Двор былъ лютый морозъ, шелъ снгъ и надвигался темный вечеръ,— послдній вечеръ
Въ этотъ холодъ и въ этой темнот на улиц г шла бдная, маленькая двочка съ непокрытой головой, босая. Правда, когда она вышла изъ дому, у нея были на ногахъ туфли, но проку отъ нихъ было мало. Эти туфли раньше носила мать,— такъ он были велики. Двочка потеряла ихъ, когда перебгала черезъ улицу, боясь попасть подъ быстро мчавшіеся экипажи. Одной туфли она не могла отыскать, другую-же подхватилъ уличный мальчишка и убжалъ съ ней. Вотъ и поплелась двочка дальше своими босыми ножками, покраснвшими и посинвшими отъ холода. Въ красномъ передничк она несла множество ррныхъ спичекъ, а одну пачку держала въ рук. Никто за весь день не купилъ у нея спичекъ, никто не далъ ей ни гроша.
Дрожа отъ холода и голода, бдная малютка брела дальше. На нее жалко было глядть…
Снжные хлопья покрывали ея длинные блокурые волосы, падавшіе на ея шею красивыми локонами, но она о нихъ не думала. Изъ всхъ оконъ сіяли огоньки, отовсюду несся запахъ жаренаго гуся: вдь это былъ канунъ Новаго Года. Вотъ объ этомъ такъ она дйствительно думала…
Въ углу, между двумя домами, изъ которыхъ одинъ выступалъ больше другого, двочка услась отдохнуть и съежилась. Свои озябшія ножки она поджала подъ себя, отъ этого ей стало еще холодне, но домой она не смла итти. Она вдь не продала ни одной спички, не выручила ни одной копйки. Отецъ наврно прибьетъ ее, да и дома было порядкомъ холодно. Надъ ними была только крыша, чрезъ которую продувалъ втеръ, хотя самыя большія дыры заткнули кое-какъ соломою и тряпками.
Ея маленькія ручки почти окоченли отъ холода. Ахъ! одна лишь спичка могла-бы помочь ей, еслибъ она посмла вынуть ее изъ пачки, чиркнуть по стн и согрть себ пальцы!
Наконецъ она ршилась и вытащила спичку. Рчт! какъ она вспыхнула! какъ загорлась! Двочка держала надъ ней руку, а спичка горла такимъ яркимъ, такимъ теплымъ свтомъ, точно свчка… Чудная то была свчка! Двочк казалось, будто она сидитъ передъ большой желзной печкой съ блестящими мдными ножками и мднымъ карнизомъ. Какъ весело пылалъ въ ней огонь, какъ пріятно онъ согрвалъ! Малютка уже хотла протянуть къ нему и ножки, чтобы погрть ихъ, но — тутъ огонекъ погасъ, печка исчезла, и въ рукахъ у нея былъ только конецъ обгорвшей спички.
Она чиркнула по стн другою, спичка вспыхнула, и въ томъ мст, гд свтъ упалъ на стну, та сдлалась прозрачна, какъ газовое покрывало, и двочка могла заглянуть въ комнату. На стол была разослана блая скатерть и стояла блестящая фарфоровая посуда, а жареный гусь, начиненный яблоками и черносливомъ, распространялъ чудный ароматъ. А что еще чудне было, такъ это то, что гусь вдругъ спрыгнулъ съ блюда и, переваливаясь, съ ножомъ и вилкой въ груди, направился прямо къ бдной двочк…
Но тутъ спичка опять потухла, и малютка по прежнему видла передъ собою лишь толстую, сырую, холодную стну.
Она зажгла еще спичку и — на этотъ разъ очутилась подъ великолпной елкой. Елка была еще больше и великолпне, чмъ та, которую она видла черезъ стеклянную дверь у богатаго купца. Тысячи свчей горли на зеленыхъ вткахъ, и пестрыя картинки, какія выставляются въ окнахъ магазиновъ, глядли на нее сверху. Двочка протянула за ними руки, но въ это время спичка погасла. Свчки на елк стали подниматься все выше, да выше и, наконецъ, показались ей звздами на неб. Одна изъ звздочекъ упала и оставила за собой длинную огненную полосу.
— Врно умираетъ кто-нибудь!— подумала двочка, потому что ея старая бабушка, одна только и любившая ее и теперь уже умершая, разсказывала ей, что когда скатывается звзда, то чья-нибудь душа возносится къ Богу.
Двочка еще разъ чиркнула спичкой, опять стало свтло, и при этомъ свт старая бабушка стояла передъ нею, такая свтлая и лучезарная, кроткая и любящая…
— Бабушка!— воскликнула малютка.— Возьми меня къ себ! Я знаю, ты уйдешь, когда потухнетъ спичка, ты исчезнешь, какъ теплая печка, какъ чудесный жареный гусь, какъ прекрасная, большая елка!— И она быстро чиркнула всей пачкой спичекъ, потому что ей хотлось. подольше удержать бабушку.
И спички засіяли такъ ярко, что кругомъ стало свтле, чмъ среди благо дня. Никогда еще бабушка не была такой большой и прекрасной: она взяла двочку на руки, и об, въ блеск и радости, поднялись высоко, безпредльно высоко надъ землей, и тамъ, куда он полетли, не было ни холода, ни голода, ни печали — он были у Бога.
Въ углу-же, прислонившись къ стн, въ холодное утро сидла бдная двочка съ красными щечками и улыбающимся ротикомъ — она замерзла въ послдній вечеръ стараго года.
Новогоднее солнце взошло надъ маленькимъ трупомъ. Окоченлая, сидла малютка со своими спичками, изъ которыхъ одна пачка сгорла. ‘Она хотла погрться!’ говорили люди. Никто не подозрвалъ, какъ много прекраснаго она видла, въ какомъ блеск она съ бабушкой вознеслись къ радостямъ Новаго Года.