Алексей Толстой.
Девушки
Алексей Толстой.
Девушки
1
1
2
2
3
3
4
4
Комментарии
Комментарии
Девушки, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1913
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Чего только не рассказывали в уезде про усадьбу Липки. Говорили, что у красавиц сестер Вари и Анюты был какой-то роман, конченный плачевно, после чего тетка их, Анна Матвеевна, принуждена держать племянниц взаперти. Что сестры в уединении занимаются бог знает чем, или будто после смерти отца они тайно постриглись, передавались и такие вещи, о которых написать нельзя, словом, соседи на досуге судачили: отчего это сестры Перовы вот уже третий год никуда не показываются и никого не принимают у себя?
В то время в губернию назначен был из Петербурга новый чиновник, поручик в отставке, Иван Васильевич Кремер.
Оказался он холост, нрава легкого и по приезде до того принялся ухаживать за нашими дамами, что тотчас ему приписали все опасные качества бретера и смельчака.
Между прочими сплетнями рассказали и о липкинских сестрах, — обозвав их на этот раз женщинами нечеловеческой красоты. Иван Васильевич загорелся. На именинах у предводителя подогрел себя еще невероятным пари и вскоре, придумав деловой предлог, поехал в Липки.
Дорога, в сторону от тракта, вела по узким межам и, заворачивая постоянно, пропадала в хлебах. Ровной степи было на сорок верст — на четыре часа неторопливых размышлений. Но Иван Васильевич, надвинув на голову парусиновый капюшон, дремал, облокотясь на подушки. Действительно, если слушать, как крутится, захлебываясь, железное кольцо колокольчика, глядеть на ровную, зеленую, желтую, вдали вспаханную степь, вглядываться в зыбкие волны пара на горизонте и думать — ей-богу, не стоит: заведут такого созерцателя подобные мысли в трудные места.
Встряхнулся Иван Васильевич и потянул носом, когда солнце, уходя во мглу перед началом заката, пожелтело и лошади медленно шли на крутую гору…
— Доехали? — спросил он, ямщик не ответил, а с горы уже открылись зеленые бока оврагов, глиняные водомоины, прудки, на склонах скот, отраженный в воде, и вдалеке темный кудрявый сад и в нем купол беседки.
‘Черт возьми, а вдруг они — рожи!’ — подумал Иван Васильевич, вертя головой, когда сбоку замелькал забор… Ветви деревьев над мостиком хлестнули по дуге, и в глубине лужайки встал старый, как ящик, обветренный от непогоды дом.
Балкон, куда прошел Иван Васильевич, был пуст, но на круглом столе кипел самовар, перекинутый через балюстраду, висел турецкий шарф, чуть колыхаясь, и у порога лежала белая туфелька. Осмотревшись, Иван Васильевич поднял туфлю и засмеялся.
‘Прямо разбежались, башмаки растеряли!’ — подумал он и, вслушиваясь, прислонился к штукатуренной колонке, но только пчелы гудели, садясь на варенье, да из сада тянуло сухим запахом полевых цветов и влажным — с круглых клумб…
‘Точно девушка прошла повсюду, и сад запах цветами, — опять подумал Иван Васильевич. — Совсем девичий монастырь, какие они на самом деле? Туфля маленькая, с высоким подъемом, значит нога стройная и полная. Носок заширкан от беготни по траве… а внутри следы краски… от красного чулка…’ И, размышляя над туфлей, он представлял себе ее обладательницу. В это время скрипнуло позади. Он живо обернулся, из двери испуганно выглядывала сморщенная старуха в наколке… Иван Васильевич сунул туфлю в карман и поклонился…
— Вам что угодно, мы не принимаем, — спросила старуха, держась за косяк, брови у нее поднялись, и смирные глаза глядели с новым страхом на черные подусники гостя…
Иван Васильевич поспешил показать бумагу и объяснить, по какому делу приехал… Старуха перестала бояться и с неожиданной живостью, вытащив очки, прочла документ, усадила гостя и, дотрагиваясь до его колена, принялась пространно рассказывать о тяжбе своей с крестьянами… Потом спохватилась, угостила чаем и с умилением глядела, как Иван Васильевич ест лепешки. Запах цветов усилился, угомонились птицы в кустах, и только на осине неподалеку дрожали листья, но ей и бог велел дрожать, остальное же все отходило на вечерний покой…
— Весной землемер приезжал, пустила ночевать, так он дела-то не делал, а и на кухню, и в сад, и по комнатам — всюду нос свой принялся совать, а нос длинный у него, такой проныра, — сказала тетушка…
— Вот действительно проныра, — ответил Иван Васильевич, — вы бы его щелкнули по носу, а, кстати, что это не видно ваших племянниц?
Тетушка смолчала, Иван Васильевич покосился, на глазах у нее стояли слезы, и старушечьи, губы опустились углами вниз.
— В угловой, батюшка, ляжете, а закуску на ночь с бабой пришлю, — сказала она и повела гостя в комнату для приезжих, сама вздула огонь и, вздохнув, притворила за собой дверь.
Иван Васильевич живо подбежал к окну, просунулся в сад и стал слушать, раздумывая, как бы увидать девиц.
Немного погодя вошла высокая и простоволосая баба с подносом, на котором стоял холодный ужин…
— Послушай, красавица, — сказал ей Иван Васильевич, — отчего у вас все прячутся, я ведь не волк.
— А кто прячется? Мы никого не боимся, все на виду, — нараспев ответила баба, поведя глазами.
— А где же ваши барышни?..
— Барышни спать пошли… У нас ложатся спозаранку, как стадо пригонят, молочка парного попьют и лягут…
— И никто у вас не бывает, ни с кем не знакомы?
— Зачем, наши барышни очень себя соблюдают…
— Ох, баба лукавая, сама-то ты себя соблюдаешь ли?
Баба сейчас же удивилась и подняла черные брови…
— А вы откуда знаете?..
— Все знаю, на аршин под тобой вижу, знаю, например, что барышни ваши наверху живут.
— Ох, батюшки.
— И комната их направо по коридору…
— Вот и неправда — налево.
— Ты от сада считаешь?
— Ну да.
— А я от крыльца. Как тебя зовут?
— Анисья.
— Щекотки боишься?
Тут баба совсем растерялась, Иван Васильевич, пощекотав ее для вида, выспросил между смехом все, что надо, и на прощанье шлепнул по спине, баба убежала. А он задул свечи и, посмотрев, не бегают ли собаки, выпрыгнул в сад.
Все окна были темны, кроме последнего наверху, завешенного шторой. Напротив росла осина, дерево ненадежное, но Иван Васильевич все-таки рискнул: подпрыгнув, ухватился за ветку и полез наверх, выбирая крепкие сучки, в уровень раскрытого окна пригнулся и в щель не совсем задвинутой занавески увидел угол ковра, на нем туфельку, пару той, что лежала в кармане, и край тяжелого кресла, должно быть у кровати. Вслед за этим услышал он ровный голос. Это сестра сестре читала вслух ‘Обрыв’.
‘Вот черт, хоть бы ветер подул, — подумал Иван Васильевич, — или веткой, что ли, отогнуть занавеску…’
— Ах, ну что же из этого, — вдруг перебил чтение тоненький взволнованный голос, — ты сама видишь — писатель вывел самых лучших девушек, и все-таки одна не выдержала…
— Сегодня, право, Анюта, не узнаю тебя, — ответил голос читавшей, — ты взволнована… Неужто тебе нужна вся эта грубость…
— Все-таки любопытно… Ты говоришь, мы должны жить, как чистые ангелы… Какие мы ангелы… вот роман читаем: сама же ты рассказывала — на прошлой неделе всю ночь офицер тебе снился…
— И я тоже страдаю, потому что мы земнородные… Пойми — каждая девушка хранит небесный огонь. А мужчина смертный — его дело похитить огонь, а наше хранить. Вот почему к нам лезут со всех сторон…
— Почему же его и не отдать, если им так уж нужно, — помолчав, негромко возразила Анюта, Иван Васильевич завозился в листве…
— Какая ты ничтожная, как хочется тебе всей этой будничной гадости… Неужто ты не в силах сломить желание, ужасно, у каждой из нас словно жернов привешен… Будь сильной, Анюта, ведь если в лесу с тобой повстречаются волки, ты не захочешь, чтобы съели тебя…
На это Анюта ничего не ответила, вздохнула только и попросила:
— Варя, погадай мне.
Иван Васильевич, сощуря глаз, вытянул шею и увидел: на ковер вступила босая нога и пролетел за нею белый подол юбки…
Варя принесла карты и, раскладывая их, заговорила:
— Ну что гадать — только расстраиваться… Конечно, и для нас придет день, как и для всякой девушки, так уж лучше не думать о нем, не ждать, оттягивать… Из умных станем мы обыкновенными, из прозорливых — слепыми… Узнаем и роды и смерть… Но что это — смотри, как легли карты! Тебе грозит опасность. На сердце красный валет. Ты что-то скрыла, Анюта, будто вблизи нас злая воля. Враг… Туз. Постой, я разложу еще…
Стало вдруг очень тихо. И за окном и в комнате. Шелестели только листья… Вдруг Варя воскликнула с испугом:
— Смотри, опять те же карты! Рукой моей кто-то водит…
— Покажи, покажи…
— Нельзя… Я чувствую, кто-то у нас за окном… Вслед за этим слышно было, как на ковер прыгнули девичьи ноги, занавес, отогнутый пальцами, распахнулся, выпустив свет в густую листву, и через подоконник перегнулась Варя, две косы ее упали наперед, шея вытянулась. Она вскрикнула и взялась за раму: из листвы глядело на нее усатое лицо с блестящими глазами.
Если бы Иван Васильевич был на земле или невысоко над ней, он спрыгнул бы и удрал конечно. Но сейчас он вцепился только покрепче в ветви и молчал…
— Кто вы? — спросила Варя…
— Аи! — крикнула изнутри Анюта…
— Я случайно сюда попал, — ответил, наконец, Кремер, — хотел передать туфельку — вы потеряли ее…
— Это — моя, дайте сюда! — воскликнула Анюта и появилась в окне рядом с сестрой. Обе они были в ночных кофточках и белых юбках… У Анюты золотые волосы были окручены вокруг головы, щеку ее и ухо заливал свет лампы, худощавое лицо Вари осталось в тени…
— Дайте туфлю и убирайтесь, — сказала Варя, — иначе я позову на помощь…
— Что ты, все услышат, стыд какой! — перебила Анюта. — А вы не свалитесь? Ведь это вы приехали сегодня на тройке?.. Господи, какой смешной, полез на дерево…
И, хлопнув ладошами, она принялась смеяться… Кремер поглядел вниз: под деревом, ворча, уже сидели собаки…
— Ну, уж я теперь ни за что не слезу, — сказал он, — извините, я подслушал ваш разговор…
— Какая гадость, — воскликнула Варя…-
— Нет, отчего же, я бы на вашем месте пригласил советчика… Вопрос очень сложный…
— Он еще рассуждает’ — перебила Анюта, — а вам удобно сидеть?
— Превосходно… Мне кажется, что ваша сестра немного ошибается: я никогда не понимал отшельников, по-моему, они — эгоисты и все, если у вас есть сокровище — отдайте его поскорее нам грешным. Что бы стало, если бы все девушки заперлись в терему…
— Вот, слово в слово весь вечер ей толковала, — сказала Анюта…
— Молчи, молчи, — прикрикнула Варя, но сестра уже села на подоконник, охватив колено, и продолжала: — Как папа умер, Варя принялась ходить в церковь, служить обедни и решила, что мы не должны быть такими, как все… А я — самая обыкновенная, вроде нашей Анисьи.
— Боже мой, что ты говоришь, — опять перебила Варя, прислонясь с другой стороны к окну, — послушайте, сударь, если вы только человек, убирайтесь, это неприлично, это неслыханно, этого не бывает…
— К несчастью, убраться могу только через вашу комнату…
— Давайте руки! — сейчас же воскликнула Анюта, Иван Васильевич почувствовал в своей руке и вокруг кисти горячие ладони, изловчился и с ветки прыгнул на подоконник и в комнату. Анюта смеялась этому, тряся пальцами. Варя же, гневная, с пылающими глазами, раскрыла дверь, повторяя:
— Уходите, уходите, не оглядывайтесь…
Иван Васильевич все-таки оглянулся. Комната была белая, с двумя кроватями и кружевным туалетом, на ковре валялись рассыпанные карты.
— Хотите, я вам погадаю, — сказал он, мигнув от такой наглости.
— Убирайтесь, — топнув ногой, повторила Варя.
— Нет уж, если он действительно так нахально поступил с нами, пусть останется в круглые дураки играть, — ответила Анюта, соскальзывая с окошка.
Варя сейчас же повернулась, взяла соль, понюхала и сказала:
— Все равно я отсюда не уйду… А Кремер спросил:
— Если я проиграю, то что?
— То вы останетесь у нас до тех пор, пока мне не надоест! — воскликнула Анюта, присев над рассыпанными картами.
Когда неслышно подошла по коридору тетушка, взволнованная необычайной возней наверху, и отворила дверь, брови у нее поехали вверх, глаза замигали и задрожал дрожью старушечий подбородок. У стены, заложив руки, стояла Варя, как всегда, но кривила тонкие губы усмешкой. Анюта же, повалясь на кресло, охала и топала ногами, а посредине комнаты на ковре сидел Иван Васильевич в ночном чепце…
— В дураках, в дураках, ни разу не выиграл, — проговорила Анюта, вскочила, поцеловала тетушку и прошептала громко: — Почему вы раньше не говорили, что на свете такие смешные люди живут? Знаете, на что мы с ним играли?.. Если я выиграю…
— Да, я действительно проиграл, — ответил Кремер. Тетка перевела глаза на Варю, которая пожала плечами и отвернулась, как бы утверждая: ‘Я всегда от нее ожидала этой низости’.
— Дураки дураками, а стыд какой, ночью по окошкам лазить, идите спать, сударь, — твердо проговорила тетушка и, выведя в темный коридор гостя, стала строго на него смотреть.
— Удивительная, знаете, эта игра в круглые дураки, — начал Кремер шепотом.
— Нет, уж сама вижу, что дело нешуточное… Спасибо вам, батюшка, ведь к нашим-то дурам только смехом и можно было пробраться, — перебила тетушка, — все ведь девушки своенравные, а наши пуще того… Ну а теперь, слава богу, женитесь, батюшка, на здоровье…
— То есть вы как это, ого… — начал Иван Васильевич, подумал минуту и, взяв тетку под локоть, окончил деловито, — пожалуй, вы правы… Сейчас соображу…
Впервые напечатан в журнале ‘Живое слово’, 1913, No 2 (январь). С незначительной стилистической правкой вошел в III том Сочинений ‘Книгоиздательства писателей в Москве’, 1-е изд., 1913, 2-е изд., 1917, 3-е изд., 1918. В последующие прижизненные собрания сочинений рассказ не включался.
Печатается по тексту III тома Сочинений ‘Книгоиздательства писателей в Москве’, 1917.