Дневник 1838-1839, Перцова Юлия Петровна, Год: 1839 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Дневник Юлии Петровны Перцовой, 1838—1839

В РГАЛИ в фонде No 1796 Петра Петровича Перцова (1868—1947) хранится дневник поездки из Казани в Петербург 1838—1839 гг. его тетки Юлии Петровны Перцовой. Там же хранятся ‘Воспоминания’ Петра Николаевича Перцова, двоюродного брата П. П. Перцова, откуда взяты сведения о роде Перцовых.

Юлия Петровна Перцова (1812—1852) родилась в семье Петра Алексеевича Перцова и Марии Ивановны Веневитиновой, переселившихся в 1815 г. из Смоленска в Казанскую губернию, где приобрели лесной участок, из которого выросло имение ‘Хотня’, в 90 верстах от города Казани, в татарском округе. Семья была многочисленная — 8 сыновей и 5 дочерей. Юлия Петровна Перцова была седьмым ребенком в семье. В ‘Воспоминаниях’ о ней только одна фраза ‘… Юлия — незамужняя, умершая от рака…’. Среди ее братьев: Эраст Петрович, литератор, был, согласно семейной легенде, дружен с А. С. Пушкиным, Александр Петрович ‘кончил Казанский университет по юридическому факультету, был Товарищем министра Юстиции при гр (афе) Пален, затем сенатором’, Владимир Петрович — ‘славянофил, недурно писавший, вращавшийся как и Эраст в кругу литераторов’, Петр Петрович ‘долго был Казанским уездным предводителем Дворянства и Председателем Казанской уездной Земской Управы’, Константин Петрович ‘вечный’, как его называли ‘Пензенский Вице-губернатор’, пробывший в этой должности 35 лет… с самого начала своей служебной карьеры он был записан на черную доску, как политически неблагонадежный, за переписку в молодости с А. И. Герценом’. Ее племянник, Перцов Александр Николаевич купил в 1907 году в Санкт-Петербурге ‘… большой участок земли на Лиговке под No 44. Для оправдания этой покупки брат затеял застройку участка пятью большими корпусами, соединенными в одно владение, ставшее известным всему Петербургу под именем ‘Дома Перцова’. Это единственное владение в Петербурге, которое вызывалось по телефону не по No, а по имени владельца.’ Автору ‘Воспоминаний’ Петру Николаевичу Перцову принадлежал ‘дом Перцовых’ на Пречистенке, построенный по проекту С. В. Малютина. (Подробнее о роде Перцовых см. РГАЛИ Ф. 1796. Ед. Хр. 296).

В комментариях использованы пояснительные записи П. П. Перцова (ст.), которые при публикации выделены кавычками.

1838 год. Свияжск.

Безо всякого особого чувства выезжала я из Казани, ни грусть, ни радость не волновали моего сердца. Я была так покойна, как будто ехала не далее, как за 80-ть верст с уверенностью возвратиться скоро назад, я не могла вообразить, не могла увериться, что еду в Петербург, куда часто заносили меня мечты, желания, но никогда даже тень надежды не утешала меня. Теперь — я не мечтала, я только спрашивала себя, точно ли я еду в Петербург, и не верила, протирала глаза, боясь — не сон ли околдовал меня.

Скоро доехали мы до Свияжска, перепугали смотрителя, который был чем-то очень занят и потом пришел почти в отчаяние, что не встретил нас, узнав, что мы родные Василия Петровича¹, проехавшего с полчаса до нас. Закусив немного, мы опять побрели к своим повозкам, ужасный ветер, раздувая вуаль мою, расчистил мои мысли, они осветились уверенностью, что я еду точно в Петербург, и я вздохнула свободнее! — Усевшись очень покойно, я увидела, что на мне нет вуали, принесли фонари, стали искать ее, — напрасно! ветер верно далеко унес ее. Знак, что мне скоро быть назад, подумала я, и заранее стало жаль Петербургских театров.

Нам сказали, что станции еще не переведены на Волгу и мы должны были тащиться гусем по глубокому снегу, что продолжалось до Чебоксар.

Чебоксары.

