Дети революции, Неизвестные_французы, Год: 1918 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 55 минут(ы)

Дети революции

Историческая повесть.

Перевод с французского Л. Черского
(Автора определить не удалось).

I.
Прибытие в Англию.

С тех пор, как отец рассказал нам про маленького французского эмигранта, бежавшего из Франции, мы с нетерпением ожидали его приезда к нам в Оллакомб. Мальчик-француз был мне ровесник, и это одно уже делало его подходящим для меня товарищем и желанным гостем, кроме того, было что-то интересное в том, что мы увидим у себя одного из бежавших французских аристократов.

Несмотря на то, что всякие новости из внешнего мира доходили к нам очень медленно, мы хорошо знали о том, что творилось по ту сторону канала. Лондонские друзья моего отца часто заглядывали к нам и всегда привозили с собой самые последние известия. Благодаря им, мы знали, что французский народ восстал против короля Людовика XYI и его вельмож, что король и королева, содержавшиеся в Париже под стражей, пытались бежать в карете, но были задержаны почти на самой границе и возвращены обратно. Мы знали также об ужасах, вызванных восстанием в этой несчастной стране и принимавших все более и более серьезный характер.

Однако, позвольте вам представить самого себя.. Итак, я — Дик Джослин, старший сын сэра Гарри Джослина, из поместья Оллакомб в Суссексе. В 1792 году, к которому относится действие рассказа, моему брату Гюгу было десять лет, а я был на четыре года старше его. Нашей сестре, Нелли, только что исполнилось восемь лет. Все мы трое жили очень уединенно в нашем поместье с отцом и экономкой, которая вела наше хозяйство. Наша мать, лэди Джослин, была больна и большую часть года проводила в Лондоне, в нашем городском доме, или уезжала на воды за границу, что же касается отца, то он до страсти любил свой Оллакомб, своих лошадей и собак. Общество и светская жизнь с ее забавами никогда не привлекали его.

В ту памятную ночь, когда мы ждали к себе маленького француза, мы с Гюгом ушли спать в свое обычное время.

Мой брат тотчас же улегся в постель, а я, раздевшись, присел у окна и загляделся в него.

Ночь была очень бурная и ветреная, несмотря на то, что стоял август месяц, капли падавшего дождя, не переставая, стучали в оконные рамы, вязы длинной аллеи гнулись и стонали каким-то зловещим стоном.

Так прошло, должно быть, более часа, как вдруг топот лошадиных копыт заставил меня встрепенуться. Я раздвинул шире оконные занавески и приложил лицо к стеклу.

Скоро из глубины аллеи показались четыре всадника. Я распахнул половинку окна и, не обращая внимания на бивший прямо в лицо дождь, стал всматриваться вниз, стараясь разглядеть прибывших.

В это время они уже подъезжали к крыльцу. Как я уже сказал, их было четверо: сэр Фрэнсис Майн, мистер Клод Вернон, — один из лондонских друзей моего отца, — мальчик, в котором я сейчас же признал виконта, и еще один человек, по-видимому, слуга. В открытых дверях подъезда, откуда падал свет на площадку перед домом, стоял мой отец и один из наших конюхов, с фонарем в руках.

— Добро пожаловать в Оллакомб, дорогие друзья!… — весело воскликнул отец, когда всадники готовились спрыгнуть с коней. — Вы, наверное, проклинаете наш климат, который так неприветливо встречает чужестранца в его первый приезд к нам.

— Совершенная правда, сэр Гарри, — отвечал со смехом сэр Фрэнсис. — Едва отъехав от Фоллингама, мы уже стали жалеть, что не послушались нашего хозяина и не остались там ночевать.

Говоря это, он спрыгнул с коня и, взяв за руку своего юного спутника, вывел его на свет.

— Сэр Гарри, — сказал он, подводя мальчика к крыльцу, — я привез вам виконта Виктора де-Жусселин-Мориньяк.

Высунувшись еще более из окна, я видел, как отец радушно протянул руку маленькому эмигранту, как потом все они прошли в дом, и двери с шумом захлопнулись за ними. Человек, которого я принял за слугу виконта, остался на крыльце вместе с конюхами, подошедшими взять лошадей. Вода струилась потоками по его тяжелому плащу, но он и не думал искать себе защиты от дождя.

Когда лошадей увели в конюшни, находившиеся позади дома, он вдруг обернулся, свет упал на него, и я увидал на его лице выражение такой злобы, которая невольно заставила меня содрогнуться. С минуту глядел он так, обратившись к дому, потом плюнул на землю и, опустив голову, отправился вслед за конюхами.

Забравшись, наконец, в свою постель, я был так возбужден тем, что только что видел, что не мог даже думать о сне. Мысли мои невольно возвращались к слуге маленького француза. Я никак не мог отделаться от того неспокойного чувства, которое зародилось в моей душе под впечатлением его злобного выражения лица. Оно продолжало угнетать меня. Даже засыпая, я видел перед собою его искривленное злобой лицо, и он не переставал сниться мне всю ночь.

II.
История Виконта.

На следующее утро я поднялся очень рано, но познакомился с нашим гостем только перед завтраком. Виконт был очень хрупкого сложения и лицом скорее походил на девочку, в его походке и манере держать себя было что-то очень привлекательное. Черты лица у него были правильные и приятные, и кожа вовсе не казалась такою смуглою, как у других французов, которых мне приходилось видеть. Я успел также заметить, что у него очень красивые руки, и что его гладкие черные волосы зачесаны со лба назад, и сзади заплетены в косу.

В первые минуты мы все трое чувствовали себя очень не по себе, но Виктор сразу вошел с нами в хорошие отношения. К нашему удивлению, он довольно хорошо говорил по-английски, научившись этому языку еще во Франции.

— Я надеюсь, — сказал он, — что мы будем друзьями. Я чужой здесь, в Англии, так что вам придется многому учить меня, — ведь, может статься, что я долго проживу здесь.

И он протянул руку сперва мне, а потом Гюгу и Нелли.

— Я ручаюсь, что через год вы будете таким же англичанином, как и все мы, Виктор! — засмеялся отец, дружески хлопая мальчика по плечу. — Здоровый морской воздух и прогулки по дюнам должны сильно оживить вас.

Виктор согласился с ним и стал говорить о своем пребывании в Лондоне. Вскоре пришли сэр Фрэнсис и мистер Вернон, и разговор сделался общим. Оба они в тот же день возвращались в Лондон, и Виктор и отец давали им много поручений.

Первые недели, проведенные у нас маленьким виконтом, прошли чрезвычайно быстро. Мы с ним объездили верхом все окрестности, которые мне хотелось показать ему, катались по нашему заливу в подаренной мне отцом лодочке, удили рыбу вместе со знакомыми рыбаками и исследовали все утесы и отмели на расстоянии нескольких миль от Оллакомба. С каждым днем мы с Виктором все лучше узнавали друг друга, и дружба между нами все крепла.

В одну из наших прогулок по скалам, Виктор рассказал мне и Гюгу, — каким образом он попал в Англию.

— Вам известно, — начал он свой рассказ, когда мы расположились в тени на траве, — что мое полное имя виконт Виктор де-Жуеселин-Мориньяк. Наша фамилия принадлежит к числу древних французских фамилий, и наш замок Мориньяк более двухсот лет был постоянным жилищем нашего рода. Мой отец, как и его предки, владел большим округом от реки Дронны до Лароньи. Вам трудно себе представить, что это значит — быть владетелем больших земель, господином, который властен в жизни и смерти живущих на его землях крестьян. У вас здесь нет ничего подобного. Во Франции же народ был рабом, и не удивительно, что, после долгого и терпеливого страдания, он, наконец, восстал против короля и дворян. Сейчас я расскажу вам, — в каких условиях жили крестьяне у нас, в Мориньяке, в то время, когда над нами разразилась буря, и вы, наверно, посочувствуете им так же, как и я сам.

— Отец мой был очень гордый, жестокий человек. За его жестокость его прозвали ‘Мориньякским волком’, а мне кажется, что он был нисколько не хуже других дворян у нас, во Франции, по крайней мере, я слышал, что еще более ужасные вещи совершались в других местах. Я никогда не любил отца, а он, как мне кажется, не терпел меня за то, что я был слишком слаб и нежен, и пугался его жестокости. В этом отношении и я, и моя маленькая сестра Тереза скорее походили на нашу мать, на которой отец женился уже немолодым.

— Первые признаки начинающегося волнения появились у нас года два тому назад. Плохой урожай оставил народ почти без хлеба. Один раз, когда отец ехал в своей карете, он был остановлен толпою крестьян, показавшей ему хлеб, который они едят. Это был плохой, совсем не съедобный хлеб, годный разве только для собак. — ‘Если бы монсеньор, — сказали они, — сжалился над нами и дал бы нам пищи… Теперь так трудно жить, и дети наши болеют каждый день’. — Но отец мой даже не стал слушать их и только дал приказание кучеру ехать как можно скорее. Над крестьянской нуждой он вообще не задумывался. Такое отношение озлобляло крестьян, заставляя их все охотнее и охотнее прислушиваться к прорывавшимся кое-где зловещим намекам по поводу того, что близится время возмездия. Народ голодал в своих жалких лачугах, и сердце мое обливалось кровью, когда я сравнивал их жилища с нашими роскошными палатами. Мать моя тоже сильно огорчалась этим, и я слышал сам, как она несколько раз просила отца помочь крестьянам, но ее просьбы были напрасны. — ‘Чем больше умрет этих людей, — ответил ей отец, — тем меньше понадобится им пищи’. — Тогда мать моя стала действовать сама и тайком начала помогать наиболее бедным.

Тут Виктор прервал свой рассказ и задумался, устремив глаза на море. Я видел, что мысли унесли его далеко от нас, вероятно, во Францию, в его родной дом.

— Теперь я подхожу к тому времени, когда, действительно, разразилась гроза, — начал опять Виктор. — Первое тревожное известие привез наш мажордом. Однажды ночью он прискакал верхом и сообщил, что крестьяне сожгли замок маркиза д’Аллонвиль, около Перигэ, и убили всю семью владельца замка. Затем появились известия о возмущениях и в других местах, очевидно, в нашей стороне начиналось сильное брожение. Отец приказал немедленно приготовить наш замок для обороны… Однако, некоторое время все шло спокойно. По-видимому, народ еще не отваживался на восстание. Но вот однажды ночью они’ сошлись в деревне и толпою двинулись на наш замок. Из окон верхнего этажа мы видели, как шли они с пылающими факелами, вооруженные вилами, косами и разными другими орудиями. Это было ужасное зрелище, но еще ужаснее были доносившиеся до нас крики и угрозы: ‘Смерть притеснителям!’ ‘Сожжем волка в его берлоге!..’ ‘Долой аристократов!..’ — кричали они. Хотя отец и все слуги были хорошо вооружены, но как ни отстреливались они, а остановить грозное шествие им не удалось. Я не буду рассказывать вам всего, что произошло в ту ужасную ночь, скажу только, что я видел, как пал мой отец в зале, когда туда вломился обезумевший народ.

В самый разгар осады один из старых слуг вывел из дому меня, мою мать и Терезу и под покровом ночи укрыл нас в лесу, в хижине угольщика. Многие из крестьян были хорошо расположены к нам, так как мы часто помогали им, — но в ту ночь, при их безумном настроении, нельзя было поручиться ни за что, если бы мы попались им. Я думаю, что они не пожалели бы нас, по крайней мере, мы слышали, как они нас разыскивали в лесу. Один раз нам пришлось бежать из хижины угольщика и укрываться в лесу, в чаще, где они чуть, было, не наткнулись на нас.

— В этот раз мы сделали поразительное открытие, что одним из вожаков крестьянской партии был наш родственник, Гастон де-Мориньяк. Он прошел так близко от нас с целой толпой разъяренных людей, что я не мог не узнать его злобного лица. Я сразу вспомнил, как несколько дней тому назад, за обедом, отец говорил, что Гастон сделался революционером. Он-то и был тот человек из Перигэ, который поднял наших крестьян.

— Ваш родственник, Виктор? — воскликнул я, с интересом слушая его рассказ. — Как же он попал в это движение?

— Гастон был нотариусом в Перигэ, — отвечал Виктор, — и состоял в дружбе с Маратом, одним из главных революционеров. Бросив свое занятие в Перигэ, он последовал за Маратом в Париж, где был основан клуб якобинцев. Гастон всегда был вспыльчив и сумасброден, а главное, он несколько лет тому назад поссорился с моим отцом. Между ним и нашей семьей не было и тени привязанности… Итак, несколько недель мы укрывались в разных местах и, наконец, прибыли в Сан-Реми, где нам не грозило никакой опасности. Волнения и скитания так сильно подействовали на мою мать, что она заболела и умерла. Мы остались вдвоем на свете: Тереза и я. При помощи наших друзей нам удалось добраться до Парижа, где жила сестра нашей матери, маркиза де-Бонкур. Мы думали, по примеру других, бежать в Англию, пока не пройдет опасность, — и нам бы удалось это, если бы не Гастон. Каким-то образом он выследил нас в Париже и решил уничтожить.

— Гастон играл все более и более видную роль в революции. Он сделался тайным агентом революционного комитета и неутомимо выслеживал и выдавал аристократов. То обстоятельство, что я, после смерти отца, сделался виконтом, внушало Гастону еще большее желание убрать меня с дороги. Достигнув этого, он являлся владельцем поместья Моринья к и сам получал титул виконта.

