота въ жару, языки высунуть, хоть падай, и вотъ вдругъ выскочитъ такой дуракъ, да вприсядку и откалываетъ съ версту, и вся рота повеселетъ и какъ будто и не шла. А то сказку начнетъ разсказывать, и тянутся за нимъ вс, чтобъ лучше слышать, другъ друга обгоняя. А то вотъ такой горнистъ затрубитъ. Что другое, а сметки у русскаго солдата хватитъ и на него и на офицера, есла онъ сумлъ сберечь эту сметку.
Впрочемъ, когда разговоръ начинаетъ принимать такой оборотъ, полковники забираютъ свои толстые портъсигары и уходятъ играть въ винтъ къ себ въ купэ.

VIII.

7-го мая.

Сегодня мы прізжаемъ въ Иркутскъ. Все та же еще не начавшаяся весна, безъ свжей растительности, съ посохшей прошлогодней травой, съ обнаженнымъ корявымъ лсомъ. Необьятныя пространства, которыхъ хватило бы на десятки милліоновъ людей, и почти ни одного мста, гд бы хоть одинъ человкъ могъ поселиться. Надо этотъ хламъ еще вырубить или выжечь, выкорчевать или ждать, когда пни сгніютъ. Длинная, большая работа не одного поколнія,
А пока это какой-то выставленный для просушки на весеннее солнышко хламъ. Какое-то разоренное въ конецъ имніе Плюшкина, съ перегнившимъ и сожженнымъ лсомъ, заколдованное имніе, изъ котораго вотъ уже восемь дней никакъ не выдешь, и кажется, что дешь все по тмъ же мстамъ.
По-прежнему никакихъ новостей: самыя свжія веземъ мы. Какъ будто попали мы вс на необитаемый островъ. Чмъ ближе къ цли, тмъ глуше, тмъ меньше признаковъ войны. Воднуется Петербургъ, а Москва уже гораздо тупе реагируетъ, какъ и боле близкая къ столицамъ провинція. А здсь, въ глубин Сибири,— здсь вковая тишина.
Сидимъ до трехъ часовъ ночи, ждемъ Нижнеудинска, чтобы узнать, нтъ ли новыхъ телеграммъ.
Въ станціонномъ буфет сонный лакей. Запертый кіоскъ съ книгами. Сквозь стекла виднется иркутская газета отъ 5-го мая.
— Продавщица спить,— заявляетъ лакей.
— Отчего она вамъ не оставляетъ ключей? — безпомощно спрашиваетъ Сергй Ивановичъ у лакея. — Мы бы вотъ купили, она проснулась бы, а денежки уже ждутъ ее, а такъ и шкапъ спитъ и она спатъ. Вдь врно? А? право, посовтуйте ей: хоть не для насъ, для другихъ. Мы все для другихъ. А днемъ читали телеграммы?
— Да, читали.
— Не слыхалъ, о чемъ?
— Нтъ.
— И не спрашивалъ?
— Не ваше дло,— отвчаетъ равнодушный лакей.
Входитъ заспанный телеграфисть.
— Ну, вотъ интеллигентъ! Скажите, пожалуйста, вы не читали сегодняшнихъ телеграммъ?
— Нтъ,— отвчастъ телеграфистъ.
— А вчерашнихъ?
— Нтъ, не читалъ.
Сергй Ивановичъ спрашиваетъ совсмъ упавшимъ голосомъ: — А позавчерашнихъ?
— Тоже не читалъ.
Сергй Ивановичъ безпомощно оглядываетъ публику. На платформ мы окружаемъ начальника станціи. — Читали вы сегодняшнія телеграммы?
— Нтъ, не пришлось. Я, видите, выписываю газеты на городской адресъ,— вотъ кончу дежурство…
— Послднихъ новостей не слыхали?
— Какъ же. Восемь брандеровъ потопили наши.
— Еще?! Когда вы читали?
— Да когда?!.. Вчера.
— Откуда телеграммы?
— Изъ Портъ-Артура.
— Какъ? Вдь прервано сообщеніе.
— Уже возстановили.
— Но опять вдь прервали?
— Нтъ.
— Ну и слава Богу! — облегченно говоритъ Сергй Ивановичъ.

——

Совсмъ еще дти, два молодыхъ гусара, которые сли къ намъ въ Омск.
Имъ весело, постоянно они хохочутъ, разсказывая другъ другу что-то смшное, иногда пьютъ шампанское и тогда смются еще больше. Ихъ возрастъ — съ небольшимъ двадцать.
Оба симпатичны и красивы. Особенно тотъ, что въ коричневомъ мундир съ золотымъ шитьемъ. Такъ и ходитъ все время въ мундир. Голубые глаза, русый, на губахъ чуть пробивается пушокъ, идетъ торопливо, точно боится, что не дойдетъ. Какъ ходятъ въ качку.
Ихъ мало интеросуютъ сложные вопросы, но однажды по поводу какого-то замчанія одинъ изъ нихъ сказалъ:
— Разв можетъ быть какое-нибудь сомнніе, что мы будемъ въ Токіо? И тамъ подпишемъ миръ.
— Никакого,— отвтилъ его товарищъ и протянулъ свой бокалъ.
— Чтобъ перехать въ Токіо, нуженъ флотъ,— скромно замтилъ, скривившись, докторъ.
— Но вдь мы же посылаемъ балтійскую эскадру? Разв можетъ быть сомнніе, что она не побдитъ?
— Никакого,— отвтилъ его товарщъ и опять чокнулся съ нимъ.
— Если у командующаго шестьдесятъ тысячъ уже есть, да окопы, а это еще удваиваетъ… А у нихъ и сотни не наберется…
— Вы читали, можетъ-быть, историческій романъ Готье, называется ‘Сестра солнца’, изданіе Трачевскаго, изъ XVI вка Японіи? Историческая подкладка этого романа врна. Такъ вотъ тамъ интересныя данныя есть: во время междоусобной войны одна изъ воюющихъ сторонъ собрала въ теченіе мсяца трехсоттысячное войско… Это въ XVI столтіи, и только одна сторона…
— Какое войско!…
— Умирали, какъ и теперешніе, стоя… Съ тхъ поръ двсти лтъ прошло,— прибавилось и народу, да и судовъ транспортныхъ имется тысяча штукъ. Въ разъ могутъ поднять 30 тысячъ, а можетъ-быть, и больше. Притомъ же люди энергичные, скоро уже полгода, какъ возятъ они войска. Ну вотъ и скажите, что же они возятъ по-вашему?
— Ну, хоть и возятъ войска! Но что такое японцы? Я одинъ убью десять японцевъ, а у командующаго шестьдесятъ тысячъ такихъ — вс какъ одинъ. И они уже доказали, какъ одинъ противъ десяти дерутся.
— Никто не сомнвается въ доблести русскихъ войскъ, и никакихъ доказательствъ для этого не требуется…
Молодые друзья весело чокаются:
— За наше доблестное войско!
Они никого не потчуютъ и пьютъ только сами.
— Позвольте и мн присоединиться! — улыбается докторъ и протягиваетъ свой бокалъ.
— Ура!
— Позволъте и еще одинъ тостъ: за молодость, за безшабашную вру въ свое дло!
— Ура!
Поздъ съ размаху останавливается. Предпослдняя станція. Приносятъ сегодняшюю телеграмму. Наконецъ новость: два японскахъ броненосца пошли ко дну.
— Ура!
И по вагону-буфету, по всмъ вагонамъ несется: ‘ура! ура! ура!’, Весело и незамтно проходить послдній перездъ. Много тостовъ провозглашено. Вс веселые и радостные, вс вмст, точно вдругъ узнали другъ друга и узнали, что это все свои близкіе люди, у которыхъ одинъ языкь, всмъ одинаково понятный.
— Чортъ побери! — оглядывается Сергй Ивановичъ,— сплю я или не сплю? Вс здсь въ каталажк? За каталажку же, господа!
И вс смются, а докторъ встаетъ:
— Да, и за каталажку, гд обнажается уже безъ всякихъ прикрытій все та же вчная, одна единая душа человка,— душа, всесильный магнить, неотразимо притягивающій и намагничивающій,— выпьемъ же за душу нашей каталажки Сергя, Ивановича! и я хотлъ бы, господа, чтобъ расширились стны этого вагона до границъ нашей родины, и великій магнитъ — любовь къ родин — соединялъ бы насъ всхъ въ одно цлое — ‘ура!’
И съ веселыми криками ‘ура’, среди безмолвія ночи, поздъ останавливается на станціи ‘Иркутскъ’, и во вс глаза смотрятъ съ платформы за этотъ веселый поздъ.

IX.

Иркутскъ, 8-го мая.

Мы останавливаемся на два дня въ Иркутск по разнымъ, частью служебнымъ, частью личнымъ дламъ.
Въ вослдній разъ я былъ въ Иркутск въ 1898 году. Съ тхъ поръ городъ выросъ, сталъ красиве. Уже верстъ за 150 до города чувствуется вліяніе крупнаго центра: большія села, много поселковъ, расчищенныя поля. Лсъ отодвинулся къ горизонту, на станціяхъ — большіе склады каменнаго угля, который тутъ же добывается, и изъ оконъ вагона видны шахты, заводскія постройки, а въ одномъ мст, кажется, даже проволочная дорога.
Въ 1898 году мы останавливались въ Иркутск въ очень убогой гостиниц, похожей на сарай. Теперь я пишу въ большомъ, прекрасно меблированномъ номер ‘Грандъ-Отеля’. Изъ-подъ мягкаго темнаго абажура льется на столъ яркій свтъ электрической лампочки.
Столовая гостиницы выстроена съ той же претензіей, съ какой выстроены въ Москв столовыя ‘Эрмитажъ’ или у Тстова: лпная работа, амуры, купидоны, цвты съ преобладающими розовыми и ярко-пунцовыми красками. Множество лакеевъ, струнный оркестръ, кек-вокъ,— все тотъ же кек-вокъ. Большой выборъ блюдъ, подаютъ много, приготовляютъ неважно, но цны столичныхъ ресторановъ. Такъ вышедшій на линію купецъ обзаводится, какъ люди, мебелью, на глазъ такою же, какъ и у другихъ, но мебель эта только для глазъ: сидть жестко, неудобно. Время сдлаетъ свое дло, и въ слдующемъ поколніи у купца будетъ мебель, уже соотвтствующая своему назначенію. Придеть время и для Иркутска, и явятся конкуренты, которые построятъ свои расчеты на удовлетвореніи не только зрительныхъ, но и вкусовыхъ ощущеній. И теперь уже появляются: въ другой гостиниц ‘Метрополь’ кормятъ лучше, но само зданіе и номера несравненно хуже.
Въ город — новый театръ, красивое, довольно большое зданіе. Въ театр идутъ фарсы, иногда остроумные, иногда пошлые и плоскіе, разыгрываются бойыо. Фарсы смняютъ оперетку, но Оффенбаха въ современномъ русскомъ фарс нтъ, и темы этихъ фарсовъ никогда не ваходять изъ сферы ограниченной, личной этики: флиртъ, обманы, тещи и ъ п. Публика энергично слушаетъ и смотритъ, грубый дружный смхъ несется по партеру, подхватывается верхами, гд къ смху прибавляютъ нердко и взрывы аплодисментовъ, и тогда партеръ шиканьемъ тормозитъ порывы райка.
Улицы — широкія, съ электрическимъ освщеніемъ, и хотя еще много заборовъ, но много и сплошныхъ построекъ… Много магазиновъ, большихъ, богато обставленныхъ, но совершенно пустыхъ по части товаровъ.
— Съ декабря валяются по желзнымъ дорогамъ: лто приходитъ, а лтнихъ вещей нтъ, только остатки отъ прошлаго лта.
Бумаги нтъ, и многія газеты Сибири уже выходятъ на разноцвтныхъ листахъ. Собирается скоро и ‘Восточное Обозрніе’ выходить на такой же бумаг.
Частный кредитъ доходитъ до 30—40% годовыхъ. Такіе проценты платятъ и многіе изъ подрядчиковъ Кругобайкальской желзной дороги. На капиталъ платятъ собственно меньше, но при реализаціи будущаго капитала теряютъ много. Прямо деньгами стараются не давать, а товаромь: чаемъ, сахаромъ и другимъ. Оцнивается товаръ при этомъ высоко, а продается съ потерей до 30—40—50%, въ зависимости отъ того, сколько можно сорвать, какова нужда въ деньгахъ. А нужда въ нихъ большая. И вверху и внизу. У купцовъ дла стоятъ, подрядчики, вслдствіе отсутствія оборотнаго капитала, несмотря на высокія цны, прогораютъ.
— Но какъ же можно работать безъ оборотнаго капитала?
— Что же подлаешь, когда съ нашимъ ни за что не отвтственнымъ контролемъ принято имть три оборотныхъ капитала!
Плохо насчетъ денегъ и внизу. Наплывъ рабочихъ всякаго рода и пола, ищущихъ дла,— громадный. Везд слухъ прошелъ, что надо спшно кончать Кругобайкальскую дорогу, и со всхъ концовъ Россіи потянулся сюда народъ. До Челябинска четырьмя поздами, а съ Челябинска въ распоряженіи публики всего одинъ поздъ, и по недлямъ ждутъ очереди. А тутъ еще семьи запасныхъ, взятыхъ на войну, возвращающіяся на родину съ мстъ бывшей службы ихъ мужей.

X.

Иркутскъ, 9-го мая.

Сегодня провелъ день и вечеръ въ кругу людей пера — Г. А. Фальборка, И. И. Попова и другихъ.
Г. А.— веселый, жизнерадостный, сильный. Сперва трудно было, потомъ кое-какъ устроился. Живетъ пока въ Иркутск и работаетъ надъ сочиненіемъ о Японіи.
Онъ хорошо знакомъ съ теперешнимъ министромъ народнаго просвщенія въ Японіи, съ которымъ былъ вмст въ университет. Тогда еще они выработали программу комитета грамотности. Теперь въ Японіи уже 49 тысячъ школъ этого комитета. Микадо пожертвовалъ на это дло сто милліоновъ іенъ. Теперь, когда иниціаторъ этого дла самъ уже министръ, дальнйшій успхъ обознеченъ, конечно, еще въ боле широкихъ размрахъ.
Я познакомилъ литераторовъ съ нкоторыми изъ своихъ спутниковъ, и мы ужинали вмст. Потребовалось нкоторое время, чтобы опредлить общія точки касанія, но потомъ, когда оказалось, что ихъ больше, чмъ предполагалось, ужинъ наладился и прошелъ оживленно и весело. Об стороны, мало знавшія другъ друга, обоюдно проявляли и большой интересъ и большую доброжелательность. Когда начались тосты, оживленіе стало еще больше. И. И. и докторъ оказались большими мастерами по части искусства говорить эти тосты. Не уступали и мои спутники.
Пили за женщинъ, за рыцарей — и мало ли за что ни пили! Только Сергй Ивановичъ, противъ обыкновенія, какъ-то приникъ и настороженно слушалъ. Когда къ нему приставали, онъ отвчалъ:
— Нтъ, сегодня у меня полный сумбуръ въ голов, не за сумбуръ же пить?
Кто-то крикнулъ!
— А почему и нтъ?
И со смхомъ прошелъ и этотъ тостъ.
Кто-то прошелся насчетъ моихъ сдыхъ волосъ.
— Вамъ уже недолго, господа, смяться,— отвтть я.— Въ Манчжуріи растетъ драгоцнный корень женьшень. Какъ извстно, онъ иметъ свойство обновлять организмъ: за обновленіе!
— Господа, смотрите въ окна: заря, и какая чудная, полная чаръ нашей весны…
И новые тосты. И огни ночи сливались съ огнями зари, и мы смотрли въ открытыя окна на городъ, таинствеано выступавшій у нашихъ ногъ изъ нжнаго, какъ опалъ, тумана. И казался онъ такимъ большимъ, красивымъ: и онъ, и Ангара, и холмистая даль ея долины.
Сергй Ивановичъ, открывъ окно, всей грудью вдыхалъ въ себя свжую прохладу утра.
День дйствительно общалъ быть хорошимъ. Солнце уже взошло, короткіе лучи его обстрливали городъ, таялъ послдній туманъ, и птицы начинали уже свои псни робко, точно спрашивая: можно?

XI.

Байкалъ, 10-го мая.

Такъ и не пришлось спать эту ночь. Но вс бодры и веселы. демъ въ позд и длимся послдними впечатлніями. Передъ нашими глазами все время долина Ангары и сама Ангара — холодная, недоступная, чистая, какъ слеза. Она вся, какъ жемчужина, усыпана мелкими кусками благо льда.
А дальше за Ангарой — туманная даль холмовъ, отроговъ и синева ихъ лсовъ,
Передаютъ подробности крушенія ‘Петропавловска’.
Нсколько деталей, которыхъ раньше я не слыхалъ. Напримръ, такая. Въ моментъ взрыва великій князь стоялъ на лвой сторон мостика. Съ нимъ стояли Макаровъ, Моласъ, Кобе. Инстинктивно великій князь бросился на правую сторону, перешагнувъ черезъ лежавшаго уже Моласа. Великій князь запомнилъ эту лежащую фигуру, спокойное лицо и кровь, которая текла съ виска. Онъ помнитъ, какъ спускался на рукахъ съ мостика, какъ на его глазахъ палуба, пока онъ еще хотлъ спрыгнуть на нее, уже стала погружаться, затмъ слдующій взрывъ, которымъ и обожгло и отбросило его такъ далеко въ море, что онъ очугился вн зоны водоворота, образовавшагося тамъ, гд погрузился корабль, это и спасло его. Когда онъ выплылъ, ‘Петропавловска’ уже не было. Онъ ухватился за какую-то деревянную крышку и сталъ кричать проходившему минокосцу. Его не узнали. Его и Яковлева подобралъ немного спустя катеръ другого миноносца. Онъ помнитъ, что первое его движеніе, когда его посадиди на катеръ — было желаніе раздться. На доводы офицера онъ отвчалъ: ‘жарко’. До пяти часовъ онъ былъ на ногахъ, но затмъ температура стала подниматься, и его уложили. Поврежденія въ общемъ незначительныя, но потрясеніе нравственное громадное.
Слды этого потрясенія чувствовались и въ дорог: онъ точно уходить и, очевидно, опять и опять переживаетъ страшныя мгновенія.
Разсказываютъ о томъ, какой дикій ужасъ охватилъ людей, стоявшихъ въ двухстахъ саженяхъ на берегу. По словамъ одного очевидца, было ощущеніе чего-то общаго съ ‘Петропавловскомъ’,— вс пошли на дно, вс переживали этотъ дикій кошмаръ наяву, всхъ рвало на части и вс дико кричали отъ боли и ужаса, бжали и кричали. Великій князь Борисъ Владимировичъ, такъ крича, добжалъ до вокзала. Къ этому еще надо принять во вниманіе и всю ту взвинченную до послдней степени обстановку, которая создалась въ эти дни на ‘Петропавловск’. Нервная система адмирала, не спавшаго послднія ночи, была, говорятъ, напряжена до посддней степени. Это тяжело отражалось на всхъ.
Говорятъ, что въ виду того, что броненосцамъ никогда на практик пускать минъ не приходится, ршено не держать на нихъ впредь ни минъ ни такихъ взрывчатыхъ веществъ, какъ пироксилинъ, взрывающійся даже отъ детонаціи. Говорятъ, что старая система стрльбы изъ батарей по квадратамъ будетъ замнена новой системой — сосредоточенной.
Система — одного нашего полковника. Она заключается въ томъ, что вс батареи стрляютъ въ одну точку, съ достиженіемъ такого эффекта, чтобы вс снаряды прилетали въ ту же точку одновременно. Видвшіе опыть говорятъ, что эффектъ отъ этого града изъ ядеръ и бомбь — непередаваемый. Корабль, на которомъ сосредоточится такой общій залпъ, обреченъ на неминуемую гибель.
Мы слушаемь вс эти разсказы, пока не раздается чей-то возгласъ:
— Байкалъ!
Мы вс бросаемся къ окнамъ. Небо все уже свинцовое. Угрюмая даль уже потемнвшаго льда. Безконечная даль съ низкимъ горизонтомъ — угрюмымъ, безмолвнымъ, холоднымъ, какъ этотъ ледъ. Вырисовывается берегъ — острый, кряжистый, постоянно уходящій въ туманную даль.
За поворотомъ, въ какомъ-то тсномъ переулк — станція. Маленькая, недостроенная, съ массой валяющагося лса. Тутъ и пристань. Надъ бревенчатой пристанью и надъ станціей рисуется силуэтъ ледокола ‘Байкалъ’. Онъ поднимаетъ заразъ 27 вагоновъ. Кром того, у пристани ‘Ангара’, баржа, которая тоже можетъ, но уже съ перегрузкой, перевозить чуть ли не такое же количество груза. Но высота ледокола ‘Байкалъ’ вызываетъ во мн опасеніе, что при такой высот онъ можетъ и опрокинуться въ сильную боковую бурю, напримръ. Хотя это только впечатлніе, и несомннно неврное.
На вокзал оказались инженеры-строители Кругобайкальской желзной дороги.
— Когда же ваша дорога будетъ готова?
— Хотамъ къ сентябрю закончить.
Я знаю дорогу, знаю неимоврныя трудности постройки и говорю:
— Если вы къ Новому году будете готовы, то и тогда вся постройка должна быть отнесена къ области чудесъ.
Мы идемъ въ гости къ моему другу К., повидать его милую семью. Насъ оставляютъ обдать, но, только-что мы сли за столъ, приносять записку отъ молодого инженера, помощника главнаго распорядителя на Байкал, слдующаго содержанія:
‘Только что узналъ, что ‘Байкалъ’ уже ушелъ, а ‘Ангара’ отправляется сейчасъ же’.
Мы проглатываемъ уже поданный супъ, по два, по три куска второго, наскоро прощаемся и бжимъ. Третій свистокъ.
— Скорй, скорй!
И послднія 50 саженъ мы несемся, какъ можемъ. Сергй Ивановичъ на ходу разсуждаетъ:
— Идемъ ли мы шагомъ, мчимся ли со скоростью позда — вся разница въ минут.
Я останавливаюсь на мгновеніе только, чтобы попрощаться и расцловаться съ главнымъ распорядителемъ, но и эту задержку, юркій, какъ ртуть, онъ наверстываетъ:
— Бжите сюда подъ линію — здсь короче!
Его помощникъ провожаетъ насъ до Танхоя. Милый и любезный, онъ взялъ на себя трудъ усадить насъ и въ вагоны.
И вотъ мы демъ по льду. Все время отъ этого движенія по льду — шумъ, трескъ, пальба.
Несмотря на то, что ‘Байкадъ’ еще на горизонт, что демъ мы по его слдамъ, проходъ уже загороженъ во многихъ мстахъ новыми громадными льдинами. Носъ и у ‘Ангары’ такъ устроенъ, что легко взбираться на этл льдины, и весь пароходъ за нимъ — льдина осдаетъ, подается — трескь, и мы проваливаемся опять въ воду.
На пароход буфетъ, и мы кончаемъ нашъ обдъ.
Все та же срая льдистая даль, и я сажусь за свой дневникъ.
На томъ берегу озера Сергй Ивановичъ меланхолично говоритъ:
— И вотъ мы уже по ту сторону…

XII.

11-го мая.

Вчера долго провозились на станціи Танхой,— маленькой, неотдланной деревянной станціи, со столовой, биткомъ набитой публикой. И какъ безошибочно можно опредлить, кто куда деть. Лица возбужденныя, веселыя, безпечныя — это дущіе въ Манчжурію. Лица грустныя, часто съ чмъ-то безнадежнымъ въ выраженіи — это почему-либо возвращающіеся. Какъ будто говорятъ они узжающимъ: подождите, возбужденіе и радость сойдутъ и съ вашихъ лицъ — будете и вы, какъ мы, такими же неудовлетворенными. Точно знаютъ они какую-то страшную для насъ тайну, но не хотятъ пока огорчать.
— Э, Боже мой, не все ли равно! — говоритъ Сергй Ивановичсъ.— Вдь мы-то назадъ не возвратимся!
Предназначенные. для насъ вагоны начальникомъ станціи любезно уступлены какимъ-то другимъ лицамъ. Мы волнуемся, а Сергй Ивановичъ утшаетъ.
Утшаетъ тмъ, что вагоны отаданы по крайней мр такимъ же, какъ и мы, людямъ.
Мы сразу добремъ. Милый молодой инженеръ, какъ говорится, разрывается на части, идетъ пшкомъ на главную станцію, и въ конц концовъ къ нашимъ услугамъ два вагона,
— Даже стыдно съ такими удобствами хать, дорогой профессоръ,— говоритъ Сергй Ивановичъ.— Но не падайте духомъ: насъ поставили впереди позда,— авось Богъ милостивъ, и мы сломаемъ себ шею, сразу избавивъ общество отъ довольно дорогихъ… ну, какъ это поделикатне, мой дорогой профессоръ?..
Устроились хорошо, но общаго вагона, каталажки нтъ.
Чтобъ увидть кого-нибудь, надо искать въ двухъ вагонахъ. Сидятъ себ тамъ, спятъ или читаютъ. А то набьются въ одно купэ и разговариваютъ.
На станціятъ ды мало, и завтракали мы своей провизіей въ вагон. Врне, въ двухъ вагонахъ. И незамтно общество раздляется. Каждый вагонъ начинаетъ жить своей жизнью, своими интересами.
Въ томъ вагон, гд Сергй Ивановичъ, весело и уютно.
Ипогда онъ. приходитъ ко мн, смотритъ нкоторое время и съ обычнымъ юморомъ начинаетъ чтнибудь сообщать.
— Проницательный субъектъ этотъ Адамъ Лыко, этотъ, знаете, съ краснымъ околышемъ. Ну, которому воръ предложилъ бжать. Спрашиваю его: ‘Вы что жь, оружіе какое-нибудь съ собой везете?’ — ‘Да, везу’,— ‘Револьверомъ раздобылись?’ — ‘Да такъ, сезонный’,— ‘Почему сезонный?’ — ‘Лтомъ только стрляетъ’,— ‘Лтомъ? А зимой?’ — ‘Да, говоритъ, видите, онъ несильный — не пробиваетъ шубу’.
Съ широкимъ краснымъ лицомъ, съ краснымъ околышемъ, въ штатскомъ рыжемъ пальто, большой Адамъ Лыко ходитъ такъ, какъ будто извиняется и за свой ростъ, и за шапку, и за пальто свое. Съ нимъ всегда случается что-нибудь особенное.
Когда познакомился поближе, Сергй Ивановичъ сталъ разспрашивать его, разговаривать съ нимъ (сперва, кром ‘да’, ,,нтъ’ — ничего),
— Голубчицъ, скажите, отчего отъ васъ такъ отчаянно нахнетъ скипидаромъ?
— Да это…— неохотно начинаетъ Лыко разсказывать удивительную исторію. халъ онъ до Иркутска, купэ самъ-четверть — онъ, два доктора и еще одинъ господинъ. Сталъ этотъ господинъ недомогать, а доктора стали его лчить. На пятый день господинъ покрылся струпьями, метался въ жару, и даже Лык стало ясно, что это оспа. Больного сдали въ госпиталь, а купэ и Лыко дезинфицировади скипидаромъ, за неимніемъ другого дезинфекціоннаго средства.
— Ну, знаете, голубчикъ мой, вамъ везетъ, какъ Дорану XIII въ ‘Каскотт’. Помните? Захотлъ человкъ выпить стаканъ молока, и единственный тараканъ его государства оказался въ этомъ стакан. Чорть возьми однако, не продезинфицировать ли васъ еще разъ? А то какъ бы и вы и мы… А впрочемъ, не все ли равно, отъ чего умирать? Такъ и быть, олицетворяйте судьбу.
Не везетъ, дйствительно, Лык удивительно. Занялся онъ подрядомъ, и дло пошло довольно хорошо, но въ конц концовъ компаньонъ его со всми деньгами сбжалъ. Хотлъ онъ взять давно разршенную ему ссуду изъ банка за имніе, но, въ виду войны, отказали. Надялся, наконецъ, получить какихъ-то семь тысячъ изъ министерства финансовъ, и опять, въ виду все той же войны, предложили ему полученіе разсрочить на три года.
— И выходитъ, что до окончанія войны хоть спать ложись,— такъ ужъ лучше посмотрть, по крайней мр, что это тамъ за война.
Сергй Ивановичъ какъ будто перевелъ намъ Лыку на понятный намъ языкъ, и теперь мы вс смотримъ на него съ интересомъ. А Лыко по-прежнему прячется, а гд ужъ нельзя, недовольно оглядывается, словко ищетъ, куда бы укрыться, и жалетъ, что не можетъ самого себя засунуть такъ же въ карманы своего пальто, какъ прячетъ туда свои большія руки.
Въ окнахъ — все та же однообразная картина: холмистая даль, покрытая лсомъ. Изрдка мелькнетъ полянка, но пустынная, безъ жилья. Здсь, въ Забайкаль, еще лучше, чмъ въ Сибири. Нтъ даже этихъ изуродованныхъ, обгорлыхъ лсовъ: никакихъ слдовъ человка, Гд-гд мелькнетъ широкое монгольское лицо бурята съ косой. Стоитъ и безконечно уныло смотритъ на нашъ проносящійся мимо него поздъ.
— Нашъ брать,— говоритъ Сергй Ивановичъ. — Вы способны, вы чувствуете въ себ силы из чувства брата къ этому брату? Нтъ, такъ, по совсти? Но вы, конечно, уже думаете… А впрочемь, нтъ: вы, конечко, ничего не думаете… т.-е. нтъ, ужъ позвольте мн лучше замолчать.

XIII.

12-го мая.

Проснулся и смотрю въ окно: все то же. Т же холмы, покрытые лсомъ. Съ той разницей, что вся эта безконечная цпь холмовъ гд-то внизу, у нашихъ ногъ: мы на перевал, и предь нашими глазами — вся безпредльная даль одиночества, всякое отсутствіе жилья. Та сказочная сторона, гд въ раздумь у трехъ дорогъ стоялъ Иванъ-Царевичъ, ты мста, гд слыхомъ не слыхать и видомъ не видать человка. Какія необозримыя пространства заготовлены страной для будущихъ поколній! Десятки дней все то же.
Снгъ идетъ и уныло завываеть втеръ. Снгъ падаетъ, таетъ, такъ мокро, и такъ тосклива вся эта даль въ заплаканныхъ окнахъ вагона. А на станціяхъ обратные позда съ печальными лицами оттуда, изъ Манчжуріи. Мы имъ, а они намъ жадно задаемъ вопросы: ‘Что новаго?’ Увы, все новое тамъ, въ Петербург!
Станція съ буфетомъ.
Все грязно: скатерть, салфетка, вся обстановка. Все убого: сломанный черенокъ ножа, металлическая вилка.
Докторъ,— благо поздъ два часа стоитъ, въ ожиданіи заказаннаго, пользуется случаемъ и чихаетъ намъ лекцію о томъ, какъ много значитъ сервировка и вкусный видъ блюдъ. Онъ разсказываетъ объ опыт съ собакой, которой сдлали отверстіе въ желудк. И когда этой собак показывали и давали нюхать аппетитный кусокъ мяса, желудочный сокъ фонтаномъ билъ изъ отверстія, и этотъ же кусокъ, незамтно чрезъ отверстіе вложенный въ желудокъ, не вызвалъ никакого прилива желудочнаго сока.
— Изъ этого, господа, мягко ворковалъ докторъ,— на видите, какъ важны любимыя блюда, какъ нелпы т родители, которые заставляютъ своихъ дтей во что бы то ни стало сть то, чего они не любятъ.
Въ окна вагона видны и вокзалъ и городъ Чита. Чмъ ближе къ Чит, тмъ меньше лсу. Горизонтъ расширяется, и предъ нашими глазами необозримыя, нетронутыя рукой человка поля.
Городъ Чита небольшой, но придвинулся своими скромными постройками къ самому вокзалу.
На платформ встрчаетъ насъ масса военныхъ докторовъ. Остальныхъ военныхъ очень немного, а все больше доктора и сестры милосердія.
Накидываемся на книжный кіоскъ. Сегодняшняя газета! Читаемъ жадно, но все это уже читали въ Иркутск.
— Боже мой,— говоритъ Сергй Ивановичъ, — если бы намъ принадлежалъ весь міръ, какъ поздно узнавались бы новости!
— Господа, одинъ изъ трехъ уцлвшихъ ротныхъ 11-го полка, въ которомъ изъ тридцати четырехъ уцлло девять офицеровъ подъ Тюренченомъ! — указываетъ кто-то на одного офицера.
Смотримъ — тонкій, худой армейскій офицерикъ. Поношенный мундаръ, погоны,— все это потемнло, какъ потемнлъ и онь самъ. Тнь какая-то. Кажется, онъ еще не совсмъ увренъ, что все кончилось. Но онъ уже увренъ, что онъ-то останется такимъ же, какимъ стоитъ предъ нами. Точно съ кмъ-то третьимъ все это происходило или еще будетъ происходить. Весь онъ — непередаваемая простота и скромность. Нтъ словъ, чтобъ передать эту простоту. Громадное сводится къ чему-то очень простому.
Ахъ, какъ это все просто было: два дня боя, а въ послдній день — сраженіе семь часовъ подъ-рядъ, пока не пришелъ наконецъ, какъ прикрытіе, 10-й полкъ. Тогда они начали отступленіе, а японцы перестали стрлять, аплодировали и кричали ‘браво’ своему благородномуиврагу. А потомъ они еще 60 версть шли и еще два дня ничего не ли…
А теперь онъ, этотъ офицеръ, пролежавъ въ Чит и вылчившись отъ ранъ, детъ назадъ, въ Ляоянъ.
— Правда, что японскія раны легки?
— Очень! Скажетъ солдатикъ: ‘Ваше благородіе, я раненъ въ ногу’ — и остается въ строю. Одинъ былъ раненъ въ плечо, и пуля черезъ легкое прошла въ бокъ, а онъ остался въ строіо.
— Но такъ, по совсти, безъ пристрастія, скажите: какой солдатъ васъ больше удовлетворитъ въ смысл храбрости, нашъ или японскій?
Офицеръ отвчаетъ не сразу.
— Нашъ потому, что у нашего веселе это все какъ-то выходитъ. Японецъ не хочетъ умереть. Раненый, онъ доползаетъ до берега и бросается въ рку. Плнный колотится головой о камень. Потомъ, когда обошлись, нкоторые плнные говорили, что думали, что будутъ у нихъ ремни изъ спины вырзывать.
— А наши плиные какъ себя тамъ чувствуютъ, не слыхали?
— У меня одинъ солдатикъ два дня пропадалъ. Вдругъ является. ‘Ты откуда?’ — ‘Изъ Японіи’.— ‘Какимъ образомъ?’ — ‘Да не захотлъ оставаться. Привели меня, посадили въ сторонк и сами сли: сами рись дятъ, а мн чумизу дали,— кушайте сами! Дождался ночи и ушелъ’.
— А правда, что въ атаку японцы идутъ въ дв шеренги — передняя падаетъ и работаетъ ножами снизу, въ то время, какъ вторая шеренга колетъ штыкомъ? Такъ что такимъ образомъ на каждаго нашего солдата приходится два: одинъ сверху, другой снизу?
— Нтъ, ничего подобнаго! У нихъ прекрасно организованы резервы, у нихъ, какъ въ шаматахъ: самая маленькая фигурка защищена слдующей. Они, напримръ, саженей на сорокъ подойдутъ: значтъ, въ штыки. А бросишься — они назадъ, а резервы въ это время разстрливаютъ. Назадъ — не потому, что боятся, а потому, что пакетами больше переложишь народу, чмъ каошъ бы то ни было штыкомъ.
— Ну, а нравственное впечатлніе у нашего солдата какое осталось: можно справиться съ такими врагами?
— Несомннно, что да. Вдь какія же исключитильно благопріятныя условія для японцевъ: численность ихъ въ нсколько разъ большая, затмъ осадная артиллерія. Вдь что это было! Удивляться надо, что и мы остались. Нтъ, не обижая японцевъ, я говорю съ полной увренностью, что при сколько-нибудь равныхъ условіяхъ русское войско окажется выше. Это говорю при всемъ уваженіи къ ихъ храбрости и прекрасной тактик. И теперь выяснилось уже очень важное наше преимущество: наше ружье сильне японскаго, но ихъ калибръ меньше, съ ружьемъ такого калибра итальянскія войска проиграли войну въ Абиссиніи.
— Можно вамъ задать одинъ нескромный вопросъ: до войны лично вы какъ относились къ японцамъ?
Все тотъ же острый, напряженный взглядъ.
— Считалъ ихъ макаками.
Еще одна черточка въ этомъ офицер: ласковый, готовый удовлетворить всякое ваше любопытство, онъ не смется. Онъ ни разу не улыбнулся.
— Онъ еще не началъ смяться? — говоритъ Сергй Ивановичъ.
— Пойдемъ, поблагодаримъ его,— предлагаю я Сергю Ивановичу.
— Не смю,— отвчаетъ Сергй Ивановичъ и своими умными и добрыми глазами смотритъ на молодого героя.

XIV.

13-го мая.

Вчера подъ вечеръ мы остановились на одной станціи: ‘Кручина’. Лсъ давно, еще не дозжая Читы, исчезъ. Открытая, холмистая мстность во всю даль.
— Напоминаетъ Самарскую губернію.
— Тульскую.
— Таврическую.
— Вс губерніи,— ршаетъ Сергй Ивановичъ споръ, — только людей нтъ. А названіе: ‘Кручина’.
Солнце садится. Такъ безмолвно, такъ пусто. Тихо отходитъ поздъ, и въ вечернемъ туман уже заволакивается далью ‘Кручина’.
А сегодня весь день все та же безлсная даль. И такъ до самаго вечера, до ночи, когда останавливается поздъ и проводникъ говоритъ:
— Станція ‘Манчжурія’.
А вотъ наконецъ что-то новое. И хочется скоре увидть, почувствовать, получить первое впечатлніе.
Стоя у дверей вагона, мы напряженно всматриваемся въ темноту ночи. Нсколько тусклыхъ фонарей, какъ огарки сильно нагорвшихъ свчекъ, крошечное зданіе, родъ большой будки.
— Вроятно, разъздъ?
— Станція ‘Манчжурія’.
— Зданій нтъ, и Богъ съ ними! — говоритъ меланхолично Сергй Ивановичъ,— но гд же, по крайней мр, носильщики?
Намъ отвчаютъ изъ темноты:
— Носильщики убжали: какое-то нападеніе было, стрляли. Говорятъ — монголы…
Мы идемъ на станцію. Вблизи будка вырастаетъ въ казарму. Съ одной стороны казарма эта — станція Забайкальской желзной дороги, а съ противоположной — Манчжурской. Бравый комендантъ сообщаетъ намъ, что насъ ждутъ вагоны, что подемъ мы завтра утромъ съ дворянскимъ поздомъ ‘Краснаго Креста’, съ тмъ, который снарядило дворянство 49 губерній, Съ этимъ поздомъ детъ и M. А. Стаховичъ.
— А буфетъ есть у васъ?
Намъ указываютъ на деревянный сарай, и мы идемъ туда. Внутренность длиннаго сарая уставлена столами и стульями. Масса народа въ буфет: женщины и дти. Бдныя маленькія дти! Они такъ жалобно плачуть, такъ много ихъ, такъ безпомощны матери. Какая-нибудь трехлтняя малютка смотрить и смотритъ своими большими черными глазками. Жутко и болитъ душа. Кажется, мои это все дти, и безсиленъ я помочь имъ чмъ-нибудь.
Носильщики возвращаются. Толпа монголовъ, какъ распространяли слухи, превращается въ одного. Онъ лзъ въ окно — его застрлили и прикололи штыкомъ. Въ дальнйшемъ выясняется, что это не монголъ, а русскій бурятъ. Убитый, онъ такъ и застрялъ въ окн въ ожиданіи слдователя. Никакого оружія при немъ не оказалось. И окно-то половинчатое, въ которое разв только застрять можно, но пролзть ни въ какомъ случа нельзя.
— Просто пьяный,— ршаетъ кто-то,— А хозяинъ, конечно, съ перепугу…
Вся ночь проходитъ въ переселеньи въ другіе вагоны. На разсвт начиваютъ появляться китайцы, черные, въ косахъ, съ темными, изможденными лицами.
Хотя я и провелъ въ прошлую свою поздку два мсяца съ китайцами, все же жадно теперь всматривался въ нихъ, стараясь угадать, что у нихъ тамъ въ душ, и стараясь въ этихъ косыхъ глазкахъ, тощихъ фигуркахъ и въ этихъ загадочныхъ іероглифахъ угадать, прочесть близкое, но невдомое намъ будущее.
Да, вотъ сколько насъ, сильныхъ, здоровыхъ, пріхало сюда, а раньше сколько пріхало, а сколько прідеть еще! Сколько осталось уже на поляхъ батвы, и кому изъ насъ не суждено возвратиться назадъ?
А дти все плачутъ. Ихъ много въ сара, еще больше на двор. Ночь холодная. Повисла черная туча, и вотъ-вотъ ударитъ дождь. Всю дорогу поливалъ насъ дождь, и здсь, оказывается, такіе же, по нскольку разъ на день, дожди.
Что-то носятъ въ узелкахъ китайцы,— грязные, черные, съ запахомъ этого ужаснаго кунжутнаго масла.
— Что у тебя?
И я опять слышу знакомую птичью рчь безъ ,,р’, ‘т’.
Это папиросы,
— Вмсто носа, глазъ — какія-то черточки, запятыя,— говорить Сергй Ивановичъ,— и знаете, мн кажется, что они на насъ такъ же насмшливо смотрять, какъ и мы на нихъ.
— Но устраиваетъ ихъ то, что мы пріхали къ нимъ?
— Вотъ этихъ, что продаютъ, можетъ-быть, и устраиваетъ, но всехъ вообще — не думаю. А впрочемъ, можетъ-быть, это имъ и правится, и мы какъ разъ угадали ихъ вкусъ.
Въ общемъ глазъ скоро привыкаетъ, и устанавливаются добродушныя отношенія.
— Хунхузынъ ю (есть хунхузы)?
Смются…
— Me ю (нтъ)!
Вагоны готовы, давно пора ложиться спать, но никто не спитъ, и мы бродимъ изъ буфета во дворъ, подходдмъ то къ одной, то къ другой групп.
Раненый въ руку, съ раздробленной кистью, унтеръ-офицеръ съ Георгіемъ. Раненъ подъ Тювенченомь, на ногахъ дошелъ до Фынхуанчена.
— Жарко было?
— Жарко: ста смертямъ сразу въ глаза смотришь… Ядра, пули — роютъ землю, обсыпаютъ, тотъ упалъ и тотъ упалъ, ротный валится… Бросишься къ нему въ штыки,— вотъ-вотъ достанешь,— провалился, какъ сквозь землю, а новые сзади, и начнутъ опять палить,— такъ и крошатъ. Все бы ничего, да вотъ осадныя орудія еще: никакъ невозможно стало, изъ 108 лошадей — дв уцлли.
— Наши хорошо дрались?
— А чьими жe тлами устлали гору?
— А японцы?
— Тоже не плохи, да вдь ихъ де.сять противъ одного нашего, да осадныя орудія…
— А если бы такъ одинъ на одинъ? Ну, можно разв равнять?
— Раны отъ японскихъ ружей тяжелыя?
— Нтъ, равы легкія,— особенно, если въ мякоть,— насквозь прострлитъ, а черезъ недлю опять возвращается въ строй. Ну, попадетъ въ кость — дробитъ… Извините, ваше вскродіе, усталъ,— полежать пойду.
Матросъ. Былъ раненъ на ‘Паллад’. Оглушенъ и отравленъ газами вспыхнувшаго бездымнаго пороха.
— Живъ бы Макаровъ былъ,— даль бы битву. Тамъ что было бы, а далъ: крпко на него надялись матросы. Какъ пріхалъ — все дло сразу перемнилъ.
— Ну что жъ, плохо теперь наше дло?
— Ничего не плохо: такъ что, надюсь, не выдадутъ наши… отдышусь вотъ…
— Я узнавалъ,— шепчетъ докторъ,— у него развился острый туберкулезъ: черезъ мсяцъ конецъ.
Я смотрю на матроса: молодое, тонкое лицо, большіе глаза, ласковые, задумчивые. Въ буфет обступили новаго разсказчика:
— … А судьба командира ‘Манчжура’? Переодтый, удралъ отъ японцевъ въ Читу, въ китайской джонк, на дн укрытый прохалъ подъ носомъ японскаго броненосца, благополучно добрался до Портъ-Артура. Является къ Макарову: ‘Некогда,— говоритъ,— посл сраженія поговоримъ!.. Ну, ужъ взобрались на ‘Петропавловскъ’,— оставайтесь пока’,— говоритъ Макаровъ. Ну, и остался.
— Утонулъ тоже?
— Утонулъ! Мн разсказывалъ офицеръ съ ‘Петропавдовска’. Все такъ быстро произошло, что не было возможности какой-нибудь отчетъ отдать себ… Вдругъ взрывъ, и темью стало. Сперва голубоватая темнота, а потомъ совсмъ черно. Схватился я, говоритъ, за перила мостика и держусь изо всей силы, и кажется мн, что все мое спасенье въ этомъ. Вдругъ опять взрывъ,— и отбросило меня. Я ни на мгновенье не потерялъ сознанія: вода, холодно, надо выплывать. Выплылъ, слышу, кто-то кричитъ: ‘спасайте князя!’. И я сталъ кричать: ‘спасайте князя!’. Мы вс желто-черные были, когда насъ вытащили, я на мгновенье потерялъ сознанье, а потомъ мн стало больно, и я въ полусознаньи застоналъ. Но вдругъ вмст съ моимъ стономъ я услыхалъ какой-то такой страшный стонъ, что я вскочилъ и сразу пришелъ въ себя: вс стонали, ей, какъ стонали! А что на борегу длалось! Два офицера съ ума сошли…
День давно. Поздъ отправляется.
— Ну, идемъ, а то останемся.
Горько плачетъ маленькая двочка на плеч у китайца-няньки. Другія плакали, плакали, такъ и уснули. Бжитъ заплаканная, но радостная женщина:
— Собирайтесь, демъ! Въ ноги упала: пятый день! Дти больныя! Сжалился: вотъ… Слава Теб, Боже! Слава Теб, Пресвятая! демъ же, милыя…
Это все бглецы въ Россію…

XV.

16-го мая.

Подъзжаемъ къ Харбину. Послдніе пригорки разгладились, и въ окна виднется степь, безпредльная степь. Она уже зеленетъ. Первый день теплый, весенній. Сегодня Троица. Нашъ поздъ украшенъ зелеными втками. Одна такая втка и на моемъ стол: подарокь Михаила.
Вотъ будка. Рядомъ съ нею землянка. Стоятъ нсколько человкъ пограничной стражи. кругомъ нсколько небольшихъ земляныхъ рвовъ точно высматриваютъ безпредльную даль. Это окопы на случай набга хунхузовъ.
Влизъ одной изъ станцій, которую мы прохали третьяго дня, такое нападеніе произошло. Убиты два казака, двое ранены. Въ погоню за хунхузами высланы войска. Трехъ плнныхъ хунхузовь уже привезли. Одинъ громадный, мрачный, какой-то сказочный богатырь. Они вс трое лежали въ темномъ вагон. Его толкнули ногой подъ бокъ, чтобы онъ всталъ. Маленькій фонарь по частямъ освщалъ эту громадную фигуру, отчего она казалась еще больше. Сверкнули большіе черные, едва раскошенные глаза, темно-красное лицо, низкій бритый лобъ. Другой хунхузъ поменьше, съ лицомъ фанатика, который при всхъ обстоятельствахъ останется такимъ же фанатикомъ. Третій совсмъ молодой, растерянный, весь охваченный ожидающей его участью. Онъ говорить по-русски два-три слова и такъ жадно хочеть говорить.
— Бабушка (жена) есть?
— Еста.
— А дти?
— О, еста! Дуа.
И онъ мучительно показываеть два пальца и прижимаетъ руки къ груди и умоляюще смотритъ.
Ихъ везутъ къ ихъ начальству. Ихъ будуть судить и казнятъ.
Сегодня видли у самаго полотна дороги двухъ китайцевь, кмъ-то убитыхъ,— лежали лицомъ къ земл. А кругомъ веселая мирная даль, обольетъ ее дождемъ,— и опять свтитъ солнце, воздухъ нжный и ароматный, капли дождя сверкаютъ на солнц.
А на станціяхъ оживленаая безпечная толпа нашего позда: сестры милосердія, братья, доктора, военные, масса мстныхъ китайцевъ.
Продаютъ орхи, яйца, папиросы. Китайскій брадобрей со своимъ незатйливымъ приборомъ, нищіе китайцы, дти, старики. Они крестятся и получая милостыню, говорятъ: ‘спасиби’. Bсе веселы, смются, охотно вступаютъ въ разговоръ.
— Хунхузъ?
— Ха-ха-ха!
— Покажи рки. Мозолей нтъ? Смотри: хунхузъ.
— Ха-ха!
Напоминаеть что-то… Игру въ жмурки! Когда на того, у кого глаза завязаны, вс смотрять лукаво: а ну-ка, поймай! Нтъ, не поймаешь.
— Но скажите,— спрашиваю я у офицера пограничной стражи,— какъ по-вашему: спокойно населеніе?
— Верстъ на 25 отъ линіи — да, пожалуй, а туда дальше… Тамъ уже разные слухи ихъ смущаютъ. Да и не видятъ т того, что эти видятъ: наши войска, устройство, вотъ подойдутъ еще новыя войска, а съ другой стороны — хорошій заработокъ. У нихъ деньги все, платите и хунхузамъ, и хунхузы друзьями будуть. Тамъ родина, патріотизмъ — этого ничего нтъ.
Подходитъ офицеръ, угрюмый, мрачный.
— Скажите, пожалуйста, что это еще за мода завелась у васъ — въ плнъ брать эту сволочь?..
— Ну, если начать дйствовать, то, пожалуй, назадъ никто не воротится отсюда.
— Э, ерунда! Именно какъ можно ртишельне надо! Не теряя времени, расколотить японцевъ: разъ, два! А потомъ и за эту сволочь взяться. А то начнемъ такъ тянуть да отступать еще, тогда, пожалуй, дождемся, что насъ, дйствительно, какъ курчатъ приржутъ.
— А по-моему, вотъ совершенно наоборотъ: была бы цла арнія, а наступать успемъ. Наступать можно, когда у васъ будетъ полмилліона. Къ осени мы можемъ ихъ имть. Вотъ тогда наступать,— тогда риску не будетъ, а иначе и будетъ какъ разъ рискъ.
— Да никогда у насъ къ осени не будетъ полмилліона.
— Ну, тогда къ весн милліонъ давайте, да два милліарда на лишній годъ войны.
— Да, но какъ и чмъ прокормить?
— Здшнимъ урожаемъ два милліона прокормить можно.
Звонокъ, и мы спшимъ въ поздъ.
У меня въ купэ М. А. Стаховичъ, князь Долгорукій — распорядители дворянскаго отряда.
М. А. лть подъ сорокъ — сильный, сохранившійся, русый, съ вьющимися волосами и энергичнымъ лицомъ. Въ перчаткахъ, одтъ подорожному, изящно, хотя чувствуется, что это только привычка. Онъ все все время детъ съ поздомъ и разсказываетъ намъ о своихъ злоключеніяхъ.
Мы слушаемъ и смемся.
— Нтъ, вы понимаете, сегодня 26-й день. Девяносто три сестры, женщины,— все незнакомо имъ, все пугаетъ. Стучитъ что-то тамъ въ колес. Почему стучитъ, опасно или нтъ? Я и самъ ничего не вонимаю. До сихъ поръ во всхъ своихъ длахъ я чувствовалъ почву: я зналъ, почему удача, почему неудача. Здсь я ничего не знаю: я не хозяинъ положенія, я выбить изъ колеи, я утратиль почву. Да, стучитъ какъ будто. Надо справиться у начальства. ‘Какой вагонъ? Классный? Какого класса?’ — ‘Второго’.— ‘Надо осмотрть’. Осматриваеть: ‘Да, выбоинка въ бандаж два миллиметра… да… вагонъ этотъ дальше итти не можетъ’. Нашъ вагонъ отцпяютъ, а намъ даютъ вмсто него третій классъ: другого нтъ. Сестры въ отчаяніи. Но новый вагонъ стучитъ еще сильне: такъ и кажется, что вотъ-воть разлетится въ дребезги. Иду опять къ начальству черезъ нсколько станцій. ‘Помилуйте, говоритъ, три миллиметра всего, выбоинка совершенно законная и въ мирное время, а теперь, въ военное время, когда допускается шесть миллиметровъ’. Почему въ военное время полагается стали быть вдвое выносливе? ‘Но почему же мн вотъ что и вотъ что сказалъ вашъ коллега?’ Подмигиваетъ: ‘Да просто вагонъ вашъ понадобился’. Теперь вотъ и возимся: на ночь дежурныхъ ставимъ. ‘Чуть что,— вы за веревку предохранительную дерните’. Вотъ и держимся все время за веревку. Главное — дамы. Я ужъ самъ и сидю надъ злополучнымъ колесомъ. А что съ нами было на Яблоновомъ хребт!
Новый разсказъ, какъ машинистъ порвалъ фарконели въ позд.
— Порвалъ и плюетъ: ‘Такого проклятаго позда еще никогда не возилъ’. Но до Манчжуріи все-таки тихо хали, а тутъ нашъ отрядъ подвернулся: пришлось четыре вагона отцпить. Поклялись, что съ слдующамъ поздомъ отправятъ. И вотъ ду и мучусь: а вдругъ да не отправятъ? О, Боже мой, только бы дохать. И клякусь — впередъ дальше одной станціи отрядовъ не возить.
Въ то время, какъ сестры и доктора дятъ на станціяхъ, онъ, Кноррингь, Языковъ и его помощники и санитары дятъ на продовольственныхъ пунктахъ,— дятъ щи и кашу. А если гд ихъ плохо кормятъ, то на замчаніе ихъ о плохой пищ язвительно говорятъ имъ:
— Бабья и тряпья довольно и безъ васъ.
Намченъ до сихъ поръ расходъ на ‘Красный Крестъ’ — сумма до 300 тыс. руб. Остальной милліонъ и будущія пожертвованія будутъ назначены къ расходу при ближайшемъ ознакомленіи съ дломъ.
Князь Долгорукій, пріхавшій только что навстрчу позду изъ Ляояна, разсказываетъ много интереснаго, но пока для печати недоступнаго.
Слава Богу, никакихъ эпидемій въ арміи нтъ. Надо особенно бояться трехъ: изъ Инкоу — чумы, изъ Харбина — холеры и отовсюду — сыпного тифа. Такимъ образомъ теперь существенно необходнмы всякаго рода предусмотрительныя мры.
И чистота тла — самая первая изъ нихъ, самая важная, самая существенная между ними. Необходимы баня и прачечныя. Вдь безъ бани нельзя же вымыться, а пребываніе нсколько мсяцевъ безъ мытья подготовляетъ почву для всякой эпидеміи. Вс газеты должны поднять этотъ вопросъ, чтобы привлечь пожертвованія на это насущно-необходимое дло. Если бы каждый хоть разъ увидлъ результаты отсутствія бань и прачечныхъ, онъ никогда бы не забылъ этого ужаса.
И какъ ничтожно мало, въ сравненіи съ остальнымъ, нужно денегъ для этого! Если ваша редакція {Редакція газеты ‘Новости Дня’, гд помщались очерки Н. Гарина. Ред.} согласна открыть на это дло подписку, я предлагаю свои услуги — передавать деньги въ т части войскъ, гд буду видть нужду въ баняхъ и прачечныхъ’.

XVI.

17-го мая.

Харбинъ — Старый и Новый. Старый въ семи верстахъ, а Новый предъ глазами.
Впечатлніе ошеломляющее! Три-четыре года тому назадъ здсь была пустыня. Теперь это — городъ, американскій городъ, выстроенный по мановенію волшебнаго жезла, и какой городъ, какія постройки! И на всемъ отпечатокъ одной строительной руки: красныя кирпичныя зданія, свтлыя металлическія крыши. Это придаетъ всему городу однообразный, казенный и скучный тонх.
Говорать, въ Дальнемъ удалось избгнуть этого. Но тамъ размахъ еще шире. Такихъ зданій свыше тысячи.
Глядя на этотъ городъ, кто-то говорить:
— Разв можно эти десятки, сотенъ милліоновъ отдать назадъ?!
Кто-то вспоминаетъ слова Лихунчанга:
— Не мшайте русскимъ строить.
Вспоминаютъ о центр.
— Центръ, центръ!..— говоритъ одинъ:— вдь уже выясненъ геометрическій центръ тяжести, Томскъ, а это, право же, не такъ далеко…
— Во всякомъ случа,— замчаетъ Михаилъ Александровичъ Стаховичъ,— настолько далеко, что засданій о центр здсь не устроишь. А сестры ждутъ.
Онъ уходить, и мы демъ въ городъ.
И старый городъ и новый — грязные. Тамъ, гд мостовыя, еще хуже: безъ мостовыхъ ухабы мягки, а на мостовыхъ громадные камни вывалились изъ своихъ постелей,— и въ результат проздъ несносный, извозчики парные: дрожки, коренникь и пристяжка. извозчики вс русскіе.
— Ну что жъ, хорошо тутъ?
— Чего хорошаго? Чужая сторона! Только и дожидайся, что какъ барана приржутъ.
— Тогда зачмъ живешь здсь?
— Копейку достать можно. Я самъ питерскій. Тоже извозчикомъ былъ. Тамъ четыре рубля если выздишь, то и кричи ура. А здсь и семь рублей въ день не заработокъ.
— Ячменемъ кормите?
— Ячменемъ.
— Почемъ?
— Шестьдесятъ пять.
— Ну что жъ? Совсмъ хорошо.
— Хорошо, да не очень. Вотъ эта постромка въ Россіи 2—3 руб., а здсь 6—7 р. отдай. И все такъ. Квартира, а и квартира какая — чуланъ,— тридцать рублей въ мсяцъ.
— А хлбъ по чемъ?
— Булками покупаемъ: двнадцать коп., фунта два съ половиной будетъ.
— Блый?
— Блкй.
— Ну, а съ китайцами какъ вы живете?
— Что съ китайцами? Побдятъ наши,— мы веселые, японцы,— китайцы всселые.
Масса извозчиковъ. дутъ военные, сестры. масса штатскихъ,
— Сколько васъ, извозчиковъ?
— Пятьсотъ восемьдесять съ хвостикомъ.
— Куда же это вс дутъ?
— Куда? На пристань, въ сады, въ театры, циркъ.
— Весело живутъ?
— А что не жить? Другому, можетъ, и жить-то осталось, что только здсь поживетъ.
Театры, цирки, кафе-шантаны, рестораны и извозчики работаютъ прекрасно. Все это низкопробное, балаганное. Но цны громадныя. Первый рядъ 5 р. 50 к. Театръ биткомъ набитъ. Выборъ пьесъ невозможный. Ни въ одномъ народномъ театр не видлъ я такихъ бездарныхъ и устарлыхъ пьесъ патріотическаго содержанія и съ такимъ плохимъ исполненіемъ. ‘Рука Всевышняго отечество спасла’ — вещь недосягаемая въ сравненіи съ тмъ, чмъ угостили насъ въ Харбин. Баронъ Бромбеусъ и тотъ бросилъ бы подъ столъ эту пьесу въ свое время, сказавъ обычное: ‘Ванька, это твоя литература’. Это даже не пятидесятыхъ, а какихъ-то двадцатыхъ годовъ литература. Даже и безхитростнаго райка она не удовлетворила: актеры еще кричали ‘ура!’ (на слова какой-то двы, которая жаждетъ повторенія Севастополя и новой славы нашимъ морякамъ на мор и на суш), а публика спшитъ въ такъ называемый городской садъ исполъзовать свой антрактъ — куреньемъ, выпивкой, осмотромъ накрашенныхъ дамъ въ сомнительвыхъ по свжести и мод костюмахъ.
Слдующая пьеса — ‘Овечки’. И изъ эпохи сороковыхъ годовъ мы переносимся къ турецкой кампаніи 1877 года: Кишиневъ, Бухареста, Адріанополь, Бургасъ. Тотъ же тылъ арміи, т же кафе-шантаны, женщины и разгулы, но масштабъ другой: тамъ денегъ было больше, больше блеску. Здсь тускло, балаганно.
‘Овечки’, несмотря на овечьи голоса и ужасную музыку и несмотря на невозможное исполанніе, слушаются публикой взасосъ, въ особенности въ тхъ сценахъ, гд дйствіе происходитъ ночью, въ спальняхъ женскаго пансіона.
Даже та доля сатиры,— лицемріе воспитателей,— которая имется въ этой пьеск, въ такомъ исполненіи исчезаетъ. Царитъ сплошная пошлость. и всякая новая вставка въ этомъ направленіи энергично поощряется.
— Дорогой мой,— объясняетъ кому-то Сергй Ивановить,— выпьемъ же! Выпьемъ! Я похожъ на человка, который двадцать пять лтъ спалъ, и вотъ я проснулся, и это мои первыя движенія: я потягиваюсь, я жадно вдыхаю въ себя этотъ свжій воздухъ… Только уйдемъ немного отъ этого окна, потому что тутъ довольно мерзко: этотъ чадъ изъ кухни… Я не люблю… дорогой мой, этотъ чадъ, но, конечно, если надо, я полюблю и его…
Мы возвращаемся на вокзалъ, и я отдаю себ отчетъ пережитаго дня.
Слышали новыя подробности о вчерашней стычк съ хунхузами. Но это были не хунхузы, а какое-то небольшое племя, весной перекочевывающее съ семьями и скотомъ на запад. Толпа и ружья ввели въ заблужденіе охранную стражу. Между прочимъ, убиты дв женщины. Т трое хунхузовъ, которыхъ мы видли, весьма возможно, что тоже отставшіе изъ этого же племени. Но ихъ взяли, потому что они были съ ружьями.
Слышали еще одинъ грустный эпизодъ изъ послднихъ преслдованій хунхузовъ. Тоже по ошибк подстрлили въ степи монголку. Пуля разбила ей колнную чашку. Отрядъ былъ небольшой, надо было продолжать преслдованіе. Ей сдлали перевязку, положили около нея кусокъ хлба и ушли. Черезъ нсколько дней развдчикъ другого отряда нашей стражи, увидвъ выглядывавшую голову, принялъ ее за хунхузскую, выстрлилъ и наповалъ убилъ эту монголку. Рана уже зажила, хлбъ такъ и лежалъ возл нея нетронутымъ.
Слуховъ и сплетенъ очень много. Два теченія рзко обозначаются: одно — за наступленіе, другое — противъ. За наступленіе немногіе, и не изъ состава войска. Но говорятъ они увренно и съ большимъ задоромъ.
— Вы говорите, что надо пятьсотъ тысячъ этимъ лтомъ, чтобъ война была побдоносная? и это будетъ военное искусство? Тогда и этотъ парикмахеръ побдитъ.
Говорящій показываетъ на стригущаго его парикмахера. Кажется, несомннный факть изъ всего слышаннаго, что японцы, оставивъ въ Фынхуанчен заслонъ въ 30 тысячъ, направили свои войска на Ляодунъ къ Портъ-Артуру. Эта перемна вызвала соотвтственную перемну въ распредленіи войскъ и съ нашей стороны: мы опять и еще и еще укрпляемъ Ляоянъ.
На распространившійся слухъ, что Кинчжоу взять, распространяется встрчный слухъ, что на выручку изъ Ляояна пошелъ корпусъ.

XVII.

18-го мая.

Дворянскій поздъ остается въ Харбин, а наши вагоны прицпливаютъ къ воинскому артиллерійскому позду. Это одинъ изъ эшелоновъ сибирскаго четвертаго корпуса.
Съ нами же детъ дальше и М. А. Стаховичъ. Мы очень рады такому спутнику и устраиваемъ его въ нашемъ вагон.
Въ окнахъ виднется все та же спокойная и безмолвная степь.
Вспоминается что-то далекое, забытое, мирное. Дтство, поздка на долгихъ, деревни въ южныхъ степяхъ Новороссіи. Дрофа тяжело поднималась и тянулась туда, гд на горизонт, точго насторожившись, выглядывали далекія скирды. Тамъ, въ этихъ степяхъ, бродили мы, маленькія дти, смотрли на проносящійся поздъ, думали, мечтали, всей душой воспринимали радости бытія. Т степи остались, но дти ушли, выросли и разошлись по разнымъ дорогамъ жизни.
Иныя степи, иная даль — чуждая, невдомая, передо мной теперь, и напрасно пытливо ищешь въ ней отвтовъ на вс мучительные вопросы.
Отъ Харбина къ югу начинаются обработанныя поля. Обработка огородная: самая тщательная, рядовая, съ прополкой до послдняго корешка. Осенью посл уборки опять будутъ полоть, выдернутъ и злаковые корни и все снесутъ въ компостныя кучи, сперва сжигая, какъ топливо, это корни. Эти кучи — украшеніе усадьбы — стоятъ передъ домами, черныя, вонючія, и чмъ ихъ больше, тмъ богаче владлецъ.
Отъ картинъ природы въ окнахъ нельзя оторвать глазъ. Столько манящей ласки, нги и покоя въ этомъ весеннемъ дн, въ этихъ разбросанныхъ рощахъ, далекихъ деревняхъ. Садится солнце, горятъ на горизонт одинокія деревья, и все новая и новая развертывается даль, и уходятъ поля и сливаются тамъ на горизонт съ золотистою далью уже небесныхъ полей. И такъ безмятежнозпрекрасенъ этотъ задумчивый видъ догорающаго дня.
Станція. Срое изъ дикаго камня зданіе съ китайской крышей изъ гонта, выгнутой и приподнятой къ краямъ. Постройки кругомъ. дущій съ нами пограничный офицеръ длаетъ тревогу, и на выстрлъ въ нсколько минутъ собираются конный и пшій отряды. Пшій маршируетъ по платформ, весь поздъ высыпалъ и смотритъ. Красавцы-артиллеристы нашего позда, гиганты, смотрятъ, какъ усердно отбиваетъ землю пхота изъ маленькихъ въ папахахъ солдатъ и стъ глазами начальство.
Нашъ гепералъ выражаетъ одобреніе офицеру за быстроту, но вникаетъ во всю постановку обороннаго дла и не совсмъ удовлетворевъ отвтами. Онъ находитъ, что отрядъ разбросанъ, можетъ быть по частямъ отрзанъ, и нтъ удобнаго сборнаго пункта.
— Вотъ эта круглая водокачка, немного увеличенная, если бы была ближе поставлена, могла бы служить прекрасной цитаделью, съ бойницами, со складомъ боевыхъ припасовъ, провіанта. Тутъ нсколько человкъ могутъ какъ угодно отсидться, пока придеть помощь.
На каждомъ шагу по дорог слды обороны: часовые, будки, обнесенныя кирпичной стной, съ башенками по угламъ, съ прорзями въ нихъ и стнахъ для стрльбы. На мостахъ побольше — отряды въ пять-шесть человкъ. Столбы, обмотанные соломой, на случай нападенія, такой столбъ зажигается, за нимъ слдующій — и такимъ образомъ всть доходить до станціи.
— Но вдь ночью къ часовому легко и подкрасться, прирзать.
— На-дняхъ, до луны, такъ и было. Подкрались, и часовой получилъ четыре ружейныхъ раны, но они не замтили подчасового,— тотъ выстрлиль,— конный разъздь былъ всего въ полуверст: прискакали, но ужъ никого не нашли.
— Хунхузы?
— Конечно.
— Много ихъ?
— Сколько угодно.
— А населеніе?
— Тоже готовится. И войска и полиція увеличиваются постоянно. Вонъ видна деревня: въ ней 27 запасныхъ, имъ указанъ начальникъ, складъ, гд оружіе лежитъ.
— Гд?
— Если бы зналъ,— взялъ. Да это все равно: всхъ же складовъ не заберешь. Тутъ недалеко городокъ: не иметъ права держать ни одного ружья, ни одного солдата. А держатъ: офиціально 60 человкъ, а я знаю, что у нихъ больше четырехсотъ.
— А у васъ сколько?
— У меня всхъ сейчасъ 53, но на-дняхъ 14 уйдутъ. Хунхузовъ сколько хотите, верстъ 10—15 вызжайте: конные отряды съ ружьями. Встртятъ насъ въ большомъ количеств — умчатся, а то отстрливаться начнутъ.
— Ну что стоитъ ихъ стрльба? Я помню, въ китайскую кампанію…
— Это уже и народъ другой и ружья другія: трехлинейныя, четырехлинейныя, маузера, Винчестера. Стрляютъ залпами, стойко, отступаютъ стройно.
— Можетъ быть такой случай, что въ одну прекрасную ночь по данному сигналу вс эти шайки надвинутся, и дороги не станетъ?
— Можетъ. Хуже всего, что у нихъ и пушки. Въ этомъ городк нтъ пушекъ.
— Отчего вы ихъ не отберете?
— Надо знать, гд именно он. Надо имть средства наконецъ для этого. Ужъ отбирать — Богъ съ ними, знать бы, по крайней мр. Въ моемъ распоряженіи есть восемнадцать рублей въ мсяцъ на шпіоновъ, но… плохому переводчику платиться десятъ. Зааемъ, что много ихъ, знаемъ чрезъ одного князька монгольскаго, что проходятъ вс къ западу, къ Нингут, но это только оданъ князекъ, а остальные — не наша сторонники.
— Правда, что японскіе офицеры руководятъ ими?
— Во всякомъ случа, я вамъ говорю, что строй у нихъ измпился: это уже отряды, а не сбродъ.
— Но вдь съ виду китайцы такъ же мирные, ласковые?
— Тотъ, который у васъ въ рукахъ. Тотъ будетъ и ласковый и дураками своихъ обзывать, а попадитесь вы къ нему въ руки,— онъ васъ замучить такини муками, о которыхъ и говорить не хочется. Или ядъ, или послднюю пулю въ револьвер надо держать для себя на случай плна.
И офицеръ называетъ нсколькихъ такъ замученныхъ.
Солнце сло. Мягкія сумерки охватываютъ темной паутиной. Далекій западъ, какъ просвтъ, какъ выходъ, еще горитъ въ этомъ прозрачномъ мрак. Уже играетъ походъ высокій статный артиллеристь, высоко вверхъ поднята его труба, и тревожные мелодичные звуки будятъ тишину вечера,— ароматичнаго весенняго вечера.
Мы медленно идемъ къ вагонамъ.
— Но если таково положеніе длъ, то не могутъ же не знать его т, которые говорятъ, что войска достаточно? Какая же цль?..
— Ахъ, дорогой мой!— мягко обнимаетъ, нагоняя сзади, Сергй Ивановичъ.— Подемъ дальше и дальше, въ Ляоянъ, и выбросимъ изъ головы вс проклятые вопросы: почему, зачмъ? Не все ли равно теперь намъ? Уподобимся матери нашей, природ, этому вечеру, этой нг, этому звенящему кузнечику…
Можетъ, озадачитъ,
Можетъ, не обидитъ:
Вдь кузнечикъ скачетъ,
А куда — не видитъ.
И Сергй Ивановичъ смется, а за нимъ и вс, потому что нельзя не смяться, когда смется онъ своимъ подмывающимъ, веселымъ и безпечнымъ смхомъ.
— О чемъ въ самомъ дл безпокоиться,— продолжаетъ онъ.— Что будетъ Вароломеевская ночь, что приржутъ насъ? Чмъ мы лучше другихъ и что убиваться?.. Ха-ха-ха! Вы, кажется, огорчены, дорогой профессоръ? Но что жъ я могу тутъ сдлать? Если бъ я могъ дажк крикнуть такъ, чтобы весь міръ услыхалъ меня: ‘Господа, соединимся въ одно предъ этой страшной опасностью, будемъ гражданами, не будемъ топить одпить другого, потому что вс потонемъ…’,— то вдь и тогда, зная всю подлость человческаго естества, ничего изъ этого не вышло бы. А если къ тому же я и не могу… Кажется, поздъ уже идетъ, а мы еще на платформ! Прыгайте же скоре, мой дорогой профессоръ, чтобъ не случилось худшаго. И будь, что будеть!

XVIII.

10-го мая.

Мы подъзжаемъ къ Мукдену. Сегодня опять новый видъ. Далекія горы охватили со всхъ сторонъ горизонть. Иногда эти горы приближаютя и потомъ опять уходятъ. Высота ихъ — высота горь средняго Урала, но отдльныя вершины ихъ остре, и издали он кажутся сплошь иззубренными. Точно острый хребетъ съ массой бугорковъ какого-то невдомаго звря, остановленнаго навки въ тотъ моментъ, когда онъ весь былъ въ движеніи.
А близко къ дорог все т же прекрасно обработанныя поля, отдльныя рощицы и деревни, мирныя картины сельской жизни. Вотъ убгаетъ дорожка и прихотливо вьется среди полей молодой зелени. детъ по ней двухколесная арба, и въ синей кофт, широкихъ панталонахъ, въ туфляхъ, подбитыхъ толстымъ войлокомъ, съ длинной черной косой, детъ китаецъ и поеть свою псню, какую-то, всю на диссонансахъ построенную, дикую мелодію. Въ запряжк у него и лошадь, и быкъ, и мулъ, и оселъ, и корова.
Китайцевъ много, но женщинъ китайскихъ мы еще не видали. Он и къ званымъ гостямъ не выходять, а къ незванымъ и подавно. Он только спрашиваютъ своихъ возлюбленныхъ богатырей:
— Ты все еще не прогналъ ихъ, этихъ гостей, чтобы могли мы, какъ прежде, ходить и здить по роднымъ полямъ?
И онъ поеть ей псню о терпнія, о темной ночи и о кровавомъ пир съ непрошенными гостями, и посл этого пира онъ прідетъ за ней на пар быковъ, украшенныхъ лентами, и въ праздничныхъ одеждахъ они подутъ опять по роднымъ полямъ, къ милымъ могиламъ предковъ, и онъ покажетъ ей одну большую, на тысячи верстъ могилу, куда уложили они, богатыри, спать своихъ непрошенныхъ гостей посл кроваваго похмелья.
На каждомъ шагу эти могилы. Вс эти рощицы, деревья и бугорки возл нихъ — могилы.
Сергй Ивановичь вошель на минуту.
— Ну, что можетъ быть прелестне этихъ чудныхъ мирныхъ ландшафтовъ! — воскликнулъ онъ.
— Да, но это чужое…
— Черезъ нсколько вковъ это будетъ свое.
— Что?
— Но общее братство народовъ грядетъ же когда-нибудь? Спросите этого пахаря, хочетъ онъ воевать? Нтъ, онъ не хочетъ воезать. А чего онъ хочеть? Онъ хочетъ сохранить то, что иметъ, и еще на пятьдесятъ рублей больше доходу въ этомъ году. А войны онъ не хочетъ, потому что война отниметъ у него жизнь его близкихъ, разоритъ его, уменьшить доходъ. Нть, онъ не хочетъ войны,— это мы съ вами только, дорогой мой, хотямъ ея, и да падетъ она на нашу голову… А теперь я пошелъ дальше длиться впечатлніями съ мене занятыми людьми, потому что моя душа полна ими: и незанятыми людьми и впечатлніями.
Онъ еще останавливается въ дверяхъ и смется.
— Неужели уже конецъ нашей поздк? Вы разв можете на нее пожаловаться? Нтъ, серьезно? Она прошла, какъ одинъ день, и если бы впереди предстояла еще одна такая поздка, если бы вся война состояла изъ одной сплошной такой поздки!.. А наша каталажка? Какое далекое, но милое воспоминаніе! Какъ незамтно перешла она во что-то другое. Мы такъ же ли, пили, спали, любили другъ друга, рже, но все-таки и о проклятыхъ вопросахъ говорили иногда, но все ужь это было но то. Потому что тогда мы были еще молоды, теперь мы старемъ. Съ каждымъ днемъ, съ каждымъ часомъ старемъ, старемъ и сохнемъ, какъ рпы Рпосчета, и уже знаемъ, что мы эти рпы. О, какъ это печально, мой дорогой! И если комедія человческой жизни или исторія ея не была еще написана, то я, можетъ-быть… а впрочемъ, нтъ: я лучше… Прощайте же, пишите, въ случа надобности телеграфируйте — ключи на комод…
Онъ стоитъ еще мгновеніе, смется, какъ смются дти, какъ бы извиняясь, и уходитъ. Остановка, я бросаю перо и выхожу на станцію.
Сергй Ивановичъ уже держитъ на рукахъ какого-то грязнаго китайскаго ребенка, цлуетъ его и кричитъ мн:
— Голубчикъ, смотрите, какая прелесть! Ну, чего стоимъ мы, пресыщенные жизнью, изолгавшіеся и растлнные, предъ этой малюткой, которая, смотрите, какъ радостго смотритъ этный блестящими раскошенными глазками! Смотрите, какая вра въ этихъ глазкахъ: она вритъ! Вритъ, что такъ и надо, чтобы она была такой грязной, что ее еще будутъ за это любить, что весь этотъ міръ созданъ для любви, только для любви, что звуками ея только и наполненъ онъ, что мы — цикады, умирающія отъ избытка и блаженства этой любви… О, какъ прелестна жизнь, прелестна во всей ея мерзости!
Все та же боевая обстановка, какъ и на каждой станціи. Такъ непривычно сидть въ столовой, среди мшковъ, набитыхъ землей. Это на случай нападенія придется закрывать окна этими мшками.
— Вы ждете? — спрашиваемъ мы молодого пограничнаго офицора.
— Я третій день всего здсь присланъ на смну убитаго.
— Убитаго въ стычк?
— Да, преслдовали хунхузовъ.
— Много ихъ?
— Говорятъ, что вс здсь хунхузы.
Мы ждемъ встрчнаго позда. Онъ приходитъ, и на узнаёмъ новыя подробности взятія Цзинчжоу. У японцевъ легло отъ 5 до 15 тысячъ, у насъ— отъ 800 до 3.000. Мы оставили японцамъ отъ 40 до 70 пушекъ, по пушки эти и снаряды для нихъ — китайскіе.
— Ну, а правда, что въ обходъ высланному на Портъ-Артуръ отряду японцы двинулись на Хайченъ?
— Говорятъ…
Звонокъ и сборный сигналъ. Изъ оконъ вагона мы смотрямъ на эту станцію Телинъ. Горы цпью холмовъ подошли совсмъ близко, и кругомъ говоратъ объ этом Телин, какъ объ удобной позиціи на случай отступленія.
— Но какое-же теперь отступленіе? Volens nolens, sed alea jacta es!..
Это говоритъ гвардейскій ротмистръ. Онъ съ другимъ молодымъ офицеромъ везутъ подарки въ армію и оставляютъ насъ въ Мукден. Оба — строго выдержанные, корректные иолодые люди. Они и съ шуткахъ серьезны и насторожены. То, что съ перваго взгляда можно было бы принять за желаніе обособиться, при боле близкомъ знакомств было просто опасеніе натолкнуться на враждебное отношеніе. Чмъ больше мы знакомимся съ ними, тмъ больше симпатій они завоевываютъ.
Но армія въ общемъ къ гвардейцамъ относится враждебно.
Особенно враждебны казаки къ гвардейцамъ.
Но здсь особыя причины. Гвардейскіе офицеры не признаютъ ихъ хозяйственнаго строя. Гвардейскаго офицера можно упрекнуть въ желаніи отличиться, показать себя, но хозяйственная сторона его, конечно, не интересуетъ. Эта сторона у казаковъ иначе поставлена, и, можетъ-быть, съ ихъ точки зрнія гвардеецъ и плохой хозякнъ.
— Я слыхалъ,— говоритъ кто-то,— и другія претензіи. Гвардейцы вносятъ разгулъ, жизнь не по средствамъ, за ними невольво тянется мстное офицерство: патріархальный бытъ нарушается, это раздражаетъ стариковъ. Я слыхалъ такія жалобы. Онъ, говорятъ, пришелъ, война кончилась — ушелъ, а ты оставайся. Ну, наконецъ жалоба, что на шею садятся люди съ протекціей нахватываютъ отличія.
— Но даже, если бы и протекція дйствовала, чему я не врю, то вдь и съ протекціей нельзя же ни съ того ни съ сего награждать: надо дло, а тогда эта протекція и для всхъ.
Гвардейскій полковникъ съ Владимиромъ съ мечами, дущій принимать полкъ, говоритъ:
— Все зависитъ отъ личности, отъ такта и умнія себя поставить, хорошій товарищъ, не мелочникъ, молодецъ въ дл всегда получитъ надлежащую оцнку. А совать тамъ носъ въ ихъ хозяйственные распорядки калифу на часъ…
— Конечно.
— Порядки, на смну которымъ уже выработаны новые, и вопросъ только времени.

——

Въ Мукден — цлый ворохъ ошеломляющихъ новостей. И самая главная, что армія выступаетъ изъ Ляояна на выручку Портъ-Артура.
Насколько это врно?
Подъ Ляояномъ оставляютъ заслономъ корпусъ.
Подъ Ляояномъ въ двадцати верстахъ видли разъзды японцевъ.
Подъ Цзинчжоу нашихъ убито 800 солдатъ и 30 офицеровъ. Еще до атаки тамъ же нашей артиллеріей уничтожено пять японскихъ батальоновъ,— гд-то въ овраг или въ канав, скрытой батареей. Пушки свои мы сами взорвали. Это бывшія китайскія пушки — безъ снарядовъ. Околько японцовъ погибло при самой атак — неизвстно.
— Господа! Кто отправляется въ Ляоянъ,— поздъ отходить.
— Какъ отходитъ? Мы только-что пріхали, мы еще ничего не ли!
— Ничего не знаю: второй звонокъ.
— Можетъ-быть, это и врное распоряженіе,— замчаетъ кто-то,— чтобы поменьше сплетенъ разносилось.
Противъ нашихъ вагоновъ стоитъ встрчный поздъ.
— Что? Что такое?
Толпа окружаетъ казака.
— Вотъ онъ подтверждаетъ, что дйствительно въ двадцати верстахъ отъ Ляояна видли конный японскій разъздъ,— говоритъ офицеръ, указывая на казака.
— Такъ точно, — говоритъ казакъ,— якъ наскакали, тамъ затупотило…
— А куда вы дете?
— Коней раненыхъ веземъ..
— Господа! Поздъ трогается!..
— А войска выступаютъ изъ Ляояна?
— Такъ точно, что выступаютъ, увсі,— кричитъ онъ уже вдогонку нашему позду.
Правда или ложь все это? Скоро узнаемъ.
Исчезаетъ маленькая станція Мукдена, и мы уже полнымъ ходомъ несемся въ темную, ночью охваченную даль.

——

20-го мая.

— Ляоянъ!
Подъ этотъ возгласъ я просыпаюсь. Ко мн врывается нсколько человкъ:
— Представьте себ, не наврали! Одинъ корпусъ двинулся къ югу, но все остальное на мст, и въ Ляоян такъ спокойно, какъ будто и воины никакой нть.
Настроеніе великолпное! Неудачи никого не смущаютъ, и ихъ даже слушать не хотятъ.
Одинъ началъ-было разсказывать, ему закричали: ‘Замолчите, довольно!’.
— Да вдь и понятно совершенно,— говоритъ Сергй Иваповичъ.— Не пришли же люди наводить на самихъ себя уныніе. Люди твердо ршились побдить или умереть и безпредльно врятъ въ успхъ дла. Нтъ, прекрасное настроеніе: армія, какъ одинъ человкъ.
— Такъ что побдимъ?
— Никакого сомннья.

XIX.

Ляоянъ, 22-го мая.

Я выбился изъ колеи. Вагонная жизнь кончилась, а жизнь въ Ляоян еще не наладилась, и не могу похвалиться, чтобы я почувствовалъ уже ее. Такъ надъ воронкой водоворота долго еще кружитъ на поверхности былинка, пока и ее, въ свою очередь, не захватитъ и не утянетъ въ свои бездны этотъ водоворотъ. А пока — низенькое станціонное зданіе, съ грязнымъ буфетомъ, съ массой въ немъ всякаго года военныхъ. И какъ ни мало это зданіе, оно закрываетъ весь остальной плоскій видъ. Только на горизонт, на восток вырисовываются зубцы невысокихъ горъ, да ближе къ вокзалу выглядываетъ какая-то многогранная башня, въ верхней своей половин кончающаяся высокими шпицами, вся покрытая рядами горизонтальныхъ карнизовъ, а въ нижней — съ барельефами на гладккъ стнахъ, съ глухими отверстіями для оконъ. Но оконъ нтъ, нтъ дверей, внутри башня пустая. Говорятъ, выстроена она 500 лтъ тому назадъ корейцами въ знакъ побды и завоеванія Манчжуріи. Знакъ остался, а сами побдители уже и у себя дома и даже безъ боя — побжденные и этотъ неразрушенный знакъ свидтельствуетъ теперь только о вящшемъ презрніи китайцевъ къ ихъ побдителямъ,— они даже не разрушили этой башни, совершегно пустой внутри,— эмблемы пустоты, тщеславія.
Но башня оригинальна, и печать вковъ придаетъ ей свою манящую прелесть. А между башней и вокзалами,— разстояніе около полуверсты,— такой же новый городъ, какъ я уже видлъ въ Харбин. Только здсь дома изъ темно-сраго кирпича, съ такого же цвта крышами. Рядъ домовъ однообразнаго твпа, съ площадью, съ церковью на ней, такою же темною, и съ архитектурою въ стил домовъ. Дома же примыкаютъ другъ къ другу, и каждый обнесенъ деревяннымъ, только еще загрунтованнымъ палисадникомъ. Это все будущіе цвтники, сады, дворы, но теперь пока пустырь, на которомъ коновязи, лошади, солдаты со штыками. На крылечкахъ домовъ сидятъ китайцы разнаго рода прислуга, повара, прачки, бои (что по-англійски, значить мальчикъ). Такіе же китайцы — рикши везутъ рысью маленькія двухколесныя колясочки по улицамъ. Одинъ спереди, другой сзади, а въ колясочк въ полулежачемъ положеніи, весьма неловкомъ на взглядъ, дутъ военные, держа въ рукахъ свои шашки.
Къ востоку отъ вокзала за этимъ новымъ городомъ, за этой башней — старый китайскій городъ, не видный съ вокзала, весь кругомъ обнесенный массивной казенной стной, сажени въ дв толщиной и сажени четыре высотой. Нсколько высокихъ съ арками воротъ ведутъ въ этотъ городъ, нсколько проломовъ, это нами сдланные проломы на случай сопротивленія города и боле свободнаго прохода войскъ черезъ городъ.
Эти проломы обнажили интимную часть города: теперь вы черезъ этотъ проломъ възжаете и дете вдоль внутренней стны, тамъ, гд никогда эта зда не предполагалась. И вы видите то, что скрыто отъ глазъ, когда вы възжаете черезъ обычныя ворота въ пыльный, съ узкими улицами, городъ. Здсь предъ вами сады, виноградники, прихотливые домики, вс въ зелени.
Среди нихъ и дача англичанина-доктора, который уже двадцать лтъ здсь живетъ и лчитъ. Во время возстанія въ Манчжуріи онъ оставался въ Ляоян, и никто его не тронулъ, тогда какъ на 200 человкъ служащихъ на желзной дорог было сдлано нападеніе толпой до пяти тысячъ человкъ.
— Но, господа, чмъ же это объяснить?
— Вполн понятно. Будь желзная дорога только коммерческимъ предпріятіемъ, безъ пограничной стражи, васъ никогда бы не тронули. Стражи еще не было, хунхузы грабили сосднія села, но не трогали желзной дороги. Не трогали потому, что дорога явилась источникомъ, снабжавшимъ деньгами жителей, а хунхузы эти деньги отнимали у этихъ жителей. Имъ расчета не было убивать ту курицу, которая несла имъ яйца. Пограничная же стража придавала всему длу политическій характеръ, это задло самолюбіе, и дло испортилось… Въ семь, конечно, не безъ урода, но и одна раршивая овца можетъ все стадо испортить: хунхузы и получили почву, пріобрли симпатіи населенія. Въ крайнемъ случа, лучше держатъ войска и всю эту стражу на границ: надо — вызвать, а не надо — они и будуть тамъ садть, не создавая лишнихъ поводовъ для недоразумній.
— И вы не боитесь, что васъ перерзали бы?
— Да вотъ не ржутъ же англичанина и другихъ, которые живутъ въ город, имютъ магазины, рестораны.
Мы демъ по узкимъ оживленнымъ улицамъ. Двухколесныя арбы, вьючные мулы, ослы, крики погонщиковъ, рзкіе, гортанные, дти, полуобнаженная груда смуглыхъ темно-бронзовыхъ тлъ, черныя косы, запахъ этого ужаснаго кунжутнаго масла, тутъ же на улиц, подъ навсами — лавки, а иногда и внутри дома за этами ршетчатыми безъ стеколъ окнами. Корзины и лотки съ китайскими сластями и фруктами (яблоки, твердыя, со вкусомъ рпы, груши, апельсины), огородной зеленью (лукомъ, салатомъ, редиской, а иногда и огурцами изъ Чифу).
А вотъ и Русско-Китайскій банкъ, такой же, какъ и остальныя фанзы, съ бумажными окнами вмсто стеколъ, только побольше немного. Тамъ, гд эти немощеныя улицы поливаются водой, видна ихъ даль, очень живописная, вся въ вывскахъ и движеніи. Гд же нтъ поливки, тамъ невозможная пыль, роть и глаза забиты, чтобы уберечься отъ пыли, носятъ спеціальныя глухія очки съ простыми стеклами.
Проходятъ китайскія женщины въ короткихъ юбкахъ, съ причудливой прической.
— Вотъ эта бездтная,— видите, у нея главная головная шпилька вдоль головы? Она молода, очень красива, съ нжной кожей, съ едва скошенными глазами.
— Да, совершенно особенный складъ жизни. Самъ по себ народъ деликатный въ высшей степени, чувствуетъ глубоко обиду, дорожитъ вжливымъ обращеніемъ и понимаетъ толкъ въ этомъ, неспособенъ по натур и мухи обидть. Вы замтили, когда одлялъ ребятишекъ сластями Сергй Ивановичъ, съ какимъ удовольствіемъ и радостью смотрела толпа, какъ дятъ эти дти. Обратите вниманіе, напримръ, на ихъ равенство съ рожденія? Экзамегами можно всего достигнуть для себя, можно получить дворянство, возвести весь свой родъ въ это дворянство,— отца, дда, весь умершій остальной родъ, но не сына: сынъ самъ долженъ опять добиваться. А ихъ честность? Даже лишая себя жизни, они прежде разсчитываются со всми своими кредиторами. Во время послднихъ безпорядковъ считали, что розданные задатки погибли, но кончились безпорядки,— и вс, кром убитыхъ, явились и отработали все, что взяли. Они долго не хотли врить, что ихъ могутъ обманывать русскіе,— они, у которыгь не существовало никакихъ векселей, расписокъ. Теперь завелись. А ихъ полевая, огородная, садовая культуры? Вдь это все послднее слово нашей науки. И вотъ рядомъ съ этимъ непостижимая жестокость: за воровство — пытка, казнь. При мн въ деревн вотъ какой случай произошелъ. Братъ увлекся женой брата. Жена пожаловалась мужу. Тогда мужъ взялъ разршеніе у старшины, и судъ родственниковъ приговорилъ виновнаго къ смерти. Его вывели за деревню, связали у вырытой могилы и посл истязанія, которое произвела оскорбленная жена собственноручно, его толкнули въ могилу и живого зарыли.
И мой спутникъ приводитъ новые примры жестоких казней съ истязаніями за прелюбодяніе, воровство и другія преступленія…

XX.

23-го мая.