Мы остановились в русской гостинице. В зале, которую мы проходили, сидело несколько человек купцов в шубах и упивались чаем. Хозяин, давнишний знакомый Андрею Петровичу², принял нас с особым расположением, потому что некогда служил у папиньки и много обязан ему. Слуги суетились, один расположился быть у дверей безвыходно, но Андрей Петрович попросил его сделать нам снисхождение — удалиться, и мы имели это удовольствие до появления стерлядей, которые явились нам отрекомендоваться, прежде чем быть в кастрюле, но потом, кажется, были заменены меньшими своими сестрами. Отсюда мы поехали уже Волгой и в одну ночь сделали более пути, чем в целые сутки.

Нижний Новгород.

Мы приехали сюда в девятом часу утра. На улице было шумно, суетно, потому что это был базарный день. — Мы долго стояли на одном месте, пока отыскивали для нас гостиницу. Меня обступали нищие, с которыми я могла только раскланиваться. — Невозможно судить, хорош ли город или нет, он разбросан по ужасным горам, улиц, кроме одной только, где мы стояли, не видно, на этой довольно хорошее каменное строение. Наша квартира была прямо против ярмарки. Летом вид должен быть хорош отсюда, особенно во время ярмарки: Ока под самыми ногами, на горах сады, — все в движении, везде жизнь, — а теперь — все мертво! — К сожалению, Аннета³ сделалась нездорова, и совет Эраста⁴ и наше собственное желание быть в соборе и посмотреть памятники Минина и Пожарского⁵, не могли быть исполнены. — Я сидела от скуки на окне, рассматривала город, или лучше горы, на которых, кой-как держатся домики, и мысли мои были то в Казани, то в Петербурге, как вдруг мне бросается в глаза какая-то надпись на другом окне, я подбегаю и читаю: здесь квартировал Михаил… (далее не могла разобрать, постараюсь на возвратном пути) — ниже: Jean Romanoff, и в каком-то венке, должно быть миртовом, написано тою же рукою: июль. Это заняло меня. Этот месяц, вероятно, счастливейший в его жизни, и мысль или воспоминание об нем неразлучно с ним. Кто же этот счастливец? Фамилия знакомая! Верхнее имя присоединить к ней и тогда… Не мистификация ли это? Не нарочно ли разделено имя на двое? Чем замечателен для него июль и которого года?.. Но как все это должно было остаться для меня не иначе, как загадкой, я отошла от окна, пожелав каждому Романову находить в своей жизни поболее счастливых месяцев! — Вспомнив, что с нами есть журнал ‘Библиотека’⁶, я спросила ее, но едва успела за нее приняться, как приехал Василий Петрович. Провожая его, я увидела в коридоре чудесную кошку, которая очень походила на покойного Ваську, мне хотелось непременно поласкать ее, но она убегала от меня и я послала за нею прехорошенького маленького мальчика, который приходил иногда прислуживать нам со своим братом. Он принес мне кошку и рассказал свою и ее историю, и показал мне всю ее ученость: она умеет служить и прыгать через руки, и я сама открыла в ней премилые достоинства: она чрезвычайно ласкова и резва, очень ловко прыгает на двери и прекрасно царапает руки. — Во все это время нас забавлял свистаньем и пением какой-то соловей-офицер, который, кажется очень скучал один и для развлечения беспрестанно выбегал в коридор. — В сумерках мы выехали из Нижнего.

0x01 graphic

Москва. Красная площадь

Муром.

Здесь оканчивается царство стерлядей! Несколько из них отправилось с нами, чтоб своим приездом в Петербург: доставить удовольствие Nikolas⁷ и прочим.

В каждой русской гостинице непременно найдешь купцов в шубах за чаем, презабавные для меня эти гостиницы! Все комнаты уставлены столами, на каждом из них полоскательная чашка, эмблема изобилия чая! Множество слуг, которые расшаркиваются и которых едва можно заставить удалиться от себя. — Нет хуже гостиницы, как в Муроме. Запачканные комнаты, пол обсыпан песком, который так несносно трещит под ногами, что я не могла заниматься своим любимым делом на станциях, — ходить взад-вперед по комнате. Я нетерпеливо ждала обеда, только чтоб уехать поскорее.

