Алексей Будищев
Алексей Будищев
Дикарь
Дикарь
—————————————————-
Дикарь, Будищев Алексей Николаевич, Год: 1897
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Темнело, читать без свечей становилось затруднительным, а зажигать огни не хотелось. Самбурову стало скучно. Он надел черную войлочную шляпу, взял ружье и вышел из избы. Он прошел селом, обогнул гумна и направился было к озеру, где часто садились, возвращаясь с просов, утки, ему хотелось развлечься охотой, но на дороге он передумал и свернул по направленно к усадьбе Кастрицыной.
Дмитрий Сергеевич (Самбурова зовут Дмитрием Сергеевичем) совсем молодой человек, невысокий, но кряжистый, у него бледное худощавое лицо, его темные глаза глядят недpyжелю6нo, и в минуты гнева в них загораются волчьи огоньки, его рыжеватые волосы коротко подстрижены, а темные брови порою как-то перекашиваются, что придает лицу тоскующее выражение, какое бывает у человека, одержимого мучительным и неизлечимым недугом. Самбуров два года тому назад ушел со второго курса естественного факультета и отправился сельским учителем в глубокую провинцию, удивив этим всех своих товарищей и знакомых, хотя там и считали его человеком диким, решительным и необузданным.
Самбуров шел полем. Был вечер, солнце уже скрылось за холмом, и поле наполнялось прохладою, высокая рожь шуршала созревающими колосьями, розовые облака бежали по небу, легкие и прозрачные, прорываясь, как папиросная бумага, над синей рекой, потемневшей уже около берегов, вставал туман, но звезды еще не загорались. Самбуров шел к усадьбе Кастрицыной и думал: ‘Увижу ли я Анну Николаевну? Выйдет ли она ко мне?’ Его томило сомнение, он нервно пощипывал маленькие усики и сшибал прикладом ружья придорожные лопухи.
Дмитрий Сергеевич знаком с Анной Николаевной всего три месяца, но, тем не менее, она завладела всем его существом, и он не в силах стряхнуть её иго.
Да, не в силах. Это своего рода болезнь, образ молодой женщины преследует его всюду. Он закроет глаза и видит её лицо, он прислушается к шуму полей и слышит её шепот, он спит и ласкает ее, во сне. Эта пытка ужасная и нестерпимая, так больше продолжаться не может.
‘Надо выяснить наши отношения’, подумал Самбуров, и его брови точно судорога перекосила. ‘Чего выяснять, — ответил он сам себе мысленно, — ясно, что она меня больше не любит. Теперь она всюду ездит с Тумановым’.
Самбуров вздохнул, он уже приближался к усадьбе Кастрицыной. В поле темнело, рожь шумела тише, ярко окрашенные зарею тучки темнели, как увядающие цветы, трава искрилась росою, в небе загорались звезды. Усадьбы еще не было видно: она пряталась за невысоким холмиком, но уже давала о себе знать: со стороны холма тянуло дымком, и раздавалось мычанье теленка, там гоготали гуси, и пронзительно вскрикивал павлин. Бабий голос, сердитый и скрипучий, как немазаное колесо, настойчиво звал, очевидно, купавшегося Митьку, называл его паршивцем и сулил спустить с него три шкуры.
Сердце Самбурова мучительно заныло. Хорошенькое личико Анны Николаевны преследовало его воображение, и он думал: ‘Она меня не примет, опять скажет, что нездорова. Поиграла и будет!’
Самбуров поспешно метнулся во ржи. Он увидел Анну Николаевну и Туманова: они ехали в шарабане навстречу Самбурову. Анна Николаевна, полная и эффектная брюнетка с выпуклыми бровями и яркими губами, правила, натянув пунцовые вожжи.
Туманов, белокурый и изящный мужчина, в серой паре и серо-стальном цилиндре, обнимал молодую женщину, улыбался и что-то говорил. Самбуров видел, как сверкали из-под усов его белые зубы. Караковая лошадь семенила задом и бойко выбивала ногами. Шарабан пронесся мимо Самбурова, на него пахнуло запахом сильных духов.
— Чувству приказывать нельзя, — услышал он голос Туманова, — чувство — это молния…
Самбуров больше ничего не мог расслышать, шарабан летел как птица, и лошадь сильно била ногами. Он выглянул изо ржи. Шарабан был уже далеко, металлическая пряжка на шляпке Анны Николаевны мерцала как огонек. Самбуров посмотрел ей вслед, побледнел, улыбнулся и пошел по направленно к усадьбе. Он решился где-нибудь дождаться её возвращения и переговорить с нею. ‘Интересно знать, — подумал Самбуров, — как она объяснит свое поведение?’
Самбуров смотрел вдаль. Богатая усадьба Кастрицыной выглянула из-за высокого холмика многочисленными постройками. Зеленый сад, густой и обширный, курчавился за хорошеньким домиком в русском стиле. Круглый пруд, как зеркало, сверкал среди сада. За садом темнели заросли густого бурьяна, там прячутся ужи, и вьют свои гнезда малиновки, порою там, крадучись, несут свои яйца и глупые индейки. За бурьяном вилась лента пыльной дороги. А дальше голубая река несла тихие волны. Навстречу Самбурову шла баба, худая и жилистая, с сердитыми глазами и коричневыми руками, она вела за ухо пузатого мальчонку с льняными волосами, рвала порою его мокрые вихры и шлепала по посконным штанишкам, мальчонка сопел носом, поправлял штанишки и невозмутимо рассказывал, как Ванька стряпухин нашел в стрижином гнезде рака.
— Вот какой лак, — картавил тот, показывая руками величину рака.
Самбуров спустился в овраг и сел на камень под старой дуплистой ветлою, на ветле ворковала горлинка и чирикал воробей. Самбурову была видна отсюда узкая дорожка, выбегавшая из поля, и он мог наблюдать, когда Анна Николаевна возвратится с прогулки. Но ждать ему пришлось недолго, скоро металлическая пряжка на шляпке Анны Николаевны замерцала над зеленою рожью, как светящая бабочка. Туманов все также обнимал молодую женщину и что-то рассказывал ей, серебристая пена покрывала бока караковой лошадки. Шарабан скрылся в воротах. Самбуров переждал еще несколько минут и затем направился к усадьбе.
Анна Николаевна Кастрицына — молоденькая вдовушка, она постоянно живет в Петербурге и приезжает в деревнею только месяца на три, на четыре ранней весною. Так было и в этот год. Случайно Анна Николаевна познакомилась с Самбуровым в лесу на прогулке, познакомилась и стала заметно кокетничать с ним. Она постоянно приглашала его к себе, сама заезжала к нему, каталась с ним на лодке и верхом, училась у него петь малороссийские песни. Она говорила, что в нем есть что-то сильное и привлекательное, и называла его милым дикарем, неукротимым зулусом, упрямым пролетарием. Одним словом, через месяц Самбуров был влюблен в молодую женщину без памяти и хорошо знал, как пройти садом к окошку её спальни. Еще через месяц приехал из Петербурга адвокат Туманов, и однажды вечером Анна Николаевна не приняла Самбурова, сказавшись больной, а на днях она прислала ему записку следующего содержания: ‘Нам нужно видеться как можно реже, чтобы не возбуждать о себе толков. Что делать? я женщина и дорожу своей репутацией. Когда можно будет увидеться, сообщу письмом. Без письма не приходите. Ваша’. Письмо было написано на пишущей машинке и подписи не было. Это письмо взорвало Самбурова. ‘Аристократка! — подумал он, — не подписалась, точно стыдится сознаться в своем чувстве ко мне!’ Он изорвал эту записку в клочки и истоптал ногами.
После этого Анна Николаевна не писала Самбурову ни строки.
Самбуров подошел к саду и посмотрел сквозь изгородь. В одной из аллей он увидел Анну Николаевну, гуляющую с Тумановым. Тот что-то рассказывал ей и, улыбаясь, целовал ей шею.
— Чувству приказывать нельзя, — слышал Самбуров его голос, — чувство это…
У Самбурова помутилось в глазах и зашумело в ушах: он отшатнулся от изгороди и тихо пошел вдоль сада.
‘Что это, — думал он про Туманова, — он твердит все одно и то же, как попугай!’
У ворот усадьбы Дмитрий Сергеевич увидел горничную Анны Николаевны и подошел к ней. Та улыбнулась ему навстречу.
— Совсем вы нас позабыли, барин!
Самбуров сердито сверкнул глазами. Ему показалось, что горничная издевается над ним. ‘Барином зовет, — подумал он — а сама смеется!’
— Вот что, Наташа, — сказал он, сердито хмуря брови, — вызови как-нибудь барыню, скажи, что я желаю ее видеть непременно. Я буду ждать ее за садом, у речки. — Он еще что-то хотел добавить, но махнул рукою и пошел по направленно к речке. Горничная подумала: ‘Ишь глазищами ровно волк сияет!’ и исчезла в воротах, шурша накрахмаленными юбками.
Самбуров сидел на круче, под его ногами тихо плескалась голубая, затканная звездами, речка. А он смотрел на голубые волны тоскующими глазами и думал: ‘Она меня не любит, не любит и никогда не любила, я был для неё барской прихотью, капризом. Она целуется с другим, когда у меня на губах еще не остыли её поцелуи. Я избегал её, и она меня стала преследовать, теперь я преследую ее, и она меня избегает. Я не прощу ей этого ни за что: Я не прощу ей, не прощу, не прощу! — будто все кричало в нем. — Она сама позвала меня за собою и насильно вторглась в мою жизнь, так пусть же и расквитывается за это!’
— Баре! — прошептал Самбуров, — они привыкли ценить человеческую личность в грош!
Сердцем Самбурова овладело бешенство. Внезапно ему вспомнилось, как кучер Прохор бил свою любовницу, приревновав ее к какому-то парню, он бил ее сапогами и кнутом И порвал на ней все платье. Самбуров вспомнил, как Прохор во время истязания сладострастно зажмуривал глаза, и подумал: ‘Может быть, это его успокоило’. Самбуров представил себе Анну Николаевну избитую и в изорванном платье, но ему стало гадко и стыдно.
Самбуров вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла Анна Николаевна, красивая и оживленная, сияя своими чудными глазами. Он подошел и взял её руки. Она увидела ружье, лежавшее у его ног на песке, и слегка побледнела. ‘От этого зулуса можно ожидать всего!’ подумала она, и легкий озноб прошел по её телу. Но она оправилась и ласково поздоровалась с Самбуровым. Запах сильных духов отделялся от её платья и ударил тому в голову как крепкое вино. Когда-то он проводил у этой женщины дни и ночи и сам пропитывался запахом этих духов. А теперь? Самбуров стиснул её руки и заглянул ей в глаза глубоко, глубоко, точно пытаясь разгадать душу молодой женщины, но глаза не выдавали тайны, они улыбались. Самбуров и Анна Николаевна молча смотрели друг на друга. Стая диких уток со свистом пронеслась над ними и шлепнулась где-то близко, разбив речное зеркало. Из лугов донеслась унылая песня косца и точно разбудила Самбурова, он наклонился к лицу Анны Николаевны и с трудом переводя дыхание спросил:
— Скажите откровенно — любите ли вы меня? Не бойтесь ничего, не жалейте меня и говорите правду Я прощу вам все, — слышите ли? — все, кроме лжи… Он хотел говорить еще, но спазмы давили его горло. Анна Николаевна обласкала его глазами.
— Я вас люблю, но только видите ли…
— Вы лжете! — вырвалось у Самбурова. Анна Николаевна побледнела, легкий озноб снова прошел по её телу. Она увидела, что он весь дрожит, как напуганная лошадь.
— Милый, успокойся! Я люблю тебя, и мы снова увидимся дня через три, через четыре… — сказала она, стараясь придать своему голосу как можно больше спокойствия, — как-нибудь… теперь невозможно… — Она протянула руку, желая приласкать Дмитрия Сергеевича.
Самбуров поймал эту руку, кинул ее от себя прочь и бешено крикнул:
— Вы лжете! несколько минут тому назад вы целовались с Тумановым!
Анна Николаевна вспыхнула. Глаза её упрямо сверкнули.
— Нет, не лгу! (Она повысила голос.) Я никогда не лгу!
— Лжете! — крикнул Самбуров и позеленел. — Я видел это своими глазами, вы целовались с Тумановым! — Самбуров стал стискивать её руки. Ему снова припомнилась избитая любовница Прохора, и глаза его загорелись бешенством.
— Сознайтесь, пока не поздно! Я прощу вас! — кричал он, не выпуская её руки.
— Неправда! — крикнула Анна Николаевна, сердито сводя брови. — Вам это показалось! Мне не для чего лгать вам: я не боюсь вас и не признаю над собой вашей власти, я ничего не обещала вам и ничем вам не обязана! — Анну Николаевну раздражала настойчивость Самбурова, и она не хотела сдаваться! Она тряслась всем телом и кричала:
— Я ничем не обязана вам и не лгу, лгут только трусы!..
— А я, — крикнул Самбуров, — многим обязан вам! Обязан, обязан! Вы вторглись в мою жизнь, вы играли мной, как игрушкой, как рабом!.. — Он совсем задыхался, его сердцу стало тесно в груди, и это производило нестерпимую боль, в его глазах загорелись волчьи огоньки. Он все бешенее стискивал руки молодой женщины. Золотой браслет скатился с руки Анны Николаевны. Самбуров увидел его и вспомнил тот вечер, когда он до крови оцарапал себе губы этим самым браслетом. Это было так недавно. Грудь Самбурова задрожала от злобы, и он закричал, наклоняясь к лицу молодой женщины:
— Я требую от вас одного, я хочу идти с вами в сад и целовать вас при господине Туманове. Слышите? — завопил он уже совсем дико. Анна Николаевна задергала плечами, пытаясь высвободить руки.
— Этого никогда не будет, никогда, никогда!..
— Нет, будет! — кричал Самбуров, силясь увлечь ее по направлению к саду, — лгунов выводят на чистую воду…
— Не будет, — кричала молодая женщина, корчась от боли, — не будет! Вы — гадкий дикарь, вы не умеете держать себя с порядочными женщинами!
Самбуров опустил руки Анны Николаевны, перед ним стоял Туманов, прибежавший на крик. Он что-то говорил, но Самбуров не понимал его слов. Он видел только, что Туманов замахнулся тростью, и его сердце толкнулось вон из груди. Самбуров с криком нагнулся к ружью. Туманов увидел это и побелел, как полотно. Его сердцу стало холодно от наполнившего его ужаса, но он уже не мог остановить движение своей руки. Его трость опустилась и сшибла с Самбурова шляпу.
Самбуров с перекосившимся лицом вскинул ружье. Анна Николаевна с визгом метнулась в сторону. Грохнул выстрел.
Туманов без крика, как сноп, ткнулся изуродованным лицом в землю.
Источник текста: Сборник ‘Степные волки: Двадцать рассказов’ 2-е издание. 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.