![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/image002-17.jpg)
I
II
III
IV
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/image006-6.jpg)
VI
VII
VIII
Дичок, Семенов Сергей Терентьевич, Год: 1896
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Семенов Сергей Терентьевич
Дичок
Date: 2 августа 2009
Изд: Семенов С. Т. ‘Антошка и журавли‘, Рисунки И. Година, М., ‘Детская литература’, 1972
OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)
ДИЧОК
Наступило осеннее утро. Восток зарделся зарёю. Ночная темнота сделалась реже, и стало можно разбирать изнедалека различные предметы. В деревне начала отчётливо выделяться полоса дворов из окружавших их деревьев, сараи и овины. С каждой минутой всё кругом делалось виднее и виднее. Звёзды гасли одна за другой, а заря охватывала всё шире и шире восток. Уже легко было отличить красную рябину от побуревшего листа и видеть, что вся земля покрыта точно рассыпанным серебряным порошком — морозом.
День был праздничный, поэтому не слышалось стука цепов с гумен, обыкновенно раздававшихся уже в эту пору, не было никакого признака бодрствования — видимо, все ещё спали…
Но это было недолго. Ещё заря не успела перейти из белого цвета в розовый и ночной мрак окончательно рассеяться над землёю, как понемногу началось оживление. На одном дворе стукнули дверью, и послышался голос хозяйки, поднимавшей спавших коров для доения, в другом хлопнула калитка, и худенькая старуха вышла за хворостом в проулок. На краю деревни, у одной из самых заботливых стряпух, блеснул огонёк сквозь окно, и через минуту из трубы показался жидкий столбик серенького дыма, который покрутился по случаю стоявшего затишья во все стороны, рассыпался было книзу, но ненадолго. Мало-помалу столбик окреп, выровнялся и потянулся кверху. В избе затопилась печка.
Ещё через минуту хлопнула калитка у большой, ещё свежей избы степенного крестьянина Макара Павлова, и из неё выскочила баба, и выскочила ‘не путём’: она была полуодета и босиком. Быстро подбежав под окно соседней избы, она стала немилосердно в него барабанить.
— Кто там? — послышался торопливый оклик из-за окна.
— Соседушки, родные! — завопила баба со слезами в голосе.— Какая беда-то у нас случилась: двух лошадей увели!
В избе послышались тревожные возгласы и возня, видимо, соскакивавших с постели хозяев, вскоре несколько заспанных лиц показались в окнах и раздались восклицания:
— Ну да! Да неужто правда?!
— Ей-богу, правда! О-ох мы, разнесчастные! — завыла баба и, отскочив от соседней избы, побежала опять к себе.
В окнах других изб показались тоже людские головы, посыпались вопросы:
— Что это? О чём она?
— Лошадей увели!
— Батюшки мои!
На крыльцо соседней избы вышел хозяин. Торопливо поглядывая в проулок, он вдруг встревожился, поднял руки, хлопнул ими по бёдрам и прокричал:
— А у нас телегу укатили!
Поднялась суматоха. Народ из ближних дворов повыскакал на улицу, заметался, заволновался, закричал: оказалось, ещё из соседнего сарая была украдена сбруя, два плуга и мешок льняного семени. Беготня, вой, шум поднялись невообразимые. Целых полчаса все были словно угорелые, метались из стороны в сторону, собирались в кучи, опять разбегались, наконец понемногу угомонились, сделались несколько спокойнее и решили, что мешкать нечего, а нужно отправляться в погоню, и чем скорее, тем лучше.
Отобрали людей, стали решать, в какую сторону отправляться, пошли разглядывать следы, но следы в суматохе были все стоптаны, и их никак нельзя было разобрать. Пришлось отправляться в разные стороны.
Бабы из потерпевших домов плакали, ребятишки ревели, мужики имели крайне огорчённый вид.
Всех более казался огорчённым Макар Павлов. Хотя он был мужик зажиточный (у него жил в городе сын на хорошем месте и хорошо ‘подавал’ ему) и из украденных лошадей одна была кляча, старая и запалённая, но он ходил точно разбитый чем и поминутно охал:
— Ох, Дичка украли! Дичка увели!.. Батюшки мои родные, ведь это полживота отняли! Кусок сердца вытянули!
И он поднимал живот, хлопал по бокам руками и никак не мог удержать выступавшие на глазах слёзы. В погоню он не мог уехать и не мог сообразить, что ему теперь делать: горе окончательно затуманило его голову и помутило ум.
— Ведь он родной мне был, кровный, родной! Как же это его увели у меня? — лепетал Макар, и голос его прервался от приступавших всхлипываний.
Дичок был вторая из украденных у Макара лошадей, ещё молодая и очень любимая и им самим и всей его семьёй.
От роду Дичку было лет пять с половиной. У Макара он был уже года четыре. Купил его Макар на втором году и вот при каких обстоятельствах.
Однажды, также осенью и в праздничный день, в семье Макара сели ужинать. Время было не очень позднее: только что убрали скотину и подоили коров.
Ужинать торопили девка и сам Макар. Девка — затем, чтобы поскорей идти на улицу, а Макару нужно было идти сушить овин…
Только было уселись за стол и старуха подала было чашку щей, как дверь отворилась, и в неё вошёл высокий, неуклюжий мужик, с другого конца деревни, Яков Ильин. Помолившись богу, мужик проговорил:
— Хлеб да соль!
— Просим милости!
— Кушайте на здоровье!
Мужик сел на лавку, почесал в затылке и, обратившись к Макару, проговорил:
— А я, брат, к тебе!
— Что такое?
— Я видел, ты раз летом с реки бодягу1 нёс, не дашь ли мне, пожалуйста, щепоточку?
— На что тебе?
— Да что, шут её побери-то, беда случилась!
— Какая такая?
— Да жеребёнок парню ногу расшиб в самой коленке! Раздуло, посинела вся: парень на крик и кричит!
— Ишь ты, грех какой! — сказала жена Макара.— Как же это он ему подвернулся?
— Как подвернулся? Нечаянно. У нас ведь нешто лошади! Не лошади это, а дьяволы, уж такой анафемский покон!2
— Чем же? — проговорил Макар.— У тебя, кажись, кобыла хорошая…
— Хорошая в работе, — сказал Яков, — тягущая и сильная, а характером чёрту сестра… Чуть маленько оплошаешь, живым заест. Вот и жеребёнок в её задался, да не первый такой, а третий. Тех из-за характера сбыл, этого пустил, — ну, думаю, последыш, може, посмирнее будет, выращу кобыле на смену, ан, вишь, и этот такой!
— Что ж он, лягается, что ли?
— И лягается, и кусается, всем берёт!.. К себе не подпустит, вот какой, окаянный!
— Ишь ты! — проговорил Макар и замолчал. Хлебнув щей, он проговорил: — Ладно, я бодяги-то тебе дам…
— Дай, пожалуйста, а то просто беда! Парень измучится совсем.
Поев наскоро, Макар вылез из-за стола, сходил в горенку, принёс щепоть бодяги и, отдав Якову, стал объяснять, как её употреблять. Яков слушал Макара внимательно, хлопал глазами, но, видимо, ничего не понимал. Макар заметил это, сразу оборвал объяснение и проговорил:
— Да постой, я сам пойду погляжу, какой ушиб-то, и сделаю, что надо.
— Пойдём, пожалуйста.
Макар оделся, они вышли из избы и направились вдоль деревни.
Подходя к дому Якова, Макар вдруг услыхал за воротами, внутри двора его, какую-то возню, звонкие удары по чему-то и бабье взвизгиванье: ‘Вот тебе, вот тебе, вот тебе, идол!’ Когда они вошли в калитку и Макар взглянул во двор, то увидел, что Соломонида, жена Якова, держала в поводу обротанного3 полуторагодовалого жеребёнка и здоровою палкой лупила его по чём попало. Жеребёнок рвался, метался, бросался во все стороны, но баба крепко держала за повод и немилосердно тузила его. При виде мужиков баба бросила палку, сняла обротку, жеребёнок рванулся в сторону и ударился боком о забор так, что сейчас же отскочил от него, как мяч, и не удержался на ногах. Потом он быстро вскочил снова на ноги, сделал круга два по хлеву и, забившись в угол, остановился там, дрожа всем телом и пугливо всхрапывая. Макару стало жалко его.
— За что ты его? — спросил он бабу, приподнимая шапку.
— За парня проучила,— проговорила, еле отпыхиваясь, баба,— не будет другой раз лягаться, пёс… Ах ты, сокрушитель этакий!
— Так его и надо, озорника! — одобрил бабу Яков.— Он скоро всем проходу не даст! Такую замычку4 взял, ни на что не похожее. Корму задаёшь и то боишься, как бы не саданул. Приложит уши и глядит!
Макар ничего не сказал. Они вошли в избу. Парень сидел около стола и, придерживая рукой ушибленное место, раскачивался всем туловищем и тихо стонал. Макар недолго думая начал растирать ему ушибленное место бодягой.
Растерев и завязав ушиб, Макар сел на лавку. Яков, Соломонида и парень в один голос стали жаловаться ему на лошадиный покон.
— Лошади по делу цены нету, коли бы не такая злючка, а злючка ни на что не похоже! В запряжке-то и то охмыляется, а когда без сбруи, лучше не подходи! А в стаде, когда ловить вздумаешь, просто наказание: ходишь, ходишь за ней, не поддаётся, да и всё тут.
Макар долго молчал, потом поворотился на месте и проговорил:
— Удивительное дело, что вы за чудаки! Что вы скотину-то за столб бесчувственный считаете, али за колоду какую? Сами незнамо как обходятся с нею да ещё ропщут!
— А как же обходиться с ней ещё? — спросила удивлённая Соломонида.
— Помягче. Будешь помягче обходиться, и она посмирней будет…
— Что же, с ней теперь бобы, что ли, разводить? — сказал недовольным голосом Яков и стал набивать трубку.
— Не бобы разводить, а кротости побольше иметь! У вас ведь как,— чуть маленько, и кулаком её в морду, баба рогачом, парень чем попало! Ономнясь5 я сам видел, как парень ваш свёл кобылу-то в ночное, спутал её, снял оброть, да как грызлами6 хватит её по морде, так та, сердечная, индо головой завертела! Так как же ей тут смирной быть?..
— Это не оттого! — сказал Яков.
— Как — не оттого? Попробуй-ка с ней лаской-то обращаться, другой свет увидишь!
— Со скотиной-то лаской? — сказала жена Якова.— Поймёт она твою ласку!
— А вы попробуйте! — настаивал Макар.
— И пробовать не будем! — проговорил Яков. — А видно, не ко двору нам этот покон, нужно его перевести!
— Знамо, так! — поддакнула Соломонида.— Продать обеих, а на ихнее место купить какую посмирнее.
— И жеребёнка продадите? — спросил Макар.
— И жеребёнка продадим. Что ж на него любоваться, что ль?
— Сколько же за жеребёнка думаете взять?
— Да что, красненьких полторы дадут, и ладно!
— Пущай за мной! — решительно сказал Макар и встал с места.
И Яков и Соломонида удивились.
— Идёт, что ли? — спросил Макар и протянул Якову руку.
— Бери, только на нас не пеняй, мы говорим тебе, что в нём есть!
— Да что уж есть, всё моё!
— Ладно!
Дома на Макара поворчали было, зачем он купил такого жеребёнка, но мужик не обратил на это никакого внимания и на другой день, обмолотив овин, взял деньги и пошёл к Якову. Был сильный заморозок, скотина стояла ещё на дворе. Яков обротал жеребёнка, Макар его принял из полы в полу и, перекрестившись, повёл к себе.
— Ну, глядите покупку-то! — крикнул Макар своим, держа жеребёнка под уздцы.
Семейные Макара высыпали на улицу и принялись оглядывать жеребёнка. Жеребёнок был крепкий, туловище круглое, зад лоснился, копыта стаканчиком, шея толстая, голова небольшая, сухая, глаза точно огонь. Он стоял, пугливо озираясь кругом, семеня ногами, пофыркивая и не давая дотронуться до себя.
— Ишь какой дикий! — сказала девка.
— Дикий-то дикий,— согласился Макар,— мы, пожалуй, и звать-то его будем Дичок,— ничего?..
— Ишь, у него и глаза-то горят, как у волка, какой в нём толк будет? — молвила Макарова баба.
