ДТИ
ДТИ
____
____
____
___
____
____
____
___
____
____
____
____
НИКОЛАЙ СОЛОВЬЕВЪ.
‘Эпоха’, No 1, 1865
Дети, Соловьев Николай Иванович, Год: 1865
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Когда Наполеонъ спросилъ у мадамъ Кампанъ: ‘чего не достаетъ для воспитанiя дтей’? — она отвчала: — ‘матерей’. Мы, если-бы намъ сдлали такой вопросъ, отвтили-бы на него иначе. Отцовъ не достаетъ нашимъ дтямъ. Сама женщина не забыла-бы о своемъ главнйшемъ назначенiи, если-бы этого не сдлалъ прежде мущина. Отцы не только забываютъ о своихъ дтяхъ, но еще отнимаютъ у нихъ и матерей. Современные отцы первые сказали, что быть матерью, значитъ почти тоже, что быть самкой, очень наивно забывая, что словами отецъ и мать означаются какъ-бы дв главнйшiя человческiя должности, которыя, если-бы исполнялись какъ слдуетъ, не толкали-бы, какъ теперь, а двигали бы человчество. Въ стать къ женщинамъ мы указали на путь, которымъ отводится современная женщина отъ семьи, теперь-же посмотримъ куда пришла она и гд ея дти?
Значенiе дтей въ обществ недостаточно еще сознано. О дтяхъ, давно уже вышедшихъ изъ дтскаго возраста, говорятъ много, о дтяхъ-же собственно почти ничего, между тмъ какъ въ нихъ — главная связь семьи. При тсномъ сближенiи мущины съ женщиной можетъ существовать только пара, до тхъ поръ, пока у этой пары нтъ дтей, — нтъ въ настоящемъ смысл и семьи. Связь мущины съ женщиной не такъ еще крпка, они боле любовники. Супругами-же вполн они длаются когда между ними является новый индивидумъ, связанный по природ столько-же съ отцомъ, сколько и съ матерью. Дти по этому есть центръ семьи. Если пошатнуть этотъ центръ, то не устоитъ и семья. Въ нашемъ образованномъ обществ онъ сильно пошатнутъ. Дти въ семь своей какъ-бы прiемыши. Между тмъ какъ у американцевъ, которыхъ чаще всего съ нами сравниваютъ, бездтность считается большимъ несчастiемъ, у насъ ея чуть-ли не добиваются. Вс хотятъ быть только любовниками, а не отцами и матерями, отъ этого понятно разумется и отрицанiе ревности, и позывы къ холостой жизни, и теперешнее безобразное двство. Между тмъ какъ въ Америк даже любовныя письма обязываютъ къ женитьб, чт разумется крайность и формалистика, у насъ и на первыя объятiя любви смотрятъ слегка, чт уже страшная несправедливость. Сиротютъ наши дти, опошливается до крайности ‘современная’ семья.
Если теперешнее поколнiе разошлось съ прежнимъ, то это еще дло исправимое, но если оно разойдется съ будущимъ — выйдетъ худо. Въ этомъ, какъ намъ кажется, самая крупная ошибка нашихъ эмансипаторовъ, что они мене всего думаютъ о дтяхъ. Вс герои ихъ даже, какъ мы уже замтили, бездтны. Юноши еще составляютъ предметъ ихъ попеченiй, да и то боле потому, чтобы увеличить свою партiю. Дти-же въ настоящемъ смысл ихъ мало интересуютъ. Ни одной сколько-нибудь замчательной статьи о воспитанiи не встрчается въ ихъ журналахъ. Но это-бы еще не бда, бда въ томъ, что увлекшись порывистыми стремленiями впередъ, они заговорили, затормошили женщину. Послдняя до того потерялась, что и материнскiе инстинкты въ ней какъ будто исчезли. И вотъ такимъ-то образомъ многiя очутились чуть не сиротами въ обществ. Родительская палка оказалась даже лучше родительской ласки. Характеристическiя слова эти вполн выражаютъ ту породу отцовъ, которая вритъ такимъ задающимъ нашу жизнь фразамъ. А кто теперь такимъ фразамъ не вритъ? Фразы извстнаго рода только и имютъ теперь успхъ. Искренно мыслящему человку нечего и удивляться, если его мысль не скоро и не вдругъ встртитъ сочувствiе. Онъ даже не долженъ и ожидать этого при той тревог, которая распространялась въ обществ по разнымъ причинамъ. Бойкая рзкость, а не глубина, легко срывающаяся съ языка фразистость, а не изъ души выходящее съ болью и мученiемъ слово, — теперь нужны.
Слышали мы когда-то отъ одного лингвиста, что на древнемъ еврейскомъ язык дти и мысль выражаются однимъ и тмъ-же словомъ. Одноименность эта иметъ глубокiй смыслъ. И дти и мысль дйствительно раждаются трудно и при самомъ своемъ появленiи окружены страшными невзгодами. Даже и цли-то въ нашихъ дтяхъ какъ и въ нашемъ слов почти одн. Чего не удается высказать посредствомъ одного, то мы можемъ съ большею полнотою выразить посредствомъ другого. Одинъ отецъ, помнится мн, говаривалъ: я провелъ праздно жизнь, даромъ растратилъ силы, ничего путнаго посл себя не оставлю, но у меня есть сынъ, который, надюсь, будетъ человкомъ, — и потому я умру спокойно.
Дти — наше будущее. Чмъ болзненне совершается рожденiе нашей мысли, тмъ больше нжности и заботливости должно прилагать къ воспитанiю дтей. Вопросъ о дтяхъ долженъ сдлаться самымъ насущнымъ вопросомъ нашей литературы. Вс наши передрязги съ неохотно уступающими намъ мсто отцами — ничто передъ подготовкою, которую мы должны сдлать для будущаго посредствомъ дтей. Такой ригоризмъ посреди теперешней распущенности многихъ конечно удивитъ, а нкоторыхъ пожалуй и насмшитъ. Какже въ самомъ дл не смяться, когда говоря о прогресс, начинаютъ съ дтей! Другiе быть можетъ подумаютъ, что это голосъ старика. Пусть себ думаютъ. Все это нисколько не остановитъ насъ въ томъ, чтобы довести мысль до конца.
Первое чт боле всего поражаетъ, если вглядться въ строй нашей современной семьи, это то, что на матери лежатъ вс труднйшiя заботы о дтяхъ и отецъ отъ семьи какъ-будто устраняется. Мать конечно раждаетъ и прежде всего воспитываетъ, но дло идетъ тутъ не о воспитанiи, а о чорной работ, которою обременилъ ее слишкомъ мущина. Если мы желаемъ выдвинуть женщину на производительный трудъ и вывести изъ спальни и дтской, гд она до сихъ поръ была подавляема заботами, то мы сами прежде должны туда войдти и взять часть этой чорной работы, отъ которой хотимъ ее избавить. Иначе дтямъ будетъ плохо, дти останутся одни. Это сближенiе отцовъ съ дтскимъ мiромъ есть такое-же непремнное условiе къ улучшенiю положенiя женщинъ, какъ и удержь, которую мы рекомендовали мущинамъ.
Видали-ли вы, господа реалисты, что значитъ ухаживанiе за дтьми? Это такое тяжолое дло, отъ котораго женщина не только преждевременно увядаетъ, но и тупетъ и длается совсмъ негодною для воспитанiя. Мать, утомленная дневными заботами и супружескою нжностiю, засыпаетъ. Сонъ ея сладокъ, но не продолжителенъ. Вотъ раздается пронзительный крикъ больного ребенка: дти вдь все дтство свое больны, она подымается съ постели, качаетъ, носитъ, баюкаетъ, ласкаетъ своего малютку, бранитъ его и поетъ. И эта пснь, на половину перемшанная со слезами и ропотомъ, тянется иногда всю ночь. Ребенокъ, убаюканный заунывными звуками, засыпаетъ. Тогда только бдная мать ложится опять подл своего спящаго непробуднымъ сномъ мужа. Чего не перебываетъ тогда на душ женщины? Какимъ призракомъ представляется все ея счастiе? какою горечью наполняется ея сердце отъ своей-же собственной псни? Справедливо-ли длаетъ мущина, что этимъ болзненнымъ материнствомъ какъ-бы продолжаетъ муки родовъ? Давно-ли она раздлывалась съ неумолимой природой, давно-ли все ея слабое тло извивалось отъ судорожно-конвульсивныхъ движенiй, крупныя слезы смшивались съ холоднымъ потомъ и боль жгучая безъ отдыха, безъ конца пронзала вс ея нервы?! И она наконецъ безумно вскрикивала, раждала дитя, — и это дитя опять длается ея мученiемъ. Ребенку необходимы какъ воздухъ материнская ласка и материнское молоко, но уходъ долженъ быть и со стороны отца. Это трудъ общiй: ихъ дитя — ихъ общее сокровище, оба и должны сберегать его.