Владимир.

Во Владимире мы пробыли часа три и я успела заснуть с полчаса самым приятным сном. Во всю ночь почти я не спала, приехав во Владимир, я села в угол дивана и через минуту спала уж очень крепко. Здесь наняли вольных лошадей с условием — в сутки привезти нас в Москву. Константин⁸ наш выехал отсюда очень весел: до деревни, где его родные, оставалось верст 20-ть и чем ближе подъезжали мы, тем он делался веселее, и мне было весело смотреть на него! я вообразила, с каким нетерпением ждут его там, и точно, не доезжая с полверсты до деревни, которая немного в стороне от большой дороги, мы увидели суматоху на гумне, принадлежащем семейству Константина, там молотили, увидали экипажи и бросились навстречу. — Я первой вошла в избу, в дверях я встретила маленькую, худенькую старушку с решетами в руках и в страшных хлопотах. Это была мать Константина, увидав меня, она смутилась и вскрикивала: матушки вы мои, родные вы мои и, бросив свои решеты, начала обнимать и целовать меня, как будто родную свою. Скоро пришел и старик-отец, славный старик, с прекрасною наружностью, умный, разговорчивый. Он просидел с нами целый вечер, говорил нам анекдоты о Суворове, которому они принадлежали, и очень занял нас. Добрые хозяева не знали как и чем угостить нас, принесли нам рыбы, меду, яблоки и проч…. и среди этого является вдруг бутылка самого лучшего Люнеля⁹, это было угощение от Константина, он вез ее из Казани и непременно хотел, чтоб мы выпили ее всю до дна. На упрек Андрея Петровича зачем он тратил на это деньги, он отвечал, что готов был купить чего-нибудь самого дорогого, для нашего угощения и что он сам не свой от радости, видя нас у себя в гостях. Не светское приличие, не притворные чувства управляли языком этих добрых людей! Они были полны радостью, что видят давно ожидаемых гостей. — Мы пробыли у них около суток. Жаль мне было бедного Константина, который так ненадолго увидался с милыми сердцу и должен был опять расстаться может быть на несколько месяцев. Теперь уж он был совсем другой, видно было, что он очень грустил. Отец и мать его стары, дряхлы, найдет ли он их в живых, когда возвратиться домой? — Старик тронул меня, говоря о Константине, что он радуется всегда, имея об нем хорошие вести и зная, что Андрей Петрович много любит его, но тоскует об одном, когда умрет, то он не закроет ему глаза. — Понимаю, как грустно в последнюю минуту вечной разлуки не взглянуть в последний раз на всех тех, кто был дорог сердцу! — Отрадно умирать, обняв тех, кого любил до последней минуты своей жизни, — когда знаешь, что с искренними слезами скорби проводят нас до могилы, что горсть земли будет брошена в нее с благословением и молитвою, — когда умирая мы заставляем проливать слезы грусти, а не отчаяния, когда смертию нашею не разрушается счастие ни одного милого нам существа. Но ужасно умирать с мыслею, что с нами в гроб ложится спокойствие многих, что они с отчаянием в душе призывают нас, что после нас их жизнь мучительна, как яд, что мы будем спокойны, а они должны страдать! Умирающему с чистою совестью, грустна та мысль, что часто дают прощальный поцелуй с притворными слезами, что под траурным платьем будет биться веселое сердце, и, уходя от могилы скажут: Бог с ним! нам будет без него лучше! и пожалеют, что приличие не позволяет ехать на бал. — А кстати!

0x01 graphic

Москва. Лубянская площадь

Москва.

По всей этой дороге мы встречали множество экипажей, окружные помещики с семействами спешили к праздникам в столицу повеселиться. То-то будет работы в магазинах, пустоты в кошельках! — Эти проезжающие давали пищу моему воображению и я была им очень благодарна, потому что не спала всю эту ночь, боясь проспать, а мне хотелось увидать матушку-Москву издалека. Мне хотелось испытать самую себя, с каким чувством увижу я ее, привыкнув с детства благоговеть к ее святыням. С любопытством и нетерпением мои глаза были устремлены на горизонт. Я беспрепятственно спрашивала ямщика: далеко-ли? — Наконец влево показался уголок Москвы. Сердце мое забилось, как может быть у многих из тех девиц, которые с разными надеждами ехали туда повеселиться. Только не одинаковы причины были у нас: без всякой надежды, а с разными думами подъезжала я к Москве, я вспомнила слова незабвенного Пушкина:

Москва! Как много в этом слове

Для сердца русского слилось!