— Так как оставаться дальше у маркизы являлось опасным, то я устроил Терезу на время в одном из бедных кварталов, а сам деятельно принялся за приготовления к нашему бегству. В это самое время в Париже составлялась небольшая компания, желавшая бежать за границу, — были даже готовы паспорта, и, благодаря знакомым, в число других включили Терезу и меня. Все шло хорошо, но в самую последнюю минуту, спасаясь от ареста, маркиза и Тереза куда-то исчезли, и я потерял их из виду, — я знал только, что они в безопасности.

— Около этого времени я встретил Жака Лекорбо, одного из наших слуг, которому удалось бежать из замка во время осады. Я узнал от него, что крестьяне подожгли замок, но вмешательство Гастона спасло его от’ разорения. Этот Жак оказался для меня истинным другом, которому я вполне доверился. Он обещал помочь мне привести в исполнение мой план. Один из моих друзей, сын знатных дворян, нашел средство бежать. Мы должны были вместе с ним и Терезой сойтись в одной рыбачьей деревушке на берегу моря, где нам заготовят лодку для переправы в Англию. Жак достал нам костюмы и разыскал Терезу, чтобы она могла бежать из Парижа вместе со мною. Через день я был в назначенном месте вместе с моим другом, и мы ждали только Терезу, чтобы пуститься в море. Мы были на берегу, когда к нам прибежал сильно взволнованный Жак. Гастон раскрыл наши планы и был уже готов схватить меня. Что же касается Терезы, то она находилась в соседней деревне вместе с маркизой. Мы смело могли отплыть, так как они сами возьмут себе лодку.

— Мой друг очень торопился, и мы отправились в путь. Час спустя Франция осталась позади нас, и Гастон более был нам не опасен. Я благополучно прибыл в Англию и в Лондон, где очутился среди друзей, успевших уже ранее укрыться в вашей стране. Это было четыре месяца назад, — с грустью закончил Виктор, — и с тех пор я ничего не знаю о сестре, — не знаю даже, жива ли она, или нет!..

— Но вы должны же получить о ней известие, — сказал я, чтобы утешить его, — кто-нибудь приедет из Франции, и вы все узнаете про нее и про маркизу.

— Это было бы хорошо, — ответил он, — но кажется, что это напрасная надежда. Ах, лучше было бы мне тогда не уезжать и не оставлять ее одну!.. Боюсь, что Гастон помешает ей бежать. Бедная сестренка!.. Бедная маленькая Тереза!.. Неужели можно быть жестоким с нею?!

Несколько минут прошло в молчании. Виктор пристально смотрел на море, как бы надеясь увидеть вдали желанный парус, который привезет ему весточку о сестре, что она едет в Англию.

— А этот слуга ваш, Виктор, этот Жак Лекорбо? — нарушил я молчание. — Уверены ли вы в его преданности?

Этот вопрос давно уже тяготил меня, и я рад был, что могу теперь предложить его.

— Жак?! — с изумлением воскликнул Виктор. — Конечно, он мне предан!.. Благодаря ему, я бежал из Парижа. Я обязан ему многим, и я уверен, что он отдаст за меня свою жизнь. Что вам вздумалось задать мне такой вопрос, Дик?

— Потому что он мне не нравится, — решительно ответил я. — Считайте его самым верным стоим слугой, готовым даже пожертвовать собою для вашего спасения, — но я не могу выкинуть из головы, что у него есть какой-то дурной умысел против вас, Виктор.

И я рассказал ему о подозрении, которое явилось у меня в ночь его приезда, когда я наблюдал за Жаком из окна.

Но виконт только весело рассмеялся мне в ответ.

— Вздор, вздор, Дик!.. — сказал он. — Все это вы видели во сне.

Но я твердо стоял на своем.

— Нет, я не спал, — отвечал я, — и если бы вы видели лицо вашего Жака, когда он глядел вам вслед, вы бы переменили свое мнение о нем.

И в эту минуту, лежа на траве, я дал себе клятву зорко следить за этим злым, хитрым и низким человеком, от которого Виктору нечего было ждать добра. В этом я был уверен.

Если бы мы только знали, я и Виктор, что нам готовит судьба в самом недалеком будущем!..

III.
Вести из Франции.

Ноябрь прошел, не принеся с собой никаких известий от Терезы. Виктор все более начинал беспокоиться, не случилось ли с нею чего-нибудь дурного. Мистер Вернон, часто навещавший нас из города, — сэр Фрэнсис Майн снова уехал за границу, — не мог ему сообщить ничего, несмотря на то, что в Лондон за это время приехало много французов. По всей вероятности, маркиза вместе с Терезой вернулись обратно в Париж и укрылись там же, где жили раньте, если только не были захвачены Гастоном Мориньяком.

— Это ужасно, что я остаюсь здесь и ничего не предпринимаю!.. — воскликнул Виктор в один из визитов мистера Вернона. — Если и в этом месяце она не приедет в Англию, то мне надо будет ехать в Париж разыскивать ее. Больше ничего не остается.

— Нет, мой милый мальчик, это было бы безумие рискнуть теперь пробраться во Францию! — мягким тоном сказал мой отец. — Вас в первый же день могут арестовать и бросить в тюрьму!.. Нет, нет, оставайтесь здесь!.. Тут вы спокойно можете ждать лучшего времени. Быть-может, сестра ваша и не попала в руки к вашему врагу, а только не имеет возможности дать о себе знать. Никто из прибывших оттуда не слыхал об аресте маркизы де-Боекур, и это одно уже хороший знак.

Мистер Вернон присоединился к этому совету, но Виктор почти не слушал их, — так велико было его нетерпение. Мысль о том, чтобы отправиться в поиски за Терезой, крепко засела в его голове, я это хорошо знал, так как мы часто говорили между собою об этом. Его мучило и терзало то, что он живет в безопасности в Англии, в то время, как сестре его, быть-может, грозит неминуемая гибель, и около нее нет никого, кто бы позаботился о ней, кто бы приютил и накормил ее. Однако, кончилось тем, что отец мой взял верх, и Виктор как будто несколько успокоился.

Вообще было сомнительно, чтобы его возвращение во Францию могло что-нибудь сделать. События развивались там со страшной быстротой. Мы уже знали о нападении на Тюльерийский дворец, о заточении короля и королевы в тюрьму Темпль и об ужасных сентябрьских убийствах, когда арестованных, по большей части аристократов, сотнями предавали суду и отправляли на гильотину. Вожаки революционеров — Робеспьер, Дантон, Марат, Сантерр и другие, были люди с жестокими наклонностями. Были опасения, что, пожалуй, и король с королевой падут жертвами народной ярости. Австрийская армия пыталась было пробраться к Парижу, чтобы освободить Марию Антуанетту, которая была дочерью австрийского императора, но была отброшена назад.

— Сэр Гарри совершенно прав, Виктор, — закончил мистер Вернон, — вам надо запастись терпением и ждать. Скоро вернется из Парижа сэр Фрэнсис и, я уверен, привезет вам добрые вести.

Мистер Вернон целую неделю прожил у нас в усадьбе, а затем уехал в город вместе с моим отцом. Моя мать возвращалась из Италии, и отец хотел встретить ее в Лондоне и затем привезти в Оллакомб.

Они выехали рано утром, такие нарядные в своих новых париках и темных верховых костюмах, а мы, предоставленные самим себе, отправились в парк. Не успели мы сделать и десяти шагов, как увидели Жака Лекорбо, вышедшего из боковой аллеи.

— Прошу извинения, г. виконт, — сказал он по-французски, — я имею кое-что сообщить вам. — Что такое, Жак? — живо спросил Виктор. — Говорите!..

— Вот в чем дело, г. виконт, — почтительно начал он. — Эту ночь я провел в Фоллингаме, куда на днях прибыл французский корабль. На этом корабле я нашел одного матроса, Жана Камотта, который всего несколько недель из Парижа. Между прочим, он рассказал мне, что маркиза де-Бонкур арестована и заключена в тюрьму. С тех пор, как король и королева оставили Тюльери, многих арестовали. В надежде, что этот Камотт может быть чем-нибудь полезен г. виконту, я взял на себя смелость пригласить его на завтра в Оллакомб. Г. виконт, наверно, пожелает расспросить его об аресте г-жи маркизы.

— Она арестована!.. — воскликнул Виктор, и лицо его побледнело. — Но если маркиза в тюрьме, то где же Тереза? Вы хорошо сделали Жак, что пригласили его сюда, — прибавил он. — Я хоть что-нибудь узнаю от него. Не говорил ли он чего-нибудь о моей сестре, не был ли вместе с маркизой арестован еще кто-нибудь?

Жак покачал головою.

— Нет, г. виконт. Он видел только, как взяли маркизу.

На другой день Жан Камотт явился в Оллакомб. Это был невысокий коренастый малый, с черною щетинистою бородой и маленькими, блестящими, как бусы, глазами. Вся его фигура так и говорила, что это бретонский моряк. Усевшись на кожаном стуле в библиотеке и простодушно поглядывая на нас, он коротко, но понятно рассказал Виктору, в чем ему пришлось быть свидетелем в Париже.

— Я жил в харчевне, сударь, на улице Сент-Юстат, у самого моста, знаете? По вечерам там собиралось много народу поговорить и выпить. Бывали там и шпионы, потому что по всему городу шли волнения и беспорядки, и никто не мог быть уверен даже в своем соседе. Депарден, содержатель харчевни, указал мне на одного из этих шпионов, и как-то вечером, от нечего делать, я подошел к столику, за которым он одиноко потягивал свое вино, и заговорил с ним. Сначала он был очень нелюбезен, но когда я угостил его вином, стал разговорчивее. От него я узнал, что он прислан сюда, чтобы следить за домами напротив, так как было подозрение, что там скрываются аристократы. — ‘Ну, да от меня мышка не уйдет, — прибавил он с злобной улыбкой, — уж когда-нибудь она позабудет, что ее стережет кот, и выглянет из своей норки. Вот тогда-то я и схвачу ее!’.

— И вот, сударь, однажды, вечером, это было недели через две, когда мы, по обыкновению, сидели за нашим столиком у входа в харчевню, он вдруг положил мне руку на плечо и вскочил с места. Выглянув из окна, я увидал, что он следит за какою-то пожилою дамой, которая вместе с маленькой девочкой вышла из противоположного дома. Сказав мне: ‘Доброй ночи, гражданин’, — он вышел и пошел за ними.

Я заметил, что Виктор сделал движение, как бы намереваясь что-то сказать, но сдержался.

— День или два, сударь, этот человек не приходил в нашу харчевню. Затем он явился, но не один, а вместе с несколькими людьми, в числе которых находился один, высокий я худой, перепоясанный трехцветным шарфом. Они отправились к дому, указанному шпионом, и скоро вышли оттуда с той самой пожилой дамой, и увели ее, как пленницу. Я видел, как горько плакала маленькая девочка, как она хваталась за руку пожилой дамы, и как высокий человек с шарфом грубо прогнал ее прочь.

— Как его звали?! — воскликнул Виктор. — Вы слышали его имя?

— Это был гражданин Мориньяк, — так сказал мне наш хозяин, Депарден. Позже я узнал, что арестованная дама — маркиза де-Бонкур, осужденная за то, что она аристократка.

— А девочка? — поспешно спросил Виктор, — девочка, которая была с маркизой?

Бретонец медленно покачал головой.

— Я не знаю, кто она такая, сударь, — ответил он. — Только ее не взяли. Вероятно, она жила в доме, где скрывалась маркиза.

— А какой она наружности? Можете вы описать ее? Вы хорошо видели ее?

— Она такая маленькая, сударь, пожалуй, ниже моего плеча, — ответил Камотт, как бы пытаясь припомнить внешность девочки. — Я еще помню, сударь, что волосы у нее очень светлого цвета, они светились у нее на солнце, как золото. Хорошенькая девочка, сударь.

Виктор закрыл свое расстроенное лицо руками, потом, обращаясь ко мне, сказал:

— Боюсь, что все это правда, Дик. Без сомнения, эта девочка была моя сестра

Тереза! Негодяй Гастон все-таки разыскал ее!..

Я ничего не мог сказать ему и только глядел на Камотта и на Жака, стоявшего рядом. Это был жестокий удар для Виктора, и мое сердце болело за него.

Когда мы остались одни, я постарался, насколько мог, утешить моего товарища в его горе, но он не сразу пришел в себя после полученного удара. Потом он заговорил о своих планах на будущее и, между прочим, сказал, что решил как можно скорее вернуться во Францию, чтобы быть поближе к Терезе и защитить ее от Гастона.

Я уговаривал его подождать, пока мой отец вернется из Лондона, чтобы посоветоваться с ним, как поступить. Так как мы ждали отца и мать в Оллакомб на этой же неделе, то Виктор не возражал, он заметил только, что сэр Гарри едва ли заставит его изменить свое решение.

У меня же были большие сомнения по поводу истории, рассказанной Камоттом. Уже одно то обстоятельство, что он появился в компании Жака, делало его подозрительным. Но как внимательно ни следил я за ним во время его рассказа, я все-таки должен был сознаться, что рассказ этот сильно походил на правду, и сам Жан Камотт не казался мне обманщиком. У меня из головы не выходила мысль о том, с какой целью Жак привел матроса в Оллакомб? Какое отношение имеет это к его планам? Я отдал бы многое за то, чтобы узнать, что таится в его коварной голове. Но говорить об этом Виктору было бесполезно. Вполне уверенный в преданности своего Жака, он только смеялся над моими подозрениями.

