В. Дорошевич
Десять лет
КОММЕНТАРИИ
СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ
ДЕСЯТЬ ЛЕТ
Десять лет, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1914
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.
Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).
OCR Бычков М. Н.
Десять лет тому назад, в этот день, в Художественном театре весь зал, поднявшись как один человек, стоя аплодировал горячо и восторженно. И только тому, к кому неслись эти аплодисменты, кричали:
— Сядьте!.. сядьте!..
Антон Павлович Чехов был болен и слаб.
Он не хотел этого чествования.
Он был скромен в кругу самых близких друзей.
Если было три посторонних человека, — он становился застенчив.
Но его убедили.
Время было такое.
1904 год.
Надо было пользоваться каждым случаем произвести:
— Смотр силам.
Надо было объединить общество.
— Поднимать настроение.
Юбилей певца:
— Сумерек русской жизни мог этому послужить.
И человек, который у всякого знакомого спрашивал:
— Как вы думаете? У нас будет конституция?
и сам с уверенностью говоривший:
— У нас скоро будет конституция! уступил.
— Меня вплоть до выхода на сцену все стерегли! — улыбаясь, говорил он. — Чтоб я, как Подколесин, через окно не удрал!
И состоялось:
— Первое и последнее в его жизни
чествование А.П. Чехова.
Оно было горячо, восторженно, единодушно.
Но была разлита какая-то грусть.
Во всем.
На сцене стоял, в сереньком пиджачке, такой простой, без всякой позы, милый человек. Еще молодой. Но с сединкой. С лицом, покрытым мелкими морщинками. С ласковыми глазами. С немножко растерянной улыбкой.
На него смотрели с любовью.
Весь зал смотрел именно:
— С любовью.
Словно:
— Спешили насмотреться.
И думали:
— Удастся ли еще видеть?
И в этом было что-то щемящее сердце.
Ему аплодировали не только горячо, не только восторженно.
— С нежностью.
Как говорят приятные вещи больным.
— Не жильцам на этом свете. С ним словно:
— Прощались.
И в этом торжестве все щемило сердце.
И то, что для чествования выбрали первый попавшийся случай:
— Постановку ‘Вишневого сада’.
Надо воспользоваться!
Пока он еще:
— Среди нас.
И присутствие на чествовании Малого театра.
Милые, священные старушки Малого театра пришли поздравить со своим стариком-режиссёром Кондратьевым.
Они имели вид немножко растерянный.
Сконфуженный.
Словно в первый раз выступали перед публикой.
Старый Кондратьев имел вид их гувернера.
Малый театр явился чествовать писателя… ни одной пьесы которого он не поставил!
Явился ‘признавать’ писателя на чужую сцену.
Как поздно у нас приходит это самое:
— Признание!
Это чествование было каким-то букетом ярких, красивых цветов, обвернутых в тонкий-тонкий, как паутинка, еле заметный черный флер.
Все было обвеяно грустными мыслями на этом торжестве писателя.
— Первом и последнем в его жизни.
И только А. П. Чехов был весел в этот вечер.
Так все вокруг человека, которого уносит злая чахотка, только делают, стараются делать веселые лица.
А он сам весел искренно.
И не замечает того, что замечают все кругом.
И чувствует себя:
— Хорошо!.. Право же, хорошо.
Единственная пощада, которую дает злой враг. Все кругом заботливо кричат:
— Сядьте!.. сядьте!..
А он стоял и улыбался.
Словно император в андерсеновском ‘Соловье’!
Он был весел в этот вечер.
В большом, в огромном, — в великом? — писателе Антоне Павловиче Чехове проснулся в этот вечер:
— Антоша Чехонте.
И нашептывал ему презабавные вещи.
Влад. И. Немирович-Данченко выступил вперед и начал свою речь:
— Дорогой, многоуважаемый Антон Павлович!..
У Чехова заиграла улыбка на губах, веселым смехом засверкали, заискрились глаза.
— Чего вы? — спросили его потом.
— А как же! Мне вспомнилось, как только что в акте перед этим Станиславский обращался к шкафу: ‘Дорогой, многоуважаемый шкаф!’ Точка в точку так же!
Он забавно рассказывал о своем:
— Юбилее,
как окрестил он чествование.
Его, будто бы, привел в особое смущение один незнакомый оратор.
Это был один очень милый человек, теперь совсем акклиматизировавшийся в Москве.
Непременный член всех литературных торжеств.
Тогда новичок в Москве, только что приехавший из Сибири.
Извиняемся перед ним, но было бы жаль не привести ‘чеховскою рассказа’.
— Выходит. Человек неведомый. Рыжий. Лицо красное. ‘А вдруг, — думаю, — пьяный?’. ‘Посторонняя личность’? Никакого отношения к ‘юбилею’ не имеет? Рукой машет. Говорит страшно: ‘Я, — говорит, — явился, чтоб вас’… Думаю: как примется он ‘виновника торжества’ волтузить! При всей-то публике! Конечно, отнимут. Но происшествие-то?! Ужасно испугался!
Конечно, все пустяки!
Ничего подобного не было!
Просто в Антоне Павловиче Чехове проснулся Антоша Чехонте.
И принялся сочинять прелестный юмористический рассказ.
Один из тех, какие он любил сочинять.
— О российском разгильдяйстве.
Как будто бы где-то, благодаря российскому разгильдяйству, на ‘юбилей’ пробралась неведомая личность, никому неведомый ‘выпимший человек’.
И как он принялся вдруг, ни с того, ни с сего, так, ‘по пьяному делу’, при всей публике ‘волтузить’ ‘виновника торжества’.
Изумление публики, юбиляра, комитета!
И Антоша Чехонте сочинял все это в таких подробностях, что Антон Павлович Чехов с трудом мог удержаться от улыбки на сцене.
И с веселым смехом рассказывал об этом потом.
Хохотал до кашля.
Публика в тот вечер необыкновенно относилась к писателю.
Такого чествования не запомнить.
С любовью, с нежностью, с заботливостью, полною слез, — словно мать к больному ребенку.
А в нем, знаменитом, больном, слабом, ребячливо проснулся:
— Антоша Чехонте.
Он был весел на этом:
— Первом и последнем его чествовании.
‘Вишневым садом’ на сцене Антон Павлович не остался доволен.
— В чтении он лучше.
И вспоминал страшный вечер в Крыму.
Толстой умирал.
— Думали, что он отходит. Я, как доктор, видел, что это уже агония. Все подходили прощаться. Вы понимаете? На моих глазах умирал Толстой! И вдруг я вижу, он делает рукой мне знак, чтобы я подошел. Подхожу, нагибаюсь. А он еле слышно мне с трудом: ‘А все-таки ваши пьесы не пьесы’. А? Каков?
Антон Павлович говорил:
— Теперь вот, после ‘Вишневого’, вижу, что Толстой прав. Это — не пьеса.
И категорически утверждал:
— Она успеха иметь не будет.
Верьте:
— Чутью автора!
Сегодня ‘Вишневый сад’ идет в 200-й раз.
Я виделся с А. П. Чеховым через день после первого представления ‘Вишневого сада’.
Он зашел в редакцию ‘Русского Слова’, чтоб вместе идти завтракать. И рассказывал:
— Свои впечатления ‘от юбилея’.
Я должен был передать ему предложение нашей газеты напечатать ‘Вишневый сад’ в ‘Русском Слове’ с гонораром в 3000 рублей за печатный лист.
Но ‘Вишневый сад’ был уже отдан ‘Знанию’, кажется, по 1000 рублей за лист.
— Досадно! Чего вы мне раньше не сказали! 3000 рублей лист! Ведь, это 3 рубля строка!
— Антон Павлович! Дорогой! Ведь, уже миновали те времена, когда вы писали в ‘Будильнике’ и мечтали, — помните? — ‘вот сделаюсь знаменит, буду говорить басом и получать 15 копеек за строчку’.
— Стойте! Еще! ‘Женюсь. Сам буду лежать на диване и курить. Жену посылать получать гонорар в те редакции, где я работаю. А тешу — в те редакции, где я не сотрудничаю!’
Антон Павлович вспомнил о нашем милом, добром друге издателе ‘Будильника’.
— Вот ‘Русское Слово’ говорит: три рубля за строку. А он приезжает ко мне недавно в Ялту. ‘Попенял’. — ‘Знаменитым,— говорит, — стали, батька. В ‘Будильник’ уже ничего написать не хотите. Пишите!’ — ‘Да, я, — говорю, — теперь дорого беру’. — ‘А сколько?’ — спрашивает. — ‘Четвертак за строчку’.
— Что-о?
Антон Павлович Чехов! На зените своей славы!
— Четвертак за строчку. Что ж его путать? Рубль за строчку! Все равно, он и четвертак не даст.
— А вдруг бы согласился?
— Не знаете вы его? Ни за что не согласится. Не из жадности, а просто: ‘не порядок’.
— Ну, и что ж он?
— По-моему и вышло. Огорчился и отказал. Потом всем на меня жаловался. — ‘Чехов горд стал. Четвертак за строчку хочет. Гонораров таких в ‘Будильнике’ не бывало’.
Трудную школу пришлось пройти веселому Антоше Чехонте.
Но какая чарующая деликатность.
Не сказать: ‘рубль’. Зачем ‘пугать’ старого издателя, привыкшего:
— К порядку?
Какое тонкое знание людей.
— И четвертак не даст… Антону Павловичу Чехову! ‘Не порядок’.
Через 10 дней после первого представления ‘Вишневого сада’ я имел удовольствие познакомиться с Л.Н. Андреевьм.
Он был так добр, зашел ко мне с предложением подписать:
— Обращение к Марксу.
Издатель ‘Нивы’ когда-то купил ‘на вечные времена’ сочинения Чехова за 75 000 рублей. По тем временам:
— Цифра сказочная.
Возбуждавшая изумление, зависть.
В 1904 году цифра:
— Обидная.
Чехов так вырос за это время.
Маркс несколько раз уже вернул свои затраты, и явилась мысль адресовать Марксу:
— Обращение писателей
с просьбой ‘освободить’ сочинения Чехова.
Мысль об ‘освобождении’ улыбалась Антону Павловичу.
Его тяготила не только материальная сторона дела.
Его особенно тяготило обязательство, — хотя и за отдельный гонорар, всего 500 рублей с листа, — все новое выпускать отдельным изданием у Маркса.
Он чувствовал себя в какой-то:
— Крепостной зависимости.
Художника гнело это:
— Обязан.
— Словно я его собственность. Вещь.
Литераторы организовали обращение к Марксу.
Леонид Андреев собирал в Москве подписи.
Так радостно говорили:
— Об освобождении Чехова.
С таким удовольствием рассчитывали, как нахлынут издатели.
— Как теперь устроится Чехов.
Но мы ‘считали без судьбы’.
В горнице было светло и весело, а около ходила смерть и заглядывала в окна.
Скоро ‘обращение писателей’ стало ненужно.
— Первое и последнее в его жизни чествование Чехова было прощанием с ним.
Последним целованием.
Чехов, который терпеть не мог, чтоб его называли:
— Пессимистом.
Чехов, возмущавшийся, что его:
— Все зовут представителем да представителем российского пессимизма!
Протестовавший:
— Какой я ‘представитель’? Когда никто не написал смешных рассказов, сколько я!
Чехов был весел в тот вечер.
В знаменитом больном, слабом Антоне Павловиче Чехове проснулся молодой, веселый:
— Антоша Чехонте.
И нашептывал ему смешные и веселые вещи в день:
— Первого и последнего чествования.
17-го января 1904 года, в день его именин.
17-го января, на св. Антония Великого, Антон Павлович Чехов был именинник.
Об этом не знала публика.
Об этом знали друзья — Художественный театр.
Чарующая и милая подробность — назначить первое представление и устроить чествование:
— В день его именин.
Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.
Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.
В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.
Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.
В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.
Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.
Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.
Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.
Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.
Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.
ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).
ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).
ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).
Впервые — ‘Русское слово’, 1914, 17 января, No 13.
Десять лет тому назад, в этот день, в Художественном театре…—17 января 1904 года. См. ‘Вишневый театр’.
Как вы думаете? У нас будет конституция? — Дорошевич не раз упоминал о конституционных надеждах А.П. Чехова.
‘Дальше конституции Чехов не шел’ (‘Н.Л. Пушкарев’. — ‘Русское слово’, 1907, 12 января). Пушкарев Николай Лукич (1842—1906) — поэт,
драматург, переводчик, издатель журналов ‘Мирской толк’, ‘Свет и тени’, ‘Европейская библиотека’.
‘Вспоминается Чехов последнего ялтинского свидания.
Он выходит из спальни с только что полученным, на тонкой папиросной бумаге, номером ‘Освобождения’.
Кто бы, в последние годы, не приезжал к нему, — один из первых вопросов он задавал:
— А как вы думаете? Скоро у нас будет конституция? Или говорил, как положительно ему известное:
— А знаете? У нас скоро будет конституция.
Он видел ее близость во всем…’ (‘Чехову 50 лет’. — ‘Русское слово’, 1910, 17 января, No 13). ‘Освобождение’ — двухнедельный журнал, выходил в 1902—1905 гг. сначала в Штутгарте, а затем в Париже. Нелегально доставлялся в Россию. Журнал издавала группа демократов во главе с русским экономистом, философом, публицистом и общественным деятелем П.Б. Струве (1870—1944), ставшая ядром союза ‘Освобождение’, из которого в 1905 году выросла кадетская партия.
Подколесин — персонаж комедии Н.В. Гоголя ‘Женитьба’.
Словно император в андерсеновском ‘Соловье’! — ‘Соловей’ — сказка датского писателя Ханса Кристиана Андерсена (1805—1875).
Антоша Чехонте — псевдоним, которым А.П. Чехов подписывал свои ранние произведения.
‘Дорогой, многоуважаемый шкаф!’ — слова Гаева из пьесы ‘Вишневый сад’.
‘Вишневым садом’ на сцене Антон Павлович не остался доволен. — Чехов был недоволен не только воплощением пьесы на сцене, но и самим подходом театра к ‘Вишневому саду’. 10 апреля 1904 г. он писал О.Л. Книп-пер: ‘Почему на афишах и в газетных объявлениях моя пьеса так упорно называется драмой? Немирович и Алексеев в моей пьесе видят положительно не то, что я написал, и я готов дать какое угодно слово, что они оба ни разу не прочли внимательно моей пьесы’ (А.П. Чехов. Собр. соч. в 30-и томах. Письма, т. 12. М, 1983, с. 81).
И вспоминал страшный вечер в Крыму. Толстой умирал. — Л.Н. Толстой тяжело болел зимой — весной 1902 г. в Гаспре. Чехов навестил его 31 марта.
Но ‘Вишневый сад’ уже был отдан ‘Знанию’, кажется, по 1000 рублей за лист. — ‘Знание’ — книгоиздательское товарищество, существовавшее в Петербурге в 1898—1913 гг., одним из его руководителей и редакторов был М. Горький. ‘Вишневый сад’ был напечатан во втором сборнике ‘Знания’, вышедшем в мае 1904 г. Издательство предложило автору гонорар из расчета 1500 рублей за лист.
…когда вы писали в ‘Будильнике’… — ‘Будильник’ — сатирический журнал, выходил в 1865—1871 гг. в Петербурге, в 1873—1917 гг. — в Москве. Чехов сотрудничал в журнале в 1881—1887 г.
‘Вот сделаюсь знаменит… а тещу — в те редакции, где я не работаю’. — Неточный пересказ из юморески Чехова ‘Мой Домострой’, опубликованной в журнале ‘Будильник’ в 1886 г.
…о нашем милом, добром друге, издателе ‘Будильника’. — Речь идет о Владимире Дмитриевиче Левинском (1849—1917), писателе и общественном деятеле, с юнца 1883 г. фактическом, а с 1893 г. официальном издателе-редакторе журнала ‘Будильник’.
Издатель ‘Нивы’ когда-то купил ‘на вечные времена’ сочинения Чехова за 75 000 рублей. — В 1899 г Чехов заключил договор с издателем А.Ф. Марксом, согласно которому все его произведения были проданы в полную литературную собственность последнего. Дорошевич писал об этом в некрологе Чехова: ‘Существует легенда, что издатель ‘Нивы’ чуть не облагодетельствовал Чехова.
— 75 000 рублей!!!
А между тем это ‘благодеяние’ камнем висело на шее Чехова. Давило его.
— Марксовский раб какой-то! — шутя, но горько шутя, говорил он’. Дорошевич доказывал, что ’75 000 рублей ‘за Чехова’ очень и очень маленький гонорар’, поскольку ’12 тысяч рублей в год — гонорар очнь заурядного журналиста, а мало-мальски выдающиеся получают от 20 до 30 тысяч в год’. Он утверждал, что договорная сумма ‘уже раза в четыре покрылась’. В заключение он писал:
‘Но Чехова мучило не то, что он ‘продешевил’.
— Все мои будущие произведения принадлежат Марксу! Вот что мучило писателя.
Он чувствовал на себе гнет, узы, оковы.
— Писать не хочется. Сядешь писать и мысль: пишу на Маркса!’ (‘А.П. Чехов’. — ‘Русское слово’, 1904, 3 июля, No 183). Маркс Адольф Федорович (1838—1904) — русский издатель и книготорговец. Выпускал в Петербурге еженедельный иллюстрированный журнал ‘Нива’ (1870—1917), бесплатными приложениями к которому были собрания сочинений русских и иностранных писателей.
Литераторы организовали обращение к Марксу. — В 1904 г., в период подготовки к 25-летнему юбилею литературной деятельности Чехова, группа деятелей литературы и искусства, по инициативе М. Горького и Л. Андреева подготовила письмо к А.Ф. Марксу, в котором убеждала его расторгнуть договор, как несправедливый и невыгодный для писателя. Письмо не было отправлено, потому что этому воспротивился сам Чехов.