Я вспомнила, что я русская, что для меня она должна быть священною! Дума за думою летели, и мое нетерпение видеть ее возрастало! — Весь горизонт почти покрылся домами, церквами и я мысленно поклонилась Москве, исполняя просьбы многих Казанских.

Вот мы и у заставы! Покамест прописывали нашу подорожную, я насмотрелась на взятки солдат с крестьян, которые ехали в город на базар, у одного они брали сено, у другого — дрова и запаслись всем до следующего базара. — Чтоб не измучить тяжелой дорогой усталых лошадей, наш ямщик вез нас по улицам самым уединенным, где кроме странных, пестрых церквей, нет ничего замечательного, — а они на каждом шагу. Наконец мы выехали из этих закоулок, проехали мимо прекрасного театра, у которого мое сердце забилось еще сильнее, и остановились у гостиницы: ‘Лондон’. Она была наполнена проезжающими и мы принуждены были простоять у ворот с часа полтора, пока искали для нас квартиру. — В ‘Лондоне’ остановился какой-то Казацкий генерал и мимо нас беспрестанно проезжали и проходили туда казаки всех сортов и между прочими один прехорошенький офицер, он хотел, чтоб мы полюбовались им, остановился против наших повозок, посмотрел на все стороны, повертелся и скрылся. Казацкий кивер был ему очень к лицу и надет был с большим кокетством. Мужчины всегда обвиняют женщин в кокетстве, а сами право, иногда не менее кокетничают, вот например… Но — Константин пришел с радостною вестию, что нашел квартиру в гостинице ‘Лейпциг’ на Кузнецком мосту¹⁰. Я была очень рада, что увижу знаменитый Кузнецкий мост. Как странно слышать это название месту, на котором нет ничего даже похожего на мост! — В гостинице нам были даны очень хорошенькие две комнаты с перегородками, что составило четыре комнаты. Первым нашим делом было напиться чаю. Только что подали самовар, — приехал Василий Петрович, которого Константин встретил на улице. Проводивши его, мы написали записку к Любиму и послали отыскивать его, и принялись за свой туалет. Я увидала, что на мне нет ни креста, ни образочка Св. Митрофана¹¹. Все поиски были напрасны, я потеряла их в дороге, и чуть не плакала с горя! Мне было жаль образочка, это был первый, который дал мне отец Иннокентий. Вот уж три потери в дороге, а до Петербурга еще далеко! — Одевшись, я села у окна, движение на улице было большое: иные спешили в магазины, верно заказывать к празднику шляпки, — другие возвращались оттуда с картонками. Кареты, сани, теплые сапоги, все сталкивалось у дверей магазинов.

Александр возвратился с нашей запиской и известием, что Любима нет в Москве, что он уехал в уезд на несколько недель. Очень было жаль и досадно! — Отдохнувши немного, мы отправились погулять по Кузнецкому мосту, посмотреть хоть уголок Москвы, взглянуть на ее магазины хоть снаружи. — Мы зашли к Буйесу, купили у него разных разностей и потеряли дорогу к нашей квартире, у этого дома столько лестниц совершенно одинаковых одна с другою, что мы совсем сбились с толку, которая идет к нашей квартире, наконец отыскали и благополучно пришли домой. На Кузнецком мосту нет ничего замечательного. — После обеда Андрей Петрович лег спать, а мы с Анетой отправились на извозчике в Кремль. Проезжая мимо часовни Иверской Божией Матери¹², мы зашли туда помолиться.

