Бен Хеллман
Бен Хеллман
Детская литература как оружие: творческий путь Л. Кормчего
Детская литература как оружие: творческий путь Л. Кормчего
———————————————————————
Детская литература как оружие: творческий путь Л. Кормчего, Хеллман Бен, Год: 2013
Время на прочтение: 31 минут(ы)
В статье ‘Забытое оружие’, опубликованной в ‘Правде’ в феврале 1918 г., впервые были разработаны основные принципы новой постреволюционной детской литературы.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге // Правда. 1918.17 февр. No 28. С. 3.] Значение публикации, подписанной Л. Кормчим, было признано в юбилейном 1967 г., когда журнал ‘Детская литература’ перепечатал ее, признав отправной точкой истории советской детской литературы.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге // Детская литература. 1967. No 1. С. 18-19.] Вслед за этим И.П.Лупанова в своей книге ‘Полвека’ с одобрением цитировала высказывания Кормчего, видя в них выражение ранней заботы советского правительства о своих юных гражданах.[Лупанова И. П. Полвека. Советская детская литература 1917-1967. М.: Дет. лит., 1969. С. 13.] В том же духе Е. О. Путилова в 1982 г. назвала статью важным призывом к созданию принципиально новой детской литературы.[Путилова Е. О. Очерки по истории критики советской детской литературы. 1917-1941. М.: Дет. лит., 1982. С. 5. См. также: Советская детская литература/Под ред. В. Д. Разовой. М.: Просвещение, 1978. С. 57. Чернявская Я. А., Розанов И. И. Русская советская детская литература. Минск: Вышэйшая школа, 1984. С. 37.]
Основные тезисы, сформулированные Кормчим, таковы. Детская литература обладает большой воспитательной ценностью, так как влияет на формирование характера, морали и убеждений читателя. Дореволюционная детская литература была в основном буржуазной, служила монархии, церкви и капиталу, воспитывала послушных ‘рабов’, боролась против ‘вольнодумства’ и социализма. От нее, от этого ‘яда, грязи и мусора’, так же как и от ‘распространителей ядовитых газов’, следует освободиться, причем ‘очищение’ детской литературы следует провести без всякой мягкости и нерешительности. Детскую литературу необходимо монополизировать, государство должно взять на себя ответственность за создание детской литературы. Ее цель — создать поколение людей, ‘свободное от предрассудков и суеверий’, людей, которые могут стать ‘прочным фундаментом для будущего созидания здания свободы и красоты жизни’.
М. Балина суммирует программу, высказанную в статье ‘Забытое оружие’, таким образом: ‘…Кормчий — первый, кто настаивает на классовом подходе в детской литературе, на прикладной функции этой литературы в системе образования будущих советских граждан, требует цензуры при пересмотре дореволюционного наследия’.[Балина М. У истоков детской советской литературы: иллюзии и факты //В измерении детства: Статьи о детской литературе / Отв. ред. М. П. Абашева. Пермь: Пермский гос. пед. ун-т, 2008. С. 13.]
Вскоре после выступления в ‘Правде’ Л.Кормчий получил возможность осуществить свои идеи на практике, когда в начале 1919 г. занял должность главного редактора нового журнала ‘Красные зори’. Горьковское ‘Северное сияние’ (1919-1920) и ‘Красные зори’ стали первыми советскими периодическими изданиями для детей. Официальным издателем журнала являлся ‘Культурно-просветительский отдел Совета 2-го городского района Петрограда’. На обложке его первого номера группа детей смотрит на восход солнца — наглядный символ обновления жизни и наступления социалистического будущего. Основная задача журнала формулировалась так: ‘…Воспитывать в детях начала социализма и пролетарской культуры, а также дать здоровый материал для чтения взамен старой детской книги, вливавшей в детскую душу яд рабства и лжи’.[Красные зори. 1919. No 1. Задняя обложка.] Идеи и слова Кормчего узнаваемы как в этом тексте, так и в передовице, где журнал ‘Красные зори’ называется ‘первой попыткой открыть детям путь к ясному пониманию того великого, что свершается на Земле, и первой попыткой освободить детей от тлетворного ига старой детской книги, погружавшей в мрак и рабство детскую душу’.[Красные зори. 1919. No 1. С. 1.]
Это стремление воспитывать молодых читателей проявилось и в повести ‘Под красным стягом’ (1919). Место действия — деревня на Севере России. Сын кулака идет к пониманию революции: он осознает, кто стоит за трудовой народ, и решает активно участвовать в борьбе на стороне большевиков. В духе еще неизвестного Павлика Морозова герой Кормчего понимает, что отец — враг, и его место в качестве наставника занимает старый отшельник Простота, показавший мальчику дорогу к будущему, где не будет ‘ни мрака, ни горя, ни забот’.[Кормчий Л. Под красным стягом // Красные зори. 1919. No 1. С. 11.]
После такого весомого начала имя Л.Кормчего неожиданно пропадает из советской печати. Он навеки становился малоизвестным пионером, эмблемой самого раннего этапа новой литературы. В предлагаемой статье мы попытаемся прояснить, откуда Кормчий пришел, в чем истоки его пафоса и готовности служить новой власти и, наконец, как сложилась его судьба после выступления в ‘Правде’ и редакционной работы в журнале ‘Красные зори’. Ответы на эти вопросы имеют отношение не только к личной судьбе Кормчего, но отчасти раскрывают первоначала советской детской литературы.
Выяснить биографию Л. Кормчего — задача не из простых. Беспристрастных документов мало, а главные источники — две юбилейные статьи 1931 г. — основаны на рассказах самого их героя,[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю // Кормчий Л. Мир любви. Рига: Школа и жизнь, 1931. С. 3—6, [Бережанский] Н.Г. 25-летний юбилей Л. Кормчего // Новый голос (Рига). 1931. 14 мая. No 107. С. 8.] как оказалось, во многом ненадежных. В то же время ‘сомнительность’ как раз и является первым, а может быть, и самым важным штрихом в его портрете.
Л. Кормчий родился 29 февраля 1876 г. в Санкт-Петербурге.[Izceojuo vcu tautbas pilsou sarakts. Zias par personm, kas izcelojuas saska ar lgumu par vcu tautibas Latvijas pilsou prvietoanu uz Vciju. (Lik. kr. 1939. g. 176.). Riga: Ieklietu ministrijas Administration, 1940. C. 783. — Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии. 1917-1944 гг. Биобиблиографический справочник. Ч. II. Stanford Slavonic Studies. Vol. 3. No 2. Stanford, 1990. С. 298.] Настоящее его имя, по-видимому, — Леонард Юлианович Пирагис.[В дореволюционных адресных календарях Санкт-Петербурга Кормчий выступает именно как Пирагис (см., напр.: Весь Петербург на 1914 год: Адресная и справочная книга г. С.-Петербурга. СПб., 1914. С. 514.). Свои первые публикации, до появления своего литературного псевдонима, Кормчий подписывал инициалами ‘Л. Ю. П.’. Фамилия Король-Пурашевич, под которой он был известен в Латвии в 1920-е и 1930-е гг. и во время Второй мировой войны, появилась только в 1921 г.] Отец писателя был выходцем из Вильнюса.[Persnliches dokument Leonard Korol-Puraschewitsch No 63566 (13.1.40). Bundersarchiv, Berlin. Из этого документа вытекает также, что и дедушка Кормчего родился в Вильнюсе. В предисловии к роману ‘Гений мира’ (Рига: Школа жизни, 1931) говорится, что сочинение основано на литовских легендах, рассказанных автору его дедом.] О матери — Анне Меллер (MЖller) — известно, что она была католичкой, как, впрочем, и ее муж и сын. Л. Кормчий — главный писательский псевдоним Пирагиса, но в разные времена он выступал в печати еще и как Л. Гданский, Л. Зорькин, Л. Пермяк, Петр Рощин, В. Комаров, Л. Королев, Мих. Катков, Петров-Суворов, Эль-Ка, Земляной медведко, Гусляр, Л. Король-Пурашевич, Л. Кошевой, Лека, граф Лео Нарт, граф Леон Гард, П. Чунчин и т. д. Речь в данном случае идет не только о литературной игре, но о множестве ‘личностей’, ‘профилей’.
О ранней жизни Кормчего мы не имеем сведений. Повторяющимся локусом его детских произведений является устье реки Екатерингофки, и вполне возможно, что именно там, поблизости от Екатерингофского парка на юго-западе Петербурга, Кормчий провел часть своего детства и юношества. Где он учился, неизвестно, служил же он до революции, по его собственным словам, преподавателем в Павловском женском институте.[В рижской газете ‘Вечернее время’ в статье ‘Образы прошлого’ (1932. И окт. No 8. С. 2) Кормчий вспоминает визит императрицы Марии Федоровны в Павловский институт.]
События 1905 г. превратили Кормчего в писателя. Под впечатлением революционной атмосферы в декабрьском номере газеты ‘Обновленная Россия’ он публикует рассказ ‘Голодные’, подписывая его ‘Л.Ю.П.’. В этом ‘предании’ рассказывается о рыцаре, равнодушие которого к жалобам рабов и растущий голод среди подданных приводят к восстанию. В результате великолепный рыцарский замок сравнивают с землей, его власть обречена на кровавый конец. Наступает счастливое время: ‘Народ снова стал свободным, снова трудился только для себя, и снова окрестная равнина стала богатой, цветущей страной’.[Л.Ю.П. Голодные. Предание // Обновленная Россия. 1905. 25 дек. No 28.] Действие происходит в XVII в., но ни это, ни подзаголовок ‘предание’ не могли скрыть радикальный, даже революционный, пафос и аллегорическую форму рассказа.
В таком же духе написано и другое раннее произведение Кормчего — ‘Песня’. Жестокий калиф вопрошает у мудрых людей своей страны, сколько ему осталось жить. Ему пророчат, что его последняя минута наступит, когда он услышит песню народа. Калиф правит железной рукой, повсюду в его стране слышны стон и плач, но наконец настает ожидаемый момент. Свобода приходит с огненным мечом в руке: народ собирается под песни, и ненавистный калиф погибает в пламени.[Л. Ю. П. Песня. Легенда //В борьбе: Сб. Вып. 3. [СПб.]: Борьба, [1906].]
‘Песня’ была опубликована с подзаголовком ‘легенда’ в третьем сборнике ‘В борьбе’ (СПб., 1906). Открытое чествование таких революционеров и террористов, как Г.А.Гершуни, В.Н.Фигнер, И.П.Каляев, П.П.Шмидт и Е.С.Сазонов, свидетельствует об эсеровском уклоне редакции и авторов публикаций. Сборники ‘В борьбе’ были арестованы по постановлению суда, а их сотрудники, в том числе и автор ‘Песни’ Л. Ю. П., наказаны. Кормчий, кроме того, утверждает, что в это время он опубликовал в газете ‘Русь’ серию статей о деятельности карательных отрядов в Прибалтике. Действительно, в ‘Руси’, близкой к конституционно-демократической партии, в самом начале 1906 г. появилась серия очерков ‘Письма из Прибалтийского края’, которые в том же году вышли отдельной книгой ‘Расправы и расстрелы. Письма, очерки и наброски специального корреспондента газеты ‘Русь’ (‘Молва’)’. Книга была конфискована и предана уничтожению, а сама газета была закрыта цензурой в марте того же года, по всей вероятности, как раз из-за прибалтийских очерков. Газетные публикации сперва шли за подписью ‘В. Васильков’, потом — ‘Василий Климков (Васильков)’, а автором книги числится Василий И. Климков.[ Климков В. Расправы и расстрелы: Письма, очерки и наброски спец. кор. газ. ‘Русь’ (‘Молва’). М., 1906.] Поскольку из текста видно, что Климков был корреспондентом на Русско-японской войне и свидетелем Московского восстания в декабре 1905 г., кандидатура Кормчего на его место неубедительна. Но остается, конечно, загадка самого В. Василькова, исчезнувшего в тени Климкова.
Согласно некоторым источникам, Кормчего арестовали в 1906 г. и посадили на девять месяцев в ‘Кресты’, а после освобождения выслали в Архангельск.[[Бережанский] Н. Г. 25-летний юбилей Л. Кормчего. С. 8.] Это, пожалуй, вполне возможно, но неясно, как относиться к утверждению писателя о том, что он после всех испытаний — по-видимому, летом 1907 г. — участвовал в экспедиции Владимира Русанова из Архангельска на Новую Землю.[Там же.] В литературе об экспедициях Русанова Кормчий не упоминается. Сомнения вызывают также слова Кормчего о том, что в 1911 г. он побывал в Восточной Африке с экспедицией князя А. К. Горчакова.[Там же.] Говорит ли данный ‘факт’ о горячей жажде приключений или о безудержной мифомании, трудно решить. Во всяком случае стоит обратить внимание на то, что Кормчий в своих книгах для детей и юношества никогда не пользовался таким уникальным опытом: ни Африка, ни Новая Земля как место действия не встречаются в его творчестве.
Вернувшись в Петербург в 1907 г., Кормчий активно продолжает свою писательскую деятельность, теперь под псевдонимом ‘Л. Кормчий’. Свои произведения на гражданские темы периода революции он якобы собрал в книгу под названием ‘Одурь ночи’, причем книга, по его словам, была сразу конфискована.[Кормчий утверждает, что книга ‘Одурь ночи’ была издана в 1907 г. в петербургском издательстве ‘Альфа’ (Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4). В списке книг Кормчего 1932 г. указано, что книга вышла уже в 1903 г. (Кормчий Л. Дочь весталки. Рига: Изд-во автора, 1932. С. 208). Оба года ошибочны, так как ‘Альфа’ начала свою деятельность только в 1909 г. Книга ‘Одурь ночи’ не найдена.]
Тем временем редакторы сборников ‘В борьбе’ нашли возможность возобновить свою издательскую работу, и появление их новой книжки ‘Воля’ (1908) обошлось, по всей видимости, без всяких последствий.[Воля. Политический, общественный и литературный сборник. СПб.: Наука и жизнь, 1908 (обл. 1909).] Л. Кормчий участвовал в ней коротким рассказом ‘Они ушли. Из сказок ночи’, в котором видны намеки на военные и революционные поражения и отступления, а также на угрозу новой волны восстаний. Другие новые рассказы и очерки Кормчий печатал в ближайшие годы, по его собственным словам, в таких журналах, как ‘Огонек’, ‘Природа и люди’, ‘Всемирная панорама’, ‘Пробуждение’, ‘Современная жизнь’, ‘Современная мысль’, ‘Нива’, ‘Виленский вестник’, ‘Отклики Кавказа’, ‘Псковская жизнь’.
В 1909 г. у Кормчего вышла книга ‘Естественное. Этюд’.[Кормчий Л. Естественное: Этюд. СПб.: Альфа, 1909. (Б-ка ‘Альфа’, No 1). Книга осталась единственной художественной публикацией маленького издательства.]
Автор впоследствии вспоминал, что и этот том был конфискован, хотя какие-то экземпляры книги все-таки попали в библиотеки. Кормчий обсуждал нравственный распад молодежи в годы реакции, посвящая свой этюд ‘поветрию половой разнузданности’ среди молодежи и волне юношеских самоубийств.[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4.] Политический радикализм смешивается в ней с возмущением от морального разложения — так же как и в вышеупомянутой статье ‘Забытое оружие’.
Начиная с 1908 г. Кормчий стал работать в области детской литературы. Он становится постоянным сотрудником журнала ‘Всходы’, публикуя там два-три рассказа и повести в год вплоть до закрытия журнала в 1917 г. Отдельными изданиями за эти десять лет у него выходят около 15 книг для детей и юношества, многие из них в ‘Библиотеке журнала ‘Всходы». [‘Путешественники’ (1908), ‘На каникулах’ (1911), ‘Антип. На краю гибели’ (1911), ‘Юрка’ (1911), ‘Конокрады’ (1912), ‘Рассказы старого Рыбака’ (1912),’На заливе’ (1913, 1914), ‘Веселой детворе’ (1913), ‘Набег. Переправа. На льдине’ (1914), ‘Красавчик’ (1914), ‘Год моей жизни’ (1915), ‘Пепка’ (1915), ‘К лучшей жизни’ (1916) и ‘Галчонок’ (1916). Из этих произведений только ‘Красавчик’ переиздан после смерти автора — Пирагис Л.Ю. ‘Красавчик’. М.: Сибирская благозвонница, 2010.] Одновременно Кормчий под псевдонимом Л. Гданский пишет, переводит и разрабатывает большое количество практических руководств по самым разным предметам — от лечения земляникой, до французского бокса. Об этой деятельности его коллега, детский писатель Е. И. Шведер, впоследствии вспоминал:
‘Его жестоко эксплуатировало одно издательство, выпускавшее книги ‘технического характера’, поручая писать брошюры по разным вопросам. И чего-чего он не писал. <...> И о ‘лечении земляникой’, и о ‘приготовлении чернил’, и о ‘выделке кожи’, и ‘руководство по фотографии’. Делалось это просто. Покупалась старенькая книжонка, кое-где сокращалась, кое-где перефразировалась, материал немного перегруппировался— и брошюра была готова’. [Цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации: Факты и гипотезы //Даугава. 1990. No 9. С. 111.]
В переводе или, возможно, только в обработке Кормчего были опубликованы детские сочинения Э. Ожешко(‘Меир Езофович’, 1912), Г. Сенкевича (‘Ангел’, ‘Янко-музыкант’, 1912) и Уйды (‘Муфлу. История одной собаки’, 1912), притом Л. Гданский перевел Уйду якобы с английского, Л. Пермяк — Сенкевича, и Л. Кормчий Ожешко — с польского.[Гданский Л. ‘Маринкина доля’ (Пг., 1915), опубликованная в ‘Читальне народной школы’, также является переводом с польского. Автор не указан.] Время от времени Кормчий публикует сочинения для взрослой публики, часто с мистическим оттенком, не получая, однако, никакого признания.[См. напр, стихотворения в сборнике ‘Лепестки’ (Вильно, 1910) и рассказ ‘Перед смертью’ в ‘Летучем альманахе’ No 21 (Пг., 1916).] Бедность и экстравагантный образ жизни заставляли его соглашаться на любые заказы. Другой его знакомый, Г. И. Гроссен, вспоминал 1910-е гг. в Петербурге:
‘Кормчий был большой оригинал. Он владел неисчерпаемой фантазией, смотрел на жизнь ‘сверху вниз’. Его можно причислить к типу прежней петербургской писательской богемы, равнодушной к благам жизни, как, например, Александр Рославлев или Дмитрий Цензор. <...> Они жили то в роскошных квартирах и появлялись в дорогих ресторанах, то спускались до такой грани жизни, когда гордо произносили: ‘omnia mea mecum porto’ — ‘все мое ношу с собой’, но всегда сохраняли возвышенную гордую душу’.[Нео-Сильвестр Г. На буреломе. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1971. С. 108.]
Каковы были темы дореволюционных детских книг Кормчего? Сразу надо сказать, что в дореволюционном творчестве будущего сотрудника ‘Правды’ не встречается критики буржуазного менталитета и капиталистического строя общества, нет изображения классовой борьбы или разоблачения социального неравноправия и несправедливости. Зато можно выделить три повторяющихся сюжета: первый— ‘каникулярный’: маленькие приключения свободолюбивых мальчиков во время каникул (побег и возвращение домой), второй связан с персонажем стариком (часто рыбаком), рассказывающим детям увлекательную легенду, сказание или предание, третий — судьба симпатичного честного сироты, который с помощью доброго богатого благотворителя находит себе дом и получает возможность учиться и развивать свои таланты. Встречаются у Кормчего открыто консервативные, патриотические произведения. Так, дядя Леня (возможно, сам Кормчий) из рассказа ‘В святочный вечер’ повествует об участии своего деда в подавлении Польского восстания и подвигах в 1863 г., за которые ему вручили царский орден.[Кормчий Л. В святочной вечер// Всходы. 1916. No 12. С. 737-748.]
Как детский писатель Кормчий до Октябрьской революции не отличался от многих своих коллег, его темы были сквозными для тогдашней русской детской литературы. В ‘Правде’ Кормчий жаловался на то, что буржуазия до захвата власти большевиков ограничивала свободу детских писателей через Ученый комитет при Министерстве народного образования: Ученый комитет одобрял или отвергал книги для школьных библиотек, и в результате этого детский писатель пребывал в положении раба, которому диктуют условия работы. Кормчий ссылался на свой собственный горький опыт — Ученый комитет якобы всегда отвергал его книги. На самом деле его жалоба необоснованна. В каждом номере ‘Всходов’ объявляется, что журнал одобрен Ученым комитетом. Некоторый экономический убыток, конечно, мог иметь место, оттого что не все его книги рекомендовались библиотекам, но зато он мог свободно писать и публиковаться. Если читатели не в достаточной мере обращали на него внимание, то причина проста — как писатель Кормчий был посредственностью.
Известен, однако, один случай гонений и запрета, на который Кормчий и ссылается в своей статье ‘Забытое оружие’. С 1904 г. в Петербурге издавался детский журнал ‘Красные зори’. В 1911 г. он находился в плачевном состоянии: выходили двойные номера с минимальным количеством страниц, причем большинство из скудных материалов были написаны его главным редактором — уважаемой, но пожилой А. Н. Пешковой-Толиверовой. Попытка спасти журнал была предпринята в следующем году, когда редакторство неожиданно передали Л. Ю. Пирагису. В результате получился многосторонний и занимательный журнал с новыми сотрудниками. В качестве символа его обновления была взята и новая эмблема — петух, сидящий на заборе и приветствующий восходящее солнце. Получается, что уже тогда Кормчий, выбрав солнце символом преображения и начала, думал в категориях обновления.
После пяти номеров ‘Красные зори’ под руководством Кормчего закрыли. Очевидной причиной этому послужила серийная публикация повести главного редактора ‘Братство Черных сов’. Три мальчика, любящие приключения и всякие мистификации, основывают ‘тайное общество’ во время летних каникул. По примеру Робин Гуда и Ринальдо Ринальдини они решают отбирать добро у богатых, чтобы отдавать его бедным. Пытаясь спасти некую старуху от вынужденного выселения, мальчики первоначально планируют грабеж (‘Взять бы и убить всех…’), но в конце концов удовлетворяются лишь угрожающим анонимным письмом, адресованным ненавистному купцу — владельцу квартиры. ‘Радикальный’ тон повести, намеки на социальное неравенство и угрозу ‘восстания’ вызвали закрытие журнала. С Кормчим вели переговоры (‘Меня же несколько раз приглашали в министерство… совсем не для того, чтобы выпить чашку чаю’), но он, однако, смог без дальнейших проблем продолжать свою писательскую активность.[Кормчий Л. Забытое оружие. О детской книге //Правда. 1918.17 февр. No 28. С.3.]
В 1917 г. Кормчий после девяти лет активного сотрудничества в журнале ‘Всходы’ стал его редактором и оставался им вплоть до конца года, — так он, во всяком случае, утверждает.[Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 4] Но — увы! — факты не подтверждают его слова. Библиографический указатель ‘Периодическая печать в России в 1917 г.’ [Периодическая печать в России в 1917 году: Библиографический указатель / Сост. Т. С. Григорьянц и др. Л.: ГПБ, 1987.] знает только три (двойных) номера ‘Всходов’ за этот год— 1-2, 3-4 и 5-6, и редактором-издателем этих номеров является по-прежнему Н. Н. Морев.[В главных библиотеках России сохранились только один номер ‘Всходов’ за 1917 г. (No 3-4). Редакция ‘Книжной летописи. Биобиблиографического указателя’ также отмечает, что No No 1-2 и 5-6 того года числятся ‘не de visu’.] Такое же несоответствие наблюдается и в информации о приложениях ‘Библиотека ‘Всходов». Кормчий утверждает, что в 1917 г. он опубликовал в них несколько своих произведений, включая запрещенную в 1912 г. повесть ‘Братство Черных сов’.[Книги Л. Кормчего // Кормчий Л. Дочь весталки. Рига, 1932. С. 208.] Но ни эта книга, ни ‘Тарас и Дима’, ни ‘В стране золота’, о которых он говорит, не упоминаются в ‘Книжной летописи’ за 1917 г. и в библиотеках не встречаются.[В беседе с Бутлером (Бутлер В. Ф. Четверть века в литературном строю. С. 5) Кормчий назвал еще несколько неизвестных своих книг: ‘На Вольном острове’, ‘Скитание Хромого Крокодила’, ‘По Вилии’ и ‘Минувшее’. Надо ли говорить, что существование этих книг сомнительно.] Последним томом ‘Библиотеки ‘Всходов», зафиксированным в ‘Книжной летописи’, является ‘Галчонок’ Л. Кормчего (No 11-12, 1916). По сведениям самого журнала, как приложение к первому двойному номеру за 1917 г. вышла повесть ‘Океан-кормилец’ А. В. Барченко.[Книга Барченко упомянута в журнале ‘Всходы’, но не в ‘Книжной летописи’ за 1917 г. По профессии врач-невропатолог, Александр Васильевич Барченко (1881-1938, расстрелян) увлекался парапсихологией, оккультизмом и эзотерическими знаниям, выдвигая свои теории и в художественных произведениях.] В самом же журнале с первого номера 1917 г. публикуется новая повесть Кормчего ‘Наследие пирата’, однако неизвестно, успел ли он ее дописать до закрытия ‘Всходов’.
Если журнал перестал выходить уже летом 1917 г., то тогда рассказ Кормчего о его драматическом закрытии после Октябрьской революции является чистой фикцией. В 1925 г. он вспомнил, как в редакцию ‘безобидного’ журнала пришли ‘какие-то серые оборванные фигуры в красных повязках через плечо’ и позвали редактора, т. е. Кормчего, в Смольный, где его встретил ‘комиссар печати Зоф’ — ‘бесцветная белесоватая фигура в пенсне’, который без лишних объяснений приказал Кормчему подписать бумагу о закрытии журнала. ‘И помните, никакой контрреволюционной прессы не разводить!’ — добавил большевик. Почему В. И. Зоф (1889-1937), бывший в это время на самом деле председателем Совета фабзавкома транспортных рабочих, а не настоящий нарком по делам печати В. Володарский (1891-1918) принял Кормчего, непонятно. Вспоминая данный грустный момент, Кормчий добавлял, что до него у комиссара бывали Е. Н. Альмединген из ‘Родника’ и С. Ф. Либрович из ‘Задушевного слова’. ‘Это был первый выстрел наркомпроса по русской молодежи, <...> расчистка территории для действия удушливого газа комсомольства’.[Кормчий Л. Годовщина советской деспотии. В дни смерти русской Прессы. Воспоминания журналиста // Вечернее время (Рига). 1925. 7 нояб. No 492. С. 3.] Так оно, конечно, и было, но странно все-таки, что предполагаемый последний номер ‘Родника’ вышел только в декабре 1917 г., тогда как ‘Задушевное слово’ продолжало издаваться вплоть до января. Либо редакторы смело пренебрегли запретом большевистского режима, либо Кормчий создал очередное ‘предание’.
Кормчий, кроме прочего, вспоминает о том, как в январе 1918 г. группа большевиков вторглась в редакцию ‘Дела народа’ и заявила, что газета закрывается из-за антисоветской пропаганды, чему он и был свидетелем.[Кормчий Л. Между прочим. Клочок воспоминаний. В связи с судом над эсерами // Рижский курьер. 1922. 16 июня. No 435. С. 2.] Самое интересное в этом эпизоде — признание Кормчим своих непоколебимых эсеровских симпатий. Как сотрудник ранних сборников ‘В борьбе’ и ‘Воля’ он на самом деле мог работать в ‘Деле народа’ в последний период существования газеты.
Но и здесь не обходится без парадоксов. В 1921 г. Кормчий публикует статью ‘Кровавое воскресенье(25 октября 1917г.)’,[Рижский курьер. 1921. 7 нояб. No 259. С. 2—3.] в которой оплакивает трагическую судьбу молодых юнкеров Владимирского училища, героически восставших против большевиков. Самое любопытное, что статья датирована 31 октября 1917 г. (!) Выходит, испытывая сочувствие к жертвам Октябрьской революции, Кормчий в то же время ориентировался на победителей. Да и вообще после эмоционально критикуемых им нападок большевиков на свободу слова, столь важную для Кормчего, как объяснить, что уже в феврале 1918 г. в ‘Правде’ он требует решительных мер против современных детских писателей и расчистки территории для советской литературы? Невозможно не видеть признаков оппортунизма в его выступлении, хотя революционное настроение и моральное негодование, латентные, были для него характерны изначально. Как бы там ни было, революция предоставила скромному таланту возможность вознестись на вершину культурной жизни.
В своей программной статье ‘Забытое оружие’ февраля 1918 г. Кормчий обещал, что он продолжит разговор о детской литературе на страницах ‘Правды’. Новых выступлений, однако, не последовало по причине внезапного отъезда автора из Петрограда. По приглашению заместителя председателя Архангельского губернского исполкома П. Ф. Виноградова (1890-1918) Кормчий вместе с литератором П. С. Козловым (1886-1935) выехал в Архангельск для работы в новой газете ‘Северная правда’. Приняли их радушно: ‘…К ‘литературным волкам’ отнеслись очень тепло, их поселили в лучшей гостинице’.[ Козлов Петр Сидорович. Вологжане. Официальный сайт Правительства Вологодской области. url:http://vologda-oblast.ru/ru/region/famous/list/index.php?from_15=3&id_15=274&type_id_15=6 ] Газета являлась органом Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, и ее издателем был Архангельский губернский исполнительный комитет. Организационно она не была связана с партией большевиков, но, как считается, стояла ‘на платформе ее безоговорочной поддержки’.[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать. 1917— 1963. М.: Полит, лит., 1963. С. 231.] Газета, которую Кормчий возглавил в середине мая 1918 г., выходила под лозунгом ‘Вся власть трудящимся’. Ее сотрудники выступали под псевдонимами. Кормчий назвал себя Л. Пермяк. Политически он был на высоте, и его публикации соответствовали новым задачам. В статье ‘Отпор врагам!’ он категорически идентифицировал врагов рабочих и крестьян: это — империалисты, контрреволюционеры, буржуи и всякие ‘иуда-предатели’. Противостоять им следует любой ценой, чтобы они вновь не пришли к власти.[Пермяк Л. Отпор врагам! // Северная правда. 1918. 25 мая. No 3.]
Вместе с Козловым Кормчий основал и редактировал сатирический журнал ‘Мухобой’. О его тесной связи с газетой говорит факт, что оба располагались по одному адресу. Объектом сатиры ‘Мухобоя’ выступали все те же буржуазия, саботажники, обыватели, интервенты, кадеты, царские генералы. С самого первого номера для этих ‘мух’ журнал требовал смерти. Кормчий рецензировал новые книги, подписывая свои публикации ‘Земляной медведко’, детской литературы он тогда не касался.[Земляной медведко. Библиография. О всяких книгах // Мухобой. 1918. No 1.С. 3-4.]
И ‘Северная правда’, и ‘Мухобой’ существовали весьма краткое время: в свет вышло только пять номеров в течение двух недель,[В 1922 г. в Великом Устюге вышел один номер сатирико-политической газеты ‘Красное решето’. Ее издатель Петр Козлов и сотрудники И. Боговой и Л. Кормчий (Земляной медведко), т. е. главный состав архангельских изданий от 1918 г.! Сатира газеты была направлена против мещан, нэпманов, купцов, белогвардейцев и белоэмигрантов (Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать… С. 146). Трудно верить, что Кормчий в 1922 г. был с Козловым в контакте и согласился участвовать в советской публикации. Скорее, Козлов перепечатал какие-то старые тексты из ‘Мухобоя’ и ‘Северной правды’.] но их скорый конец никак не мог быть следствием захвата Архангельска интервентами, как утверждается в литературе.[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать… С. 232.]Интервенция началась только в начале августа, а оба органа перестали выходить уже первого июня. Более вероятное объяснение — утрата финансовой базы и нехватка читательского интереса. Впоследствии советские историки все-таки смогли найти что-то положительное в архангельских предприятиях Кормчего и Козлова. В справочнике ‘Сатира советской эпохи 1917-1963’ о ‘Мухобое’ сказано, что это ‘одно из наиболее ярких сатирических изданий первого года существования Советского государства’.[Стыкалин С., Кременская И. Советская сатирическая печать… С. 231.] Данное утверждение, правда, больше говорит о мизерабельном состоянии ранней советской сатирической литературы, чем метко характеризует журнал ‘Мухобой’.
Накануне подхода интервентов к Архангельску местные политические и культурные деятели эвакуировались в Вологду. Туда же, по-видимому, переехал и Кормчий, но неизвестно, когда именно и на какой срок. В статье 1933 г. он мимоходом упоминает Вологду как место, куда в 1918 г. были эвакуированы иностранные миссии из Петрограда и куда был послан великий князь Павел Александрович ‘на своем последнем пути’.[Комаров В. Страничка жуткой были. Как погиб вел. князь Павел Александрович // Завтра. 1933. No 15. С. 3.] Посольства действительно находились в Вологде с апреля до середины июля, и потом вновь — с середины августа. Насчет же великого князя Павла Александровича Кормчий ошибается, возможно, путая его с великими князьями Дмитрием Константиновичем, Николаем Михайловичем и Георгием Михайловичем, которые зимой 1918 г. находились в Вологде, пользуясь там относительной свободой, пока в конце лета не были арестованы и перевезены в Петроград. Все четверо великих князей были расстреляны в январе 1919 г.
Чем Кормчий занимался в Вологде, неизвестно. В Петроград он возвращается во второй половине 1918 г. и здесь в ноябре того же года женится на Любови Барановой, родившейся в 1900 г. в Двинске (Даугавпилс).[PersЖnliches dokument Ljubow Korol-Puraschewitsch No 75936 (13.1.40). Bundesarchiv, Berlin.] В начале следующего года он становится, как уже говорилось, редактором-издателем нового советского детского журнала ‘Красные зори’. Выбор названия показывает, что Кормчий мыслил его как некое продолжение своего дореволюционного журнала с тем же названием: прежние ‘Красные зори’ были закрыты царской цензурой, но теперь благодаря Октябрьской революции открылась возможность свободно высказывать свои взгляды и работать на то светлое будущее, которое символизировал восход солнца на обложке.
В обзорах, статьях и художественных произведениях Л. Кормчий и его сотрудники прославляли революцию и выражали надежды насчет завтрашнего дня: воздвигался ‘храм жизни новой’, строилась ‘новая светлая жизнь’, люди освобождались от ‘неволи и мрака’. Мировая революция шагала по земному шару, и ‘воля всенародная’ торжествовала. Дядя Леня (он же Л. Кормчий) вел ‘Беседы о революции’, уже не прославляя царскую политику, как в вышеупомянутом рассказе ‘В святочный вечер’, но пугая детей образом бывшего царя: ‘Он правил бесконтрольно, когда хотел — мог убивать и расстреливать людей сколько угодно. Помогали ему править — буржуи, одурачивать народ, чтобы он слепо повиновался, царю помогали попы’.[Дядя Леня. Беседы о революции // Красные зори. 1919. No 1. С. 48.] С рисунками и текстами на те же темы участвовали в журнале школьники-читатели. София Солунова, ученица 3-го класса 2-ой Демидовской трудовой школы, легко разбиралась в классовой борьбе: проклятые буржуи ненавидели пролетариат и революцию, поэтому следовало выгнать вон и их детей.
Позже советский историк детской литературы М. И. Алексеева критиковала ‘Красные зори’ за некоторые ‘ошибки’ и слабости: ‘В беседах этих в основном лишь перечислялись революционные события. Но о сущности революции, о том, кто ее совершал, речи не было’.[Алексеева М. И. Советские детские журналы 20-х годов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 29.] Вина Л. Кормчего, получается, состояла в том, что он — может быть даже умышленно — замалчивал о роли Ленина и большевистской партии в революции. Стихотворные сочинения журнала, по Алексеевой, наивны, их образы неубедительны и отвлеченны.
В общем ‘Красные зори’, заключает она, производят впечатление беспомощности — факт, который объясняется отсутствием опыта и понимания исторического момента. У Кормчего был опыт, но разбираться в революционном развитии событий ему действительно стало сложнее.
Л. Кормчий выступал в журнале в разных обликах: анонимно (‘Эйда. Из рабочих сказаний’), как Л. Зорькин (‘В Иванову ночь. Из каникулярных истории’) и как Л. Пермяк (‘Рабство и рабы. Культурно-исторический обзор’). Но главной его публикацией, подписанной основным псевдонимом ‘Л. Кормчий’, является, бесспорно, повесть ‘Под красным стягом’. Кроме положительного героя, мальчика, тянущегося к большевикам, два других персонажа повести заслуживают особого внимания: брат главного героя — циничный спекулянт, пытающийся воспользоваться ситуацией, чтобы разбогатеть, и его дядя, который ‘говорил о большевиках так, точно всю жизнь провел с ним, а с Лениным не разлучался с колыбели’,[Кормчий. Л. Под красным стягом. С. 3.] но в то же время на всякий случай кладущий все свои деньги в надежный иностранный банк. Невольно приходит в голову, что фигуры эти — alter ego самого Кормчего.
Как закончилась повесть ‘Под красным стягом’, мы никогда не узнаем. Когда второй номер после длинной паузы вышел в мае 1919 г., редакция сообщила, что ‘Л. Кормчий членом Редакционной коллегии более не состоит и никакого участия в журнале не принимает’.[От редакционной коллегии // Красные зори. 1919. No 2. С. 3.] Среди новых сотрудников ‘Красных зорь’ можно было найти двух известных дореволюционных писателей, подвизавшихся и в детской литературе, И. А. Белоусова и К. С. Баранцевича, очевидно, приглашенных Кормчим.[Сохранилось письмо от 25 апреля 1919 г., в котором Кормчий на бланке журнала благодарит И.Белоусова за обещание печататься: ‘Очень рад Вашему отклику на дело, которое затеял я в новой свободной России’ (цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 112). Баранцевич был основателем и первым редактором-издателем дореволюционных ‘Красных зорь’.] Но в общей сложности второй номер журнала был по содержанию и художественности даже слабее первого, и неудивительно, что третьего номера не было.
Но куда и отчего пропал главный редактор? Одна из возможных причин его исчезновения — конфликт с сотрудниками журнала. Его коллега Е.И.Шведер вспоминал тяжелые стороны характера Кормчего: ‘…Был он какой-то неустойчивый, не умевший ни с кем ладить, говоривший всем резкости, а в редакциях требовавший настойчиво авансов, на каковой почве происходили размолвки и с редакциями’.[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 111.] Но есть и альтернативное объяснение. Два года спустя, в 1921 г., в берлинской ‘Русской книге’ было опубликовано краткое изложение послереволюционных скитаний Кормчего, основанное на его словах: ‘…В 1918 г., после разгрома буржуазной прессы, скрывался сначала в Архангельске, затем в Вологде. При попытке бежать к белым был арестован в Двинске, откуда его доставили в Петроград, где он и был приговорен к расстрелу в мае 1919 г. Однако ему удалось бежать из тюрьмы, и он жил в Режице, где был преподавателем гимназии. Оттуда перебрался в Ригу’.[Русская книга (Берлин). 1921. No 9. С. 27.]
Как нам уже известно, Кормчий не скрывался ни в Архангельске, ни в Вологде. Очищая биографию от всех следов сотрудничества с советской властью, он ‘забыл’ рассказать и о своей статье в ‘Правде’ и о работе в советском журнале ‘Красные зори’. К тому же, если Кормчего действительно арестовали за попытку нелегально перейти границу весной 1919 г., это означает, что он решил перейти на другую сторону, не только не дожидаясь светлого будущего Советской России и появления нового поколения социалистически настроенных подростков, но сразу после выхода первого номера журнала: одновременно с появлением второго номера его первому издателю-редактору читали смертный приговор.
Если Кормчему удалось бежать из тюрьмы, почему он два месяца спустя, летом 1919 г., оказался в Латгалии в родном городе своей жены Двинске, находившемся под властью большевиков вплоть до января следующего года? [У Кормчего есть две ‘сказки’, написанные в Двинске летом 1919 г.: ‘Как Папоротник лишился цветка’ и ‘Зорька’. Первая, датированная ‘Двинск, 31 июля 1919 г.’, создавалась, пока за окном шла стрельба.] В ноябре в Резекне у него рождается дочь Зоя.[ PersЖnliches dokument Soja Korol-Puraschewitsch No 63568 (13.1.40). Bundersarchiv, Berlin.] Считается, что Кормчий стал эмигрантом только в следующем году, когда Латгалия была освобождена от красных. Первое время Кормчий работает домашним учителем в имении Жоготы,[Кудрявцев В. Дома и в лодке с Леонидом Зуровым // Новый журнал (Нью-Йорк). 1983. No 152. С. 118.] потом учителем гимназии Резекне. Отсюда с января 1921 г., называя себя Л. Кошевым, он посылает статьи, касающиеся школьных и других местных вопросов, в рижскую газету ‘Сегодня’.
В том же году Кормчий переезжает в Ригу, где будет жить и работать в течение почти двадцати лет. Как писатель он выступает прежде всего под псевдонимом Л. Кормчий, официально он уже не Пирагис, а Король-Пурашевич. Под новой фамилией он впервые выступил в 1921 г., что фиксируется подписью под сообщением о его судьбе после 1917 г. в берлинской ‘Русской книге’ — ‘Л. Кормчий (Леонард Юлианович Король-Пурашевич)’.[Русская книга (Берлин). 1921. No 9. С. 27. Новые сведения о себе Кормчий дал год спустя в ‘Новой русской книге’ (Берлин. 1922. No 8. С. 36): ‘Леонид Юлиан Кормчий, б. ред. журн. ‘Всходы’, живет в Риге (Суворовская, 49, кв. 20). Участвует в газ. ‘Маяк’. Имеет готовую к печати книгу ‘Мрачные рассказы’ и сборник современных сказок’. Книга под названием ‘Мрачные рассказы’ не была опубликована.]
Число местных русских газет и журналов, в которых Кормчий за свой рижский период жизни печатался, внушительное: ‘Сегодня’ (1921), ‘Рижский курьер’ (1921-1923), ‘Маяк’ (1922), ‘Вечернее время’ (1924-1925), ‘Слово’ (1925-1928), ‘Кино-рампа’ (1925), ‘Любовь, брак и флирт’ (1925), ‘Юный читатель’ (1925-1926), ‘Новости’ (1926), ‘Закулисная жизнь’ (1926), ‘Новый читатель’ (1927), ‘Маленькая газета’ (1927), ‘Новая нива’ (1927), ‘Панорама'(1927), ‘Деревня’ (1927-1928), ‘Ворчун’ (1928), ‘Воскресенье'(1928), ‘За кулисами Риги’ (1928-1929), ‘Рижское взморье’ (1929), ‘Голос жизни’ (1930), ‘Новый голос’ (1931), ‘Наше время’ (1932), ‘Вечернее время’ (1932) и ‘Завтра’ (1933-1934). Г. И. Гроссен помнил Кормчего этих лет как энергичного журналиста, постоянно ищущего свежие темы:
‘Несмотря на то что Кормчий был семейным человеком, <...> он любил один шататься по городу ‘в поисках живых впечатлений’. И действительно, он черпал эти впечатления то на базарах, то в трактирах, беседуя до поздней ночи с интересными для него типами за бутылкой доброго вина и наблюдая их. Все же в редакцию он всегда приходил пунктуально и лихорадочно работал над полученным материалом. <...> Писал Кормчий на бытовые темы. Писал он хлестко, и в защиту обиженного ввернуть сгоряча неприятное для обидчика словцо не стеснялся, вследствие чего редактору приходилось объясняться с жалобщиками, а то и платить штрафы… Всяко бывало!’ [Нео-Сильвестр Г. На буреломе. С. 108-109.]
Не все относились с таким пониманием к Кормчему, как Гроссен. Ю.И.Абызов и Р.Д.Тименчик суммировали его деятельность в 1920-е гг. так: Кормчий ‘сотрудничал почти во всех русскоязычных изданиях, отовсюду был изгоняем, то и дело затевал какие-то новые газеты и журналы и, как правило, надувал подписчиков, то и дело отвечал по суду за диффамацию или другие подделки’.[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 112.] В Ригу он перенес ‘все самое дурное, чем была отмечена петербургская бульварная печать’.[Абызов Юрий. А издавалось это в Риге, 1918-1949. Историко-библиографический очерк. М.: Русский путь, 2006. С. 29.] Самым скандальным печатным его органом был ‘Закулисами Риги’ (1928-1929), ‘шантажистский журнальчик’, где Кормчий ‘перебирал грязное белье всех, кто попадался под руку и не сообразил откупиться’.[Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 112.] Талантливым, но беспринципным называет Кормчего историк русской межвоенной жизни Латвии Т. Д. Фейгмане.[Фейгмане Т. Русские в довоенной Латвии. На пути к интеграции. Рига: Балтийск, русск. ин-т, 2000. С. 148.]
В защиту Кормчего надо сказать, что он, по нашим сведениям, не занимался скандальными публикациями в России до 1917 г., окончательно потеряв чувство стыда только после побега из Советской России. Самая гнусная история, к которой он был причастен в 1920-е гг., была связана с недавно умершим Александром Блоком. В августе 1921 г. берлинская газета ‘Руль’ опубликовала стихотворный ответ Блока, датированный 19 июля 1920 г., на просьбу журналиста Leo Ly прокомментировать его нашумевшую поэму ‘Двенадцать’. Оказалось, что Блок глубоко раскаивался в своем восхищении революцией, отмечая в частности: ‘Не обвиняй, — что я не сразу/ Все понял и не все постиг!’ Теперь он ‘чашу свою готов испить’, и он горячо верит в будущее, когда ‘эти хари, рожи, гниль / Уйдут, как сны ночей кошмарных’, он видел, как ‘в древнем храме будем мы / Долить с тобой (т. е. с Leo Ly. — Б. X.) коленосклонно’.[ Ly Leo. ‘Двенадцать’. Собственный комментарий А. А. Блока // Руль. 1921. 28 авг. No 237. С. 5. Перепечатка: Ly Leo. Двенадцать // Рижский курьер. 1921. 2 сент. No 204.]
Вторая публикация, помещенная в ‘Рижском курьере’, как будто подтверждала, что Блок и Leo Ly действительно были близкими друзьями.[Ly Leo. Из воспоминаний об Александре Блоке // Рижский курьер. 1921. 20 авг. No 193.] Дружба началась еще задолго до революции, когда Leo Ly послал Блоку ‘стихотворное послание’, полное восхищения великим поэтом. До самого своего отъезда из России Leo Ly был с ним в переписке, и в результате он мог спокойно сказать: ‘…Я знаю точно все его переживания, поскольку они отразились в его письмах и нигде не напечатанных стихах…’.[ Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 114.] Leo Ly, кроме того, любезно передал читателям берлинского ‘Руля’ три отрывка из последнего стихотворного письма Блока, написанного за месяц до смерти и убедительно доказывающего, что ‘пятна на его памяти нет’.[ Ly Leo. А. Блок в последние дни // Руль. 1921. 1 окт. No 266. С. 2.]
Было бы соблазнительно поверить в разочарование Блока, и поэтому подлинность трех статей Leo Ly далеко не сразу поставили под сомнение. Последовало даже несколько републикаций ‘блоковских’ стихотворных посланий, пока Р. Д. Тименчик и Ю. И. Абызов в 1990 г. не разоблачили мистификатора, убедительно доказав, что за наглыми фальсификациями стоял Л. Кормчий.[Перфильев сочинил еще одну фальсификацию-воспоминание о Блоке (Александр Л. Последняя встреча с Блоком // Слово (Рига). 1927. 16 авг.). См.: Абызов Ю. и Тименчик Р. История одной мистификации… С. 115.]
Художественное творчество Кормчего периода эмиграции в основном обращено ко взрослым. Вышло шесть его книг: ‘ Ландрю — убийца женщин, или Тайны Виллы Гамбэ’ (Рига: Тип. Апт и Гуревич, 1922), ‘Девочка в розовом: Рассказы о необычном’ (Рига: Пресса, 1924), ‘Конец раввина из Гудогая’ (Рига: Изд. автора, 1929), ‘Гений мира’ (Рига: Школа жизни, 1931), ‘Мир любви’ (Рига: Школа жизни, 1931) и ‘Дочь весталки’ (Рига: Изд. автора, 1932). ‘Имя’ автора первой книги — Гр. Леон Гард, Л. Гданский написал роман о раввине, и Л. Кормчий — остальные. К этому списку можно добавить газетные публикации — рассказы, сказки, легенды, предания — и множество незаконченных романов.
В первые годы эмиграции Кормчий показал себя как ярый антисоветчик. Литература являлась для него ‘орудием’ против советской власти, совдепия— ‘кровавым подвалом’,[Кормчий Л. О весенней радости и о детях // Рижский курьер. 1923. 8 апр. No 669. С. 3.] большевизм — результатом соглашения между Сатаной и человеком (‘Человек, продавший душу’), Карл Маркс рождался из плевка Сатаны (‘Плевок Сатаны’), коммунисты были ‘или мерзавцами, или слюнявыми дураками’ (‘У костра’), или педерастами и губителями детей (‘Как он исчез’). Комсомольцы убивали попов, глумились над церковью. Их грязная работа ограничивалась не только территорией России — сотрудники коммунистов распространились по всему миру. У героев Кормчего были личные счеты с большевиками, и автор с особым наслаждением рисует кровавые сцены мести.
Влечение к мистике и сверхъестественному сильно в рассказах из сборника ‘Девочка в розовом’ (1924), а в сборнике ‘Мир любви’ (1931) заметна возросшая религиозность. В романе-легенде ‘Гений мира’ (1931) соединяется борьба за свободу народа от власти чужеземцев с мечтой о вечном мире. Издатель В. Ф. Бутлер считал, что эта книга является не только ценным вкладом в художественную литературу, но и обладает более общей культурной значимостью, так как основана на старинных литовских легендах.[Бутлер В. Ф. От издателя // Кормчий Л. Гений мира. Рига: Школа жизни, 1931. С. 3.] Думается, что читатели не разделяли его взглядов, находя роман растянутым, противоречивым и в конечном счете скучным.
Самое удачное произведение Кормчего из написанных в эмиграции, ‘Дочь весталки’, было впервые опубликовано в газете ‘Вечернее время’ в 1924 г. под названием ‘Зорбэгом’. В последние годы роман переиздавался в России дважды [Лавров А. Царица Хунхузов, Кормчий Л. Дочь весталки. Русский уголовный роман. СПб.: Лира, 1993. Т. 3, Кормчий А. (так!). Дочь весталки. М.: Терра-Книжный клуб, СПб.: Северо-Запад, 2009.] — о таком успехе автор в свое время мог только мечтать. Кормчий открыто работает в жанре развлекательной массовой литературы. Его учитель — Эдгар Уоллес, чьи книги издавались в русском переводе именно в Риге. Между благородным русским графом и темными силами Азии, служителями индийской богини Кали, идет борьба за женщину. Действие происходит в Риге с характерными для нее гостиницами, загородными дачами, борделями и криминальными кварталами. Примечательно, что большевикам не отведено никакой роли в этом последнем изданном самим автором романе.
Удивляет решение Л. Кормчего, или, вернее, Л. Гданского, перевести книгу Урке Нахальника ‘Жертва женщин. От школы к тюрьме. Исповедь преступника’ (Рига: Издательство Короля-Пурашевича, 1933) на русский язык. Псевдонимом Нахальник пользовался Ицхак Фарберович (Icek Farberowicz, 1897-1939), польский еврей, который стал писателем в тюрьме, где он отсидел восемь лет за грабеж. Почему патологический юдофоб Гданский-Кормчий взялся переводить еврейского писателя и выпустил книгу на свои деньги и в собственном издательстве, хотел ли он заработать деньги на нашумевших книгах Нахальника или его целью была дискредитация евреев, понять трудно.
К сочинениям Кормчего относились отчасти скептически, подозревая иногда автора в плагиате и в литературном воровстве. В своем ключевом романе ‘Зимние звезды’ (1932) рижская писательница Е. Ф. Магнусгофская передает слухи о Рахудине (alter ego Кормчего): ‘Писал даже стихи, причем последние старательно выписывал из старых, очень старых изданий, иногда имея смелость компилировать два в одно, пользуясь мало-мальски подходящими размерами. И гадил таким образом оба. Рахудина били, и не раз, часто жестоко, но это все же не мешало ему пользоваться самым бессовестным образом чужими материалами’.[Цит. по: Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 113.]
При всем том Кормчий не забывал о своей старой основной публике, т. е. о детях и юношестве. Глядя на результаты пятилетнего социалистического эксперимента, пионер советской детской литературы ужасался: ‘Хуже смерти то моральное растление, которое входит в основу коммунистического воспитания’.[Кормчий Л. Мир! Возьми детей! // Рижскй курьер. 1921. 28 сент. 226. С. 2.] В 1909 г. он видел моральное растление как результат поражения революции, теперь оно — следствие революции. В России уже почти не было неразвращенных детей, а все превратились в ‘сознательных подлецов’.[ Кормчий Л. О весенной радости и о детях // Рижский курьер. 1923. 8 апр. No 669. С. 3.] Советское юношество было потерянным поколением, неспособным стать создателем новой России. Оно годилось только как ‘материал для виселиц, заботливо подготовленных Луначарскими и Крупскими’.[Кормлий Л. Факел в ночи // Рижский курьер. 1922.16 февр. No 341. С. 2.]
В 1918 г. Кормчий приветствовал конец царской власти и победу революции, теперь он смотрел на ситуацию по-другому: ‘Мир должен в конце концов уничтожить чумную заразу большевизма, свившую гнездо в царственном Кремле’.[Кормчий Л. Мир! Возьми детей! С. 2.] ‘Врагами человечества и культуры’, распространителями ‘капли яда растления’ в детских душах оказались никак не буржуазия и монархисты, а большевики. [Л. К. О детской книге // Наше будущее (Рига). 1921. No 1. С. 1.]
Так как для советской молодежи уже не было спасения, то все силы надо было сосредоточить на детях русского зарубежья. И вот Кормчий повторяет свой тезис: книга была и будет ‘могущественнейшим орудием воспитания’.[Там же.] Она должна возбуждать в читателях все то хорошее, святое и доброе, что коммунисты стремились вытравить. Главными воспитательными компонентами являлись семья, церковь и школа, а книга была ‘как бы цементом, скрепляющим воедино атрибуты воспитания’. [Там же.] Беда в том, что в русской эмиграции почти не было детской литературы, и молодым пришлось довольствоваться случайным, бульварным и ‘бесполезным’ чтением. Кормчий приветствовал возобновление издательства ‘Издательство А. Ф. Девриена’ в Германии и выпуск им произведений ‘старых знакомых’ — В. П. Желиховской и шведки Э. Бесков.[Кормчий Л. Книги-подарки для детей // Рижский курьер. 1921. 21 нояб. No 270. С. 2.] Но этого было еще недостаточно.
‘Мы должны мобилизовать все силы и все средства’, — заявил Кормчий в 1922 г. по поводу печального положения в области русской детской литературы.[Л. К. О детской книге. С. 1.] В том же году он в связи с Вселатвийским днем ребенка редактировал ‘Наше будущее’, однодневное приложение к ‘Рижскому курьеру’. Три года спустя он смог приступить к делу на более широкой основе. При издательстве ‘Саламандра’ в 1925 г. был основан детский журнал, владелец которого Н. А. Белоцветов (1862-1935) предложил Кормчему стать его редактором. Название журнала — ‘Юный читатель’ — отсылало к признанному дореволюционному предшественнику с тем же названием (‘Юный читатель’, 1899-1906).
Именно в дореволюционной традиции, согласно которой содержание подобного рода периодики должно быть и познавательным, и развлекательным, Кормчий искал образец для нового издания: статьи по истории, естественной науке, культуре и технике перемежались в нем с рассказами, стихотворениями и письмами читателей.
В декабре 1925 г. вышел пробный святочный номер ‘Юного читателя’, а в течение 1926 г. он выходил регулярно, два раза в месяц. Журнал не был лишен достоинств. Кормчий в основном перепечатывал в нем свои дореволюционные рассказы и легенды о морских приключениях, ‘каникулярных’ похождениях, ночных видениях, поиске сокровищ и дружбе между стариками и детьми. Рассказ ‘Колтовский дьячок’, опубликованный в No 10 ‘Юного читателя’ за 1926 г. показал, как далеко он ушел от левацкого радикализма 1905 и 1918-1919 гг. Пафос этой ‘были’ сводился к тому, чтобы показать царя Николая в роли добросердечного благодетеля. Два ‘двойника’ Л. Кормчего, Ник. Рощин и Л. Гданский, также воскресли для очерков о морских катастрофах и динозаврах.
Среди сотрудников журнала выделялись А. М. Ремизов и И. Ф. Наживин, крупные имена в литературе эмиграции, но и А. А. Коринфский, Л. И. Андрусон, В. Н. Ладыженский и Е. А. Елачич тоже заслуживают упоминания. Очерк о природе, принадлежавший перу Ч. Робертса, напомнил читателям об огромной дореволюционной популярности канадца в России. Кормчий нашел повод поздравить и другого иностранного фаворита— 75 лет прошло после смерти Д. Ф. Купера. Политического материала в ‘Юном читателе’ не печатали и о советской жизни не говорилось ни слова. Зато было много публикаций о спорте (футболе, хоккее, прыжках с трамплина), домино, филателии, фотографии и бойскаутизме. Читателям предлагались кроссворды, ребусы и прочие головоломки.
Через год издание ‘Юного читателя’ оборвалось — всего вышло 24 номера. В феврале 1927 г. Кормчий попытался воскресить его под названием ‘Новый читатель’. Ремизов, А.И.Куприн и А.Г.Пресс (Пресас) дали обещание в нем участвовать, так же поступил, между прочим, и Л.Зорькин — еще один из многочисленных литературных псевдонимов Кормчего. Кормчий начал публикацию нового приключенческого романа ‘Исчезнувший остров’, однако его главный герой еще не успел узнать о судьбе своего пропавшего отца от мистического незнакомца и отплыть из рижской гавани, как ‘Новый читатель’ после первых двух номеров перестал выходить. Кормчий обвинил латышские типографии в отсутствии интереса к русским предприятиям, но главной причиной провала, наверное, стало то, что он не смог собрать достаточно подписчиков и покупателей, чтобы покрыть все расходы. Возможно, подмоченная репутация Кормчего тоже отрицательно повлияла на популярность журнала.
В виде приложений к ‘Юному читателю ‘ были опубликованы две юношеские книги Кормчего: ‘Наследство пирата’ (1925)[ Кормчий Л. Наследство пирата. Роман. Рига: Саламандра, 1925.], ‘Серый Домик’ (Рига, 1926)[ Кормчий Л. Серый домик. Роман. Рига: Саламандра, 1926. Темира Пахмусс (Pachmuss Т. Russian Literature in the Baltic between he World Wars. Columbus, Ohio: Slavica Publishers, 1987. P. 31) называет роман ‘Братство Черных сов’ (1926) среди публикаций ‘Саламандры’, но Книга не встречается ни в библиографиях, ни в библиотечных собраниях. В каталоге Российской государственной библиотеки (Москва) под фамилию Перагис попал и ‘Дневник проказника. Роман для юношества’ (Рига: Саламандра, 1926), но анонимный ‘американский юморист’ не Кормчий. Зато верно, что переиздание старого романа ‘Юрка’, объявленное в ‘Юном читателе’ No 23, не состоялось.]
Первый роман он уже начинал публиковать во ‘Всходах’ в 1917 г., но только теперь читатели смогли полностью узнать, как закончились путешествие мальчика из Риги в Чили и поиск сокровищ. Юрий Абызов говорит о ‘Наследстве пирата’ как о ‘беззастенчивой перелицовке’ романа ‘Остров сокровищ’ P. Л. Стивенсона,[Абызов Ю. А издавалось это в Риге… С. 103.] и действительно Кормчий открыто использует знаменитый английский роман в качестве подтекста и отправного пункта для своего сюжета.
Зато ‘Серый домик’ можно назвать лучшей юношеской книгой Л. Кормчего. Из общих для детской приключенческой литературы мест — круглый сирота, посланный к дальним родственникам, жизнь на острове, контрабанда и кораблекрушение, мистический незнакомец Ben Gunn (!), убийство, раскрытие загадок и разоблачение темных личностей, счастливый конец — Кормчий сумел создать развлекательное произведение и образец жанра, слабо развитого в русской литературе.
Оказавшись в эмиграции в 1920 г., Кормчий тут же объявил, что среди его новых, готовых произведений есть и ‘Красное бедствие’, большая повесть для юношества ‘на современные темы’.[Русская книга. 1921. No 9. С. 27.] Такое произведение, однако, не появилось в печати, и можно сомневаться в его существовании. Кормчий не использовал детскую литературу как ‘оружие’ против большевиков и коммунизма, он, скорее, вернулся к дореволюционным позициям, усилив приключенческую и развлекательную направленность своих текстов.
Впрочем, история Кормчего на этом, увы, не заканчивается. В 1932 г. после семилетней паузы он пытался возобновить газету ‘Вечернее время’. Программа воскрешенного детища базировалась на идее соединения русского меньшинства в Латвии вокруг ‘русского национального дела’. Подобно другим предприятиям Кормчего, газета оказалась недолговечной и закрылось уже через два месяца. Решающую роль здесь сыграла публикация скандального серийного романа под названием ‘А/О ‘Сегодня», полного нападок на приверженцев самой серьезной русской газеты Латвии ‘Сегодня’. К ее страницам Кормчий после 1921 г. не имел доступа. Теперь он решил, что причины этого надо искать в еврейском заговоре против русского христианского писателя. ‘Вечернее время’ было запрещено, а Кормчий еще крепче убедился в правоте своих взглядов.
В 1933 г. выходит первый номер новой ультраправой газеты ‘Завтра’. Ее фактическим руководителем вновь был Кормчий, который выступал в ней еще и как В. Комаров, Не-Красов и Мих. Катков. Подзаголовок ‘За справедливость, работу и хлеб!’ скрывал примитивнейшую идеологическую программу — воинствующий антисемитизм. В роли коварных распространителей ‘яда, грязи и удушливых газов’ выступали на этот раз не буржуи или большевики, а евреи и масоны, против которых, защищая свое национальное достоинство и культуру, должны были объединиться латыши и русские.[[Передовая] // Завтра. 1933. No 1. С. 1.] Газета ‘Сегодня’ была в очередной раз разоблачена Кормчим как орган еврейского миноритета. Все его попытки в прошлом создать чисто русские газеты и журналы были подорваны этими же силами.[Комаров В. Русская пресса в Латвии // Завтра. 1933. No 1. С. 2.] Евреи разрушили Россию, и теперь у них созрели такие же планы насчет Европы.[Катков Мих. Их фронт // Завтра. 1933. No 4. С. 4.] А роль Советского Союза? Ее лидер Сталин был подозрительно похож на еврея — не является ли евреем и он?.. Зато Кормчий обрадовался успехами Гитлера и его партии в Германии.
Из номера в номер в газете ‘Завтра’ печатался роман Е. А. Шабельской ‘Сатанисты XX века’. Впервые опубликованный в 1911 г. в журнале ‘Колокол’, он был в следующем году выпущен в виде книги и забыт, пока Кормчий не понял его близости собственным взглядам. Книга ‘Сатанисты XX века’ вышла в трех частях в Риге (1934-1936) с предисловием Кормчего. По его словам, Шабельская (1855-1917) была талантливой, но ‘заживо погребенной’ писательницей (не видел ли он тут параллели со своей собственной судьбой?), а ее роман заслуживал широкого распространения, так как в нем ясно демонстрировалось, в чьих (т. е. в ‘жидомасонских’) руках русская печать была до революции и кто, таким образом, подготовил события 1917 г. Захватив в свои когти Россию, масоны, ‘самая зловещая в мире организация’, теперь стремились к мировому господству, предупреждал Кормчий. Термин ‘орудие’ опять прозвучал в связи с литературой: ‘Сатанисты XX века’ являлись книгой-орудием, направленной против ‘заклятого врага’ христианского мира.[Кормчий Л. Воскресший из заживо погребенных // Шабельская Е. А. Сатанисты XX века. Рига, 1934. http://www.rus-sky.com/history/library/shabelsk/]
После семи месяцев существования и выхода 28 номеров в мае 1934 г. газета ‘Завтра’ в связи с государственным переворотом К.Ульманиса была закрыта.[ Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 112.] После этого мы уже редко сталкиваемся с фамилией Кормчий, как и с другими псевдонимами литератора. Время журналистской работы закончилось, и поток новых художественных произведений навсегда иссяк. О материальном положении Кормчего в этот период можно судить по рекламе, помещенной в книге Шабельской в 1934 г.: ‘Редактирование романов, рассказов, стихотворений и всякого рода сочинений. Теория и практика газетно-журнального дела — лично и заочно. Отзывы о произведениях. Советы начинающим авторам. Л. Кормчий. Rig, Bazinicas iel 15, dz. 2’.[ Шабельская, Е. Сатанисты XX века. С. 144.]
В середине 1930-х гг. Кормчий написал предисловия к стихотворным книгам двух начинающих поэтов — Антона Суткевича (‘Искры от станка’)[Суткевич А. Искры от станка: Стихи. / Предисл. Л. Комчего. Riga: Mir, 1935.] и Елены Кирштейн (‘Кристаллы грез’)[Кирштейн Е. Кристаллы грез: Стихи / Предисл. Л. Комчего. Riga: Perfekt, 1936.]. Оба быстро пропали с литературной сцены и остались неизвестными публике, но заметная роль Кормчего в их краткой карьере все-таки говорит о том, что он к тому времени еще не растерял всего своего авторитета, оставаясь различимой фигурой в литературной жизни русской Латвии. Кирштейн он хвалил за то, что она ‘в долгие годы русского мрака и хаоса’ сумела сохранить в своей душе ‘солнце России’. В ее стихотворениях среди некоторых признаков дилетантизма он находил, тем не менее, совершенство формы, музыкальность и непосредственность и— главное — неугасимое чувство Родины.[Кормчий Л. [Предисловие] // Кирштейн Е. Кристаллы грез. Стихи. Рига: К. Е. Krastina, 1936. С. 5-6.] Как видно, любовь к России была жива и у Кормчего.
После этого мы теряем Кормчего из виду на целые три года.[На сайте http://www.russianresources.lt/archive/Korm/Korm_0.html говорится, что Кормчий в 1936-1937 гг. был одним из основных авторов русской нацистской газеты ‘Новое Слово’ (Берлин).] Он появится только в конце 1939 г., когда с женой и дочерью 17 декабря вместе с немцами-репатриантами добровольно уедет из Латвии в Германию.[Izceojuo vcu tautbas pilsou sarakts. Zias par personm, kas izcelojuas saska ar lgumu par vcu tautibas Latvijas pilsou prvietoanu uz Vciju. (Lik. kr. 1939. g. 176.). Riga: Ieklietu ministrijas Administration, 1940. C. 783. Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии. 1917-1944 гг. Stanford 1990, Stanford Slavonic Studies. Vol.3, No 2. Ч. II. Д-Л. С. 298. Абызов Ю., Тименчик Р. История одной мистификации… С. 114.] В своей газете ‘Завтра’ он уже успел похвалить фашизм Гитлера, и переезд в Германию означал перемещение в своего рода идеальное государство. В то же время Кормчий был принужден скорым образом спасаться от Красной армии и советских органов, уже готовивших захват Латвии. Кормчего и его семью переселяют в окупированную Польшу, в г. Лодзь (тогда Литцманнштадт), где он ‘служил’ вплоть до своей смерти предположительно в 1944 г.[Абызов Ю. (публ.). Письмо репатрианта // Балтийский архив. Таллинн, 1997. Т. 1. С. 284, Абызов Ю. Русское печатное слово в Латвии//Балтийский архив. Таллинн, 1997. Т. 2. С. 142. Профессор Темира Пахмусс без указания источника утверждает, что Кормчий вскоре освободился от своих иллюзий насчет фашизма и стал бороться против ‘безумства Гитлера’ своим пером и умер в Западной Германии (Pachmuss Т. Russian Literature in the Baltic between the World Wars. C. 31). Утверждение неубедительное.]
Так закончился сложный путь Л. Кормчего от социализма к нацизму, от революционного рвения к глубокой реакции. На протяжении всей жизни его неизменным кредо оставались желание идентифицировать ‘зло’, мешающее общественному развитию, требование его уничтожения и в конце концов преображения жизни. Литературе в этой борьбе отводилась важная роль. Кормчий был человеком крайностей, причем за его идеологическими взглядами и политическими установками часто улавливаются сугубо личные, мелкие стремления. За тридцатилетнюю службу в литературе он только раз, в 1918-1919 гг., достиг видной позиции в культурной жизни. Прославился он, однако, не своими произведениями, а благодаря радикальной литературной программе. Кормчий чутко уловил настроение момента и сумел удачно выразить его на языке времени. Насколько он верил во взгляды, изложенные в ‘Правде’ и в журнале ‘Красные зори’, сказать трудно, но в любом случае эти выступления обеспечили ему прочное место в истории созидания советской детской литературы.
Источник текста: Хеллман Б. Детская литература как оружие: творческий путь Л.Кормчего.//’Убить Чарскую…’: парадоксы советской литературы для детей (1920-е — 1930-е гг.). Сборник статей / сост. и ред. М. Ю. Балина и В. Ю. Вьюгин. — СПб.: Алетейя, 2013. — 364 с. С.20-45.