Разумется все это говорится не въ отношенiи меньшинства тхъ семействъ, которыя могутъ имть нянекъ. Послдняя, если только какъ слдуетъ приготовлена къ своей должности, можетъ быть не только не лишнимъ лицомъ, но даже какъ-бы членомъ семьи: нянька это наемная мать. У насъ-же она на положенiи слуги. Положенiе нянекъ боле трудно и боле почтенно, чмъ обыкновенно думаютъ. Отъ наемныхъ материнскихъ заботъ по чужимъ дтямъ женщина не только старетъ, но и высыхаетъ какъ мумiя. Нянька избавляетъ не только отца, но и мать отъ ея труднйшихъ обязанностей. Она первая воспитательница человка. Званiе няньки обусловливаетъ много свденiй: ухаживанiе за маленькими дтьми — основа ихъ будущаго развитiя. По настоящему должны-бы существовать даже школы, гд-бы няньки наравн обучались съ акушерками и можетъ быть, — что удобоисполниме, вмст съ ними. Какъ для акушерки необходимы познанiя объ устройств и о болзняхъ женскаго организма, такъ тоже и няньки въ настоящемъ смысл этого слова должны быть хорошо знакомы съ дтской гигiеной. Никакiе совты докторовъ не могутъ предотвратить тысячи несчастныхъ случаевъ, которые происходятъ отъ невжества нянекъ и матерей. И наконецъ совты эти такъ дороги. Вс жалуются на смертность и частое заболванiе дтей. Они дйствительно мрутъ какъ мухи: у насъ дтей умираетъ около половины до пятилтняго возраста. Если носы и губы дтей раздуваетъ золотуха, желза сдавливаетъ горло, англiйская болзнь кривитъ члены, то это зависитъ не столько отъ наслдственной болзни отцовъ, сколько отъ пичканiя, которому подвергаютъ дтей матери и няньки.
Нравственное безобразiе, производимое въ ребенк нянькой, еще очевидне. Одн дтскiя игры чего стоятъ. Игра есть для дитяти дло столь-же для него важное, какъ занятiе для взрослыхъ. Отъ игрушекъ люди переходятъ мало-по-малу къ длу. Совсмъ дитя ихъ рдко оставляетъ. Сущность труда есть сосредоточенiе способностей съ опредленною цлью, игра-же есть безпрестанная перемна отъ недостатка цли и невозможности имть цль. Это-то быстрое движенiе способностей и есть занятiе единственно доступное ребенку. Играя и упражняя свои способности, дитя какъ-бы готовится къ длу. Если эта мна способностей будетъ доходить до крайности и ребенокъ, взявшись за одно, схватится сейчасъ-же за другое, потомъ за третье и такъ дале, то изъ этого разовьется и безалаберность, и прихоти, и капризы, и все, что происходитъ отъ слишкомъ большой подвижности въ ребенк. Если-же наоборотъ дитя будетъ слишкомъ долго останавливаться на однихъ и тхъ-же предметахъ, то однообразiе впечатлнiй, несообразное съ дтскимъ возрастомъ, можетъ мшать развитiю его способностей. Дитя длается сосредоточеннымъ, невеселымъ и даже скупымъ. Изъ одного уже этого видно, что если ребенокъ не можетъ имть опредленной цли въ своихъ играхъ, то цль эта должна быть въ голов ухаживающихъ за ребенкомъ. Игрушки нужно не только изобртать, но еще и умть играть ими. Дло нелегкое. Предметы природы, растенiя и животныя, какъ живыя такъ и искусственныя, могутъ служить неистощимой темой для дтскихъ игрушекъ: такими-бы игрушками развивался умъ, и память, и натуральное чувство въ человк. Что-же касается до куколъ, то игра съ ними требуетъ быть можетъ еще большого присмотра. Въ обращенiи дтей съ куклами и животными кладется основа будущихъ поступковъ съ людьми. Словомъ — дтскiя игры есть такой предметъ, надъ которымъ есть о чомъ задуматься и няньк, и матери, и отцу.
Разумется, что говоря о няньк, мы не упомянули о главнйшемъ: о любви няньки къ самому длу, къ самому ребенку, — любви, которая длаетъ изъ нея уже не ‘наемную мать’, а вторую мать. Но мы потому не упоминали объ этомъ, что любви этой не купишь и не наймешь и не въ какихъ школахъ этому не выучишься. Русская нянька только однимъ этимъ и беретъ. Она сама, силою своей любви и привязанности къ цлой семь, которую она выняньчитъ, посвятивъ иногда одной семь всю свою жизнь, — обращается наконецъ не въ наемщицу, а въ члена семьи de facto. Правда, эта любовь, эта привязанность къ дтямъ чуть не главнйшая половина дла, но тмъ не мене очень желательно-бы, чтобъ и русская нянька научилась многому чего ей не достаетъ. Чмъ позже начинается воспитанiе ребенка, тмъ оно безсильне. Если ребенокъ и лицомъ и ростомъ походитъ на своихъ родныхъ, то понятно, что онъ и достоинства, и недостатки, и болзни отъ нихъ наслдуетъ. Развить одно, устранить другое и ослабить третье можно только въ самомъ раннемъ возраст, когда ребенокъ на рукахъ няньки. Привычка вторая натура, воспитанiе — второе созданiе. Хотя природа и даетъ толчокъ жизни преимущественно актомъ зачатiя, и тогда уже ей такъ сказать извстно — на кого и сколько эта жизнь въ зародыш будетъ похожа, но обстоятельства длаютъ легко уклоненiя, а остановочной черты нтъ на всемъ протяженiи вырастанiя зародышнаго индивидума въ сложный человческiй организмъ. Обстоятельства влiяютъ на ребенка даже и тогда, когда онъ еще подъ сердцемъ матери. Какже мы отдаемся и отдаемъ своихъ дтей такъ на произволъ обстоятельствъ и они подобно морскому втру, оставляющему фигуры на песк, чертятъ дтскiе характеры?..
Тутъ опять сталкиваемся мы съ новой бдой — съ отдаленностiю отношенiй родителей къ дтямъ. Хотя отношенiя нашего поколнiя и сдлались значительно мягче, но нельзя еще сказать, чтобы мы къ своимъ дтямъ стали ближе. Взглядъ взрослаго на дтей по прежнему высокомренъ. Вчное исканiе одной только непосредственной пользы и желанiе быть всегда сухимъ и серьознымъ — мшаютъ намъ какъ снисходить до дтей, такъ и дтямъ приближаться къ намъ. Реалистическiй плащъ, въ который думаютъ закутаться будущiе отцы наши, еще боле перепугаетъ бдныхъ малютокъ. Чтобы умть дйствовать на ребенка, недостаточно домашней дисциплины и учительскаго самообладанiя, нужно, чтобы отецъ и мать какъ-бы помолодли. Матери еще могутъ молодть, — и при серьозномъ даже образованiи он забавляютъ иногда ребенка по цлымъ днямъ, играя и распвая уже боле веселыя чмъ ночью псни, — но отцы очень рдко. Далъ денегъ, совсть чиста и дло съ концомъ, такъ думаетъ теперь многое множество отцовъ.
Эта-же самая поверхность взгляда на развитiе маленькихъ дтей поддерживаетъ въ обществ и необходимость наказанiй. Желанiе какъ можно скоре отдлаться и нетерпнiе при встртившихся препятствiяхъ — были причиной той системы, во глав которой стоятъ розги. За ребенка берутся не съ той стороны, — природа его не поддается, воспитатель въ гнв — отсюда и розги. Наказывая дитя, родители наказываютъ такъ сказать свою-же собственную природу. Это есть какъ-бы самобичеванiе семьи, отзывающееся на дтяхъ. Анализъ мученiя, доставляемаго тлесными наказанiями, превосходно развитъ въ запискахъ Мертваго Дома. Мы-же съ своей стороны прибавимъ, что эфектъ ихъ на дтяхъ вроятно нисколько не меньше. Нервная система дтей воспрiимчиве чмъ у взрослыхъ, этимъ даже объясняются частыя судороги въ дтскомъ возраст и происхожденiе ихъ отъ самыхъ незначительныхъ причинъ. Мы даже думаемъ, что большая часть эпилептиковъ, страдающихъ падучею болзнью въ простомъ народ, особенно между солдатами, прiобрли ее вслдствiе тлеснаго наказанiя. Испугомъ объясняютъ-же ея происхожденiе. Наше глубокое убжденiе, что съ отмною тлесныхъ наказанiй люди избавились теперь отъ многихъ и многихъ нервныхъ недуговъ. Дти впрочемъ еще не совсмъ отъ нихъ избавлены, особливо крошечныя. Да минуетъ-же ихъ родительская палка, которую рекомендуютъ вмсто нжности. Имъ нужна ласка, уходъ, какъ за самыми нжными и дорогими растенiями, иначе они умираютъ, не дохнувши жизнiю. Въ нкоторыхъ странахъ и животныхъ запрещено бить и они значитъ избавлены отъ тлесныхъ наказанiй, — тмъ боле это должно быть въ отношенiи дтей.
Съ вопросомъ о дтяхъ тсно связанъ и вопросъ о слугахъ. Слуги — это первые люди посл родныхъ окружающiе ребенка. Наконецъ они сами тоже въ своемъ род дти, потерявшiя часто способность быть взрослыми. Испорченность и развращонность слугъ вошли въ поговорку, и если на комъ боле всего отражается эта испорченность, — то это на дтяхъ. Если справедливо, что всякiй долженъ распространять свденiя и здравыя понятiя въ той сред, въ которую онъ поставленъ, то скорй всего этотъ свтъ и гуманность нужно распространять въ слугахъ, отъ нихъ уже пойдетъ и дальше. И главное дти не будутъ подвергаться вредному влiянiю. Поэтому даже личный интересъ семьи побуждаетъ насъ къ сближенiю съ слугами. Слуга если не другъ, то большею частiю врагъ, это ужь такое скверное положенiе. Барыни наши обыкновенно на слугъ ворчатъ, а мужья ихъ бранятся, но никто изъ нихъ не хочетъ дать хорошаго совта, растолковать, объяснить, подйствовать примромъ, а при случа и книгой. Съ этой-же точки зрнiя, а не съ точки зрнiя нигилистовъ, смотрящихъ на простолюдиновъ какъ на машины, мы должны относиться и къ народу. Въ близкихъ родственныхъ, а не въ дворянски-сословныхъ отношенiяхъ должны мы находиться съ нимъ, а потому-то и должны быть на него похожи.
Дти и народъ — наше будущее. Этого мы никогда не должны упускать изъ виду при воспитанiи. Давно уже объяснена и доказана сила примра въ дтскомъ возраст. На этомъ основана и сила воспитанiя и сила искусства. Искусство прельщаетъ насъ идеаломъ, воспитанiе дйствуетъ примромъ. Какъ дидактическая или тенденцiонная поэзiя безсильна, такъ и одно наставленiе напрасно. Примръ выше всего. Это какъ-бы электрическая сила, возстановляющая онмвшiе органы. Ни одинъ нашъ поступокъ, ни одно сильное душевное движенiе въ присутствiи дтей не обходится безъ того, чтобы оно на нихъ не подйствовало. Родители и воспитатели обыкновенно и не стсняются этимъ. Безстыдство, неделикатность и невоздержанность въ поступкахъ доходятъ иногда до крайности. Какъ морская губка, мозгъ ребенка все въ себя впитываетъ. О послдствiяхъ никто не думаетъ. Разсчоты на школы и жизнь однимъ настоящимъ ослабляютъ въ нашихъ отцахъ и матеряхъ всякую совстливость передъ дтьми, передъ этимъ воплощенiемъ будущаго. Отчасти эта совстливость существуетъ, иначе и говорить-бы было не зачмъ, но существуетъ въ самомъ нелпомъ вид. Стсняются напримръ разговорами о беременности, о рожденiи, любовныхъ интригахъ, какъ будто только одной любви и надо бояться ребенку. Нтъ, пусть они ограничатъ себя во всемъ что вредно дйствуетъ на ребенка, и тогда это ограниченiе подйствуетъ прогрессивно даже и на нихъ самихъ. Замчательно, что рожденiе ребенка длаетъ иногда какъ-бы цломудреннй родителей, особенно мать: отъ нея положительно отлетаютъ вс любовные помыслы, дальше даже, чмъ отъ другой двушки. Она какъ-бы влюбляется въ свое дитя. На муж даже отражается ея холодность, — и не безъ пользы для него. Презрнiе заслуживаетъ та женщина, которая мняетъ своихъ дтей на любовниковъ, и несчастны т отцы, сердце которыхъ не смягчалось привязанностiю къ дтямъ.
Этимъ-же равнодушiемъ и безотвтственностiю отцовъ въ семь можно объяснить и сравнительно большее развитiе ученiя передъ воспитанiемъ. Воспитанiе конечно должно различать отъ ученiя: послднее развиваетъ умъ, наполняетъ голову свденiями, второе даетъ форму человку — облагораживаетъ, даетъ тонъ вол и поступкамъ его. Ученiе, сосредоточиваясь боле въ школ, идетъ еще какъ-нибудь, но воспитанiе, котораго начало въ семь, совсмъ въ упадк. Многiе, чтобы сбыть съ рукъ и частiю изъ нужды, отдаютъ поскоре дтей въ закрытыя заведенiя и этимъ окончательно ихъ портятъ: дти выходятъ хорошо обученыя, но дурно воспитанныя. Дти въ пансiон образуютъ какъ-бы общество, гд жизнь ихъ развивается боле, чмъ позволяетъ природа. Чмъ раньше оставляетъ ребенокъ свою семью, тмъ преждевременне онъ длается взрослымъ. Отсюда то ненормальное развитiе дтскихъ страстей, которое съ такою силою проявляется въ закрытыхъ заведенiяхъ. Институтское обожанiе, записочки, стыдливость по согласiю, раскрашиванiе перьевъ для учителей, — есть своего рода интрига съ ними и другъ съ другомъ, и это страстное выраженiе непреодолимаго стремленiя женщины любить развивается только вслдствiе замкнутости и скопленiя дтей. Посл, когда мущины, на которыхъ пансiонерка привыкла смотрть какъ на ангеловъ, оказываются демонами, она переходитъ изъ одной крайности въ другую. Въ мальчикахъ-пансiонерахъ эта-же самая потребность выражается уже циничне: у нихъ развиваются настоящiя дтскiя страсти. Объ этихъ страстяхъ пишутся цлыя книги, он длаются источникомъ мученiя медиковъ и родителей, да и самого ребенка оставляютъ иногда калкою на всю жизнь, не говоря уже о нравственной порч. Если въ человк страсти сильны, неискоренимы, то это конечно преждевременно-развившiяся. Кром закрытыхъ заведенiй и слишкомъ тснаго сближенiя дтей, при этомъ дйствуетъ конечно и неосторожность взрослыхъ и неосторожность такъ сказать общества. Если не во имя женщины, то во имя дтей мы должны не позволять безобразить нашихъ улицъ портретами падшихъ женщинъ. Инструментальные мастера почему-то особенно взяли себ въ вид привилегiи этого рода вывски, подл которыхъ вчно толпится куча дтей. Да и простой народъ началъ полюбливать эти зрлища. Дятельность значитъ пошла въ ширь. И хоть-бы одинъ фельетонистъ-фланёръ обмолвился, — ни одного голоса, ни одного звука. А между тмъ это даже со стороны общественной гигiены и медицинской полицiи страшно вредно. И ни на кого не дйствуютъ такъ вредно эти картинки у оконъ, какъ на пансiонера или кадета. Для него это составляетъ уже слишкомъ рзкiй переходъ отъ монастырской почти жизни къ вакхическому поддразниванiю юности. Закрытыя заведенiя въ нкоторой степени допустимы только благодаря крайнему безобразiю многихъ семей. Деревенскимъ жителямъ пожалуй нелегко обойтись безъ нихъ когда придетъ время ученiя. Трудно еще впрочемъ ршить, что лучше — жизнь-ли въ чужой семь, если эта семья хороша, или жизнь въ школ. Въ семь ребенокъ не такъ отгораживается отъ общества, знакомится и съ нуждами и съ потребностями взрослыхъ людей. Институты, пансiоны и корпуса есть своего рода коммуны, гд дти разныхъ возрастовъ, разныхъ способностей, разныхъ привычекъ сводятся подъ одинъ уровень, стригутся подъ одну гребенку. Ослабленiе семейнаго начала и нкотораго рода вражда къ нему много зависли отъ существовавшаго у насъ избытка закрытыхъ заведенiй какъ мужскихъ, такъ и женскихъ. Въ особенности тутъ кажется бурса подгадила. Трудно поврить, чтобы соединенiе столькихъ дурныхъ условiй, какъ семинарское заточенiе, могло произвести что-нибудь особенно плодотворное. Это суровое воспитанiе произвело и мрачныя идеи, уничтожившiя много чувства добра и красоты.
Одно изъ первыхъ воспитательныхъ средствъ, дающихъ тонъ организму и противовшивающихъ страстямъ, — физическое развитiе. Дятельность, работа мышцъ есть отвлеченiе отъ дятельности ума и еще боле отъ воображенiя, въ которомъ стимулъ страстей. Древнее выраженiе: здоровый умъ въ здоровомъ тл, основывается на томъ, что сила ума не встрчаетъ для себя большого противовса въ страстяхъ когда организмъ силенъ и правильно развитъ. Страсти упорны и такъ сказать неумстны боле въ слабыхъ организмахъ, чмъ въ сильныхъ. По изслдованiю экономистовъ слабые и худо питающiеся жители имютъ больше дтей, но за то эти дти чаще и мрутъ въ противоположность сильнымъ и безстрастнымъ аристократамъ Англiи, у которыхъ мало родится, но столь-же мало и умираетъ. У бдныхъ дйствительно много дтей. Такъ-то рука объ руку идутъ бдность, смертность и человческiя страсти.
Наше поколнiе, говорятъ, мельчаетъ, не выдерживая широкой дятельности, и длается то жертвою идей, то жертвою страстей, а чаще всего и того и другого вмст. Сидячая жизнь, отсутствiе физическихъ упражненiй, боле чмъ гд-нибудь необходимыхъ въ нашемъ холодномъ климат, и дали такой неправильный ростъ нашему самообладанiю. Особенно отражается это на женщинахъ собственно нашего общества. Вмст съ умственной неподвижностiю въ нихъ соединяется также и физическая. Наша женщина боле всего, кажется, сидитъ или лежитъ. Ходьба для нкоторыхъ женщинъ составляетъ мученье. Къ ней или къ ея рук не только приросла игла, но и сама она какъ-бы пришита къ мсту. Разумется это говорится не о всхъ, есть много прогуливающихся всю жизнь, и эти послднiя портятъ уже свои организмы иначе. Замыкая бюсты въ стальные корсеты, он ослабляютъ движенiе груди, заставляютъ ее дышать только одною верхнею половиною, чт нормально только въ беременности. Извстно, чт есть дыханiе мужское (нижнею частiю груди) и женское (верхнею). Въ высшихъ сословiяхъ разница между дыханiемъ мужскимъ и женскимъ особенно велика. Цивилизацiя въ этомъ, какъ и во многомъ другомъ, диференцируетъ такъ сказать мущину и женщину боле, чмъ сдлала это природа. Замчательно, что на женщин уменьшенiе движимости мышцъ отражается нсколько иначе, чмъ на мущин. Въ ней увеличиваются черезъ это не страсти, какъ у мущины, а страданiя. Медицина давно уже признаетъ сравнительно бльшую мучительность родовъ у женщинъ высшаго сословiя передъ низшимъ. Фактъ этотъ можно объяснить такъ: рожденiе происходитъ силою внутренняго органа, сокращающагося болзненно, и силою мышцъ туловища и ногъ. Если мышцы развиты отъ ходьбы и работы, то он помогаютъ болзненнымъ сокращенiямъ внутренняго органа, длаютъ ихъ такъ сказать мене нужными при рожденiи. Объ изнженныхъ аристократкахъ можно сказать, что он родятъ однимъ внутреннимъ органомъ и ходятъ въ корсет какъ-бы вчно беременныя, да и плодъ-то свой еще затягиваютъ въ корсетъ. Изнженность женщины, возвышая чувствительность, тоже усиливаетъ боль. Корсеты-же, которыми измняется не только положенiе органовъ, но и положенiе плода, служатъ подготовкою къ самымъ несчастнымъ случаямъ. Если еще женщина длаетъ какой-нибудь моцiонъ, то это въ танцахъ. Но танцы не могутъ замнить гимнастики: они проходятъ обыкновенно въ душныхъ комнатахъ, въ самомъ испорченномъ воздух. И наконецъ они есть удовольствiе юности, танца — это своего рода объятiя, только подъ музыку. Нмецкiе педагоги совтуютъ начинать гимнастику почти съ первыхъ годовъ жизни, предлагаютъ даже особыя игры для этого, но все это едва-ли исполнимо. Достаточно было-бы, если-бы гимнастика сдлалась вполн обязательнымъ предметомъ въ нашихъ гимназiяхъ.
Когда рабство дало грекамъ средства избгать механическаго труда, они не оставили своихъ мышцъ безъ дйствiя и изобрли гимнастику, у насъ она должна получить еще бльшее распространенiе и развитiе, — потому что цивилизацiя наша основана не на рабств человка, а на господств его надъ природой. Машины теперь должны исполнять роль рабовъ. Чмъ дале мы будемъ идти впередъ, тмъ механическiй трудъ человка будетъ боле терять свою практическую приложимость, тмъ необходиме длается гимнастика. Англiйскiй боксъ и спортменство вроятно не мало имли влiянiя на развитiе энергiи и самообладанiя верхнесословныхъ англичанъ.
Само собою разумется, что физическое развитiе само по себ не составитъ еще основы воспитанiя. Силы наши должны быть не только собраны, но имъ еще нужно проложить дорогу посредствомъ знанiя и дать тонъ и направленiе посредствомъ искусства. Гимнастика служитъ только подготовкой къ умственному развитiю и нравственно-эстетическому воспитанiю. О первомъ мы говорить не будемъ — предметъ слишкомъ разъясненъ, и наконецъ мы ршились говорить не объ ученiи собственно, а объ воспитанiи такъ какъ мы его понимаемъ. Многiе думаютъ, говорили мы въ первой своей стать (Теорiя безобразiя, Эпоха 1864 No 7.), что вмст съ паденiемъ мистическаго начала и искусство должно пасть, потерявъ свою таинственную прелесть, напротивъ — оно должно теперь расширить свою сферу. Его воспитательная роль должна возвыситься. Наука учитъ, а искусство воспитываетъ. Небреженiе, которымъ пользуется искусство въ глазахъ нкоторыхъ, — фактъ временный, происшедшiй отъ поверхностнаго увлеченiя, случайныхъ обстоятельствъ и плохого знакомства съ дломъ. До какого комизма дошло это увлеченiе начинаютъ понимать теперь уже и самые увлекатели.
Чтобы выяснить лучше воспитательную роль искусства, постараемся дйствовать въ настоящемъ случа тми-же самыми орудiями, которыя обыкновенно употребляются противъ него. Именно — взглянемъ на него съ точки зрнiя природы. Искусство есть прежде всего явленiе естественное, — это какъ-бы цвтъ жизни. Безъ искусства, безъ поэзiи жизнь можетъ пожалуй походить на мастерскую, на лабораторiю, на фабрику, но никогда не будетъ жизнiю. Уваженiе такого рода къ природ проникаетъ только въ умъ, но не живитъ воображенiя. Древнiе въ этомъ случа могутъ служить намъ вчнымъ примромъ: у нихъ изъ уваженiя къ природ родилась не только наука, но и искусство, они ее не только уважали, но и обожали.
Изъ всхъ искусствъ самое распространенное было чуть-ли не музыка. Знать музыку было обязанностiю почти всякаго еврея, грека и александрiйца. У грековъ музык обучались наравн съ гимнастикой, ей приписывали даже силу обузданiя страстей: на этомъ основанъ миъ объ Орфе, укращающемъ зврей. Диссонансъ, производимый въ душ страстями, дйствительно ничмъ такъ не можетъ быть уничтоженъ, какъ мелодiею музыки. Гармонiя музыки по видимому употреблялась уже иначе, чему служатъ примромъ римскiе и наши марши, которыми пользовались для возбужденiя ршимости, первый приступъ къ битв, хоть бы онъ былъ и ради идеи, но все-таки требуетъ много силы душевной и музыка конечно остается не безъ дйствiя. Изъ этого такъ сказать физiологическаго дйствiя видно, что какъ мелодiя преимущественно падаетъ на чувство, такъ гармонiя — на волю {Эту идею мы оставляемъ на отвтственность автора. Ред.}, но ни та ни другая не рисуютъ картинъ, не дйствуютъ на воображенiе, или точнй — дйствуютъ только на ту часть его, которая называется въ тсномъ смысл фантазiею, воображенiемъ чувства, а не страсти. Только Фелисьенъ Давидъ пытался изобразить звуками природу, да и то пустынную. Эта-то безстрастная идеальность есть сила и слабость музыки. Власть ея велика надъ человкомъ. Вырастая изъ звуковъ природы, она не слишкомъ глухихъ людей заставляетъ и плакать, и радоваться, и доходить до самоотверженiя, но никогда не возбуждаетъ животной страсти. Музыка есть самое субъективное, самое такъ сказать лирическое изъ всхъ искусствъ: не даромъ въ слов лиризмъ есть музыкальный терминъ. Г. Сровъ необыкновенно врно выразился когда сказалъ, что если-бы все можно было выразить словомъ, не существовала-бы и музыка. Если люди до сихъ поръ не научились вполн пользоваться этимъ, какъ и всми другими искусствами, то изъ этого еще глупо выводить, что музыка пустяки.
Не мене сильную власть надъ человкомъ иметъ и живопись, — проводникомъ ея къ душ служитъ органъ зрнiя. Гармонiя линiй и цвтовъ въ безконечной игр и разнообразiи выражаетъ тутъ уже боле объективное явленiе — формы жизни. Въ скульптур эта объективность достигаетъ высшей степени. Пластическое изображенiе формъ заставляетъ насъ такъ сказать щупать воображенiемъ образы. И оттого скульптура такъ была свойственна самому объективному изъ всхъ народовъ — грекамъ. Цломудренное христiанство одло обнажонныя формы. Сила генiя сосредоточилась въ лиц, — отсюда понятно развитiе итальянской живописи.
Въ поэзiи вс эти искусства сливаются вмст. Но у поэзiи есть свой органъ — человческiй языкъ (понимаемъ это слово не только въ физiологическомъ, но и психологическомъ смысл). Наук языкъ служитъ уже побочнымъ дломъ. Въ наук важенъ сборъ фактовъ и идей, а не самое изображенiе ихъ, въ поэзiи-же идеи столько-же воображаемы, сколько изображаемы. Наука и наблюденiе преимущественно собираютъ факты, поэзiя-же воплощаетъ. При взгляд Макса Миллера на языки вообще какъ на естественное явленiе природы, смыслъ поэзiи получаетъ еще боле глубокое значенiе. Если основа языка въ природ, въ звукахъ, въ цвтахъ, въ ощущенiяхъ и раждающихся отсюда мысляхъ, то слово есть доконченный рефлексъ: отъ избытка сердца глаголютъ уста. Первое слово дитя изобртаетъ само. Оно языку легко учится, потому что все приспособлено въ немъ къ тому, какъ приспособленъ напримръ глазъ, чтобы видть, ухо, чтобы слышать.
Вс знаютъ, что въ человк есть извстная способность узнавать и разбирать звуки съ опредленнымъ числомъ колебанiй воздуха, способность эту называютъ музыкальнымъ слухомъ, ею всякiй въ большей или меньшей степени владетъ. Она можетъ развиваться и притупляться. Подобнаго-же рода способность существуетъ и въ психическомъ и физическомъ орган языка. Способность эту называютъ эстетическимъ чувствомъ. Кто не иметъ хорошаго музыкальнаго слуха, тотъ конечно и не сдлается музыкантомъ, у кого не развито эстетическое чувство, тотъ разумется не пойметъ поэзiи. Онъ можетъ быть хорошимъ работникомъ, полезнымъ собирателемъ фактовъ, боле или мене удачнымъ переводчикомъ чужихъ идей, но самъ дороги никому не проложитъ, да и жить будетъ жизнiю боле низшею. Великiя идеи исходятъ изъ сердца, — сказалъ кто-то. Не признавать живописи и музыки, это тоже, что ослпнуть и оглохнуть въ извстномъ отношенiи. Утверждать-же, что поэзiя — глупость, поэзiя — вздоръ, равняется особаго рода нмот или страданiю мозга, мшающему не только выражаться, но и понимать языкъ во всемъ его объем, со всей его неодолимой и упругой силой.
Мы не раскаеваемся нисколько, что такъ часто и такъ долго останавливаемся на иде нравственно-эстетическаго чувства и со всхъ сторонъ ее осматриваемъ, противопоставляя ее иде эгоистическаго реализма, мы просимъ только, чтобы противники наши, если-бы только таковые нашлись, побивали насъ фактами и логикой, а не фразами и безконечно-длинными статьями. Чмъ короче мы будемъ говорить, чмъ боле отбросимъ въ сторону все лишнее, тмъ скоре дло пойдетъ на чистоту, тмъ очевидне будетъ читателямъ, кто правъ и кто виноватъ. Вс личности, сплетни, пронюхиванiя и клеветы, киданiе каменьями изъ за угла и попреки болзнiю, молодостью и т. д. мы должны отбросить въ сторону. Вс эти средства, такъ развращающiя нашу литературу, указываютъ не на смлость, а на трусость передъ чужой идеей и неумнье опровергнуть ее добросовстнымъ образомъ, размашистая рзвость пера, печатаемыя н-черно статьи и произвели ту полуразршонность спорныхъ вопросовъ, которыми полна литература. Вопросъ о воспитанiи именно принадлежитъ къ числу такихъ вопросовъ.
Еще Руссо, какъ извстно, сказалъ, что воспитанiе должно быть согласно съ природой. Слова эти поворяютъ съ легкой руки вс отъ Песталоци и Базедова до Нимейера и Дистервега со всми нашими педагогами. И что-же мы видимъ изъ этого стремленiя воспитателей сообразоваться съ природой? Собираютъ дтей массами, запираютъ въ отдльныя комнаты, показываютъ имъ снимки, скелеты и куски природы, а самую природу прячутъ. Знать природу систематически еще не значитъ знать ее вполн. Знанiе это освщаетъ умъ, но не живитъ воображенiя, главное-же не оставляетъ полнаго впечатлнiя. Естественныя науки учатъ великолпнымъ образомъ анализировать природу, понимать сущность ея, но не понимать ея формы. Форма не пустое слово, ни въ чемъ такъ не обнаруживается жизненность и разнообразiе природы какъ въ формахъ и звукахъ. Въ нихъ вчный метаморфозъ и вчное измненiе. И это оттого, что природа, какъ мы уже замтили, идетъ по извстнымъ законамъ къ неизвстнымъ результатамъ. Будущее есть призракъ дйствительности, о которой мы и понятiя себ составить не можемъ. Природа въ одно и тоже время и мертва и жива. Живая природа, или жизнь, есть предметъ поэзiи, въ формахъ и звукахъ природы вылилась сама жизнь, въ формахъ-же выражаются и идеи искусства. Вы можете анатомически и физiологически разобрать составъ дерева, но не можете подвести подъ научныя данныя формы и групировку растенiй, перемны ихъ свта и тни, перспективныя отношенiя къ равнин и украшенiе ея вчно измняющимися облаками и небомъ и переполненiе ея никогда неумолкающими звуками. Великiе натуралисты, подобные Гумбольдту, не даромъ видно говорили о картинахъ природы. Но мало того, каждое дерево само по себ составляетъ законченную картину и иметъ физiономiю. Въ рвущихся къ небу втвяхъ тополя есть что-то сосредоточенное, гордое, липа съ ея нжными втвями иметъ въ себ что-то мягкое, женственное, береза выглядитъ уже иначе: стволъ ее напоминаетъ зиму, а въ ея опущенныхъ книзу втвяхъ есть что-то горькое, полуубитое, — точно одн бдныя хижины и предназначено ими украшать. Какъ-будто каждымъ деревомъ природа хотла что-то сказать, потомъ задумалась да такъ и замерла. Вотъ слабый намекъ на то, чт мы разумемъ подъ словомъ натуральное чувство, чувство природы.
Натуральное чувство, — чувство эстетическое, и гуманное чувство, или чувство человческое, находясь въ неразрывной связи другъ съ другомъ, должны служить и основой настоящаго воспитанiя. Кто въ общности и въ формахъ не понимаетъ природы, тотъ конечно не можетъ понять и жизни. Слово пониманiе тутъ впрочемъ и не выражаетъ всего. Какъ съ природой, такъ и съ людьми мы связаны не умственными выводами, а боле непосредственнымъ образомъ — чувствомъ. Развить это чувство такъ, чтобы оно сдлало человческiя отношенiя боле гуманными — есть задача эстетическаго воспитанiя.
Искусство, можно сказать, еще не оцнило вполн серьозности своего назначенiя и потому большею частiю служило постороннимъ цлямъ и развлеченiемъ между длъ. Цль его — гуманизировать людей. Наука бралась за это дло и ничего не могла сдлать. Классицизмъ изобрлъ только слово гуманность. Исторiя опредлила до нкоторой степени и доказала возможность гуманности. Когда по страницамъ исторiи люди взглянули на свое прошедшее, они увидли, что вся вражда народовъ, государствъ и религiй ни къ чему не ведетъ. Но какъ сдлать, чтобы въ людяхъ было поменьше этой вражды? Ужь конечно этому не поможетъ ни эгоизмъ, ни утилитаризмъ и ни реализмъ въ томъ узкомъ значенiи слова, какъ его понимаютъ.
Никогда мы не повримъ, чтобы человкъ, остающiйся равнодушнымъ передъ великими картинами природы и передъ ея гармоническими звуками, или считающiй за глупость великiя сцены жизни и отраженiе этихъ сценъ и картинъ въ искусств, — чтобы такой человкъ, говорю, былъ гуманенъ въ настоящемъ смысл слова. Если онъ и ршится на подвигъ самопожертвованiя, то разв изъ подражанiя. Сила примра велика. Иницiативы-же гуманнымъ поступкамъ у него нтъ и не можетъ быть. Кром того толкаетъ его впередъ и самолюбiе. Отсюда гордость, высокомрiе и презрительный тонъ. Эти негуманныя свойства принадлежатъ по преимуществу нашимъ современнымъ прогрессистамъ. Они напримръ готовы сдлать народу добро, но смотря на него свысока и ставя себя на неизмримо далекомъ отъ него разстоянiи. Потому то мы и не вримъ въ этотъ прогрессъ самодовольныхъ и высокомрныхъ людей. Въ нихъ безъ сомннiя есть уваженiе къ наук, но уваженiе это слишкомъ односторонне. Они требуютъ отъ науки даже и того, чего наука не въ силахъ дать. Наука пожалуй доказала намъ, что рабство невыгодно, да не совсмъ, отъ этого-то оно и тянется еще въ вид хроническаго пролетарiата. Тутъ видно необходимъ другой принципъ, боле творческая, боле стремительная сила — искусство поэтическое. Поэзiя рука объ руку съ наукой, а не подъ ногами у нея.
Если сказано: возлюби Бога, а потомъ ближняго, то человчество значитъ наше второе божество. Въ языческихъ религiяхъ божеству придавали даже человческiя добродтели, стараясь совмстить въ немъ все, что только умъ людей по тогдашнимъ понятiямъ могъ представить хорошаго. И этому идеализированному человчеству уже кланялись въ своихъ храмахъ. Такъ велико было всегда въ людяхъ уваженiе къ человческому достоинству! Да оно и теперь не уменьшилось. Значитъ любить людей нужно прежде всего, чтобы умть съ ними обходиться, а какже, скажите, научиться любить, если мы не будемъ умть цнить красоты, благородства, достоинствъ и всего, что видятъ и показываютъ въ людяхъ вс истинные поэты? Дятельность поэтовъ въ этомъ отношенiи неисчислима. Тургеневскiя ‘Записки охотника’ возбуждаютъ симпатiю къ народу, ‘Шинель’ Гоголя заставляетъ насъ любить мельчайшаго изъ смертныхъ, а ‘Бдные люди’ почти уважать такихъ униженныхъ. Гюго учитъ снисходить къ нищимъ, калкамъ, изувченнымъ болзнiю и изуродованнымъ преступленiями. Кто наконецъ женщинъ представляетъ такимъ образомъ, какъ Пушкинъ Татьяну, такъ что всякое нигилистическо-птушиное чувство пропадаетъ? А кто наконецъ дтей представляетъ намъ такъ, какъ они изображены у Элiота? Кто учитъ любить природу, свой народъ со всми его слабостями и недостатками, и все это съ неодолимой силой соединяетъ насъ всхъ и привязываетъ къ родин, такъ что языкъ и литература есть основа не только гуманизма и человчества, но и народности, нацiональностей? Не будь у нмцевъ народныхъ псенъ Лессинга, Шиллера, Гёте и другихъ, они-бы давно разбжались въ разныя стороны. Литература только и вяжетъ ихъ. И насъ тоже она должна боле всего вязать. Не знать своего языка прежде всего и лучше всего — это тоже, что измнить отечеству, быть связаннымъ съ ними одними только матерiальными интересами, а не жить съ нимъ за одно. О людяхъ, неуважающихъ нашей литературы и непонимающихъ народнаго генiя, можно почти тоже сказать: они оторваны силою тяжолыхъ обстоятельствъ отъ своей почвы, отъ своей родины.
Отчего-же происходитъ, что искусство не вошло такъ сказать въ свою роль и иметъ сравнительно малое влiянiе на развитiе человка? Причинъ много. Первая — несвоевременность изученiя искусства. Хотя давно уже смутно сознается въ обществ, что чтенiе романовъ почему-то вредно дтямъ, но осязательнаго объясненiя этому еще не прiискано, а потому избгать этого чтенiя многiе считаютъ пуризмомъ. Романы и художественныя произведенiя дитя потому не должно читать, что у него еще не развитъ органъ, которымъ они понимаются. Романы изображаютъ жизнь, а дитя только еще всматривается, но не живетъ. Поэзiя регулируетъ, идеализируетъ страсти, а у ребенка ихъ еще нтъ. Эстетическiя произведенiя поэтому дйствуютъ только на воображенiе, воображенiе-же искусственно возбуждаетъ страсти, преждевременно старитъ организмъ. Ребенку предстоитъ два исхода черезъ это: или впасть въ грубое суеврiе, наполнить голову призраками и мечтами, или утратить свои творческiя силы и впасть въ безсодержательный нигилизмъ искусства, опротиввшаго отъ ранняго знакомства съ нимъ. Знакомство съ поэзiею поэтому должно совершаться преимущественно въ юности — этомъ поэтическомъ возраст жизни. Только исключительныя способности могутъ быть причиной отступленiя, особенно въ отношенiи музыки, какъ самомъ субъективномъ и безстрастномъ изъ всхъ искусствъ. Но музыки какъ живописи не всякiй тоже долженъ учиться. Это одна изъ крупныхъ ошибокъ женскаго воспитанiя, что двушка, имй или не имй способности, всегда должна знать музыку какъ украшенiе. Но не то въ отношенiи поэзiи: поэзiю долженъ понимать всякiй, кто не окончательно зачерствлъ, и понятiя о ней черпать изъ первыхъ источниковъ. Это необходимо, чтобы сразу увровать въ поэзiю и жизнь. О жизни ничто не даетъ такъ скоро и такого врнаго понятiя, какъ величайшiе художники и поэты, хотя этимъ путемъ обыкновенно рдко знакомятся съ жизнiю. Изображая какой нибудь типъ или характеръ, художникъ выбираетъ изъ жизни множества людей все боле существенное. Этотъ-то созданный поэтомъ идеальный человкъ въ свою очередь дйствуетъ на людей, развиваетъ иногда въ нихъ новыя черты характеровъ. Мы уже говорили какъ подйствовало на наше общество изображенiе лишнихъ людей. Оно произвело нигилистовъ. Теперь, когда Тургеневъ наслъ и на нихъ, явились реалисты, которые все-таки немного лучше первыхъ. Что будетъ дальше — увидимъ. Искусство не оставитъ своей роли.
Теперь остается намъ еще поговорить о другой причин упадка эстетическаго развитiя, о набиванiи и загроможденiи головы ребенка ненужными предметами. Школа есть мсто, гд онъ преимущественно подвергается этому умственному пичканью. Съ степенью апетита, съ возможностью совмстить въ себ массы различныхъ свденiй — никто не соображается. Ничто такъ не дйствуетъ вредно на развитiе молодости, какъ ненужныя знанiя. Съ ними человку становится посл какъ-то неловко, а бываютъ и такiе случаи, что человкъ, не зная что длать и какъ воспользоваться хорошо знакомымъ ему предметомъ, старается его навязать другимъ, пользуясь авторитетомъ или положенiемъ… Къ числу ненужныхъ знанiй можно причислить во многихъ случаяхъ даже и высшую математику, которая столь-же легка для способныхъ къ ней, сколько недоступна и безполезна для неимющихъ къ ней склонности. Воспитывать сообразно съ способностями, сообразно съ природой — должно быть одно изъ первыхъ условiй, у насъ-же на это не смотрятъ. Юноша обыкновенно самъ узнаетъ къ чему у него есть способности, къ чему нтъ, и чаще всего оказывается, что способности у него къ тому, чему его плохо учили или совсмъ не учили. Обычай богатыхъ людей обучать двумъ или тремъ языкамъ заразъ дйствуетъ еще вредне на развитiе. Мысль ребенка раздваивается. Дитя напримръ говоритъ по французски, думаетъ по русски, читаетъ по нмецки, и немудрено, что выходитъ безконечная пустота и трата способностей на мелочи и роскошь. Вообще, чтобы эстетическое воспитанiе достигало своей цли, нужно непремнно, чтобы и ученiе сообразовалось съ нимъ и наоборотъ. Въ начал и то и другое, то есть и ученiе и воспитанiе, должно какъ-бы сливаться вмст. Такъ было и въ исторiи человчества въ раннiй перiодъ его развитiя: и религiя, и философiя, и наука, и поэзiя — все сливалось тогда въ одно. Народными пснями должно кажется начаться воспитанiе, да ими еще и убаюкиваютъ теперь нашихъ дтей. Няньки въ этомъ случа могутъ служить лучшимъ орудiемъ. Нужно только, чтобы он съ прiобртенiемъ образованiя не забывали своихъ псенъ. Славянофиламъ принадлежитъ честь собранiя этихъ произведенiй народной поэзiи, но они не оцнили ихъ какъ слдуетъ: у нихъ не достало на то эстетическаго вкуса, такъ что общество наше еще не знаетъ, какимъ орудiемъ воспитанiя и соединенiя нашего съ народомъ оно владетъ. Сказки при строгомъ разумется выбор могутъ тоже служить отличнымъ воспитательнымъ средствомъ, скажемъ мы наперекоръ всмъ думающимъ убить воображенiе въ ребенк. Дурно, если дятельность воображенiя будетъ брать перевсъ надъ дятельностiю ума, но совсмъ не жить воображенiемъ ребенокъ не можетъ: для него дйствительная жизнь въ настоящемъ смысл не существуетъ. Дтскому мiровоззрнiю дйствительная жизнь представляется чмъ-то несообразнымъ. У него своя жизнь и свой мiръ. Ребенокъ напримръ говоритъ съ животнымъ, съ куклой, съ цвткомъ и не подозрвая, что они его не понимаютъ, и посл, когда начнетъ сознавать, какъ-бы не хочетъ врить въ неодушевленность и бездушность предметовъ. Мы видли ребенка, который плакалъ оттого, что его не слушалась кукла, которую онъ не умлъ посадить. Ихъ безконечная наивность требуетъ и особой пищи. Какiе-нибудь разговоры съ животными и квартеты съ проказницей мартышкой, осломъ, козломъ да косолапымъ мишкой для дтей выше всего. Но почему-же именно забавлять ребенка представленiями о жизни животныхъ, олицетворенной въ басняхъ, и не развлекать его представленiями о жизни людей, какъ это сдлалъ народъ въ сказкахъ? Это-бы не только воспитывало нашихъ дтей, но и связывало ихъ съ народомъ. Да такъ и бываетъ еще у насъ, въ немногихъ впрочемъ случаяхъ и въ очень несовершенномъ вид. Сборникъ псенъ и сказокъ, составленный эстетически, долженъ быть нашею первою хрестоматiей. Сборники славянофиловъ есть только драгоцнные матерiалы для такого сборника, они есть, такъ сказать, лтописи народной поэзiи, столь же многодоступныя для народа, какъ и для образованныхъ людей. Оттого-ли, что народъ нашъ жилъ слишкомъ долго своею собственною замкнутою жизнiю, или отъ чего другого, но только его псни, его сказки и пословицы безмрно хороши. И какже въ самомъ дл имъ не быть такими, когда въ нихъ сосредоточена жизнь многолюднйшаго народа въ продолженiи многихъ вковъ. Таланты родились и умирали, не сознавая себя, и въ пот лица заработывая хлбъ импровизировали свои чудныя псни. Общество наше длаетъ большую ошибку, что такъ равнодушно относится къ произведенiямъ народной поэзiи и народной мудрости.
О томъ, какъ должно произойдти слiянiе ученiя и воспитанiя, знанiе науки и искусства въ дтств, — говорить мы не будемъ. Этотъ вопросъ требуетъ особой статьи. Замтимъ только бгло, что учить читать должно какъ можно позже и мало-по-малу, переходя отъ игрушекъ. Вмст съ чтенiемъ, какъ водится, нужно учить и счисленiю, основамъ математики. Естественныя науки слдуетъ сначала преподавать не иначе, какъ вмст съ географiей или по крайней мр въ связи съ ней. При этомъ-же слдуетъ, какъ намъ кажется, давать понятiе и о картинахъ природы. Натуральное чувство будетъ тогда развиваться вмст съ знанiемъ. Что-же касается до словесности и искусства, то они должны примыкать къ исторiи, въ которой дйствительно наука какъ-бы сливается съ искусствомъ. Какъ картина прошедшаго, она должна вызывать не только мысль, но и чувство. За этимъ уже или рядомъ съ этимъ, передъ вступленiемъ въ кругъ спецiальнаго образованiя, юноша, созрвшiй и готовый для жизни, долженъ познакомиться съ Шекспиромъ, Гёте, Байрономъ, Шиллеромъ, Данте, греческими трагиками, русскими поэтами и русскими псенниками, съ русскими былинами, преданiями и наконецъ лтописями, и познакомиться не какъ-нибудь слегка, по коротенькимъ замткамъ, а въ возможной полнот, чтобы свтъ каждой изъ генiальныхъ личностей не пропадалъ даромъ. Изъ этого знакомства юноша увидитъ, что поэты въ своихъ фантастическихъ порывахъ иногда забгали такъ далеко, что мы и теперь еще оказываемся во многомъ позади. Поэзiя дйствуетъ не во времени, какъ наука, а боле въ пространств. Истинный поэтъ не можетъ устарвать. Самое слово: идея — есть преимущественно слово поэзiи, потому что идея есть мысль, отъ которой нельзя отдлить образовъ, это мысль — воплощонная жизнь. Когда все это уяснится, поэзiя перестанетъ быть орудiемъ забавы и будетъ смягчать, а не развращать нравы.
Что-же дало такое направленiе искусству, что его уклонило отъ его цли? Мода и роскошь, скажемъ мы прямо. Мода и роскошь есть тоже выраженiе эстетической потребности, но только выраженiе самое извращонное. Новизна, блескъ, эфектность замняютъ тутъ красоту, гармонiю и сообразность идеи съ формой. Дороговизна почти равняется достоинству, а безпрестанная мна предметовъ обращается въ потребность вкуса. Вкусъ замняется прихотями и капризами. Самые даже инструменты роскошь обратила въ игрушки: рояли напримръ служатъ у многихъ не для игры, а для украшенiя, самая-же игра не для высшаго наслажденiя, а для потхи и тщеславiя. Тщеславiе людей и дало именно такой ложный толчокъ эстетическимъ потребностямъ, что он стали выражаться въ драгоцнныхъ вещицахъ, роскошной обстановк, Вальтазаровскихъ пирахъ, а не въ простыхъ художественныхъ произведенiяхъ. Какъ роскошь есть произведенiе тщеславiя, такъ и мода, — орудiе легкомыслiя, — слдъ дтской незрлости общества. Настоящее изящное произведенiе не надодаетъ, напротивъ, чмъ больше въ него вглядываешься, чмъ больше съ нимъ такъ сказать сживаешься, тмъ оно сильне нравится. Къ нему можно привыкнуть какъ къ живому существу, да и оно въ своемъ род есть организмъ. Кто не любилъ въ своей жизни музыкальныхъ пiесъ или сочиненiй, которыхъ онъ не могъ довольно наслушаться и которыми не могъ налюбоваться. Настоящее изящное произведенiе кром того еще и просто и большей частiю недорого. Дороговизна тутъ можетъ условливаться только малымъ распространенiемъ его въ обществ. Наука помирилась съ роскошью, признала ея даже полезность въ нкоторомъ отношенiи. Искусство не должно мириться, — потому что она есть врагъ его смертельный.
Но откуда-же, представляется еще вопросъ, взялась роскошь, откуда прихоти общества, убивающiя въ немъ всякое чувство красоты и добра? Отъ ложнаго взгляда на воспитанiе. Отвтъ неожиданный, но кажется справедливый. Привыкши смотрть на дтей не какъ на будущее, а какъ на повторенiе себя, привыкши всегда жертвовать общественнымъ началомъ слишкомъ исключительно въ угоду семейнаго, свой личный разсчотъ ставить всегда выше желанiя добра людямъ, — мы невольно также привыкли дтей нашихъ боле унаслдывать, чмъ воспитывать, давать имъ капиталъ денежный и слегка только заботиться о капитал нравственномъ и умственномъ. Конечно мы говоримъ не о всхъ, потому что есть много и такихъ, которые ничего не жалютъ на воспитанiе дтей, ни времени, ни денегъ. Человкъ, трудящiйся надъ увеличенiемъ капитала и оставляющiй его потомъ худо-воспитанному сыну, поступаетъ въ своемъ род эгоистично. Онъ длаетъ его если не жертвою, то слугою своего капитала. Мало того, поступаетъ неразсчотливо, потому что при такомъ обыча рдко идутъ въ прокъ и самые капиталы. И не мало гибнетъ людей оттого только, что являясь въ жизнь, они оказываются столь-же невоспитанными, сколько и обезпеченными. Нужда и богатство почти одинаково развращаютъ, то есть не всхъ конечно. Если-бы предложили кому на выборъ, оставить посл себя дитя воспитанное и приготовленное вполн для образованiя своего умственнаго и вещественнаго капитала или оставить другое дитя богатое, съ наслдствомъ, и тоже развитое подобно первому, — то не знаю, хорошо-ли-бы было предпочесть положенiе второго передъ первымъ, — оставшiйся съ капиталомъ сдлался-бы невольно слугою и продолжателемъ, невольнымъ консерваторомъ дурного стараго, между тмъ какъ первый былъ-бы господиномъ и производителемъ новаго дла, новаго капитала, и наконецъ деньги въ глазахъ его были-бы цнне, такъ какъ ему было-бы знакомо и безденежье. Трата и уничтоженiе капиталовъ обыкновенно длаются тми, кто не знаетъ цны имъ. Но лность человческая такъ велика, что при воспитанiи дтей люди думаютъ боле о матерiальномъ обезпеченiи, чмъ о нравственныхъ и умственныхъ средствахъ къ жизни, а многiе вслдствiе нужды и невжества просто таки пускаютъ своихъ дтей по втру, не говорю уже о тхъ, которые оставляютъ дтямъ въ наслдство только нравственное, умственное и физическое увчье.
Кто-же долженъ быть главнымъ отвтственнымъ лицомъ въ воспитанiи? — Женщина. Съ женщинъ мы начали свое слово о дтяхъ, ими-же кончимъ. Слуга науки изъ женщины выйдетъ кажется не врный. Мы не говоримъ, чтобы она не могла быть слугою науки, но утверждаемъ, что искусству она принадлежитъ больше. Наука требуетъ постояннаго труда, прерывы тутъ мене всего нужны. Какъ со всмъ этимъ справиться женщин, чуть-ли не каждый мсяцъ заболвающей и чуть-ли не черезъ годъ находящейся въ опасности? Съ измненiемъ физическаго воспитанiя вс эти помхи поуменьшатся, но не въ такой все-таки степени, чтобы уровнять организмы мужской и женскiй. Организмы эти до послдней косточки, до послдней мышцы разны. Кости у женщинъ кругле, изогнуте, мышцы овальне, боле покрыты жиромъ, не прямая или ломанная линiя, а изогнутая господствуетъ въ женскомъ организм. Не думаемъ впрочемъ отгораживать женщину отъ науки, — это было-бы не только невжество, но даже и невжливость. Нкоторыя учоныя степени также нужны женщин, какъ и мущин. Женскiе врачи напримръ необходиме женскихъ астрономовъ. Женщина должна не только лечиться, но также и учиться у женщинъ, въ женскихъ школахъ, только недостатокъ образованныхъ женщинъ заставляетъ мущинъ занимать чужiя мста. Но въ высшей творческой жизни дятельность женщины все-таки будетъ преимущественно воспитательная, понимая это слово въ обширномъ смысл. До сихъ поръ по крайней мр если женщина что сдлала, то это въ воспитанiи и изящныхъ искусствахъ, особенно американская женщина, захватившая всю педагогiю въ свои руки и завдующая даже нкоторыми редакцiями. Извстно также, какъ велико было нравственное влiянiе женщинъ въ среднiе вка. Если она еще не возвысилась до высочайшей поэзiи, то всегда вдохновляла поэтовъ. И сумрачный Данте имлъ своимъ генiемъ женщину. Въ педагогiи приводится множество примровъ великихъ людей, которые обязаны своимъ развитiемъ матери. Кто-то даже выразился, что все человчество лежитъ подъ сердцемъ женщины. Гегель называетъ ее генiемъ дитяти. Достаточно иногда появленiя порядочной женщины, чтобы кругъ самыхъ циническихъ мущинъ присмирлъ. Все это указываетъ на будущую великую роль ея въ дл воспитанiя и гуманизированiя людей.
И что-же теперь видитъ вдругъ женщина — наша будущая воспитательница? Куда ни пойдетъ, на что ни взглянетъ, чмъ ни займется, везд она въ какомъ-то двусмысленномъ положенiи, особенно въ столиц. Входитъ-ли она въ театръ, — въ театр надъ ней потшаются. Гнусныя остроты, двусмысленныя выраженiя влагаются въ уста двушекъ, каламбуры этого рода — соль нашихъ пьесъ, между послдними есть и такiя, которыя вс сотканы изъ плоскостей. Комическое положенiе сплошь да рядомъ замняется скандалезнымъ, такъ что другой водевиль является зрителю чмъ-то въ род скандала. И тяжело иногда смотрть на молодую двушку, когда къ ея натуральному румянцу подмшивается румянецъ стыда и она, вся смущонная подъ зоркими взглядами пошляковъ, не знаетъ куда смотрть. Посл разумется она обтерпится, привыкнетъ къ этимъ милымъ шуткамъ французскаго остроумiя, но тмъ хуже.
Искусство должно морализировать, развивая въ душ чувство прекраснаго и благороднаго, а не возбуждать не кстати и не во время инстинкты. Театръ — это своего рода каедра, которую искусство ставитъ наравн съ университетомъ. Въ театр искусство до такой степени всеобъемлюще, что не требуетъ даже отъ зрителя грамотности и образованiя: въ театр беретъ всякiй на столько, на сколько кто можетъ взять. Это какъ-бы сама жизнь, сконцентрированная силою генiя. О высокомъ значенiи театра говорилъ еще Шиллеръ и все таки значенiе его такъ упало, что у насъ, помнится, даже высказано было мннiе, что въ ныншнiй книжный многочитающiй вкъ не слдуетъ писать драматическихъ сочиненiй. Много у насъ высказывалось такихъ торопливыхъ и необдуманныхъ мннiй. Вслдствiе рутиннаго положенiя многiе серьозные люди считаютъ даже безполезнымъ посщать театръ, и они это длаютъ не безъ причины. Какъ наука, вмсто истины, можетъ предлагать оборотную ея сторону — ложь, такъ и искусство, вмсто того чтобы облагораживать, гуманизировать, можетъ учить безобразiю. Самое большое уродство, которое произведено такимъ безобразiемъ въ искусств есть то, что оно возбудило въ значительной части общества неуваженiе къ поэзiи, на нее стали смотрть какъ на шутку и ненужную роскошь, а нкоторые неглубокiе люди, вмсто того, чтобы поправить дло, стали совсмъ отрицать поэзiю и этимъ произвели окончательное безобразiе. Значитъ, искусство нкоторымъ образомъ само виновато, что значенiе его такъ упало. И больше всего тутъ виноватъ, какъ кажется, театръ. Пусть будутъ хорошiе актеры, генiальныя произведенiя, роскошная постановка, но если нтъ души, нтъ идеи свтлой, прогрессивной, которая-бы двигала театры, — тогда они не могутъ принести настоящей пользы. Боле публичнаго мста не существуетъ. Театръ есть площадь, на которую устремлены взоры сотни тысячъ людей, — и что-же они тамъ видятъ? — Женщину, танцующую канканъ! И это везд, во всей Европ, на всхъ театрахъ. Мы прежде думали, что человку, непускающемуся во вс тяжкiя, танца этого не удается и видть, — театры не лишили насъ этого удовольствiя. Наивность наша въ эту минуту такъ была забавна, что мы думали, что танцующихъ актеровъ освищутъ, гнилыми яблоками забросаютъ. — И что-же? — Вдругъ имъ бросили букетъ. За пьесу или за танецъ, за игру или за гаерство достался этотъ букетъ, — трудно ршить.
Этого не должно быть. Съ женщиной-матерью нельзя такъ кавалерски обращаться. Ронять женщину тоже, что отказываться отъ своихъ дтей, отъ своего будущаго. По дорог къ будущему шолъ до сихъ поръ одинъ только мущина, — посмотримъ не легче-ли ему будетъ, не равне-ли, не успшне-ли сдлается его шагъ, если онъ пойдетъ рука объ руку съ женщиной, съ мыслью въ голов о дтяхъ.