Садится солнце, жаркій день смняется тихимъ, безъ малйшаго шелеста, вечеромъ, потянуло прохладой. Мы демъ обдать въ городской садъ. Въ этомъ саду и башня. Вблизи она еще живописне, вверху замтно уже начало разрушенія. На шпиц нсколько металлическихъ шаровъ, говорятъ, золотыхъ. Даже на двадцати-тридцатисаженной высот эти шары кажутся большими. А по краямъ башни и карнизовъ колокольчики. При втр они звенятъ. Но теперь втра нтъ, и вмсто колокольчиковъ играетъ оркестръ военной музыки. Тутъ же среди деревьевъ столики, русская прислуга, и васъ кормятъ по карточк: чашка бульону — 40 копеекъ, бифштексъ — 1 рубль 20 копеекъ, бутылка пива — 1 рубль.
Взадъ и ввередъ по дорожкамъ сада гуляетъ публика: очень много военныхъ, мало штатскихъ, еще меньше дамъ. А между ними очень мало обычныхъ — женъ, матерей, ршившихся остаться со своими семьями. Остальныя — искательницы наживы, одна изъ нихъ, американка, живетъ въ город, превративъ, какъ говорятъ, свою фанзу во что-то фантастичное. Но ужасное ремнело накладываеть свою печать на вс эти лица, уже со слдами быстраго разрушенія, и сердце тоскливо сжимается за нихъ, за ихъ несносную долю. Когда-то и он были чистыми, нетронутыми, съ правомъ рожденнаго на лучшую долю. Отняли, въ грязь втоптали и съ циничнымъ презрніемъ смотрятъ теперь имъ прямо къ глаза.
Въ просвт сада послдими огнями горитъ западъ. Горить и тухнетъ, и еще нжне, какъ музыка, тона неба. Зажигаютъ фонари, и ихъ свтъ сливается съ блескомъ заката. А тамъ, въ вышин похолодвшаго синяго неба, милліоны стражей безшумно снуютъ вокруть башни.
И спять разговорь возвращается къ этой башн:
— Какъ бы не пришлось ее убрать, вдь ее видно очень издалека, она великолпный прицлъ для японскихъ пушекь. Оріентируясь по этой башн, можно въ любой домъ попасть, туза можно разстрлять.
Мы подняли головы и смотримъ. Музыка играетъ какой-то грустный мотивъ. Я смотрю и думаю: изъ всего мгновеннаго здсь только эта башня связываетъ пять уже вковъ въ одно, вс эти мгновенья. И какъ жаль, если переживаемое нами мгновенье будетъ послднимъ для нея и она сама со всми своими пятьюстами лть станетъ такимъ же промчавшимся мгновеньемъ вчности. Ничего не вчно: tout passe, tout casse, tout lasse.
Къ намъ бгутъ веселые и счастливые люди.
— Слышали новость? — кричитъ еще издали Сергй Ивановичъ, — еще одинъ офицеръ пробрался изъ Портъ-Артура! Еще пять броненосцевъ и крейсеровъ японскихъ взорвалось!
— Какъ? Что? Когда?
— Только-что пріхали. Было приказано микадо во что бы то ни стало взять Портъ-Артуръ. И съ суши и съ моря. Ну, и взорвались о наши мины. Того уже смненъ. Нашъ флотъ на-дняхъ выходитъ изъ Портъ-Артура. Вс суда починены, и даже ‘Ретвизанъ’ выходитъ, чтобы вступить въ бой, потому что теперь нашъ флотъ сильне.
— Но гасколько это врно?
— Я самъ слышалъ: офицеръ, возвратившійся изъ Портъ-Артура, офицеръ…
— Такъ хорошо, что не врится.
— Во всякомъ случа, съ уходомъ флота Портъ-Артуръ ужъ не можетъ служить такой приманкой, чтобы сосредоточивать около него всю армію.
— Разв всю?
— Вся японская армія ушла туда. А покамстъ она будетъ гулять тамъ взадъ и впередъ, дожди начнутся и наши подкрпленія придутъ, и не придется намъ уходить изъ Ляояна. И Порть-Артуръ и Ляоянъ,— говоритъ авторитетно солидный военный,— еще ничего не представляютъ собой. Важна армія,— и если она цла, то все въ свое время будетъ исправлено.
— Считаю, что и теперь больше шансовъ. Такъ что и теперь вы еще допускаете возможность нашего отступленія на Харбинъ?
— А Портъ-Артуръ?
— Да, Портъ-Артуръ выдержить!.. Если, конечно, не будутъ киснуть…
— Но ести у нихъ нтъ мяса, снарядовъ?
— Безъ мяса живутъ люди всю жизнь. Что касается снарядовъ, то я не врю: самъ Стессель говорилъ мн, что продержится годъ.
— Во всякомъ случа, хотлось бы, чтобъ такъ было. Но говорятъ, что самъ Стессель прислалъ сказать…
— Да ничего онь не прислалъ, не могъ прислать!
— Но который это уже приходитъ изъ Портъ-Артура?
— Четвертый. Я сегодня слышалъ, какъ Гурко пробрался. Два раза онъ назначалъ свой отъздъ, и об шаланды, съ которыхъ онъ долженъ былъ хать, японцами затоплены. Случайность это или шпіоны доносили? Въ третій разъ онъ похалъ безъ предупрежденія на первой попавшей шаланд и благополучно прибылъ въ Чифу. Былъ особенно тяжелый моментъ, когда шаланда проходила мимо японскаго крейсера: боялись, что китайцы растеряются и бросятъ грести. Но этого не случилось. Зато въ Чифу японцы схватили его и привели въ свое консульство. Тогда Гурко на прекрасномъ англійскомъ язык поднялъ шумъ, сталъ требовать. чтобы его вели въ англійское консульство, и японцы отпустили его. По желзной дорог черезъ Инкоу онъ пріхалъ въ Ляоянь.
Другой офицеръ, князь, изъ бурятъ, фамилію его забылъ, переодвшись ламой и обривъ голову, пшкомъ прошелъ изъ Портъ-Артура черезъ Ляодунскій полуостровъ. Онъ нсколько разъ попадался въ руки японцевъ, его раздвали, но такъ какъ онъ былъ дйствительно ламаистъ, прекрасно говорилъ по-китайски и по-монгольски, то такъ ничего отъ него и не добились. Я видлъ его, когда онъ только-что пріхалъ съ поздомъ съ юга. Онъ былъ еще въ своемъ китайскомъ одяніи, въ китайской шапочк на бритой голов,— онъ сидлъ за столомъ, окруженный офицерами, откинувшись на спинку стула въ поз отдыхающаго отъ тяжелаго дла человка,— дла, пережитыя ощущенія отъ котораго не передашь и которыхъ сущность въ томъ, что вотъ могъ бы нсколько разъ быть разстрляннымъ, пережилъ массу лишеній, нервный, былъ напряженнымъ до послдяяго момента, при необходимости полнаго наружнаго спокойствія, а теперь дйствительно спокоенъ. Съ нимъ вмст въ тотъ день пріхалъ еще одинъ офицеръ, тоже изъ Портъ-Артура, который приплылъ на шаланд до Инкоу. Онъ халъ въ форм съ тремя солдатами. Былъ такой моментъ въ его плаваніи. Большая шаланда морскихъ хунхузовъ, замтивъ, понеслась на нихъ. Тогда солдаты и офицеры, бросивъ весла, взялись за ружья. Увидвъ дула, хунхузы пріостановились, а въ это время показался японскій крейсеръ. И хунхузы и наши бросились тогда каждый въ свою сторону. Крейсеръ погнался за большой шаландой, а она скрылась въ это время въ надвигавшейся уже ночи.
Этому бдному офицеру вдвойн не повезло: какъ ни гериченъ былъ его подвигъ, но не переодтый онъ рисковалъ только плномъ, тогда какъ князь изъ бурять — головой. Затмъ вотъ что произошло: когда офицеръ началъ въ мрачныхъ краскахъ описывать положеніе дль, къ нему подошелъ одинъ изъ старшихъ офацеровъ и рзко остановилъ его. Сегодня еще одинъ гвардейскій офицеръ изъ штаба отправляется въ Портъ-Артуръ. Говорятъ, что 95% за то, что онъ не возвратится, такъ строгъ сталъ надзоръ японцевъ. Между прочимъ, китаецъ, хозяинъ той шаланды, на которой пріхадъ Гурко, уже пошелъ ко дну вмст со своей шаландой. Онъ взялся привезти въ Артуръ мясо изъ Чифу и долженъ былъ получить за это сто рублей награды, по ропался въ руки японцевъ, которые, признавъ грузъ за контрабанду, потопили его. Это сообщилъ сегодня пріхавшій офицеръ. Сегодня же сообщили о легкой персстрлк въ отряд генерала Реннепкампфа и объ убитомъ офицер Конногвардейскаго полка. Это уже четвертая по счету убыль изъ этого полка. Вообще, среди молодыхъ гвардейскихъ офицеровъ установился своего рода спортъ на мужество, храбрость, отвагу, и не даромъ здсь достаются имъ ихъ георгіевскіе кресты. Здсь вс, между прочимъ, съ нетерпніемъ ждуть небольшого авангарднаго дла ночью. Это будетъ первый ночной бой съ участіемъ кавалеріи. Хотя это только говорятъ, насколько это врно — никто не знаетъ, но какъ характеристика настроенія,— жажды подвиговъ,— эти слухи имютъ свое значеніе.
Пріхали очевидцы боя подъ Вафангоу, гд погибъ эскадронъ 13-го япогскаго полка. Этотъ эскадронъ бросился на полусотню казаковъ, а въ это время скрытая за насыпью другая казацкая сотня бросилась на эскадронъ. Только шесть человкъ ушло. Вс очевидцы въ одинъ голосъ говорятъ, что японцами овладла паника передъ этимъ лсомъ пикъ. Они выпустили сабли, повшенныя за темлякъ на ихъ рукахъ, и замахали руками, этими висящими саблями.
Паника могла произойти и отгого, что японцы отступили отъ обычнаго своего пріема. Обыкновенно сзади кавалеріи разсыпнымъ строемъ слдуетъ пхота, причемъ бгутъ они сгибаясь, какъ бгугь, запрягаясь въ свои колясочки, рикши. На одного кавалериста приходится нсколько пхотивцевъ. Цль кавалеріи — вызватъ нападеніе непріятеля. Тогда кавплерія отступаетъ, а залегшіе на земл стрлки бьютъ свободно непріятельскую кавалерію. На этотъ разъ эскадронъ отступилъ отъ обычной тактики, и это сознаніе могло парализовать ихъ. Потому что утверждаютъ, что могла, во всякомъ случа, часть ихъ спастись бгствомъ, а они бросили поводья, сабли, подняли ноги, махали, длали попытки соскочить съ лошади и убжать, вря больше своимъ ногамъ, чмъ ногамъ своихъ лошадей. Но въ плнъ никто не сдался. Были уврены, что одного такого, убгающаго на своихъ ногахъ, офицера удастся захватить. Онъ уже сбросилъ на ходу свое длинное пальто съ капюшономъ (разсказывавшій офицеръ былъ въ этомъ пальто), сбросилъ сумку, уже спшились, настигнувъ его, казаки, когда онъ, уткнувъ въ землю свою саблю, бросился на нее. Сабля прошла чрезъ горло, но онъ еще былъ живъ. Тогда, выхвативъ книжалъ, онъ усплъ перерзать себ горло, когда казакъ бросился къ нему. На этотъ разъ казакамъ досталась богатая нажива. Эскадронъ былъ съ иголочки,— очевидно, гвардейскій,— на отличныхъ лошадяхъ. Между ними австралійскія невысокія, но сильныя лошади считаются лучшими.
Одну такую лошадь привели сегодня въ Ляоянъ. Эта лошадь напоминаетъ японскую изъ худшихъ, но интересно сдло, короткій карабинъ,— вооруженіе солдата.
Какъ практичны вс приспособленія къ сдлу! Съ виду обыкновенно черно-коричневое, въ род англійскаго сдла, почти ничмъ не нагроможденное, но въ тонкихъ, плотно-плотно скрученныхъ жгутахъ чего-чего нтъ: и аптека, и бинты, и три перемны блья, приспособленныя для бани, вплоть до зубной щеточки. Извстно, что японцы большіе любители чистоты и дома моются во нскольку разъ на день.
У убитаго начальника этого эскадрона нашли визитную карточку, русскую, съ надписью внизу: командиръ 4-й роты, той стрлковой роты, которой комавдовалъ онъ нкогда въ Петербург. У одного офицсра нашли карточку европейской женщины съ трогательнымъ посвященіемъ.
Нашли много и порнографическихъ карточекъ, до которыхъ, очевидно, охотники японскіе кавалеристы.
Теперь и Вафангоу и Вафандянъ въ нашихъ рукахъ, и сегодня спшно отправляется туда все необходимое для станціи. Изъ десяти приходящихъ сегодня съ свера воинскихъ поздовъ нсколько направляются, не останавливаясь, на югъ. Изъ оконъ своей комнаты я вижу вокзалъ въ ста саженяхъ, сотни вагоновъ, слышу свистки. Напряженное оживленіе, все новые и новые подходятъ вагоны, и черезъ нсколько минуть посл этого вся платформа усыпана срымъ муравейникомъ изъ солдатъ, и уже эти солдаты въ стройныхъ рядахъ маршируютъ куда-то, иногда съ пснями, и звонко разносится ихъ псня въ воздух.

XII.

Ляоянъ. 24-го мая.

Московскія газеты приходятъ сюда на 21-й день. Я читаю ихъ съ большимъ интересомъ, несмотря на всю ихъ запоздалость. И вотъ въ какомъ отношеніи: читая ихъ, читая т или другія предположенія, теперь уже видишь ихъ осуществленіе. И въ большинств случаевъ выходитъ какъ разъ наоборотъ, и хорошо, если бы это была ошибка. Боле похоже на искусный пріемъ со стороны дружественной японцамъ иностранной прессы. Такъ, въ газетахъ отъ четвертаго мая передается любезно сообщенный корреспондентомъ ‘Daily News’ планъ военныхъ японскихъ операцій. По этому плану главная цль арміи Куроки и Оку — совмстное ихъ движеніе на Ляоянъ во фронтъ, Оку — на правый флангъ. И притомъ въ ближайшемъ будущемъ. Что до Портъ-Артура, то это только демонстрація, тамъ оставленъ только заслонъ противъ портъ-артурскаго гарнизона. И вотъ теперь, черезъ мсяцъ, а можетъ-быть, и больше, съ того времени, какъ писалось это сообщеніе, мы видимъ совершенно обратное. По всмъ собраннымъ даннымъ. вс японскія войска направились къ Артуру, оставивъ только заслоны у Фынхуанчена. А мы, вмсто предусматриваемаго тмъ же корреспондентомъ отступленія на Мукденъ и Харбинъ, наступаемъ на об японскія арміи и уже обходимъ позиціи Куроки у Фынхуанчена. Слдуетъ замтить однако, что если цль этихъ корреспондентовъ — сбить кого-нибудь съ толку, то она не достигается. При всей измученности отрядовъ генераловъ Мищенко и Ренненкампфа, они длаютъ свое дло, а при посланныхъ теперь подкрпленіяхъ имъ, въ лиц поразительно прекрасныхъ казаковъ 4-го сибирскаго корпуса, выполнятъ его и еще лучше. Кавалерійское дло подъ Вафангоу, извстія о все новыхъ и новыхъ стычкахъ каждый день подтверждаютъ это.
Когда я халъ сюда, ошеломленный нашими неудачами, я сталъ очень и очень сомнваться въ конечномъ успх даже нашихъ сухопутныхъ войскъ.
Го за эти нсколько дней, что я здсь, сомннія мои совершенно разсялись. И главнымъ образомъ потому, что, помимо своихъ убжденій, вс на почв здшняго дла связаны въ одно цлое — неразрывное и единое. Шатаніе мысли, сплетни — все это за предлами Ляояна. Здсь же воздухъ кристаллически-чистъ отъ всякаго ‘я’.
Спокойная, немного даже суровая обстановка со складкой скорби готовящихся на подвиги людей, на смертные подвиги. Подвиги, а не жонглерство. И, когда люди охвачены такимъ настроеніемъ, ихъ лица свтятся. Я видлъ сегодня парадъ, играла музыка, и эти лица, въ полъ-оборота обращенныя къ намъ, въ стройныхъ рядахъ мелькали передъ нами. Сколько беззавтности въ этихъ взглядахъ, сколько упорной ршииости! Они проходили и уходили въ ту туманную даль, которая была предъ нами, чтобы завтра же, быть-можетъ, такъ же итти уже на врага. И не было сомннія, что такъ и пойдутъ они, вдохновенные, связанные въ одно. Я смотрлъ въ лицо командующаго. Внимательное, сосредоточеное, скорбное лицо. Казалось, съ каждымъ изъ проходившихъ онъ успвалъ вести отдльный разговоръ. И только, когда переполнялась чаша, онъ говорилъ простыя, но проникавшія, какъ замкнувшійся вдругъ токъ, слова: ‘Здорово, молодцы!’. И надо было видть ллца этихъ молодцовъ. Я въ вервый разъ вижу эту картину, и наглядную связь одного со всми, это безпредльное пониманіе и уваженіе другъ въ друг человка и товарища, и никакой, ршительно никакой ни въ комъ рисовки, пошлости.
А отношеніе къ врагу? Нтъ, вы больше не услышите здсь словъ: ‘макаки’, ‘желторылые’. Такое же уваженіе ко врагу, какъ и другъ къ другу.
Это умніе вызвать наружу лучшую сторону души человческой, создать этотъ не аффектированный, ничмъ несокрушимый подъемъ — это уже военный геній, потому что Жанна д’Аркъ, при всей своей неприготовленности и неопытности, брала только этими способностями своей чистой и мощной души.
И можно и сжечь эту Жанну, назвавъ ее колдуньей, но она — колдунья только для своихъ палачей, а для остальныхъ была, есть и будетъ Жанной д’Аркъ…
И вотъ, несмотря на то, что я не спеціалистъ, что я ничего не понимаю въ военномъ дл,— повторяю, я только въ силу вышесказаннаго больше не сомнваюсь въ успх русской арміи.
И я никогда не забуду этихъ, въ полъ-оборота смотрящихъ на насъ, точно вихремъ уносимыхъ за предлы жизни, вдохновенныхъ лицъ.
Кстати по поводу московскихъ газетъ. Сегодня я прочелъ въ нашей газет начало своего дневника. Я съ грустью замтилъ въ немъ пропуски и догадываюсь о причин: очевидно, мое неразборчивое письмо… Очень жалю, что не взялъ съ собой машинку, въ такомъ случа. Во всякомъ случа, прошу читателя извинить и считаться съ этимъ. Съ своей стороны, надюсь, что теперь, когда кончилась эта вагонная тряска, почеркъ мой станетъ разборчиве…

XXII.

Ляоянъ, 24-го мая.

Я сижу въ своей комнат въ прекрасномъ вольтеровскомъ кресл, открыта дверь на веранду,— на ней тнь и солнце яснаго, уже жаркаго дня. Мрные удары клепальщиковъ, крики китаицевъ, ржанье лошадей.
По улиц проносятся верховые, цлыя кавалькады, исключительно изъ мужчинъ, китайскія арбы и рикши съ ихъ колясочками. Свистки съ вокзала и все прибывающіе новые эшелоны. Но все это такъ спокойно, планомрно, что трудно представить себ, что сидишь въ центр театра военныхъ дйствій.
Въ это время ко мн входитъ одинъ мстный житель, и я длюсь съ нимъ впечатлніемъ этого контраста мира на воин.
— Но здсь у насъ, въ Ляоян, и дйствительно теперь миръ. Я говорю о китайцахъ, они — лучшій празнакъ мира. Вы видите, сколько ихъ на работахъ? И все прибываютъ, и вс ласковы, доброжелательны. Положимъ, съ ними теперь и обходятся хорошо, но во всякомъ случа китаецъ двуличный: сила вы,— они очень ласковы, перестали быть силой — не взыщите. Вы бы посмотрли, что тутъ было посл 27-го января, посл этихъ взрывовъ нашихъ, ‘Ретвизана’, ‘Цесаревича’, ‘Паллады’! Рабочіе побросали работы, бойки разбжались, и все это грубо: ‘Вамъ конецъ пришелъ, горло рзать всмъ теперь будутъ,— не хочу больше служить’. Ихъ начальникъ города запретилъ-было провизію даже продавать. Ну, словомъ, буквальное повтореніе 1900 года. Какъ разъ это совпало съ ихъ Новымъ годомъ, а они всегда начинаютъ войну въ праздникъ, и мы такъ и ждали. А изъ войска — всего одна рота. Намъ, мужчинамъ, не привыкать, но дамы тревогу забили! Ждать очереди никто не хочетъ: вс сейчасъ, сразу, хотять ухать, а вс позда отъ Портъ-Артура полны. И тоже дамы, дти, плачуть, сть нечего, разсказываютъ ужасы. Я вамъ говорю, что это была такая всеобщая паника, что, воспользуйся ею японцы,— они съ ничтожнымъ войскомъ уничтожили бы и насъ и дорогу, и завоевывай тогда край размрами въ полъ-Россіи.
Онъ машетъ рукой.
— Да, вотъ японцы… Размаху нтъ, неувренность ученика, привыкшаго къ зубрежк. Хоть взрывъ 27-го: ну, пошли 20 миноносокъ, пошли на счастье 10.000 штыковъ попытать штурмомъ взять. Брандеры затмъ: промрилъ циркулемъ, получилось четыре, такъ и послали, и второй разъ столько же. И только на третій разъ сообразили. А если бъ сразу послалъ 12, 15, 20 брандеровъ? И все какъ-то такъ у нихъ. Возятъ, возятъ войска — и войска, кажется, много, и перевозочныхъ средствъ цлая тысяча транспортовъ, и недалеко. И что жъ? Ну, зима была, весна, а теперь, ужъ полтора мсяца, это ли не погода? Не воспользоваться этимъ временемъ, тогда что жъ? Еще мсяцъ — и дожди, тогда до сентября. Но тогда у насъ будетъ 500.000 войска, и имъ конецъ, и отъ всего впечатлніе все то же: юноша, который со всей отвагой юноши бросился на какого-то несуразнаго богатыря, бросился врасплохъ, треплетъ его, но какъ-то не всерьезъ, и въ то же время не вритъ себ. Длаеть больно, но настолько, чтобы только разсердить: знаеть, что разсердить и плохо будетъ, если какимъ-то ршительнымъ ударомъ не ошеломитъ, и отъ этого сознныія теряется еще больше, бросается отъ одного плана къ другому, гоняется за эффектами въ род взятія Портъ-Артура, а въ то же время этимъ даетъ возможность сосредоточить у него за спиной 400-тысячную армію, потому что, пока въ Портъ-Артуръ да назадъ, да дожди — осень и придетъ.
— Ну, какъ же вы справились съ паникой? вначал?
— Какъ справились? Въ конц концовъ къ приходу позда изъ Портъ-Артура ставили музыку. И все время, пока стоить поздъ, вмсто хлба и питья мы играли имъ веселые мотивы. А потихогьку и нашихъ дамъ сплавили, а тутъ и войска стали подходять, мсяца полтора назадъ — и ихъ начальника города смнили.
— Новый любезне?
— О, да… Теперь до осени можно быть созершенно спокойнымъ.
— Почему до осени?
— Хлбъ все-таки они посяли въ поляхъ. Теперь, покамсть не уберутъ и не продадуть по хорошей цн урожай,— не тронутся. Ну, тогда, если японцы будуть продолжать побждать, можно ждать серьезныхъ смутъ.

——

Сегодня слышалъ подробности смерти японскаго офицера, командовавшаго у насъ ротой въ Петербург. Фамилія его Ташица, или что-то въ этомъ род. Говорятъ, схватившись съ нашимъ офицеромъ на шашкахъ, онъ крикнулъ ругательство, задвшее казаковъ,— будто бы назвалъ ихъ ‘оборванной сволочью’. И вотъ одинъ изъ казаковъ, оскорбленный, подскочилъ и такъ ударилъ его шашкой по ше, что голова совсмъ отдлилась.
Слухъ о гибели пяти японскихъ судовъ пока не подтверждается. Гибель крейсера въ бухт Керръ — факть, конечно, уже давно извстный вамъ. Говорятъ, онъ наткнулся на свою же мину, вслдствіе перемщенія буйковъ, сдланныхъ нашими моряками.
Ждутъ извстія, что флотъ изъ Портъ-Артура вышелъ во Владивостокъ. И сегодня уже говорили:
— И вышелъ, и соединился уже, и потопилъ много японскихъ судовъ.
— Но тогда сразу перемнится все въ нашу пользу?
— Перемнится? Пе-ре-м-ни-лось уже.

XXIII.

Ляоянъ, 20-го мая.

Днемъ здсь почти постоянные втры, и тогда облака пыли закрываютъ и небо и даль. Къ вечеру втеръ стихаетъ, но пыль еще долго стоить въ воздух, и только къ утру воздухъ опять чистъ и прозраченъ. Жарко и утромъ. Трескотня и шумъ начинающагося дня: свистки, трубы, молоты, грохогь телгъ, ржанье лошадей, горловой крикъ китайцевъ. Озабоченно бгутъ курьеры, разсыльные — солдаты съ книгой разносной въ одной рук и штыкомъ въ другой. Началась проздка верховыхъ лошадей. Здсь и мстная китайская — маленькая, блая, съ иноходью, съ подстриженной гривой, и монгольская — небольшая, поджарая, сильная, и наши русскія — простыя, полупородистыя, и породистыя вплоть до кровныхъ англійскихъ скакуновъ. Эти — изъ главной квартиры, расположекной въ сверной части станціи. Тамъ, на площади, въ центр — маленькій, сренькій домъ съ террасами по сторонамъ, съ георгіевскимъ штандартомъ — пріемная командующаго. Сбоку его вагоны, рядомъ — вагоны великаго князя.
Ряды домовъ, окружающіе площади — штабы, управленія, офицерская столовая,— дв простыхъ побленныхъ комнаты съ длинными, грязной скатертью покрытыми столами, обдомъ изъ двухъ блюдъ и сладкаго въ 1 руб. 20 коп. и ужиномъ въ 60 к. Блюда самыя примитивныя, на вкусъ неважныя, но изъ свжей провизіи. Обдаютъ здсь вс, держатъ себя просто, безъ различія чиновъ. Бутылка молока — 70 к. Бутылка сливокъ — 1 р. 40 к. Тридцатикопеечное вино — 2 p., пиво мстное — 1 p., лимонадъ вчера 40 к., а сегодня уже 50 к. И съ каждымъ днемъ цны все повышаются.
Противъ меня зданіе, съ которомъ живутъ иностранные представители. Они всегда въ своей комнат, или дома, или гуляютъ, или возятся со своими лошадьми. У нихъ отдльныя конюшни, въ которыхъ рядъ маленькихъ мстныхъ лошадокъ. Они длаютъ прогулки и черезъ часъ-два возвращаются. Въ передовыхъ отрядахъ, кажется, только двое.
Почти во всхъ управленіяхъ часть персонала работаетъ часовъ по двадцати въ сутки, а весь персоналъ начинаетъ свою работу съ девяти часовъ утра.
Я живу въ квартир начальника желзнодорожнаго участка и являюсь невольнымъ свидтелемъ обычныхъ сценъ. Желтый, какъ канарейка, маленькій кавалеристъ кричитъ подъ моимъ окномъ:
— Какъ къ вамъ пробраться?
— Проходите чрезъ веранду.
На веранд показывается его фигурка съ кривыми ногами, въ грязныхъ перчаткахъ.
Онъ входитъ, знакомится, отъ усталости валится въ кресло.
— Охъ, чортъ, жара! Съ четырехъ часовъ утра, какъ видите, въ сдл. Командиръ мн длаетъ выговоръ: ‘не умете здить!’. Да, двухъ лошадей въ день подъ меня мало. Нтъ ли квасу?
Мы даемъ ему вина.
— Тамъ у меня несчастный трубачъ съ лошадью.
Посылаемъ вина и трубачу.
— Ухъ, легче стало! Съ четырехъ утра сълъ четыре редиски и выпилъ…
И еще выпилъ…
— Вотъ я по какому длу: дайте, Христа ради, дровъ: варить нечмъ. Эти походныя кухни ничего не стоятъ безъ дровъ, сколько ни жги гаоляна — все сырое… Вы понимаете, если солдатика не покормить… Если позволите, я еще выпью: ужасная жажда.
Онъ, мдно-красный, вытираетъ платкомъ потъ съ лица.
— Такъ вотъ, какъ видите: къ вамъ, желзнодорожникамъ,— выручайте.
Я объясняю ему, что я ни при чемъ, и посылаю въ контору за начальникомъ участка.
Входитъ въ это время второй поститель — генералъ. Высокій, сухой и сдой генералъ. Тоже къ начальнику участка.
Третій поститель: жандармскій полколковникъ, главное лицо по этой части въ арміи, при штаб. Входятъ еще нсколько постителей, и наконецъ появляется начальникъ участка — худенькій, щуплый инженеръ въ бломъ кител.
Кавалеристъ, успвшій уже всмъ по очереди сообщить, что онъ съ четырехъ часовъ на лошади, что сълъ всего четыре редиски и выпилъ, первый бросается къ пришедшему.
— Mille pardons… выручайте: солдаты сидятъ голодные, только-что пріхали… Хоть полкуба дровъ… Что бы ни стоило…
— Надо только квитанцію!
— Тмъ лучше.
— Если вы на полос отчужденія, то я могу вамъ сейчасъ выдать, а если нтъ, то надо записку отъ коменданта.
— Мы на полос отчужденія.
— Вы уврены въ этомъ?
— Вн всякаго сомннія.
— Видите ли, я здсь уже полгода и сразу не опредлилъ бы эту полосу.
— Это вы, штатскіе, а у васъ, у военныхъ, надо знать все… Я вамъ говорю окончательно: на полос отчужденія… Садитесь и пишите. А, чортъ, жажда опять.
Генералъ пользуется этимъ и обращается къ инженеру:
— Мы устраиваемъ палатки для заразныхъ, научите, изъ чего длать полъ? Изъ кирпича, изъ глины, или, можетъ-быть, цементный? И гд достать матеріалъ? И чмъ вы можете намъ быть полезнымъ?
Лихой кавалеристъ усплъ въ это время справиться со своимъ стаканомъ и отвчаетъ за инженера. Очевидно, кавалеристъ высказалъ какой-то очень практическій совтъ, но языкъ уже плохо слушастся распоряженій своего штабъ-ротмистра. Гепералъ нкоторре время терпливо слушаеть, а затмъ опять обращается къ инженеру:
— Намъ пока человкъ на двсти. Кром того, надо прачечную, баню…
— Въ какой срокъ? — спрашиваетъ инженеръ.
— Завтра! — отвчаетъ за генерала кавалеристъ.— Ваше превосходительство, извините, но алагеръ комъ алагеръ…
Генералъ сурово длаеть замчаніе кавалеристу, тотъ почтительно, но спокойно выслушиваетъ, такъ же спокойно, какъ, вроятно, завтра будетъ уже слушать свистъ пуль. Онъ оставляетъ генерала и вступаетъ въ разговоръ съ жандармскимъ подполковникомъ.
Генералъ кончаетъ, благодаритъ, черезъ три дня на дв палатки будетъ приготовлено по 16-ти кроватей для сыпного тифа и рожистыхъ воспаленій, а все остальное — въ десятидневный срокъ.
— Сколько это будетъ стоить?
— Нуженъ только приказъ…
— Тмъ лучше… Очень, очень благодаренъ вамъ!
— Ну, теперь я,— говоритъ кавалеристъ.
Онъ обращается къ жандармскому подполковнику.
— Извините, полковникъ, но вы сами понимаете — солдаты голодные.
— Пожалуйста…
— Такъ вотъ я вамъ удостовряю, что… какъ это тамъ? На остре отчужденія? И, ради Бога, садитесь и пишите…
— Ну, вотъ что,— говоритъ благодушно инженеръ:— на полкуба я дамъ вамъ, но на будущее время…
— Какое будущее теперь? Можетъ-быть, завтра уже переселюсь на казенныя дрова самого Вельзевула… А тутъ еще женился… мсяцъ всего… на сестр милосердія. Ну, что жъ мсяцъ… зато былъ счастливъ. Очень счастливъ. Ну, спасибо, прощайте, господа! Съ четырехъ часовъ утра…
Канареечный кавалеристъ самъ себ договариваетъ конецъ, исчезая на веранд.
Въ воздух таютъ мелодичные сигналы трубы, солнце ярко сверкаетъ тамъ дальше, здсь на веранд тнь и прохлада.
Жандармскій полковникъ уходитъ съ инженеромъ, и мы остаемся вдвоемъ съ редакторомъ новой здсь газеты ‘Встникь Манджурской Арміи’, Дмитріемъ Григорьевичемъ Янчевецкимъ.
Это еще молодой человкъ въ форменномъ кител, съ золотымъ Георгіемъ въ петлиц. Вчера вышелъ первый номеръ этой газеты. Въ двухъ товарныхъ вагонахъ помщаются станки, машины. Д. Г. хлопочетъ о третьемъ — для редакціи.
Въ прошлую турецкую кампанію, какъ извстно, Крестовскій длалъ попытку издавать такой же встникъ, но на двадцатомъ номер изданіе прекратилось вслдствіе чисто-техническихъ затрудненій, между прочимъ, потому, что типографія не могла слдовать за штабомъ. Избгая этого, и устроено все въ вагонахъ. Сегодня я сниму эту оригинальную редакцію.
Насколько я освдомился, нигд въ заграничныхъ арміяхъ такого органа печати еще нтъ, а необходимость его настоятельна и очевидна: люди узнаютъ послдними о томъ, что сдлано ихъ же руками. Задачи редакціи, конечно, въ строго опредленныхъ рамкахъ, все-таки очень широки: собрать отъ очевидцевъ весь матеріалъ войны. При благопріятныхъ цензурныхъ условіяхъ можетъ, конечно, получиться очень и очень цнный матеріалъ.

——

Цлый ворохъ самыхъ разнообразныхъ новостей.
Свднія эти идутъ изъ китайскихъ источниковъ.
Ихъ получаегъ тифангаунъ Ляояна — что-то въ род градоначальника съ правами жизни и смерти надъ жителями. Черезъ сутки этотъ тифангаунъ уже получаетъ изъ Артура вс новости. Ему привозатъ ихъ китайцы на осликахъ. Имъ здсь очень врятъ.
Моя цль теперь познакомиться съ тифангауномъ.
На этотъ разъ вотъ какія свднія: 24-го была восьмичасовая атака Портъ-Артура съ суши и моря. Въ результат — японцы отбиты съ громаднымъ урономъ.
Еще новость: со вчерашняго дня армія Куроки перешла по всей линіи въ наступленіе. У насъ сто раненныхъ. Чмъ ближе подойдетъ армія Куроки къ намъ, тмъ, при существующемъ бездорожь, намъ это выгодне: ‘бить накоротк’,— по здшнему выраженію. Серьезнаго значенія, впрочемъ, не придаютъ этому наступленію. Считаютъ, что это только демонстрація и отъ всей арміи Куроки остался только заслонъ.
Вс выше сообщенные слухи китайцами реализируются здсь очень реально: нашъ рубль, упавшій было у китайцевъ посл первыхъ нашихъ морскихъ неудачъ и боя у Тюренчена, теперь опять поднялся, а посл вчерашняго слуха еще поднялся и очень сильно.
Второй хорошій признакъ: любезность и даже доброжелательность населенія. Нашихъ раненыхъ переодваютъ въ свои платья и приводять въ Ляоянъ, ближайшія къ Ляояну села отказались платить обычную дань хунхузамъ и при ихъ появленіятъ сейчасъ же увдомляютъ наши войска. Вчера инженеръ, у котораго я живу, здилъ по дламъ на китайскія угольныя копи и былъ свидтелемъ какъ разъ такого донесенія изъ деревни Хазе близъ копей. Въ результат — взятый въ плнъ хунхузъ и цсколько ружей и сабель. Инженеръ привезъ одну такую саблю съ уширеннымъ концоиъ, одно ружье Маузера, двухлинейное (такихъ ружей 15 тысячъ съ 3 милліонами патроновъ доставлено сюда въ Китай изъ какой-то фабрики, кажется, германской) и одно ружье длиною въ полторы сажени, дуло котораго съ вершокъ.
Плннаго хунхуза передали тифангауну.
Сегодня этотъ тифангаунъ прізжалъ съ визитомъ къ командующему.
Это — цлая процессія въ яркихъ костюмахъ, скороходы, конные, паланкинъ. Тифангаунъ совершенно еще молодой, съ очень смышленымъ, энергичнымъ лицомъ.

XXIV.

Ляоянъ, 27-го мая.

Меланхоличный китаецъ боится оскорбленій, какъ иные брезгливо боятся мышей. И, когда я слышу, какъ иногда грубо, кичливо, чванливо оскорбляютъ этихъ деликатныхъ людей, мое сердце такъ сжимается отъ боли и горечи, какъ будто оскорбляютъ меня самого. Ради Бога, не врьте тмъ, которые будуть уврять васъ, что такъ это и надо, что китайцы своей двуличностью заслуживаютъ этого. Это неправда. Наряду съ хунхузами, которыхъ очень мало, громадное большинство китайцевъ заслуживаетъ всяческаго уваженія. Въ 1898 г. я плыдъ по Ялу четыреста верстъ и былъ въ полной власти 15-ти такихъ китайцевъ. Отъ устья Ялу до Портъ-Артура я былъ еще въ большей зависимости: я — первый, прохавшій этимъ путемъ изъ Владивостока въ Портъ-Артуръ, когда уже поднимался ‘Большой Кулакъ’. Все было построено на честномъ слов, весь я со своими деньгами и имуществомъ былъ въ полной власти моихъ проводниковъ, и я и деньги остались цлыми. Я употреблялъ вс усилія заслужить ихъ уваженіе, быть приличнымъ среди этихъ знатоковъ приличій,— старался не быть варваромъ. Мн выгодно было такъ поступать. Выгодно это намъ всмъ, и этимъ мы побдимъ лучше, тверже, быстре, чмъ оружіемъ. Побдимъ даже хунхузовъ. Вчера я слышалъ отъ Сергя Ивановича трогательный разсказъ, какъ маленькая шестилтняя двочка предохранила нападеніе нсколькихъ сотенъ хунхузовъ.
Русская двочка въ окно увидла своего боя, бросилась къ нему и стала цловать его. Китайцы, которые до безумія любятъ дтей, никогда ихъ не наказываютъ, забыли о своихъ ружьяхъ. Они цловали двочку, она цловала ихъ, бою разршили поступить опять въ домъ, съ котораго сняли осаду. Вотъ она, маленькая Жанна д’Аркъ, предтеча иной силы, величайшей силы — силы любви. Я увренъ, что при иныхъ отношеніяхъ китайцы смогли бы замнить намъ рекогносцировочную службу такъ же, какъ замвили ее у японцевъ. Мстность, гористая сама по себ, не годится для кавалеріи. О какой кавалеріи можетъ быть рчь, когда по два въ рядъ съ трудомь проходять по горной тропк, обстрливаемой какъ угодно — и сверху, и съ боковъ, и съ такихъ мстъ, гд только пшій можетъ пробраться. Поэтому соединенный конный и пшій отрядъ, какъ у японцевъ, достигаетъ большей цли. Какъ я писалъ уже, такой отрядъ, и въ случа встрчи съ конницей непріятеля наноситъ большой вредъ: кавалерія отступаетъ, а пшій отрядъ отстрливается изъ-за прикрытій. Наши развдочные разъзды на первыхъ порахъ принимали такіе отряды за значительныя силы, и получалось вслдствіе этого неправильное представленіе о количеств враговъ. Второй помхой нашихъ отрядовъ служитъ населеніе. Пока нашъ отрядъ ищеть врага, каждая китайская деревня, черезъ которую онъ проходить, уже зажигаетъ костры. Какой-то счетъ особый этихъ костровъ: одинъ, два, три и боле, и по ихъ количеству японцы уже точно знаютъ, какой силы отрядъ и куда онъ направляется. Знаютъ и готовятъ ловушки. Только нечеловческая энергія и находчивость, да скобелевское счастье обоихъ военачальниковъ, генерала Ренненкампфа и гемерала Мищенко, спасаютъ дло. На-дняхъ былъ такой эпизодъ съ отрядомъ Ренненкампфа. Сперва днемъ сдлали привалъ для обда въ китайской деревн. Офицеры только-что расположились у китайской часовни, какъ вдругъ изъ сосднихъ склоновъ сперва прогремлъ залпъ, а затмъ началась стрльба пачками. И вс выстрлы направлены были прямо на часовню, гд расположились офицеры. Къ счастью — никто не убить… А вечеромъ расположились на ночлегъ передъ переваломъ. Выслали караулъ по дорогамъ, но въ сторону — на обрывы съ лошадью не продешь. Вдругъ ночью пальба — и, очевидно, стрляетъ большой отрядъ. Первое движеніе — движеніе паники. Генералъ Ренненкампфъ отдаетъ приказанія, разсыпается цпь. Онъ говоритъ, обращаясь къ окружающимъ:— ‘Будемъ кричать ‘ура’!.. Музыка, ‘ура’, ликованье какое-то сбиваютъ съ толку японцевъ: очевидно, подкрпленіе пришло. И они отступаютъ, а казаки, конечно, не теряютъ времени, и отрядъ подъ выстрлами взбирается на перевалъ, въ результат всего два раненыхъ. При другихъ условіяхъ китайцы могли бы и намъ такъ же помогать. Напримръ, помимо содйствія мстнаго населенія,— эта пхота при кавалеріи,— вдь китайцы такіе же прирожденные рикши и дженерикши, какъ и японцы. А мы, русскіе, слишкомъ массивны для этого и въ своихъ равнинахъ, а тмъ боле здсь, въ горахъ, гд легкія дваженія вырабатывались сотнями поколній, гд люди вслдствіе этого бгаютъ, какъ лошади и собаки. Что нужно, чтобы привлечь китайцевъ? Вжливое обращеніе, расположеніе и деньги. Даромъ никто не работаетъ и отъ грубаго человка никто въ восторгъ не придетъ, а тмъ боле деликатный китаецъ. Съ его точки зрнія — это варваръ, и охота ли садить его себ же на шею, да еще con amore! Этотъ взглядъ уже установленъ въ арміи, а иное отношеніе встрчается уже только какъ единичные случаи. И перемна уже большая: на-дняхъ еще смщенъ одинъ изъ пограничной стражи, по донесеніямъ котораго все какъ-то выходяло — бунтъ, необходимость усмиренія, реквизиція, появленіе людей какъ будто въ европейскихъ плащатъ сраго цвта. Нтъ никакого сомннія, что при той стройной, настойчивой дисциплин, которая царитъ въ войскахъ, при ясно очерченномъ направленіи, нтъ сомннія, что въ конц концовъ мы можемъ пріобрсти въ лиц китайцевъ друзей. А что направленіе именно такое, доказательствомъ служитъ хотя бы такой приказъ, напечатанный въ сегодняшнемъ номер ‘Встникъ манджурской Арміи’. Распоряженіе генералъ-адьютанта Куропаткина въ передовые отряды. ‘Если бы въ длахъ съ японцами въ ваши руки достались убитые, раненые, плнные, требую выказывать полное уваженіе наше къ храброму противнику, мертвымъ оказывать воинскія почести, раненыхъ устраивать такъ же заботливо, какъ и нашихъ’. И если таково воспитательное значеніе войны, то я согласемъ съ Жоржъ-Зандъ, которая въ своемъ предисловіи къ Яну Жижк говоритъ: ‘Война необходима для развитія общнствъ и воспитанія истинной религіи. Безъ войны нтъ умственнаго просвщенія, нтъ вопросовъ, которые не освтились бы ею. Чтобы выйти изъ варварства, нашъ родъ долженъ былъ бороться всми средствами варварства: борьба, смерть, кровавый бой, уничтоженіе — такъ ршалась задача. Иначе исторія была бы только глубокимъ вчнымъ мракомъ’.

XXV.

Ляоянъ. 28-го мая.

Солнце садится. Стихъ втеръ, стихаетъ шумъ отъ всевозможныхъ работъ. Покой и тишина смняютъ усталый жаркій и пыльный день. Въ прозрачныхъ сумеркахъ уже трубятъ горнисты, собирая солдатъ на вечернюю молитву. У главной квартиры играютъ ‘Коль славенъ’. Весь этотъ большой военный монастырь Ляояна собирается на покой. Пустютъ улицы, и только быстро проносятся по нимъ огоньки маленькихъ колясочекъ: это военные дутъ въ садъ — отдохнуть и подышать другимъ воздухомъ. Только въ канцеляріяхъ и на вокзал все та же безъ перерыва жизнь. Точно сердятся и нервничаютъ паровозы на то, что тамъ кто-то хочетъ отдыхать, и рзко и нервно, какъ будто надъ ухомъ, свистятъ непрерывно. Чья очередь отдыхать — отдыхаютъ. Въ одиночку читаютъ, перебираютъ вещи, а то собираются нсколько человкъ: играютъ въ карты, разговариваютъ, пьють плохое вино, а иногда и поютъ. Но псня обрывается: не до нея. Молодежь въ городскомъ саду у башни. Этотъ садъ былъ когда-то китайскимъ монастыремъ. Изъ-за ограды видны его постройки, городская стна уже безъ зубцовъ. Эти зубцы сбросили въ девятисотомъ году. А теперь проломали въ нсколькихъ мстахъ эту стну, какъ и другія стны въ Кита. И выраженіе ‘Китайская стна’ уже становится анахронизмомъ. Мы — свидтели начала этой ломки, конецъ которой увидть не намъ.
Понемногу устроилась наша вагонная компанія. Часть разъхалась, часть отошла отъ насъ. Мы, оставшіеся, кое-какъ устроились, частью въ вагонахъ, частью въ домахъ. Устроили свою собственную столовую и собираемся тамъ на обдъ и ужинъ въ часъ дня и 8 вечера.
Сергй Ивановичъ уже окрестилъ наше собраніе: каютъ-компанія. Длинная узкая комната, выбленная известкой, съ деревянными безъ скатертей столами. Поваръ — меланхоличный тихій китаецъ, молодой, всегда настороженный, всегда сжатый отъ страха оскорбленія.
Онъ уже другъ Сергя Ивановича. Его зовутъ Василій.
— Я его спрашиваю,— говоригъ Сергй Ивановичъ: —‘Ну, Василій, а меня какъ по-китайски называть надо?’ — ‘А тебя, говорить, какъ по-русски зовутъ?’ — ‘Сергй’. Думаетъ.— ‘Ну?’ — ‘По-китайски? Сережа’. Я спрашиваю его:— ‘Ну, а будешь насъ, русскихъ, рзать?’ Подумалъ:— ‘Не знаю… можетъ-быть…’ Прелесть!
Сергй Ивановичъ вообще отъ китайцевъ въ восторг, а отъ китайскихъ дтей прямо-таки безъ ума.
Дти, дйствительно, прелестныя (а какія дти не прелестны?). Окруженный ими, онъ теперь, до своего назначенія, ходитъ съ ними по городу, покупаетъ имъ лакомства и съ такимъ же восторгомъ, какъ и китайцы, смотритъ, какъ они дятъ эти лакомства.
Смотрю на улицу и вижу: детъ двуколка, на козлахъ Лыко въ шапк съ краснымъ околышемъ и кокард, на заднемъ сидньи Сергй Ивановичъ въ срой рубах изъ чесучи, какую вс здсь носятъ, съ шашкой. Шествіе торжественное, шагъ за шагомъ.
Сытый конь, очевидко, уже, сообразивъ, съ кмъ иметъ дло, идетъ той лнивой, пренебрежительной походкой, какой ходятъ лошади, когда на козлахъ дти за кучера. Они остапавливаются, я выхожу къ нимъ.
— Вотъ демъ съ визитомъ къ начальству: вступаемъ въ отправленіе своихъ обязанностей.
— Почему такъ торжественно, шагомъ?
— Да вдь это лафетъ, безъ рессоръ, шагомъ и то всю душу воротитъ…
Сергй Ивановичъ перемигивается съ проходящимъ китайцемъ и задумчиво говорить:
— Ну что жь, другъ Лыко, демъ дальше?
— Постойте, я васъ сниму.
Я снимаю ихъ.
— А, вотъ и профессоръ!
Профессоръ сегодня уже вызжаетъ въ передовой отрядъ генерала Келлера.
— Хочу пожить жизнью храбрыхъ,— говорить онъ.— Сегодня ночью японцы, говорятъ, въ наступленіе перешли,— значитъ, въ самое пекло.
— Ну что жъ?
Профессоръ закидываетъ руки за голову. Онъ тоже въ срой рубах.
— Были у командующаго, дорогой мой? — спрашиваетъ его Сергй Ивановичъ.
— Былъ и прямо въ восторг! Въ этомъ человк сила, громадная сила, бьетъ сдержаннымъ ключомъ! Я говорю ему: ‘Я счастливъ, ваше высокопревосходительство, что пріхалъ сюда, счастливъ, что вижу васъ, избранника Россіи, лучшаго изъ русскихъ людей’. Ну, мн некогда…
Профессоръ торопливо жметъ намъ руки и бжитъ дальше.
— Спшите, спшите, дорогой нашъ профессоръ, и не завидуйте тмъ, у кого еще есть руки и ноги. Эту свою лвую руку и правую ногу отдаю съ удоводьствіемъ на благо родины, но на правой, повторяю, будетъ вывшено объявленіе: ‘сюда стрлять воспрещается’.
Докторъ давно уже ушелъ, трогаются и Лыко съ Сергемъ Ивановичемъ, который съ поразительно-сходной интонаціей голоса профессора говоритъ:
— Прощайте же, дорогой мой!.. Я былъ такъ счастливъ, что видлъ васъ.
Онъ смется и уже вздали кричитъ что-то и машетъ рукой.
Расходится понемногу наша собравшаяся-было горсточка людой. Ухали три полковника въ передовые отряды. Мы провожали ихъ. Чмъ больше мы знакомились, тмъ симпатичне становились они. Теперь мы имъ машемъ, и Сергй Ивановичъ говоритъ голосомъ профессора, скрывая горечъ разлуки:
— Да-съ, дорогой мой, узнать человка значитъ полюбить его…
Отошли отъ насъ и гвардейскіе офицеры, мы рдко ихъ видимъ, и лица ихъ задумчивы и озабочены даже, очевидно, предъ тмъ серьезнымъ, что ждетъ ихъ въ близкомъ будущемъ.
На отлет и высокій, худой, добрый и милый военный инженеръ-полковникъ, котораго будемъ называть хотя Николаемъ Николаевичемъ.
Вчера онъ получилъ тяжелую телеграмму — умеръ его отецъ и оставилъ большую семью на его рукахъ, безъ всякихъ средствъ. У него и самого свое большое горе. И тоже никакихъ средствъ. Ударъ разразился неожиданно, и горько расплакался Николай Никодаевичъ:
— Голубчикъ!.. Я вдь не оттого плачу… Вс умремъ… Вдь нищіе, а что я могу дать? Всю жизнь я, какъ ребенокъ, умираль надъ этимъ самымъ казеннымъ добромъ.
И слезы градомъ льются по его маленькому лицу, и добрые, какъ у лани, глаза смотрятъ на меня и плачутъ.

XXVI.

29-го мая.

Сегодня я познакомился съ однимъ крупнымъ подрядчикомъ изъ китайцевъ. Онъ говоритъ прекрасно по-русски. Черезъ переводчика я разговаривалъ и съ другими китайцами.
Вотъ какая картина взаимныхъ отношеній мн вырисовывалась на основаніи моихъ разговоровъ и всего моего предыдущаго знакомства съ китайцами. Классифицирую китайское общество боле замтныхъ слоевъ такъ:
1) чиновники,
2) купцы,
3) крестьяне-земледльцы,
4) бродячій, бездомный элементъ: чернорабочіе, нищіе, изъ этой среды и хунхузы.
Чиновники и купцы — интеллигенція. Оба эти класса въ общемъ враждебны русскимъ. Они шокированы, они оскорблены невжливостью русскихъ, ихъ глумленіемь, ихъ непониманіемъ и нежеланіемъ понять людей, имющихъ на то право, какъ физически боле сильныхъ. При такихъ условіяхъ эти два элемента — русская и китайская интеллигенція — масло и вода, они соединяются только до тхъ поръ, пока взбалтывается посуда, только временно, подъ давленіемъ и чисто-механически. Отсюда упреки русскихъ въ неискренности,— неискренности человка, надъ которымъ занесенъ уже мечъ!
Въ матеріальномъ отношеніи для этихъ двухъ классовъ китайской интеллагенціи русскіе тоже не представляютъ никакого интереса, для чиновниковь — русскіе только подрывъ ихъ авторитета, безъ возмещенія притомъ чмъ-либо боле существеннымъ, въ вид денегъ, взятокъ, и безъ награды за это умаленіе значенія ихъ среди населенія. Для купцовъ, какъ класса, сложившагося еще до прихода русскихъ, торговое значеніе русскихъ сводится почти къ нулю. Русскіе даютъ большой заработокъ земледльцу, рабочему, всякому производителю, но роль посредниковъ между производителемъ и потребитедемъ, т.-е. роль купца у русскихъ, за ничтожнымъ исключеніемъ, ззнимаютъ свои. Для китайскаго же купца прямой выгоды отъ этого никакой. Его прямые интересы тсно связываютъ его не съ нами, а съ японцами, которые покупаютъ у нихъ большими партіями всякаго рода хлба, жмыхи, удобренія, и съ американцами, которые продаютъ имъ разные товары.
Тсне связаны эти два класса съ японцами и родствомъ культуръ, обоюднымъ пониманіемъ той же, обязательной для цивилизованныхъ классовъ обоихъ народовъ, вжливостью.
Все это вмст длаетъ то, что и чиновники и купцы,— не будучи пока активною силою, потому что не хотятъ и боятся рисковать своимъ положеніемъ,— выбирая изъ двухъ золъ, несомнвно предпочтутъ меньшее для нихъ: вліяніе японцевъ, а не русскихъ. Не забудемъ при этомъ, что японцы, какъ и англичане, умютъ щедро оплачивать оказываемыя имъ услуги. При такихъ условіяхъ китайскій чиновникъ энергично соглашается съ купцомъ, когда тотъ говорить, что съ приходомъ японцевъ сразу оживится торговля, хотя бы тмъ, что откроются опять моря, безъ которыхъ нтъ товаровъ. Нтъ товаровъ, нтъ и торговли, имъ и доходовъ, необходимыхъ для купца и для чиновника, черезъ того же купца.
Что касается земледльческаго класса, то, какъ и везд, онъ и здсь наиболе инертенъ. Русскій или японецъ, но хлбъ надо убрать, а потому худой миръ лучше доброй ссоры. Хлбъ надо продать, и несомннно, что русскій заплатитъ за него дороже, чмъ японецъ, при всхъ его открытыхъ моряхъ. Да, пожалуй, съ точки зрнія этого, по своему существу крайне консервативнаго, реакціоннаго класса, а моря, кром зла, дорогихъ новинокъ, порчи нравовъ — ничего другого не приносятъ. А пожалуй, русскіе въ этомъ отношеніи, со своей чуждой цивилинціеи, не имющіе никакого вліянія на ихъ нравы и бытъ — лучше даже японцевъ. Только бы женщинъ не трогали да платили бы. А русскіе платятъ хорошо за продукты и притомъ русскими, но настоящими рублями. А японцы платятъ, хотя и русскими, но не настоящими. И этотъ фактъ уже учитывается. Я видалъ эти фальшивыя деньги: рублевая бумажка очень хорошо сдлана, трехрублевая — хуже, но не настолько плохо, чтобы китаецъ могъ различить разницу.
Остается бродячій элементъ съ хунхузами во глав.
Тутъ, по-моему, весь вопросъ сводится къ тому, кто дороже заплатить, причемъ, вслдствіе испорченныхъ предыдущимъ поведеніемъ отношеній, русскимъ придется платить дороже и быть, какъ и со всми аборигенами, очень вжливыми, хотя бы вслдствіе большой конкуренціи въ этомъ отношеніи со стороны врага нашего, японцевъ. А то и деньги не помогутъ. И какой-нибудь начальникъ отдльной части, хвалящійся, что поркой онъ получаетъ все, тогда какъ сосднія части голодаютъ,— преступникъ предъ родиной, предъ общимъ громаднымъ дломъ. И неуспхъ будетъ созданъ такими. Я уже писалъ, что такъ же смотритъ на дло и вся высшая администрація, да и громадное большинство въ арміи.
На-дняхъ въ большомъ обществ Сергй Ивановичъ сумлъ выяснить настроеніе большинства. Говориль какой-то офицеръ и хвалился, какъ у него все это просто и скоро устроено.
— И поврьте,— закончилъ онъ,— что ни одинъ хунхузъ, будь онъ какъ угодно переодтъ, отъ меня не скроется.
Публика слушаетъ и сомнвается.
— Вы какъ же ихъ узнаёте? — насупился Сергй Ивановичъ.
— Какъ? По рукамъ узнаю. Нтъ мозолей — значитъ, ничего не длаетъ, играетъ въ карты.
— Помилуйте, что жъ это за примты? По этимъ примтамъ вс клубы Петербурга и Москвы биткомъ набиты хунхузами.
И при общемъ хохот Сергй Ивановичъ скромно исчезаетъ въ толп офицеровъ, а за нимъ стушевывается и ораторъ, чувствуя, что все впечатлніе разбито. Гадо замтять къ тому же, что руки китайскаго работника нжне рукъ нашего, его инструменты — игрушки въ сравненіи съ нашими, работа его ничтожна по количеству: онъ работаетъ тихо и съ большими перерывами. При такихъ условіяхъ, да часто еще и работ въ рукавицахъ, о какихъ мозоляхъ можетъ быть рчь?

ХXVIІ.

30-го мая.

Японская армія Куроки какъ будто опять перешла по всей линіи въ наступленіе. Везд говорятъ сегодня о скоромъ и большомъ серьезномъ бо въ восточномъ отряд у генерала Келлера. Отрядъ генерала Мищенко, посл жаркаго боя съ большими потерями для янонцевъ (у насъ убитыхъ и раненыхъ 27 человкъ) у Сюяна, оставилъ Сюянъ и отступилъ къ нашимъ укрпленнымъ высотамъ Феншуйдинскаго перевала. Это ключъ къ Хайчену, находящемуся въ 52-хъ верстахъ къ западу отъ перевала. Если бы этотъ перевалъ былъ взять, 1-му корпусу генерала Штакельберга, двинувшемуся на Портъ-Артуръ, грозила бы опасность быть отрзаннымъ. Перевалъ очень сильно укрпленъ, и взять его невозможно. На обходное движеніе японцевъ не разсчитываютъ. Все это, впрочемъ, когда вы получите и будете читать мой дневникъ, будетъ принадлежать уже исторіи, какъ уже совершившійся фактъ. Бой и намъ необходимъ для выясненія дйствительныхъ силъ непріятеля. Обыкновенныя рекогносцировки, при всемъ напряженіи и удачахъ генераловъ Мищенко и Ренненкампфа, не могутъ больше освтить подвинувшуюся силу. Нужна усиленная рекогносцировка — боя, который одинъ можетъ обнаружить дйствительныя силы противника. Можетъ-быть, у генерала Куроки только заслонъ въ 40 тысячъ, можетъ-быть, и вся армія налицо. Если только заслонъ — полагаютъ, что мы энергично двинемся на Портъ-Артуръ, оставивъ въ Ляоян такой же заслонъ. Если скрыты большія силы — весьма возможно, что 1-й корпусъ подойдетъ къ главной арміи.
Обсуждается вопросъ о возможности взятія Портъ-Артура. По всмъ предыдущимъ донесеніямъ — Артуръ снабженъ хорошо и провіантомъ и снарядами. Но и очень много снарядовъ можно израсходовать, въ зависимости отъ того, съ какой энергіей ведется атака. По свдніямъ изъ китайскихъ источниковъ, атака ведется очень энергично и до сегодняшняго дня съ большимъ успхомъ для нась. Такъ, посл отбитой 24-го часла атаки, съ громаднымъ урономъ для японцевъ (будто бы легла 1/3 арміи), были взяты вс высоты назадъ вплоть до Цзынчжоу. Но сегодня опять у китайцевъ какія-то новости есть.
— Есть новости?
— Есть.
— Какія?
— Запрещего говорить: голову чикъ-чикъ.
Китаецъ смется.
— А большая новость?
— Ничего не окажу. Скоро самъ узнаешь.
Не очень скоро узнаю, потому что сегодня узжаю на нсколько дней въ Харбинъ.

31-го мая.

Я опять въ вагон, ду въ Харбинъ на нсколько дней. Опять видвется даль вся въ поляхъ и перелскахъ. На поляхъ уже иного зелени, везд трудолюбивые китайцы мотыжатъ между рядовьъ
Въ сущности, у нихъ двухпольная система безъ пару. Все то же поле изъ грядокъ и канавокъ, съ той разницей, что, гд въ этомъ году грядка, тамъ на будущій годъ будеть канавка, земля которой такимъ образомъ будетъ отдыхать отъ посва. А такъ какъ рядовой посвъ даетъ высшій противъ разбросаннаго урожай, то сразу такимъ образомъ достигаются дв цли и нтъ никакого сомннія, что и вся наша западная культура придетъ къ тому же. А это, переводя на понятный языкъ, означаетъ то, что, перейдя съ нашей трехпольной культуры, мы увеличимъ на 1/3 нашу запашку, причемъ продуктивность посва во много разъ превзойдеть нашу теререшнюю. А одна треть всхъ нашихъ годныхъ къ культур земель составитъ полтораста милліоновъ десятинъ. 150 милліоновъ десятинъ новой земли! За одну эту новость уже не жалко истраченныхъ здсь денегъ, а несомннно, что боле близкое изученіе этого архива пятитысячелтней культуры дастъ массу цннаго матеріала во всхъ отрасляхъ, а въ особенности въ вопросахъ, какъ использовать землю, удобрять ее, выхаживать,— въ умньи жить. Но зато выполненіе, орудія производства примитивны, и Западъ неизмримо ушелъ впередъ въ этомъ отношеніи.
Со мной детъ — тоже на время, тоже въ Харбинъ — очень интересный человкъ — Александръ Ивановить Гучковъ, помощникъ главноуправляющаго ‘Краснаго Креста’ при диствующей арміи и, въ то же время, представитель города Москвы и ея думы.
Ршительнымъ рзцомъ обрисованное лицо съ печатью вдумчивости, воли, энергіи. Впечатлніе человка положительнаго — человка не слова, а дла. Манера сдержанная, выжидательная, чувствуется привычка изучать и знакомиться прежде, чмъ прійти къ тому или другому торопливому выводу. Онъ возвращается изъ нашихъ передовыхъ отрядовъ, видлъ много стычекъ, былъ тамъ во вромя тюренченскаго боя.
Онъ подчеркиваетъ въ А. H. Куропаткин ту же черту, которая и мн бросилась въ глаза на смотру,— это его способность объединять массы, создавать изъ разношерстныхъ элементовъ одно цлое.
— Это особенно подчеркнулось,— говоритъ Алексаидръ Ивановичъ,— во времч пребыванія его въ Москв. Сперва онъ захалъ въ военное собраніе и говорилъ тамъ военнымъ, разнымъ тамъ начальникамъ отдльныхъ частей. Говорилъ, понимая свою аудиторію, самъ принадлежа къ ней. Вышло все прекрасно,— объединилъ, вызвалъ большой и искренній энтузіазмъ. Но все это было ещо не удивительно,— человкъ понималъ и чувсгвовалъ свою среду. Но, когда мы посл того пріхали въ Дворянское Собраніе, это для меня, по-крайней-мр, было что-то совершенно не поддающееся никакому учету: передъ нимъ самая разнокалиберная толпа: и военные, и штатскіе, и дворяне, и земцы, и думцы, и прямо публика, дамы, двицы… Я думалъ: что онъ скажетъ здсь, въ этой сред, гд и у привычныхъ ораторовъ ничего не вышло изъ ихъ рчей?.. И сказалъ… такъ сказалъ, что вся эта толпа стала однимъ человкомъ, и каждый изъ насъ понималъ и чувствовалъ этого одного человка — понималъ и чувствовалъ и того, который говорилъ съ нимъ, готовый, хоть сейчасъ, итти за нимъ и въ огонь и въ воду и опустошать своя карманы… Однимъ словомъ, получилось то состояніе, когда толпа — одинъ человкъ и притомъ невмняемый, совершенно загипнотизированный волей овладвшаго этой толпой, связавшаго его… Я не сомнваюсь, что, когда командующій, управившись съ организаціей дла, выдетъ и самъ будетъ руководить, будетъ такой же энтузіазмъ… будетъ полная побда, несмотря на вс дефекгы.
— Вы тамъ были, Александръ Ивановичъ? Кто нa васъ больше всхъ произвелъ впечатлніе?..
— Я близко видлъ отрядъ генерала Мищенко. Мищенко производитъ прекрасное впечатлніе. Настоящій дловой человкъ безъ рисовки и ломаній: ‘повшу’ тамъ и такъ дале. Онъ всхъ проситъ, умаляетъ постоянно свои заслуги, отрицаетъ даже храбрость свою, спитъ на земл, о хлб и забылъ,— сухари, какая-то бурда вмсто чая съ кислымъ китайскимъ сахаромъ и та же способность въ два-три слова поджечь человка на какой угодно подвигъ. Вотъ такая картинка. Сидитъ онъ на камн, рядомъ съ нимъ молодой, только-что возвратившійся изъ какой-то командировки офицерикъ. Что-то объясняетъ по карт,— карта между ними. Все это просто, ясно. ‘Ну, такъ вотъ, поняли? И позжайте съ Богомъ. Я не сомнваюсь, что и это вы прекрасно выполните: я уже писалъ о васъ командующему, представилъ васъ къ чину… Многаго жду еще отъ васъ…’ Куда двалась усталость этого офицерика, глаза горятъ, крылья выросли… Эти казаки-буряты — въ сущности, молодое совсмъ еще войско — души въ немъ не чаютъ. Какъ преданныя животныя, смотрятъ въ глаза и лзутъ за нимъ куда угодно.
— Мало офицеровъ генеральнаго штаба у насъ. У японцевъ вс развдки, вс рекогносцировки длаютъ офицеры генеральнаго штаба. Я не сомнваюсь, что статистика этой войны покажетъ громадную убыль у японцевъ офицеровъ генеральнаго штаба. Помимо того, что каждый солдатъ у нихъ иметь карту, уметъ набросать планъ мстнсти, можетъ опредлить позицію, словомъ, разсуждаетъ…
— Скажите, пожалуйста, что значитъ это: японцы не принимаютъ штыкового боя? Боятся?
Нашъ сосдъ за столомъ, ‘мрачный офицеръ’, молчавшій до сихъ поръ, угрюмо отвтилъ:
— Еще бы мы имъ на кулачки предложили! И кулачки, и панцырь, и штыки еще въ севастопольской кампаніи потерпли крахъ… Пятьдесятъ лтъ тому назадъ-съ! Чего онъ ползетъ на штыкъ, когда онъ можетъ, выманивъ, перестрлять этихъ лзущихъ, какъ куропатокъ: самъ отойдетъ, а тамъ за нимъ гд-то спрятанные и начнутъ разстрливать… У нихъ какъ? На одного стоящаго три спрятанныхъ. Гд къ нему ни ткнись,— вырастаютъ на одного нашего десять, и везд и всегда то же и то же.
— А подъ Вафангоу?
— А еще гд? Да ужъ… на всякую, видно, старуху своя проруха: многому хорошему научилъ насъ Драгомировъ, а за штыкъ, за то, что духъ арміи въ штык — не спасибо: пятьдесять лтъ на смарку. Лучше бы стрлять учились: контроль бы плакалъ, зато мы радовались.
— Ну, кажется, это ужъ слишкомъ мрачный взглядъ.
— Вамъ видне,— иронически бросилъ онъ, всталъ и вышелъ.
Пора и намъ въ вагоны: встрчный поздь идетъ. Все туда на югъ — уральская и оренбургская дивизіи. Съ шестого начнетъ прибывать десятый корпусъ, за нимъ семнадцатый, оба до 15-го іюля уже здсь будутъ.
На платформ говорятъ объ отряд Мадритова. Вопреки ожиданіямъ, онъ не погибъ въ Коре. Надлалъ много бдъ въ тылу у японцевъ, разрушилъ нсколько складовъ, двухъ японскихъ офицеровъ взялъ въ плнъ и теперь съ 17 ранеными возвращается въ отрядъ Ренненкампфа.
— Большой отрядъ у него?
— Кажется, 300.
— Кто это Мадритовъ?
— Подполковникъ генеральнаго штаба, прирожденный начальникъ партизанскаго отряда.
— Его какъ огня боятся. Корейцы бросаютъ все и прямо въ горы. Съ нами въ позд детъ полевой контролеръ.
Гд расходуются деньги, тамь для проврки и полевые контролеры. Они утверждаютъ справочныя цны, контролируютъ количество работъ и качество пищевыхъ продуктовъ: муки, крупы, сна.
Контролеръ этотъ былъ и въ турецкую кампанію.
— Разница громадная въ пользу теперешней — говоритъ онъ. — Сравнить нельзя! Тамъ вдь со всми этими Горинцами, Варшавцами сдлать ничего нельзя было. Общее одно: и тамъ нуждались и здсь армія нуждается въ сапогахъ. Тамъ отъ недобросовстности, здсь достать негд: ждемъ, выписали.
— Пользуясь спшностью, пожалуй, тоже подсунутъ бумажныя подошвы? — спрашиваю я.
— Врядъ ли! Будемъ вести точныя свднія,— за каждымъ сапогомъ прослдимъ — откуда? Помимо суда съ повшеніемъ въ перспектив, и имена всхъ, отъ мастера, продавца до пріемщика, выставимъ къ позорному столбу общественнаго мннія… Нтъ, въ этой кампаніи не совтую по этой части…

XXVIII.

31-го мая.

Въ позд между другими я познакомился съ интереснымъ кртайцемъ, свободно говорящимъ по русски. Онъ объяснилъ мн, что такое хунхузы, изъ какихъ элементовъ они комплектуются и какія причины благопріятствуютъ развитію хунхузства.
Вотъ въ общихъ чертахъ содержаніе его бесды. Населеніе Китая — очень подвижное. Свобода передвиженія ршительно ничмъ не стснена. Въ этомъ отношеніи Китай — самая свободная страна въ свт. Движутся по пословиц: рыба ищетъ, гд глубже, человкъ, гд лучше. Есть заработокъ — мало хунхузовъ, а въ годы холерные, или въ періоды безработицы, сегодняшній работникь — завтра хунхузъ. Есть и такіе, которые никогда работать не хотятъ,— это постоянный элементъ. Къ нимъ же надо присоединить и тхъ, кого законъ выбросилъ за бортъ: приговоренные и осужденные. Много содйствуетъ развитію хунхузнаго промысла крайне неудовлетворительный, мало разработанный уголовный кодексъ. Писаный законъ восполняется обычнымъ. По этому обычному закону широко практикуется самосудъ, законъ Линча, родовой судъ, судъ артелей. Для того, чтобы эти суды получили законную санкцію, достаточно посл суда увдомить кого слдуеть, что то-то и то-то сдлано. Круговая порука родни отвчаетъ за бжавшаго преступника. Бжить преступникъ — надо и роднимъ бжать.
При этой наклонности къ передвиженію у китайскихъ рабочихъ особая способность быстро приспособляться къ новымъ условіямъ. Ихъ рабочая организація въ артели удивительна. Сбродъ со всхъ концовъ Китая, получая дло, мгновенію организуется. Ядро — артель отъ пяти человкъ и до тысячи, обязательно два выборныхъ лица — писарь и поваръ. Они заработную плату не получаютъ — получаютъ процентъ съ каждаго, отъ 5—10 его заработка. Строго обусловливаются права писаря: иногда онъ можетъ, напримръ, счь, иногда нтъ. Иногда этотъ писарь превращается въ подрядчика или со стороны подрядчика приглашаетъ нсколько такихъ артелей. И опять заработокъ подрядчика опредляется извстнымъ процентомъ. Въ зависимости отъ предварительнаго уговора, подрядчикъ тоже иметь право наказывать, но только предаарительнымъ договоромъ обусловленными наказаніями.
Самое обычное изъ наказаній — удары бамбуковими палками по икрамъ. 50 такихъ ударовъ — и икры вспухаютъ, а человкъ недли дв не можетъ ходить. 100 ударовъ — мускулы превращаются въ тряпки, обнажаются кости, и хотя раны и заживаютъ, но ноги начинаютъ сохнуть, и человкъ навсогда калка. Я видлъ одного такого наказаннаго на костыляхъ.
Праздниковъ у китайскихъ рабочихъ три въ году: Новый годъ, весенній и осенній праздники. Отдыхомъ является и періодъ дождей. Кто лучше, какъ рабочій: русскій или китаецъ?
Конкуренція съ китайцемъ невозможна. Китаецъ марится со всякой обстановкой, со всякой дой, съ ничтожнымъ вознагражденіемъ за трудъ. Китаецъ очень способенъ: онъ быстро понимаетъ, чего отъ него требуютъ, и прекрасно выполняетъ, и по аккуратности исполненія русскій остается далеко позади. Въ знакомой имъ спеціальности китайцы тоже выше русскихъ: напримръ, столяры они превосходные.
Могутъ быть и недобросовстными, если не слдить. Мн разсказывали строители Китайской дороги, напримръ, такой случай.
— Работали у меня китайцы земляное полотно. Прізжаю къ нимъ, вижу, что такое? Полотно готово, а земли изъ резервовъ взята горсть. Что жъ оказывается? Стоялъ ометъ съ соломой: они солому разостлали и присыпали ее сверху землей: готово!
— Ну, что жъ китайцы, когда вы ихъ поймали?
— Смются: говорятъ,— ‘мало-мало капитанъ машинка’… мошенникъ, значитъ. Я же и мошенникомъ вышелъ.
Единственно чего не выносять китайцы — это грубаго обращенія. За пощечину (‘лицо потеряно’ — говоритъ китаецъ) одному — вся артель бросаетъ работы.
Постоять за себя артель уметъ. Мн разсказывалъ инженеръ князь C. H. Хилковъ вотъ какой случай, бывшій съ нимъ въ начал постройки Китайской дороги.
— Это было въ Харбин. Китайцевъ работало тысячъ шесть, нашихъ русскихъ человкъ полтораста: все народъ мастеровой, только-что пріхали, еще и на работы не успли стать. Вотъ двое изъ нихъ, главные, конечно, поймали рабочаго китайца гд-то въ саду и заколотили его палками до смерти: всю голову разбили, лицо въ лепешку. На другой день ни одного китайца на работ нтъ. Въ чемъ дло? Такъ и такъ: убили китайца, работать не будедъ. Начинаемъ ихъ уговаривать. Ни за что! На третій день говорятъ: по нашамъ законамъ, если кто убилъ, тому голову рубитъ: отрубите вашимъ двумъ голову, тогда выйдемъ на работу. Объясняю я имъ, что по русскимъ законамъ я не имю права рубить головъ. Все, что я могъ сдлать — я сдлалъ,— отправилъ виновныхъ на судъ въ Харбинъ. Ничего слушать не хотятъ. А броженіе растетъ,— шесть тысячъ ихъ. Пришелъ братъ убитаго, жена, маленькія дти, мать. Самъ убитый лежитъ въ саду: не хотятъ его хоронить. Спрашиваю, можно намъ его похоронить? Переводчикь не совтуеть, говортъ, что это можетъ нарушить равновесіе. Спрашиваю, можетъ-быть, родные согласятся деньги взять? Говоритъ, тоже и денегъ не возьмутъ.. А у меня семь казаковъ всего. Не поспалъ еще четвертую ночь. Гд тутъ спать,— съ минуты на минуту можетъ все случигься. Что это — ‘все’, мы и сами даже представить себ не можемъ, потому что совершенно не знаемъ психологіи этого народа: какахъ-то шесть тысячъ иксовъ, что они предпримутъ съ нами — горстью пришельцевъ, сдлавшихъ несомннный произвольный возмутительный поступокъ и не желающихъ имъ дать удовлетворенія, законнаго съ ихъ точки зрнія? И какое, въ сущности, имъ было дло до нашего закона? Вдь не они къ намъ, а мы въ ихъ монастырь сунулись. Наконецъ ршаюсь, потому что другого выхода не могъ придумать. Зову переводчика, зову семью. Такъ и такъ,— мертваго не воротишь, работникъ погибъ,— онъ кормилъ семью, теперь некому: я предлагаю деньги. ‘Деньги за это нельзя взять, ни за что’. Черезъ два часа братъ спрашиваетъ: ,,а сколько денегъ?’ Сказалъ, что пришло въ голову: ‘дв тысячи лянъ (три тысячи рублей)’.— ‘Дв тысячи? Хорошо, подумаемъ’. Черезъ часъ приходить:— ‘Дв тысяча и ваши похороны за 600 лянъ’. Согласенъ. Заказали гробъ съ золотыми украшеніями, бумажныхъ коней,— все какъ слдуетъ. Нa другой день опять вышли на работу.
— Ну что жь? — говорю я.— Меня этотъ разсказъ убждаетъ, что съ китайцами можно отлично ладить, и что, въ сущности, люди они и терпливые и корректные.
— И на меня производятъ такое же впечатлніе. А вотъ еще случай со мной. Это уже передъ китайскимъ безпорядкомъ Китайцы уже были раздражены и говорили: ‘русска мала-мала машинка’. Начали врить самымъ нелпымъ слухамъ. Былъ медвжонокъ у одного инженера: подросъ и сталъ баловать. Инженеръ убилъ его, переднюю часть для чего-то оставилъ, а заднія ступни выбросилъ. Попались эти ступни къ китайцамъ, и вотъ ихъ 800 человкъ въ одинъ прекрасный деаь осадили меня. Вотъ что узналъ черезъ переводчика. Что будто русскіе убиваютъ китайцезъ, что подсердечный жиръ убитаго катайца идетъ-де на пищу главнаго начальника, а желчью русскіе смазываютъ свои машины. И въ доказательство — вотъ свжія кости ступни. Какъ ни убждалъ я китайцевъ — и слушать ничего не хотятъ. Къ счастью, былъ еще такой же медвжонокъ,— брать убитаго. Убили и того наихъ глазахъ и сравнили тутъ же. Ну, успокоились.
— А то бы?
— Бросили бы работы и ушли, а можетъ-быть, и хуже что-нибудь сдлали бы: возстаніе начиналось уже.

——

1-го іюня.

Я опять въ Харбин. Нa вокзал — весь дворянскій отрядъ съ Михаиломъ Александровичемъ Стаховичемъ во глав. Къ нимъ пріхали первые гости, первые раненые. Всero девяносто человкъ.
Нa лицахъ отряда оживленіе, радость.
— Слава Богу,— говоритъ Николай Степановичъ:— дождались дла.
— А что длали до сихъ поръ?
— До сихъ поръ съ пяти часовъ утра распаковывались, разбирались, нсколько домовъ устроили и не кончили еще, но сегодня начинается настоящая уже работа.
Николай Степановичъ совсмъ еще юноша, съ краснымъ околышемъ на шапк, съ краснымъ крестомъ на рук. Нa немъ рубаха въ штаны, поясь, онъ сильный, загорлый.
— Николай Степановичъ,— говорю я,— это наша уже третья встрча.
1-го апрля, когда я здилъ по дламъ изъ Петербурга въ Москву, въ томъ же позд халъ въ Москву къ своему отряду Николай Степановичъ. Мы хали съ нимъ тогда въ одномъ купэ. Его провожали родные, мать. Въ послднее мгновеніе, когда поздъ уже тронулся, все сознаніе далекаго похода, вся горечь разлуки охватили его, онь быстро всшелъ въ купэ, растерянно оглянулъ свои вещи и опять бросился къ окну. Но уже только электрическіе фонари мелькали да край пустой платформы. Онъ возвратился въ купэ, устало слъ, опять вскочилъ, досталъ пакетъ, вынулъ изъ него яблоко и сталъ сть его озабоченно, торопливо. Потомъ предложиль мн. Мы быстро разговорились, и онъ сталъ разворачивать свой чемоданъ и показывать мн и туфли, и шапки, и фляжки, обтянутыя сукномъ, чтобъ, поливая сукно, сохранять содержимое въ холод. Показывалъ куртку, непромокаемое пальто, оружіе, постель.
Наша вторая встрча была на станціи ‘Манчжурія’, гд я догналъ ихъ поздъ.
Теперь лицо его красное отъ загара, тотъ-же юношескій пылъ, но больше удовлетворенія. Несутъ раненаго два щуплыхъ санитара.
— Эхъ, не донесутъ, бдняжки,— говоритъ Николай Степановичъ,— надо помочь…
Сильный, здоровый, онъ впрягается впередъ, а двое санитаровъ по очереди несутъ сзади. Такъ ему надо будеть пройти версты полторы. Жарко. Я кричу ему:
— Идите тише: задохнетесь.
— Ничего…
Мы условливаемся съ Михаиломъ Александровачемь увидеться у него въ четыре часа, а пока — теперь одиннадцать — я съ однимъ аборигеномъ Харбина ду въ городъ.

XXIX.

1-го іюня.

Городъ Харбинъ — очень интересное, очень характерное явленіе для выясненія, что такое мы, русскіе, представляемъ собою, какъ колонизаторы.
Пять лтъ тому назадь Харбинъ состоялъ изъ нсколькихъ китайскихъ деревушекъ съ населеніемъ около тысячи человкъ. Теперь въ Харбин насчитываютъ уже до ста тысячъ — 30 тысячъ русскихъ и 70 тысячъ китайцевъ. Въ Харбин ежедневно обрабатываютъ 30 тысячъ пудовъ пшеницы. Первое предпріятіе въ этомъ род боле чмъ въ десять разъ увеличило затраченный на него капиталъ, и это еще далеко не конецъ. Вс предпріятія Харбина даютъ сказочный доходъ: пивоваренное дло, спиртное.
Въ Харбин — два балагана-театра, два цирка, нсколько такихъ же балагановъ-кафешантановъ, китайскій театръ. И вс эти балаганы на затраченный капиталъ даютъ чуть не 1000%.
Харбинъ — русское Эльдорадо, русскій Чикаго, русская Америка.
Теперь это — центръ всей сверной Манчжуріи, житница всего Востока, городъ, лежащій на судоходной громадной рк Сунгари. И эту рку сдлали судоходной и этотъ городъ создали наши русскіе инженеры.
Америкаискій рость города обусловался только чисто-американскимъ къ нему отношеніемъ.
Инженеръ Юговичъ, главный строитель и полный хозяинъ уклада жизни, недаромъ провелъ свое время въ Англіи. Онъ организовалъ дло, какъ организовано оно въ англійскихъ колоніяхъ. Извстно, что только англичане изъ всхъ европейцевъ въ своихъ колоніальныхъ длахъ успли выбраться изъ тхъ рамокъ опеки, чиновничества и формализма, которые парализуютъ и до сихъ пор все колонизаторское дло Франціи, Испаніи и даже Голландіи.
Только англичане и американцы въ своихъ колоніяхъ, не спрашивая о паспортахъ и о прошломъ, ставятъ людей прямо лицомъ къ длу. И если отъ человка впечатлніе дловитое, то къ его услугамъ все, не исключая и кредита. Опека, огражденіе чьихъ-то, можетъ-быть, и ложно понимаемыхъ интересовъ, отсутствуетъ вплоть до спаиванья опіумомъ китайцевъ (кстати: въ Манчжуріи англичанъ нтъ, но опій курятъ вс). Безъ такой системы американцы и до сихъ поръ были бы такими же гостями у индйцевъ, какими мы чувствуемъ себя у текинцевъ, напримръ. Русскій чиновникъ тамъ, опекая жизнь, позволить вамъ купить у туземца садъ, но не позволитъ купить воду, безъ которой садъ невозможенъ.
Другой вопросъ — что симпатичне. Я только объясняю причину успшности англійскихъ и американскихъ колоній, выгодность этихъ колоній для владльцевъ и удивительный рость жизни въ этихъ колоніяхъ, въ противоположность убыточности и застою въ колоніяхъ другихъ націй, объясняя этотъ убытокъ и застой хотя бы и въ пользу добрыхъ чувствъ этихъ націй. У англичанъ два девиза: не мшать и свобода борьбы. Желаешь мельницу строить — строй, винокуренный заводъ — тоже строй, кафе-шантанъ — строй, что-то торгуешь у китайца — покупай.
Русскій ты, еврей, полякъ — твое дло. Твой паспортъ, твой вчерашній день — здсь, гд мы вс въ гостяхъ, гд родина безпаспортныхъ, до меня не касается.
Убьешь, уворуешь — судить не буду, но отправлю на родину для суда. Только двухъ и пришлось отправить.
Нужны деньги — помогу, чмъ возможно.
Никакихъ ранговь и чиновъ, никакой регламентаціи жизни.
Харбинъ въ смысл устройства, конечно, оставляетъ желать еще многаго.
Въ то время, какъ инженеръ Юговичъ взялъ подъ свое покровительство Харбинъ, излюбленнымъ дтищемъ предсдателя дороги, инженера Кербедза, былъ Дальній. Дальній стоилъ съ портомъ 34 милл., а Харбинъ — 8. И изъ этихъ восьми два уже возвратились продажей участковъ. Нтъ накакого сомннія, что, при томъ же отношеніи къ длу, возвратятся и остальные шесть милліоновъ той же распродажей земли, стопмость которой съ трехъ рублей уже возросла до сорока рублей за квадратную сажень.
При такой разниц въ затратахъ на Дальній и Харбинъ нтъ ничего и удивительнаго, что въ Харбин нтъ набережной, нтъ мостовыхъ, водопровода, электричества, зоологическаго сада и проч.
Въ Харбин поэтому — пыль, грязь, а въ періодъ двухмсячныхъ дождей люди вязнутъ выше колнъ. Въ Харбин вода отвратительная, изъ колодцевъ. Харбинъ — разсадникъ холеры и всякихъ повальныхъ болзней.
Но въ тхъ трехъ милліонахъ, которые нужны для приведенія города въ благообразный видъ, отказано пріемочной комиссіей. Отказано даже въ томъ, что уже начато. Такъ это было съ мостомъ, соединяющимъ два города, который неизбжно необходимъ, съ постройкой на вокзал, гд она тоже неизбжно необходима, такъ какъ половни пассажировъ приходится стоять за тснотой и неимніемъ мста, съ мебелью для уже выстроенныхъ домовъ.
И, какъ будто опытъ того и другого метода колонизаціи, выросли эти два города, Харбинъ и Дальній.
Дома Харбина, по выраженію строителя,— ящики съ крышей, и эти ящики биткомъ набиты людьми.
Дома Дальняго должны были быть такими красивыми, чтобы люди нашли возможнымъ жить въ нихъ даже поневол.
Дальній красивъ, но пустъ. Въ Дальнемъ долженъ быть театръ, труппа: въ пустомъ театр играетъ труппа, и антрепренеръ приноситъ колоссальный счетъ администраціи.
А въ Харбин семь громадныхъ балагановъ биткомъ набиты ежедневно, и во время постройки никому въ голову не приходило мшать публик ходить въ балаганы.
— Чортъ съ вами! — говоритъ Юговичъ: — вы живите, какъ хотите,— я вамъ, вы мн мшать не будемъ.
А въ Дальнемъ — обязательное посщеніе всего выстроеннаго, для этой цли устраиваются собранія и все остальное въ томъ же род.
Въ Харбин стригутъ въ балаган, но стригущіеся стоя ждутъ очереди.
Въ Дальнемъ вывска: ‘Парикмахеръ’, который стрижетъ разъ въ недлю, по пятницамъ, отъ 2-хъ до 4-хъ часовъ.
Дальній долженъ сдлаться средоточіемъ торговли. Харбинъ сдлался этимъ центромъ.
Словомъ, лучшей иллюстраціи регламентаціи жизни и полной экономической свободы и придумать нарочно нельзя.
Притомъ одно и то же учрежденіе создало и англійскую и испанскую колоніи.
Поистин разнообразна, разностороння, широка русская натура!
Само по себ разумется, что главная причина неуспха Дальняго въ томъ, что мсторасположеніе его вообще неудачно выбрано, и что строители города предполагали взять жизнь, какъ говорится, за рога и привести ее въ этотъ Дальній. Все это такъ, и все это очень дополняетъ характеристику испанскихъ колоній, а регламентація жизни сдлала остальное, и домики должны быть настолько красивыми, чтобы въ нихъ ‘невольно хотлось бы жить’.
А хочется жить вольно. И испанскій монахъ-аскетъ, длающій попытку запретить посщеніе театровъ, и благодтель-чиновникъ, регламентирующій жизнь, и усердный искатель неблагонамренныхъ,— все это характерные признаки испанскихъ колоній, усердныя старушки костра Гуса, вся забота которыхъ въ своемъ усердіи быть plus royaliste que le roi mme. Bce это гасители экономической жизни испанскихъ колоній, но ничего подобнаго нтъ въ англійскихъ и американскихъ. Харбинъ и Дальній — представители того и другого типа, и какой изъ нихъ боле по душ — пусть ршаетъ читатель.

XXX.

1-го іюня.

Въ четыре часа дня я, согласно условію, у M. А. Стаховича.
Новое двухъ-этажное зданіе на углу среди строящихся, застроенныхъ и еще незастроенныхъ пустырей. На каждомъ шагу слды постройки — груды разбросанныхъ матеріаловъ, запахъ дерева, краски, свжей извести.
На улиц передъ домомъ — столъ, на немъ самоваръ, нсколько сестеръ пьютъ чай. Чистая скатерть, блестящій самоваръ, домовитость — вс признаки присутствія жещины, безъ которой все это скоро пріобртетъ тотъ невкусный и грязный отпечатокъ, который такъ умютъ придавать всему вс эти очень симпатичные, очень милые, но большіе пачкуны и неряхи — денщики.
Я поднимаюсь по деревянной лстниц во второй этажъ и вхожу въ большую комнату съ обденнымъ столомъ, за которымъ сидитъ очень много народа. Это англійскій файвъ-о’клокъ — часъ чаепитья — и пьютъ его вмст вс представители сосднихъ общинъ. Тутъ представители и ‘Краснаго Креста’, и всероссійскаго дворянства, и земства, и городовъ.
— Вс дворянства?
— Нтъ,— угріомо отвчаетъ какой-то мрачный на видъ господинъ и смотритъ въ упоръ напряженнымъ взглядомъ своихъ большихъ, красивыхъ глазъ.
Онъ молчитъ нкоторое время и нехотя продолжаетъ:
— Здсь вы можете наблюдать довольно странное явленіе: вс такъ называемые либералы — вс какъ одинъ здсь на работ, а т, которые кричатъ о сочувствіи, о святомъ дл роднны, объ охран устоевъ, благоразумно дома сидятъ. Пожертвованія деньгами, личнымь трудомъ — все это… Они сочувствуютъ родин, и это сочувствіе такъ цнно, что они еще не подобрали того сосуда, который достоиинъ, былъ бы… Тьфу!
— Да бросьте вы…
— Я ни бросилъ, не глотать же: муха, да еще дохлая, попала…
— Сегодня наше собраніе не полное: доктора на работ, пора и намъ. Хотите посмотрть?
Мы переходимъ изъ дома въ домъ. Везд кипитъ работа, и снаружи и внутри. Радостныя, возбужденныя лица. Привтлиныя лица докторовъ, сестеръ. Блыя стны, ряды желзныхъ кроватей подъ чистыми лтними одялами, на чистомъ бль лежатъ раненые. Удовлетвореніе, покой, радость отъ этой человческой обстановки. Еще бы! Полтора мсяца не мылись въ бан. Теперь вымытые, съ перевязанными ранами.
Въ свтлой комнат, окруженный своимъ штатомъ, осматриваетъ, перевязываетъ больныхъ докторъ Постниковъ. Безъ всякихъ прерогативъ власти — добровольно признанная всми власть и сила. Эта сила, избытокъ силы, энергія, радость жизни и дла чувствуется во всемъ, лучами распространяется на все окружающее: свтле комната, рельефне это сильное, красивое, теперь обнаженное тло, насквозь въ грудь пробитое пулей.
— Видите, только черныя точки съ входной и выходной стороны: черезъ недлю хочетъ уже шагать въ строй. Такъ?
— Такъ точно, такъ что товарищи тамъ.
— Ну, съ Богомъ… Слдующій!
На чистой рубах у многахъ раненыхъ новенькіе георгіевскіе кресты.
— А этотъ,— говоритъ докторъ,— бдняжка, не получилъ,— ему надо было пойти и записаться, а онъ не зналъ.
— Это ваша палата?
— Да. У каждаго изъ насъ по палат, и мы хозяева у себя.
Ищешь глазами солдатика, который хотлъ бы поговорить. Многіе читаютъ, большинство загадочно смотритъ, и какъ угадать, что у него тамъ подъ черепомъ, когда такъ смотрять на васъ эти глаза на темномъ загорломъ лиц.
— Больно было?
— Нтъ, не больно: щелкнуло, упалъ и не помню ничего.
— Гд ранены?
— Вафангоу, Саймадцы, Сюянь.
— Японцы хорошо дерутся?
— Ловко!.. Какъ изъ земли вырастаютъ.
— Куда ни повернись — десять на одного всегда…
— Побдимъ ихъ?
— Что не побдить! Мало въ Россіи солдатъ? Вотъ привезутъ, уравняемся.
— А штыка не принимаютъ?
— Не принимаютъ: палятъ и палятъ.
Солдатъ этотъ раненъ навылетъ въ лицо около глазъ насквозь. Четыре сквозныхъ раны. Рана въ лопатку сквозная, съ выходомъ у бедра: какъ стрлялъ, наклонившись, такъ и пронзила его пуля.
А это отдленіе уже не раненыхъ — у этого ревматизмъ, у того легкія, лихорадка. Ну, этихъ и спрашивать не о чемъ. Но такъ внимательно смотрятъ на меня маленькіе голубые глазки тщедушнаго солдатика, скрюченнаго ревматизмомъ.
— Обозный, изъ-подъ Вафангоу.
— До боя?
— Нтъ, посл ужъ.
— Видлъ бой?
— Нтъ, за горой стояли,— посл видли. 18 лошадей отобрали. Вмсто потника два одяла,— одно, значитъ, спать ляжетъ, разстелетъ, а другимъ укроется. Три перемны блья, консервы, дв тарелочки свинченныя, между ними — рисъ вареный. Пальто длинное, теплое: имъ шутя воевать. Опять вс грамотные: у всхъ карты, записныя книжки. У нашихъ офицеровъ и половины нтъ противъ ихняго солдата: теперь вотъ только, которые запаслись изъ того, что подобрали посл нихъ. Кричатъ нашимъ казакамъ,— многіе у нихъ по-русски говорятъ: ‘Вы что съ оглоблями, какъ при Ермак,— у насъ и палачи уже бросили,— у насъ, видите, какія пули?’ Ну, точно — совстливыя пули. Которому непремнно умереть бы — живетъ. Только кому въ лобъ да въ сердце,— ну, сразу, безъ мученія.
Мы молча слушаемъ, слушаетъ вся палата, солдатикъ разсказывающій вздыхаетъ и берется опять за свою книжку,— какой-то морской разсказъ Станюковича.
— А тамъ вонъ заразный баракъ,— говоритъ Николай Сгепановичъ.
— Есть кто-нибудь?
— Нтъ никого. Приносили одного китайца — что-то въ род солнечнаго удара — два дня полежалъ, потребовалъ за это по рублю въ день поденной платы и ушелъ.
Вс сыются. Я смотрю на вс эти удовлетворенныя лица взявшихся за эту тяжелую, но благородную работу: Николай Степановичъ, Гучковъ, Стаховичъ, князь Долгорукій, графъ Олсуфьевъ, Скадовскій, вс эти милыя лица докторовъ, сестеръ.
— Двадцать четыре рубля въ сутки стоила доставка раненаго до желзной дороги — на рукахъ.
— Всхъ такъ?
— Ну… Пшкомъ, на двуколкахъ: это самое слабое наше мсто… Это только еще и напоминаетъ турецкую кампанію.
— А въ остальномъ?
— Небо и земля: на пятьдесятъ тысячъ кроватей приготовлено здсь, а подъ Систовонъ нсколько тысячъ раненыхъ лежали на земл, въ грязи, подъ трехдневнымъ дождемъ. Я видлъ тогда самъ, какъ пріхалъ докторъ: походилъ, походилъ и расплакался. Въ турецкую кампанію солдать приходилъ на ногахъ, приходилъ изнуренный уже, кормили дорогой тоже плохо, а вы видите прізжающихъ сюда солдатъ,— они подъзжаютъ къ самому мсту сраженія. За мсяцъ дороги онъ отдыхалъ, лъ прекрасно. Вы пробовали пищу на этапахъ?
— Нтъ.
— Прекрасная: щи, каша безъ выгреба и два фунта мяса въ день, и результаты налицо: въ турецкой кампаніи десятки тысячъ заразныхъ больныхъ черезъ мсяцъ посл войны, а здсь четыре мсяца уже — и заразныхъ нтъ.

XXXI.

2-го — 5-го іюня.

Я вызжаю изъ Харбина въ Манчжурію. Эти дни я провожу въ сбществ инженеровъ. Большинство изъ нихъ — строители этой линіи, пережили китайскіе безпорядки и сообщаютъ много интересныхъ свдній.
Такъ, между прочимъ, я узнаю, почему мста отъ Харбина и выше къ Манчжуріи пустынны, можно было приписать это солончаковатой почв, слды которой, въ вид выжженныхъ блесоватыхъ мстъ, кое-гд мелькаютъ въ окнахъ вагона. Но оказывается причина другая. Большинство земель принадлежитъ здсь кочевымъ племенамъ монголовъ. До прихода русскихъ они слегка занимались еще хлбопашествомъ, сяли просо, гречиху, но съ приходомъ русскихъ бросили, такъ какъ затраты на хлбопашество не оправдались въ сравненіи съ тмъ заработкомъ, который получили они отъ русскихъ. Такъ было во время постройки. Теперь же монголы совсмъ откочевали отъ линіи желзной дороги и ушли въ таинственную глубь своихъ, совершенно еще не изслдованныхъ ндръ. Такъ закончилась начавшаяся было кратковременная дружба, и вся мстность отъ Харбина до ст. ‘Манчжурія’, за немногими исключеніями, теперь пустыня. Теперь монголы одинаково не любятъ ни русскихъ ни китайцевъ, но мене враждебны все-таки къ китайцамъ.
Стснила монголовъ и проведенная дорога. Она отрзала ихъ отъ водопоевъ. Такъ, напримръ, на 240 верстъ отрзана р. Аргунь. Эта Аргунь начинается со ст. ‘Чжалайноръ’, слдующей отъ ст. ‘Манчжурія’. Если стоятъ лицомъ къ югу, то Аргунь протекаетъ по лвую сторону. Преданіе говоритъ, что прежде Аргунь брала начало изъ озера Чжалай-норъ, расположеннаго во правую сторону полотна дороги, въ 27-ми верстахъ отъ Чжалай-норъ. Громадное озеро, которое кормитъ своей рыбой монголовъ. И сейчасъ еще сохранился протокъ, который пазывается Мутный протокъ, соединяющій это озеро съ Аргунью. Но вода въ немъ бываетъ только весной, и тогда образуется и теченіе то изъ озера въ рку, то обратно. Такимъ образомъ прежде впадавшая въ этомъ мст по лвую сторону полотна р. Хайларъ была только притокомъ Аргуня, вытекавшей изъ озера Чжалай-норъ, а теперь Хайларъ, являясь продолженіемъ той же Аргуни, называется уже Аргунью. И Аргунь такимъ образомъ длаетъ около этого мста крутой заворотъ и вмсто запада течетъ уже на сверо-востокъ. Безконечные песчаные желтые бугры, виднющіеся изъ окна вагона, указываютъ слдъ Аргуня-Хайлара. Иногда она сама синетъ между ними. Туда къ сверу, гд громоздятся горы, виднются уже нашъ берегъ Аргуни и первый русскій поселокъ. Въ томъ углу, между Аргунью и Шилкой, такой же невдомый еще край, какъ и вглубь Монголіи.
Я жадно ищу слдовъ монголовъ. Никакихъ почти слдовъ. Ни одного прирученнаго монгола на всемъ пути не сохранилось. Одинъ богатый монголъ, очень вліятельный среди своихъ, сдлался-было подрядчикомъ, но съ приходомъ отряда генерала Орлова бжалъ, испугавшись. Все имущество его погибло. Когда миръ былъ возстановленъ, строители помогли въ степи разыскать его. Нашли и привели, нищаго, оборваннаго. Но такъ и не удалось его приручить — ушелъ въ свою Монголію и больше не возвращался. Память оставилъ по себ прекрасную и былъ очень полезенъ при сношеніяхъ съ монголами.
Имется только одинъ слдъ отъ монголовъ и очень трогательный. На протяженіи до тридцати тысячъ десятинъ по самымъ песчанымъ мстамъ — рдко разсаженный сосновый лсъ. Этому лсу около шестидесяти лтъ. Цль посадки — укрпленіе почвы. Первое столкновеніе было изъ-за этого лса, изъ-за перваго срубленнаго дерева.
Они долго волновались и не хотли пускать дальше изыскателей.
— Это священный лсъ, мы своими руками садили его. Безъ него всю нашу степь засыпалъ бы песокъ, а вы пришли и рубите,— горько упрекали они:— уходите, мы не хотимъ васъ.
Имъ предлагали деньги.
— Намъ не нужны деньги, у насъ есть скотъ, есть юрта, есть хлбъ: зачмъ намъ деньги? Намъ этотъ лсъ нуженъ. Мы поклялись никогда его не рубить, а вы рубите.
Когда у изыскателей вышла мука, они отказались продать, но дали взаймы съ тмъ, чтобы потомъ возвратили. За остановки и кормъ они не брали денегъ.
Но время сдлало свое. Большинство монголовъ откочевало, отказавшись отъ земель и денегъ. Но родъ Солота продалъ свою землю за деньги, за шестьдесятъ тысячъ рублей, прелестную долину р. Яла, имющую протяженіе 300 верстъ въ длину.
Несмотря на заботы желзнодорожной администраціи, понемногу исчезаетъ и священный лсъ.
А между тмъ опасность отъ разрастанія передвижныхъ песковъ большая, и вс эти песчаныя степи могли бы быть сплошь засажены сосновымъ лсомъ. Два дождливыхъ мсяца очень благопріятствовали бы посадкамъ, являясь даровой поливкой въ самое критическое для растенія время.
Монгольское племя разбито на отдльные роды. Во глаз каждаго рода стоитъ князь. Около десяти такихъ родовъ имютъ во глав объединяющаго ихъ князя. Совтъ изъ князей и представитель отъ богдыхана, китаецъ, управляютъ краемъ. Китайцы, по законамъ, селиться на монгольскихъ земляхъ не могугь.
При новомъ хозяин Манчжурской дороги, законъ этотъ не соблюдается, и дорога, ставъ наслдникомъ всхъ этихъ земель, разрешаетъ селиться при соблюденіи строго обусловленнаго аренднаго договора.