Вот мы и среди Кремля! Каким-то особенным чувством затрепетало мое сердце! Я окружена святынею старины, безмолвными свидетелями стольких событий! О, как я желала заставить говорить их! Тем более, что у нас не было чичероне. Мы по догадкам узнавали церковь Василия Блаженного¹³, которая мне чрезвычайно понравилась, терем царевны Наталии Алексеевны¹⁴, и проч. Вот и Иван Великий¹⁵! Но он не поразил меня, мое воображение увеличивало его, — или это от того, что я смотрела на него в близком расстоянии и не могла измерить всей вышины его. Царь-пушка, — ужас! Мне кажется, она может убить одним громом выстрела! Мне было страшно смотреть на нее! — С любопытством и благоговением я смотрела на памятники Пожарского и Минина. Извозчик наш, показывая на них, сказал: Вишь какие были люди! Что ему! Махнуть рукой, так убъет человека! — Проезжая Спасские ворота извозчик снял шапку¹⁶, в самое это время раздался благовест к вечерни, глаза мои встретили образ Спасителя, — и я перекрестилась с особенным благочестием. В эту минуту моя молитва была так искренна, что она верно долетела до Всевышнего! Как мне нравится этот обычай — снимать шляпы у Спасских ворот, кто не привык к этому, того тронет до глубины души! — Если б на возвратном пути нам удалось осмотреть хорошенько весь Кремль, видеть все замечательное в нем! — Тут мы еще более пожалели, что не нашли Любима в Москве, он был бы нашим чичероне. — От Кремля мы проехали по многим улицам, видели университет, манеж, дом собраний и проч… Есть домы прекрасные, по которым сейчас увидишь, что тут живут баричи, но между ними прежалкие дома, улицы кривы, переплетены переулками и оттого Москва не имеет величественного вида. — Возвратившись домой я писала письма в Казань — с свежими впечатлениями. — Мы хотели выехать на другой день рано утром, и как же я удивилась, когда проснувшись, увидала, что уже 11-й час. Андрей Петрович всю ночь страдал спазмами и не будучи в состоянии ехать утром, не будил нас, и мы пробыли в Москве полтора суток, а заплатили за два! Садившись в повозку, я слышу, что один ямщик — старик говорит другому молодому: ну брат, смотри же вези хорошенько, ведь это господа знакомые. Я спросила, как знакомые? Мне ответили, что он всегда возил Сер. Ф. Желтухина и по нашему родству называет и нас знакомыми. — Только что мы выехали из ворот, этот ямщик запел таким смешным напевом, что я захохотала, он почти не переставая пел до самой станции и я не могла привыкнуть и от души смеялась всякий раз, особенно прислушиваясь к его уморительным припевам.

Пашковская.

С каким удовольствием я вышла из повозки, увидав прекрасный, большой, освещенный дом. Мы взошли в общие залы, — их было две, — обе были пусты, мы прошли во вторую, тут было где мне расходиться, комната большая, опрятная, я занялась картинами, портретами, которыми были обвешены стены. Вскоре приехал какой-то господин почтенных лет, в военном сюртуке, но не почтенного характера, он ежеминутно кричал на своего мальчика, который не смел, кажется, на четверть отойти от него. Подали самовар, раздался стук молота: он начал колоть сахар, но не перестал браниться! — Наши лошади были готовы и мы отправились, оставя почтенного господина за чаем, который он кушал с большим аппетитом и кажется, перестал бранить бедного мальчика.

Городня.

Мы приехали сюда довольно рано утром. Только что мы принялись за чай, зазвенел колокольчик и в залу вошел высокий мужчина в военной шинели. Сняв шинель, тулуп, шерстяной шарф, очень хорошенький (верно сестра подарила) он остался в сюртуке и теплых сапогах. Повертевшись немного, он вышел, через минуту возвратился. Анет, видя, что он очень озяб, сжалилась над ним и предложила ему чаю, кажется, он очень обрадовался этому. Попрося позволения, он закурил трубку и стал пить чай, Мы узнали, что он едет в Петербург в первый раз и заранее в восторге от него. Я присоединила мои восторги и комната наполнилась ими, как дымом! — а может быть то был и дым табачный!!! Ему пришли сказать, что лошади готовы и он распрощался с нами в надежде встретиться на будущей станции… Но мы разъехались по разным дорогам, мы поехали Волгою и миновав станцию, приехали прямо в Тверь.

Тверь.

По обыкновению расхаживая взад и вперед по комнате, я слышала тихие же шаги по коридору, сопровождаемые голосом, напевающим разные мотивы из опер. Я догадывалась, что это должен быть офицер (офицеры всегда поют на станциях), но не догадалась, что это был наш знакомый-незнакомец. Он занимал номер против нас и, как мы узнали потом, несколько раз спрашивал можно ли войти к нам, но Александр, не знаю почему, отказывал ему и не докладывал нам. — Потом до моего слуха долетели женские голоса, которые повторились в соседней нам комнате, я сейчас приложила к щелке двери глаз свой и он увидал двух дам, одну пожилую, другую молодую, одетых не по-дорожному, они стояли среди комнаты и тихо разговаривали и, казалось, молодая что-то пересказывала пожилой. Потом они начали ходить по комнате, иногда останавливались, не переставая говорить. Они были в каком-то волнении, но веселом, как будто неожиданно достигли какой-то цели! Что-то очень занимало их! — Мне, по свойственному женщинам любопытству, в котором не уступят им и мужчины, если еще не превзойдут их, — очень хотелось дождаться, когда они уедут, но потом я убедилась, что не дождусь этого, потому что как видно было, они стояли в этой гостинице. — Мы пообедали, лошади нам были готовы и я простилась с таинственными дамами, которые были таковыми по крайней мере в моих глазах. — Только что мы уселись в повозки, к крыльцу гостиницы прискакали сани, из которых выскочили двое мужчин, один статский, другой военный. Статский остановился на крыльце, а военный подошел ко мне, я узнала в нем городнинского знакомца — адъютанта. Он начал с того, что спешил возвратиться, чтоб застать нас и прочее… Кончилось тем, что он просил меня сказать ему, где мы остановимся в Петербурге, чтоб он мог иметь удовольствие быть у нас. К сожалению, я не могла удовлетворить его желание. Первая повозка двинулась, за нею наша и мы расстались с любезным знакомым-незнакомцем при одной надежде встретиться на будущей станции. Мне хотелось узнать, по крайней мере, его фамилию, но никто из наших людей не знал ее и он остался для нас навсегда с одним названием: станционного знакомца.

0x01 graphic

А. А. Бестужев-Марлинский

Медное.

Маленький, тесный приют у смотрителя, комната обвешана картинами, портретами и наполнена детьми всех возрастов, — одна маленькая девочка была премиленькая и я все кормила ее сахаром и чаем. Смотритель предлагал нам купить коллекцию гравированных картин, до которых он был большой охотник. Бедный старик был огорчен недавнею смертью своего старшего сына, будучи почтальоном, он скакал с почтою, был опрокинут, задавлен чемоданом и через несколько часов умер. После рассказа старик показал нам его портрет, намалеванный деревенским живописцем.

Торжок.

Мы приехали сюда поздно вечером, нам очень хотелось быть в магазине, который в самой гостинице, чтоб купить знаменитых башмаков, но он был уже заперт. Я вспомнила, что Эраст записал нам в памятной книжке: Торжок, знаменитый котлетами, — и вскоре нам подали этих котлеток и я долго облизывалась после них. В номере против нас остановились двое мужчин, один, кажется все молчал, а другой говорил не умолкая и беспрестанно выходил в коридор браниться, кажется, со всеми встречными. Люди гостиницы очень суетились, какая-то вельможная особа приехала к ним ночевать, но толстый господин, своим криком нескоро, я думаю, дал ей заснуть.

Вышний Волочек.

Только что мы приехали, к нам явилась прехорошенькая и пребойкая девка с пряниками, которые были также хороши, как и она. Чтоб ею любоваться, мы заговорились с ней. Она нашла, что я похожа на какую-то ее знакомую барышню, которую она очень любит, уважает и желает хорошего жениха и всякого добра. Я пожелала и ей того же.

Валдай.

Я думала, что меня вынут из повозки на руках бабы с баранками, которые окружили мою повозку и изо всей мочи кричали: барыня, хорошая, голубушка! купи баранки! у меня лучшие, у меня свежие! дешево отдаю! даром возьми! Я прогоняла их со всеми их баранками, потому что боялась быть оглушенной. Несносные так обступили меня, когда мы вышли из повозки, что едва позволяли делать шаг вперед. Я собиралась уже спросить: не это ли известные Валдайские колокольчики? Но мы вошли в комнату и я увидала шкаф с настоящими колокольчиками, которые я потом перебирала и надписи на них смешили меня, например: No Купи меня, я тебя позабавлю, — со мной будет тебе веселее’, и проч…

Мы напились чаю с Валдайскими бубликами и спешили ехать. Одну чашку забыли взять и я понесла ее к Анне, пробегая комнату с колокольчиками, я вдруг в дверях на кого-то наткнулась и мы оба остановились, подняв глаза я хотела сказать: а! Вот мы с вами и встретились! Передо мной стоял офицер, и хотя в темноте я не видела его в лицо, но по росту узнала, что это был не тот. — От Москвы до Петербурга непременно на каждой станции найдешь хоть одного офицера, как от Казани до Москвы купца! —

Александринский театр

Новгород.

Прежде столь славный, могучий, теперь — как будто перенесенный в другой мир, Новгород не представляет ничего замечательного. Я вздохнула о прежней его славе!

Спасская полесь.

Гостиницы нет, останавливаются у смотрителя, а так как у них всегда ужасная теснота, то Андрей Петрович и не хотел выходить, но нам сказали, что есть особая комната, и мы вышли. Взбираемся на высокую лестницу и вместо особой комнаты, которой и не бывало, входим в маленькую комнатку. За столом сидел полковник, с которым мы были вместе и на прошедшей станции, но по разным комнатам, он курил и писал, секретарь его расхаживал в одном углу комнаты, нам оставался другой с диваном и столом. Когда секретарь уходил, я прибирала в свое владение его угол и размеривала его тихими шагами. Андрей Петрович узнал от секретаря, что полковник этот — Барон Корф¹⁷ и вспомнил, что это тот самый, с которым он был вместе в Институте, они не узнали друг друга. Наконец после долгих ожиданий, нам объявили, что лошади готовы. Барон перестал писать и отдал письма секретарю для запечатывания. Когда мы отъезжали, он садился в свою карету и скоро перегнал нас.

Померанее.

Последняя станция до Петербургской губернии. Мое нетерпение возрастает с каждой верстой! —

Барон Корф уже здесь, он спит в другой комнате, а секретарь его сбирается ужинать. Я нашла на одном столе разные газеты и принялась читать их. Вдруг — звенит колокольчик, — через минуту в залу входит очень высокий мужчина средних лет, с большими бакенбардами и очень похожий на В. Л. Тилле, раскланявшись с нами, он сел на диван, и вскоре у нас начался разговор. Он ехал из Петербурга, рассказывал нам тамошние новости, говорил об Тальони¹⁸, что в ней не находит ничего особенного и что ею восхищаются одни только молодые офицеры, говоря об ней он никак не мог вспомнить ее фамилию и признался, что он очень беспамятен на имена. Его дядюшка был когда-то губернатором в Казани, он сказывал нам и его и свою фамилию, но я была на этот раз очень беспамятна.

По высокой, узкой лестнице мы взобрались в небольшую комнату, но очень опрятную, войдя в переднюю, я заметила, что в ней были двое мужчин, один военный, другой статской. Военный убежал за перегородку, — статской бросился к зеркалу поправлять волосы, через несколько времени вышел и военный, причесанный, приглаженный! Это был моряк. — У них был накрыт стол для ужина, подали рябчиков и они начали кушать с большим аппетитом, не переставая разговаривать и острить между собою, но что это были за остроты!!! Я едва удерживалась от смеха, слушая их и замечая, что молодые люди все свои анекдоты приправляли остротами для нас, но большею частью в них не было ничего забавного, а иногда они были довольно пошлы. Статской советовал военному, что если он хочет нравиться девицам, то должен всегда носить в кармане косточку от рябчика. — Я чуть не прыснула громким смехом. Кондуктор пришел сказать, что дилижанс готов к отъезду и они отправились.

Средняя рогатка.

Подъезжая к ней, я вспомнила П. А., это ее любимая станция, — и в самом деле она хороша, дворец бесподобный, мимо беспрестанно проезжают экипажи, как в городе. Береговая аллея ведет к Петербургу, от него только десять верст. Мое нетерпение сменилось легкой грустью. Отчего это — не знаю! но напрасно я старалась представить себе все удовольствия Петербурга, свидание с Nico, — грусть затаилась в душе, как сверчок в углу дома. Я помню, что тоже самое было со мной и при въезде в Воронеж, и тогда и теперь исполнились мои желания, а мне грустно! Это странно! — Гнездятся ли мысли в душе: найду ли здесь то, чего ожидаю? не обманусь ли я? Или это переход границ желаний? Не всегда ли испытывает такое чувство человек, когда доходит до цели своих желаний? Не могу объяснить себе этих чувств! Эта грусть непостижима, невыразима, но не мучительна! Мне кажется подобною же грустью наполняется сердце человека при переходе от печали к радости, от безнадежности к надежде.

Полагая, что в Петербурге мы скоро переедем на нашу квартиру, а там не скоро дождемся обеда, решились обедать здесь. Наконец мы в последний раз сели в повозки, у меня забилось сердце, мне стало что-то страшно! Мне — провинциалке явиться в знатный Петербург, явиться в дома, где все должно быть так важно, так надменно! Не будут ли смеяться над бедной провинциалкой, не найдут ли ее странною, смешною? И эти мысли занимали меня! — а там — мне являлся Nico, обрадованный, веселый, ласкающий меня, и сердце билось иначе, и я делалась нетерпеливою! Об удовольствиях Петербурга я забыла на это время. Потом переносилась в Казань, и ужаснувшись расстоянию, которое отделяло меня от родных, я мысленно опять прощалась с ними. В разлуке всего убийственнее расстояние! Тихо тащились мы в наших тяжелых повозках по бесснежной дороге, мимо нас скакали экипажи, как будто был по этой дороге какой-нибудь праздник. Глаза мои разбегались то по дачам, которые лежат по дороге, то по скачущим экипажам. Передо мной мелькали веселые лица, это развеселило меня, я стала воображать, как и мне будет весело в Петербурге, сколько удовольствий готовиться мне там! Все проезжающие заглядывали в мою повозку, я сравнила их с собой и засмеялась. Как я была жалка перед ними! Они разряженные в легких экипажах быстро проносились мимо меня, а я — спрятанная в шубы, в измятом капоре, едва выглядывала из повозки, которую бедные лошади едва тащили.

Петербург

Подъезжаем к заставе. Гауптвахта показалась мне дворцом перед казанскими гауптвахтами. Любопытство, внимание заменили все чувства мои. При каждом повороте я спрашивала: какая это улица? Мы подъехали к конторе дилижансов, думая остановиться тут на один день, нам отказали, едем далее, останавливаемся у Семеновского моста¹⁹, посылаем еще в одну гостиницу, — новый отказ! Никуда не пускают менее, как на неделю. Ямщик вызвался привезти нас в знакомую ему гостиницу, ему доверились! Проехав немного, он вводит нас в узкий, темный двор, на котором едва могли поместиться наши экипажи, мы восходим, надеясь найти впереди что-нибудь порядочное, нас встречают с фонарем и ведут, о ужас! по такой ужасной, узкой и высокой лестнице, что мы боялись упасть на каждом шагу, комнаты, хотя довольно чистые, но какие-то кривые и угарные. Нам невозможно было остаться здесь ночевать. Андрей Петрович послал к Петру Ивановичу²⁰, через полчаса он приехал сам с известием,

Дневник Юлии Петровны Перцовой, 1838—1839

1838 год. Свияжск.

Чебоксары.

Нижний Новгород.

Муром.

Владимир.

Москва.

Пашковская.

Городня.

Тверь.

Медное.

Торжок.

Вышний Волочек.

Валдай.

Новгород.

Спасская полесь.

Померанее.

Средняя рогатка.

Петербург

Читайте также: