Диана
Диана
* * *
* * *
Диана, Мошин Алексей Николаевич, Год: 1905
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Алексей Николаевич Мошин
В длинном зале Эрмитажа с античными фресками, украшающими стены и овальный потолок, и с мраморными статуями на блестящем узорчатом паркете, — в этом зале давно уже сидел косматый молодой человек в пиджаке самого будничного вида. Он выбрал стул как раз между двумя творениями Гудона: статуей Вольтера и Дианой. С этого места Вольтер производил особенное впечатление: его пытливо-насмешливый взгляд был устремлён прямо на зрителя, который невольно принимал на свой счёт и сардоническую улыбку мраморного старика.
Диана также отсюда казалась особенно интересной. Движение всей её классической фигуры было направлено в противоположную от зрителя сторону, казалось. она зорко высматривает добычу для своих метких стрел, не подозревая, что её прекрасной наготой любуется мужчина.
А мужчина любовался долго к немалому соблазну двух фешенебельных девиц, которые в сопровождении дамы с лорнетом старались поскорее пройти мимо нескромной скульптуры…
Косматый молодой человек приходил сюда так часто и так долго просиживал на этом самом стуле, что первое время на него подозрительно посматривали расшитые позументами ливрейные лакеи с бритыми лицами. Но вскоре они узнали, что этот молодой человек — довольно уже известный скульптор Рябов, и что он приходил сюда изучать классические произведения своей профессии.
Рябов любовался Дианой со жгучим восторгом, взглянув на чарующие изгибы фигуры, скульптор закрывал глаза, стараясь запомнить впечатление.
Он избегал смотреть на Вольтера: невыносима была его саркастическая улыбка и неподвижный насмешливый взгляд.
Рябов давно уже понял, что хотел ему сказать этот комфортабельно расположившийся в своём кресле и саркастически улыбавшийся старик: даже во сне преследовала скульптора ядовитая улыбка, пристальный взгляд мраморного старика, который говорил:
— Что?.. Не можешь глаз отвести от моей мраморной соседки?.. Поди-ка, поищи такую дивную красоту среди твоих ‘живых’ подруг…
Но совсем не смотреть на Вольтера молодой человек не мог: казалось, — мраморный взор старика гипнотизировал и заставлял пристально смотреть на себя. Рябов, наконец, начал злиться:
— Отлично… — шептал он, глядя прямо в мраморное лицо Вольтера, — я понимаю тебя, старик, — и… ненавижу… Ты издеваешься надо мной, потому что знаешь, как мало у меня денег, и как это дорого стоит, — выбирать себе натурщиц среди особ, которые показывают своё тело за деньги…
‘О, если б я был художник-жанрист или пейзажист… — думал Рябов. — Я мог бы беспрепятственно схватывать свои сюжеты в поле, — наблюдать на улицах… Но кто позволит мне, хотя бы во имя искусства, смотреть не на модные тряпки, а на женское тело… Кто позволит мне выбрать достойное резца тело из массы живых женских фигур… Всякий скажет, что я с успехом могу ограничиться складками сюртуков и буфами платьев, — и в этом проявить моё искусство…
Кто поймёт, что мне так же нужна красота для того, чтоб я мог творить, — как нужно жаворонку солнце для того, чтобы он мог петь’…
А мраморный старик всё улыбался ехидно. Скульптор прошептал:
— До свидания, старик, — но не прощай… Я принимаю твой вызов… До свидания…
И, бросив полный восторга прощальный взгляд на Диану, Рябов быстро направился к выходу.
Из Эрмитажа Рябов отправился пешком на 7 линию Васильевского острова, вошёл в ворота знакомого дома, поднялся на пятый этаж и позвонил у обитой клеёнкою двери. Открыла дверь знакомая старушка с добродушным, улыбающимся лицом, и сказала:
— Пожалуйте, Александра Петровна сейчас вернётся, — в лавочку пошла…
И впустила Рябова.
Молодой человек снял пальто и галоши и прошёл в комнату с полочкой книг и фотографиями писателей на стенах, с чистой постелью за ширмой, с маленьким зеркальцем на комоде и с тремя стульями по бокам небольшого стола, накрытого чистой скатертью. Рябов взял с полки книгу, — попался Добролюбов, — хотел почитать, чтобы не скучно было ждать, — но не читалось. Он стал думать о ней, которая должна сейчас придти…
Он встретил её на выставке, у своей восковой группы. Она стояла с подругами и делала замечания, полные восхищения с одной стороны и понимания искусства — с другой. Их познакомил подошедший студент, который знал и его, и её. С тех пор он и она стали часто встречаться.
Она находила, что он очень талантлив, но ‘мало тронут в умственном отношении’. И она взяла на себя миссию воспитать из него умного, полезного служителя искусства, — того искусства, которое она понимала не как ‘игрушку’, но как ‘светоч, маяк’… Она принялась за его развитие, сама не замечая, что относясь к нему критически, как к ученику, она увлекается им, как мужчиной.
Рябову очень нравились её ‘лекции’, споры с нею и совместное чтение хороших книг.
Александра Петровна Соколовская оканчивала высшие женские курсы, но, по внешности, совсем не походила на тех своих подруг, которые щеголяли небрежностью костюма, стрижеными волосами и мужскими манерами. Она носила длинные волосы и даже у неё была чудная коса, одевалась по моде с несомненными оттенками собственного вкуса и даже носила корсет, хотя и признавала это скверной и вредной привычкой. Ах, этот её корсет, — он приводил Рябова в большое озлобление… Разве угадаешь за этим ‘панцирем’, хорошо ли сложена женщина, — годится ли она для модели?.. Что пластичны её жесты, что красива она и стройна, — разве это гарантия для скульптора… Ведь она — в корсете!..
Вот раздались по коридору её знакомые шаги, её голос, и Александра Петровна вошла в комнату — свежая от весеннего холода, разрумянившаяся.
С приветливой улыбкой она спросила:
— Странный у вас какой вид!.. Что с вами?..
Он вдруг выпалил с видом отчаянной решимости:
— У меня к вам просьба.
— Про-о-о-сьба?.. — протянула она, садясь, — вот как!.. Очень рада, — и взглянула на него с недоумением.
Он смотрел куда-то в угол…
— Вы не можете сомневаться в моём уважении… Но мне нужна натурщица… Для искусства… согласитесь… Я знаю, — вам это будет противно, неловко… — Но, ведь, мой взгляд не оскорбит вас… — Я — художник… это же для искусства!..
Он чувствовал, что начинает путаться, что в груди не хватает воздуха, и что не может отвести взгляд от угла, он чувствовал, что она вспыхнула, что она переживает душевную муку… Он жалел, что посмел говорить ей об ‘этом’.
Она горько усмехнулась:
— Для искусства… как это громко сказано!.. Для ваших заблуждений, бредней, — вот для чего это нужно…
Он вдруг подбодрился и посмотрел ей прямо в глаза:
— Пусть для бредней… Да, я брежу наяву… Мне не достаёт только модели, чтобы вылепить из глины мою мечту… Но если я оскорбил вас, — простите…
Он встал с намерением уйти.
— Извольте, г-н художник, — я готова послужить вам моделью, — сказала вдруг она, — когда прикажете?..
Он не верил своим ушам.
— Вы шутите?..
— Нисколько, — я согласна.
— Александра Петровна… Как мне благодарить вас?..
— Оставьте фразы… Когда вам нужно, чтобы я…
Он боялся, что она передумает. — Лишь бы один раз согласилась — тогда эта неловкость пропадёт.
— Если позволите, — я сначала сделаю эскиз карандашом, — это можно сейчас…
Она встала, заперла дверь на ключ и пошла за ширму. Через несколько мгновений она стояла перед ним, как натурщица. — Но какое это было разочарование!..
Ничего классического в её формах, с детства изуродованных корсетом, — в одну секунду его взгляд определил каждый недостаток её фигуры… Она стояла, разрумянившаяся от стыда перед мужчиной, — а он готов был провалиться сквозь землю…
Он схватил со стены её пальто и накинул на её плечи.
— Александра Петровна, простите… Вы не годитесь для модели… Тем лучше, может быть, для нас обоих… Но, клянусь вам, — я никогда не забуду… Вашей жертвы…
— Не гожусь?.. Вот видите, — сказала она уже за ширмой, одеваясь. — Вам нужно Фрину… Ах, вы, Пракситель!..
Ни тени горечи, обиды не заметил он в её голосе. Однако он не стал ждать, пока она оденется.
— Александра Петровна, — я так взволнован… — сказал он дрожавшим от смущения голосом. — До завтра!..
И он ушёл.
Рябов куда-то исчез из Петербурга.
Прошло три года.
К старому смотрителю Евгениевской лечебницы для психических больных приехала погостить его племянница, женщина-врач Александра Петровна Соколовская. Теперь это была довольно полная румяная девушка с густыми волосами и пытливым, часто насмешливым взглядом коричневых глаз, смотревших сквозь пенсне.
Смотритель Иван Максимыч Думнов, продолжая завтракать, только что отдал служителю необходимые распоряжения насчёт буйных больных, при чём настрого повторил приказание: ‘Никаких насилий!.. Не сметь!.. Будьте ласковы!..’ и, отпустив служителя, поднял рюмку мадеры, чокнулся с доктором Кудриным и сказал:
— За твоё здоровье, племянница, — спасибо, что навестила одинокого старика — дядю. Да не отложишь ли свой отлёт за границу?.. Авось, успеешь…
— Нет, дядя, через недельку нужно ехать… Надеюсь, за неделю надоем вам своей болтовнёй… Вот вы покажите-ка мне вашу лечебницу…
— Н-ну… это вот проси доктора.
Кудрин поспешил сказать:
— Никого не нужно просить… Мы с вами, Александра Петровна, всё осмотрим. Объектов у нас много: есть мания, аменция, меланхолия, есть паранойя, гебефрения, идиотизм, кретинизм, — с удовольствием перечислял доктор, — есть круговое помешательство, есть нравственное помешательство. Увидите любопытные случаи периодических психозов. Есть интересные случаи психозов неврастенических… навязчивые идеи… Всё я вам покажу… А пока, — до свидания, — я должен обходить палаты… Иван Максимыч, а что Рябов, переведён в другую комнату? Я вас вчера просил…
— Переведён и уже он успел на стене сделать эскиз… В восторге, что белые, чистые стены…
— Какой это Рябов? — спросила дядю Александра Петровна, когда ушёл доктор, — я знала одного Рябова… скульптора…
— Он самый, — сказал Иван Максимыч.
— Как он к вам попал?.. — взволновалась Александра Петровна, — давно?..
— Да уж с полгода… История его вот какая. Скитался он где-то в Малороссии. Раз как-то отдыхал под кустиком на берегу реки, на окраине городка и увидел купавшихся девушек, одна из них его поразила красотой своей фигуры. Да и лицом она красавица, — ты её можешь увидеть: она — его жена, довольно часто его навещает с маленьким сынишкой, смотреть только на них тяжело, когда они около этого сумасшедшего… Ну так вот, — подождал он, пока оделись купальщицы, да пошёл за ними на приличном расстоянии… Узнал, где живёт и кто такая очаровавшая его девушка, остался в этом городке… Ну, как он добился того, что понравился ей, и что поженились они, — этого мне неизвестно. А вот знаю, что зажили они очень счастливо, но только жена долго не соглашалась служить ему моделью. Наконец, — потому ли, что он её убедил или просто из любви к мужу, — стала она позировать, — понимаешь, — безо всего, и принялся он из мрамора резать фигуру. Не знаю опять-таки, что ему мешало, — работа шла медленно, а между тем жена его готовилась быть матерью, и фигура её стала меняться, девственная эта прелесть пропала, а супруг-художник не хотел верить своим глазам. Ему нужно было, чтобы красота форм его жены была такая же прочная, как его мрамор. А красавица мраморная была уже почти совсем готова… Как-то он сличал — сличал свой мрамор с фигурою жены, — да как расхохочется… Припадок с ним сделался. Вообще… свихнулся… Даём ему возможность здесь и лепить, и рисовать… Но он предпочитает делать углём эскизы прямо на стене… И всё одну и ту же фигуру женщины… Во всех поворотах. Ты думаешь, — фигуру своей жены? Нет, — говорят, это — фигура ‘Дианы’ из Эрмитажа… Как измажет все стены, — сейчас же требует, чтобы его перевели в другую комнату, где стены белые… Его все любят, — он такой тихий, всегда приветливый…
— Дядя, — пойдём к нему…
Рябов, одетый в жёлтый больничный халат, лежал на постели, когда к нему вошёл смотритель с племянницей. Было два часа дня.
Скульптор не спал. Он поднялся, сел на кровати и взглянул на вошедших безучастным и скучающим взглядом. Ему не было никакого дела до этих людей. Но он приветливо сказал:
— Здравствуйте.
Александра Петровна смотрела на него глазами, полными слёз. Он изменился с тех пор, как она видела его в последний раз: похудел, оброс бородой, на лбу прорезалась морщинка, губы сложились в бессмысленную улыбку, а глаза стали мутные и беспокойные.
Соколовская окинула взглядом небольшую высокую комнату с одним окном, белые стены и белый потолок, два стула, стол, мольберт художника и кровать, чистое полотенце у небольшого зеркала с умывальником. На стене смелой и уверенной рукой был нарисован углём контур обнажённой женщины, это была Диана Гудона.
Гости заняли два стула, а невольный хозяин этой комнаты сидел на кровати и по-видимому старался вспомнить, что он должен сказать.
— Как вы себя чувствуете?.. — ласково спросил смотритель, — нравится ли вам здесь?..
— Да, ничего… Всё хорошо…
— Вы не узнаёте меня?.. — спросила Соколовская…
Этот знакомый голос, которого давно не слышал Рябов, заставил его встрепенуться и сосредоточить на гостье всё своё внимание.
— Да… Это вы?.. Ах, как это было давно!.. Или это было недавно?.. Может быть, вчера?.. Посмотрите, — он указал на стену с эскизом, — вот мне нужна какая фигура… Вы понимаете, — здесь всё совершенство, всё — красота… Вы очень хороший человек, я всегда вас уважал и даже, может быть, любил… Но у вас несчастная, никуда не годная фигура… Я больше не могу вас видеть… Мне стыдно, что я заставил вас разочароваться в вашей фигуре… Это большое несчастье, не правда ли?.. Простите, — я иначе не мог… Я должен был вам сказать правду… Зачем вы здесь?.. Мне больно за всё… Мне жаль моих надежд… Боже, как я страдаю!.. Где же мне найти её?.. Где же она… Диана?!.
Источник: Мошин А. Н. А. Гашиш и другие новые рассказы. — СПб.: Издание Г. В. Малаховского, 1905. — С. 180.
OCR, подготовка текста: Евгений Зеленко, август 2011 г.
Оригинал здесь: Викитека.