Дневник паломника, Джером Джером Клапка, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 100 минут(ы)

ДНЕВНИКЪ ПАЛОМНИКА.

Джерома К. Джерома.

(Съ англійскаго).

‘Встникъ иностранной литературы’, No 2, 1893

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Нсколько мсяцевъ тому назадъ одинъ изъ моихъ друзей говоритъ мн:— Отчего вы не напишете серьезную книгу? Не мшало бы вамъ заставлять публику шевелить мозгами.

— Да хватитъ ли меня на это?— спрашиваю.

— Попытайтесь,— былъ отвтъ.

Вотъ я и попытался. Это серьезная книга. Поймите меня. Эта книга образуетъ вашъ умъ. Въ этой книг я разсказываю о Германіи — по крайней мр все, что мн извстно о Германіи и о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау. Разсказываю и о другихъ вещахъ, — только не все, что знаю, дабы не раздавить васъ своими знаніями. Я хочу просвщать васъ помаленьку. Когда вы прочтете эту книгу, мы можемъ начать сызнова и я разскажу вамъ еще кое-что. Но еслибъ я выложилъ разомъ вс свои свднія, то могъ бы утомить васъ, набить вамъ оскомину и стало быть не достигъ бы своей цли. Итакъ я излагаю предметъ въ легкой и увлекательной форм, стараясь заинтересовать даже легкомысленныхъ молодыхъ людей. Они не должны замтить, что ихъ поучаютъ уму-разуму: въ виду этого я насколько возможно постарался скрыть отъ нихъ, что это очень серьезная и полезная книга. Я хочу оказать имъ добро безъ ихъ вдома. Я хочу всмъ вамъ оказать добро: образовать вашъ умъ и заставить васъ шевелить мозгами.

Что вы подумаете, прочитавъ эту книгу,— я не желаю знать, право не желаю.

Для меня достаточное вознагражденіе — сознаніе исполненнаго долга и процентъ изъ барышей, вырученныхъ отъ продажи книги.

——

Дневникъ паломника.

Понедльникъ 19.

Мой другъ Б.— Приглашеніе въ театръ.— Скверный обычай.— Мечты будущаго путешественника.— Какъ описать высокимъ слогомъ свою родину.— Пятница — счастливый день.— Паломничество ршено.

Мой другъ Б. явился ко мн нынче утромъ и спросилъ, поду ли я съ нимъ въ театръ въ слдующій понедльникъ.

— О, да! разумется, старина!— отвчалъ я.— Вы достали ордеръ?

Онъ отвчалъ:

— Нтъ, ордеровъ не даютъ. Мы заплатимъ за входъ.

— Заплатимъ! Заплатимъ за входъ въ театръ!— воскликнулъ я въ изумленіи.— Какой вздоръ! Вы шутите?

— Милйшій,— возразилъ онъ, — неужели вы думаете, что я сталъ бы платить, еслибъ можно было попасть даромъ? Но устроители этого театра не имютъ понятія о ‘билет на право свободного входа’,— непросвщенные варвары! Ихъ нисколько не тронетъ ваша принадлежность къ пресс, они не интересуются прессой, они знать не хотятъ о пресс. Не стоитъ обращаться къ режисеру, потому что у нихъ нтъ режисера. Если вы хотите, чтобъ васъ впустили,— извольте заплатить. Если не хотите платить,— васъ не впустятъ: таковъ ихъ обычай.

— Милый мой,— отвчалъ я,— какой скверный обычай! Да, что же это за театръ? Видно, я никогда не бывалъ въ немъ.

— Должно быть,— отвчалъ онъ.— Это театръ въ Оберъ-Аммергау,— первый поворотъ налво отъ станціи Оберъ, въ пятидесяти миляхъ отъ Мюнхена.

— Гмъ! неблизкій путь!— замтилъ я.— Такому захолустному театру не слдовало бы важничать.

— Онъ вмщаетъ семь тысячъ человкъ,— отвчалъ мой другъ Б.— и биткомъ набитъ при каждомъ представленіи. Первое представленіе будетъ въ слдующій понедльникъ. Подете?

Я подумалъ, заглянулъ въ записную книжку, увидлъ, что тетка Эмма прідетъ къ намъ въ субботу и останется до пятницы, разсчиталъ, что если я уду, то вроятно не встрчусь съ нею и стало быть не увижу ея въ теченіе еще нсколькихъ лтъ,— и ршилъ хать.

Правду сказать, меня соблазнилъ не столько театръ, сколько поздка. Сдлаться великимъ путешественникомъ всегда было моей задушевной мечтой. Я былъ въ восторг, еслибъ могъ писать въ такомъ примрно род:

— Я курилъ мою благовонную гаванну на залитыхъ солнцемъ улицахъ стараго Мадрида и втягивалъ дкій вонючій дымъ трубки мира въ жалкомъ вигвам дальняго Запада, и прихлебывалъ мой вечерній кофе подъ молчаливою снью палатки, между тмъ какъ спутанные верблюды щипали скудную траву пустыни, и глоталъ жгучую водку свера, между тмъ какъ олень жевалъ свой кормъ въ хижин рядомъ со мною, а блдные лучи полунощнаго солнца играли на снгу, я чувствовалъ на себ огонь блестящихъ глазъ, сверкавшихъ на меня съ окутанныхъ чадрами, подобныхъ привидніямъ, лицъ въ узкихъ улицахъ древней Византіи, и съ улыбкой отвчалъ (что конечно не длаетъ мн чести), на вызывающіе взоры черноглазыхъ двушекъ Іеддо, я бродилъ тамъ, гд ‘добрый’ Гарунъ аль-Рашидъ пробирался ночью, переодтый, въ сопровожденіи своего врнаго Мезрура, я стоялъ на мосту, гд Данте поджидалъ прославленную Беатриче, я плавалъ на водахъ, носившихъ трирему Клеопатры, я стоялъ на томъ мст, гд упалъ Цезарь, я слышалъ шелестъ роскошныхъ платьевъ въ салонахъ Парижа и бряцанье бусъ, обвивающихъ черныя шеи красавицъ Тонгитобу, я изнемогалъ подъ жгучими лучами солнца Индіи, я замерзалъ въ снгахъ Гренландіи, я видлъ вокругъ себя дикія орды Африки, я засыпалъ, завернувшись въ походное одяло, подъ тнью гигантскихъ сосенъ Сверной Америки, за тысячи миль отъ центровъ человческой жизни.

Б., которому я излагалъ свои мечты этимъ капризнымъ слогомъ, возразилъ, что тоже впечатлніе можно произвести, описывая мсто своего постояннаго жительства.

— Я могу развести такую же рацею, не узжая изъ Англіи,— сказалъ онъ.— Вотъ, слушайте-ка:

— Я сосалъ мой четырехпенсовый мунштукъ на пескахъ Флитъ-Стрита, и попыхивалъ моей двухпенсовой маниллой въ раззолоченныхъ залахъ Критеріона, я тянулъ мое пнистое пиво тамъ, гд прославленный Ангелъ Ислингтона собираетъ жаждущихъ подъ снь своихъ крыльевъ, и пропускалъ рюмочку въ вонючемъ салон Сого! Возсдая на хребт причудливаго осла, я направлялъ его бгъ, — врне сказать, направлялъ погонщикъ, подгонявшій осла сзади,— по безотраднымъ пустырямъ Гемпстеда и мой челнокъ спугивалъ дикихъ утокъ съ ихъ уединенныхъ пристанищъ въ тропическихъ областяхъ Баттерзи. Я скатился кубаремъ съ крутого и высокаго склона Тригилля, между тмъ какъ веселыя дочери Востока хохотали и хлопали въ ладоши, любуясь на эту сцену, и тамъ, гд рзвились когда-то кудреглавые дти злополучныхъ Стюартовъ, я блуждалъ по уединеннымъ дорожкамъ стариннаго сада, обвивая рукой гибкую талію прекрасной Евиной дщери, въ то время, какъ ея мамаша тщетно искала насъ по ту сторону забора. Я носился до того, что голова шла кругомъ и сердце разрывалось (да и не одно сердце) на маленькой, но необычайно тряской, лошадк, которую можно нанять за пенни, на равнинахъ Ревгэмъ Рэя, и покачивался подъ праздными толпами Барнета (хотя врядъ ли кто нибудь изъ нихъ былъ такъ празденъ какъ я), сидя на ярко-раскрашенной колесниц, влекомой за веревку. Я попиралъ мрными стопами полы Кенсингтонскаго Тоутъ Голля (билетъ по гине, включая и напитки,— если протискаешься въ буфету), я видлъ вокругъ себя дикія орды Дрюри-Лена въ ночь боксеровъ, я величаво возсдалъ въ первомъ ряду галлереи на представленіи модной пьесы, сожаля, что не истратилъ вмсто этого мой шиллингъ въ восточныхъ залахъ Альгамбры.

— Вотъ вамъ,— сказалъ Б.,— чмъ хуже вашей, а написать можно сидя дома.

— Не стану спорить, — отвчалъ я.— Вы не поймете моихъ чувствъ! Въ вашей груди не бьется буйное сердце путешественника, вамъ чужды его стремленія. Все равно! Довольно того, что я ду съ вами. Сегодня же куплю книгу нмецкихъ разговоровъ, и голубую вуаль, и блый зонтикъ, и все, что необходимо для англійскаго туриста въ Германіи. Когда мы отправимся?

— Въ дорог будемъ добрыхъ двое сутокъ… Что же, демте въ пятницу.

— А можетъ быть пятница несчастный день для вызда?— усумнился я.

— О, Господи, — возразилъ онъ почти грубо,— выдумаетъ тоже! Точно Провидніе будетъ устраивать Европейскія дла въ зависимости отъ того, подемъ ли мы въ пятницу или въ четвергъ!

Онъ прибавилъ, что удивляется, какъ это я, такой разумный въ иныхъ случаяхъ человкъ, могу придавать значеніе бабьимъ сказкамъ. Онъ сказалъ, что и самъ, въ старыя времена, когда былъ еще молокососомъ, врилъ этимъ глупостямъ и никогда, ни за что, ни за какія коврижки, не ршился бы предпринять экскурсію въ пятницу.

Но однажды пришлось ршиться. Дло стояло такъ, что приходилось либо вызжать въ пятницу, либо вовсе отказаться отъ поздки. Онъ рискнулъ попытать счастье.

Узжая, онъ готовился ко всевозможнымъ случайностямъ и злоключеніямъ. Вернуться живымъ — вотъ все, о чемъ онъ мечталъ.

И что же! эта поздка оказалась самой веселой изъ всхъ его поздокъ. Это былъ сплошной, непрерывный рядъ успховъ.

Посл этого онъ ршилъ всегда вызжать въ пятницу, и такъ и длалъ, и всегда въ добрый часъ.

Онъ прибавилъ, что никогда, ни за что, ни за какія коврижки не выдетъ въ другой какой нибудь день, кром пятницы. Вдь экая глупость это суевріе насчетъ пятницы!

И такъ мы ршились хать въ пятницу и встртиться на вокзал въ восемь часовъ вечера.

Четвергъ 22.

Вопросъ о багаж.— Совтъ перваго друга.— Совтъ второго друга.— Совтъ третьяго друга.— Наставленіе мистриссъ Бриггсъ.— Наставленіе нашего викарія.— Наставленіе супруги.— Медицинскій совтъ.— Литературный совтъ.— Указаніе Джорджа.— Порученіе Смита.— Мои собственныя соображенія.— Соображенія Б.

Поломалъ-таки я сегодня голову надъ вопросомъ о багаж. Утромъ встрчаюсь съ однимъ пріятелемъ, онъ мн и говоритъ:

— О, если вы дете въ Оберъ-Аммергау, запаситесь теплымъ платьемъ. Вамъ придется одваться по зимнему.

Онъ разсказалъ, что одинъ изъ его друзей здилъ туда нсколько лтъ тому назадъ, и не догадался запастись теплымъ платьемъ и схватилъ тамъ насморкъ и, вернувшись домой, умеръ.

— Послушайтесь меня,— прибавилъ онъ,— берите съ собой зимнее платье.

Немного погодя встрчаюсь съ другимъ господиномъ.

— Вы, я слыхалъ, дете за границу?— спрашиваетъ.— Куда же, въ какую часть Европы?

Я отвчалъ, что кажется куда-то въ середину.

— О, такъ послушайтесь моего совта, захватите съ собой холстинковую пару и легкій зонтикъ. Не забудьте. Вы и понятія не имете, какая жарища на континент въ это время года. Англичане, путешествуя по Европ, ни за что не хотятъ разстаться съ теплымъ, суконнымъ платьемъ. Отъ того многіе изъ нихъ подвергаются солнечнымъ ударамъ и платятся жизнью за свое упрямство.

Я отправился въ клубъ и встртился тамъ съ однимъ пріятелемъ — газетнымъ корреспондентомъ, который много путешествовалъ и знаетъ Европу какъ свои пять пальцевъ. Разсказалъ ему о совтахъ моихъ двухъ друзей, и спросилъ: которому врить. Онъ отвчалъ:

— Видите ли, дло въ томъ, что они оба правы. Въ этихъ холмистыхъ мстностяхъ погода мняется очень быстро. Утромъ вы изнываете отъ жары, а вечеромъ обрадуетесь фланелевой рубашк или мховому пальто.

— Но вдь это точь въ точь какъ у насъ, въ Англіи,— воскликнулъ я.— Если такъ, если иностранцы встрчаютъ у насъ тоже, что у себя на родин, то какое же право они имютъ ворчать на нашу погоду?

— Видите ли, дло въ томъ,— отвчалъ онъ,— что они не имютъ никакого права, но какъ же вы запретите имъ ворчать? Нтъ, послушайтесь моего совта: пряготовьтесь ко всему. Возьмите холодную пару и нсколько легкихъ вещей, на случай жары, да запаситесь и теплымъ платьемъ на случай холода.

Дома я засталъ мистриссъ Бриггсъ, которая зашла на минутку поглядть на бэби. Она сказала:

— О, если вы собираетесь въ Германію, захватите съ собой кусокъ мыла.

И тутъ же разсказала, какъ мистеръ Бриггсъ здилъ однажды въ Германію по спшному длу, и въ торопяхъ забылъ запастись мыломъ, и не могъ его потребовать въ Германіи, потому что не зналъ, какъ по нмецки мыло и оставался въ отлучк три недли, и ни разу не умывался, и вернулся въ Англію такимъ грязнымъ, что дома его не узнали и приняли за мдника, который долженъ былъ придти починить котелъ на кухн.

Мистриссъ Бриггсъ совтовала также запастись полотенцами, а то въ Германіи такія маленькія полотенца…

Я вышелъ со двора посл завтрака и встртился съ нашимъ викаріемъ. Онъ сказалъ:

— Возьмите съ собой одяло.

И объяснилъ, что въ нмецкихъ гостинницахъ не только не даютъ достаточно теплыхъ одялъ, но иной разъ и простыни не просушиваютъ какъ слдуетъ. Одинъ изъ его молодыхъ друзей путешествовалъ какъ-то по Германіи, переночевалъ въ сырой постели, схватилъ лихорадку и возвратясь домой, умеръ.

Тутъ подошла къ намъ супруга викарія. (Онъ поджидалъ ее у магазина дамскихъ платьевъ, когда мы съ нимъ встртились). Онъ сообщилъ ей о моей предполагаемой поздк въ Германію, и она сказала:

— О, захватите съ собой подушку. Тамъ вамъ не дадутъ подушекъ — ни одной подушки,— это ужасъ, что такое, вы не уснете спокойно, если не возьмете съ собой подушку!.. Вы можете увязать ее въ ремни, это не займетъ много мста,— прибавила она.

Немного погодя встрчаю нашего доктора.

— Непремнно захватите съ собой бутылку водки,— сказалъ онъ.— Она не займетъ много мста и будетъ очень кстати, если вы не привыкли къ нмецкой стряпн.

Онъ прибавилъ, что водка, которую подаютъ въ заграничныхъ гостинницахъ,— чистый ядъ, и что узжать не захвативъ съ собой бутылку водки, положительно неблагоразумно. Бываютъ случаи, когда бутылка водки, оказавшаяся въ вашемъ саквояж, можетъ спасти вамъ жизнь.

Вернувшись домой, я засталъ у себя еще одного изъ моихъ литературныхъ друзей. Онъ сказалъ:

— Долгонько вамъ придется трястись по желзной дорог. Вы привыкли къ продолжительнымъ путешествіямъ?

— Какже!— говорю,— я здилъ изъ Лондона въ Суррей на курьерскомъ позд.

— О, это игрушка въ сравненіи съ тмъ, что вамъ предстоитъ. Послушайте, я дамъ вамъ хорошій совтъ, какъ скоротать время. Возьмите съ собой шахматы и пригласите кого нибудь въ партнеры. Ручаюсь, что будете благодарны мн за этотъ совтъ.

Вечеромъ завернулъ къ намъ Джорджъ.

— Вотъ что, старина,— сказалъ онъ,— не забудьте взять съ собой табаку и ящикъ сигаръ.

Онъ, прибавилъ, что нмецкія сигары — лучшія нмецкія сигары, принадлежатъ къ особенному сорту, извстному подъ именемъ ‘регалія-капустиссима’, и что врядъ-ли я успю привыкнуть къ ихъ аромату, за мое кратковременное пребываніе въ Германіи.

Немного поздне пришла моя свояченица и принесла чайный погребецъ.

— Положите его въ чемоданъ,— сказала она,— въ дорог пригодится. Тутъ все, что нужно, въ случа если захочешь напиться чаю.

Она прибавила, что нмцы понятія не имютъ о ча, но что съ этимъ погребцемъ я и безъ нихъ обойдусь.

Она открыла шкатулку и показала мн ея содержимое. Дйствительно, тутъ были всевозможныя приспособленія. Тутъ оказались: маленькая чайница съ чаемъ, бутылочка молока, сахарница съ сахаромъ, бутылка спирта, маслянка съ масломъ, ящичекъ съ бисквитами, кром того, спиртовница, кострюлька, чайникъ, ситечко, два блюдечка, дв тарелочки, два ножа, дв ложечки. Еслибъ сюда еще кровать, нечего и о гостинницахъ безпокоиться.

Въ девять часовъ явился Смитъ, секретарь нашего фотографическаго клуба, и попросилъ меня снять для него негативъ со статуи умирающаго гладіатора въ Мюнхенской галлере. Я отвчалъ, что радъ бы былъ услужить ему, но думаю оставить дома мою камеру.

— Оставить дома вашу камеру!— сказалъ онъ.— Да вдь вы дете въ Германію, въ Рейнскую область! Вы увидите живописнйшіе ландшафты, вы будете останавливаться въ древнйшихъ и знаменитйшихъ городахъ Европы,— и вы оставите дома вашъ фотографическій аппаратъ, и вы называете себя артистомъ!

Онъ прибавилъ, что я всю жизнь буду каяться, если уду безъ моей камеры.

Я полагаю, что благоразумный человкъ долженъ слушать совты тхъ, кто лучше его знаетъ дло. Опытъ предшественниковъ облегчаетъ вашу задачу. Итакъ, посл ужина, я досталъ вс вещи, которыя мн совтовали взять въ дорогу, и разложилъ ихъ рядкомъ на кровати,— прибавивъ въ нимъ нсколько другихъ, уже по собственному усмотрнію.

Я взялъ запасъ бумаги, чернильницу, словарь и нсколько справочныхъ книгъ на случай, если мн захочется работать въ дорог. Всегда слдуетъ запасаться матеріалами для работы: вдь не знаешь, когда на тебя найдетъ рабочій стихъ. Съ мною это случалось: удешь куда нибудь, не захвативъ ни пера, ни чернилъ, ни бумаги, и вдругъ нападетъ охота работать. Но пера, бумаги, чернилъ нтъ — и вотъ вмсто того, чтобы работать, приходится цлый день ловить мухъ.

Поэтому, теперь я всегда и всюду таскаю съ собой бумагу, перо и чернила, такъ что если захочется работать,— садись и пиши.

Почему на меня такъ часто нападалъ рабочій стихъ прежде, когда я не бралъ съ собой бумаги, пера и чернилъ, и почему онъ никогда, ни разу, не нападалъ на меня съ тхъ поръ, какъ я сталъ запасаться всмъ, что требуется для работы,— ршительно не понимаю.

За то ужь если нападетъ, то не застанетъ меня врасплохъ!

Кром того, я положилъ на кровать нсколько томовъ Гёте, пріятно будетъ перечесть Гёте на его родин, думалось мн. Я ршилъ также захватить съ собой губку и маленькую походную ванну: холодныя ванны по утрамъ очень полезны.

Б. явился какъ разъ въ ту минуту, когда я сложилъ все это въ кучу. Онъ взглянулъ на кровать, и спросилъ меня, что это я затваю. Я отвчалъ, что укладываюсь въ дорогу.

— Господи! — воскликнулъ онъ.— Я думалъ, вы перезжаете на новую квартиру. Да что жь мы тамъ — колонію будемъ устраивать, что-ли?

— Нтъ!— отвчалъ я.— Но мн совтовали взять съ собой эти вещи. Къ чему же вамъ будутъ давать совты, если вы не станете ихъ слушать?

Онъ отвчалъ:

— О! слушайте, скольео угодно, это всегда полезно: потомъ сами кому-нибудь посовтуете. Но, ради всхъ святыхъ, оставьте дома этотъ хламъ. А то вдь насъ примутъ за цыганъ.

А я:

— Ну, что за глупости! Половина этихъ вещей необходима, если я сколько-нибудь дорожу жизнью. Тотъ, кто подетъ безъ нихъ въ Германію, умретъ, вернувшись домой.

И я передалъ ему слова доктора, и викарія, и другихъ, и растолковалъ, до какой степени моя жизнь зависитъ отъ бутылки водки, зонтика, одяла и теплаго платья.

Этотъ Б. удивительный человкъ: совершенно равнодушенъ къ опасности (если она угрожаетъ другому). Вотъ что онъ сказалъ:

— О, пустяки! Не такой вы человкъ, чтобъ умереть отъ простуды. Оставьте этотъ складъ, и возьмите съ собой зубочистку, щетку, пару носковъ и рубашку: больше ничего не требуется.

Я таки захватилъ и еще кое-что — впрочемъ немного. Все помстилось въ маленькій чемоданчикъ. Хотлось мн захватить чайный погребецъ — пріятно бы было побаловаться чайкомъ въ вагон,— но Б. и руками и ногами…

Надюсь, что погода не перемнится.

Пятница 23.

Раннее пробужденіе.— Балластъ, которымъ нужно запасаться передъ плаваніемъ.— Непрошенное вмшательство Провиднія въ дла, которыхъ оно не понимаетъ.— Соціалистическое общество.— Б. не узнаетъ меня.— Неинтересный анекдотъ.— Мы нагружаемся балластомъ.— Неважный морякъ.— Игривый пароходъ.

Всталъ сегодня ни свтъ ни заря. Зачмъ, — и самъ не знаю. Мы узжаемъ только въ восемь часовъ вечера. Но я не жалю… то есть о томъ, что рано всталъ. Все-таки перемна. И домашнихъ разбудилъ: мы пили чай въ семь часовъ.

Позавтракалъ очень плотно. Мн говорилъ какъ-то одинъ морякъ:

— Коли дешь куда нибудь, запасайся балластомъ. Довольно балласта — все пойдетъ какъ по маслу. А если мало,— бда, все время качка: и боковая, и килевая… Нагружайтесь балластомъ.

Совтъ, кажется, разумный.

Подъ вечеръ пріхала тетка Эмма. Обрадовалась, что захватила меня дома. Что-то толкнуло ее пріхать въ пятницу вмсто субботы. Конечно Провидніе,— ршила она.

Я бы желалъ, чтобъ Провидніе занималось своими длами и не совалось въ мои: совсмъ оно ихъ не понимаетъ.

Она сказала, что дождется моего возвращенія, потому что хочетъ увидть меня передъ отъздомъ. Я замтилъ, что вернусь черезъ мсяцъ,— не раньше. Она отвчала, что это ничего: времени у нея довольно и она подождетъ пока я вернусь.

Семья просила меня пріжать поскоре. Пообдалъ на славу, ‘нагрузился балластомъ’, какъ говоритъ мой другъ — мореплаватель, пожелалъ всмъ ‘счастливо оставаться’, поцловалъ тетку Эмму, общалъ позаботиться о себ и надюсь съ Божьею помощью исполнить это общаніе во что бы то ни стало,— слъ на извощика и ухалъ.

Пріхалъ на вокзалъ раньше Б. Занялъ два мста въ курящемъ вагон и сталъ разгуливать взадъ и впередъ по платформ.

Когда вамъ нечего длать, вы начинаете думать. За неимніемъ лучшаго занятія я погрузился въ размышленія.

Какое удивительное воплощеніе соціализма представляетъ современная цивилизація — не соціализма такъ называемыхъ соціалистовъ! — системы, сфабрикованной очевидно по образцу каторжныхъ тюремъ, — системы, при которой несчастный смертный осужденъ на работу подобно вьючному животному не ради личной пользы, а для блага общества,— системы, при которой нтъ людей, а есть только числа — при которой нтъ ни честолюбія, ни надежды, ни страха,— а соціализма свободныхъ людей, работающихъ бокъ о бокъ въ общей мастерской, каждый на свой страхъ, напрягая всю свою энергію и способности,— соціализма мыслящихъ, отвтственныхъ индивидуумовъ, а не автоматовъ, направляемыхъ правительствомъ. Вотъ и я, въ награду за мои труды, получилъ отъ общества возможность прокатиться въ сердце Европы и обратно. Рельсовые пути проложены на протяженіи 700 или 800 миль, чтобы облегчить мою поздку, выстроены мосты, пробиты туннели, армія инженеровъ, сторожей, стрлочниковъ, носильщиковъ, конторщиковъ печется о моемъ благополучіи. Мн нужно только заявить Обществу (олицетворенному въ данномъ случа кассиромъ), куда я хочу хать, и уссться въ вагонъ, остальное сдлаютъ за меня другіе. Если я захочу развлечься въ дорог чтеніемъ, — сдлай одолженіе: книги, газеты написаны и напечатаны. Въ различныхъ мстахъ пути заботливое Общество припасло все что нужно для подкрпленія моихъ силъ (бутерброды могли бы быть посвже, но можетъ быть оно думаетъ, что свжій хлбъ вреденъ для моего желудка). Если я усталъ съ дороги и хочу отдохнуть, Общество поджидаетъ меня съ ужиномъ и постелью, съ холодной и теплой водой для мытья и съ полотенцами для утиранья. Куда бы я ни пошелъ, чего бы я ни захотлъ, Общество, точно геній восточной сказки, готово помогать мн, угождать мн, исполнять мои приказанія, доставлять мн всяческія развлеченія и увеселенія. Общество свозитъ меня въ Оберъ-Аммергау, позаботится обо всхъ моихъ нуждахъ въ дорог, покажетъ мн представленіе Страстей, которое оно поставило, прорепетировало и будетъ играть для моего поученія и услажденія, отвезетъ меня домой, объясняя по дорог, при посредств своихъ путеводителей и указателей все, что можемъ, по его мннію, заинтересовать меня, будетъ передавать мои письма роднымъ и знакомымъ, оставшимся въ Англіи, а письма родныхъ и знакомыхъ мн, будетъ смотрть за мной, ублажать меня, беречь меня, какъ родная мать… Какъ родная мать никогда не съуметъ.

Я съ свой стороны долженъ только исполнять работу, которую оно мн препоручило. Общество относится въ человку глядя по его работ.

Общество говоритъ мн:— Садись и пиши, вотъ все, что я отъ тебя требую. Прошу отъ тебя немного, но ты можешь изводить бумагу на то, что твои друзья называютъ, если не ошибаюсь, литературой, и находятся люди, которые съ удовольствіемъ читаютъ твое маранье. Превосходно, садись и пиши свою литературу или какъ тамъ она называется, а я позабочусь обо всемъ остальномъ. Я доставлю теб письменныя принадлежности, умныя и остроумныя книги, ножницы и клейстеръ — все, что нужно для твоего ремесла, я буду кормить тебя, одвать тебя, найду теб квартиру, буду возить тебя всюду, куда захочешь, снабжать тебя табакомъ и всмъ, что нужно для твоего благополучія,— только работай. Чмъ больше ты наработаешь, и чмъ лучше ты наработаешь,— тмъ больше я буду заботиться о теб. Пиши,— вотъ все, что я отъ тебя требую.

— Но,— отвчаю я Обществу,— я не люблю работать, я не хочу работать. Что я за каторжнивъ, чтобы работать!

— Прекрасно,— отвчаетъ Общество,— не работай. Я тебя не заставляю. только если ты не будешь работать для меня, такъ и я не стану работать для тебя. Не будетъ отъ тебя работы — не будетъ и отъ меня обда, ни развлеченій, ни табаку.

И я ршаюсь быть каторжнивомъ и работать. Общество не заботится объ одинаковомъ вознагражденіи всхъ людей. Его главная задача — поощрять умы. По его мннію, человкъ, работающій только мускулами, немногимъ выше быка или лошади, ну и обращеніе съ нимъ немногимъ лучше. Но лишь только онъ начнетъ работать головой, превратится изъ чернорабочаго въ ремесленника, его фонды поднимаются.

Конечно методъ, примняемый обществомъ для поощренія умовъ, далекъ отъ совершенства. Его знамя — знамя житейской мудрости. Боюсь, что оно лучше вознаграждаетъ поверхностнаго, трескучаго писателя, чмъ глубокаго, блестящаго мыслителя, а ловкая плутня частенько угождаетъ ему больше, чмъ скромный трудъ. Но его планъ разуменъ и здравъ, его цли и намренія — благія, его методъ, вообще говоря, дйствуетъ исправно, и съ каждымъ годомъ оно умнетъ.

Когда нибудь оно достигнетъ высшей мудрости, и будетъ воздавать каждому по заслугамъ.

Но не тревожьтесь. Мы до этого не доживемъ.

Размышляя объ обществ, я столкнулся съ Б. Въ первую минуту онъ принялъ меня за неповоротливаго осла и сказалъ это, но увидавъ, что ошибся,— извинился. Онъ тоже поджидалъ меня уже нсколько времени. Я сказалъ ему, что занялъ два мста въ курящемъ вагон, а онъ отвчалъ, что сдлалъ тоже. По странной случайности мы заняли мста въ одномъ и томъ же вагон. Я — два мста у оконъ близь двери, а онъ — два мста у оконъ на противуположной сторон. Четыре другихъ пассажира услись по середин. Мы сли у оконъ близь двери, и предоставили остальныя два мста желающимъ. Всегда слдуетъ быть великодушнымъ.

Въ нашемъ вагон оказался удивительно болтливый пассажиръ. Я въ жизнь свою не встрчалъ человка съ такимъ запасомъ скучнйшихъ анекдотовъ. У него оказался другъ,— по крайней мр тотъ господинъ былъ его другомъ, когда поздъ тронулся, и онъ разсказывалъ этому другу разныя исторіи, не умолкая ни на минуту, отъ Лондона до Дувра. Прежде всего онъ разсказалъ длинную исторію про пса. То есть ничего-то не было въ этой исторіи! Просто разсказъ о повседневной жизни пса. Песъ просыпался утромъ, царапался въ дверь, а когда дверь отворяли, онъ уходилъ въ садъ и оставался тамъ до вечера, а когда его жена (не жена пса, а жена господина, который разсказывалъ про пса) выходила подъ вечеръ въ садъ, онъ всегда спалъ на трав, а когда его брали въ комнаты, онъ игралъ съ дтьми, а вечеромъ ложился спать на коврик, а утромъ начиналась опять таже исторія. И тянулась эта исторія около сорока минутъ.

Пріятель или родственникъ этого пса, безъ сомннія нашелъ бы ее крайне занимательной, но какой интересъ она могла представлять для посторонняго человка — для человка, который очевидно не былъ даже знакомъ съ этимъ псомъ — ршительно не понимаю.

Сначала другъ старался выражать участіе и бормоталъ:— Удивительно!…— Представьте!…— Курьезно!…— или поощрялъ разсказчика восклицаніями въ род:— Неужели?…— Ну, и что-жь?.. или…— Такъ это было въ понедльникъ?— но подъ конецъ почувствовалъ повидимому ршительную антипатію въ псу и только звалъ, когда о немъ упоминалось.

Право, я кажется даже слышалъ, надюсь, впрочемъ, что мн только показалось — какъ онъ проворчалъ:

— О, чортъ его дери, твоего пса!

Мы надялись отдохнуть по окончаніи этой исторіи. Но мы ошиблись, потому что, кончивъ свое пустословіе насчетъ пса, нашъ разговорчивый спутникъ продолжалъ, не переводя духа:

— Нтъ, я вамъ разскажу исторійку еще занятне…

Признаться, мы поврили. Еслибъ онъ посулилъ намъ исторію скучне, нелпе предыдущей, мы бы усомнились, но намъ такъ хотлось врить, что онъ разскажетъ что нибудь позанятне.

Оказалось, однако, что новая исторія только длинне и запутанне старой, а ни крошечки не занятне. Это была исторія о человк, который сажалъ селдерей, а потомъ оказалось, что его супруга была племянницей со стороны матери господина, который устроилъ оттоманку изъ стараго сундука.

Въ середин этого разсказа другъ окинулъ вагонъ отчаяннымъ взоромъ, который говорилъ:

— Мн ужасно жаль, господа, но право я не виноватъ. Вы видите, въ какомъ я положеніи. Не браните меня. Мн и безъ того тяжко.

Мы отвчали ему сострадательными взглядами, въ которыхъ онъ могъ прочесть:

— Не безпокойтесь, милый человкъ. Мы видимъ, каково теб приходится. Мы рады бы были помочь теб.

Наше участіе нсколько утшило бднягу и онъ покорился своей участи.

Въ Дувр Б. и я бросились со всхъ ногъ на пароходъ и поспли какъ разъ во время, чтобы занять дв послднія каюты, чему были очень рады, такъ какъ ршили хорошенько поужинать и завалиться спать.

— При перезд черезъ море,— говорилъ Б.,— самое лучшее спать, и проснуться уже на томъ берегу.

Поужинали мы вплотную. Я объяснилъ Б. теорію балласта, развиваемую моимъ другомъ-мореплавателемъ, и онъ согласился, что идея кажется весьма разумной. А такъ-какъ цны на ужинъ опредленныя, и можно сть сколько влзетъ, то мы ршили серьезно примнить въ длу эту идею.

Посл ужина Б. разстался со мной,— нсколько внезапно, какъ мн, показалось, а я выбрался на палубу. Я чувствовалъ себя не совсмъ-то ладно. Я не важный морякъ, что и говорить. Въ тихую погоду я могу фанфаронить, покуривать трубочку и разсуждать съ любымъ матросомъ о приключеніяхъ, будто бы испытанныхъ мною на мор. Но когда втеръ начинаетъ ‘крпчать’, какъ выражается капитанъ, я чувствую себя не въ своей тарелк и стараюсь уйти подальше отъ машины съ ея вонью и отъ общества людей съ дешевыми сигарами.

Тутъ былъ какой-то господинъ, курившій замчательно тонкую и ароматичную сигару. Я увренъ, что она не доставляла ему никакого удовольствія. Совсмъ не похоже было, чтобъ она доставляла ему удовольствіе. Я увренъ, что онъ курилъ ее просто изъ желанія показать, какъ онъ хорошо себя чувствуетъ, и подразнить тхъ, кто чувствовалъ себя не хорошо.

Есть что-то до безобразія оскорбительное въ человк, который чувствуетъ себя хорошо на борту корабля.

Я самъ далеко не безупреченъ, когда чувствую себя въ своей тарелк. Мн мало того, что я здоровъ, я хочу, чтобы вс видли, что я здоровъ. Мн кажется, что я заболю, если всякая живая душа на корабл не узнаетъ, что я здоровъ. Я не въ состояніи сидть спокойно и благодарить судьбу, какъ подобало бы разумному человку. Я похаживаю по палуб, съ сигарой въ зубахъ разумется, и поглядываю на тхъ, кто чувствуетъ себя плохо, съ кроткимъ, но сострадательнымъ изумленіемъ, точно недоумваю, что это такое и какъ они дошли до того. Это очень глупо съ моей стороны,— согласенъ, но не могу удержаться. Должно быть человческая природа подстрекаетъ даже лучшихъ изъ насъ къ такимъ поступкамъ.

Я не могъ уйти отъ запаха этой сигары, а если уходилъ, то попадалъ въ пространство, зараженное вонью отъ машины, и долженъ былъ возвращаться къ сигар. Повидимому нейтральной полосы между этими двумя запахами не было.

Не заплати я за салонъ, я бы ушелъ на носъ. Тамъ было гораздо свже и тамъ бы я чувствовалъ себя лучше во всхъ отношеніяхъ. Но взять билетъ перваго класса, и хать въ третьемъ,— нтъ, это не разсчетъ! Приходилось сидть въ аристократической части корабля и чувствовать свою важность и тошноту.

Какой-то штурманъ, или боцманъ, или адмиралъ, или кто-то изъ этихъ господъ,— въ темнот я не могъ разобрать, кто именно,— подошелъ ко мн, когда я сидлъ прислонившись головой къ кожуху, и спросилъ, нравится-ли мн пароходъ. Онъ прибавилъ, что пароходъ этотъ новый и въ первый разъ отправился въ плаваніе.

Я выразилъ надежду, что съ годами онъ научится ходить ровне.

Морякъ отвчалъ:— Да, нынче онъ немножко артачится.

Мн же казалось, что пароходъ вздумалъ улечься спать на правый бокъ, но не улегшись какъ слдуетъ, ршилъ перемнить позу и повернуться на лвый, находя что такъ будетъ удобне. Въ ту минуту, когда морякъ подошелъ ко мн, онъ попробовалъ встать вверхъ ногами, но прежде чмъ тотъ окончилъ свою рчь, отказался отъ этого намренія,— которое однако почти что привелъ въ исполненіе,— и задумалъ, повидимому, совсмъ выскочить изъ воды.

Это называется:— ‘немножко артачится*.

Моряки всегда такъ говорятъ: глупый и необразованный народъ. Не стоитъ на нихъ сердиться.

Наконецъ мн удалось заснуть. Не въ койк, которую я добылъ съ такимъ трудомъ: еслибъ мн посулили сто фунтовъ, я и то бы не остался въ душной, тсной кают. Впрочемъ, никто не сулилъ мн ста фунтовъ и никто не желалъ моего присутствія. Я заключаю изъ того, что первая вещь, попавшаяся мн на глаза, когда я пробрался внизъ,— былъ сапогъ. Воздухъ былъ полонъ сапогами. Тамъ спало шестьдесятъ человкъ,— врне сказать пытались спать: иные въ койкахъ, иные на столахъ, иные подъ столами. Одинъ только дйствительно спалъ и храплъ, точно гиппопотамъ, схватившій насморкъ, а остальные пятьдесятъ девять сидли и швыряли въ него сапогами.

Трудно было опредлить, откуда раздается этотъ храпъ. Никто, въ этомъ тускло-освщенномъ, дурно-пахнувшемъ мст, не могъ бы сказать съ увренностью, изъ какой койки онъ исходитъ. Иногда онъ раздавался — жалкій и всхлипывающій — съ бакборта, а въ слдующую минуту бодро гремлъ на штирборт. Поэтому, каждый, кому попадался подъ руку сапогъ, швырялъ наудачу, внутренно умоляя Провидніе направить его куда слдуетъ и благополучно провести въ желанную пристань.

Я полюбовался на эту сцену, и вылзъ обратно на палубу, гд услся и заснулъ на свернутой въ кольцо веревк, и проснулся, когда какому-то матросу понадобилось вытащить изъ-подъ меня веревку, чтобы бросить ее въ голову человку, который стоялъ, никого не трогая, на набережной въ Остенде.

Суббота 24.

Прибытіе въ Остенде.— Кофе и булки.— Какъ трудно объясняться съ французскими гарсонами на нмецкомъ язык.— Какъ выгодно имть совсть, которая не пробуждается рано утромъ.— Торжество порока.— Возстановленіе добродтели на платформ.— Англійская перебранка.

Говоря, ‘проснулся’, я нсколько уклоняюсь отъ истины.

Я не совсмъ проснулся. Я только полупроснулся. Я не просыпался до самаго вечера. Всю дорогу отъ Остенде до Кельна я на три четверти спалъ и только на одну четверть бодрствовалъ.

Во всякомъ случа я проснулся въ Остенде настолько, чтобы сообразить, что мы куда-то пріхали, что мн нужно розыскать мой багажъ и Б., и длать какія-то дла, кром того, странный смутный,— но никогда не обманывавшій меня инстинктъ,— нашептывалъ мн, что здсь по сосдству есть нчто състное и питейное, и тмъ самымъ побуждалъ меня къ жизни и дятельности.

Я поспшилъ въ каюту и нашелъ тамъ Б. Онъ извинился, что оставилъ меня одного на всю ночь: напрасно извинялся. Я ни чуточки не тосковалъ о немъ. Если бы единственная женщина, въ которую я былъ влюбленъ, находилась на пароход, я просидлъ бы молча, предоставивъ кому угодно ухаживать за ней и занимать ее.

Я встртилъ также разговорчиваго пассажира и его спутника. Послдній былъ въ ужасномъ состояніи. Никогда я не видалъ такого полнаго изнеможенія когда-то сильнаго человка. Морская болзнь даже самая сильная не могла бы объяснить перемны въ наружности съ того момента, когда онъ веселый и бодрый вошелъ въ вагонъ на станціи Викторія, шесть часовъ тому назадъ. Напротивъ, его другъ былъ свжъ и веселъ и разсказывалъ исторію о коров.

Мы снесли наши чемоданы въ таможню, открыли ихъ и я услся на своемъ, и тотчасъ заснулъ.

Когда я проснулся, какой-то человкъ, котораго я принялъ съ просонковъ за фельдмаршала и которому машинально сдлалъ подъ козырекъ (я служилъ когда-то волонтеромъ), стоялъ надо мной и драматическимъ жестомъ указывалъ на мой чемоданъ. Я заявилъ ему на живописномъ нмецкомъ язык, что у меня нтъ ничего подлежащаго пошлин. Онъ повидимому не понялъ, что показалось мн страннымъ,— схватилъ мой чемоданъ и унесъ, такъ что мн пришлось остаться на ногахъ или садиться на полъ. Но мн такъ хотлось спать, что я не могъ негодовать.

Посл осмотра багажа мы отправились въ буфетъ. Инстинктъ не обманулъ меня: тутъ оказались кофе, булки и масло. Я потребовалъ два стакана кофе со сливками, хлба и масла. Потребовалъ на чистйшемъ нмецкомъ язык, стараясь выразиться какъ можно ясне. Такъ какъ никто меня не понялъ, то я пошелъ къ буфету и взялъ самъ все, что мн требовалось. Этотъ способъ объясненія избавляетъ отъ лишнихъ разговоровъ. Тутъ сейчасъ поймутъ, чего вы хотли. Б. замтилъ, что пока мы находимся въ Бельгіи, гд вс говорятъ по французски и почти никто по нмецки, меня вроятно будутъ понимать лучше, если я стану объясняться на французскомъ, а не на нмецкомъ язык.

— Это и для васъ будетъ легче,— сказалъ онъ,— и для другихъ понятне. Говорите по французски. Почти везд найдутся люди,— толковые, интеллигентные люди,— которые поймутъ хоть изъ пятаго въ десятое французскую рчь, но кто кром профессоровъ знаетъ хоть словечко по нмецки?

— О, такъ мы въ Бельгіи,— отвчалъ я соннымъ голосомъ,— а я и не зналъ. Я думалъ, мы въ Германіи.— И въ порыв откровенности, я прибавилъ, чувствуя, что дальнйшее притворство безполезно:— Представьте себ, я не знаю, гд нахожусь.

— Я такъ и думалъ, — отвчалъ онъ.— Это видно по вашему лицу. Чтобы вамъ проснуться хоть чуточку!

Мы оставались въ Остенде около часа, пока снаряжался поздъ. Оказалось, что только одинъ вагонъ назначается въ Кёльнъ, такъ что для четырехъ пассажировъ не хватило мстъ.

Не подозрвая этого, мы съ Б. не торопились занять мста и когда, допивъ кофе, отправились въ вагонъ, въ немъ не оказалось ни одной свободной скамейки. На одной красовался чемоданъ, на другой саквояжъ, на третьей торчалъ зонтикъ и такъ дале. Въ вагон не было ни души, но вс мста были заняты!

Среди путешественниковъ установился обычай, въ силу котораго пассажиръ, занявшій мсто своими вещами, сохраняетъ его за собой. Это хорошій обычай, справедливый обычай, и въ нормальномъ состояніи я всегда стою за него горой.

Но въ четвертомъ часу утра наше моральное чувство еще слабо развито. Сознаніе средняго человка начинаетъ работать часовъ съ восьми, съ девяти — словомъ, посл завтрака. Въ четвертомъ часу утра онъ способенъ на такія вещи, противъ которыхъ его природа возмутится въ четвертомъ часу пополудни.

Снять чужой чемоданъ и захватить чужое мсто показалось бы мн при обыкновенныхъ обстоятельствахъ такимъ же чудовищнымъ, какъ древнему израильтянину сбросить межевой знакъ сосда, но въ этомъ раннемъ часу утра лучшая часть моей природы еще спала.

Мн часто случалось читать о внезапномъ пробужденіи лучшихъ сторонъ человческой природы. Это происходитъ обыкновенно подъ вліяніемъ шарманщика или младенца (послдній — я готовъ объ закладъ побиться — разбудитъ всякаго, исключая разв тхъ, кто безнадежно глухъ или умеръ боле сутокъ тому назадъ), и если бы шарманщикъ или младенецъ случились на станціи Остенде въ это утро, событія могли бы принять иной оборотъ.

Б. и я были бы избавлены отъ преступленія. Въ разгар нашей гнусной дятельности шарманщикъ или младенецъ пробудили бы въ насъ добрыя чувства, и мы залились бы слезами, и кинулись бы вонъ изъ вагона, и тамъ, на платформ, бросились бы другъ другу въ объятія, рыдая и клянясь дождаться слдующаго позда.

На дл же вышло совсмъ иное: мы проскользнули въ вагонъ, оглядываясь, не увидалъ бы кто,— очистили два мста, и услись, стараясь принять невинный и безмятежный видъ.

Б. замтилъ, что когда явятся другіе пассажиры, намъ лучше всего притвориться спящими и длать видъ, что ничего не понимаемъ, если насъ примутся расталкивать.

Я отвчалъ, что съ своей стороны могу произвести надлежащее впечатлніе безъ всякаго притворства, и началъ устраиваться поудобне.

Спустя нсколько секундъ вошелъ другой пассажиръ, очистилъ себ мсто и услся.

— Это мсто занято, сэръ — сказалъ Б., изумленный такимъ хладнокровіемъ.— Вс мста въ этомъ вагон заняты.

— Вижу,— цинично отвчалъ нахалъ.— Но мн нужно сегодня быть въ Кёльн.

— Но вдь и тому пассажиру, чье мсто вы заняли, нужно быть въ Кёльн, — возразилъ я.— Какъ съ нимъ-то быть? Нельзя же думать только о себ!

Чувство справедливости проснулось во мн и я положительно негодовалъ на пришлеца. Минуту тому назадъ я могъ отнестись равнодушно къ захвату чужого мста. Теперь подобный поступокъ казался мн чудовищнымъ. Дло въ томъ, что лучшая часть моей природы никогда не засыпаетъ надолго. Даже въ отсутствіи шарманщика или младенца она пробуждается сама собою. Да,— я гршный, мірской человкъ, что и говорить, но во мн есть доброе начало. Его нужно расшевелить,— но оно есть.

Этотъ человкъ расшевелилъ его. Чувствуя, что мн слдуетъ искупить проступокъ, совершенный мною нсколько минутъ тому назадъ, я разразился обличительной рчью.

Но мое краснорчіе пропало даромъ.

— О! это только вице-консулъ,— замтилъ пришлецъ — вонъ его имя на чемодан. Не важная птица, посидитъ и съ кондукторомъ.

Безполезно было защищать священное дло Правосудія передъ человкомъ съ такими низкими чувствами. И такъ, заявивъ протестъ противъ его поведенія и тмъ самымъ облегчивъ свою совсть, я прислонился къ спинк сиднья и заснулъ сномъ праведника.

За пять минутъ до отхода позда явились законные владльцы вагона. Ихъ было семеро, а свободныхъ мстъ оказалось только пять. Они удивились и начали ссориться.

Б., я и несправедливый пришлецъ, занявшій мсто въ уголку, пытались успокоить ихъ, но разгорвшіяся страсти заглушали голосъ разсудка. Оказывалось, какъ ни верти,— что двое заняли мсто обманомъ, и каждый былъ совершенно увренъ, что остальные шестеро лгутъ.

Меня пуще всего огорчало, что они бранились по англійски.

Они могли бы говорить на своихъ языкахъ — тутъ было четыре бельгійца, два француза и одинъ нмецъ — но англійскій показался имъ самымъ подходящимъ для ссоры.

Убдившись, что нтъ никакой надежды столковаться, они обратились къ намъ. Мы тотчасъ ршили дло въ пользу пятерыхъ худощавыхъ, и они, считая повидимому, это ршеніе окончательнымъ, услись, предложивъ двумъ толстымъ убираться.

Но т — нмецъ и одинъ изъ бельгійцевъ — ршились обжаловать приговоръ и позвали оберъ-кондуктора.

Оберъ-кондукторъ не счелъ нужнымъ выслушать ихъ жалобу, а съ перваго же абцуга началъ упрекать ихъ за то, что они вламываются въ вагонъ, гд вс мста уже заняты, и безпокоятъ другихъ пассажировъ.

Онъ тоже объяснилъ имъ это по англійски, а они, выйдя на платформу, отвчали ему на англійскомъ же язык.

Повидимому англійскій языкъ въ ходу у иностранцевъ въ случаяхъ ссоры. Должно быть они находятъ его боле выразительнымъ.

Мы смотрли на нихъ изъ оконъ. Насъ забавляла эта ссора. Вскор на сцену явился жандармъ. Онъ разумется принялъ сторону оберъ-кондуктора. Человкъ въ мундир всегда поддерживаетъ другого человка въ мундир, не спрашивая, изъ-за чего возникла ссора, кто правъ, кто виноватъ. До этого ему нтъ дла. У мундирныхъ людей сложилось твердое убжденіе, что мундиръ не можетъ быть виноватъ. Если бы мошенники носили мундиръ, полиція оказывала-бы имъ всяческое содйствіе и забирала въ участокъ всякаго, кто осмлился бы мшать ихъ занятіямъ. Жандармъ помогалъ оберъ-кондуктору обижать двухъ толстыхъ пассажировъ, и помогалъ опять таки на англійскомъ язык. Онъ скверно говорилъ по англійски и вроятно выразилъ бы свои чувства гораздо картинне и живе на французскомъ или фламандскомъ язык, но это не входило въ его разсчеты. Какъ и всякій иностранецъ, онъ мечталъ сдлаться отличнымъ англійскимъ ругателемъ, а тутъ ему представлялась практика.

Таможенный клеркъ, проходившій мимо, присоединился въ групп. Онъ принялъ сторону пассажировъ, и сталъ бранить оберъ-кондуктора и жандарма, и онъ бранилъ ихъ на англійскомъ язык.

Б. замтилъ, что, по его мннію, очень пріятно услышать англійскую перебранку въ чужой земл, вдали отъ родныхъ пенатовъ!

Суббота 24 (продолженіе).

Семейный человкъ.— Эксцентрическій поздъ.— Оскорбленіе, нанесенное англичанину.— Одинъ въ Европ! — Нмцы не понимаютъ скандинавскаго языка.— Какъ опасно знать много языковъ.— Утомительное путешествіе.— Кёльнъ, ура!

Въ вагон оказался весьма свдущій бельгіецъ, сообщившій намъ много интереснаго о городахъ, мимо которыхъ мы прозжали. Я чувствовалъ, что если бы мн удалось проснуться, и выслушать этого господина, и запомнить все, что онъ говорилъ, и не перепутать его разсказовъ, — то я бы хорошо ознакомился съ мстностью между Остенде и Кёльномъ.

Почти въ каждомъ город у него были родственники. Я полагаю, что были и есть семьи, не мене многочисленныя чмъ его, но я никогда не слыхалъ о такой семь. Повидимому она была размщена очень разумно: по всей стран. Всякій разъ, когда я просыпался, до меня долетали замчанія въ такомъ род:

— Брюгге… видите колокольню: каждый вечеръ на ней играютъ польку Гайдна. Тутъ живетъ моя тетка.— Гентъ, ратуша… говорятъ, прекраснйшій образчикъ готическаго стиля въ Европ. Вонъ въ томъ дом, за церковью, живетъ моя матушка. Алостъ — обширная торговля хмлемъ. Тамъ проживалъ мой покойный ддъ. Вотъ королевскій замокъ,— вонъ, прямо! Моя сестра замужемъ за господиномъ, который тамъ живетъ, то есть не во дворц, а въ Лексн. Зданіе судебной палаты… Брюссель называютъ маленькимъ Парижемъ,— по моему онъ лучше Парижа… не такъ многолюденъ. Я живу въ Брюссел. Лувенъ… тамъ есть статуя Ванъ де-Вейера: революціонера 30 года. Моя теща живетъ въ Лувен. Уговариваетъ насъ переселиться туда же. Увряетъ, что мы живемъ слишкомъ далеко отъ нея, я этого не думаю. Люттихъ,— видите цитадель? Мои братья живутъ въ Люттих — двоюродные. Родные, т въ Мастрихт…— и такъ дале до самаго Кёльна.

Врядъ ли мы прохали хоть одинъ городъ или деревню, гд не оказалось бы его родни въ одномъ или нсколькихъ экземплярахъ. Наше путешествіе было повидимому не столько поздкой по Бельгіи и Сверной Германіи, сколько посщеніемъ мстъ, населенныхъ родственниками этого господина.

Въ Остенде я услся лицомъ въ паровозу. Я люблю такъ здить. Проснувшись, немного погодя, я убдился, что ду задомъ. Натурально я возмутился.

— Кто переложилъ меня на другую скамейку?— воскликнулъ я.— Вдь вы знаете, что я сидлъ на той. Вы не имли никакого права такъ поступать со мной!

Мн отвчали, что никто меня не перекладывалъ, а просто поздъ пошелъ обратно въ Гентъ.

Это меня очень обидло. Мн казалось, что поздъ просто дурачитъ пассажировъ, заставляя ихъ садиться на свои мста (или на чужія, какъ это иногда бываетъ) въ увренности, что придется хать по одной дорог, и затмъ перемняя направленіе. Я сомнвался, знаетъ ли самъ поздъ,к уда детъ.

Въ Брюссел мы опять пили кофе съ булками. Не помню, на какомъ язык я говорилъ въ Брюссел, только никто меня не понималъ. Проснувшись за Брюсселемъ, я убдился, что снова ду лицомъ впередъ. Очевидно локомотивъ еще разъ перемнилъ направленіе и потащилъ вагоны по другой дорог. Я начиналъ серьезно безпокоиться. Очевидно, этотъ поздъ поступаетъ, какъ ему заблагоразсудится. Ему нельзя доврять. Онъ вздумаетъ пожалуй пойти въ бокъ. Мн казалось, что я долженъ вмшаться въ это дло, но обдумывая его, я снова заснулъ.

Я спалъ и въ Гербестал, гд въ намъ явились таможенные для осмотра, при перезд въ Германію. У меня мелькнула смутная идея, что мы путешествуемъ въ Турціи и что насъ остановили разбойники. На требованіе открыть чемоданъ я отвчалъ:— Никогда!..— прибавивъ, что я англичанинъ и совтую имъ остерегаться. Я сказалъ также, что они должны оставить всякую мысль о выкуп, потому что въ нашей семь не принято платить за другихъ — тмъ паче за родственниковъ.

Они не обратили вниманія на мои слова и осмотрли мой чемоданъ. Я слабо сопротивлялся, но не могъ одолть ихъ, и заснулъ.

Проснувшись, я убдился, что нахожусь въ буфет. Ршительно не помню, какъ я туда попалъ. Должно быть инстинктъ провелъ меня во сн.

Я по обыкновенію потребовалъ кофе съ булками. (Къ этому времени я вроятно былъ переполненъ кофе и булками). Мн почему-то пришло въ голову, что я нахожусь въ Норвегіи, поэтому я обратился въ человку на ломаномъ скандинавскомъ язык (я запомнилъ нсколько скандинавскихъ словъ прошлымъ лтомъ, во время экскурсіи въ фіорды).

Разумется онъ не понялъ, но я привыкъ въ недоумнію иностранцевъ, когда въ нимъ обращаешься на ихъ родномъ язык и извинилъ его,— тмъ боле, что требуемые припасы находились подъ руками и стало-быть языкъ не представлялъ особенной важности.

Я взялъ два стакана кофе, по обыкновенію,— одинъ для себя, другой для Б.— и поставивъ ихъ на столъ, оглянулся, отыскивая Б. Его не было. Куда онъ двался? Я припомнилъ, что не видалъ его уже нсколько часовъ. Я не зналъ, гд нахожусь и зачмъ? Помнилось мн, что мы съ Б. отправились вмст — вчера или полгода тому назадъ, хоть убей не помню — гд-то, что-то смотрть, если не ошибаюсь. Теперь мы были за границей, кажется въ Норвегіи — почему мн взбрела на умъ Норвегія, остается для меня тайной и понын — и я потерялъ его!

Какъ намъ теперь встртиться? Въ моемъ воображеніи возникла ужасная картина: мы странствуемъ по Европ, быть можетъ въ теченіе многихъ лтъ, тщетно стараясь отыскать другъ друга.

Надо что нибудь предпринять и притомъ немедленно. Такъ или иначе я долженъ найти Б. Я вскочилъ, призывая на помощь весь свой запасъ скандинавскихъ словъ.

Пусть себ эти господа притворяются, что не понимаютъ своего собственнаго языка. На этотъ разъ они должны понять. Это ужь не вопросъ о кофе съ булками. Тутъ дло серьезное. Я заставлю лакея понять мою скандинавскую рчь, хотя бы мн пришлось вколачивать слова въ его голову кофейникомъ.

Я схватилъ его за руку, и на скандинавскомъ язык, который долженъ былъ звучать крайне патетически, спросилъ его, не видалъ ли онъ моего друга — моего друга Б.

Онъ выпучилъ на меня глаза.

Я начиналъ приходить въ отчаяніе. Я трясъ его за руку.

— Мой другъ — толстый, большой, высокій, широкій — есть онъ гд? Видть его здсь? Гд?

(Я говорилъ такимъ слогомъ, потому что мои свднія въ скандинавской грамматик крайне скудны, при томъ же мн право было не до красотъ слога).

Вокругъ насъ собралась толпа, привлеченная выраженіемъ ужаса на лиц лакея. Я обратился къ нимъ:

— Мой другъ Б. голова, рыжій… сапоги, желтый, коричневый… пальто, маленькія клтки… носъ, очень, огромный! Есть онъ гд?— Его видть… кто нибудь… гд?

Ни единая душа не протянула мн руку помощи. Они глазли на меня и только!

Я повторялъ свои вопросы все громче и громче, и съ разными интонаціями, стараясь сдлать ихъ понятне. Я просто изъ кожи лзъ.

Они съ недоумніемъ перешептывались, какъ вдругъ одному изъ нихъ, казавшемуся посмышленне другихъ, пришла въ голову какая-то повидимому блестящая идея. Онъ выбжалъ на платформу и что-то закричалъ во всю глотку, причемъ я разобралъ слово ‘норвежецъ’.

Минуту спустя онъ вернулся, очевидно какъ нельзя боле довольный собой, въ сопровожденіи какого-то очень любезнаго съ вида старичка въ блой шляп.

Толпа разступилась, старичокъ подошелъ ко мн, улыбнулся, началъ длинную рчь на скандинавскомъ язык.

Разумется я ничего не понялъ, и это безъ сомннія отразилось на моемъ лиц. Я знаю по скандинавски два-три слова, и пойму, если ихъ будутъ произносить медленно и внятно, — но вотъ и все.

Старичекъ посмотрлъ на меня съ изумленіемъ и сказалъ (по скандинавски разумется):

— Вы говорите по норвежски?

— Немножко, очень плохо… очень.

Мн показалось, что онъ не только удивился, но и обидлся. Онъ обратился къ толп и объяснилъ ей въ чемъ дло. Повидимому они тоже вознегодовали.

Я не могъ понять, почему они негодуютъ. Мало ли людей, незнакомыхъ съ норвежскимъ языкомъ! Почему же я долженъ знать его. Я знаю нсколько словъ, иные и того не знаютъ.

Я спросилъ старичка насчетъ Б. Онъ понялъ мой вопросъ. Спасибо за это. Но хоть и понялъ, а помочь мн не могъ, также какъ и остальные, и я ршительно не понимаю, зачмъ они его притащили.

Не знаю, чмъ бы все это кончилось (я совсмъ одурлъ отъ волненія). Къ счастью въ эту минуту я увидлъ самого Б., который входилъ въ комнату.

Если бы я хотлъ занять у него денегъ, то не могъ бы встртить его сердечне.

— Какъ я радъ васъ видть!— закричалъ я.— Я думалъ, что потерялъ васъ.

— Какъ, вы англичанинъ!— воскликнулъ старичокъ въ блой шляп чистйшимъ англійскимъ языкомъ.

— Да, и горжусь этимъ,— отвчалъ я.— Разв вы имете что нибудь противъ этого?

— Ни мало,— отвчалъ онъ,— если только вы будете говорить по англійски, а не по норвежски. Я самъ англичанинъ,— и съ этими словами онъ ушелъ, видимо раздосадованный.

Когда мы услись, Б. сказалъ мн:

— Вотъ что я вамъ скажу, Д.— вы знаете слишкомъ много языковъ для этого континента. Ваши лингвистическія способности могутъ просто погубить насъ, если вы не обуздаете ихъ. Вы не говорите по санскритски или по халдейски?

— Нтъ,— отвчалъ я.

— А по еврейски или по китайски?

— Ни словечка.

— Наврно?

— Говорю же вамъ,— ни словечка!

— Слава Богу,— сказалъ Б. съ видимымъ облегченіемъ.— А то вы наврно обратились бы въ какому нибудь простодушному нмцу на одномъ изъ этихъ языковъ.

Какъ утомительно путешествовать въ Кёльнъ въ жаркое лтнее утро. Воздухъ въ вагон удушливый. Я всегда замчалъ, что пассажиры на желзныхъ дорогахъ считаютъ чистый воздухъ ядомъ. Запираютъ вс окна и вентиляторъ, никто не хочетъ, чтобъ другому дышалось свободно. Солнце печетъ сквозь стекла. Наши головы и члены тяжелютъ. Пыль и сажа проникаютъ въ вагонъ, садятся на платье, пудрятъ руки и лицо, Мы дремлемъ, пробуждаемся за толчкахъ, и снова засыпаемъ. Я просыпаюсь и вижу, что голова сосда покоится на моемъ плеч. Совстно столкнуть ее, у него такой доврчивый видъ. Но онъ тяжелъ. Я толкаю его на другого пассажира. Ему и на немъ также хорошо. Мы клюемъ носами, поздъ встряхиваетъ — мы сталкиваемся головами. Вещи валятся на насъ съ полочекъ. Мы испуганно озираемся, и снова начинаемъ дремать. Мой чемоданъ обрушился наголову несправедливаго пришлеца въ уголку. (Не возмездіе-ли это?) Онъ вскакиваетъ, извиняется и снова засыпаетъ. Мн лнь поднять чемоданъ. Онъ остается на полу. Несправедливый пришлецъ пользуется имъ вмсто табуретки.

Мы поглядываемъ, сонными глазами, на плоскую, гладкую, безлсную сторону, на маленькія фермы, окруженныя хлбными и свекловичными полями, огородами и садами, на домики изъ дикаго камня.

Вдали, на горизонт, показывается колокольня. (Первое, о чемъ мы спрашиваемъ людей,— ихъ вра: — ‘чему вы врите’.— И первое, что они показываютъ намъ,— церковь:— ‘вотъ чему мы вримъ.’ Затмъ появляется длинная труба (сначала вра, потомъ дла). Дале — куча крышъ, которыя превращаются по мр приближенія въ отдльные дома, факторіи, улицы — и мы възжаемъ въ сонный городъ.

Какіе-то люди заглядываютъ въ намъ въ вагонъ. Повидимому они не особенно интересуются нами, такъ какъ тотчасъ же захлопываютъ дверь и мы снова засыпаемъ.

Мало по малу страна начинаетъ оживляться. Грубыя повозки, въ вид буквы V, запряженныя волами или даже коровами, терпливо поджидаютъ, пока мы пересваемъ длинныя прямыя какъ стрла дороги, тянущіяся на много миль по равнин. Крестьяне направляются въ поля, на работу. Дымокъ поднимается надъ деревнями и фермами.

Около полудня мы замчаемъ, выглянувъ изъ окна, какія-то дв иглы, торчащія рядомъ на горизонт. Я сообщаю объ этомъ явленіи Б. и онъ говоритъ, что это колокольни Кельнскаго собора. Мы начинаемъ звать, потягиваться и собирать наши чемоданы, пальто и зонтики.

Половина субботы 24 и часть воскресенья 25.

Трудность вести дневникъ.— Обширная ванна.— Нмецкая постель.— Какъ на нее укладываться.— Манеры и обычаи германской арміи. Прегршеніе Б.— Кёльнскій соборъ.— Мысли безъ словъ.— Курьезный обычай.

Этотъ дневникъ становится безтолковымъ. Дло въ томъ, что я жилъ вовсе не такъ, какъ нужно жить человку, который ведетъ дневникъ. Мн слдовало бы садиться за него въ одиннадцать часовъ ночи и записывать все, что со мной случилось въ теченіе дня. Но въ одиннадцать часовъ ночи я катилъ по желзной дорог, или выходилъ на станціи, только что пріхавъ, или наконецъ укладывался въ постель, соснуть часокъ-другой. Мы ложились въ постель, когда удавалось до нея добраться, и не могли долго разсиживаться. Мы улеглись спать сегодня посл обда и съ тхъ поръ успли уже позавтракать, такъ что я не знаю толкомъ, что у насъ теперь, — вчера или завтра, или какой вообще день.

Поэтому я и не намренъ вести мой дневникъ рутиннымъ способомъ, а буду заноситъ въ него по нскольку строкъ — всякій разъ какъ выдастся свободная минутка.

Мы вымылись въ Рейн (мы не мылись съ той самой минуты, какъ покинули нашъ мирный кровъ въ Лондон). Мы разсчитывали помыться въ гостинниц, но увидвъ приготовленные для насъ воду, тазъ и полотенцо, я ршилъ, что не стоитъ и пробовать. Съ такимъ же успхомъ Геркулесь могъ бы попытаться очистить Авгіевы конюшни спринцовкой.

Мы позвали горничную. Мы объяснили ей, что желаемъ мыться, — очиститься отъ грязи, а не пускать мыльные пузыри. Мы спросили, не можетъ ли она доставить намъ боле объемистый тазъ, побольше воды, и полотенцо почище. Горничная (почтенная пожилая леди лтъ этакъ пятидесяти) заявила, что врядъ ли мы найдемъ что нибудь лучше въ кёльнскихъ отеляхъ, и намекнула, что рка больше подходитъ къ нашимъ требованіямъ.

Я думалъ, что старушенція иронизируетъ надъ нами, но Б. сказалъ ‘нтъ’. Она имла въ виду купальни на Рейн и совтовала намъ отправиться туда. Я согласился. Мн казалось, что Рейнъ во всякомъ случа годится для нашей цли. Теперь, посл весенняго половодья, въ немъ должна была скопиться масса воды.

Увидвъ его, я остался очень доволенъ. Я сказалъ Б.:

— Вотъ именно то, что намъ нужно, старина. Это какъ разъ такая рка, въ которой мы можемъ вымыться какъ слдуетъ. Мн не разъ приходилось слышать похвалы Рейну. Радуюсь, что могу присоединиться къ нимъ. Онъ удивительно освжаетъ.

Впослдствіи однако я пожаллъ, что мы вздумали выкупаться въ немъ. Мои друзья, путешествовавшіе по Германіи посл меня, говорили, что мы испортили рку на весь сезонъ. Но въ отношеніи судоходства,— нтъ. Торговыя баржи и пароходы продолжали ходить по Рейну сравнительно безъ помхи. Но барыши отъ перевозки туристовъ страшно понизились. Путешественники, которые прежде отправлялись вверхъ по Рейну на пароход, въ ныншнемъ году, взглянувъ на рку, предпочитали хать по желзной дорог. Агенты пароходныхъ компаній пытались убдить ихъ, что Рейнъ всегда такой, что этотъ грязный цвтъ зависитъ отъ ила и песка, наносимыхъ потоками съ горъ. Но туристы не поддавались на эти увщанія.

— Нтъ,— говорили они.— Горы многое объясняютъ, конечно, только не это. Мы знаемъ обычное состояніе Рейна: онъ грязноватъ, иногда подвониваетъ, но… онъ выносимъ. А нынче рка въ такомъ вид, что лучше не хать. Мы подождемъ слдующаго половодья.

Посл купанья мы отправились спать. Для изнженнаго англичанина, привыкшаго спать каждую ночь на одной и той же обычнаго типа кровати, попытка переночевать на нмецкой постели представляется своего рода штукой. Сначала ему и въ голову не приходитъ, что это постель. Ему кажется, что кто-то, задумавъ перезжать на другую квартиру собралъ со всего дома мшки, подушки, антимакассары и тому подобныя вещи и свалилъ ихъ въ ящикъ. Онъ звонитъ горничную и объявляетъ ей, что она ошиблась комнатой. Онъ просилъ провести его въ спальню.

— Это и есть спальня, — говоритъ она.

— Гд же кровать?— вопрошаетъ онъ.

— Вотъ! — отвчаетъ она, указывая на кучу мшковъ, подушекъ и антимакассаровъ въ ящик.

— Это!— восклицаетъ онъ.— Да какъ же я улягусь въ ней спать?

Горничная не знаетъ, какъ онъ уляжется, потому что никогда не видла какъ джентльмены укладываются спать. Ей кажется, впрочемъ, что онъ можетъ растянуться на кровати и закрыть глаза.

— Но она коротка,— возражаетъ онъ.

Горничная думаетъ, что онъ помстится, если согнетъ ноги.

Онъ убждается, что ничего лучшаго не достанетъ, и что приходится примириться съ неизбжностью.

— Ну, хорошо,— говоритъ онъ.— Такъ постелите же ее.

— Она уже постлана,— отвчаетъ горничная.

Онъ пристально смотритъ на двушку. Не вздумала ли она потшиться надъ нимъ, одинокимъ странникомъ, заброшеннымъ далеко отъ родни и друзей? Онъ подходитъ къ тому, что она называетъ кроватью, и схвативъ самый верхній мшокъ, поднимаетъ его говоря:

— Потрудитесь объяснить мн, что это такое?

— Это?— говоритъ двушка,— это перина.

Онъ ошеломленъ такой неожиданной репликой.

— О!— произноситъ онъ.— Такъ это перина! Я думалъ, это подушечка для булавокъ: Прекрасно! зачмъ же эта перина забралась сюда на верхушку? Вы думаете, что если я мужчина, такъ ужь и не понимаю, что такое постель.

— Тамъ ей и мсто,— возражаетъ двушка.

— Какъ! на верхушк?

— Да, сударь.

— А гд же одяло?

— Внизу, сударь.

— Послушайте, милая,— говоритъ онъ,— что нибудь одно: или вы меня не понимаете, или я васъ не понимаю. Когда я укладываюсь спать, то ложусь на перин, и накрываюсь одяломъ. Я не хочу ложиться на одяло и накрываться периной. Вдь это не комическій балетъ, а?

Двушка увряетъ его, что онъ ошибается. Кровать постлана какъ слдуетъ, какъ всегда постилаютъ кровати въ Германіи. Если ему не по вкусу, онъ можетъ передлать ее какъ угодно, или разсердиться и лечь на полу.

Онъ изумленъ. Ему кажется, что такъ постелить постель могъ бы только человкъ, вернувшійся домой съ попойки поздно ночью. Но безполезно спорить съ двушкой.

— Хорошо,— говоритъ онъ,— принесите же мн подушку, я попытаюсь.

Горничная объясняетъ ему, что на кровати уже есть дв подушки, и указываетъ на два плоскіе какъ блинъ тюфячка, въ квадратный аршинъ, лежащіе другъ на друг на одномъ конц груды.

— Эти!— восклицаетъ усталый путешественникъ, начиная думать, что ему вовсе не придется лечь въ постель.— Это не подушки! Мн нужно что нибудь подъ голову, а не подъ… спину. Не говорите мн, что я долженъ спать на этихъ блинахъ.

Но двушка говоритъ ему это и кром того намекаетъ, что ей нкогда стоять съ нимъ и болтать о кровати.

— Хорошо, растолкуйте же мн, какъ туда влзть,— говоритъ онъ,— и я васъ отпущу.

Она растолковываетъ и уходитъ, а онъ раздвается и влзаетъ въ кровать.

Подушки доставляютъ ему много хлопотъ. Онъ не знаетъ, сидть ли на нихъ или только прислониться къ нимъ спиной. Пробуя и такъ и сякъ, онъ стукается головой о верхній край кровати. Вслдъ затмъ произноситъ: ‘Охъ!’ и подается къ нижнему концу. Тутъ вс его десять пальцевъ на ногахъ пребольно ударяются о нижній край.

Ничто такъ не раздражаетъ человка, какъ колотушки, въ особенности, если онъ чувствуетъ, что не заслужилъ ихъ. На этотъ разъ онъ произноситъ: ‘Охъ, чортъ побери!’ и судорожно сгибаетъ ноги, причемъ колни его стукаются о боковой край кровати. (Нмецкая кровать, надо помнить, устроена въ вид неглубокаго открытаго ящика, такъ что жертва со всхъ сторонъ окружена крпкими деревянными досками съ острыми краями. Не знаю, какое дерево употребляется для этой цли. Оно чрезвычайно твердо, и когда стукнешься объ него костью, издаетъ курьезный — музыкальный звукъ).

Посл этого онъ лежитъ смирно въ теченіе нкотораго времени, спрашивая себя, чмъ еще онъ стукнется. Но видя, что все обстоитъ благополучно, собирается съ духомъ и начинаетъ легонько шевелить ногой, стараясь оріентироваться.

Ему холодно подъ простыней и тоненькимъ одяломъ. Подъ периной было бы тепло, но она слишкомъ коротка. Онъ натягиваетъ ее на подбородокъ — начинаютъ мерзнуть ноги. Спускаетъ ее на ноги — зябнетъ верхняя часть тла.

Онъ пытается свернуться въ клубовъ и подобраться подъ перину — напрасно! та или другая часть тла постоянно высовывается наружу.

Ему приходитъ въ голову, что ‘человкъ-змя’ или ‘безкостное чудо’ чувствовалъ бы себя отлично на этой постели, и онъ сожалетъ, что не обучался акробатическому искусству. Еслибъ только онъ могъ заложить ноги на спину и спрятать голову подъ мышку,— ему было бы чудесно. Но онъ никогда не учился этимъ полезнымъ штукамъ, и потому долженъ лежать вытянувшись, согрвая по очередно то ту, то другую часть тла.

Казалось бы при такомъ дйствительно плачевномъ положеніи ему и въ голову не придетъ думать о чисто эстетическихъ вещахъ. Однако ему такъ и мечется въ глаза фигура, которую онъ долженъ представлять изъ себя. Перина, вздувшаяся горбылемъ надъ серединой его туловища, придаетъ ему видъ человка, страдающаго чудовищной опухолью или толстйшей лягушки, которая нечаянно опрокинулась на спину и никакъ не можетъ подняться.

Вотъ еще наказанье: стоитъ ему пошевелиться или слишкомъ тяжело вздохнуть, перина (собственно пуховикъ) слетаетъ на полъ.

Лежа въ нмецкой кровати, нельзя достать до полу (вслдствіе ея ящикообразнаго устройства) — и вотъ ему приходится вылзать и при этомъ разумется стукаться о доски.

Повторивъ эту штуку разъ десять, онъ приходитъ бъ убжденію, что для него, новичка, чистое безуміе пытаться заснуть въ этой мудреной кровати, которая и отъ опытнаго человка потребуетъ всей его опытности. Онъ вылзаетъ изъ ящика и устраивается на полу.

Такъ по крайней мр поступилъ я. Б.— тотъ привыкъ въ германскимъ постелямъ, свернулся калачикомъ и заснулъ безъ малйшаго затрудненія.

Мы соснули часика два, а затмъ отправились на станцію обдать. Повидимому желзнодорожные буфеты въ германскихъ городахъ также охотно посщаются обитателями города, какъ и прозжимъ народомъ. Горожане собираются въ нихъ какъ въ ресторанахъ. Обденная зала кёльнской станціи была переполнена кёльнцами.

Тутъ были представители всхъ сословій, но преимущественно солдаты. Всякіе солдаты: армейскіе и гвардейскіе, толстые и тонкіе, старые и молодые. Напротивъ насъ четверо молодыхъ солдатъ пили пиво. Я въ первый разъ видлъ такихъ молодыхъ солдатъ. Ни одному изъ нихъ нельзя было дать боле двнадцати лтъ, хотя можетъ быть имъ было и по тринадцати,— а глядли они такъ храбро, будто сейчасъ готовы штурмовать батарею — только прикажи! Они сидли за столомъ, и чокались кружками съ пивомъ, и толковали о военныхъ длахъ, и всякій разъ вытягивались и важно отдавали честь, когда какой-нибудь офицеръ проходилъ по зал.

И возни же имъ было съ этой честью! Офицеры то и дло проходили по зал, и всякій разъ вс эти воинственные даки и питухи вскакивали и отдавали честь и стояли на вытяжку пока офицеръ не скроется за дверью.

Мн просто жаль стало одного молодого солдата, который тщетно пытался състь тарелку супа неподалеку отъ насъ. Только поднесетъ ложку ко рту — показывается офицеръ, и ложка, тарелка, супъ забыты, и бдняга взвивается отдавая честь. Глупому малому ни разу не пришло въ голову спрятаться подъ столъ и тамъ дость свой супъ.

Когда мы кончили обдъ, оставалось еще полчаса до отхода позда и Б. предложилъ сходить посмотрть соборъ. У Б. есть одна слабость — церкви. Не можетъ пройти мимо церковныхъ дверей. Идемъ, напримръ, по улиц, подъ ручку, и ведемъ какъ нельзя боле дльный, даже душеспасительный разговоръ, какъ вдругъ я замчаю, что Б. становится молчаливъ и разсянъ.

Я знаю, что это значитъ: онъ увидлъ церковь. Я длаю видъ, что ничего не замчаю, и тащу его дальше. Но онъ упирается, упирается, и наконецъ останавливается.

— Полно, полно,— говорю,— соберитесь съ духомъ и будьте мужчиной. Не думайте объ этомъ. Скажите себ:— не поддамся ни за что. Идемте, сейчасъ мы завернемъ за уголъ, и вы больше не увидите ее. Ну же, возьмите мою руку, и побжимъ бгомъ.

Онъ нершительно длаетъ два-три шага и снова останавливается.

— Нтъ, дружище, — говоритъ онъ съ такой горькой улыбкой, что самое каменное сердце содрогнется отъ жалости.— Не могу. Я слишкомъ привыкъ къ этому. Теперь ужь не отвыкнешь. Зайдите пока въ ресторанъ, я сейчасъ вернусь къ вамъ. Не горюйте обо мн, не стоитъ.

И онъ уходитъ нетвердыми шагами, а я съ досадой направляюсь въ первое попавшееся кафе, и сидя за рюмкой абсента или коньяку благодарю Провидніе за то, что съ молоду умлъ обуздать свое почтеніе къ храмамъ.

Немного погодя онъ является и садится рядомъ со мной.

Въ глазахъ его свтится дикое, нездоровое возбужденіе, онъ старается скрыть сознаніе своего проступка подъ личиной натянутой веселости.

— Какая прекрасная напрестольная пелена, — шепчетъ онъ мн съ энтузіазмомъ, который только усиливаетъ мое состраданіе, такъ какъ свидтельствуетъ о его неизлчимости.

— А рака! — просто поэма! Я въ жизнь свою не видалъ такого великолпнаго саркофага!

Я молчу, такъ какъ говорить въ данную минуту было бы безполезно. Но вечеромъ, когда мы остаемся одни въ нашихъ кроватяхъ, и все вокругъ насъ погружается въ тишину, какой можно ожидать въ отел, гд постоянно прізжаютъ и отъзжаютъ путешественники съ громоздкимъ багажомъ,— я обращаюсь къ нему съ кроткимъ упрекомъ. Дабы не впадать въ тонъ проповдника, я напираю на практическую сторону вопроса.

— Какъ же мы ухитримся постить т мста — говорю я, — которыя намъ дйствительно нужно постить — кафе, театры, концерты, увеселительные сады, танцклассы — если будемъ тратить драгоцнное время на бготню по церквямъ и соборамъ?

Онъ потрясенъ и общаетъ исправиться. Со слезами въ голос, онъ клянется, что никогда больше не заглянетъ въ церковь. Но на слдующее утро, при первомъ искушеніи, его добрыя намренія разлетаются и повторяется старая исторія. Не стоитъ сердиться на него: онъ и самъ не радъ — да не можетъ ничего подлать.

Не зная, до какихъ размровъ доходитъ его слабость къ церквямъ, я ничего не выразилъ противъ проекта осмотрть Кельнскій соборъ, и мы отправились. Б. уже видлъ его и знаетъ его исторію. По его словамъ соборъ начали строить въ половин ХІІІ-го столтія и кончили только десять лтъ тому назадъ. По моему, архитекторъ копался слишкомъ долго. Можно бы поторопиться постройкой.

Б. увряетъ также, что башни Кёльнскаго собора — высочайшія въ свт. Я отрицаю это и вообще охуждаю эти башни. Б. горячо защищаетъ ихъ. Онъ говоритъ, что это самыя высокія постройки въ Европ, за исключеніемъ Эйфелевой башни.

— О, пустяки! — говорю я — въ Европ много зданій выше этихъ — не говорю уже объ Азіи и Америк.

У меня нтъ никакихъ основаній говорить это. Правду сказать, я ничего не знаю объ этомъ предмет. Мн хочется только подразнить Б. Можно подумать, что его личный интересъ связанъ съ этимъ зданіемъ: онъ распространяется о его достоинствахъ и красотахъ съ такимъ жаромъ, точно онъ акціонеръ, желающій сбыть съ рукъ свои акціи.

Онъ утверждаетъ, что высота башенъ равна 512 футамъ.

— Вздоръ! — говорю я.— Кто-нибудь подшутилъ надъ вами, видя что вы иностранецъ.

Онъ злится, и говоритъ, что можетъ показать мн фигуры и цифры въ путеводител.

— Въ путеводител! — возражаю я съ сердцемъ.— Вы скоро начнете врить газетамъ!

Б. съ негодованіемъ спрашиваетъ, какую же высоту я дамъ этимъ башнямъ. Я окидываю ихъ критическимъ взоромъ и объявляю, что по моему мннію он не выше 510 футовъ. Б. повидимому окончательно разобидлся, и мы входимъ въ соборъ молча.

Не буду распространяться о собор. Они различаются только въ глазахъ профессіональныхъ звакъ, а въ сущности вс одинаковы. На мой взглядъ ихъ красота — не въ картинахъ и статуяхъ, не въ мощахъ и саркофагахъ,— а въ пустынномъ величіи, въ глубокомъ безмолвіи.

Они возвышаются надъ нашими домиками, надъ шумными многолюдными улицами, какъ чистыя, мелодичныя ноты надъ музыкальной какофоніей. Здсь, куда не достигаетъ городской шумъ, гд затихаютъ шумные мірскіе голоса,— пріятно отдохнуть и задуматься (если только надодливые гиды оставятъ васъ въ поко).

Безмолвіе отрадно. Оно вдыхаетъ въ насъ новую жизнь. Безмолвіе для нашей души тоже что Мать-Земля для Бріарея. Оно исцляетъ наши раны и даетъ намъ новыя силы для борьбы.

Сектантская болтовня сбиваетъ насъ съ толку. Въ безмолвіи мы находимъ успокоеніе и надежду. Оно ничего не проповдуетъ, никого не стращаетъ — оно только говоритъ намъ, что рука Провиднія бодрствуетъ надъ міромъ.

Какими ничтожными кажутся наши страстишки, наши честолюбьицы, когда нагруженные ими, мы станемъ предъ лицомъ Безмолвія! Мы сами смемся надъ ними, мы пристыжены.

Безмолвіе показываетъ намъ, какъ мы ничтожны,— какъ мы велики. На базар житейской суеты мы лудильщики, портные, аптекаря, воры — респектабальные или нтъ, какъ случится — ничтожные атомы громадной машины, мелкія наскомыя огромнаго роя.

Только въ Безмолвіи мы начинаемъ понимать, что мы нчто большее, что мы люди,— передъ которыми лежитъ безпредльность и вчность.

Только въ Безмолвіи мы слышимъ голосъ Истины. Людскіе храмы и рынки день и ночь оглашаются ложью, шарлатанствомъ и хвастовствомъ. Но въ Безмолвіи нтъ мста для лжи. Ложь не всплываетъ на поверхность въ Безмолвіи. Ложь нужно раздуть людскимъ дыханіемъ: тогда она поднимается на поверхность. Но ложь въ Безмолвіи падаетъ на дно. Тогда какъ правда всплываетъ во всей своей красот, какъ гордый корабль подъ безднами океана. Безмолвіе любовно поднимаетъ ее напоказъ всмъ. Только когда она износится, заржаветъ и перестанетъ быть правдой, воды Безмолвія смыкаются надъ нею.

Безмолвіе — единственная реальная вещь въ этомъ мір преходящихъ грезъ. Время — тнь, исчезающая вмст съ сумерками человчества, но Безмолвіе — частица вчности. Все истинное и долговчное внушено людямъ Безмолвіемъ.

У всхъ народовъ, способныхъ внимать и поклоняться Безмолвію, воздвигнуты величавые храмы,— такъ какъ Безмолвіе голосъ Бога.

Великолпные церкви и соборы, разсянные по лицу земли, сооружены для различныхъ връ — одни для протестантизма, другіе для католицизма, третьи для магометанства. Но во всхъ обитаетъ Безмолвіе Бога, лишь изрдка изгоняемое звономъ колоколовъ и ропотомъ молитвы, — и во всхъ можно сообщаться съ Нимъ и отдыхать душою.

Мы побродили по храму и направились было на хоры, но тутъ остановилъ насъ какой-то служака, и спросилъ, не угодно ли мн осмотрть мощи, реликвіи, картины старыхъ мастеровъ и другія достопримчательности.

Я отвчалъ:— ‘нтъ’, и хотлъ пройти мимо. Но онъ загородилъ мн дорогу, и объявилъ:

— Нтъ, нтъ! Вы не заплатили за входъ, сюда даромъ не пускаютъ.— и съ этими словами захлопнулъ ршетку.

Онъ произнесъ эту сентенцію на англійскомъ язык, очень чисто и отчетливо: видно, не въ первый разъ.

Въ Германіи очень распространенъ обычай не пускать, пока не заплатишь за входъ.

Конецъ Субботы 24 и начало Воскресенья 25 (продолженіе).

Рейнъ.— Какъ пишутъ исторію.— Тсныя деревни.— Какъ была взбудоражена мирная община.— Нмецкій кондукторъ.— Его страсть къ билетамъ.— Мы распространяемъ утшеніе и радость, утоляемъ скорбь и вызываемъ улыбку у плачущихъ.— Поиски.— Естественная ошибка.— Акробатическія упражненія кондуктора.— Шуточка желзнодорожнаго начальства.— Почему мы должны думать о чужихъ страданіяхъ.

Мы вернулись на станцію какъ разъ во время, чтобы занять мста, и въ 10 минутъ 6-го тронулись въ путь. Отъ Бонна до Майнца поздъ почти все время идетъ вдоль рки, такъ что мы могли любоваться великолпными картинами Рейна, старинными городками и деревнями, лпящимися по его берегамъ, мягкими очертаніями горъ и переливами красокъ на ихъ вершинахъ, въ лучахъ заходящаго солнца, гордыми утесами и мрачными ущельями, развалинами замковъ и башенъ, и островками, сверкающими подобно драгоцннымъ камнямъ на лон водъ.

Немного найдется вещей на этомъ свт, которыя бы не обманули вашихъ ожиданій, въ особенности, если вы много наслышались объ ихъ достоинствахъ. Проникнувшись этой философіей, я приготовился разочароваться въ красотахъ Рейна.

Я пріятно обманулся. Панорама, развертывавшаяся передъ нашими глазами въ мягкомъ свт сумерекъ, мало по малу смнявшихся ночью, была прекрасна, обворожительна, выразительна.

Я не намренъ описывать ее. Для того нуженъ боле блестящій и даровитый писатель. Мн же и пробовать не стоитъ: это значило бы даромъ тратить время ваше, любезный читатель, и,— что всего важне,— мое.

Признаюсь, вы бы не отдлались такъ легко, еслибъ я исполнилъ свой первоначальный планъ. Я имлъ въ виду набросать бглый, но краснорчивый и блестящій очеркъ Рейнской долины отъ Кёльна до Майнца. Историческія событія и легенды, связанныя съ этой мстностью, послужили бы мн фономъ, на которомъ я начерталъ бы живую картину современнаго состоянія страны, съ примчаніями и разсужденіями.

Вотъ мои черновыя замтки, набросанныя съ этой цлью:

Зам. для главы о Рейн.— Константинъ Великій часто бывалъ здсь, — и Агриппа. (Поискать что нибудь насчетъ Агриппы). Цезарь очень любилъ Рейнъ,— и мать Нерона.

(Къ читателю. Краткость этихъ замтокъ можетъ иногда повести въ недоразумніямъ. Напримръ, эта фраза означаетъ, что Цезарь и мать Нерона очень любили Рейнъ, а не то, чтобы Цезарь любилъ мать Нерона. Я объясню это, дабы читатель не подумалъ, чего нибудь предосудительнаго насчетъ этой леди или Цезаря, что было бы для меня крайне прискорбно. Я ненавижу скандалъ).

Продолженіе замтокъ. Убіи обитали въ древности на правомъ берегу Рейна, впослдствіи же оказались на лвомъ. (Убіи — вроятно народъ, проврить, можетъ быть ископаемыя). Кёльнъ — колыбель германскаго искусства. Распространиться объ искусств и старинныхъ мастерахъ. Отозваться о нихъ почтительно и любовно. Вдь это все покойники. Святая Урсула замучена въ Кёльн, и съ ней одиннадцать тысячъ двъ. Нарисовать яркими и патетическими красками картину избіенія. (Справиться, кто ихъ замучилъ). Разсказать что нибудь объ император Максимиліан. Назвать его ‘могущественнымъ Максимиліаномъ’. Не забыть Карла Великаго (богатая тема) и Франковъ. (Справиться насчетъ Франковъ, гд они жили и что съ ними сталось). Очеркъ столкновеній римлянъ съ готами. (Прочесть объ этомъ у Гиббона, если въ учебник Мангналля мало подробностей). Изобразить съ комментаріями битвы кёльнскихъ горожанъ съ ихъ высокомрными архіепископами, (Пусть они бьются на мосту, если нигд не сказано, что они тамъ не бились). Упомянуть о миннезингерахъ,— Вальтеръ фонъ-деръ-Фогельвейде поетъ подъ окномъ замка, потомъ двушка умираетъ. Потолковать объ Альбрехт Дюрер. Побранить его манеру. Назвать ее плоской. (Если возможно убдиться, что она плоская). Башня епископа Гаттона, у Бингена. Описать ее и разсказать легенду. Покороче: она всмъ извстна. ‘Братья Боригофенъ’ — исторія, связанная съ замками Штерренштейнъ и Либенштейнъ. Конрадъ и Генрихъ, братья, оба влюблены въ Хильдегарду. Удивительная красавица. Генрихъ великодушно отказывается отъ прекрасной Хильдегарды въ пользу брата, и узжаетъ въ Палестину. Конрадъ обдумываетъ это дло годъ или два, а затмъ онъ ршается уступить невсту брату, и онъ узжаетъ въ Палестину, откуда возвращается нсколько лтъ спустя съ невстой-гречанкой. Прекрасная X., жертва чрезмрнаго великодушія, томится (не браните ее), и запирается въ отдльной части замка, откуда не выходитъ въ теченіе нсколькихъ лтъ. Рыцарственный Генрихъ возвращается и приходитъ въ бшенство, узнавъ, что его братъ не женился на прекрасной X. Но и теперь ему не приходитъ въ голову обвнчаться съ ней самому. Бурная и трогательная сцена между братьями: каждый во что бы то ни стало хочетъ уступить возлюбленную Хильдегарду другому. Генрихъ выхватываетъ мечъ и бросается на К. Прекрасная Хильдегарда кидается между ними и примиряетъ ихъ, а затмъ, видя, что толку отъ нихъ не добьешься и наскучивъ всей этой исторіей, удаляется въ монастырь. Конрадова гречанка выходитъ замужъ за другого, посл чего К. бросается на грудь Генриху и оба клянутся въ вчной дружб. (Описать какъ можно трогательне. Развалины, лунный свтъ и духи). ‘Роландовъ утесъ’ у Бонна. Разсказать исторію Роланда и Хильдегунды (см. Бедекеръ, стр. 66). Не размазывать: она очень похожа на предъидущую. Описать похороны? ‘Сторожевая Башня на Рейн’ ниже Андернаха. Справиться, нтъ ли какой нибудь псни на ея счетъ. Если есть, привести. Кобленцъ и Эренбрейтштернъ. Важныя крпости. Назвать ихъ ‘Угрюмыми Стражами Имперіи’. Размышленія о германской арміи и о войн вообще. Поболтать о Фридрих Великомъ. (Прочесть о немъ у Карлейля и выписать самыя интересныя мста). Драконова скала. Цитата изъ Байрона. Размышленія о развалинахъ замковъ вообще и очеркъ среднихъ вковъ съ собственными взглядами и умозаключеніями.

Дальше идетъ въ томъ же род,— но и этого достаточно, чтобы дать вамъ понятіе о моемъ план. Я его не исполнилъ, такъ какъ, поразмысливъ хорошенько, пришелъ къ заключенію, что изъ этого получится нчто боле похожее на исторію Европы, чмъ на главу изъ записокъ туриста. Въ виду этого я ршилъ отложить исполненіе моего плана, до тхъ поръ, пока въ публик не обнаружится запросъ на новую исторію Европы.

— Кром того,— разсуждалъ я,— такая работа очень хороша при продолжительномъ одиночномъ заключеніи. Можетъ быть когда нибудь, въ періодъ невольнаго бездйствія, я радъ буду забыться надъ этимъ капитальнымъ трудомъ.

— Такъ лучше я отложу его на случай, если попаду въ острогъ.

Всмъ бы хороша была эта вечерняя поздка вдоль Рейна, еслибъ только меня не мучила мысль, что завтра я долженъ описать ее въ моемъ дневник. При такихъ условіяхъ она была для меня тоже, что обдъ для человка, который долженъ произнести спичъ по окончаніи его, или пьеса для критика.

Иногда намъ попадались странные поселки. Пространство между ркою и рельсами было такъ застроено, что не оставалось мста для улицъ. Домики лпились одинъ на другой, и я ршительно не понимаю, какимъ образомъ человкъ, живущій въ центр такого мстечка, можетъ добраться до дома, не перелзая черезъ другіе дома. Въ подобномъ мстечк, теща, явившаяся къ вамъ въ гости, могла бы бродить цлый день, слышать вашъ голосъ, даже видть васъ по временамъ, и все-таки не попасть къ вамъ.

Находясь въ подпитіи, житель такого мстечка долженъ оставить надежду добраться до дома. Ему придется прилечь гд нибудь и проспаться.

Мы видли очень забавную маленькую комедію на открытой сцен въ одномъ изъ городковъ, мимо котораго прозжалъ нашъ поздъ. Дйствующими лицами были коза, мальчуганъ, человкъ и женщина постарше, родители мальчугана и собственники возы, — и собака.

Сначала мы услышали визгъ, потомъ изъ коттеджа напротивъ станціи выскочила невинная и веселая козочка и принялась прыгать и рзвиться. Длинная веревка, обвязанная вокругъ ея шеи, тащилась за ней. Вслдъ за козой выскочилъ мальчуганъ. Онъ погнался за ней, стараясь поймать веревку, но вмсто этого самъ былъ пойманъ на веревку и, растянувшись на земл, поднялъ ревъ и визгъ. На крикъ выскочила изъ коттеджа здоровенная баба, повидимому мать этого мальчика и тоже двинулась за козой. Коза удирать, женщина за ней. На первомъ поворот она наступила на веревку и шлепнулась на земь, и тутъ ужъ она подняла ревъ и визгъ. Коза же пустилась въ другую сторону и когда пробгала мимо коттеджа, выскочилъ отецъ семейства, бросился за ней въ догонку. Онъ былъ уже очень пожилой человкъ, но здоровый и крпкій съ виду. Очевидно онъ замтилъ, какъ упали его жена и сынъ, такъ какъ остерегался наступить на веревку. Но движенія козы были слишкомъ неожиданны для него. Пришелъ и его чередъ, онъ наступилъ на веревку, шлепнулся посреди улицы, противъ дверей собственнаго дома, съ воплемъ, отъ котораго мы вс, смотрвшіе въ окно вагона, покатились со смху, — и услся на земл, ругая козу на чемъ свтъ стоитъ. Затмъ явилась собака, кинулась за козой съ оглушительнымъ лаемъ, поймала конецъ веревки и вцпилась въ него зубами. Коза продолжала метаться на своемъ конц, собака на своемъ. Между ними двигалась веревка, дюймовъ на шесть надъ землею, и неукоснительно сбивала съ ногъ всякаго, кто проходилъ по этой, недавно столь мирной деревн. Въ какія нибудь полминуты мы насчитали четырнадцать человкъ, сидвшихъ посреди улицы. Восьмеро изъ нихъ ругали козу, четверо собаку, а двое старика за то, что вздумалъ завести козу, и въ числ этихъ двоихъ была его жена, ругавшаяся всхъ сильне. Поздъ тронулся. Мы просили кондукторовъ остановиться и подождать конца этой сцены. Она становилась положительно интересной. Она была полна движенія. Но намъ отвчали, что поздъ и безъ того уже опоздалъ на полчаса и дальше ждать нельзя.

Мы высунулись изъ оконъ и слдили за представленіемъ пока было возможно, и долго еще, посл того какъ деревня уже скрылась изъ вида, до насъ долетали вскрикиванія прохожихъ, шлепавшихся на землю, споткнувшись о веревку.

Часовъ въ одиннадцать мы пропустили по кружк пива — на германскихъ желзныхъ дорогахъ всегда можно достать пиво, кофе и булки у кондуктора — а затмъ сняли сапоги и пожелавъ другъ другу доброй ночи, стали устраиваться на ночлегъ. Намъ однако не удалось соснуть. Кондукторъ не давалъ намъ покою съ билетами.

Каждыя пять минутъ,— такъ по крайней мр казалось мн, хотя на самомъ дл промежутки вроятно были длинне,— зловщая фигура появлялась въ окн вагона, требуя билеты.

Чувствуя себя одинокимъ и не зная что сдлать съ своей особой, нмецкій кондукторъ отправляется по вагонамъ смотрть билеты, посл сего возвращается на свое мсто, бодрый и освженный. Многіе мечтаютъ о закат солнца, о горахъ, о картинахъ старинныхъ мастеровъ, но для нмецкаго кондуктора нтъ боле усладительнаго, боле возбуждающаго зрлища въ свт, чмъ видъ желзнодорожнаго билета.

Почти вс германскіе кондукторы обурваемы этой страстью въ билетамъ. Покажите любому изъ нихъ билетъ, — и онъ мигомъ разцвтаетъ, у нихъ это въ род болзни, такъ что мы съ Б. ршили по возможности ублажать ихъ.

Случится намъ увидть кондуктора, который стоитъ насупившись, съ выраженіемъ печали и скуки, мы тотчасъ подходимъ въ нему и показываемъ билеты. Видъ ихъ дйствуетъ, точно лучъ солнца, вся его печаль мгновенно исчезаетъ. Если у насъ нтъ билета, мы отправляемся въ кассу и покупаемъ. Въ большинств случаевъ билетъ третьяго класса до ближайшей станціи производитъ надлежащее дйствіе, но если бдняга кажется слишкомъ унылымъ, мы покупаемъ обратный второго класса.

Имя въ виду поздку въ Оберъ-Аммергау и обратно, мы запаслись книжками, по 10—12 билетовъ перваго класса въ каждой. Однажды, въ Мюнхен, я увидлъ кондуктора, который, какъ мн сказали, недавно потерялъ тетку — и повидимому былъ страшно огорченъ этимъ. Я предложилъ Б. отвести его въ уголокъ и показать ему вс наши билеты — штукъ двадцать или двадцать четыре — разомъ, и позволить ему подержать ихъ въ рукахъ и любоваться ими сколько хочетъ. Мн хотлось утшить его.

Но Б. возсталъ противъ моего предложенія. Онъ сказалъ, что если даже кондукторъ не сойдетъ съ ума отъ радости (что было боле чмъ вроятно), то возбудитъ среди другихъ желзнодорожныхъ служащихъ въ Германіи страшную зависть, которая отравитъ ему жизнь.

Итакъ мы купили и показали ему только одинъ обратный билетъ перваго класса до ближайшей станціи, и трогательно было видть, какъ просіяло лицо бдняги и слабая улыбка заиграла на устахъ, которыхъ она такъ долго не посщала.

Но бываютъ минуты, когда вы отъ души желаете, чтобы нмецкіе кондукторы обуздали свою страсть въ билетамъ или по крайней мр ввели ее въ должныя границы.

Самому терпливому человку надостъ день и ночь показывать билетъ, а являться въ окн вагона въ середин утомительнаго путешествія съ возгласомъ, ‘ваши билеты, господа!’ — положительно не гуманно.

Вы устали, вы дремлете. Вы не знаете, гд вашъ билетъ. Вы даже не помните, брали ли его, а если брали — не утащилъ ли его кто нибудь. Вы спрятали его подальше, разсчитывая, что предъявлять не придется по крайней мр въ теченіе нсколькихъ часовъ.

Въ вашей одежд одиннадцать кармановъ, да еще пять въ пальто, висящемъ на вшалк. Можетъ быть билетъ въ одномъ изъ нихъ, а можетъ быть въ чемодан, или въ записной книжк, которую вы куда-то засунули, или въ бумажник.

Вы начинаете искать. Вы встаете и сталкиваетесь. Тутъ вами овладваетъ какое то странное чувство. Розыскивая билетъ, вы осматриваетесь кругомъ, и рядъ любопытныхъ лицъ, слдящихъ за вами, строгій взоръ человка въ форм, устремленный на васъ, внушаютъ вамъ, при вашемъ смутномъ, полусонномъ состояніи, представленіе о полицейскомъ обыск, о тюремномъ заключеніи срокомъ на пять лтъ, которое грозитъ вамъ, если билетъ окажется на васъ.

Вы съ негодованіемъ протестуете противъ такого подозрнія.

— Говорятъ вамъ, я не бралъ его!— восклицаете вы.— Я въ глаза не видалъ вашего билета. Оставьте меня въ поко. Я…

Общее удивленіе вашихъ спутниковъ приводитъ васъ въ себя, и вы снова принимаетесь за поиски. Вы шарите въ саквояж, выбрасывая вс вещи на полъ и проклиная желзнодорожные порядки Германіи. Потомъ вытряхиваете сапоги. Просите встать вашихъ сосдей — не сидятъ-ли они на немъ, ползаете по полу и шарите подъ скамейками…

— Не выбросили-ли вы его за окно съ остатками бутерброда?— спрашиваетъ вашъ другъ.

— Нтъ! Что я полоумный что-ли? — отвчаете вы съ сердцемъ.— Съ какой стати я стану выбрасывать билетъ за окно?

Обшаривая себя въ двадцатый разъ, вы находите его въ жилетномъ карман, и затмъ въ теченіе получаса размышляете, какъ это вы ухитрились не найти его при девятнадцати предыдущихъ обыскахъ.

Поведеніе кондуктора въ время этихъ поисковъ отнюдь не можетъ подйствовать успокоительно на ваши нервы. Онъ вертится на ступеньк подъ окномъ, выдлывая повидимому все, что могутъ внушить ему опытъ и изобртательность, для того, чтобы сломить шею.

Поздъ идетъ со скоростью 30 миль въ часъ (максимумъ быстроты курьерскихъ поздовъ въ Германіи).

Вотъ впереди показывается мостъ. Увидвъ его, кондукторъ хватается рукой за окно и откидывается какъ можно дальше отъ вагона. Вы смотрите на него. потомъ на быстро приближающійся мостъ, соображаете, что арка должна оторвать его голову, не повредивъ остальной части тла, и спрашиваете себя, отскочитъ-ли голова въ вагонъ или упадетъ на землю. На разстояніи трехъ дюймовъ отъ моста онъ разомъ прижимается въ вагону и арка убиваетъ комара, усвшагося на верхушк его праваго уха.

Промчавшись черезъ мостъ, поздъ несется по краю пропасти, такъ что камень, выброшенный изъ окна, упадетъ прямо на дно, на глубин въ 300 футовъ. Тутъ кондукторъ отнимаетъ руки отъ окна и начинаетъ выплясывать на ступеньк какой-то тевтонскій военный танецъ, похлопывая руками по тлу, точно кучера въ морозный день.

Первое и самое главное условіе для того, чтобы спокойно путешествовать по германскимъ желзнымъ дорогамъ, — относиться съ безусловнымъ равнодушіемъ къ участи кондуктора. Вамъ должно быть ршительно все равно,— погибнетъ ли онъ во время путешествія или останется цлъ. Малйшее участіе въ кондуктору превратитъ поздку по фатерланду въ сплошную пытку.

Въ 5 часовъ утра (какъ свжа, прекрасна и обворожительна земля раннимъ утромъ! Лнтяи, которые спятъ до восьми-девяти часовъ, теряютъ прекраснйшую часть дня, только мы, встающіе спозаранку, дйствительно наслаждаемся природой) я отказался отъ попытокъ уснуть и отправился помыться въ уборную, на конц вагона.

Довольно затруднительно умываться въ такой крошечной комнатк, тмъ боле, что вагонъ встряхиваетъ, и когда вы засунете руки и полголовы въ умывальную чашку, — стны уборной, полочка для мыла, кранъ и другіе лукавые предметы пользуются вашимъ безпомощнымъ положеніемъ и толкаютъ васъ изо всхъ силъ,— когда же вы пытаетесь уклониться отъ нихъ, дверь отворяется и хлопаетъ васъ сзади.

Какъ бы то ни было, мн удалось наконецъ, если не вымыться, то вымочить себя съ ногъ до головы. Затмъ я сталъ искать полотенца. Разумется его не оказалось. Въ этомъ-то и штука. Идея желзнодорожнаго начальства заставить пассажира умыться, соблазнивъ его мыломъ, тазомъ и водой, а затмъ объявить ему, что утираться нечмъ.

Таковы здшнія понятія объ остроуміи.

Я подумалъ было о носовыхъ платкахъ въ моемъ чемодан, но чтобы добраться до него, приходилось идти черезъ дамское отдленіе, а я былъ въ весьма утреннемъ костюм.

И такъ я утерся газетой, которая случилась у меня въ карман, и пренеудобная же это вещь для утиранья, доложу вамъ!

Вернувшись на мсто, я разбудилъ Б., уговорилъ его сходить помыться, и прислушиваясь въ отдаленнымъ звукамъ его междометій, долетвшимъ до меня, когда онъ, подобно мн, убдился, что утираться нечмъ — забылъ о собственной неудач.

Ахъ! какъ справедливо говорятъ добрые люди, что думая о чужихъ страданіяхъ, мы забываемъ о своихъ!

За пятьдесятъ миль до Мюнхена мстность становится плоской, гладкой и повидимому крайне безплодной, такъ что и смотрть не на что. Путешественникъ сидитъ, устремивъ глаза вдаль, и ждетъ не дождется, когда же наконецъ покажется городъ. Но онъ расположенъ въ низин и всячески старается укрыться отъ взоровъ путешественника, такъ что тотъ замчаетъ его только очутившись уже почти на улиц.

Конецъ воскресенья 25-го.

Мы заказываемъ завтракъ.— Я упражняюсь въ нмецкомъ язык.— Искусство жестикуляціи.— Сообразитеіьность. Premire Danseuse.— Англійская пантомима въ Пиринеяхъ.— Ея печальный результатъ.— ‘Книга нмецкихъ разговоровъ’.— Ея узкія понятія о человческихъ нуждахъ и потребностяхъ.— Воскресенье въ Мюнхен.— Гансъ и Гретхенъ.— Большой свтъ и малый свтъ.— Пивная.

Въ Мюнхен мы оставили багажъ на станціи и отправились на поиски завтрака. Разумется, въ восемь часовъ утра большіе рестораны оказались запертыми, но въ конц концовъ намъ все-таки удалось найти въ одномъ саду ресторанчикъ, изъ котораго доносился пріятный запахъ кофе и жаренаго лука. Мы вошли въ садъ, услись за столикомъ, и подозвавъ человка, потребовали завтракъ.

Заказывалъ я. Я хотлъ воспользоваться этимъ случаемъ для практики въ нмецкомъ язык. Въ качеств существеннаго блюда я заказалъ кофе съ булками. Эта часть сошла сравнительно легко. Я такъ напрактивовался за послдніе два дня, что могъ бы заказать кофе съ булками на сорокъ персонъ. Затмъ я сталъ придумывать что-нибудь повкусне и потребовалъ зеленый салатъ. Лакей подумалъ было, что я желаю капусты, но въ конц концовъ понялъ въ чемъ дло.

Ободренный этимъ успхомъ, я расхрабрился и заказалъ яичницу.

— Закажите ‘Savoury’,— замтилъ Б.,— а то онъ принесетъ намъ кашицу съ вареньемъ и шеколаднымъ кремомъ. Вы знаете нмецкую стряпню.

— А, да!— отвчалъ я.— Конечно. Да. Такъ вотъ… Какъ по нмецки ‘Savoury’?

— ‘Savoury’? — промычалъ Б.— О!.. А!.. гмъ!.. Чортъ меня дери, если я знаю. Хоть убей не припомню!

Я тоже не могъ припомнить. Дло въ томъ, что я не зналъ никогда. Попробовали заказать по французски:

— Une omelette aux fines herbes.

Лакей повидимому не понялъ. Тогда мы обратились къ англійскому языку. Мы повторяли несчастное слово ‘Savoury’ на вс лады, съ такими жалобными, плачевными, нечеловческими интонаціями, что казалось должны бы были растрогать сердце дикаря. Но стоическій тевтонъ оставался непоколебимъ. Мы ршились прибгнуть къ пантомим.

Пантомима по отношенію къ языку, тоже что мармеладъ по отношенію къ маслу — ‘превосходный (при случа) субститутъ’. Но ея значеніе для передачи мыслей весьма ограниченно. По крайней мр въ практической жизни. Въ балет другое дло, — не знаю, найдется ли что нибудь, чего нельзя объяснить пантомимой въ балет. Я самъ однажды былъ свидтелемъ, какъ мужчина-танцоръ легкимъ движеніемъ лвой ноги, сопровождавшимся звуками барабана, объяснилъ premire danseuse, что женщина, которую она считала своей матерью, на самомъ дл только ея тетка съ мужней стороны. Но нужно имть въ виду, что premire danseuse дама съ необыкновеннымъ, единственнымъ въ своемъ род, даромъ сообразительности. Premire danseuse понимаетъ какъ нельзя ясне, что хочетъ сказать человкъ, повернувшись сорокъ семь разъ на одной ног, и ставши затмъ на голову. А иностранецъ среднихъ способностей по всей вроятности понялъ бы его совершенно превратно.

Одинъ мой пріятель, путешествуя въ Пиринеяхъ, попытался однажды выразить пантомимой благодарность. Онъ пріхалъ поздно вечеромъ въ маленькую гостинницу, хозяева которой приняли его крайне радушно, поставили передъ нимъ лучшія блюда, и накормили его до отвалу (онъ очень проголодался).

Они были такъ любезны и внимательны, кушанья оказались такими вкусными, что, посл ужина, онъ захотлъ во чтобы то ни стало поблагодарить хозяевъ и растолковать имъ, какъ чудесно они его накормили и ублаготворили.

Онъ не могъ объясниться на словахъ. Онъ зналъ испанскій языкъ лишь настолько, чтобы спросить что потребуется, да и то при весьма ограниченныхъ потребностяхъ,— но еще не умлъ выражать на немъ какія либо чувства и эмоціи. Итакъ онъ ршился прибгнуть въ мимик. Онъ всталъ, указалъ на пустой столъ, гд стоялъ передъ этимъ ужинъ, затмъ разинулъ ротъ и показалъ пальцемъ на горло. Потомъ потрепалъ себя по той части организма, куда, по словамъ ученыхъ, отправляется ужинъ, и улыбнулся.

Странная у него улыбка,— у моего пріятеля. Самъ онъ увренъ, что въ ней есть нчто плнительное, хотя съ оттнкомъ горечи. У нихъ въ семь улыбкою стращаютъ дтей.

Хозяева были удивлены его поведеніемъ. Они бросали на него тревожные взгляды, а потомъ собрались въ кучку и стали перешептываться.

— Очевидно мое объясненіе недостаточно выразительно для этихъ простодушныхъ поселянъ,— подумалъ мой пріятель. Тутъ нужны боле энергическіе жесты.

И онъ принялся трепать и хлопать себя по только что упомянутой части организма (которую я, скромный и благовоспитанный молодой человкъ, ни за что въ свт не назову настоящимъ именемъ) съ усиленной энергіей, присовокупивъ еще дв-три улыбки, и нсколько изящныхъ жестовъ, выражавшихъ, какъ ему казалось, дружескія чувства и удовольствіе.

Наконецъ лучъ пониманія блеснулъ на лицахъ хозяевъ, они бросились въ шкафику и достали оттуда какую-то черную бутылочку.

— Ахъ! дло въ шляп,— подумалъ мой пріятель.— Поняли наконецъ! И радуются, видя, что я доволенъ, и хотятъ предложить мн стаканчивъ вина въ знакъ дружбы, добрыя души!

Хозяева раскупорили бутылочку, налили полный стаканъ, поднесли его гостю, объясняя знаками, что онъ долженъ опорожнить его залпомъ.

— Ага!— подумалъ онъ,— поднимая стаканъ въ свту и умильно поглядывая на влагу — это какой нибудь рдкій старый мстный напитокъ, завтная бутылочка, приберегаемая для дорогихъ гостей.

Затмъ поднялъ стаканъ и произнесъ рчь, въ которой пожелалъ старикамъ долголтія и кучу внучатъ, дочк — молодца-жениха, а всей деревн — благополучія. Онъ зналъ, что хозяева не поймутъ его, но разсчитывалъ, что по его жестамъ и интонаціи они догадаются о его дружественныхъ чувствахъ. Окончивъ спичъ, онъ прижалъ руку къ сердцу, еще разъ улыбнулся, и разомъ опорожнилъ стаканъ.

Спустя три секунды онъ убдился, что проглотилъ сильное и вполн надежное рвотное. Его слушатели поняли его жесты въ томъ смысл, что онъ отравился или во всякомъ случа страдаетъ сильнымъ и мучительнымъ разстройствомъ желудка,— и сдлали съ своей стороны все, чтобы облегчить его страданія.

Лекарство, которое они ему дали, не принадлежало къ числу обычныхъ, дешевыхъ спецій, теряющихъ свою силу, пробывъ полчаса въ организм. Онъ самъ чувствовалъ, что приниматься за новый ужинъ было бы безполезно, еслибъ даже удалось его достать. Въ результат,— онъ отправился спать, съ боле пустымъ желудкомъ, чмъ прибылъ въ гостинницу.

Очевидно благодарность не такая вещь, которую можетъ выразить мимъ-дилеттантъ.

Savoury,— тоже. Мы съ Б. изъ кожи лзли, стараясь объяснить человку наше требованіе,— это было просто унизительно, мы кривлялись какъ гаеры — и что же? онъ вообразилъ, что мы желаемъ сыграть партію въ домино!

Наконецъ,— точно лучъ солнца передъ человкомъ, блуждающимъ въ темномъ подземномъ корридор,— у меня мелькнуло воспоминаніе о книг нмецкихъ разговоровъ, лежавшей въ моемъ карман.

Какъ это я не подумалъ о ней раньше! Столько времени мы ломались и ломали головы, стараясь объяснить наши желанія невоспитанному германцу, а между тмъ у насъ подъ руками книга, написанная спеціально для такихъ случаевъ,— книга, составленная въ тхъ видахъ, чтобы англійскіе путешественники, обладающіе подобно намъ лишь скудными свдніями въ нмецкомъ язык, могли удовлетворять свои скромныя требованія, путешествуя по фатерланду, и вернуться изъ поздки цлыми и невредимыми.

Я поспшилъ достать книгу и принялся отыскивать діалоги, имющіе отношеніе къ важному вопросу о питаніи. Такихъ не оказалось!

Тамъ былъ длинный и страстный разговоръ съ прачкой, о которомъ мн и вспомнить совстно. Около двадцати страницъ было посвящено разговору между необычайно терпливымъ сапожникомъ и крайне раздражительнымъ и по натур недовольнымъ заказчикомъ,— заказчикомъ, который проболтавъ около двадцати минутъ и примривъ повидимому вс сапоги, находившіеся въ магазин, уходитъ со словами:

— А впрочемъ, сегодня я ничего не куплю. До свиданія,

Отвтъ сапожника не приведенъ. Вроятно онъ выразился жестомъ, сопровождавшимся примчаніями, которыя, по мннію составителя, не могутъ понадобиться христіанскому туристу.

Этотъ разговоръ съ сапожникомъ по истин поражалъ своей обстоятельностью. Должно быть составитель книжки жестоко страдалъ отъ мозолей. Я могъ-бы заговорить любаго нмецкаго сапожника, отправившись въ нему съ этой книжкой

Затмъ слдовали дв страницы водянистой болтовни при встрч съ знакомымъ на улиц? — ‘Мое почтеніе, сударь или сударыня’.— ‘Съ праздникомъ!’ — ‘Какъ поживаетъ ваша матушка!..’ — Какъ будто человку, не знающему двухъ словъ по нмецки, придетъ въ голову останавливать на улиц иностранца и спрашивать, какъ поживаетъ его матушка.

Были тутъ еще ‘разговоры въ вагон’,— разговоры между путешествующими лунатиками, — и діалоги во время перезда.— ‘Какъ вы себя чувствуете?’— ‘Пока довольно сносно, не знаю только, на долго-ли’.— ‘О, какія волны! Мн очень скверно, я сойду внизъ. Велите пожалуйста дать мн чашку’.— Желалъ бы я знать, кто, находясь въ такомъ положеніи, вздумаетъ выражать свои ощущенія по книг нмецкихъ разговоровъ!

Въ заключеніе сообщались германскія пословицы и ‘Идіотизмы’, подъ которыми на всхъ языкахъ подразумваются повидимому ‘фразы для идіотовъ’: — ‘Не сули журавля въ неб, а дай синицу въ руки’.— ‘Время приноситъ розы’.— ‘Орелъ не ловитъ мухъ’.— ‘Не покупай кошку въ мшк’,— точно есть цлый классъ людей, которые покупаютъ кошекъ именно такимъ способомъ, чмъ и пользуются недобросовстные продавцы, подсовывая кошекъ плохого качества.

Перелистовавъ эту галиматью, я не нашелъ ни словечка насчетъ ‘Savoury’. Въ глав ‘пища и питье’ попались ‘ежевика’, ‘фиги’, ‘ирга’ (что это такое — не знаю, никогда не слыхалъ о такомъ кушань), ‘каштаны’ и тому подобныя вещи, которыхъ врядъ-ли это потребуетъ даже у себя на родин. Были тутъ масло и уксусъ, перецъ, соль и горчица, но того, съ чмъ ихъ дятъ, не было. Я могъ бы спросить крутыхъ яицъ или порцію ветчины, но я не хотлъ крутыхъ яицъ или порцію ветчины. Я хотлъ яичницу съ зеленью, а объ этомъ блюд авторы ‘Маленькаго карманнаго гида’ очевидно никогда не слыхали.

По возвращеніи въ Англію я пробжалъ, изъ любопытства, три или четыре ‘Книги разговоровъ’ или ‘Англо-нмецкихъ діалоговъ’, предназначенныя для того, чтобы облегчить англійскому путешественнику объясненія съ нмцами, и пришелъ къ заключенію, что та, которой я пользовался, дльне и практичне всхъ.

Потерявъ всякую надежду столковаться съ лакеемъ, мы предоставили ему дйствовать, какъ знаетъ, а сами положились на милость Провиднія. Десять минутъ спустя передъ нами дымилась горячая яичница съ клубничнымъ вареньемъ, густо посыпанная сахаромъ. Мы набухали въ нее перца и соли, стараясь заглушить сладкій вкусъ, но вышло все-таки не особенно хорошо.

Позавтракавъ, мы обратились къ росписанію поздовъ, посмотрть, когда идетъ поздъ въ Оберъ-Аммергау. Я нашелъ одинъ, отходившій въ 3 ч. 10 м. Повидимому, это былъ прекрасный поздъ, онъ нигд не останавливался и желзнодорожное начальство очевидно гордилось имъ, такъ какъ напечатало о немъ жирнымъ шрифтомъ. Мы ршились съ своей стороны оказать ему уваженіе.

Чтобы скоротать время, мы пошли бродить по городу.

Мюнхенъ красивый, опрятный, большой городъ, въ немъ много прекрасныхъ улицъ и пышныхъ зданій, но несмотря на это и на стосемидесятитысячное населеніе, отъ него ветъ тишиной и захолустьемъ. Торговля идетъ не бойко на его широкихъ улицахъ, и покупатели рдко заглядываютъ въ элегантные магазины. Впрочемъ, на этотъ разъ онъ глядлъ оживленне, по случаю воскреснаго дня. На улицахъ толпились горожане и поселяне въ праздничныхъ платьяхъ, среди которыхъ живописно выдлялись старинные средневковые костюмы южныхъ крестьянъ. Мода, въ своей безпощадной войн противъ разнообразія и своеобразія формъ и красокъ, потерпла постыдное пораженіе въ горахъ Баваріи. До сихъ поръ, въ праздничный день, широкоплечій, загорлый пастухъ Оберланда надваетъ, поверхъ блоснжной рубашки, куртку, обшитую зеленымъ шнуркомъ, стягиваетъ кушакомъ у таліи короткіе штаны, нахлобучиваетъ на длинные кудри высокую шляпу съ перомъ, и обувъ на босу ногу огромные башмаки, отправляется въ своей Гретхенъ.

Она, какъ вы сами понимаете, тоже принарядилась въ ожиданіи его, и стоя подъ навсомъ широкой кровли деревяннаго домика, представляетъ очень милую картинку въ старомъ вкус. Она также предпочитаетъ національный зеленый цвтъ, но на этомъ фон выдляются и красныя ленты, разввающіяся по втру, а изъ подъ расшитой деревенской юбки выглядываетъ свтлая городская. Пышная грудь затянута въ крпкій темный корсетъ, широкія плечи окутаны блоснжнйшимъ платкомъ. Рукава тоже блые, очень широкіе, и походятъ на сложенныя крылья. Надъ пышными льняными волосами задорно примостилась круглая зеленая шапочка. Пряжки на башмакахъ и большіе глаза на миловидномъ личик такъ и блестятъ. Глядя на нее, вы бы не прочь помняться мстами съ Гансомъ на этотъ день.

Они спускаются въ городъ, рука объ руку, напоминая нсколько китайскихъ пастушковъ — только очень солидныхъ китайскихъ пастушковъ. Прохожіе оборачиваются и провожаютъ ихъ глазами. Они точно выскочили изъ книжки съ картинами, одной изъ тхъ книжекъ, которыя мы такъ охотно разсматривали въ т дни, когда міръ былъ гораздо больше, гораздо реальне и гораздо интересне, чмъ нын.

Мюнхенъ и его окрестности каждое воскресенье обмниваются своими обитателями. Утромъ, позда, нагруженные крестьянами и горцами, одинъ за другимъ прибываютъ въ городъ, а изъ города одинъ за другимъ отходятъ позда, нагруженные добрыми и недобрыми горожанами, желающими провести день въ рощахъ, долинахъ, надъ озеромъ или въ горахъ.

Раза два мы заглядывали въ пивныя — не въ шикарные рестораны, набитые туристами и мюнхенскими франтами, а въ простыя, низенькія закоптлыя пивныя, гд можно наблюдать жизнь народа.

Простонародье гораздо интересне высшаго общества. Дамы и джентльмены до безобразія одинаковы во всхъ странахъ. Въ высшихъ сословіяхъ міра такъ мало индивидуальности, самобытности. Вс на одинъ покрой, каждый говоритъ какъ другіе, думаетъ и дйствуетъ какъ другіе, и глядитъ какъ другіе. Мы, господа, только играемъ въ жизнь. Для этой игры установлены свои правила и законы, которыхъ нельзя нарушать.

Наши неписанные уставы указываютъ намъ, что длать и что говорить при каждомъ оборот этого безсмысленнаго спорта.

Для тхъ, кто копошится у подножія соціальной пирамиды, кто упирается ногами въ землю, природа не любопытный предметъ изученія или созерцанія, а живая сила, которой необходимо повиноваться. Они стоятъ лицомъ къ лицу съ голой неподкрашенной жизнью и борятся съ нею въ темнот, и, какъ ангелъ, боровшійся съ Іаковомъ, она кладетъ на нихъ свою печать.

Есть только одинъ типъ джентльмена. Есть пятьсотъ типовъ мужчинъ и женщинъ. Вотъ почему я всегда предпочитаю мста, гд собирается простонародье, шикарнымъ ресторанамъ. Я постоянно объясняю это моимъ друзьямъ, которые упрекаютъ меня за низкіе вкусы.

Я способенъ проводить цлые часы за кружкой пива, съ трубкой въ зубахъ, глядя, какъ кипитъ и бурлитъ жизнь внутри и снаружи этихъ старыхъ пивныхъ. Смуглые крестьянскіе парни являются сюда съ своими зазнобами, угощать ихъ мюнхенскимъ нектаромъ. Какъ они веселятся! Какія шуточки отпускаютъ! Какъ раскатисто хохочутъ, какъ орутъ и поютъ. За сосднимъ столикомъ четверо стариковъ играютъ въ карты. Какія характерныя лица! Одинъ веселый, подвижной, живчикъ. Какъ прыгаютъ его глаза! Вы можете прочесть каждую мысль на его лиц. Вы знаете, когда онъ, съ торжествующимъ восклицаніемъ, прихлопнетъ королемъ даму. Его сосдъ спокоенъ, сдержанъ, смотритъ быкомъ, но увренно. Игра подвигается въ концу, вы слдите за нимъ и ждете, когда онъ пуститъ въ ходъ крупныя карты. Безъ сомннія онъ приберегъ ихъ въ концу. Онъ долженъ выиграть. Побда написана на его лиц. Нтъ! онъ проигралъ. Самая крупныя карта у него оказалась семерка. Вс съ удивленіемъ оборачиваются на него. Онъ смется… Хитрая бестія! его не оставишь въ дуракахъ, разв только въ карточной игр. Этотъ не проболтается.

Напротивъ игроковъ злющая съ виду старуха требуетъ сосисекъ и, получивъ требуемое, становится еще зле. Она огрызается на каждаго, кто ни пройдетъ, съ такимъ злобнымъ выраженіемъ, что вчуже страшно становится. Является откуда-то собачонка, садится противъ старухи и скалитъ на нее зубы. Старуха, съ тмъ же выраженіемъ дикой ненависти во всему живому, начинаетъ кормить собаченку сосисками, глядя на нее съ такой сосредоточенной злобой, что вы удивляетесь, какъ у той не застрянетъ кусокъ въ горл. Въ уголку высокая пожилая женщина говоритъ безъ умолку, обращаясь въ мужчин, который упорно молчитъ, сосредоточенно прихлебывая пиво. Очевидно, онъ можетъ выносить ея разговоръ лишь до тхъ поръ, пока передъ нимъ стоитъ кружка пива. Онъ для того и привелъ ее сюда, чтобы дать ей выболтаться. Боже! какъ она говоритъ! Безъ выраженія, безъ интонацій… ея рчь журчитъ, журчитъ, журчитъ, какъ неумолчный потовъ. Четверо подмастерьевъ входятъ, стуча тяжелыми сапогами, усаживаются за грубымъ деревяннымъ столомъ и требуютъ пива. Они галдятъ, поютъ, хохочутъ, обвивъ рукой талію ко всему равнодушной фрейленъ.

Почти вся молодежь здсь хохочетъ — глядя въ лицо жизни. Старики же болтаютъ, вспоминая о ней.

Какую чудную картину можно бы было написать, срисовавъ эти старыя, заскорузлыя лица, воспроизведя все, что читаетъ въ нихъ внимательный наблюдатель, все трагическое и комическое, что написала жизнь — великій драматургъ — на этой загорлой кож! Радости и горести, низменныя надежды и опасенія, мелкое себялюбіе и великое самоотверженіе положили свою печать на эти старыя морщинистыя лица. Хитрость и добродушіе окружили лучистыми морщинками эти выцвтшіе глава. Жадность провела глубокія впадины у безкровныхъ губъ, которыя такъ часто стискивались въ молчаливомъ героизм.

Воскресенье 25 (продолженіе).

Мы обдаемъ.— Странное блюдо.— ‘Хандра овладваетъ мною’.— Нмецкая сигара.— Прекраснйшая спичка въ Европ.— Какъ легко потерять друга въ особенности на Мюнхенскомъ вокзал.— Жертва судьбы.— Роковой указатель.— Въ горахъ.— Принцъ и нищій.— Современный романъ.— Прибытіе въ Оберау.— Мудрые и неразумные пилигримы.— Занятная поздка.— Этталь и его монастырь.— Мы достигаемъ цли нашихъ странствій.

Къ часу дня мы вернулись въ ресторанъ обдать. Нмцы всегда обдаютъ около полудня — и плотно обдаютъ. Въ отеляхъ, посщаемыхъ туристами, table d’hte въ теченіе сезона назначается въ 6—7 часовъ, но это только уступка иностранцамъ.

Я упоминаю о нашемъ обд не потому, что считаю это событіе особенно интереснымъ для читателя, а въ видахъ предостереженія моихъ соотечественниковъ, которымъ случится путешествовать по Германіи, противъ излишняго доврія къ липтаускому сыру.

Я охотникъ до сыровъ и смерть люблю отыскивать новые сыры, поэтому, увидвъ на карточк ‘Liptauer garniert’ — предметъ гастрономіи, о которомъ я до сихъ поръ не слыхивалъ, я ршилъ попробовать, что это за штука.

Не аппетитно глядлъ этотъ сыръ. У него былъ такой болзненный, плачевный видъ. Казалось, онъ претерплъ много невзгодъ. Цвтомъ онъ походилъ на замазку. Вкусомъ тоже,— по крайней мр я думаю, что замазка должна имть такой вкусъ. Я до сихъ поръ не увренъ, что это не была замазка. Гарниръ былъ еще замчательне сыра. вокругъ всей тарелки красовались различныя вещи, которыхъ я никогда не видалъ на обденномъ стол, и вовсе не желаю видть. Было тутъ нсколько стручковъ, три-четыре замчательно крошечныхъ картофелины, если только это были картофелины, а не разваренный горохъ, нсколько вточекъ укропа, какая-то рыбка, очень молоденькая, на видъ должно быть изъ породы колюшекъ, и немного красной краски. Словомъ, цлый обдецъ.

Съ какой стати сюда попала красная краска, не понимаю. По мннію Б., на случай самоубійства. Поститель, съвшій это блюдо, не захочетъ жить,— объяснялъ онъ, имя это въ виду, ресторанъ предупредительно снабжаетъ его ядомъ.

Попробовавъ сыръ, я думалъ было ограничиться первымъ глоткомъ. Но кром того, что жаль было бросать цлое блюдо, мн пришло въ голову, что я могу войти во вкусъ по мр того, какъ буду сть. Мало ли хорошихъ вещей, въ которымъ мы привыкаемъ помаленьку! Я самъ помню время, когда не любилъ пива.

Итакъ я смшалъ въ одну кучу все, что было на тарелк, и принялся уписывать этотъ винегретъ ложкой. Такого невкуснаго блюда мн не приходилось сть съ тхъ поръ, какъ меня заставляли глотать касторовое масло въ случа разстройства желудка, что было очень давно.

Жестокая хандра напала на меня посл обда. Мн вспомнились съ болзненною живостью вс мои поступки и дла, которыхъ длать не слдовало. (И много же ихъ набралось). Вспомнились разочарованія и неудачи, постигшія меня въ теченіе моей карьеры, несправедливости, которыя мн пришлось претерпть, обидныя слова и поступки, доставшіеся на мою долю. Вспомнились люди, которыхъ я зналъ и которые теперь умерли, двушки, которыхъ я любилъ и которыя повыходили замужъ за другихъ, такъ, что я даже не знаю ихъ адреса. Я размышлялъ о сует и фальши нашего земного существованія, столь скоротечнаго, столь полнаго горечи! Я грустилъ объ испорченности этого міра, о несовершенств всего сущаго!

Я думалъ и о нашей нелпой зат. Ради чего мы таскаемся по Европ, изнывая въ душныхъ вагонахъ, терпя всяческія неудобства въ гостинницахъ? Сколько времени пропало даромъ, а какое удовольствіе?— одно огорченье!

Когда мы вышли изъ-за стола и направились по Максимиліановской улиц, Б. находился въ веселомъ и игривомъ расположеніи духа. Но я съ удовольствіемъ замтилъ, что по мр того, какъ я излагалъ свои мысли, онъ становился серьезне и пасмурне. Онъ не дурной человкъ, знаете, только немного легкомысленъ.

Онъ купилъ сигаръ и предложилъ мн. Но я не хотлъ курить. Именно въ эту минуту куренье казалось мн безумной тратой времени и денегъ.

— Черезъ нсколько лтъ, а можетъ быть еще до истеченія этого мсяца,— сказалъ я,— мы будемъ лежать въ холодной могил и черви станутъ пожирать наше тло. Будетъ ли намъ тогда польза оттого, что мы курили сигары?

— Для меня,— отвчалъ онъ,— польза будетъ теперь же и вотъ какая: если вы заткнете себ ротъ сигарой, то я не услышу вашихъ разглагольствованій. Сдлайте одолженіе,— возьмите.

Не желая огорчать его, я взялъ.

Мн не нравятся нмецкія сигары. Б. говорить, что если цнить ихъ въ копйку, то можно примириться съ ними. Но я утверждаю, что если цнить ихъ въ гривенникъ, то примириться съ ними нельзя. Если ихъ хорошенько сварить, то, я думаю, он годятся вмсто зелени, но какъ матеріалъ для куренья, он не стоятъ спички, которой вы ихъ зажигаете, въ особенности нмецкой спички. Нмецкая спичка изящное произведеніе искусства. У ней желтая головка на красной или зеленой палочк, это безспорно прекраснйшая спичка въ Европ.

Мы выкурили не мало копечныхъ сигаръ, пока оставались въ Германіи, и все же не заболли, я вижу въ этомъ доказательство нашего крпкаго сложенія и цвтущаго здоровья. Мн кажется, что общества страхованія жизни могли бы воспользоваться нмецкими сигарами при своихъ операціяхъ. Вопросъ: ‘У васъ крпкое здоровье?’ Отвтъ: ‘Я курилъ нмецкую сигару и, какъ видите, живъ*. Страховка принята.

Къ тремъ часамъ мы вернулись на станцію и стали отыскивать нашъ поздъ. Бгали, бгали и все безъ толку. Центральная станція въ Мюнхен — огромное зданіе, настоящій лабиринтъ корридоровъ, проходовъ и галлерей. Тутъ гораздо легче потеряться самому, чмъ отыскать что бы то ни было. Сколько разъ мы съ Б. терялись вмст и порознь и не сосчитаешь. Въ теченіе получаса мы только и длали, что рыскали по станціи, отыскивая другъ друга, встрчались со словами: ‘Куда вы запропастились? Я искалъ васъ всюду. Не исчезайте же, пожалуйста’,— и вслдъ затмъ снова теряли другъ друга.

Что всего замчательне, мы встрчались всякій разъ у двери буфета третьяго класса.

Мы наконецъ привыкли въ ней какъ въ двери роднаго дома, и всякій разъ испытывали радостное волненіе, когда посл утомительныхъ странствованій по заламъ, багажнымъ отдленіямъ, ламповымъ депо,— передъ нами мелькала вдали знакомая мдная ручка, подл которой поджидалъ насъ дорогой, потерянный другъ.

Если намъ долго не удавалось отыскать ее, мы обращались въ кому нибудь изъ служащихъ:

— Скажите пожалуйста, — говорили мы,— какъ пройти въ двери буфета третьяго класса?

Пробило три, а мы все еще не нашли позда, который долженъ былъ отправиться въ 3 ч. 10 м. Мы начали не на шутку безпокоиться, не случилось ли чего съ бднягой, и обратились съ разспросами въ служащимъ.

— Поздъ въ Оберъ-Аммергау въ три часа десять? — отвчали намъ.— Да онъ еще и не собирался.

— Не собирался?— воскликнули мы съ негодованіемъ.— Такъ поторопите же его! Вдь ужь три часа.

— Да,— отвчали намъ, — три часа пополудни. Но это ночной поздъ. Разв вы не замтили, что объ немъ напечатано жирнымъ шрифтомъ? Вс позда отъ 6 вечера до 6 утра печатаются жирнымъ шрифтомъ въ отличіе отъ дневныхъ. Времени у васъ довольно. Успете еще поужинать.

Я самый несчастный человкъ въ мір въ отношеніи поздовъ. Не думаю, чтобы это зависло отъ глупости, потому что въ такомъ случа, я могъ бы иногда, случайно попасть въ точку. А между тмъ я никогда не попадаю. Очевидно, это рокъ.

Въ пятницу я отмчаю поздъ, который ходитъ ‘только по субботамъ’ въ какое нибудь мсто, гд мн необходимо побывать. Въ субботу я вскакиваю въ 6 часовъ утра, наскоро глотаю чай и лечу на вокзалъ, чтобы захватить поздъ… который ходитъ ежедневно ‘кром субботы’.

Въ довершеніе всего меня преслдуетъ какъ демонъ одинъ указатель поздовъ, отъ котораго я не могу отдлаться, именно указатель Бредшо за августъ 1887. Каждое первое число регулярно, я покупаю и приношу домой новый указатель Бредшо съ новыми таблицами. Куда они дваются, — не знаю. Со втораго числа я ихъ больше не вижу. Я никогда не могъ узнать объ ихъ судьб. На ихъ мсто является и сбиваетъ меня съ толку — провлятый старый указатель 1887.

Три года я стараюсь отъ него отдлаться, — но онъ не желаетъ оставить меня въ поко. Я выбрасывалъ его за окно, онъ падалъ на головы прохожихъ, прохожіе подбирали его, отирали и приносили въ мой домъ, и мои домашніе, — мои друзья, какъ они себя величаютъ,— моя плоть и кровь, благодарили ихъ и принимали книгу.

Я разорвалъ ее на куски, и разбросалъ ихъ по всему дому и саду, и лица, которыя полнились бы пришить пуговицу въ моей рубашк, хотя бы отъ этого зависла моя жизнь,— собрали и сшили куски и принесли книгу обратно въ мой кабинетъ!

Этотъ указатель положительно обрлъ тайну вчной молодости. Другія книги, которыя мн случалось покупать, спустя недлю превращались въ жалкія лохмотья. Эта глядитъ такой же новой, свжей, чистой какъ въ тотъ день, когда впервые поддла меня, заставивъ купить ее. Случайный наблюдатель ни за что не догадается по ея наружности, что это указатель не за текущій мсяцъ. Очевидно, ея прямая задача и цль обманывать людей, внушая имъ мысль, будто она — указатель Бредшо за текущій мсяцъ.

Она развращаетъ меня,— эта книга! На ней лежитъ отвтственность по крайней мр за 10% нехорошихъ словъ, которыя я произнесу въ теченіе года. Она заставляетъ меня бражничать и играть. Мн всякій разъ приходится дожидаться 3—4 часа на дрянныхъ провинціальныхъ станціяхъ. Я перечитываю объявленія и росписанія на обихъ платформахъ, а затмъ отправляюсь въ гостинницу и играю съ хозяиномъ на бильярд на пару пива.

Когда я умру, этотъ указатель положатъ со мною въ гробъ, и я представлю его на томъ свт, и объясню, какъ было дло. Надюсь, что изъ списка моихъ грховъ вычеркнутъ по меньшей мр двадцать пять процентовъ благодаря указателю Бредшо.

Поздъ въ 3 ч. 10 м. утра былъ конечно слишкомъ позднимъ для насъ. Онъ приходитъ въ Оберъ-Аммергау не раньше девяти. Мы могли бы воспользоваться вечернимъ поздомъ,— въ семь часовъ тридцать, — который доставилъ бы насъ на мсто назначенія ночью, — еслибъ только удалось найти извощика въ Оберау, ближайшей въ деревн станціи. Зная, что въ Оберъ-Аммергау имется представитель агентства Куна (сидя дома, мы смемся надъ этими господами, которые такъ любезно руководятъ путешественникомъ, когда онъ самъ не можетъ руководить собою, но я замчалъ, что во время путешествія большинство изъ насъ взываетъ въ нимъ о помощи), — мы телеграфировали ему насчетъ извощика, а затмъ отправились въ гостинницу соснуть.

Отъ Мюнхена до Оберау большой перездъ. Мы видли прекрасное озеро Штарнбергъ въ ту минуту, когда заходящее солнце позолотило окрестныя деревушки и виллы. Здсь, въ этомъ озер, утопился бдный безумецъ Людвигъ, покойный баварскій король. Бдный: — подл замка, который онъ выстроилъ для себя въ этой очаровательной долин. Бдный король. Судьба надлила его всмъ, что нужно для счастья, кром способности быть счастливымъ. У судьбы вдь страсть уравновшивать свои дары. Я знавалъ одного чистильщика сапоговъ на углу Вестминстерскаго моста. Судьба дала ему гривенникъ въ день на удовлетвореніе всхъ его нуждъ и потребностей (включая и предметы роскоши), но она же дала ему способность веселиться цлый день на этотъ гривенникъ. На копйку онъ могъ доставить себ больше удовольствія, чмъ обыкновенный человкъ на сто рублей. Онъ не зналъ, что ему плохо живется, какъ Людвигъ не зналъ, что ему живется хорошо, и цлый божій день смялся, веселился, работалъ,— не больше чмъ было необходимо — лъ, пилъ и игралъ. Въ послдній разъ я видлъ его въ госпитал св. омы, куда онъ попалъ жестоко искалченный, подвернувшись какъ-то подъ экипажъ. Онъ объявилъ мн, что тутъ ему чудесно, что онъ ‘какъ сыръ въ масл катается’ и не выйдетъ изъ госпиталя пока совсмъ не вылчится. На вопросъ, не больно ли ему, онъ отвчалъ, что ‘больно’, когда онъ ‘думаетъ объ этомъ’.

Бдный чудакъ! всего-то три дня оставалось ему кататься какъ сыръ въ масл. Онъ умеръ на четвертый день и, какъ мн передавали, сохранилъ свою веселость до послдней минуты. Ему было не боле двнадцати лтъ когда это случилось. Онъ прожилъ не долгую, но веселую жизнь.

Еслибъ этотъ нищій мальчуганъ и бдный старый Людвигъ составили компанію и подлили между собою способность къ увеселенію, которой обладалъ мальчишка, и средства къ увеселенію, которыми обладалъ король, какъ бы славно зажилось обоимъ, въ особенности королю. Ему бы и въ голову не пришло топиться: жаль было бы разстаться съ жизнью.

Но судьба не захотла этого. Она любитъ подшучивать надъ людьми и превращать жизнь въ парадоксъ. Одному она сыграла восхитительную мелодію на волшебной скрипк, удостоврившись напередъ, что онъ безнадежно глухъ. Другому просвистала нсколько нотъ на грошовой дудк и онъ принялъ ихъ за музыку и пустился въ плясъ.

На томъ самомъ мст, гд король Людвигъ возвратилъ богамъ подаренную ими жизнь, утопилась нсколько времени спустя чета молодыхъ любовниковъ. Они не могли обвнчаться въ здшней жизни, — и ршили, что смерть обвнчаетъ ихъ. Исторія этихъ молодыхъ безумцевъ была напечатана въ газетахъ, она напоминаетъ скоре какую-нибудь рейнскую легенду, чмъ дйствительное событіе, случившееся въ нашемъ прозаическомъ девятнадцатомъ вк.

Онъ былъ какой-то германскій принцъ,— я хорошо помню это — и какъ слдуетъ германскому принцу — безъ гроша въ карман, такъ что ея отецъ, какъ вс отцы, которымъ угрожаетъ опасность обзавестись безденежнымъ зятемъ, отказалъ ему въ рук дочери. Принцъ отправился за границу наживать состояніе.

Онъ былъ въ Америв и тамъ ему повезло. Года черезъ два онъ вернулся на родину довольно состоятельнымъ человкомъ,— и убдился, что опоздалъ. Его милая, обманутая ложнымъ извстіемъ о его смерти, вышла, по настоянію родныхъ, за какого-то богача. Другой на его мст продолжалъ бы ухаживать за леди, предоставивъ богачу матеріальныя издержки по содержанію семьи. Но эта парочка была боле легкомысленна или глубже чувствовала, чмъ большинство изъ насъ. Не вынося насмшливаго хохота, которымъ казалось былъ наполненъ воздухъ вокругъ нихъ, они явились въ одну бурную ночь къ озеру и на мгновеніе образумили капризную судьбу, превративъ ея жестокую комедію въ еще боле жестокую трагедію.

Потерявъ изъ вида спокойную гладь Штарнбергскаго озера, мы углубились въ темный лабиринтъ горъ и стали взбираться между пропастями и ущельями. По временамъ, мелькала мимо насъ деревушка,— какъ блдное привидніе, рзко выдляясь на черномъ фон горъ при яркомъ свт луны, или темное, безмолвное озеро, или горный потокъ, пнистыя воды котораго казались въ ночной темнот длиннымъ блымъ шнуркомъ.

Мы прохали Мурнау — городокъ въ Драконовой долин,— гд въ старыя времена тоже бывали представленія Страстей. Недавно еще онъ былъ ближайшей въ Оберъ-Аммергау станціей, пока нсколько лтъ тому назадъ рельсовый путь не былъ продолженъ до Пантевирхена. Отъ Мурнау начинается довольно крутой подъемъ въ Аммергау, такой крутой, что нсколько лтъ тому назадъ здоровенный пилигримъ умеръ отъ усталости, взобравшись по этой дорог. Неутомимые горцы и изнженные горожане одинаково должны были взбираться пшкомъ, такъ какъ лошади могли только тащиться сзади съ пустыми экипажами.

Но съ каждымъ сезономъ европейскій туристъ встрчаетъ все новыя и новыя удобства, съ каждымъ годомъ уменьшаются и сокращаются трудности, а съ тмъ вмст и удовольствіе и интересъ путешествія. Пройдетъ немного лтъ и туриста станутъ упаковывать въ вату въ его собственномъ кабинет, — упакуютъ, наклеютъ ярлыкъ, отправятъ на мсто назначенія, а тамъ распакуютъ. Въ настоящее же время поздъ перевозитъ его черезъ гору Этталь въ Оберау, а изъ этой деревушки приходится хать на лошадяхъ въ долину Аммеръ, по довольно сносной дорог, на протяженіи четырехъ-пяти англійскихъ миль.

Мы прибыли на станцію Оберау въ полночь, она оказалась оживленне и шумне, чмъ въ обыкновенное время въ полдень. Маленькая гостинница была биткомъ набита туристами и паломниками, которые, какъ и хозяинъ, недоумвали, гд имъ улечься спать, еще боле недоумвали (въ этому послднему обстоятельству хозяинъ относился равнодушно), какъ имъ добраться въ Оберъ-Аммергау въ началу представленія, т. е. въ восьми утра.

Иные нанимали извощиковъ за баснословныя цны, съ тмъ, чтобы отправиться въ 5 часовъ, другіе, не доставъ извощика, ршали идти пшкомъ и приказывали усталымъ лакеямъ разбудить въ половин третьяго, и подать завтракъ ровно въ четверть третьяго утра. (Я и не зналъ, что бываютъ такіе часы утра).

Намъ посчастливилось найти нашего возницу, почтеннаго фермера, который поджидалъ насъ съ какой-то удивительной колымагой, запряженной парой сытыхъ и крпкихъ съ виду лошадей, и посл оживленной перепалки между возницей и дюжиной туристовъ, пытавшихся залзть въ колымагу подъ тмъ предлогомъ, что это омнибусъ, мы тронулись въ путь.

Мы взбирались все выше и выше, и все выше и выше громоздились мрачные утесы, облитые луннымъ свтомъ, все свжй и свжй становился воздухъ. Большею частью мы ползли шагомъ, переваливаясь съ боку на бокъ, на узкой дорог, но тамъ, гд можно было пустить лошадей вскачь, напримръ, на крутыхъ спускахъ, внезапно слдовавшихъ за какимъ нибудь длиннйшимъ и труднйшимъ подъемомъ, нашъ возница не жаллъ лошадей. Въ такія минуты путешествіе становилось не на шутку занятнымъ и всю нашу усталость какъ рукой снимало.

Чмъ круче былъ спускъ, тмъ, понятно, быстре могли мы хать. Чмъ ухабисте была дорога, тмъ ретиве мчались кони. Во время этой зды мы испытали, въ концентрированной форм, все, что можетъ испытать человкъ, перезжая черезъ каналъ въ бурную погоду, путешествуя въ тряскомъ позд и подвергшись встряск на одял, на жесткомъ узловатомъ одял съ множествомъ острыхъ узловъ и краевъ. Никогда бы я не подумалъ, что столько разнородныхъ впечатлній можно получить отъ одной единственной машины!

Приблизительно на полдорог мы миновали Этталь у входа въ долину Аммеръ. Большой блый храмъ, забравшійся такъ высоко въ пустынныя горы, знаменитое среди набожныхъ католиковъ мсто паломничества. Много столтій тому назадъ одинъ изъ древнихъ баварскихъ королей выстроилъ здсь монастырь, для чудотворной иконы Св. Двы, которая (икона) была послана ему съ неба, когда враги одолвали его въ чужой стран. Она даровала ему побду. Можетъ быть не безполезными оказались при этомъ сильныя руки и мужественныя сердца его баварскихъ вассаловъ, но эти помощники были забыты. Старая церковь и монастырь, служившій чмъ-то въ род богадльни для одряхлвшихъ рыцарей — были разрушены ударомъ молніи въ одну ужасную ночь лтъ полтораста тому назадъ, но чудотворная икона осталась невредимой и до сихъ поръ привлекаетъ богомольцевъ въ новую, и далеко не столь величественную церковь, выстроенную на мст прежней.

Монастырь, перестроенный тогда же, служитъ теперь для боле практическихъ цлей: въ качеств пивоварни.

За Этталемъ дорога сравнительно ровная, такъ что мы пустились рысью и вскор пріхали въ Оберъ-Аммергау. Огни свтились въ окошкахъ четырехугольныхъ каменныхъ домовъ, и страшныя, темныя фигуры двигались по улицамъ, хлопоча надъ приготовленіями къ великому длу, которое должно было начаться утромъ.

Нашъ возница съ трескомъ покатилъ по деревн, привтствуя каждаго встрчнаго громовымъ: ‘Покойной ночи!’ способнымъ разбудить спящаго на разстояніи мили, во весь духъ обогнулъ съ полдюжины угловъ, влетлъ въ ворота какого-то сада и остановился у открытой двери, сквозь которую лился потокъ свта и виднлись дв рослыя, здоровенныя двушки, дочери нашего хозяина, ожидавшія его прізда. Он провели насъ въ большую уютную комнату, гд уже поджидалъ насъ аппетитный ужинъ, состоявшій изъ телятины (въ Германіи кажется почти исключительно питаются телятиной) и бутылки благо вина. При обыкновенныхъ обстоятельствахъ я бы побоялся, что подобный ужинъ возбудитъ охоту скоре къ движенію и дятельности въ теченіе остающихся намъ шести часовъ, чмъ ко сну, но теперь я чувствовалъ, что потребуется по меньшей мр барабанъ, дабы разбудить меня черезъ пять секундъ посл того какъ я опущу голову на подушку, или на то, что называется подушкой въ Германіи, въ виду этого я не сталъ церемониться.

Посл ужина хозяинъ провелъ насъ въ спальню, просторную комнату, со множествомъ ярко-раскрашенныхъ деревянныхъ изображеній благочестиваго, но нсколько мрачнаго характера,— собранныхъ здсь по всей вроятности для того, чтобы вызывать кошмары у нервныхъ людей.

— Пожалуйста, разбудите насъ во время,— сказалъ Б. хозяину.— Было бы очень непріятно проснуться въ четыре часа пополудни и убдиться, что прозвали представленіе, ради котораго пріхали сюда изъ Англіи.

— О, будьте покойны,— отвчалъ тотъ.— Вы и сами не проспите. Вс наши и вся деревня будетъ на ногахъ къ пяти часамъ, кром того здсь подъ окнами зададутъ концертъ, да и пушка на Кофел…

— Послушайте,— перебилъ я,— этого для меня мало. Не думайте, что меня разбудятъ крики подъ окнами, музыка, землетрясеніе, взрывы и тому подобныя вещи. Кто нибудь долженъ придти ко мн въ спальню, поднять меня, посадить на кровати и присмотрть, чтобы я не заснулъ опять на кровати или на полу. Вотъ какъ нужно меня будить. Не говорите же мн о шум, концертахъ, пушкахъ и прочемъ вздор. Я знаю, къ чему это приведетъ: я вернусь въ Англію, не увидавъ представленія. Меня нужно будить утромъ, а не убаюкивать

Б. привелъ хозяину сущность моей рчи, тотъ засмялся и поклялся всми святыми, что самъ придетъ будить насъ, и такъ какъ онъ казался сильнымъ и ршительнымъ дтиной, то я положился на его общаніе, пожелалъ ему ‘покойной ночи’ и поспшилъ снять сапоги прежде чмъ засну.

Вторникъ, 27.

Пріятное утро.— Что можно сказать о представленіи Страстей.— Лекція Б.— Неудобочитаемое описаніе Оберъ-Аммергау.— Преувеличенное описаніе его погоды.— Врядъ-ли врный очеркъ исторіи представленій.— Хорошее лицо.— Обрадованный школьникъ и его непросвщенные родственники.

Я лежалъ въ постели, или, врне сказать, сидлъ на зеленой сатиновой обшитой кружевомъ подушк, когда писалъ эти замтки. Такой же зеленый сатиновый обшитый кружевомъ тюфякъ лежалъ на полу подл моей кровати. Б. возсдалъ на тюфяк и курилъ трубку. Мы только что позавтракали — чмъ? ни за что не догадаетесь — кофе съ булками. Мы намрены пролежать въ кровати цлую недлю, во всякомъ случа до вечера. Дв англійскія леди занимаютъ спальню рядомъ съ нашей. Кажется он тоже ршились не выходить изъ нея цлый день.

Намъ слышно, какъ он ходятъ по комнат, и о чемъ-то бесдуютъ. Это продолжается уже добрыхъ три четверти часа. Повидимому он чмъ-то разстроены.

Здсь очень хорошо. Сегодня дается второе представленіе, для тхъ, кому не удалось попасть на первое. Къ намъ въ открытыя окна доносится мрное пніе хора. Ослабленные разстояніемъ, эти жалобные, рыдающіе звуки, смшиваясь съ боле рзкими нотами оркестра, навваютъ на насъ какую-то сладкую скорбь.

Мы видли представленіе вчера, а теперь бесдуемъ о немъ. Я объявляю Б., что не знаю, какъ приняться за отчетъ. Не знаю, что сказать объ этомъ представленіи.

Съ минуту онъ курилъ молча, потомъ, вынувъ трубку изо рта, спрашиваетъ:

— Да какая надобность вамъ говорить?

Вотъ въ самомъ дл счастливая мысль. Гора съ плечъ долой. Что за бда, если я ничего не скажу? Кому какое дло, что и о чемъ я буду говорить? Никто этимъ не интересуется — къ счастью для себя. Это очень утшительная мысль для издателей и критиковъ. Добросовстный человкъ, зная, что его слова имютъ всъ и значеніе, побоится и выговорить ихъ. Но тотъ, кто понимаетъ, что отъ его словъ никому ни тепло, ни холодно, можетъ разводить какіе угодно цвты краснорчія. Чтобы я ни сказалъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау, никому отъ моихъ словъ не будетъ ни тепло, ни холодно. И такъ я буду говорить, что мн вздумается.

Но что же именно? Могу-ли я сказать что нибудь, что уже не было сказано,— и притомъ гораздо лучше? (Авторъ всегда увряетъ, будто всякій другой авторъ пишетъ лучше его. Въ дйствительности онъ этого вовсе не думаетъ,— какъ вы сами понимаете — но слдуетъ длать видъ, что такъ думаешь). Читатель уже знаетъ все, что я могу сказать, а если не знаетъ, то врядъ-ли желаетъ знать. Не трудно наговорить съ три короба, когда говорить, въ сущности, не о чемъ, какъ было до сихъ поръ въ моемъ дневник. Но когда есть о чемъ говорить, то право радъ бы быть трубочистомъ, только не авторомъ.

— Почему бы не начать съ описанія Оберъ-Аммергау?— говоритъ Б.

Я отвчаю, что его уже Богъ знаетъ сколько разъ описывали.

Б. возражаетъ:

— Да вдь и гонки оксфордскихъ и кембриджскихъ студентовъ и скачки въ Дерби уже Богъ знаетъ сколько разъ описывались. Однакожь находятся люди, которые описываютъ ихъ снова и снова, равно какъ и люди, которые читаютъ эти описанія. Скажите, что эта маленькая деревушка пріютилась подъ снью мечетеобразнаго храма, среди долины, окруженной огромными горами, которыя толпятся вокругъ увнчаннаго крестомъ Кофеля, точно бодрые, недремлющіе часовые, охраняя стародавнюю тишину и покой этого мирнаго пріюта отъ суеты и гвалта вншней жизни. Опишите эти квадратные, чисто выбленные домики, съ высокими кровлями, съ рзными деревянными балкончиками и верандами, гд сходятся вечеромъ сосдъ-рзчикъ съ сосдомъ-фермеромъ выкурить трубочку и поболтать о телятахъ, о представленіи Страстей, о деревенской политик, опишите раскрашенныя фигуры святыхъ, мучениковъ, пророковъ, сіяющія вверху, надъ портикомъ, и жестоко пострадавшія отъ непогоды, такъ что безногій ангелъ уныло поглядываетъ на своего визави — безголовую мадонну, а въ открытомъ углу какой-то несчастный святой, истерзанный дождями и втромъ сильне чмъ его терзали когда либо язычники, утратилъ почти все, что могъ назвать своимъ, сохранивъ только полголовы и об ноги.

Объясните читателю странную нумерацію здшнихъ домовъ, сообразно времени построенія, такъ, что нумеръ шестнадцатый приходится рядомъ съ нумеромъ сорокъ седьмымъ, а нумера перваго вовсе нтъ, потому что онъ былъ проданъ на сломъ. Разскажите, какъ неискусившійся въ софизмахъ поститель, зная, что его квартира помщается въ номер пятьдесятъ третьемъ, бродитъ день за днемъ вокругъ номера пятьдесятъ втораго, проникнутый неосновательнымъ соображеніемъ, будто слдующая дверь окажется дверью его дома, который на самомъ дл находится за полмили, на другомъ конц деревни, какъ его находятъ въ одно солнечное утро на крыльц номера восемнадцатаго, распвающимъ жалостныя колыбельныя псни, какъ его берутъ и увозятъ, несмотря на сопротивленіе, слезы и крики, въ Мюнхенъ, гд онъ и кончаетъ свои дни въ сумасшедшемъ дом.

Разскажите о погод. Люди, знакомые съ этой мстностью, говорили мн, что въ Оберъ-Аммергау дождь льетъ три дня изъ четырехъ. Четвертый, ясный, приберегается для потопа. Они прибавляли, что когда дождь идетъ надъ деревней, въ окрестностяхъ свтитъ солнце, и когда крыши начинаютъ протекать, поселяне хватаютъ своихъ дтей и бгутъ на сосднее поле переждать грозу.

— Вы врите имъ — т. е. лицамъ, которые разсказывали вамъ объ этомъ?— спрашиваю я.

— Не вполн,— отвчаетъ онъ,— Я думаю, что они преувеличивали, видя, что я младъ и зеленъ, — но безъ сомннія въ ихъ розсказняхъ было зерно истины. Я самъ ухалъ изъ Оберъ-Аммергау при проливномъ дожд, и нашелъ безоблачное небо по ту сторону Кофеля.

— Дале,— продолжаетъ онъ,— вы можете распространиться о закаленной натур баварскаго крестьянина. Разсказать, какъ онъ или она разгуливаютъ босые и съ непокрытой головой подъ холоднымъ ливнемъ, и точно подъ пріятнымъ теплымъ душемъ. Какъ во время представленія Страстей, они поютъ и играютъ на открытой сцен, не обращая ни малйшаго вниманія на струйки воды, сбгающей по ихъ волосамъ и сочащейся изъ промоченнаго до нитки платья, скопляясь въ лужи на сцен, какъ зрители, въ открытой, дешевой части театра любуются ихъ игрой, съ такимъ же стоицизмомъ, и ни одинъ даже не грезитъ о зонтик (да еслибъ и вздумалъ грезить о подобной штук, то былъ бы возвращенъ къ суровой дйствительности внушительными толчками сзади).

Б. останавливается и начинаетъ сосать трубку. Я слышу, какъ леди въ сосдней комнат расхаживаютъ взадъ и впередъ и ворчатъ сильне чмъ прежде. Мн кажется, что он подслушивали у дверей (наши комнаты соединены дверью). Я желалъ бы, чтобъ он улеглись спать или сошли внизъ. Он мн надоли.

— Ну, а дальше, что же я напишу?— спрашиваю я Б., когда онъ вынимаетъ наконецъ трубку изо рта.

— Дальше?.. что-жь?.. вы можете разсказать исторію этихъ представленій.

— О, но вдь объ этомъ столько разъ писалось, — возражаю я.

— Тмъ лучше для васъ. Публика, которая уже разъ десять слышала одну и ту же исторію, тмъ охотне повритъ вамъ когда вы повторите ее въ одиннадцатый. Разскажите ей, какъ въ эпоху тридцатилтней войны жестокая чума (какъ будто полдюжины армій, разгуливавшихъ по стран, высасывая изъ нея послдніе соки и воюя Богъ знаетъ изъ-за чего, — не были сами по себ достаточной чумой) опустошала Баварію, не пропустивъ ни одного города, ни одной деревушки. Изъ всхъ горныхъ деревень только Оберъ-Аммергау убереглось на нкоторое время отъ заразы, благодаря строгому карантину. Ни одна душа не могла оставить деревню, ни одно живое существо проникнуть въ нее.

— Но въ одну темную ночь Каспаръ Шухлеръ крестьянинъ изъ Оберъ-Аммергау, работавшій въ сосдней, зараженной чумою, деревн Эшенлое, пробрался ползкомъ мимо сторожей и проникъ въ свой домъ, и увидлъ тхъ, къ кому давно рвалось его сердце, — жену и ребятишекъ. За этотъ эгоистическій поступокъ пришлось дорого поплатиться ему самому и его односельцамъ. Три дня спустя онъ и его домашніе лежали мертвыми, чума свирпствовала въ долин и казалось ничто не могло обуздать ея бшенства.

— Когда вс человческія средства испытаны, остается прибгнуть къ Богу. Жители Аммера дали обтъ разыгрывать каждыя десять лтъ Страсти Господни, если чума прекратится. Силы Небесныя повидимому остались довольны этимъ общаніемъ. Чума разомъ исчезла и съ тхъ самыхъ поръ Оберъ-Аммергаусцы каждыя десять лтъ исполняютъ свое общаніе и разыгрываютъ Страсти. Они до сихъ поръ видятъ въ этомъ благочестивый подвигъ. Передъ каждымъ представленіемъ актеры собираются на сцен вокругъ пастора и на колняхъ умоляютъ Небо благословить ихъ начинанія. Выручка, за вычетомъ платы актерамъ, разсчитанной такъ, чтобы вознаградить ихъ за потерю времени (рзчикъ Майеръ, играющій роль Христа, получаетъ около пятисотъ рублей за тридцать или боле представленій въ теченіе сезона, не считая зимнихъ репетицій), идетъ частію на нужды общины, частію въ церковь. Вс отъ бургомистра до подпаска, отъ Іисуса и Маріи до послдняго статиста — трудятся не ради денегъ, а изъ любви къ своей религіи. Каждый чувствуетъ, что его работа подвигаетъ впередъ дло христіанства.

— Да! можно будетъ упомянуть и о старомъ Дойзенбергер — подхватилъ я — о простодушномъ, славномъ священник, отц долины, который покоится теперь среди своихъ чадъ, которыхъ онъ такъ любилъ. Вдь это онъ превратилъ грубый средневковый фарсъ въ величавую, священную драму, которую мы видли вчера. Вонъ его портретъ надъ кроватью. Какое славное, открытое, благодушное лицо! Какъ пріятно, какъ отрадно встртить иногда доброе лицо! Не святое лицо, напоминающее о хрустальныхъ и мраморныхъ гробницахъ, а грубое, человческое лицо, изъденное пылью, дождемъ и солнечнымъ свтомъ жизни, и лицо, которое пріобрло свое выраженіе, не созерцая умиленнымъ окомъ звзды, а глядя съ любовью и смхомъ на человческія дла.

— Да,— согласился Б.— Можете и объ этомъ упомянуть. Это не повредитъ. А затмъ можете разсказать о представленіи и о своихъ впечатлніяхъ. Не опасайтесь, что они окажутся глупыми. Это увеличитъ ихъ достоинство. Глупыя замчанія почти всегда интересне умныхъ.

— Но зачмъ же разсказывать обо всемъ этомъ?— сомнваюсь я.— Любой школьникъ въ наше время знаетъ о представленіи Страстей въ Оберъ-Аммергау.

— Вамъ-то что за дло?— отвчаетъ Б.— Разв вы пишете для школьниковъ? Вы пишете для мене просвщенныхъ людей. Они будутъ очень рады узнать что-нибудь объ этомъ предмет и, когда школьникъ вернется домой, потолковать съ нимъ, не ударивъ въ грязь лицомъ передъ его ученостью.

— Ну?— спрашиваетъ онъ немного погодя,— что вы думаете объ этомъ?

— Ну,— отвчаю я посл непродолжительнаго размышленія — я думаю, что пьеса въ восемнадцать актовъ и сорокъ слишкомъ сценъ, пьеса, которая начинается въ восемь часовъ утра и тянется, съ полуторачасовымъ перерывомъ для обда, до шести вечера,— черезчуръ длинна. Мн кажется, она нуждается въ сокращеніяхъ. Третья часть ея выразительна, трогательна и — чего могъ бы пожелать всякій любитель отечественной драмы,— возвышенна, но остальныя дв трети утомительны.

— Именно, — отвчаетъ Б.— Но мы должны помнить, что это представленіе не забава, а религіозное служеніе. Доказывать, что та или другая часть его неинтересна все равно что говорить, будто изъ Библіи слдуетъ выбросить половину, и передать всю исторію въ сокращенномъ вид.

Вторникъ 27 (продолженіе).

Мы бесдуемъ.— Аргументъ.— Исторія, которая преобразовала міръ.

— Сначала общій отзывъ о представленіи. Имете ли вы что нибудь противъ него съ религіозной точки зрнія?

— Нтъ, не имю,— возражаю я,— и даже не понимаю, какъ можетъ врующій христіанинъ что либо имть противъ него. Придавать христіанству таинственный, мистическій характеръ — значитъ отвергать его основную идею. Самъ Христосъ разорвалъ завсу храма и вынесъ религію на улицы и рынки міра. Онъ былъ человкъ. Онъ жилъ съ простыми людьми. Онъ умеръ какъ простой человкъ. Современный критикъ назвалъ бы стиль его проповдей вульгарнымъ. Корни христіанства глубоко вросли въ житейскую почву, переплетаясь со всмъ обыденнымъ, мелкимъ, простымъ, повседневнымъ. Его сила въ простот, въ его человчности. Оно распространилось въ мір, обращаясь скоре къ сердцамъ, чмъ къ головамъ. Если оно еще способно къ жизни и развитію, то будетъ подвигаться впередъ только съ помощью такихъ средствъ, какъ эти крестьянскія представленія въ Оберъ-Аммергау, а не барскими затями и учеными разсужденіями.

— Толпа, сидвшая вчера съ нами въ театр, видла Христа Назарянина ближе, чмъ могла бы Его показать имъ самая вдохновенная книга, ясне, чмъ могла бы Его изобразить самая пылкая рчь. Они видли скорбь на Его терпливомъ лиц. Они слышали Его голосъ, взывавшій къ нимъ. Они видли Его въ часъ такъ называемаго тріумфа, когда Онъ халъ по узкимъ улицамъ Іерусалима, среди восторженной толпы, махавшей пальмовыми втвями и восклицавшей Осанна!

Они видли Его, гнвнаго и негодующаго, когда Онъ выгонялъ осквернителей храма. Видли, какъ чернь, минуту тому назадъ бжавшая за нимъ, восклицая ‘Осанна!’, оставила Его и примкнула къ Его врагамъ.

— Видли важныхъ священниковъ въ блыхъ одеждахъ, раввиновъ и докторовъ, — великихъ и ученыхъ страны, собравшихся позднею ночью въ зал Синедріона сговориться насчетъ Его смерти.

— Видли Его вечерню съ учениками въ дом Симона. Видли бдную любящую Марію Магдалину, омывшую Его ноги драгоцннымъ мромъ, которое можно бы было продать за триста динаріевъ и отдать деньги бднымъ,— ‘и намъ’. Іуда, такъ заботился о бдныхъ, ему такъ хотлось, чтобы вс продавали свое имущество, отдавая деньги бднымъ,— ‘и намъ’. Да вдь и въ нашемъ девятнадцатомъ столтіи часто и съ разныхъ каедръ и трибунъ приходится слышать голосъ Іуды, громящій расточительность и возстающій за бдныхъ, — ‘и за насъ’.

— Они присутствовали при разставаньи Маріи и Іисуса въ Вианіи, и долго-долго еще ихъ сердца будутъ замирать при воспоминаніи объ этой сцен. Въ этой сцен человческой великой драмы захватываетъ всхъ насъ за живое. Іисусъ идетъ въ Іерусалимъ на страданія и смерть. Инстинктъ Маріи подсказываетъ ей это и она проситъ Его остаться.

— Бдная Марія! Для другихъ Онъ — Христосъ, Спаситель человчества, посланный для искупленія міра. Для любящей Матери Маріи онъ Ея Сынъ: младенецъ, сосавшій ея грудь, крошечный мальчуганъ, котораго она укачивала на колняхъ, чья щечка прижималась къ Ея сердцу, чьи ножонки, топотавшія по половицамъ бднаго домика въ Вианіи, наполняли Ея слухъ сладчайшей музыкой, Онъ Ея мальчикъ, Ея Сынъ, Она хотла бы схватить Его въ свои материнскія объятія и защитить отъ всхъ, даже отъ Неба.

— Никогда, ни въ одной человческой драм, мн не приходилось быть свидтелемъ такой трогательной сцены. Никогда голосъ актрисы (а я видлъ величайшихъ актрисъ, если только есть въ наше время великія), не потрясалъ меня такъ, какъ голосъ Розы Лангъ, дочери бургомистра. То не былъ голосъ женщины, то былъ голосъ Матери, воплотившей въ себ материнское чувство всего міра.

— Оливеръ Венделль Гольмсъ, въ ‘The Autocrat of the Breatfost Table’, если не ошибаюсь,— говоритъ, что ему дважды случалось поддаться обаянію женскаго голоса, — и оба раза это были германскія женщины. Я не удивляюсь этому заявленію добряка-доктора. Я думаю, что человкъ, который влюбится по голосу, убдится при ближайшемъ изслдованіи, что онъ принадлежитъ какой нибудь германской красавиц. Я въ жизнь свою не слыхалъ такой прекрасной усладительной музыки, какъ голосовъ миловидной германской фрейленъ. Чистый, ясный, глубокій, полный нги и ласки, проникающій въ душу, онъ походилъ вроятно на одну изъ тхъ мелодій, о которыхъ грезятъ музыканты и которыхъ они никакъ не могутъ воспроизвести въ этой жизни.

— Когда я сидлъ въ театр, прислушиваясь въ удивительнымъ звукамъ голоса этой крестьянки, поднимавшимся и опускавшимся какъ ропотъ моря, наполнявшимъ огромное открытое зданіе рыдающими звуками, заставлявшимъ трепетать тысячи сердецъ, какъ втеръ заставляетъ дрожать струны эоловой арфы,— мн казалось, что я слышу голосъ ‘Матери міра’, второй природы.

— Они видли Его, какъ и раньше имъ случалось видть на картинахъ, въ послдній разъ въ кругу учениковъ. Но вчера Онъ явился имъ не въ вид нмой, неподвижной фигуры, въ условной, безсмысленной поз, а живымъ, любящимъ человкомъ въ кругу дорогихъ друзей, послдовавшихъ за Нимъ несмотря ни на что, и въ послдній разъ слушавшихъ отъ Него слова наставленія и утшенія.

— Они видли, какъ Онъ благословилъ хлбъ и вино, которое они вкушаютъ въ этотъ день въ память Его.

— Они видли Его агонію въ Гесиманскомъ саду, когда человческая природа возстала противъ страданій. Видли, какъ лицемрный другъ Іуда предалъ его поцлуемъ. Увы! Бдный Іуда! Вдь онъ любилъ Христа, по своему, какъ и вс остальные. только страхъ бдности заставилъ его предать своего Учителя. Онъ былъ такъ бденъ,— такъ нуждался въ деньгахъ! Мы ужасаемся поступку Іуды. Дай Богъ, чтобы намъ не соблазниться на позорный поступокъ за нсколько серебряныхъ монетъ. Боязнь нищеты всегда превращала и будетъ превращать людей въ негодяевъ. Мы рады бы были сохранить благородство, да ‘по ныншнимъ временамъ’ это немыслимо! Будь Іуда состоятельнымъ человкомъ, онъ можетъ быть назывался бы нын Святымъ Іудой, а не проклятымъ Іудой. Онъ не былъ дурнымъ человкомъ. У него былъ только одинъ недостатокъ, — недостатокъ, который всегда отличалъ негодяя отъ святого,— онъ былъ трусъ, боялся бдности.

— Они видли Его, блднаго и безмолвнаго, на суд первосвященниковъ, а потомъ у римскаго проконсула, между тмъ какъ толпа — та самая, которая привтствовала Его криками ‘Осанна!’ — вопила: ‘Распни Его! Распни Его!’ — Они видли кровь, струившуюся по Его лицу изъ-подъ терноваго внца. Они видли Его по прежнему въ сопровожденіи толпы, изнемогающимъ подъ тяжестью креста. Видли женщину, отершую кровавый потъ съ Его лица. Видли послдній долгій нмой взглядъ, которымъ Онъ обмнялся съ Матерью, когда идя на смерть, проходилъ мимо Нея по узкой улиц, гд когда-то шествовалъ въ кратковременномъ тріумф. Слышали глухія рыданія, когда Она уходила, опираясь на Марію Магдалину. Видли его распятымъ на крест между двухъ разбойниковъ. Видли кровь, струившуюся изъ Его бока. Слышали послдній крикъ Его къ Богу. Видли Его возставшимъ изъ гроба, восторжествовавшимъ надъ Смертью.

— Врядъ ли найдется искренній христіанинъ, который не почувствовалъ бы себя укрпленнымъ и обновленнымъ въ своей вр и любви, выходя изъ этого страннаго театра. Его Богъ сдлался человкомъ ради него, жилъ, страдалъ и умеръ, какъ человкъ, и сегодня онъ видлъ Его человкомъ, живущимъ, страдающимъ и умирающимъ, какъ другіе люди.

— Человкъ съ сильнымъ воображеніемъ не нуждается въ какой бы то ни было возвышенной и выразительной мимик, чтобы уразумть величіе драмы, финалъ которой разыгрался восемнадцать съ половиной вковъ тому назадъ на Голго.

— Просвщенный умъ не нуждается въ исторіи человческаго страданія, чтобы поврить ему или убдить въ немъ другихъ.

— Но люди просвщенные или съ пылкимъ воображеніемъ рдки, и крестьяне Оберъ-Аммергау могутъ сказать вмст съ своимъ Учителемъ, что они обращаются не къ ученымъ, а къ нищимъ духомъ.

— Человка неврующаго это представленіе тоже заставитъ задуматься. Оно откроетъ ему скоре, чмъ чтобы то ни было, тайну могущества христіанства, причину, по которой эта вра, зародившаяся на берегахъ Галилейскаго озера, дальше распространилась и глубже укоренилась въ человческой жизни, чмъ какая-либо изъ връ, въ которыхъ люди ищутъ помощи въ нужд и утоленія душевнаго голода. Не доктрины, не общанія Христа привлекли къ нему сердца людскія, а исторія Его жизни.

Вторникъ, 27 (продолженіе).

Мы разсуждаемъ объ игр актеровъ.— Мастерское исполненіе пьесы.— Семья Адала.— Нсколько живыхъ группъ.— Главныя дйствующія лица.— Хорошій человкъ, но плохой Іуда!— Переполохъ!

— А что вы скажете о представленіи, какъ о представленіи?— спрашиваетъ Б.

— О, что касается до этого,— отвчаю я,— то я думаю, что всякій, кто видлъ его, согласится, что пьеса разыграна удивительно.

— Опытные профессіональные режиссеры, къ услугамъ которыхъ являются всевовможныя приспособленія, не говоря уже о трупп, вскормленной и выросшей въ атмосфер театра, въ конц концовъ создаютъ толпу, которая производитъ впечатлніе безпокойныхъ, проголодавшихся людей, съ нетерпніемъ ожидающихъ ужина.

— Въ Оберъ-Аммергау деревенскіе священники и домохозяева, изъ которыхъ никто по всей вроятности въ жизнь свою не заглядывалъ въ театръ, ухитрились создать изъ крестьянъ, взятыхъ прямо отъ токарнаго станка, или изъ хлва,— оживленную толпу, шумную чернь, важныя засданія,— до такой степени живыя, реальныя, что вамъ хочется войти на сцену и смшаться съ ними.

— Это доказываетъ, что серьезное отношеніе къ длу и стараніе могутъ превзойти техническую и профессіональную ловкость. Цль Оберъ-Аммергаузскаго статиста — не развязаться поскоре съ дломъ, чтобы идти ужинать, а содйствовать успху драмы.

— Группы, какъ во время самаго дйствія, такъ и картинахъ, предшествующихъ каждому явленію, таковы, что я сомнваюсь, можетъ-ли какой-нибудь артистъ поравняться съ ними. Картина, изображающая жизнь Адама и Евы посл ихъ изгнанія изъ рая, прекрасна. Отецъ Адамъ, дюжій и загорлый, въ одежд изъ бараньихъ шкуръ, оставляетъ на минуту заступъ, чтобы отереть потъ со лба. Ева, все еще красивая и счастливая — хотя кажется ей не слдовало бы быть счастливой — прядетъ пряжу и присматриваетъ за дтьми, которые играютъ тутъ же — ‘помогаютъ отцу’. Хоры по обимъ сторонамъ сцены объясняютъ зрителю, что эта картина изображаетъ сцену скорби, — результатъ грха, но мн кажется, что семья Адама вовсе не чувствуетъ себя несчастной.

— Въ картин, изображающей возвращеніе развдчиковъ изъ Ханаана, толпа въ четыреста-пятьсотъ человкъ, мужчинъ, женщинъ и дтей, мастерски сгруппирована. На переднемъ план модель виноградныхъ гроздьевъ, которую несутъ на плечахъ двое людей. Видъ этихъ гроздьевъ, принесенныхъ развдчиками изъ обтованной земли, удивилъ дтей Израиля. Я понимаю это. Изображеніе ихъ удивляло и меня, когда я былъ ребенкомъ.

— Сцена торжественнаго възда Христа въ Іерусалимъ полна жизни и движенія, такъ же какъ и сцена его послдняго шествія на Голгоу. Кажется весь Іерусалимъ собрался поглядть на него, большинство съ радостнымъ смхомъ, немногіе съ грустью. Они загромоздили тсныя улицы, напираютъ на римскую стражу.

— Они загромождаютъ балконы и ступени домовъ, поднимаются на ципочки, стараясь взглянуть на Христа, лзутъ другъ другу на плечи, чтобы кинуть Ему какую нибудь остроту. Они непочтительно подшучиваютъ надъ своими священниками. Каждый отдльный актеръ, мужчина, женщина или ребенокъ въ этихъ сценахъ играютъ,— въ полной гармоніи со всми остальными.

— Изъ главныхъ актеровъ Майеръ, кроткій, но вмст съ тмъ царственный Христосъ, бургомистръ Лангъ, суровый, мстительный первосвященникъ, его дочь Роза,— нжная сладкогласная Марія, Рендль, достойный сановитый Пилатъ, Петеръ Рендль, возлюбленный Іоаннъ, съ прекраснйшимъ, чистйшимъ лицомъ, какое я когда либо видалъ у мужчины, старый Петеръ Рендль, грубый, любящій, малодушный другъ, Петръ, Руцъ, начальникъ хора (хлопотливая должность, могу васъ уврить), и Амалія Демлеръ, Магдалина,— превыше всякихъ похвалъ. Эти простые крестьяне… Опять эти бабы подслушиваютъ! — восклицаю я внезапно, и останавливаюсь, прислушиваясь къ звукамъ, раздающимся изъ сосдней комнаты.— Хоть бы ушли куда нибудь! совсмъ разстроили мн нервы!

— Да полно вамъ,— говорить Б.— Это старыя почтенныя леди. Я встртилъ ихъ вчера на лстниц. Совершенно безвредныя старушки.

— Почемъ знать?…— отвчалъ я.— Мы вдь одни одинешеньки. Почти вся деревня въ театр. Жаль что у насъ нтъ хоть собаки.

Б. успокоиваетъ меня и я продолжаю.

— Простые крестьяне съумли изобразить нкоторыя изъ величайшихъ фигуръ въ исторіи міра съ такимъ спокойнымъ достоинствомъ и значительностью, какихъ только можно было ожидать отъ самихъ оригиналовъ. Должно быть въ характер этихъ горцевъ есть какое-то врожденное благородство. Они нигд не могли перенять эту манеру au grand seigneur, которой проникнуты ихъ роли.

— Единственная плохо сыгранная роль — роль Іуды. Достойный фермеръ, пытавшійся изобразить его, очевидно недостаточно знакомъ съ пріемами и образомъ дйствія дурныхъ людей, или недостаточно опытенъ въ этомъ отношеніи. Повидимому ни одна черта въ его характер не согласуется съ испорченностью, которую онъ долженъ понять и изобразить. Его старанія быть негодяемъ просто раздражали меня. Можетъ быть это только тщеславіе,— но мн кажется, что я бы лучше изобразилъ предателя.

— Да, да — продолжалъ я, переведя духъ,— онъ совсмъ, совсмъ неврно сыгралъ свою роль. Настоящій негодяй смотритъ совершенно иначе. Я знаю, какъ онъ долженъ дйствовать. Мой инстинктъ подсказываетъ мн.

— Этотъ актеръ очевидно ни аза не смыслитъ въ мошенничеств. Я готовъ отправиться къ нему и научить его. Я чувствую, что есть извстные оттнки, извстныя мелочи, въ которыхъ сказывается натура мошенника и которые превратили бы его деревяннаго Іуду въ живое лицо. Но его исполненіе было не убдительно и его Іуда возбуждалъ скоре смхъ, чмъ дрожь.

— Вс остальные, отъ Майера до осла, казались созданными для своихъ ролей, какъ ноты къ мелодіи великаго маэстро. Профессіональный актеръ сошелъ бы съ ума отъ зависти, глядя на нихъ.

— Да, это настоящіе актеры,— бормочетъ Б.,— вс, вся деревня, и они живутъ счастливо въ своей долин, и не пытаются перерзать другъ друга. Это удивительно!

Въ эту минуту раздается рзкій стукъ въ дверь, которая отдляетъ нашу комнату отъ помщенія сосдокъ-дамъ. Мы вздрагиваемъ, блднемъ и смотримъ другъ на друга. Б. первый овладваетъ собою. Устранивъ, сильнымъ напряженіемъ воли, всякій слдъ нервической дрожи изъ своего голоса, онъ спрашиваетъ удивительно спокойнымъ тономъ:

— Что такое? что нужно?

— Вы еще въ постели?— раздается голосъ по ту сторону двери.

— Да,— отвчаетъ Б.,— а что?

— О! намъ очень совстно безпокоить васъ, но не можете ли вы встать? Мы не можемъ сойти внизъ иначе, какъ черезъ вашу комнату. Тутъ только одна дверь. Мы ждемъ два часа, а нашъ поздъ уходитъ въ три.

О, Господи! Такъ вотъ почему бдныя старушки возились у двери и перепугали насъ на смерть.

— Сейчасъ мы встанемъ. Жаль, что вы не сказали раньше.

Пятница, 30 или суббота, 31. Не знаю наврно, что именно.

Тревоги агента по части туристовъ.— Его взгляды на туристовъ.— Англичанка за границей.— И дома.— Самый безобразный соборъ въ Европ.— Старые и новые мастера.— Нмецкій оркестръ.— ‘Bier Garten’.— Женщина, которая не вскружитъ голову мужчин.— Обдъ подъ музыку.— Почему нужно закрывать свои кружки.

Я думаю, что сегодня суббота. Б. увряетъ — пятница, но я положительно увренъ, что три раза бралъ утреннія ванны съ тхъ поръ, какъ мы оставили Оберъ-Аммергау, а мы ухали оттуда въ среду утромъ. Если сегодня пятница, то значитъ я взялъ дв утреннія ванны въ одинъ день. Во всякомъ случа завтра мы ршимъ этотъ вопросъ: увидимъ, будутъ ли открыты лавки.

Мы хали изъ Оберъ-Аммергау съ агентомъ по части туристовъ и онъ разсказывалъ мн о своихъ тревогахъ. Повидимому агентъ по части туристовъ такой же человкъ, какъ и вс, и иметъ такія же чувства, какъ мы. Мн и въ голову не приходило это раньше. Я сказалъ ему объ этомъ.

— Да, — отвчалъ онъ, — это никогда не приходитъ въ голову вамъ, туристамъ. Вы относитесь къ намъ, какъ будто мы Провидніе, или даже само правительство. Когда все идетъ ладно, вы спрашиваете,— какой отъ насъ прокъ? — съ презрніемъ, а если что ни такъ, предлагаете тотъ же вопросъ съ негодованіемъ. Я работаю шестнадцать часовъ въ сутки, чтобы доставить вамъ всяческія удобства, а вы хоть бы взглянули ласково. А случись позду опоздать, или хозяину гостинницы содрать лишнее, вы разносите меня. Если я смотрю за вами, вы называете меня несноснымъ, если же я предоставляю васъ самимъ себ, вы говорите, что я пренебрегаю своими обязанностями. Вы съдетесь сотнями въ жалкую деревушку въ род Оберъ-Аммергау, даже не предувдомивъ насъ о своемъ прізд, а потомъ грозитесь пропечатать нашего брата въ ‘Таймсъ’ за то, что каждому изъ васъ не приготовлена квартира и обдъ.

— Вы требуете лучшую квартиру въ мстечк, а когда ее достанешь, чортъ знаетъ съ какими хлопотами, начинаете артачиться изъ-за цны. Вы вс напускаете на себя видъ переодтыхъ герцоговъ и герцогинь. Никто изъ васъ и слышать не хочетъ о вагонахъ второго класса,— даже не знаетъ объ ихъ существованіи. Вамъ подай отдльное купе перваго класса на каждаго. Омнибусъ вы видли только издали и всегда недоумвали, что это за штука. Предложить вамъ прохаться въ такомъ плебейскомъ экипаж, — да вы два дня не опомнитесь отъ подобнаго оскорбленія. Вамъ подавай коляску съ ливрейнымъ лакеемъ, чтобы везти васъ въ горы. Вы, вс безъ исключенія, должны занимать самыя дорогія мста въ театр. Мста въ восемь и шесть марокъ почти также хороши какъ мста въ десять марокъ, которыя имются лишь въ ограниченномъ количеств, но посадить васъ не на самое дорогое мсто, значило бы нанести вамъ кровное оскорбленіе. Еслибъ крестьяне были поумне, и содрали-бъ съ васъ десять марокъ за восьмимарочное мсто, вы бы остались довольны, но они слишкомъ просты для этого.

Надо сознаться, что люди, владющіе англійскимъ языкомъ, которыхъ мы встрчаемъ на континент, пренепріятный народъ. Услыхавъ на континент англійскій языкъ, вы почти наврняка услышите воркотню и брюжжанье.

Хуже всего женщины. Иностранцамъ приходится сталкиваться съ худшими образчиками женской породы, какіе только могутъ найтись у насъ, англосаксовъ. Путешественница англичанка или американка — груба, самоувренна и въ тоже время безпомощна и труслива до комизма. Она до крайности себялюбива и знать не хочетъ о другихъ, ворчлива до невозможности и безусловно неинтересна. Мы возвращались въ омнибус изъ Оберъ-Аммергау съ тремя образчиками этой породы, хавшими въ сопровожденіи какого-то несчастнаго господина, котораго он просто-таки зали. Всю дорогу он ворчали на него за то, что онъ посадилъ ихъ въ омнибусъ. Такого оскорбленія имъ еще никогда не приходилось испытать. Он довели до свднія всхъ остальныхъ пассажировъ, что у нихъ дома есть собственная карета и что он заплатили за билетъ перваго класса. Он возмущались также своими хозяевами, которые вздумали пожать имъ руки на прощанье. Он не для того пріхали въ Оберъ-Аммергау, чтобы терпть фамильярное обращеніе со стороны нмецкихъ мужиковъ.

Есть много женщинъ на этомъ свт, которыя во всхъ отношеніяхъ лучше ангеловъ. Он милы, граціозны, великодушны, ласковы, самоотвержены и добры,— несмотря на вс искушенія и испытанія, какихъ не вдаютъ ангелы. Но и такихъ не мало, которымъ модное платье и даже званіе леди не мшаютъ обладать вульгарной натурой. Лишенныя природнаго достоинства, он пытаются замнить его наглостью. Он принимаютъ крикливость за самообладаніе, а грубость за знакъ превосходства. Глупая надутость кажется имъ аристократическою ‘внушительностью’. Подумаешь, он изучали ‘позы’ на страницахъ моднаго журнала, кокетство — у горничныхъ плохого разбора, остроуміе — въ балаганныхъ фарсахъ, манеры — на толкучк. Навязчивое раболпіе передъ высшими, грубость и нахальство съ низшими — вотъ ихъ способъ удерживать за собой свое положеніе, — каково бы оно ни было въ обществ, а скотское равнодушіе къ нравамъ и чувствамъ всхъ остальныхъ существъ,— это, по ихъ мннію, знакъ высокородной крови.

Этого рода женщины всюду лзутъ впередъ, становятся передъ картиной, заслоняя ее ото всхъ остальныхъ, и выкрикиваютъ во всеуслышаніе свои глупыя мннія, которыя очевидно кажутся имъ удивительно острыми, сатирическими замчаніями, громко разговариваютъ въ театр, во время представленія являются въ половин перваго акта, и нашумвъ елико возможно, встаютъ и спсиво направляются къ выходу до окончанія пьесы, этого рода женщины на обдахъ и ‘вечерахъ’,— самая дешевая и скучнйшая изъ скучныхъ общественныхъ функцій (знаете, какъ устроить фешенебельный ‘вечеръ’, нтъ? Соберите пятьсотъ человкъ, изъ которыхъ дв трети не знаютъ, а остальные отъ души ненавидятъ другъ друга,— въ комнату, которая можетъ вмстить всего сорокъ душъ, заставьте ихъ смертельно надость другъ другу салонной философіей и пересудами о скандалахъ, затмъ дайте имъ по чашк слабаго чаю съ черствымъ сухаремъ, или, если это вечеръ съ ужиномъ, по бокалу шампанскаго, отъ котораго будетъ тошнить цлую недлю, и по бутерброду съ ветчиной, — и въ заключеніе выпроводите ихъ на улицу), только и длаютъ, что отпускаютъ насмшливыя замчанія о каждомъ, чье имя и адресъ имъ извстны, этого рода женщины занимаютъ на конк два мста (такъ какъ у себя на родин леди новой школы удивительно экономна и дловита) и, бросая негодующіе взоры на усталую модистку, скоре заставятъ бдную двушку простоять цлый часъ съ своимъ узломъ, чмъ уступятъ ей мсто, этого рода женщины сокрушаются въ газетахъ объ упадк рыцарства. Б., который смотрлъ черезъ мое плечо пока я писалъ эту рацею, замчаетъ, что я слишкомъ долго питался кислой капустой и блымъ виномъ, но я возражаю, что если что можетъ поравняться съ моей любовью и уваженіемъ во всмъ вообще представителямъ и представительницамъ обоихъ половъ, то разв только любовь въ церквямъ и картиннымъ галлереямъ.

Со времени нашего возвращенія въ Мюнхенъ мы до сыта наглядлись на церкви и картины.

Жители Мюнхена хвалятся, будто ихъ соборъ самый безобразный въ Европ, и судя по его вншности, я склоненъ думать, что эта похвальба иметъ основаніе.

Что касается картинъ и статуй, то он просто набили мн оскомину. Величайшій художественный критикъ врядъ ли питаетъ такое отвращеніе въ картинамъ и статуямъ, какое питаю въ нимъ я въ настоящую минуту. Мы проводили цлые дни въ галлереяхъ. Мы критиковали каждую картину, толкуя о ея ‘колорит’, и о ‘формахъа, и о ‘мазкахъ’, и ‘перспектив’, и о ‘воздух’. Посторонній человкъ, услыхавъ нашъ разговоръ, вообразилъ бы, что мы что-нибудь смыслимъ въ живописи. Минутъ десять мы стоимъ передъ картиной, всматриваясь въ нее. Потомъ обходимъ вокругъ полотна, отыскивая надлежащее освщеніе. Отступаемъ, наступаемъ на ноги постителямъ, стоящимъ позади насъ, находимъ наконецъ надлежащую ‘дистанцію’, садимся, прикрываемъ глаза рукою на манеръ козырька, всматриваемся въ картину, обсуждаемъ ея достоинства и недостатки. Потомъ подходимъ въ ней вплотную и только что не обнюхиваемъ ее, разбирая детали.

Вотъ какъ мы осматривали картинныя галлереи въ начал нашего пребыванія въ Мюнхен. Теперь мы пользуемся ими для практики въ скорой ходьб.

Сегодня утромъ я прошелъ въ старомъ Пантехникон сто ярдовъ въ двадцать дв съ половиной секунды — по моему мннію, это очень недурно. Б. запоздалъ на пять восьмыхъ секунды, правда — онъ зазвался по дорог на Рафаэля.

Пантехникономъ мы называемъ то, что Мюнхенцы величаютъ Пинакотекой. Мы никакъ не могли правильно произнести слово Пинакотека. У насъ выходило ‘Пиніотека’, ‘Пинтоктека’ и даже ‘Панна Потха’. Однажды посл обда Б. назвалъ ее ‘Винтъ и аптека’, тутъ мы испугались, ршились окрестить ее какимъ нибудь разумнымъ, практичнымъ названіемъ, во избжаніе всякихъ недоразумній. По здравомъ обсужденіи вопроса мы остановились на слов ‘Пантехниконъ’. Это почтенное старинное слово, оно начинается съ буквы ‘П’, его почти также трудно произнести и звучитъ оно чмъ-то роднымъ. Повидимому это самое подходящее названіе.

Старый Пантехниконъ посвященъ исключительно картинамъ старинныхъ мастеровъ, я ничего не скажу о нихъ, такъ какъ отнюдь не желаю противорчить установившемуся на этотъ счетъ мннію Европы. Пусть художественныя школы сами ршаютъ этотъ вопросъ. Я замчу только, ради полноты, что нкоторыя картины показались мн прекрасными, другія же такъ себ.

Больше всего поразило меня обиліе полотенъ съ изображеніями всякаго рода състныхъ припасовъ. Процентовъ двадцать пять картинъ предназначались повидимому для иллюстрированныхъ каталоговъ смянъ или для журналовъ по садоводству и огородничеству той эпохи.

— Что побуждало этихъ старыхъ добряковъ, — сказалъ я Б., — выбирать такіе неинтересные сюжеты? Кому захочется смотрть на превосходный, живой портретъ кочна капусты или мрки гороху, или на изображеніе,— мастерское, слова нтъ — блюда овощей. Взгляните на ‘Видъ въ мясной лавк No 7063, десятисаженное полотно. Художникъ просидлъ надъ нимъ года два,— не меньше. На какихъ покупателей онъ разсчитывалъ? А этотъ рождественскій окорокъ — наврно его написалъ какой-нибудь голодный бднякъ, думая что если онъ нарисуетъ състное, такъ оно заведется у него въ дом.

Б. отвчалъ, что, по его мннію, это объясняется практическимъ взглядомъ старыхъ мастеровъ на искусство.— Для церквей и соборовъ,— сказалъ онъ,— они рисовали двъ и святыхъ, и упитанныхъ ангеловъ, которыхъ вы встрчаете теперь повсюду въ Европ. Для спальныхъ они писали… ну, т, предназначенныя для спальныхъ картины, которыя вы вроятно замтили здсь, а для столовыхъ — изображенія всяческой снди,— вроятно для возбужденія аппетита вмсто закуски.

Въ новомъ Пантехникон выставлены произведенія современной германской школы. Он показались мн крайне бдными по содержанію. Точно иллюстраціи изъ рождественскихъ нумеровъ журналовъ для юношества. Все это солидная, основательная, старательная работа. Краски составлены очень хорошо и всегда видно, что хотлъ сказать авторъ. Но полное отсутствіе фантазіи, индивидуальности мысли. Кажется, будто любую изъ этихъ картинъ могъ бы нарисовать всякій, кто выучился какъ слдуетъ живописи и неглупъ отъ природы. Таково мое мнніе, по крайней мр, и такъ какъ я ничего не смыслю въ живописи, то и говорю только-то, что думаю.

Что мн понравилось въ Мюнхен — такъ это музыка. нмецкіе оркестры, которые вы слышите въ Лондон, совсмъ не то, что нмецкій оркестръ въ Германіи. Въ Лондон являются т изъ нмецкихъ музыкантовъ, которымъ грозитъ на родин лютая смерть. Они были бы убиты на общественный счетъ и тла ихъ отданы бднымъ на колбасы. Нмцы оставляютъ для себя только наилучшихъ музыкантовъ.

Изъ всхъ городовъ объединеннаго фатерланда Мюнхенъ, сколько мн извстно, наиболе славится своей военной музыкой и гражданамъ позволяется не только платить за нее, но и слушать ее. Два-три раза въ день въ различныхъ частяхъ города какой-нибудь военный оркестръ играетъ pro bono publico, а по вечерамъ они подвизаются въ большихъ увеселительныхъ садахъ.

Трескъ и грохотъ главная отличительная черта ихъ музыки, но въ случа надобности они могутъ извлекать изъ своихъ старыхъ, потерпвшихъ отъ времени, трубъ, переходящихъ изъ поколнія въ поколніе со времени основанія полка, такія нжныя полныя, чистыя ноты, что хоть бы и старинной скрипк въ пору.

Германскій оркестръ въ Германіи уметъ заставить себя слушать. Баварскій ремесленникъ или лавочникъ знаетъ толкъ въ музык не хуже чмъ въ пив. Его не ублаготворить плохой композиціей. Мюнхенская публика очень ревниво слдитъ за исполненіемъ своего любезнаго Вагнера или отрывковъ изъ Моцарта или Гайдна, которые они охотно слушаютъ въ вид приправы къ сосискамъ съ капустой, и если исполненіе придется имъ по вкусу, награждаютъ оглушительными апплодисментами.

Всякому, кто желаетъ видть не только нмецкіе замки и церкви, но и нмецкій народъ, слдуетъ заглянуть въ ‘Bier Garten’. Здсь собираются всевозможные ремесленники и рабочіе. Сюда являются посл дневныхъ трудовъ лавочникъ съ своей супругой и дтками, молодой конторщикъ съ своей невстой — и ея маменькой, увы! нтъ блаженства безъ горечи,— солдатъ съ своей любезной, студенты, гризетка съ двоюроднымъ братцемъ, мальчикъ изъ лавки и мастеровой.

Сюда являются сдовласые Іоганнъ и Каролина и сидя надъ кружкой пива, которую длятъ по братски, вспоминаютъ о дтяхъ: о маленькой Лиз, которая вышла за умнаго Карла и ухала съ нимъ далеко далеко, за океанъ, о веселой Эльз, которая живетъ въ Гамбург и у которой уже есть внучата, о кудрявомъ Франц, любимчик матери, который палъ въ далекой Франціи, сражаясь за родину. За ближайшимъ столикомъ красуется пышная, румяная, счастливая двушка, съ нсколько высокомрнымъ видомъ, который впрочемъ можно ей простить, она только что спасла многообщающаго, но робкаго юношу отъ жестокихъ страданій по гробъ жизни или даже отъ помшательства и самоубійства,— тмъ, что согласилась наконецъ протянуть ему свою полную ручку, которую онъ такъ усердно тискаетъ подъ столомъ, воображая, что никто ихъ не видитъ. Напротивъ нихъ почтенное семейство уписываетъ яичницу, запивая ее блымъ виномъ. Отецъ въ отличномъ расположеніи духа, доволенъ собою и всмъ міромъ, сіяетъ и раскатисто хохочетъ, ребенокъ молча, торжественно, съ дловымъ видомъ, уплетаетъ за об щеки, маменька улыбается обоимъ, не забывая однако о д.

Я думаю, что всякій, кто долго проживетъ среди германскихъ женщинъ, полюбитъ ихъ. Въ нихъ что-то такое нжное, женственное, искреннее. Отъ этихъ открытыхъ, добродушныхъ лицъ распространяется какая-то атмосфера здоровья, простоты, доброты. Вглядываясь въ эти спокойно-честные глаза начинаешь мечтать о чистомъ аккуратно сложенномъ домашнемъ бль, о подушечкахъ съ душистыми травами, объ аппетитныхъ издліяхъ домашней кухни, объ ослпительно вычищенныхъ кострюляхъ, о топот маленькихъ ножекъ, о тоненькихъ голоскахъ, предлагающихъ глупенькіе вопросы, о мирныхъ бесдахъ въ гостиной, вечеромъ, когда дти улягутся спать, а взрослые собираются потолковать о важныхъ вопросахъ домашняго хозяйства и домашней политики.

Это не такого рода женщина, чтобы вскружить голову мужчин, но именно такого, чтобы овладть его сердцемъ — полегоньку, помаленьку, незамтно для него самого,— но съ каждымъ годомъ окутывая его все гуще и гуще нжными невидимыми прицпками, которыя впиваются въ него все глубже и глубже, пока наконецъ лживыя виднія и пылкія страсти его юности не исчезнутъ и онъ превратится въ почтеннаго семьянина, въ халат и туфляхъ.

Третьяго дня мы обдали въ ‘Bier Garten». Мы думали, что будетъ очень пріятно сть и пить подъ музыку, но убдились, что это не такъ-то просто. Для того, чтобы съ успхомъ обдать подъ музыку, требуется исключительно сильное пищевареніе, особенно въ Баваріи.

Оркестръ, играющій въ Мюнхенскомъ ‘Bier Garten» не какой-нибудь плохенькій оркестришка. Мюнхенскіе военные музыканты народъ здоровый, широкоплечій и привычный къ работ. Они мало говорятъ и никогда несвистятъ. Они приберегаютъ легкія для своего дла. Они не станутъ дуть изо всей мочи, чтобы не лопнули инструменты, но будьте уврены, что добросовстный нмецкій музыкантъ произведетъ все то давленіе на квадратный дюймъ, какое по разсчету могутъ вынести трубы, корнетъ или тромбонъ.

Если вы находитесь не дале какъ за милю отъ мюнхенскаго военнаго оркестра, вы слушаете его и не можете думать ни о чемъ другомъ. Онъ приковываетъ ваше вниманіе, овладваетъ всмъ вашимъ существомъ. Ваша душа слдуетъ за нимъ, какъ нога танцора за плясовымъ мотивомъ. Все, что вы длаете,— вы длаете въ унисонъ съ оркестромъ. Въ теченіе всего обда мы соразмряли свою ду съ музыкой.

Мы ли супъ подъ звуки медленнаго вальса, такъ что каждая ложка успвала остыть, пока мы подносили ее во рту. Какъ только подали рыбу, оркестръ грянулъ веселую польку, такъ что мы не успвали выбирать костей. Намъ пришлось глотать вино подъ звуки галопа, и продолжись эта музыка еще нсколько времени, мы бы нализались мертвецки. Съ появленіемъ бифштекса оркестръ заигралъ отрывовъ изъ Вагнера.

Изъ современныхъ европейскихъ композиторовъ никто, насколько мн извстно, такъ не затрудняетъ ду бифштекса, какъ Вагнеръ. Не понимаю, какъ мы не подавились. Пришлось оставить всякую мысль о горчиц. Б. попробовалъ было сть свой бифштексъ съ хлбомъ и совершенно сбился съ тона. Я самъ, кажется, немного сфальшивилъ во время ‘Скачки Валкиріи’. Мой бифштексъ былъ жестковатъ и я не успвалъ съ нимъ справляться.

Посл такого подвига сравнительно легко было справиться съ картофельнымъ салатомъ подъ звуки ‘Фауста.’ Разъ или два куски картофеля останавливались у насъ въ горл при очень высокихъ нотахъ,— но въ общемъ мы исполнили свою партію почти артистически.

Мы проглотили сладкую яичницу сообразно симфоніи въ G или F или можетъ быть K, не помню наврно буквы, но знаю, что она есть въ азбук, и заключили сыромъ подъ звуки балета изъ ‘Carmen’.

Если вамъ случится постить нмецкую пивную или садъ — для изученія народныхъ нравовъ или чего-нибудь въ этомъ род — закрывайте свою кружку, когда выпьете пиво. Если вы оставите ее открытой, это значитъ, что вы требуете еще. Въ такомъ случа двушка, разносящая пиво, подхватитъ ее и принесетъ вамъ обратно полную.

Б. и я едва не опились вслдствіе того, что не знали этого обычая. Каждый разъ осушивъ кружку, мы ставили ее на столик подл крышки, лежавшей тутъ же, и каждый разъ двушка уносила ее и приносила намъ полную до краевъ пнистымъ пивомъ. Посл того, какъ это повторилось разъ шесть, мы ршились протестовать.

— Это очень любезно съ вашей стороны, милая,— сказалъ Б.,— но право я думаю, что мы не можемъ больше. Я думаю, что намъ не слдуетъ больше пить, мы выпьемъ т, которыя вы принесли, но съ тмъ условіемъ, чтобъ это были послднія.

Посл десяти кружекъ мы ршительно возмутились.

— Послушайте, разв вы не слышали, что я вамъ говорилъ,— сказалъ Б. строго.— Когда же это кончится? Мы наконецъ не выдержимъ. Мы не обучались въ вашей нмецкой шцол питья. Мы иностранцы. Мы старались поддержать честь старой Англіи, но всему же бываетъ конецъ. Я не намренъ больше пить. Нтъ, нтъ, и не просите. Ни единаго глотца.

— Но вы сами сидли съ открытыми кружками,— выразила двушка обиженнымъ тономъ.

— Такъ что-же изъ того, что мы сидли съ открытыми кружками?— сказалъ Б.— Разв мы не имемъ права открывать кружки?

— Ахъ, нтъ, сдлайте милость,— отвчала она съ чувствомъ,— но тогда я должна наполнять ихъ. Когда господа сидятъ съ открытыми кружками, значитъ они требуютъ еще пива.

Посл этого мы закрыли свои кружки.

Понедльникъ, 9 Іюня.

Длинная, но къ счастью послдняя глава.— Возвращеніе паломниковъ.— Опуствшій городъ.— Гейдельбергъ.— Простыня въ роли полотенца.— Б. возится съ континентальнымъ росписаніемъ поздовъ.— Неудобный поздъ.— Быстрый перездъ.— Позда, которые ни откуда не отправляются.— Позда, которые никуда не приходятъ.— Позда, которые ничего не длаютъ.— Б. сходятъ съ ума.— Путешествіе по германскимъ желзнымъ дорогамъ.— Б. арестуютъ.— Его мужество.— Выгоды невжества.— Первыя впечатлнія въ Германіи.

Мы въ Остенде. Наше паломничество кончилось. Черезъ три часа мы отплываемъ въ Дувръ. Втеръ довольно крпкій,— но, говорятъ, къ вечеру стихнетъ. Надюсь, что насъ не обманываютъ.

Мы разочарованы Остенде. Мы думали, что Остенде окажется многолюднымъ и оживленнымъ. Мы думали найти въ Остенде оркестры, театры, концерты, шумные табльдоты, веселыя гулянья, парады и хорошенькихъ двицъ.

Я купилъ въ Брюссел тросточку и новые сапоги для Остенде.

Но кажется, кром насъ двоихъ, тутъ не было живой души изъ туристовъ — ни мертвой, насколько я могъ замтить. Лавки были заперты, казино закрыты, дома опустли.

Ми отыскали ресторанъ, мене походившій на моргъ, чмъ остальные рестораны въ город, и позвонили. Четверть часа спустя какая-то старуха отворила дверь и.спросила, что намъ угодно. Мы сказали, что желаемъ получить дв порціи бифштекса съ картофелемъ. Она попросила зайти черезъ дв недли, когда вернутся хозяева. Сама же она не знала, гд у нихъ лежатъ бифштексы.

Сегодня утромъ мы пошли на морской берегъ. Тутъ мы гуляли не боле получаса, когда наткнулись на ясный отпечатокъ человческой ноги. Кто-нибудь здсь былъ, и не дале какъ сегодня! Мы не на шутку встревожились. Кто бы это могъ быть. Погода стояла слишкомъ хорошая для кораблекрушенія, и торговыя суда не пристаютъ къ этой части берега. Притомъ если бы пристало судно, то гд же оно? Мы не могли найти никакихъ другихъ слдовъ человческаго присутствія. Такъ мы и не знаемъ до сихъ поръ, кто былъ этотъ загадочный поститель.

Вообще, дло таинственное и я очень радъ, что мы ушли оттуда.

Со времени вашего пребыванія въ Мюнхен мы много путешествовали. Сначала мы похали въ Гейдельбергъ. Мы прибыли въ Гейдельбергъ рано утромъ, прохавъ всю ночь, первое, что намъ предложилъ хозяинъ гостинницы, была ванна. Мы изъявили согласіе и насъ отвели въ маленькую мраморную ванну, гд я чувствовалъ себя точно за картин Альма Тадема.

Ванна очень освжила насъ, но я бы получилъ еще больше удовольствія если бъ мн дали для утиранья что нибудь посущественне тонкой полотняной простыни. У нмцевъ курьезныя понятія о нуждахъ и потребностяхъ мокраго человка. Хорошо бы было еслибъ они сами мылись и купались, тогда бы у нихъ вроятно явились боле практичныя идеи на этотъ счетъ. Я, положимъ, вытирался простыней за неимніемъ ничего другого, какъ вытирался однажды парой носковъ, но самая подходящая вещь для вытиранья,— полотенце. Для того, чтобы вытереться до суха простыней, требуется и навыкъ и исключительная ловкость. Вертящійся дервишъ безъ сомннія справился бы съ этой задачей какъ нельзя успшне. Изящнымъ жестомъ онъ обмоталъ бы простыню вокругъ головы, потомъ легонько провелъ ее вдоль спины, окуталъ ея складками ноги, самъ исчезъ бы на мгновеніе въ лабиринт ея складокъ, а затмъ выскользнулъ бы оттуда сухой и улыбающійся.

Но мокрому, неопытному британцу не такъ-то легко обсушиться съ помощью простыни. Онъ поднимаетъ ее обими руками и заворачивается въ нее съ головой. Пытаясь вытереть себ спину, онъ попадаетъ нижнимъ концомъ въ воду и съ этого момента не можетъ отдлаться отъ мокрой половины простыни. Когда онъ вытираетъ себ лобъ сухой половиной, мокрая захлестывается назадъ и съ обидной фамильярностью шлепаетъ его по спин. Когда онъ наклоняется, чтобы вытереть ноги, она съ бшеною радостью обвертывается вокругъ его головы и онъ готовъ лопнуть отъ злости, стараясь отдлаться отъ ея объятій. Въ такую минуту, когда онъ меньше всего ожидаетъ этого, она хлещетъ его по самой чувствительной части тла, такъ что онъ съ воплемъ подскакиваетъ на десять футовъ. Вообще простыня старается подвернуться ему подъ ноги всюду, куда онъ не сунется, чтобы услышать, что онъ скажетъ, шлепнувшись неожиданно на каменный полъ, если же удастся столкнуть его въ ванну въ ту самую минуту, когда онъ кончилъ утираться, то тутъ она не помнитъ себя отъ восторга.

Мы провели въ Гейдельберг два дня, взбирались на лсистыя горы, окружающія этотъ милый городовъ, любовались съ ихъ вершинъ, увнчанныхъ развалинами или ресторанами, на чудную панораму, на извивы отдаленнаго Рейна и боле близкаго Неккара, бродили подъ стнами и арками древняго, развалившагося замка,— когда-то знаменитйшаго замка Германіи.

Мы стояли въ нмомъ изумленіи передъ ‘Большой бочкой’,— главной достопримчательностью Гейдельберга. Какой интересъ можетъ представлять огромная пивная бочка, — трудно сказать, но путеводитель говоритъ, что это замчательная штука, и мы, туристы, отправляемся поглазть на нее. У насъ баранья натура. Если бы, вслдствіе типографской ошибки въ путеводител не было упомянуто о Колизе, мы могли бы прожить цлый мсяцъ въ Рим, не удостоивъ взглядомъ этой почтенной развалины. Если путеводитель скажетъ, что мы должны посмотрть знаменитую подушечку для булавокъ, въ которой ихъ помщается одиннадцать милліоновъ штукъ, мы готовы прохать пятьсотъ миль, чтобы взглянуть на нее!

Изъ Гейдельберга въ Дармштадтъ. Мы провели въ Дармштадт полдня. Почему намъ вздумалось остановиться въ немъ — не знаю. Это очень хорошій городовъ для житья, но совершенно неинтересный для иностранца. Прогулявшись по городу, мы справились насчетъ поздовъ и узнавъ, что одинъ изъ нихъ отправляется немедленно, услись въ вагонъ и пріхали въ Боннъ.

Изъ Бонна (гд мы катались и по Рейну, и поднимались на колняхъ на двадцать восемь ‘благословенныхъ ступеней’, такъ называютъ ихъ въ часовн, но мы не называли, проползши первыя четырнадцать) мы вернулись въ Кёльнъ. Изъ Кёльна отправились въ Брюссель, изъ Брюсселя въ Гентъ, изъ Гента въ Брюль (гд я имлъ удовольствіе бросить камнемъ въ статую Симона Стевина, который отравилъ мои школьные дни, изобртя десятичныя дроби), а изъ Брюля сюда.

Отыскивать позда было адски хлопотливое дло. Я предоставилъ его всецло Б. и онъ потерялъ двадцать фунтовъ вса надъ этимъ дломъ. Я думалъ одно время, что мой милый родной Бредшо достаточно головоломная штука для человческаго интеллекта. Но милый старый Бредшо ясне Эвклидовской аксіомы въ сравненіи съ континентальными росписаніями поздовъ. Каждое утро Б. усаживался за путеводитель и, охвативъ голову руками, старался уразумть его, сохраняя разсудокъ въ цлости.

— Вотъ,— говорилъ онъ.— Вотъ нашъ поздъ. Отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45, приходитъ въ Гейдельбергъ въ 4 — какъ разъ во время для чашки чаю.

— Приходитъ въ Гейдельбергъ въ 4?— восклицаю я.— Значитъ всего два съ четвертью часа въ дорог? Какъ же мы хали оттуда всю ночь.

— Смотрите сами, — отвчаетъ онъ, указывая на таблицу.— Мюнхенъ, отходитъ 1.45, Гейдельбергъ, приходитъ 4

— Да,— отвчаю я, глядя черезъ его плечо,— но разв, вы не видите, что 4 напечатано жирнымъ шрифтомъ? Это значитъ 4 утра.

— О! а! да!— восклицаетъ онъ.— Я и не замтилъ. Да, конечно! Нтъ, не можетъ быть. Это значитъ, онъ идетъ четырнадцать часовъ. Онъ не можетъ идти четырнадцать часовъ. Нтъ, ни въ какомъ случа. Это не жирный шрифтъ. Это обыкновенный шрифтъ, только немного пожирне,— вотъ и все.

— Во всякомъ случа, не сегодня въ четыре часа, — доказываю я.— Завтра въ четыре часа. Это вполн похоже на германскій курьерскій поздъ,— употребить сутки на шестичасовой перездъ.

Онъ задумывается, потомъ вдругъ вскрикиваетъ:

— О! понимаю, въ чемъ дло! Экій я олухъ! Этотъ поздъ идетъ въ Гейдельбергъ изъ Берлина.

Повидимому онъ въ восторг отъ этого открытія.

— Такъ какой же намъ прокъ отъ него,— спрашиваю я.

Онъ затуманивается.

— Да, кажется, мало прока. Онъ идетъ изъ Берлина въ Гейдельбергъ, не останавливаясь въ Мюнхен. Да, такъ куда же идетъ поздъ въ 1.45. Долженъ же онъ приходить куда нибудь.

Пять минутъ спустя онъ восклицаетъ.

— Къ чорту 1.45! Онъ кажется никуда не приходитъ. Отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45,— вотъ и все.

— Однако, долженъ же онъ приходить куда нибудь!

— Но кажется онъ и впрямь никуда не приходитъ. Повидимому этотъ поздъ отходитъ изъ Мюнхена въ 1.45 и теряется гд-то въ пространств. Можетъ быть, это молодой, романтическій поздъ, жаждущій сильныхъ ощущеній. Онъ не хочетъ сказать, куда идетъ. Вроятно и самъ не знаетъ. Онъ идетъ на поиски приключеній.

— Я отправляюсь, — думаетъ онъ, — ровно въ 1.45 и пойду куда глаза глядятъ, а тамъ посмотримъ, что изъ этого выйдетъ.

А можетъ быть это самонадянный, упрямый поздъ. Онъ не желаетъ слушаться чужихъ совтовъ и указаній. Начальникъ дистанціи желаетъ направить въ Петербургъ или въ Парижъ. Старый, сдой начальникъ станціи предлагаетъ ему отправиться въ Константинополь или даже въ Іерусалимъ, если это ему больше нравится, — но уговариваетъ во всякомъ случа сообщить, куда онъ пойдетъ, — предостерегаетъ отъ опасностей, которымъ подвергаются молодые неопытные позда, не поставившіе себ опредленной цли или задачи. Другіе, которыхъ просили потолковать съ нимъ отечески, усовщевали его, упрашивали хать въ Камчатку или Тимбукту, или Іерихонъ, сообразно тому, что каждый изъ нихъ считалъ наиболе подходящимъ для него, но видя, что онъ ухомъ не ведетъ, выходили изъ себя и указывали еще боле отдаленныя мста.

Но во всмъ совтамъ и увщаніямъ онъ оставался холоденъ и нмъ.

— Оставьте меня въ поко,— возразилъ онъ,— я знаю, куда мн идти. Не безпокойтесь обо мн. Занимайтесь своими длами. Стану я слушать совты старыхъ дураковъ. Самъ знаю что длать.

Чего можно ждать отъ такого позда? разумется онъ худо кончитъ. Я представляю себ печальную картину его будущности: старый, избитый, для всхъ чуждый, всми презираемый, поздъ безцльно скитается въ какой нибудь отдаленной стран, съ грустью вспоминая о дн, когда, полный безумной гордости и честолюбія, онъ отправлялся изъ Мюнхена, съ блествшимъ какъ зеркало паровикомъ, въ 1.45.

Б. оставляетъ въ поко поздъ въ 1.45, какъ безнадежный и неисправимый, и продолжаетъ свои поиски.

— Ура! вотъ такъ штука! — восклицаетъ онъ.— Вотъ это намъ кстати. Отходитъ изъ Мюнхена въ 4, приходитъ въ Гейдельбергъ въ 4.15. Вотъ такъ быстрота. Только нтъ-ли здсь ошибки, что-то ужь очень быстро. Неужели можно дохать изъ Мюнхена въ Гейдельбергъ въ четверть часа?

О! вижу въ чемъ дло. Этотъ въ 4 идетъ въ Брюссель, а оттуда въ Гейдельбергъ. Приходитъ туда въ 4.15 — должно быть завтра. Удивляюсь, зачмъ ему длать такой кругъ. Притомъ онъ кажется останавливается въ Праг. О, проклятая таблица!

Наконецъ онъ находитъ поздъ, отходящій въ 2.15 — и кажется идеальный поздъ. Онъ приходитъ въ восторгъ отъ этого позда.

— Вотъ нашъ поздъ, старина,— говоритъ онъ.— Великолпный поздъ. Онъ нигд не останавливается.

— Онъ приходитъ куда нибудь?— спрашиваю я.

— Разумется приходитъ,— отвчаетъ онъ съ негодованіемъ.— Это курьерскій поздъ. Мюнхенъ,— бормочетъ онъ, водя пальцемъ по таблиц — отходитъ 2.15. Только первый и второй классъ. Нюрнбергъ? Нтъ, онъ не останавливается въ Нюрнберг. Вюрцбургъ? Нтъ. Франкфуртъ на Страссбургъ? Нтъ. Кёльнъ, Антверпенъ, Калэ? Чортъ побери, да гд же онъ останавливается? Долженъ же онъ гд нибудь остановиться! Берлинъ, Парижъ, Брюссель, Копенгагенъ? Нтъ. Ей Богу, онъ тоже никуда не приходитъ. Отходитъ изъ Мюнхена въ 2.15,— вотъ и все. Больше ничего.

Повидимому у Мюнхенскихъ поздовъ въ обыча отправляться куда глаза глядятъ. Очевидно, у нихъ на ум только выбраться изъ города. Куда они придутъ, что съ ними станется, — до этого имъ нтъ дла, — лишь бы улизнуть изъ Мюнхена.

Ради Бога,— говорятъ они,— выпустите насъ отсюда. Не спрашивайте, куда мы пойдемъ, мы ршимъ это, когда будемъ за городомъ. Главное,— выпустите насъ изъ Мюнхена.

Б. начинаетъ приходить въ ужасъ.

— Ршительно, намъ не выбраться изъ этого города. Тутъ вовсе нтъ поздовъ изъ Мюнхена. Это заговоръ, съ цлью удержать насъ здсь, — вотъ что. Мы никогда не удемъ отсюда. Не видать намъ нашей милой старой Англіи!

Я пытаюсь утшить его, говоря, что въ Баваріи быть можетъ принято предоставлять пассажирамъ самимъ опредлять мсто остановки позда. Желзнодорожныя власти снаряжаютъ поздъ и отправляютъ его въ 2.15. Имъ нтъ дла до того, куда онъ отправится. Пусть ршаютъ это сами пассажиры. Пассажиры садятся на поздъ, онъ отправляется, и затмъ роль желзнодорожнаго начальства кончена. Если же возникнетъ разногласіе между пассажирами, если, напримръ, одни желаютъ хать въ Испанію, а другіе въ Россію, то вопросъ ршится жребіемъ.

Но Б. ршительно отвергаетъ эту теорію, и прибавляетъ, что напрасно я болтаю пустяки, когда онъ въ такомъ затруднительномъ положеніи. Вотъ вся благодарность за мои старанія помочь ему.

Минутъ пять онъ роется въ таблиц и наконецъ находитъ поздъ, который попадаетъ прямехонько въ Гейдельбергъ и во всхъ отношеніяхъ кажется образцовымъ поздомъ, — одна бда! неизвстно откуда онъ идетъ.

Повидимому онъ попадаетъ въ Гейдельбергъ случайно, невдомо откуда. Можно себ представить, какой переполохъ производитъ на Гейдельбергской станціи его неожиданное появленіе. Что съ нимъ длать? Сторожъ бжитъ въ начальнику станціи.

— Ваше благородіе! пришелъ какой-то невдомый поздъ.

— О!— съ удивленіемъ отвчаетъ начальникъ станціи,— откуда?

— Неизвстно, онъ и самъ не знаетъ.

— Что за дичь! — говоритъ начальникъ.— Что же ему нужно?

— Кажется, ничего особеннаго,— отвчаетъ сторожъ.— Диковинный поздъ. Похоже — немножко рехнулся.

— Гмъ, — мычитъ начальникъ станціи — странно! Ну, пусть постоитъ. Не гнать же его ночью. Отведите его въ депо до утра, а тамъ посмотримъ, можетъ быть кто нибудь его знаетъ.

Наконецъ Б. убждается, что попасть въ Гейдельбергъ можно только черезъ Дармштадтъ, гд мы пересядемъ на другой поздъ. Это открытіе окрыляетъ его новой надеждой, онъ принимается за поиски съ обновленными силами — и на этотъ разъ ищетъ поздъ изъ Мюнхена въ Дармштадтъ, а изъ Дармштадта въ Гейдельбергъ.

— Вотъ онъ,— вскрикиваетъ онъ посл непродолжительныхъ поисковъ.— Нашелъ!— (Онъ въ самомъ бодромъ настроеніи).— Этотъ годится. Отходитъ изъ Мюнхена 10, приходитъ въ Дармштадтъ 5.25, отходитъ изъ Дармштадта въ Гейдельбергъ 5.20, приходитъ…

— Но успемъ ли мы перессть?— спрашиваю я.

— Нтъ,— возражаетъ онъ, снова затуманиваясь.— Нтъ, не выходитъ. Если бы нашъ поздъ пришелъ на пять минутъ раньше, а тотъ немного запоздалъ,— тогда бы какъ разъ.

— Врядъ ли можно на это разсчитывать,— замчаю я, онъ соглашается со мною и снова принимается искать боле удобный поздъ.

Но кажется вс позда изъ Дармштадта въ Гейдельбергъ выходятъ пятью минутами раньше прибытія поздовъ изъ Гейдельберга. Повидимому они съ умысломъ избгаютъ насъ.

Разсудокъ Б. не выдерживаетъ наконецъ, и онъ начинаетъ завираться. Онъ открываетъ позда, которые приходятъ изъ Мюнхена въ Гейдельбергъ въ четырнадцать минутъ, черезъ Венецію и Женеву, съ получасовой остановкой въ Рим. Онъ роется въ указател, отыскивая дьявольскіе позда, которые приходятъ въ мсто назначенія за сорокъ семь минутъ до отхода изъ мста отправки, и уходятъ прежде чмъ успли прибыть. Онъ приходитъ къ убжденію, что ближайшій путь изъ южной Германіи въ Парижъ лежитъ черезъ Калэ, гд нужно нанять пароходъ въ Москву. Не добравшись до конца таблицы, онъ уже не знаетъ, гд мы находимся — въ Европ, Азіи, Африк или Америк,— куда мы демъ, и зачмъ мы демъ.

Тогда я спокойно, но ршительно отбираю у него книгу, одваю его, одваюсь самъ, затмъ мы беремъ наши чемоданы, отправляемся на станцію и говоримъ носильщику: намъ нужно въ Гейдельбергъ. Носильщикъ подхватываетъ наши вещи, ведетъ насъ въ залъ, усаживаетъ на диванъ и покорнйше проситъ обождать, пока придетъ поздъ: тогда онъ возьметъ намъ билеты и усадитъ насъ въ вагонъ. Такъ онъ и длаетъ.

Вотъ мой методъ перемщенія изъ города въ городъ.— Онъ не такъ самобытенъ, какъ методъ Б., но проще и практичне.

Копотливая вещь — путешествіе въ Германіи. Нмецкій поздъ не торопится и не желаетъ надрываться надъ работой, когда останавливается, то любитъ отдохнуть хорошенько. Когда нмецкій поздъ приходитъ на станцію, вс служащіе отправляются промяться. Машинистъ и кочегаръ заходятъ къ начальнику станціи. Тотъ выбгаетъ къ нимъ на встрчу, дружески трясетъ имъ руки, потомъ бжитъ къ себ, зоветъ жену, та тоже появляется, здоровается, и затмъ вс четверо стоятъ и болтаютъ о старыхъ временахъ, объ общихъ знакомыхъ, объ урожа. Немного погодя машинистъ вытаскиваетъ часы, смотритъ и объявляетъ, что кажется ему пора хать, но начальникъ станціи съ женой и слышать не хотятъ.

— О, вы должны взглянуть на дтей,— говоритъ она.— Они скоро будутъ домой изъ школы и такъ огорчатся, узнавъ, что вы были и не дождались ихъ. Лиза никогда не проститъ вамъ этого.

Машинистъ и кочегаръ смются и говорятъ, что если такъ, то видно имъ придется подождать, и ждутъ.

Тмъ временемъ кассиръ познакомилъ кондуктора съ своей сестрой и между молодыми людьми завязывается такой оживленный ‘флиртъ’, что нтъ ничего мудренаго, если въ скоромъ времени сосди услышатъ о помолвк.

Второй кондукторъ отправился въ городъ купить собаку, а пассажиры гуляютъ по платформ или закусываютъ въ буфет, — кто побдне угощается горячими сосисками, а кто побогаче — супомъ. Когда вс нагулялись до сыта, машинистъ или кондукторъ спрашиваетъ, не пора ли хать, и если никто ничего не иметъ противъ этого, поздъ трогается въ путь.

Мы страшно переполошились при перезд изъ Гейдельберга въ Дармштадтъ, убдившись, что путешествуемъ на курьерскомъ позд (тутъ называютъ его ‘курьерскимъ’, онъ тащился по двадцати миль въ часъ, когда удавалось сдвинуть его съ мста, большею же частью дремалъ) съ обыкновенными билетами. На ближайшей станцій Б. отправился подъ надзоромъ двухъ строгихъ съ виду должностныхъ лицъ въ раззолоченныхъ мундирахъ, къ строгому съ виду начальнику станціи въ раззолоченномъ мундир, стоявшему въ обществ двухъ строгихъ съ виду помощниковъ въ раззолоченныхъ мундирахъ. Все это напоминало полевой военный судъ, и я замтилъ, что Б. очень разстроенъ, хотя съ виду казался спокойнымъ и смлымъ. Проходя по платформ мимо окна, онъ кинулъ мн послднее прости и просилъ поосторожне разсказать его матушк, если что случится.

Однако ничего не случилось, и онъ вернулся, выдержавъ испытаніе съ честью и растолковавъ начальникамъ, что: во-первыхъ, онъ не зналъ, что наши билеты — билеты обыкновеннаго позда, во-вторыхъ, не зналъ, что мы путешествуемъ на курьерскомъ позд, въ третьихъ, готовъ уплатить разницу.

Впрочемъ онъ пожаллъ объ этомъ послднемъ заявленіи. Ему казалось, что могъ бы отвертться отъ уплаты, притворившись, что не понимаетъ нмецкаго языка. Онъ сказалъ, что два года тому назадъ, когда онъ путешествовалъ по Германіи съ тремя пріятелями, съ ними случилась подобная же штука: именно, они попали въ вагонъ перваго класса съ билетами второго.

Какъ это случилось, Б. не могъ объяснить толкомъ. Онъ говорилъ, что, насколько можетъ припомнить, кондукторъ усадилъ ихъ въ первый классъ, или они не успли ссть во второй, или наконецъ не знали, что сидятъ въ первомъ. Признаюсь, его объясненіе показалось мн слабоватымъ.

Какъ бы то ни было, они сидли въ первомъ класс, и кондукторъ стоялъ передъ ними, и съ негодованіемъ смотрлъ на второклассные билеты, и ожидалъ, что они скажутъ.

Одинъ изъ нихъ говорилъ кое-какъ по нмецки, очень плохо правда, но это не мшало ему гордиться своими знаніями и пускать ихъ въ ходъ при всякомъ удобномъ случа. Онъ объяснилъ кондуктору въ чемъ дло и такъ удачно, что тотъ понялъ и не поврилъ ни единому слову.

Онъ въ свою очередь понялъ, хотя и съ трудомъ, слова кондуктора, требовавшаго доплаты восемнадцати марокъ, и исполнилъ это требованіе.

Но остальные трое, изъ которыхъ двое превосходно говорили по нмецки, ничего не поняли и никто не могъ имъ втолковать. Кондукторъ оралъ на нихъ около десяти минутъ, а они кротко улыбались и говорили, что дутъ въ Ганноверъ. Наконецъ онъ ушелъ и вернулся съ начальникомъ станціи, и начальникъ станціи въ свою очередь минутъ десять объяснялъ имъ, что они должны уплатить восемнадцать шиллинговъ, а они улыбались, кивали и говорили ему, что дутъ въ Ганноверъ.

Затмъ явилась весьма внушительная особа въ шляп съ птушьимъ перомъ, и ужасно сердилась, и вмст съ кондукторомъ и начальникомъ станціи пыталась объяснить Б. и его двумъ друзьямъ требованія закона насчетъ билетовъ.

Они кричали, бсновались, грозили и требовали съ четверть часа или около того, и наконецъ потеряли терпніе и ушли, хлопнувъ дверью, и махнувъ рукой на потерю пятидесяти четырехъ марокъ казенныхъ денегъ.

Въ четвергъ мы прохали германскую границу и съ тхъ поръ находимся въ Бельгіи.

Я люблю нмцевъ. Б. говоритъ, что я не долженъ сообщать имъ объ этомъ, потому что это заставитъ ихъ возгордиться, но я не опасаюсь такого результата. Мн кажется, у нихъ довольно здраваго смысла, чтобы не возгордиться отъ похвалы — чьей бы то ни было.

Б. говоритъ также, что я обнаруживаю больше энергіи, чмъ благоразумія, составляя мнніе о народ, среди котораго пробылъ всего дв-три недли. Но, по моему мннію, первыя впечатлнія всегда самыя надежныя.

Во всякомъ случа это справедливо относительно меня. Я часто высказываю весьма разумныя идеи и сужденія по первому абцугу. Если же стану думать, то наговорю глупостей.

Наши первыя мысли даются намъ извн, а позднйшія мы сами составляемъ. Я предпочитаю первыя.

Нмцы — здоровый, полнокровный, широкоплечій, широкогрудый народъ. Они мало говорятъ, но имютъ ужасно глубокомысленный видъ. Какъ вс толстые, они благодушны и покладливы.

Анти-табачники, проповдники трезвости и тому подобные болтуны не имютъ успха въ Германіи. Нмцу чуждо противуестественное стремленіе отрекаться отъ житейскихъ благъ, и тмъ боле отнимать ихъ у другихъ. Онъ любитъ свою трубку, свою пивную кружку, а когда он опустютъ, желаетъ, чтобы ихъ снова наполнили. Ему хочется также, чтобы и у другихъ были свои трубки, свои пивныя кружки. Если вы вздумаете приставать въ нмцу съ нравоученіями,. требуя, чтобъ онъ далъ клятву отречься отъ пива,— онъ отвтитъ вамъ, что вы говорите съ взрослымъ человкомъ, а не съ ребенкомъ или дуракомъ, и чего добраго оборветъ. вамъ уши за назойливость. Онъ не нуждается въ поводыр. Онъ можетъ быть ‘умреннымъ’, не надвая значка общества трезвости и не оповщая объ этомъ всему міру.

Германскія женщины не блещутъ красотой, но миловидны, пріятны, широкогрудыя, и широкобедрыя, какъ и слдуетъ быть матерямъ рослыхъ сыновей. Он не думаютъ о своихъ ‘правахъ’ и умютъ быть счастливыми и довольными, не участвуя въ парламентскихъ преніяхъ. Мужчины обращаются съ ними любезно и нжно, но безъ преувеличенной почтительности, какая замчается у другихъ боле женолюбивыхъ. націй. Нмцы любятъ женщинъ, но не поклоняются имъ, и не удручаются сомнніями насчетъ того, какому полу слдуетъ управлять государствомъ, какому сидть дома и нянчить дтей. Нмецкія женщины,— не политики, не мэры, не тайные совтники, он домохозяйки.

Представители различныхъ сословій въ Германіи относятся другъ къ другу съ изысканною вжливостью, но это результатъ взаимнаго уваженія, а не манерничанья. Кондукторъ угольнаго вагона требуетъ такого же вжливаго отношенія въ себ, какъ и кондукторъ на тендер. Графъ снимаетъ шляпу передъ лавочникомъ и ожидаетъ, что лавочникъ отвтитъ ему тмъ же.

Нмцы любятъ пость, но не сотворили кумира изъ ды, какъ французы. Ихъ чрево не ихъ Богъ, и поваръ съ своими соусами, pts и ragots не верховный жрецъ. Если пища здорова и въ достаточномъ количеств, то они довольны.

Въ чисто сенсуальныхъ искусствахъ: живописи, скульптур нмцы не далеко ушли, въ боле благородныхъ искусствахъ: литератур и музыки они велики, и это ключъ къ ихъ характеру.

Это простой, серьезный, дльный народъ. Они смются рдко, но отъ души. Они медлительны, но глубокая рка тихо течетъ. Ихъ грубоватыя лица большею частью спокойны, но иногда хмурятся и принимаютъ сердитый видъ.

Поздка въ Германію — хорошій урокъ для англичанина. Мы смемся надъ собой и считаемъ патріотизмъ чмъ-то вульгарнымъ. Нмцы врятъ въ себя и уважаютъ себя. Ихъ страна для нихъ ‘отечество’. Они бодро смотрятъ впередъ, какъ народъ, которому предстоитъ великая будущность и который не страшится ея.

Конецъ.

Читайте также: