29 апреля. Прибыл в Омск, еле нашел какой-нибудь приют. Жара здесь совсем летняя, а пылища по самому первому разряду. Уличное освещение совершенно отсутствует, и для него нет никаких приспособлений, даже керосиновых. Весь день мыкался по ставке и разным лицам, пытаясь ознакомиться с обстановкой.
Выяснилось, что управления снабжением здесь нет, обязанности его даже не выяснены и все надо выдумывать и создавать заново при полном отсутствии кадров личного состава, все, сколько-нибудь годное, разобрано и сидит на местах.
В ставке невероятная толчея, свойственная неналаженному учреждению, в работе не видно системы и порядка, старшие должности заняты молодежью, очень старательной, но не имеющей ни профессиональных знаний, ни служебного опыта, но зато очень гоноровой и обидчивой. На один верный такт приходится девять неверных или поспешных, все думают, что юношеский задор и решительность достаточны, чтобы двигать крайне сложную и деликатную машину центрального управления.
Обстановка работы срочная, почему большинство невольных, по неопытности и поспешности происходящих ошибок приносит скверные и непоправимые результаты, кроме того, по быстротечности и изменчивости распоряжений ошибки эти самыми верхами почти не учитываются, и поэтому даже и опыта путем ошибок не накопляется. Низы же больно чувствуют разлаженность, неопытность и ошибки старшего управления, что порождает злобу, недоверие, насмешки, а что еще хуже, привычку обходить нелепые и неприятные распоряжения и атаманничать.
Говорят, что на фронте по военной части благополучно, но плохо по части снабжения, особенно по вещевому довольствию (белье и обувь). Взгляды на внутреннее состояние армии здесь очень оптимистические, в полную противоположность тому, что приходилось до сих пор слышать. Боюсь, что это нездоровый оптимизм, столь свойственный высоким сферам, далеким от действительности и питающимся прикрашенной информацией, старшие войсковые начальники тем же миром мазаны — тоже скрывают правду и замазывают свои грехи. Молодая, задорная, честолюбивая и бесконечно далекая от войск ставка сама не в состоянии разобраться и узнать истину.
30 апреля. Всю ночь работал над идеей и организацией моего рождающегося управления. Идея родилась в ставке вне времени и пространства, ставка недовольна снабженческой деятельностью военного министерства и хочет создать свой орган снабжения, но при данной обстановке это почти неосуществимо, так как фронтовые армии считаются отдельными и имеют свои органы снабжения, военное же министерство заготовками не ведает, ибо это почему-то отдано министерству снабжения.
При таких условиях управление снабжения при ставке будет только лишним этажом статистически-контрольного характера и ничего, кроме путаницы и увеличения переписки, не принесет. Надо в первую голову уничтожить отдельные армии и образовать управление снабжения фронта, как то полагается по ‘Положению об управлении в военное время’, сейчас не время заниматься новшествами и вырабатывать новые положения. Насколько узнал, борьба с армиями будет очень трудная, ибо командующие там совсем обатаманились и автономию в деле снабжения с сепаратными заготовками считают незыблемым основанием своего существования, власть Омска признается на фронте тоже ‘постольку-поскольку’, и будет очень нелегко перевести всю эту атаманщину на государственный меридиан.
Познакомился со своими помощниками по артиллерийской и технической части, артиллерист генерал Прибылович произвел превосходное впечатление своими знаниями, энергией, отсутствием шаблона, идейностью взглядов, рыцарской преданностью своему делу и влюбленностью в свою работу.
Являлся верховному правителю, в Харбине я его ни разу не видал, знал о нем только по рассказам и внутренне был против него предубежден. Вынес симпатичное впечатление: несомненно, очень нервный, порывистый, но искренний человек, острые и неглупые глаза, в губах что-то горькое и странное, важности никакой, напротив — озабоченность, подавленность ответственностью и иногда бурный протест против происходящего — вот то, что дало мне наше первое свидание для его характеристики.
По просьбе адмирала рассказал ему свои впечатления о харбинской и владивостокской военной, политической и общественной жизни, высказал свое credo, что атаманы и атаманщина — это самые опасные подводные камни на нашем пути к восстановлению государственности и что необходимо напрячь все силы, но добиться того, чтобы или заставить атаманов перейти на законное положение и искренно лечь на курс общей государственной работы, или сломать их беспощадно, не останавливаясь ни перед чем.
Адмирал ответил, что он давно уже начал эту борьбу, но он бессилен что-либо сделать с Семеновым, ибо последнего поддерживают японцы, а союзники решительно отказались вмешаться в это дело и помочь адмиралу, при этом Колчак подчеркнул, что за Семенова заступаются не только японские военные представители, но и японское правительство.
Боюсь, что по этой части адмирала обманывают его докладчики, а особенно Иванов-Ринов и другие спасители Семенова, общее впечатление моих дальневосточных впечатлений, что дальневосточную атаманщину поддерживают определенные лица японской военной партии и делают это ловко, придавая всему вид тайной правительственной поддержки.
Адмирал сообщил, что только что получил от Иванова-Ринова две листовые телеграммы о том, что все спасение Дальнего Востока в назначении Семенова командующим дальневосточной армией, очевидно, читинские фимиамы так вскружили голову бывшей полицейской ярыжке, что он возомнил, что в союзе с Семеновым ему легко будет забраться и повыше второго места на Дальнем Востоке.
Я вновь доложил адмиралу свое убеждение в необходимости раз навсегда разрешить атаманский вопрос и высказал свой взгляд, что единственным исходом будет официальное обращение ко всем союзникам с протестом против поведения Японии, поддерживающей явного бунтовщика, не признающего власти омского правительства, подрывающего ее авторитет и насаждающего своими насилиями и безобразиями ненависть к правительству и сочувствие к большевикам. Раз союзники заявляют, что не желают вмешиваться в наши внутренние дела, то зачем же они допускают японцев поддерживать антиправительственную организацию и вмешиваться в отношения адмирала к взбунтовавшемуся и забывшемуся подчиненному?
Если же это не поможет, то самому адмиралу надо принять командование над отрядом и идти на Читу, пусть японцы устраивают всесветный скандал и разоружают самого верховного главнокомандующего. Читинский нарыв надо ликвидировать, иначе он все сгноит и задушит.
Радикальность предлагаемых мной мер смутила даже адмирала, и он перешел на отчаянное положение дела снабжения армии. На мой доклад о необходимости коренных реформ в организации армий, уничтожения сепаратизма и эгоистических автономий адмирал просил изложить это его начальнику штаба, так как это вопрос очень щекотливый и связанный с самолюбием старших фронтовых начальников, уже привыкших к большой самостоятельности.
Очевидно, что железный закон о том, что тот, кто хочет командовать, должен прежде всего уметь повиноваться, у нас основательно позабыт.
1 мая. Весь день бьюсь в попытках родить какую-нибудь идею и систему для общего управления снабжением с возможно меньшей ломкой существующей организации. И адмирал, и ставка хотят вылечить тяжелую болезнь какими-то четвертьмерами.
Разведка с Дальнего Востока подтверждает, что там организовался тайный союз из Иванова-Ринова, атаманов и кандидатов в местные украинские гетманы (сначала Хрещатицкий, а затем Вериго), работающий вовсю, чтобы стать хозяином автономного Дальнего Востока с Риновым вместо Хорвата, существовавшие ранее предположения о заключении атаманского союза для установления казачьей гегемонии подтверждены опросом бежавшего от Семенова ротмистра Н., служившего в семеновской разведке. Получены сведения, что Ринов начал формирование украинских куреней, причем агенты-вербовщики сманивают молодых солдат из войсковых частей Приамурья.
2 мая. Читал пространное донесение полевого контроля при отряде атамана Анненкова, работающего к югу от Семипалатинска на границах Семиречья, порядки те же, что и у нас в Приамурье, то же беззаконие, тот же произвол, то же нежелание перейти на легальные условия существования и хозяйства.
Я отлично понимаю, что сейчас недопустимы все крючкотворства прежней бюрократии, но между ними и тем, что сейчас всюду творится, есть разумная середина, достаточно законная и разумно целесообразная, безобразий не допускающая и делу не вредящая.
На вопрос контроля об оплате произведенных реквизиций Анненков ответил: ‘Я реквизирую, а кто будет платить — не мое дело’.
К делу поставок в этом отряде примазались разные проходимцы и мошенники, выгнанные со службы и судимые за подлоги и растраты, — всюду для грязных операций нужны грязные люди.
Перевод на легальный путь, конечно, очень нелегок, и с этим надо считаться, надо расширить разные денежные отпуски, а главное — надо дать всем начальствующим лицам крупные экстраординарные суммы в их распоряжение на непредвиденные расходы, с самой простой, только расписками по ней, отчетностью. Это уменьшит стремление к добыванию таких сумм сомнительными и нелегальными путями и сразу проведет резкую черту между тем, что законно и что нет. Эту идею сообщил дежурному генералу ставки для осуществления.
Вернулся с фронта начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Лебедев, выдвинутый ноябрьским переворотом на эту исключительно важную должность. Что побудило адмирала взять себе в помощники этого случайного юнца без всякого стажа и опыта? Одни говорят, что таково было желание устроителей переворота, другие объясняют желанием адмирала подчеркнуть связь с Деникиным, который прислал сюда Лебедева для связи.
Впечатление от первой встречи с ним неважное: чересчур он надут и категоричен и по этой части очень напоминает всех революционных вундеркиндов, знающих, как пишется, но не знающих, как выговаривается. На очередном оперативном докладе он поразил меня своим апломбом и быстротой решений, я это уже не раз видел во время Великой войны в штабах армий, где стратегические мальчики, сидя за сотни верст от фронта, во все мешались и все цукали. Здесь то же самое: такая же надменная властность, скоропалительность чисто эмоциональных решений, отмены отдаваемых армиями распоряжений, дерзкие окрики и обидные замечания по адресу фронтовых начальников, и все это на пустом соусе военной безграмотности, отсутствия настоящего военного опыта, непонимания психологии армии, незнания условий жизни войск и их состояния. Все это неминуемые последствия отсутствия должного служебного стажа, непрохождения строевой службы и войсковой боевой страды, полного незнания, как на самом деле осуществляются отдаваемые распоряжения и как все это отзывается на войсках. От этого мы стонали и скрежетали зубами на большой войне, и опять все это вылезло, обло и стозевно, и грозит теми же скверными последствиями.
Большинство ставочных стратегов командовали только ротами, умеют ‘командовать’, но управлять не умеют и являются настоящими стратегическими младенцами. На общее горе они очень решительны, считают себя гениями, очень обидчивы и быстро научились злоупотреблять находящейся в их руках властью для того, чтобы гнуть и ломать все, что не по-ихнему и им не нравится.
Понятно, почему так ненавидят на фронте ставку, все ее распоряжения отдаются безграмотными в военном деле фантазерами и дилетантами, не знающими ни настоящей, неприкрашенной обстановки, ни действительного физического и морального состояния войск, т.е. тех решительных коэффициентов, которые в своей сумме определяют боевую эффективность армий, их способность выполнения операции. Все делается без плана, без расчетов, под влиянием минутных импульсов, навеваемых злой критикой, раздражением, личными неудачами и привычкой цукать.
Забыто все, чему учила военная наука и академия по части разработки плана операций, плывут по течению совершающихся событий, не способные ими управлять.
Из ознакомления с донесениями с фронта убедился, что дела там совсем не важны и что оптимизм ставки ни на чем не основан. Достаточно разобраться по карте и проследить последние события, чтобы убедиться, что наше наступление уже захлебнулось и подкрепить его уже нечем. Здесь этого не хотят понять и злятся, когда это говоришь: слишком все честолюбивы, жаждут успехов и ими избалованы.
В районе Бугуруслана нас прорвали в очень опасном месте, этот прорыв уже третьего дня намечался группировкой красных войск и их передвижениями, и мало-мальски грамотный штаб, конечно, в этом разобрался бы и принял бы необходимые меры. У нас же этого не расчухали или прозевали, или не сумели распорядиться. Сейчас зато злятся, ищут виновных и рассылают обидные цуки.
Я считаю положение очень тревожным, для меня ясно, что войска вымотались и растрепались за время непрерывного наступления-полета к Волге, потеряли устойчивость и способность упорного сопротивления (вообще очень слабую в импровизированных войсках).
При таких обстоятельствах обозначившийся уже на левом фланге переход красных к активным действиям очень неприятен, так как готовых и боеспособных резервов у ставки нет, имеются совершенно сырые части генерала Каппеля, но для них нужно еще 2 — 3 месяца, чтобы они стали годными для упорных операций.
Ставка упорно закрывает глаза на то, что сброшенные как бы с боевых счетов красные вновь обозначились и не только затормозили наше продвижение, но уже сами начали нас кое-где толкать.
Плана действий у ставки нет, летели к Волге, ждали занятия Казани, Самары и Царицына, а о том, что надо будет делать на случай иных перспектив, не думали. Не хотят думать и сейчас, и сейчас нет подробно разработанного, систематически проводимого, надежно гарантированного от случайностей плана текущей операции. Не было красных — гнались за ними, появились красные — начинаем отмахиваться от них, как от докучливой мухи, совсем так же, как отмахивались от немцев в 1914 — 1917 гг.
Такая стратегия всегда вела к неуспеху и катастрофе, теперь же она сугубо опасна, ибо фронт страшно, непомерно растянут, войска выдохлись, резервов нет, а войска и их начальники тактически очень плохо подготовлены, умеют только драться и преследовать, к маневрированию не способны и по этой части совсем безграмотны, кроме того, жестокие условия гражданской войны делают войска чувствительными к обходам и к окружению, ибо за этим стоят муки и позорная смерть.
Красные по военной части тоже безграмотны, их планы очень наивны и сразу видны, при мало-мальски грамотных начальниках и обученных маневрированию войсках всякую операцию красных можно обратить в их разгром. Но у них есть планы, а у нас таковых нет, и в этом их преимущество.
Был у военного министра генерала Степанова, знаю его по артиллерийскому училищу, порядочный человек, старательный, но бесцветный работник, знакомство с адмиралом в Японии выдвинуло его на тяжелый пост военного министра.
Сейчас под него подкапывается ставка, сваливая на него все недостатки по снабжению армии. Вообще отношения между ставкой и военным министерством самые враждебные, обе стороны зорко шпионят одна за другой и искренно торжествуют и радуются, если противник делает промахи и ошибки, оказывается, что в общем моральном разложении можно было докатиться и до такой гадости.
Вот к чему приводит борьба за власть, за первенство. Честолюбие, корыстолюбие, женолюбие слепят многих и заставляют забывать главное — спасение родины. В угаре этой борьбы в средствах не стесняются, а поэтому сплетня, провокация, ругань, возведение самых гнусных обвинений и распространение самых подлых слухов в полном ходу.
Степанов рассказывал, что Ринов прислал адмиралу ультимативную телеграмму о назначении Семенова командующим войсками, но получил решительный отказ с рекомендацией не пускаться в застращивания. Семенов остается командиром 6-го Сибирского корпуса (не отдельного), а все остальное предается забвению. По словам Семенова, представители японской военной миссии очень недовольны решительностью адмирала.
3 мая. Мое служебное положение запутывается, я никак не могу выработать сносную идею и сущность нового управления, а на меня свалили еще разработку вопроса о снабжении товарами и продовольствием населения местностей, освобождаемых от советской власти. Несомненно, это вопрос огромной важности, но он так велик и сложен, что на него одного надо посадить нескольких работников, а не поручать это мне вдобавок к снабжению армий, когда имеется налицо целое министерство продовольствия и снабжения с колоссальными штатами и целой сетью агентов. Одновременно меня хотят назначить председателем совещания по фабрично-заводской промышленности. Все это очень интересно, но не могу же я разорваться!
Утром поехал к члену местной японской военной миссии майору Мике, который в 1914 — 1915 гг. состоял при штабе X армии, когда я был начальником штаба армии, приказа о моем назначении еще нет, и я решил воспользоваться своим неофициальным положением и прежним знакомством с Мике, чтобы резко, определенно и без всяких экивоков высказать ему свое удивление по поводу того, что своим вмешательством в наши дела с Семеновым они не дают нам возможности справиться с опасной смутой и утвердить незыблемый авторитет новой государственной власти. Какими фиговыми листами ни прикрывай они дерзости и бунтарство Семенова, истина для всех ясна, и дерзость есть дерзость, бунт есть бунт. Копаться в этой истории поздно, и ее надо прикончить, но так, чтобы при этом не пострадал престиж власти и чтобы впредь уже никому не было повадно выкидывать такие фокусы.
Если Семенов действительно любит Россию, то обязан понять, что сейчас долг каждого поддержать Омск, помогать ему, ослаблять его промахи и всячески поднимать авторитет власти, будь он даже прав во всей этой истории, он обязан пожертвовать своим личным на общее благо, проявить полнейшее, беспрекословное, сугубо подчеркнутое повиновение и, забыв все, работать изо всех сил на общее русское дело, а не ради интересов читинского болота и его вздорных лягушек. Сейчас это его священный долг, дабы залечить ту глубокую и опасную рану, которую он по заносчивости нанес общегосударственной власти.
Все это я высказал Мике, причем подчеркнул, что сейчас главная задача правительства — возможно скорее восстановить законность, порядок, уважение к власти и внушить населению уверенность, что народившаяся власть — это власть крепкая, честная, законная и сильная, способная заставить себя слушаться, нельзя позволять населению края продолжать жить в атмосфере произвола и насилий, ибо это делает его анархическим и толкает в объятия большевиков и злостных агитаторов. На Дальнем Востоке одним из крупнейших препятствий к водворению порядка и законности являются атаманы и окружающие их банды насильников, интриганов и темных жуликов, прикрывающих высокими и святыми лозунгами всю разводимую ими грязь и преследование личных, шкурных, честолюбивых, корыстолюбивых, чрево- и плотоугодных интересов. Для этих гадин восстановление порядка и закона все равно что появление солнца для ночных пресмыкающихся, ибо с восстановлением закона приходит конец их вольному, разгульному и развратному житью и кончается приток в их бездонные карманы безотчетных сумм, добываемых самыми темными путями.
Психология этих белых товарищей самая комиссаровская, но у них не хватает откровенности, и они драпируются в ризы любви к отечеству и ненависти к большевизму. Каторжный Калмыков двух слов не скажет, чтобы не заявить, что он идейный и активный борец против большевиков, а японцам должно быть лучше всех известно, с кем и какими средствами борется и расправляется этот хабаровский подголосок Семенова.
Нам нужно кончить с этими гнойными нарывами, но нам мешают японцы, становишься в тупик, каким образом рыцарский народ, обещавший нам помощь, может поддерживать столь грязные и антигосударственные организации и ставить в такие невозможные условия центральное правительство, несущее такой тяжелый крест. Если Семенов нужен Японии для ее монгольских планов и для получения каких-либо концессий и других реальных выгод, то все это можно осуществить иными, лояльными путями, не вызывая у нас таких опасных внутренних воспалений, которые хуже всяких большевиков, ибо точат власть внутри, губят ее авторитет и хуже всякой красной пропаганды валят и дискредитируют и без того шаткий и неокрепший престиж Омска. Неркели же наши друзья японцы руководствуются девизом ‘divide et impera’? Я указал Мике, что у них достаточно агентов при Семенове и Калмыкове, чтобы знать, что делается в Чите, Даурии и Хабаровске, в атаманских юридических отделах и чрезвычайках, как грабится казенное добро, как продаются вагоны и какого сорта люди окружают Семенова и являются его советниками, представителями и уполномоченными.
Было тяжело говорить это иностранцам, но я считал, что это мой тягостный долг. Мике и пришедший затем полковник Фукуда охали и изображали на своих лицах удивление, как будто бы я сообщил им что-нибудь новое и чрезвычайно странное, оба заявили, что ничего подобного им неизвестно, на что я порекомендовал затребовать от своих агентов необходимые сведения и выразил надежду, что, разобравшись, японцы помогут нам обратить Семенова в законное русло и сумеют очистить его от облепивших его гадов, ибо по всему, что известно о Семенове, опасен не он, а окружающая и пленившая его клика, о которой выражаются, что в ней никого и заподозрить в порядочности нельзя.
Раз японцы видят в Семенове какую-то силу, то они, как его друзья и опекуны, должны немедленно и начисто избавить его от накопившейся вокруг него слякоти и мерзости, и тогда, если он не дутый пузырь и не голый король, а реальная и нравственная сила, должны помочь проявить эти качества в здоровом государственном направлении.
Говорил я по-военному резко, не стесняясь в выражениях, с половины речи я уже чувствовал, что мои собеседники сжались и очень изумлены, что все это им так откровенно высказывается, но я считал своим долгом заставить японцев хоть раз выслушать всю горькую правду и квалификацию их поведения.
Свой разговор с японцами я передал Бурлину и Лебедеву, доложил о нем и адмиралу, все были как-то удивлены и ничего не сказали.
Вред атаманщины — это мое credo, я считаю, что она работает на большевизм лучше всех проповедей и пропаганды товарищей Ленина и Троцкого. На это явление надо смотреть в широком масштабе, беспристрастно, объективно и аналитически. Мальчики думают, что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей. Обычная психология каждого честолюбивого взводного, который считает, что он решил исход боя и всей войны. Но зато мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников.
Многие из них прямо мстят за потерянное, за поруганное, за перенесенное. Тогда надо быть откровенным и не рядиться в иные ризы, как, говорят, барон Унгерн, и в этом он симпатичен.
4 мая. Уперся в стену по вопросу о системе своего управления, перепробовал десятки вариантов и все без успеха. Кругом бессистемная, поспешная и малопродуктивная работа ставки, работают усидчиво, старательно, но пользы от этого никакой.
Причина в том, что при автономности армий роль ставки какая-то никудышная, и вся она что-то вроде колоссального аппендикса, занятого сводками, регистрациями, статистикой и путанием во все фронтовые и тыловые дела.
Решил, что в такой обстановке я бессилен что-либо сделать, так как своей деятельности у меня нет, слушать моего совета никто не хочет (кроме одного Бурлина, который усердно работает, но тоже бессилен что-либо изменить). Мои откровенные отзывы о ставочной стратегии и порядках уже вызвали кое-где ворчания на тему о бесцельности выписки сюда такого мрачного пессимиста и озлобленного старорежимника, как генерал барон Будберг, известный-де своей неуживчивостью.
Попросил освободить меня от ставочной должности и дать мне или строевое назначение, или применить меня в качестве инспектора для ознакомления с фронтом, выяснения его нужд и недостатков и решения всех вытекающих из этого вопросов.
Я быстро все объеду, всюду загляну и всюду суну свой нос, определю, что и почему происходит, и укажу способы ослабления, исцеления, опыт по этой части у меня колоссальный, охватывающий все отделы и отрасли военного дела и войсковой службы. Сидеть же на явно нелепой и безопасной должности ради синекуры не в моих правилах.
Ездил к министру снабжения и продовольствия К.Н. Неклютину (из модернизированного купечества).
Это министерство играет теперь решающую роль в снабжении армии, так как, за исключением специально боевого снабжения, все остальные заготовки возложены на это вновь созданное ведомство. Военный министр ведает только боевым снабжением (вооружение, огнестрельные припасы и специальное техническое имущество), а по остальной части является только сверхкаптенармусом, принимающим заготовленное, хранящим его после сдачи и распределяющим. Что-то совсем новое и, как большинство омских экспериментов, совсем несообразное. Свалив империю, мы зело возлюбили разные реформы и ломки и во время величайшей войны под дудку штатских военных министров занялись самыми чудовищными экспериментами над армией и военным укладом, доморощенные Карно корявыми пальцами стали копаться в самых деликатных тканях войсковой организации и уничтожать все, что было не по сердцу разной тыловой сволочи из писарей, обозных и дезертиров, ставших вдруг властью.
В результате в полгода ликвидировали старую русскую армию, обратив ее в распущенные орды насильников и грабителей, способных продавать врагу свое вооружение.
Но этот ужасный опыт ничему не научил, Омск вместо того, чтобы взять испытанное старое, — конечно, весьма не идеальное, но практически достаточно удовлетворительное, — и на нем продолжать работу, стал развивать серию шалых экспериментов и вводить самые радикальные новшества и реформы. Одной из самых крупных и самых неудачных явилось создание министерства снабжения и продовольствия в его современном виде. Заготовляет все это министерство, а отдувается за него военное министерство, на которое вешают всех собак за недостатки снабжения армии.
Никто на фронте и в тылу не знает сути новой реформы и за все недостачи проклинают военного министра, который ни в чем тут не виноват, нет, впрочем, виноват, но только в том, что потерял время и связь с правителем, катаясь неизвестно для чего в Харбин и Владивосток, и не сумел в течение пяти месяцев добиться уничтожения этого нелепого порядка.
Впечатление от беседы с Неклютиным довольно пестрое, он видимо увлечен новостью своего министерского положения, наполнен благими намерениями улучшений, говорит, что знает и осуждает ошибки своего предшественника, многоглаголив, щеголяет кстати и некстати специфическими торговыми словечками, желая придать себе деловую форму, излишне оптимистичен, высказал, что считает необходимым круто свернуть с пути своих предшественников, которые хотели кипучее дело снабжения быстро растущей и импровизируемой армии вогнать в заплесневелые рамки старых бюрократических порядков, высказал также, что считает необходимым привлечь к делу поставок крупные торговые фирмы и биржевые комитеты.
Дай Бог, чтобы его благие и, по-видимому, искренние намерения осуществились и чтобы его неопытные руки сумели сломать старые порядки, удалить всю наросшую на дело снабжения грязь и нечисть и справиться со всеми прорехами и язвами его министерства.
Я ему откровенно высказал свое убеждение в нецелесообразности существования двух ведающих снабжением министерств, но добавил, что теперь не до новых ломок и преобразований и что надо недостатки организации пополнить дружной и согласованной работой и частичными, неторопливыми поправками.
Получил от Неклютина копию доклада главного начальника Уральского края Постникова о состоянии вверенного ему края, ужаснулся аналогии со всем тем, что происходит у нас на Дальнем Востоке: полное падение авторитета власти, вызванное нечистоплотностью ее представителей, то же засилье распущенных военных начальников, то же полевение народных масс, не удовлетворенных бесполезностью и гнилостью власти. При всем своем пессимизме я не ожидал, что и здесь так же плохо и что и тут, много ближе к власти и к арене ожесточенной борьбы, развертывается такая же безнадежная, гнетущая и грозная по своим неизбежным последствиям картина.
На фронте неважно. На Уфимском направлении один из украинских куреней (здесь тоже допустили эту нелепицу) перебил офицеров и перешел к красным. Несмотря на то что в Западной армии дела совсем плохи, Сибирская армия продолжает наступление на запад. Ставка на все это взирает и, по-видимому, не вмешивается, очевидно, не способная понять, что неуспехи на фронте Западной армии глубже и опаснее, чем это им кажется, и что надо очень и очень об этом подумать, подобрать волоки и выработать план действий сообразно слагающейся обстановке.
На оперативном докладе 27 — 30-летние генералы, не видевшие фронта, очень решительно ругают неуменье и нераспорядительность фронтовых начальников. Пока что, вместо того чтобы остановить Сибирскую армию и сообразить, что же дальше делать, сорвали с места и экстренно гонят на фронт, на затычку разных дыр и слабин, совершенно не готовые к бою части генерала Каппеля и бывшие в тылу конные части. Этим сырьем дела поправить нельзя, затычки и заплатки не помогут, но зато части быстро истреплются и станут не способными к бою, ведь опять-таки недавний еще опыт германской войны дал нам десятки печальных примеров такой стратегии.
Ясно, что наше наступление выдохлось, а красное началось, нужно это учесть и принять сильные меры, а не отмахиваться и затыкать пробиваемые во фронте дыры. На мои замечания ставочные вундеркинды удивленно косятся и небрежно замечают, что победы под Пермью, Уфой и в других местах одержаны еще более сырыми частями, они не способны понять разницы в обстановке и разницы боевого качества милиционных частей при успешном наступлении от точно того же — при начавшихся неудачах, отступлении и необходимости упорной и стойкой обороны, к последней не были годны красные, не годны к ней и мы, значит, надо отходить, вытянуть резервы, дать им отдохнуть, дойти до выработанного исходного положения для нового наступления и тогда уже перейти в таковое.
При милиционных армиях теперешнего состава иной стратегии быть не может.
Собранные мной сведения дают самую безотрадную картину снабжения армии вообще и по части летней одежды, белья и обуви в особенности.
5 мая. По приказанию адмирала делал доклад Совету Министров о положении дел на Дальнем Востоке, предупредил членов совета, что докладываю разрозненные наблюдения обывателя, изложил свой взгляд на атаманщину и на ее гибельное значение для Омска и для всего дела восстановления разрушенной государственности. Указал на известные мне ошибки представителей дальневосточной власти, которые сделали слишком много для того, чтобы подорвать в корне нравственный престиж и реальный авторитет восстанавливаемой государственности, сделать ее одиозной в глазах местного населения и бросить его в объятия большевиков. Рассказал про порядки заготовки снабжения, про развал транспорта и пр.
Обвеянный старым чувством уважения к ‘Совету Министров’, т.е. к ареопагу государственной мудрости и опыта, я вначале чувствовал себя очень смущенно, как будто бы на экзамене, и. не успел даже рассмотреть как следует своих слушателей.
Полученные от армии сведения о состоянии снабжения дают самую отчаянную картину, самое скверное в том, что нет надежды на скорое улучшение, ибо все заказы с большими опозданиями размещены на востоке, срочность исполнения не обеспечена, а транзитный транспорт сократился почти вдвое, так как восстание в Енисейской губернии остановило ночное движение на всем Красноярском участке, и Иркутский узел все более и более забивается не пропускаемыми на запад поездами.
Считаю, что и ставка, и военное министерство виноваты в том, что допустили передачу вещевого снабжения в постороннее министерство, не связанное ничем с армией, не понимающее ее нужд, работающее вялым, бюрократическим темпом. Военные должны были соображать, что нельзя иметь голую армию, что и обязывало их не довольствоваться разговорами и обещаниями снабжательных штатских и принять такие меры, чтобы недостатка в вещевом снабжении не было, тут уж можно было ломить вовсю, не считаясь ни с расходами, ни с контролем, ни с никакими препятствиями.
6 мая. Привезли офицеров штаба 21-й красной дивизии, сдавшихся около Ижевского завода, по их показаниям, у красных служат Шейдеман, Мартынов, Морозов, Суворов, Раттель, Парский, Надежный, Величко и др.
Верховный правитель едет в Екатеринбург на съезд представителей фабрично-заводской промышленности Уральского района, на котором думают разобраться в положении этого края и разрешить вопросы по восстановлению разрушенной уральской промышленности.
Поздновато спохватились, так как положение на фронте Западной армии становится тревожным, к сожалению, ставка смотрит на все это очень легкомысленно, как на временный неуспех, и уверена, что с вводом в дело отправляемых туда резервов все будет исправлено. Оптимизм такой, что делаются все приготовления по переезду ставки в Екатеринбург.
Адмирал предложил мне ехать с ним на екатеринбургский съезд, чему я очень обрадовался, так как это дает возможность близко познакомиться с положением Урала, с видными представителями местной промышленности и общественности, а в Екатеринбурге увижу прославленные резервные формирования Сибирской армии.
Восстановление Урала имеет, несомненно, колоссальное значение, и военное и государственное, ибо если с Божьей помощью дойдем до Волги и перекатимся за нее, то при помощи уральских заводов избавимся от иностранной помощи по части снабжения, дадим населению работу и возродим к жизни огромный промышленный район, который долгое время, впредь до восстановления южных и среднерусских районов, должен будет питать всю Россию и всю Сибирь. Перспективы тут открываются грандиозные, и реставрация Урала должна быть начертана и осуществлена в огромном масштабе, не жалея средств. Урал должен стать новым сердцем новой России.
7 мая. Еду в поезде верховного правителя в Екатеринбург. Адмирал мрачен и утомлен, молчит и только сверкает глазами. Вся свита почтительно молчит, я пытался разговорить адмирала, желая узнать от него планы по действиям на фронте, познакомиться с общей политической обстановкой и вообще разобраться в том, что такое представляет собой наш верховный правитель и главнокомандующий. Однако все мои попытки оказались тщетными, что меня очень огорчило, так как я очень рассчитывал на дни переезда, свободные от назойливой текущей работы и очень удобные для обсуждения вопросов, планов и задач будущего и проверки работы прошлого.
Дорога Омск — Тюмень — Екатеринбург в порядке, на станциях чисто.
8 мая. Утром прибыли в Екатеринбург, на вокзале встречены командующим Сибирской армией генералом Гайдой, почетный караул от ударного имени Гайды полка с его вензелями на погонах, бессмертными нашивками и прочей бутафорией, тут же стоял конвой Гайды в форме прежнего императорского конвоя.
Все это очень печальные признаки фронтового атаманства, противно видеть все эти бессмертные бутафории, достаточно опозоренные в последние дни агонии старой русской армии, еще противнее вместо старых заслуженных вензелей видеть на плечах русских офицеров и солдат вензеля какого-то чешского авантюриста, быть может, и храброго, но все же ничем не заслужившего чести командовать русскими войсками.
Сам Гайда, ныне уже русский генерал-лейтенант, с двумя Георгиями, здоровый жеребец очень вульгарного типа, по нашей дряблости и привычке повиноваться иноземцам влезший на наши плечи, держится очень важно, плохо говорит по-русски. Мне — не из зависти, а как русскому человеку — бесконечно больно видеть, что новая русская военная сила подчинена случайному выкидышу революционного омута, вылетевшему из австрийских фельдшеров в русские герои и военачальники. Говорят, он храбр, но я уверен, что в рядах армии есть сотни наших офицеров, еще более храбрых, говорят, что он принес много пользы при выступлении чехов, но ведь это он делал для себя, а не для нас, вознаградите его по заслугам, и пусть грядет с миром по своему чешскому пути, что он нам и что мы ему, он показывает это достаточно своим исключительно чешским антуражем, тем чешским флагом, который развевается у него на автомобиле, теми симпатиями, которые он во всем проявляет к чехам, всячески их поддерживая. Не могу дознаться, кто подтолкнул Омск на такое назначение, которое обидно, бесцельно, а может быть и вредным, то, что я слышал про Гайду в ставке, убеждает, что это тоже крупный атаман, сумевший поблажками, наградами, подачками и возвышениями приобрести известные симпатии и образовать обширные кадры преданных ему лиц, такие революционные случайности понимают, что они случайны, и обыкновенно запасаются обязанными людьми для борьбы с разными течениями и деградациями. Вырастают эти бурьяны легко, а вырываются с великим трудом.
Начальником штаба у Гайды состоит генерал Богословский, цыганистый брюнет, вид энергичный, глаза неглупые, говорят, что по части боевого управления все лежит на нем и что распоряжается он толково.
Отпустив почетный караул, адмирал с Гайдой и встречавшими генералами ушел в свой вагон, меня туда не пригласили, что меня удивило, потому что все же я один из старших здесь генералов Генерального штаба, с известным именем и с очень обширным военным стажем, пройденным достаточно почетно и заметно, вызван на вторую по значению должность в ставке, и по всему этому не могу быть лишним ни при каком докладе или разговоре, если даже не для совета, то для личной ориентировки. Получается впечатление, что фронт — это личное дело адмирала, Гайды и других.
Спустя некоторое время поехали в штабы армии, ехали на автомобиле, а за нами довольно расхлястанно неслись и по скверной мостовой портили лошадей гайдовские конвойцы. Адмиралу это претило, и он два раза останавливал автомобиль и приказывал Гайде отправить конвой домой, но Гайда очень развязно и с видом хозяина заявил, что это у него так принято, и безумная скачка продолжалась.
Только на третий раз, когда адмирал остановил автомобиль и, поблагодарив конвой, приказал прямо начальнику конвоя ехать домой, его приказание было исполнено, но сопровождалось усмешками и пожиманиями плеч чешских адъютантов Гайды.
Тут я понял, что мы в центре своеобразной атаманщины.
В штабе армии был сделан оперативный доклад и прочитаны сводки о ходе действий в Западной армии. Я был ошеломлен и подавлен тем, что в тоне докладывавших (какой-то полковник, генерал Богословский и сам Гайда) сквозило несдерживаемое удовольствие по поводу неудач в Западной армии и усердно подчеркивались свои, довольно проблематичные при общем положении фронта, успехи.
Я знал, что между штабами армии раздор и нелады, но никогда не думал, что дело зашло так далеко.
В ставке я сразу заметил, читая донесения штабов армий, что между ними существует антагонизм, вызванный, несомненно, соперничеством по части успехов и ссорами по вопросу о распределении сообщений, кроме того, как мне объяснили в ставке, сибиряки — представители восставших против большевиков офицерских организаций — относились вообще очень пренебрежительно к Западной армии как преемнице народной армии Комуча.
За оперативной сводкой последовал совершенно абсурдный доклад о развитии наступления безостановочным движением на Москву, куда генерал Пепеляев обещается и обязуется вступить не позже чем через полтора месяца. И все слушали и радовались. Я хотел доложить свой взгляд на невозможность этого проекта, но адмирал под давлением Гайды, не дал мне слова, сославшись на то, что надо торопиться, чтобы не опоздать на парад всех войск гарнизона.
Трудно было ожидать полководческих талантов и приличного понимания широкого военного дела от бывшего австрийского фельдшера и подчиненных ему 28 — 30-летних генералов, видевших настоящую войну в роли взводных командиров, но можно было ожидать в них хоть сколько-нибудь практической сметки и здравого смысла. Пришлось увидеть, что руководство операциями целых армий находится в руках младенцев, очень дерзких и решительных, но смотрящих на дело со ступеньки ротного командира и думающих только о своем приходе и о своих фантазиях.
Им совершенно все равно, что фронт Западной армии трещит, они забывают даже свою собственную невысокую оценку боевых качеств этой армии, расстроенной, раздетой, истомленной длительным зимним походом и не способной остановить наступление красных, им и в голову не приходит, что при таком стратегическом положении невозможно и мечтать о продолжении фантастического полета через Вятку на Москву. Нечего и говорить уже (это выше их понимания) о невозможности наступления при печальном, частично даже катастрофическом состоянии снабжения, при расстройстве транспорта, при неблагополучии в тылах, при необходимости ввести наши войска в изнывающие от голода губернии, где не только ничего нельзя достать, но надо всех подкармливать…
Для всей этой молодежи этих препятствий не существует, она привыкла иметь дело с ротами и отрядами, все расчеты стоят на этой зарубке.
Было обидно, что адмирал всему этому верил и радостно улыбался, когда ему повествовали, как Пепеляев под гром колоколов будет вступать в Москву, ведь если мы будем строить все на таких проектах, то легко добраться и до возможности потерять самую возможность когда-либо увидеть эту Москву.
Поехали на парад, по дороге я пытался вкратце доложить свой взгляд на невозможность пока московского похода, но радостно настроенный адмирал рассмеялся и сказал, что когда я ближе познакомлюсь с армиями, то уверую в эту возможность.
Моего возражения, что тут дело не в армиях, а в непреодолимых условиях того, что в военной науке называется общим именем ‘обстановки’, адмирал даже не выслушал.
Войск на парад вытащили много, говорили, чуть ли не до 25 — 30 тысяч, но я предпочел бы видеть один настоящий полк старого порядка, среди разнообразных форм неприятно поражали чешские колпачки ударных полков, заменившие наши фуражки (уверяют, что колпачки легче шить).
Некоторые части одеты в английское обмундирование, доставленное генералом Ноксом, и в массе выглядят аккуратно и для неопытного глаза даже внушительно, остальные части одеты порядочными оборванцами. Самое скверное то, что все направлено на то, чтобы сколотить части по внешнему виду, а на отдельных солдат не обращено должного внимания. Это всегда было скверно, ну а теперь это основание верного неуспеха, ибо теперь нужны не боевые квадраты из дрессированных единиц, а подготовленные к бою отдельные единицы.
Выведенные сегодня части готовы для строевых учений, для церемониала, ну а для боя это только толпа совершенно не готовых людей со всеми ее недостатками. Нужно еще 2 — 3 месяца усиленной полевой работы со взводами и ротами, чтобы эти части были готовы для боя. Я обошел все части сзади, все лучшее поставлено в головы колонн, а в середине и в хвостах стоят какие-то михрютки, одетые в только что выданную им и плохо пригнанную одежду, снаряжение нацеплено кое-как, без всякой пригонки — доказательство отсутствия внутреннего порядка и работы взводных командиров.
Церемониальным маршем, на который, видимо, части долго натаскивались, прошли гладко и вызвали этим общий восторг, адмирал улыбался, а свита охала и восхищалась. Я же поверг адмирала в изумление, когда на обратном пути к вагону высказал ему свое сомнение в боевой пригодности этих частей, так как они пока что хороши только для массовых построений и церемониального марша, он ничего мне не сказал, потемнел и начал нервно курить. Опять доказательство моего пессимизма!
Когда в вагоне я высказал такое же мнение начальнику охраны верховного правителя генералу Попову, восхищавшемуся парадом, то он мне сказал: ‘Ну, ведь вы известный пессимист, вам ничем не угодить’. Я ему посоветовал повлиять на адмирала, чтобы он смотрел части на маневре, а не на церемониальном марше, и добавил, что во мне говорит не пессимизм, а большой навык разбираться в качестве войск и способность по мелочам видеть много существенного и не обманываться наружным лоском и дрессировкой, я ему рассказал свои наблюдения при обходе войск, когда, между прочим, мне пришлось видеть два случая битья солдат офицерами за то, что при проходе адмирала они не поворачивали, как полагается, головы, — уже одно это дает мне право на многие печальные выводы.
За завтраком Гайда жаловался на недостаток опытных старших начальников, но промолчал, когда я заметил, что фронт все время возвращает назад посылаемых ставкой старых командиров полков, дивизирнов и батарей, ссылаясь на то, что все освобождающиеся вакансии есть законное достояние самих частей для выдвижения тех, кто с самого начала борется с большевиками. Ввиду такой позиции фронта я уже предложил в ставке провести приказ о том, чтобы все фронтовые начальники, деградируемые присылкой старших, продолжали получать все содержание по оставляемой должности.
После обеда Гайда возил адмирала в чешскую мастерскую-фотографию, великолепно обставленную, судя по тому, что показывали адмиралу, фотография работает главным образом для Гайды, уготовляя ему великолепные по исполнению альбомы Урала и военных действий, с крышками из разных уральских пород, украшенными уральскими самоцветами, всюду гербы Гайды поверх опрокинутых вниз головами императорских и королевских орлов и с надписью ‘ex libris P. Gaidae’. Исполнение высокоартистическое и, несомненно, на русский казенный счет, ибо жалованья не хватит, чтобы все это оплатить.
Главным начальником снабжения у Гайды состоит бывший командир 27-го корпуса генерал Рычков, по его словам, чрезвычайно трудно наладить дело снабжения при наличном командном составе и при установившихся на фронте привычках, ибо все доморощенные полководцы ничего не понимают в устройстве тыла и в необходимости правильной его работы, не понимают, не знают и не хотят понять или узнать. Они думают, что достаточно приказать, а еще лучше пригрозить — и все сделается, как по щучьему велению.
О тыле и снабжении они вспоминают только тогда, когда от забвения о них становится совсем плохо, и тогда начинают искать виноватых, обычно все кончается сваливанием вины на тыл и военное министерство.
Законы, нормы, необходимость экономии и удержания от бесцельных расходов забыты совершенно, для большинства распоряжений основанием служит преимущественно собственное усмотрение и размашистый атаманский произвол. Неудержимо продолжают жить привычкой первого периода восстания против красной власти, когда все добывалось с боя или бралось из местных средств по праву сильного. Переходить на законные формы военного хозяйства и отчетности не хотят прежде всего армейские верхи, а за ними тянется и все остальное, люди распустились и привыкли жить вне всяких норм, руководствуясь только собственным хотением, такие порядки быстро и глубоко въедаются, и искоренить их можно только силой.
Силы же налицо нет, ибо Омск импотентен, а командующие армиями ни малейшим образом не намерены самообуздываться и обуздывать подчиненных. Внутренней, идейной дисциплины, способной заставить подчинить общему свое личное, нет. Гайде, например, вздумалось иметь конвой в старой императорской конвойной форме, и на это, по его приказу, истрачено свыше трех миллионов рублей.
Та же распущенность царит и дальше. Пепеляев захватил все запасы, найденные в Перми, и не хочет ни с кем делиться, он же заставил все местные заводы работать только на свой корпус, Гривин, Вержбицкий, Казагранди делают то же самое и не исполняют ничьих приказаний, благодаря этому в одних частях архиизбыток, а в других — голод и нищенство.
Все попытки учесть военную добычу и обратить ее на общее снабжение безрезультатны и вызывают самые острые протесты и даже вооруженное сопротивление, чинов полевого контроля гонят вон, грозят поркой и даже расстрелом.
Гайда захватил единственную на всю Сибирь суконную фабрику, обозные мастерские — все то, чего нет в Западной армии, и не дает последней ни одной шинели, ни одной повозки или походной кухни, в ответ на это Западная армия прижимает Сибирскую, не давая ей фуража и гречневой крупы. Все распоряжения главного и полевого интендантов армиями игнорируются и не исполняются.
Очевидно, что при таких условиях организация правильного, основанного на законе и на опыте военной науки снабжения совершенно невозможна. Доморощенные Бонапарты из недавних ротных командиров никогда не видали Положения о полевом управлении войск, считают его пережитком, а само знакомство с ним совершенно ненужным.
Все должности хозяйственные и интендантские заняты полными невеждами своего дела.
9 мая. День отдыха, адмирала уговорили отдохнуть, и наш поезд передвинули на ближайшую станцию Исеть, где предлагали организовать охоту и рыбную ловлю, но скверная погода нарушила все эти планы.
Разбирался во вчерашних впечатлениях и пришел в мрачное настроение: вражда между армиями, легкомысленность и легковесность основных распоряжений, втирание очков начальству показной стороной резервных частей, совершенно не готовых к бою, но на которых основываются серьезные планы очень рискованных операций, невероятный хаос в деле снабжения и почти никакой надежды на возможность улучшения и, наконец, несомненность атаманщины разных калибров и отсутствие настоящей дисциплины — вот печальный вывод впечатлений вчерашнего дня. Скверно и то, что верховный правитель едва ли в состоянии сломать все это и навести настоящий порядок: очень уж он доверчив, легковерен, несведущ в военном деле, податлив на приятные доклады и заворожен теми, кто говорит ему приятное и в оптимистическом тоне.
Вечер провел в обществе управляющего пароходством Богословского горного округа Федотова, который познакомил меня с современным положением Урала, дал деловую характеристику наиболее видных уральских деятелей, рассказал про возмутительную деятельность омского военно-промышленного комитета, про мерзости и беззакония, творимые местными агентами министерства продовольствия и снабжения.
10 мая. Вернулись в Екатеринбург, вечером состоялось открытие съезда представителей фабрично-заводской промышленности Урала и Приуралья, собралось свыше 500 человек, приехали званые и незваные, так как съезд, несомненно, возбудил огромный интерес и породил надежды на то, что новая власть постарается справиться со всеми бедами и язвами, разъедающими и добивающими местную промышленность.
Надежда на нового барина, который приедет и рассудит, одна из основных в обиходе русского человека. Жалко только, что съезд созван наспех, программы работы до сих пор нет. Адмирал очень заинтересован съездом и надеется, что при его помощи можно будет многое сделать.
Задача предстоит грандиозная: надо восстановить разрушенную уральскую промышленность и поставить ее в здоровые и прочные условия работы, подвоза, снабжения и сбыта, это придает съезду не только всероссийское, но даже и мировое значение, ибо только здесь, на Урале, и возможно быстрое и срочное восстановление и начало новой, по внешности и по духу центральной для всей России промышленности.
Урал и Приуральский район при их неисчерпаемых богатствах, при центральном положении, при выполненных за время войны огромных технических улучшениях, при наличии собственного, поколениями связанного с заводами и промыслами населения имеют перед собой ослепительное будущее. Нркно твердо, талантливо, даже вдохновенно наметить новые, нешаблонные пути реставрации, перерождения и новой жизни.
Первое заседание открыл адмирал, старались, чтобы вышло торжественно, но спешка и отсутствие организации обратили все в смятку.
Речь верховного правителя была им прочитана, составлял ее, кажется, назначенный председателем съезда член Совета Министров Г.К. Гинс. Речь неяркая, невыпуклая, видимо, наспех набросанная, голос адмирала, глухой, невыигрышный, еще более терял в огромном сыром зале с железобетонным потолком. Речь приветствовали овациями, вызванными, несомненно, большими надеждами, связанными со съездом.
Съезд начался очень чинно и деловито, Гинс председательствовал мастерски, заседание мало напоминало наши бурливые, бранчливые говорилки.
Несомненно, серьезность задачи, тяжести пережитого воодушевляли деловых людей, а военное положение и общее настроение сдерживали столь обычных у нас орателей, делающих такие съезды ареной для своего красноречия и для выявления своей оппозиционности и демократических чувств. Видно было, что все заявления и разъяснения были поручены двум главным ораторам — бывшему главному начальнику Уральского края С.С. Постникову и председателю бюро горнопромышленников Европеусу.
Обедали у Гайды в шикарном особняке суконного фабриканта Злоказова. Я сидел с шибко лезущим вверх генералом Сахаровым, сотрудником генерала Нокса по устройству Владивостокской офицерской школы, автором проекта создавать молодых офицеров краткосрочным обучением. Судя по его деятельности, он по идеологии недалеко ушел от блаженной памяти графа Аракчеева, по словам профессора Николаевского инженерного училища генерала Ипатовича-Горанского, Сахарова в училище звали бетонной головой, внешний вид его подходит к этому названию, внутреннее содержание, по-видимому, тоже. Он влюблен в Иванова-Ринова и заявил мне, что тот представляет крупного государственного человека. Оба они держиморды аракчеевского типа и оба были бы хорошими командирами дисциплинарного батальона, где их ‘государственные’ качества нашли бы отличное применение. В Омске на эти типы спрос, не способная рассуждать стремительность нравится, и в ней видят залог твердости и успеха.
Глубоко печально, что главные персонажи омского градоначальника одурели от своего высокого положения и думают, что курс на непреклонность и на держиморд может привести к успеху.
11 мая. Весь день ушел на посещение многочисленных секций съезда, всюду бросается в глаза плохая приспособленность к продуктивной деловой работе, ни в одной из секций не видел опытного и делового председателя, умеющего руководить собранием, масса времени уходит на жевание разных пустяков, на не идущие к делу разговоры и на препирательства по частным стычкам, отовсюду лезет личное и давит общее, и в результате из-за деревьев леса не видно.
Вечером отправился на заседание бюро горнопромышленников, объединяющего все крупные заводы и горные округа Урала, здесь обстановка деловая, видно, что люди умеют ценить время, выступавшие докладчики обрисовали невозможность работать при той обстановке, которая сейчас здесь создалась, точек на i не ставили, но было ясно, что главное препятствие — это порядки, установленные местными военными властями, и что если бы заводы и Урал освободить от этой опеки, то они сами бы даже справились со своими бедами.
Я уже утром имел все данные о том, что нужно в первую очередь, чтобы помочь уральской промышленности, и на совещании с главным начальником военных сообщений генералом Касаткиным и товарищем министра продовольствия и снабжения Мельниковым выработал ряд мер, которые могли оказать необходимую помощь. Утром же были отданы все распоряжения по осуществлению этих мер, так что на заседание бюро мы поехали не только с готовыми, но уж исполняемыми решениями, я знал, что это должно произвести сильное впечатление и сразу поднять авторитет власти.
Я доложил бюро, чего армия и страна ждут от Урала и его промышленности и что решили сделать и уже сделали для того, чтобы помочь краю выполнить предъявляемые к нему задачи и освободиться от угнетающих его зол и бедствий, я просил бюро коротко и определенно сказать, что им еще надо, а мы ответим, что из этого возможно и осуществимо, и тогда из сопоставления вопросов и ответов выяснится скелет плана деловой работы. Пока же осведомил бюро, что вопросы по подаче на заводы продовольствия, по предоставлению горным округам маршрутных поездов в Сибирь и на Дальний Восток и по праву горных округов иметь свои вагонные парки и ремонтированные локомотивы для местных заводских перевозок уже разрешены так, как того хотели представители Урала.
Что касается упреков правительству в бессистемности, а подчас и абсурдности распределения казенных заказов, то это уже учтено, сознано и для устранения этого на будущее время решено учредить должность особоуполномоченного по уральской промышленности, который объединит все заказы, все народы и получит огромные полномочия по снабжению заводов и фабрик продовольствием, сырьем, топливом, рабочими руками и средствами транспорта.
Речь моя закрыла все фонтаны критического по адресу правительства красноречия и вызвала ответную речь председателя с выражением радости и удовлетворения, что правительство стало сразу на такой деловой и разумный путь.
Заявления эти я сделал, но очень боюсь, что наши благие намерения при исполнении будут очень пощипаны, когда столкнутся на фронте с атаманскими замашками и приемами Гайды, Пепеляева и К, а в тылу с порядками омских канцелярий и министерства удовольствий и самоснабжения. На наше несчастье, главные заводы лежат в районе Сибирской армии, и придется выдержать серьезную борьбу, прежде чем добиться установления должного порядка в распределении заказов, сырья, топлива и вагонов так, чтобы удовлетворить и автономные требования армий, и министерство продовольствия и снабжения, и министерство путей сообщения, и тыл, и население, попробуйте сейчас достать вагоны в районе заводов, захваченных Пепеляевым, или уголь в районе господства Гайдн и направить их в нуждающийся в вагонах и угле район Белорецких заводов Западной армии! Ставка несколько раз пробовала брать в свои руки распределение запасов и ресурсов общей потребности, но каждый раз терпела полное фиаско — открытого сопротивления, конечно, не было (по внешности у нас утрированная дисциплина), но приказы забывались и не исполнялись. Я попробовал другой способ, а именно переговорил с Рычковым, начальником сообщения армии, и разными инспекторами на тему о необходимости солидарной между армиями работы и взаимных уступок, конечно, не без профита в сторону того, кто является территориальным хозяином местных запасов, раз нет силы — приходится улещевать и торговаться.
Вечером узнал от генерала Касаткина причины, побудившие ставку выбрать северное направление для развития решительного наступления против красных. Для нас, сидевших в тылу, выбор этого направления был всегда непонятен, так как казалось, что по всей обстановке следовало двигаться через Уфу и Оренбург на Самару и Царицын на скорейшее соединение с уральцами и Деникиным.
Касаткин дал мне доклад ставки, составленный согласно решению совещания высших чинов ставки, на котором все высказались за преимущества северного направления. Оказалось, что в ставке (как говорят, со слов Лебедева) не верят в силу и устойчивость армии Деникина и считают ее ненадежной, если правда, что таково заявление Лебедева, прибывшего от Деникина, то выходит, что последний выбрал довольно плохого доверенного, я лично никогда не поверю, чтобы южные формирования были хуже наших, сибирских.
Затем в докладе указывается, что население южных губерний по нижнему течению Волги тоже малонадежно для производства там прорыва и мобилизаций, так как там много рабочих и бродячей вольницы, железные дороги юга считаются также очень потрепанными и лишенными подвижного состава, что делает невозможным базирование на них при общем наступлении к Москве.
Казанско-вятский фронт ставочными стратегами оценивается по той же схеме несравненно более благоприятным, считают, что население здесь крестьянское, более спокойное и, как уверяют, чуть ли не монархическое, железные дороги считаются менее потрепанными, а самое наступление прикрыто с севера малодоступными лесами и болотами.
Оценка ставки однобока, искажена и могла убедить только очень малограмотных людей. Очевидно, кому-то надо было доказать выгодность северного направления, а потому и разукрасили этот вариант и всячески опорочили его конкурента. Прежде всего южное направление создавало, по соединении с Деникиным, общий фронт, усиливало обе ныне разъединенные стороны, давало возможность распределить более целесообразно личный состав обоих фронтов. Наступление в этом направлении прикрывало верные нам районы уральских и оренбургских казаков, создавало спокойный тыл, давало возможность использования богатств Троицко-Орского района (зерно, фураж и скот), открывало возможность навигации по Каспийскому морю и подвоза через Кавказ. Страхи по поводу населения южных приволжских губерний преувеличены, ибо куда бы мы ни пришли, принеся с собой хлеб, порядок и отсутствие опасности восстановления прежнего, нас везде встречают с ликованием.
Дороги юга расстроены не меньше северных, но на них нет таких мостов, как на северном направлении, где разрушение нескольких из них выводит из строя всю магистраль, наконец, починка дорог при владении Новороссийском и Ростовом значительно легче для южного направления.
Маленькие люди в ставке говорят, что северное направление избрано под влиянием настойчивых советов генерала Нокса, мечтавшего о скорой подаче английской помощи и снабжении через Котлас, где существовало прямое водное сообщение с Архангельском, куда уже прибыли значительные английские запасы.
Все это было очень заманчиво, но не могло быть поставлено во главу угла, ибо в конце концов имело за собой больше ‘нет’, чем ‘да’, все это пришло бы само собой при хороших успехах у Самары и при соединении с Деникиным к западу от Царицына,
Все горе в том, что у нас нет ни настоящего главнокомандующего, ни настоящей ставки, ни сколько-нибудь грамотных старших начальников. Адмирал ничего не понимает в сухопутном деле и легко поддается советам и уговорам, Лебедев — безграмотный в военном деле и практически случайный выскочка, во всей ставке нет ни одного человека с мало-мальски серьезным боевым и штабным опытом, все это заменено молодой решительностью, легкомысленностью, поспешностью, незнанием войсковой жизни и боевой службы войск, презрением к противнику и бахвальством. Нокс очень хорошо к нам настроен, но он очень мало понимает в стратегии, да еще в русской обстановке, он искренне хочет нам блага, но надо же уметь корректировать проявления этого хотения. Он, например, упрямо стоит на том, чтобы самому распределять приходящие к нему запасы английского снабжения и делает при этом много ошибок, дает не тому, кому это в данное время надо, появились любимые части вроде Каппелевского корпуса, отлично до последней нитки и с запасом снабженного, в то время когда имеются голые и босые части, на которые эта неравномерность действует очень скверно. Методичному и привыкшему к системе англичанину хочется сразу все наладить, не считаясь совершенно с той обстановкой, в которой все это приходится делать.
Я говорил с Ноксом и просил его передать снабжение нам, обещая выполнять все его желания. Нокс горячился и указывал, что русские власти не умеют распределять свои запасы, и он не желает, чтобы доставляемое Англией снабжение распылялось без толку и без пользы.
Моих доводов, основанных на исключительной обстановке и отчаянной бедности, он, как систематический англичанин, не понял.
Мне ясно, что проект Нокса о северном наступлении не был проанализирован, за него схватилась ставка, так как это давало наиболее близкий путь к заветным стенам Кремля, его поддержала Сибирская армия и ее импульсивные и честолюбивые начальники, ибо это давало им блистательные перспективы к отличиям и славе: если уж Пермь так превознесла и украсила многих, то какие надежды могли связываться с занятием остальных рубежей и самой Москвы, его поддержали и морские круги, родившие проект организации вооруженной Волжско-камской флотилии. Злые же языки ставки шепотом, чтобы не услышала контрразведка, шипят, что главным козырем северного направления была возможность избежать соединения с Деникиным, ибо младенцы, засевшие на всех верхах, очень боятся, что тогда они все полетят и будут заменены старыми опытными специалистами. В возможность такой гадости я не верю, но смену верхов приветствовал бы самым радостным образом, ибо все эти стратегические, организационные, политические и государственные младенцы, овладевшие доверием адмирала, могут довести все дело до краха. Его, например, уверили в том, что современные командующие армиями и командиры корпусов, да чуть ли и не он сам должны сами ходить в атаку и что в этом залог доверия к ним войск и боевого успеха. Эту ересь стали проповедовать при мне два весьма юных генерала, я ожесточенно на них набросился, указывая, что это вреднейшие остатки психологии времен восстания и действия маленькими отрядами, когда вождь-атаман должен показывать примером, как надо поступать, теперь же, когда мы перешли на целые армии и корпуса, эти мелкие привычки надо оставить отделенным, взводным и ротным командирам, а самим подняться в высшие разряды лиц, не командующих, а управляющих боем и действующих уже не руками, а головой, берущих не мускулами и физической храбростью, а знанием дела, боевым опытом, предусмотрительностью и уменьем распоряжаться, маневрировать и бить врага не на пятачке, а на широком фронте.
Командующий армией не имеет права размениваться в взводные командиры, ибо тогда останется без исполнителя огромная и важная сфера управления армией. Конечно, войска должны знать и верить в то, что когда обстановка прикажет, то все их начальники до самых верхов явятся к ним и разделят с ними и бой, и ночлег, и победу, и неудачу, и сытость, и голод. Те, кто говорят, что вид командующего армией, идущего с винтовкой в руках в атаку, одушевляет войска, говорят неправду, ибо в современном бою это увидят несколько десятков человек, не более, да и те едва ли разберут, кто это бежит среди них. Ореол начальника создается не этим, он создается доверием к знаниям и опыту начальника, уважением к его доблести, чести и высоким нравственным достоинствам и любовью к нему за его заботу о подчиненных.
Адмирал все это прослушал, но ничего не сказал, один из генералов, сидевший через два столика, довольно громко пробурчал: ‘Ну, с этим тыловым старьем спорить не стоит’.
Другой случай печального воздействия старших военных начальников на адмирала — это принятие им от Гайды и К ордена Георгия 3-й степени за победоносный зимний поход и взятие Перми. Я не знал этого пожалования и, видя на адмирале шейного Георгия, думал, что он получил его во флоте в прошлую войну, поэтому когда Лебедев в вагоне у адмирала заговорил о пожаловании георгиевских крестов за какой-то бой, то я, не стесняясь в выражениях, высказал свой взгляд на позорность такого награждения во время гражданской войны. Только после, когда мне объяснили, в чем дело, я понял ошалелые взгляды и отчаянные жесты присутствовавших, делаемые мне с соседнего с адмиральским стола.
Как невысока должна быть идеология тех, кто додумался до того, чтобы поднести верховному правителю и уговорить его принять высочайшую военную награду за успехи в междоусобной войне.
12 мая. Продолжаю болтаться по секциям и наблюдать российскую болтливость и неделовитость, меня оставили сидеть здесь до конца съезда, знакомлюсь с людьми, с настроением разных классов и с состоянием и нуждами разных отраслей промышленности. Утром был на заседании многочисленной кожевенной секции (Тюменский, Курганский и Красноуфимский районы): типичное российское заседание, председатель демократического эсеровского вида, но очень деспотического характера всех перебивает, полемизирует с докладчиками, пользуется всяким случаем, чтобы подпустить резкость по адресу правительства и представителей власти. А случаев много, ибо несуразные меры разных агентов министерства снабжения довели кожевенников до того, что им выгоднее гноить кожу в бучилах, чем сдавать ее в казну. Распоряжаются так, что и солдаты босы, и честные кожевенные предприятия трещат, наживаются же одни только жулики и спекулянты.
После обеда был в горной секции, там много пустоголовой и многоглаголивой интеллигентщины, а посему говорилось еще больше пустяков, разводилось еще больше критики ради критики и усердно упражнялись в любимом российском обывательском занятии — начальству в нос гусара запускать. Будь моя власть, я собрал бы всех этих орателей, разводящих критику ради красного словца и ради возможности повеличаться радикализмом, посадил бы в вагон первого класса и отправил на фронт для препровождения при парламентере на сторону красных — пусть попробуют там побрехать.
Вечером затащили меня в театр, в котором не был больше 4 лет. Шла ‘Пиковая дама’, в сцене появления Екатерины под звуки ‘Гром победы раздавайся’ я расплакался и убежал из театра.
13 мая. Утром разбирался с заказами, распределенными здесь уполномоченными министерства снабжения, после чего высказал товарищу министра Мельникову, что в этом деле нужны прокурор, сенаторская ревизия и военно-полевой суд, ибо несомненно, что многие заказы распределены или сумасшедшими идиотами, или заинтересованными в заказах мошенниками. Контракты составлены так, что все выгоды и преимущества даны подрядчикам, а за казной оставлены обязанности платить и отвечать за все случайности, без обеспеченной даже надежды и на срочность исполнения, и на самое исполнение. В общем то же самое, что и во Владивостоке. Крупные заказы розданы демократически по мелким, маломочным, неизвестным и совершенно безнадежным подрядчикам без налогов, штрафов и с выдачей вперед авансов, ничем абсолютно не обеспеченных, эти подрядчики брались выполнить заказы в любое время, ибо, очевидно, никогда и не собирались выполнять принимаемые на себя обязательства. Большие заводы отказались от этих поставок, так как их невозможно было выполнить в указанные в условиях сроки, особенно по новым для Урала видам производства, по которым надо было ставить новые отделы.
В результате ни один заказ к сроку не выполнен, и армия сидит без обоза и без походных кухонь, а подрядчикам розданы многие десятки миллионов казенных авансов под фиговое обеспечение.
От каких-либо наскоков казны подрядчики надежно обеспечены параграфом 6 всех договоров, по коему казна должна доставлять сырье и материалы, а если это не будет исполнено, то всякая ответственность с подрядчика спадает.
Когда я опросил одного из уполномоченных министерства, каким образом все это могло быть допущено, то тот стал отговариваться, что на иных условиях никто не соглашался брать подряды, и пришлось пойти на все уступки. Когда же я его спросил, понимал ли он, что повозки и кухни нужны были для армии, а не для того только, чтобы распихать заказы на них, согласиться на заведомо невыполнимые сроки и донести начальству заведомую неправду, что заказы заподряжены и поставка обеспечена, то сей субъект ответа не дал.
Не от бедности, выходит, мы страдаем, а от внутренней гнили, даже и честность у нас была принужденная, из-под палки, даже и по этой части мы были гробами повапленными.
Местные обыватели говорят, что эти подряды были предметом беззастенчивой спекуляции и продавались из рук в руки, был заключен договор на поставку пяти тысяч повозок стоимостью свыше 12 миллионов рублей с каким-то кондуктором подводного плаванья, весь капитал которого состоял из знакомств с уполномоченными министерства и в носильном платье, а все техническое оборудование — в карманном ноже.
По словам Федотова, полученные от казны многомиллионные авансы пущены в спекуляцию по покупке и продаже разных товаров, об исполнении заказов думают только немногие, и в результате армия останется без необходимейших предметов снабжения.
Сообщил все это в ставку для принятия каких-либо мер ее распоряжением и просил товарища министра продовольствия и снабжения Мельникова доложить своему принципалу, но у министерства есть отговорка, что это делалось при старом министре, а теперь они заводят новые порядки. Пока я прошу немедленно отобрать подряды у безнадежных лиц и разместить их между солидными заводскими предприятиями, обеспечив срочность поставки. Хороши порядки, когда представителям армии, ведущей отчаянную борьбу со смертельным врагом, приходится просить о таких вещах, а сами они бессильны что-либо сделать.
В три часа состоялось общее заседание и закрытие съезда, все это проведено Гинсом мастерски, очень тактично, но достаточно властно, съезд принял все резолюции президиума, достаточно деловые и направленные к решительному улучшению положения уральской фабрично-заводской промышленности.
Теперь весь вопрос в том, чтобы все эти хорошие пожелания были без малейшей задержки претворены в действительность и чтобы всему промышленному и рабочему населению Урала было показано, что власть умеет быстро и плодотворно распоряжаться, это будет иметь огромное значение для поднятия авторитета туманной пока для населения власти. Очень боюсь я омских канцелярий и тайных течений, представитель министерства торговли Минкевич, прегнусно противный и зудящий господин, проявил на съезде такие взгляды, из которых видно, что ему приказано стараться вовсю, чтобы не выпустить Урал из-под ферулы их министерства, что равносильно похоронам по первому разряду. Мы же, представители ставки, армии и министерства путей сообщения, стоим на такой точке зрения, чтобы исполнительная часть решений носила исключительно межведомственный характер, вне влияния омских канцелярий и закоулков. Принимая во внимание, что министром торговли числится всесильный в Совете Министров И.А. Михайлов, приходится зело тревожиться за благополучное будущее сегодняшних резолюций и пожеланий.
По поведению на съезде некоторых министерских представителей ясно видно, что этим карикатурам на бюрократов их ведомственные самолюбия бесконечно важнее и дороже пользы самого дела. Между тем положение настолько серьезно и дело настолько запущено, что только единоличное, властное и решительное действие способно наверстать упущенное и исправить все недостатки.
Вечером выехали обратно в Омск. Проведенного в Екатеринбурге времени не жалею, ибо здесь получил много ценных наблюдений и пришел, к сожалению, к грустным и тяжелым выводам. Повидал Гайду и его антураж, убедился в их ничтожной боевой ценности при огромной самонадеянности, бахвальстве и склонности к атаманщине. Их стратегические разговоры и военные умозаключения очень напомнили мне такие же разговоры членов разных армискомов и комиссаров, ставших сразу великими стратегами, вождями и политиками. Я не сомневаюсь в том, что эти скороспелые генералы сами ходят в штыковые атаки (если последние только бывают, в чем я, грешный человек, не уверен), но это приводит к тому, что настоящего управления войсками ни на боевом фронте, ни в тылу нет, нет и не будет, ибо учиться эти вундеркинды не желают.
Увидал сибирские резервы и с горечью убедился в том, что, несмотря на всю серьезность положения, у нас сохранились старые привычки готовить войска для парада, а не для войны и втирать очки внешностью и подмазанным показом. С ужасом думаю о том, что сидящие в Екатеринбурге стратеги способны на то, чтобы отправить эти совершенно сырые толпы на фронт и поставить их в условия, требующие продолжительного напряжения и умения маневрировать, тогда все это, несомненно, побежит. Будь успешное наступление, то, конечно, пригодились бы и такие части, которые постепенно бы втянулись и выровнялись, но сейчас их пуск в бой будет равносилен тому, чтобы тушить костер, заваливая его вязанками соломы.
Обманывают верховного, убежденного теперь, что у него есть нетронутые резервы и поэтому все неудачи на фронте Западной армии скоро будут поправлены, обманывают и тешат свое распухнувшее самолюбие: поглядите-ка, какие мы великие организаторы, маги и волшебники, рождающие полки, дивизии и десятки тысяч укомплектований. И нет средств бороться с этим обманом, ибо ставка тоже ничего не понимает и думает только об успехах, победах и трофеях.
Познакомился с состоянием уральской промышленности, с наиболее видными ее представителями. Подтвердил все свои априорные предположения о состоянии снабжения, о причинах хаоса и недостатков в этом деле, убедился в глупости, непрактичности и нечистоплотности агентов министерства снабжения и продовольствия, на каждом контракте которых надо делать надпись: ‘Что это — безмерная глупость или беззастенчивое злоупотребление?’.
И здесь к делу поставок, и министерских и войсковых, присосались сотни грязных дельцов, которые обратили дело снабжения в собственную дойную корову, они отлично учли всю выгодность для них той мутной и грязной среды, которую породило нравственное разложение последних двух лет.
Уверяют, что надо было создать особое министерство снабжения, так как не было налаженного интендантства, да и, кроме того, хотели-де избежать этого старого института, не любимого войсками и всегда плохо себя рекомендовавшего.
Объяснение это очень слабо, ибо раз нашлись люди, которые под флагом министерства снабжения взялись за это дело, то почему же нельзя было сделать их интендантами и заставить работать по привычной и испытанной системе. Главное было сохранить единство власти по заготовке, передвижению, хранению и распределению всех средств снабжения и не нарушать основного правила не разбивать неделимое, тогда сохранилось бы единство заботы и единство ответственности и притом в руках военной власти, единственно способной оценивать положение армии, ее нужды и способы их удовлетворения.
Неужели же это случилось потому, что кому-то (весьма собирательному) было выгодно выделиться в самостоятельное царство, связанное с военно-промышленным комитетом и разными пронырливыми дельцами, и там обделывать свои личные выгоды, себе и К на пользу, а стране, армии и населению в великий ущерб?
Что же смотрит Совет Министров и ставка, что думает господин председатель совета и начальник штаба верховного? Последний все больше катается по району фронта, и ему, очевидно, не до таких пустяков.
Интенданты наши, конечно, тоже не золото, но во время германской войны они были очень удовлетворительны, а главное — они нам подчинены, и у нас есть средства заставить их работать как следует, чего мы лишены по отношению к агентам министерства продовольствия и снабжения.
14 мая. Отдохнул от сутолоки шумных собраний предыдущих дней, совместно с Гинсом, Касаткиным и представителями министерства путей сообщения выработали общую схему положения об особоуполномоченном по уральской промышленности, которому, по нашему мнению, надо дать почти диктаторские права, так как иначе ему не справиться с той грандиозной задачей, которая на него возлагается, иначе не стоит огород городить и создавать новые, бесполезные для живого дела должности.
Одновременно я поднял вопрос о создании особоуполномоченного по снабжению продовольствием и предметами первой необходимости населения освобождаемых от большевиков местностей. Надо приносить с собой порядок и хлеб, сапоги, чай, сахар, ситец и т.п., надо, чтобы ‘при нас’ было лучше, чем было ‘при них’, и эта разница должна быть резкая, реальная и чувствительная. Не принеся ничего реально полезного, а главное не принеся того, что сейчас является остро нужным, мы явимся для населения в лучшем случае безразличными, если не постылыми. Ведь мы не можем прийти без мобилизаций, реквизиций, подводной повинности, без мелких насилий и грабежей, надо, чтобы это все забыли и все простили за то, что одновременно с этим появится хлеб там, где его кет, соль, сахар, чай, хоть какая-нибудь обувь и мануфактура и пр. и пр.
Все это важно не менее, чем снабжение самой армии, ибо в этом залог спокойного и доброжелательного к нам отношения населения, без чего успех наступления и окончательный выигрыш нашего дела едва ли достижим.
Дело это чрезвычайной трудности и должно быть тщательно обдумано и разработано, для осуществления его должны быть свои особые, только этим и занятые органы, свои запасы, свои средства перевозки, свои планы. Задача предстоит грандиозная, а средства исполнения ничтожны, но это не может остановить желания добиться чего-либо, — дело живое, творческое и должно попасть в живые, творческие и чистые руки, если попадет к чиновникам самоснабжения, то лучше и не начинать.
Надо поручить это материально заинтересованным в его успехе крупным предприятиям и крупным коммерческим и промышленным людям, рассчитывать на самоотверженность и бескорыстие теперь уже не приходится, на Урале, в Поволжье и Сибири найдется немало старых, кондовых фирм, имеющих за собой сотни лет торговой репутации и сохранивших свой аппарат прежних торговых сношений и кадры опытных служащих.
Оба положения надо провести немедленно указами верховного правителя, ибо если они попадут в нормальную колею исполнения — через разные канцелярии и советы, то все на Урале развалится много раньше, чем положения пройдут часть этого медлительного пути.
Наиболее заинтересованные в судьбе Урала лица очень опасаются омских Сцилл и Харибд и очень просят, чтобы положение об Урале было проведено помимо Совета Министров непосредственным докладом Гинса верховному правителю, в противном случае они уверены, что настоящий проект погребется в той же огромной могиле, в которой покоятся непробудным сном десятки его предшественников.
Это так понятно в той обстановке, в которой работает теперь Омск. Является какая-нибудь мысль, нравится, делается модной, за нее с жаром хватаются, начинаются разговоры и совещания, собираются комиссии, наконец, решают осуществить, передают на разработку… и немедленно остывают, забывают и начинают ту же процедуру с чем-нибудь новеньким и злободневным, за это время народившимся.
Исполнение передается в разные департаменты и канцелярии, сохранившие старые названия, развернувшиеся в двойные штаты, но совершенно забывшие старые порядки работы, старую точность и четкость исполнения.
Работают в Омске по-послереволюционному: признали восьмичасовой рабочий день (даже в военном министерстве), но свято чтут разные праздники и субботы, приходят поздно, уходят рано, с текущей работой справляются плохо, ну, а для творчества и детальной разработки совсем не остается времени.
Так и застревают, как в гнилых зубах, проект за проектом, начинание за начинанием, а что выполняется, то наспех, без продуманности, анализа, контроля и критики, только для того, чтобы исполнить номер.
Оба вышеуказанных ‘Положения’ совершенно неотложны, ибо из сибирского рабочего времени май уже потерян, особенно надо торопиться с продовольствием и поскорее передать его в деловые надежные руки.
По дороге встретили поезд междусоюзного контроля — десять brand new пульмановских вагонов Китайско-Восточной железной дороги под двумя паровозами, Этим у фронта отнимается минимум два поездных состава и в такое время, когда каждый вагон остро нужен.
Едут якобы знакомиться с состоянием фронтовых дорог, а на самом деле катаются.
Ведь это все старые, опытные железнодорожники, для которых достаточно донесений сотен сидящих всюду агентов и инспекторов, чтобы знать действительное состояние дорог.
Едут под флагом важного дела, а в действительности преследуют только интересы собственного любопытства и развлечения, очень приятно проехаться по незнакомой Сибири в чудное весеннее время, повидать близко разные события, заглянуть ‘на фронт’…
Вагоны великолепны, буфет, повара и вина первоклассные, удобства путешествия исключительные, до вагона с машинистками manches-court включительно, едут как избавители и благодетели. Ну, а остановка и без того хромающего движения и задержка движения на фронт продовольствия, снаряжения и одежды — это такие ‘пустяки’ сравнительно с теми великими благодеяниями, которые принесет пробег этого великолепного поезда! Я искренне пожалел, что красные не спустили его около Тайшета под откос — вагоны блиндированные, и членовредительства не было бы.
Ведь и без того наши несчастные дороги стонут от экстренных поездов верховного, Лебедева, Гайды, разных чешских начальников, высоких комиссаров и прочих спасителей.
Все эти междусоюзные господа не в состоянии сообразить, что их ослепительный пробег взад и вперед нужен только им самим. Выдумали, что нас надо учить, как распоряжаться своими дорогами, нам нужны не их советы, не их вмешательство, не их поездки, а присылка нам паровозов, запасных частей и масла, тогда и мы справимся по-своему, не на первый, быть может, сорт, но не хуже иностранцев, насколько я успел познакомиться с работой министерства путей сообщения, то, кажется, это единственное, чья работа заслуживает полного одобрения, и в котором рули управления в надежных и знающих руках.
Вместо советов лучше бы помогли реально поддержанию порядка на железных дорогах, понимая под этим не станции и рельсы, а всю полосу дороги. Если бы в полосе железных дорог был порядок, то тогда было бы легко иметь полный порядок и в эксплуатации. Что толку в том, что американские диспетчеры прибавят 1/4 поезда в сутки, когда красноярские и тасеевские большевики спустят под откосы в десять раз большие количества вагонов.
Нужна моральная и материальная поддержка в самых широких и искренних размерах, а не советы, руководство, назойливые опекуны и прочие прелести наличной интервенции, навалившиеся на нас, как какие-то новые египетские казни.
Прочитал условия мира, предъявленные союзниками центральным державам, условия беспощадные, укладывают Германию в гроб. О таких условиях мечталось во время войны, думалось, что чем сильнее и живучее проявляла себя Германия, тем решительнее должна была быть наша победа и тем беспощаднее должны быть мирные условия, долженствующие обеспечить мир от повторения такой бойни. Но все же кажется, что союзники чересчур уже закрутили гайки, при разваленной России, при расползающемся всюду большевизме такие исключительные по своей суровости условия едва ли принесут пользу миру. 76 миллионов немцев нельзя выкинуть из мировой игры, времена же изменчивы, могут перессориться и союзники, никто не гарантирует от того, что через четверть столетия явятся иные союзные комбинации, из которых и может вспыхнуть идея реванша, реванша немецкого, быть может, во много раз злейшего и острого, чем был французский.
Нужна невероятная солидарность союзников, чтобы осуществить эти условия. Выдержит ли это Антанта? Да еще каждую из союзных стран начнут грызть внутренние болезни, и старые, и войной рожденные, и грядущие.
15 мая. Вернулись в пыльный и душный Омск. Был на оперативном докладе в ставке, последние сводки мне очень не нравятся, так как, несомненно, на фронте Западной армии инициатива перешла в руки красных. Наше наступление выдохлось, и армия катится назад, не способная уже за что-нибудь зацепиться. Наступление красных обозначилось уже определенно по двум направлениям: вдоль Самаро-Златоустовской железной дороги и вразрез между Сибирской и Западной армиями. Ставка не понимает положения и позволяет Сибирской армии наступать на Глазовском направлении. Одна лошадь в паре пятится назад, другая прет вперед. Направление вразрез армий ничем не прикрыто, и по мере передвижения сибиряков вперед их положение становится все опаснее. Когда я указал это генерал-квартирмейстеру ставки, то тот сослался на наличие в Екатеринбурге больших резервов и добавил, что с введением в дело резерва Каппеля на фронте Западной армии все перевернется опять в нашу выгоду.
Таким образом, вся судьба Зауральской кампании висит на двух кучах совершенно не готового к бою сырья, без артиллерии, без средств связи, не обстрелянного, не умеющего маневрировать, я не видел войск группы Каппеля, но и без того понимаю, что за несколько зимних сибирских месяцев и при условиях современной стоянки было абсолютно невозможно сформировать годные для боя части. Как подкрепление успеха такие части могли еще пригодиться, но, вдвинутые в расшатанный и катящийся назад фронт Западной армии, они не в состоянии помочь делу, фронт же Западной армии и расшатан, и катится неудержимо назад, что ясно чувствуется из туманных, загримированных и старающихся сохранить лицо донесений штаба этой армии, не подлежит сомнению, что потеряна способность сопротивления, что хуже крупного поражения.
В 1915 году при тяжелом отступлении от Варшавы за Полесье нас спасли старые кадры офицеров и солдат, а теперь у нас нет ни того, ни другого, и в этом очень тревожное будущее.
Ставка ничего не понимает и не хочет понять, когда я высказываю свои опасения, то на меня глядят снисходительно-насмешливо как на выжившего из ума или безнадежного идиота и даже не удостаивают спорить, иногда только какой-нибудь превосходительный вундеркинд отхлестнется презрительной ссылкой на то, что и красные должны скоро выдохнуться, или указанием на наличие у нас огромных резервов. Продолжается то же, что было и на германской войне: штабы распоряжаются номерами, не зная, что такое представляют собой эти номера, и не зная их боевых коэффициентов, и тогда это было очень скверно, ибо боевая ценность разных частей была разная, но все же не в такой степени, как это имеет место сейчас.
Временами пытаюсь поймать себя в ошибочности своих мрачных расчетов, но действительность не дает мне по этой части никакой лазейки, вижу перед собой непомерно растянутый фронт, растрепанные, полуголые и босые, истомленные и вымотанные вконец части, молодое, очень храброе, но неопытное и неискусное в управлении войсками и в маневрировании начальство, самоуверенные, враждующие между собой и не особенно грамотные по полководческой части штабы армий, автономные, завистливые, не способные друг другу помочь, самонадеянную, бездарную, безграмотную по стратегии и организации ставку, далекую от армии и не способную разобраться в происходящем, никаких ресурсов по части готовых для боя резервов, никаких планов текущей операции, кроме задорного желания изменить неуспех в успех… и очень мало надежд на то, что все это преходяще и может измениться в лучшую сторону.
Утром отдано спешное распоряжение о посадке и отправке на фронт всех частей группы генерала Каппеля, этому придают решающее значение и уверены, что Каппель остановит ставшее уже угрожающим движение красных в направлении на Бугульму и Уфу.
При этой уверенности забыты элементы времени, не подсчитано, сколько нужно для перевозки, сколько для сосредоточения, сколько для развертывания, и вообще совершенно не разработан план операции. Гонят прямо войска на затычку дыр и прорех.
Как на несчастье, при осмотре кем-то войск Каппеля они оказались в очень нарядном внешнем виде благодаря английскому, с иголочки, обмундированию и снаряжению и отлично ходили церемониальным маршем, чем и обманули полководцев омской кунсткамеры.
Не нравится мне и то, что в составе этих частей много пленных красноармейцев, из которых, уверяют, Каппель сделал хороших и надежных солдат, не верю в такие чудеса, не сомневаюсь, что взятые в ежовые рукавицы красноармейцы прикинулись паиньками и будут таковыми… до первого подходящего случая. Кто раз хватил хмельного, всегда может опять напиться.
Положение на фронте сейчас таково, что надо сознаться, что начатая операция не удалась, а затем, не теряя ни секунды, принять новое и сильное решение, думая только о том, чтобы победить, и отбрасывая все побочное и мелкое.
Надо сознаться, что восстановить наступление на фронте Западной армии нельзя, а потому надо немедленно, большими переходами увести эту армию за Урал и там дать ей отдохнуть и устроиться. Местные условия этому очень благоприятствуют, ибо через Урал идет мало дорог, а местность благоприятствует обороне арьергардов.
Арьергарды должны выиграть время, чтобы дать армии отдохнуть, отоспаться, поесть как следует, в это же время армия должна занять исходное положение для контрнаступления, выделить резервы и ждать, когда истомленный борьбой с арьергардами враг начнет дебушировать на восточные склоны Урала.
То же, что делает сейчас ставка, есть безнадежное цеплянье за возможность какого-то чудесного переворота в нашу пользу, идет игра на авоську: а вдруг красные выдохнутся или подброшенные резервы сразу изменят положение.
Все это приемы, недостойные крупной игры, показывающие, что вместо мастеров игру ведут авоськи да небоськи самого мизерного калибра.
В тылах тоже неблагополучно: серьезное восстание расползается в Кустанайском уезде, туда послан казачий генерал Волков, известный своей решительностью, сегодня он уже доносит, что две главные банды им настигнуты и истреблены. Вообще же на восстания в тылу ставка обращает слишком мало внимания и начинает тревожиться только, если это отзывается на подвозе или вызывает посылку войск, посмотреть поглубже и повнимательнее на это движение не хотят и только от него отмахиваются. Говорил по этому поводу с Бурлиным и Кондрашевым, настаивая на необходимости обратить внимание на тыловые восстания, отыскать вызывающие их причины и принять меры по устранению этих причин, каковыми в большей части является не большевизм.
Ставка уверена, что если на фронте будет успех, то тылы смирятся и успокоятся, я же смотрю на это иначе и считаю, что никакие успехи на фронте нам не помогут, если местные агенты власти в тылу будут вести себя так, чтобы вызывать ненависть населения. Сейчас, например, идет формирование отрядов особого назначении, поступающих в распоряжение управляющих губерниями, казалось бы, что в эти отряды надо назначить отборный состав, обеспечить его материально самым широким образом, а у нас все делается как раз наоборот: в отряды идут отбросы армии и чиновничества, очевидно, в надежде нажиться, оклады в отрядах нищенские, одеты они оборванцами и даже не имеют вооружения. Никакой реальной силы они не представляют, являясь по сущности полуразбойничьими бандами, годными на карательные экзекуции и на расправу с крестьянами, но не способными бороться с красными шайками.
Омск не понимает, что по этим ‘войскам’ население судит о представляемой ими власти.
Железнодорожные части, формируемые для службы и охраны железных дорог и имеющие огромное значение для установления там порядка, обставлены также самым жалким образом,
Ставочные вундеркинды не желают обращать внимания на тыл, не желают учитывать великого значения порядка и спокойствия в тылу, ничего туда не дают, вытягивают оттуда все годное, а затем злятся, что в тылу что-то беспокойно жужжит и все чаще и чаще мешает их боевым операциям.
Пока всю вину сваливают на эсеров, организующих все эти восстания.
Забывают, что в гражданской войне тыл важен не менее фронта и что мелкие уколы в тылу могут в конце концов сокрушить и фронт. Если тыл грызут эсеры, то их надо раздавить или же, если будет возможно, прийти к какому-нибудь соглашению. Скверно то, что в контрразведке есть данные, что эсеры находятся в какой-то связи с влиятельными чехословацкими сферами.
Вечером Бурлин от имени верховного правителя предложил мне занять должность военного министра, так как Степанов оставляет свой пост, оказывается, что он очень неудачно уехал на Дальний Восток, оставив здесь целую свору враждебно настроенных против него лиц.
Попросил дать несколько часов на размышление: слишком тяжелый это крест, и слишком дрябла вся омская обстановка, те две недели, что я здесь проболтался, убедили меня, что я человек совсем иных взглядов, сломать все старое и организовать вновь можно только при определенной, твердой и неизменной поддержке ставки, Совета Министров и самого адмирала. Для этого же надо, чтобы все учреждения и лица поняли, сознали и учли ошибки в том же направлении, как то делаю я, и дружно, искренно начали работать над исправлением.
То, что я здесь вижу, слышу, чувствую и испытываю, определенно указывает, что, кроме личного, очень эфемерного, шаткого и способного меняться по нескольку раз в день сочувствия адмирала и, быть может, некоторой поддержки Совета Министров, я ни на что рассчитывать не могу. Главная борьба предстоит со ставкой, раз я влезаю на столь высокий пост, то мои взгляды на ведение операций на фронте, на атаманщину, на порядки в тылу и на общую политику должны быть принимаемы во внимание, и на них должна быть построена будущая работа военного министерства.
Все это я сообщил Бурлину и просил доложить верховному правителю, что я не считаю себя вправе отказаться от работы, но прошу проверить мои взгляды на основные задачи фронта и военного ведомства, дабы потом не происходило уже никаких недоразумений.
16 мая. Весь день просидел в ставке на совещаниях по поводу новой конструкции военного управления, с недоумением узнал, что, по-видимому, решено сосредоточить в лице Лебедева должности начальника штаба верховного главнокомандующего и военного и морского министров, дав ему помощников по всем трем должностям. Честолюбию этого бездарного выскочки, видимо, нет пределов.
Я заявил, что подобное совмещение совершенно невозможно, ибо нельзя совмещать полевую должность со званием министра, члена Совета Министров, пытался разъяснить совещанию, что если действительно армия и фронт страдают вследствие отношений, установившихся между ставкой и военным министерством и их верхами, то сама система управления тут ни при чем.
Надо или заставить верхи работать дружно и в одну струю, или же их сменить и поставить такие, которые работали бы, как хорошо съезженная пара, ломать же систему в такое горячее время невозможно.
Мое мнение осталось единоличным, и никто его не поддержал. Было ясно, что реформа основана на желании во что бы то ни стало свалить неугодных Лебедеву и К военного министра генерала Степанова и начальника Главного штаба генерала Марковского. На Степанова валят всю ответственность за плохое снабжение армии, на Марковского сугубо злятся за то, что он позволил себе протестовать против производства в генералы ставочной молодежи — Лебедева, Леонова, Касаткина и К, так как к этому, кроме их желания, не имелось никаких законных оснований.
Бурлин мне сказал, что основания реформы уже одобрены адмиралом и к возвращению Лебедева (опять умчавшегося неизвестно для чего на фронт) вся реформа должна быть выработана. На это я просил избавить меня от назначения помощником Лебедева, так как наши взгляды слишком не сходятся.