XXXII.

Между станціей ‘Манчжурія’ и Харбиномъ.

5-го іюня.

Чмъ больше я знакомлюсь съ этой громадной и сложной организаціей Китайской дороги, тмъ больше поражаюсь ея размрами.
Побдителей не судятъ, и надо признать, что все это устройство пригодилось полностью при теперешнихъ сложныхъ обстоятельствахъ. Почти трехсоттысячная армія вмстилась со всей своей сложной организаціей въ зданіяхъ, складахъ и вагонахъ этого гиганта, заползла въ его щели и совершенно незамтно, при чемъ — никакого напряженія, непосильности, суеты, нервности.
Помщенія для пограничной стражи удовлетворили бы даже требовательности англійскаго солдата.
Говорятъ, генералъ Надаровъ, командующій тыломъ арміи, осматривая одно изъ такихъ помщеній, спросилъ:
— На сколько человкъ?
— На тридцать семь.
— Тридцать семь? Но при надобности здсь и тысяча помстится!
Отвтъ одного пограничнаго солдата С. Ю. Витте также характеренъ:
— Сверхъестественно хорошо, ваше высокопревосходительство.
Если за норму ‘естественно’ принять обычный типъ нашихъ солдатскихъ помщеній въ Россіи, то выраженіе солдата совершенно правильно.
Надо видть эту картину, когда въ столовыхъ въ два свта обдаетъ эшелонъ человкъ въ девятьсотъ.
Свтло, чисто, просторно, и, пришло бы еще столько людей, хватило бы мста.
Въ сосднемъ помщеніи — рядъ котловъ, высокихъ, закрытыхъ, каждый съ самостоятельной топкой, въ нихъ — щи, каша.
Въ помшеніи рядомъ печи для печенія хлбовъ. Цлый рядъ печей, могущихъ выпекать въ сутки по двсти пудовъ хлба.
Смотришь на весь этотъ широкій размахъ и недоумваешь: что это? Только случайнай размахъ, или предвидлось то, что случилссь?
Если острить, то вдь хватитъ помщеніи даже на дв арміи: русскую и японскую въ Дальнемъ.
Вс эти успхи я лично не случаю приписываю, а проницательности людей, ознакомившихся съ краемь и понявшихъ, къ чему клонится все это дло.
Во всякомъ случа, безъ всхъ этихъ широкихъ затй нашей арміи пришлось бы считаться съ непредвидвными препятствіями.
Да и солдатъ былъ бы не тотъ, что теперь прізжаеть. Отдохнувшій, сытый, упитанный,— какъ говорятъ доктора.
Не чета изнуренному уже за дорогу турецкой кампаніи. Но тамъ вдь, приходя, люди прямо и ложились въ тифозные бараки.
А помщенія для больныхъ?
На 15.000 человкъ уже готово, а всего будетъ приготовлено на пятьдесятъ. Рядомъ со всми этими выстроенными строятся теперь еще цлые города. Это для зимы.
Въ общемъ такое впечатлніе: дорога — это гиганть, мощный и сильный. Двадцатифунтовый рельсъ лежитъ на прекрасномъ балласт съ галькой. По этому рельсу громадной силы паровозъ тянетъ сорокъ груженыхъ вагоновъ. Этихъ вагоновъ и паровозовъ множество.
Забайкальскія, сибирскія дороги — дти, карлики въ сравненіи съ этимъ гигантомъ. Случайно или нтъ, но, какъ видимъ, расчетъ оправдался, и будемъ справедливы: воздадимъ должное.

——

Вчера, сегодня и завтра — китайскій весенній праздникъ. На работахъ эти дни нтъ китайцевъ. Начинается, впрочемъ, время, когда и вообще мало будетъ рабочихъ изъ китайцевъ,— ихъ все больше будутъ отвлекать полевыя работы. Уже и теперь выгрузка съ вагона дошла до 5 руб. 60 коп. за вагонъ.
Но въ праздникъ китаецъ ни за какія деньги не работаеть. И всего-то три праздника у нихъ въ году. Въ своихъ праздничныхъ одеждахъ они ходятъ другъ къ другу въ гости, смотрятъ на проходящіе позда, играютъ въ карты и шахматы.
Есть предположеніе, что вс игры пошли отъ китайцевъ. Знатоки китайской жизни разсказываютъ мн, что вс наши игры существуютъ и у китайцевъ, но у китайцевъ замыселъ шире и интересне. Шахматы у нихъ безъ королевы,— вмсто нея два пажа. Вмсто двухъ рядовъ фигуръ — три: пшки, конннца и фигуры. Посреди доски — рка. Одн фагуры могутъ переходить рку, другія нтъ. Пшка, перешедшая рку, нолучаетъ право ходить и вбокъ. Конница можетъ брать только черезъ препятствіе, а открытыхъ фигуръ брать не можетъ.
Китаецъ очень любить игры и очень азартенъ. Онъ очень бережливъ, годами будетъ копитъ, недодать, недосыпать, но подойдетъ случай — и въ азарт онъ сразу спустить все. Русскіе торговцы уже знаютъ эту слабую сторону китайцевъ, и аукціоны, распродажи всегда привлекаютъ толпу.
Нa одной станціи я видлъ мальчика-китайца, въ парадномъ расшитомъ плать, въ шляп въ род шлема, съ краснобурымъ хвостомъ и cъ стекляннымъ шарикомъ наверху. Это капитанъ: отецъ купилъ ему этотъ чинъ, стоящій 500 рублей. Отецъ бдно одтый китаецъ, въ голубомъ халат, ведетъ за руку своего капитана лтъ семи. И какое счастье на лиц отца! Мальчикъ тупо смотрить на проходящій теперь мимо нашъ воздъ.
На 441-й верст было сегодня ночью покушеніе на пограничнаго солдата, караулившаго мостъ. Выстрломъ онъ раненъ въ руку. Виновный скрылся.
— Какая цль?
— Кто жъ это покушался? Китаецъ?
— Нтъ. Китайцы теперь мирно настроены. Доказательство — нашь курсъ: ланъ — 1 рубль 40 копеекъ, а въ начал войны былъ 1 рубль 80 копеекъ.
— А до войны?
— До первой 1 рубль 12 копеекъ, а передъ этой войной 1 рубль 25 копеекъ.
— Можетъ-быть, монголъ покушался?
— Можетъ-быть. У монголовъ какое-то броженіе идетъ, но противъ насъ или китайцевъ — еще не выяснено. Вотъ въ пол, верстахъ въ шестидесяти отъ Хайлара, будетъ ихъ ярмарка, тогда кое-что узнаемъ.

XXXIII.

Харбинъ, 6-го іюня.

Сегодня я опять въ Харбин. Я узналъ рядъ непріятныхъ новостей съ юга. Посл удачнаго дла генералъ Штакельбергъ и его первый корпусъ отступаютъ все время къ сверу, все время съ боемъ, съ большими потерями.
Въ ‘Харбинскомъ Встник’ — увдомленіе, что пять санитарныхъ поздовъ везутъ сюда раненыхъ. Вытребовано отсюда 60 офицеровъ для комплектованія выбывшихъ изъ строя. Раненъ генералъ Гернгроссъ, и это печальное обстоятельство ввергло почитателей его въ большое уныніе. У генерала Гернгросса почитателей много, и ему предсказываютъ блестящую будущность.
— Во всякомъ случа,— утшаютъ себя его почитатели,— если и раненъ, то въ строю останется.
Слухи разнорчивы: одни говорятъ — остался, другіе,— что не могъ остаться.
Какъ ни печальны на первый взглядъ дла на юг съ первымъ корпусомъ, но военные люди видятъ и хорошую сторону во всемъ этомъ: три дивизіи какъ-никакъ отвлечены отъ Портъ-Артура. Теперь опасносль грозитъ первому корпусу со стороны арміи Куроки съ востока. Если Далинскій перевалъ, находящійся въ нашихъ рукахъ и представляющій собою ключъ въ Хайчену, будеть взять Куроки или обойденъ, то дорога на Хайченъ открыта, и тогда первый корпусъ будетъ отрзанъ. Но тогда и отрядъ японскій очутится между двумя нашими: первымъ корпусомъ и правымъ корпусомъ арміи геперала Куропаткина. Какъ все это произойдетъ въ дйствительности, покажеть близкое будущее, если, конечно, не помшаетъ періодъ дождей. Говорятъ, впрочемъ, что врядъ ли въ этомъ году дождливый періодъ будетъ опасенъ: дожди все время идуть понемногу, а это признакъ хорошій, такъ какъ средняя норма выпадающей влаги здсь довольно постоянна.
Сегодня я случайно встртилъ въ Харбин одного хоротаго знакомаго, котораго давно потерялъ изъ виду. Оказывается, онъ здсь уже семь лтъ и собралъ богатый матеріалъ по исторіи колонизаціи нами этого края. Уже судя по отрывочнынъ фразамъ, матеріалъ этотъ дйствительно представляетъ большую цнность, и я общаю ему пріхать еще разъ въ Харбинъ и познакомиться съ его матеріаломъ, со многими интересными людьми этого города, со всей наконецъ широкой организаціей дятельности желзгой дороги. Какихъ сторонъ жизни ни касается здсь дорога! Начальникъ дороги въ то же время и губернаторъ. Начальникъ ремонта — онъ же и предсдатель городского совта, который началъ съ того, что создалъ совершенно особый уставъ законовъ для города Харбина, примнимый къ мстнымъ условіямъ.
Въ Харбин существовалъ, между прочимъ, особый поселокъ — еврейскій. Самый дисциплинированный поселокъ между прочими. Евреи очень зорко слдили за своими сочленами и неподходящихъ сама выдавали въ руки правосудія. Теперь, какъ извстно, евреямъ воспрещенъ пріздъ въ Манчжурію.
Въ вдніи дороги — и совмстный судъ съ китайцами. Но слдственная часть — въ рукахъ китайцевъ, и подсудимый является на судъ уже измученный пытками,— по законамъ Китая слдователь судья долженъ во что бы то ни стало открыть истину, и, пока пытки не вынудятъ несчастнаго принять на себя какую угодно вину, самолюбіе судьи не удовлетворится.
Въ дятельности же дороги относится и сельскохозяйственная часть на полос отчужденія. Для этого имеіся спеціальный, особый помощникъ.
Кстати. Я писалъ о монгольскомъ племени Солота, которое владло долиною рки Ялъ (не Ялу, а Ялъ — къ сверу отъ Харбина), протяженіемъ 300 верстъ. Оказывается, что всего отчуждено земли по этой долин свыше шестисотъ тысячъ десятинъ и не за 60 тысячъ, а за 12, т.-е. по дв копейки за десятину.
Въ вдніи же дороги находятся и дипломатическія сношенія съ китайцами и монголами.
Завтра прідетъ съ визитомъ одинъ крупный монгольскій князь. Его земли — около станціи ‘Монголъ’ (сто верстъ сверне Харбина). Онъ прідетъ къ начальнику дороги съ визитомъ, благодарить за содйствіе. У этого князя вышли какія-то недоразумнія съ пограничной стражей. По просьб начальника дороги, командующій пограничной стражей приказалъ сдлать разслдованіе, и князю возвратили отнятыя оружіе и имущество. Завтра онъ прізжаетъ, чтобы поблагодарить и командующаго пограничной стражи и начальника дороги.
Это — первый визитъ со стороны монголовъ. Я буду присутствовать на немъ и завтра напишу.
Завтра же я буду присутствовать при отвтномъ визит новому китайскому дзянь-дзюню (губернаторъ).
Только-что мн сообщили, что въ Харбинъ пріхалъ офицеръ, пробившійся съ тремястами солдатъ изъ Портъ-Артура черезъ весь Квантунскій полуостровъ, чрезъ всю японскую армію. Говорятъ, онъ потерялъ при этомъ 80 солдатъ. Сегодня меня общаютъ познакомить съ этимъ офицеромъ.

ХХXIV.

6-го іюня.

Чтобы достигнуть единства дйствій, при сношеніяхъ по вопросамь отчужденія и другимъ вопросамъ, было предложено дорогой назначить отдльнаго дзянь-дзюня для сношеній. Для его житья было отведено мсто и даны деньги. На эти деньги и выстроился прежній дзянь-дзюнь. Теперь онъ переведенъ цицикарскимъ дзянь-дзюнемъ, и это считается большимъ повышеніемъ. Мы же длали визитъ новому.
Надо было пройти три двора. Передъ первыми воротами выстроенъ щитъ. Это противъ злыхъ духовъ. Злые духи летаютъ только по прямымъ направленіямъ, и такимъ образомъ щитъ являлся преградой и защитой всего помщенія отъ такихъ злыхъ духовъ.
У первыхъ воротъ лежалъ китайскій часовой, тутъ же лежало и его ружье.
Въ воротахъ во обимъ сторонамъ стояли алебарды, мечи на палкахъ, серповидные мечи. Сзади нихъ на насъ смотрла стража въ длинныхъ черныхъ халатообразныхъ костюмахъ съ желтыми рисунками ниже пояса.
У вторыхъ воротъ, красныхъ (первыя черныя), стояли два европейскихъ кресла.
Изъ третьихъ воротъ къ намъ навстрчу шелъ дзянь-дзюнь, высокій, худой, съ усами, съ розовымъ шарикомъ на шляп. Немного сзади шелъ за нимъ чиновникъ, маленькій, плотный, съ синимъ шарикомъ.
Лицо старшаго — умное, ласковое. Лицо его спутника — смышленое, подвижное. Онъ всегда насторож, и называютъ его ‘дипломатъ’. Человкъ себ на ум и, вроятно, умющій усладить свою жизнь. Изъ тхъ, которымъ по-русски, лаская, говорятъ: шельма.
Мы двумя руками жмемъ другъ другу руки и идемъ сперва въ переднюю, а затмъ налво, въ столовую. Обыкновенный длинный столъ застланъ блой схатертью. Внскіе стулья. Въ углу японская ширмочка.
Насъ усаживаютъ за столъ, капитаны намъ прислуживаютъ.
Подаютъ чай, мармеладъ, печенья.
Немного погодя изъ-за ширмочки выносять три полубутылки шампанскаго.
Съ бокаломъ въ рукахъ, китайскій генералъ говоритъ рчь.
Я слжу за выраженіемъ лицъ его молодыхъ капитановъ: неподдльное удовольствіе и даже восторгь. Очевидно, генералъ мастеръ говорить, недаромъ онъ юристъ и недавній предсдатель китайскихъ законовъ. Но переводчикъ передаетъ только экстрактъ его рчи: генералъ желаетъ намъ всего дучшаго.
— Долго ли продолжится война?
— Этого никто не знаетъ, но, конечно, война наноситъ неисчислимые убытки всмъ. И разв только китайцамъ? Всему міру, и веселый дипломатъ смотритъ на всхъ насъ своими рачьими глазами, его щеки надуваются, и не поймешь, хочетъ ли онъ быть веселымъ или грустнымъ. Только въ одномъ мст онъ не выдержалъ: когда заговорили о томъ, что желзная дорога оживила какой-то ихъ городъ.
— Это старинный городъ, и никакого вліянія дорога не произвела на него.
— На торговлю не произвела?
— И торговля, какой была, такой и осталась.
Говорилось это голосомъ безразличнымъ, но чувствовалось какое-то пренебреженіе и къ дорог и къ нашему самомннію. Воображали, что дорога могла имть какое-нибудь вліяніе: никакого, такъ и запишите.
— Мы когда-то владли вами двсти лтъ.
— Когда?
— А Чингисъ-ханъ?
— Да, но Чингисъ-ханъ — монгодъ.
— Да, но мы владли монголами. Русскіе и косы носили.
— Когда?
— Онъ, говоритъ, видлъ картинки — русская царица, а кругомъ солдаты съ косами.
— А, да. Это Екатерина II.
Мы демъ домой и читаемъ свжія телеграммы. Предполагавшійся бой подъ Гайчжоу отмняется: позиціи у Хайчена лучше.
— Значитъ, Куропаткинъ тянеть ихъ еще на сверъ. Я совершенно раздляю и понимаю его политику.
Это говоритъ полковникъ Хорватъ, начальникъ Восточно-Китайской желзной дороги. Это крупная фигура,— спокойная и увренная, съ большимъ административнымъ тактомъ, кумиръ всхъ своихъ сослуживцевъ.
— Я знаю текинцевъ, бухарцевъ, персовъ, кавказцевъ, вижу теперь китайцевъ, видлъ японцевъ, знаю нашихъ русскихъ. дешь на дрезин: вс они, кром русскаго, рванутъ горячо, но прохали пять верстъ, и вся сила вышла.
Полковникъ показываетъ на животъ.
— Все зависить отъ этой машины. Большая машина — надолго хватитъ, а если туда положить горсточку рису, что жъ выйдетъ? Вспышка! А стануть за дрезину русскіе и попрутъ. И пять верстъ и тридцать. Правда, духъ будетъ, но прутъ и пругь,— только задайте въ машину, а машина большая,— прямая кишка длинне на полъ-аршина противъ другихъ народовъ. Вотъ Куропаткинъ, зная эту машину, и вымариваетъ на вс лады японца: вс соки выжметъ изъ него, изнервиничается онъ вконецъ, и тогда начнетъ бить. Линію онъ свою выводитъ твердо, недаромъ говорилъ, узжая: терпнье, терпнье. И войска отлично понимаютъ эту тактику. Вы видли духъ солдатъ? Вс эти раненые назадъ рвутся, а поврьте, не врили бы въ дло, только бы ихъ и видли.
Вра въ дло у всхъ вн сомннья: точно по насъ бьютъ.
— Вотъ только что у насъ не въ соотвтствіи,— говорить полковникъ, возвращаясь къ дламъ своей дороги.— Идетъ воинскій поздъ, а по количеству груза онъ везетъ только половину того груза, который могъ бы везти. Вс эти телги на колесахъ завимаютъ массу мста, а весь всъ вмсто 750 пудовъ выходитъ 150 пудовъ. Относительно платформъ я уже предложилъ загружать ихъ рельсами, а сверху ставить эти телги. Но и относительно крытыхъ вагоновъ: восемь лошадей, вдь это всего 200 пудовъ: надо и тамъ какія-нибудь приспособленія придумать. Вдь въ каждомъ позд мы не довозимъ такимъ образомъ двнадцать тысячъ пудовъ. Вотъ и считайте: восемь поздовъ — сто тысячъ пудовъ въ сутки, въ мсяцъ три милліона, въ четыре мсяца, что возимъ,— двнадцать милліоновъ. Это весь интендантскій грузъ, весь нужный намъ для дороги грузъ, вс нужныя здсь для новыхъ дорогъ рельсы. А такъ вдь и до зимы не дождемся.
Конечно, это очень врная мысль. Слдовало бы и сейчасъ ею заняться, а во всякомъ случа — обсудить этотъ вопросъ для будущаго насущно необходимого. И несомннно, что комбинаціей разныхъ грузовъ, двойныхъ половъ, можно много лишняго груза перевозить тми же поздами.

——

Харбинъ, 7-го іюня.

Сегодня состоялся визитъ монгольскаго князя. Старикъ боленъ и прислалъ сына.
Это двадцатидвухлтній юноша, слегка обрюзгшій, безъ усовъ и бороды, съ добродушными черными, довольно большими глазами, въ форм генерала китайской службы. На голов у него конусомъ соломенная шляпа, которая заканчивается розовымъ шарикомъ. Заднюю половину шляпы закрываетъ родъ гривы краснаго цвта. Эта грива спускается немного ниже полей шляпы. Все генеральство и заключается въ этомъ розовомъ шарик. Блый шарикъ — чинъ капитана. Синій среднее между блымъ генераломъ и капитаномъ. Спутникъ князя съ сухимъ, умнымъ лицомъ, бритый, лтъ сорока, имлъ синій шарикъ.
Остальной костюмъ обыкновенный китайскій: короткая изъ коричневаго шелка кофта на застежкахъ сбоку, выпущенная ниже этой кофты изъ свтлаго шелка одежда — родъ подрясника до икръ, наконецъ обычныя китайскія туфли,
Третьимъ былъ переводчикъ.
Вс пожали другъ другу руки и сли.
Подали чай, мармеладъ, печенье.
Я забылъ упомянуть о подполковник пограничной стражи Хитрово, пріхавшемъ съ княземъ. Это тотъ самый подполковникъ, которому было поручено разслдованіе и благодаря которому истина открылась и князь все свое добро получилъ обратно.
Молодой князь сидлъ, добродушно и слегка осовло посматривая на насъ, улыбался, курилъ предложенную ему папиросу и лаконически отвчалъ на вопросы.
Кое-что интереснаго узнаёмъ о ихъ управленіи. При каждомъ княз состоятъ выборные отъ народа — они называются старшинами. Они собственно и управляютъ, а князья царствуютъ. Въ главномъ совт тоже старшины и при представителяхъ китайской власти они же.
Главная распря кктайскихъ властей съ князьлми изъ-за земель. Пахотныя земли подлежатъ большому обложенію со стороны китайскаго государства. Поэтому князья предпочитаютъ сдавать землю негласно, безъ заключенія формальнаго договора, о которомъ узнаютъ китайцы. Но такъ какъ народъ противъ уменьшенія пастбищъ, то практикуются доносы на такихъ князей. Въ результат слдствіе, а иногда смщеніе князя. Его родовыя права остаются, но власти онъ лишается.
— Спросите, гд князь остановился, гд отдать ему визитъ? — просили мы переводчика.
— Князь сейчасъ же узжаетъ, потому что, если остановиться, то надо длать тогда визиты и китайскимъ властямъ, а это не входило въ его планы,— отвтилъ тотъ, поговоривъ съ княземъ.
Визитъ продолжался съ полчаса. Мы проводили гостей до калитки. Это было оцнено ими, они очень сердечно жали намъ руки.
У монголовъ одно большое достоинство: они никогда не врутъ.
Общее впечатлніе въ пользу гостей: безъ рисовки, очень скромные, простые. Молодой князь красивъ и даже изященъ въ своемъ костюм. Надо умть носить его, надо умть ходить въ немъ. И можно ходить красиво и съ достоинствомъ. Такъ и ходилъ князь. Такъ ходили, вроятно, наши сановитые предки.
Проводивъ монгольскаго князя, мы похали съ визитомъ къ дзянь-дзюню.

XXXV.

Отъ Харбина до Ляояна.

8-го іюня.

Громадное большинство раненыхъ солдатъ вполн сознаютъ значеніе гуманныхъ пуль японцевъ, но встрчаются и исключенія.
Доктора разсказывали мн, что попадаются солдатики, которые мечтаютъ о напильникахъ, чтобы подпиливать пули и усиливать такимъ образомъ ихъ силу. Въ общемъ это явленіе исключительное, желаніе людей исключительно невжественныхъ, неграмотныхъ. Они ссылаются на солдатъ изъ какого-то вольнаго отряда: только бы начальство не узнало…
Пишу объ этомъ не для того, чтобы передавать сплетни, а чтобы предупредить самое начальство для борьбы путемъ увщаній со зломъ. Начальство и духовенство.
Сегодня мы демъ дальше. Монгольскія земли позади. Слдовало бы въ удобное время помочь монголамъ создать самостоятельное государство, выговоривъ за это свободную колонизацію ихъ пустующихъ земель русскими всхъ націовальностей, путемъ вольной покупки земель, минеральныхъ богатствъ, съ такой же свободой этихъ колоній, какой пользовался Харбинъ при своемъ устройств. Какъ ярко бы вспыхнула здсь жизнь: прекрасная почва, соленыя озера, залежи охры, каменнаго угля.
На станціи Джалайпоръ уже разрабатываются желзной дорогой каменноугольныя кори. По всей линіи въ четырехъ мстахъ уже идетъ такая разработка. Есть уголь выше японскаго. Въ ближайшемъ будущемъ будетъ вырабатываться 24 милліона пудовъ въ годъ. Дорога снабдитъ и себя и флотъ.
Чмъ больше вникаемъ, тмъ больше удивляешься разнообразной дятельности желзнодорожной администраціи здсь. Вотъ ужъ піонеры цивилизаціи!
Да это цлое государство, начальникъ дороги — глава государства.
Врядъ ли что-нибудь другое можно было бы и создать, разъ Манчжурія со своимъ Мукденомъ,— та же наша Москва,— принадлежитъ другому государству. Для жителей этого государства постановленія нашего правительства будутъ и непонятны и незаконны. И, напротивъ, вполн понятны и законны права хозяина предпріятія и вытекающія отсюда полномочія приказчиковъ этого предпріятія на полос отчужденія, по размрамъ своимъ составляющей государство большее, чмъ, напримръ, Бельгія.
Въ интересахъ успшной колонизаціи края я не вижу ничего въ этомъ дурного. Вольные казаки да бглые крпостные люди создали намъ Новороссію и все побережье Чернаго моря.
Вольный Ермакъ подарилъ намъ Сибирь, и не надо стснять и забывать этихъ нашихъ основныхъ историческихъ традицій вольныхъ поселеній.
Съ нами въ позд детъ сегодня изъ Россіи очень интерееный человкъ — инженеръ Николай Александровить Демчинскій. Онъ детъ корреспондентомъ отъ ‘Биржевыхъ Вдомостей’ на прекрасныхъ условіяхъ.
Раньше мн никогда не приходилось встрчаться съ H. А.
Это подъ машинку остриженный, плотный, 53 лтъ человкъ, съ небольшой, уже блой бородкой. Первое впечатлніе — какой-то срый налетъ старика. Впечатлніе это, впрочемъ, быстро уступаетъ другому. Изъ этого сраго тумана ярко выступаетъ вполн сохранившееся лицо, глаза, мозгъ, чувства человка, живущаго, волнующагося, отзывчиваго. Для такихъ старости нтъ, и предльный возрастъ, до котораго они достигаютъ въ жизни,— молодость, вчная молодость чувства и полная зрлость ума. Можетъ-быть, гемороидальный чиновникъ и станетъ отвергать эту зрлость ума, но вдь и за такимъ чиновникомъ, можетъ-быть, не вс признаютъ его даже и внушенный канцеляріей умъ.
Сколько учился этотъ человкъ: два факультета — математическій и юридическій — и институтъ путей сообщенія, посл этого поступилъ въ горный, прошелъ три курса, но помшала турецкая война 1877 года. Прошелъ бухгалтерскіе курсы, основательно изучилъ сельское хозяйство, создалъ новую метеорологическую систему, въ которую вритъ и которую разрабатываетъ и для средствъ которой теперь детъ корреепондентомъ. Тутъ и сынъ его, астрономъ, такой же талантливый и увлекающійся, какъ и отецъ.
Я смотрю на Н. А., слушаю его живую рчь и думаю: отчего въ нашемъ обществ такое раздраженіе, такая нетерпимость ко всему выдающемуся? Демчинскій! Ха-ха, Демчинскій! И чмъ бездарне человкъ, тмъ веселе смется. А умреть Демчинскій,— и вдругъ окажется, что это была сила и, можетъ-быть, большая сила. Тогда воздадутъ должное. Хотя отъ этого должнаго человку ни тепло ни холодно: получивъ усиленную порцію клеветы и злобы, онъ не услышитъ добраго слова благодарноети.
Обижаются на него, что онъ не хочетъ думать и дйствовать по точнымъ и строгимъ прописямъ того или другого шаблона. Но любой шаблонъ не вмститъ въ себ жизни, а H. А. — человкъ этой жизни прежде всего. И въ отношеніи такихъ людей необходимо помнить поговорку: ‘не всякое лыко въ строку’. А при такой поправк H. А. — человкъ безусловно культурный и, какъ общественный дятель, заслуживаетъ всяческаго уваженія.
— Откровенно говоря,— не спша, разсказываетъ Н. А., сидя въ одномъ изъ креселъ вагона-фонаря,— я, при всемъ уваженіи къ японской культур, замчаю совершенное отсутствіе размаха, ширины выполненія. Сами они хвалились, что знали нашу неподготовленность. Хвалились удивить міръ разоблаченіемъ, насколько мы не готовы и дйствительно знали: благодаря четвертому измренію, какъ называютъ всхъ японцевъ и китайцевъ въ роли прачекъ, поваровъ, мастеровыхъ, парикмахеровъ и проч., имъ, дйствительно, всегда вс двери были открыты. и въ результат что жъ? 4 мсяца покушеній съ негодными средствами. Даже тюренченскій бой, что это за побда, когда потери ихъ вдвое больше? Портъ-Артуръ 27-го января могли взять, могли взорвать весь флотъ, а вмсто этого три дырки, уже починенныхъ. Да и возьмутъ ли теперь Портъ-Артуръ? Торопились съ войной, пшкомъ для чего-то проходили всю Корею, войска вымучили, а за четыре мсяца отъ Ялу никуда не ушли: какой-то громадный дефектъ въ мобилизаціи, какая-то немощь въ выполненіи каждаго плана,— хотя бы брандеры. Дали время собрать армію, несомннно дадутъ возможность и удвоить ее, а если еще затянутся въ глубь Манчжуріи, то повторятъ исторію Наполеона, когда тотъ перешелъ Березину съ 600-ми тысячъ штыковъ, а черезъ два мсяца и шесть дней подъ Бородинымъ могъ выставить только 120 тысячъ. Что-то ограниченное и ученическое. Эти атаки густыми колоннами…
Мы постоянно встрчаемъ позда съ свжеранеными подъ Гайчжоу, ихъ пришло уже около трехъ тысячъ.
Нкоторые раненые подтверждаютъ, что японскіе солдаты прикалывали нашихъ раненыхъ.
— Озлились. И наши казаки другой разъ. Тутъ, какъ пойдетъ, и себя не помнишь, что и длаешь. Всякій народъ попадается.
Изъ санитарныхъ поздовъ — шесть здшней дороги, приспособленные въ начал января. Койки на канатахъ, въ род люлекъ, подвшены въ товарныхъ вагонахъ. Раненые говорятъ, что не трясетъ.
Общій видъ раненыхъ, смотрящихъ въ окна, бодрый, веселый, и, не будь красныхъ крестовъ на вагонахъ, да не будь они вс въ халатахъ, трудно было бы и признать ихъ за раненыхъ.
— Куда ранены? — спрашиваю стоящаго на площадк молодого солдата.
— Въ грудъ навылетъ.
— Когда?
— Четыре дня тому назадъ.
— Кровью кашляли?
— Такъ что въ первый день только.
— А вы? — обращаюсь я къ другому, стоящему рядомъ, съ головой, обмотанной марлей.
— Въ високъ.
— Пробило кость?
— Пробило, такъ точно.
— Насквозь?
— Такъ точно, насквозь,— пуля тутъ вылетла, скользнула подъ глазомъ и вышла въ другую щеку.
— И уже ходите?
— Какъ видите.
— Вылчитесь, домой подете?
— Никакъ нтъ, назадъ, въ часть свою.
— Страшно?
— Ничего не страшно.
— Побдимъ японцевъ?
— Гд жь ему противъ насъ? Куражатся сгоряча до времени.
Солдатъ весело щурится.
— Крпко бить будемъ: только далъ бы Богъ поспть во-время.
Я прислушиваюсь: нтъ ли хвастливыхъ нотъ? Нтъ. И вс ихъ отвты, вс разговоры таковы.
Все время мы объзжаемъ 10-й корпусъ. Прошли Пензенскій и Тамбовскій полки, идетъ Свскій, за ними Брянскій, Орловскій.
Все это полки съ большимъ прошлымъ.
Полковой командиръ Свскаго съ этимъ же полкомъ былъ и на Шипк. Другой офицеръ, подполковникъ, тоже въ этомъ же полку былъ на Шипк.
То ли жара, то ли сознаніе, что черезъ два-три дня уже вступятъ они въ бой,— но лица солдать не веселыя. Большинство — молодежь. Этт не такъ на одно лицо, какъ казаки. Встрчаются и очень интеллигентныя лица.
Полковникъ Хорватъ разсказываеть про убитаго командира 11-го полка подъ Тюренченомъ, полковника Майнинга.
— Добродушный, ласковый, голоса его не услышишь. Мы прозвали его: ‘божья коровка’. Приходимъ: ‘Позвольте занять подъ конюшню полка это зданіе безъ крыши,— сами ужъ какъ-нибудь, а вотъ лошадей… даю вамъ слово, что по первому требованію очистимь’. И вотъ, оказывается, не надо кричать, чтобы люди и сами длали дло. Оказывается, что лаской, можетъ-быть, еще сильне толкнешь людей впередъ, чмъ крпкимъ словомъ да зуботычиной.
Но благородный Майнингъ — слуга своихъ солдатъ — спитъ вчнымъ сномъ со своими товарищами и не слышить больше этихъ похвалъ. Да врядъ ли и при жизни онъ много ихъ слышалъ: аппараты, которыми опредляется благородный металдъ, не у современниковъ, а у потомковъ.
Сегодня ночью у Телина было покушеніе. Открылъ начальникъ станціи, шедшій навстрчу позду. У стрлки онъ замтилъ китайца и бросился къ нему. Но китаецъ-силачъ ударомъ свалилъ его съ трехсаженной насыпи. Начальникъ станціи лежитъ больной. Нашли печатныя объясненія по-китайски и японски, какъ взрывать полотно, какъ обращаться съ патронами. Нашли и патронъ. Поймали и китайца: высокій, сильный, запыхавшійся отъ быстраго бга.
— И вотъ вс покушенія въ такомъ род — съ негодными средствами,— говоритъ начальникъ ремонта, князь Хилковъ.— Эти покушенія доказываютъ только, что населеніе въ общемъ страшно миролюбиво настроено. Вы видите все время ихъ тысячи возл дороги, со своими полевыми работами, ихъ всхъ восемь милліоновъ возл полотна дороги, и японцы могли найти всего 5—6 человкъ за все время кампаніи. Положительно, покушеніе съ негодными средствами…

ХХXVI.

Воины.

9-го іюня. Между Телиномъ — Дашичао.

Въ Телин мы стоимъ часа два.
Это и природой, а теперь и искусствомъ очень укрпленная позиція.
Стоя по направленію къ югу, по правую сторону пути, я вижу въ верст совершенно обнаженный, не то высохшій, не то червемъ съденный лсъ.
— Что это?
— Это мачты джонокъ на Ляохе.
— Мачты?
Цлый лсъ мачтъ! Сколько же ихъ, этихъ джонокъ? Десятки тысячъ.
Въ Инкоу собирается больше сорока тысячъ. А кругомъ — зеленыя поля съ поднявшимися хлбами: пшеница, ячмень, соя, бобы, чумиза, кукуруза, гаолянъ. Гаолянь иметъ очень высокій стебель, выше человка, и вслдствіе этого, чтобы не создавалось прикрытія, сять его запрещаютъ ближе двухсотъ верстъ отъ желзной дороги.
Встрчается много маку. Онъ уже цвтетъ. Здсь макъ сеютъ исключительно для собиранія опіума. Собираютъ надрзами три раза въ лто. Послдній, третій сортъ — низкаго качества. Посл этихъ трехъ надрзовъ зерно получается мелкое — пыль — и никуда негодное. Въ Туркестанскомъ кра поступаютъ иначе. Надрзовъ не длаютъ, а, собравъ зерно, скорлупу варять и наваръ пьютъ: тотъ же опіумъ, то же дйствіе.
Здсь десятина маку даетъ до пятисотъ рублей дохода. Въ этомъ году урожай на вс хлба общаетъ быть хорошимъ. Много сютъ пшеницы и ячменя — хлба, которыхъ до прихода руссккхъ сяли очень мало. Ошибки не будетъ въ этомъ году: пудъ ячменя 1 рублъ 80 копеекъ. А средній урожай до двухсотъ пудовъ при рядовомъ посв, настолько широкомъ, что конная пропашка легкой сохой (родъ сохи) производится свободно. Китайцы прекрасно знаютъ свойства земли и пропахиваютъ междурядья по нскольку разъ въ лто, вслдствіе чего земля и съ сухое лто сохраняетъ влагу.
Д. П. Хорвать говоритъ, что культура текинца еще выше,— тамъ, кром изумительной обработки, еще и орошеніе полей.
Съ переходомъ рки въ вдніе русскихъ инженеровъ орошеніе очень упало, воды стало гораздо меньше въ оросительныхъ каналахъ. И туземцы говорятъ:
— Гд нога русскаго ступитъ, тамъ трава сохнетъ.
Инженеры тоже оправдываются: вода уменьшилась въ ркахъ. Въ 1891 году голодъ въ Россіи погналъ-было переселенцевъ съ Волги въ т края, но черезъ годъ они ушли обратно.
— Непривычное для насъ дло. Надо ночью поливать поля.
Къ тремъ часамъ подъзжаемъ къ Мукдену. Вс поля вокругъ Мукдена усяны буграми въ полсажени, сажень высотою. Это — могилы. Первоначально лннія проходила въ сорока верстахъ отъ Мукдена, благодаря этимъ могиламъ и хребту Драконъ, котораго китайцы не позволяютъ перескать. Но во время безпорядковъ 1900 года линію спрямили, и теперь она проходитъ и по могиламъ, и хребетъ Дракона перескаетъ, и проходитъ въ 2—3-хъ верстахъ отъ самаго Мукдена. Изъ окна вагона въ пыльномъ туман,— сегодня жарко, душно и сильный втеръ, обычное и очень надодливое здсь явленіе,— я вижу Мукденъ, его высокія стны, еще боле высокія, съ надстройками, городскія ворота. Ихъ, по странамъ свта, четыре. Вижу какія-то башни: старинныя, темныя, выше стны, выше воротъ, выше города.
На вокзал — рикши и на нихъ узжающіе въ городъ офицеры. Въ самомъ город, кром служащихъ Китайскаго банка, никто изъ русскихъ не живетъ. Въ Мукден стояли минутъ десять, на заказанный обдъ посмотрть только успли и, упавъ духомъ отъ разныхъ непріятныхъ новостей, похали дальше. А хорошо было бы пообдать: общали цыплятъ,— въ этомъ году никто еще изъ насъ цыплятъ не лъ. Нсколько человкъ сло новыхъ и дутъ съ нами до Ляояна. Между прочимъ, начальникъ отдленія южной втви дороги и сынъ H. А. Демчинскаго — Юрій Николаевичъ, молодой кандидать университета. Они были и подъ Вафангоу 1-го и 2-го іюня.
О прізд своемъ H. А. не извщалъ сына, и мы были свидтелями ихъ трогательной встрчи.
А затмъ засыпали разспросами про Вафангоу Ю. Н. и другихъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, вопросы сыпались со всхъ сторонъ, въ безпорядк, и мшали какой бы то ни было связной передач.
— Сколько нашихъ пало?
— Тысячи четыре съ ранеными.
— А японцевъ?
— До десяти.
— Это врно?
— Вдь они шли густыми колоннами, побатальонно, плечо въ плечо. Общее мнніе, что не меньше десяти тысячъ.
— Но что же они изъ себя бойню какую-то устраиваютъ?
— Вы знаете, на ихъ плечахъ находятъ надписи: на груди — ‘побда’, а ниже — ‘смерть’.
— Я, напротивъ, слыхалъ, что полторы тысячи всего японцевъ.
— А кто ихъ считалъ?
— А вотъ будутъ донесенія Куроки.
— Разв этимъ донесеніямъ можно врить?
— Безусловно! У него только пріемъ сообщать не въ разъ, но лжи нтъ
— Легкихъ ранъ Куроки тоже не считаетъ. Это и во флот у нихъ ужъ: что можетъ быть починено, изъ строя, значитъ, не выбыло.
— Ну, постойте… Что произошло 2-го іюня?
— До трехъ часовъ дня сраженіе было безусловно въ нашу пользу. Лвый флангъ…
— Кто командовалъ?
Спрашиваетъ князь С. Н. Хилковъ, я смюсь, потому что С. Н. отлично знаетъ, кто командовалъ, но ему просто пріятно услышать лишній разъ имя генерала, которому еще до сраженія онъ предсказывалъ блестящую будущность.
— Генералъ Гернгроссъ.
— Хорошо командовалъ? — спрашиваю я.
— Великолпно!
— Онъ, кажется, былъ раненъ въ десну и остался въ строю? — спрашиваетъ равнодушно С. Н.
— Въ десну? На другой день только оказалось, что онъ былъ и въ спину контуженъ. И онъ молчалъ, чтобы не тревожать арміи.
— Вотъ, вотъ, вотъ!..— изступленно кричить С. Н. и бьетъ кулакомъ о столъ.
— Ну, лвый флангъ перешелъ въ наступленіе?
— Вы понимаете, что произошло? Японцы разстрляли вс патроны. Когда наши ползли на нихъ въ штыки, они стали бросать камни. Но въ это время приказъ отступить. Пришлось два раза повторить приказаніе солдатамъ.
— Въ чемъ же дло?
— Въ чемъ дло? Японская артиллерія засыпала буквально нашу батарею въ центр,— заставила ее замолчать. А затмъ японскія войска прорвались чрезъ центръ.
— Кто составлялъ центръ?
— Два батальона 4-го полка. Они подъ натискомъ отступили прямо въ горы, а японцы начали окружать наше лвое крыло и насдать на правое. Когда правое стало подаваться, несмотря на прекрасную работу 36-го полка, тогда было отдано приказаніе отступать. Но къ тому времени, когда пришло приказаніе, картина уже перемнилась: подосплъ Тобольскій полкъ и такъ наслъ на японцевъ, что… Вотъ что произошло, понимаете? Лвый нашъ флангъ уже перешелъ въ атаку. Тобольскій лвый центръ поддерживаеть, правый нашъ отступаетъ, то-есть вся боевая лннія поворачивается на своей оси и должна стать перпендикулярно по прежнему положенію, открывъ на время станцію. Но въ это время началось отступленіе, и со станціи успли убрать вс вагоны. Во время отступленія и произошла самая сильная убыль.
— Патроны же вышли у нихъ?
— Ружейные и только на лвомъ фланг, а артиллерія стрляла до конца. Бой второго вышелъ почти артиллерійскій.
— Ихъ артиллерія хорошо бьетъ?
— Идеально! У нихъ такіе планы, что разстояніе они берутъ прямо съ плановъ и въ неподвижную цль, какъ, напр., артиллерія, бьютъ безъ промаха и вс вразъ. Одну батарею подобьютъ, къ другой переходятъ. Шрапнельная стрльба — прямо адъ, обсыпаетъ. Впечатлніе угнетающее. Т шестнадцать орудій, которыя мы оставили, говорятъ, все равно никуда не годятся.
— Но при такихъ условіяхъ и наступленіе не поможетъ?
— Именно поможетъ: разъ до штыковъ добрались — причемъ тутъ тогда артиллерія? Самое пагубное ея дйствіе только до наступленія, пока не подошли. Или посл наступленія.
Въ Ляоянъ пріхали уже вечеромъ.
Въ Ляоян пусто, главная квартира въ Дашичао. Тамъ и командующій арміей. Маленькій домикъ командующаго, занимающій центральное положеніе на площади, вся площадь темная, и только кое-гд мерцаютъ фонари. Но во всхъ канцеляріяхъ по-прежнему огоньки, и все та же напряженная, безъ перерыва, работа тамъ. Кончилъ свой служебный докладъ, и выясняется, что сегодня же ночью въ томъ же обществ я ду дальше на югъ, въ Дашичао, Гайчжоу, а если можно, и дальше. Словомъ, туда, гд теперь самое животрепещущее мсто, гд все сосредоточено и напряжено. Въ два часа ночи мы кончаемъ вс дла въ Ляоян и отправляемся спать въ вагоны. Изъ своихъ спутинковъ никого не видалъ.
Сергй Ивановичь окончательно перешелъ въ наше управленіе и теперь гд-то чинитъ грунтовую дорогу. Викторъ Петровичъ такую же дорогу устраиваетъ отъ Хайчена. Его я завтра увижу. Многихъ увижу въ Дашичао.

XXXVII.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

Просыпаемся мы въ Хайчен. Я еще не бывалъ здсь. Все иакая же мстность съ легкими измненіями,— гд меньше, гд больше штриховъ. Такая же равнина съ разбросанными рощицами, но рощицъ меньше, почва песчана, солнце жгуче. Желтое солнце Востока. На горизонт иззубрины горъ. Иззубрины остре, мельче. Точно карандашомъ по бумаг нервный зигзагъ. Отъ Хайчена къ Фынхуанчену строится втка.
Строитъ ее, какъ я уже писалъ, общество Китайской дороги. И вполн основательно, конечно, что строитъ мстное общество. Изъ громаднаго хозяйства въ три тысячи верстъ еще, можетъ-быть, можно осторожно выдлить матеріалъ для новыхъ двухсотъ верстъ, но со стороны достать этотъ матеріалъ совершенно невозможно. А самостоятельные строители именно и очутились бы въ такомъ положеніи.
Насъ встрчаеть строитель втки, инженеръ H. H. Бочаровъ. Мы съ нимъ старые знакомые по Кавказу. Такой же простой, съ размахомъ и безукоризненной репутаціей.
Здсь наше общество на время раздляется.
Князь С. Н. Хилковъ, начальникъ отдленія Адамъ Ивановичъ Шидловскій и я демъ прямо и къ тремъ часамъ благополучно прізжаемъ въ Дашичао, гд теперь живетъ командующій. Узкая долина, и совсмъ близко пододвинулись къ ней горы. Уютно въ молодыхъ садахъ раскинулись изъ сраго кирпича и темныхъ крышъ постройки. Сравнительно ихъ немного. Но зато палатокъ очень много, и он срютъ во всей долин. Палатки и лошадки, привязанныя къ коновязямъ. Недалеко протекаетъ небольшая рчка и вдоль нея — множество солдатъ, стирающихъ свое блье. Вагоны командующаго стоятъ съ одного конца станціи, вагонъ командира 1-го корпуса генерала Штакельберга — съ другой. Въ центр — подходящіе съ войсками вагоны. Вся площадка вокзала занята простыми солдатами, и это придаетъ ей и всему какой-то демократическій характеръ. Люди держатъ себя такъ, какъ обыкновенно держатъ на дл: просто, безъ выправки, безъ особо усерднаго отдаванія чести,— на всемъ лежитъ отпечатокъ озабоченности, серьезности, сознанія, что отнын теорія переходитъ въ практику. Отнын вс эти маневры съ дистанціями, съ распредленіемъ мстности на участки, со связью участковъ, со стрльбой батарей, съ организаціей сигнализаціи, больше не маневры, а война. И война въ горахъ, намъ непривычныхъ, но привычныхъ для японцевъ, которые какъ козы въ нихъ: привычные, маловсные и по природ своей и по амуниціи: шинель, ранецъ, запасную одежду, пищу — несетъ гд-то тамъ, сзади, задыхаясь въ эту невыносимую жару и духоту подъ непосильной ношей кули. А самъ солдатъ идетъ легко, ‘шутя’, какъ говорятъ раненые, потому что всъ надтаго на немъ, не считая, конечно, ружья и патроновъ, не составитъ и 5-ти фунтовъ.
Въ маленькомъ буфет, гд убійственно кормятъ, берутъ безумныя по нашему обычному масштабу цны. Толпа офицеровъ, такихъ же срыхъ и потертыхъ уже походомъ, какъ и ихъ солдаты (уже въ ста саженяхъ нельзя отличить солдата отъ офицера), дятъ, пьють и разговариваютъ. Здсь и не падающіе духомъ оптимисты и мрачные пессимисты, но въ общемъ, общій фонъ — люди, искренно желающіе разобраться, въ чемъ дйствительныя преимущества японцевъ. Они говорятъ:
— Падать духомъ глупо, хотя бы потому, что тмъ скоре насъ побьютъ. Не сверхъестественной же силой или искусствомъ обладаютъ японцы. Почти все, что продлываютъ японцы, въ нашемъ воинскомъ устав перечислено тоже, чего нтъ — можно восполнить. Нтъ на свт ничего непоправимаго, но надо знать, что исправлять. А чтобъ знать, надо прямо указывать, подмчать преимущества непріятеля, а не закрывать глаза на ихъ достоинства, на свои недостатки,— это былъ бы прямой путь къ неудачамъ.
Какой-нибудь стараго закала офицеръ угрюмо слушаетъ и говоритъ:
— Въ наше время не разсуждали, а шли и умирали.
— Ну, отъ вашего времени,— ядовито пускаеть изъ угла молодой офицеръ,— мало чего ужъ и осталось, а что и осталось, то плохо.
— И штыки плохи?
— Плохи ли? Да слышите: штыки не принимаетъ… Не хочетъ…
— Надо умть заставить.
— Слышите: пушки не пускаютъ, — Гернгросса пускаютъ…
— А кстати: осадныя орудія были въ дл подъ Вафангоу 2-го іюня?
— Были: батареи центра забиты этими орудіями.
— Неужели вс офицеры этой батареи или убиты, или ранены?
— Вс до одного.
Я, профанъ, задаю вовросъ:
— Можно и нашими пушками стрлять такъ, чтобы непріятелю не видно было ихъ?
— То-есть навснымъ огнемъ? Отчего же! Для этого надо только знать направленіе и разстояніе, главное, разстояніе. Оно опредляется или непосредственно, чего въ сраженіи сдлать нельзя, конечно, или по карт. Если въ рукахъ у васъ такая врная карта имется, то стрляйте. А если вмются при этомъ и сигнальщики, которые, стоя гд-нибудь въ сторон, даютъ вамъ возможность опредлить недолетъ, перелетъ, то вы будете и стрлять безошибочно, и, при бездымномъ порох, непріятель никогда не опредлитъ ваше мсто. У японцевъ, напримръ, орудія не соединяютъ вмст, каждое гд-нибудь въ другомъ мст.
— А какъ же, вотъ говорятъ, вс ихъ орудія бьютъ въ одно мсто?
— Какія-нибудь, очевидно, приспособленія имются.
— Но вдь это совершенно такой же пріемъ, что и при стрльб квадратами. Я былъ свидтелемъ такой стрльбы батарей по морской цли. Удивительно зффектно: несмотря на разныя разстоянія, разныя скорости полета — вс спаряды попадаютъ въ одно и то же мгновенье. И такому квадрату спасенья нтъ. Если повторить такой же опытъ из суш, гд обстрливаемымъ квадратомъ будетъ батарея противника, то вопросъ сведется къ тому только, чья батарея первая начнетъ: первый выстрлъ — и батарея противника уже не успваетъ развернуться.
— И спасенье только въ томъ, значитъ, чтобы скрыть батарею, или, врне, орудіе?
— Совершенно врно.
— Но вдь это все очень сложно.
— Конечно: 1-го іюня японцы не успли вс эти манипуляціи продлать,— продлали только 2-го. Если бы, напр., въ ночь передъ тюренченскимъ боемъ мы перемнили позиціи…
— Значигь, не слдуетъ на ночь оставаться на тхъ же позиціяхъ?
Но я, очевидно, утомилъ своими вопросами профана, да и поздъ готовъ хать дальше, на Гайчжоу.

XXXVIII.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

Мы трогаемся въ путь. Солнце склоняется къ вечеру. Утомленное зноемъ тло уже чувствуетъ начинающуюся свжесть. Свжесть и отдыхъ посл пытокъ дня. Этотъ отдыхъ, покой на всемъ.
— Вонъ тамъ Инкоу, а въ пятнадцати верстахъ за тми горами — уже море. За разъздомъ мы увидимъ его.
Поздъ плавно скодьзитъ по тяжелымъ гладкимъ рельсамъ.
— Пшш… пшш…— равномрно, гулко несется по стихшей округ.
— На тхъ горахъ японцы: они видятъ насъ.
До тхъ горъ — 10, самое большое 15 верстъ. Зазубренныя, он застыли въ ясномъ поко заката. Только золотистая пыль носится надъ ними, а еще выше одинокое и тоскующее въ своемъ одиночеств среди всхъ этихъ безчисленныхъ вершимъ облако.
Нашъ поздъ вьется во долин, и вся она усыпана палатками, конными и пшими солдатами.
Тамъ штабъ перваго корвуса, а это дивизія Гернгросса.
— Гернгроссъ! — радостно вскрикиваетъ Степанъ Николаевичъ и останавливается, и кончаетъ, почесывая затылокъ:
— Былъ бы вольный казакъ, побжалъ бы разыскивать его. Его и Алексева: гоже начальникъ дивизіи.
— Это новаго еще героя вы хотите выдвинуть?
— Помните! Не сомнваюсь, что угадаю такъ же, какъ угадалъ и Гернгросса. Тамъ пусть кто хочетъ спитъ въ кровати, въ вагон: онъ — подъ телгой. Хозяйственную часть понимаетъ такъ, что его не проведешь. Что солдату слдуетъ,— получитъ все сполна. За такими солдатъ въ огонь и въ воду пойдетъ, и самъ онъ пойдетъ.
— И убьютъ,— говоритъ загорвшій, какъ негръ, офицеръ, такой же срый и темный съ лица, какъ и его рубаха.— Почему же и бьютъ безъ счета у насъ офицеровъ: въ цпи вс лежатъ,— онъ одинъ стоить: въ атаку — на пятнадцать шаговъ впереди солдатъ. А стрляетъ каждый, какъ одинъ на выборъ…
— А у японцевъ?
— Вс въ рядъ.
— А въ цпи?
— Никого не видно.
— А какъ же руководить?
— А какое же руководство въ стоящемъ офицер, если черезъ минуту онъ неизбжно упадетъ? Вдь шапку изъ-за бугорка покажите: моментально прострлятъ, а тутъ цль во всю рать.
— Вотъ море!
Въ лучахъ между горами сверкнуло точно въ панцырь одтое, желто-грязное море.
— Смотрите — броненосецъ…
— Гд, гд?
— Да вонъ же, срая махина!
— Не вижу…
— Да вонъ же!..
— Это паруса какъ будто.
— Какіе тамъ паруса? Броненосецъ или крейсеръ.
Море опять исчезаетъ. Долина шире. Все меньше и меньше палатокъ. То и дло проходятъ войска. Иныя останавливаются. Тамъ выпрягаютъ уже усталыхъ лошадей. Въ небольшой рощ ярко пылаетъ огонь, кипятятъ чайники, пока въ походныхъ кухняхъ варится ужинъ.
Этя кухни на колесахъ съ трубой, изъ которой валитъ дымъ, говорятъ, наводили на китайцевъ панику во время возстанія 1900 года.
Они принимали ее также за орудіе и орудіе особенно страшное, потому что пушку знали, а этого еще не знали.
Со станціи Гайчжоу мы пересаживаемся въ дрезину на тотъ случай, чтебы японцамъ, если попадемся, не достался нашъ подвижной составъ.
На восьмой версі поздъ проходитъ нашъ послдній пограничный постъ.
— Дальше уже сняты посты?
— Такъ точно, сняты! Тамъ,— солдать показываетъ въ темнющуіо даль,— остались только разъзды Приморскаго драгунскаго полка.
— Далеко?
— Версты четыре.
Мы трогаемся дальше. Дрезина гулко шумить, прозжая большой желзный мостъ.
Въ дрезин Степанъ Николаевичъ Шидловскій, я, сзади насъ черный, какъ негръ, офицеръ, четверо солдатъ, вертящихъ дрезину, и старшій.
Пять ружей со штыками сложены на полу дрезины. Въ сумеркахъ дня еще видны кое-гд по сторонамъ на полахъ трудолюбивые китайцы. Идетъ усиленная пропашка и полка рядовъ.
Можетъ-быть, уже завтра потопчуть эти поля вонйска японцевъ, кровью зальютъ они, самъ китаецъ будетъ убитъ, подстрленъ, какъ шпіонъ, сигнальщикъ той или другой стороны. Женщины, дти, скотъ давно уже отправлены въ горы, и все пусто и тихо, и въ этой насторожившейся тишин уже, какъ сонъ, мелькаютъ эти тоскливыя фигурки былой мирной жизни.
Взошла луна и нжно свтитъ сквозь легкую мглу на рощи, дома, горы. Запахъ черемухи. Тамъ назади, гд-то далеко-далеко огоньки — то наши войска на бивуак.
Смотришь на всю эту мирную, красивую картинку прекраснаго луннаго вечера, и душой владетъ двойственное чувство: не можешь не отдаваться знакомымъ вліяніямъ красоты и въ то же время сознаёшь всю обманчивость, всю призрачность, все коварство этой обстановки.
Какіе-то всадники точно скачутъ въ разныя стороны и опять возвращаются.
Можетъ-быть, японцы? Теперь уже ясно видно, что это наши. Одни дутъ въ деревню, другіе возвращаются, напоивъ лошадей. Они устали, спшиваются около сложенныхъ тюковъ сна и хлба. Это поздъ передъ этимъ развезъ провіанть, оставшійся въ арьергард.
— Много еще впереди войскъ.
— Гд?
— Гд-то тамъ.
Соддать устало показываетъ рукой въ сторону отъ дороги.
— А по дорог есть еще разъзды?
— Можетъ, и есть: провизію развозили только до этого мста.
— Дальше демъ?
— демъ…

XXXIX.

Отъ Ляояна до Дашичао.

10-го іюня.

Версты три прохали еще. Мертвая тишина. Луна ярче свтитъ, но и тней отъ земли много, и напрасно въ обманчивомъ проблеск ищешь отчетливыхъ образовъ. Такъ же неопредленны, такъ же неуловимы, какъ мысли, ощущенія.
Что-то какъ будто шевелится въ сторон, въ групп изъ нсколькихъ деревьевъ.
— Ну, этакъ и дйствительно прідемъ къ японцамъ.
Всь мы сознаёмъ это, но, точно подъ какимъ-то очарованьемъ, дрезина катитъ дальше.
— Кто?
— Разъздъ приморскаго полка,— отвчаетъ голось изъ темноты.
— Старшій!
Изъ темной тня деревьевъ выходитъ рослый кавалеристъ. Онъ подходитъ къ намъ, видитъ офицера, прикладываетъ руку къ козырьку.
— Опусти… Сколько васъ?
— Такъ что шестеро…
— Еще разъзды есть?
— Никакъ нтъ: больше нтъ.
— Гд эскадроны?
— Первый въ этой рощ, второй тамъ.
Онъ показываетъ въ бокъ отъ дороги по одну и по другую сторону.
— Тутъ и ночевать будете?
— Какъ придется: ужинать вотъ собираемся.
— Что ужинать?
— Еонсервы.
— Покажи…
Онъ уходить и возвращается съ коробкой консервовъ, съ нимъ подходятъ еще трое и съ любопытствомъ прислушиваются. Мимо насъ проводятъ усталыхъ лошадей. И лошади и люди выглядятъ очень хорошо.
— Это хорошіе консервы. Хорошіе?
— Такъ точно.
— Разогрваете?
— Кто какъ воленъ.
— Перестрлка была сегодня?
— Только у охотниковъ тринадцатаго полка. Убили у нихъ четырехъ лошадей, дв равили.
— Изъ людей никого?
— Никакъ нтъ, никого. Онъ больше въ лошадь норовитъ: лошадъ, чтобъ убить, а человка, видно, хочетъ привести, въ плнъ взять. Ежели и попадетъ, такъ въ ноги все больше ранить.
— А какъ 13-го полка охотники въ вамъ попали?
— А это еще какъ подъ Бизвиво (Бицзыво) ихъ отрзали. Они ткнулись-было на Вафангоу, и тутъ ихъ не пущаетъ: такъ и остались, а тутъ къ намъ присоединились.
— Второго въ дл былъ?
— Такъ точно: въ правомъ фланг.
— Что жъ, вашъ правый флангъ отступилъ?
— Никакъ невозможно было., артиллеріи много у нихъ. Горные люди, и артиллерія у нихъ такая же. Ужъ 36-й полкъ какъ рвался — ничего не подлаешь.
— А лвый флангъ дорвался?
— Тамъ на лвомъ онъ ужъ и патроны вс разстрлялъ, наши лзутъ, а они ужъ камнями только сверху на нихъ. А тутъ отступленіе.
— Солдаты не хотли уходить?
— Два раза сигналъ подавали. Обидно, только и думки у всякаго — дорваться.
— Ну, а теперь какъ же? Когда опять бой?
— Не можно знать… Здсь, главное, въ горахъ: несподручно… Ему всякая горка вдома, опять налегк, лазитъ, какъ кошка, китаецъ ему дружка. Въ бою и то заберется на вышку и подаетъ сигналъ. Троихъ прогнали сегодня такихъ мимо насъ: косы связаны, имъ кричатъ.
— Куда прогнали?
— Въ штабъ.
— Ну, такъ какъ же: скоро опять бой?..
— На ровныя бы мста бы. Сказываютъ, тутъ городъ. Какъ городъ звать-то?
— Ульяпновъ,— несется изъ-подъ деревьевъ.
— Да, Ульяновъ.
Мы смемся.
— Ляоянъ.
— Онъ самый: хорошее мсто!
— Мсто хо-ро-шее.
— Такъ точно: заманить туда его…
— Заманивайте… Тебя какъ звать?
— Степановъ.
— Ну что жъ? Не къ японцамъ же, въ самомъ дл, хать: поворачивайте дрезину.
— Японцевъ, ваше благородіе, сейчасъ нтъ: они воротились на станцію ночевать.
— Въ Синюченъ?
— Такъ точно.
— И завтра, сказываютъ, не будутъ: дневка у нихъ назначена.
— А вы откуда знаете это?
— Китайцы сказываютъ.
— Можно дать имъ папиросъ?
— Конечно.
Мы раздаемъ наши папиросы повеселвшимъ солдатамъ.
— Эхъ, вотъ лошадкамъ соломки бы только: нечего имъ, сердечнымъ взять.
— Тамъ есть.
— Ну, значитъ, привезутъ. Да вотъ и командиръ деть.
— Кто командуетъ эскадрономъ?
— Корнетъ…
Но фамиліи мы уже не слышали.
Черезь два часа мы опять въ Гайчжоу. Только въ одномъ окн огонекъ, да осиротлая маленькая группа офицеровъ на площадк.
— А мы ужъ считали, что васъ взяли, и пари держали.
Нашъ поздъ отходитъ назадъ въ Дашичао. Мы съ грустью смотримъ на эту станцію, которая завтра уже будетъ, можетъ-быть, въ рукахъ японцевъ. Печать запустнія уже лежитъ на ней.
Мягко, точно отталкивая или выпуская изъ себя рельсы, уходитъ все быстре и быстре нашъ поздъ.
Прощай, Гайчжоу, и этотъ вечеръ необычныхъ ощущеній!

XL.

Инкоу.

11-го іюня.

Мы возвратились въ Дашичао вечеромъ, часовъ въ 11.
Привезли раненыхъ отъ Мищенко: сегодня у него былъ бой и хорошій. Раненъ полковникъ въ плечо и два солдата, не тяжело. Идемъ ужинать.
За ужиномъ на веранд мы сидимъ, димъ, пьемъ квасъ и разговариваемъ, конечно, о текущихъ длахъ.
Рядомъ со мной саперный подполковникъ Спиридоновъ,— тотъ самый, который провелъ посл перерыва поздъ въ Портъ-Артуръ. Это смуглый брюнетъ, напряженный, ищущій и жадный захватить одно, десять, двадцать и такихъ же и новыхъ, какихъ угодно, самыхъ отчаянныхъ длъ. Въ этомъ не можетъ быть сомннія при одномъ взгляд на него. Въ его вдніи теперь позда и линіи въ сфер соприкосновенія съ непріятелемъ. На этомъ основаніи онъ предъявляетъ намъ маленькую претензію — почему мы не взяли у него офицера въ провожатые.
— Да позвольте: мы ничего не знаемъ о вашемъ назначеніи.
— Что жъ, святымъ духомъ мы должны это знать?
— Ну, вотъ вы уже и обижаетесь, а попадись вы съ поздомь къ японцамъ, кто отвтилъ бы?
За ужиномъ вс примирились, и подполковникъ разсказалъ комичный эпизодъ, бывшій съ нимъ подъ Вафангоу. Интересуясь боемъ, онъ съ нсколькими агентами дороги отправились пшкомъ на горы, чтобы лучше видть оттуда. Вс они были въ блыхъ кителяхъ, и японцы, придявъ ихъ, вроятно, за начальство, открыли по нимъ пальбу изъ пушекъ. Снаряды стали рваться и надъ головой, и по бокамъ, и впереди, и сзади, а X., одинъ мирный житель, соблазненный компаніей, началъ такой кэкъ-уокъ танцовать, что и теперь, слушая полковника, ужинавшіе умирали отъ смха.
— Ну, конечно, драли кто какъ могъ, вразсыпную. Мы съ Р. бжимъ, вдругъ видимъ лошадь безъ всадника,— прекрасная лошадь, отличное сдло… Я къ ней: ‘Васька, Васька, тпр… тпр… Ва-аська…’ и хвать ее за поводъ… ‘Ну, теперь я теб покажу, какой ты Васька!» Вскочилъ. Р. кричитъ: ‘Меня возьмите!’ Посадилъ и его сзади и началъ этому Васьк всыпать. Р. кричитъ: ‘Тише, тише! Разобьете у меня все!’ — ‘По военному времени ничего бьющагося не полагается!’ Подскакиваемъ къ семафору: генералъ Самсоновъ! Я говорю P.: ‘Слзьте, неловко, надо честь отдавать!’ Обхватилъ меня: ‘Ни за что! Разбили все, да еще слзай!’ Ну, такъ и подъхалъ къ генералу, лапу къ козырьку… Это что за лошадь у васъ?’ — ‘Такъ и такъ, у японцевъ отбили’.— ‘У какихъ японцевъ? Это лошадь полковника, начальника моего штаба’. Ну что жъ, съ чужого коня среди грязи долой. Слзли. Смотримъ, и полковникъ идетъ. Оказалось, что одинъ изъ снарядовъ, разорвавшійся близко, напугалъ нашего Ваську,— онъ шарахнулся, взвился на дыбы, упалъ съ полковикомъ, а потомъ вскочилъ и ускакалъ.
Мы кончаемъ ужинъ, прощаемся съ любезнымъ хозяиномъ и идемъ въ наши вагоны.
Пока мы спимъ, поздъ привозитъ насъ въ Инкоу.
Утромъ ко мн заглядываетъ Н. А. Демчинскій и кричитъ своимъ мощнымъ голосомъ:
— Будетъ дрыхнутъ: вставайте!
— Вы какими судьбами здсь?
— Какими судьбами, бодай васъ комаръ лвымъ копытомъ, ухали, ничего не сказали, на шесть часовъ безъ папиросъ оставили.
— Вдь мы же условились, въ которомъ часу уйдеть поздъ, еще часъ васъ ждали.
— Ну, ладно, ладно, вставайте.
— Являлись?
— Все сдлалъ.
Н. А. разсказываетъ о своихъ визитахъ. Между прочимъ, ему поручено, если это возможно по имющимся даннымъ, опредлить погоду въ іюл. Въ Мукден, Ляоян живутъ старожилы-англичане, семилтнія данныя имются у дороги.
— Вотъ къ вамъ и направилъ меня генералъ,— обращается H. А. къ Степану Николаевичу.
— Новое, значитъ, начальство, благодаримъ!
— О, да, да! Я васъ подберу!
— Да ужъ и подбирать нечего, только успвай во вс стороны поворачиваться да прикладываться къ козырьку: ‘Слушаю-съ!’. Во сн и то только и снится, что — ‘слушаю-съ!’. Зоветъ начальство: ‘Вы что это себ думаете? Если провіантъ сгніетъ отъ дождей, что армія будетъ сть? 3600 кв. саженъ доподнительныхъ помщеній должно быть готово… кратчайшій срокъ!’ — ‘Слушаю-съ!’ — ‘Съ 15-го надо одиннадцать воинскихъ на нижніе участки, съ 20-го — шестнадцать! Смотрите, не остановите все дло!’ — ‘Уголь, уголь, уголь!’ — ‘Помните: первые позда въ Портъ-Артуръ…’ — ‘Слушаю-съ’.— ‘Дрова, давайте дровъ, гд у васъ дрова?!’ — ‘Еще помщеній!’ — ‘Те-те-те! Да у васъ шпалы сгнили! Берите откуда хотите — вс смнить!’ — ‘Батюшки, а кюветы, кюветы совсмъ заплыли! Да что жъ это? Вы посмотрите только, посмотрите: солома, окурки, бумажки! Да вы понимаете все значеніе хорошаго санитарнаго состоянія арміи? Вдь впустите болзни,тогда уже поздно будетъ!’ — ‘Пятьсотъ человкъ ежедневно…’ — ‘Пять, десять тысячъ, но чистота везд, гд войска, должна быть идеальная!’ Думалъ, что хоть здсь часа на три отдышусь. И на вотъ теб!
И С. Н., комично раздвинувъ пятерню, говорить унылымъ голосомъ Н. А.:
— Слушаю-съ!..
— Да ужъ, пожалуйста, а я буду васъ имть въ виду…
— Такъ что виды вс отдали ужъ, а насчеть нужныхъ вамъ свдній не сумлвайтесь,— вс ихъ вамъ черезъ три дня предоставимъ, и распорялсеніе на глазахъ вашего превосходительства сейчасъ же дали по телеграфу. Объ одномъ почтительнйшая просьба: ежели бить будете, такъ не въ зубы только, какъ видите, два, да еще переднихъ, потерялъ, такъ опасаюсь, какъ бы до окончанія войны хватило…
— И, если вшать, такъ за шею?
— Если ваша ласка…
— Да, надо, надо васъ учить…
— Насъ, дураковъ, не учить, такъ кого же и учить! А наше дло солдатекое: ‘слушаю-съ’, ‘радъ стараться’,
— Ну, такъ вотъ…
Мы выходимъ на платформу.

XLI.

Инкоу.

11-го іюня.

Втреное утро. Плоская равнина, плоская даль съ шоколадными волнами Ляохе, маленькое станціонное зданіе изъ сраго кирпича съ надписью ‘Инкоу’, пустота кругомъ, какъ брошенная усадьба, гд живетъ только сторожъ, да и того никогда не увидишь.
Въ ста сажепяхъ устье Ляохе. Втеръ рветъ и клонитъ паруса шныряющихъ джонокъ. Въ пыльномъ туман вырисовывается на другой сторон плоскій городокъ — Ню-чуанъ. Это европейская часть города. Китайская — гд-то тамъ, за тми столбами и тучами изъ мелкой желто-срой,— какъ и цвтъ воды въ Ляохе,— пыли.
Втеръ противный, и мы ршаемъ хать туда на лошадяхъ, а обратно по втру на лодк.
Въ двухколесныхъ китайскихъ кареткахъ, запряженныхъ плотными мулами съ остриженными гривами, мы разсаживаемся по-двое: одинъ внутри, другой на облучк, рядомъ съ кучеромъ. Я знакомъ съ этими каретками безъ рессоръ,— въ 98-мъ году прохалъ въ нихъ отъ Бичжу до Портъ-Артура,— и потому сажусь на облучокъ. Адамъ Ивановичъ залзаетъ внутръ и пытается заснуть. Но, демъ хотя и шагомъ, толчки такіе, что и привыкшій ко всему Адамъ Ивановичъ спать не можетъ и, владя немного китайскимъ языкомъ, врне, русско-китайскимъ жаргономъ,— помогаетъ мн разговаривать съ кучеромъ.
Кучеръ нашъ милый молодой китаецъ. Если бы не бритая половина головы и не эта коса — никто не отличилъ бы его отъ стройнаго итальянца-юноши. Жизнерадостный, ласковый. Онъ учитъ меня, какъ здороваться съ проходящими китайцами, и я повторяю за нимъ слова привтствія. И мн весело киваютъ головой, а мой возница говоритъ:
— Шанго, шанго!
Какое-то русско-монголо-китайско-манчжурское слово, смыслъ котораго: хорошо. Слово, употребляемое только въ разговор съ русскими.
Прозжаемъ мимо стоящаго у пристани брошеннаго парохода, съ заднимъ колесомъ, какой-то нашей компаніи.
— Похо! — говоратъ китаецъ и корчитъ пренебрежительную рожицу, значитъ: нехорошо.
Дальше стоитъ черный, мрачно задумавшійся надъ своей долей ‘Сивучъ’, наша канонерская лодка. — Шанго! — говоритъ китаецъ и заглядываетъ мн въ глаза.
— Бжд…
И я показываю пальцемъ вверхъ.
Онъ смется и отрицательно мотаетъ головой:
— Шанго!
Еще что-то говоритъ.
Шидловскій переводитъ:
— Говорить, что не придется взрывать, что русскіе побдятъ. Говоритъ, что русскіе лучше, у русскихъ денегъ больше и настоящія деньги, а у японцевъ своихъ денегъ нтъ, также русскія, но не настоящія…
Китаецъ смется, киваетъ головой и говоритъ:
— Похо! Жапонъ похо! Русска — шанго!
Пыль несносная, втеръ такъ и рветъ вывски у китайскихъ лачугъ-лавочекъ. Мы демъ какимъ-то длиннымъ предмстьемъ. Группы китайцевъ сидятъ у лавочекъ. дутъ наши солдатики на двуколкахъ. Править, ружье со штыкомъ за спиной, детъ въ этой необычной обстановк и, очевидно, уже привыкъ и детъ, какъ халъ бы гд-нибудь въ Тульской усадьб верхомъ на бочк, равнодушный къ привычнымъ впечатлніямъ.
Степань Николаевичъ подходитъ, идя рядомъ, говоритъ:
— Помните вчерашнюю поздку? ‘Кто деть?’ — ‘Летюча почта!’ Ночь, никого нтъ, кругомъ японцы, скачетъ: ‘летюча почта!’. А старшой Степановъ: ‘Никифоровъ, какъ звать, бишь, городъ, гд сраженіе будетъ?’ — ‘Ульяновъ’.— ‘Да, да, Ульяновъ, точно!’ — ‘Ляоянъ?’ — ‘А кто его знаетъ: по-нашему Ульяновъ, что ли’. А соображенія насчетъ стрльбы японцевъ: ‘Лошадь убить норовить, а солдата, видно, живьемъ охота захватить’… Казалось бы, совсмъ наоборотъ… ‘Потому и ранитъ все больше въ ноги’. И все это просто и ясно, и все это въ трехъ шагахъ отъ этого самаго японца, на томъ мст, гд приказано стоять и ждать дальнйшихъ распоряженій чрезъ эту самую ‘летючу почту’. А завтра его убьютъ, и другой Степановъ уже будетъ такъ же дожидаться гд-нибудь летучей почты, такъ же налажено, какъ будто всю жизнь только такъ и ждали и всю жизнь только такъ и скакала эта летучая почта. Вотъ пусть и повоюеть съ такими молодцами японецъ: и тамъ разбилъ, и тамъ, и флотъ, кажется, въ дребезги раскаталъ, и опять флотъ какъ ни въ чемъ не бывало, можетъ-быть тамъ уже опять плыветъ, и сильне ихняго флотъ, и скачетъ опять летучая почта. Степановъ стоитъ, и, хотя ты колъ ему на голов чеши, хоть убей его,— вмсто одного два, три вырастетъ такихъ же готовыхъ, какъ утодно, подставить свой лобъ. Какъ тутъ не врить въ побду? Сперва я думалъ, что вздуютъ, но теперь… Впечатлніе такое: какой-то слабосильный человкъ, нервный, не выдержалъ и задушилъ… изо всей своей силы какого-то лниваго верзилу. Разъ, два, три… Судорожно, нервно, ударъ за ударомъ, а верзила уже на ногахъ, и въ результат — покушеніе съ негодными средствами. Широкіе замыслы и мизернйшее выполненіе каждаго задуманнаго плана… И пушки наши оказываются лучше, и ружья,— еще нсколько новыхъ пріемовъ, и тогда что жъ? Миръ въ Токіо? Начинаю и этому врить: чмъ больше присматриваюсь, тмъ больше врю.
Начинаются европейскіе дома все изъ того же темно-сраго кирпича съ темными крышами. Мы останавливаемся у садика и разсчитываемся съ извозчиками.
— Сколько?
— Дуо рубъ. Шанго, шанго.
Изъ садика мы проходимъ на набережную. Слишкомъ громкое слово. Маленькіе домики придвинулись совсмъ близко къ вод, и для прохода остается всего сажени полторы. И безъ вывски на русскомъ язык, что зда на лошадяхъ воспрещается, здсь все равно иначе, какъ пшкомъ, не пройдешь.
Какой-то иностранный пароходъ стоитъ, множество джонокъ.
— Что это,— машеть рукой С. Н.:— вы бы въ мирное время сюда пріхали! Это сплошной лсъ изъ мачтъ: до сорока тысячъ джонокъ собирается.
Вотъ англійскій магазинъ, страшно дорогой, съ разными остатками очень сомнительныхъ по качеству товаровъ. И раньше, очевидно, былъ наполненъ этотъ магазинъ дешевкой-бракомъ, а теперь остался уже только бракъ отъ этого брака. Но по тройной цн.
Вотъ ‘Манчуръ-гаусъ’ — двухэтажное зданіе, ресторанъ и гостиница.
Первый завтракъ, второй завтракъ, файфъ-о-клокъ, обдъ. Кормятъ недурно, обдь — семь блюдъ.
Мы попадаемъ на первый, изъ двухъ блюдъ: яичница и отбивныя котлеты. Черезъ чась второй, изъ пяти блюдъ.
Въ большой комнат прохладно, столики, чисгое столовое блье, громадныя, во всю комнату, опахала движутся надъ головой, и съ каждымъ ихъ движеніемъ васъ опахиваетъ свжая струя воздуха. Все какъ-то сразу располагаетъ къ покою и отдыху. Хочется сть, оставивъ вс мысли и заботы. И мы димъ, намъ прислуживаютъ молодые китайцы — вжливые, расторопные.

XLII.

12-го іюня.

Сегодня мы вызжаемь изъ Дашичао обратно до Харбина и дале по восточному отдленію линіи до станціи Пограничной.
Только-что привезли извстіе о томъ, что казацкая сотня перерзала и перестрляла часть людей въ двухъ японскихъ эскадронахъ. Эскадроны спшились и отправились-было въ деревню, когда налетли казаки. Но въ это время на горизонт показалось еще нсколько японскихъ эскадроновъ, и наша сотня съ 20-ю захваченными лошадьми благополучно ретировалась.
Усиленно муссируется слухъ, что японцы истязуютъ раненыхъ, добиваютъ ихъ и уродуютъ трупы.
Но пока, кром авторитетнаго, но совершенно голословнаго заявленія: ‘это фактъ’,— никакихъ фактовъ собрать не удалось.
— Очевидцы говорятъ.
— Кто именно?
— Да т, кто видли,
— Вы сами видли?
— Нтъ.
— Вамъ кто говорилъ?
— Мн? Да вотъ, позвольте, на что лучше? Спросите X…
X., легкій на помин, тутъ какъ тутъ.
— Я самъ не видлъ. Да самое лучшее спросите раненыхъ.
Я по дорог разспрашивалъ солдатъ изъ передовыхъ отрядовъ,— говорю я:— иные передавали, какъ слухъ, со словъ другихъ, но никто самъ не видлъ. Теперь въ Дашичао, Ляоян, Мукден, Харбин и на всхъ пунктахъ я буду опрашивать во всхъ госпиталяхъ.
— Видите, весьма возможно, что это работа и китайцевъ. Въ послднюю войну было много случаевъ издвательства надъ трупами. Нельзя, конечно, поручиться и за нервную систему каждаго японскаго солдата, какъ и нашего, особенно казака… Японцы обозлены на казаковъ, казаки на японцевъ.
Чтобъ закончить на время съ этимъ вопросомъ, я забгаю впередъ и сообщаю: пока ни въ одномъ госпитал отъ Дашичао до Харбина включительно ни одинъ раненый,— включая въ это число и подобранныхъ посл сраженія и ушедшихъ отъ японцевъ,— не видлъ ни добиванія раненыхъ, ни изуродованныхъ труповъ, ни пытокъ, которымъ будто бы подвергали японцы плнныхъ, чтобы узнать истину. Нкоторые раненые слыхали обо весмъ этомъ, но никто отъ очевидца не слыхалъ. Это — собранныя мною свднія, и на основаніи ихъ, пока не наткнусь на дйствительный факть, я буду относиться къ нему, какъ къ слухамъ, въ род тхъ, что распускала китайская чернь въ послднюю войну, будто бы русскіе генералы питаются подсердечнымъ жиромъ китайцевъ, а потому и убиваютъ ихъ, что евреямъ нужна кровь православныхъ, что, какъ утверждаютъ чернорабочіе изъ казаковъ на Амур, китайцакъ нужна для чего-то русская кровь, и пр., и пр., и пр. изъ копилки невжества всхъ странъ и народовъ, и напротивъ, наивное заключеніе старшего Степанова,— что японцы наврно цлятъ въ лошадей и въ ноги, чтобы живьемъ взять въ плнъ,— мн говоритъ гораздо больше о гуманности японцевъ,— признанной и высшей нашей администраціей на войн (я писалъ уже объ этомъ приказ),— имющихъ въ виду одну только цль — выбить изъ строя какъ можно больше людей, нанося имъ въ то же время какъ можно меньше личнаго зла.
И вотъ изъ всего, что я здсь вижу и слышу, у меня получается, что таково же мнніе и нашей высшей администраціи, и многихъ офицеровъ, и нашего солдата, послдняго — въ масс, потому что, какъ отдльныя единицы, между ними попадаются, какъ видите, и мечтающіе о подпилк. Послдніе по преимуществу изъ казаковъ. Врядъ ли можно упрекнуть японцевъ и въ томъ, что у нихъ имются спеціальные стрлки для нашихъ офицеровъ. Дло въ томъ, что нашъ офицеръ, хотя теперь костюмомъ и не выдляется рзко отъ солдата, но выдляется неизбжно до законамъ нашей тактики. Такъ, напримръ, въ цпи старшій офицеръ, когда вс лежатъ, долженъ стоять иначе онъ не можетъ руководить. Но онъ можетъ простоять такъ, максимумъ, полминутки и падаетъ, пронизанный нсколькими пулями. За нимъ слдующій и т. д. То же при атак: офицеръ идетъ впередъ на 10 шаговъ. Въ результат пять процентовъ выбывшихъ — офицеры, т.-е., на двадцать солдатъ одинъ офицеръ, а въ дйствительности на практик въ строю — два офицера въ рот, много три, а, значитъ на 75—100 солдатъ — одинъ офицеръ. Убыль офицеровъ, кахъ видимъ, понятна и безъ спеціальныхъ стрлковъ: вс тамъ стрлки и вс спеціальные, признанные и нашей арміей, какъ превосходные стрлки.

——

Почти цлый день пришлось простоять намъ на станціи Тошицаю, такъ какъ сегодня возвращается въ Мукденъ начальникъ штаба намстника. Сегодня же возвращается къ себ въ корпусъ генералъ Штакельбергъ. Возвращается налегк, оставляя свои вагоны въ Дашичао.
Отъ-нечего-длать я наблюдаю изъ окна вагона жизнь станціи. Здсь уже настоящее походное положеніе, и срая солдатская масса поглощаетъ офицеровъ, блескъ штаба. Масса эта точно чувствуегъ, что сила въ ней, что только на ея плечахъ вытащить можно все это громадное дло. И она тащить его, какъ ей удобне это: порванные штаны, забытый поздъ, сгорбленная фигура — лишь бы не стояла работа. И работа не стоитъ: съ виду неспшная, налаженная, какъ будто только-что пріхавшій эшелонъ пріхалъ не въ чужія, невиданныя мста, а къ себ, гд все ему извстно, гд привыкъ онъ уже работать и будетъ такъ всегда работать. Такъ какой-нибудь муравей налаженно ползетъ по листяку, пока бурей, дождемъ не снесетъ его, чтобъ тамъ сейчасъ же и такъ же налаженно продолжать все ту же свою артельную работу въ какихъ угодно условіяхъ Таковъ и китаецъ. Не таковъ, вроятно, французъ и англичанинъ. Японецъ подходитъ, вроятно, ближе къ русскому. Кто изъ нихъ трехъ — русскій, японецъ, китаецъ — окажется выдержанне, сильне, въ смысл выносливости, выдержки, способности быстро приспособиться къ новымъ условіямъ — для меня вопросъ, и я подаю голосъ за русскаго. Это, такъ сказать, на почв булата.
Все мое,— сказалъ булать. Что до злата, то выше китайца нтъ никого на свт: англичанинъ, грекъ, армянинъ, еврей — вс эти сильныя въ торговомъ отношеніи націи — дти передъ китайцемъ и его быстрой приспособляемостью. Постройка Восточно-Китайской желзной дороги — такая яркая иллюстрація тому: разбогатвшихъ русскихъ — ничтожныя единицы, а китайскихъ подрядчиковъ теперь цлый новый кланъ, организованный и сплоченный. Единственное дло — мукомольное пока еще въ рукахъ русскихъ. Но по существу и оно уже перешло къ китайцамъ. Такъ, когда пришли русскіе сюда, покупали пудъ пшеницы по 15 копеекъ, а теперь — 80 копеекъ. И русскіе постоянно думаютъ, что купили послднюю партію, но новая надбавка — и является новая партія, но опять послдняя. И вс какъ одинъ, и только на основаніи словеснаго соглашенія, и сельское хозяйство, отъ котораго разоряемся мы, здсь процвтаетъ, и въ критическій моменть сельскій хозяинъ отобьетъ даже отъ дороги всхъ ея рабочихъ.

XLIII.

13-го іюня.

Способный, очень способный народъ китайцы, и каждый день я все боле убждаюсь въ этомъ, Сегодня утрокъ въ Ляоян я вижу такую сцену. Группа китайскихъ ребятишекъ, человкъ въ дваддать, выстроилась и продлываетъ разные военные пріемы. Вмсто ружей у нихъ палки. Вся команда по-русски. Смотрвшіе офицеры говорятъ, что чистота пріемовъ не оставляетъ желать ничего лучшаго: они маршируютъ въ ногу стройнами рядами, колоннами или командуютъ разсыпной строй, и вс, кром начальника отряда, быстро, какъ кошка, разбгаются, ложатся подъ прикрытіемъ, и только командиръ одинъ стоитъ и строго оглядываетъ свое войско.
Въ Мукденъ мы пріхади часа въ три и удемъ только завтра въ этотъ же часъ.
Времени много, и я думалъ, какъ использовать его. Хорошо бы прохать въ городъ, но надо знать пароль, потому что вечеромъ безъ пароля не вропустятъ. Надо итти на вокзалъ и разспросить кого-нибудь, какъ все это длается.
На вокзал очень мало народу, Адамъ Ивановичъ пьеть квасъ и пальцемъ манитъ меня къ себ:
— Хотите познакомиться съ только-что возвратившимся изъ отряда Мадритова?
— Ну, конечно.
— Вотъ, Викторъ Даниловичъ Козловъ, военный коррсепондентъ отряда.
Приподнимается со стула молодой брюнетъ, съ широкимъ загорлымъ лицомъ, черной короткой бородкой, густой черной стриженой шевелюрой. Мы жмемъ другъ другу руки, и я сажусь рядомъ.
— Вы весь походъ прожили?
— Весь.
— Гд вы были, собственно, въ Коре?
— Второго апрля (весь отрядъ, собственно, пятаго) перешелъ Ялу у Войцегоумыня.
— Это гд?
— Верстъ 250 южне Мацерлишаня. Отсюда мы прошли на Чточюнъ, Хондомъ, Хычхенъ, Іокуснъ, Яксу, Ганчжимнъ, Канге, Тохчей, Хайчекъ, Пеньякъ, Хамхынъ, Анчжу, Іонченъ и перешли назадъ за Ялу. Въ общемъ, верстъ шестьсотъ.
— Много длъ было?
— Собственно, постоянно были дла въ Анчжу, Чжанчжилин, Канте, Хамхма. Хамхымъ сожгли, взорвали пороховой скдадъ, отобрали 350 ружей, нсколько пушекъ. Въ 7-ми городахъ уничтожили пороховые склады, ружья, пушки.
— Въ вашемъ отряд были и китайцы?
— Сорокъ человкъ, но имъ не повезло,— никто назадъ не вернулся. Всхъ выбывшихъ изъ строя 20%.
— Большой отрядъ?
— Пятьсоть человкъ, а строевыхъ отъ 250—300.
— Кто особенно отличился?
— Вс, какъ одинъ. Удивительно подобрана компанія: Бодиско, Линевичъ, сынъ командующаго восточнымъ отрядомъ, Гирсъ. Когда отрзали Бодиско, Линевичъ прямо чрезъ адскій огонь прошелъ и далъ знать остальнымъ. Два первыхъ, вызвавшихся дать знать, тутъ же свалились. Шапку поднимаешь, и сейчасъ же она прострлена. Линевичъ — это какая-то сплошная отчаянная храбрость. Ршительно нтъ для него препятствій: словами этого нельзя передать.
— Только съ японцами сражались?
— Нтъ, отъ Чжанчжидина начались засады корейцевъ и ужъ до конца.
— Хорошо дрались корейцы?
— Подъ конецъ стойко. Мы отобрали у нихъ за это 600 головъ скота. На золотыхъ пріискахъ одного американца порвали телеграфные провода. Вообще, бды надлали много. Два моста сожгли. Около Ы-чжу сожгли мостъ, другой разобрали и пустили по теченію: не было взрывчатыхъ веществъ.
— Вся команда хорошо дралась?
— Какъ одинъ человкъ. Что длала вольная кавказская дружина! Прямо зври, а не люди. Были у насъ два брата осетины — Гамаевы. Одного при атак убили. Такъ было дло. Мы напали на городъ {Названіе не помню, кажется, Анчжу.}, и вдругъ, оказывается, тамъ японцы — и залпъ. Бодровъ скомандовалъ сейчасъ же спшиться, отвести лошадей и залечь. Второй залпъ, и Бодровъ, смертельно раненый, падаетъ, но успваетъ передать команду и дальнйшія распоряженія. Положеніе наше такое: мы лежимъ вс за разными бугорками въ 70—100 саженяхъ отъ города. Чуть кто покажется — готовъ. Такъ лежать надо до ночи,— а дло началось съ утра,— иначе, пока будемъ бжать назадъ, перебьютъ всхъ,— всегда во время отступленія больше всего потери. Этотъ убитый осетинъ Гамаевъ,— красавецъ, оба брата красавцы, сильные, молодые,— залегъ рядомъ съ Линевичемъ. И они указывали другъ другу, гд выглядываеіъ голова японца, корейца. Линевичъ говоритъ Гамаеву: ‘Я этого, а ты того бей’. Гамаевъ не стрляетъ. Пригнулся головой и лежитъ. Линевичъ смотритъ, а у него изъ виска кровь, мертвый уже. Вечеромъ по обоюдному соглашенію стали убирать трупы, раненыхъ. Живой Гамаевъ, какъ узналъ, что брата убили, сталъ страшно выть, какъ воютъ собаки. Но это было такъ ужасно, такъ страшно: страшне всякаго сраженія — этотъ вой въ темнот. Такъ повылъ часа два, взялъ кинжалъ, никакого другого оружія, и исчезъ въ темнот. Никогда не забуду эту ночь: ни зги, только фонарики японскихъ братьевъ милосердія, разыскивающихъ своихъ раненыхъ.
— Ну, что жъ Гамаевъ?
— Къ утру возвратился, весь въ крови, спокойный, говоритъ: ‘Братъ отомщенъ: двнадцать умерло за него’. Брата похоронилъ отдльно отъ общей могилы.
Вечеръ, заря проиграла, тихо и нтъ больше втра. Я смотрю и переживаю разсказъ объ отряд Мадритова, и предо мною проносятся воющій, удовлетворенный Гамаевъ, ночь и фонарики китайцевъ. Этихъ китайцевъ, радушныхъ китайцевъ, которыхъ я такъ хорошо знаю, этихъ ‘блыхъ лебедей’, которые теперь уже стойко дерутся. Быстро сгущаются сумерки, и только еще тамъ на запад отверстіе въ неб, словно изнутри освщенное, словно глазъ, открытый, недоумвающій, сонный.

XLIV.

Мукденъ, 14-го іюня.

Сегодня утромъ я познакомился съ не мене интереснымъ, чмъ вчера, человкомъ, только-что пріхавшимъ изъ Портъ-Артура.
Это — артиллерійскій офицеръ Павелъ Ивановичъ Македонскій. П. И., собственно, конный артиллеристъ, но теперь причисленъ къ четвертой Восточно-Сибирской артиллерійской бригад, къ батаре Романовскаго. Та самая батарея, которая, какъ это уже извстно, 2-го или 3-го мая потеряла весь составъ офицеровъ (убитыхъ и раненыхъ, причемъ самъ Романовскій тоже раненъ въ ноги) и изъ 48 нижнихъ чиновъ — сорокъ.
Тмъ не мене орудія на лямкахъ были вывезены, и непріятельская батарея при этомъ молчала, т.-е., значитъ, была подбита.
А 13-го мая эта же батарея (оба боя происходили близъ Самсона) выдержала бой въ теченіе всего дня, не потерявъ ни одного убитаго. Достигнуто это было всякаго рода приспособленіями, искусствомъ прятаться въ естественныхъ складкахъ мсткости и зоркимъ наблюденіемъ за сигнальщиками японской арміи. Этимъ сигнальщикамъ, чтобъ подавать сигналы о томъ, гд скрываются русскія орудія, получаются ли перелеты или недолеты,— надо стоять на возвышеніяхъ, близкихъ къ русскимъ. А слдовательно, замтивъ такого сигнальщика, его легко или подстрлить, или даже захватить въ плнъ. Очень легко потому, что движенія этихъ сигнальщиковъ руками даже непосвященному бросаются въ глаза. А зная уже пріемъ японцевъ, ихъ выслживаютъ и не щадятъ.
Бой 13-го тоже начался съ того, что, несмотря на искусную засаду, въ сторону батареи Романовскаго вдругъ стали летать снаряды. Къ счастью, саженей на сто дальше. Сигнальщикъ не усплъ исправить ошибки, такъ какъ его сейчасъ же стали искать глазами, нашли и застрлили изъ ружья,— и весь день снаряды такъ и ложились дальше батареи.
— Такъ что теперь, по вашему мннію, наша артиллерія не уступитъ японской?
— Она выше японской, потому что наши орудія, какъ и ружья, выше, а разъ мы къ тому же создали цлый рядъ новыхъ приспособленій, оказавшихся очень удачными, то понятно, что перевсъ полевой артиллеріи на нашей сторон. И это не замедлитъ дать себя почувствовать въ дальнйшихъ сраженіяхъ.
— А пока японцы все-таки и на Цзинчжоу завладли нашими орудіями?
— Только не полевыми: изъ полевыхъ ни одно не попадо къ н мъ съ руки. Пулеметы попали, но они и раньше еще были приведены въ негодность, остальныя пушки китайскія — безъ снарядовъ, мы вс разстрляли и больше и нтъ ихъ, да и замки испортили.
— Такъ что съ артиллеріей все обстоитъ совершенно благополучно?
— Совершенко.
— А вообще съ осадой?
— Съ выходомъ флота въ море — морская осада сводится къ нулю, а что до сухопутной, то, чтобъ взять Портъ-Артуръ, и прежде, до выхода въ море флота, надо было армію въ 4—5 разъ большую, а теперь и такая армія ничего не сдлаетъ. Портъ-Артуръ и не чувствуетъ этой осады. Получаетъ провизію, ни одинъ зарядъ въ него попасть не можетъ съ суши.
— Почему?
— Далеко вынесена оборона: со стороны суши Портъ-Артуръ — крпость, удовлетворяющая всмъ современнымъ требованіямъ.
— А со стороны моря?
— Тоже неприступная. Но осада крпости, стрльба съ моря неизбжно влечетъ за собой разстрлъ и города и бухты,— весь перелетъ или въ город, или въ бухт. Оттого Макаровъ и выходилъ всегда при бомбардировк въ открытый рейдъ. Затмъ недостатки Портъ-Артура, какъ морской базы — одинъ выходъ. Дальній въ этомъ отношеніи гораздо выше. Два острова у входа въ портъ тамъ представляютъ два естественныхъ броненосца, если поставать на нихъ двнадцатидюймовыя орудія, и преимущество этихъ броненосцевъ противъ обыкновенеыхъ въ томъ, что ихъ не потопишь миной.
— А входъ нашъ въ Артур свободенъ?
— Вотъ вышли же: два броненосца въ рядъ могутъ итти.
— Вы видли выходъ?
— Да, 10-го іюня въ десять часовъ утра.
— А вы сами когда выхали?
— Десятаго же въ 12 часовь вечера. На этотъ разъ прохалъ мене удачно, чмъ въ первый. Меня замтилъ японскій миноносецъ и пустилъ мину. Со мной халъ солдатъ,— за прошлую поздку онъ Георгія получилъ, халъ за вторымъ, да вотъ не пришлось. И онъ и китайцы, вс, кром меня, пошли ко дну. Я ухватился за боченокъ,— съ ручкой боченокъ, спеціально съ этой цлью взятый. Часа полтора я проплавалъ такъ, пока джонка не подобрала.
— Холодно было?
— Холодно, конечно, но акулы хуже.
— За прошлую поздку вы что получяли?
— Анну третьей степени.
Я смотрю на П. И. Тихій, задумчивый, высокій, худой, совсмъ еще молодой.
— Назадъ подете?
— Конечно…
Онъ виновато смущенно улыбается:
— А то иначе, что жъ, какъ будто сбжалъ. Жалко солдата. Знаете, все-таки не совсмъ довряешь китайцамъ: одинъ спитъ изъ насъ, другой стережетъ въ это время.
Онъ задумался и замолчалъ.
— Вотъ третій день никакого аппетита и во рту нехорошо.
Да, лицо нехорошее, теперь только видишь эту желтизну лица и даже желтизну глазъ,— тусклыхъ, нерадостныхъ, усталыхъ.
‘Не тифъ ли, или горячка начинается?’ — тревожно мелькаетъ въ голов. Какіе вдь нервы нужны, чтобы три раза пережить вс эти ощущенія. А эта мина, 1 1/2 часовая очень и очень холодная ванна, это ожиданіе акулы.
— Счастье, что я догадался резинку подшить подъ шапку, а то уплыла бы она, и тогда прощай все…
Все это, очевидно, предвидлось.
И опять сидитъ скромный, задумчивый, нерадостный.
Со стороны, пожалуй, подумали бы:
— Вотъ типъ мокрой курицы.
А на самомъ дл… высокопробный типъ героя.
Такимъ онъ рисуетъ и своего командира батареи Романовскаго,— тихаго, скромнаго, въ котораго, очевадно, влюбленъ и котораго называетъ Тушинымъ.

XLV.

Харбинъ, 15-го іюня.

Вчера вечеромъ, въ двухстахъ восьмидесяти верстахъ южне Харбина, мы скрестились съ воинскимъ поздомъ, на который было нападеніе шайки хунхузовъ. Пять дней тому назадъ въ этихъ же мстахъ шайка человкъ въ сто напала на большой мостъ, но подоспла стража, и дло ограничилось нсколькими убитыми хунхузами и, кажется, двумя ранеными съ нашей стороны. Вчерашнее дло ограничалось перестрлкой безъ жертвъ. Такъ какъ нашъ поздъ вступалъ теперь на тотъ перегонъ, гд нападали хунхузы, то приняты были мры: прицпили лишній вагонъ съ десятью вооруженными пограничниками.
Я ничего этого не зналъ, кончалъ свою работу и собирался ложаться спать,— было уже около 12 часовъ ночи,— когда взволнованный Маихайла вошелъ въ мое купэ и сказалъ:
— Сейчасъ будеть нападеніе хунхузовъ…
Онъ стоялъ красный, взвинченный, а за нимъ выглядывало благодушное, расплывшееся лицо проводника при нашемъ вагон.
— Сейчасъ пришелъ воинскій поздъ, едва отстрлялся…
Я подумалъ, что это значитъ, ‘едва’.
— Vs беремъ съ собой 10 человкъ, а ихъ, говорятъ, сто: что жъ значитъ такая горсть’?
— Да насъ десять,— говорю я.
— Что жъ намъ? Когда только вашъ револьверъ да шашка у васъ и полковника Хорвата… Какъ хотите, а я ужъ возьму самъ и шашку и револьверъ…
— Берите, но, пожалуйста, сгоряча своихъ не перестрляйте.
— Какъ же можно своихъ?
— Очень просто,— флегматично говоритъ проводникъ: — ты ужъ теперь загорячился, а нападутъ хунхузы, ты и свта не взвидишь.
— Ну вотъ… что жъ я не военный, что ли?
— Ты, хоть и военный… лучше ложись спать…
— Никогда я не усну…
— Уснешь…
— Ну вотъ…
Михайла совершенно сбитъ съ повышеннаго тона. Онъ хватается за послднее средство.
— И командуетъ японецъ…
— Я не понимаю,— говорю я:— вы говорите, что ихъ сто человкъ. Почему же они не разболтятъ рельсы, не устроятъ крушенія и, когда поздъ разобьется, не нападаютъ? А то стрлять такъ въ проходящій поездъ, да еще въ нашъ блиндированный вагонъ.
— Можетъ, для того позда не успли разболтить путь, а для нашего уже и приготовили.
— Ну, посмотримъ: разбудите меня, если засну.
Михайла недоврчиво улыбается:
— Не заснете.
Заглянулъ Степанъ Николаевичъ.
— Съ нами детъ между другими и казакъ Петренко. Доложу вамъ — фигура. Онъ у насъ на восточномъ участк разсыльнымъ былъ. Мы съ нимъ вдвоемъ впервые прохали отъ Харбина до Имяньпо. Дорогъ никакихъ, глухая тайга, тропки звриные, охотничьи, золотоискательскія, хунхузьи. Тутъ и угадывай. Такъ Петренко, когда мы возвратились въ Харбинъ, какъ единственный знающій дорогу, и сталъ здить съ разными порученіямт въ Имяньпо. ‘Додешь?’ — ‘Какъ не дохать, когда приказаго?’ —‘Въ двое сутокъ надо — туда и назадъ’. А это взадъ и впередъ 300 верстъ. ‘Слушаюсъ’. дозжалъ, но лошадь обязательно загонитъ. ду ночью, кто-то скачетъ: ‘казакъ Петренко изъ Харбина въ Имяньпо!’ Опять ду, опять скачетъ: ‘казакъ Петренко изъ Имяньпо въ Харбинъ’. Однажды зовегъ его Сергй Владимировичъ: ‘На этотъ разъ долженъ ты втромъ поспть въ Имяньпо’.— ‘Только, говоритъ, у меня опять лошади нть’.— ‘А свою ты куда длъ?’ — ‘Никакъ нтъ, никуда не длъ,— сама издохла. До самаго Харбина доскакала, а тутъ сразу подвело ей бока, бахнулась, подрыгала ногами, издохла’.— ‘Гонишь?’ — ‘Срокъ сами назначаете’.— ‘Да, а теперь особенно торописъ: возьми на конюшн лучшую лошадь’.— ‘Пожалуйте записку,— безъ записки не выдадутъ’. Приходитъ на конюшню съ запиской. Даютъ ему лошадь. ‘Этой не возьму: давай эту’.— ‘Это Сергя Владимировича!’ — ‘А читалъ: лучшую? На другой не поду’. Пошли справляться къ С. В., — онъ уже спать легъ. Отдали Петренко лучшую лошадь. Утромъ С. В. хать,— такъ и такъ, Петренко взялъ. Что тутъ было! Пріхалъ назадъ Петренко,— ту лошадь, конечно, загналъ,— сейчасъ его, раба Божія, на семь сутокъ подъ арестъ. ‘Ну, слава Богу, говоритъ, хоть отдохну’. Не пришлось: ду я въ ту же ночь: опять скачетъ. ‘Кто?’ — ‘Казакъ Петренко изъ Харбина въ Имяньпо!’
Я пожаллъ, что уже раздлся.
— На видъ плюгавый?
— Плюнуть не на что.
С. Н. ушелъ спать, и я заснулъ еще до отхода позда.
Проснулся утровъ сегодня уже въ Харбин.
Михайла подаетъ чай.
— Ну, что хунхузы?
Михайла смущенно улыбается.
— Не могу знать: заснулъ. Наврно, что не нападали.
Широкое, какъ блинъ, лицо проводника улыбается въ дверяхъ:
— Наврное, что тоже заснули и хунхузы… А Михайла обложился весь: и шашку, и револьверъ, и ножъ положилъ. Пришли бы хунхузы, узяли бъ усё, и не проснулся бъ.
— Кто — я?! Я такъ сплю, что пальцемъ меня тронь…
Проводникъ хохочеть. Я тоже знаю, какъ Михайла спитъ. Я одваюсь и ду въ городъ.

XLVI.

Харбинъ, 13-го іюня.

Прежде всего въ дворянскій отрядъ. Вижу М. А. Стаховича, барона Кнорринга, Николая Степановича, мичмана Шлиппе. Его ухо заживаетъ, онъ получилъ Анну 4-й степени,— первую награду въ очереди наградъ, и, я думаю, ему первому такой дорогой цной досталась она.
Больныхъ въ отряд 153 человка, но получена въ Харбин телеграмма: приготовить помщеніе на этихъ дняхъ еще для десяти тысячъ.
Изъ старыхъ знакомыхъ раненыхъ солдатъ — двое умерло. Я вспоминаю того, кто раненъ былъ въ мочевой пузырь. Молодой, съ только что пробивающейся растительностью, съ желтымъ испуганнымъ лицомъ, онъ такъ охотно показалъ свою ужасную рану и точно ждалъ чего-то отъ меня. Можетъ-быть, принималъ меня за доктора, который волшебной силой сразу освободить его и отъ страданій и отъ ужасной раны. Онъ даже привсталъ-было.
— Лежи, лежи…
И онъ лежалъ у блой стны на своей желзной кровати, одтый во все чистое, тоже блое, и только маленькое больное лицо темное на этомъ бломъ фон,
Еще одинъ умеръ въ сосдней общин. Умеръ отъ столбняка. Рана была пустячная. Мн объяснили, что бациллы столбняка въ почв,— вроятно, заразился.
Многіе уже выздоровли и выписались назадъ въ армію.
— Иныхъ бы и надо эвакуировать въ Россію: не хотятъ, просятся солдатики назадъ въ свои части.
— Вотъ и командующій васъ не неволитъ, потрудился…
— Нтъ, ужъ позвольте.
Заглянулъ къ доктору Постникову. Его нельзя назвать красивымъ, но если я понимаю женщинъ, если бъ я самъ былъ женщиной — онъ былъ бы моимъ героемъ.
Какъ-то просто все у него выходитъ, шутя, но сильно. Я смотрю на него и вспоминаю его полетъ съ пятнадцатисаженной высоты въ Крыму. Изломалъ тогда всего себя. Какой-то знаменитый докторъ тогда за безполезностью и хать къ нему отказался. Только выслушалъ разсказъ очевидца объ его паденіи во время прогулки по кручамъ съ такими же, очевидно, какъ и онъ, храбрецами, которымъ море по колно.
И выжилъ, и такой же здоровый.
Въ комнат у него на стнахъ висять лубочныя китайскія картинки, на стол парусиновая пробковая шляпа.
— Не кладите шляпу на столъ,— говоритъ серьезно и наставительно Николай Степановичъ:— деньги не будуть водиться.
— Да, вонъ что! Ну, теперь понимаю!
— Ну, какъ живете?
— Да вотъ для разнообразія брюшной тифъ прививаю. Замучили офицеры: пристаютъ, чтобы эвакуировать ихъ домой.
— Соскучились?
— Нда.
Я общаю прійти ужинать и узжаю къ С. Н., который любезно зазвалъ меня къ себ.
Завтра мы демъ съ нимъ на восточную втвь: по направленію къ Владивостоку — отъ Харбина до Пограничной.
Вечеръ проводяли мы на террас въ саду, въ обществ нсколькихъ инженеровъ, и ихъ числ былъ и начальникъ того восточнаго отдленія, куда мы завтра подемъ, инженеръ Тихонъ Михеевичъ Тихомировъ.
T. M. изъ крестьянъ, поздно и случайно научившійся сперва грамот, поступившій затмъ въ городскую школу, въ учительскую семинарію, прошедшій затмъ постепенно весь сложный образовательный путь вплоть до инженера.
Это, конечно, герой Горькаго. Его мужики съ тми же стремленіями, общественными инстинктами, самодятельностью, энергіей жизни и даже тми же средствами, съ той разницей, что вмсто купца здсь весь размахъ Китайской желзной дороги къ его услугамъ, съ одной стороны, а съ другой — здшнее общество, врящее ему, его способностямъ широко и практично ставить дло.
Это — герой и поляка Сенкевича и американца Гаймланда, тотъ герой изъ практической буржуазной жизни, руками котораго движется и эта буржуазная жизнь и нчто другое,— это помсь, какъ выразился удачно одинъ литераторъ, цыгана и идеалиста,— я сказалъ бы: эволюціонеръ, словомъ, герой, котораго такъ не любитъ русская публика и, за невозможность другого, въ романахъ и повстяхъ предпочитаетъ обходиться совсмъ безъ героевъ.
Я лично думаю, что въ дальнйшемъ академическій авангардъ нашей интеллигенціи сохранитъ и впредь такое же отношеніе, но, съ расширеніенъ интеллигентнаго круга, въ массахъ такой герой и у насъ, какъ теперь въ Польш, Швейцаріи и Америк, будетъ и понятенъ и естествененъ. Матеріала Господь Богъ не пожаллъ на Тихона Михеевича. Если тонкій рзецъ и отсутствуетъ, зато вы чувствуете основательность и прочность. Таковы и голосъ и рчь съ удареніемъ на о. Лобъ большой, и время длаетъ и будетъ длать его все большимъ. Одньте T. M. въ рясу монаха или священника, одньте въ долгополый русскій костюмъ зажиточнаго торговца, въ суконную поддевку крестьянина — и, пожалуй, и эти костюмы будутъ ему такъ же впору, какъ впору и костюмъ инженера. И при всемъ его инженерств не перестаеть чувствоваться его постоянная, не разорвавшаяся связь съ землей, со всмъ прежнимъ укладомъ его жизни.
Иногда онъ вдругъ напоминаетъ большое животное — умное, добродушное, которое осторожно, умло и медлительно поднимаетъ свои ноги, чтобъ не подавить животныхъ, меньшихъ, чмъ онъ. И это уже не благопріобртенный умъ, а родовой, поколніями выработанный. И еще очень отличительная черта этого ума,— не ‘я’, а ‘мы’.
Наконецъ умъ T. M. и съ общерусской философской подкладкой,— размыслить, обобщить.
Говоритъ онъ медленно, не торопясь. Въ дтств онъ заикался. Уроки отвчалъ письменно. Уже студентомъ онъ отучилъ себя отъ этого недостатка.
— Лтомъ въ деревн заберусь въ рожь, лягу и начну читать Бокля слегка нараспвъ. И такъ все лто: помогло. Занимался гимнастикой грудной клтки, чтлбъ выработать длинне дыханіе. И вотъ, какъ видите…
— Вы съ самаго начала постройки здсь?
По обыкновенію, и надъ этимъ отвтомъ немного подумалъ Т. М., прежде чмъ отвтиль:
— Да, съ самаго начала.
— Жизнь оригинально здсь сложилась?
— Вначал особенно. Теперь все это нивеллируется, входитъ въ обычныя рамки русской жизни, и отъ нашей англійской колоніи скоро останутся только одни воспоминанія.
— А сильнымъ ключомъ забила здсь жизнь?
T. M. усмхнулся.
— Да, перстомъ не заткнешь.

——

Харбинъ, 16-го іюня.

— Но какія же производства здсь возможны?
— Легче отвтить на обратный вопросъ: какія невозможны. Вдь здсь никакихъ пошлинъ, акцизовъ: сахарное дло, табачныя фабрики, винокуреніе, пивоваренные заводы, маслобойные, мукомольные, стеклянные, желзодлательные заводы. Все, что хотите, и на все громадный будетъ спросъ и благопріятнйшія въ мір условія. Почти по всмъ этимъ отраслямъ я частью самъ, частью съ помощью другихъ — кое-что выяснилъ. Напримръ, желзныя издлія: гвозди здсь изъ мстнаго желза, кустарнымъ образомъ добываемаго, такіе же, какіе у насъ въ Новгородской губерніи лтъ тридцать назадъ длались,— еще хуже, пожалуй. Пудъ двнадцать рублей. Предпріятіе — на первыхъ порахъ обезпечивающее врныхъ 100, 200, 300 процентовъ. Никуда негодная китайская лопата, мотыга 80 копеекъ, рубль. И всего этого теперь единственный поставщикъ — желзная дорога.
— Какимъ образомъ?
— Крадутъ. Особенно подкладки. Оттянетъ конецъ — готова мотыга. Болты ему не нужны — болты цлы.
— Чеховскій мужикъ, гайки на грузило?
— Вотъ, вотъ… Стеклянный, напримръ, заводъ. Вдь вс эти бумажныя окна, двери китаецъ, зарабатывая отъ насъ сотни милліоновъ, уже замняетъ стекломъ. Самый примитивный стеклянный заводъ — и опять милліоны готовы. Табакъ? Очень высокаго качестна табакъ здсь мстный. Устройте фабрики, и трудолюбивый китаецъ разведетъ вамъ громаднйшія плантаціи, разъ только будеть сбытъ. А китайцы же курятъ. Сахарное дло: свеклу садили, и получились прекрасные результаты, — немного южне — это наши Кіевская, Харьковская губерніи. Пивоваренное дло. Здсь одинъ пивоваръ былъ у меня рядчикомъ. Какъ-то разговорился съ нимъ и узналъ, что онъ по спеціальности пивоваръ. Началъ свое дло съ трехъ тысячъ. И теперь весь его заводъ больше тридцати не стоитъ. Въ день продаетъ восемь тысячъ бутылокъ пива. Стоить ему пиво 2—3 копейки, стекло 3—4, итого 5—7 копеекъ. Продаетъ оптомъ по 20 копеекъ. Считайте по 10 копеекъ — остается 800 рублей въ день — триста тысячъ въ годъ чистаго дохода. Зашелъ какъ-то къ нему, спрашиваю:— ‘Ну, теперь помняетесь съ чьимъ бы то ни было воложеніемъ здсь?’ Смется:— ‘Ни съ кмъ не помняюсь’. Впрочемъ, теперь узжать хочетъ. На-дняхъ призывали и за что-то выругали. Какъ китайцы говорятъ: ‘лицо потерялъ’. Обидлся и хочетъ ликвидировать дло, но до конца войны все-таки останется. Возьмите винокуренное дло. Гонятъ здсь отвратительную водку — ханшинъ — примитивнымъ способомъ. Немного только улучшить, и громаднйшій сбытъ обезпеченъ: безъ акциза. Мукомольное дло. Маслобойное, напримръ. Масса масличныхъ посвовъ, этими жимами китайцы выжимаютъ 4—5 фунтовъ съ пуда, вмсто 10—12. Опять громаднйшее дло. Да за что ни возьмитесь. А сельское хозяиство — огородное у насъ въ Имяньпо,— станція на восточной втк, куда завтра подемъ, верстъ полтораста отсюда. Является ко мн нсколько лтъ тому назадъ такъ, невзрачный господинчикъ: ‘Позвольте огородъ разводить’. Мы тогда ршили-было на восточной втк большихъ отчужденій не длать, и я посовтовалъ ему вступить въ соглашеніе съ китайцами. Продавать чужестранцу землю китайцы не могуть, но могутъ сдать въ аренду на 99 лтъ, съ правомъ возобновить потомъ на тотъ же срокъ, на тхъ же условіяхъ. Условія ничтожння: 10—20 рублей за десятину прекраснйшей земли за весь срокъ аренды. Кой-кто и сдлалъ такъ. Одинъ мелкій рядчикъ, Франкъ, за нсколько тысячъ усплъ снять участокъ, примыкающій къ дорог: двадцать пять верстъ длиной и 12 шириной, то-есть боле тридцата тысячъ десятинъ. Лсу тамъ половина. Дрова продаетъ по 10 рублей теперь, на половину строевой,— вырубитъ лсь, а руби хоть весь, получить нсколько милліоновъ, а пришелъ безъ гроша, заработалъ нсколько тысячъ.
— А теперь разв нельзя того же сдлать?
— Видите, теперь дорога перемнила свое ршеніе. Она хочетъ и на восточномъ участк отчудить полосу верстъ въ 25. Но теперь уже время упущено. Китайцы поняли, что стоитъ земля, да и въ другомъ отношеніи время уже не то. Прежде каждая наша просьба была равносильна приказаніямъ, а теперь… надо ждать, чмъ кончится война. Да, такъ вотъ огородникъ. Можете себ представить, довелъ дло до сотни десятинъ. Явилась у насъ всевозложная зелень. Нсколько лтъ и самъ гребъ громадныя деньги, и мы вс благоденствовали. Вдругъ въ прошломъ году, весной, передъ самымъ посвомъ объявляютъ ему: не смть сять, пока эту землю не отчудимъ подъ дорогу. Ждалъ, ждалъ. Лто прошло, вотъ другое. Прежде все это дйствительно быстро длалось, а теперь китайцы тянутъ, выжидаютъ.
— Что жъ съ огородникомъ?
— Не знаю. Потеряли его изъ виду. Изъ Имяньпо ухалъ. Вотъ тоже прізжали въ Имяньпо устроить пивоваренный заводъ, мельницу, крупчатку на рк. Еще нсколько предпріятій хотли-было, но вотъ все разбивается о вопросъ: чья змля? Дорога подала заявленіе, но всякое поступающее заявленіе грозитъ остаться безъ послдствій: никто и не ршается входить въ сдлку съ китайцами. Да теперь и другіе порядки пошли: централизація,— все уже отъ Харбина зависитъ, а Харбинъ теперь все больше и больше отъ Петербурга.
Т. М. замолчалъ, задумался и опять заговорилъ:
— Возьмите, напримръ, сухую перегонку дерева — скипидаръ. Потребность громадная, и ни одного заводчика. Сушилки,— хлбъ здсь сырой, размолъ трудный, мука скоро портится. Интендантство предлагаетъ во пяти копеекъ съ пуда за сушку. Сно… Китайцы его совсмъ здсь не знали. Нужно заготовить десять милліоновъ пудовъ его въ этомъ году,— монгольскія степи къ вашимъ услугамъ, почти даромъ. Но рабочихъ рукъ нтъ. Китайцы косить не умютъ, если же будутъ срзать своими ножами, то это только потеря времени. Выписывать изъ Россіи косцовъ? или выписать снокосилки, грабли Тигръ? Степь, какъ ладонь. Китайцы приспсобятся быстро,— до всякихъ машинъ они большіе охотники. Пудъ такого сна въ заготовк съ доставкой на станціи десять копеекъ, а по двадцать у васъ съ руками оторвутъ.
T. M. смотритъ на часы.
— Вотъ для перваго знакомства какъ я заговорилъ васъ: двнадцать ночи… Спать пора… Завтра когда демъ?
Ршаемъ въ семь утра.
— Вотъ я съ какой къ вамъ просьбой. Здсь мы составили маленькое общество, такъ, въ помощь раненыхъ. Ршили обезпечить Харбинъ свжимъ молокомъ. Выдали субсидію здсь одному надежному, онъ закупитъ коровъ — пока срокъ и обязательство по договору поставлять по десять копеекъ за бутылку. Я говорилъ какъ-то съ здшними отрядами, да вотъ теперь узжаю, длъ много, не знаю, когда вернусь. Не переговорите ли вы со Стаховичемъ?
Я общаю, и мы расходимся.
— Постойте, господа! Новая телеграмма получена. Вотъ теб и на! Далинскій перевалъ взятъ японцами!
— Взятъ?! Дорога на Ханченъ открыта!
— Всего вдь пятьдесятъ верстъ.
Успетъ ли командующій отступить отъ Дашичао? Цлый рядъ самыхъ мрачныхъ предположеній. И мы вс сидли еще часа два, сосредоточенные, напряженные.
Степанъ Николаевичъ на спичкахъ раскладываетъ:
— Это армія Куроки, Оку или Нодзу, это — Штакельбергъ, графъ Келдеръ, Мищенко, войска командующаго. И теперь Куроки вотъ что длаетъ…
И красныя спички, изображающія Куроки, ползутъ подъ рукой Степана Николаевича всей массой вокругъ нашихъ войскъ, а Степанъ Николаевичъ, красный, откинувшись, смотритъ сквозь очки на насъ всхъ, подавленныхъ и удрученныхъ.
Какой контрастъ съ нашимъ вчерашнимъ подъемомъ, когда вечеромъ въ вагон, подъ впечатлніемъ выхода нашего флота въ море, мы говорили о близкомъ пораженіи японцевъ, о способахъ переправы въ Японію и о мир въ Токіо.

XLVII.

Отъ Харбина до Пограничной и обратно.

16-го іюня.

Въ 7 часовъ утра мы трогаемся со станціи Харбинъ. Вс парадные вагоны отданы дорогой подъ жилье военному начальству. Желзнодорожное же начальство здитъ въ такъ называемыхъ строительныхъ вагонахъ, передланныхъ изъ товарныхъ. Верхняя половина задней стны вагона вырзана, и вмсто нея устроены окна.
Мы сидли на стульяхъ у этихъ оконъ, и предъ нами — весь путь. Небо покрыто тучами, недавно шелъ дождъ, пойдетъ, вроятно, еще, воздухъ ароматенъ и сыръ, и зелень ярко сверкаетъ въ брызгахъ. Это — іюнь, мсяцъ грозъ, роста хлбовъ у насъ, мсяцъ, когда ароматъ черемухи, сирени, а подъ конецъ и липы пьянитъ воздухъ, и нтъ тогда словъ, чтобы выразить всю прелесть переживаемаго мгновенія. Пока кругомъ только трава да ряды построекъ военнаго вдомства. Это еще одинъ Харбинъ (пока три я видлъ: Новый Харбинъ, Старый Харбинъ и пристань) — военный Харбинъ. Много выстроенныхъ зданій, много еще строится: спшно, судорожно.
Несмотря на семидесятиверстную скорость, поздъ плавно, съ особымъ шипньемъ колесъ въ тактъ, съ неимоврной быстротой уносить насъ отъ новыхъ и новыхъ картинокъ. Гроза. Сочныя темныя тучи. Одна ниже другихъ, и вотъ-вотъ, польеть изъ нея. А кругомъ перелски, зеленая трава, красные цвты мака, лилій, лиловые птушки, въ окно пахнётъ вдругъ ароматъ цвтущей сирени. Мы несемся лсомъ, и запахъ грибовъ, свжесрубленнаго дерева, потянуло дымомъ и мирной картиной. А тамъ теперь, на юг обходное движеніе, можетъ-быть, въ это время уже идеть сраженіе,— смерть, стоны. Можетъ-быть, даже и здсь, за поворотомъ, разболченный рельсъ, уничтоженный мостикъ, толпа ждущихъ хунхузовъ, наконецъ случайный разладъ. Случай. Но вся жизнь въ той форм, какъ она наладилась у современныхъ людей, разв не сплошной случай, и разв не приходится постоянно повторять, и здсь особенно часто:— ‘Зачмъ онъ жилъ, зачмъ страдалъ?..’ Здсь, въ этой резидевціи случая, знаменемъ котораго окрашена вся эта жизнь:
— На линію всего отъ виска…
— И прямо въ високъ…
И кто на линію отъ виска, кто на прямой?
И какой выводъ: мое — только это мгновенье, только сегодня, только съденный обдъ,— а обо всемь остальномъ не стоитъ и думать. И думать и гадать.
Чмъ дальше, тмъ больше лсовъ. Поздъ за поздомъ везуть лсной матеріалъ, доски, бревна, дрова. Непривычный глазъ удивляетъ то обстоятельство, что годъ тому назадъ срубленное дерево все еще въ кор.
— Здсь только съ кедра надо сейчасъ же снимать кожу, а то въ мсяцъ черви съдятъ, а бархатъ, напримръ, если раньше года снимете съ нево кожу — весь растрескается и никуда не будетъ годенъ: все это горькимъ опытомъ на практик постигнуто.
— Но никакого жилья. и, когда этотъ лсъ срубится…
— Здсь будетъ пустыня.
— Это цивилизація?
— Кое-что расчистатся подъ пашню, кое-гд опять лсъ пойдетъ, но въ общемъ условія для дальнйшей культуры очень неблагопріятны. Дождливый, напримръ, періодъ здсь начался 15-го мая. Въ этомъ отношеніи этотъ годъ напоминаетъ девятисотый…
— И такой же разливъ рки? Не пугайте, ради Бога!
— Да, вотъ уже есть телеграммы съ юга о дождяхъ и размывахъ…
— Ба, ба, ба… Что жъ тогда японцы будутъ длать?
И разговоръ незамтно, какъ всегда и везд здсь, возвращается все къ тому же. На стол опять спички, арміи Куроки, Нодзу, артурская и вдадивостокская эскадры.
И не устаемъ говорить все о томъ же, и никогда не надодаетъ.
Это здсь везд, да, вроятно, и во всей Россіи теперь такъ.
А вотъ и станція и поселокъ Имяньпо.
Ему особенно повезло по части любви, душевныхъ мукъ и страданій.
Въ мягкомъ пасмурномъ дн онъ уютно выглядитъ со своими домиками-коттэджами, выглядывающими изъ зелени своихъ садовъ.
Сестры милосердія въ чистыхъ, изящно сшитыхъ платьяхъ, въ корсетахъ, пограничники, раненые. Мы обдаемъ на веранд у Тихона Михеевича, димъ свжепросоленные по-малороссійски и съ чеснокомъ огурцы, слушаемъ новости дня здшнихъ мстъ. Слушаетъ и маленькіи медвжонокъ, взобравшійся на перекладину, слушаетъ грустный, потому что его сегодня за что-то побили.
Новости, очевидно, очень интересныя, и хозяйка спокойна, что для меня все это — только тарабарская грамота. Но за дорогу я уже настолько въ курс дла, что все отлично понимаю.
И я улыбался, и въ то же время отъ всей души жаль всхъ тхъ, кому такъ дорого приходится расплачиваться за то, въ чемъ, можетъ-быть, и не воленъ человкъ. Придетъ, можетъ-бытъ, другое время, и многое измнится: мое понятіе о собственности въ отношеніяхъ мужчины и женщины и вытекающее отсюда рабство, неуваженіе, неинтересъ — уступятъ мсто иному. Тогда и измнъ не будетъ.
А пока… надо хать дальше, и мы благодаримъ, прощаемся и уже изъ отходящаго вагона еще разъ раскланиваемся съ остающимися.

XLVIII.

Отъ Пограничной до Харбина.

17-го іюня.

Вся длина восточной втки отъ Харбина до Владивостока — 513 верстъ. Первую половину ея мы прохали днемъ, вторую — ночью, съ тмъ, чтобы на обратномъ пути днемъ прохать вторую.
Утро мы начинаемъ осмотромъ станціи Пограничной. По обыкновенію, все гд-то скрыто. Въ глаза бросается только небольшая станція да два-три зданія на возвышеніи. Не долина даже, а щель, напоминающая ущелье севастопольскаго вокзала. Нсколько зеленыхъ холмовъ закрываютъ видъ туда, дальше, гд прошла уже Уссурійская дорога. И кажется, что тамъ ничего, кром такихъ же зеленыхъ холмовъ, нтъ. Я стою и съ завистью думаю, что двсти верстъ всего отдляютъ теперь меня отъ Владивостока. Но это ужъ районъ генерала Линевича, и, скрпя сердце, я смотрю, какъ въ другой сторон щели, на поворотномъ кругу, уже поворачиваютъ наши вагоны.
— Кофе пить пожалуйте.
Я иду въ вокзалъ.
Мы пьемъ кофе и знакомимся съ нсколькими военными и инженерами, начальникомъ Уссурійской желзной дороги, его штабомъ. Они тоже пріхали сюда съ осмотромъ. и теперъ дутъ назадъ во Владивостокъ.
Знакомимся мы, между прочимъ, и съ полковникомъ П., бравымъ военнымъ корреспондентомъ большой петербургской газеты.
— Жаль, что вы не можете дохать до Никольскаго, я далъ бы вамъ массу матеріала.
— Что во Владивосток?
— Пустыня. 25-е іюня — предльный срокъ, назначенный узжать всмь лишнимъ людямъ, женщинамъ, дтямъ. Могутъ оставаться только т, кто внесетъ опредленную сумму на свое содержаніе или натурой. Кажется, десять пудовъ муки, два пуда крупъ и прочее въ этомъ род.
— Продукты и жизнь вообще дороги?
— Какъ на что. Квартира, за которую платили безъ мебели 900 рублей, теперь съ мебелью — 150 рублей. Экипажи, стоившіе 700—800, за 200 рулей. А полфунта сахара съ трудомъ найдете. Говорятъ, у торговцевь теперь 10—20 пудовъ во всемъ Владивосток не найдете. Керосина тоже совсмъ нтъ.
— Какъ адмиралъ Скрыдловъ?
— Отлично выглядить: бодрый, свжій. Настроеніе вообще повышенное. Привезли плнныхъ японцевъ.
— Чт5 же они говорятъ: Онима, правда, утонулъ?
— Нтъ.
— А осадныя орудія, которыя везли для Портъ-Артура?
— ‘Мы вамъ,— отвчаюгъ,— не ваши европейцы, чтобъ разсказывать, что у насъ утонуло’. Между ррочимъ, пріхалъ среди плнныхъ Кіешиумеда. Онъ жилъ до войны въ Дальнемъ, былъ представителемъ большой цементной фирмы. Тамъ, въ Дальнемъ, у него свой домъ, со всей обстановкой. Его очень любили, онъ отлично говорить по-русски. Если длаете ему заказъ, посл расчета привезетъ какой-нибудь цнный подарокъ и удивляется, почему не берутъ его. Война и его захватила врасплохъ. Сперва онъ все говорилъ, что войны не будеть. Но въ послдній разь, возвратившись изъ Японіи всего за нсколько дней до войны, грустно говорилъ: ‘Пожалуй, будетъ, мсяца черезъ два, но продолжится не больше трехъ мсяцевъ’. А тутъ вдругъ война, и ему пришлось въ нсколько часовъ выхать. Онъ просто заперъ на замокъ домъ и ключъ передалъ Кази-Гирею. ‘Вроятне всего,— говориль онъ, узжая,— я пріду въ качеств переводчика’. И дйствительно, онъ и халъ переводчикомъ въ Дальній на потопленныхъ нами транспортахъ. детъ грустный. Англичанина, командира транспорта, провезли. Онъ выходитъ на ставціяхъ, за нимъ два солдата. Держить себя важно, стъ много, какъ настоящій англичанинъ.
— А японцы?
— Тоже увренно держатся, но представительности нтъ: очень ужь ихъ природа обидла красотой и фигурой. Хотя они по горамъ лазятъ, какъ козы. Положимъ, ихъ амуниція облегченная: рубашка, портки, легкія сандаліи, ружье, патроны — и все. Остальнымъ кули, какъ олени, навьючены. А это даетъ ихъ войскамъ возможность обходить по такамъ крутизнамъ позиціи, которыя всми другими арміями считались бы неприступными, подъ Тюренченомъ, напримръ…
— Эпидемій нтъ?
— Пока никакихъ, если не считать ничтожнаго процента желудочныхъ заболваній. А на юг?
— Въ этомъ отношеніи идеальное положеніе: изъ двухъ тысячъ, привезенныхъ при мн, только 16 желудочныхъ.
— Осгальные?
— Раненые, нсколько ревматиковъ. Состояніе арміи въ санитарномъ отношеніи прекрасное.
— Это самое главное: самыя большія убыли въ сраженіяхъ — ничто въ сравненіи съ эпидеміями. Когда на юг ждуть боя?
— Когда я тамъ жилъ, говорили, черезъ 8—10 дней, значитъ, на этихъ дняхъ.
— Гд?
— Теперь, очевидно, уже все измнилось. Я слышалъ тогда, что около Гайчжоу.
— Правда, что взяли 40 пушекъ?
— Я слышалъ, что генералъ Мищенко вчера отбилъ семь.
— Гд владивостокская эскадра теперь?
— Опять ушла въ море.
— Какъ удалось поднять ‘Богатыря’?
— Они сли носомъ: разгрузили, сняли орудія, корму наполнили водой и сняли. Теперь онъ въ док.
— Надолго?
— Не знаю, на мсяцъ, говорятъ.
— Думаете, владивостокская эскадра соединится съ артурской?
— Говорятъ… Вс вдь говорятъ только, говорятъ то, что сами желаютъ. Такъ вотъ говорятъ, что, можетъ-быть, отъ Гензана попробуютъ прійти въ Артуръ.
— Въ общемъ все-таки вс эти ‘говорятъ’ рисуютъ настроеніе, очевидно, подъемъ есть?
— Несомннно. Войска, которыя проходятъ здсь на югъ, въ смысл настроенія не оставляютъ желать ничего лучшаго.
Нашъ поздъ готовъ.
— Итакъ, вмсто постройки крымской дороги, вы теперь дете на ютъ, гд, можетъ-быть, не сегодня — завтра…
Мы прощаемся и разъзжаемся въ разныя стороны. Я смотрю вслдъ уходящему позду на Уссурійской дорог я опять думаю: ‘Часа черезъ четыре при такой удобной оказіи я уже былъ бы во Владивосток’. Сколько-то перемнъ въ немъ съ 90-го года, когда я былъ тамъ?
А нашъ поздъ уже громыхаетъ по стрлкамъ, щель развертывается, и я вижу теперь скрытыя богатства Восточно-Китайской дороги: цлый городъ построекъ для жилья, для складовъ. Вотъ церковь. Все изъ камня, но церкви везд деревянныя. Только въ Ляоян, впрочемъ, изъ кирпича. И только въ Ляоян и оригинальна архитектура церкви. Вс же остальныя — деревянныя, самой незатйливой конструкціи бдной и даже очень бдной деревни. Съ другой стороны, въ мстахъ, изъ-за обладанія которыми и вся настоящая война разгорлась, странно было бы и начинать съ каменныхъ церквей.
Пограничная скрывается, а кругомъ тамъ опять только зеленые бугры да долинки, въ которыхъ теперь везд вода. и сегодня, какъ и вчера, какъ цлый мсяцъ уже, льетъ и льетъ, и вода выступила изъ береговъ, подошла къ насыпямъ, ркой бжитъ по кюветамъ, а изъ откосовъ и выемокъ бьютъ со всхъ мсть новые фонтаны.
— Вотъ тутъ и справляйтесь, когда весь грунть въ кисель превращается. Вдь потопъ сорокъ дней продолжался, а здсь девяносто — сто.
— Я сегодня всю ночь не спалъ,— говоритъ начальникъ участка.— Только-что легъ-было, на сороковой верот начался размывъ. Сейчасъ же тревогу, черезъ четверть часа поздъ подали.
— Скоро!
— На каждомъ учаетк у насъ поздъ стоить съ полнымъ оборудованіемъ: шпалами, рельсами, мшками, инструментами. Люди поименно назначены. По тревог люди и поздъ должны быть готовы черезъ четверть часа. Если долго все обстоитъ благополучно, фальшивую тревогу длаютъ, чтобы не отвыкали.
— Ну, и что жъ, успли исправить?
— Успли. Я часа два съ нимъ пробылъ и похалъ назадъ на дрезин, чтобъ успть попасть назадъ къ отходу вашего позда.
Смется.
— На свжемъ воздух можно и три ночи не спать, это вотъ кабинетной работы, да еще зимой — не выдержишь.
Лицо загорлое, здоровое, никакихъ слдовъ безсонной ночи.
— Вы все-таки скоро на дрезин попали?
— А у меня особые дрезинщики-хунхузы: везутъ со скоростью позда. Я ихъ еще съ постройки взялъ. Ни за какія деньги не отдамъ. Я на нихъ длаю по сто верстъ. 50 проду — покормлю, выпьютъ полбутылки водки — и дальше. А такъ не пьютъ совсимъ, опій не курятъ, курятъ только табакь изъ китайскихъ кальяновъ. прекрасно ходять за дрезиной, и одинъ непремнно безотлучно при ней. Пограничники, чуть зазваешься, подхватятъ и угонятъ дрезину,— дожидайся ихъ потомъ, а мои хунхузы никогда не отдадутъ. и драться пробовали съ ними: крикъ поднимутъ, всю станцію всполошатъ, а дрезину отстоятъ…
— А вообще, какъ насчетъ хунхузовъ?
— Появились опять: шпалы на путь кладутъ, стрляли какъ-то въ поздъ, но все благополучно. Только вотъ на Дайматсу въ перестрлк жену дорожнаго мастера на прошлой недл убили…
— А на количеств рабочихъ появленіе хунхузовъ не отразилось?
— Очень отразилось: пришельцы съ ночи вс почти ушли. Время самое горячее…
— Къ намъ прибыло 500 русскихъ рабочихъ. Хотите?
— Что я съ ними буду длать? Помщеніе имъ дай?
— Обязательно.
— Горячимъ корми?
— Непремнно.
— Въ дождь не пойдеть?
— Въ такой, конечно, нтъ.
— И съ дой въ сутки не меньше двухъ рублей?
— Около того.
— А китаецъ 50 копеекъ, тепорь поднялъ только на 60 копеекъ, еще подниму и на 75 копеекъ буду имть сколько угодно и ничего больше. И поднимать не приходилось бы, да вотъ что длаютъ. Нужны рабочіе пограничникамъ, интендантамъ, въ ‘Красный Крестъ’ — придутъ къ нашимъ артелямъ, набавятъ и уводятъ. По ихъ справочнымъ цнамь хотя вдвое.
— Вотъ 89-я верста. Здсь было большое сраженіе въ 1900 году. Китайцы занимали эту деревню, вонъ еще остались окопы.
Деревня и долина проносятся передъ нами.
— А вотъ здсь, вотъ на томъ пригорк, гд стоитъ фанза, они укрпились: пушка была у нихъ.
Многіе обходять кругомъ пригорокъ, это отдльная неприступная скала, которую омываетъ почти кругомъ рка.
— Долго держались, съ тхъ высотъ наша артиллерія пришла и разгромила это газдо.
И долго еще мы видли въ лучахъ вдругъ выглянувшаго изъ-за тучъ солнца и скалу, и долину, и широко разлившуюся рку.
— Такой высокой воды еще не было.

——

19-го іюня.

Поздно или рано? Мои часы остановились и показываютъ три часа. Я встаю, одваюсь и выхожу въ гостиную, а оттуда на террасу. Накрыты приборы для ды, чайный приборъ, но, очевидно, никто еще не приходилъ. Тогда я осторожно иду по комнатамъ. Въ двухъ смежныхъ — спальни С. Н. и Н. А. Двери открыты, стоять оба и беззвучно длаютъ гимнастику по способу… забылъ, по какому способу С. Н.— красный, Н. А.— блдный. У обоихъ мускулы напряжены до предла. Н. А. съ захваченнымъ дыханіемь шепчеть:
— 28, 29, 30! Ухъ!..
— Ну, одваться! Эй, бойка!
Показывается меланхоличный молодой китаецъ съ длинной косой.
— Твоя-моя,— чай, чифаки… малю-малю, твоя-моя, скорй.
По англійскому обычаю день начинается плотной дой. Затмъ хозяева отправляются въ контору, а я остаюсь писать.
Я устраиваюсь на террас въ саду. Въ дом мертвая тишина.
Сегодня опять солнце и прекрасный іюньскій день. Порхаютъ бабочки, мухи жужжатъ. Мухъ такое множество, что я ухожу въ комнаты и, прежде чмъ приняться за работу, выгоняю мухъ.
Въ конц концовъ съ мухами я ничего подлать не могу, он какъ будто и исчезаютъ, но, какъ только я сажусь — нападаютъ опять со всхъ сторонъ. Очевидно, мухамъ скучно, и он забавляются за мой счетъ: пока я бгаю съ полотенцемъ, он прячутся подъ столъ, а когда сажусь — по команд опять бросаются на меня, Я длаю глубокомысленный выводь изъ всего этого: каковъ народъ, таковы и его мухи. У замысловатыхъ китайцевъ и мухи похитре нашихъ. Посл этого я беру шапку и отправляюсь въ городъ повидать своихъ знакомыхъ.
— Что новаго? спрашиваютъ меня.
— Васъ надо спрашивать.
— Насъ? Мы ничего здсь не знаемъ, узнаёмъ позж Петербура, живемъ исключительно сплетнями. Ужасающими сплетнями! Сегодня Куропаткинъ раненъ, а завтра потонулъ Оняма и Куроки взятъ въ плнъ. Сегодня нашихъ легло 17 тысячъ, завтра японцевъ 20 тысячъ и отбили мы 76 пушекъ. Сегодня нашъ флотъ пошелъ ко дну, завтра — японскій. И всему вримъ, искренно радуемся, искренно падаемъ духомъ и ждемъ самаго худшаго, вплоть до мгновеннаго разрушенія дороги. Хотя, взлетая, долетаемъ и до Токіо. И посл этого — заключеніе мира въ Токіо и домой! Конечно, моремъ, черезъ Америку и Гонолулу.
Я отправляюсь въ дворянскій отрядъ.
У M. А. Стаховича большое горе — умерла его сестра. Онъ очень тяжело переживаетъ эту невзгоду, и я не ршаюсь итти къ нему.
Какъ извстно, М. А., кром дворянскаго отряда, состоитъ помощникомъ главноуполномоченнаго ‘Краснаго Креста’ Теперь этотъ главноуполномоченный проситъ М. А. принять на себя завдываніе ‘Краснымъ Крестомъ’ въ тылу арміи.
Больныхъ все прибавляется Открытіе новыхъ палатъ не идетъ такъ спшно, какъ многіе хотятъ того, но доктора настаиваютъ на полномъ оборудованіи вплоть до самонагрвающихся ваннъ прежде открытія барака.
— ‘Только при такихъ условіяхъ мы можемъ гарантировать раненому безопасность отъ зараженій и осложненій.
Въ открытыхъ баракахъ порядокъ и чистота, и дйствительно образцовые.
Въ ‘Красномъ Крест’, напримръ, на сто больныхъ — дв сестры, а здсь на 30 — дв. да прекрасная, для офицеровъ — водка, вино, если доктора разршаютъ. Вся хозяйственная часть — на плечахъ барова Кнорринга, и онъ заваленъ работой. Узналъ я, между прочимъ, очень печальную новость и, чтобы быть безпристрастнымъ, сообщаю ее.
Въ дворянскій отрядъ поступилъ раненый офицеръ, забайкалецъ, казакъ Токмаковъ. У него шесть ранъ. Посл первой онъ упалъ и остальныя получилъ уже лежа отъ проходившихъ и въ упоръ стрлявшихъ въ него японцевъ. П. И. Постниковъ далъ заключеніе о возможности пуль думъ-думъ или обыкновенныхъ, но надпиленныхъ или распиленныхъ. Такія пули, какъ извстно, имютъ такія же разрывныя свойства, какъ и пули думъ-думъ.
Заключеніе свое Р И. основываетъ на томъ, что при малыхъ входныхъ отверстіяхъ — выходныя ужасны. Особенно одна рана на рук: весь локоть развороченъ.
Насколько я понялъ, допускается при этомъ и такая возможность: при выстрл въ упоръ и условіи, что пуля попадаетъ въ кость, возможны громадныя выходныя раны, иногда верхняя пленка пули слетаетъ, и тогда такая пуля пріобртаетъ вс свойства пули думъ-думъ.
Можно допустить возможность и подпиливанія пуль. Я писалъ о нашемъ раненомъ солдатик, мечтавшемъ о напильник. Несомннно, и среди японцевъ попадаются такіе же экземпляры.
Этимъ же, можетъ-быть, можно обьяснить и стрльбу въ упоръ. А тмъ боле въ казака, да еще забайкальца, съ которыми у японцевъ особые счеты.
Какъ бы то ни было, но, въ виду моего недавняго заявленія, что до сихъ поръ не было ни въ одномъ госпитал такого факта, считаю долгомъ, узнавъ о таковомъ, огласить его.
Moй слдующій визитъ — къ спеціалистамъ. Mu толкуемъ о дорог. Я слышу, между прочимъ, заслуженный упрекъ строителямъ. Насколько широко поставлено дло въ остальныхъ отношеніяхъ, настолько же примитивно и по-старинному устроено движеніе на дорог. Нтъ ничего даже изъ того, что уже и не называется новостью: сигнализація, централизація стрлокъ, автоматически дйствующая узловая система — все это отсутствуетъ. А только все это, особенно при напряженной работ, гарантируетъ безопасность движенія. Но зато другое очень важно, нововведеніе — тормоза Зауербрена дорога вводитъ. Эти автоматическіе тормоза — прекрасное средство на случай разрыва позда на подъем. Тогда, какъ извстно, оторвавшіеся вагоны катятся внизъ все съ увеличивающейся быстротой. Такіе тормоза Зауербрена и предупреждаютъ это. Такихъ опасныхъ мстъ из дорог два: на тоннел близъ Хайлара, на западномъ отдленіи, и на восточномъ отдленіи на водораздльной станціи Дайлатсу, отъ которой въ об стороны на протяженіи перегона предльный уклонъ въ пятнадцать тысячныхъ.
Насколько мн извстно, это первый случай примненія тормозовъ Зауербрена въ Россіи.
Вечеръ мы провеля въ малороссійскомъ театр.
Публики, собственно, въ театр мало, но хохлы не падаютъ духомъ и лихо отплясываютъ свой гопакъ и трепакъ.
Мн надо было навести справки объ одной артистк, и я въ антракт пошелъ за сцену. Собственно это ‘за сценой’ заключалось въ крыльц и маленькой передней съ выходомъ прямо на сцену. Во время дождя всей играющей трупп, очевидно, приходатся жаться, какъ въ церкви, въ этой маленькой передней.
Теперь дождя не было, и артисты сидли на ступенькахъ, гуляли въ темныхъ аллеяхъ сада. Тамъ же бгали, несмотря на поздній часъ, ребятишки — дти этихъ артистовъ. Кто-то, присвъ на землю, лъ принесенный бифштексъ. Въ темнот неистово кружилась группа изъ нскольккхъ артистокъ и артистовъ, и вс неистово кричали метавшейся за ними собак:
— Вотъ барыня, вотъ!..
— Нтъ, я больше не могу ее мучить,— пустите меня! Вотъ я, милая, вотъ гд я!
Собака съ радостнымъ визгомъ бросилась на грудь своей госпож, лизала ее прямо въ губы, окрашенныя яркимъ карминомъ, а окружающіе, заинтересованно, точно и вопроса интересне на свт нтъ, и такъ сердечно и тепло, какъ умютъ только хохлы, говорили вс вразъ о поразительномъ ум и преданности этой собаки.
Узналъ я про артистку печальную новость Она умерла. Простудилась въ Хайлар въ ноябр прошлаго года и умерла отъ чахотки.
— Жизнь была тяжелая: въ нетопленныхъ вагонахъ. Сборы — какъ видите… Широкіе штаны больше не въ мод, надо, вроятно, бросать, а какъ ихъ бросишь…
— У нея, кажется, дочь была?
— Какъ же, какъ же… Славная двочка — три года, вся труппа ее, какъ своего ребенка, любить. Галя, Галюся! гд ты?
Кучка дтей, какъ стая воробьевъ, вылетла въ это время изъ-за кустовъ, и тоненькій голосокъ пискнулъ намъ:
— Галя уснула у Маріи Ивановны.
— Уснула… Устала, бдненькая: маленькая вдь и худенькая, въ чемъ только душа держится…
И мать была маленькая, худенькая и все искала, жадно искала свое потерянное счастье.

XLIX.

Между Харбиномъ и Ляояномъ.

20-го іюня.

Я возвращатось въ Ляоянъ, окончивъ осмотръ и знакомство съ Восточно-Китайской желзной дорогой.
Въ обшемъ, какъ я уже писалъ, это грандіозное предпріятіе, выполненное съ широкимъ размахомъ, оправдавшимся текущими событіями. И несомннно, не будь этого предпріятія, или будъ оно выполнено въ обычныхъ для желзныхъ дорогъ рамкахъ, войска встртили бы здсь непреодолимыя препятствія. и надо признать, что, разъ японцы готовились къ войн, они пропустили безвозвратно удобное для себя время. Объяви они войну два года тому назадъ — и наше дло здсь было бы безповоротно проиграно.
Прояви они и теперь не фейерверочную, а настоящую энергію, соотвтствуй ихъ замыслы исполненію, и теперь пришлось бы намъ плохо. Вдь въ начал войны пропускная способность дороги была всего 4 пары поздовъ, а теперь — 12 и на-дняхъ будеть доведена до 16-ти паръ, и каждый поздъ изъ 35 груженыхъ вагоновъ.
Надо быть спеціалистомъ, чтобы понять ту скрытую, невидимую для не-спеціалиста, но колоссальную энергію и напряженіе, съ какими удалось уже въ военное время выполнить всю эту работу. Здсь необходимъ былъ трудъ всхъ, одинаково, отъ самаго верху до самаго низу. Надо было не мшать работать, вдохновлять, объединять, искусно обходить препятствія, создаваемыя временнымъ положеніемъ длъ. Препятствія, не существующія при работахъ въ желзнодорожныхъ округахъ и очень трудно преодолваемыя безъ нихъ, когда вмсто постояннаго дйствуетъ временное и не спеціальное. При такихъ условіяхъ — даже при искреннемъ желаніи помочь — вышательство только тормозитъ, осложняетъ и портитъ дло.
Въ турецкую кампанію, напримръ, дороги во время войны не смогли выдержать не то что усиленный, но даже графикъ движенія мирнаго времени. Везд оказались ‘пробки’, забитыя неразгруженнные вагонные станціи, не имвшія возможности принимать, вслдствіе этого, новыхъ поздовъ. Бранили дороги. Единственными непонимающими людьми въ желзнодорожномъ дл оказывались желзнодорожники, и никто не хотлъ видть истинныхъ причинъ зла. А эти истинныя причины заключались въ томъ, что спеціальнымъ дломъ распоряжались не-спеціалисты. И въ силу непониманія, желанія выслужиться или неумстной горячности испортили все дло.
И чмъ ближе къ театру военныхъ дйствій, тмъ хуже шли желзнодорожныя дла, потому что тмъ больше было людей, желавшихъ отличиться за ея счетъ. И все хорошее было ихъ заслугой, а плохое относилось за счетъ нераспорядительности и неисправности желзнодорожіюй администраціи.
Если въ ныншнюю войну это сглажено, то объясняется это только личнымъ присутствіемъ министра путей сообщенія и содйствіемъ высшей военной администраціи.

——

Мы прощаемся съ Степаномъ Николаевичемъ. Я говорю ему:
— Мста хорошія, но люди чужіе. Видть ихъ, смотрть на нихъ, не желающихъ тебя, не легко… Нтъ, я мечтаю о Крым, о прерванныхъ войной изысканіяхъ, о постройк крымской линіи.
— Вы любите Крымъ?
— Безумно! Мечта всей моей жизни — жить въ Крыму. Жизнь начальника маленькой крымской дороги не промнялъ бы ни на какую другую самую большую дорогу.
С. Н. лукаво щурится.
— А вдь тамъ татары, люди, у которыхъ мы тоже отняли ихъ землю…
— Ну, ужъ Крымъ я не отдамь.
— А я — здшнія мста.
Мой вагонъ прицпленъ къ воинскому позду. Идеть первый эшелонъ 17-го корпуса. Итакъ, за этотъ мсяцъ, что я здсь, прошло уже два корпуса — 4-й сибирскій и 10-й. Всero 90 тысячъ человкъ. Все больше народъ изъ-подъ Москвы. Отъ призывныхъ я слышу вольный говоръ, псни. Такихъ веселыхъ я еще не видлъ. Полки 10-го корпуса прозжали молча, угрюмо поглядывая по сторонамъ.

——

На одной изъ станцій садится знакомый пограничникъ. Онъ охотникъ поговорить, человкъ наблюдательный, довольно безпристрастный.
Я радъ такому спутнику, угощаю его чаемъ и навожу на интересующіе меня вопросы. Въ числ ихъ много щекотливыхъ. Напримръ: взаимныя отношенія пограничниковъ и желзнодорожниковъ.
— Крайніе изъ желзнодорожниковъ,— говоритъ онъ,— доходятъ до того, что доказываютъ, будто мы, пограничники, причина всхъ причинъ: гоняясь за хунхузами, ссорили только ихъ съ населеніемъ. Какое, дескать, дло желзной дорог вмшиваться въ жизнь чужой страны, чужого народа: грабятъ вдь хунхузы не желзную дорогу, а своихъ же китайцевъ? А пограничники, чтобы усилить свое значеніе, все это раздуваютъ, захватываютъ все большій и большій районъ и т. д.
‘Ну, а я бы сказалъ — оба лучше. Только желзной дорог къ чему, напримръ, отчужденіе на 25 верстъ въ сторону? Для чего вс эти концессіи на лса, минеральныя богатства, вс эти города и власть губернатора въ лиц начальника дороги? И все это сдлалось не сразу, а шагъ за шагомъ, постепенно, какъ все длалось здсь, на Восток, гд шагъ за шагомъ пришли мы вотъ и въ Манчжурію и, кто знаетъ, куда еще придемъ, потихоньку подталкивая другъ друга: помните Алекся Толстого? ‘Конь мой, конь…’ И вотъ вс мы эти кони: каждый по своей части. И каждый видитъ спицу въ глазу брата, а въ своемъ бревна не видитъ.
‘Неизбжно и то и другое дло должно расти и развиваться. Я увренъ, что посл войны. мы будемъ обыкновенными войсками, а наше начальство — командующимъ здшняго военнаго округа, и всмъ недоразумніямъ будетъ конецъ. Уже и теперь мы видоизмняемся и отходимъ отъ прежней роли. Жандармы уже замнили насъ на станціяхъ, смнятъ насъ и въ городахъ. Вонъ, видите, въ Харбин нашъ начальникъ полиціи и бороться уже не хочетъ,— самъ подалъ въ отставку, и, можетъ-быть, желзнодорожники еще вспомнятъ насъ,— нами имъ все таки управлять легче было, чмъ жандармами. Жандармы-то самостоятельны. Наши инструкціи — быть въ распоряженіи желзной дороги, а жандармы за инструкціями къ желзнодорожникамъ не пойдутъ-съ!.. Сами имь крылышки подржуть. И какъ еще-съ!’
— Ну, а какъ ваше мнніе: населеніе китайское спокойно?
— Было бы не спокойно, поврьте, насъ съ вами и дороги этой въ сутки не было бы. Что такое хунхузъ? Человкъ, желающій легко, безъ особаго труда жить, имть деньги. Это трудъ? Вотъ три часа уже мы здсь стоимъ и любуемся, какъ они работаютъ.
Ротмистръ показываетъ на толпу человкъ въ сто рабочихъ. Нашъ поздъ стоитъ на разъзд въ выемк. Ливнями 17-го, 18-го и 19-го іюня размыло вс дороги, залило вс низины, залило вс канавы и кюветы выемокъ. Стоя въ такомъ кювет по колна въ вод, китайцы лопатами выталкиваютъ илъ и выбрасываютъ его на сторону. Работаютъ они, какъ мокрое горитъ, какъ поденные всего міра и, пожалуй, хуже. Собственно, ничего не длаютъ. Удушливый запахъ ихъ красивыхъ темно-бронзовыхъ тлъ наполняетъ вагонъ. Они весело перекликаются своими птичьими гортанными голосама и просятъ у васъ ‘папилосъ’, ‘лба’. Броситъ лопатку и стоитъ-стоитъ, смотрить-смотритъ.
— И воть въ день за это ничегонедланье онъ получитъ 50—70—90 коп., и то же самое везд: и въ интендантств, и въ ‘Красномъ Крест’, и на фортификаціонныхъ работахъ. А прежде этому самому господину за настоящую работу предлагали его же китайцы три-пять копеекъ въ денъ. И пока такая, какъ эта, работа существуетъ, хунхузовъ не будетъ. Кром тхъ, которымъ японцы платятъ. Но и японцамъ необходиме кули, чмъ хунхузы. У нихъ, какъ оказывается, своихъ кули, вывезенныхъ изъ Японіи, почти нтъ, и они тхъ же китайцевъ и хунхузовъ нанимаютъ.
— Значитъ, и мы могли бы ихъ нанимать?
— Наврно, и будемъ. Въ Портъ-Артур артиллерія нанимаетъ сигнальщиковъ. Романовскій, командиръ полевой батареи 4-й восточно-сибирской бригады, потерявъ 2-го мая изъ 48-ми — 40 человкъ, 13 мая такъ приспособился къ ихъ тактик, что за весь день имлъ всего двухъ раненыхъ и 24 японскихъ орудія подбилъ восемью пушками-съ. Романовскій — это Тушинъ Толстого, и пользовался услугами китайцевъ. Деньги и вжливость — дв вожжи, съ помощью которыхъ позжайте на китайц, куда хотите.
— Да, это, кажется, общее мнніе. Скажите: эта дожди задержатъ японцевъ?
— Пока не просохнетъ, кто гд стоялъ, такъ и будетъ стоять. Пшій, кули — пройдугь, но артиллерія ни съ мста. Да и пшій съ неимоврнымь трудомъ, и что дальше — то хуже.
— Это ужъ начало дождливаго періода?
— Немного рано, хотя въ 1900 году дожди начались тоже въ это время. На восток, говорятъ, уже съ мсяцъ идутъ дожди.
— Да, идутъ. Я оттуда.
— Ну, тогда дло японцевъ плохо. За періодъ дождей привезутъ намъ еще корпуса четыре, и къ сентябрю-октябрю будетъ полная развязка и на суш и на мор.
— Когда же кончится эта война?
— Къ зим. Къ Новому году миръ будетъ. Не будетъ ни цли ни смысла воевать дальше. Станетъ совершенно ясно, сколько же намъ надо человкъ, чтобы побдить, если даже и до сихъ поръ не побдили: одинъ ли на одинъ, два на одного, три, пять. Сколько надо, столько за зиму и привеземъ. Никакого сомннія ни у японцевъ ни у всего міра въ этомъ не будетъ. При такихъ условіяхъ тратить людей, деньги… Да ихъ, этихъ денегъ, нтъ ни у кого.
— Но, кажется, на театр войны полное затишье?
— Слуховъ-то выше головки, но, кажется, дйствительно затишье. Доказательство — встрчные позда: собственно раненыхъ два-три человка во всемъ позд. Да за сегодня и всего-то два санитарныхъ позда.

L.

Отъ Харбина до Ляояна.

22-го — 23-го іюня.

Утро. Мы стоимъ гд-то на разъзд. Стоимъ давно, и неизвстно, долго ли еще будемъ такъ стоять. Крутомъ лужи дождевой воды, солнце жжеть, и скоро, вроятно, опять будетъ дождь. Яркая желтая глина откоса запеклась отъ солнца и отражается въ мутной вод переполненныхъ канавъ. Рядомъ съ нами стоитъ еще нсколько поздовъ въ ожиданіи очереди. Позда переполнены солдатами. Они поютъ, разговариваютъ, читаютъ. Читаютъ про себя, слегка шевеля губами, читаютъ вслухъ. Многіе очень недурно. Рже встрчаются книги, чаще газеты. Гд газета, тамъ сейчасъ же собирается кружокъ и внимательно слушаетъ. Одинъ кончаетъ, передаетъ въ слдующій вагонъ,— тамъ читаютъ, и никогда газета не остается праздной, пока не истреплютъ такъ, что она ужъ и на папироски не годится.
Я собралъ цлый ворохъ газетъ и вынесъ солдатамъ.
— Газеты новыя! Ура!
И изо всхъ вагоновъ бгутъ эти срые, обросшіе, загорлые, своемъ срымъ цвтомъ немного напоминающіе арестантовъ, люди. Ихъ угрюмыя лица свтлеютъ.
Въ турецкую кампанію ничего подобнаго не было. Брали и тогда газеты, но исключительно ‘на цыгарки’.
Великое объединяющее начало — газета пошла въ толпу, а съ нею и писатель.
Генералъ, дущій со мною, говоритъ.
— Да, другой солдатъ, чмъ моложе, тмъ грамотне. Послдній наборъ въ Новгородской губерніи далъ 85% грамотныхъ. Поднадзорныхъ много. Съ этими хуже всего: двухъ часовыхъ, что ли, возл него ставить?
На одной изъ станцій въ нашъ вагонъ слъ Николай Николаевичъ, если читатель не забылъ его: полковникъ, у котораго умеръ отецъ. H. H. провожаетъ цлая толпа военныхъ инженеровъ и саперовъ, у которыхъ онъ осматривалъ здсь работы.
Мы знакомимся и, по обыкновенію, спрашиваемъ другъ у друга:
— Что новенькаго?
— Сплетенъ много, слуховъ много, а гд правда? ‘Харбинскій Встаникъ’ если черезъ недлю попадетъ, и за то спасибо. Говорятъ все-таки, будто японцы гд-то совсмъ близко отъ Ляояна. Да и то это уже рабочіе-китайцы намъ сообщаютъ.
— Вотъ слушайте,— говоритъ В. В.:— насмотрлся я на этихъ китайцевъ-рабочихъ. Ай, лодари! ай, лодари! Контролеръ пріхалъ учитывать работы: вотъ и учитывайте. А конная подвода по этой грязи десять рублей въ день.
— Въ Ляоян — пятнадцать, и то нтъ.
— Почему?
— Дожди начались. Грязь, не вывезуть.
— И два мсяца такой грязи?
— Ну что жъ? Корпуса четыре еще успемъ подвезти, пока японцы смогутъ дальше тронуться: дожди остановятъ наступленіе.
— Они вонъ, говорятъ, назадъ уходятъ, къ берегу моря,— боятся, какъ бы и съ кули не пропасть.
— Вотъ какая грязь,— говорить Н. Н.,— лошади по брюхо. И дождей еще, кажется, большихъ не было, а когда настоящіе пойдутъ, что это будетъ? Кисель!
Китаецъ на лотк несетъ зеленыя, какъ огурцы, дыни. Солдаты быстро раскупаютъ.
— Вдь совсмъ же зеленыя,— говоритъ изъ нашей группы докторъ солдату:— холеру схватишь.
— Никакъ нтъ,— улыбается солдатъ,— такъ что солдатское брюхо хоть гвоздь перетретъ.
Докторъ машетъ рукой и меланхолично говоритъ: — Състъ и еще сырой водой запьетъ.
— Такъ вдь кипятокъ вотъ здсь на станціи найдешь,— отвчаемъ солдатъ,— а въ поход?
— Чайникь у тебя есть. Вскипятить долго?
— Чайникъ? Если дровъ нтъ, пальца водъ чайникъ тоже не подложишь.
Проходящій офмцеръ останавливается и обращается къ солдату:
— Какого полка?
— 14-го Зарайскаго, 17-го корпуса.
— Очень ужъ вольно разговариваешь. Запасной?
— Такъ точно.
— Подтянуться пора, а то тутъ шутки плохія выйдутъ. Понялъ?
— Такъ точно!
— Ступай.
Мы съ H. H. уходимъ въ вагонъ и скоро узжаемъ. H. H. печально смотригь въ окно.
— Я теперь бездушный сталъ: душу всю вымотали. Вотъ я вамъ говорилъ тогда про Ижорскіе заводы. Вдь намъ удалось производство ружья вдвое удешевить. На 250 тысячъ каждый годъ иметь казна сбереженіе. Посл тхъ словъ Ванновскаго я больше не могъ остааться,— перевелся въ Либаву. А черезъ полгода мой замститель получилъ десять тысячъ рублей преміи.
— Эту премію вы бы получили?
— Если бы остался,— конечно: вдь мои же работы.
Совсмъ близко до Ляояна,— всего одна станція — Янтай, но опять приходится стоять и ждать очереди, а мы — пятые по очереди.
Первымъ собирается уходить санитарный поздъ Восточно-Сибярской желзной дороги, и мы, пользуясь любезностью санитарнаго отряда, переходимъ въ этотъ поздъ. Насъ приводятъ въ вагонъ-столовую. Какъ разъ садятся за столъ. Мы сперва отказываемся, но посл вторичнаго приглашенія соглашаемся и съ удовольствіемъ димъ простую, но чистую пищу, вмсто изысканной, грязной и невкусной, какой угощаютъ въ буфетахъ на станціяхъ.
Намъ подаютъ отварную говядину, супъ съ крупой, котлеты. Посл обда чай.
Это одинъ изъ шести саинтарныхъ поздовъ Манчжурской желзной дороги. По регистратур поздовъ ‘Краснаго Креста’ онъ числится 15-мъ номеромъ, кажется. Это тотъ самый поздъ, который на-дняхъ потерялъ одну сестру, г-жу Родіонову: она упала подъ поздъ, и ей отрзало ноги и руку. Въ 7 часовъ вечера она впервые поступила на поздъ, а въ 9 того же вечера уже произошло несчастіе. Произошло несчастіе на пути первой станціи отъ Харбина.
— Я самъ,— говоритъ докторъ, сидвшій за столомъ,— и отвезъ ее въ Харбинъ назадъ и былъ возл нея все время до самой ея смерти, Пришлось ампутировать ноги и руку.
— Она въ сознаніи умерла?
— Въ полномъ, до конца. И, вроятно, охотно, потому что говорила: ‘Зачмъ жить такимъ уродомъ въ тягость близкимъ?’ — 26-лтъ всего… Вотъ съ этой самой площадки свалилась: тотъ послдній вагонъ — кухня. Она шла изъ кухни.
Въ этомъ же позд привезли офицера Токмакова, о которомъ я писалъ.
Доктора позда предполагаютъ, что стрлялъ какой-нибудь раздраженный японскій солдатъ, пока не разстрлялъ всхъ пяти патроновъ. То, что это былъ забайкальскій казакъ, могло вызвать особое раздраженіе у японскаго солдата. Разрывной характерь раны доктора объясняли близкимъ разстояніемъ.
— На сколько раненыхъ устроенъ поздъ?
— Нормально на 225, но можетъ принимать свыше 400, если сдлать больше кухню. Кухня, какъ видите, простой товарный вагонъ, и за малымъ помщеніемъ котлы приходится ставить очень малые. Если бы вмсто товарнаго — вагонъ третьяго класса…
— Тогда шесть поздовъ работали бы, какъ двнадцать?
— Совершенно врно, и одинъ вагонъ третьяго класса замнилъ бы цлый поздъ. А что съ нимъ сдлается? Понадобится только перекрасить заново. Посл войны все равно перекрашивать вс вагоны придется.

LI.

22-го — 23-го іюня.

Посл обда мы осматриваемъ поздъ. Очень скромный, очень практичный и очень дешевый (сто пятьдесятъ рублей вагонъ). Система устройства инженера Завадовскаго, считающаяся самой практичной. Въ Петербург я видлъ систему инженера Монтвидъ-Монтвижа — въ такомъ же род и та же цна.
Конечно, такой поздъ по элегантности, красот и роскоши не можетъ и въ сравненіе итти съ блыми поздами государыни Александры еодоровны. То — поздъ-красавецъ, но вмстимость его при томъ же количеств вагоновъ — 120 больныхъ.
Поздъ, на которомъ мы демъ, совершаетъ третій рейсъ.
Въ первый разъ онъ провезъ просто больныхъ.
Но второй разъ 150 больныхъ и 109 раненыхъ.
Большинство больныхъ — желудочные.
Koro повезетъ теперь поздъ и откуда?
Объ этомъ узнаёмъ у семафора на станціи Ляоянъ.
— Сейчасъ привезутъ вамъ 257 человкъ изъ отряда графа Келлера, раненыхъ 22-го ночью.
— Былъ бой?
— Да.
— Гд?
— Иежду первымъ и вторымъ этапомъ, верстъ 50 отсюда на востокъ, по направленію къ Далинскому перевалу.
— Вы не знаете подробностей боя?
— Нтъ.
Я узнаю ихъ вечеромъ отъ Лыки. Лыко съ Сергемъ Ивановичемъ на первомъ этап на Хаяйн живутъ. А бой былъ между Хаяйномъ и Ляндатанемъ, тамъ, гд второй этапъ.
Разсказъ о бо Лыко слышалъ отъ многихъ очевидцевъ, здоровыхъ и раненыхъ, отъ офицеровъ и солдатъ.
Въ ночь на 22-е, кажется, два полка нашихъ, по заране сдланной рекогносцировк, пошли въ обходъ нсколькимъ выдвинувшимся батальонамъ японцевъ. Но японцы ко времени прихода нашихъ войскъ отступили за шесть верстъ. Уничтоживъ передовые отряды, войска наши двинулись впередъ и въ шести верстахъ дйствительно атаковали непріятельскую роту въ штыки.
Рота была почти вся уничтожена. Но въ это время стало уже разсвтатъ, на помощь рот явилось нсколько полковъ, и наши войска начали отступать на свои позиціи.
Какъ всегда, во время отступленія и были понесены самыя большія потери. Отступали наши по долин, а въ нихъ стрляли со всхъ сторонъ,— вс горы, вс сопки заняты были цпью стрлковъ. Раненыхъ привезли около 250-ти человкъ. Раненъ, между прочимъ, полковой командиръ 11-го полка. Въ него попало нсколько пуль, одна — въ животъ.
Лыко его видлъ. Онъ пластомъ лежалъ на носилкахъ, и солдаты ложечкой вливали ему въ ротъ чай. У одного солдата рана въ пятку, ближе къ центру ступни.
— Должно-быть, ты высоко ноги поднималъ, если пуля угодила теб въ это мсто?
— Такъ точно: шибко бжалъ. Замаялся животомъ, а тутъ сталъ товарищей догонять…
Курьезный эпизодъ уже посл боя.
Одинъ изъ подрядчиковъ въ обществ нсколькихъ человкъ влзъ на сопку и сталъ объяснять, гд и какъ происходилъ бой.
— Вотъ гд были японцы,— говорилъ онъ, показывая пальцемъ. И какъ разъ въ это мгновеніе въ этотъ его палецъ попала янонская пуля.
— Японцы,— сказалъ подрядчикъ, осматривая свой такъ неожиданно пробитый палецъ,— очевидно, учатъ насъ и манерамъ: показывать пальцами дйствительно вдь не принято.
— Но что жъ это? — спрашиваю Лыко,— какъ же это произошло, что мы не нашли японцевъ? Плохая, что ли, рекогносцироика?
— Чортъ ихъ знаетъ. Вроятно, съ ихъ стороны была тоже рекогносцировка, боле поздняя, и они догадались о ночной атак. Они все знаютъ. У нихъ шпіоны китайцы, кули и они сами. Теперь отрастили косы, и не узнаешь ихъ, особенно изъ сверныхъ провинцій ихнихъ: высокій ростомъ, въ кос, въ китайскомъ костюм. А вдь безъ китайцевъ и наша армія обойтись не можетъ: вс работы и перевозки исполняютъ китайцы. Японцы говорятъ и по-китайски и по-русски, и, какъ воздухъ, они везд…
Обритый громадный Лыко, красный, какъ томпаковый самоваръ, разводитъ руками и съ угнетеніемъ говорить:
— И чортъ ихъ знаетъ, что это за народъ,— нигд въ нихъ не воткнешь!.. Очень хитрые они… Намъ съ Сергемъ Ивановичемъ много интереснаго разсказалъ одинъ гвардейскій офицеръ, который перевелся сюда въ казачій полкъ. Онъ семнадцать дней съ однимъ казакомъ былъ между ними. По нскольку дней не ли. Ночью пробираются, а днемъ гд-нибудь лежатъ. Когда-когда выпросять у китайца какой-нибудь ихней пищи. Разъ зарылись въ камняхъ и весь день такъ пролежали. Въ нсколькихъ саженяхъ отъ нихъ шли японскія войска. Ну, идутъ и идутъ. Сегодня здсь, завтра тамъ, значки вс обернуты, части перепутаны,— ничего нельзя разобрать. И языка не понимаютъ — ни китайскаго ни японскаго. Ходятъ, какъ нмые и глухіе.
— Ну, какъ же Сергй Ивановичъ живетъ тамъ?
— Что Сергй Ивановичъ? Какъ вечеръ придетъ — на этап соберется офицеровъ человкъ 10—15. Раненые, т впередъ, другіе назадъ,— переночуютъ и дальше, а Сергй Ивановичъ все на мет. Всхъ слушаетъ, разговариваегъ, пивомъ, виномъ поитъ. А бутылка пива — полтора рубля, и изъ двухъ бутылокъ одну непремнно надо выбросить. Въ долгахъ удетъ Сергй Ивановичъ. Вс удутъ въ долгахъ: сто рублей здсь не деньги, пойти на чай въ гости къ какой-нибудь здшней дам, выпить съ ней шампанскаго — вотъ и сто рублей. Я каждую копейку считаю, и къ дамамъ не хожу и не пью, а десяти рублей и не видишь.
Лыко безнадежно машетъ рукой.
— Одни въ долгахъ удутъ, а другіе милліоны увезутъ.
— Кто?
— Подрядчики разные. Кто здсь усплъ ознакомиться съ условіями жизни, тотъ и наживетъ. Изъ китайцевъ много ихъ, и лучше всего китайцу-подрядчику, потомъ просто подрядчику, а въ третьемъ номер уже инженеръ-подрядчикъ.
— Почему?
Лыко пожимаетъ плечами.
— Съ китайцемъ проще всего. Его и ударишь… Вотъ какъ коичится война, подсчитать бы, что стоитъ здсь перевозка японцамъ и намъ? Я думаю такъ: въ среднемъ перевезти сто верстъ здсь стоить съ пуда десять рублей,— въ пять разъ дороже, чмъ изъ Петербурга. И все-таки не перевезешь: грязь по животъ,— сама себя лошадь не везетъ, по воздуху только летать остается. И кули японскіе не помогутъ. Я не знаю, что здсь будеть во время дождей. Какъ я понимаю, или японцамъ надо до дождей занять Ляоянъ, или отступать какъ можно скоре къ морю. Иначе съ голоду умругь.
— А Ляоянъ что имъ поможетъ?
— Изъ Инкоу по рк хоть десять милліоновъ пудовъ всякихъ продуктовъ привезутъ. Поэтому на-дняхъ я жду или большого сраженія около Ляояна, или отступленія японцевъ къ морю.
— Вы хорошо ознакомились съ положеніемъ!..
— Почему?
— Знаете, напримръ, значеніе Ляояна.
— Я человкъ не военный — штатскій, подрядчиковъ, военныхъ наслушаюсь: у Сергя Ивановича, длать нечего, вотъ и думаешь потомъ,— какъ, что, почему?..
— Ну, и что жъ, мы побдимъ?
— А какъ же иначе? Придугъ войска, побдимъ, конечно. Оно вотъ какъ говорятъ военные: стратегія требуетъ сразу много войскъ выставить, потому что, если по одному выставлять, то всхъ перебьютъ. И тогда война выходить самая скорая и самая дешевая. А по такик, когда уже сраженіе необходимо, въ бой надо какъ можно меньше пускать и, наоборотъ, резервовъ какъ можно больше держать… Такъ говорятъ…
— Скоро опять думаете въ Ляоянъ?
— Какъ начальство…
— Сергй Ивановичъ прідетъ?
— Хотлъ въ воскресенье пріхать. Тогда я съ нимъ пріду къ вамъ.
— Непремнно прізжайте.
— И знаете,— говоритъ Лыко уже въ дверяхъ:— перевозятъ съ потерей до пятидесяти процентовъ. Самый честный офицеръ какъ разъ подъ судъ и угодитъ: ему что, акты составлять? A тутъ какъ разъ половина… Я вотъ тоже хочу какъ-нибудь въ транспорты.
— Транспорты въ рукахъ интендантства?
— Нтъ, у генеральнаго штаба. У васъ нтъ знакомыхъ?
— Изъ завдующигь транспортами? Никого.
Я отправляюсь на вокзалъ узнать, не пришли ли вагоны.

LII.

Ляоянъ.

24-го — 25-го іюня.

Ляоянъ опустлъ, главная квартира — въ Дашичао, войска ушли — одни на югъ, другія на востокъ. И съ юга и съ востока каждый день доходятъ свднія о стычкахъ. Раненыхъ несуть на носилкахъ, везутъ на двуколкахъ, провозятъ въ поздахъ.
Чувствуется во всемъ, что надвигается что-то.
Очевидно, японцы хотять воспользоваться короткимь періодомъ, остающимся до дождей.
Три дня всего были дожди — 17-го, 18-го, 19-го, но слдъ этихъ дождей и до сихъ поръ. И до сихъ поръ стоять лужи, гд лошадь вязнетъ выше колнъ, да и дороги, собственно, больше нтъ. Глубочайшія рытвины, хотя и просохли, но какъ тормозами держатъ колеса. Эти рытвины — отъ китайскихъ двуколокъ. Эти двуколки — отъ китайскихъ законовъ: никто, кром богдыхана, не сметь здить на четырехъ колесахъ. И вотъ полумилліардное населеніе здитъ на двухъ колесахъ. Колеса эти, выдерживая каждое двойной грузъ, должны быть массивны. Благодаря массивности — колея. А благодаря коле еще большая массивность колеса, иначе сломятся. И ломаются наши русскія двуколки и не ломаются китайскія, но ихъ колеса зато тяжеле лафетовъ. Четверо животныхъ по этой грязи везутъ два мшка муки. Поденная плата такой двуколки въ эти дни дошла до 15-ти рублей. Но дожди шли только три дня и съ перерывомъ. Но они будутъ итти два мсяца, по нскольку разъ въ сутки. Тогда почва превратится въ кисель и не буетъ никакого прозда. Прерывается зачастую въ это время проздъ и по желзной дорог съ постоянными мостами и исправленными сообразно выяснившимся во время нсколькахъ лтъ эксплоатаціи климатическимъ условіямъ. Всякая же временная дорога во время дождей обречена на бездйствіе, потому что временные мосты зальеть, а поднимать мосты и полотно до нормы — это работа уже не мсяцевъ, а годовъ. Всякая начатая временная дорога въ періодъ дождей заканчиваться не будетъ. И если нтъ въ распоряженіи постоянныхъ дорогъ или воздушныхъ, т.-е. проволочныхъ, то въ этой стран воды и горъ, въ періодъ дождей, кто гд стоялъ, тотъ тамъ и останется. Какой запасъ пищи, фуража, снарядовъ былъ — тотъ только и останется. Врне, тотъ и будетъ только къ услугамъ осажденныхъ природой.
У насъ существуетъ постоянная дорога, а у японцевь — никакой.
Эти дни у нахъ провозъ на сто верстъ превышалъ десять рублей съ пуда {Перевозка раненыхъ обходилась общинамъ по 1 рублю съ версты.}. И все-таки кормъ подвезти не могли. Взятыя въ плнъ японцы удостовряютъ, что голодаютъ пятый день. Запасовъ въ лагеряхъ — никакихъ. Готовиться пять лтъ къ войн и не знать, что дорожная техника уже выработала типъ воздушной дороги, которая стоитъ сравнительно пустяки и не боится ни воды ни горъ, заказанная своевременно на заводахъ, такая дорога не требуетъ и времени, а что касается перевозки, то можетъ перевозить больше нсколькихъ временныхъ дорогъ, вмст взятыхъ, и больше даже постоянныхъ дорогъ, потому что можетъ перевозить въ годъ больше ста милліоновъ пудовъ. Такое количестно груза можетъ перевозить, напримръ, только десятки лтъ устроенная Николаевская дорога, но ея верста и стоитъ 200 тысячъ рублей. А китайская дорога стоитъ 15—30 тысячъ рублей верста. Теперешнее удаленіе японскихъ войскъ отъ морской базы составляетъ около ста верстъ, слдовательно потребуется максимальный расходь въ 3 милліона рублей. Если же возьмемъ всевозможныя развтвленія и положимъ ихъ равными основной длин, то получимъ 6 милліоновъ рублей. На армію въ 300 тысячъ — весь фуражь, провіанть, снаряды, весь грузъ съ больными и ранеными въ сутки, если принять въ сто тысячъ, и если считать максимальный расходъ 1/2 копейки съ пуда и версты,— потребовалось бы шестъ мсяцевъ,— срокъ большой, когда война уже началась. Какъ бы то ни было, но теперь у японцевъ два выхода: или до дождей отступить къ морю, или до дождей пробиться къ какому-нибудь питательному пункту. Этотъ пунктъ — Инкоу, а путь къ нему — Дашичао, съ вткой на Инкоу или Ляоянъ, соединенныя съ Инкоу ркой. Инкоу въ отношеніи продовольствія — пунктъ вполн обезпеченный. Не то что на нсколько сотъ, продовольствія въ немъ хватитъ на нсколько милліоновъ людей: вдь это главный пунктъ всей торговли, вншней и внутренней, и сплавъ хлба со всей Манчжуріи, мы даже сно получаемъ изъ Инкоу.
Для насъ, имющихъ дорогу въ Инкоу, дожди — полгоря, а если принять во вниманіе, что эти дожди не будуть мшать прибытію нашихъ новыхъ подкрпленій, то дожди эти при нашей теперешней позиціи намъ даже на руку.
Но положеніе японцевъ, какъ видимъ, иное.
Была надежда, что японцы уйдутъ къ морю. О повсемстномъ отступленіи японцевъ было даже извщено телеграммой командующаго. Это было 17-го іюня, т.-е. когда начались дожди. Очень можетъ быть, что дожди выяснили японцамъ невозможность отступленія и во время дождей. И вотъ теперь, когда просохло и когда до настоящихъ дождей остается нкоторое время, японцы перемнили намреніе и ршили, очевидно, какой бы то ни было цной, а пробиться къ ближайшимъ питательнымъ пунктамъ.
Къ какому изъ нихъ — Дашичао? Ляояну? Или съ тому и другому?
Другими словами — въ чемъ ихъ планъ? Отрзать нашу армію отъ Харбина или укрпить за собою сообщеніе Кореи съ Квантуномъ, заодно и продовольственный пунктъ Дашичао — Инкоу?
Я руководствуюсь общей логикой. Обходное движеніе при наличности обихъ армій — препятствіе очень и очень рискованкое, а японцы избгали до сихъ поръ всего, что связано съ рискомъ. Слишкомъ избгали, слишкомъ были осторожны, иначе и флотъ и самый Портъ-Артуръ могли бы, можетъ-быть, быть захвачены ими вначал. А вдь тогда рисковать приходилось сравнительно немногимъ: десятка два лишнихъ броненосцевъ, корпусь тысячъ въ пятнадцать человкъ. А теперь на карту поставится все и безъ надобности, потому что японцамъ, вроятно, ясно уже, что всей Манчжуріей имъ не овладть, такъ какъ не хватитъ имъ войска, чтобы окружить надежнымъ кольцомъ нашу армію.
Совершенно другое — стремленіе съ ихъ стороны сохранить связь двухъ армій, корейской и квантунской, и попутное овладніе линіей Дашичао — Инкоу. Я думаю, это все, чего желаютъ японцы, и дальше они не пойдутъ, ихъ движеніе на Хайчонъ, Ляоянъ, Мукденъ — все это только отводъ глазъ, непосильная уже для нихъ задача. И какая надобность имъ мнять свои горы въ Дашичао, гд у нихъ и горныя багареи, гд они какъ привычныя козы, на долины Хайчена, Ляояна, Мукдена, и гд, напротивъ, мы можемъ оказаться хозяевами? Это, конечно, слишкомъ смло со стороны не-спеціалиста высказывать вс эти соображенія, но я, повторяю, руководствуюсь общечеловческой логикой. Мн просто интересно хотя бы выяснить слдующій вопросъ: каково соотношеніе общей логики съ спеціальной? Когда вы будете читать эти строки, то, что теперь неизвстно, уже будетъ совершившимся фактомъ. И вотъ я думаю, что этотъ фактъ выяснится въ томъ смысл, что цль японцевъ — Дашичао, а все остальное — отвлеченіе, и вотъ почему: въ силу всего сказаннаго, неизбжно серьезное сраженіе, такъ какъ и для насъ Инкоу иметь громадное значеніе, да и усилились уже мы настолько, что, вроятно, сможемъ попытать счастья и дать серьезный отпоръ. И, въ случа нашего успха, результатъ будетъ тотъ, что, отступая, арміи Куроки и Оку должны будутъ раздлиться опять, и противъ каждой будетъ вся наша армія.

——

Пріхалъ знакомый офицеръ и сообщилъ, что результатъ двухдневной перестрлки подъ Гайчжоу 24-го и 25-го іюня тотъ, что японцы потеряли около тысячи человкъ. Мы потеряли въ нсколько разъ меньше, хотя и былъ очень опасный для насъ моментъ, когда японская артиллерія начала обстрливать насъ съ фланга на мосту южне Гайчжоу на 10 верстъ. Мы отступаемъ за Гайчжоу.
Личное мнніе офицера таково, что мы отступимъ до разъзда между Гайчжоу и Дашичао и укрпимся около разъзда ближе къ Дашичао, на позиціи сравнительно недурной.
— Но я поиню эти мста: очень узкая долина и кругомъ горы, съ которыхъ японцы легко могутъ бить насъ, какъ хотятъ.
— Ну, не такъ ужь это просто! Конечно, ляоянская позиція сподручне, такъ вдь не мы, а они выбираютъ.
— Но какъ размстятся дв арміи въ этихъ тснинахъ?
— Ну что жъ, это отвчаеть современной тактик: какъ можно меньше фигуръ въ сраженіи и какъ можно больше имть ихъ въ резерв. Это — тактика, а стратегія обратна: объявляя войну, надо двинуть на театръ военныхъ дйствій сразу побольше,— тогда и успхъ быстрый обеспеченъ и дорогое выйдетъ на дешевое.

LIII.

Между Харбиномъ и Ляояномъ.

Послднее извстіе 8-го іюня съ юга то, что мы не даемъ ршительнаго сраженія подъ Гайчжоу и отступаемъ къ Хайчену. И общій голосъ таковъ: каждый отсроченный день даетъ преимущество намъ и ослабляетъ японцевъ.
Во-первыхъ, подходятъ подкрпленія къ намъ, во-вторыхъ — боле, неизмримо боле выносливый русскій солдатъ утомляетъ и энервируетъ все больше порывистаго, но слабосильнаго японца.
Говорятъ:
— Все дло здсь въ машин,— показываютъ на животъ:— можетъ много топлива закладывать — машина сильная. А японецъ и китаецъ изъ своей горсточки рису многаго извлечь не могутъ, напрягутся, но надолго не хватитъ.
Такъ разсуждаютъ офицеры. Солдаты ни о чемъ не разсуждаютъ, но отъ нашихъ отступленій ршительно не падаютъ духомъ и не теряютъ ни на мгновеніе увренности, что побда останется за нами.
Это фактъ, который отрицать нельзя. Результатомъ этого: вс раненые, выздороввъ, рвутся назадъ въ бой.
Изрдка слышишь только такія замчанія по поводу длъ 2-го и 3-го іюня:
— Немножко рано отступили: ужъ очень густыми колоннами шелъ онъ,— класть его удобно въ кучу, значитъ, бьешь его… Такъ и валятся. Страсть сколько положили ихъ: за одного нашего три ихнихъ.
Одинъ по поводу пики говоритъ:
— Ужъ больно разворачиваетъ она, японская или наша пуля вывела человка изъ строя и шабашъ,— померъ тамъ, или въ лазаретъ попалъ. А на чье счастье пика угодила, тотъ прежде того, какъ и помретъ, Христовы страданія принять долженъ, а и живъ останется — несчастный калка на всю жизнь.

——

Отъ пограничной станціи Манджурія до Харбина почти сплошь желзная дорога проходитъ по землямъ монголовъ. Это — все прекрасные наздники, угрюмые, но правдивые, прямые люди. Встртили они нашихъ изыскателей угрюмо, выжидательно, но корректно. Были гостепріимны и отказывались брать деньги. Когда не хватило муки, давали въ долгъ. Первая обида была за то, что срубили изыскатели дерево, но, когда монголы объяснили, что это за деревья, и наши общали ихъ больше не рубить, миръ возстановился.
Защищаясь отъ передвижныхъ песковъ Аргуни, монголы засадили тридцать тысячъ десятинъ земли сосновыми деревьями. Эти деревья считаются у нихъ заповдными. Садили ихъ лтъ 60 назадъ.
Въ начал постройки монголы принимали участіе въ работахъ. Но затмъ не поладили съ пограничной стражей, началась война, пришелъ отрядъ генерала Орлова, и монголы откочевали вглубь своихъ степей.
Теперь я на всемъ протяженіи не видлъ ни одного монгола, какъ, прозжая изъ С.-Франциско въ Нью-Іоркъ, не встртилъ ни одного индйца. Вмсто индйцевъ везд теперь колонисты-американцы, вмсто монголовъ — никого, и прекрасныя степи, годныя частью подъ пашню, частью подъ выгонъ, теперь пустуютъ. Въ этихъ степяхъ множество дичи, дикихъ козъ, озера съ рыбой, соленыя озера, которыя со временемъ будутъ, конечно, разрабатываться. И сейчасъ вывариваютъ изъ нихъ соду. Выварка эта примитивна, обходится нсколько копеекъ съ пуда, и получаемая сода замняетъ китайцамъ мыло. Большую будущность общаетъ добыванье охры, желтой и темной. Цлые холмы этой темной охры прекраснаго качества, безъ кремнезема. Много каменнаго угля. На станціи Джалайноръ, второй отъ станціи Манчжурія, добывается уже уголь для желзной дороги. Копи эти тутъ же у станціи. Это, правда, бурый уголь, но употребленіе его выгодне дровъ въ этой совершенно безлсной мстности.
Въ настоящее время желзная дорога разрабатываетъ уже въ четырехъ мстахъ каменный уголь, которымъ снабжаютъ всю линію. Производство теперь доводится до 24 милліоновъ въ годъ, но увеличится и еще больше, и дорога будетъ снабжать и себя и флотъ. Въ южныхъ копяхъ уголь выше японскаго.
Зависимость монголовъ отъ китайцевь — чисто-призрачная. Каждый родъ управляется своимъ княземъ и старшинами, выборными отъ народа. Нсколько родовъ выбираютъ старшаго князя и старшинъ къ нему. Нсколько старшихъ князей по выбору и старшины составляютъ верховное управленіе страны. А со стороны китайцевъ — генералъ-губернаторъ, дзянь-дзюнь.
Дло сводится здсь къ полученію какого-нибудь дохода. Главный доходъ — съ пахотной земли. Князья обязаны сдавать ее по установленнымъ формальнымъ договорамъ, и извстную часть получаютъ съ этой земли китайцы. Князья же предпочитаютъ сдавать землю безъ договоровъ и класть вс деньги себ въ карманъ.
Народъ не сочувствуетъ распашк (она уменьшаетъ площадь выпаханныхъ земель) и зорко слдитъ за своими князьями, нердки доносы китайскимъ властямъ, разслдованія и даже смщеніе князей, отршеніе не отъ родовыхъ рравъ, а отъ власти, на время или навсегда.
Монгольскіе князья — вс отъ рожденія генералы китайской службы — носятъ косы, китайское платье. Остальное населеніе пока вн вліянія китайской жизаи.
Фиктивность зависимости сказалась во время послдней китайской войны. Монголы должны были поставить шестьдесятъ тысячъ всадниковъ, а оружіе должно было выдать имъ китайское правительство. Когда всадники были собраны, имъ предложили хать за оружіемъ въ Мукденъ (Мукденъ — наша Москва). Монголы заявили, что безъ оружія они не могутъ хать, такъ какъ ихъ перебьютъ и русскія войска и хунхузы, и потребовали, чтобы оружіе привезли имъ на мсто. Китайцы, не довряя монголамъ, оружія имъ не доставили, и такимъ образомъ ничего и не вышло изъ этого.
Несмотря на всю призрачность власти, монголы и этимъ недовольны, и въ настоящее время между ними идетъ сильное броженіе въ томъ смысл, чтобы отдлиться отъ Китая и создать свое самостоятельное государство. Казалось, слдовало бы въ этомъ поддержать въ удобное время монголовъ, выговоривъ право русскимъ всхъ національностей покупать землю, селиться и жить по законамъ хотя бы Харбина. Тогда для русской колонизаціи открылись бы новыя необъятныя пространства. И не сомнваюсь, что, при надлежащей экономической свобод, весь этотъ край скоро принялъ бы цвтущій, живой видъ.

LIV.

Ляоянъ, 26-го іюня.

Отъ 14-го госпиталя прохать еще сотню саженей — и мы въ 13-мъ.
Здсь конецъ всякому жилью. Дальше уже окопы, укрпленія, сбоку — китайская деревушка.
Ни одного каменнаго или желзнаго зданія.
Только палатки съ двойными крышами на цементномъ полу да дощатые бараки, гд аптека, лабораторія, помщеніе докторовъ и сестеръ,
Все очень бдно, все очень мизерно даже, но такихъ прекрасныхъ, гигіеническихъ условій я не встрчалъ нигд. Здсь довольно высокое удаленное мсто: воздухъ кристаллически-чистъ.
Были ливни, но, благодаря цементному полу, въ палаткахъ никакого намека на сырость.
Больные удивительно быстро поправляются.
— Смертные случаи были?
— Ни одного.
Мы посидли въ барак С. А. и его товарища: такія же кровати, какъ и у больныхъ. Полъ изъ грубо сколоченныхъ досокь. Парусиной баракъ раздленъ до верху.
— А тамъ что?
— Сестры.
— Почти просвчиваетъ.
— Какъ же иначе? Это все, что имемъ.
— Вы тоже еврей?
— Да
Мы прощаемся съ С. А., его товарищемъ, и я узжаю.
Я въ послдній разь смотрлъ на этотъ 13-й госпиталь, на его палатки, чистенькія дорожки: все такъ просто, но такъ уютно, чисто въ этомъ маленькомъ заразномъ и ко всему — тринадцатомъ госпитал.

LV.

Изъ Ляояна.

Десять дней я былъ въ постоянныхъ разъздахъ. Былъ въ Ляндансан, нсколько разь въ Дашичао, Инкоу.
Посл дла 26-го іюня близъ Гайчжоу, ждали со дня на день сраженія близъ разъзда Соляного, въ восьми верстахъ отъ Дашичао. Мы укрплялись, готовились дать отпоръ, но въ то же время вывозили склады изъ Дашичао. Вдоль линіи желзной дороги непрерывнымъ слдомъ тянулись китайскія арбы съ русскими солдатами вмсто китайцевъ-погонщиковъ. Вмсто вожжей у солдата кнутъ, и онъ, стараясь подражать китайцу, издаетъ горловые звуки, но, потерявъ терпнье, соскакиваетъ и уже на ходу вытягиваетъ лнивую запряжку кнутомъ.
Бой 26-го іюня,— говорятъ спеціалисты,— останется въ исторіи, какъ рдкій, если не единственный бой, который велся по всмъ правиламъ арьергарднаго боя.
Генералъ Штакельбергъ лично руководилъ боемъ и все время былъ въ огн. Шрапнельный огонь японской артиллеріи, несмотря на двсти выпущенныхъ снарядовъ, убилъ тсько одного офицера генеральнаго штаба графа Нирода. И то уже посл того, какъ бой считался законченнымъ и графъ Ниродъ, сидя, писалъ донесеніе.
29-го іюня въ тхъ же мстахъ было небольшое развдочное дло. Раненъ въ немъ всего одинъ человкъ шрапнелью — студенть-медикъ Таракановъ. Характерно это дло въ томъ отношеніи, что показываетъ, какъ важна выдержка въ современныхъ бояхъ. Разсказываю вамъ со словъ доктора ‘Краснаго Креста’, пользующаго Тараканова.
Ршено было напасть врасплохъ на небольшой японскій отрядъ.
Была снаряжена рота, со скорострльной пушкой, и пятьдесятъ охотниковъ.
Охотники впереди цпью, чтобъ высмотрть противника.
Между нями вызвался и студентъ Таракановъ.
Долго они ползали по сопкамъ, нигд не находя противника, когда наконецъ, взобравшись на одну изъ сопокъ, увидали притаившійся японскій отрядъ изъ пшихъ и конныхъ. Сейчасъ же одного отрядили къ рот, а остальные продолжали наблюдать. Янояцы были у нихъ какъ на ладони, не подозрвая того, что они уже открыты. Рота между тмъ осторожно приблизилась и, спрятавъ орудіе въ складкахъ мстности, открыла орудійный огонь. Было прекрасно видно, какъ первая шрапнель разорвалась и восемь всадниковъ, много лошадей упали. Видна была поднявшаяся тревога и второй нашъ выстрлъ неизвстно откуда.
Но въ это время одинъ изъ солдатъ въ цпи охотниковъ не выдержалъ и выстрлилъ: сверкнулъ огонекъ и открылъ японцамъ, гд непріятель,— посыпались пули, шрапнель. Первымъ же выстрломъ былъ раненъ Таракановъ, цпь и отрядъ поспшно отступили, унося на плечахъ Тараканова.
Таракановъ можетъ считать себя все-таки удовлетвореннымъ въ томъ смысл, что видлъ непріятеля. Одинъ же раненый офицеръ, котораго увозили въ Россію, жаловался мн:
— Вотъ раненъ, а такъ и не удалось увидль ни одного японца, Стоишь предъ чистымъ мстомъ: горы, сопки,— вдругъ пыль, что-то сверкнуло около тебя, и позжай уже домой, и конецъ войн. Непріятеля не видлъ, раненъ гд-то подъ какимъ-то Ванзапудза, да и раненъ, какъ видите, въ такое мсто.
Спрашивали одного полковника казачьяго, который здсь съ полкомъ уже мсяцъ, былъ въ двухъ длахъ,
— Японцевъ видли?
— Въ Дашичао поймали одного — видлъ.
Посл 22-го ничего серьезнаго не было подъ Гайчжоу. Японцы успшно окапывались, мы тоже готовились, ожидая со дня на день боя. И все это время наши и японскія войска передвигались, мняли позиціи, перемшивали умышленно части,— съ цлью, конечно, затруднить противной сторон собирать свднія.
Тмъ не мене и мы и японцы свднія эти все время получали. Другой вопросъ, насколько врны были эти свднія.
— Сегодня у японцевъ на дивизію больше у Гайчжоу,— если къ ночи намъ поспютъ подкрпленія, то Дашичао не отдадутъ.
Проходило завтра, послзавтра, и все было тихо и неопредленно.
Прилетла вдругъ откуда-то всть о гибели 28 тысячъ японцевъ подъ Портъ-Артуромъ. Еще не было никакихъ телеграммъ, но вс уже знали, и никто не могъ указать источника. Знали и врили и не врили.
— Фугасами взорвали.
— Ерунда: фугасами можно 50—100 человкъ взорвать.
Пришла телеграмма изъ Чифу, отъ двухъ нашихъ консуловъ.
— И Лессаръ подтверждаетъ, что около 20 тысячъ. Но отчего же нтъ офиціальнаго подтвержденія?
— Курьеръ, очевидно, перехваченъ.
Потомъ слухи затихли, и никто имъ больше не врилъ.
Третьяго я уже опять былъ въ Дашичао, гд генералъ Мищенко обнаружилъ, что вплоть до Гайчжоу непріятеля больше нигд нтъ.
Узнали, что въ Гайчжоу была посадка войскъ на суда, и потому ждали занятія Инкоу. Ждали 4-го и 5-го и послали туда подкрпленіе. Ждали по утрамъ около 8 чамовъ съ приливами. Я былъ въ это время въ Инкоу, вызжалъ на катер на взморье, но нигд на горизонт никакихъ судовъ не было. Нашъ ‘Сивучъ’ ушелъ вверхъ по Ляохе. Вечеромъ въ 5 часовъ уже въ Дашичао говорили вс, что полторы дивизіи японцевъ сли на суда и ушли въ Портъ-Артуръ на пополненіе выбывшихъ изъ строя.
— Значитъ, врно, что двадцать или двадцать восемь тысячъ японцевъ уничтожено?
— Нтъ никакого сомннія, и уходъ японцевъ въ Портъ-Артуръ — лучшее доказательство.
А 6-го іюля въ Дашичао уже говорили о вчерашнемъ бо у генерала Гершельмана. Мы отступили, но бой хвалили, хвалили и Гершельмана:
— Его донесенія всегда врны. Мы отступили въ порядк и положили много японцевъ.
Заговорили объ общемъ наступленіи арміи Кроки. Одни врили, другіе нтъ.
— Куроки пробирается въ Мукденъ?
— Никуда онъ не пробирается, а щиплетъ такъ, чтобы дать время Оку расправиться съ Портъ-Артуромъ.
— По-вашему, что же, Портъ-Артуръ возьмуть?
— Надо быть ко всему готовымъ.
— А если Портъ-Артуръ возьмутъ, куда уйдетъ флотъ?
— Никогда Порть-Артуръ не возьмуть! Сегодня генералъ Величко,— я самъ слышалъ,— говорилъ, что Портъ-Артуръ неприступенъ.
— По-моему, надо двумя корпусами итти сейчасъ же на выручку Портъ-Артура.
— Но вдь ужъ ходили!
— Ну, и что жъ, что ходили?!
Начинается споръ. И сторонники и противники движенія на Портъ-Артуръ въ доказательствахъ опираются на бой подъ Вафангоу 2-го іюня.
Если оглянуться назадъ, ко времени моего прізда сюда, въ половин мая, когда съ минуты на минуту ждали, что мы бросимъ Ляоянъ, я сравнить съ теперешнимъ положеніемъ, по-моему, сдлано много. Чтобы сдлать остальное, нужна сила, настоящая реальная сила — въ 500 тысячъ человкъ армія.
Если къ осени мы не будемъ имть эту силу — насъ ждетъ лишній годъ войны.
Это я уже высказывалъ и теперь, оглянувшись, говорю еще боле убжденно.
Японцы — очень и очень серьезный врагъ. Я лично убжденъ, что у нихъ теперь уже армія близка къ 500 тысячамъ человкъ. За это говоритъ логика вещей. Еще въ XVI столтіи каждая воюющая сторона въ междоусобной войн легко собирала по 300 тысячъ арміи. Это — фактъ. Теперь, когда эта нація иметъ 45 милліоновъ населенія, когда вся, какъ одинъ, воодушевлена, когда никто не отвергаетъ ихъ боевыхъ способностей,— я никогда не поврю, чтобы они могли выставить только 300 тысячъ. Конечно, истину они скрываютъ и умютъ ее скрывать,— умютъ и внушать то, что имъ выгодно.
Турецкая война показала, какъ невыгодно не выбрасывать на театръ военныхъ дйствій сразу большія арміи.

LVI.

Между Ляояномъ и Дашичао, 27-го.

Сегодня, въ 7 часовъ утра, ко мн заглядываетъ гостепріимный хозяинъ участка въ Дашичао.
Съ лицами связываются воспоминанія о мстахъ: фантастичный узоръ горъ, луна, желтое море, что-то скрываютъ эти горы и точно надвигаются и волнуются вмст съ засвшими тамъ японцами. А къ западу отъ Дашичао втка въ Инкоу: низкіе далекіе берега и волны мутной рки, сливающейся на горизонт съ моремъ.
Чистый городокъ, пріютившійся на набережной. Все это уже близкое мн, хотя я только разъ и побывалъ тамъ, и я вдвойн радъ видть гостепріимнаго хозяина Дашичао, человка прямого, часто, очень часто во вредъ себ не умющаго и не желающаго скрывать свои мннія относительно всхъ тхъ, которые изъ-за крестика или иныхъ побужденій не понимаютъ сами, что своей безсознательной дятельностію только невроятно тормозятъ и туманять дло. — Что новаго?
— Со вчерашняго вечера поставленъ вопросъ: быть или не быть Дашичао? 25-го и 26-го подъ Гайчжоу было дло, и мы отступили за Гайчжоу и укрпляемся теперь на разъзд Соляномъ между Гайчжоу и Дашичао.
— Неудачное дло?
— Очень удачное, одно даже изъ самыхъ удачныхъ.
— А отступленіе?
— По программ: до времени — отступленіе съ боемъ. Но, если сосчитать вс потери у японцевъ при всхъ ихъ побдахъ — этихъ потерь вдвое почти больше. Вчера тоже у нихъ масса легла — больше тысячи.
— А у насъ?
— Сто съ небольшимъ. У нихъ и поносы, говорятъ, тысячи во дв выбываютъ изъ строя.
— И у насъ начались.
— Ну, какъ же сравнить — у насъ и 1/4 части ихняго нтъ, и протекаетъ болзнь у насъ легче,— у желтой расы она тяжеле.
— Да, вчера мн говорилъ главный медицинскій инспекторъ манчжурской арміи, что, по его наблюденіямъ, въ китайскую войну наибольшій процентъ заболваемости и смертности наблюдался у китайцевъ и японцевъ. Японскія войска къ тому же и изнурены больше… Такъ вы говорите, удачный бой?
— Спеціалисты говорятъ, что бой былъ по всмъ правиламъ современнаго искусства, какъ подобаетъ быть арьергардному бою. Генералъ Штакельбергъ все время самъ былъ въ передовой цпи, все время самъ руководилъ, и вс враги его признаютъ, что дйствовалъ онъ блистательно.
— А отъ чего зависятъ, отдадимъ мы Дашичао или нтъ?
— Я вдь могу передать только слухи. У Куроки и Оку 11 дивизій. Растянуты он, какъ и наши, на громадномъ пространств, чуть ли не на полтораста верстъ, чуть ли не отъ Мукдена и до Дашичао. Они наступаютъ, стало-быть, иниціатива въ ихъ рукахъ, но гд главаыя ихъ силы сосредоточатся? Все время у нихъ передвиженія…
— И у насъ тоже?
— А у насъ — своего рода игра въ жмурки. Вопросъ и сводится къ тому, гд въ данный моментъ сраженія перевсъ силъ. И если окажется, что у нихъ, то, очевидно, въ силу уже этого надо продолжать тогь самый планъ, который намченъ былъ съ самаго начала.
Выясняется, что мн надо хать въ Дашичао. Я, конечно, очень радъ этому. И вотъ я опять въ вагон съ помощникомъ начальника отдленія Б. Н. и начальникомъ 13-го участка Л. О. Между Ляояномъ и Дашичао — громадное скопленіе поздовь: выгружаютъ, нагружаютъ, погружаютъ войска, дутъ туда и назадъ, и мы успваемь къ вечеру добраться только до слдующей станціи Лисянгунъ.
Здсь скрещеніе съ почтовымъ, и я отправляю письма. Проходитъ много времени, и я замчаю, что одинъ листъ изъ письма забылъ вложить.
Спрашиваю кондуюсра:
— Поздъ долго еще простоитъ?
—Ни одного звонка еще не было.
Ну, значитъ, успю. И я пошелъ съ письмомъ, чтобъ бросить его въ почтовый поздъ. Не совсмъ обычный типъ почтоваго позда: рядъ санитарныхъ вагоновъ, воинскихъ — исключительно воинскимъ грузомъ груженые вагоны, платформы,— это и есть вагоны почтовые. Позда здсь безконечно длинны. Пока ходилъ, мой поздъ ушелъ. Далъ телеграмму въ Хайченъ отцпить мой вагонъ, а до Хайчена — 25 верстъ — ршилъ дохать съ первымъ отходящимъ воинскимъ. Классный вагонъ 3-го класса одинъ. Въ немъ помщаются вс офицеры. Надо спросить разршенія начальника эшелона. Начальникъ эшелона — подполковникъ, батальонный командиръ, и его батальонъ, въ полномъ состав, детъ въ этомъ же позд, онъ въ вагон, и я опятъ прохожу узкой галлереей между двумя поздами — почтовымъ и военнымъ. Такъ какъ въ почтовомъ детъ много свже-раненыхъ,— третьягоднишнихъ и вчерашнихъ, то вс вагоны раненыхъ обступили кучки солдатъ и жадно слушаютъ, что говорятъ имъ перегнувшіеся изъ товарныхъ вагоновъ раненые.
Лица сосредоточенныя, напряженныя.
Я слышу только отрывочныя фразы:
— Тутъ, какъ пика у меня переломилась, а онъ ужъ замахнулся,— я хвать его за дуло ружья, да этакъ на себя…
— Нтъ этого хуже, какъ отступать… Бда!
— Ему что? Только рубаха на немъ да лакей при немъ, знай подпосить ему патроны…
Изъ каждаго вагона выглядываютъ сестры. Часто и он что-то разсказываютъ солдатамъ. На воротахъ вагоновъ висятъ гд-то выстиранныя, теперь сушащіяся рубахи да разное, разныхъ цвтовъ, блье. Сквозь тьму пробираются китайцы съ лотками, на которыхъ огурцы, зеленые абрикосы. Остановятся и слушаютъ, точно понимаютъ, а можетъ-быть, и не понимаютъ, можетъ-быть, и не китайцы, какіе-то штатскіе. Въ общемь весь этотъ проходъ, узкій и длинный, производитъ впечатлніе временнаго переулка гд-нибудь на ярмарк, гд обыкновенные интересы уже сблизили всхъ, а живутъ люди теперь этой одной жизнью тамъ налаженно, точно и вкъ такъ жили. А вотъ и вагонъ 3-го класса.

LVII.

28-го іюня.

Въ узкомъ проход прилажена доска, на ней перо, чернилица и печать. И что-то устало пишетъ, стоя, пожилой подполковникъ съ отросшей щетиной на лиц.
— Сдлайте одолженіе, выбирайте любое мсто.
— Господа, вс животы подвело: сть хочу, когда же обдъ? Мн вдь въ караулъ.
Говоритъ молодой съ усиками красивый подпоручикъ въ рубах, шарф, шапк и съ револьверомъ.
— Даютъ, даютъ,— успокаиваетъ чей-то голосъ.
Я оглядываюсь. Вагонъ маленькій, изъ товарныхъ вагоновъ, съ верхними и нижними койками. Вс койки заняты. Подушекъ ни у кого. Очевидно, свернутая шинель и замняетъ подушку. У рдкихъ тюфячки, остальные лежатъ прямо на доскахъ. Заскорузлые жестяные чайники,— все бдно, просто.
Вс офицеры — молодежь обыкновеннаго армейскаго типа.
Пройдетъ, приложитъ руку къ фуражк, назоветъ свою фамилію. Я ужъ знакомъ со всми.
— Ну, такъ повтори еще разъ.
— Ну вотъ, если хунхузы или японцы нападуть… какъ нападутъ?.. Стрлять издали будутъ — командуй: изъ вагоновъ отстрливаться. Если поздъ остановятъ и въ зависимости, если подходять цпью? Тогда долой изъ вагоновъ и тоже въ цпь, а то колонной… Ты выучи уставъ.
— Ладно, выучу.
Онъ добродушно обращается ко мн:
— Вотъ попалъ изъ запаса и все перезабылъ, оказывается.
— Перезабылъ? И не зналъ никогда.
— Врешь, зналъ: ты, что ли, за меня держалъ экзаменъ?
Въ сосднемъ отдленіи какой-то офицерикъ очень убдительно, ровнымъ, льющимся голоскомъ, убждаетъ доктора помняться съ нимъ на какихъ-то условіяхъ шашкой.
Молодой докторъ угрюмо слушаетъ.
— Мн вдь ршительно все равно,— льется быстрая ласковая рчь офицерика:— я только хочу, чтобы у васъ была настоящая шашка. Вы посмотрите — дамасская сталь! А легкость? А изгибъ? Я вамъ говорю, мн досталась она отъ одного лейбъ-гусара. Съ громадными связями человкъ, страшно богатый — подарилъ мн… Дареная и, видите, для васъ не жалко. Онъ самъ за клинокъ только одинъ, и то по случаю, далъ сто рублей. Сто рублей! Если даже считать, что, какъ богатый человкъ, лейбъ-гусаръ переплатилъ отъ 25 рублей, считайте — вдвое переплатилъ, все-таки пятьдесятъ останется, а я вамъ предлагаю совсмъ даромъ. Я только вдь хочу, чтобы и у васъ была настоящая шашка…
— Господа, обдать!
Приносятъ громадный котелъ.
— Не угодно ли съ нами пообдать? Сегодня у насъ супъ, да еще изъ курщы,— предлагаютъ мн.
— Только-что лъ.
дятъ по очереди. дятъ аппетитно, сочно.
— Давно дете?
— Мсяцъ и два дня.
— Дорога тяжела?
— Нтъ… Тсно немного.
— Солдатамъ тснй,— замчаетъ докторъ.
— Но, кажется, ихъ хорошо кормятъ.
Молодой, крупный, заспанный блондинъ тяжело вскакиваетъ, и я уже слышу за перегородкой его громкое чавканье.
— Ругатель,— ласково поощряютъ его товарищи.
Поручикъ продолжаетъ сть и въ то же время рычитъ.
Опять воркуетъ молодой офицеръ насчетъ шашки и снова кончаетъ всякій свой періодъ все тмъ же припвомъ:
— Вы же понимаете, что мн вдь ршительно все равно: я только хочу…
— Хорошо: я согласенъ.
— Согласны? Это окончательно? Вы скажите наврно,— я такъ и стану считать. Со мной онъ уже совсмъ-было условился…
— Окончательно,— подтверждалъ докторъ.
— Ну, вотъ и отлично.
Докторъ отходитъ и садится противъ меня.
— Докторъ, давно кончили?
— Въ девятьсотъ второмъ.
— Гд?
— Въ академіи. Отслуживаю…
— Интересно?
— Пока очень неинтересно: отстаешь отъ всего…
— Скажите мн, пожалуйста,— настойчиво спрашиваетъ меня, подходя, подполковникъ:— отчего мы такъ долго стоимъ на каждой станціи, на разъздахъ?
— Вроятно, забиты станціи.
— Но теперь только нашъ поздъ остался!
— Это здсь, а впереди?
— Почему же забиты?
— Задержалась выгрузка, дожди были — въ дождь интенданты не выгружаютъ, а теперь усиленное движеніе.
Совсмъ темнетъ. Только паровозъ гд-то жалобно, какъ загнанное животное, сопитъ и насвистываетъ.
— Дня черезъ два додемъ?
— Понадобшся, и въ два часа додемъ… Все охота вотъ разсуждать, а какъ тутъ разсуждать, когда вотъ такъ же видно намь, какъ вотъ въ той ночи. На то и война… Спать пора!..
— Это васъ ищутъ?
Передо мной стоитъ дежурный по станціи.
— Не хотите ли на вагонетк дохать до разъзда,— тамъ вдь поздъ тоже долго простоить, успете.
Я соглашаюсь и ухожу съ дежурнымь въ казарму дорожнаго мастера.
Прохладный воздухъ намъ такъ пріятенъ посл душнаго вагона. Въ темнот мелькають огоньки казармы. Она похожа на маленькую уютную усадьбу съ деревьями.
Во внутреннемъ небольшомъ двор, за накрытымъ столоуъ, съ лампой посредин, сидятъ нсколько человкь и ужинаютъ: дятъ степенно, съ достоинствомъ трудовыхъ людей. Во глав стола сидитъ лтъ сорока человкъ съ рзкими чертами лица, съ густыми усами. Это дорожный мастеръ. Онъ, прожевывая, выслушиваетъ распоряженіе и смотрить и своихъ помощниковъ. Въ ихъ лицахъ тревога — на комъ остановится выборъ. Кому охота хать ночью…
— Позжайте,— говоритъ онъ человку съ плоскимъ, выразительнымъ лицомъ.
— Часа два продемъ. Поздъ, пожалуй, не захватимъ, а этимъ вс равно сейчасъ пойдемъ.
— Поздъ захватите, это наврно.
Еще пауза, и старшій рабочій, на котораго палъ жребій, порывисто встаеть и исчезаетъ въ темнот.
— Присядьте, пожалуйста, сейчасъ будетъ готово. Не хотите ли постъ?

LVIII.

Дашичао.

— Сегодня ршится вопросъ: оставляемъ ли мы Дашичао или отступаемъ.
— Почему?
— Если до завтра японцы не начнутъ боя, къ намъ подоспютъ подкрпленія, и мы остаемся и принимаемъ бой.
— Сколько японцевъ?
— Восемьдесятъ тычячъ.
— Сколько насъ?
— Теперь, сейчасъ — пятьдесятъ.
— А завтра?
— Будетъ больше, чмъ у японцевъ.
— Но теперь уже два часа: боя нтъ?
— Я только-что съ позицій: нтъ. Японци окапываюгся у Соляного разъзда, въ десяти верстахъ отъ Дашичао. Но можетъ быть еще и ночной бой. А можетъ-быть, бой и не у насъ, а у Келлера: боевая линія вдь идетъ на сто верстъ. Нападающая сторона — они, слдовательно у нихъ и иниціатива. Гд они нападутъ? И, прежде чмъ нападутъ, перемшаютъ такъ шашки, чтобы самъ чортъ ничего не разобралъ, гд сколько у нихъ.
— И наши постоянныя передвиженія имютъ тотъ же смыслъ?
— Несомннно. Особенно теперь, когда вх каждомь китайц можно предполагать переодтаго японца.
Несомннно одно: никто ничего не знаетъ, и вс, кого я видлъ въ Дашичао,— вс говорятъ другое.
Отступимъ непремнно. Ни за что не отступимъ.
— Съ чего идти японцамъ въ равнины, имъ, людямъ горъ, когда у нихъ — горная артиллерія, нтъ кавалерій, настолько нтъ, что до сихъ поръ они не могли воспользоваться ни одной своей побдой и ни разу не преслдовали насъ. Еще въ начал кампаніи можно было думать, что они пойдуть и въ Харбинъ и чуть ли не въ Иркутскъ. Но теперь силы вс на виду. Не безъ головы же они: съ арміей въ двсти тысячъ наступать на боле сильную въ ближайшемъ уже будущемъ, да еще въ виду дождей! Займутъ Дашичао, Инкоу и дальше шагу не сдлаютъ.
— Вы были, полклвникъ, въ дл подъ Гайчжоу 26-го іюня?
— Былъ. Это былъ арьергардный бой по всмъ правиламъ военной науки, хотя совршенно не согласный съ диспозиціей. Предполагали, что начеется съ генерала Самсонова на правомъ фланг, а въ шесть часовъ утра уже весь бой перешелъ на лвый. Штакельбергъ все время былъ впереди и самъ руководилъ боемъ. Три раза японцы батальонными колоннами шли въ атаку, и наша артиллерія буквально косила ихъ.
— Войска хорошо себя держали?
— Идкально, какъ на парад. Ко всему привыкаетъ человкъ. Хотя, впрочемъ, къ шрапнели привыкнуть трудно: пуля — жжа! и конецъ. А эта воетъ,— издалкка, громче, громче — бумъ!
— Полета не видно?
— Нтъ. Оставайтесь: можетъ-быть, завтра и будетъ что-нибудь.
— Я не могу оставаться: я долженъ черезъ два часа хать назадь, въ Ляоянъ. Скажите: правда, что японцы пьютъ ханшинъ или саки передъ сраженіемъ?
— Говорятъ. Но въ тхъ фляжкахъ, которыя я осматривалъ, тамъ вода и, вроятно, кипяченая.
— Прикалываютъ нашихъ раненыхъ?
— Это — да. Но не какъ обычное явленіе. А тепорь вотъ что выясняется: у нихъ холера, — это уже несомннный фактъ, и если мы будемъ гоняться за ихъ плнными, то этимъ путемъ можемъ легко и къ себ занести эту гостью.
— Если холера есть, то, я думаю, чркзъ китайцевъ она придетъ скоре, чмъ чрезъ плнныхъ японцевъ. Медицинскій инспекторъ арміи говорилъ мн, что по его наблюденіямъ холера на желтую расу дйствуетъ гораздо сильне. Въ китайскую войну, когда холера свирпствовала среди японцевъ и китайцевъ, въ европейскихъ войскахъ она дйствовала очень слабо.
— Какое настроеніе у солдатъ?
— Есть да, можетъ выспаться, дождемъ его не мочитъ — хорошее настроеніе, а если нтъ — плохое. Другого настроенія у русскаго солдата нтъ.
— Но если бьютъ его?
— Это до него не касается: это ужъ дло начальства…
Я здороваюсь съ представителемъ ‘Краснаго Креста’, съ представителемъ Москвы, съ г. Катковымъ,— вс теперь озабочены однимъ: эвакуировкой и пріемкой новыхъ больныхъ.
— Желудочные?
— Да, но легкіе,— черезъ нсколько дней уже назадъ дутъ.
— Что, какова чистота! — подходитъ военный комендантъ.— Кругомъ ни пылинки!
— Генералъ Треповъ страсть подтягиваетъ.
Меня зовутъ обдать, и мы обдаемъ въ большомъ обществ инженеровъ, военныхъ. Приходитъ во время обда много народу. Среди нихъ и Н. А. Демчинскій.
Все тотъ же, вотъ ужъ пять мсяцевъ не надодающій разговоръ о войн, о злоб дня: отступимъ или нтъ отъ Дашичао. Большинство, впрочемъ, не хочетъ отступать.
— Мало ли что вамъ не хочется: если надо — отступимъ.
— Несомннно, Куропаткинъ знаетъ, что длаетъ.
На этомъ мирятся вс.
Поздъ уже готовь, и надо хать назадъ. Я смотрю въ окно вагона: по обимъ сторонамъ тянется непрерывная цпь конныхъ обозовъ по просохшей уже дорог.
Смшно видть солдата, управляющаго вмсто китайца китайской арбой съ запряжкой: одинъ мулъ въ корню, а три на выносъ и безъ вожжей. Очевидно, приспособился: сидить на арб, помахиваетъ китайскимъ кнутомъ и разговариваетъ съ мулами на какомъ-то русско-китайскомъ жаргон, гд на одно перевранное китайское слово приходится двадцать исковерканныхъ русскихъ, въ род: бросать — мало-мало бросайло.
Сдлано и приспособленіе: нкоторыя арбы соединены, и получается телга на четырехъ колесахъ.
У китайцевъ арба съ запряжкой покупается отъ 500 до 800 рублей.
Я слышалъ, что количестно такихъ подводъ приказано увеличить на десять тысячъ штукъ.

LIX.

Дашичао.

28-го іюня.

Командиръ 8-го полка, съ красными лампасами, плотный, бритый, живой, съ коротко остриженными густыми волосами, съ зоркими, съ простодушной хитрицей, глазами — все время въ движеніи. Веселый, общительный и жизнерадостный человкъ. Съ молодыми офицерами говоритъ добродушно, и, чмъ больше благоволитъ, тмъ сильне ласково-ругательное прозвище.
— Этакая дрянь: взяли еще двухъ такихъ же оголтлыхъ и отправились между двухъ цпей, нашей и японской, прогуливаться, а пули такъ и свистятъ кругомъ. Я жъ его,— еще разъ попробуй,— выпорю…
И полковникъ хохочетъ завиднымъ смхомъ.
— Га?
И онъ опять смется.
— Мой полкъ все время въ бгахъ, съ 17-го мая,— вотъ полтора мсяца, а у меня, въ хорошій часъ молвить, четыре убитыхъ и 18 раненыхъ. Все время въ длахъ, и плохихъ не было. 3-го іюня весь день сдерживалъ своимъ полкомъ, пока отступалъ нашъ правый флаитъ.
Разговоръ происходитъ въ коридор вагона у открытаго окна. Сократъ въ сторон почтительно говоритъ:
— Врно, совершенно врно… Съ открытой храбростью, безъ сноровки, въ этой войн всякій пропадетъ. Необходима сноровка… хитрость… Стрляетъ онъ… Шапку на палк нарочно поднимешь, и одна секунда — три-четыре пули уже прострлили шапку… Какъ черногорецъ стрляетъ…
— Ну,— не соглашается полковникъ.— Три человка въ пятистаъъ шагахъ вдоль цпи гуляютъ и вс трое цлы,— какая жъ это стрльба? Зарядовъ не жалютъ. А ужъ солдать, который палитъ и палитъ — какой солдатъ?
— Снарядовъ много выпускаетъ, зря выпускаетъ,— это врно.
— А врно, такъ что жъ? Мои казаки никакого вниманія на его пули не обращаютъ. Вотъ шрапнель — этой поклонишься, какъ штукъ сто разорвется надъ головой, а въ каждой 350 пуль, да собственныхъ осколковъ. И все-таки… Вотъ такихъ сто разорвалось 2-го іюня надъ нами, а въ результат — ерунда…
— Врно, врно,— говоритъ раздумчиво Сократъ:— надо умть и дло сдлать и людей сберечь.
Сократъ задумчиво смотритъ въ окно.
— Особенная, совсмъ особенная война. Надо очень хитро: всю сноровку врага узнать… Въ руки не любитъ сдаваться. Ханшинъ или саки или лепешку сосетъ: сильный длается, самъ себя не помнитъ.
— Небось, какъ пику или штыкъ увидитъ передъ носомъ, вспомнитъ и себя… А ужъ пику… Прославился я теперь, какъ варваръ, а ужъ пика прославилась… Отъ полусотни два эскадрона посл 17-го повернули да маршъ маршемъ назадъ. Забыли и про своихъ пхотинцевъ. А т за ними, какъ собаки въ травл. Кричали: ‘палачи Ермака!’. Ладно, мы омскіе, такъ и быть: Ермака Тимоеевича прямое наслдіе — палачи, такъ палачи Ермака Тимоеевича.
— Почему прямое наслдіе?
— Онъ же насъ по Иртышу посадилъ, — тамъ и осталось все его войско, и мы вс отъ него и пошли.
Смышленые, веселые глаза полковника смотрятъ на насъ.
— Первый полкъ такъ и называется его именемъ. Какъ казаки говорятъ: полкъ Варнака Тимоеевича.
— Первый полкъ тоже здсь?
— Нтъ: охраняетъ китайскую границу. Первый, второй и третій.
— Ну что жъ, и спать,— говоритъ полковникъ.
— Рано.
— Привыкъ: съ первой зарей и я глаза открываю,— хоть убей, не засну.
— Рюмку коньяку?
— Нтъ, благодарю, въ свое время все выпилъ,— теперь ни вина ни водки.
— Ну, ужъ это даже и на казака не похоже,— говоритъ докторъ.
— Одно слово — никуда негодный человкъ,— смется полковникъ.
— За 17-е много Георгіевъ у васъ получили?
— Что-о? Георгія, батюшка, офицеру получить — мно-о-го надо…
— А вотъ, полковникъ,— говоритъ Сократъ:— если бы лошадей не пожалть, да ночью въ ихъ лагерь, пока они лепешекъ еще не поли, да пока эта самая шрапнель… Не выдержали бы?
— Видишь, что. Можетъ, конечно, что и не выдержали бы, да ты то разсуди головой, какъ въ этихъ горахъ съ лошадьми поворачиваться, а вдругъ да спутаешься, не вылзешь? Вотъ если бъ его къ Харбину поближе вытянуть — на ладонку, такъ опять не пойдетъ, пожалуй, такой онъ сынъ.
— Не пойдетъ.
— Раньше-то раззадорился бы, можетъ, а теперь, пожалуй, раскусилъ.
Полковникъ уходитъ…
Сократъ задумчиво смотритъ въ окно съ какой-то затаенной, очевидно, привычной, гнетущей думкой.
— Умный, дльный чоловкъ,— говорить онъ про полковника раздумчиво:— зря не сдлаеть…
Сократъ вздыхаетъ.
— И я спать пойду… Очень радъ, что судьба свела насъ опять. Живы будемъ, будете строить въ Крыму — дайте дло. Тутъ что? Война? У него бы на родин война, а тутъ на чужой, совсмь посторонней сторон, — Сократь разводитъ зрачками. — Ни ему ни мн никакой пользы… Вся польза китайцу.
Сократъ безнадежно машетъ рукой и уходитъ.
Mы съ докторомъ забираемся въ купэ.
— Вы здсь и привилигированномъ положеніи, докторъ?
— Нтъ, обыкновенный военный врачъ.
— Разница большая?
— Порядочная. Младшій докторъ въ ‘Крст’ пятьсотъ въ мсяцъ, а военный — 140.
— Н-да…
— Васъ интересуютъ всякія нововведенья? — спрашиваеть меня докторъ.
— Всю жизнь только этмъ и занимался. Нововведенья въ жизни, можно сказать, моя прямая спеціальность: всегда къ услугамъ.
— Тогда прочтите этотъ актъ.
Я читаю.
— Сегодня еще былъ объ этомъ разговоръ.
Это консервированіе мяса по способу г. Власевича. Опытъ производился во второмъ сибирскомъ корпус, въ 124-мъ пхотномъ Воронежскомъ полку, въ іюн этого года, въ Манчжуріи, въ деревн Хунь-дзянь-тун. Результатъ оказался блестящій:
‘Люди чувствовали себя боле сытыми, чмь обыкновснно, когда пища готовится изъ обыкновеннаго свжаго мяса, потому что, по ихъ слсьамъ, порція изъ консервированнаго мяса мене водяниста и мене жилиста, почему съдается цликомъ и ничего не пропадаетъ зря’.
Это — слова акта за подписью всего полкового начальства и докторовъ.
Люди заявили, что предпочли бы получать меньшую порцію мяса, но консервированнаго. Мясо вкусне. Это все изъ акта. Это понятно: шесть недль пролежавши въ консервированныхъ складахъ-холодильникахъ въ Америк, мясо нжне, вкусне и перевариме нашего, по обычному способу приготовленнаго, жесткаго мяса.
‘Принятое мясо одиннадцать дней хранилось при рот сперва на открытомъ воздух. При выступленіи же роты въ походъ 26-го мая сего года оставшійся двухдневный запасъ уложенъ былъ въ китайскую арбу безъ какой-либо особой укупорки и въ такомъ вид взятъ былъ въ дорогу. Температура окружавшаго воздуха была не мене 30 R. Было жарко и душно.
‘Наваръ получился густой, въ виду чего пища всегда выходила вкусная. Комиссія нашла, что наваръ гуще, чмъ изъ обыкновеннаго мяса. Мясо было боле мягкое и нжное, а слдовательно и боле вкусное, чмъ мясо свжерзаннаго скота».
— Ну что жъ? Блестящій результатъ,— сказалъ я, прочитавъ.— Вопросъ о голодовк, когда такое мясо можно доставлять и изъ Омска даже, вопросъ объ эпидеміяхъ, объ убыткахъ отъ падежей, отъ убиванія больныхъ, распространенія заразы, вопросъ сельскихъ хозяекъ во всхъ деревняхъ Россійской имперіи — какъ лтомъ кормить мясомъ семью, когда больше трехъ дней оно не выдерживаетъ въ ледникахъ,— вс эти вопросы ршены, какъ по мановенію волшебнаго жезла, и остается только радоваться, что война и въ этомъ дала толчокъ такому длу. Пріятно и за русскихъ изобртателей.

LX.

Хайченъ.

29-го — 30-го іюня.

Просыпаюсь и слышу возню подъ окномъ. Выглядываю. Цлыя горы мшковъ съ мукой. На китайскихъ двуколкахъ одни солдаты подвозятъ, другіе выгружаютъ, третьи тащатъ мшки наверхъ и бросаютъ ихъ другъ на друга.
— Ребята, тащи, тащи! — командуетъ унтеръ, стоя на самой гор изъ мшковъ.— Да что вы, черти, русскаго языка не понимаете: куда грузите? Зря вдь… Постой тамъ! Постой!..
— Ну?!
— Вотъ теб и ну! Когда говорятъ, слушайся.
Черезъ минуту команда:
— Пять минутъ отдохни.
Крики, шумъ затихаютъ сразу. Погодя доносится гулъ разговаривающихъ.
Я слышу только ближайшихъ ко мн. Жалуется сиплый голосъ, что табаку нтъ ни крошки.
— Табакъ ладно бы… Воды хотя глотокъ бы… ты смотри, пекло какое.
— Вставай! Ну, живо, живо!
Понемногу опять закипаетъ работа, и опять вопли старшаго:
— Ну что жъ вы, какъ бараны, напираете? Смотри, какъ сгрудились. Да не бросай же такъ, мшокъ лопнетъ. О, Господи, пропадешь съ вами! Стой, стой, тащи, не вали! Не ва-али! Ну, живо, живо! Еще немножко! Наддай!
— Наддай, наддай,— ворчить чей-то голосъ:— ладно, они желзные были.
— Поговори, поговори тамъ!
— Сидоровъ! — раздается утомленный голосъ.— Что жъ ты, чортъ тебя побери, по-дурацки опять все длаешь? О, Господи!
Я выглядываю: интендантскій офицеръ при шашк. На гор мшковъ, вытянувшись, стоитъ старшій.
— Вдь объяснялъ, вдь говорилъ. Говорилъ же. Нигчего не исполняете.
Офицера разбираетъ злость.
— Да что же, чортъ тебя побери, думаешь, не найду, откуда ноги у тебя растуть?!
— Ваше благородіе! Что жъ я могу? Имъ говоришь, а они не слушаются.
— Да дуракъ ты, и ничего ты имъ не говоришь, а они у тебя ничего не длаютъ, точно не ли два дня. Вотъ двадцатъ человкъ тамъ вдь ничего же не длаютъ.
— Ваше благородіе! Если мн къ нимъ бжать, тутъ станетъ все.
— И тамъ и тутъ стало, Русскимъ языкомъ толковалъ теб: клади лстницей. Теперь что же? Все разбиратъ опять? Говорилъ, говорилъ…
— Ваше…
— Да молчи ты, дуракъ. Оттого, что ты разговариваешъ, а не слушаешь, — оттого и дла нтъ: съ ранняго утра возитесь, и всю работу теперь передлывай.
— Ваше…
— Стой! Брось всю работу! Брось! Разбирай. Сверху начинай. Складывай здсь мшки, въ рядъ, вотъ такъ. Ну, теперь такъ. Теперь опять такъ. Поняли?
— Такъ точно.
— Почему же не длаешь такъ?
— Ваше благородіе…
— Да ты не разговаривай, а смотри, и если опять напутаешь…
— Какъ можно напутать? Указали, такъ и будемъ длать.
— Вчера указывали.
— Я вчера не былъ, ваше благородіе.
— Не былъ… Кто-нибудь другой былъ, могъ спросить… Я къ обду зайду.
Чей-то голосъ ворчитъ:
— Хуже этого нтъ, какъ передлывать: лучше дв новыхъ работы.
— Поговори тамъ!
Работа продолжается беззвучно. Только мшки ухапятъ. Вдоль откоса тянется пхота вольнымъ строемъ. Какому-то солдатику показалось мало, и къ своимъ семидесяти фунтамъ онъ добровольно прибавилъ жестяное ведро, въ которое собираетъ, какъ Плюшкинъ, что попадется, а больше щепки, палочки. Въ одной рук у него ружье, а въ другой палка, на которую, идя, опирается.
Сзади плетется молоденькій, безъ усовъ и бороды, солдатикъ. Вроятно, дома былъ бабушкинъ баловень. Округленность щекъ еще не исчезла, но щеки эти поблекли и посрли, и глаза безпомощно, какъ въ кошмар, оглядываются: нтъ бабушки, некому пожалть, и всего разломило, и гонитъ душу изъ тла. Упалъ бы да и лежалъ такъ среди пыльной дороги, знойнаго дня, съ запекшимся сердцемъ и остановившейся мыслью. A вотъ фигурка какого-то дьячка и поетъ тоненькимъ голоскомъ.
— На Тя, Господа, уповахъ…
Вроятно, послдній годъ и иимшоій ему пробыть въ запас: лицо все въ складкахъ отъ морщинъ, и торчатъ во вс стороны жидкіе клочья бородки.
А вотъ съ фигурой Геркулеса атлетъ — стройный и мощный, какъ палочку небрежно несетъ свое ружье. Загорлое, красивое лицо, шапка безъ козырька, срая рубаха, срая скатанная черезъ плечо шинель.
Такихъ много: большинство. Какъ втерь по деревьямъ, несется радостная всть: у той сверкающей на солнц рки привалъ и дневка.
— Охъ, вымоюсь!
— Давно не мылся?
— Четвертый мсяцъ, несется веселый отвтъ.
Я одваюсь и выхожу.
Такая же плоская станція въ долин, т же вагоны, вагоны и вагоны. Т же мухи, миріады мухъ.
— Мухи хорошій знакъ,— говоритъ докторъ.— Это дезинфекторы здшнихъ мстъ. Он и дожди: польютъ дожди, превратятъ всю эту долину въ одну сплошную рку, и унесетъ она всю грязь.
— Нa грязь жаловаться нельзя,— говорю я.— На станціахъ даже слишкомъ ужь образцовая чистота. Эти сотни китайцовъ подбираютъ даже бумажки, окурки.
— И все это необходимо и прекрасно. Пусть уйдетъ на это нсколько милліоновъ — это будетъ дешевле того, чмъ самая армія отъ плохихъ санитарныхъ условіяхъ стала бы болть. Но много есть такого, съ чмъ никакой санитаръ справиться не можетъ. Эта страшная пыль, напримръ. Никакой метлой ее не выметешь, а въ ней вс бациллы. Семьсотъ-девятьсотъ человкъ желудочныхъ больныхъ, прозжая ежедневно, оставляютъ слды, быстро высыхающій, превращающійся въ пыль,.
— Докторъ, а зачмъ везутъ этихъ больныхъ шестьсотъ верстъ до Харбина, шестьсотъ обратно, санитарныхъ вагоновъ хватаетъ только для раненыхъ. Въ товарныхъ же душно, жарко, нтъ приспособленій, на станціяхъ они покупаютъ огурцы, дыни, зеленые абрикосы.
— Нельзя везд магазины устраивать. Все вдь это связано съ массой условій: питанія, удобствь, возможности ухода за больными. Доставка провіанта! Вы посмотрите когда-нибудь. Это стоитъ. Попробуйте въ какой-нибудь отрядъ Ренненкампфа доставить транспортъ: отрядъ ищетъ японцевь, транспортъ — отрядъ и чмъ они тамъ питаются — одинъ Аллахъ знаетъ. Здоровый — заболваеть, а больной? Онъ при такихъ условіяхъ уыреть. А привезсти его въ Харбинъ, смотрите, чрезъ нсколько дней онъ уже детъ назадъ.
— У японцевъ, говорятъ, холера началась?
— Вррятно, у японцевъ то же про насъ говорятъ. И здсь мухи хорошіе показатели. Дло въ томъ, что, когда начинается холера настоящая — прежде всего отравляются и исчезаютъ мухи. Отсутствіе мухъ — всегда характерный признакъ холеры.
— Это, конечно, пріятно, хотя сама муха по меньшей мр холерина: отъ каждой съденной и проглоченной мухи тошнить.
Среди вагоновъ мы добираемся до маленькой станціи, наконецъ до еще боле маленького буфета, и, стоя въ дверяхъ, я съ тоскою смтрю на всхъ этихъ несчастныхъ, которыхъ голодъ загналь сюда. Сотни тысячъ мухъ обсли тарелку, жадно млдятъ за каждымъ кускомъ и летятъ за нимъ въ ротъ. Въ этой духот и тяжеломъ запах срый офицеръ стъ, весь поглощенный заботой успть пронести кусокъ въ ротъ, пропустить глотокъ пива, вина, квасу,— пропустить сквозь сжатые зубы, чтобъ удержать плавающихъ и барахтающихся въ стакан мухъ. Вынимать ихъ безполезно: мгновенно сотни явятся на смну.
— Китайцы,— говоритъ докторъ,— употребляютъ какую-то траву. Они подвшиваютъ ее клткообразно къ потолку, и вс мухи, и живыя и мертвыя — вс тамъ. Я видлъ это въ лавкахъ,— на этой трав ихъ множество, сидятъ тамь и смотрятъ на покупателей… Здравствуйте, коменданть, позвольте познакомить васъ.
Мы знакомимся.
Молодой комендантъ озабоченъ и даже растерянъ.
— Опять исторія,— говоритъ онъ доктору, разводя руками, — далась имъ эта станція: не хотятъ хать, второй часъ уговариваю.
Комендантъ убгаетъ.

LXI.

Хайченъ.

29-го — 30-го іюня.

Со станціи мы приходимъ къ Николаю Нкколаевичу Бочарову, строителю втки Хайчена. Домикъ у него очень маленькій, бывшее жилье мелкаго агента, но въ маленькій садикъ выходить терраса. Прохладная терраса съ завсомъ и обвалившейся штукатуркой, съ тонами, которые даетъ только время, и эти тона и эта разросшаяся листва сада, за которой, очевидно, никто не ухаживаетъ, даютъ отпечатокъ заброшеннаго и прелестнаго въ своей заброшенности уголка. H. B. сравнительно свободенъ отъ длъ, такъ какъ пока японцы еще владютъ той территоріей, по которой проидетъ втка.
Пришелъ В. И., пришло нсколько технковь, подрядчиковъ, пришелъ полковникъ.
— Устроились мои шельмецы и здсь отлично. Русскій солдатъ, говорятъ, не пропадетъ и въ аду, а казаки прямо-таки царствовать тамъ будутъ.
И полковникъ весело смется, такъ весело и отъ души, какъ въ большихъ городахъ уже давно не смются.
Съ Н. Н. они старые знакомые по Хайлару и вспоминаютъ прошлые тяжелые дни китайской войны.
Между прочимъ. я узнаю подробности о погибшемъ инженер Верховскомъ.
Какъ-то незадолго до возстанія Верховскій, прозжая по линіи, наткнулся на возмутительную сцену расправы китайцевъ со своимъ же подрядчикомъ. Онъ въ чемъ-то ихъ обсчиталъ, а они бросились на него, избили и, пока В. подъжалъ къ нему на выручку, успли загнать ему подъ ногти заостренныя щепки. Говорятъ, что это страшно мучительная пытка, Тотъ, кому приходилось съ размаху захлопнуть свой палецъ въ дверяхъ, иметъ нкоторое понятіе объ этой боли.
В. передавалъ потомъ объ этой пытк съ содроганіемъ и страшно взволнованъ былъ и огорчемъ.
— Китайцы — это совершенныя дти, со всми прекрасными качествами дтей. И ласковыя, и доврчивыя, и безсознательно жестокія дти. Видли, какъ дти мучатъ муху, щенка, котятъ? Крики боли ихъ только раздражаютъ.
Думалъ ли тогда несчастный В., что такъ ужасно на немъ самомъ практика жизни оправдаетъ его теорію?
Какъ онъ погибъ? Опросъ очевидцевъ оставиль впечаілніе, что они упорно о чемъ-то умалчавали. Уже потомъ изъ неясныхь обмолвокъ нкоторыхъ сложилось впечатлніе, что его просто-напросто бросили, какъ раненаго, какъ побросали и другихъ раненыхъ и отсталыхъ. Такъ бросили жену одного техника. Такъ погибли дти, мученія которыхъ перо отказывается описывать. Пытали и мучили, несомннно, и Верховскаго. На это имются нкоторыя указанія очевидцевъ его казни. Такъ, старикъ-китаецъ видлъ, какъ однажды утромъ притащила толпа къ городскимъ воротамъ большого капитана. Онъ ужъ не могъ итти, и его волочили, издваясь надъ нимъ. Нa другой день его казнили: отрубили голову. Эта голова была посажена въ клтку и выставлена на шест. Возвратившіеся русскіе чрезъ нсколько дней посл казни видли эту голову и вс единогласно признали ее за голову Верховскаго. Пришедшая потомъ сотня казаковъ, знавшая покойнаго, также единогласно признала голову, хотя голова эта, зарытая въ землю и вновь вырытая, уже значительно разложилась. Но цвтъ волосъ и общій контуръ еще сохранились. Потомъ стали смшивать, говорили, что это голова одного техника, въ общемъ похожаго на В. и тоже погибшаго. Но это было уже въ тотъ періодъ, когда голова совсмъ почти разложилась. И все-таки еще сохраниля какой-то шрамъ, бывшій у покойнаго. В. И., который еще въ клтк видлъ голову. Говорили, что сомннія никакого не было, что голова эта Верховскаго. Этотъ же китаецъ, который видлъ, какъ тащили Верховскаго въ городъ, удоъстовряетъ, что все время мужество не оставляло несчастнаго. По обычаю казни ему предложили стать на колни, но въ отвтъ на это онъ, собравъ послднія силы, плюнулъ въ лицо тифангуана.
Разыскивали его тло. Китайскія власти при этомъ виляли, какъ уметь только вилять китайская администрація. Посл долгихъ и настоятельныхъ требованій принесли наконецъ гробь въ полурусскомъ стил и въ гробу какія-то косточки. На глазъ ихъ опредлили костями теленка, но пріхавшій докторъ удостовридъ, что это кости ребенка не свыше двнадцатилтняго возраста.
Относительно пропавшей жены техника китайская администрація въ Мукден проявила еще большую изворотливость.
Сперва говорили:
— Ищемъ и непремнно найдемъ.
Затмъ пронесся слухъ, что нашли. Нашли и везуть уже. Везли мсяца три. И все это время мужъ томился въ Мукден. Наконецъ привезли и собрались вс съ большимъ почетомъ встртить. Но каково же было удивленіе всхъ, когда изъ китайской каретки вышла… чистокровная китаянка въ своемъ національномъ коспом.
— Жена русскаго.
Дйствительно. это была жена одного дорожнаго мастера, съ которой онъ по обоюдному согласію и разошелся. И дорожный мастеръ въ это время усплъ жениться, и она вышла замужъ, на этотъ разъ за своего же китайца.
Тмъ и кончились розыски пропавшей русской женщины.
Судьба этой привезенной китаянки была печальна. Новый ея мужъ, считая себя опозореннымъ, отказался отъ нея, русскій мужь — тоже, и, говорятъ, поставленная лицомъ къ лицу съ голодной смертью, она сдлалась проституткой, заразилась и въ ужасномъ вид скрылась гд-тo, а теперь, вроятно, скрылась уже и за горизонтомъ жизни.
Что такое эта жизнь въ нашь вкъ правъ сильнаго и тлеснаго братства?
Послушайте нкоторыхъ изъ здшнихъ: какой апломбъ? Прямо пропорціональный ихъ невжеству. Впечатлніе никогда не вентилированнаго, но жилого помщенія. До дурноты.
Эти люди напоминаютъ моего героя изъ ‘Гииназистовъ’, Семенова, котораго Корневъ спрашиваетъ:
— Koro жъ ты любишь, наконецъ?
Онъ долго думалъ и отвтилъ:
— Испанцевъ.
Но и тхъ, вроятно, если бы увидлъ, тоже возненавидлъ бы онъ.
Кстати объ этомъ геро.
Лицо это въ дйствительной жизни было однимъ из бглецовъ подъ Тиренченомъ. Изъ техъ позорныхъ бглецовъ, въ которыхъ хотли стрлять и военноначальники и солдаты. А на этап, когда пришли въ себя, вроятно, отъ угрызенія совсти они напилась и, впавъ въ другую крайность, обычную для такахъ натурь — въ буйство, сдлала много позорнаго. ‘Въ семь не безъ урода’.

LXII.

Дневникъ во время войны.

1-го іюля.

Вчера вечеромъ пріхалъ въ Ляоянъ, а сегодня мы демъ въ горы на востокъ, на первый этапъ, въ Ляндансань — резиденцію Сергя Ивановича.
Я давно не былъ уже въ пол, такъ сказать, на ногахъ, хотя бы и на лошадиныхъ.
Съ нами Сергй Ивановичъ. Опять деть на маленькой блой дливной лошадк. Отъ худобы ея хребетъ поднялся, ощетинился, съ вытянутой шеей она слегка напоминаетъ дракона, собирающагося улетть на небо. Выраженіе лица Сергя Ивановича какъ будто говорить:
— Въ небо, такъ въ небо.
Онъ совершенно черный отъ загара, споритъ въ худоб съ своей лошадью, вс кости лица выдались и лицо уменьшилось, и только глаза, синіе и напряженные, стали какъ будто еще больше. Я ду на мексиканскомъ сдл, на которомъ сдлалъ въ 1898 году свой перездъ изъ Владивостока въ Портъ-Артуръ, явившись такимъ образомъ, со своимъ спутникомъ Н. Е. Боршинскимъ, первыми сухопутными туристами по этой дорог, сдлавъ около 1 1/2 тысячи верстъ. Пока первыми и послдними.
Въ жизни мн пришлось много разъзжать, и испробовалъ я вс типы сделъ. Я отдаю предночтеніе мексиканскому. Во всехъ остальныхъ спина лошади зависитъ отъ искусства наздника, и только на мексиканскомъ, даже при желаніи, спина лошади застрахована отъ поврежденій. И для всадника, по удобству сиднія, сдло вн конкуренціи. Нкоторые считаютъ недостаткомъ твердость сиднья, но на большихъ разстояніяхъ мягкое сиднье вызываетъ такую остановку въ нкоторыхъ отправленіяхъ организма, что дло можетъ кончиться и роковымъ образомъ. Я говорю о разстояніяхъ со счетомъ на тысячи веретъ, конечно.
Наши мстныя мелкія лошадки, вс съ лекой иноходью, несуть такъ легко и какъ будто и сами рады вырваться изъ грязнаго, болотистаго, набитаго мухами, cъ зловонными испареніями Ляояна.
Сидя тамъ, привыкаешь, не чувствуешь всего этого и только здсь, по мр удаленія и подъема въ горы, ощущаешь всю прелесть кристаллически-чистаго воздуха. День хмурится, легкій втерокь обвваетъ лцца, и мы благословляемъ судьбу, пославшую намъ такой счастливый день. Жаль только, что, вызжая изъ города, мы пропылились насквозь въ тучахъ городской пыли, и теперь эта пыль хруститъ на зубахъ, мшаетъ смотрть запыленными глазами и непріятнымъ слоемъ лежитъ на лиц, ше и рукахъ.
— Ничего,— утшаетъ Сергй Ивановичъ: — прідемъ и выкупаемся въ горной рчк, чистой, какъ кристаллъ.
Широкая желтая полоса дороги вьется между засянными полями. Узкая ленточка ея накатана, а вся остальная полоса дороги — сплошная спекшаяся грязь отъ бывшихъ дв недли тому назадъ дождей.
— Вы видите какой грунть: отъ одного дождя дорога превращается въ сплошной непролазный кисель.
— Какой же выходъ?
— Какой?.. Нтъ же времени шоссировать, тмъ боле, что все это не такъ просто: нужны года времени, матеріалы, труды. За цлую тысячу лть своего существованія много ли иметь Россія дорогъ шоссейныіъ? А здсь выходь,— въ сущности съ ничтожнымъ результатомъ,— захватыватъ все время и новыя полосы всхъ этихъ посвовъ. Посл слдующаго дождя эта дорога будетъ еще вдвое шире, а во время ливней вс эти посвы будуть одной сплошной дорогой, или, врне, моремъ грязи, гд будутъ тонуть транспорты, обозы, отдльные всадники. Положеніе японцевъ еще хуже: на-дняхъ шесть человкъ сдались отъ голода: пришли и сдалась. Китайцы говорятъ: ‘Черезъ тридцать минутъ японка назадъ въ Корею уйдетъ’.— ‘Почему?’ — ‘Гора, одна гора,— гаолянъ нтъ, чумизы нтъ, сна нтъ, никто не живетъ, никто ничего тамъ не сетъ,— дожди придуть, всмъ имъ помирать надо’. Какая-то страшная, совершенно непонятная война. Что-то въ род картинки: ‘Wo ist die Katze?’. А дорвемся наконецъ до сраженія — ни одного японца не видно. Одинъ раненый говоритъ: ‘Какъ видите, раненъ и настолько тяжело, что увезутъ въ Россію, а японца такъ и не видлъ: поле, горы, что-то вдругъ треснетъ, вспыхнетъ, пыль взовьется’. Незавидное положеніе современныхъ баталистовъ: получается что-то въ род перехода евреевъ черезъ Красное море,— евреи ушли, а фараонъ утонулъ.
— Ну, какъ же вы поживаете, Сергй Ивавовичъ?
— Да ничего, живу… Собственно, если вдуматься, заглянуть, такъ сказать, въ сущность вещей, то можно было бы и не прізжать сюда. Не надо большого воображенія, чтобъ все это представить себ, съ одной стороны, а съ другой стороны, то несложное, къ чему приставленъ, безъ всякаго труда и безъ тебя такъ же было бы сдлано или, врне, не сдлано… Ну, вотъ чинишь, засыпаешь, перевозишь грязь съ мста на мсто, а, по мткому выраженію многоуважаемаго Лыки, вдь все это, въ сущности, ни къ чему. Одинъ дождь смахнетъ, какъ пыль, вс эти тщетныя и бренныя усилія. Ну, Богъ съ нимъ. Какая зелень, какіе переливы яркихъ, до неправдоподобности красочныхъ тоновъ съ темными. А эти горы, все выше и выше и спять тамъ въ прозрачномъ туман. Разв не говорятъ он объ отдых, поко, о вчномъ поко. Помните: ‘Я умереть…’ — нтъ, ужъ лучше не пть… Обратите вниманіе на этихъ китайцевъ… ну, разв не изящны они въ своихъ голубытъ платьяхъ! Съ остроконечными шляпами на голов они прямо изящны! Напоминаютъ пасторальныя картинки 18-го столтія. Вотъ китаянка идетъ,— здсь ноги имъ не уродуютъ,— высокая, тонкая, гибкая, какъ трость, и сколько изящества, какая красота позы! Если отршиться отъ нашихъ традицій, костюма, манеръ, если стараться проникнуть, угадать ихъ идеалъ красоты, пластики — вы почувствуете что-то совсмъ другое, чмъ первое грубое впечатлніе отъ грязнаго китайца. Я уже чувствую этотъ идеалъ и, если бы былъ художникомъ, я уже смогъ бы воплотить его…
Мы демъ, слушаемъ, а Сергй Ивановичъ продолжаетъ расхваливать китайцевъ…
— Въ числ рабочихъ моихъ масса прямо прекрасныхъ экземпляровъ… Два молодыхъ — Тайгай и Вася — оба безбородые, оба красавцы. Одинъ итальянецъ, другой съ строгими правильными чертами. Тайгай задумчивъ, женствененъ,— ему снятся сны небесныхъ садовъ, и онъ бросаеть и бросаетъ пустую лопату, не замчая, что на ней вочти ничего нтъ. А Вася облокотился на такую же лопату и молча внимательно наблюдаетъ. Надо отдать справедливость: на поденщин лодари порядочные. А впрочемъ, гд на свт поденщики не лодари. Нтъ, я люблю китайцевъ до слабости. Но вотъ что — какъ поденщики, они лодари, а какіе сельскіе хозяева! Вы посмотрите, съ какимъ безконечнымъ трогательнымъ трудолюбіемъ возится китаецъ надъ своими посвами. Одинъ агрономъ говорилъ мн, что китайцы единственные изъ народовъ, которые раціонально ршили вопросъ уничтоженія сорныхъ травъ,— у нихъ нгтъ въ поляхъ сорныхъ травъ. Ихъ работа предупредительная,— везд ждуть появленія этихъ травъ и тогда же ихъ уничтожаютъ. Они не ждутъ, когда вырастетъ трава, и мотыжатъ, и, оказывается, это выгодне, потому что меньше труда надо употребить, чтобы уничтожить зародыши травъ, чмъ самую траву, когда она уже вырастетъ. Глбъ Успенскій писалъ о власти земли надъ русскимъ крестьяниномъ. Что бъ онъ здсь написалъ! Вотъ гд власть: земля захватила его всего,— это волшебная власть, обожаніе,— здсь они хоронили своихъ предковъ, здсь все для него, до помшательства: вы видите затоптанные посвы,— завтра затопчутъ еще больше,— а сегодня, вы видите, онъ все-таки исправляетъ: каждое растеніе подбиваетъ землей, сломанное уже и все-таки окучиваетъ, и сердце его, наврное, обливается кровью, больно ему, но зла нтъ. Вотъ смотрите…
Сергй Ивановичъ громко крикнулъ кктайцу, работавшему надъ такой помятой полосой.
Онъ крикнулъ привтствіе. Старикъ-китаецъ, вроятно, лтъ за шестьдесятъ, потому что уже не брилъ усовъ и бороды, и рдкіе сдые волосы торчали у него надъ губой и на подбородк,— медленно поднялся, ласково кивнулъ въ отвтъ головой и снисходительно крикнулъ принятый по этикету отвтъ.
— Вы чувствуете въ интонаціи малйшее раздраженіе?
— Раздраженія, правда, никакого, но это можетъ происходить и отъ другихъ причинъ. Китайцы славятся своимъ лицемріемъ: онъ видитъ, что сила не на его сторон, и онъ длаеть, какъ говорятъ французы, bonne mine aux mauvais jeu. Но попадитесь ему въ лапы и увидите, что они съ вами продлаютъ, самый жестокій народъ въ мір.
— Ну, ужъ и самый жестокій!.. Отрицать жестокость, конечно, нельзя. Но это жестокость дтей: они вотъ, дйствительно, самый жестокій народъ къ мір. И если мучимый ими щенокъ иметъ дерзость визжать при этомъ, то они его еще больше тиранятъ. Это жестокостъ и слабыхъ. Я видлъ однажды въ Туркестан — туземцы мстили пьяному солдату: они его били, щипали, я и теперь не забуду ихъ зврскихъ лицъ: слабые, они мстили наконецъ сильному. Лишать ихъ и этого права… врне, не понимать этого ихъ состоянія, значитъ отказаться вообще отъ права на анализъ… Конечно, мы отказались отъ столькихъ правъ, что отказаться еще отъ одного, пріобртая за это право на новое безправіе, ничего не стоитъ. Но несомннно, что это не жестокость, или такая жестокость, на какую способны даже женщины.

LXIII.

1-го іюля.

Долина рки Тайдзы, на которой стоитъ Ляоянъ и которая впадаетъ въ Ляохе и во время дождей судоходна,— остается назади. Предъ нами громоздятся горы, рядъ горъ, каждая съ заостренной вершинкой, которая называется сопкой. Мы теперь демъ по маленькому притоку Тайдзы, долина котораго сужается до нсколькихъ десятковъ саженей. И эти десятки саженей и склоны горъ вс заняты хлбами: чумиза, гаолянъ, бобы. Очевидно, здсь еще не сютъ пшеницы, овса и ячменя, вс эти хлба засваются пока только около желзныхъ дорогъ.
— Но здсь уже тверже грунтъ: судя по откосамъ, что-то въ род камня.
— Это шинераръ. Отъ солнца, втра и дождя онъ мгновенно превращается въ отвратительный рыхлый грунть, въ которомъ колеса вязнутъ по ось. Везти при такомъ условіи, да еще въ гору, при дождяхъ, получается нчто гораздо даже худшее, чмъ тамъ внизу…
Сергй Ивановичъ смотритъ, не мигая, и кончаетъ:
— Словомъ, одна грусть, какъ говоритъ многоуважаемый Лыко.
— А что Лыко?
— Лыко прибавляетъ къ своему жалованью столько же своихъ и, вздыхая, все повторяетъ слова щедринскаго француза: ‘о, ma m&egrave,re, o, ma France!’. Вотъ вспомнилъ Щедрина, и самому страшно даже стало, кажется, что произносилъ его имя лтъ сто тому назадъ — ухо отвыкло.
— Н-да…
— А вотъ и Сполиндза — первый полуэтапъ.
Такъ уютно на возвышеніи долины расположилось нсколько китайскихъ построекъ. Въ нихъ устроены отдленія ‘Краснаго Креста’, комендантское управленіе, помщеніе для прозжающихъ. На приступкахъ центральнаго зданія сидятъ сестры, доктора, военные и пьютъ чай. Предлагаютъ и намъ. Но мы, чтобы не смущать, уходимъ въ этапъ. Надъ особымъ зданіемъ съ китайскими воротами надпись: ‘Этапъ’, внутри чистаго двора съ трехъ сторонъ, подъ китайскими крышами, за китайскими съ бумагой вмсто стеколъ окнами и дверьми кинтайскія комнаты, вс въ цыновкахъ, съ узкимъ проходомъ посредин и высокими нарами-лежанками по обимъ сторонанъ,— это же и дымовые ходы, нагрвающіе зимой эти лежанки.
Желтыя цыновки придаютъ всему помщенію свжій и чистый видъ. Эта чистота везд: дворъ подметенъ, и его еще и еще подметаютъ нсколько солдатъ.
Маленькій полуэтапъ какъ ячейка какого-нибудь большого управленія. На каждой двери надпись: канцелярія, комендантъ, помщеніе для гг. офицеровъ и чиновниковъ, складъ, запасъ и много другихъ названій, обычнытъ для военнаго, но трудно запоманаемыхъ статскимъ.
Четверть часа остановки, и мы демъ дальше.
Молодой комендантъ, блондинъ, съ воротникомъ на бломъ кител, торчащемъ бахромой, любезно и смущенно провожаетъ насъ, не находя больше словъ для разговора.
— Все благополучно, значитъ, у васъ?
— Вчера вотъ только вотъ-то версты дв подальше, ближе къ Вамбатайскому перевалу, стрляли въ обозъ, двоихъ подстрлили.
— Кто стрлялъ?
— Вроятно, хунхузы. По ночамъ не слдовало бы здять.
— Я думаю, не хунхузы,— говоритъ Сергй Ивановичъ, когда мы трогаемся,— я думаю… Обратите вниманіе на эту сестру: какая хорошенькая! У насъ, впрочемъ, тоже есть сестры, но со своимъ штатомъ — доктора, братья. Въ сущности, куда вы кинь, все клинъ. Возвратимся къ стрлявшимъ, такъ называемымъ хунхузамъ. Мн представляется, что въ дйствительности происходитъ вотъ что. Днемъ топчутъ посвы, хотя не пасутъ на нихъ лошадей. Вы видите вс эти обгрызанные стебли,— очевидно, это все ночью длается. И вотъ китаецъ, дойдя до полнаго отчаянія, стрляетъ и наводитъ такимъ образомъ потихоньку на мысль, что лучше, дйствительно, по ночамъ не здить и не кормить лошадей такимъ хорошимъ кормомъ. Ну-съ, а теперь мы начинаемъ подниматься на Вамбатайскій перевалъ, но прежде обращаю ваше просвщенное вниманіе на эту постройку. Продемъ еще немного впередъ,— такъ. Теперь смотрите.
Тоже на возвышеніи, у рчки въ тсной долин прячется въ деревьяхъ красивый китайскій домикъ. Сельскій домикъ съ каменными ступенями, съ разрисованными воротами и калиткой. Изваянья драконовъ, каменныя фигуры мопсообразныхъ собачекъ, съ удивительнымъ вкусомъ подобранные тона красокъ и на всемъ печать глубокой старины. Здсь прожило много поколній, живутъ, можетъ-быть, и теперь. Какой-то старикъ выглянулъ изъ калитки и опять ушелъ. Какой-нибудь типъ старосвтскаго помщика, въ мирную жизнь котораго вотъ уже нсколько лтъ врывается что-то, чего не зналъ, не хотлъ, что-то неумолимое, роковое, разрушившее весь его покой, весь строй его жизня.
— И не кажется ли вамъ,— говоритъ Сергй Ивавовичъ,— что здсь должна непремино быть какая-то такая удивительная красавица — ласковая, нжная, мягкая, вся любовь, такая же поэтичная, какъ эти горы, эта долинка, рчка и домь. Я думаю, что если бы случайно она и родилась даже некрасивой, то все-таки вся эта окружающая красота пересоздала бы ее. Во всякомъ случа, изъ всего этого мы видимъ,— если захотимъ видть,— что китайцы, по крайней мр, не хуже,— вы замчаете, какъ я вжливъ къ нимъ,— не хуже насъ и чувствуютъ, и выражаютъ, и воспроизводятъ красоту. А скромность ихъ ужъ, во всякомъ случа, выше нашей: это вдь помщики пяти десятинъ максимумъ и въ пот лица добываютъ себ свое право помщика. Ну-съ, вотъ и Вамбатайскій перевалъ. Перевалъ, какъ и вс здшніе: неприступный, но, какъ видите, по тмъ сопкамъ и за ними — летко обходимый.
Узкій проходъ заканчивается глубокой траншеей-выемкой.
— Здсь при поворот изъ четырехъ паръ, везущихъ орудіе, работаетъ только первая пара,— усиліе же трехъ передовыхъ сводится только къ тому, чтобы опрокинуть экипажъ или орудіе, и потому здсь ломается до 10% дышелъ, помимо того, что и въ сухую погоду полный зарзъ лошадямъ.
— Значитъ, надо увеличить радіусъ.
— Тогда необходима или насыпь пятнадцатисаженная, или туннель. И то и другое потребуетъ годъ-два работы, а главное, такихъ мстъ все больше и больше, пока наконецъ путь не переходитъ въ одно сплошное такое мсто.

LXIV.

1-го іюля.

Съ Вамбатайскаго перевала открывается видъ въ об стороны, и слдующая долина кажется еще поэтичне. Мягко разошлись зеленыя горы, и тамъ и сямъ между ними тнистыя рощи.
— Вотъ обижаются на нихъ, что ни за какія деньги не хотятъ продавать этихъ рощъ.
— Но вы ужъ, Сергй Ивановичъ, слишкомъ большой поклонникъ китайцевъ. Нельзя же назвать ихъ и культурнымъ народомъ,— слишкомъ много у нихъ дефектовъ. Кром агрономіи, да и то чисто-практической — никакихъ же другихъ наукъ нтъ и въ общественной жизни, а у административной власти — много же и здсь уродливаго.
— Дряхла интеллигенція у нихъ, какъ, впрочемъ, и у нкоторыхъ другихъ народовъ, а народъ, какъ матеріалъ,— чего вы еще хотите? Разв вы поставите хотя бы и нашего крестьянина рядомъ съ пятидесятиннымъ помщикомъ-крестьяниномъ? Вы видите — его предки уже ощущали большую потребность къ красот, чмъ, можетъ-быть, будутъ ощущать только потомки нашего крестьянина.
Къ закату тучи расходятся, и мы демъ въ лучахъ солнца, окруженные зелеными сопками, то ныряя въ долину, то взбираясь на перевалы.
— А во время дождей что будетъ съ этой дорогой, которая идетъ, въ сущности, по руслу рки?
— Это будетъ сплошная рка, а перевалы превратятся въ острова.
— Тогда что жъ? Временные паромы? Въ Ляохе джонокъ много.
— Не вредно было бы.
Исчезло солнце, и потянулись за нимъ тучки и застыли. Кончился день, и уже угрюмо смотритъ даль, и тонутъ въ ней, какъ недосказанныя мысли, эти уже неясныя и далекія, зазубренныя гряды.
На Ляндансань прізжаемъ въ сумеркахъ.
Это первый этапъ. Въ долин около деревни раскинулись палатки, коновязи съ лошадьми, парки, походные ящики транспортовъ.
— Но мы сегодня вы одного транспорта не встртили дорогой!
— Да, сегодня какой-то исключительный день,— кажется, тдетъ преобразованіе телжныхъ транспортовъ на вьючные. А теперь въ транспорт пошли и кули, собственно выгодне и скоре.
Такое же этапное зданіе, помщеніе для прізжающихъ, но отдльное большое зданіе,— тоже, вроятно, китайское,— для больныхъ есть ресторанъ, можно даже молока достать и всего за 40 копеекъ бутылку.
Сергй Ивановичъ, его помощники, два доктора тоже въ фанз. Мы пьемь чай въ огород, среди зелени, мы вымылись и теперь наслаждаемся чуднымъ вечеромъ въ горахъ, дышимъ чуднымъ горнымъ воздухомъ.
— А туда дальше, въ горахъ, воздухъ еще чище, и въ этомъ отношеніи санитарное состояніе японской арміи несравненно лучше нашего,— многіе изъ насъ въ низинахъ, разныхъ Ляоянахъ, Хайченахъ, а они вс въ горахъ.
Оба доктора — изъ запаса, состоять при транспортахъ. Оба евреи. Одинъ изъ нихъ имлъ болшую клинику въ Петербург, и практика давала ему нсколько десятковъ тысячъ. Теперь, какъ старшій врачъ, онъ получаетъ двсти съ чмъ-то рублей въ мсяцъ.
— Да о жалованьи что говорить, но обидно, что здсь роль моя сведена… Я при транспортахъ провожаю больныхъ,— въ сущности, роль студента. Вотъ въ такой ужасной двуколк я ду, сзади транспорта до слдующаго этапа, сдаю больныхъ и возвращаюсь обратно: я, сестра, офицеръ — начальникъ транспорта.
— Практики медицинской нтъ?
— Никакой! Практика моей больной печени. Въ это дло я такъ же гожусь, какъ какая-нибудь всякими хитростями выученная лошадка годится для упряжи въ эту двуколку.
— Какой самый лучшій способъ транспортированія раненыхъ?
— Конечно, на рукахъ.
— Дорогой?
— Наемными обходится ‘Красному Кресту’ отъ 15—100 рублей.
— На какомъ разстояніи?
— Да вотъ верстъ 40—50, изъ отряда графа Келлера въ Ляоянъ.
— Вы и желудочныхъ транспортируете?
— Да.
— Разв не скоре они поправились бы здсь, чмъ въ низинахъ Ляояна, Мукдена, Телина, Харбина? Сколько времени уходитъ, пока больной воротится въ часть?
— Собственно, болзнь продолжается всего нсколько дней, но на перевозку, выписку въ общемъ, считая въ Харбинъ и обратно, уходитъ отъ 20—25 дней. Конечно, на что лучше было бы оставлять больныхъ тутъ же, не трясти ихъ, не заражать путь, вагоны, самихъ больныхъ, потому что только въ дорог часто выясняется, что это не желудочный, а тифозный, напримръ, и, пока его довезутъ, зараза можетъ распространиться. Но все это возможно было бы, если бъ знали заране, что здсь именно будуть стоять войска. Угадать этого нельзя, а между тмъ нужно столько приспособленій, питаніе, что приходится везти въ уже организованныя мста.
Еще посидли и идемъ спать.
Горятъ огоньки въ темнот, слышни псни, говоръ, гд-то костеръ горитъ.
— Видно, что дрова у васъ есть!
— А вы знаете, почемъ въ Ляоян дрова? Пятьдесятъ копеекъ пудъ или сто двадцать пять рублей кубическая сажень.
Мы спимъ на лежанкахъ, укрытыхъ цыновками. Бумажныя окна и двери открыты, и видно небо, темное, звздное. Сонъ здоровый, сильный. Въ шесть часовъ утра мы просыпаемся отъ пнія,— это солдаты поютъ утреннюю молитву.
Пьемъ молоко, чай и демъ назадъ. Уже вытянулся транспорть, ночевавшій на этап, а немного дальше встрчаемъ идущіе навстрчу транспорты.
Двухколесныя китайскія арбы, запряженныя тремя, четырьмя и до шести лошадей и муловъ — тянутся нескончаемой вереницей.
Дорога сухая, и арбы нагружены до верху. Есть транспорты поденные, по 2 рубля 40 копеекъ за пудъ до перваго этапа, есть свои, организованные нашими офицерами генеральнаго штаба,
Китайцамъ-кучерамъ платятъ до 30 рублей въ мсяцъ.
Китайцы большіе хозяева,— какъ хозяева они трудолюбивы и умираютъ на своемъ сельскомъ дл, но какъ наемные очень лнивы и небрежны, если не заигтересованы въ дл,— и нельзя не любоваться ихъ запряжкой. Вотъ запряжка изъ шести муловъ. Одинъ въ корню, остальные на выносъ. Сытыя, вершковъ двухъ, съ лоснящейся темной съ подпалиной шерстью, съ коротко остриженной гривой — красивыя, гордыя животныя, напоминающія и запряжкой и видомъ римскія колесницы.
— А вотъ видите, присдая по косогору, полубжитъ китаецъ, съ коромысломъ на плеч и подвшенными корзинками: это кули. Онъ получаетъ то же, несетъ на себ три пуда и втрое скоре доставляетъ грузъ, чмъ вс эти транспорты.
На горизонт появляется новый транспортъ — вьюки. Двухъ лошадей ведетъ въ поводу солдатъ. Черезъ приспособленное сдло переброшенъ на двухъ концахъ подвшенный грузъ.
Впечатлніе боле легкое, чмъ тяжелыя арбы, но двуногій кули уже скрылся на горизонт.
А общій недостатокъ всхъ мускульныхъ перевозокъ тотъ, что при невозможной дороговизн они съдаютъ себя уже на шестидесяти верстахъ. Другими словами, тотъ грузъ, который они могутъ поднять, равняется всу того корма, который имъ нуженъ для питанія за это время.
Мы прощаемся съ Сергемъ Ивановичемъ.
— Оставайтесь еще на день. Завтра будетъ бой у Келлера.
— Кто вамъ сказалъ?
— Китайцы.

LXV.

Инкоу.

5-го іюля.

Мы напрасно высматриваемъ японцевъ. здили на взморье, но и тамъ ихъ нтъ: ни одкого судна, ни одного корабля. — Можетъ-быть, на горизонт, вонь что-то темнетъ?
— Это джонка со спущенными парусами.
Вотъ проходимъ и послднюю землю — берега устья Ляохе. Плоскіе, напоминающіе нашу стрлку на Нев, берега. Вотъ наши послднія укрпленія. Издали это просто бугорокъ, но вблизи — цлая крпость. На высокихъ валахъ этой крпости наши солдаты, офицеры: ихъ вроятно, высматриваютъ.
— Ну что жъ, назадъ подемъ?
И мы демъ назадъ, въ Иккоу.
Тамъ мы обдаемъ въ Манчуръ-гаус. Мн подаютъ чуть не десять блюдъ, надъ нашими головами плавно качаются громадныя опахала, тамъ встрчаюсь я съ В. Н. Немировичемъ-Данчевко. Онъ поправился, отдохнулъ и завтра утромъ вызжаетъ на наши передовыя позиціи, чтобы такижъ образомъ прохать въ отрядъ графа Келлера.
— Японцы завтра, вроятно, высадятся здсь?
— Они въ Портъ-Артуръ ушли,— полторы дивизіи. Дло въ томъ, что если врны слухи, то она понесли большой урокъ — свыше двадцати тысячъ,— и ушли она на пополнегіе убыли, или просто ршили взять во что бы то ни стало Портъ-Артуръ.
— Взять его можно?
— Невозможнаго ничего нтъ, другой вопросъ, чего это будетъ стоить, и если они не остановятся передъ жертвами…
— Ваше мнніе: остановятся?
— Нтъ.
— И помшаль нельзя?
— Если бъ у васъ сію секунду было еще тысячъ двсти.
— Къ осени будутъ.
— Къ осени четыреста еще, если не больше, надо.

——

Такъ мирно и пріятно на набережной маленькаго города Инкоу. Веселые китайцы продаютъ зеленые персики, прекрасные абрикосы, маленькія скоросплыя яблоки. Въ магазинахъ бойко распродается всякая заваль по тройнымъ цнамъ. Но въ отношеніи вещей и эти тройныя цны на продукты не кажутся дорогими. Напрямръ, блый мужской костюмъ — 10 рублей, а въ обыкновенное время онъ стоитъ 3 рубля 50 копеекъ. Но фунтъ ветчины стоитъ рублъ, фунтъ сахару — 40 копеекъ. Съ нами пріхалъ солдатъ, который съ офицеромъ своимъ, поручикомъ Венгрженовскимъ, детъ въ Портъ-Артуръ. Оба они пріхали оттуда и теперь возвращаются. Выхали они изъ Архура 26-го. Ничего особеннаго не сообщаютъ,— все, что уже извстно: ‘Севастополь’ будетъ готовъ черезъ мсяцъ, было нсколько небольшихъ схватокъ, кром одной боле крупной, гд на сторон японцевъ легло будто бы 6 тысячъ, а на нашей — до 500 человкъ.
— Ну что жъ, голодаете вы тамъ въ Артур? — спрашиваютъ солдата.
Молодой, съ георгіевскимъ крестомъ, онъ смотрить увренно, съ сознаніемъ своей заслуги.
— Въ Артур у насъ вотъ какъ голодаютъ: сахаръ былъ по 12 копеекъ, а сейчасъ 15 копеекъ, а у васъ 50 копеекъ. Булка хлба благо 7 копеекъ, а у васъ — 20 копеекъ. У васъ надо въ день два рубля мн прожить…
— А вамъ даютъ теперь суточныя?
— Никакихъ нтъ: семь рублей было — вс здсь за три дня и прожилъ, а мясо лъ разъ. Тутъ у васъ на вол, а много хуже, чмъ у насъ въ невол. И дешевле, и веселе, и музыка играетъ.
— А мясо почемъ?
— Мясо дорого: двадцать копеекъ.
— А здсь тридцать копеекъ.
— Вотъ она воля!
— А правда, что въ Ляотешан два японскихъ миноносца разбили вс батареи?
— Только и разбили сторожевой постъ да одного ранили.
— А флотъ нашъ выходитъ?
— Выходить. Только все больше легкія суда. Броненосцы тамъ стоятъ: въ нихъ что? Крпость она и больше ничего.
Семь часовъ вечера, и опять начинается приливъ. Къ двнадцати дня и двнадцати ночи — отливъ. Высота прилива дв сажени, и тогда осадка судовъ на бар достигаетъ 24 футовъ. Теперь въ Инкоу стоятъ четыре парохода. Проскакиваетъ иногда и контрабанда, но и попадается. Одинъ пароходъ попался съ желзомъ, а другой — тоже съ какими-то товарами,— оба были пущены японцами ко дну. Рисквувшіе понесутъ большіе убытки: надялись они, что съ выходомъ нашихъ 10-го іюня блокада ослабнетъ.
Мы возвращаемся обратно.
Одинъ господинъ возмущается китайцами.
— Такъ мы никогда не побдимъ. О каждомъ нашемъ шаг китайцы доносятъ…
— Что же противъ этого длать?
— Что? Во-первыхъ, въ каждой деревн выпороть ихняго старшину, а во-вторыхъ, объявить ему, что если на сопкахъ появится хотя одинъ китаецъ, то изъ его деревни пятьдесятъ человкъ и онъ самъ будутъ разстрляны.
Долженъ замтить, что какъ ни дико слушать такія разсужденія, но приходится выслушивать ихъ нердко.
На этотъ разъ одинъ изъ присутствовавшихъ вступился за китайцевъ. Тогда говорившій отвтилъ:
— Вы возражаете такъ потому, что не знаете китайцевъ, а я ихъ восемь лтъ наблюдаю.
Говоритъ это человкъ съ высшимъ образованіемъ. И вдругъ сибирскій казачій офицерикъ, очевидно, ни къ какимъ наукамъ непричастный, вступился въ защиту китайцевъ. Да какъ хорошо, толково, умно. Онъ тоже знаетъ восемь лтъ Китай. Онъ видлъ, что здсь длала блаженной памяти первая пограничная бригада, какъ она кормилась даромъ за счетъ населенія, какъ она создала китайскіе безпорядки, какихъ трудовъ стоило посл возстанія ввести все въ законныя нормы, какъ развшивались по деревнямъ объявленія, что брать насильно никто не сметъ у населенія, что покупать можно только по вольнымъ цнамъ, какъ сурово приходилось наказывать пожелавшихъ денежное довольствіе класть себ въ карманъ, а кормиться за счетъ населенія даромъ.
— На этихъ дняхъ еще одного такого изъ-за такихъ же казаковъ засудили на 15 лтъ каторжныхъ работъ. И если что и спасетъ наше дло, такъ именно надлежащее отношеніе къ китайцамъ: вжливость, справедливость, пониманіе и уваженіе ихъ культуры. Вс т, которые такъ поступали во время катайскихъ безпорядковъ, не пострадали: если попадались въ плнъ — возвращались благополучно назадъ. Замучивали только несправедливыхъ, надменныхъ, корыстныхъ, и какъ отлично китайцы знаютъ, кто чего заслуживалъ!
— Согласитесь, странно какъ-то слышать такія рчи и отъ интеллигента и отъ казака. А впрочемъ, старый масштабъ, къ которому мы привыкли, приходится бросать: одни назадъ ушли, а другіе выходятъ на смну изъ такихъ мстъ, откуда и не ждалъ ихъ никто.
— Что можетъ быть путнаго изъ Галилеи?
— Много. Врить во что-нибудь надо, и я врю въ Галилею.

LXVI.

Дашичао.

5-го іюля.

Собрались мы опять вс только на позд, отвозившемъ васъ обратно въ Дашичао.
Были защитники китайцевъ, нсколько лицъ: В. И., офицерикъ-казакъ, я.
Защитники китайцевъ разсказывали намъ объ одномъ оригинал, который теперь призванъ сумасшедшимъ и который на карточк своей внизу подписывалъ: ‘юдофилъ’.
— Какъ видите,— закончилъ онъ свой разсказъ,— у него всегда были странности.
И онъ показалъ нальцемъ на свой лобъ.
Мы молча слушали, потупившись, офицерика.
Надо замтить, что китайцефобъ, какъ человкъ съ высшимъ образованіемъ, да къ тому же и съ прекраснымъ общественнымъ положеніемъ, считалъ себя несомннно апостоломъ высшихъ истинъ.
Теперь онъ сидлъ, смотря на мелькавшія въ окнахъ вагона сопки, и поздно упрекалъ себя, что, снизойдя до разговоровъ въ такомъ обществ, тмъ самъ себя поставилъ въ такое неловкое положеніе.
Еще непріятне чувстаовали себя, вроятно, вс сопровождавшіе его подчиненные, по виду люди все интеллигентные. Въ Дашичао пріхали уже вечеромъ.
Видлъ А. И. Гучкова, Н. А. Демчанскаго. А, И. дятеленъ и видимо захваченъ дломъ, Н. А. умираеть отъ жажды и отъ отсутствія новостей.
Пришли свднія о сегодняшнемъ дл у генерала Гершельмана. Мы отступали, но по всмъ правиламъ, и положили около 1.000 японцевъ, тогда какъ сами потеряли съ небольшимъ сотню. Имя генерала Гершельмана произносится здсь всми съ большимъ уваженіемъ.
Одинъ офицеръ, котораго я называю барометромъ, проведшій со мной вечеръ, говоритъ:
— Это дльный и умный генералъ,— его донесенія заслуживаютъ полнаго доврія.
— Ну-съ, а кто правъ, желающіе наступленія или желающіе выждать, пока соберется армія, которая дйствительно сможетъ наступать?
Мой дипломатъ потеръ переносицу, сдлалъ гримаску и заговорилъ:
— Видите и, на этотъ вопросъ такъ сразу не отвтишь. Кто правъ?
— Оба правы,— подсказалъ я.
— Да, чтобъ вы знали, что об стороны правы. Вы, пожалуйста, не смйтесь, я говорилъ совершенно искренно. Вы вдь понимаете, что тутъ ршительно все равно — чья бы сторона ни восторжествовала: и тамъ и тутъ я кусокъ хлба буду имть, и не въ этомъ, конечно, дло, а въ томъ дло, что, напр., на бой у Вафангоу 1-го и 2-го іюня въ своихъ доказательствахъ ссылаются об стороны. Одна сторона говоритъ: видите, васъ побдили, а другая возражаетъ: и до 12 часовъ дня побда была въ нашихъ рукахъ. Вы видите: я говорю совершенно искренно…
— Не только вижу, но и обоняю: пахнетъ жаренымъ.
— Это вы говорите?
— Я, конечно. Ну, теперь скажите, что новаго въ отрядахъ: оставляемъ ли мы Дашачао, а слдовательно и Инкоу? Правда ли, что Куроки началъ наступленіе по всей линіи у графа Келлера, и что это? Диверсія для отвода глазъ нашихъ отъ Портъ-Артура?
— Видите: сегодня я читалъ въ ‘Манчжурскомъ Встник’…
— Пожалуйста, не трудитесь передавать: я вчера еще читалъ.
— Въ такомъ случа вы знаете больше моего.
— А китайцы больше насъ обоихъ вмст взятыхъ?
— Поврьте, что китайцы ничего не знаютъ.
— Правда ли, что наша тактика требуетъ измненія?
— Все на свт измняется.
— Это общее, а въ частности?
— Еще болшой вопросъ.
— Какъ ваши транспорты?
— Bo всякомъ случа, въ смысл честности дло поставлено безукоризненно.
— Въ этомъ я сомнваюсь. Но расходъ въ сравненіи съ турецкой кампаніей будетъ ли больше или меньше,— отнесенный, конечно, къ пуду и верст?
— Чтобъ отвтить на этотъ вопросъ, нужно имть въ рукахъ результаты, а пока война не кончилась — ихъ не можетъ же быть!
Пауза.
— Можетъ-быть, еще желаете о чемъ-нибудь спросить?
— Я столько уже получилъ отъ васъ интересныхъ свдній… Я спросилъ бы васъ, пожалуй, о нашей желзной дорог, но я самъ такъ много зжу по ней, и наконецъ это моя прямая спеціальность.
Мы привтливо жмемъ руки другъ другу и разстаемся.
— Штабъ долго предполагаетъ оставаться въ Дашичао?
— Ничего неизвстно.
Голосъ его искренній, онъ разводитъ руками и исчезаетъ въ темнот. Я возвращаюсь въ вагонъ. Подходитъ како-тo воинскій поздъ. Предъ моимъ окномъ останавливается вагонъ. Лнивый разговоръ въ вагон о всякихъ пустякахъ.
— Ба! И ты пріхалъ? Зачмъ?
— Въ Инкоу ду.
Дальнйшій разговоръ для опубликованія неудобенъ.
Я на мгновеніе заглядываю чрезъ свою занавску. Открытое окно вагона, горитъ свчка, и пламя ея волнуется на вздутомъ, волосатомъ, молодомъ и добродушно-пошломъ лиц и на всклоченной русой голов.
Я закрываю окно, тушу свчку, и въ голов проносятся послднія мысли и впечатлнія дня.
Что-то было сегодня удивительно трогательное? Да! Какъ могъ я забыть! Мн передавалъ это человкъ, заслуживающій полнаго доврія.
Во время одной изъ схватокъ этихъ дней, подъ Гайчжоу, сцпились въ рукопашную японецъ и нашъ солдать, ихъ такъ и нашли обоихъ въ безчувственномъ состояніи рядомъ. У японца оказалась пробитой голова лопаткой, за которую, какъ за послднее оружіе, ухватился солдатъ, а у солдата была порзана рука и сквозная рана пулей въ грудь на вылетъ.
— Я вхожу въ вагонъ,— разсказываетъ мн очевидецъ,— и вижу такую картину. Внизу на койк лежитъ безъ сознанія или тяжело спить японецъ, а съ верхней полки, наклонившись къ японцу, отмахиваетъ отъ него мухъ раненый солдатикъ. Оказывается, судьба опять свела ихъ вмст здсь, въ санитарномъ вагон, въ которомъ обоихъ отправляютъ въ Харбинъ. Они узнали другъ друга. Японецъ улыбнулся и теперь спитъ, а солдатъ отгоняетъ отъ него мухъ.
Я вспомнааю, что такъ и не повидалъ у Сергя Ивановича на перевал его друга — раненаго солдата.
— Ахъ, голубчикъ мой, онъ трижды раненъ и мало надежды, но онъ вритъ. ‘Ну, говорить, далъ бы только Господь оправиться,— опять въ часть вернусь, долженъ я свою обиду снять. Нтъ, шалишь, я его не пулей, не штыкомъ,— дай срокъ, дорвусь, да въ морду, да въ морду его… чтобъ помнилъ и дтямъ своимъ не веллъ съ рускими солдатами связываться’.

LXVII.

6-го іюля.

Шесть часовъ утра, а вагоны уже накалены, и солнце, нестерпимо яркое, жжетъ, какъ въ полдень. Толпы китайцевъ метутъ станцію между путями, собираютъ бумажки, окурки, всякій мусоръ. Поднимается пыль и свтящимся туманомъ стоитъ надъ станціей. Всю ночь безъ перерыва приходятъ и уходятъ позда, свистятъ паровозы: рзко, раздраженно, точно обиженные, что можетъ здсь кто-нибудь спокойно спать, можетъ думать о томъ, что сегодня рожденіе его дочки, что тамъ гд-то, за десять тысячъ верстъ, живутъ люди этой жизнью.
И рзко кричитъ паровозъ:
— Нтъ, нтъ, нтъ! Нтъ этой жизни,— нта!
И, громыхая, несется онъ, и дрожатъ вагоны, путь, и кажется — вотъ ворвется и раздавитъ всхъ тхъ, кто сметъ думать объ иной, чмъ эта, жизни.
Жара и мухи одинаково на всхъ вліяютъ: вс давно на ногахъ, каждый за своимъ ддомъ.
Окончивъ свои дла, захожу къ H. А.
Онъ укладывается и детъ въ восточный отрядъ къ графу Келлеру. дуть черезъ Ляоянъ.
В. И., какъ и думалъ, уже ухалъ сегодня утромъ на передовыя позиціи перваго корпуса, а оттуда хочеть пробраться на передовыя позиціи графа Келлера въ его штабъ въ Холунгоу и Непотхіянъ.
Сегодня опять были энергичные слухи о наступленіи Куроки на лвое крыло графа Келлера — на генерала Гершельмана у Хуангодзы.
Одинъ изъ офицеровъ генеральнаго штаба растолковалъ мн положеніе вещей.
— Я только ставлю одно вамъ условіе,— говоратъ онъ мн:— мои свднія не для телеграммъ. Письмомъ сколько угодно. Пока письмо придетъ — все это будеть уже имть только историческій интересъ.
— Нтъ, нтъ, я телеграммъ больше не посылаю. Посл нсколькихъ неудачъ, посл того, какъ, прочитавъ, я убдился, какъ ихъ перевираютъ — я окончательно отказался отъ телеграммъ.
— Ну, и отлично. Движеніе графа Келдера было наступательное. А наступленіе было цлью спрямленія нашей боевой линіи. Мы должны имть свой тылъ на свер, а у насъ на лвомъ крыл — тамъ чуть ли не къ желзной дорог: положеніе неправильное, и надо его исправить.
— И слдовательно будетъ бой?
— Будетъ.
— На этихъ дняхъ?
— Черезъ недлю, восемь, девять дней. И по-моему, бой серьезный.
— А у японцевь нтъ цли отвлечь наше вниманіе отъ Портъ-Артура или Инкоу?
— Если бы и было, у насъ все равно другого выхода нтъ, мы должны спрямить нашу линію.
— А если не спрямимъ?
— Богъ дастъ, спрямимъ.
— Это будетъ генеральное сраженіе?
— Какъ пойдетъ дло,— оттянуть мы всегда можемъ.
— А можемъ безъ боя отступить на сверъ?
— Не думаю. Врядъ ли теперь возможно уже стянуть войска: Инкоу и Янтай — дистанція порядочная.
— Что-то, значитъ, серьезное надвигается!.. А дожди?
— Можетъ-быть, еще продержится погода. Ну-съ, а теперь я вамъ еще новость скажу, и можете телеграфировать о ней каждому: командующій узжаетъ изъ Дашичао.
— Когда?
— А вотъ похаль.
Мы къ это время входили на платформу, и я, вроятно, съ открытымъ ртомъ смотрлъ, какъ проходили передъ нами вагоны за вагонами изъ позда командующаго. Въ одномъ изъ оконъ мелькнуло лицо командующаго. Я недли три не видалъ его: такой же сосредоточенный скорбный взглядъ, какъ будто прибавилось сдыхъ волосъ, но та же обаятельность душевной кристаллической чистоты. Она передается, и я опять вижу свтящіяся лица солдатъ. И я опять чувствую и переживаю историческое мгновеніе.
— Ну-съ, а теперь прощайте и не поминайте лихомъ.
— И вы дете?
— Да, вотъ и мой вагонъ.
И онъ смется и киваетъ мн головой, уже стоя на площадк быстро уносящагося вагона.
— Вы когда хотите хать? — спрашиваетъ меня полковникъ, завдующій передвиженіемъ.
Я объясняю, что держитъ меня.
— Такъ вдь и весь штабъ ухалъ!
— Въ такомъ случа, я могу хать хоть сейчасъ.
— Видите, черезъ часъ идетъ поздъ, но къ нему я не могу пристегнуть вашего вагона. Но зато дамъ вамъ вагонъ нашего же генерала, а вашъ отправлю въ 11 часовъ вечера.
— А если я черезъ часъ поду, когда я буду въ Ляоян?
— На часъ позже командующаго этотъ поздъ придетъ.
— То-есть четыре часа всего зды? А одиннадцатичасовой поздъ когда придетъ?
— Завтра, вроятно, къ вечеру.
— Въ таксмь случа воспользуюсь вашимъ любезнымъ приглашеніемъ. Но мой вагонъ вы не забудете отправить?
— До сихъ поръ ничего еще не забывалъ.
Я иду въ свой вагонъ.
— Ну, Михаилъ, переносите вещи.
— Вс?
— Главное — письменный столикъ и постель.
Я такъ привыкъ къ своему складному столику, на которомъ пишу теперь и въ вагон и въ Ляоян, вн вагона, что, кажись, не будь его у меня — и настроеніе пропало.
Какъ только вагонъ и поздъ подали къ перрону, нсколько человкъ подходятъ и просятъ захватить ихъ.
— Лично я и вагонъ къ вашимъ услугамъ, но, мн кажется, надо получить разршеніе у подполковника.
Разршеніе получено, и мы трогаемся.
Писать, какъ я хотлъ, не удалось въ дорог. Мы быстро знакомимся, Михаилъ подаетъ намъ чай, купленную въ Инкоу ветчину, въ большомъ купэ усаживаемся вокругъ моего столика и незамтно въ интересныхъ разговорахъ о войн проводямъ свое время до Ляояна.
Да и недалеко: Хайченъ, Аншаньчжуанъ и Ляоянъ,— всего 87 версть.

LXVIII.

Ляоянъ.

26-го іюля.

Сегодня утромъ дверь отворяется, и входить мой старый знакомый, докторъ Сергй Александровичъ Бруштейнъ.
— Вотъ гд пришлось увидться!..
— Земля кругла,— отвтилъ я словами одного испанца, техника, женатаго на казачк, строившаго дороги буквально во всхъ частяхъ свта.
— Какое же общее впечатлніе отъ вашихъ всхъ скитаній — спросилъ я этого техника. Онъ пожалъ плсчами и отвтилъ: ‘Земля кругла’.
— Какъ вы попали сюда въ доктора?
— Я-то? Было бы странно, если бы не попалъ: я запасной.
— Значитъ, сто сорокъ рублей въ мсяцъ? А расходъ…
— Объ этомъ не стоитъ говорить за безполезностью.
— А ваша клиника?
— Закрылъ, конечно, все…
— Посл войны опять съ начала?
— Не знаю еще…
— Вы гд же?
— Я здсь въ 13-мъ запасномъ госпатал. У насъ только заразные.
— Гд жъ это?
— Тутъ въ Ляоян, за южными семафорами, гд уже начинаются укрпленія. Хотите посмотрть?
— Очень хочу. Можетъ-быть, задемъ и въ ‘Красный Кресть’? Мн надо повидать А. И. Г.
— Это въ противоположной сторон. Тогда подемъ сперва въ ‘Красный Крестъ’,— я тамъ тоже еще не былъ,— а потомъ ко мн. Я чаемъ васъ напою.
Легко сказать: подемъ. Въ Ляоян только три конныхъ извозчика, остальные все — рикши, С. А. по принципу на нихъ не здитъ. Итти пшкомъ — грязно.
Нашли наконецъ лошадей, и мы похали.
Конечно, самый поэтичный уголокъ въ Ляоян — усадьба ‘Краснаго Креста’. На возвышеніи еще издали видны роща, надъ ней мачта съ орлами ‘Краснаго Креста’. Усадьба — бывшее помщеніе начальника желзнодорожнаго отдленія, выстроена въ строго-китайскокъ стил. Главный домъ въ саду, спрятанъ за нсколькими дворами. Въ каждый дворъ ведутъ высокія ворота съ прихотливыми китайскими узорами. Помщеніе теперь увеличено, и за этимъ жильемъ построены бараки: металлическіе, деревянные, смшанные изъ дерева и парусины. Всхъ помщеній пока на 500 кроватей. Тамъ дальше строятся еще новыя. Въ металлическихъ баракахъ очень жарко. Интересенъ баракъ, называемый циркомъ. Наподобіе цирка круглое зданіе изъ досокъ, съ парусинной конической крышей. Несмотря на большую скученность больныхъ — 76 человкъ въ сравнительно небольшомъ зданіи,— несмотря на жаркій день, въ барак прохладно и прекрасный воздухъ, и свтъ свободно проникаетъ чрезъ широкія, довольно низко устроенныя окна. Отъ главноуправляющаго я слыхалъ, что зданіе это, предназначавшееся-было для цирка, пріобртено случайно. Но, я думаю, ему, какъ временному бараку, принадлежитъ будущность. Благодаря неяркому свту, и мухъ даже почти нтъ, этого бича здшнихъ мстъ.
Въ числ раненыхъ — одинъ японецъ и одинъ китаецъ. Они сидятъ въ одной комнат, окно открыто, у окна часовой.
— А китаецъ при чемъ?
— Сигнальщикомъ былъ.
— Это плохо для негь кончится?
— Очень плохо.
Молодой японецъ смотритъ угрюмо, а китаецъ, тоже молодой, въ прекрасномъ настроеніи духа, о чемъ-то очень оживленно разговариваетъ и, вроятно, не предугадываетъ своей участи.
У японца — словарь, по которому онъ разговариваетъ. При немъ же была карта и записная книжка, по которой и узнали, изъ какой онъ части.
Слишкомъ двсти больныхъ посл ночного дла 22-го или 21-го іюля въ отряд графа Келлера, помщенныхъ въ усадьб ‘Краснаго Креста’, эвакуируются сегодня въ Харбинъ.
Богатъ ‘Красный Крестъ’: запасы, склады, прекрасный блый хлбъ, блье, кровати желзныя. Но дворянскій отрядъ въ Харбин производитъ впечатлніе еще боле богатое. А. И. въ передовыхъ отрядахъ, и мы демъ назадъ.
Въ ‘Красномъ Крест’ мы узнали объ японц, получившемъ 11 штыковыхъ ранъ, и, заинтересованные, при какихъ условіяхъ онъ получилъ ихъ, похали въ 14-й запасный госпиталь, тмъ боле, что онъ былъ по пути къ 13-му.
Помщеніями 14-й госпиталь не уступитъ, пожалуй, ‘Красному Кресту’. Зданія, отведенныя подъ него — бывшія казармы пограничной стражи. Громадныя, высокія комнаты въ два свта, больные помщены просторно,— могутъ лежать, ходить, читать, писать. Но мсто низкое, болотистое.
Въ одной изъ палатъ мы нашли японца. Тоже молодой, изъ свергыхъ провинцій, стройный, нервный, то смотритъ пытливо, иногда, подъ впечатлніемъ боли, откидываетъ голову и закрываетъ глаза.
Тогда сосдъ его, угрюмый бородачъ-солдатъ, утшаетъ:
— Ну, Богъ милостивъ — поправшсься. Еще разъ тебя, Богъ дастъ, запырнемъ…
Вс смются, японецъ вопросительно смотрить, а сосдъ ласково говоритъ ему:
— Вишь, глупый, ничего не понимаешь.
На рук у японца браслеткой часы и компасъ.
Какъ его ранили, разсказываютъ разно. Когда наша пхота бросилась на передовой постъ, онъ усплъ спрятаться въ кусты и сталъ стрлять. Тогда на него бросились и подняли на 11 штыковъ. А другіе говорятъ, что онъ не стрлялъ.
— А раненыхъ прикалываютъ японцы?
— Колятъ… Къ примру скажемъ такъ: два раненыхъ — свой и чужой, а сила не беретъ,— своего возьметь, а того что жъ бросать? Такъ же пропадетъ, такъ хотя скорый конецъ. И со мной случись такое дло: неужели своего бросилъ бы?
— Видно, кому смерть, такъ смерть — не объдешь.
— А то и въ сердцахъ,— разойдется рука, и себя не помнишь.
Весь остальной антуражъ госпиталя несравненно бдне ‘Краснаго Креста’. Но чистота безукоризненная, и разв только дворянскій отрядъ въ этомъ отношеніи выше.

LXIX.

Дашичао.

28-го іюля.

Въ Дашичао жарко,— такъ жарко, какъ бываетъ только на экватор. Изъ этой тсаниы, окруженной горами, пышетъ, какъ изъ раскаленной нечи. Въ этой печи точно сжались подъ вліяніемъ жара вс эти срые домики, вагоны командующаго, мрачное паровозное зданіе, узкая станція, вся забитая вагонами. Вагоны, вагоны, только вагоны, и нтъ людей. Точно сдлали эти люди, что могли, убдились, что больше ни одного вагона не воткнешь, и ушли.
А тамъ дальше, за станціей, по склонамъ, по всей долин солнце заливаетъ палатки, лошадей, обозы, двуколки, срыя точки солдатъ.
Вонъ построилась партія и отправилась куда-то въ походъ. Сверкаютъ на солнц штыки, прожигаетъ солнце ихъ свернутыя шинели, ранцы, чайники, части палатокъ, которыя несутъ они на себ, прожигаетъ ихъ самихъ насквозь. Идутъ, и тяжело отбиваютъ тактъ ихъ пудовые сапоги. Я стараюсь проникнуть въ ощущенія шагающихъ солдатъ, на мгновеніе какъ будто я чувствую оттянутыя плечи, мучмтельное томленіе въ раскаленной груди, гд ни капли воздуха, мучительную жажду свжаго воздуха, который проникъ бы, освжилъ, потушилъ этотъ огненный ножъ въ горл, груди, живот. Нтъ, лучше не проникать въ ощущеніе солдатъ и поскоре укрыться въ тнь, потому что уже рябитъ въ глазахъ, кружится голова, и того и гляди хватить солнечный ударъ.
Одинъ видъ тнистой веранды, окруженной зеленымъ садомъ, возвращаетъ самочувствіе…
Большое общество военныхъ, инженеровъ, штатскихъ людей. Но еще больше мухъ. Миріадами он носятся, жужжатъ, толкаютъ другъ друга и падаютъ въ вашъ супъ, чай, залетаютъ въ ротъ.
— А, тьфу, тьфу!.. Будь ты проклята, опять проглотилъ! — говоритъ толстый, въ одной рубах, Д.
— Да вы ротъ не открывайте такъ сильно.
— Да ну, подите вы… Вамъ хорошо, когда вы и трехъ пудовъ, поди, не вытянете, а поносите въ этакое пекло 6—7 пудовъ, какъ я.
И онъ изнеможенно смотритъ въ залитую яркимъ свтомъ даль жаркаго дня.
Смотримъ и мы и прислушаваемся, какъ затихаютъ гд-то нжные звуки свирли.
По ступенькамъ веранды поднимается съ иголочки одтый, невысокій, стройный гвардейскій полковникъ К. съ которымъ мы хали.
Я съ удовольствіемъ смотрю на него.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, полковникъ,— вы вдь въ корпус генерала Штакельберга?
— Да, и сейчасъ ду назадъ.
— Получили полкъ?
— Для этого надо, чтобы прежде кто-нибудь былъ убитъ: пускай лучше живутъ.
— Вы участвовали въ дл 26-го іюня подъ Ганчжоу?
— Участвовалъ. Прекрасное дло!
— А вотъ скоро дожди, дожди пойдутъ, а тамъ и конецъ ужъ нашему ожиданію. Допустимъ, мы побдимъ сейчасъ: побда безъ преслдованія хуже даже, чмъ ничего. Японцы не могутъ воспользоваться своими побдами, потому что у нихъ нтъ кавалеріи. Но у насъ есть, и мы можемъ преслдовать ихъ, и вдругъ дожди, и наша побда окажется такая же безрезультатная.
— Господа, довольно о войн: пять мсяцевъ никакого другого разговора.
— Въ самомъ дл, давайте хоть разъ перемнимъ разговоръ.
— Давайте. О чемъ будемъ говорить?
Я смотрю и думаю, какая еще найдется общая тема, которая связала бы эту, въ сущности, очень разношерстную и случайную компанію.
— А вдь, смотрите, обозы не на шутку отступаютъ.
Вс поднимаются.
— Это еще ничего не доказываетъ: въ каждомъ сраженіи надо предвидть дв стороны, и въ восьми верстахъ отъ передовыхъ позицій обозамъ быть не полагается. Шикарно сегодня дебютировалъ новый полкъ на передовыхъ позиціяхъ: захватилъ ночью японскій разъздъ изъ шести нижнихъ чиновъ и одного офицера. Для начинающаго полка очень хорошее начало: духъ такъ поднимается.
— Говорятъ, факть, что у японцевъ холера, а если такъ, то эти плнные завесутъ намъ ее.
— А китайцы?
— У китайцевъ и японцевъ холера будетъ, а у насъ не будетъ: желтая раса боле подвержена…
— Что такое желтая раса? Мы вотъ загорли и уже вс желтая раса — окраска здшняго солнца, а продержите китайца годъ въ Петербург, и такой же будетъ.
— Говорятъ, ршено желудочныхъ не увозить въ вагонахъ, чтобы не заражать вагоновъ и рути: вдь нечистоты волей-неволей приходится выбрасывать на путь, он высыхаютъ и при здшихъ втрахъ пылью разнесутся везд.
Я видлъ на станціи такую сцену: больной животомъ солдатикъ стонетъ, а самъ купилъ огурецъ и стъ.
— Огурцы, зеленые абрикосы, еще какая-то дрянь — родъ маленькихъ розовыхъ вишенъ, говорятъ, достаточно нсколькихъ ягодъ, чтобы такой поносъ начался.
— У меня и безъ нихъ поносъ.
— У меня тоже.
— И у меня.
Изъ 11 сидящихъ только двое здоровы.
— Ахъ, духота! Ахъ, мухи проклятыя!
— Отъ дождя хуже будетъ: въ періодъ дождей душне, какъ въ бан, а ужъ для всхъ эпидемій условія самыя благопріятныя…
— И для самой злой эпидеміи — наживы — особенно благопріятныя. Посл послднихъ дождей за лошадь, которая въ мирное время стоитъ тридцать, приходится платить теперь полтораста. Я купилъ для себя китайскую запряжку, четырехъ лошадей и арбу за 775 рублей, а въ мирное время полтораста.
— Для транспортовъ еще десять тысячъ такихъ подводъ покупаютъ.
— Семь тысячъ,— мн говорилъ офицеръ генеральнаго штаба, завдующій покупкой.
— Покупаютъ съ китайцемь?
— Нтъ, теперь на арбахъ наши солдатики
— Справляются?
— Китайцы вдь замчательно умютъ ухаживать за своими лошадьми, они никогда ихъ не ударятъ,— все время разговоръ: ‘оца, оца’, и не торопятся, вытаскиваютъ изъ всякой лужи, хоть тихо, а тянутъ и тятуть… Кормятъ изъ рукава. Тутъ одну лошаденку бросили въ транспорт,— совершенно сдыхала, а китаецъ подобралъ и теперь уже здить на ней.
— Правда, что на лошадей падежъ?
— Нтъ, только на рогатый скоть.
— А что этотъ новый способъ сохраненія мяса какого-то доктора подвергался испытаніямъ?
— Да, далъ блестящіе резудьтаты: 16 дней мясо сохраняется совершенно свжимъ.
— Вы ли его?
— Нтъ.
— Почему?
— Война не время опытовъ.
— Вся война — всегда одинъ большой опытъ. При эпидеміи на скотъ — это особенно вдь важный вопросъ…
Входитъ новый гость. Что новенькаго?
— Говорятъ, японцы на Янтай наступаютъ.
— Ну вотъ… Мукденъ, Янтай, Ляоянь, Ханчень, Дашичао.
— Да, вдь это все линія ихъ наступленія.
— Какая длина этой линіи?
— 150 версть.
— Разъзды ихъ были возд самаго Мукдена. Вчера вечеромъ изъ Мукдена на горизонт наблюдали въ сторон японцевъ очень странное явленіе: отъ земли поднялся какъ бы снопъ сперва желтыхъ лучей, какъ опредляли видвшіе начало солдаты, будто мшокъ свтящійся, затмъ желтый цвтъ измнился въ зеленый, размромъ въ большое яблоко, очень яркій, сильный, съ лучами прожектора. Часа полтора онъ былъ въ воздух,— длалъ движенія впередъ, назадъ, вбокъ и затмъ исчезъ изъ глазъ.
— Воздушный шаръ?
— Такъ опредлили и вс очевидцы.
— Привязной?
— Вроятно, но очень высоко поднимался. Говорятъ, длалъ разные свтовые сигналы.
— Дожди, что ли бы, скоре, чтобъ всмъ этимъ фокусамъ положить конецъ.
— Дожди пойдутъ, и все это дйствительно превратится въ одни фокусы, потому что при всхъ этихъ фокусахъ, если мы ихъ запремъ въ горахъ и не пустимъ къ питательнымъ пунктамъ, сядутъ, какъ раки на мели…
— Да… Если бы они на своихъ шарахъ войска перевозили или хотя провіантъ…
— Насчетъ воздушныхъ дорогъ у насъ свой спеціалистъ есть…
Вс смотрятъ на меня и смются.
— За эти три дня дождей,— говорю я,— у меня много сторонниковъ прибавилось и охотниковъ послушать, по крайней мр, что это за зврь — воздушная дорога.
— А я вамъ скажу, что это единственная дорога, которая не боится ни воды, ни горъ, единственная въ мір, точно для этихъ мстъ придунанная. Говорятъ, у японцевъ успхъ войны зависитъ отъ денегъ, а у русскихъ — отъ дорогъ. Деньги всегда можно взять взаймы, и не было еще примра, чтобы война останавливалась изъ-за отсутствія денегъ. А вотъ дорогъ взаймы не возьмешь и время, нужное на ея постройку, не займешь…
Я очень радъ новому союзнику — горному инженеру. Общество заинтересовывается,— кром Д., который уходитъ съ пришедшимъ къ нему знакомымъ.
— Поздъ готовъ!
Мы съ В. И. прощаемся съ любезнымъ хозяиномъ и со всмъ обществомъ и идемъ въ вагоны.
Поздъ тяжело и глухо, какъ арестаить цпями, позвякивая и громыхая, медленно пробирается среди запруженной станціи и выбирается наконецъ на просторъ зеленыхъ полей. Не совсмъ уже зеленыхъ. Ячменъ убранъ, а что-то новое уже посяно на его мст, золотится поспвшая пшеница.
Вдоль дороги, по направленію къ сверу, непрерыввой лентой, скрывающейся на далекомъ горизонт, тянутся обозы транспортовъ по просошимъ уже дорогамъ.
На китайской арб сидитъ солдатикъ и, какъ и китаецъ, управляетъ безъ вожжей, помахивая кнутикомъ и подражая голосу китайца:
— Оца, оца…
И вдругъ прорвется:
— Куда же чортъ тебя тянетъ, проклятую…
И вытянетъ проклятую кнутомъ такъ, какъ никогда, вроятно, не вытягивалъ ее прежній терпливый хозяимъ.
Нердко попадаются дв арбы, соединенныя вмст, и тогда получается русская телга съ лафетными колесами.
— Изобртательность русскаго человка: чмъ сиротвшей арб даромъ валяться — телга вышла…
Въ моемъ вагон, кром Е. В. и меня, дуть командиръ восьмого казачьяго сибирскаго полка, того самаго, который подъ Вафангоу 17-го мая искрошилъ японскій эскадронъ 13-го полка, детъ мой старый знакомый, еще по Кавказу, горецъ изъ отряда Мадритова съ двумя Георгіями, извстный подъ кличкой Сократа. деть еще полковой командиръ забайкальскихъ казаковъ съ желтыми лампасами, но онъ со своимъ адьютантомъ сидитъ все время въ купэ.

LXX.

Ляоянскіе дни.

14-го августа.

Не прохали и версты — самъ Сергй Ивановичъ навстрчу. На своемъ бломъ дракон, съ хребтомъ, изогнутымъ кверху, печальный, темный. Ушелъ послднимъ… Взорвалъ, но взрывъ не оправдалъ всхъ надеждъ.
— Японцы тамъ уже, на Вамбата. Верстъ пять отсюда на тхъ сопкахъ можно видть и Вамбатай и японцевъ.
Мы демъ туда. Сергй Ивановичъ съ нами.
Насъ нагоняютъ военные атташе, германскій и австрійскій. У подножья сопокъ — деревушка, въ ней маркитантъ 3-го корпуса. Я предлагаю напиться чаю. Австрійскій атташе графъ Шептыцскій вжливо и твердо отвчаетъ:
— Я не буду.
И мы взбираемся за нимъ на сопки. Въ полугор онъ и германскій оставляютъ своихъ лошадей.
— Но вдь еще можно долго верхомъ хать!
— Такое правило.
Мы съ Сергемъ Ивановичемъ уклоняемся отъ нихъ и демъ верхомъ.
Графъ уже на сопк и лежить на земл.
Мы подъхали почти вплоть. Я забираю свои пирожки, яблоки и подхожу къ графу.
— Пожалуйста, лягте. Если генералъ Ивановъ увидитъ, онъ васъ всхъ прогонить.
— А вонъ лве, на той сопк верхомъ стоятъ?
Графъ пожимаетъ плечами.
— То не его уже корпусъ.
Я и вс мы ложиися.
— Вотъ что значитъ такъ показываться на сопкахъ,— говоритъ графъ.— Одна наша батарея 11-го августа до трехъ часовъ работала, и японцы не могли ее нащупать. Въ три часа подъхалъ штабь въ своихъ блыхъ кителяхъ, и ровно черезъ три минуты,— я смотрлъ на часы,— насъ буквально засыпали…
Я лежу, мъ пирожки и напрасно ищу глазами русскихъ или японскихъ войскъ. Ни тхъ ни другихъ, кром линіи 10-го корпуса. Графъ продолжаетъ ворчать:
— Сейчасъ не опасно стоять, но къ вечеру здсь уже будутъ японцы на всхъ тхъ вышкахъ: они уже стоятъ и наблюдаютъ. Одна такая стоящая фигура — и они уже отмтятъ эту сопку.
— Вы думаете, что сегодня же они подойдуть сюда?
— Судя по обнаруженной энергіи, непремнно.
— И, значитъ, завтра въ Ляоян?
— Я убжденъ.
— Гд же войска Иванова?
— Вонъ.
Я скотрю направо, на сопку саженяхъ въ ста отъ насъ.
— Гд? Ничего не вижу.
Графь даетъ свой бинокль. Я еще минуты три-четыре ищу.
— Неужели вотъ эти срые неподвижные камни?
— Да.
Я опускаю бинокль и смотрю простыми глазамд.
— Но вдь это камни!
Опять смотрю въ бинокль.
— А, вотъ одинъ пошевелился.
— Вотъ такъ надо лежать.
— А японцы гд?
— Черезъ часъ вамъ отвчу, ихъ не такъ просто увидть.
Въ ожиданіи я смотрю, но не на наши больше зеленыя сопки, а на Вамбатайскій перевалъ, въ четырехъ верстахъ впереди. Поворачиваюсь спиной и смотрю на долину Ляояна, городъ, башню его — память корейскихъ побдъ 450 лтъ тому назадъ — эту эмблему пустоты забытаго тщеславія и военныхъ авантюръ былыхъ временъ. Желтый шаръ нашъ висить въ воздух, собираются тучи, и, какъ только закроютъ на время солнце, длается сразу свжо и прохладно.
— Ну, смотрите — вотъ уже гд японцы. Видите большую сопку, лсокъ ниже, лве лска?
Версты дв всего, но и въ бинокль я ничего не вижу.
— Вотъ смотрите ихъ фронгь…
Онъ и фронтъ видить. Германскій атташе говоритъ:
— А! Вижу теперь!
Я ничего не вижу, не видитъ и Сергй Ивановичъ.
Меня гораздо больше, впрочемъ, интересуетъ теперь графъ. Сильный, красивый, глаза горять, ноздри жадно захватываютъ воздухъ. Это охотникъ на слду.
— Къ вечеру здсь уже будетъ пальба.
— И до вечера?
— Наблюдать.
Я смотрю на С. И. Мы, кажется, понимаемъ другъ друга: это довольно скучно.
— Такъ мы вечеромъ сюда прідемъ?
— Нтъ, я здсь останусь,— говоритъ непреклонно графъ.
С. И. говоритъ глазами:
— И пусть остается.
— Но вы безъ провизіи?
Графъ улыбается.
— Человкъ можетъ нсколько дней быть безъ провизіи.
— Позвольте вамъ оставить хоть эти пирожки.
Мы прощаемся и уходимъ. Уходить и H. Н.
— Я съ удовольствіемъ остался бы, но мн необходимо въ канцелярію.
Внизу въ деревушк мы останавливаемся пить чай.
У маркитанта уже все уложено.
— Скоре пейте.
Мы пьемъ подъ деревьями чай. Около насъ какой-то отрядъ ‘Краснаго Креста’.
Н. Н. не сталъ пить чай: онъ спшилъ въ свою канцелярію.
Маркитантъ жалуется: пудовъ сорокъ пришлось бросить,— мулы заупрямились. Тысячи на полторы убытка. Но лицо веселое, возбужденное.
— Сколько слдуетъ?
— Ничето, помилуйте, неужели за дв чашкя этой бурды брать!
Мы демъ опять. Два часа назадъ полная жизни дорога опустла совершенно, и насъ только двое съ Сергемъ Ивановичемъ.
— Ну что же, Сергй Ивановичъ?
С. И. угрюмо молчитъ.
— Что бы мы бы говорили теперь, отъ того и пылинка эта не перемнитъ своего мста… А вотъ дождь сейчасъ польетъ.
— Да, уже падаютъ отдльныя капли. Еще немного, и дождь польетъ.
— А между тмъ мы свидтели, можетъ-быть, величайшаго историческаго мгновенія.
Но и это не трогаетъ С. И. Покорный дождю, онъ уныло, своимъ замогильнымъ голосомъ, разсянно говоритъ:
— Да, такъ пишется исторія.
У города мы нагоняемъ обозы.
Вс кругомъ веселы: смются, острятъ, поютъ псни, у кого есть что сть — дятъ. Грязные, запыленные, перепачканные.
— Давно въ бан были?
— Въ какой бан? Японской? Какдый день безъ мала. А въ нашей бан — вотъ, если Господь приведетъ, прідемъ домой, тоже побываемъ…
Въ ожиданіи очереди прохода черезъ дорогу затопили кухни, кипятъ котелки. Мирная картина ярмарки въ какомъ-нибудь заштатномъ городк. Бабъ только нтъ. Китаецъ продаетъ свинину. Нкоторыя солдатики складываются и покупаютъ, другіе завистливыми глазами слдятъ, какъ рубитъ и отвшиваеть на своемъ коромысл китаецъ.
— А ты сала, сала побольше ржь, — кричитъ хохолъ. И не узнаешь въ немъ солдата: на голов соломенная шяяпа полтавца, босой, рубаха съ однимъ погономъ.
— Подемъ той дорогой, по которой везутъ раненыхъ.
И кы обгоняемъ безконечные ряды носилокъ и арбъ.
На насъ смотрятъ глаза раненыхъ съ общимъ выраженіемъ утомленія…
А къ вечеру, дйствительно, усилилась канонада.
И уже изъ Ляояна совсмъ ясно видно. Съ вокзала видны эти вспыхивающія звзды и дымка. И прямо на юг, на восток.
Съ водокачки прекрасно видна вся картина. Къ вечеру разгулялся день. Какая-то усталость во всемъ и, кажется, съ утомленной округой засыпаютъ и пушки. И вдругъ опять проснутся и снова рявкнутъ и сверкнутъ огнями.
Но тише и тише, и уже тонутъ въ сумрачномъ туман вс эти сопки.
— Новость! Слышали новость? Что дадите за хорошую новость?!— летитъ навстрчу жизнерадостный H. E. Поповъ.
— Ну?
— 46 пушекъ у японцевъ отняли, 20 тысячъ ихъ уложили!
— Вчера было 45…
— Вчера неврно, а сегодня совершенно врно. Завтра рожденіе микадо, и мы ему поднесемъ такой подарочекъ, котораго онъ, Богъ дастъ, никогда не забудетъ.
Генералъ Мартсонъ сегодня къ вечеру скончался.

LXXI.

15-го августа.

Съ 4-хъ часовъ утра непрерывные выстрлы. Глухіе, далекіе… Точно зароптала окраина, и что-то и грубое, и жестокое, и болевое съ этомъ пересчет какихъ-то обидъ.
Больше полумилліона людей сходится, и, кажется, на этотъ разъ неизбжно близится громадной важности историческій моментъ — генеральное сраженіе русской и японской армій.
17-го августа день рожденія микадо, и, говорятъ, японцы готовятъ къ этому дню подарки своему микадо. Хотятъ взять и Портъ-Артуръ и Ляоянъ. Несомннно одно: адская энергія ихъ наступленія. Они въ буквальномь смысл сидять теперь на нашемъ арьергард. Анпинъ, Саулинцзы уже отданы. Отданъ приказъ отступать и съ послдняго нашего перевала — Вамбатайскаго. Мы становимся на позиціи послднихъ горъ, полукругомъ окружающие, Ляоянскую долину. Если уйдемъ съ нихъ — вс горы будутъ принадлежать японцамъ, и, скрытые за ними, они станутъ осыпать насъ своими ядрами. Тогда мы должны будемъ уйти въ мстность боле равную по условіямъ. Ляоянъ же мн не представляетъ возможности какой-бы то ни было побды. Японцы видять насъ съ долин и стрляютъ въ опредленную цль. Мы отвчаемъ имъ куда-то въ горы, конечно, не зная точно ихъ позицій. Допустимъ, мы даже угадали. Что жъ дальше? Броситься назадъ въ горы, откуда только-что ушли, потому что не въ силахъ были держаться? Оставаться въ долин для новыхъ и новихъ, сравнительно безопасныхъ для японцевъ, артиллерійскихъ атакъ? Терять людей, силы арміи, когда все для насъ — въ этой арміи, въ этой точк, гд стоитъ она теперъ, охваченная на всемъ необъятномъ пространств со всхъ сторонъ враждебнымъ населеніемъ, непріятельскимъ войскомъ, тснымъ кольцомъ уже сжимающимъ насъ?
И на мой взглядъ не-спеціалиста единственный выходъ — спшить къ сверу, на просторъ знакомыхъ полей, навстрчу новымъ идущимъ къ намъ силамъ.
Такъ же энергично по пятамъ за нами наступаютъ японцы съ юга, и уже слышны и оттуда выстрлы.
Привезли генерала, бывшаго командира 4-го полка, и ныншняго командира того же полка, полковника Раабена. Его жена здсь, въ Ляоян, сестрой милосердія. Они оба были въ фанз и оба убиты разорвавшейся шрапнелью.
Убитыхъ и раненыхъ насчитываютъ съ нашей стороны въ восточномъ и южномъ отрядахъ до двухъ тысячъ. Уже появились и непрерывной вереницей тянутся на нсколько верстъ арбы, носилки, идутъ легко раненые на ногахъ.
Завтра предполагаемъ очистить Вамбатайскій перевалъ, и я съ утра иду къ Сергю Ивановичу туда, посмотрть, какъ будетъ взрывать онъ проходъ.
Тсный въ скал проходъ съ нависшими сверху глыбами. Если взрывъ удастся, движеніе японцевъ задержится на добрыя сутки.

LXXII.

10-го августа.

Пять часовъ утра. День какъ-то лниво просыпается. Воздухъ вздрагиваетъ по временамъ отъ выстрловъ на восток и юг. Выстрлы рже, чмъ вчера.
Я ду съ офицеромъ генеральнаго штаба, подполковникомъ Н. Об.
Военные очень высоко цнять его корреспонденціи и телеграммы. Говорятъ, для не военныхъ он сухи. Что до меня — я съ наслажденіемъ ихъ читаю, и картины боевъ, движенія становатся вполн ясными, а въ то же время нть никакой напыщенности, восторговъ, всхлипываній и взвизгиваній. Серьезная и въ то же время полная интереса дловитость.
Съ вншней стороны это симпатичный красивый брюнеть, скромный, хотя и знающій себ цну.
— Мы подемъ прелестной дорогой,— говоритъ онъ,— вдоль внутренней стны города.
Все т же садики, дачные домики. Все такъ же уютно здсь и все такъ располагаетъ къ покою, отдыху, dolce far niente. И какимъ контрастомъ звучать здсь эти рявканія какого-то грубіяна тамъ, въ тхъ горахъ.
Я смотрю въ лица китайцевъ и хочу прочесть въ нихъ что-нибудь. Кажется, ничего, кром добродушнаго пренебреженія и желанія, чтобы поскоре ужъ такъ или иначе все кончилось. Вдь, можетъ-быть, черезъ два-три дня этотъ городъ будетъ превращенъ въ груды, и мы и китайцы силою обстоятельствъ будемъ въ одинаковомъ положеніи. Такъ во время наводненій, пожаровъ подающіе и съдаемые зври забываютъ на это мгновеніе свои инстинкты и тсно жмутся другъ къ другу
Вотъ башня на стн. Обвалились ступеньки, и мохомъ поросъ весь входъ на нее. Безконечной древностью и тишиной могилъ охватываетъ душу этотъ уголокъ.
Но впечатлнія бысгро мняются. Вотъ арбы съ китайскими семьями. Жены, дти — все это узжаетъ куда-то на западъ, спасаясь отъ ужасовъ войны. На ихъ лицахъ еще ясне отсутствіе какой-нибудь вражды. Они какъ бы говорятъ:
— Богъ съ вами за все причиненное намъ зло, но оставьте намь жизнь — этотъ даръ Божій, который только разъ дается и на такое короткое мгновсніе.
Вотъ мрнымъ шагомъ несутъ носилки съ ранеными. Рядомъ идетъ сестра милосердія, сзади верхомъ докторъ.
Носилки опускаютъ, и мы видимъ наполовину прикрытое продолговатое дицо, обросшее только еще начинающей расти посл бритья бородой, угрюмо сжатыя губы, неподвижно, какъ у мертвеца, сложенныя руки.
Сестра наклоняется и слушаетъ. Едва-едва поднимается грудь раненаго. Можетъ-быть, она ждетъ какого-нибудь слова и, не дождавшись, съ безпомощной тревогой и тоской поднимается.
Это генераль Мартсенъ, сестра — его жена, еще молодая, красивая женщина.
Докторъ немного отстаетъ и торопливо говоритъ намъ:
— Нтъ надежды, шрапнель сломала бедренную кость, прошла черезъ желудокъ, порвала кишечникъ…
Еще что-то говорить онъ, но мы, полные горечи отъ этой сцены и послдняго взгляда жены, пріхавшей хоронить сюда своего мужа, демъ дальше.
— Тоже раненый? — спрашиваемъ мы, указывая на другія носилки.
— Никакь нтъ: убитый.
Намъ назызаютъ фамилію. Чмъ дальше, тмъ больше этихъ раненыхъ. Не только раненыхъ: тысячи обозныхъ повозокъ, двуколокъ, экипажей, отдльныхъ отрядовъ. Все это сбилось у тсныхъ входовъ въ городъ, и мы съ трудомъ пробиваемся отсюда на просторъ восточныхъ полей. Но и тамъ везд, куда хватить глазъ,— обозы, люди, носилки. Невдалек нашъ воздушный шаръ желтымъ пятномъ рисуется нa высот двухсотъ саженъ въ голубомъ неб. Онъ наблюдаетъ за дйствіями непріятеля.
Теперь и мы совершенно ясно видимъ дымокъ на горахъ и блестки — яркія, какъ звзды, какъ вспыхивающіе короткіе звздообразные метеоры. Это рвется шрапнель. Ужасная отъ своей замогильной псней шрапнель, такая красивая издали, для многихъ — послдняя яркая вспышка въ жизни. И хорошо, если умереть сразу, безъ этихъ ужасныхъ стоновъ и криковъ и воплей, которые несутся изъ этихъ проносимыхъ носилокъ.
— Посмотримъ переправу черезъ Тайцзыхе?
Мы вызжаемъ на волю, и предъ нами вздувшаяся отъ дождей рка, саженей въ 150 шириною.
На ней — понтонный мостъ, за ней — горы, куда по мосту тянутся войска и обозы.
Тамъ, на той сторон — позиціи нашего 17-го корпуса генерала Вильдерлинта. Мы съ утра ихъ занимаемъ, и нужны сутки, чтобы какъ слдуетъ основаться на нихъ. Гд-то выше и японцы подвезли свои понтоны.
За ркой — только одинъ корпусь. Остальные — по эту сторону, по этому полукругу, который теперь весь передъ нашими глазами. Вонъ тамъ въ углу, гд теперь сверкаютъ эти звзды, величиной въ большое яблоко, нашъ лвый флангъ, 10-й корпусъ генерала Случевскаго, прямо передъ нами — бывшій графа Келлера, теперь третій корпусь генерала Иванова, праве, уже на юг, 2-й — генерала Засулича, 4-й — генерала Зарубаева, 1-й — генерала барона Штакельберга, и тамь дымки, но, вроятно, за дальностью разстоянія, или вслдствіе неровностей, мы не видли лтнихъ звздъ.
— Но вдь мы, кажется, не хотимъ отступать?
— Наше лвое крыло отступало,— обнажился корпусъ Иванова, пришлось такимъ образомъ, и всмъ перейти на ляоянскія позціи.
— Какъ вф думаете, будетъ генеральное сраженіе?
— Если японцы такъ же энергично будутъ нападать,— да. Пятый день безъ отдыху, безъ сна,— черти какіе-то,— и совершенно измнили свою обычную тактику.
Девятая дивизія отведена на отдыхъ: Свскій, Орловскій, Брянскій полки. Люди переутомились окончательно, и нервная система никуда не годится.
Перегнувшись съ лошади, темный офицеръ говоритъ:
— И не быть покою. Каждую ночь вскочитъ одинъ: ‘ура, японцы!’. А за нимъ вс хватаютъ штыки и уже готовы колоть другъ друга…
А корпусъ генерала Иванова держится великолпно. Этим генераломъ не нахвалятся и офицеры и солдаты. И 13-го, и 14-го, и 15-го у нихъ была полная побда, но ихъ лвый флангъ обнажился, и имъ приказано отступать.
— Ну, здсь дороги раздляются: куда демъ?
— На Вамбатай, къ Сергю Ивановичу. Онъ вчера ночью прислалъ сказать, что отступили послдними.

LXIII.

17-го августа.

Маленькій и грязный Ляоянъ сегодня, конечно, центръ, на который устремлены взоры всего міра.
Съ обихъ сторонъ свыше четырехсотъ тысячъ войскъ. Одно изъ самыхъ большихъ міровыхъ сраженій.
Въ шесть часовъ утра уже разгаръ боя. Беспрерывный грохотъ, взрывы и трескъ орудійной пальбы. Свыше тысячи орудій съ желзнымъ стономъ ежеминутно выбрасываютъ изъ своихъ дулъ гранаты и шрапнели.
Мы стоимъ на колокольн, и вся картина боя предъ глазами. Вотъ вогнутымъ полукругомъ верстахъ въ пяти отъ насъ долина Ляояна замыкается непрерывной цпью сопокъ и горъ. Вначал ниже, а дальше все выше и выше. Вся та туманная синева дали этихъ горъ на восток и юг уже въ рукахъ японцевъ. Въ нашихъ рукахъ только послдняя къ долин цпь сопокъ, и вс он теперь покрыты вспыхивающими — во всхъ мстахъ и непрерывно — огоньками. Огоньками, какъ мгновенный, короткій зигзагъ молнія. Это стрляюсь наши батареи. Надъ ними вспыхиваютъ другія, крупныя, какъ метеоръ, огни-звзды, и облачко благо или чернаго дыма долго еще стоитъ на томъ мст. Только на нашемъ лвомъ фланг, то-есть на крайнемъ восток, почти нтъ ни нашихъ огней ни этихъ другихъ огней съ ихъ облачками. Блыя облачка,— совершенно какъ комъ снга на яркомъ солнц,— это разорвавшаяся въ воздух шрапнель. Гд черное облако, тамъ разорвался лидитный снарядъ,— отвратительный ядовитый снарядъ, ихъ сравнительно мало, и тмъ отвратительне впечатлніе отъ нихъ.
Иногда пальба стихаетъ въ какомъ-нибудь мст, и вдругъ слышится непрерывный рядъ выстрловъ батарей, другой, третій — судорожный, торопливый, безъ перерыва. Это стрляютъ наши въ идущія въ атаку непріятельскія колонны. И немного погодя опять слышатся оттуда, со стороны японцевъ, взбшенные одинъ за другимъ залпы. Значитъ, атака отбтта и сметены колонны обманувшихся молчаніемъ нашихъ батарей японцевъ.
Съ пяти часовъ утра мы вс на ногахъ.
— Идемъ на колокольню,— предлагаетъ заглянувшій къ намъ А. И.:
— Но я не одтъ еще.
— Такъ идите: дамъ нтъ.
Колокольня — вплоть, и уже на колокольн я соображаю, что дамъ очень даже много: везд кругомъ насъ палатки ‘Краснаго Креста’. Прямо напротивъ, между церковью и вокзаломъ, гд былъ разбитъ скверъ, красивыми рядами стоять большія палатки земскаго отряда. Сестры уже за работой, такъ какъ раненыхъ накопилось отъ прежнихъ дней много, хотя посл первой помощи и отдыха ихъ сейчасъ же грузятъ въ вагоны и отправляютъ въ Харбинъ и дальше.
Я тороплюсь убраться съ колокольни.
— Идемъ на позицію! — кричитъ со своего крыльца возбужденный и веселый молодой корреспондентъ ‘Руси’ — H. E. И.
Я соглашаюсь, но, когда лошадь уже осдлана для меня, оказывается, что по дламь я могу хать только посл обда.
Мы уславливаемся съ Н. Е., что онъ возвратится обдать и мы опять подемъ вмст.
Онъ весело машетъ рукой и скрывается за угломъ.
Я и радъ, что не ду. Впечатлній накопляется много, и лучше сейчасъ же и записать ихъ. Кончивъ дла, я этимъ и занялся.
Обстановка не совсмъ обычная. Этотъ непрерывный грохотъ орудійной пальбы напоминаетъ раскаты грома, когда гроза уже близка и вотъ-вотъ пойдетъ дождь. Дождь, котораго съ такимъ нетерпніемъ такъ жаждутъ вс живущіе гд-нибудь въ деревн, и какъ бы въ подтвержденіе, небо все больше и больше хмурится, и уже пріятная прохлада въ воздух.
Иногда вдругъ понижается сознаніе важности переживаемаго мгновенія и охватитъ страстное желаніе заглянуть впередъ, угадать будущее. И если этого нельзя, то, по крайней мр, пойти, послушать, поговорить, посмотрть. Главное — посмотрть. Какая-то особая притягательная сила теперь въ этихъ сопкахъ съ мелькающими на нихъ молинійками и окруженныхъ блыми и черными пятнами. Точно вс эта сопка стали вдругъ вулканами съ признаками близкаго изверженія.
Я опять на колокольн. Отецъ Николай тамъ же, облокотился и задумчиво смотритъ въ эту таинственную даль. Здсь же А. И. и еще нсколько человкъ.
Стоишь и смотришь.

LXXIV.

17-го августа.

Въ этомъ красивомъ и такомъ безлюдномъ на видъ пейзаж теперь скрыты сотни тысячъ жизней, напряженно и мучительно переживающихъ эти тяжелыя мгновенья.
Такія же группы, какъ у насъ на колокольн, виднются на многихъ крышахъ, на водокачк, на вокзал. Стоятъ молча и смотрятъ. Иногда длятся отрывочными наблюденіями.
— Нтъ, на этотъ разъ, кажется, серьезно ршили схватиться.
— А начнемъ какъ слдуетъ, и бить начнемъ.
Наши батареи даже энергичне работаютъ, чмъ японскія. Непрерывне, во всякомъ случа.
Потянулись первые раненые: идуть съ перевязанной рукой, или хромая, или опираясь на штыкъ. Два раненыхъ поддерживаютъ другъ друга, несутъ раненыхъ на носилкахъ, везуть въ арбахъ, крытыхъ полукругомъ, и изъ-подъ крыши раздаются вопли и стоны отъ невозможной тряски. По два мула — одинъ спереди, другой сзади — несуть на своихъ спинахъ носилки съ ранеными: оригинально, и больному спокойно. Ряды измученныхъ срыхъ фигуръ этихъ раненыхъ. Они устали, они хотятъ пить и сть, они поглощены своими страданіями — они, часа два назадъ такія же здоровые, какъ мы, смотрящіе теперь на насъ, и этотъ видъ здоровыхъ раздражаетъ.
Многихъ раненыхъ проносять прямо на вокзалъ или въ готовые вагоны, а тяжелыхъ — въ одну изъ комнатъ вокзала. На платформ толпятся солдаты только-что пришедшаго эшелона Выборгскаго полка. Ихъ ведуть прямо въ бой. Спшно они натягиваютъ на себя свою амуницію, встряхиваются, строятся въ ряды и идутъ на площадъ, гд ихъ встртитъ командующій.
Видъ у солдатъ отличный, и нтъ страха на лицахъ, когда они прислушиваются къ выстрламъ.
— Васъ искалъ Н. Е., онъ раненъ.
— Какъ? Гд?
— Въ корпус Иванова, гд-то въ передовой цпи. Раненъ на вылетъ въ грудь.
— Гд онъ?
— Кажется, домой похалъ. детъ верхомъ, только пригнулся немного. По обыкновенію веселый, говоритъ, что дла отлично идутъ у насъ.
Я спшу домой. Прямо съ вокзала, саженяхъ въ 40 — церковь, мой домъ, домъ, гд живетъ Н. Е. Вотъ на томъ углу, гд начинаются палатки земскаго отряда, мы разстались съ нимъ. Сегодня утромъ вскользь, на замчаніе кого-то, онъ полушутя отвтилъ:
— Въ мои планы входитъ быть смертельно раненымъ.
Онъ молодъ, очень молодъ. Богатъ. Счастливая нервная организація жизнерадостнаго оптимиста. Несомннный художникъ, талантливый, прекрасно образованъ, въ подлинникахъ хорошо знакомъ съ французской литературой и всми теченіями европейской жизни.
Михайла встрчаетъ меня на крыльц.
— H. E. два раза подъзжали, спрашивали.
— Вы ничего не замтили? Онъ раненъ?
— Показалосъ мн будто, склонившись какъ будто они стоятъ, и глаза будто тусклые стали.
На квартир Н. Е. встрчаеть меня А. И.
— Отправили въ Георгіевскую общину. Насилу отправили. Собирался еще слушать рчъ командующаго къ выборнымъ. Чтобъ не стснять солдать, пріхалъ верхомъ. Пять съ половиной часовъ халъ.
Я сажусь верхомъ и ду къ сверному семафору, гд помщается Георгіевская община. И тамъ, раненый, онъ вренъ остался себ, настоялъ положить себя въ солдатское отдленіе.
— Отдленіе тяжело раненыхъ? Сюда.
Тамъ я и нашелъ его на ногахъ, умывающимся. Я не хотлъ врить, что предо мной насквозь прострленный человкъ. Пробита грудь, правое легкое и лопаточная кость. Ничтожное отверстіе на груди, такое же на спин. Н. Е. — веселый, возбужденный. и только, когда, умывшись, легъ онъ на свою простую кровать, на лиц его отразилось утомленіе. Я хотлъ-было уйти, но онъ такъ и не пустилъ меня.
— Я только пять минутъ полежу: такъ пріятно…
Но и пяти минутъ онъ не лежалъ. Съ моей помощью онъ слъ и началъ разсказывать такъ же, какъ и всегда разсказывалъ: загораясь, набирая воздуху, размахивая руками. На этотъ разъ, впрочемъ, онъ размахивалъ одной рукой.
— Вы довольны? — спрашиваю я его съ легкимъ упрекомъ.
— Очень! Это одинъ изъ лучшихъ дней моей жизни. Такихъ двей всего три у меня.
Онъ похалъ сперва наугадъ по той же дороі, по которой вчера мы здили съ Сергемъ Николаевичемъ.
Въ корпус генерала Иванова съ 18-мъ полкомъ взобрался на ту сопку, гд и мы были, и залегъ въ передовую цпь.
18-й полкъ шелъ на смну прежней цпи. При сближеніи уходившей и подходившей смны произошла трогательная встрча двухъ братьевъ-солдатъ, не видавшихся съ родины. Радость, объятья, спшная передача послднихъ новостей изъ своей деревни, но пора, пора, и братья разстаются уже: къ цпи подходитъ счастливый встрчей, его провожаетъ грустный взглядъ уходящаго.
Спрятавшись за камень или за какой-нибудь бугорокъ, лежитъ, разсыпавшись, наша цпь, а напротявъ, саженяхъ въ двухстахъ — японская. Лежатъ и караулятъ неосторожно вдругъ выглянувшаго. Японцы, впрочемъ, и не дожидаясь стрляли непрерывно, наши спокойне, съ выдержкой. Все время разговоръ, остроты, смхъ. Изрдка возгласы: ‘носилки!’, и раненыхъ уносятъ. Раненыхъ въ цпи сравнительно мало, и пули, хотя и жужжать, но опасны только для стоящихъ.
Звукъ отъ пулъ — голоса какихъ-то птичекъ — такъ нжно поетъ.
Посл цпи Н. Е. спустился въ батарею Покатилова. Въ тюренченскомъ бою у него перебили только всю его батарею. Здсь пули гораздо опасне: уже убитъ Покатиловъ и его замститель. Теперь двое молодыхъ офицеровъ — Тарасовъ и Шаляпинъ — командуютъ батареей: оба тихіе и спокойные. Молодой красавецъ-солдать стоитъ саженяхъ въ двадцати отъ батареи на возвышеніи и направляетъ выстрлы нашихъ орудій.
— Такъ что влво, еще немного, ваше благородіе.
И стоитъ и говорить такъ спокойно, какъ будто стоитъ у себя на крыш и сообщаетъ оттуда то, что видатъ.
Такъ продолжается уже полтора часа, и ни одна пуля его еще не тронула.
Н. Е. предлагаеть скромный завтракь офицерамъ. Со вчерашняго вечера они еще ничего не ли, и шпроты и хлбъ ихъ соблазняютъ. Присвъ, они дятъ, и вкусъ пищи возбуждаетъ ихъ арпетитъ. Съдены вс шпроты, послдніе куски хлба, обмакивая ихъ въ масло, торопливо додаютъ завтракающіе, а въ голов Н. Е. неотступная мысль, ‘какъ оставить всхъ этихъ чудныхъ людей, такъ спокойно, такъ весело отдающихъ свою жизнь, если это нужно ихъ родин?’
И другая: ‘кто первый?’
Онъ первый.
— Ахъ, какъ больно! — вскрикиваеіъ онъ и падаетъ впередъ, уткнувшись лицомъ въ землю.
— Носилки!

LXXV.

18-го августа.

Такой же громъ въ горахъ, а можетъ-быть, и еще боле сильный. Изъ газетъ и телеграммъ вы узнали, или, врне, будете знать, читая эти строки, будете знать, какія именно части, какъ и когда ходили въ атаку и отбивали ее, сколько съ обихъ сторонъ выбыло изъ строя и прочее.
Я же вамъ сообщаю только то состояніе, то настроеніе, въ какомъ мы были въ эти дни.
— Почему же мы опять отступили?
— Отступленіе началось съ Тамбовскаго полка, 10-го корпуса. И когда обнажился такимъ образомъ лвый флангъ сосдняго 3-го корпуса генерала Иванова, то пришлось и ему отступить, пришлось и вс южныя позиціи оставить и собраться вокругъ Ляояна.
Годятся ли ляоянскія позиціи? Какъ не-спеціалиста, меня интересуетъ только вопросъ: удержимся ли мы въ Ляоян?
И общее впечатлніе отъ всхъ этихъ разговоровъ, что нтъ, не удержимся.
Но вс позиціи за нами.
Вчера, говорятъ, выпущено 40 тысять снарядовъ. Раненыхъ больше пяти тысячъ. Ихъ везутъ, ведутъ, они сами идутъ толпой, залитые кровью, часто безъ первой еще перевязки. Вотъ идетъ раненый, съ какимъ-то расплющеннымъ лицомъ, съ котораго застывающими длинными каплями кровь падаеть ему на рубаху, на землю. Два глаза свтятся и ищутъ по вокзалу перевязочный пунктъ. А вотъ еле бредетъ, опираясь на ружье, растерянный, блдный, желто-блдный молодой солдатъ.
— Тоже раненъ?
— Нтъ, боленъ.
И невольное пренебреженье и сомннье: не симулянтъ ли, убжавшій съ позицій?
А если дйствительно боленъ, то положеніе его, пожалуй, хуже, чмъ раненаго. Наткнутся на раненаго — подберутъ, а больного — нтъ. Разв потерялъ сознаніе отъ истощенія и случайно набредутъ на него, если скоро не отступять.
Всюду спшная укладка, грузятся вагоны, каждый ждетъ первой очереди. Злополучная администрація желзной дороги, у которой теперь столько всякаго начальства, что у иного человка и волосъ столько на голов нтъ,— разрывается на вс части.
Въ управленіяхъ текущія дла пріостановлены. Многіе уже уложились, и, получивъ неожиданный отпускъ, служащіе всхъ сортовъ теперь ходятъ съ видомъ людей, нежданно выпущенныхъ изъ своихъ казематовъ. Только на глаза стараются не попадать своему начальству: все-таки какъ будто неловко такъ безъ дла,— точно безъ костюма вышелъ человкъ и гуляетъ.
Большинство ихъ около южнаго семафора станціи, откуда, какъ на ладони, виденъ артиллерійскій бой у большой горы верстахъ въ девяти. Называютъ эту гору и Большимъ Кулакомъ и Девяносто девятымъ номеромъ. За этой горой есть деревушка Маязцы, еще въ нашихъ рукахъ. Тамъ около батареи, засла наша цпь пограничниковъ: 19-я рота, 8-я сотня, дв учебныхъ команды. Вчера они выдержали пять атакъ: изъ 450 человкъ у нихъ осталось 180. Атаки вс отбиты. Въ послдній разъ японцы уже ползли-было на укрпленія, и, такъ какъ стрлять уже нельзя было, наши бросали въ нихъ камнями. Одинъ солдатъ перегнулся и патронташемъ ударилъ японца, крикнувъ:
— Получи-же на рожденье твоего микадо!
Передъ этимъ разнесся слухъ, что сегодня рожденіе микадо и въ день рожденія японцы хотятъ поднести ему Ляоянъ.
Мы съ Сергемъ Ивановичемъ идемъ къ H. E.
Температура у него нормальная, лежитъ онъ спокойно, вошелъ въ сношенія съ больными и живетъ уже по обыкновенію всми фибрами своего организма.
Но мы боимся долго сидть у него и узжаемъ.
— Не замчаете ли вы,— говоритъ Сергй Ивановичъ,— что съ запада, гд ихъ прежде не было, появились японцы и какъ будто довольно близко къ намъ? Немножко продемъ, можетъ-быть?
Мы демъ къ южному семафору, а оттуда вдоль дороги къ Кулаку.
Выстрлы съ запада то усиливаются, то опять ослабваютъ.
Цлая гамма звуковъ. Вотъ рзкій короткій трескъ разорвавшейся шрапнели. Вотъ догоняющіе другъ друга густые раскаты стрляющихъ орудій. Вотъ жалобный вибрирующій звукъ летящей шрапнели. Здсь, тамъ, кругомъ. Такъ воетъ въ труб въ глухую осень позднимъ вечеромъ. И душу охватываетъ тоска, чувство одиночества, пустота. А вотъ частая рзкая трескотня съ металлическими отзвуками, потому что ваша цпь стрляетъ вдоль рельсъ. Мы стрляемъ залпами, японцы пакетами. Мы отклонились отъ желзной дороги, похали какой-то дорогой по направленію къ флагу ‘Краснаго Креста’, но, въхавъ въ гаолянъ, потеряли изъ виду флагъ и похали по какой-то отклонившейся опять къ гаоляну дорожк, думая, что и она, какъ другія, выведетъ насъ къ стоянк ‘Краснаго Креста’.
Мы хали, говорили, и когда спохватились, то почувствовали, что куда-то не туда захали. Оживленная большая дорога съ людьми, бредущими ранеными, съ носидками, съ обозомъ, съ зарядными ящиками, которые на красивыхъ, запряженныхъ парами лошадяхъ спшно двигались къ позиціямъ,— все это исчезло. Насъ окружадъ только гаолянъ, и мы ршили еще придвинуться, чтобы выбраться на чистое мсто.
— Смотрите: батарея!
Дйствительно, батарея. Стоятъ въ гаолян 12 орудій. Около нихъ ящики. Въ ямкахъ сидли солдатики. Маленькій ровикъ, и съ нашей стороны ниже ровика лежать солдаты и три офицера-артиллериста.
— Ну,— говоритъ флегматично Сергй Ивановичъ,— хорошо все-таки, что наткнулись на нашу батарею.
Мы, смущенные, спрашиваемъ офицера:
— Вы что тутъ длаете?
Высокій добродушный офицеръ говоратъ:
— Говорите громче,— я оглохъ отъ стрльбы.
— А разв здсь уже стрляютъ?
Подходитъ подвязанный офицеръ. Самый молодой лежитъ съ мрачнымь лицомъ и не хочетъ вставать.
Оказывается, что все время стрльба шла, но теперь съ часъ уже все смолкло.
Удачны были ваши выстрлы?
Офицеръ пожалъ плечами.
— За гаоляномъ не видно.
— Вы куда стрляете?
— Тамъ за дорогой деревушка есть въ верст отъ дороги,— тамъ японцы засли.
— Тоже съ батареей?
— Да.
— Нащупали васъ?
— Пока нтъ: все перелетъ.
— А впереди васъ что?
— Впереди — цпь.
— Далеко?
— Саженей сто — вдоль желзной дороги.
— Ну что жъ, цпь посмотрть?
— Теперь не стрляюіъ.
Мы отдаемъ не курившимъ уже цлый день офицерамъ свои папиросы и демъ въ цпь.
Вотъ и цпь — линія срыхъ солдатиковъ по откосу насыпи.
— Ну что жъ, на перездъ поднимемся?
— А вотъ казакъ детъ,— подемъ за нимъ.
Но казакъ у самаго перезда свернуль, а мы съ Сергемъ Ивановичемъ и нашъ третій спутникъ по инерціи продолжали подниматься на перездъ. И какъ разъ въ это время японцы открыли ружейный огонь.
Намъ закричали:
— Слазьте, слазьте!
Мы стали поворачивать нашихъ лошадей, но почему-то не слзли. Я, какъ очарованный, слушалъ пніе пролетавшихъ пуль.
Нжное пніе птички, какое иногда раздается гд-нибудь въ apoматной тишин сада, но еще нжне, еще тоньше. И долго я еще былъ подъ обаяніемъ этой тишины, этихъ поющихъ птичекъ.
Когда мы уже вышли изъ цпи, Сергй Ивановичъ говоритъ:
— А вдь, если бъ насъ ранили, охъ, какъ стыдно бы было! Конечно: люди ради празднаго любопытства пріхали смотрть, какъ умираютъ. Единственнымъ утшеніемъ было то, что попали мы совершенно нечаянно.
Выбравшись на ту часть желзнодорожной линіи, гд уже не стрляютъ, мы остановились немного около вагоновъ, выдвтнутыхъ для раненыхъ, около публики, такой же праздной, какъ и мы, глазющей на перестрлку.
Видны вс пространства, об стороны дороги.
Вотъ одинъ за однимъ наши солдатики перебгаютъ дорогу и скрываются въ гаолян на той сторон, гд японцы.
— Молодцы! — одобряетъ публика.

LXXVI.

18-го августа.

Ружейная трескотня усиливается со стороны японцевъ. Немного погодя изъ гаоляна выскакиваютъ одинъ за однимъ солдатики и бгутъ обратно черезъ насыпь къ намъ.
Возмущенный офицеръ изъ публики кричить:
— Стой! Ты куда?
— Обдать, ваше благородіе: только-что смнились.
Офицеръ смущенъ, публика удовлетворенно смется. Въ общемъ отъ солдатъ впечатлніе отличное.
Плохо только, если солдаты прямо съ позда изъ Россіи попадаютъ сразу въ бой. Но немного привыкшіе, обстрлявшіеся держатъ себя прекрасно. Нтъ и тни фанфаронства. Съ осторожностью простолюдина, человка, привыкшаго ко всякаго рода борьб, онъ быстро приспособляется къ новымъ условіямъ: ползетъ на живот, не становится на ноги въ цпи, выжидаетъ удобнаго мгновенія и — когда кажется оно благопріятнымъ ему — дйствуетъ быстро и ршительно. Взять хотя бы эти перебжки черезъ полотно изъ гаоляна и обратно: выжидаетъ, быстро, пригнувшись, кубаремъ скатывается съ насыпи и большими шагами, почти сидя на земл, исчезаетъ въ гаолян. Такъ бгаютъ и японцы по своимъ сопкамъ. Это наши уже у нихъ переняли.
Разсказываетъ одинъ солдатъ:
— Ротный у насъ хорошій: солдата за человка считаетъ, ругательнымъ словомъ никогда не обидитъ, ну и бережешь и себя и его. Лежимъ, обкопались какъ-нибудь и духу не подаемъ: ждемъ, чтобы въ атаку пошелъ. Тутъ какъ разъ штабный въ бломъ кител подошелъ и стоитъ, вотъ, значитъ, какой я молодецъ. И что жъ? Сразу пошла пальба: и ротнаго убили, и изъ насъ и половины не вернулось. А! Вотъ во что обошелся намъ молодецъ! Что говорить? молодецъ!
Съ такимъ же, конечно, презрньемъ отнеслись и ко мн, когда я не слзъ съ лошади, думая, что обнаружу этимъ свою трусость. Сергй Ивановичъ какъ будто ловитъ мою мысль и говоритъ:
— Было бы отлично, если бы намъ пуля носъ пробила: за то, что носъ суемъ, куда не слдуетъ.
Японскй отрядъ обходилъ все больше съ запада, и лежащіе предъ нами соддаты въ цпи уже оправились и держатъ ружья наготов. Вагоны и публика отходятъ, и на этотъ разъ и мы съ Сергемъ Ивановичемъ ретируемся съ сознаньемъ, что длаемъ лучшее изъ того, что въ данный момеить можемъ сдлать. Сумерки быстро надвигаются. Поползли въ неб черныя тучи и закрыли и небо и заходящее солнце. И сразу обхватила землю преждевременная зловщая темнота. На западномъ горизонт, въ нсколькихъ верстахъ, горла китайская деревня.
Собственно, она уже вся сгорла, и догорали только дв фанзы по краямъ села. Горли, какъ два страшныхъ красныхъ глаза съ черными зрачками, которые высматривали тамъ, въ темнот.
Нсколько деревень китайскихъ уже сгорло за сегодняшній день. Съ колокольни мы видли, какъ начинали падать туда снаряды, какъ загорались деревни и какъ, точно гонимые какой-то силой, бжали оттуда толпой несчастные китайцы.
Уже было совсмъ темно и лилъ дождъ, когда, смшавшись съ густой толпой новыхъ раненыхъ, мы двигаемся по грязнымъ улицамъ русскаго Ляояна.
Тутъ тоже цлая гамма ужасныхъ, душу раздирающихъ звуковъ. Это раненые, переживающіе вс муки ада отъ ужасныхъ толчковъ двухколесной арбы. Шумъ отъ потоковъ дождя. Раскаты грома и трескъ и грохотъ въ неб и гамъ въ темнот, откуда еще несется и ревъ и трескъ стрльбы.
Насъ обгоняетъ штабный:
— Блестящій день! Полная побда. Японцы везд отступили,— завтра переходимъ въ наступленіе! За два дня у японцевъ выбыло 35 тысячъ человкъ.
Слышно ‘ура’ тамъ, гд мы только-что были. Идутъ наши, очевидно, въ атаку.
— Повернемъ назадъ!
И мы закоулками скачемъ назадъ. Пока выбирались, кружили и сбивались съ дороги, пока опять выхали за городъ — все стихло.
Сразу стихла и орудійная и ружейная стрльба, стихли голоса, и только шумъ дождя да громъ на неб нарушали такъ мгновенно наступившую тишину. И каждый разъ, когда молнія пронизывала мракъ, разрывались новые удары грома и сильне лилъ дождь. Какіе удары, какой грохотъ и трескотня! Словно захотло небо показать пигмеямъ земли, какъ можно гремть.
Новый гонецъ скачетъ отъ командующаго, который до сихъ поръ на позиціяхъ, а спшитъ къ квартир командующаго. А когда мы прозжаемъ мимо нея, попавъ по ошибк сзади, мы замчаемъ суету, фонари, спшно ведущихъ своихъ муловъ солдатъ.
— Это что жъ, обозъ командующаго поднимается?
Промокшіе насквозь, мы смотримъ другъ на друга, чуя что-то ведоброе.
А побда?
На вокзали громадное оживленіе: побда, побда.
Только сестрамъ, да докторамъ, да отрядамъ разнымъ не до побды. 48 часовъ уже на ногахъ они, а раненымъ и конца нтъ, образовалась непрерывная цпь: подвозятъ раненыхъ къ освщеннымъ палаткамъ передъ вокзаломъ земскаго отряда князя Львова. Тамъ ихъ перевязываютъ, кормятъ и поятъ, съ другой стороны сквера, около вокзала уже выносятъ носилки съ ранеными на вокзалъ и кладутъ рядами, оттуда укладываютъ ихъ въ то и дло подходящіе позда.
Многихъ раненыхъ привозятъ поздомъ съ южной позиціи.
Никогда, можетъ-быть, не было боя въ такихъ благопріятныхъ условіяхъ по подвозк снарядовъ и раненыхъ: прямо поздомъ.
Вдоль задняго забора отряда лежатъ рядами, близко другъ къ другу прижавшись, еще множество тлъ.
— А эти подъ дождемъ?
— Этимъ ужъ ничего не надо.
Я заглядываю въ лицо ближайшему. Блой марлей укутана голова, какъ каской съ забраломъ. Изъ нея глядитъ на меня суровое въ своемъ поко лицо съ закрытыми глазами. Красивое, съ тонкими, но мужественными чертами лицо, съ густыми усами.
М изъ раскрытыхъ оконъ буфета несется громкое ‘ура’ въ честь сегодняшней побды. Тамъ, въ грязной зал яблоку упасть негд, и уже все съдено за буфетомъ. Но водка, ромъ и вино еще остались.
Масса впечатлній въ голов, мокрое насквозь платье, усталость — все это вмст какъ-то паралазуютъ волю, и слоняешься, не зная куда приткнуться, на что смотрть, на чемъ остановиться глазамъ. Перебросишься нсколькими словами съ встрчными знакомыми и идешь дальше.
Жалко, что я не могу увидеть теперь Н. Е.
Радостный, счастливый, онъ говорилъ бы:
— Да побда, побда! Которую такъ ждали, такъ заслужили мы…
Но вмсто него передо мной стоитъ плотный подковникъ въ рубах, и его заплывшіе глаза сверкаютъ ршительно и злобно:
— А, япошки! проклатые макаки! Мы вамъ покажемъ теперь, гд ррраки зимуютъ!
Макаки! Давно не слыхалъ я этого слова. Онъ, полковникъ, самь теперь похожъ на рака и красный, какъ ракъ, отъ напряженія.
— Ура! Ура!
Раненые лежатъ рядомъ и крестятся, слыша о побд.
Всему предлъ, и усталый я тащусь къ себ.
— Вы куда? — останавливаетъ меня Аркадій Дмитріевичъ.
— Спать пора…
— Спать? Ну нтъ, спать не придется, приказано вс позда вывезти въ ночь изъ Ляояна.
— Что?!
— Прикажите поскоре переносить свои вещи въ вагонъ.
— Въ чемъ же дло?
— Ничего не знаю: только-что получено распоряженіе. Черезъ полчаса отправляется первый поздъ.
Пересталъ дождь, вызвздилось темное небо, освтила и землю и небо луна. Высохла давно на мн одежда, опустлъ буфетъ, раненыхъ уже прямо съ поля садятъ въ вагоны, мрачныя и унылыя ходятъ фигуры по платформ, иногда останавливаются и о чемъ-то тихо говорятъ между собою: недоумвающіе, недовольные жесты.
Часамъ къ тремъ нашъ буфетъ наполняется. Это штабъ 1-го корпуса. Вотъ худой, тонкій баронъ Штакельбергь. Онъ хромаетъ. Шрапнель разорвалась въ двухъ шагахъ отъ него и легко ранила ногу. Вотъ генералъ Мищенко. Лицо его довольное,— лицо человка, сдлавшаго свое дло.
— Значить, насъ все-таки побдили?
Генералъ смется.
— Никогда еще не было у насъ такой побды, какъ сегодня. Сегодня мы уйму накрошили. Вс овраги, вс сопки усыпаны японскими тлами, и въ три дня имъ не управиться, если захотять хоронить, а иначе черезъ три дня здсь будетъ такая вонь, что и не продохнешь.
— Но, въ такомъ случа, почему же мы отступаемъ?
Генералъ смется:
— Завтра узнаете.
Ко мн подходитъ А. Д.
— Нтъ ли у васъ уголка для барона Штакельберга на эту ночь?
— Я уже переселился въ вагонъ,— вся моя комната къ его услугамъ. Могу прислать изъ вагона постилку, матрацъ.
Еще немного, и стоустая молва несеть новыя всти. Куроки перешелъ у деревни Венсиху рку Тайцзы. Наши первый сибирскій, десятый, семнадцатый и пятый корпуса сегодня только выступаютъ, и завтра утромъ Куроки будетъ окруженъ и отрзанъ. Сперва его разобьемъ, а затмъ возвратимся и уничтожимъ армію Нодзу и Оку, которые стояли противъ Ляояна и противъ которыхъ выставлены наши три корпуса: второй, третій, четвертый. Эти корпуса отступаютъ съ сопокъ и въ теченіе ночи занимаютъ форты Ляояна.
Говорятъ, что былъ военный совтъ, что на совты вс, кром командующаго и генерала Сахарова, подали голоса за то, чтобы сперва разбить арміи Нодзу и Оку и тогда уже итти на Куроки.
Но въ это время армія Куроки успетъ отрзать насъ отъ свера, захватить гд-нибудь у Мукдена или Телина желзную дорогу, и наша армія остансся сразу и безъ припасовъ и безъ снарядовъ, которыхъ требуется теперь чутъ не по позду въ день. Я ничего не понимаю, но я за то, чтобы расправиться сперва съ Куроки, хотя бы и съ временной потерей Ляояна.
Сергй Ивановичъ, опятъ напряженный, угрюмый, съ своимъ вытянутымъ впередъ осгрымъ личикомъ, смотритъ большими срыми глазами и упавшимъ голосомъ говоритъ:
— Все это, дорогой мой, было бы очень хорошо, если бы японцы не были такими большими мошенниками.
— Ахъ, какіе они мошенники!
— Какіе бы ни были,— авторитетно замчаеть штабный,— на на этотъ разъ они попались, и здсь одно только опасно.
Онъ понижаетъ голосъ:
— Возможно, что это только демонстрація со стороны Куроки.
Сергй Ивановичъ, пригнувшись, смотритъ передъ собой и лниво спрашиваетъ:
— А не возможно обратное, что тамъ два-три Куроки окажутся?
— Откуда, когда у Куроки шестьдесятъ батальоновъ всего?
— Шестьдесятъ, такъ шестьдесятъ: пойдемъ спать.
Уже блднетъ небо на восток. Мертвая тишина кругомъ: очевидно, сегодня никакой пальбы не будетъ, потому что, если бы думали стрлять, то уже начинали бы.
— Какая тамъ пальба? Японцы теперь будутъ дня три подготовляться.
Какъ всегда, усталые, разбитые, съ разлетвшимися впечатлніями, но съ новыми надеждами, мы идемъ въ вагоны.
Я совершенно отчетливо вспоминаю нжное пніе пулекъ и охватившую меня тогда тишину сада. Вотъ въ третій разъ я слышу пніе пуль: въ турецкую кампанію, въ 1898 году здсь пули хунхузовъ и теперь. Т звуки были, какъ жужжанье пчелы, рзкіе, раздражающіе, надодливые.

LXXVII.

Ляоянъ, 19-го августа.

Ляоянъ! Когда опять я буду писать изъ Ляояна?
Ускореннымъ ходомъ пошли событія, и судорожно-спшно работаетъ станція Ляоянъ.
За ночь отправлено уже 11 поздовъ, и еще къ отправк остается столько же.
Вс раненые, вс канцеляріи, вс управленія уже ушли, во всхъ углахъ станціи — на платформ, на путяхъ еще масса людей, груды всевозможныхъ вещей.
И все подносятъ новыхъ и новыхъ раненыхъ. Ихъ уже безъ перевязки грузятъ прямо въ поздъ. Въ послдній моментъ, когда уже трогается поздъ, на ходу въ него вскакиваетъ масса народу: штатскихъ, солдатъ, кавказцевъ, катайцевъ, корейцевъ.
— Куда скачешь? Вонъ!
Но вскакиваютъ и на буфера, сидятъ на нихъ верхомъ и держатся руками за тарелки буферовъ, и переполненный поздъ исчезаетъ, а за нимъ подаютъ слдующій.
Несутъ вещи ‘Краснаго Креста’, всхъ его общинъ, и эти вещи образуютъ новую гору.
— Да разв это все умстится въ остающіеся вагоны?
— Еще въ складахъ багажъ, и масса багажа не вытребованнаго.
— А интендантскіе склады, вс эти запасы?
— Господи! Да вдь не уходимъ же совсмъ: три корпуса остаются — нужно же имъ сть что-нибудь?
Еще четыре позда отправили.
— Къ ночи управимся. Да ничего сегодня и не будетъ.
Сегодня, очевидно, ничего не будеть: замолчали горы и сопки. Чудный день, солнце льетъ свои яркіе лучи. Жарко. Утомились за ночь, утомляетъ солнце, и спала напряженность. Лниве свистятъ паровозы, подтягиваются вагоны, грузятся.
Раздраженно говоритъ военное начальство, показывая пальцемъ на шагающаго по путямъ худого, высокаго, съ ногами длинными, какъ у цапли, начальника станціи:
— И хоть бы онъ прибавилъ шагу въ это время: шагаетъ, какъ будто гулять пошелъ.
Боле снисходительный, другой, говоритъ:
— Но вдь такъ день и ночь онъ шагаетъ уже и шесть мсяцевъ такъ!
Но начальство только раздраженно рукой машетъ и рзко замчаетъ проходящему мимо начальнику станціи:
— Ну, скоре же!
Ровнымъ, вжливымъ голосомъ, прикладывая руку къ козырьку, отвчаетъ долговязый верзила:
— Слушаю-съ.
И невозмутимо идетъ дальше.
Два часа. Я вошелъ къ себ въ купэ писать. Только-что слъ, вдругъ какой-то странный трескь, котораго ухо еще не слышало. Какъ будто трескъ сломаннаго сухого дерева, очень толстаго и быстро сломаннаго дерева. Въ то же мгновеніе распахнулась моя дверь, и показался въ ней Михаилъ съ широко раскрытыми глазами:
— Шрапнелью въ городъ стрляютъ.
Я схватилъ шапку и бросился изъ вагона. Кто-то взбирался по узкой лсенк на крышу вагона.
— Да съ крыши будетъ лучше видно!
Я помню, сердце быстро забилось въ груди и во рту стало сухо. Вроятно, я былъ такимъ же блднымъ, какъ и вс, которыхъ я видлъ. Вдь большинство изъ этихъ всхъ — не военные люди. Вотъ группа блдныхъ сестеръ — слишкомъ много требовать отъ ихъ нжныхъ нервовъ переживать такія мгновенія.
Съ вагона весь русскій городъ, вся станція на виду. Дымъ отъ первой шраннели не разошелся еще, и ясно видно, гд она упала: у корейской башни, раздляющей китайскій городъ отъ русскаго. Упала по эту сторону города, и ужъ суматоха тамъ: бгутъ люди и скачетъ обозъ.
Страшно напряженный, полный энергіи, порыва, властности, новый шипящій продолжительный звукъ и сухой трескъ, и огонь и дымъ у почты. Осколки и рыль. И опять: въ домъ нашего управленія, гд мы обдали и ужинали. А вотъ оглушительный трескъ, кажется, подъ ногами — у церкви, на углу, гд была моя квартира, а напротивъ, ближе къ вокзалу, земскій ‘Красный Крестъ’. Эта шрапнель попала въ толпу арбъ и людей, и какъ вихремъ отмахнуло ихъ во вс стороны, и люди бгутъ не помня себя. Бгутъ везд, во всмъ улицамъ, бросая все, что держатъ въ рукахъ, скачутъ арбы, казаки.
Еще и еще сыплется шрапнель. Какъ очарованная, стоить платформа, вся наполненная людьми, и въ центр ихъ большая группа сестеръ и докторовъ. Вотъ уже и на станціи новый залпъ и отчаянный крикь. И, какъ изъ разбитаго чего-то, вырываются вс эти стонущіе звуки и веромъ разсыпаются по станціоннымъ путямъ. И впереди всхъ нсколько маленькихъ дтей! Откуда?! Мальчикъ лть десяти, совсмъ маленькія двочки. У мальчика на лиц ужасъ, сознаніе мгновенія ужаса, у всхъ безпомощность, отъ которой сердце такъ мучительно-больно сжимается.
А сестры, бдныя сеетры! Какія он добрыя, какія он милыя, какъ беззавтны въ своемъ служеніи этимъ несчастнымъ и страдающимъ. Ахъ, сколько горя, сколько страданій! Нтъ словъ, чтобъ передать мой восторгъ отъ нихъ, да и передавать это еще не время.
Тотъ крикъ былъ крикомъ сестры, раненой разорвавшейся шрапнелью въ об ноги съ сложнымь переломомъ костей.
Сперва выстрлы не достигали свернаго семафора, гд помщалась Георгіевская община ‘Краснаго Креста’ и перешедшая подъ выстрлами Евгеніевская община, но къ вечеру и туда стали попадать снаряды. Первой ухала ночью Георгіевскаа община, а утромъ послдней Евгеніевская, когда уже начался обстрлъ фортовъ, Евгеніевская община такимъ образомъ находилась почти все время подъ обстрломъ: сперва 12-го, 13-го, 14-го и 15-го августа на Линденсанскихъ высотахъ при восточномъ отряд, а потомъ здсь, въ Ляоян.
Командующій со штабомъ ухалъ на позиціи къ арміи, ушедшей въ сторону Куроки.
Нашихъ четыре позда покатили одинъ за другимъ, быстро оставляя Ляоянъ между двумя и тремя часами дня, и было время: въ послдній изъ нашихъ четырехъ поздовъ, въ одинъ изъ вагоновъ попала шрапнель, пробивъ крышу и стнку.
Оставались еще два позда, съ которыми между тремя и четырьмя ухали генералы Заблинъ и Шевалье-де-ла Серръ, полковникъ Хотяинцевъ, подполковники Гейкетлинде, Спиридоновъ, инженеры путей сообщенія Вейнбергъ и Лаврентьевъ, инженеры Восточно-Китайской дороги Шидловскій и Зеестъ выхали на другой день утромъ съ Евгеніевской общиной и ночь провели въ ‘Красномъ Крест’.
Узжая, увидлъ широкую картину силы двухъ боговъ, владющитъ толпой: силу страха и жажду наживы. Бгутъ, какъ безумные, когда рвется шрапнель, и опять возвращаются, чтобъ грабить брошенное. Князь Львовъ, пріхавшій верхомъ въ Ляоянъ въ половин пятаго, чтобъ спасти, что можно, изъ имущества, засталъ уже все разграбленнымъ и разбитымъ. Оставалось нсколько ящиковъ съ инструментами. Онъ давалъ солдатамъ по пяти рублей на человка, чтобъ донести ихъ, но охотниковъ не нашлось. Ящики на его глазахъ были разбиты. Разговарцвать съ пьяной ошалвшей толпой было не о чемъ.
Въ результат, къ концу дня успли очистить всю станцію отъ вагоновъ. Главнымъ виновникомъ этого единогласно былъ признанъ долговязый начальникъ станціи.
Такой же спокойный, и подъ выстрлами онъ шагалъ такъ же, какъ и вс предыдущіе мсяцы. Но, вмсто обычной ругани, на этотъ разъ командующій расцловалъ его и самъ привязалъ георгіевскій крестъ.
А онъ смущенный говорилъ:
— Помилуйте, за что? Я только длалъ то же, что и всегда.
Въ Янта я встртился съ Сергемъ Ивановичемъ. Ища побольше впечатлній, онъ похалъ верхомъ изъ Ляояна съ бомбардировки. Теперь онъ въ отчаяніи, что не видлъ послднихъ сценъ, и утшается, говоря:
— Ну, ничего: на нашу долю хватитъ еще.

LXXVIII.

Янтай, 20-го августа.

Маленькая уютная станція.
За одной изъ ея стнъ — грубо сколоченный изъ досокъ столъ, примитивная скамья около него, въ двухъ шагахъ балаганъ, тоже такъ же сбитый — это буфетъ.
— Что у васъ есть?
— Пиво, водка, ромъ, черный хлбъ, чай…
— Было все — отправили. Черезъ два часа и это все увеземъ.
Мы съ Сергемъ Ивановичемъ пьемъ чай. Непрерывные выстрлы съ юга и востока. Тамъ, въ 13-ти верстахъ, на Янтайскихъ копяхъ идеть жаркая перестрлка. Отъ станціи вплоть до Янтайскихъ копей — поля гаоляна, высокаго, какъ молодой лсъ. Къ Янтайскимъ копямъ идетъ желзнодорожная втвь. Мсто, изстари кишащее хунхузами, а теперь всякій отбившійся неминуемо будетъ ихъ достояніемъ.
Пока еще никакихъ новостей нтъ съ мстъ боя. Станція иметъ совершенно мирный видъ, и иллюзія покоя сильне отъ этой спокойно гуляющей дамы въ простенькой соломенной шляп съ полями, какія носятъ подростки, въ сромъ макинтош. Дам, вроятно, лтъ сорокъ, она ходить, какъ ходятъ помщицы гд-нибудь у себя на хутор, когда особаго дла нтъ, но все-таки не мшаетъ еще разъ заглянуть впередъ хозяйскими глазами.
Она подходить ко мн и говоритъ лниво:
— Какъ будто вы инженеръ. Вотъ намъ общали дать вагоны для нагрузки.
Собственно, ко мн это никакого отношенія не иметъ, но такъ какъ, съ другой сторони, у меня теперь никакого дла нтъ, то мы съ Сергемъ Ивановичемъ беремся помочь дам.
Эта дама, Александра Николаевна Янтайцева — представительница Воронежской общины. Объ ея дятельности, энергіи, организаторскихъ спомобностятъ я уже слыхалъ раньше отъ очень многихъ.
Когда мы познакомились ближе, я шутя замчаю ей, что съ удовольствіемъ наблюдалъ ее, вспоминая деревенскую усадьбу, хозяйство.
— Но я, конечно, здшняя помщица и ни за что не оставлю станціи моего имени. Вещи отправлю, а сама останусь. И копей не уступлю.
Въ копяхъ А. Н., въ забошенныхъ англичанами зданіяхъ, также устроила госпиталь, и теперь, когда тамъ идетъ сраженіе, въ этомъ госпитал подаютъ больнымъ первую помощь и потомъ поздомъ везутъ ихъ на станцію Янтай.
Госпитадь А. H., собственно, на 50 кроватей, но въ немъ постоянко 200—250 больныхъ.
Устроили мы А. H., а въ это время пріхали въ Янтай и послдніе позда изъ Ляояна. Пріхали они еще съ вечера, но стоятъ вс за семафоромъ, такъ какъ загруженная станція не могла ихъ принять. Ничего новаго, чего бы мы уже не знали. Съ утра командующій выхалъ на позиціи и былъ, говорятъ, очень въ дух, потому что узналъ, что цереходъ Куроки черезъ Тайцзыхе не демонстрація, а дйствительное событіе.
Теперь Куроки въ капкан, и къ вечеру надо ждать радостныхъ новостей.
Я сообщаю это А. H.
— Ну, вотъ видите: говорю при всхъ, что не уйду изъ Янтая.
Слухъ о Куроки быстро разносился.
Какой-то солдатикъ стоитъ. Очевидно, хочетъ о чемъ-то спросить и не ршается.
— Теб что? — спрашиваетъ его Серги Ивавовичъ.
— Куроки, говорятъ, везти будутъ: охота поглядть.
— Раньше ночи, пожалуй, не провезутъ,— невоз утимо отвчаетъ С. И.,— если повезугь, конечно.
Князь Львовъ пріхалъ.
— Къ кому мн обратиться здсь, посовтуйте, чтобъ переносили раненыхъ на станцію,— прибывать начинаютъ, а мсть больше нтъ.
Н. И. А., о которомь я уже писалъ, говорить:
— Господа, что намъ длать? Идемъ носить.
Носить такъ носить.
П. И., С. И., инженеръ Рынекъ, инженеръ Вейнбергъ и я стали выносить изъ бараковъ больныхъ. Инженеръ В. вспомнилъ о своей саперной рот, П. И. исчезъ и привелъ еще какую-то роту.
И со всей этой силой только къ часу ночи успели мы перенести и раненыхъ и вс вещи Воронежской общины.
— Бочку тоже брать?
— Какъ же не брать? Помщица А. Н. обидится.
— А. Н., мы и бочку вамъ перенесли.
— А какъ же? Я бы вамъ задала, если бъ бочку оставили: восемь рублей бочка стоитъ! Ну хорошо: это все такъ, а вотъ мои собственныя вещи въ другой поздъ куда-то уложили. И мои и часть общинныхъ.
Кончили тмъ, что послали съ поздомъ вдогонку за вещами сестры. По дорог наткнулись мы съ С. И. на кучу изъ трехъ лежащихъ людей.
Темно, ни зги не видно.
— Это такое?
Молчаніе.
Тутъ же построилась какая-то пхотная часть.
— Это ваши?
— Нтъ, мы только-что изъ Россіи,— идемъ на позиціи сейчасъ. Это раненые,— шли и упали тутъ.
Пошли за носилками. Пока искали носилки и людей — еще съ часъ прошелъ. Когда наконецъ пришли, то раненыхъ больше не было. Можетъ-быть, за темнотой мы не могли ихъ разыскать, а стоявшая пхотная часть ушла уже.
Вотъ что произошло около четырехъ часовъ дня. Прискакали на станцію казаки, прибжали солдаты безъ ружей, офицеръ какой-то прискакалъ и сталъ, махая руками, кричать:
— Спасайтесь, спасайтесь! Японцы въ гаолян, тутъ около самой станціи.
То же кричали и солдаты и казаки.
Переполохъ поднялся большой. Правда, панику быстро прекратили, офицеру очень досталось, но для безопасности стали спшно отрравлять позда, въ томъ числ и нашъ поздъ.
Такъ и не пришлось въ эту ночь спать.
Къ вечеру принесли раненаго начальняка 54-й дивизіи, генерала Орлова. Онь легко контуженъ въ животъ и пулей раненъ въ бокъ, когда шелъ въ атаку во глав батальона. Пуля ударилась объ эфесъ шашки и вслдствіе этого только скользнула по ребрамъ подъ кожей. Бригадный генералъ раненъ гораздо тяжеле: пуля пробила голову, и выпала часть мозга.

LXXIX.

Янтай, 20-го августа.

Съ 54-й дивизіей случилось что-то неблагополучное. Вы уже будете знать вс подробности, читая эти строки.
Я ищу слышавшихъ или видвшихъ. Но мой транспортъ больныхъ уже далеко, такъ какъ грузили ихъ въ поздъ, который стоить у свернаго семафора, и я спшу къ своимъ. Въ темнот я шагаю съ какимъ-то солдатомъ, который несеть вещи общины.
— Вотъ вы,— говоритъ онъ, идя со мною,— кажется, интересуетесь, что сегодня было. Я могу вамъ сообщить кое-что…
Онъ какъ будто обдумываегъ и нершительно продолжаетъ:
— Я унтеръ-офицеръ Ижорскаго полка. Я былъ въ этомъ дл… въ этомъ страшномъ дл, въ этомъ гаолян… да, въ эти четыре часа дсеять лтъ жизни ушло… Ахъ, намъ надо было лежать и не трогаться съ мста. Мы вдь уже пристрлялись, и дло потихоньку себ шло да шло. Нтъ, вотъ въ атаку повели. Сунулись, а они въ гаолян засады понадлали, подпустили вплоть и стали сыпать въ упоръ. Я командовалъ волуротой. Изъ 120-ти человкъ въ дв-три минуты у меня осталось 12. Офицеры — оба наповалъ. Что мн длать? Итти съ этими 12-ю въ атаку? А не пойду, можетъ-быть, меня самого за это разстрляютъ? Что будетъ, крикнулъ: ‘за мной’, и бросился въ сосдній овражекъ. Лежимъ, а кругомъ адъ. Пули, шрапнель — вотъ только такое мсто, гд мы, и не рвется. Такъ все изъ головы и души выбило, что себя самого не помнишь. Сколько мы такъ лежали, не могу сказать, но только сталъ я въ себя приходить. Слышу, стонеть недалеко раненый. Поползъ я къ нему, спрашиваю: ‘если поддержать, сможешь итти?’ Говоритъ: ‘смогу’.— ,,Ползи за мной’. Приползъ съ нимъ назадъ въ оврагъ. Думаю себ: наберу партію раненыхъ, и попробуемъ отойти къ станціи. Объяснилъ своимъ солдатамъ, чтобъ расползлись потихоньку да легкихъ раненыхъ по одному на человка притащили. А тутъ стихла и стрльба.
Его голосъ мрно и однообразно отдается въ моемъ ух, какъ шумъ падающей воды.
— Вотъ языкъ воротился, и говорить хочется. Господи, Господи, что только было сегодня! Знать, что такое страшное есть въ жизни — лучше и не родиться.
Мы отнесли вещи и возвращаемся на станцію, и опять журчитъ чей-то голосъ, или, врне,— все тотъ же голосъ какого-то человка, котораго я не вижу въ лицо.
— Все ждали мы долины: въ горахъ-де непривычны. Гаолянъ — хуже горъ. На сопкахъ хоть что-нибудь увидишь, а въ гаолян ни зги,— какъ выколоты глаза: сами себя бьемъ…
Ночь, неподвижная, темная, мрачная, точно прислушивается къ его словамъ, и я тороплюсь туда, гд свтъ станціи.
На станціи уже дв партіи: одна за генерала Орлова, очень маленькая, другая, громадное большинство, противъ.
Обвиненія большинства:
— Обычная горячность, не исполнилъ распоряженія и вмсто выстаиванія бросился въ атаку.
Меньшинство:
— Ему приказали итти во глав батальона, говорятъ, потому что батальонъ замялся. Войска только-что пришедшія, не обстрлянныя, резервныя.
Три часа ночи. Взошла луна. Раненые все идутъ и идутъ. Длинной вереницей стоятъ и ждутъ очереди для перевязки. Вс отдленія ‘Краснаго Креста’ уже закрыты и эвакуированы. Перевязка происходитъ на вокзал. У перрона стоитъ поздъ, пришедшій съ ранеными изъ копей. Копи въ рукахъ японцевъ. Отъ поры до времени изъ вагоновъ выносятъ носилки и несутъ ихъ къ лвой сторон станціи. Тамъ рядами лежатъ уже умершіе.
Эта ряды все растуть. Тянеть къ нимъ. Лица прикрыты. Позы покоя. Посл двнадцатидневнаго боя они спятъ наконецъ. Имъ больше ничего не нужно. Все пережито уже, вс ужасы назади.
Хорошо бы тоже гд-нибудь приссть и заснуть. Но негд приссть.
Въ одной изъ комнать, тускло освщенной лампой, и телеграфъ и средоточіе всхъ начальствующихъ. Блдныя, истомленныя лица.
— Господа, радость! Телеграмма отъ генерала Езерскаго: ‘Армія Куроки разбита, лвое крыло арміи Оку опрокинуто’.
Мы вс бросаемся къ аппарату и читаемъ телеграмму. Читаемъ, перечитываемъ, собираемея съ мыслями и чувствами. Точно будимъ ихъ. Все какъ-то притупилось, а ужъ особенно чувство радости. Какъ ненужный багажъ здсь сдано оно куда-то такъ далеко, что не скоро и найдешь его.
Я смотрю на лица окружающихъ. Все это люди, жаждущіе, какъ манны небесной, побды. Вся судьба ихъ тсно связана съ ней. Отъ многихъ изъ нихъ я слышалъ:
— Нельзя возвращаться въ Россію, не побдивъ японцевъ.
И вотъ побда: сомнваться нельзя. Я выхожу на платформу, иду къ раненымъ, подхожу къ группамъ солдать, сообщаю имъ содержаніе телеграммы. Пауза, вздохъ и что-нибудь въ род:
— Дай-то Господи!
Или:
— Хорошо бы!
Иные крестятся.
Встрчаю князя Львова и сообщаю ему.
— Есла это правда…
— Нельзя же не врить?
— Вотъ что,— говоритъ генералъ:— надо справиться въ главной квартир.
Подходитъ агентъ движенія.
— Сейчасъ мн сообщилъ В. Н, что въ Петербургъ послана телеграмма такого же содержанія.
— Ага! Ну, значитъ, врно. Ну что жъ?
— Великолпно!
Приливъ вры понемногу охватываетъ всхъ. Вры и радости. Вс эти измученные люди начинаютъ оживать. Это давко жданный дождь для сохнущихъ хлбовъ. Подъ первыми каплями притихло все, и еще печальнее видъ полей. Но дождь сильнй и сильня, и уже ливень льетъ, и жадно впитываетъ сухая земля спасительную влагу. Тощій стебель, колеблемый на вс стороны хлещущимъ дождемъ, говоритъ въ блаженств: ‘Я буду жить!’. Итакъ, отнын фактъ, что дождь, могучій дождь прошелъ, и фантазія уже рисуетъ, въ какой рай превратятся черезъ нсколько дней эти мокрыя, грязью залитыя поля.
— Теперь и помечтать можно,— говоритъ генералъ, вздыхая облегченно всей грудью.— Ухъ, какъ хорошо!
Мы сидли съ нимъ въ уголк платформы на какихъ-то ящикахъ и мечтали.
Луна высоко взошла, и серебрянымъ блескомъ отливаеть платформа. Какія-то тни встаютъ большія до неба и полосами проходятъ въ таинственную даль туманныхъ сопокъ. Мы мечтаемъ. Армія Куроки разбита, разбиты, конечно, и Нодзу и Оку, мы идемъ на выручку уже освобожденнаго Портъ-Артура. Другая часть преслдуетъ Куроки и не даетъ ему времени опомниться, пока вся не будеть уничтожена. Приходитъ нашъ флотъ. И тогда что жъ? Войн конецъ, въ сущности. Мы диктуемъ условія мира, мы возвращаемся лауреатами домой. Нашъ командующій…
Генералъ обожаетъ командующаго. Я думаю, что не ошибусь, если скажу, что и громадное большинство арміи такъ же относится къ этому желзному, сильному, кристаллически-чистому человку.
И мы продолжаемъ мечтать. Но усталость длаетъ свое дло.
— Ахъ, скоре бы приходили вагоны — и спать. Чорть! Эта вчерашняя паника… Теперь, конечно, эта частичная неудача съ 54-й дивизіей утонетъ въ мор удачъ, но все-таки…
Генералъ зваетъ:
— Холодно однако на разсвт. Бр… надо походить.
А ко мн идетъ опять Александра Николаевна.
— Ну, вотъ говорила же вамъ, что останусь здсь, а теперь вотъ и отдавайте мн мои вещи. Схватили, унесли: не надо было слушаться. Когда теперь дождешься ихъ?
А. Н. нужна какая-то справка, и мы идемъ съ ней къ вагонамъ. Кончили, и я возвращаюсь назадъ. Совсмъ разсвло. Блдное утро, безъ силъ. Еще спитъ оно послдней дремой и не хочетъ, несмотря на свтъ, открывать глазъ.
Иду навстрчу С. И.
— Что жь, дорогой мой, хоть чаю напиться? — говоритъ онъ. Мы идемъ къ знакомому столу за стной. Уже разрушенъ столъ, двери балагана настежь. Какая-то фигура тамъ возится.
— Ничего нтъ: все увезено уже.
— Ну, теперь назадъ привезете.
Въ конц концовъ находимъ какой-то котелокъ, и намъ уже кипятятъ воду, такую же мутную и пнящуюся, какая бываетъ въ мыльной ванн посл пріема этой ванны.
— Что это? Опять выстрлы?
— Да… Нтъ, это обозы. Вотъ они. Но зачмъ эти обозы дутъ на сверъ?
— Это ихъ дло, дорогой мой: пусть дутъ они, куда хотятъ, а мы будемъ чай пить. Подсаживайтесь.
Къ намъ подсаживается Викторъ Петровичъ. Онъ обросъ, одячалъ, весь онъ и даже пальцы у ного скрюченные и блки глазъ красные.
— Десятую ночь безъ сна уже,— говоритъ онъ и начинаетъ клевать носомъ.
— Человкъ,— говоритъ невозмутимо С. И.,— который могъ дотянуть безъ сна до десятой ночи, можетъ такъ же провести и одиннадцатую: бросьте поэтому клевать носомъ.
B. П. открываеть глаза, смотритъ нкоторое время на меня и улыбается.
— А помните,— лукаво говоритъ онъ — ваши слова посл Хайчена? Вы сказали тогда, что больше не врите. Это, конечно, не великодушно съ моей стороны напоминать.
Я не отвтилъ, сразу упавъ духомъ. И мы вс трое замолчали, потерявъ все наше настроеніе. И сейчасъ же произошло что-то ужасное. Мы увидли вдругъ перевернутое лицо того генерала, съ которымъ я мечталъ.
— Что съ вами?!
Онъ какъ-то крикнулъ:
— Ужасно! Насъ обходитъ армія Куроки и Нодзу — они, оказывается, вмст перешли Тайцзыхе. Оказалось у нихъ сто двадцать батальоновъ, а по Ляохе идетъ еще сорокъ тысячъ, и армія Оку идетъ на соединеніе къ нимъ же. Насъ хотятъ отрзать у Мукдена или Телина, они уже впереди тамъ, мы оставляемъ Ляоянъ, сейчасъ же надо очищать Янтай. Все спасеніе наше теперь — обогнать ихъ.
Генералъ исчезъ, а мы сидли уничтоженные, раздавленные, прислушиваясь къ загремвшимъ уже со всхъ сторонъ выстрламъ. Всходитъ солнце, но небо быстро покрывается тучами. Будетъ дождь. Этого только недоставало!
А мечты! Сонъ въ бдной лачуг, прелестный сонъ съ дворцами и музыкой, и ужасное пробужденіе, и еще ужасне эти жалкія стны лачуги.

LXXX.

Янтай, 21-го августа.

Непрерывное грохотанье отъ отступающихъ обозовъ. Линія всхъ этихъ обозовъ вытянется верстъ на сорокъ. Съ востока ихъ охраняютъ отъ натиска Куроки двадцать нашихъ конныхъ полковъ. Съ юга сдерживать будетъ 1-й корпусъ барона Штакельберга. Пордлъ этотъ корпусъ, но боевая слава его высоко стоить. Вчерашнее неудачное дло 54-й дивизіи исправилъ прежде всего отрядъ генерала Мищенки, изъ двухъ конныхъ полковъ и двадцати орудій. Когда дивизія разстроилась и начала спшно отходить, образуя брешь, чрезъ которую бросились-было японцы, казаки Мищенки спшились и, образовавъ цпь, открыли по нимъ огонь. Огонь, и очень удачный, открыли и 20 орудій, и настолько удачный, что японцы отступили. Если бъ въ это время находились въ распоряженіи генерала Мищенки пхотныя части, то онъ бросился бы въ атаку. Вскор на помощь подоспелъ первый корпусъ, но японцы выдвинули такую массу войскъ, что ясно стало, что держаться здсь мы не можемъ. Въ результат, какъ уже извстно, общее отступленіе.
Какое настроеніе сегодня? Какъ-то такое, что и говорить никто ни о чемъ не хочетъ. Но жить надо, и угрюмо каждый длаетъ свое дло. Нтъ времени разсуждать: надо уходить, и насъ ждетъ большая опасность, если насъ отржутъ.
Слухъ, что третьяго дня Куроки предлагалъ перемиріе, но командующій будто бы отвтилъ:
— Ни минуты отдыха.
Говорятъ, что намстникъ детъ сюда, и его пріздъ связываютъ съ вопросомъ о перемиріи и даже о мир.
— Но какой же можетъ быть миръ теперь? Ерунда! Не только не миръ, но, напротивъ, затяжная война.
Появились японскія прокламаціи. Въ нихъ заявляется, что ихъ, японцевъ, здсь очень много и борьба съ ними безполезна. Васъ-де втрое больше, но мы въ двадцать разъ дальше живемъ, а по этому расчету выходитъ, что ихъ, японцевъ, въ шесть разъ больше, чмъ насъ. Мы желаемъ, говорятъ они, жить съ вами въ мир, но вамъ нечего здсь длать. Если бы мы даже и не побждали васъ, то и безъ этого ваше-де дло здсь безнадежно проигранное, потому что безнадежна мысль покорить китайцевъ. Они такъ устойчивы въ своихъ расовыхъ особенностяхъ, что въ конц концовъ покорять всякій народъ, который вздумалъ бы ихъ проглатывать. Даже безь всякой войны, а просто въ силу своей пятитысячелтней организаціи и массы. У васъ же де, кром Манчжуріи, много и земель и дла у себя на родин. Вы-де это и сами сознаёте и оттого и деретесь такъ плохо. А потому, кончается воззваніе, мы просимъ васъ, чтобъ не проливать даромъ кровь, бросайте оружіе и узжайте домой.
На восток затихла перестрлка, да и на пол рдко и лниво гремятъ отдльные выстрлы.
Раненыхъ почти уже нтъ.
Къ вечеру трогается нашъ поздъ. Съ тоской и ужасомъ смотрю въ сторону Янтайскихъ копей, на эти безконечныя поля гаоляна: какія драмы теперь тамъ въ нихъ происходятъ со всми тми ранеными, которые не могуть итти или ползти сами, со всми тми бглецами, которые, не зная дороги, или блуждаютъ безъ толку въ этомъ гаолянномъ лсу, или уже попались въ руки хунхузовъ и переживаютъ теперь свои послдніе часы, минуты, мгновенія мукъ и страданій.
Тихая, теплая ночь спускается надъ округой, и мн рисуется страшное лицо ея съ пальцемъ молчанія на устахъ: она не разскажетъ никому ужасныхъ тайнъ своихъ.
А по обимъ сторонамъ позда все тотъ же непрерывный трескъ непрерывно движущихся обозовъ. И все кажется, что это все та же ружейная трескотня.
Кажется это и двумъ ротамъ, дошедшимъ до станціи Шахе и спяшимъ тамъ. Кричитъ кто-то дико во сн:
— Стрляютъ! Японцы обошли!
И дв роты вскакиваютъ: одни бгутъ, другіе хватаются за ружья, стрляютъ, бросаются въ штыки.
Къ нашему прізду все успокоилось, на платформ лежитъ мертвый, приколотый штыкомъ унтеръ-орицеръ, куда-то помстили 19-ть раненыхъ. Потомъ разсказывалъ инженеръ путей сообщенія Ю. И. Лебедевъ, что во всю эту кошмарную для русскаго войска ночь тревожно спали вс. Мало спали. Въ ихъ саперномъ батальон дважды была тревога. Дважды кричалъ часовой:
— Кто идетъ? Кто?!
И отчаянный крикъ:
— Разводящій!
Въ темнот слышенъ шумъ, крикъ проснувшагося батальона, бгутъ полуодтые офицеры съ шашкой черезъ влечо.
— Тамъ, тамъ, въ гаолян!
— Ради Бога, только не перестрляйте другъ друга! Лучше совсмъ не стрлять.
А тревога растетъ, передается другимъ частямъ, и весь громадвйшій обозъ, идущій по тремъ дорогамъ, по десять въ рядъ, волнуется. Вотъ-вотъ вся эта громада собьется и спутается такъ, что и двигаться дальше не сможеть.
И все-таки въ общемъ все прошло удивительно благополучно, а спеціалисты говорятъ, что этотъ маршъ изъ Ляояна въ Мукденъ попадетъ въ исторію по своей грандіозности и стройности отступленія.

LXXXI.

Мукденъ.

23-го августа.

Сегодня намстникъ здилъ въ Шахе на свиданіе съ командуюгдимъ.
На очевидцевъ свиданіе это произвело прекрасное впечатлніе. Говорять, намстникъ сказалъ, обращаясь къ своему штабу:
— Ознакомившись съ дйствіями и планами командующаго, я признаю ихъ глубокую основательностъ и правильность.
Посл этого былъ обдъ, на которомъ присутствовали и оба штаба. Все свиданіе продолжалось 2 1/2 часа, и намстникъ, возвратившись въ Мукденъ, пробывъ здсь очень мало, выхалъ со своимъ штабомъ въ Харбинъ. Сегодня же пришло обрадовавшее всхъ извстіе, что 1-й корпусъ вышелъ изъ того критическаго положенія, когда японцы могли его отрзать.
Есть слухъ объ японцахъ. Кое-гд они слегка обстрливаютъ наши обозы, но въ точности никто не знаетъ, гд, въ сущности, главныя силы японцевъ. Сегодня, во всякомъ случа, мы оставляемъ Шахе, предпослднюю отъ Мукдена станцію.
Можетъ-быть, подъ Мукденомъ будетъ бой. Приготовляются дв позиціи: передъ ркой Хунхе, въ семи веретахъ отъ Мукдена, а подъ Мукденомъ, по эту сторону Хунхе. Позиціи не важныя, и цль — немного задержать японцевъ, если он тутъ пройдутъ.
Иностранные агенты думаютъ, что японцы предпримутъ обходное движеніе на Телимъ съ востока и запада по Ляохе.
— Тогда, что жъ, мы будемъ отрзаны?
Пожимаютъ плечами.
18-го ночью одинъ иностранный атташе, узжая въ 17-й корпусъ, говорилъ мн:
— Есла вашему командующему удастся окружить Куроки, это будетъ такой же геніальный планъ, какой удался однажды Наподеону. Я боюсь одного: Куроки при такихъ условіяхъ не приметъ боя.
— И тогда наше дло будетъ потеряно?
— Напротивъ. Уходъ изъ Ляояна — единственный выходъ, а при такихъ условіяхъ, если планъ удается, то и блестящій выходъ найденъ и, во всякомъ случа, то, что необходимо длать, уже будетъ сдлано, и главное — во-время.
Головные обозы уже достигли Мукдена, и теперь передъ окнами нашего вагона дефилируютъ день и ночь тысячи арбъ, телгъ, вьючныхъ муловъ. Слышится непрерывный трескъ, грохотъ и громкій говоръ, нердко переходящій и въ ругательства.
На вокзал Сергй Ивановичъ позакомилъ меня съ молодымъ офицеромъ-артиллеристомъ Михаиломъ Михайловичемъ Юркевичемъ. Онъ принималъ участіе въ бояхъ подъ Сеньюченомъ 12-го, 13-го, 14-го, 15-го августа въ 3-мъ корпус генерала Иванова и занималъ на самой высокой сопк наблюдательный постъ, съ котораго сообщалъ о ход сраженія генералу Иванову, который со штабомь расположился подъ этой сопкой.
Къ бою подготовелись идеально. Вся мстность была разбита на квадраты, и каждая сопка въ каждый данный моментъ могла быть обстрлена съ математической точностью. главная работа выпала на долю второй батареи 6-й бригады, 4-й батареи той же бригады и батареи полковника Покатило на лвомъ фланг, закрывавшемъ главный проходъ на Сюялиндзы. Командующій посл боя прізжалъ благодарить войска и просилъ описать подробно этотъ бой, чтобы онъ сталъ достояніемъ всей арміи. Такимъ образомъ неудача подъ Тюренченомъ была смыта этимъ боемъ подъ Сеньюченомъ. Бой 18-го августа, гд опять отличилась батарея Покатило и гд онъ самъ былъ убитъ, была вторымъ славнымъ дломъ.
Сопка, на которой стоялъ М. М., была снабжена прекрасными трубами.
Интересный бой былъ тринадцатаго.
На нашемъ правомъ фданг стоялъ 24-й полкъ, прославившійся 4-го іюля. При немъ — первая батарея 3-й бригады. Они защищали главную дорогу на Сюялиндзы. На этой батаре 42 японскихъ орудія сконцентрировали свой огонь съ 11-ти до 5-ти часовъ дня. Этимъ предршалась, очевидно, и атака въ этомъ мст. но 1-я батарея, несмотря на убійственный огонь, продержалась до конца.
— Посл каждаго выстрла нашей батареи я кричалъ внизъ: ‘живемъ!’, и генералъ Ивановъ, все время напряженный и поглощенный боемъ, радостно кричалъ: ‘Спасибо! спасибо!’. Около часу дня вижу у лска, противъ 24-го полка, японскія фигуры. Значитъ, собирается пхота. Въ два часа полурота японцевъ перебгаетъ рчку и исчезаетъ въ гаолян. Я даю первой батарее сигналъ стрлять въ гаолянъ. Вижу, подходитъ къ рчк японскй батальонъ. Сообщаю генералу Иванову, что, вроятно, предполагается атака на 24-й полкъ и пхота пераходитъ рку. На подкрпленіе полковнику Лечицкому посылаютъ войска. Подкрпленіе подходить въ тотъ моментъ, когда съ одной стороны атака началась, а съ другой отъ Лечицкаго прискакалъ нарочный съ просьбой о подкрпленіи. Атака японцевъ отбита съ громаднымъ для нихъ урономъ. Этимъ закончился день, а мы удержали вс наши позиціи. У насъ потери были ничтожны.
— Съ вами еще кто-нибудь былъ на сопк?
— Два иностранныхъ атташе,— одишъ все время просидлъ въ блиндаж, а другой все время былъ со мной.
— Это этотъ другой?
— Представитель Австро-Венгріи графъ Шептыцкій — умный, храбрый, влюбленный въ свое дло офицеръ.
— Вс эти дни дла восточнаго корпуса были блистательгы. Генералъ Ивановъ — выше всякихъ похвалъ: это былъ такой удачный выборъ со стороны командующаго. Лично я страшно боялся наступать. Гораздо легче быть въ своей батаре, даже тогда, когда засыпаютъ шрапнелью. А особенно съ такимъ командиромъ, какъ нашъ подполковникъ Лисуновъ. Уже пожилой, но олицетворенное спокойствіе.
‘— Вы какъ скомандовали?
‘— Трубка 104-й, прицлъ 102-й.
‘Шрапнели рвутся кругомъ.
‘— 102-й и 104-й? А дайте-ка, я посмотрю.
‘Но въ это время въ брустверъ влетаеть шрапнель въ трехъ шагахъ отъ насъ и засыпаетъ насъ землей.
‘— А, чортъ, теперь я ничего не вижу.
‘Онъ вытираетъ глаза и спрашиваеть:
‘— Такъ какъ? 102-й и 104-й?’
У M. M. здсь невста — сестра милосердія въ Евгеніевской общив. 19-е августа вечеромъ и ночью подъ шрапнельнымъ огнемъ онъ провелъ съ ней въ Ляоян въ Георгіевской общив ‘Краснаго Креста’. Георгіевская ушла, и ее смнила Евгеніевская. Въ этотъ вечеръ M. M. и написалъ прилагаемые стихи.
Посвящается М. П. П.
Ты помнишь ли не чудный блескъ зари,
Что передъ ночью шлетъ прощальный свой привтъ,
Что передъ тмъ, какъ тьма вдругъ побждаетъ свтъ,
Могуче шепчетъ дню: мой врагъ, умри!..
* * *
И не подъ нжною, прозрачною луной,
Смотря на образъ твой, я ждалъ твоихъ признаній,
Ты помнишь ли, другъ мой, послднее свиданье
Тогда, въ ту ночь съ тобой?
Не трели соловья сердца намъ наполняли,
И въ высот небесъ не сонмы звздъ сверкали,—
То пули-соловьи запли страшной трелью,
Паденья звздъ смнилися шрапнелью,
То заревомъ войны все небо освщалось,
То смерть была, что жизнью намъ казалось.
Извиняюсь передъ авторомъ, если плохо записалъ, что-нибудь перепуталъ.
— Это вы подъ огнемъ и писали?
— Подъ огнемъ.
Вотъ какъ переживалось это и тяжелое и яркое въ то же время мгновеніе войны у нихъ тамъ, въ ‘Красномъ Крест’.
Безпечный, молодой, съ сверкающими глазами, сидитъ передо мной этотъ юноша-артиллеристъ. Онь былъ уже въ 11-ти бояхъ, впереди — безъ счета такихъ же боевъ.

LXXXII.

Мукденъ, 24-го августа.

Командующій возвратился въ Мукденъ. Его поздъ и наши вагоны стоятъ на той втк, гд стоить поздъ намстника.
Съ лвой стороны отъ вокзала отдляетъ насъ площадь, а съ правой, т.-е. къ югу, тянется ровная далекая долина рки Хунхе. Кое-гд на ней группами разбросаны деревья, и въ общемь все это напоминаетъ идиллію, картиный пастораль французскихъ художниковъ XVIII столтія, съ пастушками, пастухами и барашками въ лентахъ.
Вся мстность очень оживлена непрерывно движущимися обозами, разнаго рода верховыми, пшими людьми.
Сперва думали пробыть въ Мукден день-два, но сегодня говорятъ уже о нисколькихъ дняхъ.
— Несомннно, теперь японцы оставятъ насъ въ поко опять на дв недли.
— А гд японцы?
— Исчезли. Въ свое время появятся, впрочемъ. Сегодня пришелъ изъ Вакрандяна китаецъ-сторожъ за недополученнымъ жалованьемъ къ А. И. Шидловскому. Говоритъ, что японцы живутъ съ китайцами въ мир: часто угощаютъ ихъ обдами, устраиваютъ танцовальные вечера. Говорятъ, что въ ихъ лагер много японокъ, и ихъ возятъ на счетъ арміи.
Сегодня возвратился въ Мукденъ саперный офицеръ 3-го желзнодорожнаго батальона телеграфной роты, Анатолій Васильевичъ Гусевъ, завдывавшій центральной телефонной станціей во время сраженій 20-го, 21-го и 22-го августа въ Ляоян.
Станція была соединена со стоянкой командующаго, съ одной стороны, и штабомъ генерала Зарубаева, подъ начальствомъ котораго находились вс войска въ Ляоян. Штабъ генерала находился въ деревн Джао-Дзелинъ, гд и была устроена телефонная станція.
Но такъ какъ атака главнымъ образомъ производилась на нашъ правый флангъ, корпусъ генерала Засулича, на 3-й и 4-й фортъ, то генералъ Засуличъ потребовалъ отъ А. B. тоже прямого провода къ командующему.
— А у меня провода больше по было. Засуличъ кричитъ мн: ‘Вы видите, какъ меня обсыпаютъ, и если мн придется отступить, то, отступая, васъ повшу’. Въ конц концовъ все-таки устроили проводъ.
— На фортатъ тоже былъ проведенъ телефонъ.
— Конечно, на вс шесть фортовъ. Больше всхъ обстрливался 4-й фортъ, потомъ 3-й, 2-й, 1-й и меньше всхъ 5-й и 6-й. Тамъ только для проформы было выпущено нсколько выстрловъ.
— Вы такимъ образомъ были въ курс дла всхъ треволненій боя, всхъ распоряженій?
— Да, конечно. Хотя и отвлекался постоянно своей прямой работой: не перепутать соединенія, возстановленіемъ линіи, гд оборвалась.
— Большія были у насъ потери отъ артиллерлйскаго огня?
— Ничтожныя, а въ блиндажахъ и совсмъ не было раненій. Это очень ободрило солдатъ, и она чувствовали себя отлично. Вообще вс эти дни духъ войска былъ превосходный, а особенно утромъ двадцать перваго посл телеграммы генерала Зарубаева о побд надъ Куроки.
— Кто сообщилъ объ этомъ генералу?
— Это было въ насъ ночи съ 20-го на 21-е. Я соединилъ генерала съ Таучендзы, стоянкой командующаго. Словъ изъ Таучендзы я не слышалъ, но вдругъ лицо генерала Зарубаева просіяло, и онъ спросилъ: ‘Могу я сообщить войскамъ эту радостную всть?’ Очевидно, результатомъ и была утренняя телеграмма генерала. А черезъ два часа посл этой была другая шифрованная телеграмма генерала, и мы сейчасъ же начали-было отступать. Японцы, видя, что мы уходимъ, бросились-было на второй фортъ, но ихъ отбили, возвратившись опять назадъ въ окопы, а въ это время была получена третья телеграмма — отложить отступленіе до вечера. Отступали мы въ полномъ порядк и только на другой день. Японцы имли возможность обстрливать насъ,— наши четыре моста чрезъ Тайцзы,— но не обстрливали. Получалось такое впечатлніе: начнете стрлять — назадъ воротимся.
— Ну что жъ, какъ войска отнеслись къ отступленію?
— Были удивлены, грустны, но совершенно спокойны. Я говорю вамъ — за все время было удивительное настроеніе. Никто солдатамъ не говорить, на сами они вс отлично понимали положеніе длу. Командующій ушель, чтобы сразиться съ Куроки, разбить его, а имъ надо было держаться это время въ Ляоян. И они держались бы до тхъ порь, пока у нихъ были бы снаряды.
— А снарядовъ было довольно?
— Я не знаю.
— Хорошо были укрплены форты? Можно было держаться?
— Безусловно. Величко оправдалъ вс надежды. Форты были въ буквальномъ смысл неприступны. Батареи скрыты: на одна вдь не пострадала же,— люди скрыты, обстрлъ на вс стороны. Капканы и волчьи ямы прекрасно замаскированы. Японскія батареи такъ ихъ и не нашли. Ихъ пхота бросалась въ атаку, пользуясь свободнымъ пространствомъ между 1-мъ и 3-мъ фортами,— и тутъ оказались и волчьи ямы и проволоки. Я самъ видлъ самъ трупы, повисшіе на проволокахъ. Японцы вскочили въ эти ямы и спряталась въ нихъ. Попасть въ нихъ нельзя изъ пушекъ или изъ ружей. Такъ и просидли они до вечера, а вечеромъ наша пхота ихъ всхъ переколола штыками въ этихъ ямахъ.

LXXXIII.

Мукденъ, 25-го августа.

Опять дождь. Вотъ какъ растянулся періодъ дождей! Съ 18-го іюня почти все время испорченныя дороги. Только просохнетъ немного, опять польетъ, опять въ полъ-аршина колеи.
Мокро, сыро. Кругомъ вода, лужи. Отчаянные крики китайскихъ и русскихъ погонщиковъ на своихъ лошадей и муловъ:
— И! И!
Все такъ же, шагъ за шагомъ, тарахтя и громыхая, бредутъ обозы непрерывной чередой.
— Что мы предпримемъ дальше?
— Это ужъ отъ японцевъ зависитъ.
Оказывается, что у Куроки, когда онъ перешелъ Таицзы, было только пять дивизій.
— А у насъ?
— Четыре и даже съ половиной корпуса. И мы должны были, какъ видно, побдить.
— Въ чемъ же дло?
Въ ушахъ мелькаютъ слова:
— Рокъ… Орловъ… Дюбавинъ… Семнадцатый корпусъ… Запасные… Снаряды…
Несомннео, что развдка — самое слабое наше мсто.
Сегодня въ нсколькихъ верстахъ отъ Мукдена убитъ молодой, перешедшій изъ гвардіи офицеръ Хвощинскій.
Его очень любили товарищи. Онъ халъ верхомъ съ восемью казаками. Китайцы стрляли изъ гаоляна. Спасся только одинъ казакъ, который и сообщилъ печальную всть.
Сегодня въ первый разъ, несмотря на дождь, здилъ въ Мукденъ съ возвратившимся Сергемъ Ивановичемъ, Лыкой и Аркадіемь Дмитріевичемъ.
Это самый молодой изъ нашей компаніи, оживленный и отзывчивый человкъ, съ большимъ юморомъ, умющій подчеркивать и оттнять отношенія и характеръ положенія.
Мы демъ верхомъ, сзади насъ два казака для провизіи. Мы хотимъ купить фруктовъ, зелени, еще чего-нибудь.
А. Д. пожимаетъ плечами, шутитъ:
— Можетъ-быть, весь Мукденъ закупимъ, все будетъ зависеть отъ настроенія.
До города версты три-четыре. Какъ разъ въ это время разражается новая гроза. Мстность открытая, и издалека видно, какъ летитъ на насъ дождевой шквалъ. Тона поразительные усиливаютъ краски при свт солнца сквозь эту сро-рыжую водяную массу. Какъ будто изломалось небо и потеряло свою округленность, и углами валятся оттуда на землю мутныя прозрачныя глыбы. Никогда такого дождя, такой поразительной картины не приходилось видть. И мы и вс встрчные неслись маршъ-маршемъ,— одни туда, въ городъ, другіе назадъ, къ вокзалу,— въ надежд добраться до ливня куда-нибудь въ укрытое мсто.
— Если такое дйствіе производитъ невинный дождь,— говоритъ Сергй Ивановичъ,— то можно ли обижаться на дйствія шрапнели?
Это стремительное бгство вразсыпную, дйствительно, напоминало мн Ляоянъ, когда около церкви разорвалась шрапнель.
Вотъ наконецъ и первыя ворота Мукдена, съ громадной башней надъ ними, точно вросшія отъ старости въ землю.
Что-то очень знакомое напоминаютъ эти ворота: пожалуй, нашъ Кремль, только миніатюрне, сре, грязне и темне…
Вс улицы запружены нашими обозами, войсками: ни пройти ни врохать. Внизу грязь, сверху дождь, съ боковъ вонь. Маленькіе домишки съ навсами, и подъ каждимъ такимъ навсомъ нсколько лавчонокъ: мха, шелкъ, овощи, что-то въ ящикахъ, сдла, сапоги. Перспектива узкой улицы красива, благодаря вывскамъ. Это все столбы съ шишками, высокіе, раскрашенные, съ полотнами въ род знамени, на которыхъ по красному расписано золотомъ. иногда на такомъ столб виситъ то, чмъ торгуетъ лавка: напримръ, громадная, въ двадцать разъ превышающая обычную человческую, туфля. И все это сливается во что-то красивое, праздничное, изобилующее яркими цвтами.
Мы ршаемъ укрыться отъ дождя въ одномъ изъ здшнихъ ресторановъ: ‘Манчжурія’ или ‘Мукденъ’.
‘Маачжурія’ лучше, и мы демъ туда. Эту ‘Манчжурію’ основали иностранные корреспонденты. Сперва только сами ли, а затмъ, съ ихъ согласія, хозяинъ-китаецъ открылъ двери своей гостиницы и для русскихъ офицеровъ.
Сергй Ивановичъ уже лъ тамъ и очень хвалилъ. Мы проголодалцсь и съ удовольствіемъ предвкушали обдъ.
Насъ однако ожидалъ непріятный сюрпризъ.
Въ ресторан слышенъ былъ крткъ, шумъ, толпилось много офицеровъ.
И слуги и хозяева куда-то убжали.
Иностранцы, лишенные обда, грустно сидли на террас.
— Господа, что жъ это? Китайцы издваются надъ нами: надо послать за полицеймейстеромъ!
Но въ это время отъ полицеймейстера уже явился посланный, и на дверяхъ было сейчасъ же приклеено слдующее объявленіе:
‘За невозможностью удовлетворить требованія постителей, по просьб хозяина гостиницы ‘Манчжурія’ — заведеніе это закрывается’.
— Ну и чортъ съ нимъ! демъ въ ‘Мукдевъ’.
— Такъ что и ‘Мукденъ’ уже закрытъ. Другой разсыльный таксе же объявленіе понесъ туда.
Въ город насъ ждалъ такой же сюрпризъ. Вслдствіе какой-то исторіи было указано закрыть вс лавки. И лавки закрыли.
Такъ мы и возвратились назадъ, отложивъ осмотръ Мукдена до боле благопріятнаго времени.

LXXXIV.

Мукденъ.

Сегодня пріхали Михаилъ Алексевичъ Бердеревскій — молодой саперный офицеръ, завдывавшій перевозкой на узкоколейной дорог около Ляояна — и его товарищи.
Ихъ разсказы дополняютъ главную картину сраженія съ арміей Куроки въ мст соприкосновенія съ ней 17-го корпуса Бильдерлинга.
— Въ нсколькитъ верстахъ отъ центра сраженія, около дереваи Саучендзы, за всмъ наблюдалъ командующій со своимъ штабомъ, сидя подъ навсомъ, сдланнымъ изъ гаоляна. Впереди сидлъ командующій, сзади — его штабъ.
‘Въ то время, какъ командующій сидлъ, молчаливый, напряженный, изрдка подзывая къ себ отдльныхъ лицъ и отдавая имъ приказанія, штабъ шушукался, смялся, острилъ, наблюдалъ за рвущейся шрапнелью.
‘Главная сопка — средоточіе силъ японской арміи, по сообщенію начальника корпуса — была вся на виду и обстрливалась всми нашими батареями съ 11-ти до 5-ти часовъ вечера 20-го августа.
‘Стрльба изъ нашихъ орудій была идеальная. Буквально въ томъ мст, гд рвалась первая шрапнель, рвалась и послдующая. Одна громадная сопка была увита молніями, блыми и черными дымками. Батареи японцевъ отвчаютъ все тише и тшне. Подъ конецъ на сто нашихъ выстрловъ — одинъ-два японскихъ. Нашъ инспекторъ артиллеріи въ отчаяньи, что мы расходуемъ столько снарядовъ. Наконецъ командиръ сообщаетъ въ телефонъ, что къ семи часамъ перейдетъ въ атаку. Совсмъ вечеретъ. Наступаетъ сразу мертвая тишина. Вс бинокли впились въ соику. Со всхъ сторонъ ползутъ по ней наши полки. Мы ждемъ съ напряженіемъ линій ружейныхъ огней японской пхоты. Ни одного’.
— Въ чемъ же дло?
— Чортъ ихъ знаетъ! Ушли японцы, оказывается.
— Отказались отъ боя?
— Очевидно, сзади этой сопки помяли все-таки какой-то хвостъ арміи Куроки. Потомъ стали носить раненыхъ, и мн ужъ было не до наблюденій. Наша дорожка доходила до самаго штаба командующаго, и мы перевезли 1.100 раненыхъ. Только, право, не знаю… Какое-то недоразумніе вышло… Что-тo совсмъ непонятное!.. Не стоить разсказывать… Дорожка, знаете, отлично работала. Эти раненые, ахъ! Знаете, и нервы притупились, и кажешься себ совершенно равнодушнымъ, а все въ теб не твое. А какой героизмъ! Безъ слова ропота, безъ стона, лишь страшно смотрть на него. Многіе еще дорогой умерли. Нть никакихъ словъ, чтобы похвалить медицинскій персоналъ! Сестры — это ангелы. У насъ работала Евангелическая община. Удивительно работала! Ну, мы сть хотимъ,— потомъ вамъ доскажемъ, какъ возились съ осадными орудіями, какъ отступали.
— Но на васъ все изорвано. Гд это?
— Потомъ…
Здоровые, голодные и счастливые при мысли, что живы вс, они веселой гурьбой уходятъ разыскивать себ ду.
— Сколько же было у Куроки войскъ? — кричу я вдогонку.
— Не знаемъ! Сперва говорили, что об арміи Куроки и Оку весьма многочисленны, а теперь одни говорятъ — 5 дивизій, другіе — три съ половиной.
— Что-то въ род демонстраціи?
— Говорятъ.
Сегодня утромъ Михаилъ мрачно говоритъ:
— Вчера заплатилъ два рубля за хлбъ, а въ немъ и шести фунтовъ нтъ. А сегодая и никакого хлба нту, ни благо ни чернаго.
— Почему?
— Китайцамъ запрещено, работаетъ одна пекарня: разв она можетъ поспвать, когда съ позицій присылаютъ и сразу весь хлбь забираютъ.
Насчетъ ды дла не лучше. Въ город об гостиницы, ‘Манчжурія’ а ‘Мукденъ’, закрыты. Остались буфетъ на вокзал и вагонъ-ресторанъ для иностранцевъ. Въ буфет вчера введена такса: супъ или борщъ — 40 копеекъ, жареное — 70 копеекъ, бутылка крымскаго, самаго дешеваго вина 3 рубля. Раньше брали за супъ рубль, жареное по усмотрнію. За вино — 4 рубля.
Послдствіемъ таксы было то, что вино совсмъ исчезло, супъ и жареное пока еще остались, но съ большими ограниченіями. Постители должны сами итти на кухню и приносить себ ду. Держать въ счетъ этой таксы прислугу содержателю не по средствамъ. Не по средствамъ и посуду мыть.
Качество провизіи ухудшилось настолько, что поваръ самъ убждаетъ постителей:
— Жаркого все равно не угрызете.
И такъ грязно, такъ грязно… Такъ сро, такъ много мухъ, и разваренныхъ и свже упавшихъ, и на потолк, и въ воздух, и на столахъ, и на спинахъ, и на лицахъ, и надъ всмъ этимъ, какъ нкое божество, за пустымь прилавкомъ полулежить толстый, въ черномъ, громадный владлецъ этого буфета и съ презрніемъ отчаянія смотритъ на всхъ этихъ, жадно поглощающихъ его отвратительную пищу.
Охотинковъ же поглощать числа нтъ. Даже подобія мста вс заняты, и все простравство, гд можно стоять, тоже занято ожидающими очереди. И ждутъ во нскольку часовъ люди тихіе, безъ протекціи.
Протекція — жандармскій офицеръ. Онъ же протежируетъ и относительно хлба. Другое дло вагонъ иностранцевъ. Онъ на привилегированномъ положеніи. Такса на него не наложена, кормятъ хорошо, прежде кормили и чисто. Теперь чистота соблюдается только въ той половин, гд дятъ иностранцы. Это святая-святыхъ, куда русскихъ не пускаютъ, хотя бы тамъ ни одного иностранца и не было въ данное время. Правило, строго соблюдающееся, какъ въ отношеніи офицеровъ, такъ и генераловъ.
Русское отдленіе всегда биткомъ набито. Здсь также нужна протекція, но особенная. Нужно знакомство съ содержателемъ буфета и дружба съ лакеями, ссобенно съ Алексемъ.
Вся эта публика — восточные люди, и, какъ поется въ ‘Барбъ-бле’ (‘Синяя Борода’):
— Il faut savoir son caract&egrave,re.
— Милый Алексй,— вина.
— Если есть, дамъ.
И Алексй строго смотрить въ глаза.
Если въ глазахъ покорность и съ точки зрнія Алекся есть ‘поди сюда’, вино скоро будетъ подано, а если Алексй не удовлетворенъ, то придется подождать.
— Что же насчетъ вина, Алексй?
Короткій отвтъ:
— Слыхалъ.
И Алексй вышколилъ всхъ. Дисцпилина безукоризненная, отъ самаго скромнаго офицера до генерала.
Черный Алексй съ полнымъ презрніемъ, впрочемъ, отвосится ко всмъ этимъ надовшимъ уже ему проявленіемъ ничтожества человческой души.
Но и при всемъ томъ завтраки, обды (все это несвоевременно: вамъ назначается приблизительно часъ: завтракъ въ 11 1/2 часовъ, напримръ, а обдъ въ 9 вечера), съ виномъ, вознагражденіемъ прислуги, словомъ, да въ день обходится до десяти рублей.
И говорить нечего, что на жалованье офицера прокормиться нельзя.
— Какъ же въ такомъ случа?
Пожатіе плечъ.
— Не умирать же съ голоду: въ долги влазишь.
Это т, которые и шампанскаго не пьютъ и въ карты не играють.
Какъ оборачиваются и пьющіе и играющіе, я не знаю, но фактъ несомннный, что недостатка и въ нихъ и въ деньгахъ съ вншней стороны, по крайней мр, не замчается.
Много помогаетъ этой вншней сторон постоянный приливъ и отливъ офицерства. Прідеть съ позиціи офицеръ. Прикопилъ, можеть-быть, немного, а развлеченій никакихъ, только и остается выпить да състь или попытать счастья въ банкъ. Времени мало, день, два, три: надо торопиться хать опять на позицію, гд ждутъ пули, шрапнели, и кто знаетъ, придется ли еще когда-нибудь сть, пить и играть. Здсь, конечно, ужъ совершенно особое настроеніе, особая психологія, съ которой надо считаться.
Другое настроеніе и другое отношеніе тхъ, которымъ приходится имть дло со всми этими людьми, когда они уже выброшены съ поля битвы и раненые и безсильные сдаются имъ на руки.
Я говорю о госпиталяхъ ‘Краснаго Креста’ и всевозможныхъ общинахъ.
Тамъ непрерывная напряженнйшая работа — все время. И чмъ больше развивается война, чмъ больше ея жертвъ, тмъ тяжеле и тмъ напряженне становится эта работа. Гд конецъ ея? Нтъ, не видно конца. Какъ работаютъ? Ахъ, никакими словами не передашь этого. Можетъ-быть, вс эти сестры и братья, доктора въ своей повседневной. жизни были такими же, какъ и вс, и мелкими и пошлыми даже, но что длаетъ съ людьми, какъ мняетъ ихъ благородный трудъ, истинная цль! Казалось бы, при этомъ нечеловческомъ, изо дня въ день непрерывномъ труд должны упасть силы, ослабнуть нервная система, появиться раздраженіе. И вы наблюдаете какъ разъ обратное: люди становятся мягче, добре, и, кажется, нтъ конца ихъ терпнію, кротости, любви. А съ какой завистью смотритъ въ эти глаза, познавшіе и глубину горя человческаго и свою силу въ служеніи этому горю, полюбившихъ это горе. Конечно, горячее слово, порывъ благодарности несчастнаго раненаго, котораго нашли, разыскали среди темной ночи, въ углу товарнаго вагона, сутки лежавшаго тамъ, накормили его, обмыли, смнили перевязки. Вникните въ положеніе этого страдальца, съ угнетеннымъ чувствомъ брошеннаго, никому больше ненужнаго въ темномъ вагон, когда въ крышу его барабанитъ холодный, мелкій дождь, и представьте себ затмъ съ шумомъ отворяющуюся дверь, появляющійся изъ мрака и дождя свтъ, наклоненную къ больному сестру. Заботливо, ласково она разспрашиваетъ его, выслушиваетъ, кормитъ, и вотъ приходятъ доктора. Больной видитъ вниманіе, ласку не за страхъ, не по служб. Видитъ людей, такихъ же близкихъ, какъ т за тридевять земель его кровные родные, гадающіе о судьб своего кормильца. При такихъ условіяхъ, конечно, повышенная чувствительность, и уже съ сдиной резервный рыдаетъ, какъ ребенокъ, и только шепчетъ:
— Сестрица… сестрица…
Сегодня узжаютъ послднія общины: московская, воронежская, курская, голландская.
И когда он уже уложились, на вокзал подходитъ ко мн какой-то отставной офицеръ, Худой, изможденный, старый.
— Помогите мн, пожалуйста. Только-что узнали, здсь стоитъ цлый поздъ съ больными, которые сутки уже не ли и три дня уже безъ перевязки.
Мы идемъ. На какомъ-то ящик, гд навалена груда только-что испеченнаго хлба, сидятъ двое.
— Вы сутки не ли?
— Не ли.
— И весь поздъ?
— Наврно.
— Гд вашъ поздъ?
— Тамъ, говорятъ, на второмъ пути.
— Что же длать теперь?
Я никакого отношенія къ этимъ дламъ не имю. Но только-что я видлъ А. И. Гучкова, А. И. Янтайцеву, князя Львова.
— Пойдемъ, я познакомлю васъ.
И вотъ общими силами начинается дло.
Вс уже уложились, но у каждаго кое-что осталось. А. И. даетъ 700 консервовъ, даетъ хлбъ, но консервы надо разогрть.
Можетъ-быть, голландская община не уложила еще посуду и кухню? Я ду на противоположную сторону вокзала, гд эта община. Она уже почти все уложила, но рядомъ стоящая курская — еще не уложила. Оказывается, тоже уложила, собственно, но соглашается распаковаться, если ихъ поздъ подождетъ ихъ. Я берусь это устроить, и мы несемъ къ нимъ консервы. А голландская община предлагаетъ свой медицинскій персоаалъ. Я въ первый разъ вижу благородную фигуру Цегефонъ-Мантейфеля и знакомлюсь съ нимъ. Это первый хирургъ, который сдлалъ операцію въ сердц,— разрзалъ и сшилъ его, и больной остался живъ,
Крупная, мощная фигура крестоносца.
— Но, можетъ-быть, и вы смогли бы чмъ-нибудь накормить больныхъ?
Оказывается, есть порцій на пятьдесятъ манной крупы.
— Для тяжелыхъ больныхъ пригодится.
— Отлично!
Начинаеть темнть. Тучи низко-низко спустилисъ и придавили совсмъ огневую полоску, гд сло солнце. Что-то безконечно-тяжелое, тоскливое и зловщее. Какая-то подавляющая злая гримаса презрнія, насмшка,— неумолимая, безпощадная, отвратительная и безнадежная.
О, какъ нехорошо, какъ чуждо все здсь!
Дождь полилъ. Сразу, какъ изъ ведра, безъ всякаго предупрежденія. И долбилъ монотонно, какъ будто говорилъ:
— Лью и буду лить, пока не смою все зло здшнихъ мсть.
— Куда нести? Гд вагоны?
Мы шлепаемъ во грязи, ищемъ на вокзал спрятавшахся проводниковъ и наконецъ находимъ вагоны.
Сперва доктора перевязываютъ, а затемъ сестры съ пищей.
Нсколько часовъ живешь здоровой обстановкой любви, ласки, участія.

LXXXV.

Мукденъ, 29-го августа.

Посл предположенія немедленно отступать до Телина и посл наступившихъ посл того нсколькихъ дней колебаній, теперь окончательно принято, кажется, ршеніе — не оставлять Мукденъ и, можетъ-быть, даже перейти въ наступленіе.
Скептики на это говорятъ: — ‘Словомъ, все то же, что было подъ Дашичао, Хайченомъ, Аньсяньдзяномъ, Ляояномъ’. На это возражаютъ однимъ словомъ:— ‘терпніе’.
Оставляя въ сторон вопросъ — кто правъ и гд истина,— вопросъ, на который я, какъ не-спеціалистъ, отвтить не могу, интересно просто выяснить самочувствіе арміи, офицеровъ и штаба.
Я всматриваюсь въ лицо прозжающаго мимо оконъ вагона командующаго. Его желзное лицо непроницаемо, глаза умные. Безсознательно тянеть къ нему всю душу. Такъ и веть отъ него безукоризненной чистотой души и помысловъ. Это — человкъ, гражданинъ! И чтобы ни случилось, такимъ онъ, и останется, такимъ перейдетъ и въ исторію.
Иностранцы говорятъ:
— Планъ съ Куроки не удался, но то, что Куропаткинъ выступилъ тогда изъ Ляояна — это больше побды. Опоздай онъ на одинъ день, я сообщеніе наше было бы прервано въ то мгновеніе, когда патроны и снаряды наши были въ дорог. Отступленіе къ Мукдену, искусство, съ каиимъ первый корпусъ былъ спасенъ и не отрзанъ — все это будетъ достояніемъ исторіи.
И ‘Standard’ говоритъ въ томъ же дух. Въ чемъ же дло, въ такомъ случа?
— Во вашемъ случа, дло не въ командующемъ вашемъ, и иностранцы больше ни о чемъ говорить не хотятъ.
Я вижу офицеровъ арміи. Волной приливаютъ они, волной отливаютъ. Все новые и новые, но кажется, что все т же толпятся они срой толпой у буфета, на платформ: срые, грязные, загорлые, на своихъ передовыхъ позиціяхъ. Съ виду грубые, неинтересные, но, всматриваясь въ нихъ, вы часто чувствуете то же, что чувствуете, смотря на сестеръ милосердія и докторовъ. Вы чувствуете уваженіе къ этому человку, какъ къ человку труда, человку, исполняющему свой тяжелый долгъ, какъ къ человку, въ этомъ долг черпающему свою силу. Можетъ-быть, онъ не всегда на высот своего положенія въ смысл искусства, можетъ-быть, и не онъ виноватъ въ этомъ, но платится за это онъ, разсчитывается, такъ сказать, на ряду съ другими — онъ. И можетъ-быть, и прежде другихъ.
Сегодня Сергй Ивановичъ опять веселъ и доволенъ.
— Дорогой мой,— смется онъ, и блые острые зубы его сверкаютъ:— я опять врю и счастливъ. Ей-Богу же! Я былъ только-что у солдатиковъ: такъ хорошо у нихъ все налажено, какъ будто ничего и не было.
‘— Побдимъ мы? — спрашиваю.
‘Облизываетъ ложку, смотритъ на небо и опять стъ, какъ будто и не слышить вопроса и не его это дло.
‘Ну, разв же, дорогой, это не прелесть, не славянская натура? Вы, конечно, скажете, что меня опять одолваетъ уже какое-то славянофильство, что я хвастаюсь всмъ, чтобы только продолжать ощущать всю сладость усыпленія?’
Сергй Ивановичъ вздыхаетъ, садится и меланхолично говоритъ:
— Можетъ-быть, и такъ!.. Но, дорогой мой, если я проснусь наконецъ, благодаря нечеловческимъ усиліямъ надъ собой, то что съ этого толку? Я одинъ среди всхъ остальныхъ спящихъ? И не лучше ли проснуться всмъ вмст? Вотъ вамъ новости. Наши положеніе теперь лучше лучшаго. Мы выровняли нашъ фроетъ. Мы наконецъ стоимъ тыломъ къ сверу и фронтомъ къ югу. Наше лвое крыло въ сорока верстахъ отъ Мукдена, на востокъ въ Фушун, гд каменноугольная втвь и копи. Ну, что еще вамъ сказать? Говорятъ, японцы хотятъ отдыхать цлый мсяцъ. Говорятъ, они даже совсмъ не хотятъ итти на Мукденъ. Куроки окончательно пропалъ. Довольны вы? Да! Пріхалъ Андрей Петровичъ изъ Владивостока и разсказываетъ много интереснаго. Онъ придеть къ намъ сть нашъ супъ а-ла-казакъ.
— Очень радъ!
У насъ теперь своя кухня. Три конвойныхъ казака варятъ намъ два раза въ день супъ а-ла-казакъ изъ курицъ. Это такой супъ, которому позавидуеть всякій. Его ставятъ намъ на столъ въ черномь котелк. У насъ деревянныя ложки и даже тарелки деревянныя.
Прекрасный ароматный наваръ. Въ суп, кром курпцъ, картофель и рисъ. Мы сьдаемъ тарелку, мало — дв, димъ курицу съ солью и съ хлбомъ. И димъ до тхъ поръ, пока не надимся. Можетъ-быть, со временемъ намъ надодятъ и этотъ супъ и эти куры такъ, что до конца дней нашихъ мы больше ужъ не будемъ сть этотъ супъ, а на куръ, даже живыхъ, иначе, какъ съ отвращеніемъ, и смотрль не будемъ, но это все потомъ. А теперь мы отлично себя чувствуемъ и съ признательностью смотримъ на открывшаго намъ эту Америку — А. Л. Лыко.
А онъ, красный и широкій, смется, точно пускаетъ фонтанъ воды, и въ десятый разъ повторяетъ:
— Я смотрю на нихъ, какъ они ходятъ къ иностранцамъ, тратятъ по десять рублей въ день, гнутъ спины предъ лакеями, а я себ мъ да мъ. мь да мъ…
И А. Л. заливается веселымъ смхомъ.
— А они себ ходятъ въ вагонъ иностранцевъ.
И такъ дале, и опять веселый, подмывающій взрывъ смха.
— Да мы никуда теперь не ходимъ! — замчаю я.
Мы вс четверо сидимъ за моимъ маленькимъ складнымъ столикомъ, на которомъ я пишу все время свой дневникъ, и димъ нашъ супъ.
Мы никуда не ходимъ. Къ намъ приходятъ. Слава о нашемъ суп растетъ и распространяется.
И рдкій день нтъ у насъ гостей.
Иногда на десертъ намъ подаютъ виноградъ, груши, яблоки. Конечно, это все не то, къ чему привыкли мы въ Крыму. Здсь во всемъ этомъ, какъ и въ редиск, одинъ и тотъ же привкусъ нашей твердой капустной кочерыжки. Но и это иметъ свою прелесть. Кочерыжка напоминаетъ намъ наше дтство, ясный осенній, слегка морозный уже день, когда гулко несется отчетливый трескъ отъ шинкованія капусты и кочержки одна за другой летятъ въ кучу. Можно выбрать любую, очистить ножомъ и сть ее, любуясь безоблачной нгой осенняго дня.
Если большой парадный обдъ, мы посещаемъ въ вагонъ иностранцевъ за пивомъ.
Дешево, свжо и вкусно.
Мы купили сразу десять курицъ. Он живуть у насъ подъ вагонами, а къ вечеру сами залазятъ въ лукошко. Иногда бываютъ маневры, и нашъ вагонъ начинаетъ двигаться. Тогда въ ихъ налаженномъ птичьемъ царств начинается нкоторая тревога, скоро, впрочемъ, стихающая. И опять миръ, тишина и благодушіе. Дв курицы несутсч. Мы ихъ не ржемъ, и каждое утро Михаилъ приносить мн два свжихъ яйца въ смятку. А каждое утро великолпный птухъ, котораго пришлось купить, радостно поздравляетъ насъ съ новымъ начинающимся днемъ.
А какіе милые эти три казака — наши хозяйки!
— Кто научилъ васъ варить такой отличный супъ? Ваши жены?
— Никакъ нтъ! Такъ что сами научились.
— Ахъ, какіе молодцы!
— Рады стараться!
— Сибиряки?
— Такъ точно.
За поварство мы платимъ имъ по рублю въ день и угощаемъ водкой.
Завтра они подутъ съ нами въ городъ съ большими корзинами, и мы будемъ закупать всякой провизіи, а кстати посмотримъ мукденскій дворецъ.

LXXXVI.

Мукденъ.

— Ну, если хотите, могу вамъ разсказать, какъ мы отступали съ 101-го,— это, значитъ, двнадцать верстъ сверне Ляояна,— 21-го августа.
— Пожалуйста.
— Давайте чаю.
Михаилъ Алексевичъ усаживается въ моемъ купэ, ему подаютъ чай, и, удовлетворенный всмъ, онъ начинаетъ свой разсказъ.
— Какъ вамъ уже извстно, нашей узкоколейки было уложено около двадцати верстъ. главная цль ея была перевозка осадныхъ орудій. Два раза мы ихъ перевозили, но такъ и не пришлось установить ихъ. Командиръ десятаго корпуса нсколько разъ сказалъ мн: ‘Ахъ, какое несчастье! Если бь вы знали, какъ вы насъ огорошили!’. Всхъ орудій было 22. Въ первый разъ выгрузили ихъ и пять дней выбирали позицію. Затмъ былъ приказъ спшно нагрузить ихъ опять на платформы и отправить на сверъ. Грузили спшно, не соблюдая, конечно, ранжировки, такъ что, когда вторично, 19-го августа, было приказано ихъ опять поставить, то пришлось прежде всего ихъ выгружать, прилаживать часть къ части. И это успли бы сдлать, но въ 4 часа утра, когда назначено было къ отходящему изъ Янтая позду прицпить орудія, генералъ Холодовскій чмъ-то былъ отвлеченъ, и въ конц концовъ и на этотъ разъ поздъ ушелъ безъ орудій… Нсколько часовъ опять пропало… Ну, словомъ, говорить обо всемъ теперь неудобно… Когда привезли наконецъ орудія, то было уже поздно: это мсто уже обстрливалось. Выгрузили-было спшно два орудія и сейчасъ же назадъ нагрузили и увезли. Командующій сказалъ генералу Холодовскому: ‘Очень, очень жаль, что осадная артиллерія не работала. Буду надяться, что въ слдующій разъ она будетъ дйствовать’. А! Ну, хорошо… Но наша узкоколейка все-таки сослужила службу: перевезла 1.100 раненыхъ, и выяснилось, что она отлично можетъ провозить осадныя орудія. Такъ. Теперь я перехожу къ нашему отступленію. Двадцать перваго вечеромъ прізжаетъ начальство по перевозк и говоритъ, что сегодая ночью, въ 3 часа, мн даютъ 18 вагоновъ для укладки всего нашего переноснаго парка. Дали не въ три, а въ четыре. Благодаря 2-й рот 2-го желзнодорожнаго батальона подъ командою коручика Адова,— образцовая рота! — дло у насъ сразу закипло. Въ шесть часовъ утра начальство говории,: ‘Надо отправлять поздъ’. Умоляю и получаю еще полчаса. Приходятъ люди 3-го желзнодорожнаго батальона. Подполковникъ говорить: ‘Положеніе крайне тревожное, не могу больше рисковать поздомъ, узжаю’. Треть имущества еще остается. Что длать? Выстрлы дйствительно уже совсмъ близко. Совщаюсь съ Адовымъ, и ршаемъ уничтожить его. Лсъ сжечь, а буксы разбить. Начиваемъ бить. Вотъ капитанъ генеральнаго штаба. Кричитъ: ‘Что вы тутъ длаете? Какъ это можно? Вы еще успете вывезти’. Нервы совсмъ упали. Я приказываю остановиться. ду верхомъ въ Янтай спросить распоряженій у нашего генерала Шевалье де-ла-Сурръ. ‘Вы думаете, что еще успете вывезти поздомъ?’ — ‘Увренъ’. Генералъ приказываетъ отправить поздъ на разъздъ. Пока поздъ готовили, я легъ на тразу и мгновенно заснулъ, такъ какъ дв ночи уже не спалъ. Нашли меня и разбудили, когда поздъ уже тю-тю… На дрезин я ду вслдъ. Прізжаю и грузимъ. Къ вечеру прізжаетъ генералъ Зарубаевь, далъ мн еще роту, и часамъ къ двумъ ночи нагрузили вагончики, инструменты, вс рельсы, которые дежали въ штабеляхъ, такъ что остались только т двадцать верстъ, которыя были уложены въ пути.
— Много успли разбить буксъ?
— Пустяки! Ну-съ, хорошо. Такимъ образомъ поздъ съ ранеными и нашмъ матеріаломъ мы отправили, а сами съ обозомъ выступили пшимъ порядкомъ.
— Вы могли и поздомъ хать?
— Если бы я похалъ поздомъ, я бы, можетъ-быть, и не увидлъ никогда больше своего обоза. Вдь обозъ третьей дивизіи погибъ. Вы послушайте, что только было и при мн, пока втянулся я съ своимъ обозомъ въ очередь. дутъ вс на перерзъ и слушать ничего не хотятъ. Что вы подлаете противъ орудія, или парка, или понтона? У меня одну арбу въ щепки размололи. Похалъ и я и то въ самомъ хвост. Долженъ вамъ сказать, что отступали мы въ общемъ отъ Ляояна къ Мукдену такъ быстро и въ такомъ порядк, что это отстувленіе, несомннно, перейдетъ въ исторію. Духъ войска великолпный. Это, знаете, не поддается никакой логик, никакому учету. Кажется, какъ не упасть духомъ: опять отступаемъ, а на плечахъ буквально насдаетъ по пятамъ торжествующій врагъ. Нтъ! дутъ, какъ ни въ чемъ не бывало. Вдь это боле ста тысячъ однхъ лошадей. дуть въ десять рядовъ. Ругань виситъ въ воздух: это — первый признакъ бодраго настроенія. Тснота, давка такая, что яблоку упасть негд. И вдругъ: трахъ! Шрапнель въ тридцати саженяхъ. Мгновенно мертвое молчаніе. Лица обозныхъ надо было видть: точно застыли, глаза выпучили, вс вдругъ привстали съ козелъ и… похали рысью, яблоку негд было упасть — и сразу зашлось мсто, и вс, какъ одинъ, похали рысью. Такъ весь тотъ день насъ и подгоняли. И днемъ — это еще цвточки, а ночью… Ни зги, грязь, а ужъ гд мостики! На одномъ съ пяти утра ждали очереди — до 11-ти часовъ ночи. Это здсь уже около Мукдена, въ семи верстахъ, на этой большой рк, какъ она? Да, Хунхе. Какой-то полковникъ взялся распоряжаться: и грозилъ, и ругался, и въ копц концовъ скрылся куда-то. Слдующая очередь мортирному парку, потомъ мн, потомъ казачьему обозу. Вдругъ протискиваются — артиллерія, выборгскій обозъ, понтоны. Всякій кричитъ свое, ругань, брань, проклятія. Самая неприличная брань такъ и виситъ въ воздух, стономъ несется. Подлетаетъ какой-то офицеръ-артиллеристъ къ своему орудію: ‘Ты что стоишь, с. с.?! Впередъ!’ — ‘Но куда же впередъ?!’ спрашиваютъ его. Онъ выхватываетъ шашку и кричить своему передовому: ‘Впередъ!’. Тотъ по лошадямъ, и въ узкій переулокъ передъ мостомъ врзывается орудіе, за нимъ — другое, третье, все это давится, крошится, крики, вопли. Первое орудіе сбоку влетаеть на мостъ, мостъ безъ перилъ,— орудіе, и лошади, и люди летятъ въ воду. Въ конц концовъ и орудіе, и людей, и лошадей вытаскиваютъ. Наступаеть темнота. Ни одного фонарика. Распоряжаться некому. Тогда я выступаю и заявляю, что такъ какъ я отъ дорожнаго управленія, то принимаю на ссбя распоряженія. Сперва неохотно, но понемногу вс они подчиняются. Я заставляю артиллерію отодвинуться и стать въ очередь. Артиллеристъ кричитъ: ‘Мн должно быть отдано первое предпочтеніе, такъ какъ я ду прямо из позицію’.— ‘Гд ваша позиція?’ — ‘По ту сторону Хунхе’.— ‘Но вамъ отлично извстно, что существуютъ позиціи и по эту сторону, и он первыя явятся препятствіемъ наступающему непріятелю, а, какъ видите, онъ и на эти еще не наступаетъ’. Наступаетъ понтонный паркъ: ‘Я, говоритъ, долженъ хать въ голов всего обоза и наводить понтоны тамъ, гд нтъ мостовъ’. Вс смются, смется и офицеръ. Дло въ томъ, что наши понтоны такъ тяжелы, что, сколько ни впрягай въ нихъ лошадей, они ползуть всегда со скоростью черонахи и всегда въ хвост всякаго обоза. У японцевъ понтоны вдвое и даже еще легче и поэтому дйствительно портативны. Кто-то шутя аредлагаетъ наводить понтоны черезъ Хунхе. ‘Поспетъ какъ разъ для японской арміи!’ — остритъ другой. Когда очередь доходитъ до моего обоза, вс ждутъ, какъ я поступлю. Я приказываю своему обозу не перезжать, а остановиться на ночь на той сторон, уступивъ слдующимъ свою очередь. Это окончательно завоевываетъ мн положеніе, и дальнйшая переправа при свт костровъ, которые я приказалъ зажечь, идетъ какъ по маслу. Въ пять часовъ утра я послдній перезжаю рку.
— И больше нтъ обозовъ?
— Ну, какой нтъ! Версть на двадцать еще есть. Это обозъ только того корпуса, съ которымь я отступалъ, а ткихъ дорогъ три на протяженіи 15-ти верстъ, а по нимъ по десять возовъ въ рядъ двигается. За ними но флангу отрядъ генерала Мищенко и вся наша кавалерія, охраняющая обозы, а тамъ уже въ нсколькихъ верстахъ армія Куроки.
— А кто же стрлялъ въ васъ?
— Изъ южной арміи, пока не подошли войска 1-го корпуса: они и сдерживали напоръ съ юга. Опасность была только въ начал дня. А затмъ только отъ хунхузовъ была опасность, которые изъ гаоляна стрляли въ каждаго отставшаго, въ каждаго отошедшаго въ сторону. Однажды раздался вдругъ выстрлъ изъ гаоляна. Два казака, откуда-то приставшіе къ моему обозу, бросились въ гаолянъ и за косы привели двухъ китайцевъ съ ружьями. Спрашиваютъ меня:— ‘Что съ ними длать?’ У меня положительно языкъ не повернулся сказать: ‘разстрлять’. Лишить жизни этихъ двухъ людей, которые смотрли на меня… Въ это время детъ какой-то полковникъ. ‘Разстрлять!’ Казаки тутъ же увели ихъ въ гаолянъ, черезъ минуту два выстрла — и уже одни казаки опять выхали на дорогу, только похали отъ насъ. Такъ я больше и не видлъ ихъ.
— Какъ же вы питались?
— Выхали мы съ мста, и ничего у насъ не было. Ничего! Чаю, сахару просили изъ склада: говорятъ, не приказано. А потомъ ихъ зажгли. Но хали хорошо: голодны не были…
Вердеревскій смется.
— И никто изъ всего обоза не былъ голоденъ, а у меня у одного 120 человкъ, 300 лошадей. Что длать? На войн, какъ на войн. Здсь, говорятъ, подъ Мукденомъ уже на двадцать пять верстъ выкошенъ весь гаолянъ…
— Чмъ же вы питались?
— ‘Дикими свиньями’, ‘дикими курами’. Если бъ хозяева оказались, я съ удовольствіемъ платилъ бы имъ и тройную плату, но вдь никого нтъ, изъ деревень вс разбжались. Фанзы настежь, сундуки разбиты, мебель переломана. Иногда отличная мебель, комоды изъ ихняго краснаго дерева,— все въ щепки. Изъ самой фанзы все дерево, которое на костры годится, выломано. А сзади васъ стая хунхузовъ добираетъ остатки. Въ Янта стоятъ горы сухарей, рису. Просилъ дать,— ничего не дали: ‘Получено строжайшее приказаніе сжечь’. Ну, что жъ вамъ еще сказать? Видли раненыхъ ручными гранатами, которыя японцы бросаютъ, когда идутъ на приступъ. Сильные ожоги, черные. Раны очень мучительныя. Теперь ужъ весь обозъ нашъ въ безопасности. Отступленіе удалось такъ, что и не снилось.
Наступаетъ вечеръ. Михаилъ Алексевичъ и я молчимъ и смотримъ въ окна. Еще одинъ день, послдній день тяжелаго для насъ августа, плохой и грустный, уходитъ въ вчность. Нжные тона, полутона въ неб, на земл. Далекія рощи еще дальше отодвинулись и замерли въ общемъ поко и тишин. И только звонко, надрывая душу, несутся звуки похороннаго марша. Это хоронятъ молодого офицера Хвощинскаго, убитаго хунхузами. Въ окно намъ видна процессія. медленно, тяжело движется она. За гробомъ, который везутъ на двухколесной арб, идутъ его товарищи по гвардіи. Многихъ уже нтъ изъ нихъ, молодыхъ, полныхъ жизни, тхъ, которыхъ такъ весело, такъ шумно провожала нарядная толпа на петербургскомъ вокзал.
Его тло везутъ въ Петербургъ. Свинецъ нашли, но залить нечмъ, и тяжелый запахъ достигаетъ даже оконъ нашего вагона.
Онъ получилъ восемь пулевыхъ ранъ. Оказывается, онъ одинъ и былъ только убитъ. Шесть казаковъ, бывшіе съ нимъ, успли ускакать. Онъ халъ впереди и курилъ папиросу, когда раздались выстрлы. И только потомъ пхота уже разыскала его тло. Успли ограбить у него деньги, часы.
Онъ убитъ 24-го августа подъ Янтаемъ. И какая трагедія: онъ уже не прочелъ полученной въ этотъ день телеграммы отъ матери:
‘Дай всточку о себ. Да хранить тебя Господь!’

LXXXVII.

Мукденъ, 1—3-го сентября.

Затишье полное.
Привезли двухъ больныхъ, найденныхъ въ гаолян около Янтая. Одинъ изъ нихъ раненый, другой — страдавшій желудочнымъ разстройствомъ. Оба они продежали тамъ девять дней, каждый въ своемъ мст, безъ пищи и воды. Желудочный безнадежный, а раненый пошелъ на поправку и уже говорить.
Изъ Ляояна пріхалъ докторъ, захваченный тамъ японцами. Оку очень обласкалъ его, водилъ его въ оперетку, которую японцы же устроили въ саду около башни, а на другой день предложилъ ему или оставаться въ плну, или хать обратно. Докторъ говоритъ, что въ нсколько дней японцы навели поразительную чистоту въ Ляоян: улицы засыпаны, подняты, словомъ — Ляоянъ больше не озеро, а городъ.
Вышелъ послдній номеръ ‘Манчжурскаго Встника’ отъ 3-го сеятября. Нсколько очень печальныхъ извстій. Во-первыхъ, то, что въ Портъ-Артур наши стрляютъ не бездымнымъ порохомъ, а выдлывающимся въ самомъ Портъ-Артур. Это значитъ, что снаряды или вышли, или на исход. Безъ этого крпость, конечно, держаться долго не можетъ. Какъ бы подтвержденіемъ тому служитъ сегодняшняя телеграмма изъ Токіо, что японцы, воздавая должное мужеству гарнизона, не понимаютъ дальнйшаго безполезнаго сопротивленія. Что станетъ съ остатками нашего флота въ случа сдачи?
Еще боле тоскливое впечатлніе производитъ телеграмма изъ Токіо, которая категорически заявляетъ, что выяснилось окончательно, что мы ни на суш, ни въ горахъ, ни въ долинахъ не можемъ оказать никакого серьезнаго сопротивленія японцамъ. Что это? Истина или хвастовство ребенка? Гд истина и въ комъ отсутствуетъ сознаніе этого истиннаго положенія вещей? И въ чемъ роковой вопросъ? Въ количеств или въ качеств?
Мучительный вопросъ, на который не слышишь отвта. Каждый говоритъ свое, и въ этомъ своемъ его индивидуальное,— оптимизмъ, пессимизмъ, желаніе угодить, попасть въ тонъ, свое собственное и ни на какихъ фактахъ, впрочемъ, не основанное мнніе. Факть несомннный только тотъ, что мы ничего не знаемъ.
Руководствующіеся общими соображеніями говорятъ: пятидесятимилліонный народъ, энергичный, годный къ войн, вс стрлки, народь, охваченный одной идеей, наконецъ народъ, на каждаго доставленнаго нами солдата могущй успть выставить двадцать такихъ, народъ, имющій свои ружейные, сталелитейные, снарядные заводы… Говорятъ, что у японцевъ 700—800 тысячъ, и врятъ словамъ Ойямы, который заявляетъ, что можетъ выставить и полтора и два милліона людей.
Эти, руководствующіеся общими соображеніями, находятъ подтвержденіе своимъ соображеніямъ и въ сегодняшнихъ телеграммахъ, въ которыхъ говорится о прекращеніи пріема охотниковъ-добровольцевъ въ ряды японской арміи.
И какъ бы въ отместку молодые люди въ Японіи начали лишать себя жизни, и это происходитъ въ такихъ размрахъ, что обратило уже на себя всеобщее вниманіе. Новаго ничего нтъ въ этой какой-то всеобщей жажд такъ или иначе умереть. Эта ужасныя атаки людей изъ арміи Оку, дико, замогильными голосами ревущихъ людей и идущихъ на врную смерть — даютъ яркую иллюстрацію охватившаго націю настроенія. Можетъ-быть, это только острое помшательство, можетъ-быть, результатъ неизбжно безвыходнаго положенія страны, лишенной какой бы то ни было возможности сколько-нибудь правильно прогрессировать.
Но несомнвно, что надо быть болшими оптимистами, оптимистами во что бы то ни стало, чтобъ утверждать, что японцы не могутъ выставить больше 200—300 и въ самомъ крайвемъ случа — 400 тысячъ солдатъ.
И тмъ не мене все еще энергично раздаются голоса:
— Помилуйте! Откуда у нихъ? И разв толпа — это войско?
Но мы беремъ въ плнъ 15-лтнихъ мальчиковъ, очевидно, два-три мсяца тому назадъ ничего общаго съ военнымъ дломъ не имвшихъ, и мальчики эти, какъ видно, войско.
И у Наполеона въ два мсяца составлялись цлыя арміи такихъ войскъ,— побдоносныхъ войскъ, охваченныхъ одной мыслью, одной идеей. И это самое главное, и этого бездушные безыдейные поклонники формы военнаго искусства понять не могутъ. Въ свое время поймуть, конечно, и съ обычнымъ апломбомъ, какъ пробки, вчно выплывающія на поверхность, будутъ кричать:
— Помилуйте, это все такъ ясно было, и кто не пояималъ этого?
Какъ-никакъ, но посл нсколькить дней упорныхъ слуховъ о томъ, что мы окончательно переходимъ въ наступленіе, опять циркулируютъ слухи, что японцы зашевелились, и что въ ближашемъ будущемъ мы очистимъ Мукденъ.
Мукденъ — послдній городъ, въ которомъ живетъ до трехсотъ тысячъ жителей, въ которомъ, слдовательно, можетъ быть, и за большія деньги, но можно найти помщенія даже на большую армію. Съ оставленіемъ Мукдена, сзади, тамъ, по линіи желзной дороги, къ сверу остаются только станціи желзной дороги и только желзнодорожныя постройки. Самая большая станція — Харбинъ, но и въ ней, несмотря на имющіеся тысачи домовъ, или, врне, домиковъ,— ихъ не хватитъ даже для центральныхъ управленій.
Правда, очень энергично строятся нами и казармы для войскъ, и будетъ величайшей заслугой со стороны военнаго инженернаго вдомства, если этихъ казармъ успютъ настроить на 300 — 400 тысячъ человкъ.
Здсь опять раздленіе мнній:
— Но до зимы мы начнемъ еще наступательную кампанію. До зимы мы возьмемъ назадъ и Мукденъ, и Ляоянъ, и Портъ-Артуръ, а можетъ-быть, и Корею. Вы забываете, что нашь балтійскій флотъ идетъ.
И приводятся старые доводы, очень смахивающіе на самоутшеніе, что зима — наша союзница, что японцы не переносятъ холода и пp. и пр.
— Японцы не переносять холода? — иронически шепчуть подрядчики. — У меня всю зиму только и работали японцы-каменщики. Подниметъ воротникъ, погретъ рухи надъ котелкомъ съ углемъ. Японцамъ хоть двадцатъ градусовъ, такъ весь день и не сойдеть съ работы.
Можно никогда не кончить разговоръ объ этахъ общихъ, но злободневныхъ темахъ. Въ обсужденіахъ ихъ доходятъ до большихъ деталей, вплоть до того, что при осад, напримръ, Владивостока возможно, что флотъ нашъ можетъ быть атакованъ по льду.
Мннія пессимистовъ раздражаютъ оптимистовъ. И обратно. Но для выясненія истины, для характеристики настроенія, для возможно правильной оцнки дальнйшихъ событій и наилучшаго выхода изъ нихъ — мннія и тхъ и другихъ необходимо знать и и прилушиваться къ нимъ. Это уже не мннія отдньныхъ людей, это уже мнніе большихъ партій, и которая изъ нихъ теперь сильне — я затруднился бы сказать.
Но несомннно, что оптимисты какъ будто чувствуютъ себя немного сконфуженными.

——

Сегодня прибыли сибирскіе ополченцы для пополненія убыли. Они еще не имютъ формы. На видъ эта уже старые крестьяне, которыз тамъ, на родин, мсяцъ возстановляли свои забытыя познанія по части военной выправки. Кряхтятъ, носятъ куда-то лсъ, жалуются на пищу и жалуются, что Сибирь теперь очистили отъ мужиковъ подъ метелку.
— Ну, а если Манчжурію завоюемъ: хорошая сторона,— земля, хлба вонъ какіе!
— Не японская же земля? Да набита,— народу здсь, что сельдей въ бочк и безъ насъ.
Лниво чешется и добавляетъ:
— Нтъ, не радоваетъ.
Сергй Ивановичъ снаряжается въ походъ. Готовъ и уже прощается, а на прощанье говоритъ:
— Ну, пусть писатель пишетъ, а читатель войдетъ. Пусть писатель оплакиваетъ горести міра, а чататель пусть радуется въ этомъ мір. Пусть писатель не вритъ, а читатель вритъ. Потому что, дорогой мой писатель, вра тмь и дорога людямъ, что идетъ она вразрзъ съ разумомъ. Словомъ, пусть каждый длаетъ свое дло.

LXXXVIII.

Мукденъ, 4-го сентября.

Генералъ Мищенко очистилъ Янтай и стоитъ теперь въ пяти верстахъ южне станціи Шахе, по ту сторону рки Шахе.
Съ 1-го сентября опять возобновились позда отъ Мукдена на югъ до Шахе. Подполковникъ Гескеть хотлъ-было проникнуть съ поздомъ въ самый Янтай, чтобъ снять тамъ стрлки, но и Янтай уже былъ въ рукахъ у японцевъ, и желзнодорожный мость чрезъ рку Шахе былъ тамъ сожженъ. Правда, сгорли только половой настилъ и брусья, но возстановлять его потребовалось бы много времени, а между тмъ чрезъ нсколько дней все равно придется отдавать его японцамъ. Тмъ боле, что единственная работа за ркой Шахе заключалась въ томъ, чтобъ снять стрлки на станціи Шахе. Стрлки были сняты и доставлены къ позду на рукахъ,— часть черезъ мостъ, часть въ бродъ.
Интересный факть сообщаеть подполковникъ Гескетъ. Въ интересахъ безопасности позда, онъ уходитъ ночевать на угольный разъздь, въ семи верстахъ отъ Мукдена (Шахе въ двадцати верстахъ отъ Мукдена). Въ первый день вс села, мимо которыхъ проходилъ поздъ, были совершенно пусты, а на другой день, когда вторично проходилъ онъ, жители уже возвратились въ свои разоренныя гнзда и весело привтствовали его, какъ избавителя отъ разнаго рода мародеровъ.
Мародеровъ много, и убытки, причиняемые ими жителямъ, громадны. Можно смло сказать, что все живущее на пути войны обречено на полное разоренье. Тмъ мене понятенъ озлобленный тонъ части нашего офицерства противъ китайцевъ. Чмъ они-то виноваты, что война двухъ націй внесла въ ихъ страну огонь и разореніе? Говорятъ, что они втридорога беруть за все. Во-первыхъ, берутъ одни, а разоряются другіе. Берутъ, напримръ, рабочіе пришельцы изъ Шанхая, Чифу, но мстный селянинъ по горло занятъ своимъ дломъ и въ этомъ году втридорога самъ платилъ за свои уничтоженные теперь посвы. Беруть купцы, но и у нихъ расходы необычные. При стоимости пуда ячменя 1 рубль 80 копеекъ — 2 рубля, при томъ, вся рабочая сила отвлечена, и пудъ перевозки обходится 10 копеекъ съ пуда и версты. А сверхъ того, плати хунхузамъ за безопасность провоза. А теперь и эта плата больше не гарантируетъ, вслдствіе разаообразія типа мародеровъ и ихъ несплоченности. За рдкими исключеніями, каждая группа не свыше дссяти человкъ грабитъ за свой счетъ и страхъ. На-дняхъ попался въ такой групп и русскій. И нердко весь товаръ полностью, даже при нанятой страж, попадаеть въ руки разбойниковъ. При такихъ условіяхъ нельзя особенно и стовать на дороговизну и нельзя думать, что весь излишекъ попадаетъ полностью въ карманъ купцу.
— А небосъ передъ выступленіенъ этотъ самый купецъ отдастъ эти самые товары за какую угодно цну?
Отдастъ, потому что, пока придутъ на смну японцы, все это можетъ попасть и совсмъ задаромъ въ руки разбойниковъ.
Иногда слышищь раздраженный отвтъ:
— Ну, тмъ дешевле тогда купимъ это же самое. Какой-нибудь соболій мхъ, за который теперь они просятъ 800 рублей, купимъ за 25 рублей у какого-нибудь былаго мародера.
Но стоимость этого самаго мха въ Петербург опредляютъ въ 1500—2000 рублей.
Къ счастью для русскихъ, такихъ охотниковъ до дешевизны и такимъ путемъ достигнутой — немного, но фактъ несомннный, что они имются и заслуживаютъ того, чтобы общество въ лиц печати клеймило ихъ глубочайшимъ презрніемъ.
Только-что возвратившійся инженеръ Ю. И. Лебедевъ, здившій за сорокъ версть въ сторону на востокъ, передаетъ о трогательномъ пріем, оказанномь ему одной деревней. Они сейчасъ же по его форм узнали, что онъ желзнодорожный инженеръ.
— Шибко знакомъ! Шибко шанго инженеръ! Моя работайло додогу: шибко знакомъ! Шибко шанго!
Нанесли ему всевозможной провизіи и лакомствъ. За послднее ни за что не хотли брать денегъ. На прощанье просили дать имъ родъ охраннаго листа. Онъ написалъ имъ, что жители такой-то деревни оказали ему при производств работъ полное свое содйствіе: рабочими, арбами, провизіей. А потому онъ и просить предержащія власти, съ своей стороны, вмнить это имъ въ заслугу и оградить ихъ и ихъ имущество отъ хунхузовъ.
Вся деревня высыпала провожать его. Махали руками, присдали, женщины съ дтьми на рукахъ засково кивали головами, и долго еще неслось вслдъ ему:
— Шибко знакомъ! Шибко шанго!
Я представляю себ этихъ женщинъ въ ихъ вычурныхъ и разнообразныхъ прическахъ, съ маленькими, очень часто болзненнымя дтьми,— женщинъ, часто и некрасивыхъ, но обладающихъ чмъ-то очень притягивающимъ къ себ. Что-то обиженное и мечтательное въ нихъ. Можетъ-быть, он напоминаютъ тхъ бдныхъ далекихъ родственницъ, на долю которыхъ выпала вся горечь жизни, и навсегда затаили он въ себ цлый міръ невысказаннаго чувства, надежды, грезъ. И это невысказанное неизгладимымъ отпечаткомъ легло на поворот головы, во взгляд. И болить душа за нихъ и за ихъ долю. Болитъ за всхъ этихъ обреченныхъ здсь жертвъ, жертвъ — въ чужомъ пиру похмелья.

LXXXIX.

Мукденъ, 5-го сентября.

Вчера постилъ меня военный агентъ Австро-Венгріи, графъ С. И. Шептыцкій.
Я давно его не видлъ. Говорить съ этимъ умнымъ, благороднымъ, образованнымъ офицеромъ, очень добросовстно относящимся къ своимъ обязанностямъ — истинное удовольствіе. Истинное удовольствіе и отъ той благородной благожелательности и такта, которые проявляеть онъ къ намъ, русскимъ. Это — искреннее отношене врача къ своему діагнозу. Все время посл ляоянскихъ и событій послдняго времена находился онъ въ 17-мъ корпус генерала Бильдерлинга, который поставленъ теперь во глав всехъ корпусовъ. Его мнніе — что японцы употребляли вс усилія, чтобы вынудить насъ подъ Ляояномъ дать генеральное сраженіе. Надо было поставить насъ въ такое положеніе, чтобы мы приняли бой до конца, ставя при этомъ насъ въ наихудшія условія. Эти условія и должна была создать армія Куроки, отрзавъ намъ дорогу и лишивъ насъ сразу и подвоза снарядовъ, и фуража, и главное — снарядовъ. Командующій нашь своевремнно угадалъ планъ Куроки и парализовалъ его выходомъ изъ Ляояна съ цлью, въ свою очередь, окружить Куроки. Если бы это удалось, положенія наше на театр войны сразу бы радикально измнилось. Но, во всякомъ случа, благодаря этому своевременному движенію, мы сохранили за собоц дорогу на Мукденъ, куда и отступили съ быстротой, и въ порядк, изумившемъ военный міръ всего свта.
На щекотливый вопросъ:
— Почему не удалось окружить Куроки?
Графъ уклончиво отвтилъ:
— Много причинъ, разсуждать о которыхъ не наступило еще время. Какъ бы ни былъ безпристрастенъ человкъ, онъ не можетъ и не долженъ довряться только своимъ впечатлніямъ. Всякій изъ насъ видлъ истину съ какой-нибудь одной стороны, и надо вс эти стороны свести, чтобы получилась правильная картина.
— Какъ могло случиться, что мы атаковывали позиціи, оставленныя японцами?
— Наканун эти позиціи были заняты японцами, и очень сильно. Позиціи эти настолько угрожали вашему сообщенію съ Мукденомъ, что ихъ необходимо было взять. И пока он не были взяты, двигаться никуда нельзя было. Тутъ вопросъ былъ только въ томъ, что, можетъ-быть, двадцатаго можно было не затягивать атаку до темноты, а начать ее въ три часа дня. Можетъ-быть, я лично такъ и сдлалъ бы. И, можетъ-быть, это вышло бы хорошо, а могло бы оказаться и неосторожностью. А вашего командующаго въ неосторожности упрекнуть нельзя. Онъ очень остороженъ. Отъ самаго блестящаго дла онъ откажется, если оно связано съ рискомъ. И онъ ждалъ извстій съ остальныхъ мсть сраженія, и только къ вечеру выяснилось тогда, что можно безъ риска пустить 17-й корпусъ въ атаку. И въ общемъ все-таки главнйшее достигнуто же: Куроки ушелъ, то-есть вынужденъ былъ отказаться отъ своего первоначальнаго плана. Это уже побда. Японцы говорятъ о своей побд, но дло свелось, въ сущности, только опять къ перемн позицій: не Ляоянъ, а Мукденъ. Уступка непріятна, но она вознаграждается стратегическими выгодами: японская база удлиняется, и если бы удалось заманить ихъ и дальше такъ, до самаго Харбина, то это одно уже было бы побдой.
— Думаете вы, что это удастся?
— Не думаю. Японцы, несомннно, употребятъ вс усилія, чтобы вынудить насъ къ сраженно около Мукдена и за Мукденомъ. Это ихъ самый жизненный интересъ — заставить насъ драться, пока мы ослаблены потерями, болзнями, переходами и пока не подоспли къ намъ подкрпленія.
— А японцы располагаютъ для этого достаточными средствами и силами?
Графъ развелъ руками.
— Этого никто не знаеть. Самое слабое мсто современной войны — неудовлетворительность прежнихъ способовъ рекогносцировки. Что можетъ кавалерія сдлать противъ тройной передовой цпи? Прорвать ее нельзя, самое большсе можно заставить ее податься назадъ передъ натискомъ. А что тамъ, за этой цпью, какія передвиженія происходять — узнать все-таки невозможно. Если забраться въ тылъ? Для этого надо предпринять такое громадное обходное движеніе, что на него уйдутъ дв недли, мсяцъ, а свднія нужны сейчасъ, сегодня, завтра, иначе они ничего и не стоять. Какъ узнавать? У японцевъ лазутчики — свои и китайцы. Я слыхалъ, что у нихъ есть китайское справочное бюро — нсколько китайскихъ предпринимателей, которымъ японцы платятъ двнадцать милліоновъ рублей. Дло очень широко поставлено, вплоть до выдачи семьямъ убитыхъ лазутчиковъ очень крупныхъ пенсій. А съ другой стороны, что такое двнадцать милліоновъ? Два дня войны! Это то же самое, какъ если бы кто-нибудь изъ васъ вынулъ рубль. Но, не обезпечиашись въ этомъ, и милліарды могутъ быть истрачены безъ пользы. А это надо знать, какъ надо дышать, иначе человкъ умреть.
— Скажите мн, графъ, какъ японцы справляются съ перевозкой?
— Не могу вамъ точно сказать. Теперь, когда Инкоу и Ляоянъ въ ихъ рукахъ, въ ихъ рукахъ и дорога, это не такъ ужъ трудно. Но, говорятъ у нихъ, кром того, есть какая-то особая дорога, которую они уже готовую везутъ за собой и сразу кладутъ. Вотъ только, какъ фактъ мн сообщили: она наматывается и разматывается на оси, поставленной на двухъ очень высокихъ колесахъ. Въ чемъ она заключается — я не знаю. На такихъ колесахъ канаты воздушной дороги перевозятся.
— Какое же у васъ впечатлніе, графъ, если вамъ удобно высказать его? Можемъ мы надяться на успхи въ сухопутной войн теперь, когда мы перешли въ долины?
— Не думайте, что въ долинахъ легче воевать. Во-первыхъ, у японцевъ вс долины раздлены по квадратамъ, и стрльба — и артиллерійская и ружейная — будетъ производиться квадратами, съ математической точностью. А затмъ гаолянъ. Пока онъ служитъ японцамъ, какъ лучшее средство заслона, хотя скоро его будутъ уже убирать. Но, во всякомъ случа, мое личное мнніе, если немного не бояться риска, можно попытать счастье даже подъ Мукденомъ. Весь янопнскій бой лично на меня производитъ впечатлніе, что японцы далеко не такъ непобдимы, какъ это раньше казалось. Они, во-первыхъ, азартны и часто зарываются. Несомнино, что и у нихъ вс патроные запасы были на исход. Мое мнніе таково: если бъ еще одинъ день продержаться, они должны были-бы сами отступить. Десять, двнадцать дней подъ-рядъ напрягать войска, тратить безъ счету снаряды, послдніе два дня быть почти безъ ды, безъ питья, итти на проломъ густыми колоннами въ атаку — во всемъ этомъ уже нтъ расчета, строгаго расчета. Это уже игра ва-банкъ. А при такой постановк, имя хорошо организованный штатъ лазутчиковъ, японцевъ легко поставить въ саиое критическое положеніе.
— Но если ничего ршительнаго за эти дни не произойдетъ подъ Мукденомъ, тогда что?
— Тогда война на будущій годъ. Вроятно, тогда, чтобъ не быть захваченными зимой, придется уже, не теряя времени, итти въ Харбинъ Туда вдь ходу не меньше двухъ мсяцевъ. Строить зимния помщенія, верстъ на пятьдесятъ кругомъ, занять вс деревни, привезти изъ Россіи провіантъ, фуражъ, привезти новую армію и съ весны, сообразно мстнымъ условіямъ и опыту этого лта, переорганизовавъ дло, начать новую кампанію.
— А зимней кампаніи вы не допускаете?
Графъ сдлалъ гримасу.
— Я не вредставляю ее себ, если хотите мое откровенное мнніе. Если японцы начнутъ осаду Владивостока, то тамъ разв.
— Вы не знаете, нашъ балтійскій флотъ вышелъ
— Не знаю. У меня заграничныя газеты отъ 7-го августа вашего стиля тамъ ничего нтъ о выход флота.
— Графъ, вы очень легко ходите: въ лтнемъ. Эти два дня идетъ сплошной и очннь холодный дождь, а теперь къ вечеру такъ похолодло, что, наврно, будетъ морозъ.
— У меня, къ сожалнію, ничего другого нтъ. Нашъ багажный вагонъ угнали, кажется, въ Харбинъ, и я не знаю, какъ теперь и получить вещи.
— Но скоро назадъ, на позиціи?
— Сегодня же.
— Я вижу въ окно: масса китайцевъ опять узжаетъ. Это, кажется, врная примта, что японцы приближаются.
— Вроятно, скоро пожалуютъ.
— Вторая примта: осадная артиллерія пріхала.
Мы смемся и прощаемся.

ХС.

Бой между Мукденомъ и Ляояномъ.

Шахе, 25—27-го сентября.

Вчера, въ первый разъ посл перерыва боле мсяца, мы услыхали въ Мукден опять пушечные выстрлы. Глухіе, еле доносимые вздохи.
Бой начался за рчкой Шелихе, въ восьми верстахъ къ сверу отъ Янтая. Бой шелъ съ 25-го, но исключительно ружейный, такъ какъ пушекъ у японцевъ еще не было. 25-го нашимъ лвымъ флангомъ, безъ боя занявшимъ укрпленныя позиціи у Баньяпудзы, выдвинуты авангарды далеко впередъ, а генералъ Ренненкампфъ даже перешелъ Тайцзы, верстъ на двадцать восточне Бенсиху, мста перехода генерала Куроки.
Къ вечеру 26-го японская артиллерія прибыла, и ее такъ удачно поставили и такъ скоро нащупали японцы наши позиціи, что къ ночи мы должны были отступать за Шелихе назздъ. Сегодня, съ разсвтомъ, мы опять перешли Шелихе, и сейчасъ же посл перехода завязался снова бой.
Въ Мукден выстрлы сегодня слышны уже гораздо отчетливе, а когда мы пріхали въ Шахе, то видны были и разрывающіяся шрапнели.
Пріхавшій подъ вечеръ поздъ съ юга сообщилъ, что мы удерживаемъ позиціи по ту сторону Шелихе, но желзнодорожный мостъ Шелихе, съ только-что возобновленными настилами,— подъ огнемъ.
Уже совсмъ стемнло, а пушки все ухали, и яркими громадными звздами рвущихся шрапнелей освщался сумракъ горизонта. Шелихе отъ Шахе — въ восьми верстахъ. Привезли первыхъ раненыхъ — 80 человкъ, большинство — изъ Псковскаго полка. Остальные — казаки, одинъ артиллеристъ и четыре японца.
Часамъ къ девяти пальба окончилась, и мы отправились въ бараки къ раненымъ. Вечеръ холодный, и, вроятно, къ утру будеть и морозить. Непріятный хододь начинающейся зимы, когда еще тло не привыкло и холодъ сильне чувствуется: холодъ какъ-то проникаетъ подъ платье, трогаеть тло и вызываетъ тяжелую дрожь.
Въ барак изъ досокъ, съ большими щелями, лежать на нарахъ и раненые и больные. На четырехъ кроватяхъ лежатъ японскіе солдаты. Дв лампы слабо освщаютъ баракъ, и кажется, что въ немъ еще холодне, чмъ на воздух.
— Холодно?
— Бда! — отвчаетъ одинъ раненый.
— Что за бда,— замчаетъ офицеръ:— не холодне, чмъ въ палаткахъ.
— Такъ точно: не холодне. Только тамъ полчаса поспишь,— больше не уснешь, дрогнешь до самой души,— и давай бгать да руками размахивать,— кровь, значить, разогрвать свою,— опять на полчаса хватитъ. А тутъ куда побжишь съ раненой ногой, а то и въ грудь, животь… Тутъ ужъ только лежи да скули отъ холода, какъ щегки. Не примите за обиду мои рчи, къ слову пришлось,— обиды нтъ никакой,— гд и терпть, какъ не на войн. Самое худое перетерпли: отступленіе, а теперь шутя.
— Наступать лучше?
— Охъ, Ты, Господи, ну какъ же можно сравнить?
Головы раненыхъ оживленно поднимаются, на лицахъ — радость и возбужденіе.
Федьдфебель Псковскаго полка, Бахаревъ, раненый въ ногу, совсмъ еще молодой, черненькій, съ блестящими глазами, слъ даже и быстро говоритъ.
— Пули такъ и сыплются, а мы бжимъ впередъ и не помнимъ себя отъ радости. Какъ же можно сравнить: ранили, упалъ, свои же и подберутъ: думки нтъ никакой, значитъ. А убьютъ, тамъ опять конецъ всему. Хорошо! Совсмъ хорошо!
— Все время наступаете?
— Никакъ нтъ, съ перемннымъ счастьемъ: отступимъ, а потомъ опять напремъ. Только уже знаешь, что наступленіе, и все равно миновать ему никакъ нельзя — чего бы на стоило намъ, а буденъ валить валомь, пока не сопремъ.
— И хитрый же онъ, не дай Богъ! — замчаеть артиллерійскій солдать.— демь мы съ нашей батареей. демъ-демъ, только скомавдовали намъ сниматься съ передковъ,— вдругъ какъ гачнуть жарить по насъ пулями, саженяхъ въ трехстахъ всего. А раньше все молчали: прохали бы еще триста саженей мы, и смерть всмъ намъ: насъ бы перебили, а пушки съ лошадьми увели бы.
— Ну?
— Ну, какъ начала она стрлять, мы назадъ. Отъхали на версту, снялись съ передковъ и уже ихъ начали жарить. Они изъ гаоляна въ деревню, мы по деревн, а псковичи въ атаку. Выбили ихъ изъ одной деревни, они въ другую, за версту, такъ черезъ три деревни гнали ихъ наши. Ну, тутъ къ нимъ резервы ихъ поступили,— мы отошли. Вотъ этихъ землячковъ,— солдатъ кивнулъ на японцевъ,— мы тамъ же и подобрали.
Напротивъ лежали японцы,— трое притворялись спящими и укрылись съ головой, а одинъ, съ обтянутой желтой кожей на худомъ лиц, ооскаливъ зубы, смотрлъ назадъ. Пришелъ офицеръ генеральнаго штаба съ нашимъ офицеромъ, говорившимъ по-японски, и сталъ записывагь, какой они дивизіи, полка, роты. Все это, впрочемъ, обозначено у нихъ на овальной, величиной съ медаль, мдной пластинк, которую на тесемк носятъ они на груди вмст съ амулетами. Такія же пластинки и у нашихъ солдатъ: они ихъ нацпляютъ на пояса своихъ брюкъ.
— Ну что жь,— спрашиваю я у одного изъ солдатиковъ съ широкимъ лицомъ, клиномъ бородка, въ какой-то не похожей на образецъ, по широкимъ полямъ, шапк съ козырькомъ:— сердце противъ нихъ есть?
Я показываю на японцевъ.
Солдаты длаютъ добродушную гримасу.
Сосдъ говоритъ за спрошеннаго:
— За что сердце? Подневольные, какъ и мы, люди: длаютъ, что прикажутъ.
— А все-таки прикладомъ бы хоть слдовало,— замчаетъ первый солдагь.
— За что же?
— Добиваютъ нашихъ раненыхъ. Берутъ только легкихъ, а тяжелыхъ прикалываютъ. А солдатику изъ двнадцатаго полка языкъ вырзали.
— Да вранье все это,— говоритъ кто-то изъ нашей группы.
Солдатики молчатъ.
Идемъ въ другой баракъ. Такой же холодъ и такое же оживленіе и прямо восторгъ даже, и все потому, что опять наступаемъ. Вопросъ заходитъ о пищ и одежд. У всхъ сапоги, шинели.
— А у японцевъ?
— Насчетъ одежды ладно, кажись, а спятъ на ворованномъ — что наворуютъ у китайцевъ, то и постелютъ, а то и такъ прямо на земл. Вотъ въ тхъ деревняхъ, откуда выгнали ихъ,— видно.
— Вы горячее каждый день дите?
— Каждый день. Нашъ полкъ въ цпи оба дня былъ, горячее и мясо каждый день полагалось.
— И хлбъ?
— Ну, съ хлбомъ похуже: два дня были безъ хлба и сухарей.
— Да у васъ же трехдневный неприкосновенный запасъ сухарей.
— Ихъ трогать никакъ нельзя: вдругъ наступленіе? Никакъ невозможно.
И солдаты дружно отзываются:
— Никакъ невозможно!
— Ну, прощайте, господа, завтра васъ отправятъ.
Въ барак только одинъ тяжело раненый. Непрерывные тяжелые стоны несутся изъ-подъ сырой шинели.
— Отчего его не отправили съ остальными ранеными?
Докторъ тихо говоритъ:
— Безнадежный, къ утру, вроятно, умретъ.
Насъ зовутъ ужинать. За ужиномъ читаемъ трогательное письмо японскаго капитана, напечатанное въ ‘Манчжурскомъ Встник’, о разстрлянномъ нашемъ солдат, котораго поймали въ плать китайца.
‘Мы постараемся передать твоимъ, какимъ героемъ ты умираешь. Что еще хочешь, чтобы мы передали?
‘Благодарю покорно. Передайте, что видли’.
Опять гремятъ выстрлы… Каждый выстрлъ, каждый звукъ говорядъ о новой смерти. И валятся теперь тамъ, гд-то во мрак, эти безотвтные герои, именъ которыхъ даже никогда не узнаютъ.
Заходитъ рчь о тяжелой амуниціи нашего солдата.
— Дала какой-нибудъ опыть эта война?
— Никакого,— говоритъ офицеръ генеральнаго штаба:— наша амуниція ничмъ не отличается по всу отъ остальныхъ армій.
— Но если бы возить или носить ее за солдатомъ?
— Невозможно. Тогда придется имть двойную армію, а на армію носильщиковъ еще новую армію. Единственное, что можно сдлать — это пріучать на маневрахъ солдатъ къ тяжестямъ,— тренировать ихъ, вырабатывать изъ нихъ атлетовъ.
— Я не согласенъ съ вами,— говорю я. — Если бы у насъ была мощная центральная электрическая станція, если бы было полторы тысячи воздушно-канатной дороги, которую можно укладывать и складывать въ случа надобности немедленнаго движенія обозовъ, то у солдатъ, у которыхъ теперь 2/3 силы уходитъ на ношеніе тяжестей, тогда вся сила уходила бы на прямую цль.
— Я не знаю этой дороги.
Одному, конечно, и нельзя всего знать.

ХСІ.

Мукденъ, 28-го сентября.

Вчера вечеромъ десятый корпусъ вынужденъ былъ отступить за Шелихе, но сегодня утромъ перешелъ опять въ наступленіе. Очевидно, идеть ожесточенный бой, и все время слышны глухіе залпы орудійной стрльбы. Мы демъ на мотор по возможности ближе къ позиціямъ. Моторъ работаетъ прекрасно, Ф. В. Зволицскій — мастеръ своего дла и умудряется при здшнихъ изрытыхъ дорогахъ хать со скоростью сорока версть. Вызжая, онъ предупреждаетъ, что, хотя моторъ завода меридичъ и великолпенъ, представляя собой послднее слово современной техники и съ очень сильной машиной, но съ машиной сложной, требующей изученія ея на практик, а потому и въ силу того обстоятельства, что бензинъ содержитъ слишкомъ много маслянистыхъ частей, легко можетъ случиться, что придется на этотъ разъ и отказаться отъ 80-тиверстной поздки. Въ дорог, дйствительно, выясннлось, что машина еще недостаточно урегулирована и прочищена, и въ результат, прохавъ верстъ десять, мы, осмотрвъ временные мосты на Хунхе, повернули назадъ. Мосты на деревянныхъ понтонахъ и козлахъ съ прогонами изъ рельсъ,— по пяти рельсъ на пролетъ,— съ двумя пристанями, низкой и высокой, на случай прибыли воды и перемны ея горизонта въ рк.
Все просто и, какъ показалъ опытъ, вполн удовлетворяеть своей цли — перевозк орудій и обозовъ. Что до пшихъ частей, то он могутъ легко вройти и въ бродъ при теперешнемъ уровн воды въ рк. Возвратились уже поздно, я отправился на вокзалъ, превратившійся опять въ своего рода клубъ, съ массой людей, со множествомъ слуховъ, одинъ противорчиве другого.
Опредленнаго ничего, хотя и преобладаетъ туманный слухъ, что все идетъ не такъ у насъ, какъ того хотлось бы. Послднее извстіе, которое я слышалъ, уходя съ вокзала, довольно единогласное, что пришлось десятому корпусу очистить какую-то позицію и отступить.

ХСІІ.

29-го сентября.

Ночью въ десятомъ корпус былъ ночной бой, и уступленныя съ вечера позиціи мы взяли обратно. Бой продолжается, и мы изъ Мукдена опять явственно слышимъ пальбу.
Подъзжаютъ раненые Ингерманландскаго (17-й корпусъ) и Воронежскаго (10-й корпусъ) полковъ и сообщаютъ подробности боевъ въ своихъ частяхъ. Дйствіе происходить по ту сторону Шелихе.
Оба полка отлично держались и пережили много тяжелыхъ мгновеній. Такъ, 3-я рота Ингерманландскаго полка, бросившись въ атаку, пока дошла до непріятельскихъ окоповъ, оказалась въ количеств 17-ти человкъ. Вс офицеры изъ роты выбыли, и ротой командовалъ вольноопредляющійся унтеръ-офицеръ. Пришлось, конечно, ни съ чмъ возвратиться назадъ.
Въ Воронежскомъ полку, когда на него пошли 6 батальоновъ въ атаку, одной изъ его ротъ удалось зайти въ тылъ атакующимъ, и вотъ что разсказываетъ раненый унтеръ-офицеръ:
— Мы залегли и саженяхъ въ двухстахъ разстрливали японцевъ. Тутъ вдруть выбросили отъ нихъ флагъ ‘Краснаго Креста’. Командиръ подумалъ: не нашихъ ли мы разстрливаемъ, которые, можетъ, тоже зашли японцамъ въ тылъ съ другой стороны? и остановили стрльбу. Вдругъ сигналъ у нихъ: подать резервы. Тутъ мы опять начали палить. Опять флагъ ‘Краснаго Креста’. Опять мы остановились-было. Вдругъ опять подать резервы. Ну, ужъ тутъ мы какъ принялись ихъ разстрливать. Они на уходъ, саженяхъ въ пятидесяти бгутъ отъ насъ. Тутъ ужъ видимъ, что японцы. Я и не знаю, сколько ихъ положили: безъ промаха вдь стрляли, въ упоръ. Кончилось тмъ не мене для нашей роты плохо. Подоспли японскіе резервы и почти всю роту нашу положили на мст. Но подоспли опять наши резервы и прогнали японцевъ.
— Кровопролитный бой!
— Ну! Засыпаны огнемъ. Спастись никто и не думаетъ. Думка одна: дорваться бы только да подороже продать себя!
Раненъ унтеръ-офицеръ въ грудь хододнымъ оружіемъ.
— Я, слава Богу, за себя отомстилъ: пятерыхъ штыкомъ проткнулъ.
— Ну какъ можно мравнить! Вотъ хоть я, къ примру, сейчасъ я опять межъ своими, а отступай мы, я долженъ пропасть. Ползи тогда на четверенькахъ да моли: ‘братцы, возьмите меня!’.А братцы только пятками сверкаютъ. Насмотрлись…
То же удовлетвореніе и у всхъ раненыхъ.
До сихъ поръ привезено 2 1/2 тысячи раненыхъ. Очень жалуются на японскіе пулеиеты: каждый стебель гаоляна, гд укрывались наши, иметъ по нскольку слдовъ отъ пуль пулеметовъ.
Подъ вечеръ пришелъ поздъ еще съ 1.200 ранеными. Намстникъ обходилъ поздъ и роздадъ 150 георгіевскихъ крестовъ солдатамъ.
— Намстникъ добре командующаго,— говорятъ солдаты.
Говорятъ это и офицеры, за поздки въ Артуръ намстникъ даетъ Владимира, а командующій только очередную награду.
Въ десять часовъ вечера пріхавшіе съ позицій сообщилр, что генераломь Вильдерлингомъ сдлано распоряженіе очистить станцію Шахе до 12-ти часовъ ночи.
Наши 10-й, 17-й и 6-й корпуса отступаютъ и довольно поспшно.
Раненыхъ подвозятъ все больше. Нкоторые умираютъ въ дорог, и ихъ кладутъ въ одной изъ комнать вокзала. У одного искусанная въ кровь рука: несчастный грызъ себя отъ боли.
Завтра ршено начать постепенно эвакуацію Мукдена.
Всть объ отступленіи дйствуетъ угнетающимъ образомъ. На вокзал множество группъ военныхъ. Какъ всегда въ такихъ случаяхъ, шушукаются. Когда подходитъ не военный, смолкаютъ и стоятъ съ мрачными, таинственными лицами. Они стараются перемнить разговоръ.
Но обыкновенно это секретъ полишинеля, и если не военные, то статскіе сами сообщаютъ имъ свжія новости. А военные гнвно переглядываются между собою: откуда-де знаетъ этотъ человкъ, и какъ сметъ онъ знать и вмшиваться въ наши дла?
— Много еще раненыхъ?..
— Тысячи дв еще осталось.
— Бой кончился?
— Покамсть кончился.
Въ двнадцать часовъ еще поздъ съ ранеными. Часа черезъ два ждутъ послднія.
На платформ прибавили еще палатокъ, и въ нихъ видны фигуры докторовъ въ бломъ и сестры. Спать никто, очевидно, не собирается. Мучительные, тоскливые вопросы у всхъ на лиц: въ чемъ дло? Почему опять пришлось отступать? Плохо ли деремся, или дйствительно неврны развдки и японцевъ больше, много больше, чмъ мы предполагали?

ХСІІІ.

Мукденъ, 30-го сентября.

Михаилъ входить съ чаемъ.
— Выстрлы слышны?
— Сегодня не слыхать. Поздъ съ ранеными пришелъ. Солдаты раненые приходили сегодня, верстахъ въ двадцати всего отъ Мукдена наши войска.
— Отступили?
— Шибко отступаютъ.
Дрогнувшимъ голосомъ Мтхаилъ говоритъ:
— Совсмъ, говорятъ, плохо наше дло.
— Совслъ плохимъ не можетъ быть: ну, отступимъ.
— До какихъ же поръ отступать намъ?
— Пока въ силу войдемъ.
— Вотъ вы еще съ весны писали, что пятьсотъ тысячъ тамъ нужно, и врно выходитъ.
— Не я одинъ писалъ, Михаилъ.
Одинъ за другимъ ко мн въ купэ приходятъ добрые сосди.
— Мы потеряли 38 орудій.
— Всего восемнадцать.
— Три корпуса отступили и отступали очень быстро. Послднихъ раненыхъ подобрать не успли.
— Какая жъ причина?
— Вроятно, силъ у японцевъ больше, чмъ мы предполагали.
Оптимисты настаивали, что все идеть хорошо и все къ лучшему: нашъ лвый флангъ, обходя японцевъ, уже заставилъ ихъ измнить свой фронтъ, и теперь легче отрзать ихъ. И, помолчавъ, прибавляютъ:
— Если, конечно, въ Ляоян нтъ у нихъ силы изъ резервовъ.
— Сколько же войска здсь у японцевъ?
— По правую сторону Тайдзы 10 дивизій, или 120 тысячъ.
— А всего сколько?
— Ну, еще десять бригадъ, значитъ, еще половина.
— Всего сто восемьдесятъ?
Я беру ‘Новости Дня’ отъ 4-го сентября и читаю: ‘Благодаря заране укрпленному Ляояну мы уравновсили почти двойную численность противника (170 т. нашихъ противъ 320 т. японцовъ)’.
— Вотъ, по-вашему, выходило, что у японцевъ 130 тысячъ. Куда же остальные 140 тысячъ длись?
— Можетъ-быть, ушли въ Портъ-Артуръ.
— А можетъ-быть, что только не ушли, но и новыя еще подкрпленія пришли.
— Откуда?!
— Все тоже ‘откуда’.
Положимъ, и японцы убавляютъ наши силы. Но тамъ, кажется, немного иная цль. У одного убитаго японскаго офицера нашли приказъ къ солдатамъ Ойямы отъ 22-го сентября. Въ приказ, между прочимъ, сказано, что у насъ 57 тысячъ всего, и что на этотъ разъ наша армія должна быть совершенно истреблена.
Конечно, при такомъ положеніи японскій соддатъ веселе пойдетъ въ бой, не напиваясь пьянымъ, какъ о томъ нкоторые непремнно хотли уврить міръ, что японцы-де иначе, какъ пьяными, въ бой не идутъ.
Какъ бы то ни было, но изъ всхъ этихъ разговоровъ впечатлніе полнаго тумана. Такого же, какой былъ и въ ма.
Не стоитъ и рчь заводить на такія темы: кром раздраженія, ничего не выходить. Въ сущности же, оптимисты, которыхъ громадное болшинство, фактической почвы подъ ногами не имютъ. Только-что мы получили письмо отъ Сергя Ивановича. Онъ проводитъ грунтовую дорогу къ Янтайскимъ копямъ и слдовательно находится теперь на самыхъ передовыхъ нашихъ позиціяхъ. Былъ нсколько разъ подъ огнемъ и ружейнымъ и шрапнельнымъ. Одна шрапнель, говоритъ присланный имъ казакъ, упала совсмъ близко и обсыпала С. И. землей. Самъ С. И. очень скромно обо всемъ этомъ умалчиваетъ, говоря только глухо, что ‘нашему дорогому писателю уже нечмъ хвалиться передо мной’, намекая на то, что я въ послдній день былъ, а онъ не былъ подъ Ляояномъ. Пишетъ онъ дальше: ‘Батарея 31-й бригады, гд и я, очень пострадала наканун и теперь иметъ только 4 орудія. Тмъ не мене батарея работала такъ, что заставила замолчать японскую. Батарея, а что до меня, то я пилъ чай и, какъ хохолъ въ Москв, считалъ падающія шрапнели. Раненыхъ приходитъ масса. Очень пострадали 28-го сентября Томскій, Тамбовскій и Пензенскій полки. Въ ночь съ 28 на 29-е мы отошли назадъ на версту, а вчера весь день двигались назадъ обозы, что всегда производитъ отвратительное впечатлніе. Объ общемъ положеніи длъ тутъ такъ же мало свдній, какъ, вроятно, и у васъ, въ Мукден. Говорятъ, что японцевъ гораздо больше, чмъ насъ, но настроеніе пока бодрое’.
Въ приписк сказано: ,,Намъ холодно, насъ много, а потому пришлите: 1) водки, 2) водки и 3) водки’. Насчетъ водки не такъ просто: четверть здсь продаютъ по 8 рублей, но и за эту цну не всегда ее достать можно.
Ходилъ на вокзалъ. Народу по обыкновенію масса. Сегодня у Шахе сражается 10-й корпусъ, а 17-й отдыхаетъ.
Пріхалъ съ юга поздъ съ начальникомъ дороги Д. Л. Хорватомъ и подполковникомъ Колобовымъ.
Поздъ стоялъ на станціи Шахе, когда стали падать снаряды на станцію. Начальникъ дороги былъ въ это время на пути ближе къ снарядамъ версты на дв. Нсколько шрапнелей разорвалось около него. Очевидецъ разсказываетъ:
— Когда первая шрапнель упала возл него, я думалъ, что онъ не сознаётъ опасности. Но потомъ упала другая, третья, а онъ себ все такой же спокойный стоитъ. Послали къ нему спросить, какъ быть съ поздомъ, одинъ вагонъ котораго уже обсыпало разорвавшейся шрапнелью. Начальникъ дороги приказалъ позду выхать за мость и остановигься вн выстрловъ и тамъ ждать его. Но хать нужно было тихо, чтобы не напугать войска и обозы. ‘Мы лучше подождемъ васъ’,— говорятъ ему.— ‘Совсмъ не лучше, потому что, пока будете ждать, въ поздъ можетъ попасть снарядъ, и легче ему попасть въ поздъ, чмъ въ меня’. Такъ и ушелъ безъ него поздъ. Когда начальникъ дороги проходилъ по мосту, и на мосту стали рваться шрапнели. Въ то время, какъ одинъ генералъ собирался садиться на лошадь, около него разорвалась шрапнель.
‘— Садитесь подъ мостомъ! — крикнулъ ему кто-то.
‘Такъ генералъ и сдлалъ. Звали и Хорвата, но онъ разсмялся и махнулъ рукой:— ‘Я фаталистъ’.
Въ Мукден начальникъ дороги говорилъ:
‘— Мн очень совстно за то, что могутъ принять все это за браваду съ моей стороны. Еще боле было бы совстно, если бъ я былъ раненъ. Но въ т мгновенія я ничего не могъ подлать съ собой. Точно сила какая-то заставила меня итги такъ, какъ я шелъ’.
Ощущеніе, совершенно сходное съ тмъ, какое и мы съ Сергемъ Ивановичемъ переживали тогда подъ Ляояномъ.
Подполковникъ Колобовъ передалъ мн два эпизода изъ этой поздки.
На станціи Шахе бредеть раненый.
— Тебя куда? — спрашиваеть командиръ тамошней саперной роты.
— А вотъ…
Раненый садится на край откоса насыпи и показываетъ свою раненую ногу. Въ это время разрывается въ нсколькихъ шагахъ шрапнель. Что-то черное, трудно уловимое въ своихъ очертаніяхъ взбирается къ намъ быстро-быстро ввертъ по откосу.
— Охъ, проклятая, куда угодила! — восклицаеть со стономъ солдать и падаеть смертельно раненый. Это — шрапнельная трубка пробила ему пахъ и застряла гд-то внутри его тла. Пока переносили его за платформу, несчастный умеръ.
Тамъ же около Шахе подполковникъ видлъ отступавшую батарею. Изъ восьми орудій налицо было только одно и семь передковъ, а солдать нсколько человкъ всего. Очевидно, остальные офицеры батареи, солдаты, орудія остались тамь, на пол битвы.
Пріхалъ новый поздъ съ ранеными. Начальникъ участка Б. В. Несли пріхалъ съ этимъ поздомъ и сообщаетъ, что подъ Шахе до пяти тысять человкъ. Очень пострадали четвертаго корпуса Сибирскій и Зарайскій полки.
Семь часовъ вечера. Съ крышъ вагоновъ видно, какъ рвется шрапнель. Весь день несмолкаемый грохотъ пальбы.
Привезли раненыхъ Тобольскаго полка. Въ строю остался только командиръ второй роты, хотя и онь раненъ, схвативъ рукой во время атаки тесакъ, направленный ему въ грудь. Перестрлка происходила въ упоръ изъ-за гребня сопки. Изъ всего подка осталось меньше батальона. Командиръ полка раненъ въ грдь на вылеть.
— Хорошій былъ человкъ! — говоритъ солдатъ 2-й роты его полка, тоже раненый.
Послднія извстія пришли къ намъ съ однимъ прибывшимъ поздомъ съ ранеными: станція Шахе осталась въ нашихъ рукахъ. Передовые отряды наши стояли въ трехъ верстахъ южне станціи Шахе. По сегодняшнее число опредляютъ до пятнадцати тысячъ раненыхъ.

XCIV.

Мукденъ, 1-го октября.

Двойной грохотъ отъ орудій и отъ безконечныхъ обозовъ съ ранеными. Ихъ везутъ на четырехколесныхъ фурахъ — по два, по три, по четыре человка.
Но вскзал стоитъ только-что пришедшій съ юга поздъ съ 1.250 человкъ ранеными. Раненые изъ 3-го Сибирскаго корпуса, изъ Омскаго и Тобольскаго полковъ, на нашемъ лвомъ фланг. Но еще больше убитыми осталось на мст изъ этихъ двухъ полковъ. Ихъ окружили, патроны вышли у нихъ, надялись, что первый сибирскій корпусъ придеть на помощь, но обстоятельства оттянули его вправо. Тогда какой-то офицеръ сказалъ:
— Умереть, братцы, осталось съ честью.
— И бились же мы! — разсказываеть раненый.— Бились до послдняго. До ночи. Кто могъ, ушелъ ночью: изъ двухъ полковь и двухъ ротъ не осталось.
— Раненыхъ подобрали?
— Нтъ. Кто могъ, какъ я, итти, шелъ самъ. Одинъ съ двумя пулями въ голов.
Этотъ съ двумя пулями здсь же, въ позд. Съ русой бородой, съ повязанной головой, сидитъ и о чемъ-то бойко разсказываетъ. Стоящій докторъ говорить:
— У меня на практик здсь былъ офицеръ съ пробитой насквозь головой. Тоже нсколько дней чувствовалъ себя отлично, даже безъ повышенія температуры. А затмъ сразу: воспаленіе мозга и смерть. И это, конечно, самое лучшее, потому что, если бы и выжилъ, то сталъ бы идіотомъ.
Описываемый бой происходилъ 28-го сентября лве Шахе.
Сегодни общее наступленіе у насъ.
Только бы сваряды поспвали.
Десять или восемь вагоновъ снарядовъ сегодня должны прибыть. Восемьдесятъ вагоновъ уже прошли станцію Манчжурія.
Какъ примръ отчаянности японцевъ — атака ими Воронежскаго полка 10-го корпуса. Они окружили его, врзавшись своей бригадой въ центръ нашихъ войскъ.
Эту бригаду почти всю уничтожили.
Получено предупрежденіе быть наготов и очистить Мукденъ. Задача очень трудная въ виду того, что весь подвижной составъ едва успваетъ увозить раненыхъ.
Точно сыплются на платформу откуда-то эти десятки тысячъ людей съ перебитыми руками и ногами, съ пробитыми животами, грудями, черепами. Сгорбленныя, сморщенныя, скривленныя фигуры, страшныя лица.
— У васъ что?
— А-ва-ва.
И вспухшее лицо показываеть разорванный кровяной языкъ и пальцемъ объясняетъ, что пуля куда-то чрезъ затылокъ прошла дальше.
Но ничего не можетъ быть страшне и ужасне, когда никакого лица не видно. Какой-то офицеръ неподвижно, какъ мумія, лежитъ, и все лицо его и глаза забинтованы. Только ротъ и ноздри видны. Плотно-плотно забинтовано и зашито. На бинтахъ сверху синимъ карандашомъ написано столько, что исписана вся голова.
— Ахъ, Боже мой,— говорить французъ,— но такой адъ возможенъ только у васъ, у азіатовъ. По нскольку разъ въ сутки позиція переходитъ изъ рукъ въ руки и все съ тмъ же безумнымъ ожесточеніемъ, съ той же ненасытностью и осатанлостью. Я наблюдалъ, я видлъ, какъ въ полномъ изнеможеніи падали наконецъ об стороны и лежали такъ, ожидая прилива силъ и соображая, какъ и куда, вскочивъ, опять ринуться другъ на друга. Вдь десятыя сутки походъ и седьмыя — сраженіе днемъ и ночью. Никогда исторія еще не знала такого генеральнаго сраженія. Это только азіатамъ и доступно. Нашъ нервный европеецъ давно бы съ ума сошелъ, и только теперъ я вижу, насколько и вы, русскіе, еще азіаты.
И вс прізжающіе съ позицій удостовряютъ, что проснувшаяся энергія въ нашихъ войскахъ все крпнетъ и крпнетъ. Закаляются, и только здсь, въ этомъ огневомъ горнил постигаешь до осязаемости смыслъ этого ‘закаляются’.
— Нтъ отступленія!
И, когда доносятъ, что какая-нибудь позиція взята, въ отвть неумолимое:
— Обратно взять какою бы то ни было цной! 30, 60, 100 тысячъ потерять, но договориться наконецъ!
— Нтъ снарядовъ.
— Будутъ! А у японцевъ, если нтъ, то больше и не будетъ.
Два нашихъ полка, о которыхъ я писалъ, окружили японцы, снаряды у нихъ вышли, а новые нельзя было подать,— и они бросали камни, дрались штыками, прикладами.
Страшныя раны и почти всегда смертельныя: удары прикладами въ голову и въ лицо. Лицо исчезаетъ въ вздутой безформенной масс.
Вотъ разсказъ офицера 9-го Ингерманландскаго, 17-го корпуса, полка.
— 28-го сентября приказано было занять деревню Іендоушіумъ, по правую сторону дороги за Шахе, и рядомъ съ ней безыменную сопку. Въ атаку пошли 3-й и 4-й батальоны. Въ этой атак убитъ командиръ полка и его сынъ. Японцевъ прогнали и гнали 1 1/2 версты. Тогда японцы весь огонь своихъ орудій сосредоточили на ингерманландцахъ. Пришлось уйти назадъ отъ деревни, но къ вечеру пришелъ приказъ командующаго: взять во что бы то ни стало назадъ деревню. Полковникъ Мартыновъ, уже нсколько разъ отличавшійся въ эту кампанію, очень талантливый и ршительный, повелъ своихъ зарайцевъ,— хитрыхъ рязанцевъ,— и такъ искусно подкрался, что напалъ врасплохъ и взялъ деревню безъ выстрла. Часть японцевъ въ это время ужинала, часть уже спала, и, какъ были, вскочивъ, они бросились бжать, преслдуемые нашима. Они ли въ теплыхъ накидкахъ, въ мягкихъ теплыхъ сапогахъ. Наши доли ихъ ужинъ, завернулись въ ихъ нактдки и легли спать. Но только-что легли, какъ началась изъ гаоляна ружейная стрльба. Это стрляла часть бжавшихъ японцевъ. Наши вскочили и бросились въ гаолянъ и перекололи ихъ. На утро японцы опять открыли отчаянный огонь. Пришлось опять отступать. Одновременно японцы атаковали и безыменную сопку и взяли ее, перерзавъ 400 нашихъ. Опять кричатъ: взять назадъ во что бы то ни стало. Три полка пошли. Отъ Епафаньевскаго осталось нсколько десятковъ. Отступили. Бригадный видитъ, идетъ съ этой горстью оставшихся солдатъ офицеръ, набросался на него: ‘Что вы здсь длаете? Ступайте въ полкъ!’ — ‘Это, говоритъ, весь полкъ’. До четырехъ часовъ бились, а пришлось все-таки отступить.
Отступалъ 10-й корлусь, охраняя лвый флангъ 17-го. Прлшлось и 17-му отступить за рку Шахе.
Только-что получено извстіе, что Тумпалинскій перевалъ взятъ и дороги къ Янтайскимъ копямъ для насъ открыты.
И сразу у всхъ замтенъ подъемъ духа. А возбужденный и радостный Н. Е. торопливо говорить:
— Теперь наша побда несомннна. Вопрось двухъ-трехъ дней всего, японская армія окружена и или разбита, или сдастся.
Онъ смется и кончаетъ:
— Это предоставляется ей на выборъ.
Но опять новое извстіе, что въ 10-мъ корпус, въ 9-й артиллерійской бригад, въ трехъ батареяхъ были перебиты вся прислуга, вс лошади и вс орудія остались въ рукахъ у японцевъ. Ночью мы отняли 16 орудій, но на другой день японцы взяли ихъ опять обратно.
Много горячитъ разсказовъ о томъ, что командующій самъ руководитъ боемъ и его постоянно видятъ подъ огнемъ.
За это одни обвиняютъ его, другіе доказываютъ, что это необходимо.
— Необходимо? А если убьютъ? Другого Куропаткина нтъ.
Я ни на іоту не преувеличу, если скажу, что командующаго обожаетъ армія, и можно представить поэтому, какъ горячо ведется споръ.
Говорятъ и о Мищенк, объ его спокойствіи подъ огнемъ, когда онъ лниво говоритъ горячащемуся офицеру:
— Не возмущайтесь.
Говорятъ тоже съ любовью, какъ не только о намченномъ, но уже и оправдавшемъ надежды.

XCV.

Мукденъ, 2-го октября.

Всю ночь опять бушевала буря съ дождемъ. Уже имются свднія, что южне дождь былъ очень сильный, немного подмыло путь, на грунтовыхъ дорогахъ снесло водой нсколько мостиковъ, ихъ скоро и починять, но пока задержка. По обимъ сторонамъ стояли вереницы обозовъ, съ одной стороны, съ ранеными, а съ другой — съ провіантомъ и снарядами.
Ночью солдатамъ въ окопахъ приходилось сидть въ вод.
— Побда! — радостно отворяетъ дверь H. E.
Но въ то же время только-что получено вторичное распоряженіе готовить Мукденъ къ эвакуаціи.
— Ну что жъ? Это еще ничего не значитъ. На всякій случай отчего же и не быть наготов? Плохой тотъ полководецъ, кто не думаеть объ отступленія.
Мы оба смемся.
Раненыхъ привезли съ поздомъ.
Насчитываютъ въ уже до 25 тысячъ, Потерялась какъ-то всякая впечатлительность. Есть только сознаніе громадной важности переживаемыхъ дней, но чувствительность совершенно притупилась, и всю сегодняшнюю ночь не прекращался бой. И сегодня опять уже дерутся, но выстрлы гораздо рже.
— Третьяго дня,— говорить раненый солдатъ,— нашъ шаръ поднялся, такъ въ него снарядовъ триста запустили японцы, а сегодня ни одного ужъ не выпустили. Мало, видно, и у нихъ санарядовъ. Гд запасешься? который день сыплютъ, какъ горохомъ.
Солдатикъ, легко раневый въ ногу, довольный, что такъ дешево отдлался, сплюнулъ и продолжалъ:
— А хоть бы и японецъ. Знаетъ онъ, что тутъ, скажемъ, наша батарея, и потрафляеть, а сдвинемся мы, а онъ все знай себ въ старое мсто жаритъ: такъ по-пустому, только трескъ будто, а по-настоящему такая пальба одна прокламація и у насъ и у нихъ выходитъ. Вотъ если въ колонну, къ примру, когда въ атаку идугь, а такъ…
Солдатъ пренебрежительно махнулъ рукой:
— Пустое дло. Мы спрятались, скажемъ, не найдешь въ гаолян, они не видятъ и валятъ. Куда, что — неизвстно. Переводъ добра: офицеры и т также считаютъ, что только, значить, для острастки.
— Ну что жъ, выходитъ острастка?
— Сперва выходило, а нынче привыкли: одна критика.
Опять пренебрежительный кивокъ.
— Богъ дастъ, теперь пойдетъ дло. Намъ утромъ сегодня командующій сказалъ: ‘Братцы, знаю, что десятый день не спите, знаю, что по три дня не дите. Знаю, цню высоко вашу заслугу и земнымь поклономъ прошу васъ: потрудятесь еще за Царя и родину’. Плачемъ. Силъ нтъ, выбились до послдняго, а сказалъ, какъ перышки полетли, и усталости нтъ.
Солдатъ смахиваеть навернувшуюся вдругъ слезу и вздыхаетъ:
— Да, будеть что вспомнить. И самъ командающій подъ огнемъ, и солдатики стараются. Не жалютъ себя. Главное, видять вс, что дло на серьезь вошло. Намъ только бы до Никоу, а тамъ имъ сразу жрать нечего будетъ.
— Да… У японцовъ такъ. Идеть онъ колонной въ атаку, рядами. Первый рядъ, скажемъ, сдрейфилъ, бжать хочетъ: второй въ него же палить сейчасъ. Во второго — третій. И такъ и держатъ другъ дружку въ оковк: либо отъ чужихъ принимай смерть, либо отъ своихъ. Теперь и за нашихъ принялись, набалованы которые. Чуть бой, бжить съ позиціи,— дескать, ротный тамъ посдалъ. ‘Куда послалъ?’ и самъ не знаетъ. Ну, нынче шабашъ. Штукъ десять вмст съ хунхузами отвели въ Мукденъ. На одну, значить, линію поставили и вдобавокъ разстрляютъ да въ деревню ейную отпишутъ, что такъ и такъ за бгство изъ сраженія. И принимайте, сроднички, конфузъ, смотрите добрымъ людямъ въ глаза, какого молодца выростили: съ хунхузами породнилъ.
Самыми тяжелыми были для насъ днями 28-е и 29-е, когда прорвали-было нашъ центръ, а лвый флангъ нашъ, перешедшій-было Тайдзыхе, возвратился назадъ въ Фушунь, сдлавъ переходъ въ 70 верстъ туда и назадъ. Но со вчерашняго дня мы опять перешли въ наступленіе и, хотя каждый нашъ шагъ буквально заливается кровью, мы все-таки идемъ впередъ. Говорятъ, что очень отличились вчера Епифаньевскій и Юхвовскій полки 6-го корпуса, отбивъ у японцевъ 12 орудій. Но зато и японцы отбили у насъ вчера 24 орудія. Говорятъ, что всего мы потеряли 48 орудій. Что до японцевъ, слухи разнорчивы: одни утверждаютъ, что они потеряли 12, другіе 18 орудій и пулеметъ. Сегодня уже слышу — 30. То же, что и подъ Ляочномъ. Тогда вс дни боя производили извстіе, что взято 18, 46 и т. д. орудій.
Слышу, на платформ говоритъ какой-то офицеръ:
— Дло поставлено ва-банкъ!
Пять часовъ дня. Распоряженіе — готовиться къ очистк Суетуня. Пріхалъ H. E.
Нтъ обычнаго возбужденія. Разводитъ руками и говоритъ:
— Въ общемъ везд мучительная неизвстность.

XCVI.

Мукденъ, 3-го октября.

Седьмой день боя. Продолжается и слышна рдкая лнивая стрльба изъ орудій.
Сегодня ночью ждали вагоны со снарядами.
Новостей никакихъ. Прізжаютъ изъ отрядовъ и передаютъ частичные эпизоды войны.
Пріхалъ изъ 3-го сибирскаго корпуса генерала Иванова, съ лваго нашего фланга, поручикъ 3-го желзнодорожнаго батальона Е. А. Эрвальдъ и сообщилъ новости какъ объ отряд генерала Иванова, такъ и о нашемъ молодомъ сослуживц, инженер В. П. Вейнберг. Отрядъ генерала Иванова 29-го сентября перешелъ рку Тайцзы черезъ два моста, выстроенные подъ руководствомъ В. П. Но такъ какъ японцы предприняли обходное движеніе, то пришлось отступить и возвратиться 2-го октября на прежнія позиціи у Фушуна. — В. П. больше всего, впрочемъ, удовлетворенъ не мостами, а тмъ, что ему удалось увезти раненыхъ изъ какой-то брошенной деревни. На-дняхъ онъ самъ прідетъ и разскажетъ намъ и объ этомъ и о другихъ эпизодахъ изъ жизни отряда за эти дня.
— Обходное движеніе… Звачить, японцевъ было больше?
— По-моему — значительно больше.
— Откуда же?
— Говорятъ, что дв дивизіи, которыя мы считали подъ Портъ-Артуромъ — здсь. Говорятъ, что ихъ дивизіи чуть не по 20 тысячъ, а запасныя бригады по 12 тысячъ. Вотъ и считайте 12 дивизій да 12 бригадъ, а можетъ-быть, и по 13.
— Ну, убыль?
— Если мы пополняемъ, если у насъ до 500 человкъ въ день прибываетъ солдатъ на убыль, то и они, у которыхъ по дальности доставки день равняется нашему мсяцу, тоже, вроятно, пополняются своевременно.
— Какъ здоровье въ войскахъ?
— Нервная система очень расшатана. Много сумасшедшихъ. И даже между японцами наблюдались. Во время осады одной скалистой сопки, гд засли японцы, корпусъ Иванова осыпалъ ее шрапнелью три дня. И многіе японцы на нашихъ глазахъ бросались съ кручъ и разбивались. Одного такого наши подобрали. Говоритъ, что не могъ больше выносить этого напряженія.
— Отрядъ возвратился на прежнія позиціи. Какъ считаютъ: надолго?
— Считаютъ, что пришли зимовать.
— Идутъ приготовленія къ зим?
— Покамсть нтъ.
Сегодня, по поводу телеграммы Государя, поздравляютъ завдующаго интендантствомъ генерала Губера.
Заслуга его дйствительно большая. Помимо того, что и самъ онъ простой, умный и честный человкъ, но онъ сумлъ организовать дло такъ, что за триста лтъ въ первый разъ можно говорить объ интендантахъ, какъ о честныхъ людяхъ.
Онъ самъ такъ объясняетъ причины:
— Самъ одинъ я ничего не смогъ бы, конечно, сдлать. Очень помогли интендантскіе курсы, куда выбираютъ лучшихъ изъ офицеровъ. Затмъ, я хорошо самъ знакомъ съ интендантскимъ персоналомъ и могъ подобрать соотвтственный штатъ.
Провели партію хунхузовъ, которые стрляли въ командующаго, когда онъ перезжалъ въ бродъ рку. Ведутъ еще партію, которая стрляла въ нашъ штабъ.
День кончается по хорошему: собираются наступать. Пришло извстіе, что 6-й корпусъ имлъ сегодня очень удачное дло: взяли пять деревень и, кажется, даже нсколько пушекъ.

XCVII.

Мукденъ, 4-го октября.

Втеръ и солнце. Но отъ дождей грязь большая, и, пока дороги не просохнутъ, наступать нельзя.
Стоянка командующаго теперь въ Сяолендзы, двадцать версть южне Мукдена. Вблизи сопка Хуаньшань, одна изъ самыхъ высокихъ, съ которой видны почти вс позиціи нашихъ войскъ.
Опять съ утра подъ окнами стоить группа приведенныхъ хунхузовъ. Удивительно странное впечатлніе отъ этихъ хунхузовъ или дти 12—14 лть, или ветхіе старики. Средняго возраста очень мало. Одты плохо, нкоторые даже босые, стоятъ и покорно смотрятъ на наши окна. Смотришь, стараешься проникнуть въ ихъ душевное состояніе. Но все это книги, написанныя на непонятномъ мн язык. Вншнее впечатлніе — апатія и равнодушіе пригнаннаго для чего-то стада. Для чего? Можетъ-быть, и сами они еще не угадываютъ свою судьбу? Во всякомъ случа, безконечно тяжелое чувство. Какъ и отъ всей этой войны, безъ красокъ, безъ блеска, съ вчнымъ самообманомъ и воскуреніемъ себ иміама. Въ столовой групп офицеровъ подали шампанское. Шла горячая одушевленная бесда.
Одни говорили:
— Что и говорить: солдать нашъ великолпенъ, героевъ много!
Другіе:
— Господа, броситъ уже надо эти фразы. Мы сами отлично знаемъ, что такое нашъ солдатъ: при однихъ условіяхъ хорошъ, при другихъ — плохъ. О герояхъ тоже потише надо. Когда идетъ бой на пять верстъ разстоянія, о какихъ герояхъ можетъ быть рчь, да еще при стрльб по невидимой цли? Герой — масса. Нужна организація этой массы, сноровка бросать ее въ данный моментъ куда надо, быть всегда въ большинств, знать мстность, имть хорошія карты, знать противника, имть хорошую организацію шпіоновъ, стрльбу по квадратамъ, умть оріентироваться, нащупыать и, нащупавъ, вести сосредоточенную пальбу. Словомъ, надо, надо… надо много работать намъ.
— Ну, и отлично! Предлагаю тостъ за обновленіе нашей арміи!
Но тутъ громадное большинство такъ энергично запротестовало, что предложенъ былъ новый тостъ:
— За двухсотлтвія традиціи нашей арміи!
Этотъ тостъ и распили съ воодушевленіемъ и энтузіазмомъ большинство, съ покорностью меньшинство.
Къ вечеру дошли слухи о новыхъ взятыхъ нами орудіяхъ. Количество ихъ быстро растетъ: началось съ шести и часа черезъ два дошло уже до 42. Настроеніе опять радужное.
Къ вечеру опять полилъ дождь, да какой,— напомнилъ лтніе ливни, но холодныя. Каково теперь солдатамъ: зальетъ водой ихъ траншеи, и будутъ сидть тамъ по поясъ въ вод. А сидть и ждать гостей надо: ночныя вылазки теперь съ обихъ сторонъ сдлались обычнымъ явленіемъ. Говорятъ, у японцевъ цпь рже нашей и смны людей быстре.
Два часа ночи. Дождь какъ изъ ведра. Такъ жалобно воетъ втеръ въ труб вентилятора. И воеть и стоаеть. И все ухаютъ, не прерывая, выстрлы орудій. Глухо, раскатисто. Иногда смолкаетъ, стихаетъ буря и какъ будто вмст со мной прислушивается, что длается теперь тамъ, въ этой темной ночи, и, словно проникнувъ, содрогнется и замечется снова. Еще тоскливе, еще погребальне. Точно проносятся тни убитыхъ тамъ и разсказываютъ ужасы о своихъ страшныхъ послднихъ минутахъ въ этой безпросвтной тьм. И плачутъ и стонуть, что не увидть имъ больше свтлаго дня.

XCVIII.

Мукденъ, 5-го октября.

Вторымъ корпусомъ при участіи 19-го и 20-го полковъ, подъ командой генерала Путилова, взята сопка съ деревомъ, взято японскихъ восемь полевыхъ орудій и 5 — горныхъ.
Оставалось еще три орудія, за которыми въ сумеркахъ отправились-было наши охотники. Но японцы открыли убійственный ружейный огонь. Охотник давно возвратились, и стрлять было не въ кого, а адская трескотня продолжалась еще нсколько часовъ и, главное, не въ ту сторону, гд стояли ваши войска.
Изъ этого предполагаютъ, что не другъ ли въ друга стрляли японцы, что легко могло случиться, принимая во вниманіе и темноту ночи и то взвинченное состояніе, въ которомъ находятся и японскія и наши войска.
Рдкую, впрочемъ, ночь не раздается такая же трескотня у японцевъ. Что до насъ, то сперва и мы сейчась же отвчали, но потомъ былъ отданъ приказъ по войскамъ на такіе выстрлы не отвчать и стрлять только по видимой цли.
Офицеръ изъ отряда генерала Путилова сообщалъ мн сегодня кое-какія мелочи о самомъ генерал.
Это оригиналъ небольшого роста, всегда въ длинной рубах, любитъ шутить съ солдатами.
— Здорово, молодцы!
Залпами:
— Здравія желаемъ вашему превосходительству!
— Соскучилась за мной?
Новыми залпами:
— Такъ точно, ваше превосходительство!
— Врете вы!
Солдаты на чеку:
— Никакъ нтъ, ваше превосходительство!
— На что я вамъ, старая подошва?
— Такъ точно, ваше превосходительство!
— Ну, вотъ и спасибо!
— Рады стараться, ваше и т. д.
Командовать изъ фанзы, ничего не видя, не любитъ. Самъ на позиціяхъ, изучаеть и запоминаетъ мстность. Когда ему докладываютъ, что на такой-то сопк появилась артиллерія, то ему совершенно ясны и вся остальная картина боя въ связи съ этой сопкой и та наилучшая комбинація, какая возможна при сложившихся такъ, а не иначе обстоятельствахъ.
Эта сопка съ деревомъ называется теперь Путиловской сопкой.
— Ну, въ общемъ какъ японцы?
— За эти нсколько двей они начали насъ уважать. Эти отпоры во что бы то ни стало произвели громадное моральное вліяніе и на насъ и на японцевъ. У нашего солдата явилось осязаемое сознаніе, что японцевъ можно бить, а у японцевъ, что мы ихъ можемъ бить, и не могло не явиться этого у нихъ: эта борьба холоднымъ оружіемь происходила на моихъ глазахъ. Нашъ громадный, сравнительно, солдатъ штукъ пять приколетъ маленькихъ японцевъ, пока размахнувшійся своимъ тесакомъ японецъ успетъ хватить его по голов. Но прежде всего онъ откроетъ для штыка свою грудь. И, во всякомчъ случа, ткнуть или проколоть скоре, чмъ размахнуться и тогда уже ударить. И вотъ какой результатъ. Теперь японцы уже не ждутъ и бгутъ.
— Въ плнъ не сдаются?
— Какой тутъ плнъ, когда солдаты дорвутся до окоповъ! Когда брали орудія, оставался тамъ одинъ офицеръ. Онъ отбросилъ шашку, скрестилъ руки и такъ стоялъ. Въ него сразу больше двадцати штыковъ вонзилось. А между тмъ было очень интересно взять его въ плнъ. Но ничего нельзя было сдлать съ озврвшими уже людьми: они не видятъ, не слышатъ. Въ этомъ есть и нкоторое основаніе, можетъ-быть. Сопку уступали. Взяли первый уступъ. Смотрятъ — лежатъ мертвые японцы. Лзутъ на второй уступъ. Вдругъ сзади пальба въ насъ. Это мертвые теперь ожили и стрляютъ. Что жъ тутъ длать? Хоть и мертвый, на всякій случай приколоть его еще разъ не мшаетъ.
— А въ плнъ взять?
— Гд жъ тутъ? Снизу палятъ, сверху палятъ, рукъ не хватаетъ, чтобъ драться, чтобъ подбирать своихъ, а тутъ возись съ мнимоумершими. Тутъ и пятб армій уложишь. Вы себ представить не можете, что за хитрый это народъ. Вдругъ кричитъ на чистомъ русскомъ язык съ сопки атакующимъ солдатамъ: ‘Пензенцы, назадъ!’. Какъ хотите, а заминка: назвали по имени и въ форм приказа. А разъ вотъ что случилось. Передъ самыми японскими окопами выскакиваетъ вдругъ изъ окоповъ русскій офицеръ и кричитъ солдатань: ‘Вы, . . . . , кричатъ вамъ: назадъ! Назадъ, с… с.!’. Понимаете? Главное, въ такой знакомой форм все это. Къ счастью, солдатъ не растерялся и выстрломь въ грудь уложилъ его на мст. Къ сожалнію, не удалось разспросить солдата,— его при приступ убили,— но, очевидно, японца выдало его лицо: очень ужъ не сходно оно съ нашимъ. А разъ ‘Боже, Царя храни’ хоромъ затянули, опять остановились солдаты, а въ это время къ тмъ уже бжали на помощь. Дьяволы по хитрости. Такую науку пройдемъ въ эту войну, какая ни одной европейской арміи и не снилась… и не придумаешь и не ршишься: казалось бы и смшно и по-дтски, а вотъ, поди, что выходитъ. Въ результат все-таки фокусы, но нельзя не признать, что довольно врно разсчитанный на ту дисциплину, въ которой воспитанъ нашъ солдатъ.
Разговоръ этотъ происходитъ въ столовой иностранцевъ. Это — столовая-вагонъ. Въ одной половин, которая теперь пустая, потому что вс питаніе на позиціяхъ,— дятъ иностранные атташе, а въ другой половин — русскіе офицеры. Теперь это все пріхавшіе на день за чмъ-нибудь съ позицій. Кормятъ дорого, но хорошо, есть вина и шампанское, и съ голоду люди рады пость.
— Вдь по недлямъ хлба не видли. Все вышло: табакъ, свчи. Какъ куры, съ темнотой ложимся, если можно спать. Вся жизнь превращается въ ночь. Промокнешь, продрогнешь, отсырли спички, да и нтъ ихъ, зубъ на зубъ не попадаеть, хоть плачь.
И я вижу по лицу, что и плачутъ, можетъ-быть.
— Теплаго почти ничего.
— Зато и расходовъ нтъ?
Отчаянный жестъ.
— Вдь за самое негодное въ десять разъ дороже заплатишь. А здсь?
Вздохъ, мрачный взглядъ.
— Чортъ его знаетъ, какъ и чмъ все это кончится. Какъ выберемся отсюда, пока объ этомъ и мыслей нтъ. Какія мысли, когда черезъ минуту, можетъ-бытъ, и тебя-то уже не будетъ.
— А какія мысли въ это время?
— Мало ли ихъ! Во-первыхъ, чтобъ ты себя, хоть въ это время, чувствовалъ человкомъ. Ну, пищи нтъ, ну, въ мокрот, ну, смерть тамъ… Ну, словомъ, что тамъ говорить. Сыну разскажешь, сынъ внуку, а тотъ, можетъ-быть, и людямь повдаетъ. Ну, вотъ хоть бы вотъ что…
Офицеръ задумывается, смотритъ, на рядъ пустыхъ бутылокъ и ршительно говоритъ:
— Нтъ, можетъ-быть, завтра я буду уже тнь… А если… я выберусь изъ этого пекла… я разскажу своему сыну… которому теперь…
Онъ наклоняется ко мн:
— Одиннадцать мсяцевъ…— Онъ смется, машетъ рукой и, цпляясь за шапку, уходить.

ХСІХ.

Мукденъ, 7-го октября.

Движеніе на Тайцзы нашего восточнаго отряда въ періодъ отъ 22-го сентября по 2-е октября, когда отрядъ возвратился за свои позиціи, было задержано трехдневнымъ штурмомъ высоть у деревни Паотайцзы.
Первоначально предполагалось оставить только заслонъ и безостановочно остальнымъ войскамъ двигаться впередъ, но затмъ ршено было сперва овладть зтими высотами. Штурмъ происходилъ 26-го, 27-го, 28-го и утромъ 29-го, когда было приказано возвратиться всмъ войскамъ отрядовъ на свои прежнія позиціи. Взять вслдствіе этого высоты Паотайдзы не удалось. Укрпленія этихъ высотъ были сдланы въ три яруса. Первые два яруса была взяты нашими воисками. Третьи укрпленія, самыя верхнія, отдлялись отъ вторыхъ отвсной стной въ нсколько саженъ высоты, взобраться по которой безъ лстницъ было невозможно. Два дня простоялъ батальонъ Некрасова 21-го полка на вторыхъ укрпленіяхъ. Ни японцы въ насъ ни мы въ нихъ стрлять не могли. Одинъ молодой офицеръ съ десятью охотниками, съ 27-го на 28-е ночью, пользуясь темнотой и какими-то намеками на обходную тропку, отправились по ней попытать счастье, но никто изъ нихъ назадъ не вернулся.
И здсь съ ранеными безъ желзной дороги была масса затрудненій. Мн разсказывалъ ротмистръ кавалергардскаго полка А. Половцевъ, уполномоченный по раздач подарковъ Государыни, которому поручена была вывозка этихъ раненыхъ,— какое сложное и трудное это дло. На его рукахъ было до восьмисотъ раненыхъ, которыхъ надо было нести пятьдесять верстъ до желзной дороги. Ихъ несли на рукахъ, на носилкахъ изъ палатокъ, съ ружьями вмсто ручекъ. Но это уже съ того пункта, куда свозили раненыхъ съ поля сраженія. До этого пункта ихъ тащили на плечахъ, или они сами какъ-нибудь брели или ползли. Потомъ длинная дорога въ пятьдесятъ верстъ безъ перевязки, ды, часто безъ питья. Величайшимъ благодяніемъ для раненыхъ былъ врачебный пунктъ ‘Краснаго Креста’, гд ихъ въ дорог перевязали, напоили и накормили. Побольше бы только такихъ пунктовъ. Но у ‘Kpacнаго Креста’ средства, говорятъ, совсмъ на исход.
Потребовались шесть тысячъ солдатъ, чтобы неети эти восемьсотъ человкъ, такъ какъ несли ихъ по очереди.
Потомъ ихъ повезуть въ такъ называемыхъ вагонахъ-теплушкагь. Это товарные вагоны съ печами. Но, въ виду массы больныхъ и невозможностаи организовать дло съ дровами, эти теплушки еще не отапливаются, какъ не отапливаются палатки, бараки и т стоянки, гд на ночь останавливались съ больными. Стоянки подъ открытымъ вебомъ, при нсколькихъ градусахъ мороза!
Только представить себ контрасть этого начала съ далекимъ концомъ тамъ, въ Петербург, гд этихъ самыхъ раненыхъ везуть уже въ вагонахъ конки, уставленныхъ чуть не тропическими растеніями. Это, конечно, отраженіе заслуженнаго уваженія, но если бы возможно было чудеснымъ образомъ обмнить начало на конецъ, то отъ сколькихъ бы страданій избавились эти люди, сколько изъ нихъ осталось бы въ живыхъ! Я укажу только на раненыхъ въ голову. Процентъ ихъ очень великъ, а между тмъ это почти единственныя раны, требующія немедленной операціи. Сейчасъ же необходимо удалить изъ мозга вс осколки костей, обмыть и очистить рану, иначе нагноеніе — и смерть неизбжна.
— Самое идеальное,— говорилъ мн старшій врачъ Крестовоздвиженской общины,— устраивать сейчасъ же за боевой линіей пріемные покои для такихъ операцій.
Но само собой понятно, какъ трудно этого достигнуть при современныхъ условіяхъ войны.
Ускоренная операція необходима и для раненыхъ лидитными снарядами. Такія рану, какъ показалъ опытъ, загниваютъ очень быстро — въ нсколько часовъ.
Въ общемъ, впрочемъ, дло съ ранеными слдуетъ признать поставленнымъ у насъ очень хорошо. Пропустить такихъ раненыхъ до тридцати тысячъ, обмыть ихъ, перевязать, сдлать операціи, накормить, напоить, отправить поздами,— все это требуеть и колоссальнаго напряженія силъ и очень мощной организаціи. Чтобы понять или, врне, почувствовать силу этой организаціи,— надо заглянуть въ мукденскіе лазареты — военные, Георгіевской общины, Крестовоздвиженской. Тысячами прибываютъ къ нимъ эти раненые и въ такомъ же почти количеств каждый день эвакуируются они дальше въ Харбинъ, Читу.
Хуже другихъ обставлена теперь Георгіевская община. Причина заключается въ томъ, что предполагалось, что община эта будетъ работать въ передовыхъ отрядахъ. Ее совсмъ было снарядили для этого, сестрамъ накупили теплыхъ вещей китайскихъ, и одтыя въ эти костюмы сестры даже выхали изъ Мукдена, сидя по нскольку человкъ на тряскихъ двухколесныхъ арбахъ. Но посл того, какъ он уже отъхали верстъ двадцать, ихъ спшно возвратили въ Мукденъ, гд и преддожили имъ заняться подготовкой одной изъ казармъ для раненыхъ, человкъ на тысячу. Но уже на другой день стали прибывать раненые, и, въ сущности, Георгіевская община подготовить ничего не успла. Не были устроены кровати, стны такъ и осталисъ непобленными, не успли приготовить тюфяковъ. И вслдствіе всего этого впечатлніе въ Георгіевской общин получается неудовлетворительное: мрачное, грязное и неуютное.
— Вы побывали бы здсь въ первые дни, когда не только на этихъ нарахъ, но и подъ ними лежали больные.
— Но какъ могли больные пролзть подъ нары, тутъ и здоровому человку трудно?
— Да ужъ такъ было трудно, но вдь все-таки лучше, чмъ на открытомъ воздух. Хотя дождь не мочитъ.
— Откровенно сказать, у васъ здсь такъ мрачно, что и здоровый тутъ заболеть. Какая разница съ Ляояномъ!
— Если бъ мы имли хотя нсколько дней, чтобы подготовиться, неужели было бы хуже, чмъ у людей?
А у людей — въ казенныхъ баракахъ, въ Крестовоздвиженской общин — очень хорошо. Уютно, свтло, чисто. Громадное большинство раненыхъ читаютъ. Читаютъ газеты, книги.
Тутъ же лежатъ и японскіе раненые, тихіе, ласковые, очень вжливые и сдержааные. Около нихъ ихъ теплая одежда, качествомъ оставляющая далеко за собой одежду нашихъ солдатъ. Толстыя фланелевыя фуфайки, войлокъ для обматыванія ногъ, прекрасное теплое пальто.
При осмотр наши солдаты говорятъ:
— Что говорить, солдату у нихъ не жизнь, а масленица. Работу спрашиваютъ, да зато и уходъ, какого и дома не найдешь. Какъ за скотиной уходъ. А вдь солдать, что скотина: накормилъ, напоилъ, обогрлъ — онъ и работникъ. Аккуратно у нихъ, у японцевъ, все это дло налажено. Вотъ слушаемъ ихъ, иногда диву даемся, какъ это все умно у нихъ удумано.
— Они разв говорятъ по-русски?
— Слово-другое всякій знаеть, а вотъ этотъ и вовсе хорошо говорить по-нашему.
Больной скуластый японецъ, на котораго указывалъ солдатъ, казалось, спалъ, а можетъ-быть, и притворялся, желая избгнуть нашихъ разспросовъ.
— Докторъ, большой процентъ смертности между больными?
— Одинъ, полтора
— А остальные совсмъ выздоравливаютъ?
— Ну, не совсмъ. У кого прострлена грудь, напримрь, тотъ, когда организмъ ослабнетъ, скоре всего умретъ отъ нарыва или съ прострленными кишками умретъ отъ перитонита. Слдъ останется и съ годами неизбжно скажется. И, во всякомъ случа, этихъ людей нельзя уже назвать нормальными. Они всегда слабы и всегда первые кандидаты на всякія эпидемическія болзни.
— А кстати, какъ эпидемическія заболванія въ арміи?
— Начался-было тифъ, обострилась-было дизентерія, но теперь почти прекратились. Гораздо больше теперь рожистыхъ больныхъ, сибире-язвенныхъ.
— Эти послдніе откуда получили свою болзнь?
— Отъ полушубковъ. У насъ здсь, въ госпитал, 12 человкъ. Но, къ счастью, вс во-время захвачены. И вс уже поправляются теперь.

C.

Мукденъ, 8-го октября.

Десятисуточкый бой, стоившій обимъ сторонамъ до 70—80 тысячъ выбывшихъ изъ строя, какъ-то незамтво, безъ всякихъ видимыхъ результатовъ, сошелъ на нтъ.
Привезли въ Мукденъ японскія пушки. Восемь полевыхъ, пять горныхъ. Горныя, какъ игрушки, на двухъ колесахъ. Около нихъ толпятся солдаты, офицеры. Осматриваютъ молча, трогаютъ руками и отходятъ. Полевыя повезли по городу, чтобы и китайцы видли.
Энергично говорятъ о предстоящихъ большихъ преобразованіяхъ въ арміи, говорятъ о длннной кровопролитной войн.
Опытъ послдняго наступленія показалъ, что брать непріятеля въ лобъ, даже когда онъ и не совсмъ еще подготовился къ отпору, было очень и очень трудно. Приходится буквально каждый шагъ заливать кровью и каждую пядь земли то брать, то опять уступать и опять брать.
Очевидно, что и намъ, какъ и японцамъ при ихъ наступленіи, придется тоже прибгать главнымъ образомъ къ обходнымъ движеніямь, окруженіямъ, отрзываньямъ. Но для этого надо, очевидно, имть и достаточное превосходство силъ.
Имемъ ли мы ихъ въ данный моментъ, могли ли бы имть ихъ, выполнила ли перевозка возложенную на нее задачу, могла ли выполнять больше, въ надлежащей ли степеии использована современная техника,— все это вопросы, отвтъ на которые дасть только исторія. Но очевидно и теперь, что матеріалъ для этой исторіи теперешняя война дастъ богатйшій.
Сегодня я видлся съ графомъ Шептыцкимъ, австро-венгерскимъ представителемъ, который вс эти дни былъ въ 17-мъ корпус.
Уже извстно, что 10-й и 17-йкорпуса сильно пострадали и каждый изъ нихъ потерялъ поровну, въ общемъ 46 орудій. Первый отступилъ 10-й корпусъ, обнаживъ лвое крыло 17-го. Правое же его крыло было обнажено вслдствіе того, что 6-й и 5-й корпуса, стоявшіе сейчасъ же за его правымъ крыломъ, расположились уступами южне. Въ теченіе четырехъ дней 17-й корпусъ удерживалъ позиціи, надясь, что 6-й и 5-й корпуса придвинутся и займутъ позиціи на правомъ фланг, съ которыхъ 17-й корпусъ обстрливался японцами. Тмъ боле, что по рекогносцировкамъ 17-го корпуса японцевъ тамъ было очень немного. Такъ, напримръ, работало только дв батареи. И только по истеченіи четырехъ дней японскія силы увеличились настолько, что 17-й корпусъ вынужденъ былъ отступить также и стать въ линію со 2-мъ и 6-мъ корпусами.
Что же тутъ больше страдаеть: организаціонный планъ или выполненіе?
Планы, диспозиція были удивительно хорошо и умно разработаны. Я думаю, ни одинъ полководецъ въ мір не составилъ бы лучшаго. Что касается до выполненія, то я слишкомъ, или, врне, совсмъ не знаю, что длалось въ другихъ корпусахъ и почему они длали не такъ, какъ, казалось бы, должны дйствовать въ данную минуту. Сношенія съ главной квартирой все время существовали, но сношенія корпуса съ корпусомъ, кажется, не было. Поэтому и не знаю я, что побуждало ихъ дйствовать такъ. Казалось бы, что отдльныя части должны были бы имть побольше самостоятельности и иниціативы, но неудачная иниціатива генерала Орлова, можетъ-быть, связала всмъ руки.
— Такъ что назначеніе отдльныхъ армій въ этомъ отношеніи принесетъ пользу?
— Это неизбжно, необходимо.
— Ваше мнніе, война надолго затянется?
— Если не будеть вмшательства державъ, то, пожалуй, года на полтора — два хватитъ.
— И результатъ?
— Я думаю, въ конц концовъ все-таки ничего не добьются: силъ же больше все-таки у Россіи. Но разорительна война будетъ одинаково для обоихъ государствъ.
— Вы считаете, надолго теперь пріостановлены военныя дйствія?
— Войска очень утомлены, притомъ стоятъ на позиціяхъ, съ которыми можно имть сношенія только по ночамъ, а это уже плохой отдыхъ. И холодно, очегь холодно. Говорятъ, что недли три, а то и мсяцъ мы простоимъ, чтобы отдохнуть, пополнить ряды.
— Вы, графъ, когда назадъ на позиціи?
— Сегодня же.
— Удобно устроились?
— Нельзя сказать. Насъ нсколько человкъ въ фанз. Если натопить — наскомыя одолваютъ, а не топить — очень холодно.
— Дрова есть?
— Мало.
— Солдаты хорошо дерутся?
— Отъ солдатъ ничего нельзя большаго требовать. Никакая другая армія, никакой другой солдатъ не выдержалъ бы этой первобытной обстановки.
— Кормятъ хорошо?
— Теперь очень хорошо. Даже мяса даютъ не порціями, а сколько съдятъ: фунтъ и два.
— Солдаты болютъ?
— Нтъ. Ваши солдаты желзные.
— Вы довольны, что пріхали сюда, въ смысл опыта?
— О, да! Очень богатый опытъ, который дастъ много матеріала для преобразованій армій всего міра.

CI.

Мукденъ.

Пріхалъ инженеръ В. П. Вейнбергъ. Работая по дорогамъ въ 3-мъ корпус генерала Иванова, онъ сдлалъ съ этимъ корпусомъ наступленіе за Тайцзы и съ нимъ же возвратился обратно.
Въ виду несомнннаго интереса, я привожу разсказъ В. П. полностью.
— Прізжаю я 21-го сентября на свои мосты на Хуньхе, близъ Фушуна, и не узнаю картины: обозы, обозы, вся долина запружена обозами, и вс тянутся къ моимъ мостамъ. ду въ штабъ корпуса: наступленіе. ‘А я?’ — спрашиваю.— ‘Вы причислены къ штабу разрабатывать впереди дороги, но озаботившись предварительно обезпеченіемъ уже сдланныхъ’. Я такъ и поступилъ и вмсъ со штабомъ выхалъ 22-го утромъ. Карттна была очень эффектная. Войска съ развернутыми знаменами, съ музыкой, день ясный, втерокъ. Когда перешли Хуньхе, генералъ Ивановъ сказалъ солдатамъ.
‘— Три недли мы не были на этомъ берегу рки. Въ добрый часъ, чтобъ ужь и не переходить ее обратно.
‘Въ тотъ же день сдлали 25-верстный переходъ. А утромъ 23-го я отправился на разработку Каушулинскаго перевала. 23-е, 24-е, 25-е прошли въ разработк этого перевала и на рекогносцировки другихъ переваловъ. Впереди шли охотники, а за ними мы съ саперами. Насъ интересовалъ перевалъ Хуекпу, лежавшій на кратчайшемъ направленіи къ нашей цли, къ рк Тайнзы, къ деревн Уйньюшинь, на правомъ берегу Тайцзы, версть 8 восточне деревни Веясиху, мста переправы Куроки. Но неизвстно было, есть ли тамъ японцы? Я послалъ въ штабъ навести справки, и мн было указано обратиться къ отряду генерала Дружинина, который занимался тамъ рекогносцировками и стоялъ штабомъ въ доревн Чуанхуанзай’.
— Генералъ Дружининъ откуда подошелъ?
— Съ востока. Онъ шелъ восточне насъ, а западне былъ Любавинъ. Ну, въ отряд мн сказали, что отправлены еще только рекогносцировочные отряды. У меня было съ собой два казака, и я похалъ на этотъ перевалъ Хуенпу. Перевалъ, впрочемъ, этотъ казался почти невозможнымъ для движенія обозовъ, и я разыскалъ два другихъ, ведущихъ въ ту же долину. По этимъ двумъ и прошли обозы. Часть обозовъ, меньшая, по боле высокому, а остальные по боле низкому и скрытому. Длалось это, понятно, съ цлью ввсти въ заблужденіе японцевъ нашей численностью, такъ какъ повышенный перевалъ имъ могъ быть виденъ.
— 25-го вечеромъ гд ночевали войска?
— Штабъ корпуса расположился въ деревн Лидіупанъ, а войска расположились еще впереди версты на три до деревни Ходянуза, съ авангарднымъ отрядомъ генерала Дружинина въ деревн Чансунь, гд уже былъ отрядъ генерала Ренненкампфа. Отрядъ же генерала Любавина былъ еще западне, около деревни Сіугузяндза, приблизительно верстахъ въ 4-хъ отъ Венсиху.
’25-го же вечеромъ я предложилъ начальнику корпуса построить хотя бы пшеходный мостъ на Тайцзы. Предложеніе было принято, и 26-го утромъ вмст съ капитаномъ саперной роты Субботинымъ и подошедшей желзнодорожной ротой 3-го батальона мы приступили къ постройк моста черезъ два рукава Тайцзы. Въ холодную, какъ ледъ, оду было не очень пріятно лзть, но выбора не было, мы развели на берегу костры, приготовили чай, была водка, и работа закипла.
— Хорошо работаютъ саперные и желзнодорожные батальоны?
— Идеально работаютъ. Они требовательне обыкновенныхъ солдагъ, потому что они образоване, развите, но, когда передъ ними созидательная, осмысленная работа — лучше ихъ нтъ въ арміи. И въ этой работ и потомъ ночью, при переноск раненыхъ, они чудно работали.
‘Къ утру 27-го оба наши мосты были готовы, и мы приступили къ постройк моста для орудій.
’28-го кончили и этотъ мостъ, и сейчасъ же по нимъ прошли 10-й и 9-й полки для усиленія отряда генерала Ренненкампфа, который перешелъ Тайцзы въ бродъ.
‘Ночью съ 28-го на 29-е мы атаковали японскіе окопы уже на лвомъ берегу Тайцзы и выбили ихъ изъ двухъ окоповъ. Но удержались мы въ нихъ только до восьми часовъ утра 29-го. Къ японцамъ явилось сильное подкрпленіе, и, кром того, они предприняли обходное движеніе противъ нашего лваго фланга. Бой былъ очень сильный, и въ общемъ мы потеряли до 1.500 человкъ ранеными и убитыми. Съ трехъ часовъ дня деревня Уйньюшинь начала обстрливаться японскими шрапнелями и наши войска стали отходить на позицію около деревни Ходяпузы. Къ четыремъ часамъ дня вся долина, по которой мы подошли къ Тайцзы, стала обстрливаться продольнымъ артиллерійскимъ огнемъ, и поэтому обозамъ было приказано вытянуться и хать рысью за деревню Ходяпузы.
‘Въ шесть часовъ вечера выступили мы. Намъ предложено было захватить по дорог въ деревн Уйньюшинь оружіе нашихъ раненыхъ.
‘Въ деревн еще стояли штабы генераловъ Ренненкампфа, Керчинскаго и Экка.
‘Я отправился по фанзамъ. Оружія и патроновъ оказалось такъ много, что всего забратъ намъ было не подъ силу.
‘Вхожу въ одну изъ фанзъ и вижу: лежатъ трое. Одинъ — ноги на камин, туловище на полу, раненый въ животь, уже мертвый, другой, раненый въ голову, въ безсознательномъ состояніи, третій — въ бедро, лежитъ и стонетъ.
‘Говоритъ:
‘— Уходите?.. Возьмите, Христа ради, меня!
‘Еще въ двухъ фавзахъ оказались раненые, всего 42 человка, кром тхъ, которые уже умерли среди нихъ.
‘Я зашелъ къ первому раненому и говорю ему:
‘— Голубчикъ, сейчасъ взять тебя и остальныхъ раненыхъ невозможно, я возвращусь и тогда ужъ возьмемъ тебя.
‘Онъ мн отвтилъ убитымъ голосомъ:
‘— Вс такъ общаютъ.
‘Уже темнло. На южной сторон деревни гудла наша батарея. На каждый удачный японскій выстрлъ наша отвчала залпомъ изъ 16 выстрловъ.
‘Надвигались тучи, неслись раскаты грома, сверкала молнія, сверкали выстрлы, рвались шрапнели. Все имло видъ фантастическаго, мрачнаго и роскошнаго фейерверка,
‘На фон этого мрачнаго, на фон смерти неизбжный спутникъ и комичное.
‘Шрапнель попала въ самоваръ генерала Кречинскаго.
‘Вбгаютъ въ фанзу съ веселымя лицами два солдатика и приносять дв бризантныя не разорвавшіяся гранаты, отъ которыхъ съ ужасомъ отшатываются сидвшіе и пившіе чай’.

CII.

Мукденъ, 10-го октября.

21-го сентября возвратился изъ своей поздки въ Портъ-Артуръ, продолжавшейся два мсяца, офицеръ 8-го сибирскаго казачьяго полка Александръ Петровичъ Костливцевъ.
Можетъ-быть, читатель помнитъ въ томъ позд, съ которымъ я сюда пріхалъ, двухъ молодыхъ кавалеристовъ? Т, которые говорили, что одинь русскій легко справится съ десятью японцами, и весело пили свои тосты. И тогда одинъ среди насъ провозгласилъ тосгъ за вру, за молодость.
Какой-то сказкой казалась имъ жизнь, и отъ нихъ зависло, только отъ нихъ, взять ту или другую долю.
А. П.— одинъ изъ этихъ двухъ офицеровъ. Онъ сидитъ въ настоящее мгновеніе передо мной, на его груди — новенькій Владимиръ съ мечами и бантомъ, красивое молодое лицо, красивые глаза освщены легкой мыслью.
Мысль доминируетъ теперь, чего тамъ, въ позд, не было.
— Да, да, мн хотлось сказокъ. Я давно добивался, чтобы меня послали въ Портъ-Артуръ, какъ добивался хать на эту войну. Потерявъ надежду, я началъ-было формировать отрядъ добровольцевъ, но въ это время пришло мое назначеніе. Я жалю, что не сформировалъ отрядъ: роль младшаго офицера — слишкомъ маленькая роль, и главное — никакихъ такихъ особыхъ приключеній здсь быть не можетъ, а въ голов только эти приключенія и сидли. Поэтому я такъ и рвался въ Портъ-Артуръ. Меня записали въ штабъ, но все очередь не доходила до меня. Наконецъ прізжаю я въ штабъ, мн говорятъ:
‘— Надобность есть теперь переслать кое-что въ Портъ-Артуръ, но блокада его стадла такъ дйствительна, что очень мало шансовъ попасть туда’.
‘Чмъ меньше шансовъ, тмъ, думалось мн, интересне. Я настоялъ, и меня отправили. Я выхалъ 25-го іюля изъ Айсятьзяня въ Мукденъ, а оттуда на Синминтинъ, откуда идетъ жедзная дорога на Тіенцзинъ. Въ Синминтин я слъ въ поздъ и дохалъ до станціи Кабанцы, дв станціи южне Синминтина. Здсь надо было пересаживаться въ другой поздъ, который уходилъ только утромъ, а мы пріхали вечеромъ. Ночевать я отправился съ своимъ переводчикомъ въ китайскій постоялый дворъ. Переводчикъ разнюхалъ, что за нами слдятъ три японца и нсколько хунхузовъ, которымъ поручено было убить меня. Эти хунхузы расположились около моего чемодана, и одинъ изъ нихъ даже слъ на него.
‘— Единственное наше спасеніе — бжать,— сказалъ переводчикъ,— выйдя подъ какимъ-то предлогомъ на улицу.
‘Мы такъ и сдлали, оставивъ вещи хунхузамъ. Ночь была темная, и мы незамтно добрались до станціи, сли въ какой-то случайный поздъ и благополучно добрались до Тіенцзина. Тамъ я явился къ нашему военному консулу, который сказалъ мн:
‘— Въ послдніе дни вс отправленныя джонки погибли, и пока новыхъ охотниковъ нтъ. Подождите нсколько дней.
‘Я подождалъ, обзавелся въ это время новымъ багажомъ. Черезъ нсколько дней консулъ говоритъ:
‘— Есть пароходъ. Онъ повезетъ мсячный запасъ въ Портъ-Артуръ, конечно, если прорвется чрезъ блокаду. Прорваться ему еще трудне, чмъ джонк. Хотитесъ нимъ позжайте, хотите — джонки ждите’.
‘Я выбралъ пароходъ, какъ боле скорое ршеніе, и отправился въ Чифу къ нашему консулу, Тидеману. На пароход мы похали изъ Чифу на Инкоу и, уже скрывшись въ мор, повернули-было на Портъ-Артуръ, но въ это время увидли огни японскаго миноносца. Тогда мы повернули назадъ въ Инкоу и только, потерявъ изъ виду миновосецъ, повернули опять въ Портъ-Артуръ. И опять наткнулись на англійскаго стаціонера. Онъ погнался-было за нами, и мы снова повернули въ Инкоу, и тогда, скрывшись, опять повернули и вошли уже съ потушенными огнями. Видли англійскаго стаціонера, но онъ насъ уже не видлъ, и мы благополучно добрались до Ляотешаня. Только верстъ трехъ не доходя, увидли японскій крейсеръ. Но то ли буря, то ли, что мы были уже подъ прикрытьемъ береговыхъ укрпленій, но онъ насъ не тронулъ. Съ Ляотешаня у насъ потребовали выкинуть флагъ. Какой? Русскій или французскій? Въ чьихъ рукахъ Голубиная бухта? Выбросили французскій, и намъ дали пропускъ въ Голубиную бухту. Мы влетли сперва въ сверную ея часть, и тогда насъ начали осыпать выстрлами съ юга: очевидно, наши. Мы сообразили, что влетли въ японскую часть бухты, и круто повернули въ южную. Тогда насъ стали осыпать пулями съ свера, а русскіе махали намъ флагомъ. Такъ какъ мы очень скоро вошли подъ прикрытіе скалы, то пули никакого вреда намъ не причинили. Черезъ полчаса прибыли изъ Портъ-Артура наши миноноски для конвоированія парохода, и на одной изъ нихъ я похалъ въ Портъ-Артуръ, куда мы и пріхали утромъ 8-го автуста. Прежде всего я отправился съ бумагами и депешами на ‘Пересвтъ’. Такъ какъ Витгефтъ былъ убитъ, то явился я къ князю Ухтомскому’.

CIII.

Мукденъ, 10-го октября.

— Почему нашъ флотъ возвратился назадъ?
— Суда были повреждены. Далькйшій бой былъ немыслимъ.
— Но вдь мы было прорвались?
— Я не знаю… Исторія выяснить, въ чемъ тутъ дло.
‘Отъ князя Ухтомскаго я отправился къ командиру порта Григоровичу. Пока я шелъ, упали около меня четыре снаряда съ суши. Одинъ — шагахъ въ десяти. Меня точно повернуло за плечи и подбросило. Спорва я ничего не почувствовалъ, а черезъ нсколько дней стало ныть лвое плечо и рука. Потомъ прошло, и стала болть вотъ эта подовина головы. И сейчасъ болитъ,— невралгія, что ли?
— Контузія.
— Какая контузія? Не думаю: обжоговъ никакихъ не было.
— Это ничего не значитъ. Вы совтовались съ докторами?
— Нтъ.
— Непремнно посовтуйтесь.
— И такъ пройдеть. Ну-съ, пришелъ я къ Григоровичу, а въ это время началась уже настоящая бомбардировка. Григоровичъ говоритъ:
,,— До вечера я васъ задержу, потому что теперь къ Стесселю не доберетесь — убьютъ, а вамъ надо сдлать важныя сообщенія.
‘Вечеромь бомбардировка прекратилась, а я отправился къ Стесселю. Онъ передалъ мн бумаги и сказалъ:
‘— Передайте, что длаемъ мы, что возможно. Войска въ отличномъ состояніи, мы ждемъ балтійской эскадры и Куропаткина. На-дняхъ опять являлись японскіе парламентеры съ предложеніемь сдать Портъ-Артуръ. Я отвтилъ, что, пока будетъ еще хоть одинъ снарядъ, хоть одинъ солдатъ — крпости на сдамъ.
‘Генералъ, бодрый и крпкій человкъ, очень обласкалъ меня. Чудное впечатленіе произвелъ на меня, да и на всхъ, Смирновъ, начальникь крпости. Благодаря ему, крпость стала дйствитольно неприступной. Я спросилъ Стесселя:
‘— Если Командующій черезъ два мсяца придетъ?
‘— Продержимся.
‘— Черезъ три?
‘— И три продержимся, но только трудно будетъ.
‘Парижъ’ въ ночь разгрузился, и 9-го автуста, въ 9—10 часовь вечера, на этомъ же пароход я выхалъ обратно. Нисколько верстъ насъ провожали наши миноносцы, а затмъ мы пошли одни. И почти сейчась же насъ окружили японцы. Я ушлъ переодться и выбросить вещи и бумаги въ море, ознакомившись предварительно съ ихъ содержаніемъ.
‘Когда японцы взошли на нашъ пароходъ, капитанъ откровенно сказать, что возилъ провизію въ Портъ-Артуръ, а меня представили, какъ грека Вамвакедеса, торговавшаго въ Артур виномъ и сигарами. Паспортъ этого Вамвакедеса былъ у меня въ карман, а самъ Вамвакедесъ, дйствительно торговавшій виномъ и сигарами въ Артур, за два дня до этого на джонк проскочилъ въ Чифу, а оттуда въ Харбинъ.
‘Нашъ пароходъ отправили въ Того, къ его стоянк у одного изъ острововъ. Тамъ намъ сдлали первый допросъ.
‘— Вы кто?
,,— Грекъ.
‘— Говорите по-гречески?
‘— Нтъ. Моя мать фракцуженка. Отецъ умеръ, когда мн былъ годъ, и мать со мной ухала изъ Константинополя въ Парижъ, гд я и жилъ всегда.
‘— Кром французскаго, на какомъ еще язык говорите?
‘— По-нмецки.
‘— Еще?
‘— Больше ни на какомъ.
‘— Это ложь! Вы русскій офицеръ.
‘— Нтъ. Я грекъ.
‘Не добившись ничего, меня и капитана отправили въ крпость Caсебо. Тамъ призовой судъ конфисковалъ пароходъ, а капитана и команду отпустили. Меня же засадили въ крпость и подвергли вторичному допросу. Я не ждалъ его, и на допрос со мной случилась прямо ужасная вещь: я забылъ свою фамилію.
‘— Какъ ваша фамилія?
‘Я въ отвтъ что-то мычу.
‘— Говорите ясне.
‘Я опять мычу.
‘— Да что у васъ хлбъ во рту?
‘Тогда я вынимаю изъ кармана паспортъ и говорю:
‘— Читайте сами
‘Я читаю самъ: Вамвакедесъ.
‘Въ крепости продержали меня три недли. Содержали прекрасно. Исполняли даже прихоти. Офицеръ, приставленный ко мн, Камура, былъ безукоризненно вжливъ и ласковъ. Прислуга также. Помщеніе идеально-чистое. Масса солнца, свта, большіе коридоры и комнаты, блыя стны. Свобода гулять, выходить. Только не въ сторону порта, гд чинились суда. Но все время со стороны японцевъ попытка заставить меня проговориться по-русски. Я прошу что-нибудь читать.
‘— Кром ‘Нивы’, русскаго журнала, ничего нтъ.
‘— Но я по-русски не понимаю.
‘— Картинки посмотрите.
‘И мн даютъ ‘Ниву’. Я знаю, что въ это время за мной наблюдаютъ, и, поборовъ адское желаніе почитать, я небрежно перелистываю и съ скучающимъ видомъ возвращаю ‘Ниву’ назадъ.
‘Тогда мн дали французскихъ книгъ.
‘— Можетъ-быть, вы хотите матери письмо написать?
‘— Нтъ, благодарю васъ покорно, она умретъ отъ ужаса, куда я еще попалъ.
‘Однажды ночью меня будятъ и говорятъ по-русски:
‘— Вы свободны и можете хоть сейчасъ узжать.
‘Я спрашиваю по-французски, что они говорятъ?
‘— Ничего, ничего,— спите.
‘Однажды меня призываютъ и говорятъ:
‘— Мы совтуемъ вамъ признаться. Если признаетесь, мы отнесемся къ вамъ, какъ къ военноплнному, въ противномъ же случа поступимъ по закону.
‘— Я грекъ’.
— Вы думаете, они исполнили бы свое общаніе?

CIV.

— Не сомнваюсь. Японцы очень въ этомъ отношеніи щепетильны и корректны. Вообще это очень симпатичный, ласковый народъ. Ласки у нихъ столько же, сколько солнца.
Я смюсь и спрашиваю:
— Не макаки?
Такъ когда-то и кто-то въ нашемъ позд называлъ японцевъ.
— Нтъ, нтъ, вполн интеллигентные люди. Съ большой будущностью. Въ каждомъ громадная любознательность. Мой прислужникъ. Говорю ему:
‘— Миза.
‘По-ихному вода.
‘Онъ приноситъ и жестомъ спрашиваетъ, какъ по-французски? И въ слдующіе разы уже говоритъ:
‘— L’eau.
‘И десятка два словъ усплъ выучить, пока я сидлъ’.
— Какъ же васъ наконецъ выпустили?
— Я написалъ письмо французскому консулу. Они его не доставили по назначенію, но черезъ нсколько дней посл того приходить Кимура и говоритъ:
‘— По справкамъ у нашихъ шпіоновъ оказалось, что вы дйствительно Вамвакедесъ. Вы свободны, если дадите подписку, что не подете въ Манчжурію’.
— Вы дали?
— Сейчасъ же. И въ тотъ же день меня отправили въ Нагасаки, гд я и прожилъ недлю до отхода парохода въ Шанхай.
— Тамъ вы уже чувствовали себя свободно?
— Ну, нтъ. Вроятне всего, что и тамъ слдили за мной. Вообще все время настроеніе было ужасное. Иногда отъ этого безконечнаго ожиданія, напряженія и неизвстности охватывало такое отчаяніе, такая тоска, что я хотлъ броситься и бжать: будутъ стрлять, убьютъ, по крайней мр, сразу, а такъ все равно нервная система не выдержитъ и я въ конц концовъ проговорюсь. Теперь, когда я въ этомъ купэ сижу свободный, говорю съ вами, я уже и не вспомню, чтобы разсказать пережитое, но общее впечатлніе отъ тогдашняго времени какой-то и до сихъ поръ непереваримый комъ, что-то темное, которое никогда не разойдется, и ужасное. Это — безсознательная память нервовъ о пережитомъ. Они болятъ при воспоминаніи… Бр!..
— Съ вами любезны все-таки были?
— Удивительно! Исполняли ршительно вс мои просьбы.
— Японія вамъ понравилась?
— Очень. Въ спокойномъ настроеніи эта поздка доставила бы громадное удовольствіе.
— Какъ васеленіе относится къ русскимъ?
— Очень хорошо. При мн и въ Сасебо и въ Нагасакахъ праздновали взятіе Портъ-Артура.
— Энтузіазмъ большой у нихъ?
— Нтъ. Какое-то пренебреженіе и къ намъ, и ко всмъ европейцамъ, и, кажется, къ англичанамъ особенно. Я бы сказалъ даже, угнетенное настроеніе: ‘мы знаемъ, что вы, русскіе, можете подавить насъ силой, война, весьма возможно, будеть для насъ безрезультатная. Пусть! Но мы и вамъ и всему свту докажемъ, что мы можемъ драться даже съ первоклассной державой, а въ боевомъ отношеніи и въ качественномъ стоимъ выше всякой европейской державы’. По-моему, японцы, при всей ихъ культур, все-таки еще дти, а ихъ толпа легкомысленне всякой другой.
— Видли гейшъ?
— Видлъ, конечно. Накупилъ всякихъ японскихъ бездлушекъ
— Гд же вы наконецъ вздохнули легко?
— Въ Тіенцзин. Но если ужъ говорить о легкомъ воздух, то самый легкій былъ въ начал кампаніи, когда мы только-что пріхали. Тогда, помните наше прощаніе въ Ляоян, я отправился молодымъ нижнимъ чиномъ въ полкъ. Сразу дали мн 17 казаковъ, посадили въ какую-то деревню и сказали: ‘карауль’. Сидимъ мы день, два, три, пять дней. Тишь, гладь, Божья благодать. Хожу себ по фанзамъ, пью чай и думаю: вотъ такъ война! Вдругъ на пятый день прибгаетъ казакъ:
‘— Ваше благородіе, японцы! Вотъ они!
‘Такъ и застучало все во мн. Выскочилъ. Вс казаки у забора. Caженяхъ въ 500 японскій разъздъ въ двнадцать человкъ. Что длать? Вспомнилъ я, какъ это въ училищ насъ обучали, и приказалъ сдлать дошадей, собраться, при лошадяхъ пять человкъ остались, а остальные цпью у забора разсыпались. Когда подъхали японцы саженей на двсти, казаки молятъ:
‘— Дозвольте, ваше благородіе, выстрлить!
‘А сами какъ въ лихорадк, и я тоже нервничаю. Что-то совершенно незнакомое охватило. Въ буквальномъ смысл въ мирной обстановк таракана никогда не раздавишь: ползетъ,— и пусть ползеть, отодвинешься. А тутъ какая-то неумолимая жажда: убить, разстрлять. Ощущеніе желанія охоты умножено на милліоны. Выдержали и подпустили саженей на пятьдесятъ. Но тутъ,— своего ружья у меня не было,— чувствую, что мои руки тянутся къ ружью казака-сосда. Тотъ тоже хочеть самъ. Я съ силой вырываю, цлю, выстрлъ. Японскій офицеръ быстро наклоняется, хватается за гриву и валится на землю. Стрляютъ остальные казаки. Японцы одинъ за другимъ падаютъ, поворачиваютъ суетливо лошадей, и успваетъ ускакать только одинъ изъ нихъ. Въ это время:
‘— Ваше благородіе, японцы!
‘Мы поворачиваемся, и я вижу на сопк не меньше батальона японцевъ. И сейчасъ же начинается страшная трескотня. Что длать? Кажется, надо уходить. Лошади готовы.
‘— На конь!
‘Главная улица деревни съ выходомъ на об стороны околицы.
‘— Куда?
‘— Налво!
‘Вылетаемъ за деревню: прямо на насъ скачетъ эскадронъ.
‘— Назадъ!
‘Проскакиваемъ деревню, а позади другой эскадронъ скачеть. Куда? Прямо передъ нами батальонъ пхоты. Еднаственный выходъ — на сопки, между пхотой и вторымъ эскадрономъ. Выскочатъ ли лошади по откосу? Другого выхода нтъ. Каменистый крутой откось. Лошади рвутся, длаютъ уродливые прыжки, спотыкаются, кубаремъ со всадникомъ летятъ, опять вскакиваютъ и скачутъ. Пули о скалу пощелкиваютъ, какъ щелканье волчьихъ зубовъ. Непрерывное пощелкиванье и везд, везд. Почему мы живы, почему никто не падаетъ? Что я долженъ длать? Я должемъ хать послднимъ. Японцы скачутъ уже сзади. Послднія усилія, гребень близко, пули удвоенно щелкаютъ, гребень! Внизъ кубаремъ — спасенье! Уже версты дв отскакали, пока вскарабкались японцы. Семь верстъ гнались за нами. Вотъ тогда посл гребня я вздохнулъ. И даже не тогда, а по дорог уже. Нечаянно дотронулся я до своей груди: кровь! Еще тронулъ, вся рука въ крови! Я едва не упалъ съ лошади, силы сразу оставили’.
— Ранены?
— Сосда ранило, и кровь брызнула фонтаномъ и залила меня, а я сгоряча не замтилъ-было. Вотъ что длаетъ видъ крови. Потомъ мн часто пришлось наблюдать: лежишь въ цпи, весело идетъ перестрлка, остроты, смхъ. Вдругъ пуля попала въ кого-нибудь. Это особенный звукъ, и сейчасъ же его отличаешь. Пустой выстрлъ поетъ, какъ цитра, сухой выстрлъ — въ землю, а въ тло — мягкій. И сразу мертвая тишина на линіи. Потомъ начинаютъ оглядываться: кого? И раненый, не чувствуя еще, ищетъ глазами и вдругъ увидитъ свою кровь.
‘— Кровь?!
‘И завоетъ благимъ матомъ’.
— Васъ тогда не ранило?
— Оцарапало. Въ пяти мстахъ платье пробило, въ томъ числ и шапку. Ранено было всхъ семь человкъ. Да, вотъ тогда, когда убдился я, что не раненъ,— вздохнулъ всей грудью. Понялъ это и сталъ осязать, какъ хороша жизнь, ароматна зелень, прекрасно небо. Конечно, источникъ — трусость, и я трусъ, но нетрусовъ нтъ, и я всегда боюсь.
— Въ нашемъ положеніи вы имете право говорить намь это.
— Сознавать могу, позналъ немножко себя, и это единственное цнное, что выносишь изъ такой ужасной бойни. А какъ я рвался сюда! И теперь, когда я знаю, что живой отсюда не уйду, что бы далъ я, чтобы быть опять у себя на родин, въ кругу близкихъ и милыхъ, среди простора полей милой Казанской губерніи!
— Зачмъ такія мрачныя мысли? Не вс же умираютъ.
— Не вс потому, что идетъ постоянное пополненіе. А въ частяхъ, бывшихъ съ начала кампаніи, и двадцати процентовъ не осталось прежняго состава. О, это такая лотерея: здсь больше шансовъ выиграть, чмъ остаться цлымъ.
Я смотрю въ милое лицо А. П. Да, теперь рзче обозначались на лиц бороздки мысли и пережитаго. И рядомъ съ этимъ еще совершенно сохранилась дтская ласковость и жизнерадостность.
Такъ весной иногда борются еще веселые лучи съ надвигающимися тучами, но новые и новые ряды ихъ выползаютъ изъ-за горизонта, и темная синяя бездна тамъ уже закрыла радостную даль.
1904.
Гарин-Михайловский Николай Георгиевич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. К вопросу о направлении Сибирской железной дороги, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1891
  2. ‘Не знаю, как кого…’, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1905
  3. На выставке, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1896
  4. К современным событиям, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1906
  5. Дневник писателя. Январь — август 1877 года., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1877
  6. Из ‘Дневника’, Рындина Лидия Дмитриевна, Год: 1914
  7. Мои скитания, Гарин-Михайловский Николай Георгиевич, Год: 1899
  8. Дневник писателя. 1876 год., Достоевский Федор Михайлович, Год: 1876
Электронная библиотека