— Не было страсти на дворе, так будет! — недовольным голосом сказала невестка. — Коли он такой злой, боязно будет и по двору-то пройти!
— Заест,— шутливо сказал Макар.— Он уж бабы три съел таких-то, только ноги остались.
— А постой, я ему хлебца вынесу, — будет он есть али нет? — сказала девка и побежала в избу.
— Да посоли хлеб-то! — крикнул ей вслед Макар.
Девка вскоре вернулась с ломтём хлеба и поднесла его жеребёнку. Жеребёнок, завидев хлеб, и бровью не моргнул.
— Ещё не привычен,— молвил Макар и поднёс хлеб к губам жеребёнка.
Жеребёнок отвернул голову.
— Ишь ты, не хочет! Постой, раскутаешь, будешь есть!
И Макар отломил кусочек хлеба, где было побольше соли, и впихнул его в рот жеребёнку. Жеребёнок нехотя взял его, помял губами и проглотил. Макар подал ему ещё такой же кусочек, жеребёнок сжевал охотнее и, увидев, что у мужика есть ещё хлеб, сам уже потянулся за ним.
— Вот так-то! — проговорил Макар и стал гладить жеребёнка по морде. — Ешь, ешь, дурашка! Привыкай, да будь смирен.
И, дождавшись, когда жеребёнок съел хлеб, он тихонько повернул его и повёл во двор. Жеребёнок заартачился и не захотел было идти на чужой двор. Макар, остановившись, стал гладить его по морде и шее.
— Ну чего ты, дурашка? Не бойсь! Тебе тут хорошо будет!.. Молодуха, принеси-ка ему приполок невеечки!7
Жеребёнок после ласки оказался послушливее и, не упираясь, вошёл во двор. Макар завёл его в задний хлев, снял обротку и проговорил:
— Ну, вот тебе и место, гуляй здесь!
Жеребёнок почувствовал, что с него сняли обротку, сразу рванулся в сторону, взлягнул, причём чуть не попал Макару пятками в грудь, и, забившись в угол, остановился там, дрожа всем телом.
— Ишь как тебя приучили… Ну постой, здесь тебе того не будет!
И Макар засыпал в кормушку принесённый молодухой невеяный овёс и вышел из хлева.
Макар всегда и со всей скотиной обходился ласково, старался не бить, не кричать на неё и семейным не позволял этого делать. Так же стал он обращаться и с Дичком. Мало того, он на первых порах сам стал ухаживать за ним: сам носил корм, сам поил, сам таскал подстилку. Допускал он и дочь с невесткой это делать иногда, но сам всё-таки присматривал: достаточно ли они корма или пойла ему дали, так ли положили. На первых порах Дичок не подпускал к себе никого. Только кто покажется в хлеве, он бросается в угол, настораживается, поднимет уши и стоит, смотрит. Едва кто делал к нему шаг, он, прижимая уши, начинал охмыляться и семенил задними ногами. Старуха, когда носила пойло овцам, всегда опасливо озиралась, не бросился бы он на неё, не ударил бы как. Настороже были всегда и девка с невесткой. И только Макар не обращал на это никакого внимания. Положит корм, подойдёт к нему и, ласково отпрукивая, ухитрится как-нибудь схватить за шею или за холку и начнёт гладить его, почёсывать, называть нежными именами. Мало-помалу жеребёнок стал привыкать к нему, встречать более дружелюбно и не отскакивал уже от кормушки, когда кто-нибудь появлялся в хлеве.
Мало-помалу Дичок стал позволять дотрагиваться до себя не только Макару, но и старухе, снохе, а особенно девке. Девке потому, что она всех больше ухаживала за ним и обходилась ласково и, кроме того, часто выносила горбушку или кусочек хлеба.
К весне Дичок поднялся, вырос и сделался ещё круглее корпусом. В первую бороньбу Макар пожалел его запрягать в борону. Но в яровой сев, когда работа бывает легче и когда лошади несколько поправляются на вырастающей к этому времени зелёной траве, он решился попробовать его. В один полдень он послал Федорку в стадо привести его. Девка живо прикатила с ним, и Макар, благословясь, исподволь стал надевать на него хомут. Дичок было фыркнул, насторожил уши и поднял голову, но Макар с девкой, одерживая его, надели-таки хомут, стали засупонивать и вхлёстывать гужи8. Сделав это, Макар под уздцы повёл Дичка на полосу, зорко следя, как бы он не рванулся назад и не наскочил бы на борону.
Дичок шёл на полосу неохотно, остановился было, когда опрокинули на пашне борону зубьями вниз и ему стало тяжело её тащить, но его опять погладили, почесали, и он легко двинулся с места.
Два раза взад и вперёд Макар сам провёл Дичка по полосе за девкой, которая ехала впереди на старой лошади. Потом связал вдвое повод и надел его дочери на руку, сам же отошёл в сторону. Жеребёнок пошёл как ‘милое дитятко’.
— Заходит-то, заходит как на повороте, словно старая лошадь! — говорила Федорка, и лицо её светилось счастливой улыбкой.
— Обыркается, бог даст, и пойдёт! — сказал Макар и не пошёл уж больше за жеребёнком, а остался на конце полосы.
Следующею зимою, когда выпало достаточно снега и санная дорога установилась совсем, Макар попробовал Дичка в упряжке, для этого он запряг старую лошадь в дровни и пустил вперёд, а Дичка, запряжённого в другие сани, на аркане пустил позади. На передней лошади поехала невестка, на Дичке он сам с Федоркой.
Когда тронули от двора, то Дичок рванулся с места сразу и полез было на передние дровни. Но молодуха ударила по лошади. Тогда Дичок бросился в одну сторону, потом в другую, но, натягиваемый арканом и управляемый вожжами, он поневоле вышел на дорогу и плавно побежал вперёд.
— Ну вот, так-то беги, не сворачивай! — говорил Макар.
— Как он ловко ногами-то вывёртывает! — восхищалась Федорка.
— Побежка развязная, нечего говорить! — присматриваясь к бегу Дичка, молвил Макар.
Выехали за деревню, доехали до перекрёстка и повернули на другой путь. Макар крикнул, чтобы молодуха пошибче ехала.
Та разогнала лошадь, Дичок тоже прибавил ходу, аркан остался без натяжки.
— Кати, Дичок! Не выдавай! Не давай старому спуску! — весёлым голосом поощрял жеребёнка Макар.
— Что за бег, батюшки мои! — восхищалась, жмуря глаза, разрумянившаяся на холодке Федорка.
— Стой! — крикнул Макар молодухе.
Молодуха сдержала свою лошадь. Макар выскочил из саней, отвязал аркан от передних дровней, завязал его на оглоблю и велел молодухе съехать с дороги.
Молодуха тронула свою лошадь в сторону, Дичок двинулся было за нею, но Макар натянул вожжи, и жеребёнок остановился. Потом, когда дорога очистилась, Макар опустил вожжи и крикнул:
— Но-о!
Дичок дружно тронулся с места и пошёл вперёд мелким шагом, высоко подняв голову. Макар снова крикнул:
— Пошёл, дурашка!
Дичок согнул голову, рванул ею вперёд и перешёл на рысь. Дальше — больше, рысь всё делалась крупнее и крупнее. Дичок начал было скакать, но Макар сдержал его, слез опять с саней, ввёл ему в рот удила и опять тронул.
На дороге показался встречник. Федорка указала на него отцу, Макар ничего не сказал, а только перебрал в руках вожжи и слегка ударил ими Дичка.
Дичок пошёл вовсю. Не доезжая сажени две до встречника, Макар натянул правую вожжу, и Дичок покорно свернул с дороги, объехал путника, быстро вылез снова на дорогу и пустился было опять во всю рысь, но Макар сдержал его.
— Ну будет, будет! Показал прыть, и ладно. Ступай шагом, домой пора!
— Молодец, сердце радуется! — говорила Федорка.
— Дал бы бог здоровья — славный конёк выйдет! — молвил Макар.
После этого Дичка уже все крепко полюбили в семье Макара. Сам же Макар и Федорка просто души в нём не чаяли. Они заботились о нём больше всех, ласкали его: за работой ли, в езде ли, при даче корма на дворе — всегда у них находилось для него нежное слово. И всё это для Дичка не пропало даром. Он рос, толстел, был всегда весёлый и здоровый и совсем забыл свою прежнюю привычку охмыляться или пугаться. Он подпускал к себе и молодуху и старуху, его свободно ловили в стаде, а к Федорке даже на голос шёл. Придёт она в полдни или ловить его в стадо
и только кликнет: ‘Дичок!’ — и Дичок бежит, аж земля дрожит. У Федорки всегда находилась на его долю корочка хлебца в кармане, когда же этого не было, то Федорке долго приходилось отбояриваться от него. Ходит он за ней по пятам, мешает доить коров.
Воза возить Дичка пустили на пятое лето, прежде запрягли в навозницу и давали возить только по упряжке, а на другую пускали гулять, потом в покос запрягали кое-когда за травой, совсем же его пустили наравне со старыми лошадьми только в сноповозку.
И в возах хорошо пошёл Дичок: не мнётся, не артачится. Случалось, накладали и тяжёлые воза, — ему было всё равно.
Однажды уж возили яровые снопы. Макар с возом на Дичке догнал Якова, бывшего хозяина Дичка, тот тащился тоже со снопами на тощей клячонке и вёз не больше как снопов сто двадцать. Поздоровались, разговорились.
— Втягивается жеребёнок в работу-то? — спросил Яков.
— Ещё как втягивается-то! Надо бы лучше, да нельзя! — ответил Макар.
— А характером как?
— Смирен, хоть разбери, а умница — и сказать не знаю какой. Молодухины ребятишки почти между ног у него бегают, и он хоть бы что!
Яков тряхнул головой.
— Вот поди ж ты! Что значит ко двору-то придёт, и характер изменит!.. А у меня-то что выделывали!.. Мать-то его вон на какого одра9 променял, хоть сам на подмогу впрягайся, а ничего поделать не мог!
Макар хотел сказать ему, что и прежде говорил: что это не оттого у них этот покон не задался, а от обращения их, но в это время лошадь Якова остановилась. Дичок тоже было встал, но только на одну минуту. Он поднял голову, тряхнул ею, влёг на хомут, осадил несколько свой воз, потом исподволь свернул в сторону, обошёл воз Якова и пошёл впереди. Макар побежал за ним.
И такого сокола у них украли! Макар этому было и верить не хотел. Он думал, что это снится ему, встряхивал головой, полагая, не спросонья ли это, но то был не сон… Когда Макар в этом вполне убедился, то сердце его облилось кровью.
— Злодеи! Аспиды! — ругался он на конокрадов.— Как у них руки-то не отсохли, когда они обротывали лошадей-то! Как они не напоролись на что-нибудь, когда на двор-то лезли! Что они со мной только поделали-то?
И сердце огорчённого Макара кипело такой злобой, какой, может быть, он не испытывал отроду. Он стискивал зубы, сжимал кулаки и желал разорителям разных напастей и бед.
С нетерпением ожидал Макар, когда вернутся посланные в погоню. Что-то скажут? Не нападут ли на след, не догонят ли похитителей?
Пришло время обеда. Посланных не было ни видно, ни слышно. В семье Макара сели за стол, но за еду никто не принимался. Все сидели, опустя головы. Старуха охала и кашляла, молодуха насупилась, как будто ей и на белый свет было глядеть не мило, а у Федорки так всё лицо опухло от слёз.
— И что это за отчаянный народ есть, господи боже! — заговорила вдруг старуха.— Идут в чужую хоромину, берут чужую животинину, как будто это так и надо!
— И смелые какие, разбойники, — поддакнула ей молодуха, — словно о двух головах: ну, хозяевам попадутся, что ж, жизнью, что ли, ихней подорожат… Что попадётся под руку, тем и ахнут!..
— Неужели этот народ крещёный? — молвила Федорка, и на глазах её снова выступили слёзы.
У Макара сердце обошлось, и рассудок прояснился маленько. На всё это он только проговорил с тяжёлым вздохом:
— Нужда да зависть до всего доведут!
Нужно было садить овин10 к завтрашнему дню, но никто не помнил об этом, никому дело на ум не шло.
К вечеру стали возвращаться посланные в погоню. Приехали с одной дороги, с другой и третьей. Везде видели следы и далеко по ним гнались, но никого не догнали. Спрашивали встречного и поперечного, не попадались ли им неизвестные люди с лошадьми, но на это никто ничего и сказать не мог.
При таких известиях в соседних избах раздался вой. Заплакали было у Макара старуха с Федоркой, но Макар их остановил:
— Будет вам! Слезами горю не поможешь!.. Видно, божье попущение на нас вышло!..
Приехал урядник, описал всё подробно, что у кого украдено, где и как пробрались воры, какие взломы сделали, составил протокол и уехал.
Наступила ночь.
Плохо спалось в эту ночь соседям Макара. Не спалось и ему с семьёй… Тысячи горьких дум копошились в головах их и гнали от них сон… Как теперь быть? Чем заместить ущерб? Убытки большие — не на рубль, не на два, где на это место взять в крестьянстве, когда у многих всю жизнь при тяжёлом, почти непрерывном труде свободной копейки не загонишь? И горем томительным, тяжким горем сжимались сердца несчастных и не давали, им успокоиться.
Но сон всё-таки взял своё. Понемногу расслаблял он то одного, то другого, понемногу навевал дремоту на глаза их. Наконец он совсем овладел измученными горем людьми и приковал их к постелям.
Пропели петухи, вторые и третьи. Время стало подвигаться к рассвету. Сон семейных Макара стал уже не так крепок… То кто-нибудь поворотится, кто вздохнёт, кто пробурчит что-нибудь спросонья.
Слабо забрезжилась заря. В деревне многие уже стали молотить, и дружные удары цепов доносились от овинов. Вдруг на улице послышался конский топот и промелькнула какая-то тень. Ещё минута, и у избы Макара послышалось звонкое, переливчатое ржание…
Макар первый услыхал это ржание. Он подумал, что ему это послышалось во сне, и, вскочив, долго сидел на постели с сильно бьющимся сердцем и, позёвывая, протирал глаза. Только было ум его стал проясняться и он начал было кое-что соображать, как знакомое ржание послышалось снова.
— Дичок! — вскрикнул Макар и, забыв свою старость, опрометью бросился из избы.
Семейные его, пробуждённые этим возгласом, вскочили с постелей и не знали, что делать… Наконец старуха прежде всех опамятовалась: торопливо отыскала спички, вычиркнула огонь и зажгла лампу.
— Куда это побежал батюшка? — спросила молодуха и, подскочив к окну, стала глядеть в него.
В предрассветном сумраке было видно, как у двора стоял Макар, повиснув на шее Дичка, и, гладя его по спине, лепетал что-то.
— Дичок прибежал! — воскликнула она и опрометью выбежала из избы, вслед за нею бросились и старуха с Федоркой.
Дичок стоял, опустя голову, порывисто дышал, пофыркивал ноздрями и поводил кругом глазами. Он был весь мокрый и с осунувшимися боками, на шее его была завязана в глухую петлю верёвка, конец которой, видимо оборванный, болтался ниже груди и чуть не доставал до колен.
— Откуда ты, милый, голубчик?! — захлебываясь от счастья, воскликнула Федорка. — Как тебя это только бог принёс-то?
— Да уж не во сне ли это? — усомнилась старуха.
— И то, не во сне ли? — согласилась с нею невестка.
— Чего во сне, наяву! — молвил Макар. — Вишь, где-нибудь привязан был, да оторвался… Золото ты моё!
И Макар ещё крепче стиснул руками шею Дичка, бабы же не знали, что им делать от радости.
1 Бодяга — водяное растение, которым излечивают кровоподтёки, ссадины.
2 Анафемский покон — проклятая порода.
3 Обротанный, оброть — пеньковая конская узда без удил, с одним поводом для привязи.
4 Замычка — обычай, привычка.
5 Ономнясь — недавно, несколько дней тому назад.
6 Грызла — железные удила у узды, местное название. (Примеч. автора.)
7 Приполок невеечки, приполок — количество чего-либо, забранное в полу одежды, невеечка — невеяный овёс.
8 Засупонивать и вхлёстывать гужи — затягивать кожаную петлю, которая соединяет хомут с оглоблями и дугой.
9 На одра, одёр — старая, изнурённая рабочая лошадь.
10 Садить овин — наполнять овин снопами для сушки.