Через три дня мой отец и мать приехали из Лондона, и Виктор мог переговорить с ними о своем возвращении во Францию. Доводы моего друга убедили их настолько, что вопрос о его поездке стал обсуждаться со всех сторон.

— Конечно, было бы хорошо за ней отправиться, милый мой мальчик, — сказал мой отец, — но все же лучше бы подождать, пока вернется из Парижа сэр Фрэнсис. Он, наверно, привезет нам вести о Терезе.

Виктор согласился с ним, и мы с тревогой стали ждать возвращения сэра Фрэнсиса. Но не прошло и недели, как сама судьба решила все для него и для меня.

Однажды, утром, не находя’ Виктора в доме, я вышел на террасу и застал его в оживленной беседе с Камоттом.

— Дик, Дик, у меня новости!.. — воскликнул он, бросаясь ко мне с листком бумаги в руках.

— В чем дело, Виктор? — спросил я.

— Письмо от Терезы!.. — он подал мне листок. — Прочтите, Дик!.. Она пишет, что ее жизни грозит опасность и чтобы я приезжал как можно скорее Я должен ехать!.. Сэр Гарри не может больше удерживать меня!..

IV.
Памятный день.

Письмо, поданное мне Виктором, было написано бледными чернилами, мелким детским почерком и, конечно, на французском языке. Вот что я прочел:

‘Мой дорогой брат, умоляю тебя, приезжай ко мне немедленно!.. Мне грозит большая опасность. Кузен Гастон открыл, где я живу, и меня могут посадить в тюрьму, как уже взяли добрую маркизу. Сейчас я скрываюсь в доме одной крестьянки, имени которой я не решаюсь упомянуть, чтобы не повредить ей. Когда ты приедешь, справься обо мне в ‘Золотой Руке’ на улице Сент-Антуан. О, ради Бога, приезжай скорее, возьми меня отсюда, здесь так страшно!.. Я умру, если меня посадят в тюрьму. Я посылаю письмо с верным человеком. Любящая тебя и несчастная сестра твоя, Тереза’.

Я перевернул листок и увидал, что письмо адресовано: ‘Виконту Жусселин де-Мориньяк. Лондон. Англия’.

— Вы узнаете почерк, Виктор? — спросил я.

— О, да!.. — ответил он. — Это ее рука!.. Я не могу ошибиться!..

— Так отнесем сейчас же письмо к отцу!.. — сказал я, и мы втроем вошли в дом.

Отец тотчас же прочел письмо и, когда Виктор убедил его в том, что оно несомненно написано Терезой, стал подробно расспрашивать Жана Камотта, каким образом оно дошло сюда.

— Я уже докладывал г. виконту, что письмо привез капитан Дюбуа, командир ‘ Виргинии из Гавра, — ответил матрос. — Он высадился на берег два дня назад, в среду. Вчера я был в гостинице в Фоллингаме и услыхал, как капитан говорил об этом письме, которое ему поручено доставить, оказалось, что письмо адресовано к г. виконту. Вот я, по просьбе капитана Дюбуа, и принес его сюда.

— От кого же получил письмо этот капитан Дюбуа? — спросил сэр Гарри.

Жан Камотт пожал плечами.

— Я и не догадался спросить об этом, сударь, — ответил он. — Но ведь корабль будет стоять в бухте еще несколько дней, так что вы или г. виконт успеете расспросить самого капитана.

Так как от Камотта больше ничего нельзя было узнать, то его отпустили. Мой отец и Виктор, не теряя ни минуты, велели оседлать лошадей и ускакали в Фоллингам. Виктор не мог быть спокойным, пока не узнает всего о сестре.

Они возвратились довольно поздно. Виктор был в радостном возбуждении, и меня нисколько не удивило, когда я услыхал, что он готовится отплыть во Францию на ‘Виргинии’.

— Мы узнали все, Дик, — объявил он мне. — Письмо это дала капитану Дюбуа дочь той женщины, у которой живет Тереза. Имя ее — Лаблан. Хотя сэр Гарри удостоверился теперь, но он все еще не хочет, чтобы я ехал. Тем не менее, мы решили, что я отправлюсь на ‘Виргинии’, если она скоро уйдет назад. Наконец-то, Дик, я увижу мою маленькую сестренку и спасу ее от Гастона!.. Я привезу ее в Англию, где мы и останемся, пока не успокоится это ужасное волнение.

Вечером, когда отец остался со мною вдвоем, я сообщил ему мои подозрения на счет Жака и Камотта. К моему большому утешению, отец не стал смеяться над моими словами.

— Будем надеяться на хороший исход, Дик, — сказал он мне, — хотя, сознаюсь, что я вовсе не так убежден, как Виктор. Правда, письмо неподдельное, и рассказ капитана похож на правду, только сам он не внушает доверия. Кроме того, я узнал в Фоллингаме, что этот Дюбуа был здесь месяц тому назад, и что Жак часто видался с ним. Быть может, что тут ничего и нет, — вполне естественно, что соотечественники ищут друг-друга. Но все-таки мне хотелось бы побольше разузнать об этом.

— Так мы должны во что бы то ни стало задержать Виктора, отец!.. — воскликнул я. — Это будет ужасно, если он попадется в руки своему кузену.

— Я постараюсь уговорить его не ездить так опрометчиво и задержать, пока не вернется из Франции сэр Фрэнсис. Кроме того, что он расскажет нам, каково настоящее положение вещей, он может также посоветовать, как лучше устроить эту поездку в Париж, не рискуя, что Виктора откроют. Я ожидаю сэра Фрэнсиса со дня на день.

Виктор так стремился отправиться за Терезой, что все слова моего отца пропускал мимо ушей. На все его убеждения он неизменно повторял:

— Вы только подумайте, сэр Гарри, и вы также, Дик, каково мне оставаться здесь, в Оллакомбе, зная, что сестра ждет меня, что она умоляет меня приехать? Нет, нет, я тысячу раз вам благодарен за вашу заботу обо мне, но я должен спешить в Париж.

На следующий день, еще до полудня, Виктор опять ускакал в Фоллингам к капитану Дюбуа. В этот памятный день время после полудня тянулось так медленно, и так заметно было для меня отсутствие моего друга, что когда, уже на закате дня, по большой аллее послышался стук лошадиных копыт, я, как сумасшедший, побежал к террасе с радостным криком:

— Виктор!.. Виктор!..

Но, к моему разочарованию, это был не Виктор, а сэр Фрэнсис Майн, приехавший прямо из города.

— А где же маленький виконт? — спросил он, после того, как, войдя в дом и снявши свой дорожный плащ, уселся с отцом за стаканом вина. — Я привез ему добрые вести.

Отец в нескольких словах рассказал ему о письме, полученном Виктором, и о его частых поездках в Фоллингам, где он ведет переговоры с капитаном Дюбуа о своей предстоящей поездке.

Гость с изумлением смотрел на нас.

— Письмо от сестры, где она говорит, что находится в Париже? — повторил он слова, сказанные отцом. — Но я не понимаю вас, сэр Гарри! Тереза находится в Безансоне, в нескольких милях от Парижа, у надежных людей. Я сам видел ее там. Покажите мне это письмо.

— Оно у Виктора, — сказал я, — он всегда носит его на груди.

— Во всем этом есть что-то удивительное… — сказал сэр Фрэнсис. — Не можете ли вы подыскать какое-нибудь объяснение, сэр Гарри?

— Только одно: тут скрывается какой-нибудь злой умысел, — ответил отец. — Один вид капитана Дюбуа уже вызывает подозрение… Неприятный человек… я думаю, что здесь замешан этот негодяй Гастон, родственник Виктора, который хочет заманить его снова во Францию,

— Сохрани Бог!.. — воскликнул сэр Фрэнсис, вскакивая с места. — В Париже Виктору грозит ужасная опасность. Но каков этот Дюбуа? Опишите-ка мне его. Если он принадлежит к шайке Гастона Мориньяка, то очень возможно, что я встречал его.

— Здоровый, коренастый человек, с проседью, носит бороду и бакенбарды и имеет шрам на одной щеке, — точно разрез перочинным ножом, — ответил отец.

— Шрам идет от носа к углу рта, по левой стороне лица, не так-ли? — прервал гость,

Отец утвердительно кивнул головой.

— Так я его знаю. Он на службе у Мориньяка. Это отчаянный малый способный на всякое скверное дело. Слушайте, сэр Гарри, времени терять нечего. Мы должны остановить Виктора от этого безумного шага.

Я не слушал дальше. Поспешно оставив комнату, я бросился к конюшне, оседлал мою собственную лошадь Блэза, и, сказав грумму, что еду в Фолдингам, помчался во весь опор. В ушах моих не переставали звучать слова, сказанные сэром’ Фрэнсисом-Майном. Я понимал, что для Виктора это — вопрос жизни и смерти, что, может-быть, от того, успею ли я вовремя попасть в Фоллингам, зависит его спасение.

V.
Похищение.

Было около шести часов вечера, когда вдали передо мною засверкали огни Фоллингама. Я еще больше подогнал Блэза, и скоро его копыта громко застучали по главной улице города. Всю дорогу мысли мои были заняты Виктором. Поспею ли я вовремя? Что, если Дюбуа уже увез его с собою? Целая вереница вопросов поднималась у меня в голове, и я не мог найти на них ответа. Низко нагнувшись над гривой лошади, я от всей души молился, чтобы не случилось чего-нибудь ужасного, непоправимого, и чтобы моя поездка не оказалась напрасной.

В Фоллингаме была только одна гостиница я Веселый матрос — та самая, где останавливались Виктор и его спутники по дороге из Лондона к нам в Оллакомб. Вызвав старика Джона Баннистера из его уютной прихожей, я поспешно спросил, не знает ли он, где находится Виктор?

— Молодой французский граф, мистер Дик? — спросил хозяин гостиницы.

Да он ушел оттуда вот уже больше часа. Он был с тремя или четырьмя французами с ‘Виргинии’…

— Где же они теперь? В какую сторону они пошли? — перебил его я,

— Думается мне, что в Пультон, ведь там стоит их судно. Они думают выйти в море сегодня же, ночью.

Этих сведений было достаточно, чтобы заставить меня спешить еще больше. Поблагодарив Джона Баннистера, я погнал Блэза в галоп.

Пультон, рыбацкая деревушка, находится от Фоллингама в расстоянии около двух миль. Достигнув берега, я спрыгнул на землю, привязал Блэза за повод к столбу и побежал к морю.

Первый человек, которого я встретил, был Мат Парсонс, знакомый мне рыбак, часто бывавший в Оллакомбе. Он вскрикнул от удивления, увидев меня.

— Слушайте, Мат, — крикнул я, — не видали-ли вы маленького француза, который гостит у нас? Нет ли его на берегу?

— Французского мальчика я здесь не видал, — не спеша, ответил Мат, — а я здесь около моих сетей с самого обеда. Может-быть, он в гостинице. Вы спрашивали там?

— Нет, — сказал я.

В своей поспешности я проскакал мимо маленькой пультонской гостиницы, даже не подумав заглянуть в нее.

— А ‘Виргиния’, Мат? — спросил я с тревогой. — Французское судно, которое пришло на этой неделе? Где стоит оно?

— Вон там, мастер Дик. Видите черный корабль с красными парусами, который стоит рядом с судном старика Паскомба? Это и есть ‘Виргиния’. Вы думаете, что французский мальчик там?

— Не знаю, Мат, — ответил я. — Я попробую окликнуть его, на всякий случай.

В сопровождении матроса я осторожно пошел по скользкому полу, по которому были разбросаны канаты и корзины, некоторые из них еще с остатками денного улова. Приблизившись к кораблю, я вскрикнул: — ‘Виктор! Виктор!’ — и стал ждать ответа, но тщетно. Я позвал еще раза два или три, но опять не получил ни звука в ответ. Тогда мне пришло в голову, что, может-быть, Виктор спит в каюте, и, недолго думая, поднялся на палубу ‘Виргинии’, Но, обыскав единственную каюту, которая была отворена, и несколько раз позвав его по имени, я увидал, что мои поиски бесплодны. Если Виктор не спрятан где-нибудь в трюме, — его, очевидно, нет на корабле.

Я возвратился к Мату Парсонсу и объявил ему о своей неудаче.

— Да уверены ли вы, что он был здесь? — спросил матрос.

— Вполне уверен, Мат. Мне это сказали в Фоллингаме. Он отправился сюда вместе с капитаном ‘Виргинии’.

— Вот что? — ответил он. — Так вы найдете его в гостинице, потому что и капитан, и остальные французы все там. Они дожидаются, прилива.

Оставив Мата с его сетями, я бросился бегом по берегу к маленькой гостинице, находившейся в конце неправильного ряда домов с низкими кровлями. В обоих окнах ее светились огни и слышались дружные взрывы хохота.

Когда я распахнул дверь и заглянул в комнату, ко мне подошел, переваливаясь, хозяин гостиницы, старый Виль Паскомб.

— Что такое, мастер Джослин? — воскликнул он. — Что занесло вас сюда в такую пору?

— Мне нужно капитана Дюбуа? — ответил я. — Покажите мне, где он?

— Капитан Дюбуа? Вот он!.. — ответил Паскомб, указывая на коренастого, здорового человека, покачивавшегося на стуле, очевидно, в дремоте. — Эй, капитан, с вами желает говорить молодой джентльмен!..

Дюбуа оглянулся и устремил на меня острый взгляд своих маленьких черных глаз.

— Я ищу Виконта де-Жусселин-Мориньяк, господин-капитан, — сказал я по-французски, чтобы он лучше понял меня. — Я был в Фоллингаме и узнал, что он ушел вместе с вами.

— Г. виконт? — ответил Дюбуа, усмехнувшись. — Альфонс, Жюль, когда это виконт ушел от нас? У меня голова так помутилась от вашего крепкого эля, что я не могу припомнить, как это было. Не разошелся ли он с нами еще на дороге?..

Матросы подтвердили, что дело было именно так, что виконт расстался с ними не более часа тому назад, и что он поехал обратно домой.

— Но я бы повстречался с ним в таком случае, — сказал я. — Из Фоллингама в Оллакомб только одна дорога, и я могу поклясться, что никого не встретил на ней.

— Мне-то что до этого за дело? — грубо проворчал Дюбуа, — Мы с ним сговорились ехать послезавтра, и он распрощался с нами. Теперь он, наверно, уже дома.

— Вы лжете, капитан!.. — воскликнул я, подступая к нему ближе. — Вы собираетесь выйти в море сегодня ночью.

— Мне сказали это в Фоллингаме. Мистер Паскомб!.. мистер Паскомб!.. — продолжал я по-английски. — Вы меня знаете. У нас в Оллакомбе гостит теперь французский мальчик, и я боюсь, что этот человек замышляет против него дурное. Помогите мне узнать правду!..

— Полно, полно, мистер Джослин!..— пробормотал старик. — Чего ради капитан будет делать вред вашему другу? Что скажете на это, Дюбуа?

— Я сказал уже, что мальчик ушел от нас, — проворчал он на ломаном английском языке, бросая на меня злобный угрожающий взгляд. — Он поехал домой.

— Неправда!.. Он находится в Пультоне, и вы должны сказать мне, что вы сделали с ним?!.. — воскликнул я, подступая к нему.

Но в это мгновение чьи-то сильные руки опустились на мои плечи, подняли меня и понесли к выходу,

Пока Паскомб старался успокоить поднявшийся шум, я снова направился к берегу, не зная, что мне теперь делать. Ни сэр Фрэнсис, ни мой отец не последовали за мной, хотя по моему расчету им следовало бы так сделать. Теперь я горько сожалел о том, что слишком поспешил отправиться и никому не сказал о своем намерении. Конечно, они и не предполагали, что нужно немедленно принять меры к спасению Виктора. Они очень естественно рассуждали, что он теперь возвращается в Оллакомб.

Увидев Блэза, который терпеливо дожидался меня у своего столба, я решил, было, вскочить на него и ехать звать к себе на помощь, но твердо уверенный, что Виктор не, может быть далеко отсюда, я решил еще раз поискать его и направил свои шаги к берегу.

Добравшись до палубы ‘Виргинии’, я хорошенько осмотрелся кругом, не следит ли кто за мною, и бесшумно спустился вниз. Всюду царила мертвая тишина, очевидно, на корабле не было ни души. Я обыскал все судно, но ни в каюте, ни в трюме не нашел никого.

Тогда я решил спрятаться и ждать прихода Виктора, укрывшись между бочонками у передней мачты, я приготовился наблюдать.

Прошло более часа, как вдруг с берега до меня донеслись голоса. Я осторожно выглянул из своего убежища и увидел Дюбуа и его матросов. Они шли, покачиваясь и тяжело ступая, видимо, сильно опьяневшие, я услыхал, как капитан отрывисто отдавал приказания убирать канаты.

Когда вся компания взобралась на борт, и матросы, переругиваясь между собою, принялись поднимать паруса, до моего слуха донесся голос Виктора, наполнивший мое сердце глубокой радостью.

— Ветер и прилив сослужат нам хорошую службу, капитан!.. — весело произнес он. — Попутный ветер славно понесет нас вперед!..

— Виктор!.. — воскликнул я, выскакивая из своего убежища. — Скорее назад, на берег, или мы погибли!.. Это ловушка!..

Он вздрогнул, когда увидал меня, освещенного лунным светом и протягивавшего к нему дрожащие руки.

— Дик!.. — вне себя, вскричал он. — Что это значит?!..

— Это ловушка, Виктор, вы погибли!.. — повторил я.

Слова замерли у меня на губах, так как кто-то поднял меня и бросил вниз. Голова моя ударилась обо что-то жесткое, и я лишился чувств.

VI.
Новое лицо.

Первое, что я увидал, открыв глаза, было лицо Виктора, с тревогой склонившtгося надо мной.

— Как вы чувствуете себя, Дик, — спросил он. — Хлебните-ка глоток вот этого, вам будет лучше.

Несколько глотков холодной воды освежили меня. Приподнявшись на одну руку, я попробовал, было, встать на ноги, но шум в голове заставил меня снова лечь.

— Тише, тише… — ласково прошептал Виктор, кладя мне на лоб смоченный в холодной воде платок. — Вы скверно упали. Полежите-ка еще немного.

Через несколько минут я настолько оправился, что мог уже сесть и привести в порядок свои мысли.

— Где мы? — спросил я.

— В каюте ‘Виргинии’, — ответил Виктор. — Они заперли нас и держат в плену, Дик.

Я оглянулся вокруг и увидел две узенькие скамьи, висячую лампу и другие принадлежности корабельной каюты.

— Да, да, я вспомнил, — сказал я. — Я пришел сюда, чтобы предостеречь вас, но было уже поздно.

Виктор кивнул головой.

— Я слышал ваше восклицание, Дик, что это ловушка, но не мог понять, что вы хотели сказать. Но если бы я и понял, все равно, ничего бы не вышло. Корабль уже снялся с якоря, а меня с вами заперли на ключ. Объясните же мне, что это все значит?

Когда я рассказал ему все, что случилось после его отъезда из Оллакомба, а также мои последующие приключения, лицо Виктора сильно затуманилось. Было очевидно, что он стал жертвою хорошо обдуманного заговора, одним из соучастников которого являлся его верный Жак.

— Это подстроено моим кузеном Гастоном, — сказал Виктор, внимательно выслушав меня. — Дюбуа и Жан Камотт подкуплены им.

— А главное — Жак, — добавил я.

— Может-быть, даже и Жак, — согласился он, хотя и не очень охотно. — Гастон мог заставить Терезу написать это письмо, зная, что я не могу отказать ей в помощи, а потом отправил его в Англию с капитаном Дюбуа. Или, может быть, Тереза сама написала его, находясь в опасности, и только случайно оно попало в руки Гастона.

— Но сэр Фрэнсис говорит, что Тереза находится у друзей в Безансоне, где ей ничто не угрожает.

— Вот единственная вещь, которая меня смущает, — в раздумье ответил Виктор. — Если известия сэра Фрэнсиса верны, то и слава Богу, значит, Терезе удалось спастись от рук Гастона.

— Я думаю, что так оно и есть, Виктор!.. — уверенно сказал я. — Сэр Фрэнсис видел ее сам. А так как она в безопасности, то будет самое лучшее, если мы воспользуемся первым случаем бежать и вернемся назад, в Англию. Вне всякого сомнения, что Гастон будет ждать вас или на берегу, или в Париже. Вам не надо встречаться с ним.

Виктор печально покачал головой.

— Если бы я был уверен, что Терезе действительно ничто не угрожает, я бы сделал так, как вы советуете. Но я решил отправиться в Париж, чтобы узнать наверно, что с ней. Вы же, Дик, должны, как можно скорее, вернуться в Оллакбмб, где сэр Гарри, вероятно, сильно беспокоится за вас. Я думаю, что капитан Дюбуа согласится отвезти вас обратно. С вашей стороны было очень хорошо попытаться удержать меня от этого путешествия, но я сам просил Дюбуа выехать как можно скорее. У меня явилось какое-то предчувствие, что Терезе угрожает большая опасность. Дюбуа согласился исполнить все мои желания, и. мы решили отправиться сегодня же в ночь. Я написал записку вашему отцу, объясняя свое решение, и поскакал в Фолдингам, чтобы попросить Сен-Люса передать ее. Вот почему мы разъехались, Дик.

— Да, — сказал я, — вы поехали большой дорогой, а я для скорости выбрал проселок. Но как же Сен-Люс не сказал вам, что я спрашивал о вас в ‘Веселом Матросе’?

— Ни его, ни Джона Баннистера не было дома, когда я приехал. Я подождал их, сколько мог, и, оставив письмо, поскакал обратно в Пультон.

— Сама судьба была против нас, Виктор, — сказал я. — Но если бы мы не разъехались, и если бы вы застали Сен- Люса, я бы вовремя предупредил вас.

— Все равно, я отправился бы в Париж, Дик, — печально произнес он. — Сама судьба велит мне ехать за Терезой.

В эту минуту в замке нашей двери загремел ключ, и в ней появился капитан. Он стоял, разглядывая нас при свете лампы, и злобная усмешка кривила его изуродованное шрамом лицо.

— Господа чувствуют себя хорошо? — спросил он, переступая порог.

— Бесполезно было бы спрашивать у вас, куда мы едем, — сказал Виктор, не обращая внимания на замечание Дюбуа. — Без сомнения, вы направляетесь или в Гавр, или в Калэ. Но я бы желал знать, капитан, кому это понадобилось вернуть меня назад на французскую землю?

— Ага! — рассмеялся Дюбуа, потирая от удовольствия свои красные руки. — Кому бы, в самом деле? Г. виконт был бы сильно польщен, если бы узнал это. Быть желанным гостем для известного патриота, — честь не малая!..

— Не для Гастона ли Мориньяка? — прервал его Виктор.

— Гражданина Мориньяка? Я вижу, г. виконт кое-что знает. Тем лучше!.. Это будет приятным сюрпризом после приятного плавания, — добавил Дюбуа, заливаясь смехом.

Затем, видимо, довольный тем, что мы не очень пострадали от его грубого обращения с нами, он повернулся и вышел из каюты, не забыв запереть за собою дверь.

Нам не хотелось спать, и мы просидели и проговорили всю ночь. За исключением матроса, принесшего в каюту еду во время завтрака и обеда, никто не беспокоил нас. Только к вечеру звук падения тяжелого бокового паруса дал нам понять, что мы подходим к берегу.

Когда корабль остановился, Дюбуа пришел освободить нас, приказав идти на палубу. Мы быстро взбежали по лестнице, радуясь, что снова можем выйти на свежий воздух. Перед нами виднелась рыбачья деревушка с красными крышами беленьких домиков, гнездившихся под скалами. К нам уже направлялась лодка, и, когда она подошла к ‘Виргинии’, капитан посадил нас на нее и вместе с нами поехал на берег.

— Риу!.. — прошептал Виктор, сжимая мою руку, когда мы поравнялись с маленькой гостиницей. — Это в двадцати милях от Гавра. Я думаю, что мы будем ждать здесь.

Из разговора между Дюбуа и хозяином гостиницы мы узнали, что ‘Виргиния’ пришла значительно раньше своего времени. Все намекало на то, что должен прибыть еще кто-то, кого мы должны дожидаться.

Проходя через столовую по пути наверх, мы заметили в ней только одного посетителя. Это был худощавый человек среднего роста, одетый в широкое темное платье, с высоким вырезом у талии, согласно моде, панталоны у колен были завязаны лентами. Длинные локоны светло-каштановых волос спадали ему на плечи. Повернувшись, чтобы посмотреть на нас, он показал нам свое красивое, несколько утомленное лицо, с ясными, светлыми глазами. Хозяин гостиницы что-то шепнул капитану, и я видел, как Дюбуа еще раз и с особым интересом взглянул на незнакомца.

Обедали мы наверху, в отдельной комнате, вместе с Дюбуа. Он был в каком-то особенно веселом настроении и все время шутил по поводу того, как будут рады Виктору в Париже.

— Господин, который должен прибыть, заказал вам номер в отеле, — говорил он, чуть не задыхаясь от смеха, — вы будете иметь все удобства. О, наши добрые парижские патриоты знают толк в комфорте!..

Однако, при всей своей сообщительности, капитан все-таки не открыл нам имени того, кто дал ему это поручение. Виктор предложил ему отвезти меня обратно в Англию, но Дюбуа наотрез отказался, говоря, что поедет вместе с нами в Париж. Такой ответ очень обрадовал меня, так как я, с своей стороны, твердо решился не оставлять моего друга и помогать ему, насколько будет можно. Мне хотелось только поскорее послать весточку отцу, что я жив и невредим, чтобы успокоить его и мать.

Сначала, когда я сказал Виктору про свое намерение, он не хотел и слышать об этом, но постепенно моя настойчивость одержала верх. Если, как мы оба опасались, ему угрожала серьезная опасность, то иметь около себя друга было очень хорошо. Если его, по доносу Гастона, заключат в тюрьму, то, может быть, мне удастся сообщить об этом его друзьям, которые постараются спасти его, или же заинтересовать его судьбой кого-нибудь из влиятельных лиц. Ведь против меня Гастон Мориньяк не мог иметь ничего.

Оставляя нас одних, Дюбуа запер дверь на ключ и, кроме того, задвинул ее снаружи толстым засовом. Мы опять очутились пленниками, так же, как и на корабле. Утомленные путешествием и бессонною ночью накануне, мы расположились отдохнуть. В углу комнаты стояла кровать, на ‘ которую мы и легли, почти не раздеваясь, на случай какой-нибудь тревоги.

Я еще не спал, когда в соседнюю комнату, в сопровождении хозяина гостиницы, вошел тот самый господин, которого мы видели внизу. На ходу он отдавал какие-то приказания, и я впервые услышал его голос, — мягкий, почти женский, и слегка заикающийся голос. Оставшись один, он уселся за стол, вероятно, читать или писать. Я уловил звук придвигаемого стула, и свет от его лампы долго был виден в щель тонкой перегородки, отделявшей его комнату от нашей.

Утром нас разбудил стук колес экипажа на маленьком дворике под нашим окном. Окно было очень высоко, так что, только встав на стул, я мог разглядеть темное платье соседа, садившегося в карету. В руках он держал несколько свертков бумаги. Перед ним, в почтительной позе, с обнаженными головами, стояли хозяин гостиницы и капитан Дюбуа. Как видно, незнакомец, с заикающимся голосом, был важной особой.

Карета быстро покатилась по дороге, в эту минуту в нашей двери щелкнул ключ.

— Нас отперли!.. — воскликнул я, подбегая к двери и открывая её. Какая-то девушка вероятно, горничная, спускалась вниз по лестнице.

Увидав, что в соседней комнате нет никого, я не мог удержаться от искушения заглянуть туда. Она была больше нашей и гораздо лучше обставлена. В ней стояли диван, несколько мягких стульев, большой книжный шкап и письменный стол, за которым ночью занимался незнакомец, так как на нем лежал сверток бумаги, перевязанный трехцветной лентой. Взглянув на подпись, я прочел, что пакет адресован к ‘Л. Демулэн’.

В этом имени было что-то знакомое для меня, хотя в ту минуту я не мог припомнить, когда и где я его слышал. Но я не стал тратить времени на праздные соображения, вид открытого окна внушил мне смелую мысль. Выглянув в него, я чуть не вскрикнул от радости, в нескольких футах пониже окна находилась крыша какой-то пристройки, с которой без труда можно было спрыгнуть на землю.

С этой доброй вестью я побежал к Виктору, и через несколько минут, не видя кругом ни души, мы вылезли в окно. Пакет, лежавший на столе, я сунул в боковой карман, имея намерение нагнать карету незнакомца и, передав ему забытые бумаги, просить его захватить нас с собою. Чтобы отвлечь подозрение, мы могли сочинить какую-нибудь историю.

Выбравшись на свободу, никем незамеченные, мы пустились бежать в том направлении, куда поехала карета. Так как со времени ее отъезда прошло минут двадцать, то нельзя было рассчитывать скоро догнать её, но я надеялся, что в ближайшей деревне мы найдем лошадей или попутчика, который согласится подвезти нас. По счастью, у Виктора в кармане было немного французских денег, которыми он запасся в Фоллингаме. Могло также случиться, что незнакомец схватится забытого пакета и вернется за ним.

VII.
В Париже.

Счастье продолжало благоприятствовать нам. В самом деле, не оно ли столкнуло нас в столь нужную минуту с милым и симпатичным Камиллом Демулэном. Что было бы с нами, если бы он не приехал в маленькую гостиницу в Риу!.. Не пройдя еще и трех миль, мы увидали желтую карету незнакомца, быстро катившуюся нам навстречу.

Мы сошли с дороги и стали махать руками, чтобы кучер остановился. Когда он остановил лошадей, в окне показалась голова незнакомца, спрашивавшего о причине остановки.

— Вот, сударь! — воскликнул кучер, указывая ему на нас. — Не послали ли их за вами, как вы рассчитывали?

Я успел уже передать пакет Виктору, и мы вместе подошли к дверцам кареты.

— Простите, сударь, — произнес Виктор, поклонившись, — эти бумаги вы оставили в гостинице, и, думая, что, может быть, они нужны вам, мы поспешили вслед за вами.

— Тысячу раз вам благодарен, мой друг, — отвечал незнакомец, принимая пакет. — Бумаги эти очень дороги мне. Я надеялся, что хозяин Кондорсе заметит их и пошлет с кем-нибудь.

Он быстро перелистал сверток, чтобы убедиться, все ли здесь. Один листок случайно упал на землю, я поспешил поднять его и увидал, что он весь исписан стихами, очень мелким и чистым почерком.

Найдя все в целости, незнакомец вынул из кармана три или четыре монеты и предложил их Виктору.

— Вы очень добры, сударь, — сказал он, отступая, — только денег нам не нужно. Если вы желаете отплатить нам за эту пустую услугу, то не подвезете ли нас в вашей карете? Ведь нам с вами по дороге.

— Взять вас с собою? С удовольствием, — согласился он, распахивая дверцу и приглашая нас садиться, — в карете хватит места для всех!..

Во все время нашего разговора я с тревогой оглядывался на дорогу, опасаясь, как бы Дюбуа не устроил за нами погони. И хотя преследователей не было видно, я все же вздохнул с облегчением, когда карета повернулась, и лошади снова помчались.

В ответ на вопросы, предложенные г. Демулэном, — теперь мы уже знали его имя, — Виктор рассказал, что мы отправляемся в Париж, с целью отыскать там одного близкого друга. Продолжая с ним разговор, я заметил, что мой друг как-то особенно возбужден, и решил, что он сделал какое-нибудь важное открытие. Скоро я узнал, в чем было дело,

Около полудня карета остановилась в Курвиле, где Демулэв вышел, чтобы размять ноги и закусить. Как только он скрылся из глаз, Виктор повернулся ко мне. Глаза его горели возбуждением.

— Дик! — воскликнул он. — Можно ли было думать, что нам так повезет? Ничего лучшего нельзя и придумать!.. Наш друг, Камилл Демулэн, один из вожаков революции, — сотоварищ Дантона, Робеспьера и других. Как я сразу не догадался? Ведь с ним мы в полной безопасности, и никто не осмелится задержать нас.

— Это удивительное счастье, что он остановился в Риу на эту ночь, — сказал я, — и что мне попались эти бумаги!..

— Да, вы действовали как нельзя более удачно, — похвалил меня Виктор. — Воображаю ярость Дюбуа, когда он узнал, что мы улизнули от него!.. Кстати, знаете что, Дик? Камилл Демулэн — поэт. В этом пакете были стихи, которые он написал своей жене.

Пока Виктор говорил о нашем новом знакомом и о том, что он может для нас сделать, я вспоминал отрывки одного разговора у нас дома между отцом и его лондонскими друзьями. Я знал теперь, почему имя Демулэн, стоявшее на забытом пакете, показалось мне знакомым. Я вспомнил, как у нас говорили, что это он призвал парижский народ к оружию, и восставшие пошли брать Бастилию. ‘Камилл с кокардами’ прозвали его за то, что он велел всем сделать кокарды из зеленых листьев, как эмблему братства.

— Демулэн состоит членом Национального Конвента, — продолжал Виктор, перерывая мои воспоминания, — и, насколько я мог понять, он, к нашему счастью, не принадлежит к крайней партии. Он вовсе не сторонник насилий и в этом резко отличается от Робеспьера и еще более от ужасного Марата. Да сохранит нас от них небо!..

Я от всей души разделял чувства моего друга, но не успел ответить ему, так как увидел Демулэна, направлявшегося к нам с бутылкой легкого вина и несколькими пирожками. Обедать предполагалось на следующей остановке, в десяти или двенадцати милях дальше. Пока мы с аппетитом уничтожали принесенное нам угощение, кучер объявил, что лошади вполне отдохнули, и можно ехать дальше. Мы уже заняли места, когда какой-то всадник на сильно взмыленном коне, вихрем промчавшись по улице, соскочил с седла против гостиницы.

Лишь только Виктор взглянул на него, как крепко сжал мою руку и увлек меня в самый темный угол кареты.

— Ради Бога, не выглядывайте, Дик, или мы погибли! — отрывисто прошептал он. — Ведь это мой кузен, Гастон де-Мориньяк!..

Почти не смея дышать, я прижался к подушке, горячо молясь, чтобы мы успели уехать раньше, чем Гастон откроет нас. По дрожанию руки Виктора, продолжавшей держать мою руку, я понимал, что он вполне разделяет мой ужас. Попасть в руки врага в ту самую минуту, когда являлась возможность спасения, было слишком тяжело и обидно.

Прошло несколько минут. Стоя в нескольких шагах от кареты, Демулэн и Мориньяк оживленно беседовали о парижских делах, как вдруг, к нашей великой радости, последний объявил, что не хочет больше задерживать дорогого друга, и стал прощаться с ним.

— Так до свидания, — воскликнул он, направляясь к гостинице, — я только устрою одно дельце и тотчас же вернусь в Париж. Ждите меня у себя, в Кордельерах.

Демулэн что-то ответил ему и вошел в карету. Дверца захлопнулась, и лошади помчали нас к столице Франции.

— Нехороший это человек, — вдруг заговорил Камилл, как бы рассуждая сам с собою, — очень деятельный, энергичный, но с жестокой душой. Знаете ли, друзья мои, с кем я сейчас говорил? — продолжал он, обращаясь к нам. — Это гражданин Мориньяк, хотя вряд ли вы слышали о нем. Он с самого начала работает в деле революции, и в очень хороших отношениях с Робеспьером. В Париже говорят, что ни у кого нет такого чутья выслеживать скрывающихся аристократов. Хороший патриот этот гражданин Мориньяк, но нехороший человек, как я уже сказал. Я не доверяю ему и советую вам обоим не входить с ним ни в какие дела.

Я видел по лицу Виктора, что ему страшно хочется подтвердить мнение Демулэна о дурных качествах Гастона, но он удержался. Мне кажется, что мой друг в данном случае поступил вполне разумно, так как наше знакомство с вожаком революционеров только-то начиналось, и нельзя знать, как поступил бы он, если бы ему стало известно в то время, что он везет в своей карете эмигранта-аристократа.

После долгого и утомительного путешествия желтая карета подъехала к одной из северных застав Парижа. Весь последний день нашего пути я находился в страшном унынии, как бы нам снова не встретить Мориньяка, но когда мы въехали в Париж, у меня сразу поднялось настроение. Проезжая по улицам столицы, которая видела у себя такие ужасы, я был полон любопытства, и всю дорогу до улицы Мишель, где жил Камилл Демулэн, не отрываясь, глядел в окно.

Госпожа Демулэн, молодая жена Камилла, радушно приняла нас в свой дом. Было решено, что мы останемся у них до тех пор, пока Виктор не отыщет своего друга, к которому он приехал. В отплату за гостеприимство, мы вместе помогали нашему хозяину в его работах, служа у него секретарями. Это обстоятельство заставляло нас много сидеть дома, так что в первые недели мы очень мало видели, что делается в Париже.

В ‘Золотой Руке’, куда прежде всего направился Виктор, чтобы узнать про сестру, добрая госпожа Лаблан могла сообщить ему очень мало. Правда, Тереза жила некоторое время близко от них, и она часто видала ее, но потом вдруг маленькая золотоволосая девочка исчезла, и никто из соседей не знал, куда она девалась. Что же касается старой дамы, с которой она жила, то всем было известно, что ее увезли в тюрьму. Все это очень сходилось с рассказом Жана Камотта и пока не внушало беспокойства.

Потерпев неудачу в Париже, Виктор лелеял надежду, что его сестра — в Безансоне, где ее видел сэр Фрэнсис Майн. Я, насколько мог, старался укрепить в нем эту надежду, но он все-таки не мог расстаться с мыслью, что, может быть, Тереза скрывается где-нибудь в столице. Ему казалось более вероятным, что письмо, написанное ею, не было продиктовано ей Гастоном.

Продолжая жить под гостеприимным кровом Демулэна, мы раз или два сопровождали нашего друга в клуб, где он и его сотоварищ Дантон были главными членами. Они принадлежали к партии жирондистов [жирондисты — партия, считавшая необходимым учреждение конституционной монархии, как переходной ступени к идеальной республике. Якобинцы — члены общества крайних, нетерпимых республиканцев], более умеренной, чем партия якобинцев. В клубе последних состояли членами Робеспьер, Марат и много других лиц, имена которых даже теперь произносятся с ужасом. В клубе Камилл произносил речи о всенародном братстве и о великой республике свободы, равенства и братства, которая, по его предсказаниям, должна водвориться во Франции. Голос Камилла обладал необыкновенною чарующею мягкостью, и в те минуты, когда он всходил на кафедру оратора, привычка заикаться оставляла его. И по фигуре, и по манере говорить, он представлял полную противоположность своему другу Дантону, у которого был громовый голос.

В начале 1793 года в Париже чувствовался недостаток пищи. Целый день длинные толпы народа ждали у дверей пекарен, чтобы получить свою порцию хлеба, выдаваемого по приказанию Конвента.

Однажды, — это было в конце марта, — мы с Виктором проходили по улице Сент-Онорэ. Вдруг наше внимание привлекла группа людей, выстроившихся в линию перед пекарней. Среди них стояла девочка лет двенадцати, одетая в лохмотья и с непокрытой головой. Спутанные светлые волосы падали ей на плечи, окружая как бы рамкой ее хорошенькое, исхудалое личико.

С радостным криком: — ‘Тереза!’ — Виктор бросился к ней, и брат и сестра сжали друг друга в объятиях. В ту же минуту два человека в мундирах Городской Гвардии протолкались через толпу. За ними появился высокий человек с ястребиным носом, опоясанный трехцветною перевязью и украшенный кокардою Национального Конвента.

— Гражданин Мориньяк! — прошептал кто-то рядом со мною.

Я вздрогнул и точно окаменел на месте. Удар, разразившийся над нами, грозил разбить все ваши надежды.

— Арестуйте виконта де-Жусселин-Мориньяк и его сестру! — воскликнул резкий голос, звук которого я помню до сих пор. — В Аббатство их!..

Люди в мундирах грубо схватили Виктора и Терезу, оторвали их друг от друга и, среди проклятий и ругательств толпы, повели по улице. Напрасно отбивался Виктор, напрасно плакала Тереза, безжалостные руки крепко держали их.

Я последовал, было, за ними, в надежде сказать хоть что-нибудь Виктору, но вскоре убедился, что это невозможно. Тогда, вспомнив про Камилла Демулэна, я повернул обратно и побежал на улицу Мишель. Теперь наша единственная надежда была на этого человека.

VIII.
Тюрьма в Аббатстве.

Прибежав домой, я застал Камилла Демулэна за работой. Он составлял какое-то воззвание, которое на днях должна была выпустить его партия. Услыхав, в чем дело, он очень огорчился, но, против моего ожидания, ни он, ни жена его не выказали особенного удивления. Они и раньше знали, какой опасности подвергался Виктор все это время.

— Но как же… разве вам было известно, что Виктор — виконт де-Жусселин Мориньяк? — пробормотал я. — Мы думали, что это осталось в тайне?

Демулэн не мог удержаться от улыбки.

— Я открыл вашу тайну еще в Курвиле, во время остановки, — сказал он. — Гражданин Мориньяк сообщил мне, куда и зачем он едет. Остальное было, ясно, как дважды два — четыре. Виктор Жусселин сидел у меня в карете, — неужели я мог не догадаться? Как вы думаете, Дик?

Я был так поражен, что сидел не шевелясь, и с самым глупым видом глядел на него и на его жену,

— Так вы знали, что Виктор — виконт? Что он осужден Конвентом? — насилу мог промолвить я.

Камилл утвердительно кивнул головой. ,

— Да, знал, — ответил он, — и, может быть, как настоящий патриот, должен был немедленно выдать его… Но я не похож на гражданина Мориньяка и его начальника Робеспьера, я не воюю с детьми. Мы, жирондисты, гораздо умереннее якобинцев, и многие из нас против этой всеобщей бойни, одинаково как виновных, так и невинных, и женщин, и детей, только за то, что они носят аристократическое имя. Наверное, вам кажется странным, что я, член Конвента — говорю таким образом, но не я один держусь такого взгляда.

Я чувствовал, как оживаю при этих словах Демулэна, и это, вероятно, ясно отражалось на моем лице, потому что он взял меня за руку и продолжал:

— Да, вы видите во мне друга, и будьте уверены, что я сделаю все, что могу, чтобы спасти Виктора из рук его врагов. В этом вы можете на меня положиться. Теперь я отправлюсь в Аббатство и узнаю, как поместили его и его сестру. А вы останетесь с Люсилью, пока я не вернусь.

Спокойствие, с которым он говорил, и уверения госпожи Демулэн, что все будет хорошо, очень ободрили меня. Через час, когда вернулся Камилл, я уже вполне оправился от овладевшего мною в первую минуту отчаяния. Я поспешил к нему навстречу, чтобы узнать поскорее, не удалось ли уже ему освободить их.

— Не сразу, не сразу, — ответил он, — надо иметь терпение, Дик. Из тюрьмы не так-то легко вырваться на свободу. Но все-таки мне удалось повидать их и устроить поудобнее. Тюремщик Бальи очень добрый человек, и, по моей просьбе поместил их в одной комнате с двумя другими заключенными. Там им будет лучше, чем в общем большом помещении, где такая масса народу. Я распорядился также, чтобы их порядочно кормили и чтобы Бальи, насколько можно, избавил их от разных неприятностей.

Я горячо благодарил Камилла за его доброту и просил узнать, нельзя ли мне навестить Виктора.

— Это можно будет устроить, — сказал он, — но только не сейчас. Мы должны быть очень осторожны, потому что Гастон Мориньяк не особенно расположен ко мне, и если узнает, что я содействую спасению Виктора, то не постесняется восстановить против меня Робеспьера. Я же думаю, что прежде всего надо найти свидетелей в пользу Виктора, чтобы повлиять на настроение судей во время разбора его дела в суде. Работы у нас будет достаточно. Гражданин Мориньяк, не остановится ни перед чем, и, несмотря на то, что я — член Конвента и имею влияние, — мне нужны сильные доказательства в защиту вашего друга.

Нельзя было отрицать, что положение Виктора очень серьезное, хотя нам и удалось склонить в свою пользу такого влиятельного человека, как Камилл Демулэн. Его горячие страстные воззвания к народу создали ему большую известность, так что имя его значило не мало. В то время на него не падало еще и тени той грустной судьбы, которая ждала его в будущем.

Верный своему слову, он постарался добыть все, что мог, в пользу Виктора. В поместье Мориньяк были посланы агенты, чтобы привезти свидетельства от тех лиц, которые на себе испытали доброту и благородство Виктора и его матери, и Камилл стал деятельно готовится к защите.

Я тоже весь отдался этой работе, переписывая бумаги и составляя нужные заметки. Время мое было так занято, что я только изредка вспоминал Оллакомб и не особенно беспокоился о том, что думают отец с матерью о моем долгом отсутствии, так как Мат Парсон, наверно, рассказал им все.

Между тем Камилл, как и обещал, доставил мне свидание с Виктором и Терезой. Добрый Бальи согласился за небольшое вознаграждение впустить меня в их комнату. Я с такою радостью и поспешностью отправился в мрачную тюрьму Аббатства, что Демулэн едва мог, поспевать за мною. На углу улицы святой Маргариты он расстался со мною, так как ему нужно было идти по делу. Оставшись один, я обратил внимание на фигуру человека, только что вышедшего из ворот тюрьмы и направлявшегося по узенькой улице в противоположную от меня сторону. Нельзя было не узнать в этой крадущейся кошачьей походке Жака Декорбо. Крикнув: — ‘Жак!’ — я тотчас же пожалел об этом… Я побежал за ним, но он тоже бросился бежать и через минуту скрылся за углом. Тем не менее я не ошибся, так как он оглянулся на мой крик и я увидел смуглое лицо вероломного слуги Виктора.

Внимательно прочитав пропуск, добытый мне Камиллом, тюремщик ввел меня в тюрьму. Я тотчас же рассказал Виктору о моей встрече с Жаком. На этот раз доказательства его коварства были так сильны и очевидны, что он сразу поверил мне.

— Если Жак ходит сюда в тюрьму, — добавил Виктор, — то как доверенное лицо Гастона, как один из тех презренных шпионов, которые втираются между заключенными с целью разузнать о каком-нибудь заговоре, составленном ими, или подобрать сведения из их жизни, могущие послужит к осуждению их на суде.

Брат и сестра помещались в более удобной комнате, чем все остальные помещения, через которые мне пришлось проходить. У них была одна кровать, на которой каждый из них спал по очереди, между тем, как трое остальных располагались на соломенных тюфяках на полу. Пол в комнате был чисто выметен, и большое окно с железной решеткой давало много света и воздуха.

Пользуясь недолгим сроком нашего свидания, я рассказал Виктору, что наш друг Демулэн деятельно готовится к его защите, стараясь, насколько возможно, ободрить его и уверить в том, что их освободят. Но Виктор и Тереза были полны горестных предчувствий, навеянных на них ужасными сценами, свидетелями которых им пришлось быть за это время.

— Хорошо еще то, что мы избавлены хоть от одной вещи, — с горечью сказал он, — кузен Гастон ни разу не приходил сюда полюбоваться нашим несчастием. Я думаю, что теперь он так уверен в том, что мы в его руках, что не хочет больше беспокоиться. Он явится только во время суда.

И, не будучи в силах сдержать своего волнения, Виктор бросился в мои объятия и разразился горькими слезами.

— О, Дик, Дик, — продолжал он, рыдая, — не за себя я боюсь, а за Терезу. Если бы только г. Демулэн мог хоть ее одну спасти от смерти, я был бы счастлив!.. Там, внизу, мы часто играем, как будто находимся перед судом, чтобы научиться держать себя спокойно и с достоинством, когда наступит время.

Чтобы отвлечь Виктора от этих грустных мыслей, я стал расспрашивать Терезу, каким образом она очутилась в Париже, и узнал, что Гастону удалось выследить ее в Безансоне. Ее взяли силою из семьи приютивших ее друзей и отвезли в Париж, где устроили в помещении, снятом для нее Гастоном. Несомненно, что у него было намерение воспользоваться ею, как приманкой, чтобы схватить Виктора, после того, как он так счастливо ускользнул из его рук. Каждый день Гастон высылал ее ходить по улицам в сопровождении одного из своих шпионов,. в надежде на то, что она встретит брата и таким образом, выдаст его. В то роковое утро, когда мы случайно увидали ее в толпе около пекарни, надежды Гастона оправдались, хотя в этот раз она была одна, так как вышла по поручению той дамы, у которой жила.

Что же касается письма, адресованного ею Виктору, то оно было написано в то самое время, когда арестовали маркизу де-Бонкур. Тереза имела намерение отдать его своему другу, госпоже Лаблан, из ‘Золотой Руки’, но в суматохе письмо или затерялось, или его украли. Одним Словом, оно попало в руки Гастона.

Тереза кончила свой рассказ, когда вошел тюремщик, напомнив, что пора уходить. Он очень боялся, как бы меня не застал кто-нибудь из агентов Мориньяка. Наскоро простившись с Виктором и Терезой и пообещав им дать знать, если случится что-нибудь новое, я покинул Аббатство.

Так обстояли дела, когда, к моему огромному утешению, в Париже появился сэр Фрэнсис Майн. Камилл встречался с ним раньше и теперь, увидев его, привел его с собою, сообщив ему по дороге, что я живу у него на улице Мишель. После первых приветствий он засыпал меня расспросами о моих похождениях. С своей стороны, я узнал, что в Оллакомбе все благополучно, что мой отец и мать, в первые дни совсем расстроенные моим внезапным исчезновением, потом, после наведенных в Пультоне справок, вполне успокоились, хорошо понимая, что я, как англичанин, не подвергаюсь особенной опасности во Франции. Если бы не серьезные дела, которые несколько задержали сэра Фрэнсиса в Лондоне, он бы давно уже приехал в Париж разыскивать меня.

— Как обрадуется сэр Гарри, когда узнает, что мы возвращаемся!.. — воскликнул он с веселым смехом. — Еще неделя, другая, и я увезу вас в Оллакомб.

Все это было отлично, но как же Виктор? Сэр Фрэнсис знал уже об его аресте и о моем твердом решении не оставлять Парижа, пока не решится судьба Виктора и Терезы. Он согласился, что положение дела очень серьезно, и обещал употребить все свое влияние в известных кругах в пользу Виктора.

Встреча с сэром Фрэнсисом Майном еще более ободрила меня, но оказалось, что в этом ужасном городе мне не суждено .было долго радоваться. В тот же вечер, когда Камилл Демулэн вернулся домой из собрания Революционного Комитета, я по лицу его увидал, что он принес дурные вести.

— Назначено на завтра, — отрывисто сказал он, — я видел их имена в списке. Надо ждать худшего.

Собрав наши бумаги, я поднялся вместе с Камиллом наверх, в его маленькую рабочую комнатку, где он провел почти всю ночь, подготовляясь к защите Виктора.

IX.
День суда.

На следующий день, задолго до полудня мы с Камиллом отправились в Аббатство. Председатель суда, г. Бертран, и двое его товарищей были уже на своих местах, в судебной комнате, где собралось еще несколько человек, кроме того, на страже у дверей стояли трое гвардейцев.

Камилл уселся за судейским столом и разложил свои бумаги, а я поместился рядом с ним, наблюдая за приготовлениями. Председатель был здоровый, коренастый человек, с довольно приятным лицом, что же касается его товарищей, то оба они имели вид суровых, жестокосердных людей, от которых трудно было ждать сострадания и справедливости.

Получив приказание, тюремщик отодвинул засов двери, ведущей в тюрьму, и громко произнес первое имя, стоявшее в списке. Перед судом явился офицер королевской стражи. Допрос был краток, и я сразу понял, какого рода суд ожидает Виктора и его сестру. После него еще несколько заключенных, по большей части аристократов, прошли перед нами, и, наконец, хриплый голос тюремщика произнес знакомое мне имя. Через минуту солдаты ввели в комнату Виктора и Терезу. В это самое время в противоположную дверь вошел Гастон де-Мариньяк и занял место за судейским столом.

Бледное лицо Виктора осветилось улыбкой, когда он увидел меня, Тереза же смотрела куда-то вдаль, широко раскрыв свои испуганные глаза. Она судорожно ухватилась за руку брата, как бы прося защитить ее от суровых лиц, окружавших ее.

Все подробности суда над моим другом неизгладимо врезались в моей памяти, так что даже теперь, много лет спустя, я живо помню то чувство мучительной неизвестности и ожидания, которое я тогда пережил.

На вопрос председателя Виктор признал себя виконтом де-Жусселин-Мориньяк и эмигрантом, так как некоторое время он укрывался в Англии. Затем было прочитано обвинение, в котором говорилось, что он и вся его семья были угнетателями крестьян, живущих на их земле, и приводилось несколько примеров, требовавших самого сурового наказания.

На все эти тяжелые обвинения Виктор смело и решительно отвечал, что он не сделал ничего дурного или преступного относительно народа, однако, холодные, бесстрастные лица судей давали мало надежды на помилование. Тогда, с разрешения председателя, поднялся Камилл Демулэн и произнес защитительную речь, которую он приготовил заранее. Возбуждение, охватившее его с первых же слов, помогло ему справиться с своим голосом, и когда он сел, и в маленькой, судейской комнате воцарилось молчание, я почувствовал, что вряд ли кто сможет остаться равнодушным к его рассказу.

Камилл в своей речи особенно подробно говорил о доброте и сострадании непокойной матери Виктора, о той хорошей памяти, которую она оставила в народе. Много добрых дел, засвидетельствованных людьми, жившими в имении, перечислил он, убеждая судей, что Виктор и Тереза старались вместе с матерью улучшить положение крестьян. Одна женщина, нарочно вызванная им для этого из Мориньяка, со слезами на главах рассказала судьям, как многим она обязана Виктору и его матери. Горячая защита Камилла, казалось, произвела благоприятное впечатление на присутствующих, как вдруг в дело грубо вмешался Гастон де-Мариньяк.

— Будет с нас, господин председатель, — сказал он. — Вы читали обвинение, оно говорит достаточно. Господин Демулэн напрасно старается защищать врага народа, да еще эмигранта. Мы ждем справедливого приговора!

В это время Бертран и его товарищи совещались между собою. Злобная улыбка, игравшая на лице Гастона, ясно показывала, что судьи уже пришли к решению. Через минуту председатель ударил кулаком по столу, чтобы все замолчали, и отрывисто произнес:

— Вы осуждены! Отведите их назад в тюрьму!

Густой туман застилал мои глаза, и я упал бы, если бы рука Камилла не поддержала меня. Когда я снова стал в состоянии видеть, Виктора и Терезы уже не было. Новый заключенный стоял перед судом.

Мы вышли вместе с Камиллом, но на сердце у меня было так нехорошо, что я не мог ни говорить, ни слушать, что говорил он. Все случившееся казалось мне каким-то страшным сном, и я все еще надеялся, что сейчас проснусь и увижу, что не было никакого суда, ни этого ужасного приговора.

Я не помню, как мы добрались до дому. Когда я пришел в себя, я увидал госпожу Демулэн, склонившуюся надо мной, чтобы влить мне в рот немного вина.

— Лежите, мистер Джослин, — ласково сказала она: — с вами сделалось дурно, и самое лучшее для вас не вставать сразу. Вы так скорее оправитесь.

Я охотно повиновался ей, так как чувствовал себя совсем разбитым. Но я не мог удержаться от слез, которые так и хлынули у меня из глаз, лишь только я вспомнил о происшедшем в Аббатстве. Я отвернулся к стене и зарылся лицом в подушки. Как ужасно кончилась наша попытка пробраться в Париж! Как бы я желал, чтобы мы не покидали Оллакомба, чтобы какая-нибудь счастливая случайность спасла Виктора и меня от рук Дюбуа!..

Потом, когда я несколько успокоился, я вспомнил о сэре Фрэнсисе Майне и решил отправиться к нему. Сказав о своем намерении госпоже Демулэн, так как ее мужа не было дома, я вышел.

Сэра Френсиса я не застал, его ждали не раньше часа, оставив записку, что зайду позднее, я, чтобы убить время, отправился бродить по улицам.

Заметив харчевню, с вывеской ‘Красная шапка’, которая показалась мне заманчивой, я решил зайти в нее, так как очень устал и проголодался. В заднем углу я нашел удобное местечко, отделенное деревянной перегородкой, где можно было укрыться от посторонних глаз, и расположился там за тарелкой горячего супа.

Харчевня была почти пустая, когда я вошел в нее, но вскоре пришло несколько рабочих из соседней мастерской, Вдруг до моего слуха донесся знакомый голос, в котором я сразу узнал голос Гастона де-Мориньяка.

Страшно перепугавшись, что он может меня заметить, я бесшумно соскользнул на пол и спрятался под скамьей. И это было очень хорошо, потому что минуты через две я услыхал, как Гастон приказал своему спутнику осмотреть комнату, — нет ли еще кого-нибудь в ней, — и как тот обошел перегородку и оглядел мое пустое место.

— Там нет никого, — сказал он, возвращаясь: — мы одни. К делу, гражданин!

Сердце у меня так и забилось, когда я узнал голос говорившего эти слова. Спутник Гастона был не кто иной, как Жак Лекорбо. ‘Какое еще злодейство замышляют они?’ — подумал я. Я не мог себе представить, чтобы они могли сойтись вдвоем иначе, как с каким-нибудь злым умыслом.

Гастон начал очень быстро говорить что-то, но хотя мои познания во французском языке за это время сильно расширились, мне стоило большого труда следить за его речью. Чтобы лучше слышать их, я выполз из своего убежища и прижался к самой перегородке.

Мое предположение оказалось верным: Гастон и его сообщник затевали новое злодеяние. Бродя по разным тюрьмам, Жак напал на след заговора, имевшего целью погубить Робеспьера, и даже добыл несколько важных письменных документов этого заговора. И вот Гастон решил обратить эту находку в свою пользу, намереваясь запутать в это дело Дантона и Камилла Демулэна, Нужно было только выставить на бумагах их подписи и найти нескольких лжесвидетелей. Вожаки жирондистов давно уже навлекали на себя недоброжелательство Гастона, особенно Камилл Демулэн после его выступления защитником Виктора.

Оба друга отлично все устроили, но словам Жака, дело было очень просто. Он захватил пока с собою лишь те бумаги, которые должны были убедить Гастона в важности его открытия, оставалось только уговориться в цене.

Когда дело дошло до этого, разговор между Жаком и Гастоном сразу принял другой оборот. Последний отказывался заплатить требуемую сумму, и между ними началась сильная перебранка.

— Ну, вот что! — воскликнул Гастон, возвышая голос. — Тысяча ливров, — и ничего больше. Соглашайся и будь доволен. Еще за тобою то дельце в Марди, помнишь? — продолжал он. — Одно оно стоит того, чтобы тебя на всю жизнь сослать на каторгу, дружище Жак! Ну, что же? Чем мы кончим? Тысяча ливров, или…

— Я согласен, — проворчал Жак смирившимся голосом, в котором мне послышалась затаенная угроза. — Значит, завтра утром у меня. И вы придете один, гражданин Мориньяк.

Покончив на этом, оба они направились к выходу, а я подождал немного, чтобы дать им время выйти на улицу, и только тогда решился вылезти из моего убежища. Сначала у меня явилось, было, намерение пойти вслед за Жаком и узнать, где он живет, а потом немедленно сообщить об этом Дантону и Демулэну. Мне казалось, что здесь кроется луч надежды для Виктора. Но в эту минуту чья-то рука легла на мое плечо, и, оглянувшись, я увидал лицо бретонского матроса, Жана Камотта. Ледяной ужас охватил мое сердце. Ведь этот человек был тоже за одно с Гастоном Мориньяком.

X.
Прижатый к стене.

Я ожидал, что Жан Камотт позовет назад Гастона де-Мориньяка и Жака, но вместо этого он с минуту пристально разглядывал меня.

— Мальчик из Англии, не правда ли? — наконец, спросил он. — Молодой друг виконта, которому я приносил письмо?

— Совершенно верно, — ответил я: — я — Дик Джослин, которого вы видели в Оллакомбе.

— Я помню, — сказал он, — а один из тех, что вышли сейчас из харчевни, был тот самый слуга, Лекорбо, который привел меня к вам. А как же поживает г. виконт, сударь?

Я не знал, что думать. Одно из двух: или он шутит со мной, притворяясь, что ничего не знает об аресте Виктора, или же он на самом деле не кто иной, как простой матрос и честный человек, а не сообщник Гастона? Я прямо спросил его об этом.

— Разве вы не знаете, что гражданин Мориньяк донес на виконта, и что сегодня его вместе с сестрой осудили?..

Жан Камотт нахмурил брови.

— В первый раз слышу, сударь. Только сегодня утром я приехал в Париж из Гавра, где сейчас стоит мое судно. А кто же этот гражданин Мориньяк, про которого вы упоминаете?

Вид бретонца внушал доверие, и я почувствовал, что он совершенно непричастен во всем деле… Предложив ему присесть, я в нескольких словах рассказал ему все, что случилось после его появления в Оллакомбе с тем роковым письмом.

— Поверьте мне, сударь, — серьезно сказал он, — что я и понятия не имею об этом Мориньяке и о том, что он враг виконту. Это Дюбуа и Лекорбо уговорили меня рассказать вам, что я видел из ресторана Сент-Юстаиг, так как для виконта будет очень важно узнать это. Они же потом послали меня передать виконту письмо, которое пришло уже после.

— Понимаю, — сказал я: — вы были простым орудием в руках, Жан, и даже не представляли себе, какой вред вы делаете. А теперь виконт и его сестра находятся в страшной опасности, если нам не удастся что-нибудь придумать для их спасения… Хотите вы мне помочь выручить их?

Жан Камотт схватил мою руку и крепко пожал ее.

— Хочу, сударь, — ответил он с таким волнением, на которое я никак не мог считать его способным. — Я очень виноват в том, что виконт и мадемуазель Тереза попали в такую беду, и готов сделать для их спасения все, что в моих силах.

Тогда я сказал, что, по-моему, ему надо прежде всего выследить Жака и открыть, где он живет, а потом, не теряя ни минуты, придти и сообщить об этом г. Демулэну и мне на улицу Сен-Мишель, обещая ему за это хорошее вознаграждение.

— Очень хорошо, сударь, — сказал он, поднимаясь с места и нахлобучивая на гладко остриженную голову круглую матросскую шапку: — я разузнаю вам, где живет друг Лекорбо, будьте покойны. Капитан Дюбуа тоже здесь, в Париже, и тысяча шансов против одного, что они живут вместе. Я пойду прямо туда, где можно найти капитана, а потом вернусь к вам с вестями, с хорошими вестями, сударь!

Камотт ушел, а я отправился к сэру Фрэнсису Майну, чтобы уведомить его о моем новом открытии. Он уже вернулся и, выслушав меня, обещал зайти к нам обсудить вместе с Камиллом, как лучше перехитрить коварного Гастона.

Известие о подлом заговоре, который затевался против него и Дантона, очень встревожил Демулэна. У них обоих было много врагов среди свирепых приверженцев Робеспьера и Марата, а в то время обвинить человека было так легко, и так дешево добывались лжесвидетели, что никто не мог чувствовать себя в безопасности.

— Мы поговорим об этом с сэром Фрэнсисом, Дик, — сказал Камилл. — Надо будет устроить западню гражданину Мориньяку, из которой он не мог бы уйти.

— А как же Виктор? — пробормотал я. — Нельзя ли принудить Гастона освободить его?

— Я еще не подумал об этом, — ответил Камилл, ласково опуская мне руку на плечо, — но я думаю, что это можно сделать без труда. Гражданин Мориньяк не станет колебаться, когда увидит, что гильотина грозит его собственной шее. А пока оставьте меня одного обдумать все это, чтобы, когда придут сэр Фрэнсис и Жан Камотт, нам уже не пришлось бы терять времени.

Луч надежды, блеснувший мне в харчевне ‘Красная Шапка’, разгорался все ярче и ярче. Если матросу удастся выследить Жака, то, несомненно, мы найдем способ сладить с Гастоном. Я уже видел, как двери тюрьмы раскрываются и выпускают на свободу Виктора и Терезу.

Около восьми часов вечера дело приняло именно такой оборот, о котором я мечтал. Первым явился сэр Фрэнсис, а вскоре пришел и Камотт. Лицо бретонца сияло.

— Удача, господа, удача!.. — весело кричал он. — Я узнал, где живет Лекорбо. Улица Сент-Антуан, около хлебного рынка.

— Отлично!.. — воскликнул Камилл. — Вы славно послужили нам, гражданин Камотт. Мы с Дантоном сердечно благодарим вас за это. Подождите-ка минуту внизу, вы проводите нас к этому дому.

Вместе со мною и сэром Фрэнсисом Камилл поднялся по лестнице в свою маленькую комнатку для занятий, и там мы все втроем обсудили план действий. Сэр Фрэнсис был того мнения, чтобы внезапно напасть на Жака и захватить у него бумаги, которые он собирался продать Гастону, но Камилл стоял за более осторожный и более верный план. План этот состоял в том, что он вместе с сэром Фрэнсисом поговорит с Жаком наедине и подкупит его перейти на свою сторону. Негодного человека подкупить не трудно, и, вероятно, он охотно согласится изменить Гастону. Перейдя на их сторону, Жак заключит сделку с Гастоном и заставит его подделать на документах подписи Демулэна и Дантона, чтобы виновность Гастона была вполне доказана. Когда, таким образом, все будет кончено, он и сэр Фрэнсис войдут в комнату и уличат Гастона.

Сэр Фрэнсис и я охотно согласились на этот план, и, не теряя времени, вместе с Жаком, все трое направились к жилищу Жака. Пока наверху они говорили с Жаком, мы с Жаном оставались внизу, чтобы поднять тревогу, если бы случайно явился сам Гастон.

Через полчаса Камилл и сэр Фрэнсис вернулись к нам.

— Все идет, как нельзя лучше, — сообщил первый. — Жак нашел более выгодным присоединиться к нам, и завтра утром Гастон попадет в расставленную ему сеть. А тогда… тогда мы увидим, что будет.

— Дай Бог, чтобы все кончилось хорошо, — сказал сэр Фрэнсис, прощаясь с нами. — Я буду здесь к девяти часам, как условлено.

От возбуждения я почти всю ночь не мог сомкнуть глаз. Казалось, что долгие часы ночной тьмы не пройдут никогда, и что заря, обещавшая принести с собою столько радости, никогда не загорится на небе. Наконец, я задремал, и, когда проснулся, разбуженный Камиллом, то оказалось, что солнце взошло уже с добрый час тому назад.

Около девяти часов мы были у грязного неприглядного дома на улице Сент-Антуанет, где нас уже дожидался сэр Фрэнсис.

Бывший слуга Виктора встретил нас с улыбкой и тотчас же провел в комнату, где мы должны были спрятаться. Это была маленькая трехугольная комнатка наверху, одно окно которой выходило на крышу соседнего дома. Мы кое-как расположились в ней и принялись ждать.

— Время наступило, — воскликнул, наконец, сэр Фрэнсис, чуть ли не в двадцатый раз вынимая часы. — И мне кажется, — добавил он тихо, — что он уже пришел.

Почти в ту же минуту мы услыхали тяжелые шаги на лестнице и три частых удара в дверь. Затем послышался голос Жака, кричавший:

— Сюда, сюда, гражданин!..

Они оба вошли в комнату, и Гастон, усевшийся за стол, угрюмо потребовал бумаги. До нашего слуха долетел шорох перевертываемых страниц и затем прерывистый смех Гастона.

— Славная штука!.. — воскликнул он. — Наши добрые друзья, Демулэн и Дантон, в последний раз сыграют свою роль. Что ты скажешь, Жак?

— Это им будет стоить, по меньшей мере, гильотины, — ответил Декорбо. — Впишите-ка сейчас же их имена, гражданин!..

— Почему сейчас? — спросил тот, как мне показалось, несколько подозрительно.

— А потому, что я тоже умею обращаться с пером, гражданин. И гораздо лучше обделать это дело между нами. Копии с подписей у нас есть, и вы сами увидите, хорошо ли я напишу, или нет.

Гастон, понимавший убедительность его слов и, видимо, сам желавший как можно скорее пополнить обвинительные документы, колебался недолго. В течение нескольких минут слышался скрип перьев, показывавший, как деятельно они принялись за работу. Наконец, мы услышали довольный возглас Гастона, после чего Жак весело свистнул. Это был условленный сигнал.

— Пора!.. — воскликнул Камилл, вставая. — За мной, господа!..

Сэр Фрэнсис обнажил свою шпагу и вместе с ним бросился в соседнюю комнату. Я не отставал от них. При нашем неожиданном вторжении Гастон с проклятием вскочил на ноги.

— Что это значит, Жак?! — закричал он.

Но приставленная к его горлу шпага принудила его замолчать и снова сесть на свое место.

— Это значит, гражданин Мориньяк, что ваша игра проиграна!.. — медленно произнес Каммил, угрожающе стоя над ним. — Нам хорошо известен ваш заговор, которым вы хотели погубить Дантона и меня, и я арестую вас во имя нации.

Лицо Гастона помертвело от злобы, а глаза его с ненавистью устремились на съежившегося Жака, пытавшегося спрятаться за сэра Фрэнсиса.

— Негодяй!.. — прохрипел он. — Я должен был предвидеть, что ты когда-нибудь предашь меня!.. — Рука его схватилась за бок, и раньше, чем мы поняли, что он хочет сделать, раздался резкий выстрел. Жак вскрикнул и инстинктивно пригнулся к двери, и пуля, чуть-чуть задев ухо, ударилась в деревянную стенку. В то же мгновение Камилл быстрым ударом вышиб из рук Гастона дымящийся пистолет.

— Ну, будет, гражданин!.. — резко сказал он. — Вы в нашей власти. Сопротивление бесполезно. Лучше выслушайте наши условия. Доказательства вашей виновности настолько очевидны, что мы можем хоть сейчас отправить вас на гильотину. Вот здесь, — прибавил он, кладя перед ним на стол бумагу, — приказ об освобождении из тюрьмы Аббатства. Поставьте на нем имена виконта де-Жусселин Мориньяк и его сестры Терезы, подпишите его, и тогда мы оставим вас на свободе.

— А если я откажусь? Если я все-таки не посмотрю на вас, что тогда? — вскричал Гастон, снова вскакивая. — Меня не так-то легко запугать, как вы думаете!..

— Национальная стража ждет внизу, — ответил Камилл. — Выбирайте между нами и гильотиной!.. Скорее, гражданин, нам некогда терять времени. Подпишите эту бумагу, и даю вам честное слово, что никто не узнает о вашем заговоре.

Гастон был прижат к стене, и ему оставалось только повиноваться. Приказ об освобождении был подписан уже Дантоном, как главою партийного комитета, но Гастон, так, же, как и мы, отлично знал, что без его подписи тюремщик Аббатства ни за что не выпустит Виктора и Терезы. Но перед ним — ценой их жизни — лежало неопровержимое доказательство его вины, документы с поддельными подписями. Он мрачно взял перо и, со стиснутыми зубами и нахмуренными бровями, поставил свое имя внизу приказа.

Передав мне эту бумагу, Демулэн велел мне поскорее идти с нею в Аббатство. Он сказал мне, что внизу я найду двух солдат национальной стражи которые проводят меня в тюрьму и будут охранять нас на обратном пути. Я должен был отвести Виктора и Терезу к госпоже Демулэн, под ее покровительство.

Не слушая дальше, я весело сбежал с лестницы и отправился исполнять возложенное на меня поручение.

XI.
У тихой пристани.

Тюремщик, когда я представил ему приказ об освобождении Виктора и Терезы, внимательно рассмотрел бумагу, еще внимательнее освидетельствовал подпись, и только после этого решился впустить нас, и тяжелые железные ворота растворились перед нами.

Что касается Виктора и Терезы, то они сначала тоже никак не могли поверить хорошим вестям. Мне пришлось несколько раз повторить мои слова, прежде чем оба они могли понять, что долгое мучительное ожидание кончилось, и что они свободны. Голубые глаза Терезы наполнились слезами, слезами радости, что грозная тень смерти пронеслась мимо них, а Виктор сжал мои руки с такой силой, которая горячо выдавала его волнение.

— Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!.. — беззвучно произнес он. — Прошу вас, Дик, прочтите еще раз приказ, чтобы я убедился, что это не ошибка. Но, нет, этого не может быть!.. Невозможно, чтобы это была ошибка!..

Виктор и Тереза очень скоро распростились с теми из заключенных, с которыми они успели близко сойтись за время своего пребывания, и мы покинули мрачное здание Аббатства. В сопровождении двух солдат национальной стражи мы быстро миновали улицы, ведущие к дому Демулэна. Люсиль Демулэн приняла Виктора и Терезу со всей лаской и приветливостью своего доброго сердца, и в первый раз за эти несколько недель брат и сестра могли поесть вкусно и досыта. Когда они поели и несколько успокоились, я стал рассказывать моему другу про события этого утра. Вскоре явились Камилл Демулэн и сэр Фрэнсис, им тоже пришлось с самого начала рассказать Виктору всю историю, пока он не узнал всего до последней подробности. Трудно описать, с какой сердечностью благодарил он нас всех за наше участие к нему.

Мы узнали также, что произошло в комнате Жака после моего ухода в тюрьму. Не довольствуясь одним приказом об освобождении, Камилл настоял, чтобы Гастон написал полное признание в том, что он собрал ложные свидетельства против Виктора. Ему пришло в голову, что гражданин Мориньяк не постеснится снова захватить Виктора и Терезу, если только увидит возможность так поступить, не рискуя своей головой, и ему казалось более надежным удержать за собою его сознание в этом, чтобы всегда держать его в руках.

— Да и теперь даже, — заметил он, — я боюсь оставлять вас здесь, у себя, где Гастон всегда может вас отыскать, и мы уже уговорились с сэром Фрэнсисом поместить вас в более надежном месте. А затем, надеюсь, что вы скоро отправитесь в Англию, где добрый сэр Гарри Джослин радушно предлагает вам свое гостеприимство.

Лицо Виктора просветлело при этих словах. Тереза тоже была рада увидеть Оллакомб, о котором она так много слышала.

— И вы тоже, г. Демулэн, — вмешался я. — Почему бы и вам не поехать с нами?

Отец мой будет так рад видеть вас и госпожу Люсиль и поблагодарить вас за вашу доброту к нам.

— Я предлагал то же самое, — серьезно сказал сэр Фрэнсис. — Камиллу грозит здесь опасность. У меня есть основание думать это, и лучше всего было бы ему уехать из Парижа, пока возможно.

Демулэн засмеялся.

— Вы, вероятно, намекаете на якобинцев, — сказал он. — Правда, сэр Фрэнсис, у меня много врагов между ними, я сам знаю, но я не смотрю на дело так мрачно, как вы. Пока во главе жирондистов стоит Дантон, мы достаточно сильны, чтобы постоять за себя. Кроме того, — гордо выпрямляясь, добавил он, — в настоящее смутное время Франция нуждается в своих сынах, и я не могу из трусости бежать со своего поста!.. Нет, будь, что будет, — Люсиль и я останемся здесь.

Как я узнал потом, сэр Фрэнсис еще несколько раз пытался уговорить Камилла переменить решение, по все его усилия были напрасны. Камилл Демулэн остался верен своим принципам.

Теперь остается уже досказать немного. Сэр Фрэнсис употребил все свое влияние, чтобы получить паспорта, благодаря которым мы могли свободно проехать через заставы и пробраться к морскому берегу. Сэр Фрэнсис тоже решил ехать с нами, так как дела его были кончены.

Ничто более не мешало нашим сборам. Корабль, ожидавший нас в Риу, у той самой рыбачьей деревушке, которую мы с Виктором так хорошо помнили, был уже готов к отплытию, и мы в тот же день оставили за собою берега Франции. Виктор и Тереза много раз оглядывались на длинную линию низких утесов, с приютившимися там и сям беленькими домиками.

Было ясное солнечное утро первых дней мая, когда мы благополучно прибыли в Оллакомб, с его высокими белыми скалами и золотистыми песчаными отмелями. В маленькой бухте царило большое оживление. Наш корабль бросил якорь в некотором отдалении от берега. Дальше вода была уже мелка, и мы съехали на берег в маленькой весельной лодке.

Несколько знакомых мне рыбаков, среди которых находился и Мат Парсонс, первые встретили нас, и удивлению их не было границ, когда они узнали Виктора и меня.

— Мы вернулись живыми, Мат!.. — весело воскликнул я. — Мы не привидения, а живые люди!.. Идемте с нами домой выпить за наше здоровье!..

— Я был очень удивлен, — пробормотал рыбак, — когда узнал, что французы увезли вас. Но я очень рад, что вы вернулись домой, мастер Дик. Это будет большая радость для всего Оллакомба.

Они провожали нас до самой аллеи, ведущей к дому, так что мы шли как бы во главе целой процессии. У крыльца нас встретили отец и мать, услыхавшие крики и ликование. Гюг и Нелли бросились нам на шею. Это была радостная встреча, и казалось, что чаша общей радости переполнена до самых краев.

Моя мать очень приласкала маленькую Терезу, так что та сразу почувствовала себя как дома.

Я уверен, что в этот день во всей Англии не было более веселой и счастливой компании, чем та, которая собралась за столом у нас, в Оллакомбе. Сэр Фрэнсис Майн остался у нас, к нему присоединилось еще несколько друзей, до которых дошла весть о нашем возвращении. Глядя на счастливое лицо Виктора, сидевшего напротив меня, я мысленно перенесся к той памятной августовской ночи, когда Виктор впервые вошел в нашу жизнь, и подумал о том, сколько мы пережили с тех пор. Только Провидение хранило нас в эти ужасные месяцы.

О том, что было дальше, я расскажу в нескольких словах. Всем известно, что французская революция достигла своих крайних пределов в правление террора. Вести об ужасах, творившихся в Париже, доходили до нас, и к своему великому горю, мы узнали, что Дантон, Камилл Демулэн и его добрая жена, — все погибли… Как мы жалели, что Камилл не послушался наших предостережений и не укрылся в Англии, пока не прошли тяжелые времена, и Франция снова вернулась к спокойной и мирной жизни.

С падением Робеспьера погиб также и Гастон де-Мориньяк. Он был одним из первых, на кого обрушилось народное мщение, когда наступила реакция, и вряд ли кто-нибудь пожалел об его смерти.

Вскоре после этого Виктор вернулся во Францию, чтобы снова вступить во владение своим имением. Сестра его, Тереза, последовала за ним, так как замок Мориньяк требовал большой поправки и устройства.

Мы с отцом изредка навещаем их там, и одни из лучших моих воспоминаний навсегда связаны с зелеными лугами и лесами Мориньяка.

Конец.

—————————————————

Дети революции. Историческая повесть. Перевод с французского Л. Черского. С рисунками К. В. Спасского. М.: Типо-литография ‘Печатник’, 1918.

Дети революции

I. Прибытие в Англию.

II. История Виконта.

III. Вести из Франции.

IV. Памятный день.

V. Похищение.

VI. Новое лицо.

VII. В Париже.

VIII. Тюрьма в Аббатстве.

IX. День суда.

X. Прижатый к стене.

XI. У тихой пристани.

Читайте также: