Деревенские будни, Златовратский Николай Николаевич, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 251 минут(ы)

ДЕРЕВЕНСКІЕ БУДНИ.

(Нсколько отвтовъ на запросы ученыхъ и неученыхъ людей, изъ дневника наблюдателя).

I.
У поповъ.— Народный учитель.— Народная школа.— Крикуны-богоносцы.— Пореформенный церковнослужитель.

Столичная жизнь надолго оторвала меня отъ ‘деревни’. Я зналъ собственно деревню ‘эманцыпацыи’, деревню уставныхъ граматъ, деревню недоразумній между барской усадьбой и мужицкимъ міромъ, деревню ‘крестьянскаго устроенія’, производившагося при помощи либеральныхъ и нелиберальныхъ посредниковъ, землемровъ, становыхъ, а отчасти и при помощи усмиреній. Эта деревня давно описана (хотя нельзя сказать, чтобъ очень обстоятельно), давно успла всмъ надость — и, наконецъ, съ упраздненіемъ послднихъ посредниковъ, окончательно сдана въ архивъ. Настала эпоха новой деревни — деревни крестьянскаго самоуправленія, ‘вольнаго труда’, деревни-общины, ‘какъ самостоятельно-активнаго элемента русскаго государственнаго строя’. Мало этого, наступило даже время, когда эта ‘деревня свободнаго труда’ оказалась носительницей идеаловъ и обратила на себя сугубое вниманіе интеллигенціи.

Изъ-за этой ‘новой деревни’ начался литературный турниръ.

Наконецъ, значеніе деревни въ глазахъ общества становилось настолько серьзнымъ, что вс, кому были дороги интересы народа, поспшили уйти въ эту ‘новую деревню’, чтобы вынести оттуда рядъ честныхъ, искреннихъ и добросовстныхъ наблюденій. Мы живемъ въ начал этого періода, плодотворные результаты котораго будутъ несомннны.

Внести посильную долю и своего участія въ общее благое дло — таковъ мотивъ, руководившій мною въ изслдованіяхъ надъ ‘новой деревней’.

Отправлялся я не совсмъ на-легк: за мною стоялъ опытъ, знакомство съ деревней старой, или лучше — переходной, въ моихъ рукахъ были программы ученыхъ обществъ, а въ голов — рядъ вопросовъ, поставленныхъ на свой страхъ и по своему крайнему разумнію, и, наконецъ, кое-какой планъ. Прежде всего, вопреки многимъ нашимъ оффиціальнымъ и неоффиціальнымъ изслдователямъ, считающимъ боле удобнымъ производить свои изслдованія, порхая отъ села къ селу, отъ узда къ узду, отъ губерніи къ губерніи, на лету собирая капельки меду, я ршилъ лучше прожить все время въ одной деревн, войдя насколько возможно въ будничную жизнь ея обитателей. Вмсто того, чтобы возможно расширить районъ своихъ наблюденій, я предпочелъ окунуться въ глубь {Этотъ пріемъ иметъ большія неудобства въ литературномъ смысл: будни вообще штука не веселая, не разнообразная, придется повторять кое-что старое, записывать ежедневное, заурядное, а не экстренное, картинное и блестящее. Въ этомъ я впередъ прошу извиненія у читателя, въ надежд, что скука можетъ быть искуплена полнотой.}.

Въ одномъ изъ центральныхъ губернскихъ городовъ я нанялъ лтніе роспуски и, минуя желзную дорогу, рку (несудоходную), громадную пойму, залегшую по берегамъ этой рки, углубился въ чащу лса, съ котораго начинается уздная глушь. Посл четырехъ часовъ зды, я поднялся на довольно высокую гору, на которой былъ расположенъ погостъ Благовщенскій (Санницы тожь).

Большая блая, каменная церковь, вокругъ которой тснились только дома и избы причта, господствовала надъ всей окрестностью. Былъ жаркій полдень майскаго дня. Втеръ не дунетъ. Кругомъ невозмутимая тишина. На огромномъ, разстилавшемся передо мною пространств, только изрдка мелькали фигуры мужиковъ, да на склонахъ холмовъ, справа и слва, отдыхали неподвижно стада. Даже собакъ не было слышно, только чуть слышно доносился говоръ ребятишекъ, купавшихся въ озер. Но видъ этой погруженной въ безмолвіе мстности былъ безподобный.

Внизу, подъ горой погоста, разстилалась широкая равнина, двумя, чуть замтно переходившими одна въ другую террасами, спускалась она къ рк. По первой, примыкавшей къ подошв горы, были раскинуты деревни: одна, дв, три, четыре… Я насчиталъ около семи. Вотъ дв изъ нихъ по бокамъ озера, три другихъ тянутся одна за другой, съ небольшими перерывами, четвертая пріютилась въ узкой лощин между холмами, пятая, чуть мелькаетъ изъ-за рощи. Между ними — поля, поля и поля, кое-гд чередуясь кочковатымъ лугомъ, перелогомъ, кустарникомъ, гд то далеко переходящими въ синющій лсъ… А вотъ тутъ, между двумя деревнями, одиноко и картинно высится кучка уцлвшихъ сосенъ, для чего то и кмъ-то охраняемая полуразрушенной городьбой. Вторая терраса — сплошь широкая, однообразная пойма.

Я долго стоялъ у околицы погоста, близь полукружія алтаря, всматриваясь пристально въ наружный видъ деревень. Какое разнообразіе, однако! Тутъ куча избъ, очевидно, дряхлыхъ, двуоконныхъ, крытыхъ соломой, брошенныхъ какъ возъ хвороста, къ которому достаточно поднести фосфорную спичку, чтобы все это мгновенно вспыхнуло и черезъ минуту оставило только груду пепла. Здсь, напротивъ, новыя, трехъоконныя избы, съ большими проулками между ними, крыты тесомъ, а между ними мелькаютъ даже зеленыя желзныя крыши съ флюгерами на трубахъ. А вотъ третья — длинная, извивающаяся какъ червякъ, гд рядомъ съ хоромами зажиточнаго кулака, торчитъ, чуть поднимаясь отъ земли, не то шалашъ, не то конура.

Пока я, мысленно, старался найти въ этомъ разнообразіи общую идею, пока проходили передо мной различныя наслоенія историческихъ воздйствій и вліяній на деревню, которыя придали ей въ послднее время этотъ нсколько пестрый видъ, въ это время, прохаживаясь но улиц погоста, то появлялась, то вновь припадала за церковью чья-то фигура. Она была вся въ черномъ — черный длинный сюртукъ, сидвшій на ней мшкомъ, черные узкіе брюки, какъ-то совсмъ несоотвтствовавшіе хотя и очень чисто вычищеннымъ, но слишкомъ уже большимъ сапогамъ, на груди блая манишка съ огромными оттопыренными за уши воротничками, на голов — черная фуражка казеннаго покроя. Это былъ еще очень молодой человкъ, средняго роста, коренастый, нсколько сутуловатый. Онъ ходилъ медленнымъ шагомъ досужаго человка, безцльно блуждая глазами съ предмета на предметъ и похлопывая сренькой фильдекосовой перчаткой въ рук. Прошелъ онъ разъ, вдалек, мимо меня, затмъ другой разъ поближе — и раскланялся, наконецъ, на третій разъ, подошелъ совсмъ и еще разъ раскланялся.

— Любуетесь? спросилъ онъ, кивнувъ подъ гору и тмъ-же блуждающимъ взглядомъ безучастно скользя по разстилавшейся передъ нами картин.

— Да. Прекрасная здсь мстность… Въ особенности хорошо озеро…

— Какое это озеро! Это — лужа… Теперь еще ничего, а вотъ скоро цвсти начнетъ — вонища отъ него пойдетъ, не продохнешь! Вода гнилая, рыба вонючая… Парша только отъ купанья заводится.

Все это онъ проговорилъ съ уксусно-кислымъ выраженіемъ. Вообще, въ его блуждающемъ, застнчивомъ взгляд (онъ никогда не смотрлъ въ лицо, а все куда-то въ сторону) и въ самой фигур, и въ грубомъ мужиковатомъ лиц — замчалась не то апатія и недовольство, не то какая-то пришибленность.

— Вы мстный житель? спросилъ я.

— Да. Я — учитель, лниво отвчалъ онъ.

— Очень пріятно!— Я протянулъ ему руку. Онъ кисло и недовольно улыбнулся.

— Въ земской школ?

— Да, въ земской.

— Вы уже, должно быть, покончили свои занятія?

— Вчера покончили. Вамъ бы вотъ вчера пріхать — любопытнаго было много: выпускной экзаменъ былъ. Директоръ училищъ прізжалъ, предсдатель управы…

— Очень сожалю… Что же, вы какъ будто недовольны своей профессіей?

— Нечмъ быть довольнымъ, когда видишь, что все усердіе даромъ пропадаетъ. Вотъ хоть вчера, напримръ. Въ школ у меня 50 человкъ, да въ сосдней столько же считается. Экзамены соединяются у насъ въ одинъ. Только на экзаменъ мы и подумать не смемъ все училище представить. Обыкновенно мы выбираемъ самыхъ способныхъ и прилежныхъ, подъ которыхъ ни сучка, ни задоринки не подточишь. Выбрали мы такихъ по 9 человкъ отъ школы, значитъ 18 только. Такъ что же-съ вышло! Пріхалъ вчера самъ-то (директоръ), глазами молніи мечетъ, посмотрлъ на учениковъ, да вмсто добраго слова прямо: ‘Это что значитъ? куда это столько нагнали? Да я десятой части не выпущу!.. Сказано ужь было, что бы какъ можно строже длать выборъ къ экзамену’. (Это онъ къ намъ, учителямъ)! Ну, у мальчугановъ и кнуло сердце. А вдь тутъ, кром того, родители ихъ сидятъ, крестьяне, тоже каждому лестно… Притомъ, какое-жь къ намъ у нихъ уваженіе будетъ, если на насъ кричатъ да изъ 50 учениковъ троихъ выпускаютъ! Разв такъ можно? наивно замтилъ онъ и даже, при послднихъ словахъ, нсколько оживился.

— Ну, началъ экзаменовать: ‘я, говоритъ, отъ программъ ни на іоту не отступаю’. А программы у насъ, я вамъ скажу, чуть-ли не обширне трехклассныхъ уздныхъ училищъ. Вы только то возьмите въ разсчетъ, что у насъ по Исторіи Русской Суворовскіе походы подробно проходятъ, грамматику и синтаксисъ по Говорову, ариметику, каллиграфію, не говорю ужь про Законъ Божій… И еще замтьте, что все это долженъ я съ ними пройти въ 1 ¹/₂—2 года. А ко мн приведутъ мальчишку-то — онъ говорить еще не уметъ. Говорить его выучу, потомъ азбуку, читать, писать… Такъ когда же суворовскіе-то походы проходить? А онъ за одну орографическую ошибку мальчишку вонъ гонитъ! А между тмъ самъ посл себя оставляетъ документальные признаки собственнаго невжества. Вотъ я вамъ покажу посл листочекъ… На память берегу.— Задастъ ученику задачу на умственное ршеніе, а самъ, незамтно, карандашикомъ, для себя собственно, 280 на 5 длитъ… Я вамъ покажу! Или такой еще забавный случай. Задалъ онъ мальчишкамъ задачу письменную, по Евтушевскому, что-то насчетъ того, сколько достанется карандашей на 50 учениковъ, если каждому раздать по 10… Что-то въ род этого. Ну, подали ученики, а онъ и давай оцнивать по итогамъ. Посмотритъ въ ‘отвты’ Евтушевскаго: коли такъ — значитъ врно, коли не совпадаетъ — единицу ставитъ… Случилось такъ, что одинъ мальчуганъ вмсто 50 учениковъ раздлилъ задачу на 60. Результатъ, конечно, съ Евтушевскимъ не совпадаетъ. Директоръ ему единицу, и тетрадь бросилъ сердито… Да хорошо еще, что тетрадь попалась предсдателю. Надо полагать, онъ въ ариметик посильне — разъяснилъ, что задача-то врно сдлана… Разв такъ можно?

— Такъ троихъ только и выпустилъ со свидтельствами?

— Только троихъ, на об школы, на 100, значитъ, человкъ… ‘Вы, говоритъ, не думайте, что воинская льгота даромъ достается!’ Это онъ отцамъ-то говоритъ. Да Богъ съ тобой и съ твоей льготой! Ты справедливость нашу да усердіе въ глазахъ народа не роняй, ты энергію поддержи въ ребятишкахъ! А онъ похвальный листъ всего одинъ далъ. Бумаги что ли жалко, или ужь у нихъ взглядъ такой на дтей хладнокровный! Вотъ у меня одинъ мальчикъ есть. За семь верстъ дв зимы бгалъ, въ лаптишкахъ, съ краюхой чернаго хлба за пазухой… Больше ничего не далъ… Шустрый мальчишка, усердный, любознательный! Вс его умникомъ считали. Отецъ съ матерью взять было давно его хотли изъ училища (потому, дома нуженъ), да отговорили ихъ. ‘Ну, говорятъ, коли ученье задалось ему — пущай еще побгаетъ. Нечего длать! Видно ему такая линія!’ — И вс мы такъ думали. Я его однимъ изъ первыхъ на экзамен выдвинулъ. Что же вышло-съ? За дв орографическія ошибки всего лишили: нетолько что льготнаго свидтельства, даже поощренія ни чмъ не выразили. Посл этого, какой же примръ для прочихъ! А мальчишку совсмъ убили. Что же, впрочемъ, я васъ задерживаю, вдругъ перебилъ онъ самого себя:— матушка настоятельница давно уже самоваръ наставила, какъ только васъ на погост замтила.

— Хорошо. Пойдемъ къ матушк настоятельниц. А вы здсь же живете?

— Здсь. Въ школ. Школа у насъ въ церковной сторожк.

— А какъ къ вамъ народъ относится? Близко вы къ нему стоите?

— Да никакъ не относится. Если я вотъ живу здсь съ духовенствомъ, такъ и онъ меня въ то же число кладетъ. Одинаково относится. А если учитель при волости живетъ съ писарями — къ нему, какъ къ писарю, относятся.

— Ходятъ къ вамъ крестьяне, отцы-то, побесдовать, справиться о чемъ?

— Нтъ, не ходятъ. Разв только, къ случаю, кто-нибудь попроситъ мальчишку покруче держать, не жалть вихровъ… Вотъ и все. Духовенство, хоть по приходу ходя да закусывая, толкуетъ съ ними кой о чемъ, а мы совсмъ никакого отношенія ни къ чему не имемъ… Духовенство иногда споритъ съ раскольниками, съ нимъ о хозяйств толкуютъ, у писаря — о новыхъ законахъ, распоряженіяхъ иногда освдомляются, съ нами ни о чемъ никогда не говорятъ.

— Ну, а вы-то сами что-жь не входите съ ними въ общеніе?

— Да какъ я войду? Какіе у насъ общіе интересы? Звуковой способъ что ли?.. А въ его интересахъ я ничего не смыслю… Газеты почитать? Да у насъ здсь он рдки. Самъ же я выписывать ни газетъ, ни книгъ не могу. Да притомъ, знаете, и неловко ныньче…

— Вы сами изъ духовнаго званія?

— Нтъ, я изъ крестьянскихъ дтей. Въ московской учительской семинаріи окончилъ.

Мы подошли къ дому отца настоятеля (въ погост два священника — старшій настоятель и младшій). Домъ низкій, въ пять оконъ, съ разными пристройками и заплатами на крыш и стнахъ. Наврное, онъ видлъ въ своихъ стнахъ не одно поколніе пастырей словеснаго стада. Черезъ проулокъ отъ него стоялъ такой-же домъ — младшаго священника, съ зелеными ставнями, съ натянутой въ окнахъ марлей отъ комаровъ. Дальше за нимъ, вдоль улицы, противъ церкви, тянулись трехоконные домики притча, уже смахивавшіе просто на избы. Когда мы вступили въ сни батюшкина дома, насъ тотчасъ же обдало тмъ особымъ смшаннымъ запахомъ, который характеризуетъ деревенское хозяйство: пахло солодомъ, который выдлывался и прлъ тутъ-же въ сняхъ, теленкомъ, парнымъ молокомъ, печенымъ хлбомъ, овчиной… Чтобы мы какъ-нибудь не попали не въ т двери, матушка предупредила насъ, отворивъ настежь дверь, ведущую въ зальце. Въ дверяхъ стояла она сама и гостепріимно приглашала. Матушка была уже пожилая, хоть еще не старая женщина, типъ тхъ дловитыхъ и домовитыхъ хозяекъ-кулачковъ и вчно заботливыхъ матерей, которыя умютъ народить, выростить, вынянчить, накормить, обуть и одть и, въ конц концовъ, пристроить цлыя огромныя семьи, доходящія до 15 ти человкъ.

— Пожалуйте, милости просимъ, садитесь! усаживала она насъ съ учителемъ въ зальц:— только меня ужь извините… Я вотъ сейчасъ самоварчикъ! Ты ужь, едоръ едорычъ, займи ихъ, ты — свой человкъ, извинишь, обратилась она къ учителю: — а я сейчасъ. Вотъ жалко самого-то нтъ.

— А гд-же батюшка?

— Въ приход… Мольба у него… Теперь, какъ лто начнется — у нашихъ поповъ своя страда настаетъ… Чай, скоро вернется.

Матушка хлопотливо вышла, предварительно постлавъ на столъ вязаныя, нитяныя салфетки, вроятно, образчики ‘рукодлья’ ея дочерей-невстъ. Я сталъ осматривать зальце, на окнахъ цвты, неизбжныя герань, фуксія, въ окнахъ натянутая кисея отъ мухъ и комаровъ, между окнами старинная, тяжелая деревянная мебель, обитый кожей диванъ. По стнамъ, медленно двигающіе маятникъ старые шипящіе часы, два портрета архипастырей, нсколько фотографическихъ карточекъ. Все это извстное, старое. Но вотъ и нчто новое, незаурядное: на передней стн рядъ налпленныхъ на большой картонъ фотографій знаменитыхъ людей: тутъ и Дарвинъ и Бокль, Шекспиръ и Гте, Прудонъ и Лассаль, Гоголь и Тургеневъ, Добролюбовъ и Блинскій. Какъ-то весело оживляютъ эти строгія фигуры бдную комнату деревенскаго попа. Очевидно, у батюшки есть дти — студенты. Но чтоже это за юноши, за которыми слдомъ врывается въ глухую деревню этотъ рядъ носителей свтлыхъ, высокихъ идей? Модные ли это либералы, которые скоро налетятъ на этотъ мирный, сельскій погостъ съ громкой, кичливой фразой, съ гордымъ сознаніемъ своего превосходства передъ пришибленнымъ сельскимъ учителемъ и темной массой причта — т-ли это сынки, которые мечтаютъ объ ученыхъ степеняхъ съ теплыми мстечками и о крупныхъ гонорарахъ ‘либеральныхъ профессій’ и наполняютъ радужными мечтами сердца папенекъ и маменекъ? Или другіе юноши, ‘незадавшіеся’, о судьб которыхъ цлыми днями и ночами болитъ и ноетъ материнское сердце?

Много предположеній, воспоминаній и мыслей пронеслось въ моей голов. Я взглянулъ на учителя и передалъ ему нчто изъ перечувствованнаго мною: апатическій взглядъ, какое-то неопредленное мычаніе, и почти непониманіе, о чемъ идетъ рчь — были мн отвтомъ.

Еще не успла насъ матушка угостить чаемъ, какъ съ колокольни, стоявшей прямо противъ оконъ, саженяхъ въ десяти, раздался оглушительный трезвонъ. Въ окнахъ зазвенли стекла, разговаривать и что-нибудь слышать стало невозможно.

— Вотъ у насъ какой колоколъ, замтила матушка:— на весь уздъ единственный, да еще и съ соборнымъ поспоритъ. Все усердіемъ прихожанъ.

— То-есть крестьянъ?

— Все они. Были и вклады, отъ богатыхъ. Хорошій колоколъ, звонкій. Вотъ сейчасъ и самъ придетъ. Это образа несутъ.

Въ ожиданіи самого, мы разговорились съ матушкой: неизбжныя жалобы на недостатки содержанія, на большое семейство, на дороговизну, на трудныя времена, когда нескоро жениховъ сыщешь, на прижимку мужиковъ. Разговоръ перешелъ къ общему обдннію крестьянъ и безпомощности деревенской жизни. Матушка сообщила, что къ ней много ходитъ крестьянокъ за помощію въ разныхъ болзняхъ. ‘Да что я имъ могу сдлать? Сама я ничего не знаю, ничему не учена. И жалко бываетъ, и сама съ ними плачешь — да нечмъ взяться! ни я, ни самъ — ничего въ этомъ не понимаемъ. Хоть бы книги какія были — и того нтъ! смотришь — человкъ мучается, а помощи никакой, ни откуда. Ну, дашъ гривенникъ на лекарство — и все тутъ’. Впослдствіи я самъ во-очію убдился, до чего доходитъ въ этомъ случа безпомощность крестьянъ. О существованіи земства и земской медицины, крестьяне имютъ весьма смутное понятіе.

Звонить перестали. Явился батюшка, съ истомленнымъ, потнымъ лицомъ, въ пыли. Впрочемъ, несмотря на усталость, онъ былъ любезенъ, разговорчивъ и оживленъ. Батюшка былъ чистый русскій сельскій священникъ, исправно и съ убжденіемъ исполнявшій свои ‘требы’, но не упускающій изъ виду и того, что эти ‘требы’ должны имть извстную матеріальную цнность, умющій ‘пособесдовать отъ божественнаго’, но не надодающій проповдями — и больше говорящій съ прихожанами (‘отъ житейскаго’.

— Устали? спросилъ я.

— Есть таки. У насъ у всхъ здсь дло трудовое. Вотъ теперь мольбы наступили..

— Какія-же это ‘мольбы’?

— По обычаю, по общанію, по заказу. ‘Заказныя мольбы’. Всякія! Вотъ мы считаемъ деревень пятнадцать въ нашемъ приход, верстъ за восьмнадцать есть — такъ въ каждой своя мольба, каждая деревня у насъ свою пятницу празднуетъ: у которой восьмая, у которой девятая, десятая, одинадцатая. Въ каждую деревню и ходишь съ образами.

— Кто-же установилъ эти праздники, и что собственно значатъ эти пятницы?

— Установились они искони, а значеніе, такъ надо полагать, боле суеврное имютъ.

— Сколько же вы собираете за эти мольбы?

— Копеекъ по 10—15 съ двора. У насъ всякія вдь есть мольбы — и кром этихъ. Передъ началомъ работъ — опять мольбы. Ежели Богъ попуститъ засухой, или ненастьемъ — опять мольбы бываютъ, ‘заказныя’. И все съ образами ходимъ. Тяжело, я вамъ скажу!

— Отчего-жь вы это какъ-нибудь иначе не устроите? къ одному бы времени свести ихъ, въ одно мсто. Ну, въ храм назначить въ воскресные дни.

— Этого невозможно! улыбнулся батюшка:— у насъ только тогда крестьянинъ и молится, когда къ нему въ деревню образа принесутъ, онъ и мольбу эту ‘крпче’ считаетъ. А храмъ очень мало посщаютъ. Къ храму они весьма хладнокровны. Хорошо, ежели въ воскресенье человкъ 50 придетъ. Спросишь ихъ, а они: ‘мы ужь, батюшка, говорятъ, помолились, у насъ мольба своя была’. Вотъ они какъ объ этомъ думаютъ. Ну, и притомъ, ежели бы не эти мольбы, чмъ намъ было бы жить? Вдь у насъ здсь духовное-то поселенье въ 50 душъ считается. Возьмите это во вниманіе: два священника, у нихъ у каждаго въ семь кладите по 10 душъ, отецъ діаконъ — у него 8 человкъ, три дьячка при семействахъ, кладите на каждое по 5 хоть человкъ, просвирня, вдовы да заштатные кормятся, да крикуны, т. е. богоносцы. Сочтите-ка! А вдь всмъ намъ требуется пропитаніе! Земля? Много-ли земля дастъ! Пустое дло — въ особенности у дьячка. Велика-ли дьячковская полоса! Вотъ и трудимся мольбой.

— По какому же случаю у васъ сегодня мольба была? Сегодня, кажется, не пятница.

— Сегодня, по особому случаю. Удивительный, можно сказать, случай!.. То есть, если хотите, по деревенскому это не въ рдкость… Настоящій деревенскій случай! Мальчикъ въ одной деревн пропалъ, недли три назадъ. Такъ, мальчикъ годковъ 5—6. Конечно, какой за ними здсь присмотръ!.. Пошелъ, видите, отецъ дровъ порубить въ лсокъ, а мальчишка за нимъ потянулся. Отецъ пригрозилъ ему, чтобы дома оставался, ну, онъ и повернулъ по околиц къ дому. Вернулся отецъ домой — мать спрашиваетъ:— гд парнишка? Туда-сюда — нтъ нигд. Искали, искали — нигд и слда нтъ, только шапенку около околицы нашли, гд, значитъ, его отецъ оставилъ. Облаву сбили около лсу — ничего не нашли. Разное думаютъ: одни говорятъ — волчица утащила, другіе — цыгане, третьи, что потонулъ…

— А вы какъ думаете?

— Думаю, что волчица. Это не рдко бываетъ. Думается и такъ, что не зашибъ ли его отецъ самъ случайно въ лсу, да тамъ, съ испугу, и закопалъ, слдствія испугавшись.

— Не можетъ быть!

— Впрочемъ, это я такъ… Данныхъ никакихъ нтъ, но можетъ быть… Никакихъ слдовъ совсмъ нтъ. Вотъ сегодня и подымали образа въ эту деревню — не откроетъ ли Господь.

— Ну, а въ какихъ вы, батюшка, отношеніяхъ съ прихожанами? Мирно живете? Какъ вообще народъ у васъ здсь?

— Это вы въ какомъ, то есть, смысл спрашиваете? Въ модномъ, можетъ быть? лукаво спросилъ батюшка.

— Напротивъ, совсмъ въ обыкновенномъ.

— А коли въ обыкновенномъ, такъ… какъ вамъ сказать? Ничего, живемъ мирно, кажись. Вотъ зима придетъ — и начнетъ въ голову лзть эдакое непотребное: думается, выржутъ когда-нибудь насъ, поповъ, въ этомъ захолусть — и шабашъ!

— Что вы?

— Нтъ съ, это я такъ — шучу, лукаво опять улыбнулся батюшка.— Оно, впрочемъ, и то сказать, съ голоду на что не пойдешь! а въ особенности ежели при этомъ да водочки пожелаешь…

— А бдны у васъ крестьяне? Пьютъ шибко?

— И бдны, и пьютъ шибко. Въ полномъ раззореньи здшній народъ!

— Отчего же это, какъ вы полагаете?

Батюшка, мелькомъ кивнулъ на меня глазами и повелъ плечомъ.

— А вотъ-съ какія у насъ отношенія, вдругъ заговорилъ онъ, не отвчая на вопросъ.— Есть у насъ здсь деревня, большая деревня, изстари за этой деревней такая слава утвердилась, что живетъ въ ней народъ оттябель, народъ веселый, недаромъ и прозвали ее Разудаловка. Такъ вотъ эти разудаловцы на томъ теперь вс свои помышленія поставили, чтобы какъ-никакъ водки раздобыть. На этотъ предметъ и парламенты (сходки) свои устраиваютъ. Да-съ! Третьяго дня вотъ, устроили они этотъ парламентъ, и начали изыскивать разные способы финансовыхъ поступленій. Однако, вс способы уже были исчерпаны: оброчныя статьи пропиты, штрафы — тоже… Кому-то изъ мірянъ и приди въ голову мысль, что молъ, съ какого это права отцы наши духовные, изстари, безданно-безпошлинно, въ наши лса здятъ да дрова на протопленіе рубятъ? Кажись бы, это не порядки! Не порядки, не порядки! ршили міряне. Нельзя ли будетъ съ нихъ кое-что на нашу бдность сорвать? Ршили. Депутатовъ выбрали — къ намъ.— Что, почтенные?— Такъ и такъ, батюшка, хоша вы и отцы наши духовные, а все же какъ будто намъ обидно. Потому, живете вы съ нашихъ доходовъ, кажись, обстоятельне насъ, а между тмъ лскомъ-то нашимъ балуетесь безданно-безпошлинно.— ‘А не будетъ ли это вамъ грхъ, господа міряне? говоримъ’.— ‘Думаемъ такъ, отвчаютъ:— что грха не будетъ… Прежде того мы ничего не говорили, какъ лсъ то у насъ у всхъ былъ възжій, руби сколько Богъ на душу положитъ, ну, а теперь, ежели намъ его по три лаптя на душу нарзали, такъ оно какъ будто и того… утснительно будетъ, отцы духовные! Не будетъ ли отъ васъ къ міру какого нибудь уваженьица’?— Я имъ сейчасъ — рубль. Потому, вижу, къ чему дло идетъ. Вс въ поясъ. Вотъ истинный отецъ, говорятъ! А мой помощникъ заупрямился, ничего не далъ, такъ того… Какъ бы передки у телеги не сняли посл. Они вдь не поглядятъ… Вы можете замтить, какъ они на отца-то духовнаго смотрятъ! Такъ ужь у насъ, знаете, все и идетъ на экономическихъ отношеніяхъ.

— Вотъ вы говорите объ отношеніяхъ, сказала матушка, появляясь въ двери: — ты, отецъ, знаешь ли: вдь вчера Поликарпъ гнилую крупу-то оставилъ!.. Чмъ бы съ нимъ балясы-то точить, лучше посмотрть бы надо!

— А-а? протянулъ батюшка и покачалъ головой: — экой канальскій сынъ! А вдь чаемъ я его напоилъ, обдать оставилъ, о религіи бесдовали… Всегда знавалъ за мужика хорошаго, ко храму усерднаго… Это ужь въ нихъ закоренлость такая!

Сидть въ комнат стало душно. Я заявилъ желаніе осмотрть батюшкино хозяйство.

— Какое у насъ теперь хозяйство! вскрикнулъ онъ: — только слово!.. Какъ будто это все такъ ужь, отъ преданія больше!

Онъ повелъ меня въ садъ. Учитель, все время тоскливо вертвшій и курившій папироску и только изрдка вставлявшій односложныя замчанія, пошелъ вслдъ за нами. Ему, очевидно, просто нечего было длать и онъ не зналъ къ чему приложить свой умъ и свои руки, вдругъ оставшіеся безъ ‘службы’.

Вмсто сада, передъ нами оказался огромный пустырь, около десятины, заросшій густой травой и посохшими кустами крыжовника, а среди нихъ высились кое-гд одичавшія или совсмъ погибшія яблони.

— Что это, батюшка, у васъ? Отчего вы не займетесь? Такая пропасть хорошей земли…

— Мольба-съ! отвчалъ со вздохомъ батюшка.— Вотъ теперь сокращеніе штатовъ…

— И у всего причта такъ?

— У всего-съ.

— Ну, а хлбопашество?

— Сдаю-съ, все сдаю крестьянину, исполу… Онъ пашетъ, сетъ (зерно мое, впрочемъ), молотитъ, а на жнитво и покосъ я сбираю ‘помочь’…

— Сами-то не занимаетесь, значитъ?..

— Нтъ, разв только покосишь, по привычк… А у насъ все хлбопашество вонъ тамъ… Вотъ, осенью, какъ хлбъ уберутъ, съ мольбой будемъ ходить, съ перваго умолота хлбомъ собираемъ…

— И много собираете?

— Да столько же, сколько и земля даетъ. Да еще безъ всякихъ хлопотъ и непріятностей.

— Значитъ, выгодне мольба-то?

— На томъ стоимъ-съ.

— А у крестьянъ хватаетъ хлба до новаго?

— Да вотъ какъ хватаетъ: придетъ время посва, а зерна у половины мужиковъ въ помин нтъ. Только и знай, что просятъ: ‘ужь разступитесь, батюшка, одолжите на посвъ… Возвращу съ благодарностію’. Ну, и роздашь половину изъ того, что у нихъ же собралъ. А въ благодарность онъ вотъ гнилой крупы привезетъ. Да еще говорятъ промежь собой: ‘попы отъ насъ хлбъ-то отобрали’.

Мы постояли, молча и кисло-печально посмотрли еще на пустырь.

— А можно мн теперь посмотрть вашу школу? спросилъ я учителя.

— Можно, можно-съ! подхватилъ батюшка.

— Пойдемте, протянулъ учитель:— да что!.. Какая это школа! Это только стыдъ! Сторожка!

— Точно, точно-съ, замтилъ и батюшка.— Какъ будто для школы и зазорно бы. А вдь есть желаніе у крестьянъ поучить ребятишекъ.

Противъ самаго настоящаго ‘погоста’, иначе сказать, кладбища, раскинутаго вокругъ церкви, за маленькой каменной оградой, саженяхъ въ десяти, отдляясь только узкой дорогой, стоитъ маленькій, низенькій, въ три небольшихъ окошка, домикъ съ игрушечнымъ мезониномъ на крыш. Домикъ этотъ напоминаетъ желзнодорожныя будки. Это — народная школа. По одному только наружному виду этой ‘сторожки-школы’ можно придти въ недоумніе, какимъ образомъ помщаются здсь 50 человкъ, хотя бы и дтей, когда въ ней было бы тсно мало мальски большому семейству?

Войдя черезъ узенькіе холодные снцы въ темную маленькую переднюю, мы застали тутъ мужика и бабу, лежавшихъ на широкихъ нарахъ. Они, поднявъ головы, равнодушно посмотрли на насъ. Мы переступили въ ‘школу’. Шесть аршинъ въ длину, пять въ ширину, до потолка высокій батюшка только чуть-чуть не доставалъ головой, посредин, огромная изразцовая печь съ лежанкой. Вдоль оконъ, отъ стны до стны, плотно наставлены столы и скамьи, простыя деревенскія скамьи, образуя узенькій проходъ около лежанки и печки. На лежанк стоитъ чорная доска, а въ проход помщается, во время урока, учитель, имя возможность двигаться только на два шага въ одну сторону и на два въ другую. Въ одномъ изъ оконъ форточка, маленькая форточка, узенькой трубкой, съ изломанной мельницей, которая никому никогда не приносила пользы. Больше — вентиляціи никакой. Воздухъ, даже теперь, ‘въ прелестный май’, былъ тяжелый, подвальный (кстати: окна такъ и стояли не открытыми).

— И вы не задыхаетесь здсь съ пятидесятью учениками?

— Задыхаться еще не задыхались, а голова каждый день кружится. Посл урока выйдешь, словно дуракъ, совсмъ очумлый. А грязи да вони! Рябятишкамъ раздться негд, прютъ въ полушубкахъ, на ногахъ снга натащутъ, да отъ самихъ воняетъ.

Учитель махнулъ рукой, а батюшка вздохнулъ и покачалъ головой, какъ будто говорилъ про себя: ‘не похвалю!..’

— Да, нельзя похвалить, прибавилъ онъ вслухъ.— Весьма стснительно.

Молча, смотрли мы на потолокъ, стны, носившія еще и теперь замтные слды плесени, на дырявый полъ.

— И вы не зябнете здсь по зимамъ?

— Какъ не зябнуть! Въ морозы руки и ноги коченютъ. Этотъ одеръ-то и великъ, да только тсно отъ него, ткнулъ учитель пальцемъ въ печку.

Мы опять помолчали. Надо думать, въ воображеніи каждаго изъ насъ ярко предстала картина зимняго урока народной школы. Да, это подвигъ, поршилъ я про себя.

— Теперь ко мн милости просимъ… Навстите! пригласилъ учитель, иронически улыбаясь.

Мы прошли опять черезъ переднюю. Мужикъ усплъ уже, видно, сообразить, что при гостяхъ спать съ бабой не особенно ловко, и потому всталъ и даже отворилъ передъ нами дверь. Баба, впрочемъ, не раздляла соображеній мужа, и продолжала, по-прежнему лежать.

Переступивъ снцы, по узенькой лстниц, едва проходимой и для не особенно толстаго человка, мы поднялись на чердакъ. Съ чердака, низкая, узкая дверка, въ которой батюшка согнулся въ три погибели, вела на голубятню. Это была квартира народнаго учителя. Мы вошли трое и въ комнат стало тсно. Это, дйствительно, было нчто птичье, игрушечное. Крохотное оконце было поднято и подперто лучинкой. На подоконник — горшокъ фуксіи. Около стоялъ старый столикъ, на немъ четвертка табаку и разсыпанныя патронныя гильзы, позеленвшій и заплывшій саломъ подсвчникъ. По одной стн — кровать, упиравшаяся однимъ концомъ въ передній уголъ, другимъ — въ трубу съ отдушкой (значитъ, нижній ‘одеръ’ пользовалъ тепломъ и это крохотное помщеньице). По другой стн, стояли стулъ и сосновый табуретъ. На нейже висла старая гитара и полотенце. Надъ кроватью на веревкахъ висли дв короткихъ дощечки, на нихъ истрепанныя книги: Родное слово, Евтушевскій, Говоровъ, Рождественскій, Евтушевскій, Говоровъ, Родное слово…

— Только и есть у васъ? Вся и библіотека?

— Да, это для учениковъ.

— А у васъ есть свои?

— Нтъ. Впрочемъ, вотъ у меня здсь… спохватился учитель и, весь покраснвъ, повелъ меня за печку. За печкой, въ укромномъ уголк хранились дв разрозненныя книжки ‘Русскаго Встника’.

— Побаивается, лукаво пояснилъ батюшка.

— Какъ вамъ нравится мое помщеніе? спросилъ учитель, чтобы замять замчаніе батюшки.

— А вотъ позвольте прикинуть.

Я сдлалъ три шага — разстояніе въ длину отъ двери до окна, сдлалъ два шага поперекъ и уперся въ стну.

— Для холостого человка достаточно… Ха-ха! Дло жениховское! замтилъ батюшка.

— Да. Зато, какъ жениху подобаетъ, и поэзіи у васъ здсь пропасть! Надъ вами ласточки, голубки носятся… А посмотрите въ окно — что за роскошный видъ!

— Вотъ тоже и директоръ говорилъ. Удостоилъ подняться ко мн сюда. Какая, говоритъ, у васъ здсь прелесть! Ландшафтъ! Вообще у васъ и школа хоть куда! А отъ этого ландшафта, ткнулъ учитель пальцемъ въ окно:— какъ только потянетъ втромъ, такой вонью отъ усопшихъ съ погоста понесетъ, что хоть носъ зажимай… Совсмъ зараза!

Мы сошли внизъ. Мужикъ, ютившійся въ школ, повидимому, окончательно сообразилъ, что ему слдуетъ хотя проводить постителей гостепріимно: онъ съ поклономъ отворилъ намъ дверь.

— Это у васъ сторожъ? спросилъ я.

— Сторожъ — и при школ, и при церкви, и крикунъ въ тоже число.

— Что же это за должность?

— Все одно, икононосецъ, объявилъ мн батюшка: — когда ходимъ съ образами на мольбу, они носятъ иконы. Впрочемъ, иконы носятъ больше сами мужики или бабы, а крикуны только ходятъ впереди, и зычнымъ голосомъ кричатъ на распвъ, примрно: ‘Христосъ воскресе! Воистинной! Пресвятая Богородица помилуй!..’ Всю дорогу это и тянутъ. У насъ ихъ двое — Петръ первый, да Петръ второй. Они ужь вотъ лтъ двадцать состоятъ въ этой должности. Ходятъ съ нами по приходу, собираютъ, какъ и мы же, хлбомъ, лицами, деньгами… Они у насъ чудные, удовольствія не мало крестьянамъ доставляютъ. Ходятъ всегда вмст, словно родные братья, живутъ межь собой мирно. Петръ, видите, первый — преимущественно пость склонность иметъ, а Петръ второй — выпить. Петръ второй пьетъ, а Петръ первый — закусываетъ. И ни одной избы они не пропустятъ, чтобъ не потрапезовать. Входя въ избу, всегда говорятъ такъ: Петръ первый: ‘Съ праздникомъ, господа хозяева!’, а Петръ второй: ‘Добраго здоровья!’ А уходя: Петръ первый: ‘Счастливо оставаться!’, а Петръ второй — ‘благодарствуемъ за угощеніе!’ И нигда не ошибутся.

— Все-таки я не понимаю, зачмъ они при васъ существуютъ?

— Такъ ужь изстари… Мольба-съ!

— Они изъ крестьянъ?

— Изъ крестьянъ. У Петра второго и земля есть.

— Кто-же ихъ выбираетъ?

— Выборъ ихъ предоставленъ священнику. Я ихъ никогда не мняю, впрочемъ, зачмъ-же лишать? Они ужь съ этимъ зваміемъ какъ бы сроднились.

Мы пошли по улиц погоста. У одной избы сидла и дремала на лавочк чья-то массивно высокая фигура, въ блой рубах и порткахъ, въ большой, круглой шляп на голов.

— Это нашъ отецъ дьяконъ, рекомендовалъ батюшка:— отецъ дьяконъ! крикнулъ онъ:— прнуснули?

Отецъ дьяконъ вдругъ вскочилъ и стыдливо скрылся въ избу. Черезъ минуту, онъ вышелъ уже въ полукафтань и, снявъ шляпу, началъ продолжительно раскланиваться со мной. Но мы уже были далеко. На конц погоста, у своей избы, сидла тоже фигура: толстая, жирная, высокая, съ подобострастно-нахальнымъ лицомъ, въ полукафтань и фуражк, напоминающая отъвшихся монастырскихъ послушниковъ, любимцевъ отцовъ-настоятелей. Эта персона забавлялась тмъ, что играла съ собачкой. Увидвъ насъ, она поднялась.

— Честь имю засвидтельствовать вамъ свое нижайшее почтеніе, милостивый государь! произнесла персона и затмъ, долго еще не надвая шапки, смотрла намъ вслдъ.

— Кто это такой?

— Это — псаломщикъ. Пореформенный — такъ скажемъ.

— Что онъ, какой жирный?

— Привольно живетъ, отвтилъ батюшка.

Обогнувъ ограду погоста, мы очутились на томъ мст, у полукружія алтаря, гд такъ долго стоялъ я раньше и откуда открывался такой безподобный видъ на всю окрестность.

— Ну, батюшка, гд-же вы посовтовали бы мн поселиться въ вашемъ округ? Не можете-ли вы мн характеризовать хоть бглыми чертами каждую изъ деревенекъ, которыя мы вотъ впереди видимъ?

— Извольте, съ удовольствіемъ. Разнообразно у насъ здсь! И въ самомъ раззореньи-то разнообразіе замчается: каждая деревня чмъ-нибудь отличается, у каждой свой характеръ. Смотря, значитъ, какова у каждой была гражданская исторія. Вотъ извольте обратить свой взглядъ, вонъ туда-съ, гд роща синется, а на гор деревенька сидитъ. Въ этой рощ, сударь, павлины пли, въ ней искуственные, фигурные пруды нарыты, по которымъ плавали иноземные гуси, въ которыхъ обитала золотая рыба. Въ ней искуственные холмы насыпаны, а на этихъ холмахъ воздвигнуты Венерины храмы, въ ней аллеи липовыя, тополевыя… Да чего тамъ нтъ! Все это вы, при желаніи, можете и теперь осмотрть, конечно, ужь безъ павлиновъ, въ раззореніи. Это имніе извстнаго К., варвара до своихъ крестьянъ. И теперь еще свжа память объ тхъ временахъ. По дорог, мимо этой деревни, никто не здилъ въ одиночку. Да и до сихъ поръ въ нихъ еще осталась эта повадка къ воровству. Тутъ ужь разоренье полное! Вотъ праве деревенька — разношерстная. Принадлежала она пяти владльцамъ. Одна часть — г-ну К., другая — барын одной, которая и живетъ близь нея, въ маленькомъ домик, третья — казн, четвертая — выкупившіеся собственники и пятые — дворовые люди. Такой она, и видъ иметъ разношерстный. А вотъ тамъ, за кучкой сосенъ, плотницкая деревня, все плотники живутъ. Въ настоящихъ дворцахъ живутъ: колышками подперты, втромъ продуты. Вотъ тутъ, у озера, патріаршіе крестьяне живутъ. Деревенька ничего, обстоятельная. Дальше вонъ разудаловцы, а за ними вольные хлбопашцы. Выкупились они у барина всей деревней еще до Положенія.

— Такъ куда-жь вы мн посовтуете толкнуться?

— Я такъ думаю: въ Ямы. Тутъ живутъ пообстоятельне, въ избахъ просторно. А въ другомъ мст, и самимъ будетъ плохо, и хозяевъ утсните. Въ Ямахъ, вы спросите дда Матвя, у него изба большая, а семейства всего три человка. Старикъ онъ хорошій. Вамъ будетъ у него привольно.

Батюшка вызвался-было самъ проводить меня, но я поблагодарилъ его и предпочелъ спуститься въ деревню одинъ.

Едва успли уйти съ горы батюшка и учитель, какъ меня нагналъ псаломщикъ изъ ‘пореформенныхъ’.

— Позвольте, милостивйшій господинъ, поближе познакомиться… рукопожатіемъ! сказалъ онъ и протянулъ мн свою массивную руку, между тмъ, какъ глаза его выражали то подобострастіе, то нахальство.— Вы желаете, какъ образованный человкъ, для лтнихъ сезоновъ дачное помщеніе найти? У насъ на погост? Можетъ быть, у отца настоятеля? или, можетъ быть, у отца дьякона? Не совтую, милостивый государь!.. Какъ человкъ, хорошо знакомый съ здшними жителями, считаю своимъ долгомъ предупредить. Не совтую! Непріятностей вы здсь не оберетесь.

— Какихъ же непріятностей?

— Помилуйте! какое здсь общество! сплетни, доношенія, кляузы. Вотъ недавно отецъ-помощникъ съ однимъ церковнослужителемъ на батюшку настоятеля доносъ изобразили, что яко-бы дти ихъ студенты… понимаете? И что яко-бы самъ о. настоятель во время мольбы, въ пьяномъ образ, съ крестомъ въ хороводахъ ходилъ. Полная несправедливость! Да нашъ о. настоятель и не прикасается къ спиртнымъ напиткамъ! Все боле зависть, ненависть, желаніе съ мста согнать, а самимъ владыками бытъ — вотъ чмъ побуждаются къ столь неблаговиднымъ поступкамъ! Теперь опять одинъ церковно-служитель подпоилъ тихонько мужиковъ въ приход (врно знаю — три ведра это ему стоило), чтобы получить приговоръ въ томъ род, что молъ они его очень желаютъ имть у себя псаломщикомъ. Да съ этимъ приговоромъ, скрытно отъ всхъ, не будь плохъ, къ архипастырю, Ну, и утвердили! А прочихъ въ заштатъ, не беря во вниманіе, что онъ изъ нихъ наимладшій. Или опять теперь — о. дьяконъ недавно скрылъ въ сапог (черезъ дыру въ карман пропустилъ) двнадцать рублей сорокъ копеекъ, когда длежъ кружки былъ. Уличили! Или теперь просвирня…

— Извините, перервалъ я его:— я тороплюсь.

— А! Не смю задерживать. Такъ не совтую къ намъ. Вотъ разв у меня есть помщеньице…

— Нтъ, мн не съ руки. Я намренъ поселиться въ деревн.

— А! въ деревн! И прекрасно, прекрасно придумали! Не смю задерживать. Хотя, конечно, очень пріятно съ образованнымъ человкомъ, видя такую кругомъ…

— До свиданія!

— До свиданія-съ, милостивйшій господинъ! И онъ опять протянулъ свою толстую масляную ладонь, запахивая другой рукой засаленныя полы полукафтанья.

Впослдствіи я узналъ, что все, переданное мн этимъ господиномъ, была сущая правда, даже больше. Оказалось, что и церковно-служитель, написавшій доносъ, и другой, умный человкъ, съ умвшій забрать у мужиковъ приговоръ — былъ самый этотъ ‘пореформенный псаломщикъ’, очень любящій бесдоватъ съ образованными людьми!

Очень ужъ оригинальный типъ современной деревни!

II.
Ддъ Матвй.— Одинъ Луи-Гермонне и тысячи Матвевъ Шедахановыхъ! — Мужицкая сходка, усчитывающая ‘мышеядь’ и ‘просоръ’.

Черезъ недлю, я окончательно поселился въ деревн Ямы, въ изб дда Матвя. Изба у дда была большая, въ три свтлыхъ окна на улицу и одно въ проулокъ, совсмъ новая, новая до того, что въ передней половин ея, гд поселился я, даже печи не оказалось, а вмсто фундамента избу подпирали два толстыхъ обрубка. Самъ ддъ съ небольшой своей семьей жилъ во второй, задней половин избы, въ два этажа, изъ которыхъ въ нижнемъ была стряпная, а въ верхнемъ, нчто въ род антресолей, помщался чуланъ, кладовая и небольшая свтелка, гд спали по лтамъ ‘молодые’, сынъ съ женой. Стны въ изб были выведены изъ хорошаго лса, крупнаго, но сложены не особенно прочно. Одна стна была выконопачена, другая оставалась съ продушинами. Вообще, видно было, что дло начиналось на широкую, ‘хозяйственную’ руку, но вдругъ почему то было остановлено на половин. Въ переднемъ углу висли образа, хорошаго стариннаго письма, въ массивныхъ фигурныхъ рамахъ, передъ ними дв лампады. У одной стны стоялъ стеклянный шкафъ съ хрустальной посудой, любимымъ украшеніемъ крестьянина. Посуда, впрочемъ, была бракъ, добываемый обыкновенно за дешевую цну на заводахъ.

По прізд, первымъ же дломъ, конечно, ‘самоварчикъ’, и я тотчасъ же пригласилъ къ себ знакомиться хозяевъ. Самоваръ внесла невстка старика — здоровая, лтъ подъ 30, женщина, съ веселымъ, довольно симпатичнымъ лицомъ, въ плать и въ платк. За нею явился и ддъ Матвй, высокій, сгорбленный, съ выстриженной маковицей, съ большой бородой, висвшей двумя косицами, и густой крышей сдыхъ бровей, нависшей надъ слезящимися глазами. Хозяевъ только и оказалось. Сынъ старика служилъ артельщикомъ при товарной желзно-дорожной станціи въ город. Я пригласилъ дда къ чаю. ‘Кушай! Кушай! чего ужь намъ старикамъ! Не слдъ намъ баловаться’.

— Разв ты не пьешь?

— Какъ не пить! Пью. Избаловался и я. Оттого вотъ у насъ нон все такъ и идетъ втромъ. Баловство это — чай-то!

— А у васъ вс теперь пьютъ?

— Вс. Въ рдкомъ двор самовара нтъ. И утромъ пьютъ, и вечеромъ пьютъ. А въ мое время на всю волость только и было, что два самовара. Одинъ у сельскаго засдателя, и другой — у одного богатаго мужика, да и тотъ прожился съ самоваромъ-то. Купилъ онъ этотъ самоваръ и пошло у него все не то, что въ прибыль, а въ убыль. Разсердился мужикъ, взялъ колъ, вынесъ самоваръ на задворки, да и давай его по бокамъ-то охаживать: ‘такъ тебя дьявола и нужно! Изъ-за тебя это я и прожился!’ Право слово, не вру!

Старикъ засмялся.

— Бда какъ мужикъ осердится! прибавилъ онъ.

— Славную избу ты, ддушка, вывелъ. Только что-жь ты ее не достроилъ?

Ддъ сокрушенно махнулъ рукой.

— А вотъ чаи то… Чмъ бы копейку приберечь, а ты тутъ сахарцу купишь, въ трактиръ въ город лишній разъ завернешь… Да и то сказать — не знаю, зачмъ и зачиналъ такую хоромину! Думалъ, другъ ты мой сладкій, что въ вкъ она пойдетъ, а за мстъ того… Думалъ, братецъ, просторъ дать, хозяйство полное пріустроить, какъ у батюшки встарину было… А вышло — только бы какъ-никакъ умереть!

— Что-жь такъ?

— Да для кого этотъ просторъ-то строить, кому въ пользу онъ пойдетъ? Вотъ невстка-то у меня не родитъ, а ужь девятый годъ замужемъ, сынъ въ город служитъ, только на страду домой приходитъ, да и невстка все время на фабрик работала, какъ моя старуха жива была. Только теперь вотъ придержалъ при хозяйств. Бгутъ молодые-то, другъ мой сладкій, бгутъ отъ земли… Городъ ихъ смущаетъ! Только мной пока при земл и держатся. Умру я — дня здсь не останутся, совсмъ въ городъ переберутся, хозяйство все нарушатъ. Еще ежели бы сынъ былъ у нихъ, такъ было бы объ комъ позаботиться, да вотъ не родитъ! Такое это несчастіе! Да и самимъ-то имъ тоже скучно безъ ребятъ, въ работ ужь эдакой спорины не видать…

— А когда ты и по какому случаю началъ новую избу строить?

— Пожаръ у насъ былъ, лтъ пять тому. Всю деревню снесло. Вотъ съ тхъ поръ… Все, другъ, выгорло до-чиста. Жалко было, изба у меня была ддовская, хорошая изба, изъ одеженки тоже кое-что было. Отороплъ я тогда совсмъ, ума ршился. Обабился. Выбжалъ, братецъ мой, на задворки да коровой и реву. А тутъ идетъ нашъ дьячекъ, старый дьячекъ, и говоритъ, ‘ты что, ддушка Матвй, плачешь?’ — А я ничего въ умъ не беру. ‘Полно, говорить, ревть, пойдемъ ко мн, живи пока у меня’. Дай ему Богъ здоровья! Всю зиму у него со старухой прожили. Ну, а потомъ строиться затяли. Пошелъ это я къ барину сосднему (верстъ за 10 отсюда, лса-то его), далъ онъ мн лсу нарубить, уступочку, да разсрочку сдлалъ. ‘Руби, говоритъ, какое приглянется! ‘Ну, я и рубилъ! Вишь какой лсъ! У насъ ни у кого нтъ такого… Барскій лсъ! Дай Богъ ему здоровья! А вывозилъ міромъ, помочью, міръ помогалъ.

— Это у васъ по обычаю?

— По обычаю. Такъ ужь извковъ заведено — помогать при стройк. Вотъ сынъ хочетъ по осени фундаментъ подвести, опять будемъ міръ просить кирпичу подвезть.

— А благодарятъ чмъ-нибудь за помочь?

— Какъ-же не благодарить, ежели есть чмъ? Благодарятъ. Ну, а у кого взять нечего — и такъ хорошо. Насильно тянуть не станутъ.

— А сколько теб стоила изба?

— Да рублевъ въ 500 вступила, думать надо. Пять лтъ вотъ, каждый годъ плачу-плачу, а все конца не видать. Все въ кабал еще. Ежели мужику блажь придетъ попросторне да потепле пожить — такъ отзовется на горб-то!

Въ это время въ избу вошелъ мальчикъ, лтъ 13—14, босикомъ, но въ чистой рубах, причесанный въ кружокъ, замчательно красивый, съ умнымъ лицомъ. Впослдствіи, чмъ больше я съ нимъ знакомился, тмъ больше приходилъ въ недоумніе, какимъ образомъ могли выработаться въ этомъ мальчик, при общей грубости, которою вообще отличаются деревенскіе подростки, такая деликатность и мягкость натуры.

— Ты что сюда лзешь? окрикнулъ его ддъ.

Мальчикъ, не отвчая дду, положилъ на столъ пятокъ яицъ.

— Тетенька прислала, сказалъ онъ.

— Ну, хорошо. Садись чай пить.

Мальчикъ сначала отказался, но потомъ согласился.

— Это чей у тебя? спросилъ я дда.

— Это внукъ. Дочь у меня была выдана верстъ за 10 отсюда. Ну, умерла. А мужъ-то на другой женился. Мачиху значитъ къ ребятишкамъ припустилъ. Пошла это бабья несправедливость. Своимъ дтямъ — сладкій кусъ, а пасынку — сухую корку. Вотъ Васютка и прибжалъ ко мн, годовъ тому пять назадъ, прибжалъ зимой, дрожитъ весь. Что ты? говоримъ ему съ сыномъ.. Молчитъ. Что молъ? спрашиваемъ.— сть, говоритъ, хочу, сть дома, ддушка, не даютъ… Подумали мы съ сыномъ: оставайся, коли! Живи у насъ. А за-раньше того, сынъ-то у меня тоже одного моего внучка присыновилъ. да умеръ. Вотъ имъ и лестно было взять. Оставили. Обули, одли, въ школу прнустроили.

— И теперь учится?

— Куда! Второй годъ ужь, какъ прикончилъ. Онъ у насъ шустрый! Онъ ужь и солдатство заучилъ! Вотъ посмотри-ка!

И ддъ ползъ въ шкафъ. Изъ-за посуды вытащилъ бережно хранившіяся тамъ бумаги.

— Вотъ онъ у насъ каковъ! Вишь! самодовольно развертывалъ ддъ бумаги и тыкалъ корявымъ пальцемъ въ напечатанное крупными буквами слово: ‘свидтельство’.

— Такъ онъ у васъ умница?

— Ну-у! Умникъ! А ты уши-то не развшивай! прикрикнулъ дядя на внука, какъ бы желая умалить впечатлніе своей похвалы:— Умникъ!… Больно скоро! Поживи-ко вотъ съ мое сначала-тогда и окажется, уменъ, али нтъ! Ты вотъ около земли усердіе покажи — тогда и окажется!

И ддъ опять спряталъ бумаги въ шкафъ.

— А сколько теб, ддушка, лтъ?

— Да восьмой десятокъ, того гляди… Старо стало!

— А работаешь?

— Еще бы не работать! Говорилъ теб — пока живъ, только и хозяйство земельное держится. Сынъ-то вотъ круглый годъ въ город, недль на шесть только придетъ, на страду, невстка тоже отвыкшая отъ земельной работы… Это не старуха моя! Далеко имъ! такъ-то! Вотъ и робишь: и вспаши я, и взборонуй, и посй, и гряды вскопай, и дровъ привези… Васютка великъ ли еще помощникъ! А старо стало, слабо стало! Вотъ по-завчера, другъ мой сладкій, подъ яровое попахалъ. И недолго чтобы очень пахалъ — такъ съ утречка до полудня, пахалъ-пахалъ, да вдругъ и упалъ… и лежу! Думалъ, тутъ и духъ вонъ на пашн отдамъ. Ничего, отлежался. Шли тутъ мужики:— ‘Что, говорятъ, ддушка? Али усталъ?’ — подняли, помогли встать. Ну, ничего, отстоялся — допахалъ!

— А на сколько душъ у тебя земли?

— На три души тянемъ.

— Это обязательно что-ли?

— Зачмъ! У насъ этимъ не стсняютъ. Прежде мы на дв души брали, ну, а вотъ съ прошлаго года на три взяли.

— Зачмъ же это, коли силъ нтъ?..

— Какъ нтъ силъ? Пока живъ — есть. Тоже хочется какъ-никакъ малость перевернуться.

— А сколько сходитъ платежей?

— Много, другъ сладкій, клади такъ, что рублей по 12 сойдетъ, выходитъ 36 рублевъ какъ едина деньга въ годъ! А все тюрю шь!

Я дописалъ эти строки въ то время, какъ принесли мн газету. Пробжавъ ее, я наткнулся на такое сообщеніе либеральнаго фельетониста: ‘Закончимъ, пишетъ онъ, нашу бесду прекраснымъ примромъ человческой энергіи и самоуваженіи, примромъ, достойнымъ подражанія. Общество соревнованія въ Рубе (Франція) присудило недавно золотую медаль одному престарлому ткачу, который занимается своимъ ремесломъ уже цлыхъ 72 года. Этотъ бравый старикъ благородно отказался отъ предложенной ему обществомъ еще мсячной пенсіи въ 10 франковъ, сказавъ, что онъ чувствуетъ себя еще достаточно сильнымъ для того, чтобы самому заработывать свой хлбъ. Онъ воспиталъ семью изъ 10 человкъ дтей и ни разу въ жизни не прибгалъ къ благотворительности. Онъ не разстается съ своимъ ткацкимъ станкомъ и теперь, несмотря на свои 82 года. Имя этого ‘героя труда’, какъ его справедливо называетъ мстная газета — Луи Гермонне‘. Луи Гермонне! Отчего-жь это Луи Гермонне изъ Рубе, а не ддъ Матвй Шалохановъ изъ деревни Ямы? Отчего-жь это Луи Гермонне долженъ служить примромъ человческой энергіи и самоуваженія, достойнымъ подражанія для Матвя Шалоханова, а не Матвй Шалохановъ для Луи Гермонне? Отчего Луи Гермонне ‘герой труда’, преподносимый въ назиданіе россійской публики, а не Матвй Шалохановъ?

— Такъ объ чемъ же ты, ддушка, сокрушаешься? продолжалъ я спрашивать:— вотъ у тебя и наслдникъ есть, твое хозяйство въ вка пойдетъ?

— Васютка-то? Васютка не нашъ, чужой деревни онъ, къ чужому обществу приписанъ. Какой онъ мн наслдствеиникъ? Кабы ежели приусыновить его, да къ нашему обществу приписать…

— Отчего жъ вы это не сдлаете?

— Трудно это у насъ. Первымъ дломъ, есть вишь положеніе, что только до 10-ти лтъ можно приписывать, безъ спросу, безъ пошлины, а ежели мальчишк за десять лтъ — нельзя. Два приговора тутъ нужно имть: отъ чужого общества, что оно его освобождаетъ, и отъ нашего, что оно его принимаетъ. А это куда не легко. Дорого стоитъ. Потому, другъ мой сладкій, это все отъ земли. Ежели у общества земли много, а работниковъ мало — отпущаетъ оно трудно, выкупъ заломитъ ни всть какой! А ежели земли мало, а работниковъ въ залишк, недоимокъ нтъ, отпущаетъ куда хошь. Такъ же и насчетъ приписки. У нашей вотъ деревни не Богъ знаетъ сколько земли, совсмъ мало, такъ она землю бережетъ своимъ ребятишкамъ, потомству значитъ. У насъ отпустятъ ни за что. Ступай съ Богомъ! Ну, а на приписку — не скоро уломаешь. Станетъ теб въ копеечку.

— Ну, а какъ, примрно, сколько это стоило бы теб?

— Да такъ, думать надо — четвертной не обернешься! Да водки на угощеніе въ ту деревню, да въ нашу.. Гляди, въ полсотню влетитъ эта охотка-то! Такъ тутъ подумаешь.

Во время бесды съ ддомъ, я сидлъ у окна, выходившаго на улицу деревни. Надо замтить, что изба дда Матвя стояла какъ разъ по середин второго ряда избъ, такъ что мн въ окно виднъ былъ весь первый рядъ. Долгое время на улиц никого не было видно, кром кучки двченокъ, игравшихъ у житницы. Разв изрдка пройдетъ баба къ озеру, да продетъ мужикъ изъ сосдней деревни. Время было около полудня и мужики уже наврно отдыхали посл обда. Но скоро я замтилъ, что на улиц появились два старика, въ синихъ рубахахъ и портахъ, безъ шапокъ. Заложивъ руки за спину и опустивъ внизъ бороды, они, о чемъ-то мирно разговаривая, неторопливо двигались въ нашу сторону. Наконецъ, они подошли къ изб, стоявшей какъ разъ противъ меня, и, крехтя, услись на положенное на выдающіеся углы нижняго внца длинное бревно. Скоро откуда-то вышелъ третій мужикъ, помоложе, въ красной рубах, и прислъ противъ нихъ, задомъ ко мн, на траву, обнявъ руками колна. Посидвъ, одинъ изъ мужиковъ стукнулъ въ окно избы пальцами и крикнулъ: ‘дядя Елисей!’… Минуты черезъ три изъ воротъ избы вышли: старикъ, съ бородой клиномъ, въ шляп гречневикомъ, и помоложе, съ благообразнымъ лицомъ, причесанный, въ новой фуражк и армяк въ накидку, оба они были въ сапогахъ, между тмъ, какъ вс другіе босикомъ. Наконецъ, отъ сосдней избы подошелъ уже пожилой мужикъ въ соломенной піляп, какую иногда носятъ пастухи.

— Что-жь мало? крикнулъ онъ: — Чего лниво собираетесь?

— Ишь дрыхнутъ!

— Разбудить надо, отвтили мужики: — посылай Матвя съ оглоблей поворачивать ихъ!..

— И то надо! сказалъ мужикъ въ соломенной шляп и стукнулъ палкой къ намъ въ окно.

— Эй, ддушка Матвй! крикнулъ онъ.

— Ась? отозвался ддъ, дотягивая съ блюдечка чай.

— Выходи скорй! Ступай, буди мужиковъ-то!

— Ну-у! Ладно! Чего тамъ у васъ загорлось? сердито протянулъ ддъ.

— Иди, говорятъ. Выходи, такъ и узнаешь… Ишь, лшій старый, съ бариномъ чай распиваетъ! добавилъ мужикъ, отходя опять къ сходк.

— Ишь, проворчалъ на это ддъ:— ненависть все! Съ бариномъ, говоритъ, чаи распиваетъ! Натко-съ, грхъ какой! Въ кои-то вки!

Ддъ, не торопясь, допилъ стаканъ и, крехтя, поднялся.

— Ну, идти надо будить мужиковъ. Ишь, лежебоки! Не видятъ сами, что народъ собирается!

— Да ты при должности что ли на-міру?

— Ка-акже! Десятскій.

— Выборный, значитъ. Въ почтеніи ты, выходитъ.

— Какой почетъ! У насъ по порядку справляютъ. У кого насколько душъ земли взято, тотъ столько времени и въ десятскихъ ходитъ. На одну душу — десять недль, на дв — двадцать. Мн ужъ вотъ, слава-те Господи, немного осталось.

— А разв это тяжелая обязанность?

— Да вотъ бгай, буди мужиковъ! А ужь я старъ. Кому помоложе — такъ ничего. Какой тутъ трудъ!

— А отчего же никто вотъ изъ молодыхъ, которые теперь сидятъ на улиц, безъ всякаго дла, отчего они не сходятъ! Давно бы ужъ собрали всхъ.

— Ни въ жизнь не пойдутъ, кому не чередъ. Этого ужь нельзя!

Ддъ захватилъ изъ угла липовую тростинку и вышелъ. Я вышелъ за нимъ, и долго смотрлъ вслдъ дду, какъ онъ, высокій и сухой, сгорбившись и прихватывая поясницу, двигая несгибавшимися ногами, въ большихъ, совсмъ развалившихся сапогахъ, переходилъ отъ избы къ изб, постукивая у оконъ палкой и называя каждаго хозяина по имени. Но вдругъ ему сходка закричала въ слдъ: ‘Эй, ддушка Матвй!.. Закажи, чтобъ бабы мшки тащили… Мшки!’… Слышу, знаю! откликнулся онъ, и затмъ по деревн стали разноситься его выкрики: ‘Мшки! мшки тащите!’ Я слъ на бревно, положенное вдоль нашей избы. Мужики не обратили, повидимому, на меня особеннаго вниманія. Т, которые выходили на зовъ Матвя, проходя мимо, только мимоходомъ взглядывали на меня. Нкоторые кланялись, большею частію — нтъ. Кланялись преимущественно старики и т, которые посмирне на видъ, молодые почти совсмъ не кланялись, а также богатые и сердитые на видъ мужики. Скоро на сходк оживленно заговорили, сперва двое, потомъ присталъ третій, четвертый. Если кто наблюдаетъ мужицкую сходку первый разъ, то ршительно можно сказать, что, при самомъ напряженномъ вниманіи, онъ ничего не пойметъ. Не пойметъ и тотъ, кто только-что пріхалъ въ деревню и не знаетъ самыхъ мелочныхъ, обыденныхъ подробностей деревенской злобы дня. Такимъ образомъ, для меня эта первая сходка была ршительно жидовскимъ кагаломъ, въ которомъ я ничего не понималъ. Я слышалъ отдльныя слова, даже фразы, я понималъ ихъ, но, при всемъ вниманіи, положительно не могъ составить что-нибудь связное.

— Мшки… Тридцать четвертей… Зерно… всыпали… Да когда кто изъ васъ считалъ? Считали вы галокъ на застрех! Поди, спроси Ивана Терентьича объ этомъ! Сунься къ Ивану Терентьичу, что къ кобыл подъ хвостъ! Онъ тебя надушитъ въ носъ-то! Считали! Я всыпалъ. Мы съ братомъ. Да когда? Когда еще не въ раздл были! Были вы! Да ты, лшій, спроси мужиковъ! Ты чего лаешься? Лшій и есть! Чего ты лаешься, идолъ! Вотъ они старики-то! Зерно… всыпали… Двадцать мшковъ… Лови ихъ, двадцать-то мшковъ! Просору больше! Просорилось зернышко-то наше — это врно! Дураки, такъ дураки — мужики и есть! заканчивалъ кто-нибудь эту невообразимую смсь восклицаній. Что можно понять изъ всего этого?

Мужики-домохозяева продолжали подходить къ сходк. Если во двор былъ старикъ и сынъ женатый, на сходку выходили оба. Скоро понесли бабы мшки и садились съ ними на трав, вокругъ мужиковъ. Иныя изъ собравшихся разпластались по земл вверхъ брюхомъ и, положивъ подъ головы мшки, сладко дремали подъ шумокъ сходки, на припек. Шумъ на сходк сталъ смолкать, только бойко говорилъ чей-то голосъ, но ему уже никто не возражалъ. Мужики кого-то ждали. Дйствительно, скоро показалась по дорог кучка мужиковъ, съ мшками на плечахъ. Мужики были изъ сосдней деревни (плотницкой), они какъ-то рзко и сразу отличились отъ моихъ хозяевъ: были низко-рослы, худы и смиренны на видъ, ршительно вс въ посконныхъ портахъ и рубахахъ и босые. Тогда какъ наши міряне, въ большинств случаевъ, были рослый, здоровый народъ, въ ситцевыхъ рубахахъ, въ сапогахъ. Пришедшая толпа раскланялась сначала общимъ поклономъ съ нашей, затмъ нкоторые по очередно пожимали руки, заговорили между собой добродушно, весело.

— Ну, что, братцы, какъ живете-можете? спросилъ мужикъ въ соломенной шляп.

— Какъ живемъ! отвчали на перебой пришедшіе.— Плохо живемъ! Больно ужь мы смирны. Мы вдь не вы. Вамъ пальца въ ротъ не клади — укусите.

— Далеконько вамъ до насъ — ямскихъ. А что у васъ?

— Да что, братцы, совсмъ завоевалъ насъ мщанинишка этотъ, рендаторъ, шумитъ, бунтуетъ, сквернословитъ, въ волости на насъ плететъ, никакого, т. е., къ міру уваженія: ‘я, говоритъ, васъ вс продамъ и выкуплю’. Это каково, братцы, отъ чужака слышать! Затесался къ намъ, живетъ безъ спросу, а хоть бы чмъ міръ уважилъ.

— Дураки вы и есть, коли попущаете, замтилъ мужикъ въ соломенной шляп.— А мы вотъ важно спровадили прошлымъ годомъ такого же рендатора. Поселился тоже безъ спросу у Якишки въ изб, избу снялъ… Что онъ рядомъ мельницу снимаетъ, да денегъ много, такъ ему везд и мсто! Вотъ эдакъ тоже и съ нами сталъ… Ну, у насъ не долго: либо три ведра водки, да міру поклонъ, либо вонъ! Уперся. У васъ, говоритъ, такихъ правовъ нтъ. Да мы, братъ, недолго думали: вынули рамы изъ оконъ, да досками и забили. Не хотлъ жить по чести, такъ бери шапку.

— Слыхали, слыхали! Храбры вы… А тоже и васъ за это не похвалили: за самоуправство, слышь, штрафы заплатили.

— За штрафами мы не стоимъ, а выжить — все же выжили.

— Вы стойки, что говорить! А мы куда смирны: прикрикнетъ кто поденежне, да посильне, у насъ и духъ вонъ. А все оттого, что у васъ вонъ избы-то въ пятнадцать внцовъ кладены, на дв половины, а у насъ шалаши, даромъ что плотники!

— Горе вы, плотники! замтилъ одинъ мужикъ. Вс засмялись. Засмялись и сами плотники.

— Ну, идемъ, что-ли, ребята? Закидывай мшки-то за плечи! сказалъ приподымаясь, одинъ изъ мужиковъ, помоложе и побойче другихъ.— Много мы въ вкъ свой въ гамазею свозили, много ли придется въ мшкахъ назадъ принести? Съ барышемъ не будемъ-ли?

— Разставляй мшокъ шире! отвтила въ одинъ голосъ весело вся сходка, поднимаясь и отбирая у бабъ мшки:— мышь-то тоже не дремлетъ, и ей съ міру пропитаніе надо.

Вс опять единодушно захохотали, и, продолжая острить надъ кмъ-то и надъ чмъ-то, всей гурьбой двинулись по дорог къ волости. Бабы остались дома и стали расходиться по избамъ. Я спросилъ Александру, невстку дда Матвя, что это былъ за сходъ и куда пошли мужики?

— Вотъ ужь теперь почти съ недлю валандаются: шумятъ, шумятъ, а все толку нтъ. Вышелъ, видите (она выражалась по городскому), приказъ, чтобы при каждомъ обществ своя запасная гамазея была, а прежнюю волостную гамазею уничтожить, теперь вотъ и длятъ и усчитываютъ, кто сколько за свой вкъ зерна въ него всыпалъ. Да разв это учтешь!

— Чай, записи были? спросилъ я.

— Какія тутъ записи! Тутъ одно воровство было. Такое воровство, что не приведи Господи: волостные тащили, кто сколько смогъ, домовъ себ купецкихъ настроили, до перемра не допускали, мужики-то вотъ считаютъ, считаютъ, и по пальцамъ и всячески, и родителевъ-то, покойниковъ, перетревожили, а гляди все тмъ кончится, что по мшку на брата принесутъ! Врно, вотъ теперь ужь слухи идутъ, что бывшій старшина 160 четвертей сълъ. Вонъ она какова мышеядь-то! Мышь, говоритъ, съла, да просоромъ, въ сускахъ, въ полъ ушло!

Пока ходятъ мужики усчитывать мышеяда, я познакомлю читателя съ вншнимъ видомъ нашей деревни.

III.
Въ какихъ избахъ и кто у насъ жилъ.— ‘Красная’ и ‘холодная’ сторона деревни современной.— Крестьянскія дти.— Мирскіе чаи.— Порченый.— Результаты воспитанія въ казенной школ.— Перехожіе учителя.

Деревенька наша была очень небольшая и притомъ построена такъ правильно и просторно, не въ примръ всмъ сосднимъ деревнямъ, что видна была вся, какъ говорится, на ладони, съ котораго пункта на нее ни смотри. Стройка въ ней идетъ въ два ряда, между которыми проходитъ проселочная дорога, не трактовая, а обыкновенная ‘межпольная’ дорога, соединяющая нсколько деревень. Въ сосднихъ деревняхъ ряды избъ такъ плотно подходятъ одинъ къ другому, что для прозда оставляется пространство, по которому съ трудомъ разъдутся дв телеги. Было тоже самое и здсь, какъ я узналъ посл, да и теперь еще остались посреди дороги кое-какіе слды отъ бывшей стройки. Но посл пожара мужики выстроились уже ‘по планту’, какъ говорятъ они, отодвинувъ одинъ рядъ избъ сажень на 5 назадъ. Черезъ 3—4 избы сдлали проулки, въ которыхъ кое-гд насадили ивовыхъ кольевъ, уже пустившихъ жидкіе отростки. Такіе же каждую весну ‘прозябающіе’ и съ осенью вновь погибающіе ивовые стволы торчатъ и вдоль лицеваго фасада избъ. Иногда, отъ нечего длать, мужики поливаютъ ихъ, да и то не вс, а больше эстетики и люди досужные. У эстетиковъ имются даже огороженные полисадники, въ которыхъ цвтетъ шиповникъ, бузина и волчья ягода. Въ большинств же случаевъ всякія насажденія вдоль улицы погибаютъ отъ скотины. Загородки, при безлсьи, стоятъ дорого, да и тсно отъ нихъ. Наша деревня, не въ примръ прочимъ, отличается и сравнительно лучшей стройкой. Въ то время, какъ въ сосднихъ деревняхъ избы въ большинств случаевъ или совсмъ дряхлыя, полусгнившія, съ выпятившимися въ разныя стороны внцами, крытыя побурлой соломой, или же, если и новыя, то такъ миніатюрны и сложены изъ такихъ тонкихъ бревенъ, что скоре похожи на шалаши изъ жердей — здсь совсмъ другая стройка. Вотъ хоть бы противоположный отъ моей избы рядъ. Въ немъ пятнадцать дворовъ. У десяти изъ нихъ обыкновенныя крестьянскія избы — въ три большихъ окна, ‘съ полотенцами’, на улицу, окна высоко подняты надъ фундаментомъ, такъ какъ во всхъ избахъ подъ окнами помщаются клти, омшаники, подвалы. Вс избы на дв половины — лтнюю и зимнюю. Сбоку къ нимъ непосредственно примыкаютъ ворота и дворы, крытые соломой. Избы крыты тесомъ, если не сплошь, то первая, передняя, половина, иногда даже не вся и передняя половина, а только часть. Строены вс избы изъ лса довольно добропорядочнаго сравнительно съ другими деревнями.

Остальныя пять избъ — уже и не избы, а дома, очень разнообразной и оригинальной архитектуры. Опишу я ихъ по порядку. Я уже сказалъ, что наша деревня стояла у самаго озера, у ‘тіанской лужи’, какъ значилось оно оффиціально. Оба ряда избъ непосредственно начинались отъ маленькаго ручейка, впадающаго тутъ-же въ озеро. Ручеекъ этотъ доставляетъ всей деревн воду для пищи, съ желзистымъ вкусомъ, такъ какъ во многихъ мстахъ течетъ по руд, иногда совершенно мутную. Берутъ воду изъ маленькой запруды, сдланной у конца деревни, гд поставлена въ дно ручья небольшая бочка. Изъ озера воду не берутъ. Около устья ручья, сгрудились по мокрому болотистому берегу бани — пять-шесть низенькихъ срубовъ, безъ трубъ, съ наваленной на потолки соломой. Вмсто оконъ прорублены только дыры и дверь. Бани не запираются. Въ нихъ всегда можно войти. Согнувшись, вы входите въ передбанникъ, непроконопаченный, съ большими дверями въ стнахъ. Въ немъ едва можно повернуться одному человку. Изъ передбанника пролзаете въ собственно баню, въ которой съ трудомъ можно сдлать два шага. Стны вс черныя отъ копоти. Небольшая печка. Кадка для воды. Чугунъ. Лавка у стны и полокъ. Полокъ представлялъ собой нчто чрезвычайно рискованное. На козелкахъ изъ жердей положены двумя приступами доски. Верхняя полка подходитъ такъ близко къ низкому потолку, что на ней можно только лежать, но никакъ не сидть. Какъ это ухитряются мужики нетолько просто мыться, но и наслаждаться процессомъ паренья на полк — совершенно непонятно… Вслдъ за банями, гд почва уже нсколько выше уровня озера и не такъ мокра — начинаются избы. Вотъ первая избушка, какъ будто спхнутая напоромъ цлаго ряда избъ къ низу косогора, въ болото: это изба мстной торговки, бобылки, низенькой, юркой старушенки, у которой деревенская молодежь находитъ всякую дрянь въ свое удовольствіе, какъ-то: подсолнухи, пряничные жомки, орхи и т. п. Лавки у нея нтъ, и весь этотъ скромный деревенскій десертъ хранится въ одномъ сундучишк, вмст со всякой рухлядью. Впрочемъ, эти товары у нея такъ, между прочимъ, главнымъ же образомъ онъ занимается тмъ, что скупаетъ или берегъ на комиссію у бабъ яйца, масло, сметану и справляетъ въ городъ. Вотъ вторая изба, богатая и разношерстная. Первая половина у нея каменная, не крашеная, двухъ-этажная, крытая желзомъ, внизу кладовая съ желзной дверью. Вторая половина избы — деревянная, крыта тсомъ, наконецъ, сни и дворъ крыты соломой. Это изба большой, нераздленной зажиточной семьи: старикъ-большакъ, у него два сына — живутъ зимой прикащиками у городскихъ купцовъ, старшій приходитъ на страду въ деревню, дочь — невста, невстка отъ старшаго сына, старуха жена и два внука, одинъ уже парень, кандидатъ въ женихи. Помимо отхода на сторону, ведутъ торговлю мясомъ, скупая у мужиковъ коровъ, телятъ, свиней, барановъ и проч. Скотъ или уводятъ въ городъ живымъ, или бьютъ сами и ставятъ для крестьянъ по праздникамъ. Третья изба… Но это не изба, это нчто неопредлимое и совершенно оригинальное. Представьте себ, что кто-либо задумалъ вывести каменныя хоромы, выложилъ уже часть фундамента, и вдругъ, словно чего испугавшись, прекратилъ дальнйшее осуществленіе своего грандіознаго проэкта и поспшилъ укрыться въ этой недостроенной части фундамента: настлалъ потолокъ, вывелъ надъ нимъ высокую деревянную крышу, въ маленькія окошки вставилъ на скорую руку старыя рамы съ осколочками вмсто стеколъ, пристроилъ маленькія ворота и дворъ, и все это окуталъ обильно соломой. Въ этомъ странномъ каменномъ шалаш живетъ старшина нашей волости, нашъ деревенскій землепашецъ, Максимъ Максимычъ. Это очень странно, но это такъ… Въ жизни народа не мало явленій глубокаго смысла, неожиданныхъ и поучительныхъ. Объ нихъ нельзя говорить бглой замткой. Дальше — нсколько обычныхъ деревенскихъ избъ, обычнаго ‘обстоятельнаго крестьянства’, которыя привчиваютъ подъ своей полу-деревянной, полу-соломенной кровлей: стариковъ, отца или мать, большака-сына, бородатаго и сердитаго хозяина, хлопотливую жену-хозяйку и цлую стаю бловолосыхъ ребятишекъ, а на двор — единственную лошадь, флегматичную и смирную клячу, корову, низенькую, некрасивую, съ обломанными рогами и навязаннымъ на ше чеснокомъ, бодливую телушку съ взъерошенной шерстью на бокахъ и запачканнымъ хвостомъ, и съ пятокъ овецъ съ облзлыми боками… А вотъ, вслдъ за этими обычными избами недодающаго и недосыпающаго крестьянства, въ самомъ центр деревни, почти прямо передо мной, въ рядъ одна за другой, стоятъ т избы-не избы, т хоромы, которыя совсмъ напоминали бы собою провинціальные трехъ и пяти-оконные домики, еслибъ не узоры по бокамъ оконъ, еслибъ не крытые дворы, плотно прилегающіе къ ихъ бокамъ. Ихъ здсь три, вс крашены въ цвтную краску — одна изба въ густо коричневую, другая въ синюю, третья (совсмъ, какъ быть городской домъ, двухъ-этажный) въ свтло желтую. Вс крыты зелеными желзными крышами: на двухъ первыхъ — только съ передней части, на третьей — сплошь, у всхъ водосточныя трубы, каменные фундаменты. Эти избы-хоромы (крестьяне продолжаютъ звать ихъ избами) принадлежатъ крестьянамъ-собственникамъ, т. е. такимъ, которые имютъ земли ‘въ вчномъ владніи’, какъ говорятъ крестьяне, помимо общинныхъ надловъ. Первый дворъ — закоренлыхъ братьевъ старовровъ, изъ которыхъ одинъ торговалъ въ Москв мебелью, нажилъ кое-какія деньги, раззорился и пріхалъ въ свою деревню, на припрятанные 500 рублей купилъ онъ здсь, лтъ десять тому, нсколько десятковъ десятинъ земли у помщика. Теперь эта земля оцнивается уже въ 5,000 рублей. Можете видть, какъ возросли цны на землю въ теченіи 10 лтъ. Землю эту онъ сдаетъ въ аренду. Этотъ братъ — старый холостякъ, лтъ 50, другой братъ — старикъ уже, лтъ 80 слишкомъ, съ библейской сдой головой, художникъ наврно выбралъ бы ее для головы апостола Матвя. Прежде старикъ велъ бойкую торговлю краснымъ товаромъ и серпами, теперь занимается хлбопашествомъ и пчеловодствомъ, у него нсколько ульевъ позади двора, составляющихъ предметъ вчной зависти и раздора между моимъ ддомъ Матвемъ и имъ, но на собственной пустоши есть большая пасека. У этого же брата — дв дочери и сынъ съ женой. Одна дочь отдана въ городъ за купеческаго сына, который рядитъ жену въ дорогія, но безвкусныя платья, а самъ ходитъ въ сюртук. Другая дочь — невста. Ее сватаютъ то же за купца въ сюртук. Ни сюртукъ, ни куренье жениха не мшаютъ староврамъ брататься съ купцами. Старовры нынче стали уступчивы. Ядъ свободомыслія уже забирается въ молодыя головы, въ особенности тамъ, гд идетъ вопросъ о капиталахъ или компромиссахъ съ начальствомъ…

Вторая, свтло-синяя изба, съ полисадничкомъ подъ окнами, берегущимъ за своей загородкой кустъ шиповника и тонкій тополь, принадлежитъ мужику въ соломенной шляп, у него — жена, дочь невста, сынъ съ женой и сынъ холостой, въ то время бывшій на войн съ гвардіей. Этотъ мужикъ въ соломенной шляп пользовался, повидимому, наибольшимъ значеніемъ въ общин. Это былъ лтъ 55, дятельный, словоохотливый, Толковый мужикъ, любившій, чтобъ у него въ дом была ‘полная чаша’ — и рюмка водки всегда, и бутылка вина ‘про случай’, и пирогъ на закуску. И жена у него была такая-же: домовитая, хозяйная, здоровая старуха. Нетолько у всхъ бабъ, но и у самихъ мужиковъ она пользовалась исключительнымъ уваженіемъ, смшаннымъ, впрочемъ, съ боязнью. Молодые мужики, въ особенности изъ любившихъ покутить, боялись ея не на шутку. А ребятишки и подростки всей деревни были у нея какъ будто подъ началомъ. Мн очень часто приходилось слышать ея звонкій, здоровый голосъ, раздававшійся изъ открытаго окна избы на всю деревню. ‘Я тебя, подлая, я тебя!.. Дай ты мн только до тебя дойти!.. Ты что братишку-то бросила? А?.. Что онъ у тебя надорвался реввши-то? Мать-то на кого оставила его? А?..’ гремитъ ея голосъ по деревн. Посмотришь, а это тетка Аграфена, высунувшись изъ окна своей избы, кричитъ на другой конецъ деревни маленькой лтъ пяти двочки, увлекшейся лоскутками подругъ и оставившей своего годового братишку сидть середи улицы и орать на всю деревню. Заслышавъ голосъ Аграфены, двчонка тотчасъ же бросаетъ своихъ подругъ, бжитъ къ братишк и, щипнувъ его такъ, что у того духъ займется, схватываетъ его въ охапку и утаскиваетъ въ избу. У тетки Арины всегда чистый самоваръ, у нея всегда обдъ въ три кушанья, у нея всегда на ледник сметана, молоко, творогъ, масло. У нея всегда есть лепешки, есть лишняя мука, крупа, чтобы ссужать бдныхъ сосдокъ. Пастухи считаютъ за праздникъ т дни, въ которые выпадаетъ чередъ ‘кормиться’ у Павла Гордева. Тетка Агриппина всегда ставитъ имъ все, что стъ свое семейство. А семья, какъ мы видли, стъ хорошо, въ этомъ себя не утсняетъ. У Павла во двор дв лошади, дв коровы, нсколько телокъ, овецъ, свиней. Павелъ теперь исключительно занимается хлбопашествомъ, а сынъ ходитъ ‘въ серпы’, возвращаясь на страду домой.

Павелъ Гордевъ, одинъ изъ братьевъ большой, старожилой, давно начавшей длиться, но еще не раздлившейся окончательно и до сихъ поръ семьи Сысоя Гордева съ братомъ. Сысой съ братомъ Иваномъ всю жизнь прожили не въ раздл, до старости, выростивъ по три сына. Занимались они, помимо хлбопашества, серповнымъ промысломъ и, кром того, въ особенности Сысой, чмъ-то въ род комиссіонерства у городскихъ и сельскихъ торговцевъ. Какъ-то, когда-то утвердилась за Сысоемъ, и въ город, и въ деревенскомъ округ, слава, какъ о мужик добросовстномъ не въ примръ прочимъ. Скажетъ, напримръ, Сысой мужикамъ: ‘братцы, въ Москву думаю създить: говори, что кому нужно. Справлю въ лучшемъ вид’. Со всхъ окрестностей села и несутъ мужики заказы Сысою: кто платокъ или матеріи на сарафанъ невст дочери, кто сукна купить ‘московскаго’, мелкіе деренскіе торговцы краснымъ товаромъ прямо вступаютъ съ нимъ въ переговоры на счетъ закупки въ Москв товаровъ въ свои лавченки. А такъ какъ въ городкахъ торгуютъ, по большей части, такіе же, только расторговавшіеся крестьяне, то слава Сысоя, какъ добросовстнаго комиссіонера, утвердилась скоро и въ город. Скоро комиссіонные заказы его достигли оборота тысячъ до десяти рублей. Сысой ежегодно нсколько разъ здилъ въ Москву и доставлялъ своимъ заказчикамъ требуемый товаръ — и никогда, говорятъ не слышно было, чтобы онъ хотя разъ покривилъ душой. Съ торгующихъ онъ бралъ извстный процентъ. Въ то время, какъ велъ онъ комиссіонерскую операцію, братъ его, Иванъ, торговалъ ранней весною и осенью серпами, по мстному обычаю, странствуя въ это время по всей Россіи — отъ Сибири до Польши, даже заходилъ въ Австрію. Кстати замтить, что въ этой мстности серповничество составляетъ кустарный промыселъ, онъ существуетъ здсь искони — и почти все мужское населеніе деревни было, путемъ его, знакомо съ половиной Россіи. Мы еще вернемся къ нему. Къ тому времени, когда подросли у братьевъ Гордевыхъ сыновья и переженились, эта нераздленная семья, въ 16—18 человкъ здоровыхъ работниковъ, представляла собою могучую трудовую земледльчески-промышленную артель. Поставивъ не зыблемымъ устоемъ своего существованія землю и землепашество, въ которомъ принимала участіе вся артель безъ исключенія, во время страды — въ промысл члены семьи находили каждый удовлетвореніе своихъ индивидуальныхъ склонностей. Сообразно съ отцами, и дти ихъ, двоюродные братья, примкнули каждый къ тому промыслу, къ которому лежала душа: одни шли за старикомъ Сысоемъ въ Москву, въ комиссіонерское дло, другіе — за Иваномъ ходили по деревенскимъ ярмаркамъ необъятной Россіи. Скоро въ рукахъ Сысоя и Ивана скопилась малая толика деньжонокъ. Эти деньги тотчасъ положены были на закрпленіе того устоя, въ нескрушимость котораго такъ вритъ всякій крестьянинъ: они купили дв пустоши земли. До самой смерти, Сысой не измнилъ ни земл, ни годами составленной репутаціи добросовстности: онъ умеръ хлбопашцемъ. Вскор за нимъ умеръ и братъ его Иванъ. Осталась не раздленная артель-семья изъ двоюродныхъ братьевъ. Еще при жизни отца, два сына его, Петръ и Сидоръ, ходившіе съ нимъ въ Москву, выказывали явное тяготніе къ легкой коммерческой жизни. Ядъ наживы быстро охватилъ ихъ. Они стали сторониться землепашества, а со смертью отца тотчасъ же пустились въ торговлю, въ город. Многолтній союзъ рабочей артели семьи рушился. Братья заговорили о раздл. Между торговлей и землепашествомъ, между пронырливостію и трудомъ лежала бездна, связь не могла удержаться. Семья сначала распалась на дв половины, по родству: на семью Сысоевыхъ и на семью Ивановыхъ. Первая распалась тотчасъ же, сама собой, такъ какъ два брата, Петръ и Сидоръ, сообща повели торговое дло, а Павелъ остался при земл и продолжалъ ходить ‘въ серпы’ артелью съ семьей Ивана. Об семьи, по раздлу, получили по ровной части закупленной Сысоемъ земли. Затмъ, на часть Павла изъ первой половины былъ сдланъ выдлъ.

Въ настоящее время, эта нкогда большая артель-семья распалась на пять дворовъ. Братья-коммерсанты, имя домъ въ город, выстроили на удивленіе родной деревни еще хоромы-избу, ту двух-этажную, крытую желзной крышей, о которой мы уже упоминали. Одинъ изъ братьевъ недавно умеръ, и теперь въ ней живетъ его жена, ведя съ своимъ деверемъ тяжбу изъ-за раздла. А самъ деверь, Петръ Гордевъ, торгуя въ город бакалейными товарами, продолжаетъ считаться крестьяниномъ, назжаетъ каждую недлю въ свою деревню, въ особенности въ праздники, такъ какъ сталъ церковнымъ старостой на погост, несетъ на дв души надлъ, кажется, больше ‘для пригляду’ и для утхи своего старика-тестя, который и возится съ землей, по крестьянской привычк. Петръ Гордевъ ходитъ уже въ сюртук, сыновья его, старшіе кутятъ по клубамъ и по московскимъ мамзелямъ, ‘всечасно огорчая тятеньку’, дочери ходятъ въ шелковыхъ платьяхъ и въ шляпкахъ, а младшій сынишка бгаетъ въ гимназическомъ мундир.

Вдова другого брата-коммерсанта, Сидора, толстая деблая женщина, ‘сидитъ на капиталахъ’, какъ говорятъ, и только цлый день грызетъ орхи, да отъ всякаго встрчнаго барина спрашиваетъ совтовъ, какъ бы ей дохать своего деверя, который обидлъ ее въ раздл. У нея сынъ, подростокъ лтъ 15—16, учится въ Москв, въ какихъ-то художественныхъ классахъ, на лто прізжаетъ въ деревню и бьтъ баклуши. Семья брата Ивана распалась на три двора, изъ которыхъ одинъ дворъ молодого мужика Алекся, а два другихъ — вдовьи, отъ помершихъ братьевъ, одинъ былъ гусаромъ — такъ и вдова его теперь зовется ‘Гусарихой’, у этихъ вдовъ полны руки ребятишекъ, все малъ-мало-меньше, но вс он тянутъ надлы: ‘Гусариха’ на одну душу, а другая вдова — на дв. Такъ распался строгогармоническій строй старой промышленно-земледльческой артели-семьи.

Въ одной изъ слдующихъ главъ мы еще вернемся къ этому факту и представимъ нсколько соображеній о раздлахъ вообще.

Этимъ ‘гордевскимъ концомъ’, какъ называютъ крестьяне подрядъ стоящія избы раздлившейся гордевской семьи, заканчивающіяся избушкой ‘Гусарихи’, и оканчивается одна сторона нашей деревни. Это — ‘красная сторона’, такъ какъ и солнышко больше ласкаетъ ее, да и Богъ достаткомъ не обижаетъ, Та сторона, гд поселился я — ‘холодная сторона’, лицевыми окнами на сверъ смотритъ, а солнышко печетъ ее только сзади. И людямъ жить осенью холодне. Вся она сплошь уже заставлена обычными крестьянскими избами, которыя тяжелая нужда уравняла подъ одну архитектурную рамку. Силился было выбиться изъ этого однообраззія съ своей избой ддъ Матвй, да и то ослся на половин: хорошо у него задумана изба, да проконопачена только въ половину, а вмсто фундамента дыра, въ которой свободно гуляетъ втеръ. Холодно! въ особенности, когда подуетъ съ свера.— ‘Это у нихъ сторона захудалая, говорилъ мн посл пастухъ:— голь все перекатная! Попадешь на нее ‘кормиться’ въ чередъ — не разъшься: то и думаешь, какъ бы ребятъ еще не объсть!’ Дйствительно, эта сторона принадлежала тому недодающему и недосыпающему крестьянству, которое лишній полштофъ, выпитый ‘хозяиномъ’, уже раззоряетъ, а за удовольствіе поставить разъ въ недлю самоваръ приходится переводить свой скудный лсишко, продавая въ город по полтиннику возишки тонкихъ дровъ.

Достаточно было не многихъ наблюденій, чтобы замтить, что наша небольшая община пошла отъ немногихъ основныхъ корней, отъ трехъ, четырехъ семей, вроятно, путемъ раздловъ. И теперь еще это происхожденіе ясно уцлло въ четырехъ главныхъ прозвищахъ, подъ которыми извстны дворы. Одна часть ихъ, какъ мы видли, вся носитъ прозвище ‘Гордевыхъ’ (пять дворовъ), другая Шмониныхъ (четыре двора), третья Шмохановыхъ (три двора), къ которой принадлежитъ и нашъ дворъ. Происхожденіе прочихъ дворовъ прослдить было трудно, но, несомннно, что и они выдлились изъ двухъ-трехъ основныхъ корней и разв двора два-три пришлыхъ со стороны.

Таковъ, съ поверхностнаго взгляда, общій видъ и составъ нашей общины-деревни. Съ точки зрнія наблюдателя ‘новой деревни’, я былъ очень доволенъ, что судьба занесла меня именно въ эту общину. По моему мннію, она представляла собою тотъ средній типъ современной ‘новой’ деревни, къ которому или стремятся приблизиться вс вообще русскія деревни, или нкоторыя успли шагнуть уже далеко дальше въ томъ же направленіи, т. е. въ направленіи дезорганизаціи устоевъ деревни старой, какъ представительницы принципа труда и экономическаго равенства. Какъ видите, организація нашей общины, несмотря на ея очень небольшой объемъ, представляетъ, однако, собою довольно крайнія степени экономическаго неравенства, отъ ‘сиднья на капиталахъ’, погрызывая цлыми днями орхи, до ‘Гусарихи’, бдствующей съ цлой аравой ребятишенъ, притомъ очень ясно длится на ‘красную сторону’ и ‘холодную сторону’. Вы не увидите въ новой деревн того единообразія ‘деревенскихъ устоевъ, которое чаще бывало въ деревн старой, захолустной. Вотъ почему ‘новая’ деревня такъ часто разочаровываетъ интеллигентныхъ мечтателей, ищущихъ въ ней идеаловъ. Къ ‘новой’ деревн нужно много и тщательно присматриваться, чтобы разобраться въ той масс неожиданностей, которыми она поражаетъ, вопреки установившемуся мннію о деревенской общин, какъ носительниц идеаловъ. Больше чмъ гд нибудь, при поверхностномъ взгляд, мы рискуемъ здсь сказать неправду. Но за то для наблюдателя ‘новая’ деревня — кладъ. Здсь, какъ въ фокус, онъ можетъ видть борьбу старыхъ традицій деревни съ новыми вяніями. Здсь для него еще ясне видно, какъ живучи въ деревн ея излюбленные исконные идеалы, какъ устойчивы и неподатливы они, и, въ то же время, какъ сила иныхъ вліяній медленнымъ ядомъ подбирается къ самому сердцу общины.

Убьетъ ли этотъ ядъ общину? Или же община ршится на ампутацію и съ корнемъ вырветъ разъдающую ее гангрену?..

Перехожу, впрочемъ, ‘не мудрствуя лукаво’, къ изложенію своей скромной деревенской лтописи.

По уход мужиковъ учитывать мышеядь, я остался сидть у своей избы, всматриваясь въ наружный видъ стоявшихъ передо мною избъ. Ко мн подслъ Вася, а скоро собралась вокругъ меня цлая куча ребятишекъ, прежде толкавшихся вокругъ сходки. Сначала подошли постарше, подростки и остановились парами, обнявшись руками черезъ плечи, въ приличномъ отдаленіи, но затмъ скоро услись рядомъ со мной на бревно. За ними явилась стая помельче и разсыпалась передо мной по трав. Скоро пристали и двочки, съ маленькими ребятками на рукахъ. Всматриваясь въ ребячьи физіономіи, я замтилъ, во-первыхъ, что очень мало было здоровыхъ лицъ, и чмъ дти были моложе, тмъ болзненне высматривали, во-вторыхъ, вовсе не было красивыхъ и свжихъ лицъ: у однихъ лица совсмъ зеленыя, безъ кровинки, ‘землистыя’, какъ говорятъ, у другихъ какая-то парша съла волосы и налпила, вмсто нихъ, на голову струпья, у третьихъ лица продены оспой, дв двочки косыя, тоже отъ оспы, у четвертыхъ какъ-то несоразмрно тонки ноги и раздуты животы. Вообще же, большая часть страдаетъ глазами, глаза красные, подслпые. Но маленькіе, отъ двухъ мсяцевъ до году, поражаютъ своей блдностью и худобой. Въ особенности меня поразилъ одинъ ребенокъ, на рукахъ у семилтней двочки: его руки и ноги до такой степени были тонки, что превосходили всякое даже самое тенденціозное представленіе. Въ сред петербургскихъ рабочихъ не скоро такія отыщешь. Да, по правд сказать, деревенскій, ‘мужицкій’ ребенокъ вовсе уже не такъ здоровъ, сравнительно съ дтьми городского пролетарія, какъ это привыкли думать. Одн и т же причины даютъ одни и т же слдствія. Посл, когда я узналъ ямскихъ ребятишекъ всхъ чуть не по именамъ, для меня не оставалось сомннія, что здорове другихъ были дти зажиточныхъ крестьянъ, большинство же больныхъ и хилыхъ отъ бдности: скверныя жилища, возмутительно плохое питаніе, непосильный ранній трудъ. И все это, несмотря на деревенскій воздухъ, несмотря даже на то, что, въ общемъ, крестьяне жалютъ и ласкаютъ своихъ ребятишекъ. Подростки и парни, напротивъ, выглядятъ уже значительно здорове. Вроятно потому, что они т индивидуумы, которые успли восторжествовать въ борьб съ окружающими условіями, какъ натуры боле крпкія. Извстно, что крестьянскихъ ребятишекъ мретъ масса. Ребята на моихъ глазахъ возились, щипались, боролись. Одни поощряли борцовъ, другіе смотрли равнодушно и больше вслушивались въ нашъ разговоръ съ Васей. А мы вели съ нимъ солидную и степенную бесду, къ которой скоро пристало большинство дтей отъ 10 до 13 лтъ. Я бесдовалъ съ ними съ большимъ удовольствіемъ. Столько было въ ихъ разговорахъ простоты и естественности, что какъ-то само собой приходило въ голову сравненіе съ дтьми нашей интеллигенціи не въ пользу послднихъ. Прежде всего бросается въ глаза та разница, что съ нашими дтьми приходится говорить непремнно ‘по дтски’, поддлываясь подъ складъ ихъ понятій и развитія, что не легко, конечно, если же ребенокъ говоритъ съ вами тономъ выше своего разумнія, вы видите, что онъ обезьянничаетъ, что онъ ломается, рисуется. Со всмъ другое дло здсь. Вы можете говорить съ крестьянскимъ мальчикомъ, какъ съ мужикомъ, обо всемъ, не выходя, конечно, изъ круга деревни. И на все получите простые, естественные отвты, почти настолько же дльные, какъ и отвты ихъ отцовъ. Одинаково толково или безтолково, какъ и его отецъ, разскажетъ онъ вамъ про общественныя дла деревни, про жизнь той или другой семьи, мткимъ прозвищемъ охарактеризуетъ проходящаго мимо мужика и еще посмется надъ нимъ, свободно, какъ взрослые, третируетъ онъ волостного писаря, старшину. И все это безъ наивничанья, безъ ломанья, безъ рисовки. Очевидно, это результаты воспитанія самой жизнью, а не школой, общиной, а не казеннымъ педагогомъ.

— Ну, что, посмотрлъ, какъ наши мужики шумятъ? спросилъ меня Вася, весело встряхнувъ остриженными въ скобку волосами.

— Поглядлъ. Ругаются здорово.

— Ему въ новинку мужицкіе-то разговоры! Любо! подхватили другіе и засмялись.

— Еще это что! Такъ ли у насъ ругаются! продолжалъ Вася:— нашъ мужикъ — буянъ. Ты погляди, когда онъ выпьетъ…

— Тогда и теб достанется, даромъ что баринъ… Наши мужики тюрьмы не боятся, подкрпляли прочіе.

— А часто у васъ сходки бываютъ?

— Да каждый день! Вотъ сказалъ!.. Да еще и днемъ-то раза два, или три… Лтомъ у насъ только спятъ, да дятъ въ избахъ, а коли не работаютъ, такъ и все у избъ трутся… У насъ на улиц весело живутъ!.. Соберутся вотъ эдакъ, сидятъ-сидятъ да надумаютъ за мірской счетъ за водкой послать… Выпьютъ — ругаться начнутъ, содомъ по деревн до глухой ночи стоитъ… А то мірскіе чаи пьютъ… Тоже моду завели!..

— А какъ ихъ не пить! Коли ихъ не пить, такъ что же и пить? Нынче старики-то пива мірскіе не варятъ… Разучились! возразилъ одинъ блоголовый мальчикъ, сверстникъ Васи. Замтно, Вася относился къ мужицкимъ удовольствіямъ строго, напротивъ, блоголовый мальчикъ — снисходительно, душевно и мягко. Вася былъ пуританинъ и ‘обстоятельный мужикъ’, блоголовый его пріятель больше поэтъ.

— По какому же это случаю и на какія деньги пьютъ? спросилъ я.

— На какія деньги! А вотъ какія на міръ сбгаютъ: штрафныя, или за потраву, съ ренды идутъ то же… Вотъ недавно скотъ гнали, потрава была… Съ поповъ тоже недавно за потраву рубль съ полтиной содрали… Вотъ на эти деньги и пьютъ… Здшній мужикъ — уличный мужикъ, пьяница…

— Ничего не пьяница, замтилъ блоголовый пріятель: — а такъ — въ изб на печк не парится… За чаемъ у него и разговоры всякіе, и смхъ… У насъ весело!.. въ вашей деревн весь вкъ ровно поминки справляютъ.

— Рубль съ полтиной! нашелъ деньги! возразилъ подростокъ, старше всхъ, съ краснымъ пятномъ во всю щеку.— Не длить же ихъ!.. По дв копейки на брата придется — все равно, зря уйдутъ: ни въ прибыль, ни въ удовольствіе.

— Въ нашей деревн, небось, этихъ денегъ не пропьютъ, опять обстоятельно резонировалъ Вася:— у насъ ихъ въ кассу сдаютъ, старост на руки… А потомъ недоимки выплачиваютъ. (Напомню, что Вася былъ, по отцу, изъ сосдней деревни). Блоголовый мальчикъ скептически покачалъ головой и улыбнулся.

— А какимъ-же порядкомъ мірскіе чаи распиваютъ у васъ? въ изб?

Блоголовый мальчикъ вдругъ встрепенулся и тотчасъ-же подхватилъ мой вопросъ.

— У насъ это весело!.. Вся деревня сбирается! скороговоркой заговорилъ онъ, словно боясь, чтобы его кто-нибудь не перебилъ:— первое дло — посередь деревни, вотъ тутъ, насупротивъ насъ, козлы поставятъ, на козлы доски положатъ, длинныя… Это столъ будетъ… Потомъ два самыхъ большихъ самовара возьмутъ, у тетки Аграфены одинъ, да вотъ у мясника Алекся другой… Ихъ и поставятъ на столъ по краямъ… А по середк водки боченокъ. Павелъ Сысоичъ графинчики да рюмки вынесетъ… Вс вокругъ стола и засядутъ…

— Кто же вс? Вся деревня?

— Сядутъ-то только большаки, а тамъ подходи, кто хочешь… Кто водку пьетъ — тому водки подносятъ. А кто водку не пьетъ, чаемъ подчуютъ. У насъ есть такіе старики, что водки не пьютъ, или бабы… Ну, имъ пряничныхъ орховъ покупаютъ… Намъ тоже даютъ. Пастуховъ угощаютъ… Такое веселье идетъ! закончилъ мальчикъ и весело улыбнулся, даже сконфузился нсколько за свой восторгъ. Видимо, онъ отъ души сочувствовалъ деревенскимъ клубнымъ вечерамъ.

— Любитъ Рыбакъ весело пожить! замтили другіе мальчики: очевидно, прозвище ‘рыбакъ’ относилось къ блоголовому мальчику.

— Онъ у насъ и пвунъ, и плясунъ… Въ хороводахъ за одно съ парнями ходитъ!… Онъ вотъ теб еще псню когда-нибудь споетъ! сказалъ Вася.

— У него ужь невста есть!.. Двка въ три обхвата! замтилъ подростокъ съ пятномъ на щек, и ввернулъ, кстати, порядочную дозу сальности.

Рыбакъ сконфузился совсмъ и спрятался, за спины двочекъ.

— Вонъ у насъ идолъ-то главный! Только двое у насъ и есть бунтовщиковъ на всю деревню: быкъ да Алешка Гордевъ! вскрикнулъ подростокъ, указывая мн на показавшагося на конц деревни здороваго, лохматаго мужика.

— Собакинъ! въ самый разъ прозвали… Ему другого имени нтъ!

— Бодунъ!

Мальчики захохотали, и стали слдить за мужикомъ.

— Смотри, то-ли не быкъ! говорили мн ребятишки, наперерывъ:— вишь бурчитъ!.. Острожный!.. Ежели выпьетъ — хоть на цпь сажай! Только и спасенья.

— Онъ изъ братьевъ Гордевыхъ? Холостой?

— Какое холостой? Хозяйный… Дв двчонки у него. Изба большая, новая… Вишь строится…

— Чего-же онъ балуется?

— А такъ вотъ: били мало въ молодости… Ну, братъ двоюродный, Петръ-то Сысоичъ, богатъ… Защиту въ немъ себ видитъ… Недавно мужика одного прибилъ, просто въ лоскъ положилъ въ кабак… Мужикъ, ежели выпьетъ, совсмъ дуракъ станетъ… А этотъ — зврь звремъ…

— И трезвый такой-же?

— Трезвый онъ — баранъ! Совсмъ баранъ!..

— Трезваго его хоть на поцпк води!

— Трезваго мы его не боимся.

— Изъ трезваго изъ него — веревки ней!

И въ доказательство своихъ словъ, ребятишки стали звать Собакина къ намъ.

— Собакинъ! Алексй!.. кричали они:— иди скорй!.. Баринъ съ тобой знакомиться хочетъ!.. Хочетъ тебя табакомъ угостить.

Собакинъ, шедшій до этого посредин улицы, наклонивъ внизъ лохматую голову, остановился, посмотрлъ и повернулъ въ нашу сторону. Дйствительно, онъ смахивалъ на быка. Здоровый, мускулистый, съ шапкой рыжихъ кудрявыхъ волосъ и рыжей бородой, съ красными опухлыми щеками — онъ напоминалъ мясниковъ, или тхъ купеческихъ молодцовъ, которые замняютъ собою церберовъ замоскворцкихъ хоромъ. Онъ былъ въ красной рубах, босикомъ. Рубаху надувалъ ему подъ мышками втеръ, отчего онъ казался еще толще. Въ волоса ему застряло сно. Глаза были заспаны.

— Кто меня Собакинымъ кричалъ? спросилъ онъ грозно ребятишекъ:— а?

Ребятишки разсыпались въ разныя стороны, только Вася да подростокъ сидли степенно со мной.

— Ахъ вы, сивые черти!.. Нтъ у меня что-ли крещенаго имени? Попадитесь мн подъ руку, задамъ выволочку — только клочья полетятъ!..

Въ послднихъ его словахъ уже не слышалось ни малйшаго гнва. Ребятишки снова обступили гурьбой, а Алексй, конфузливо почесывая лохматку, подслъ ко мн.

— Ваше благородіе, извините… Пьянъ вчера былъ… Гд у васъ мужики-то вс? спросилъ онъ ребятишекъ.

— Заспалъ!.. Лови ихъ, мужиковъ-то!.. Храпунъ!.. Вдь тебя будили, лшаго… Ддъ Матвй съ оглоблей ходилъ — ворочать-то тебя…

— Ахъ, драть бы тебя… заспалъ! Да ну ихъ къ лшему, ваше благородіе! Никакого резонту нтъ въ наши обчественныя дла встрвать… Спишь, али не спишь — все одна цна… Позвольте, ваше благородіе, папироской одолжиться…

Я далъ ему папироску. Онъ посмотрлъ вдоль улицы — и не ршался закуривать.

— Кури, кури, мы не скажемъ, закричали ребятишки: — никого нтъ мужиковъ-то! Покури ужь съ бариномъ-то.

— А тетка-то Аграфена, замтилъ одинъ мальчикъ.

— Гд? спросилъ Алексй.

— Вонъ-вонъ она!.. Вонъ глядитъ изъ окна!..

Алексй взялъ папироску въ кулакъ и ушелъ курить на задворки. Ребятишкамъ опять веселье. Хохотъ. Оказывается, что у нихъ въ деревн курить ‘не въ привычку’ — и никто не куритъ, кром Алекся. И Алексй, бородатый хозяинъ, отецъ семейства, куритъ на задворкахъ гд нибудь, присвъ на корточки, какъ школьникъ. Я думалъ, нтъ ли у нихъ на этотъ счетъ какого-нибудь приговора, не положены ли какіе нибудь штрафы. Оказывается, ничего подобнаго нтъ. А такъ — ‘не въ привычку’, ‘засмютъ’, ‘Аграфена застыдитъ’… Своего рода требованіе общественнаго приличія.

Точно также во всей деревн, съ поконъ вка, не было ни одной собаки. ‘Не любятъ’. ‘Пробовали заводить — камнями закидаютъ’.

Въ это время, постукивая въ оконныя полотенца подогомъ, пробирался по деревн нищій, съ сумой. Изъ однихъ оконъ, гд на этотъ разъ была хозяйка, подавали ему, изъ другихъ, гд у воротъ домовничали только маленькія двочки — не отвчали. Скоро нищій подошелъ къ намъ.

— Это Стпа Гущинъ, сказали мн ребятишки.

Нищій былъ еще молодой, лтъ тридцати, но худой, изможденный мужикъ, смотрвшій дурачкомъ, безсмысленно бгая глазами съ предмета на предметъ, но въ тоже время и въ его взгляд, какъ будто мимолетно, и въ склад его губъ выражалось что-то скорбящее, грустное, которое онъ хотлъ какъ-будто скрыть, усиливая юродство. На немъ былъ рваный, старый суконный армякъ, ничмъ не подпоясанный, на тл грязная изгребная рубаха и порты. Онъ что-то промычалъ сначала и потомъ, протягивая мн руку, прибавилъ: ‘подай!’

— Подай ему, сказалъ мн Вася.— Онъ порченый. Испортили его.

— Я — порченый, подтвердилъ какъ-то грустно самъ Стпа Гущинъ.

— Прежде заправскій былъ парень, сказалъ подростокъ.— Да жениться сталъ, на свадьб его и испортили… И пошло съ того дня хуже, да хуже ему. Жена у него есть, мальчишка.

— Кто же его испортилъ?

— Лихіе люди… Такіе люди есть лихіе! выразительно смотря на меня, сказалъ блоголовый ‘рыбакъ’.

— Ты и работать ужь не можешь?

— Куда ему работать! Разв можно работать, коли порча!

— Куда мн работать!.. Давно ужь работа отъ рукъ отбилась, подтвердилъ опять Стпа.

— Его трясучка трясетъ.

— Онъ ужь теперь божій! опять сказалъ, попрежнему выразительно глядя мн въ глаза, блоголовый мальчикъ.

— Его ужь теперь міромъ кормить — одно осталось. Съ него взять нечего, замтилъ обстоятельно Вася.

— А вы его не дразните? Случается, мальчишки дразнятъ такихъ.

— Дразнятъ и у насъ… Вотъ Гордевъ мальчишка, московскій… Только не всегда… Онъ больно жалобно смотритъ…

— Какъ-же это тебя испортили? спросилъ я Стпу Гущина.

— Не знаю… На свадьб… Еще раньше мн говорили — испортятъ Гущина… Ну, стали свадьбу играть… Все ничего, а тамъ вс заговорили: Степана испортили… Испортили, да испортили, сталъ я задумываться… Тоска на меня напала, замчаю, что точно испортили…

Стпа вздрогнулъ. Мн не хотлось больше смущать его разспросами. Я далъ ему какую-то монету — и онъ пошелъ дальше, стуча по избамъ.

— У насъ многихъ портятъ… Вотъ въ сосдней деревн бабенка у насъ живетъ… Клятая!.. Килы все сажаетъ, заговорили ребята.

— Полноте вздоръ говорить.

— Ну вотъ!.. Разв мы не знаемъ!.. Вотъ спросите мужиковъ. Нашимъ вотъ двоимъ мужикамъ килу посадила… Страсть ее какъ боятся!.. Ужъ это врно… Спроси кого хочешь…

— Пустяки вы все говорите. Скажите мн — изъ васъ кто былъ въ школ?

— Да вс были.

— А учителя вы объ кил спрашивали?

Мальчики засмялись.

— Онъ чудакъ! шептали они одинъ другому.

— Читаете ли вы когда-нибудь теперь?

Мальчики опять засмялись — и показали пальцемъ на ‘Рыбака’.

— Онъ вотъ только у насъ читаетъ… Псенникъ у него есть… Онъ все невст читаетъ!

Рыбакъ опять сконфузился.

— А вы такъ, посл школы, ничего и не читывали?

— Чего намъ читать?..

— Да зачмъ же вы учились?

— Вотъ мужиками будемъ — рихметику станемъ считать, въ правленьи подписи ставить.

— Да вдь эдакъ все перезабудете?

— Бываетъ, что и забываютъ.

— Такъ у васъ ни одной книги и нтъ?

— Митрюшка вонъ на базар сказку купилъ… У отцовъ церковныя книги есть… Когда почитаемъ.

Какъ разъ въ это время съ озера подошелъ къ намъ учитель. Онъ только что выкупался. Ребятишки равнодушно отодвинулись отъ насъ нсколько.

— Купались? спросилъ я.

— Купался, флегматично произнесъ онъ.— А вы что?

— А я вотъ съ ребятами бесдовалъ. Все ваши ученики… Объ кил говорили.. Вотъ она разсказывали мн, какъ у нихъ баба килу сажаетъ, людей портитъ…

— У нихъ этихъ разсказовъ много… Невжество! подтвердилъ учитель.

— У нихъ очень много предразсудковъ, суеврій, а между тмъ никто ихъ не научитъ… И книгъ у нихъ никакихъ нтъ… Зачмъ же грамата?

— У насъ — программа… Въ два-то года съ однимъ Говоровымъ да Рождественскимъ умаешься… Я съ вами, впрочемъ, раскланяться пришелъ.

— Вы куда же?

— На родину ду, на каникулы.

— Счастливый путь…

— Погулять пока… А тамъ, зимой, опять канитель! прибавилъ учитель, пожимая мн руку, и на его кисломъ лиц отразилось нчто въ род улыбки. Онъ обернулся и мрной, саженной, семинарской поступью отправился къ погосту, не обративъ на ребятишекъ ни малйшаго вниманія. Ребятишки тоже, кажется, не боле сочувственно относились къ нему.

По уход учителя, я предложилъ мальчуганамъ проводить меня въ лсъ, замтивъ, между прочимъ, что должно быть у нихъ теперь никакого особенно экстреннаго дла нтъ.

— У насъ теперь дла нтъ! У насъ теперь время такое: мужики силу нагуливаютъ!.. Теперь только пока и знакомься съ нами… Ужо страда настанетъ — некогда будетъ разговоры-то разговаривать! А теперь мы духу набираемся! отвчали разомъ ребятишки, и цлой стаей двинулись мы черезъ лугъ къ рощ, засвшей въ овраг между двумя горами.— Дйствительно, это было именно то время, когда сельско-хозяйственная дятельность какъ-будто замираетъ, ожидая, что вотъ дня черезъ три-четыре, а, можетъ, черезъ недлю, не нынче-завтра, вдругъ на вечерней сходк, передъ ужиномъ, мужики надышутся, посмотрятъ на чистое небо, снимутъ шапки, перекрестятся и положатъ ршенье ‘выходить завтра въ луга’. Поужинаютъ и лягутъ вс значительно раньше. Значитъ наступила ‘страда’. Это было именно время передъ страдой, когда посяно уже яровое, когда травы еще не вошли въ сокъ, когда мужикъ ‘правитъ соху’ и ‘нагуливаетъ силу’. Въ это время больше всего бываетъ и сходокъ: мужикъ торопится прикончить вс стороннія полевой работ дла.

Войдя въ рощу, мои ребята бросились въ разсыпную, и только Вася, заложивъ руки въ кармашки какого-то не то казакинчика, не то куцавейки, степенно шелъ рядомъ со мной. Мы не говорили больше. Изъ моей головы не выходила наша недавняя бесда. И этотъ ‘порченый’ Стпа Гущинъ, грустный Стпа, такъ глубоко и искренно убжденный, что ужь онъ — ‘не настоящій мужикъ’… Кто виноватъ въ судьб этого несчастнаго?.. И этотъ блоголовый Рыбакъ, этотъ впечатлительный мальчикъ, восторженный, такъ вдумчиво говорившій о ‘лихихъ людяхъ’ и при этомъ такъ выразительно смотрвшій своими сверкавшими глазами… Въ чемъ ручательство, что эта богатая натура не кандидатъ въ Стпы Гущины?.. А вотъ и народная школа, учитель, его ‘программа’ и ‘канитель’… Все это вертлось у меня въ голов и, какъ-то само собой, вызывало рядъ воспоминаній, сопоставленій… Вотъ что припомнилось мн. Года два передъ этимъ, прожилъ я нсколько недль близь Николаевской желзной дороги, въ одной деревеньк Новгородской Губерніи. Въ точно такое же время, въ половин мая, сидлъ я на лавочк іодъ окнами избы своего хозяина крестьянина, высокаго, плотнаго, и притомъ кривого (‘вилами на снокос высадили!’), былъ онъ отцомъ большой довольно семьи: у него два сына — парни, дв двки — невсты, да трое малышей отъ 12 до 8 лтъ: два мальчика и двочка. Двое самыхъ малыхъ сидли съ нами. Между прочимъ, замчу, что вс его дти какъ то рзко длились на дв половины: одна была обыкновенной крестьянской комплекціи, въ другихъ замчалось что то не совсмъ заурядное въ крестьянскомъ жить, признаки чего то ‘барскаго’ въ сложеніи худощавыя, ‘интелигентныя’ лица, тонкіе и маленькіе пальцы на рукахъ, какая-то слабость и нжность сложенія. Оказалось, что мать ихъ (покойница) была изъ ‘привилегированныхъ’, воспитанница какого-то барина, по вол какихъ-то судебъ, попавшая замужъ за сраго мужика. Вроятно, половин своихъ дтей и передала она но наслдству нкоторые изъ своихъ барскихъ элементовъ. Да это вліяніе чувствовалось и на всемъ семейств, даже на самомъ хозяин.

Самъ онъ держался степенно, говорилъ тихо, въ семь тоже рдко ругались, и никогда почти не употребляли нецензурныхъ выраженій.

— А, что дти у васъ граматные? бесдовалъ я со старикомъ.

— Старшіе вс граматные… Какже! Сыновья-то учились по-нашему, ‘по мужицки’, а дочерей хозяйка обучила, еще при жизни своей… А вотъ малыши ‘череду’ ждутъ. Гляди того, съ ноншней осени у насъ въ деревн учоба начнется.

— Какъ это вы сказали: ‘по-мужицки’? У васъ есть здсь школа, казенная?

— Есть, при волости… Да мы не посылаемъ туда. Первое дло — далече весьма, верстъ за семь, а вторымъ дломъ, по нашему-то, какъ у насъ издавна ведется, сподручне для насъ.

— Какъ же именно это у васъ длается?

— А у насъ перехожій учитель есть, изъ нашихъ, изъ крестьянъ будетъ… Плотникъ былъ прежде…

— Лазарь Лазаричъ, добавилъ мальчикъ постарше.

— Анъ Ерусланъ Лазаричъ, поправила двочка.— У насъ вс его Ерусланомъ прозываютъ…

— Это такъ, въ шутку, замтилъ отецъ.— Прозвали вотъ его ребятишки Ерусланомъ — и шабашъ!.. Что съ ними сдлаешь!

— Онъ не сердится… Ему еще любо такое то прозвище, замтила опять двочка.

— Какъ же онъ у васъ началъ учить, чему и какимъ образомъ?

— Учить онъ началъ у насъ ужь лтъ десять тому… Говорилъ я, плотникомъ онъ былъ прежде, да ногу сбдилъ, отрзали ногу то. А онъ граматный, начетчикъ, любитель былъ книжный… мы его къ этому длу и пріурочили. На то время и старый-то померъ у насъ. Съ-тхъ-поръ и учитъ. Учитъ онъ всему, что самъ знаетъ, читать, писать, книжки читать по гражданскому и церковному уставу… А учитъ онъ у насъ въ трехъ деревняхъ по очереди. Эту зиму онъ въ сосдней деревн училъ. А на ту зиму, гляди того, къ намъ перейдетъ. Потому и перехожимъ зовемъ… У насъ онъ начинаетъ учить съ краю, съ крайней избы. Наберемъ ему ребятишекъ съ десятокъ, вотъ онъ и кочуетъ съ ними изъ избы въ избу, въ каждой изб по недл, тутъ ему и ночлегъ, и кормежка полагается… Не во всхъ изъ нихъ, а въ тхъ только, отъ которыхъ въ эту череду ребятишки есть… Платимъ мы ему съ каждаго малыша по пятидесяти копеекъ въ мсяцъ. Вотъ онъ у насъ и валандается съ ними!

— Что-жь онъ, хорошій человкъ? Любятъ его дти? Не дерется онъ? Говорятъ, дерутся они очень.

— Мужикъ онъ у насъ смирный… Зачмъ драться! Отцы да матери тутъ не далеко… А ежели очень зоровать начнетъ, тоже не позволятъ… У всхъ на виду вдь… Того гляди, и изъ деревни вонъ… А малость, когда и поучитъ, такъ безъ этого тоже нельзя!.. Сами такъ учились!

— У васъ не раскольничья ли деревня? спросилъ я, думая, что ‘перехожіе’ учители — не продуктъ ли особыхъ условій.

— Нтъ, расколу здсь нтъ.

— Вы, значитъ, на школу при волости своимъ чередомъ платите?

— Платимъ, надо думать.

— Вдь тамъ выгодне учиться. Тамъ теперь свидтельство даютъ, льготы по воинской повинности?

— Даютъ?

— Даютъ. Разв не слыхали? У тебя вдь дти не имютъ этого свидтельства?

— Нту… Слыхали, что даютъ… Только хлопотно… Да еще кому-кому дадутъ, разв ужь такъ, кому на-роду написано…

Дня черезъ три посл этого, сидли мы также, какъ и теперь, на скамейк, раннимъ утромъ. Утро было веселое, ясное, свжее. Съ луговъ еще не сошелъ туманъ, кое-гд, въ лощинахъ, еще замтны были его молочныя полосы. Малые ребятишки скакали въ запуски по улиц, играя въ лошади. Куча ихъ собралась на конц деревни и серьзно складывала изъ камней какую-то кучу. Скоро мы замтили, какъ эта группа повскакала отъ кучи и побжала на-встрчу къ двигавшейся вдали фигур. Вмст съ нею вошли вс въ деревню. Пришедшій оказался высокій мужикъ въ ситцевой розовой рубах, лтъ пятидесяти, съ узкой, жидкой, бловато-рыжей бородой, съ трубкой въ зубахъ. На голов у него былъ картузъ, черезъ плечо перекинутъ армякъ и узелъ съ мшкомъ и сапогами. Обутъ онъ былъ въ лапти.

— Ерусланъ Лазаричъ, тятенька, пришелъ! Глядико-съ, вонъ онъ! вскрикнула маленькая дочь хозяина.

— Ой-ли! никакъ и въ самомъ дл онъ! То-то ребятишки сгрудились.

— Ерусланъ! Ерусланъ пришелъ! закричали ребятишки, скакавшіе по улиц конями, и съ гикомъ проскакали на-встрчу Еруслану. За ними поднялись и наши ‘полу-барчата’. Ерусланъ что-го болталъ съ ребятишками, привтствуя каждаго, вновь подходящаго, по имени и отечеству, съ шутливой ироніей. Вступивъ въ улицу деревни, онъ началъ заходить, по очереди, къ каждой изб: гд присядетъ у воротъ съ хозяйкой, гд въ окно стукнетъ и поздоровается, спросивши: ‘Живы ла?’ гд совсмъ войдетъ въ избу, и, если застанетъ хозяина, засидится тамъ минутъ на десять. Ребятишки все это время гурьбой ходятъ за нимъ и толпятся около избъ. Всталъ и я, и издали сталъ слдить за перехожимъ учителемъ съ его воспитанниками. Вотъ онъ вышелъ изъ пятой, по счету, избы, веселый, прожевывая огурецъ, которымъ, вроятно, закусывалъ ‘хозяйское угощенье’.

— А Гришутка гд? Культяпка-то нашъ? спрашивалъ онъ ребятишекъ: почему такому его на парад не видать?

— Культяпка-то умеръ, Ерусланъ Лазаричъ! Воспой, говорятъ, умеръ! зашумли ребятишки.

— Ой! Эки дла, братцы!.. Какъ же это онъ такъ сплоховалъ? А мальчишка-то былъ вострый къ наук какой! Жалко… Какъ же это такъ? А? А я ему еще хотлъ сказку купить въ Москв… Три копейки стоитъ сказка-то…

— Намъ ужь купи…

— Куплю и вамъ, это само собой… А вотъ Культяпку-то жалко!.. Зайдемъ-ка, ребята, къ матери-то его попечалиться!.. Плачетъ. чай…

И Ерусланъ снова заходилъ въ одну изъ избъ.

Наконецъ, онъ подошелъ и къ нашей изб, гд у воротъ стоялъ мой хозяинъ.

— Максиму Максимычу! салютовалъ Ерусланъ, пожимая ему руку.

— Еруслану Лазаричу! Али прикончилъ учобу-то?

— Прикончилъ… Прогнали: ну, говорятъ, тебя! Пора и себ, и ребятишкамъ спокой дать…

— Куда?

— Да къ домамъ пробираюсь… Свои, братъ, тоже ребятишіи есть… Всю зиму не видалъ… Ну, тоже землишка кой-какая есть… Знаешь, чай? Помочь хозяйк надоть. А то, скажутъ, совсмъ отъ дому отбился. Въ Москву тоже хочу закатиться запрежде…

— Что такъ?

— Да такъ, дла есть… Брательникъ у меня тамъ въ фабричныхъ ходитъ… Объ фитанц сговориться…

— Пшкомъ разв думаешь?

— Пшкомъ! А то еще какъ? Пройду, по теперешнему времени, съ вальготой! Не куда торопиться… А этотъ одръ-то нон въ копеечку станетъ, показалъ онъ по направленію къ желзной дорог.

— Ну, зайди… Пообдай, да отдохни на дорогу-то.

— Нтъ, некогда… Не много еще прошелъ — отдыхать-то!.. А закуски-то ужь я и то понабрался…

— Ну, выпей хоть на прощанье… Старуху повидай. Сестру мою.

— Зайди-и, Ерусланъ Лазаричъ, звали и ребятишки. Вышли парни, его бывшіе ученики, поздоровались ‘въ руку’ и тоже звали зайти. Сидлъ онъ у нашего хозяина долго.

— Ну, счастливый путь, Лазарь Лазаричъ! Такъ неравно — не застрянь тамъ у своихъ ребятишекъ, провожали его.

— Нту, зачмъ… Своимъ лто будетъ, а чужимъ — зима! Ну, прощай, ребятишки! Да смотри, не мрите, какъ Культяпка!.. Чтобы быть въ комплект!.. Книгъ принесу, сказокъ..

— Мы ждать будемъ, не обманывай, мотри! кричали ребятишки и провожали Еруслана за деревню.

Я уловилъ и представилъ вамъ только вншній смыслъ этой сцены. Предоставляю вамъ самимъ дополнить какое внутреннее содержаніе скрыто въ этихъ отношеніяхъ. Можетъ быть, этотъ Ерусланъ только и знаетъ варварскій методъ обученія ‘по-складамъ’? Можетъ быть, этотъ самый Ерусланъ съ воодушевленіемъ самъ разсказываетъ ребятишкамъ о ‘кил’ и ‘порч’? Очень вроятно. Но одно несомннно, что то, что передаетъ онъ дтямъ — прочно и крпко перейдетъ въ ихъ плоть и кровь, сольется органически съ ними… И несомннно, что вмст съ ‘килой’ онъ также искренно и чистосердечно передаетъ и кое-что многое другое, боле высокое, важное и существенное… Онъ это уметъ. А въ этомъ вся суть школы… Не потому ли онъ и сподручне для крестьянъ?

Посл я встртилъ нсколько такихъ учителей и въ нкоторыхъ деревняхъ Владимірской Губерніи, существовавшихъ одновременно и почти бокъ о бокъ съ казенной школой.

— Вдь эти учителя, кажись, запрещены? спросилъ я крестьянъ.

— Да разв мы окажемъ его! отвчали мн.

Я вернулся домой уже къ вечеру. Мужики вернулись съ волости — и ужинали. Они, кажется, были вс сердиты. Сердитъ былъ и ддъ Матвй — ихъ даромъ продержали только цлый день. Но обо всемъ этомъ — въ слдующей глав.

IV.
Нчто объ изученіи будней крестьянской жизни.— Нравственная доблесть, какъ будничный обиходъ,— Семейные раздлы.— Схема народно-бытовыхъ основъ.

— Мшки… Тридцать четвертей… Зерно… всыпали… Да когда кто изъ васъ считалъ?.. Считали вы галокъ на застрех! Я ссыпалъ… Мы съ братомъ. Да когда? Когда еще не въ раздл были!.. Были вы! Да ты, лшій, спроси мужиковъ — вотъ они, старики-то!.. Зерно… всыпали… двадцать мшковъ… Просоръ… Мышеядь…

Вотъ какимъ, повидимому, совершенно безтолковымъ наборомъ словъ, какъ я упомянулъ выше, представится мужицкая сходка ‘свжему человку’, не знающему самыхъ мелочныхъ, обыденныхъ подробностей деревенской злобы дня.

Но это еще ничего. Съ мелочами деревенскаго дня, свжій человкъ можетъ скоро познакомиться, пораспросить мужиковъ — и дло разъяснится достаточно. Но для ‘свжаго человка’ деревня иметъ въ запас массу такихъ неожиданностей, которыя такъ просто не разршаются, отъ которыхъ ‘свжаго’ человка коробитъ, и онъ становится передъ ними въ тупикъ, а затмъ сплеча ршаетъ ‘по свжему впечатлнію’.

Вотъ, напримръ, объясненіе, данное мн ддомъ Матвемъ, и впослдствіи подтвержденное другими ямскими мужиками, относительно ‘мышеяди’ и ‘просора’.

— Ну, что, ддушка, спросилъ я на утро дда Матвя: — много ли получили изъ общественнаго магазина зерна?

— Получили мы кукишъ съ масломъ!

— Неужели ничего?

— Ничего не ничего, а на то похоже: по мшку, чать, получимъ… Да не то, другъ мой сладкій, обидно (пущай грабятъ!), а то, что вотъ цлую недлю десять деревень за носъ водятъ: приходи завтра — придешь, цлый день просидишь, ‘вотъ сейчасъ! вотъ погоди, сосчитаемъ!’, до ночи досидишь, а тамъ опять приходи завтра.

— Да отчего же это? Старшина что ли у васъ фальшивитъ?

— Нтъ, ты про нашего старшину такъ не говори, обидчиво и поучительно замтилъ ддъ, кивая головой:— старшина у насъ хорошій… Только слпой — вся бда въ томъ.

— Какъ слпой?

— Такъ, неграматный, значитъ…

— Давно онъ у васъ?

— Нтъ, недавно… Второй годъ.— Принялъ, видишь, братецъ, волость онъ на себя разбойную, грабительскую: все разграблено, нтъ ни записей, ни кассыи (общественной кассы)… Тутъ и обернись!.. Вся наджа на память… А память у него, надо теб сказать, изъ рдкихъ. Скажи Максиму Максимычу: — ‘я, молъ, Максимъ Максимычъ, вотъ только-то ржи взялъ!’ Приди черезъ пять лтъ и спроси: ‘Максимъ Максимычъ, запамятовалъ я — сколько ржи всыпалъ?’ И будь въ надежд — скажетъ въ самый разъ. Ну, только съ нашей волостью на памяти далеко не удешь!..

— Такъ отчего же все это длается?

— А оттого, что безъ записей — какъ ты сообразишь? Одинъ говоритъ — я столько всыпалъ, другой — столько… Вотъ ты тутъ и разсуди по справедливости… Кабы зерно-то все было, такъ оно бы и ничего, потому — врать у насъ нельзя, лишку не скажешь. Дло видимое, у всхъ на міру. Раздлилъ бы значитъ — и шабашъ. А вотъ теперь и окажи справедливость, коли зерна-то на половину нтъ!

— Раздлили бы по-ровну!

— Эко-ce, братецъ, больно прытокъ!.. Тоже и грабежъ-то надо разложить на всхъ, по равненію.

— Ну. хорошо…У васъ сколько покрали всего?

— Да гд еще сосчитать!.. Вотъ все и валандаемся.

— Ну, на вашу деревню, приблизительно?

— Да на одну нашу деревню клади такъ, что 106 мръ! вишь какую махину!.. Тоже брали безъ сумннія, въ полную руку.

— Чего же вы смотрите? Отчего вы не судитесь, не взыскиваете?

— Да кому хлопотать-то охота? Спросишь одного: ‘да что, говоритъ, я своей частью поступлюсь пожалуй! Съ голоду, чать, съ пяти-то мшковъ не сдохну!…’ Спросишь другого: ‘да вдь и мн, говоритъ, убытокъ-то не великъ!..’ Такъ вс за однимъ…

— Конечно, если въ одиночку, такъ невозможно… Но вдь у васъ міръ, у васъ община, вы можете хлопотать сообща?..

— Что говорить!..

— Что же? За чмъ дло стало?..

— А за тмъ и стало, что ежели вотъ этого нтъ, такъ что ты подлаешь?.. Этого пустой рукой не схватишь!..

Вотъ вамъ бесда объ ‘общественныхъ длахъ’ съ мужикомъ. Каковъ онъ покажется ‘свжему человку’, да еще интеллигентному, да еще, если онъ, при этомъ, заявился въ деревню ‘искать идеалы’?.. Съ благороднымъ негодованіемъ и непритворной грустью наполнитъ онъ литературу пенями и объ отсутствіи въ мужикахъ интереса къ общественнымъ дламъ, и о томъ, что среди мужиковъ не замчается и признака общинной солидарности, что община — это миъ и пр., и пр. И все это подкрпитъ такимъ аргументомъ: ‘вотъ каково впечатлніе производитъ деревня на свжаго человка!’

А вдь, въ сущности, у насъ подъ ‘свжимъ’ человкомъ разумется наблюдатель, свободный отъ всякаго предварительнаго знакомства съ тмъ предметомъ, наблюдать который онъ отправляется. Вотъ почему такъ часты въ литератур пени и восторги передъ тмъ, что собственно ихъ ни мало не заслуживаетъ. Въ особенности это врно относительно деревни. Здсь для свжаго человка раздолье: знаній предварительныхъ никакихъ объ ней не имется, а предметовъ, вызывающихъ пени или восторги — пропасть. И въ конц концовъ, у наблюдателя деревня является — то аркадской идилліей, то скопомъ всего тупого, дикаго, зврскаго, стихійнаго, безъ проблеска свта. Это ужь смотря по темпераменту наблюдающаго его ‘свжаго человка’ — склоненъ ли онъ боле къ оптимизму, или же къ пессимизму. И вотъ отсюда та ‘неправда’, вольная и невольная, которая царитъ въ нашей интеллигенціи относительно деревни, то странное раздвоеніе, которое ощущаетъ человкъ, принимающійся за изученіе деревни по свдніямъ свжаго человка. Отсюда то замчательное смшеніе понятій, въ которомъ ‘своя своихъ не познаша’. Это продолжаться такъ долго не можетъ. Пора бы разобраться. Пора, наконецъ, понять, что ‘свжій человкъ’ плохой наблюдатель деревни, что заявляясь въ деревню на-легк, съ одними благими намреніями — далеко не удешь. Естествоиспытатель, собираясь въ научную экспедицію, считаетъ необходимымъ запастись всей суммой предварительныхъ свденій о томъ предмет, который хочетъ изучать. Иначе его экскурсія не будетъ имть никакого смысла, кром диллетантскаго упоенія красотами природы.

Надо отдать честь большинству наблюдателей деревни: они почему-то считаютъ такой методъ изслдованія для себя не обязательнымъ. А для деревни онъ, можетъ быть, боле необходимъ, чмъ въ другихъ случаяхъ. Наиболе считающіе себя свободными отъ всякаго предварительнаго изученія предмета, наши художники, основывающіе вс свои выводы только на ‘свжихъ впечатлніяхъ’, могутъ служить намъ въ этомъ случа примромъ: деревня — предметъ, наимене удачно воспроизводимый ими, т стороны деревенской жизни, которыя они брались освщать, были стороны наимене важныя въ деревенскомъ обиход, да и затрогивались ими чрезвычайно поверхностно. А все потому, что мы наблюдаемъ деревню только по свжимъ впечатлніямъ и ‘опросамъ свдущихъ людей’, каковы попы, учителя, семинаристы, помщики, волостные писаря, чиновники и проч. Эти ‘свдущіе люди’ деревни почему-то до сихъ поръ считаются компетентными въ сужденіяхъ о народной жизни. Я раньше точно также думалъ, но это оказалось печальнымъ недоразумніемъ. Вс эти ‘свдущіе люди’, несмотря на то, что весь свой вкъ живутъ среди народа, въ вопросахъ объ исконныхъ устояхъ народной жизни являются наимене ‘свдущими’ въ нихъ, наимене способными понимать совершающееся передъ ихъ глазами. Невжество ихъ въ этомъ случа поразительно. Конечно, могутъ быть исключенія. Но въ общемъ вс эти ‘свдущіе люди’ могутъ быть подведены подъ общій итогъ того волостного писаря, который, какъ мн передавали, на одинъ изъ вопросовъ ‘Программы вольнаго экономическаго общества’, отвчалъ: ‘никакихъ способовъ пользованія землей у крестьянъ извстной мн мстности не существуетъ’. Да и самое пользованіе ‘Программами’ ученыхъ обществъ, при непосредственномъ даже обращеніи съ заключающимися въ нихъ вопросами къ мужикамъ, требуетъ необходимаго предварительнаго пониманія того общаго смысла, который переходитъ черезъ вс вопросы, пониманія тхъ общихъ, основныхъ пружинъ, которыми движется крестьянская жизнь, наконецъ, знанія, хотя приблизительно, историческихъ воздйствій на эту жизнь. Только въ такомъ случа, если вопросы, предлагаемые крестьянину, вы съумете поставить въ такую форму, дать имъ такое освщеніе и такъ иллюстрировать, чтобы крестьянину сразу сдлаться близкимъ, знакомымъ, конкретнымъ и въ тоже время стоящимъ въ прямой связи съ общимъ смысломъ народной (въ данномъ случа — общинной) жизни, только тогда на эти вопросы вы получите ясные, опредленные, или личные и оригинальные отвты. Иначе и крестьяне васъ не поймутъ и отвтятъ вамъ какими-нибудь общими даже безсмысленными фразами, да и сами вы посл не разберетесь въ масс противорчій. Я приведу здсь изъ моей практики наиболе типичный примръ. Такъ, всми нами, интеллигенціей, обществомъ, извстный разрядъ симпатичныхъ отношеній богатаго къ бдному, сильнаго къ слабому, сердобольнаго къ несчастному — считается нравственнымъ подвигомъ, нравственной доблестью, чмъ-то какъ бы выходящимъ изъ общихъ условій жизни. Воспитанный въ такихъ взглядахъ, ‘свдущій человкъ’ начинаетъ бесдовать съ крестьяниномъ по ‘Программ’ и задаетъ ему такой вопросъ: ‘помогаете ли вы бднымъ, несчастнымъ, въ трудныхъ случаяхъ жизни, напримръ, при родинахъ, крестинахъ и проч.?’

— Нтъ, мало помогаемъ! отвчаютъ мужики:— куда намъ помогать! Сами еле управимся!.. Самъ еще всякъ наровитъ у каждаго изо рту кусокъ вырвать!.. Нынче прижимистъ народъ сталъ… Такъ, милостынку подашь, при случа…

И вотъ ‘свжій человкъ’ сначала приходить, по обыкновенію, въ ужасъ, и затмъ, заноситъ этотъ отвтъ въ записную свою книжку.

А между тмъ, въ этой же деревн существуетъ цлая, гармоническая, высоко гуманная система взаимной помощи, прочная лежащая и органически вытекающая изъ основъ общинной народной жизни. Тутъ вы найдете широкое примненіе ‘помочей’, въ разнообразныхъ видахъ, ‘череда‘, назначаемые для пріема путниковъ и для содержанія и прокормленія сиротъ, этихъ ‘обшивныхъ или мірскихъ дтей’. Но какъ же можетъ случиться такое противорчіе? А все это происходитъ отъ того, что извстный разрядъ отношеній къ ближнему мужикъ не считаетъ нравственной, особенно выдающейся доблестью, что въ общин эти отношенія — обязанность, вошедшая въ общій обиходъ жизни, что подъ нравственнымъ подвигомъ крестьянинъ разуметъ уже такія отношенія къ ближнему, которыя стоятъ выше обязательныхъ общинныхъ отношеній, выше общаго уровня. Возьмите, напримръ, крестьянина, выдлившагося изъ общаго мірскаго строя, изъ общины, мужика, уже нсколько развращеннаго, напримръ, кулаковъ, мщанъ. Сбросивши всякія для себя общинныя обязанности, онъ понижаетъ уже и свой нравственный уровень. Помогать чужимъ дтямъ, сосдямъ въ трудныхъ случаяхъ жизни, онъ уже не считаетъ себя обязаннымъ, и если длаетъ это — то только во имя доставляемаго ему эгоистическаго нравственнаго удовлетворенія, и ужь, конечно, считаетъ съ своей стороны этотъ поступокъ великимъ душеспасительнымъ подвигомъ.

Значитъ, мужикъ отвтилъ вамъ совсмъ не въ томъ смысл, какъ того требуетъ изслдованіе народной жизни. Онъ васъ не понялъ. Значитъ вамъ необходимо умть сдлать такую варіацію этого вопроса, дать ему такое освщеніе (лучше всего иллюстрировать конкретными аналогичными примрами), чтобы онъ понялъ васъ такъ, какъ нужно. А для этого, конечно, требуется то, что мы сказали относительно естествоиспытателя. И это тмъ необходиме здсь, что запасъ нашихъ свдній о народной жизни и ея исторіи вообще, чрезвычайно скуденъ. Тутъ вы рискуете и при хорошей предварительной подготовк постоянно натолкнуться на рядъ недоразумній, или же упустить совсмъ изъ виду многое, очень существенное.

Чего же вы хотите отъ ‘свжаго человка’, являющагося въ деревню на-легк, или порхающаго съ деревни на деревню, отъ села къ селу?.. Что онъ увидитъ? Что онъ пойметъ? Какіе отвты дастъ? Вдь кром того, что онъ, приведя дословно (какъ того, совершенно основательно требуютъ ‘Программы’) отвтъ вышеприведеннаго мужика, сообщитъ, въ сущности, ложь, но и если затмъ онъ встртится въ той же деревн съ практикою ‘помочей’, онъ, предупрежденный предыдущимъ отвтомъ, освтитъ ихъ совершенно иначе, чтобы не впасть въ очевидное противорчіе, онъ постарается посмотрть на эти помочи или какъ ‘на особый видъ найма’, или какъ на стремленіе мужиковъ гд бы то ни было ‘дербануть водки’, значитъ, какъ на результатъ ихъ распущенности, въ силу которой они бросаютъ работы и идутъ помогать другимъ ‘за угощеніе’. Мало и этого. Записавъ вышеупомянутый отвтъ, онъ рискуетъ въ своемъ порханіи нигд не встртить выразительнйшихъ и характернйшихъ фактовъ общинной жизни, какъ, напримръ, содержаніе круглыхъ сиротъ міромъ. Эти явленія, конечно, не въ частомъ бываньи. Въ одной деревн они могли быть, но очень давно, въ другой ихъ и совсмъ не было. А вотъ мужики отвчаютъ, что ‘гд имъ!.. Объ своихъ заботы много!’ Между тмъ, какъ иначе предложенный вопросъ открываетъ вдругъ любопытнйшую картину нравовъ… Или еще лучше: въ деревняхъ иногда высокое нравственное подвижничество до такой степени входитъ въ обиходъ будничной жизни, что замтить его очень не легко, а это значитъ выпустить изъ виду опять-таки любопытнйшую и поучительную черту нравовъ. Вотъ, напримръ, такая картина. Въ такъ называемомъ ‘Медвжьемъ Углу’ Владимірской Губерніи, на границ Шуйскаго Узда и Костромской Губерніи идетъ жнитво. Смотритъ ‘свжій человкъ’, наблюдаетъ и видитъ, что бабы каждая усердно жнетъ на своей полос. Но вотъ одна, здорове, моложе, проворне, раньше другихъ кончила свою полосу, и, вдругъ, вмсто того, чтобы идти отдыхать домой, благословляя Бога за ‘спорость’ своей работы, она, молча, какъ будто на свою собственную, переходитъ на полосу своей запоздавшей сосдки и начинаетъ ‘дожинать’ съ нею вмст. Въ двоемъ он, конечно, скоро кончатъ, и, дожавъ, об уже переходятъ на полосу третьей сосдки. Втроемъ он еще скоре дожнутъ, и вс три переходятъ къ четвертой, еще боле малосильной, чмъ он, еще боле опоздавшей жниц. Дожинаютъ здсь, и уже впятеромъ переходятъ къ слдующей, и т. д. пока, наконецъ, у самой малосильной, можетъ быть, больной, запоздавшей больше всхъ жницъ, на полос собирается цлая ‘помочь’, которая мигомъ сожинаетъ весь хлбъ.

Вотъ вамъ любопытнйшая страница общинной жизни. А между тмъ попробуйте спросить, не знавши раньше объ этомъ, мужиковъ о практикуемыхъ у нихъ помочахъ, или же предложите вопросъ, поставленный раньше нами. Вполн вроятно, что мужики и не заикнутся объ этомъ любопытнйшемъ явленіи, потому что это ‘просто жнитво, страда, обиходъ’, заурядное явленіе, помочь безъ приглашенія, безъ угощенія, безъ мысли о воздаяніи на томъ свт — это будни деревенской жизни.

Приведеннаго мною, кажется, вполн достаточно, чтобы убдиться, какъ осторожно, съ какой солидной подготовкой, какъ добросовстно, какъ внимательно должны мы приступать и относиться къ наблюденіямъ надъ деревенской жизнью. А какъ мы относились до сихъ поръ? Всякое лыко для насъ было въ строку: нелпое, невжественное заявленіе писаря, помщика, причетника для насъ имло видъ неопровержимаго документа. А сами? Если мы задемъ на дв недли въ деревню, если мы сдлаемъ большею частію въ прекрасную лтнюю погоду, partie de plaisir по ‘великой русской рк’, то уже считаемъ себя въ прав писать ‘дневникъ наблюденій’, и въ нихъ кастить направо и налво распущенность деревенской жизни, ‘по свжимъ впечатлніямъ’… Мы издаваемъ цлыя іереміады, негодуемъ, грустимъ, что наши смутныя представленія о ‘деревенскомъ ра’, съ точки зрнія интеллигентныхъ идеаловъ, не оправдались… Мы даже не находили въ себ на столько нравственной добросовстности, чтобъ усумниться въ прочности такого критерія, какъ ‘собственныя свжія впечатлнія’. Пора, наконецъ, убдиться, что ‘свжій человкъ’ — плохой наблюдатель, что о наблюденіи деревенской жизни безъ предварительной подготовки — недобросовстно, что, въ противномъ случа, наши выводы, какъ бы они ни были остроумны — ложь, что, наконецъ, сами художники, вышедшіе изъ среды интеллигенціи и берущіеся за сюжеты изъ народной жизни, должны, во имя добросовстности, измнить методъ своихъ отношеній къ деревн, основывая ихъ до сего времени только на непосредственныхъ впечатлніяхъ: они должны заняться такой же предварительной солидной подготовкой, какую иметъ солидный этнографъ и историкъ народной жизни. Иначе, повторяю, будетъ, какъ было до сихъ поръ, одна ложь и ложь или пустая, безсодержательная беллетристическая забава, въ лучшемъ случа — кое-какія единичные типики, сцены семейной жизни, построенныя на общихъ банальныхъ основахъ любви, ревности и пр. Но общаго смысла народной жизни, духа ея, который проходилъ бы черезъ вс типы, ту неизгладимую идею, которая проникаетъ каждый непосредственный индивидуумъ народной массы, отъ нихъ не ждите. Не далеко уже то время, когда, ясне божьяго дня, мы увидимъ, что самые, повидимому, удачные типы изъ народного быта, выведенные нашими художниками — типы или призрачные, или односторонніе, построенные на ложныхъ основахъ, взятыхъ изъ міровоззрнія культурнаго человка… Они останутся только памятниками отношеній интеллигенціи, въ тотъ или другой періодъ, къ народу, но служить выраженіемъ самой народной сути — очень сомнительно!

Да простятъ мн читатели это отступленіе. Мы вс пріобщились изъ общей чаши невжества относительно народа. Такъ ужь лучше предостережемъ другихъ. Я, съ своей стороны, очень желалъ бы, чтобы начинающіе художники, чувствующіе особое тяготніе къ воспроизведенію народной жизни, обратили вниманіе на сообщенное мною выше. Нтъ надобности, конечно, указывать на это же лицамъ, къ которымъ будутъ поступать отвты на программы ученыхъ обществъ. Лучше меня, конечно, они понимаютъ, какъ осторожно должно пользоваться ими. По крайней мр, мои товарищи, посвятившіе себя изученію народной жизни, не рдко, съ негодованіемъ, передавали мн, съ какой массой сыраго матеріала приходится имъ имть дло: недобросовстность, невжество, противорчіе, поверхностность — вотъ неизмнная подкладка тхъ этнографическихъ сообщеній, которыми ‘свжій’ и ‘свдущій’ культурный человкъ наводнилъ нумера провинціальныхъ и столичныхъ газетъ и разнообразные сборники…

А вдь на этихъ данныхъ, въ большинств случаевъ, покоятся наши воззрнія на народъ, ими подкрпляются, ими обусловливаются и ими же оправдываются цлыя системы, налагающія руку на завтнйшія основы народной жизни!..

Все вышесказанное, по моему мннію, иметъ еще значеніе и въ томъ отношеніи, что ежели я, такъ сказать, заране уговорюсь съ читателемъ, какъ смотрть на нкоторые изъ сообщаемыхъ мною разговоровъ съ мужиками и явленій деревенскихъ будней, то мн не придется, по крайней мр, къ этимъ разговорамъ и явленіемъ прибавлять какія-либо коментаріи. Но для этой же цли я необходимо долженъ набросать передъ читателемъ нкую схему образованія нашей малой общины, тмъ боле, что здсь придется кстати коснуться одного, наивнаго по существу, но крайне крупнаго и важнаго по послдствіямъ недоразумнія.

Недоразумніе это то-же прямой результатъ этнографическихъ изысканій нашихъ ‘свжихъ’ и ‘свдущихъ’ людей. Я говорю о семейныхъ раздлахъ.

Кому не извстно то общепринятое положеніе и ходячее мнніе, что семейные раздлы — язва народной жизни, разъдающая въ корень его благосостояніе, что постоянные факты распаденія ‘патріархальной’ семьи — язва, дескать, и въ нравственномъ смысл, что раздлы семьи — одна изъ главныхъ причинъ громаднаго накопленія недоимокъ, что раздлъ плодитъ ‘деревенскій пролетаріатъ’, выпускаетъ массу раззоряющихся мелкихъ хозяевъ, поддерживающихъ всеобщее недовольство, не могущихъ и неумющихъ обработать хорошо свой участокъ земли, что вслдствіе раздловъ, общинная земля дробится и пр., и пр. тому подобное, что умли сообщить ‘свжіе’ и ‘свдущіе люди’ о деревн. Вотъ какое зло эти раздлы! Дйствительно, въ существованіи этого зла убдилось и само, наконецъ, правительство, давъ инструкцію непосредственному крестьянскому начальству возможно мене допускать раздлы. Да чего еще лучше: попробуйте завернуть въ любую деревню, попробуйте заговорить съ мужикомъ (въ особенности со старикомъ) объ раздлахъ — и онъ разодолжитъ васъ такими жалобами ‘на новыя времена’, на увеличивающіеся раздлы, на непокорность сыновей, на стремленіе ихъ обособляться, на упадокъ, вслдствіе этого, благосостоянія и нравственности — что вы, наконецъ, принуждены будете отдать полную честь проницательности ‘свжимъ’ и ‘свдущимъ людямъ’, а вмст съ ними и мудрымъ мропріятіямъ. И какъ вамъ, вроятно, тоже извстно, что корень этого зла — баба, деревенская баба!.. Вотъ какая злоехидная эта деревенская баба! ‘У насъ вс раздлы отъ бабъ’, говорятъ старики въ деревняхъ. ‘Баба — главная причина раздловъ’, повторяютъ ‘свжіе’ и ‘свдущіе’ люди…

Но если вы внимательно присмотритесь къ основнымъ устоямъ общинной жизни — посмотрите, что за недоразумніе выходитъ!

Въ III глав, если помнятъ читатели, мы упомянули о большой промышленно-земледльческой артели-семь братьевъ Гордевыхъ. Мы представили въ ней наилучшій типъ большой крестьянской семьи. А между тмъ, въ конц концовъ, мы должны были сказать: ‘такъ распался строго-гармоническій строй старой артели семьи, выдливъ изъ себя нсколько малыхъ семей, при крайнемъ неравенств благосостоянія: одни богатли, другія все больше и больше бднли’.

Тогда я и оставилъ эту раздлившуюся семью, общавъ вернуться дальше къ раздламъ вообще. Очень вроятно, что многіе изъ читателей пожалли вмст со мной о распаденіи этого ‘гармоническаго строя большой семьи’. Но врядъ ли наши сожалнія направлялись въ одну сторону. Принимая во вниманіе то общее предубжденіе, которое существуетъ въ обществ относительно раздловъ, надо думать, что въ томъ же род были и сожалнія читателя. Но здсь приходится сожалть совсмъ о другомъ…

Такъ какъ, по моему мннію, вопросъ о раздлахъ чрезвычайно важенъ, то я не могу отказать себ въ удовольствіи привести здсь нсколько общихъ соображеній по поводу его.

Прежде всего, надо констатировать слдующія два положенія, къ которымъ привели научныя изслдованія обычно-общинной жизни народа: во-первыхъ, то, что раздлъ представляетъ явленіе глубокой старины, а во-вторыхъ то, что онъ — явленіе прогресса. И это понятно. Семья наша есть тсный, ограниченный союзъ лицъ, связанныхъ между собою не свободнымъ договоромъ правомрныхъ личностей, а узами родства, переходящими нердко въ узы патріархальнаго деспотизма. Слишкомъ тсный союзъ лицъ, въ особенности при отсутствіи достатка, неизбжно вызываетъ рядъ самыхъ мелочныхъ столкновеній, повидимому, ничтожныхъ въ общемъ смысл, но очень чувствительныхъ для каждой отдльной личности. И въ особенности для ‘бабъ’, какъ наиболе опутанныхъ мелочами семейной будничной жизни.

Интеллигенція очень хорошо это знаетъ по себ, и между тмъ, ставитъ невозможныя требованія для мужика. Она не хочетъ признать, что мужикъ также иметъ право на нравственную свободу личности, что баб также не чужды и чувство ревности къ своимъ дтямъ, къ мужу, и чуткость къ самымъ тонкимъ оскорбленіямъ, какъ и любой дам общества, что у мужика можетъ быть свой сердечный уголокъ, въ который онъ не желаетъ впустить распоряжаться каждаго, что на этотъ завтный уголокъ онъ иметъ такое же неотъемлемое право, какъ и всякій человкъ. А между тмъ, отъ него требуютъ, чтобы этотъ завтный уголокъ онъ принесъ въ жертву матеріальныхъ выгодъ большой семьи. Понятно, что большая семья неизбжно должна распасться на естественныя, меньшія группы. Какъ бы ни были велики выгоды большого семейнаго союза, онъ никогда не переступитъ извстной естественной границы, за которою неизбжно слдуетъ распаденіе. Эта граница длается все уже и уже, чмъ боле пробуждается въ личности сознаніе индивидуальной самостоятельности, правъ своего нравственнаго я, и вмст съ этимъ сознаніе преимуществъ свободнаго общиннаго союза. Существованіе иного союза, даже въ наиболе справедливой форм артели-семьи, неподверженной риску боле или мене близкаго, неминуемаго распаденія, немыслимо безъ искуственной, насильственной поддержки, путемъ ли ‘мропріятій’, или путемъ нравственнаго гнета, или путемъ матеріальныхъ выгодъ. Между тмъ, просто артель представляетъ собою естественную группу, которая можетъ распадаться и вновь соединяться безъ гнета и насилія. Высшей формой такого естественнаго союза является община (у насъ преимущественно сельско-хозяйственная). Какъ только примитивная форма союза личностей, семья, заявляетъ стремленіе къ органическому, естественному распаденію, такъ тотчасъ къ обособляющимся единицамъ семьи приходитъ на помощь община. Неизбжнымъ слдствіемъ распаденія семьи, конечно, въ матеріальномъ смысл является упадокъ благосостоянія, могущій дойти до того, что обособившіяся единицы рискуютъ или погибнуть отъ нужды, или вновь поступиться своей нравственной свободой. Но здсь-то община, вопреки увреніямъ многихъ въ противномъ, и является покровительницей нравственной индивидуальной свободы. Обособившейся отъ семейнаго союза единиц она даетъ, во-1-хъ, въ вид ‘собственной усадьбы’, гарантію нравственной свободы, предоставляя индивидууму въ полное, безконтрольное распоряженіе тотъ ‘завтный, сердечный уголокъ’, который такъ дорогъ каждой личности, и, регулируя злоупотребленіе этой свободой исключительно въ видахъ справедливости, во-вторыхъ, въ форм сельскаго схода и суда, гарантію полнаго проявленія личной, самостоятельной воли каждаго, при условіи абсолютнаго равенства, доведеннаго до той степени, при которой на ршеніе большинства можетъ быть наложено veto каждой отдльной личностью, и это ршеніе не можетъ вступить въ силу иначе, какъ посл настойчивыхъ попытокъ сдлать его единодушнымъ, въ-3-хъ, въ форм общиннаго владнія и труда, право на вс выгоды общаго труда и общаго, равноправнаго пользованія всмъ достояніемъ общины, и, въ-4-хъ, помочь, какъ самое широкое проявленіе коллективной нравственности, когда община идетъ на помощь личности или въ чрезвычайныхъ, экстраординарныхъ случаяхъ жизни, или же узаконяетъ извстную форму помочи, какъ обиходъ, какъ начало, дйствующее постоянно (что мы и видли выше).

Вотъ какія широкія и глубоко-гуманныя основы для совмстнаго существованія человческихъ индивидуумовъ выработалъ народъ и выработалъ, какъ показываетъ исторія, еще ‘на зар цивилизаціи’. Эти же основы — краеугольный камень нашей народной жизни, на нихъ покоится все міровоззрніе народа, его инстинкты, его стремленіе, его будущее…

Такова схема устоевъ народной жизни, одинаково справедливая и дли ничтожной общины — деревеньки, въ три-пять дворовъ, и для огромнаго общиннаго союза въ вид общины — волости. Вотъ образъ для этой схемы: безпредльное, глубокое, спокойное, но не безжизненное море, поверхность котораго чуть замтно, но плавно волнуется. На этой поверхности постоянно одна за другой рождаются, встаютъ и снова таютъ невысокія волны, образуя въ общемъ мелкую рябь, производимую тихимъ, равномрно дующимъ втромъ. Море — это община, рябь — это дыханіе ея груди, это проявленіе ея будничной жизни, частичныя волны — это семьи, которыя группируются около каждаго индивидуума, сначала он чуть замтны, составляясь только изъ одной пары, но вотъ он разрастаются шире и шире, ихъ стволъ подымается выше и вотъ, поднявшись до естественной границы, опредляемой общимъ достояніемъ моря, он разсыпаются, дробятся и таютъ въ общемъ могучемъ организм.

Таковы основы. Но каково, спросятъ, ихъ практическое приложеніе въ современной дйствительности? Мы сказали бы, что уже разъ народъ съумлъ выработать эти основы, разъ легли он краеугольнымъ камнемъ въ его жизни, одно это должно быть актомъ высокой важности. Разъ согласившись съ этимъ, разъ проникнувшись убжденіемъ, что таковы идеалы народа, мы будемъ имть подъ собой самый прочный, самый устойчивый базисъ, который сразу освтитъ намъ вс разнообразныя и противорчивыя явленія исторической и современной народной жизни. Только прочно установившись на этомъ базис, мы не рискуемъ сказать ложь о народ, только выходя отъ него, мы не рискуемъ разойтись съ народомъ, даже при самыхъ благихъ намреніяхъ, не рискуемъ ввергнуть народъ въ массу золъ…

Дйствительно, море народной общины и въ своихъ историческихъ судьбахъ, и въ современномъ состояніи далеко не похоже на то идеально-спокойное море, чуть колеблемое и освжаемое только легкимъ дуновеніемъ втра, какъ нами представлено выше. Исторія этого моря — бурная исторія, едва только были намчены народнымъ творчествомъ условія мирнаго органическаго развитія, какъ уже море его жизни должно было вступить въ борьбу съ стихійными порывами бурь и урагановъ. Они носились надъ нимъ неустанно, неослабно, они вздымали на немъ громадныя бунтующія волны, они буравили въ немъ бездны страшной глубины, они чуть не выворачивали его вверхъ дномъ.

Силы вншнихъ вліяній на народную жизнь были громадны, исторія этой жизни оставила намъ изумительные памятники борьбы излюбленныхъ народныхъ идеаловъ съ этими вліяніями. Но, кром памятниковъ этой поучительной борьбы, народная жизнь сохранила, къ нашему счастію, въ своихъ, еще мало извданныхъ глубинахъ драгоцнные и чистые перлы, т великіе зачатки общественныхъ идеаловъ, которые она излюбила когда-то, и которые пронесла неприкосновенными черезъ весь ужасъ стихійной борьбы. Какъ ни глубоко затерялись эти перлы подъ игомъ всевозможныхъ вншнихъ историческихъ воздйствій, какъ ни трудно, повидимому, открыть ихъ теперь, но при мало-мальски честномъ и добросовстномъ наблюденіи народнаго быта, ихъ присутствіе чувствуется всюду, они, какъ золотой песокъ, разсыпаны по жиламъ народнаго организма. А тамъ, гд сила вншнихъ вліяній была наименьшая, была сведена до нуля, тамъ уже теперь есть цлые самородки, блистающіе яркимъ, свтлымъ отблескомъ первобытнаго идеала. Какое благодарное поприще, какая великая сокровищница для ученаго геолога и геогноста эта народная жизнь!

Умть открыть эти золотоносныя жилы, умть выдлить чистые, драгоцнные перлы изъ подмсей, собрать ихъ въ одну коллекцію и сохранить для потомства, какъ драгоцннйшее наслдство трудовой народной массы, разъяснить смыслъ и значеченіе этого наслдства, чтобы затмъ ввести въ сознаніе всхъ понятіе о его высокой цнности — какая высокая и благодарная задача! Но, вмст съ тмъ, это трудная задача, она потребуетъ для себя работы еще не одного поколнія. Мы стоимъ только еще въ предчувствіи одной постановки ея, да и самая постановка этой задачи для насъ теперь темна и едва возможна… Мы были бы вполн довольны, еслибы наши читатели хотя только ‘приняли къ свднію’ возможность ея постановки.

Для нашей же спеціальной цли было бы достаточно и того, еслибы читатели, приступая къ чтенію изслдованій о народной жизни, встрчаясь съ неожиданными и часто противорчивыми проявленіями ея, припоминали набросанную нами, очень поверхностную, положимъ, но зато очень простую и несложную схему главныхъ основъ бытовыхъ народныхъ формъ. При этомъ условіи, ему легко будетъ оріентироваться и каждая, даже самая малая современная община-деревня представится ему довольно цльнымъ аггломератомъ, въ которомъ онъ ясно различитъ составныя его части: и золотоносную жилу, какъ центръ и основу его, и массу стороннихъ примсей, приставшихъ къ ней. Умнье чисто и отчетливо отличить эти примси — и составляетъ одно изъ важнйшихъ условій для изслдователя народнаго быта.

Я полагаю, что все сказанное мною не будетъ лишнимъ, даже повтореніе нкоторыхъ общихъ мстъ не безполезно, въ виду того сумбура взглядовъ, который существуетъ въ настоящее время у насъ относительно деревни.

Возвращаясь затмъ къ раздламъ вообще и въ частности къ семь братьевъ Гордевыхъ, мн остается только сказать, что, посл всего изложеннаго, очевидно, куда должны направляться соболзнованія по поводу раздловъ. Не о томъ мы должны сожалть, что составляетъ явленіе органическое, естественное, неизбжное и не къ тому стремиться, чтобы искуственными средствами изуродовать это естественное явленіе. Вдь это, въ сущности, такъ же нелпо, какъ еслибы ребенокъ, все время ходившій на помочахъ, наконецъ, естественно, захотлъ ходить самостоятельно, но при этомъ почему-то какъ разъ посыпались на него всякіе невзгоды, а мы, на основаніи положенія pest hoc, ergo propter hoc, ршаемъ, что все это оттого, что на помочахъ его не держатъ. Очевидно, не лучше ли намъ пожалть о чемъ-нибудь другомъ, напримръ, хотя о томъ, почему семья Гордевыхъ распалась на мелкія семьи, но при этомъ одни стали бдны, другіе разбогатли еще больше? Почему община, при всемъ своемъ желаніи, не могла дать обднвшимъ семьямъ больше средствъ къ существованію, чмъ дала? Очевидно, эти вопросы уже совершенно иного свойства и съ раздлами ничего общаго не имютъ. Толкованіе же деревенскихъ стариковъ не больше, какъ хватаніе за соломенку утопающаго человка: вдь для матеріальнаго достатка все же легче удержать семью не въ раздл и потребовать отъ нея безпрекословнаго повиновенія, чмъ измнить условія, гнетущія крестьянскую общину. ‘Надо судить по человчеству!’ какъ говоритъ какой-то герой Островскаго.

V.
Бесда съ ддомъ Матвемъ о количеств и распредленіи общинной земли.— Фантастическій староста Иванъ Васильевъ.— Чиновники и мужики, распредляющіе землю.— Кто ‘бабій разумъ принизилъ’?

На другое утро, усвшись, по обыкновенію, ‘за кипяточкомъ’, мы съ ддомъ Матвемъ собесдовали о ‘мышеяди’ и ‘просор’. Отвтъ его, который, по моему мннію, долженъ былъ заставить ‘свжаго’ человка разразиться минорными іереміадами объ отсутствіи въ мужикахъ общинной солидарности и интереса къ общественнымъ дламъ, приведенъ выше. Но почему долженъ былъ ‘свжій человкъ’, въ конц-концовъ, придти ‘въ великій конфузъ’ — я не скажу и теперь, такъ какъ отвтомъ на это послужитъ одна изъ характернйшихъ страницъ нашихъ общинныхъ будней.

А до нея мы дойдемъ въ свое время.

Такъ какъ мн прежде всего необходимо было познакомиться съ самыми необходимыми предварительными данными о нашей деревеньк, то я и повелъ разговоръ съ ддомъ въ такомъ род.

— Скажи мн, ддушка, сколько у васъ въ деревн душъ считается, сколько дворовъ, сколько земли, лсу?

— Дворовъ я теб скажу — 24, и душъ скажу — въ наличности клади такъ — 64, а насчетъ земли одно теб могу сказать: было, братецъ, когда-то много, а теперь — маловато-таки.

— Да вы на какихъ правахъ владете землей?

— Нарзка намъ была, нарзано въ собственность. Раньше-то мы были патріаршіе, въ нашей деревн конюшни патріаршія стояли. Давно ужь это. Я вотъ не запомню. Потомъ переписали насъ въ экономическіе, а теперь государственными считаемся.

— Такъ сколько же у васъ земли на душу приходится?

— Не знаю, какъ теб сказать, отвтилъ задумчиво ддъ, и по лицу его нельзя было понять, дйствительно ли онъ и самъ не знаетъ, или не хочетъ сказать.

— Такъ какъ же это ты не знаешь?

— Да вдь какъ ее считать!.. А думается и то, что наговоришь теб съ дуру, наврешь себ на шею… А тамъ и ищи виноватаго!

— Такъ ты мн, значитъ, не довряешь?

— Отчего бы… Кажись, ты человкъ хорошій… Только учены мы оченно, такъ теперь ужь, и въ дло, и не въ дло — сумнваешься.

— Ну, хорошо. Посл скажешь, когда я побольше у васъ поживу, когда лучше меня узнаешь… А какъ же вы учены были?

— Да были… Вотъ нарзка была, спрашиваютъ — укажи, вишь, чмъ владли… Мы съ дуру и давай указывать. Ну, и подрзали! Эва ли машина какая землищи была!.. А то было вотъ какъ, другъ мой сладкій: прізжаетъ къ намъ въ волость чиновникъ, вотъ что ты же, и давай всхъ опрашивать, кто какимъ ремесломъ промышляетъ. Мы это тоже съ дуру давай валить: я, молъ, плотникъ, а я, молъ, серповщикъ!.. Мы, молъ, люди вострые! Еще въ похвальбу одинъ супротивъ другого пошли, а онъ, братецъ, сидитъ да писарю вс эти наши показанія записывать велитъ. Записалъ и говоритъ: ‘ну, теперь, братцы, говоритъ, вы промысловыя деньги должны вносить, по 2 рубля, значитъ, съ каждаго. Вотъ вамъ и обложеніе!’ Мы было спервоначалу сомутились. Говоримъ: какъ же это такъ-то, за довренность нашу?.. Онъ это сейчасъ лисой прикинулся и говоритъ: ‘Вотъ что, говоритъ, молодцы — вы это къ сердцу очень-то не принимайте. Будете вы платить всего два года. И за это, говоритъ, вамъ въ благодарность всмъ земли будетъ прирзано’…— И лсу? спрашиваемъ.— ‘И лсу!’ говоритъ.— Повеселли. Платимъ, другъ мой сладкій, это самое обложеніе годъ, платимъ два. Прошло это два года, приходитъ въ волость предписаніе: промысловое обложеніе сложить и боле не взыскивать. Съ тмъ и конецъ. Толкнулись было мы этто въ правленіе насчетъ благодарности… Ну, что! пустое дло! И по сейчасъ ждемъ, да, правду сказать, и ждать перестали.

— Ну, я, ддушка, не чиновникъ, и интересуюсь по своей личной вол и охот.

— Да это видать… Я вотъ теб, пожалуй, если у тебя охота такая есть, владнную запись принесу. Читай самъ, какъ знаешь.

— А она у васъ у кого хранится?

— Хранится она у меня… У насъ по череду она хранится, кто, значитъ, въ десятскихъ ходитъ… Вотъ мой чередъ отойдетъ, я и бумаги вс сосду передамъ: владнною запись, оброчныя квитанціи.

— А старосты у васъ нтъ?

— Есть и староста, только онъ изъ другой деревни, и живетъ тамъ. На ту деревню нон чередъ выпалъ. Оттого это такъ, что деревни у насъ малыя, меньше 100 душъ. А староста на 100 душъ полагается. Вотъ у насъ нсколько деревень одного старосту только и выбираютъ, по очереди. А у каждой деревни въ начальств одинъ десятскій ходитъ.

Ддъ Матвй сходилъ на свою половину и принесъ мн владнную запись. Въ ней значились такія данныя:

По владнной записи 1872 года, въ дер. Ямы считается, по 10-й ревизіи, 53 души (на лицо 64), на нихъ земли 311 дес. удобной и 7 дес. неудобной. Кром того, 53 дес. лсу и 1,7 дес. въ немъ неудобной,

— Ну, узналъ сколько у насъ земли? спросилъ ддъ.

— Узналъ. Выходитъ по шести десятинъ. Это хорошо. Я знаю, у бывшихъ помщичьихъ всего по 3—3 ¹/₂ десятинъ. Да еще у васъ лсу по десятин на душу… Вотъ вы какіе богатй!

— Что говорить! плохо ли по шести десятинъ!

— Значитъ у васъ и хлба нетолько что самимъ хватаетъ, а еще и на продажу хватитъ.

— Ну, это не скажи. Хватаетъ у насъ хлба до новаго вотъ разв дворовъ у десяти — это первое, а второе — и земли пахатной мало. Мы вонъ въ аренду у помщицы снимаемъ, 100 рублевъ ей платимъ въ годъ…

— Какъ же такъ? Значитъ, земля плоха?

— Нтъ, землю зачмъ обижать… Оно насъ не обдляетъ, все ужь самъ-пятъ-шестъ завсегда дастъ.

— Такъ отчего же это?

— Отчего ни то да есть, отвчалъ ддъ, очевидно, и самъ не понимая, отчего это такъ.

Я не сельскій хозяинъ, и, конечно, ничего не могъ разъяснить по этому вопросу. Здсь я заношу только фактъ, что при шести десятинномъ надл, въ который входитъ хорошій поемный лугъ, и при десятин лса на душу, во-первыхъ, община должна снимать въ аренду участокъ земли не меньше, какъ по 1—¹/₂ десятин на душу, и во-вторыхъ, каждый дворъ ямскихъ крестьянъ непремнно долженъ отпустить отъ себя одного-двухъ работниковъ въ зимній отходъ на сторону: въ этомъ случа, онъ оправитъ вс повинности, недоимокъ у него не будетъ, муки хватитъ до новой, избу покроетъ тсомъ, раза два-три въ недлю будетъ пить чай, и кое-что останется на выпивку.

Въ противномъ же случа, т. е. если во двор нтъ лишняго работника, уходящаго на заработокъ, или если самъ хозяинъ не идетъ въ заработокъ, онъ, оправивъ безнедоимочно повинности, никогда не соберется съ силами вывести хорошую избу, покрыть ее тсомъ, будетъ окутываться соломой, хлба у него не хватитъ до весны, чай пить будетъ не въ состояніи, сть станетъ скверно, даже по мужицкому масштабу, и неизбжно втянется въ долги.

Я, повторяю, не берусь ршать здсь этого вопроса. Я только констатирую фактъ.

— Какъ же, ддушка, вы распредляете между собою эту землю?

— Распредляемъ мы ее по равненію, отвчалъ ддъ: — по справедливости, чтобы никому не обидно.

— Но какъ же именно?

Ддъ затруднялся отвчать. Оказалось дломъ не особенно легкимъ — ясно, опредленно, толково разсказать, повидимому, очень простую процедуру владнія землей, но, въ сущности очень, сложную, такъ какъ на этой процедур основана сложная сть всхъ общинныхъ отношеній. Что ддъ Матвй, да и никто изъ мужиковъ не можетъ этого сдлать, вовсе не доказываетъ того, чтобы ддъ Матвй или вообщее крестьянинъ не понималъ этой системы, и что для правильнаго веденія ея изъ года въ годъ необходимъ будто бы, какъ утверждаютъ нкоторые интеллигентные наблюдатели, какой-то придуманный ими фантастическо-идеальный староста Иванъ Васильевъ. Не будь этого фантастическаго старосты Ивана Васильева, субъекта очень рдкаго, притомъ же среди крестьянъ, какъ утверждаютъ эти интеллигентные наблюдатели, который одинъ будто бы уметъ длать передлы, уметъ раскладывать подати, уметъ вообще руководить ходомъ крестьянской общинной жизни, не будь его, этого великолпнаго старосты Ивана Васильева, и община крестьянская представляла бы стадо боле глупое, безсмысленное и стихійное, чмъ стадо барановъ. Кто хотя мало-мальски добросовстно относился къ изученію крестьянскаго быта, кто хотя прожилъ только одну страду въ деревн, тотъ не можетъ не признать въ этомъ вымышленномъ Иван Васильевн нелпое порожденіе фантазіи. Что всего удивительне — типъ этотъ изобрла фантазія людей очень развитыхъ и очень добросовстныхъ, но, очевидно, чмъ-то черезъ-чуръ увлекающихся… Мы еще вернемся къ этому фантастическому типу. Не можетъ быть ни малйшаго сомннія въ томъ, что нетолько ддъ Матвй, нетолько каждый взрослый членъ общины, но даже подростки, дти крестьянскія, какъ мы уже видли, прекрасно понимаютъ всю спорную систему своихъ общинныхъ отношеній. Да, это до очевидности ясно. Она — результатъ тысячелтней народной исторіи, она передается ими какъ инстинктъ, плоть отъ плоти и кость отъ костей, она весь нравственный укладъ мужицкой души. И вдругъ — только староста Иванъ Васильевъ является, не въ примръ всмъ прочимъ, ея носителемъ! Но понимать будни своей жизни, знать обиходъ ея, жить по извстной традиціи, еще не значитъ, конечно, умть толково и ясно изложить основы и вс проявленія этой жизни, какъ не значитъ это и въ обратномъ смысл, т. е. если не умть, то и не понимать. Для этого необходима извстная привычка къ отвлеченію, чмъ, конечно, мужику заниматься и некогда, и средствъ на это не имется. Какъ ни просты, напримръ, соціальныя отношенія въ сфер культурныхъ людей, но я сильно сомнваюсь, чтобы многіе изъ нихъ способны были ясно и толково растолковать основы своихъ будничныхъ отношеній. ‘Хожу на службу, почитаю отца и мать, люблю и кормлю жену и малютокъ, посщаю храмъ божій, исполняю приказанія начальства и подаю ежедневно милостыню’ — вотъ какъ изобразитъ вамъ культурный человкъ несложную махинацію своихъ будней. Удовлетворитесь вы этимъ? А махинація крестьянскихъ будней куда далеко посложне!

И такъ, чтобы ддъ Матвй могъ боле или мене ясно представить мн процедуру распредленій общинной земли, я долженъ былъ долго говорить съ нимъ, задавая вопросъ за вопросомъ, наводя его на отвты. Я не стану, конечно, дословно передавать всего разговора съ нимъ по этому поводу. Я только отмчу тотъ характерный фактъ, что ддъ Матвй къ каждому отвту непремнно прибавлялъ слова: ‘по равненію, по справедливости, чтобы не обидть’.

Напримръ, въ такомъ род:

— У васъ много вдь неудобной, болотистой земли около деревни сверхъ усадебъ?

— Есть-таки.

— Можетъ изъ васъ кто хочетъ обработать эту землю, подъ огородъ, напримръ?

— Можетъ, отчего-жъ, не стсняемъ…

— А потомъ онъ ужь все время этимъ огородомъ и будетъ пользоваться?

— За что такъ. Надо по справедливости.

— Да вдь онъ все обработалъ, расчистилъ.

— За труды онъ и пользуется. Три года ему даемъ. Зачмъ обижать!

— А потомъ?

— А потомъ ужь сообща будемъ пользоваться, потому — земля общая. Такъ ужь по равненію.

— Такъ у васъ и составляютъ мірскіе огороды?

— Такъ и составляютъ. Ежели дло пошло у кого въ удачу, къ нему другіе сейчасъ пристанутъ, тамъ третьи. Раздлаютъ болотину, а тамъ ужь въ общій передлъ пустятъ, будутъ ровнять.

Я говорилъ объ общинныхъ порядкахъ, конечно, не съ однимъ ддомъ Матвемъ, говорилъ почти со всми крестьянами, которыхъ встрчалъ, и эти знаменитыя слова: ‘по ровненію, по справедливости’, всегда сопровождали ихъ разсказъ, они являлись неизбжнымъ комментаріемъ къ каждому акту общинной жизни. И это не была пустая фраза, ужь потому одному, что тотчасъ подтверждалась фактомъ.

Попробую, по возможности, ясно, опредленно и кратко представить читателямъ результатъ своихъ бесдъ съ ямскими крестьянами по вопросу о распредленіи земли въ нашей маленькой общин.

Я выберу для этого сравнительный методъ, какъ наиболе пригодный для нагляднаго изображенія.

Я уже сказалъ выше, что ямскія общины получили въ надлъ 318 десятинъ удобной и неудобной земли, на 53 души мужского пола, какъ значилось по ревизіи.

Представьте себ, что такое же количество было, положимъ, отдано въ пользованіе групп изъ 53-хъ душъ (тоже только мужского пола, не считая женщинъ и дтей), не имющихъ никакого понятія объ общинномъ владніи, и вообще не знающихъ никакихъ общинныхъ традицій, напримръ, групп оставленныхъ за штатомъ чиновниковъ (благо, аналогичные примры бывали). Предположимъ, наконецъ, что эти чиновники сами будутъ заниматься хлбопашествомъ, личнымъ, а не наемнымъ трудомъ. Какимъ образомъ распорядились бы они дарованной имъ землей, съ условіемъ взноса за всю землю огуломъ ежегодно извстной суммы? Несомннно, что, согласно традиціямъ городской жизни, они разбили бы всю землю тотчасъ же на отдльные участки, по семьямъ, и на каждую семью участокъ во столько десятинъ, сколько въ семь душъ мужского пола. Эти совершенно отдльные участки отгородили бы одинъ отъ другого заборами и изгородями, каждый на своемъ участк поставилъ бы дворъ, съ маленькимъ домикомъ въ провинціальномъ вкус и пустилъ бы во дворъ зубастыхъ собакъ. Общую сумму подати они разбили бы на части, пропорціонально величин каждаго участка. Затмъ, каждому предоставлено было бы свободно жить за свой собственный страхъ, и на свою собственную отвтственность: одни плодились бы на своемъ уголк, другіе — вымирали, одни богатли, другіе бднли, одни исправно выплачивали подати, другія подвергались бы взысканіямъ и, наконецъ, аукціонной продаж ихъ участковъ, чтобы избжать послдняго — бдняки должны были бы занимать деньги у боле состоятельныхъ, но это не отвратило бы бды, они на слдующій годъ должны были бы заложить свои участки богатымъ, а, въ конц концовъ, не миновавъ аукціона, совсмъ отказаться отъ собственности въ пользу послднихъ. Въ конц концовъ, эта чиновничья поземельная коммуна, въ скоромъ времени, превратилась бы въ 3—4 большихъ участка, перешедшихъ въ собственность 3—4 разбогатвшихъ и боле счастливыхъ собратій. Прочіе 45—50 отставныхъ чиновниковъ, съ ихъ семьями, должны будутъ неминуемо или поступить въ батраки къ разбогатвшимъ собратамъ, или арендовать у нихъ нкогда бывшую собственность, или же идти искать другихъ заработковъ на сторон, превратившись въ бездомныхъ пролетаріевъ. Таковъ неизбжный ходъ такого владнія землей. Этотъ порядокъ называется подворнымъ или участковымъ владніемъ, обыкновенно противопоставляемымъ общинному владнію.

Перейдемъ теперь къ нашей общин.

53 души мужского пола получили въ надлъ 318 десятинъ земли, съ условіемъ выплачивать огуломъ ежегодно всю сумму податей (игнорируемъ пока, для большей удобопонятности, многія другія существенныя условія). Воспитанные въ общинныхъ традиціяхъ, всосавъ ихъ съ молокомъ своихъ матерей, ямскіе крестьяне повели дло совершенно иначе. Просимъ теперь читателей припомнить набросанную нами схему общинныхъ отношеній въ предыдущей глав. ‘Воспитанные въ общинныхъ традиціяхъ’ — это значитъ, что каждый крестьянинъ, боле или мене ясно, боле или мене сознательно, принимаетъ, какъ неопровержимыя, приведенныя нами четыре основы схемы: самостоятельность личности, равное право на общій трудъ и общую собственность, и общинная помочь, какъ право и обязанность. Очевидно, что послдовательность и широта приложенія этихъ основныхъ принциповъ стоитъ въ зависимости отъ условій, въ которыхъ приходится ихъ примнять. Въ разсматриваемомъ нами случа, цифровыя данныя (318 десятинъ на 53 ревизскихъ души мужского пола, съ общимъ количествомъ податей въ 12 рублей на душу въ годъ) отчасти опредляютъ эти условія. По крайней мр, ихъ совершенно достаточно, чтобы понять, что эти условія не естественныя, не свободно избранныя и выработанныя, а предписанныя вншнею силой и притомъ исключительно въ ея собственныхъ соображеніяхъ и интересахъ. Это ясно видно изъ одного уже того, что въ этихъ данныхъ главную роль играетъ — ревизская душа мужскою пола, элементъ совершенно произвольный, ничмъ логически не обусловленный (почему ревизская душа только платитъ? Почему за умершаго тотчасъ же посл ревизіи община должна платить вплоть до новой ревизіи, и не платитъ за работника, не попавшаго въ ревизію? Почему, только мужского пола, а не женскаго пола? Какія раціональныя основанія для всего этого?). Но этотъ элементъ давно уже настойчиво вводился въ жизнь народа, несмотря на полнйшее несоотвтствіе его съ главными народно-бытовыми основами, давно онъ ломаетъ эти основы, вынуждая ихъ всевозможными способами вступать съ ними въ компромиссъ. Отсюда логически вытекаетъ произвольность самаго надла только по ревизскимъ душамъ мужского пола, и самое несеніе повинностей и податей {Въ настоящее время, впрочемъ, вопросъ этотъ существенно измняется, такъ какъ подушная подать упразднена. Ред.} за эти надлы. Я не буду здсь говорить уже о томъ, что самое понятіе надлъ чуждо народному міровоззрнію на землю.

И такъ, прежде чмъ приступить къ распредленію надловъ, при данныхъ, современныхъ намъ условіяхъ, крестьянинъ ставится въ необходимость или обойти эти условія, или вступить съ ними въ компромиссъ. Крестьянская община длаетъ и то, и другое. Въ этой операціи она съ каждымъ годомъ все больше и больше утрачиваетъ двственность своего первобытнаго міровоззрнія. Чтобы наглядне представить этотъ фактъ, мы должны продолжать нашу гипотетическую параллель. Предположимъ, что, имя въ своемъ распоряженіи 318 десятинъ, крестьянская община въ 53 души мужескаго пола и столько же женскаго, не стснена никакими чуждыми ей представленіями, а свободно управляется своимъ естественнымъ міровоззрніемъ, такъ же свободно, какъ, въ приведенномъ нами выше примр, чиновничья община свободно слдовала своему собственному міровоззрнію. Сообразно всему общинному складу, привычк все длать сообща, крестьянская община никогда не можетъ начать распредленія съ акта раздла земли. Прежде всего, она выберетъ удобный кусокъ земли изъ общаго ея количества и отведетъ его подъ усадьбы, на которомъ и осядетъ сообща, всей общиной. Сообразно своему представленію объ общин, какъ о вчно-подвижномъ сложномъ организм, состоящемъ изъ извстнаго, постоянно колеблющагося количества индивидуумовъ, около которыхъ группируются естественныя семьи, она отводитъ изъ усадебной земли участки подъ дворы, для каждой существующей въ данный моментъ естественной группы-семьи, и строитъ сообща, помогая другъ другу, избы. Сообразно представленію о томъ, что естественныя группы семьи постоянно возрастаютъ и постоянно же естественно разлагаются, достигнувъ извстной границы возрастанія, и такимъ образомъ, выдляютъ изъ себя новыя, естественныя группы, община отводитъ въ запасъ подъ усадьбы боле земли, чмъ требуетъ то количество группъ, которое имется въ моментъ заселенія данной мстности. Этотъ запасъ мало по малу поглощается новыми, выдляющимися, естественными группами-семьями. Таковъ первый актъ распредленія. Затмъ, остальныя земли естественно распадаются на три основныя части, сообразно условіямъ сельско-хозяйственныхъ трудовъ, на пашню, покосъ, и выгонъ. Первая часть, въ свою очередь, соотвтственно данной сельско-хозяйственной систем, дробится на три поля: паръ, озимое и яровое. И, наконецъ, какъ эти поля, такъ и луга естественно распадаются на такъ называемыя въ нашей мстности еми (вроятно, отъ слова иматъ, братъ, емлю, беру, выбираю). Емь — это часть поля извстнаго качества, ее опредляетъ составъ и свойство почвы, нагорное или низкое мстоположеніе, направленіе скатовъ для стока воды, близкое или далекое разстояніе отъ дороги и усадебъ. Количество ихъ въ каждомъ поле, конечно, различно, какъ различны он и по размру. Въ пол, которое я засталъ въ Ямахъ подъ озимымъ хлбомъ, считалось 6 емей. Емь, такимъ образомъ, есть первая, естественная единица распредленія земли, въ отношеніи ко всей общин. Съ нея начинается уже процессъ распредленія, сообразно есте ственной комбинаціи группъ, составляющихъ общину. Здсь можетъ быть два случая, сообразно различнымъ, даннымъ условіямъ: 1) каждая емь поля и луга обработывается сообща всми пашенными рабочими мужскими и женскими силами общины, и затмъ, идетъ длежъ продукта. (Такъ это и должно было случиться неизбжно при естественномъ развитіи народно-бытовыхъ основъ. На это указываютъ нкоторыя, сохранившіяся досел общины, съ такимъ артельнымъ порядкомъ обработки полей). 2) Или же примняется система передловъ. (Эта система въ особенности утвердилась въ послднее время, надо полагать, что, будучи нкогда системой на случай, въ виду какихъ-либо естественныхъ условій, требовавшихъ ея приложенія, такъ какъ почему-либо обработка сообща извстной части поля была неудобна, она, въ послднее время, какъ увидимъ, явилась какъ средство на защиту общинныхъ основъ равноправности). Что оба эти пріема одинаково сродны народнымъ міровозрніямъ, и что одинъ другому служитъ только дополненіемъ (но никакъ не исключаютъ другъ друга) ясно доказывается тмъ, что оба эти пріема, въ большинств случаевъ, существуютъ одновременно. Такъ поля могутъ поступать въ передлъ, а луга косятся сообща, и наоборотъ, или же одна часть поля идетъ въ передлъ, а другая обрабатывается сообща.

Принявъ первый случай, какъ естественное развитіе общинныхъ основъ, а второй — только какъ форму приспособленія къ извстнымъ условіямъ, такъ какъ однимъ изъ существеннйшихъ свойствъ общины является ея замчательная жизненная эластичность, и, вслдствіе этого, способность къ высокой степени развитія — мы и остановимся здсь. Логическія слдствія такого порядка вещей могутъ быть легко угаданы каждымъ. А сопоставивъ дв параллельныя системы распредленія земли — чиновничьей и мужицкой, всякому будетъ понятна радикальная разница логическихъ послдствій, изъ нихъ вытекающихъ.

Для нашей цли этого и достаточно. Имя въ виду эту параллель, читателю уже ясно будетъ въ современной общин отличить, что собственно осталось въ ней нетронутымъ изъ главныхъ бытовыхъ народныхъ основъ, что явилось (какъ осложненіе, какъ результатъ приспособленія, что, наконецъ, вошло въ нее чуждаго.

Получила Ямская община въ 72 году надлъ, въ размр 318 десятинъ на 53 ревизскихъ души мужескаго пола, выходитъ по 6 десятинъ на душу. Но что такое для общины ревизская душа? Какую функцію общин она представляетъ? И почему эта душа мужескаго только пола? Разв въ общин была когда-нибудь отдаваемо особое преимущество мужскому полу? И были ли какія-нибудь основанія для этого преимущества? Община не можетъ найти въ себ никакихъ основаній для существованія этихъ представленій. Община знаетъ одно — право труда, право работника, будетъ ли то мужчина или женщина. Это право для нея одинаково. Но длать нечего. Сохранивъ неизмнно исконную систему естественнаго распаденія земли, приходится, дальше уже распредлять надлъ по ривизскимъ душамъ {Здсь могутъ задать вопросъ: почему-же община не перешла естественно къ тому порядку распредленія земли, съ артельной обработкой, какъ это слдовало по ея идеаламъ? Оттого, что вншнія вліянія начали давить на общину не сегодня, не вчера, читатель, а тысячу лтъ тому назадъ. Авт.}. Но вдь община состоитъ не изъ ревизскихъ только душъ, она состоитъ изъ непостоянныхъ, измнчивыхъ группъ живыхъ существъ, изъ семей, которыя остались дворами. Этихъ дворовъ 24. Что-же вышло посл распредленія по ревизскимъ душамъ? Вышло полное противорчіе съ самыми главными ея основами. На одинъ дворъ, гд одинъ отецъ работникъ и у него пять сыновей малолтокъ — падаетъ пять душевыхъ надловъ, значитъ 30 десятинъ, съ уплатой налога въ 60 рублей, на другой дворъ, гд отецъ работникъ, мать сильная работница, и три дочери незамужнихъ, вс работницы, падаетъ всего одинъ душевой надлъ, т. е. только 6 десятинъ, съ уплатой 12 рублей въ годъ. На третій дворъ, гд при отц, здоровомъ еще старикъ-работник, четыре сына работника, падаютъ полностію вс пять надловъ, т. е. 30 десятинъ, съ платою 60 рублей. Еслибы пришлось просуществовать при подобныхъ условіяхъ 5—10 лтъ, результатъ неизбжно былъ бы тотъ же, къ которому пришла чиновничья община. Но мужицкой общин не легко было сразу отршиться отъ своихъ завтныхъ традицій. Она стала искать выхода, стала искать примиренія, компромисса. И вотъ она, согласно традиціямъ, длитъ все наличное количество общинныхъ группъ-семей или дворовъ на три разряда: на семьи сильныя, среднія и малосильныя, не по количеству уже ревизскихъ душъ, а по числу здоровыхъ работниковъ въ семь, будутъ ли то мужики или бабы. Такимъ актомъ дисгармонія отношеній хотя уже значительно стушевана, но корень этой дисгармоніи остался нетронутымъ: самое раздленіе семей на эти группы уже показываетъ, что благосостояніе сильныхъ семей будетъ возростать, а малосильныхъ — уменьшаться. Это выясняется вполн при длеж земли. Какъ только совершится актъ раздла на сильныя, среднія и малосильныя семьи, такъ тотчасъ входитъ въ свои права понятіе о надл, о надльной единиц: сильныя семьи требуютъ, конечно, больше земли, чмъ малосильныя.

Согласно съ этимъ, Ямская община распадается на четыре сильныхъ семьи, получившія по четыре душевыхъ надла, на семь среднихъ, получившихъ по три душевыхъ надла, на десять малосильныхъ, получившихъ по два душевыхъ надла и сверхъ того, 3 двора безземельныхъ бобылей, которые не въ силахъ тянуть надлъ при 12 р. подати (однодушниковъ нтъ, такъ какъ съ одного надла не оправишь даже однхъ податей). Повидимому, общинная совсть должна бы удовлетвориться, хотя и фиктивно, такъ какъ она должна хорошо знать, что на двухдушевомъ надл малосильная семья далеко не удетъ, что это и будетъ та, вчно недодающая и недосыпающая семья, которая не сведетъ даже концы съ концами, и что она неизбжно должна съ каждымъ годомъ раззоряться все больше и больше. Другое дло сильная семья: больше земли — возрастаетъ и ея продуктивность въ прогрессивной степени. А еще при этомъ четыре-пять здоровыхъ работниковъ. Къ двумъ же десятинамъ поставь хотя пять работниковъ, они только будутъ впятеро голодне, а продуктивность земли останется та же. Знаетъ это Ямская община, и опять трогается ея общинная совсть. Не имя силъ слдовать своимъ традиціямъ, Ямская община прибгаетъ къ систем передловъ. По этой систем, черезъ боле или мене короткіе опредленные сроки, вс семьи Ямской общины, въ назначенный день отказываются отъ своихъ надловъ, отказываются во имя справедливости, во имя равненія. На одинъ моментъ вся, находящаяся въ владніи общины земля какъ бы находится въ первобытномъ состояніи. Сроки передловъ въ Ямской общин назначены такіе: пашня — черезъ 17 лтъ, огороды — черезъ 17 и луга — ежегодно. Такое различіе существуетъ здсь потому, что пашня представляетъ для общинниковъ наимене выгодную статью дохода, а, значитъ, надо и боле времени, чтобы каждому окупить съ пашеннаго надла свои труды, положенные въ нее, также и огороды, напротивъ, луга съ избыткомъ вознаграждаютъ ямскихъ крестьянъ ежегодно, и, слдовательно, справедливость наимене нарушается здсь частыми передлами. Несмотря, однако, и на это, общинная совсть все еще не можетъ успокоиться на такомъ компромисс. И вотъ ямскіе мужики допускаютъ въ своей общин ежегодныя и постоянныя передвиженія надловъ, мну надловъ. Такъ, если у двудушника семья ‘вошла въ силу’, а у трехдушника, напротивъ, количество работниковъ въ семь уменьшилось, они мняются надлами, ‘пересаживаются’, двудушникъ ‘садится’ на надлъ трехдушника, а послдній переходитъ на надлъ перваго. Мна эта совершается естественно, безъ всякихъ коммерческихъ сдлокъ, какъ увидимъ ниже, и доплачивается только за городьбу полей.

Вотъ къ какой сложной систем компромиссовъ должна прибгать община, чтобы до возможной степени охранить свои излюбленныя основы! Это будетъ для читателя еще ясне, когда мы перейдемъ къ описанію самаго процесса передловъ.

Но объ нихъ въ своемъ мст. Здсь мы отмтимъ только, что эта сложная система распредленія земли, въ современномъ вид, при всхъ усиліяхъ общины, не можетъ уже поддержать въ ней полнаго равноправія. А если принять во вниманіе массу другихъ условій, напирающихъ на общину, какъ, напримръ, развращающее вліяніе города, результатомъ котораго является наклонность къ обособленію и покупк собственной земли ‘въ вчное владніе’, какъ говорятъ мужики, несоотвтствіе количества земли съ платежами, лежащими на ней, что всего больше отзывается на малосильныхъ семьяхъ, на недостатокъ земли и пр., то дезорганизація ея исконныхъ устоевъ представится еще ярче. Но, тмъ не мене, община борется неустанно, всми силами охраняя свои излюбленные идеалы.

Въ заключеніе этой главы, я приведу небольшую иллюстрацію въ доказательство того, какъ расходятся народныя міровоззрнія по самымъ существеннымъ вопросамъ, какъ напр. по вопросу о равноправности женщинъ, съ ходячими представленіями культурныхъ людей, я приведу разсказъ дда Матвя. Между прочимъ, изъ него же можно увидть, какой сумбуръ понятій и отношеній вноситъ въ народную жизнь усердное проведеніе въ нее чуждыхъ ей воззрній.

— А почему это двкамъ надлъ не полагается? спросилъ я дда въ заключеніе сегодняшней съ нимъ бсды: — Какъ ты думаешь?

— Такіе ужь законы повелись, вотъ поэтому двкамъ и надлу нтъ! И земля двкамъ не полагается! Стало, двка — не мужикъ.

— А давно такіе законы повелись и отъ кого?

— Это отъ Петра перваго идетъ. Вотъ это съ какихъ мстъ. Онъ бабій разумъ принизилъ, онъ такой и законъ далъ. Выходитъ, что съ Петра бабьему разуму и приниженье пошло. Оттого вотъ и разныя сумннія выходятъ, оттого у насъ и сладу съ бабой не стало.

— Какія же сумннія, ддушка?

— Пожалуй, я теб разскажу. Вотъ, примромъ, у меня невстка есть… Все было запрежде ничего, какъ быть, а тутъ — вышло, братецъ, сумнніе, да и на поди! Отецъ-то ея, значитъ своякъ мой, недалече въ сел жилъ. Проживалъ у нихъ въ сел же мужикъ, достаточный мужикъ. И умри этотъ мужикъ скоропостижно. Осталась у него жена, которая тоже, гршнымъ часомъ, ослпла. А у мужика этого былъ братъ, въ город жилъ и торговалъ. Сейчасъ этотъ братъ налетлъ изъ города и въ наслдство вступился. А надо теб сказать, что они еще при родител раздлены были и каждый свое имущество самъ произрощалъ себ. По нашему, ежели братъ отдленъ, такъ ему нечего встревать въ наслдство посл брата. Потому, покойникъ съ женой вдвоемъ, сообща достатокъ свой принаблюлъ. Да и жена-то осталась слпая, родныхъ никого нту: по-міру идти и то нельзя, одна-то далеко неуйдешь! Ну, пошло посл того слдствіе, пошли опросы съ мужиковъ. Такъ бы мужикамъ и показать, что, молъ, братья были въ раздл, жили и наживали въ особнякъ, а что слпую вдову не слдъ обижать. Понахали тутъ чиновники, показали законъ — и велли подписаться! Вотъ и своякъ мой тоже подписалъ. Я ему посл и выговариваю: зачмъ-молъ вы, знавши все, допустили бабу изобидть?— А онъ говоритъ: нахали, говоритъ, чиновники, заставили подписать, что братъ точно былъ покойнику братъ и прямой наслдственникъ, а что вдов слдуетъ по закону смая часть. Ну, такъ тому длу и быть: выдали баб сколько слдствуетъ по Петрову закону — смую часть. Вотъ и разскажи, братецъ мой, про это самое своякъ-то мой дочери, невстк моей, такъ же вотъ, какъ мн разсказалъ. Та себ это въ голову и забери, что молъ другіе законы пошли, да съ умнаго-то разума, какъ то въ сердитый часъ (поворчалъ я на нее, признаться) и молви мн: ‘Такъ что, говоритъ, мн въ домъ-то тестю стараться! Все равно, сколько жилы не тяни, а умретъ мужъ — всего только смую часть получишь!’ Такъ эти ея слова по-сердцу меня словно ножомъ и рзнули!..

VI.
Деревенскіе сходы.

Вотъ уже второй день, какъ у насъ идетъ сходъ за сходомъ. Посмотришь въ окно,— то въ одномъ конц деревни, то въ другомъ толпятся хозяева, старики, ребятишки: одни сидятъ, другіе стоять передъ ними, заложивъ руки за спины и внимательно кого-то слушая. Этотъ кто-то махаетъ руками, изгибается всмъ туловищемъ, кричитъ что-то весьма убдительно, замолкаетъ на нсколько минутъ — и потомъ опять принимается убждать. Но вотъ упругъ ему возражаютъ, возражаютъ какъ-то вс, сразу, голоса подымаются выше и выше, кричатъ въ полное горло, какъ и подобаетъ для такой обширной залы, каковы окрестные луга и поля, говорятъ все, не стсняясь никмъ и ничмъ, какъ и подобаетъ свободному сборищу равноправныхъ лицъ. Ни малйшаго признака оффиціальности. Самъ старшина, Максимъ Максимычъ, стоитъ гд-то сбоку, какъ самый не видный членъ нашей общины. Вотъ уже идетъ третій сходъ, я напрягаю все вниманіе и только чуть-чуть начинаю понимать, въ чемъ суть. Я нарочно не разспрашивалъ никого, объ чемъ толкуютъ наши мужики. Мн хотлось непосредственно постигнуть суть деревенскаго схода и посмотрть, какой эффектъ производитъ онъ на свжаго интеллигентнаго наблюдателя. Признаться сказать, мое положеніе было очень глупое. Воображаю — какое глупое выраженіе было и на моемъ лиц, когда, посл двухъ часовъ присутствія вблизи схода, я уходилъ совершенно отуплымъ, не имя силъ связать ни одного яснаго представленія о происходившею. Между тмъ, каждый изъ мужиковъ, нсколько разъ отривмсь отъ преній разными хозяйственными случайностями, въ рож, напримръ, того, что телка, задравши хвостъ, вырвется со двора — и ораторъ схватываетъ, на половин своей блестящей рчи, колъ и бросается загонять ее, или пузатый двухлтній сынишка реветъ благимъ матомъ, теребя отца-оратора за порты — ораторъ принужденъ произвесть родительское воздаяніе, прежде чмъ окончить свою рчь, несмотря на все это, нсколько разъ отрывающійся отъ преній ораторъ врывается въ бесду вновь съ яснымъ пониманіемъ всего, что происходило безъ него.— Вообще, эффектъ былъ поразительный. Цлый часъ напряженнаго вниманія, и въ конц полное сознаніе, даже обидное сознаніе одного только, что, видя передъ собой совершающійся жизненный процессъ, вы лишены всякой возможности въ немъ участвовать. Эти люди — совсмъ другіе люди, чмъ вы, эти рчи стоятъ вн вашего постиженія, изъ посылокъ длаются выводы, какъ разъ противоположные тмъ, какіе логически длаются въ вашей собственной голов. Сто разъ впродолженіи часа ловишь аріаднину нить, думаешь — вотъ, вотъ начинаю понимать, и вдругъ неожиданно кто-то вспоминаетъ о тетк Ненил, да ддушк Ермил, которые когда-то были къ этому вопросу прикосновенны — и снова нить потеряна, и снова все заволокло туманомъ. Въ особенности характерна была по своему поразительному эффекту послдняя, четвертая сходка. Къ сожалнію, я долженъ сознаться, что чувствую себя не въ силахъ въ типичныхъ образахъ представить здсь мужицкую общинную сходку. Это — вещь почти невозможная для нехудожника, чрезвычайно трудная для художника изъ культурныхъ людей и выполнимая во всемъ объем только художникомъ изъ народа. До сего времени наша художественная литература не дала ни одной мало-мальски типичной и яркой картины изъ области общинной жизни, мы не имемъ ни общинныхъ характеровъ, ни типичныхъ сценъ общинныхъ сходовъ, судовъ, передловъ — этихъ выразительнейшихъ и характернйшихъ картинъ народной жизни. Наши художники какъ-то ухитрялись изображать народъ, отвлекая его совершенно отъ почвы, на которой онъ рождался, вырасталъ, дйствовалъ и умиралъ. Это и понятно. Гоняясь исключительно за психологическими сюжетами въ сфер культурныхъ слоевъ они тже пріемы переносили и въ область народной жизни, благодаря полнйшему невжеству въ этомъ отношеніи. Понятно отсюда, что хуже деревни мы ничего не воспроизводили.

Гд-то, въ одной статейк, мн пришлось натолкнуться на мысль, что, вроятно, воспроизведеніе народной жизни потребуетъ совершенно новыхъ художественныхъ пріемовъ, что оно будетъ возможно только, когда въ сфер искуства будетъ сказано ‘новое слово’.

По моему, эта мысль совершенно врна. Мн даже думается, что это ‘новое слово’ выскажутъ вполн только истинныя ‘дти народа’, только они, родившіяся и выросшія въ атмосфер общинной жизни, могутъ вызвать непосредственно изъ своей души образы этой жизни, только имъ возможно будетъ, въ полномъ объем, осуществить идеалъ того искусства на соціологической подкладк, если можно такъ выразиться, о которомъ мечтаютъ современные философы. Народная жизнь, и въ характерныхъ, величавыхъ картинахъ исторической борьбы, и въ своихъ современныхъ будняхъ представляетъ неисчерпаемое богатство для вдохновеній истинно-народнаго, ‘соціальнаго’ художника. А нашъ культурный художникъ изъ этого матеріала съумлъ сочинить только quasi-патріотическія пантомимы, батальныя представленія съ турецкимъ барабаномъ и невыразимо пошлыя юмористическія кривлянья надъ мужицкимъ ‘рукосуйствомъ’. Исключая т честные, добросовстные, но робкіе зачатки истиннаго художественнаго воспроизведенія народной жизни, которые мы встрчаемъ въ небольшой групп такъ называемыхъ писателей изъ народнаго быта, мало-мальски реально-правдивыя попытки воспроизведенія массовой, общинной жизни народа, я, по-крайней мр, знаю только у Льва Толстаго, какъ напримръ, въ его ‘Поликушк’ сдачу рекрута. И что-же это такое? Дв странички легкихъ набросковъ — только. Но всего замчательне то, что, начиная съ Радищева, наша передовая интеллигенція всегда тяготла къ народу, всегда любезничала съ нимъ, не было почти ни одного крупнаго художника, который не посвятилъ бы воспроизведенію народной жизни своего ‘досуга’. И — удивительное дло!— никто изъ нихъ, несмотря на замчательную талантливость и отзывчивость, не далъ намъ ничего глубже и реальне замтокъ умнаго Радищева. Не доказываетъ ли это еще разъ, что ‘ветхій’ культурный художникъ совсмъ не годенъ для воспроизведенія народной жизни, ни по пріемамъ своего творчества, ни по свойству своей художнической натуры, такъ чуткой къ проявленіямъ культурной жизни, и совсмъ глухой, мелкой, неспособной къ воспринятію могучихъ звуковъ народной массовой жизни.

Чтобы воспроизвесть картину этой жизни, чтобы создать типъ мірскаго, общиннаго человка, нужно быть этимъ человкомъ, нужно носить, по-крайней-мр, въ своей душ идеалы этого человка, нужно проникнуться его духомъ и умть вдохновиться тмъ, чмъ вдохновляется онъ… Задача нелегкая!

Перехожу къ поразившей меня четвертой нашей сходк. О начал ея я узналъ, за четверть версты, съ горы погоста, гд въ то время бесдовалъ съ батюшкой.

— А вдь эта сходка у насъ! сказалъ я, когда изъ-подъ горы сталъ доноситься до меня такой ужасающій шумъ, какъ будто гудлъ цлый базаръ.

— Надо думать — парламентъ! замтилъ иронически батюшка: а по-просту — овцы безъ пастыря.

— Да зачмъ же имъ пастырь, батюшка? Кажется, и безъ него ладно обходятся.

— Точно-съ, дивлюсь!.. Какъ вдь вотъ ругаются — до умапомраченія! Думаешь иной разъ, того гляди въ колья примутся, до смертоубійства дойдутъ! Бывало, въ новинку мн, случаюсь бгалъ къ нимъ. Услышишь вотъ такой гомонъ, испугаешься и побжишь разнимать! А у нихъ это — парламентъ!.. И ничего — глядишь, черезъ полчаса опять мирными поселянами живутъ, да еще въ компаніи и водочку попиваютъ!..

— Вотъ видите! Зачмъ же тутъ пастырь?

— Да оно такъ… Только какъ будто, на нашъ взглядъ, непривычно… безъ пастыря-то.

— Ну, извините… Я побгу… Мн хочется узнать — чмъ кончится эта сходка, распрощался я съ батюшкой.

Когда я прибжалъ въ деревню, надъ ней висла такая забористая, вычурная и крутая брань, что никакой благовоспитанный парламентъ не согласился бы признать себя, даже въ отвлеченномъ принцип, аналогичнымъ съ этимъ сборищемъ мужицкихъ депутатовъ. Сходка была нынче, видимо, полны. Большая толпа колыхалась противъ моей избы. Тутъ собралась, кажется, вся деревня: старики, обстоятельные хозяева, молодыя сыновья, вернувшіеся съ заработковъ на страдное время, бабы и ребятишки. Я помстился, какъ и всегда, у избы, противоположной сходк (какъ человкъ новый въ деревн, я не рисковалъ забираться въ самую сходку, просто чтобъ не стснять и себя, ни мужиковъ). Въ этотъ моментъ ораторскія пренія на сходк достигли уже своего апогея. Если я и на боле спокойныхъ сходкахъ очень немногое могъ сообразить, то теперь и подавно, я ощущалъ только безразличный сплошной гулъ въ ушахъ, иногда покрываемый особенно рзко вырвавшейся изъ общаго гула фразой. Но я видлъ передъ собой непосредственнаго человка au naturel, въ своей рубашк, во всей своей крас. Прежде всего, меня поразила замчательная откровенность непосредственнаго человка, чмъ онъ непосредственне, тмъ меньше въ состояніи маскировать свои мысли и ощущенія, разъ овладло имъ возбужденіе, оно охватываетъ его быстро — и онъ ужь тутъ весь загорается и не потухаетъ до тхъ поръ, пока не высыплетъ передъ вами все достояніе своей души, онъ тутъ и’ передъ кмъ не стсняется, тутъ нтъ и признака дипломатія. Мало того, что онъ раскроетъ здсь всю свою душу, онъ еще разскажетъ и про васъ все, что только когда-либо зналъ, и не только про васъ, но и про вашего отца, дда, прадда… Здсь все идетъ на чистоту, все становится ребромъ, если кто-либо, по малодушію или изъ разсчета, вздумаетъ отдлаться умолчаніемъ, его безжалостно выведутъ на свжую воду. Да и малодушныхъ этихъ на особенно важныхъ сходахъ бываетъ очень мало. Я видалъ самыхъ смирныхъ, самыхъ безотвтныхъ мужиковъ, которые, въ другое время, слова не заикнутся сказать противъ кого-нибудь — на сходахъ, въ минуты общаго возбужденія, совершенно преображались и, вруя пословиц ‘на людяхъ и смерть красна’, набирались такой храбрости, что успвали перещеголять завдомо храбрыхъ мужиковъ. Въ минуты своего апогея, сходъ длается просто открытой взаимной исповдью и взаимнымъ разоблаченіемъ, проявленіемъ самой широкой гласности. Въ эти же минуты, когда, повидимому, частные интересы каждаго достигаютъ высшей степени напряженія, въ свою очередь, общественные интересы и справедливость достигаютъ высшей степени контроля. Эта замчательная черта общественныхъ сходовъ непосредственнаго деревенскаго человка особенно поражала меня. Мы еще встртимся съ этимъ характернымъ явленіемъ въ ‘передлахъ’, гд оно представляется наиболе яркимъ и рельефнымъ.

Пренія на сходк шли crescendo, брань крпчала все больше и больше. Старики, обыкновенно сидящіе на завальн, и т поднялись вс и, сердито стуча кулаками, какъ птухи налетали другъ на друга. Я видлъ, какъ Алешка Собакинъ, весь красный, съ рыжей лохматкой, толстый, съ такимъ же пузатымъ и взъерошеннымъ двухлтнимъ сынишкомъ на рукахъ, наступалъ, крича во все горло, на своего старшаго двоюроднаго брата, Павла Гордева, у котораго, отъ сильнаго огорченія, соломенная шляпа совсмъ свалилась на затылокъ.

— Кто мшаетъ кончить? Кто? спрашивалъ, наступая въ свою очередь на Собакина, Павелъ Гордевъ.

— Ты!.. Ты!.. Ты! оралъ Собакинъ:— варнаки вы середь насъ поселились! Ишь волю забрали! Богаты, драть васъ на шестъ!

— Кто, идолянское твое происхожденіе? Кто? допрашивалъ опять Гордевъ.

— Вы!.. Ишь, одинъ братецъ сидитъ-посиживаетъ купцомъ въ город, а другой — защитникъ проявится! Эхъ, вы, круподеры!.. Ха-ха-ха!.. Да право круподеры!! разливается веселымъ хохотъ Алешка по всей улиц отъ собственнаго остроумія.

Я видлъ, какъ ‘Гусариха’, высокая, худая, какъ щепка, вдова наступала, махая руками и постоянно поправляя сбивавшійся съ головы платокъ, на двоихъ стариковъ.

— Нтъ, вы еще за бдную вдову поплатитесь… Грхъ вамъ старымъ! кричала она:— грхъ!.. Ишь ты — держи вишь землю, тяни надлъ!.. Будь ишь благодарна, дура, что у тебя надлъ насильно не отняли!.. Да провались вы съ нимъ! Да что я — въ три жилы себя что-ли буду тянуть на землю-то!.. А?.. Нтъ, вы и землю-то возьмете, да и рожь-то снимите… Я вотъ положу руки да и буду сидть барыней… Потому у меня, вона руки-то, ровно плети висятъ, ломота ихъ ломитъ отъ пятерыхъ-то ребятишекъ… Такъ ты мн мірскую помочь подай!.. Акулина Кротова не мн чета — и той помочью рожь сжали въ третьемъ году!.. А я — истомленная!..

— Чего? налеталъ вдругъ кто-то сзади на Гусариху:— много васъ тутъ лзетъ за помочами-то!. На себя вс жилы вытянешь, безъ помочей!.. Тутъ не до помочей!..

— Да ты чего? Безстыжіе твои глаза! отпарировала Гусариха:— вспомни-ка, кому помочью яровое-то вспахали, какъ въ растяжку-то ты животомъ по земл валялся да благимъ матомъ ревлъ? Кому?

Старики только отчаянно махали на Гусариху руками и, поправляя на голов шляпы, отходили всторону.

А тутъ ддъ Матвй, сердито надвинувъ брови и носгоанно подтягивая гашникъ, бурчитъ медвдемъ на стоящаго передъ нимъ и, видимо, поддразнивающаго его молодого мужика, въ какомъ-то засаленномъ парусинномъ пиджак, суконныхъ шароварахъ и картуз.

— Ты вдь идолъ? солидно дразнилъ его парусинный пиджакъ, его сосдъ по избамъ, плутоватый торгашъ.

— Вы мн за изгородь подай… Вотъ что! бурчалъ ддъ.

— Вдь ты идолъ? Ты чего брови-то сдыя крышей на глаза напустилъ? Стыдно на добрыхъ людей глянуть!..

— Вы мн за изгородь подай!.. Вотъ что!..

— Ты чего носъ-то налилъ? чего онъ у тебя красный? дразнилъ пиджакъ:— смутьянъ ты старый!.. Изъ-за васъ канитель-то тянется… Умирать бы пора ужь!..

— Ты еще скажи, зачмъ ты ко мн дохлую кошку въ огородъ подбросилъ? неожиданно поражаетъ ддушка Матвй:— ненавистники, дуй васъ горой!.. Ты мн отвть за эту пакость!..

— Вдь ты идолъ? Ты вдь ребятишкамъ подъ босыя ноги стекла накидалъ у себя въ огород! Вдь ты — шишига старая!

— Ты мн за огородъ подай!.. Да еще я подумаю пересаживаться съ надла-то!.. Вишь охальники — весь міръ взмутили! всхъ хотятъ взбаламутить… Рады, что росписокъ дураки съ васъ не берутъ, рады, что дураки на слово врятъ… Нтъ, васъ вотъ бумагой припирать надо-ть!.. А то наткась! то хочу мняться, то не хочу!.. Богаты, такъ думаетъ ему и воля! Изъ-за него — вся деревня трогайся!.. и т. д., и т. д.

А вотъ опять вдругъ покрываетъ всхъ голосъ Алешки Собакина, наскакивавшаго на двоюроднаго брата Павла Гордева и теперь, освободившись отъ ребенка, какъ будто проникшагося еще большей яростью.

— Ты чего защищаешь? Али угощаетъ богато? Али въ город въ трактир чаемъ поитъ братецъ-то?.. Эхъ, вы, оглашенные!

— Да ты кого посмлъ?.. Кто я теб? Али забылъ?..

— Кто? Не забылъ!

— А кто тебя, подлеца, отъ тюрьмы-то ослобонилъ? Кто?..

— Кто?

— Вдь я теб отецъ духовный, вдь я теб, мошеннику, крестный отецъ!

— Кто?.. А кто тебя просилъ?.. Разв я тебя звалъ меня крестить-то? Ха-ха-ха! разливался опятъ Алешка на всю улицу.

— Мошенникъ — больше теб названія нтъ. Собакинъ теб и кличка! огорчился Павелъ и сердито слъ на завальню.

Ну, думаю, сейчасъ — въ колья! Какъ вдругъ, къ неописанному моему изумленію, Алешка направился ко мн.

— Ваше благородіе, одолжите папироску! сказалъ онъ, подсаживаясь ко мн и улыбаясь во всю рожу:— вотъ грхи! Ахъ, Боже мой!.. До чего у насъ ругань дошла! Крестнаго отца не пощадилъ! Вотъ какъ! Слышали?

— Слышалъ.

— Вотъ какіе грхи-то!.. А нельзя… Потому большая несправедливость!..

Вдругъ сходка смолкла, только слышались одинокіе голоса что-то больше ворчавшіе про себя.

— Что же это? въ удивленіи спросилъ я Алешку.— Кончили?

— Кончили!.. Слава-те Господи! Развязались съ грхами.

— И ршили ужь?

— Ршили!..

— Да когда же?

— Вонъ — видишь, половина разошлась, половина — отдыхать услась.

Дйствительно, половина сходки расходилась, половина размстилась около житницы: кто на завальн, кто на трав. Послышались шутки, хохотъ. Скоро вдоль улицы деревни пробжалъ въ припрыжку подростокъ съ четвертнымъ боченкомъ подъ мышкой. Значитъ — посланецъ въ волость за виномъ.

— Приходи, ваше благородіе, мірское вино пять! пригласилъ меня Алешка Собакинъ, уходя къ компаніи.

— Благодарю.

Я продолжалъ прислушиваться.

Ддъ Матвй уже сидлъ рядомъ съ своимъ неугомоннымъ ‘дразнилой’ въ пиджак. Дразнило продолжалъ еще надъ нимъ острить, но уже совсмъ въ добродушномъ тон, компанія поддерживала и смялась, смялся, ворча, и самъ ддъ. А Алешка, помстившись какъ разъ противъ своего отца крестнаго, скоро уже вошелъ въ оживленную бесду, которую послдній велъ съ Гусарихой. Мн припомнились слова батюшки. ‘Ршили! Когда ршили? Что ршили? Вмсто того, чтобы ‘въ колья’, ршили водку пить, что ли? Или ршили общинные вопросы, т вопросы, которые волновали деревню впродолженіи четырехъ сходовъ? Но гд ршили, какъ?’ я въ недоумніи спрашивалъ себя. И я, такъ внимательно слдившій за всми сходами, такъ заинтересованный задачей — уловить до мельчайшихъ подробностей проявленіе общинной жизни въ самомъ выразительномъ ея фактор — общинномъ сход, я, къ собственному стыду, долженъ былъ сознаться, что не понимаю ни вопросовъ, стоявшихъ на очереди въ общин, ни преній по поводу ихъ, не смогъ даже уловить — когда и какъ эти вопросы были ршены. О, ‘свжій’ культурный человкъ! Какъ понятенъ ты мн сдлался тогда, какъ близокъ, какъ рельефно всталъ передо мною твой возмущенный благороднымъ негодованіемъ образъ! Какъ ясно понялъ я тогда, по какимъ причинамъ и изъ какихъ побужденій наполнялъ и наполняешь ты литературу пенями объ этомъ ‘стихійномъ сборищ пьяницъ’, объ этой ‘безсмысленно дикой толп’, объ этомъ ‘сплошномъ сквернословіи’, именуемомъ сельскимъ сходомъ! Пастыря, пастыря сюда! невольно припоминалось мн восклицаніе графа Орлова-Давыдова, резюмировавшее собою проэкть его всесословной волости.

Между тмъ, пока я сочувствовалъ пенямъ ‘свжаго челвка’, наблюдавшаго общинную жизнь, пока я скорблъ вмст съ нимъ, мірской посланецъ уже вернулся изъ волости съ четвертнымъ боченкомъ водки подъ мышкой. (Въ Ямахъ кабака не было, брали водку въ сосдней деревн Разудаловк, гд имло пріютъ и волостное правленіе). Одинъ изъ общинниковъ, мужикъ лтъ 35, высокій, благообразный, здоровенной комплекціи, постоянно ходившій въ красной кумачной рубах и сапогахъ съ наборами, говорившій ровно, спокойно — и при всемъ при этомъ плутъ первой степени, закадычный пріятель Алешки Собакина, и бывшій волостной старшина, черезъ полгода же проворовавшійся самымъ безобразнымъ манеромъ и тогда же отставленный — чинно принялъ отъ посланца-подростка боченокъ. Такъ же чинно и неторопливо, поощряемый общими прибаутками, сталъ онъ уставлять боченокъ въ середин круга, образованнаго общинниками, подставляя подъ его бока кирпичи. А обстоятельный хозяинъ Павелъ Гордевъ сходилъ въ избу и принесъ графинчикъ и стаканчики. Между тмъ, одинъ смиренный мужичекъ, почему-то состоявшій въ спеціальной должности ‘жеребьевщика’, заключавшейся въ томъ, что у него на пояс хранились въ мшечк ‘жеребья’ (см. ниже), раскладывалъ на дощечк закуску — пряничные орхи или, попросту, ржаные пряники бураго цвта.

Началось подношеніе. Вмсто брани, уже крпчало деревенское остроуміе. Но вотъ поднялся ддъ Матвй, большой носъ котораго дйствительно ‘налился’ и особенно рельефно выступалъ на заросшемъ сдыми волосами лиц, а маленькіе безцвтные глаза, совсмъ пропадавшіе подъ навсомъ сдыхъ бровей, благодушно-пьяно смялись. Онъ подошелъ ко мн.

— Пойдемъ мірское вино пить, сказалъ онъ: — велли звать за нашу компанію…

— Спасибо. Только вдь я не пью, ддушка.

— Ну ужь, это ты тамъ какъ хочешь… Только нельзя. Надо тебя почествовать деревн… Пріятство свезти. Вмст жить будемъ…

— Коли такъ, съ удовольствіемъ.

И я подошелъ къ кружку мірянъ.

— Пріятной компаніи! раскланялся я.

— Благодаримъ. Садитесь съ нами мірское вино пить… Чтобы ужь намъ, значитъ, съ тобой въ мир жить, не ссориться, заговорили мужики: — а то какъ-то эдакъ не въ обыча у насъ — живетъ человкъ въ обчеств, а дружбы и обхожденія съ нами не иметъ…

— Это, дйствительно, не хорошо!

— Чего хорошаго!.. Совсмъ плохо!.. Мы такъ не любимъ… Потому — кто тутъ разберетъ: ты ли нами гнушаешься, мы ли тебя обходимъ… Садитесь… Вотъ тутъ садись, промежъ стариковъ… Садись промежъ насъ, стариковъ, садись, да вотъ выпьемъ, тмъ и дружбу закрпимъ! усаживали меня старики.

— Чтобы ужь намъ въ одно жить, другъ дружки не утснять, по душ… Мы вдь откровенно живемъ, продолжали еще долго уврять меня мужики въ необходимости общенія съ ними.

— Благодарю. Я и самъ хотлъ съ вами сойтись, пригласить васъ къ себ, въ воскресенье, да вотъ вы предупредили меня.

— Такъ и надо! Такъ и подобаетъ. Потому мы хозяева, а ты гость.

— Ну что, прикончили дла? Много вы кричали.

— Прикончили.— Мы вдь мужики — у насъ этого крику много! Мы въ полное горло живемъ… Народъ, конешно, необразованный, вахлаки! Теб чай, поди, за эти дни и деревня наша надола?

— Нтъ, зачмъ же? Только, признаться, мало я понялъ, объ чемъ у васъ толкъ шелъ.

Мужики въ разъ засмялись.

— Гд понять!.. Базаръ — одно слово!.. Мы и сами-то плохо разбираемъ.

— Такъ какъ же вы ршаете?

— А кто е знаетъ!.. Кричимъ, кричимъ, да до чего-нибудь докричимся! иронизировали на свой счетъ міряне.

— Что же вы теперь, напримръ, ршали?

— Да мы все ршали!.. У насъ, братецъ мой, такъ бываетъ, у мужиковъ: заговори объ одномъ, начни съ малости, весь обиходъ потревожишь!.. Вотъ у насъ теперь всю эту тревогу баба подняла. Баба у насъ есть, вдова, овдовла недавно — гусарила да Гусариха прозывается. Вотъ изъ-за нея!.. отбилась отъ рукъ — и шабашъ.

— Какъ такъ?

— А такъ: надлъ она посл мужа тянула, оставили мы ей — пущай орудуетъ съ ребятишками… А вотъ теперь взбунтовалась, противу начальства пошла!..

— Взбунтовалась, врно! подхватили мужики и опять вс засмялись.

— Не хочу, говоритъ, податей платить!.. Ну васъ, говорите къ ляду и съ землей!.. Берите, да сами въ три жилы ее и тяните!.. А мн, говоритъ, съ одними ребятишками каторги-то довольно… Вотъ отъ самаго этого ея бунта все и пошло!

— Что же пошло?

— А то и пошло, что вотъ всю деревню Гусариха и потревожила. Говоримъ теб, что у насъ одно тронь — все тронется. Вотъ теперь она бунтуется, отъ надла отказывается — нужно этому надлу мсто пріискать, нужно его на кого ни то, да навалить… Потому начальство на наши бабьи бунты не очень посмотритъ! Ему подай! и т. д.

Я задавалъ вопросъ за вопросомъ, мужики отвчали, перебивая другъ друга, и, въ конц-концовъ, оказалось, что вотъ какимъ образомъ взбунтовавшаяся баба ‘потревожила всю деревню’ и какимъ образомъ пришелъ міръ къ благополучному разршенію цлой массы поднятыхъ ‘бабьимъ бунтомъ’ вопросовъ. Здсь мы еще разъ увидимъ, изъ какой невообразимо-переплетенной паутины всякихъ компромиссовъ, невозможныхъ примиреній и противорчій приходится выпутываться общин при видомъ, даже самомъ незначительномъ акт общинной жизни. Дло вотъ въ чемъ:

По распаденіи большой промышленно-земледльческой артели — семьи братьевъ Сысоя и Ивана Гордевыхъ, изъ нея, среди прочахъ, выдлился одинъ изъ двоюродныхъ братьевъ, по прозванію Гусаръ, самый бдный изъ всхъ. Хотя ему и досталась часть собственныхъ пустошей по раздлу, но скоро эта землишка, путемъ разныхъ ‘одолженій’ и закладныхъ сдлокъ, какъ-то перешла почти цликомъ къ его братьямъ-коммерсантамъ. А между тмъ семья росла, самъ онъ попалъ въ военную службу, жена съ ребятишками кое-какъ перебивалась на общинномъ надл, при пособіи мірскихъ ‘помочей’. Вернувшись въ отставку, Гусаръ еще взялъ на одну душу надлъ и принялся крпко за землепашество. Но скоро умеръ. Осталась вдова съ пятерыми малыми ребятишками на рукахъ и съ двухъ-душевымъ надломъ. Міръ оставилъ за ней этотъ надлъ, пока не подростутъ ея сыновья. Но Гусарих, больной, измаявшейся ‘на вдовьей линіи’ (она вдь почти что всю жизнь вдовой прожила, хотя и при живомъ муж, который ходилъ изъ полка только въ побывку), не но силамъ стало тянуть одной надлъ, даже при пособіи помочей. И вотъ она, какъ мы видли, приходитъ на міръ и отказывается отъ надла. На міру получаются такимъ образокъ свободными дв ‘залишнія души’, два ‘гулевыхъ надла’ и деревенскій безземельный человкъ, деревенскій пролетарій, нищій — въ лиц Гусарихи. Все это, какъ легко понять читателю — логическое слдствіе той сложной и непримиримой системы компромиссовъ, о которой мы говорили въ предъидущей глав, это — логическое слдствіе антинародныхъ элементовъ деревенской жизни, каковы надлъ, ревизская душа, подушная подать, сильныя и малосильныя семьи и пр., и пр. Если народъ и нашелъ чмъ парализовать эти неизбжныя логическія послдствія чуждыхъ ему началъ, прибгнувъ къ систем передловъ, то все-таки эта система могла только боле или мене парализовать ихъ, но не уничтожить радикально. Въ данномъ случа съ Гусарихой, система передловъ, конечно, длаетъ въ высокой степени важную услугу, гарантируя ея дтямъ въ будущемъ право на общинную землю, но и только, въ данный же моментъ, когда дти слишкомъ малы, чтобы помогать матери, она безсильна спасти ихъ отъ юдоли пролетарія. Хорошо, если они, благодаря счастливымъ случайностямъ, благополучно пространствуютъ эту юдоль и сохранятся къ 18—20 годамъ бодрыми духомъ и сильными физически, чтобы вступить снова въ общину равноправнымъ ея членомъ, тогда система передловъ спасетъ ихъ отъ батрачества. Но если эти счастливыя случайности не будутъ ниспосланы небомъ на бдныя ребячьи головы, тогда не спасти ихъ и общинной систем передловъ: они сгибнутъ или совсмъ, или отобьются отъ хлбопашества, отъ деревенскихъ работъ раньше, чмъ община можетъ придти къ нимъ на помощь съ своей системой передловъ. И такъ, слдствіемъ ‘бунта’ Гусарихи въ общин явились два новые элемента — ‘гулевой надлъ’ на дв души и сельскій пролетарій въ лиц вдовы съ малолтками. Но такъ какъ современные общинные порядки повелись не вчера, не нын, то въ ямской общин, понятно, нашлись подобные же пролетаріи, т. е. безземельные мужики, народившіеся еще раньше въ ней. Такимъ субъектомъ явился Наумъ Шмонинъ, одинъ изъ братьевъ, выдлившійся изъ семьи Шмониныхъ, получившій самостоятельный надлъ, но скоро запьянствовавшій, бросившій надлъ, пропадавшій нсколько времени гд-то на сторон, можетъ быть, въ поискахъ за тмъ, ‘гд лучше’, и теперь вернувшійся опять въ родную общину. Наумъ заявился на сходъ и сказалъ: ‘я бы теперь залишнія души, пожалуй, и взялъ. Я, братцы, ей Богу, нон исправенъ сталъ! Ученъ, оченно даже ученъ сталъ, какъ на сторон-то бгалъ!’ Наумъ, такимъ образомъ, явился третьимъ новымъ элементомъ общины, который община, по систем передловъ и по общинной совсти, обязана признать. ‘Отчего-жь бы ему и не дать эти залишнія души? Отчего жь ему и не устроиться хозяйствомъ опять? Вдь онъ — нашъ, не чужой. Мы обязаны’. Но разсуждать такъ правильно, согласно своимъ исконнымъ міровоззрніямъ, община долго не можетъ.

Община сейчасъ же вспоминаетъ, въ лиц какого-нибудь старосты Макридія, что вдь она, помимо всего прочаго, въ современномъ ея вид, призвана быть нкоей государственной функціей, и главное дло, единственно только этой функціей, фкскальной, какъ сборщикъ податей. А народная община, выработывая еще ‘на зар цивилизаціи’ схему своихъ бытовыхъ основъ, понятно, этого призванія не предвидла, а потому этой функціи и не могла естественно внести въ свою соціальную схему. И вотъ опять компромиссъ, невозможныя примиренія, общинныя коллизіи… ‘Это такъ, что говорить! разсуждаетъ община:— человку помочь пріустроиться — на что лучше! Божье дло! Только ежели этотъ человкъ ‘задуритъ’, то выбивать за него недоимку изъ своихъ кармановъ тоже хорошаго мало! А вдь она, недоимка-то, за дв-то души 24 рублика въ годъ, говорятъ, какъ едина деньга. А Наумка то тоже… вдь Богъ его знаетъ!.. На него упованія тоже большого не возложишь!’..

— А при всемъ при томъ, я вамъ, братцы, и вотъ что скажу, заявляетъ одинъ мірянинъ:— съ какого это порядку у насъ здсь богатй то, хошь бы Гордевъ Петръ (торгующій въ город, какъ мы говорили, бакалейными товарами, церковный староста на погост и хозяинъ большого двух-этажнаго дома въ нашей деревн), съ какого это порядку онъ только на дв души тянетъ?.. Кажись бы, у него четыре души должно быть? Ась? Это что же будетъ!.. Бдные въ три жилы подати вытягивай, а богатый льготой пользуйся!.. Ась?

— Да вдь онъ хлбопашествомъ не занимается? ввернулъ въ защиту брата Павелъ Гордевъ.

— Чего? Да намъ-то что? вступился Алешка Собакинъ: — намъ отъ этого тепле что ли? Какое мы отъ него міру угожденіе видимъ? Онъ богатетъ, а налогу только въ половину платитъ, да намъ, хошь бы благодарности для, поступился ли чмъ-нибудь?.. Вотъ онъ сына въ гимназію пристроилъ, въ баре лзетъ, отъ обчества его отписалъ, а намъ за это хошь бы плюнулъ!.. Нтъ, ихъ проучить надо! Зазнались!..

— Конешно, проучить! возстали и другіе міряне.

— Пущай въ купцы выписывается, коли землепашеству не крпокъ… Коли не землепашество, такъ чего и мужикомъ быть! Пущай выписывается, такъ мы и знать будемъ!

— А мы теперь вотъ какъ сдлаемъ:— Наумка-то еще, чортъ его знаетъ, лшаго!— каковъ онъ тамъ будетъ, такъ пущай для пробы на полдуши пока сядетъ, а полторы души на Гордева навалимъ!.. Нечего баловаться! Мы вотъ тоже за Гусариху сколько лтъ недоимки-то доплачивали! Мошны-то у насъ тоже не больно толсты! Да!

— Конечно, навалить надоть! Что за баловство! такъ разсуждалъ Ямской міръ на первомъ сход по заявленіи Гусарихи.

О такомъ намреніи міра было сообщено братьями Петру Гордеву, въ городъ. Петръ Гордевъ обидлся и отвчалъ, что ‘онъ кланяться мужикамъ не намренъ, водкой ихъ поить тоже не желаетъ, а коли они его хотятъ учить, такъ у нихъ еще руки не доросли. А ежели въ нихъ такое упорство оказывается, такъ онъ пересядетъ на свой надлъ, какой ему при передл достался, на трехдушный! А больше навалить на него права у нихъ нтъ!’ сказалъ и въ деревню заявиться не подумалъ.

Мужики сошлись на второй сходъ. На этомъ сход обсужденію предстояли уже еще два новые элемента, кром первыхъ трехъ: это — четвертый элементъ въ лиц Петра Гордева, богача, хлбопашествомъ лично не занимающагося, а, слдовательно, и мало платящаго податей, и пятый — мна надловъ (см. главу V).

Какъ только стало извстно ямскому міру заявленіе Петра Гордева, такъ тотчасъ же были затронуты интересы цюй группы мірянъ, участвовавшихъ въ мн надловъ, а ихъ было дворовъ 6—6. Богачъ зналъ, во что билъ. Дло было вотъ въ чемъ: мой хозяинъ, ддъ Матвй, по послднему передлу въ 1872 году получилъ надлъ на дв души. Онъ и довольствовался имъ, такъ какъ могъ съ нимъ управиться одинъ, потому что его сынъ и невстка работали въ город (сынъ артельщикомъ на желзно-дорожной станціи, а невстка на фабрик) и приходили только на страду. Но вотъ старикъ сталъ хирть, къ тому же, старуха у него умерла, стало ему одному вести хозяйство невозможно. Онъ выписалъ изъ города невстку. Съ прибытіемъ цлой рабочей силы можно было управиться и не съ двумя надлами. Ддъ сталъ дожидаться, не откроются ли ‘залишнія души’. Но такихъ не случилось. А между тмъ, Петръ Гордевъ, владя тремя надлами, заявилъ желаніе сбытъ ихъ ‘хоша бы совсмъ’, но совсмъ сбыть невозможно, и вотъ онъ предложилъ дду помняться. Къ этой мн пожелали пристать и другія семьи, въ которыхъ, за время посл передла, отношеніе рабочихъ силъ къ количеству земли, по тмъ или другинь причинамъ, было значительно нарушено. Въ конц этой мны оказалось, что ддъ Матвй слъ на жеребій (извстное количество душевого надла, доставшаго по передлу) Петра Гордева, т. е. на трехдушевой, а свой двухдушевой жеребій передалъ третьему мужику, сидвшему на четырехдушевомъ жеребьи, этотъ послдній передалъ свой четырехдушевой жеребій четвертому, у котораго, какими-то судьбами, оказался жеребій въ 2 ¹/₂ души (вроятно, ¹/₂ души на старика, и вотъ на эти-то 2 ¹/₂ души и слъ уже Петръ Гордевъ. Въ сущности, Петръ Гордевъ выгадывалъ всего ¹/₂ души, но такъ какъ по ревизіи на немъ значилось 4 души, а по передлу онъ получилъ только 3, то уже въ сумм выгода выходила на 1 ¹/₂ души. Но мна, хотя бы только на ¹/₂ души, какъ оказывается, была для него выгодна въ томъ отношеніи, что онъ могъ теперь не бояться, что міръ наложить на него четвертую душу, т. е.. полный надлъ, падающій на него по ревизскимъ душамъ. И вотъ почему. Мна надла была очень выгодна для вышеприведенной группы семей, такъ какъ уравнивала ихъ рабочія силы съ количествомъ земли еще задолго до общаго передла. Теперь, когда міръ вздумалъ ‘поучить богача’, богачъ, какъ человкъ коммерческій, для котораго нарушеніе нетолько честнаго слова (а мірскія сдлки, большею частью, на немъ основаны), но и ‘бумажныхъ’ обязательствъ, не представляетъ, вроятно, особаго затрудненія, пригрозивъ нарушеніемъ мновой сдлки, потребовалъ возвращенія ему его ‘настоящаго жеребья’. А это и значило — ‘потревожить всю деревню’, ‘одного тронь — и все тронешь’.

— Подлецъ онъ, можно сказать, въ полномъ вид! заругались мужики. Сходъ длался чрезвычайно буйнымъ. Но онъ все еще не такъ былъ буенъ, какъ третій сходъ. На этотъ сходъ ддушка Матвй вызвалъ своего сына изъ города, такъ какъ одному старику оказалось не въ мочь защищать свои интересы: ‘я глуховатъ сталъ, и слповатъ — гляди, того не дослышишь, другого не доглядишь, да и силы ужь нтъ прежней, за молодыми не угоняешься, а они нынче ловко насобачились говорить-то’. На третьемъ сход на сцену выступили уже ‘городьба полей’ и разные ‘череда‘. Хозяева, участвовавшіе въ мн, требовали оцнки той городьбы, которую они сдлали соотвтственно количеству надловъ, перешедшихъ къ нимъ по мновой сдлк {Для лицъ, вовсе незнакомыхъ съ деревенскими порядками, объясню, что крестьяне вокругъ полей и вообще угодій, мимо которыхъ гоняется скотъ или проходитъ дорога, длаютъ изгороди. Въ постройк изгороди участвуетъ каждый крестьянинъ, имющій надлъ, онъ обязанъ загородить такую часть общей изгороди, которая соотвтствуетъ количеству надльныхъ душъ, лежащихъ на немъ. Если вся изгородь равняется 100 саженямъ, а всхъ душъ, 50, то на душу падетъ дв сажени изгороди, на три души — шесть и т. д.} и ‘лишки’ взыскать съ тхъ, къ которымъ надлы перейдутъ. Такъ же и ‘череда‘. По поводу, напримръ, череднаго хожденія въ десятскихъ, сыномъ дда Матвя, Якимомъ, былъ уже поднятъ очень интересный и важный вопросъ — о правахъ міра. Такъ какъ на-завтра кончалась двадцатая недля хожденія дда Матвя въ десятскихъ (на дв души, по 10-ти недль), то Якимъ заявилъ:— ‘вотъ что, господа старики, долженъ я теперь за третью душу въ десятскихъ ходить, али не долженъ?’

— Конечно, долженъ.

— Это такъ. Ежели вы приказываете, будемъ ходить. Противъ вашего ршенія мы не пойдемъ. Только, какъ же, ежели теперь Петръ Гордевъ такую прокламацію заводитъ, такъ кто-жъ ему теперь можетъ запретъ положить?

— Мы положимъ.

— Такъ, такъ. А какія такія у васъ на это права есть? Обязательство онъ вамъ далъ, росписку, что до передла нарушатъ мны не будетъ?

— Я говорилъ тогда — взять бы росписку… Нон за народомъ только смотри! ввернулъ ддъ Матвй:— Нон не старыя времена… Это мы по старин-то жили.

— Погоди, ддушка, сказалъ Якамъ: — чего росписка? Росписка не суть. Съ роспиской можно прожить, а ты вотъ по-совсти проживи, безъ росписки… Вотъ что! Мы живемъ на міру. Причемъ тутъ росписки? Ежели и есть на міру, что противъ совсти пойдутъ, такъ есть и такіе, что этими длами заниматься не станутъ, совсть не продадутъ… Вотъ что! Пущай вотъ мн скажутъ старики — сильно ли ихъ слово, силенъ я ихъ закоръ! Тогда я согласенъ…

— Экой ты, братецъ, замтилъ кто-то Якиму:— и чего ты изъ пустяковъ сутяжишься? Эка штука — лишнюю недлю въ десятскихъ проходить!.. Сосчитаемся!

— Это что — плевать! Я за этимъ не стою… Я противъ міра не пойду… А только ты утверди одно: сильно ли нын мірское слово?.. Вотъ что!.. Я отхожу… А заставятъ ли старики Петра Гордева слово сдержать, насъ не тревожить? Какія такія у міра права есть?

Старики нсколько задумались, но потомъ заговорили какъ-то вс разомъ.

— Какъ не имемъ? Конечно, имемъ!.. Ежели мы не имемъ силы — такъ къ чему и міръ!.. Тогда что же будетъ? Какой порядокъ! Кто хошь, тотъ и деревню вверхъ дномъ обернетъ? Говоримъ, ходи и шабашъ! А тамъ — міръ силу окажетъ…

— Это на что лучше! Это весьма пріятно, тонко дипломатически возражалъ Якимъ, какъ человкъ, живущій большую часть въ город:— только вдь сдлка-то промежду насъ, сосдей, кажись, была… Вотъ что! Это, примрно, все одно — промнялъ я сосду лошадь на корову… Тутъ, кажись, наше дло. Какія такія права міръ иметъ, чтобъ насъ въ этомъ утснять!.. Какія такія права есть, чтобъ принуждать?..

— Оставь, говорятъ! накинулись, наконецъ, мужики на Якима:— Лошадь! Лошадь тутъ не причемъ… Лошадь не земля… Лошадью ты меня, али міръ не утснишь, а землей утснишь…

— Вотъ, вотъ! Это врно! Лошади не земля! подхватили другіе.

— Коли такъ — я съ полнымъ нашимъ удовольствіемъ!..

Разговоръ Якима съ міромъ я могъ прослдить весь, такъ какъ былъ исключительно заинтересованъ имъ, и потому привелъ его здсь почти до-словно, привелъ потому, что онъ мн представляется очень характернымъ въ виду того общераспространеннаго положенія, что мужицкая сходка исключительно управляется одними стихійными, безсознательными, инстинктивными стимулами, что, вслдствіе этого, часто ршенія сходовъ поражаютъ своею дикостію, очевидною нелогичностію… Я ршительно не могу съ этимъ согласиться. Хоть я далекъ отъ мысли видть въ мужицкомъ сход идеалъ россійскаго парламента, хотя я не могу передъ нимъ приходить въ восторгъ и даже сравнивать съ митингомъ западно-европейскихъ рабочихъ, но съ другой стороны я имю массу вскихъ данныхъ за то, что мужикъ живетъ мене стихійно, инстинктивно и безсознательно по извстнымъ традиціямъ, чмъ, напримръ, полу-образованныя городскія сословія. На сходахъ очень нердко поднимаются такіе вопросы, въ которыхъ нельзя никакъ отрицать сознательной и пытливой мысли. Другое дло, конечно — насколько широка сфера этой мысли, но въ той области, которая захватываетъ крестьянскій обиходъ — а иногда и дальше — мысль крестьянина работаетъ. Въ слдующихъ главахъ я буду еще имть случай привести немало фактовъ, подтверждающихъ мою мысль.

На четвертомъ сход, какъ а уже говорилъ, пренія дошли до апогея. Масса выдвинутыхъ на общее обсужденіе вопросовъ длала, повидимому, совершенно невозможнымъ мало-мальски строго-мотивированное ршеніе. Такъ мн и думалось. И, къ величайшему моему удивленію, было ршено все, сразу, вдругъ, съ поразительной неожиданностію. Для меня, какъ и вообще для всякаго сторонняго наблюдателя и свжаго человка, такая постановка ршеній была непостижима. Я ршительно не могъ логически прослдить весь ходъ преній, чтобы вывести т заключенія, къ которымъ пришелъ сходъ. Только посл, когда разговоръ съ мужиками выяснилъ мн вс частности общаго порядка длъ, я уже былъ въ состояніи распутаться изъ этой паутины мелкихъ частныхъ интересовъ, общественныхъ обязанностей, вншнихъ воздйствій и всевозможныхъ компромиссовъ. Только тогда а могъ убдиться, что мужицкая сходка — не безсвязная болтовня, что ршенія, поставленныя ей, логическое слдствіе тхъ сложныхъ взаимодйствій разнообразныхъ элементовъ, подъ напоромъ которыхъ суждено существовать современной крестьянской общин.

Ршеніе, постановленное послднимъ сходомъ, было слдующее: землю, отъ которой отказывалась Гусариха, передать Науму Шмонину, вс два надла полностію (‘пущай поправляется!’), самой Гусарих помочь міромъ сжать хлбъ ныншняго посва, ‘учить’ Петра Гордева пока оставить, до другого случая (это ужь само собой разумлось).— Таковъ результатъ современнаго деревенскаго схода по даннымъ вопросамъ, результатъ тхъ стараній — примирить непримиримое, хоть до возможной степей охранить то, что завщано традиціями, хотя какъ-нибудь ‘посподручне’ втиснуть новые, антинародные элементы въ схему своихъ исконныхъ основъ — и заставить ихъ подчиниться этимъ завтнымъ традиціямъ.

И это — постоянная проблема современныхъ деревенскихъ сходовъ. Богъ всть, что вынесетъ народъ изъ этой школы!

Я уже раньше сказалъ, что не берусь нарисовать типичную, яркую, рельефную картину деревенскаго схода, но я старался по возможности передать фактически врно все, что видлъ и слышалъ. Въ нашей литератур многіе брались за воспроизведеніе деревенскаго схода. Но что изъ этого выходило? Культурный художникъ зналъ только два пріема этого воспроизведенія: ‘смшливый’ и сантиментально-резонрскій. Въ первомъ случа, художникъ заставлялъ нести мужиковъ всякую чушь, говорить невообразимую нескладицу, вообще проявлять невообразимую глупость и тупость, съ цлью вызвать въ интеллигентномъ читател соотвтствующее весело-нравно-презрительное настроеніе. Въ другомъ случа, культурный художникъ спшилъ исправить ошибку перваго — и выводилъ передъ нами рядъ лицъ, благообразно блистающихъ благородствомъ чувствъ, нжныхъ сердцемъ, замчательной вылощенностію рчей и чуть не париментски-строгимъ діалектическимъ состязаніемъ. Очевидно, въ обоихъ случаяхъ — ложь. Какъ подъ тмъ, такъ и подъ другимъ пріемомъ довольно ясно отражается самъ культурный наблюдатель, съ своимъ темпераментомъ и складомъ міровоззрній. И подобное представленіе до сихъ поръ еще иметъ у насъ право гражданства, такъ какъ и теперь еще, въ распространенныхъ и отличающихся особой ‘солидностію’ толстыхъ журналахъ, ‘сочиняются’ ежегодно цлые мужицкіе романы, съ подобными пріемами и самымъ непростительнымъ невжествомъ относительно народной жизни. А литературная критика называетъ этихъ ‘сочинителей’ — добросовстными, а публика покупаетъ на расхватъ въ особенности эти канцелярски-сантиментальныя издлія… Впрочемъ, создавшаяся въ конц 60-хъ годовъ молодая школа беллетристовъ-народниковъ, посвятившая себя почти исключительно длу изученія народа, вноситъ уже вполн трезвый реализмъ въ представленія о народ и составляетъ значительный противовсъ ‘ветхому’ культурному художнику, но имть подобающее значеніе этой небольшой групп, среди другихъ условій мшаетъ отрывочность и безсистемность ея произведеній, отсутствіе обширныхъ и капитальныхъ замысловъ, охватывающихъ наиболе характерныя и выразительныя стороны народной жизни, съ другой стороны, увлеченіе реакціей канцелярски-сантиментальному направленію заставляетъ ее часто, въ увлеченіи борьбой, быть слишкомъ односторонней и, отрицая пріемы и взгляды на народъ канцелярски-сантиментальнаго направленія, отрицать вмст и ‘устои’ самой народной жизни… Можетъ быть, это выходитъ и невольно, но, по крайней мр, такова впечатлніе получается для читателя.— Въ доказательство я осмлюсь привести одинъ примръ, хотя, можетъ быть, по существующимъ литературнымъ обычаямъ, я и не могу считать себя компетентнымъ въ этомъ случа. Но, на мой взглядъ, этотъ вопросъ на столько важенъ, что здсь нельзя не признать справедливой пословицу: Amicus Plato, sed magis amica veritas…

Одинъ изъ самыхъ ревностныхъ борцовъ противъ канцелярски-сантиментальнаго направленія написалъ, между прочимъ, очень злую пародію на сантиментальную мужицкую сходку, на которой будто бы староста очень нжно предлагаетъ міру купить коровку, чтобы дать возможность малюткамъ-сиротамъ кормиться молочкомъ. Представивъ эту приторно сладкую сцену, авторъ восклицаетъ:— ‘согласитесь, что это ложь, самая пошлая идеализація! спросите, кого хотите, и вамъ всякій скажетъ, что такая сцена невозможна. Что міръ никогда сиротамъ коровокъ не покупаетъ’.

Совершенно врно. Пошле и фальшиве этой сцены ничего представить себ нельзя. Міръ, точно, коровокъ не покупаетъ. Старосты такъ нжно не выражаются, разв какъ въ ироническомъ смысл. Но бываетъ вотъ что: Гусариха, напримръ, сама требуетъ себ ‘помочь’, такъ какъ помочь въ міру — и право, и обязанность! Бываетъ, что міръ коровки не покупаетъ, но за то назначаетъ для прокормленія сиротъ ‘череда‘. Все это бываетъ, нетолько безъ всякихъ сантиментальныхъ разглагольствованій, но даже, какъ видли, такъ, что стороннему наблюдателю и не примтить этого. Хорошо-ли вообще сиротамъ на свт, нетолько что въ бдномъ крестьянскомъ міру, это — другой вопросъ. Но восклицать: ‘отчего же міръ не купилъ коровки, когда это такъ дешево стоитъ?’ — не слишкомъ ли много брать на свою совсть?

VII.
Мужики у меня въ гостяхъ.

Лтнія воскресенья въ этомъ году проводила наша дерева совсмъ не весело. Вымывшись, наканун, въ баняхъ (по-мимо купанья въ озер, въ которомъ, въ жаркіе дни, купаются по нскольку разъ) — бабы передъ обдомь, мужики — посл, до всенощной — одни изъ мірянъ шли въ церковь (меньшинство), другіе узжали съ вечера на городской базаръ или въ другія деревни, чтобы оправить праздникомъ вс стороннія дла. Оставшіеся въ деревн посл всенощной потолкутся на улиц, затмъ раньше ложатся спать. Поутру, въ воскресенье, часовъ въ 6—7, начинаетъ гудть съ горы погоста нашъ звонкій, ‘голосистый’ колоколъ, благовствуя чуть не на 15 верстъ въ окружности. Въ этой мстности сла рдки и отстоятъ одно отъ другого верстъ на 10—15, почему приходы — очень большіе и раскинутые. Говорятъ, машъ колоколъ славится изъ всхъ сосднихъ колоколовъ. Его звонъ знаютъ нетолько прихожане нашего погоста, но и далекихъ стороннихъ деревень. По ночамъ онъ бьетъ ‘часы’, и его густой звонъ мирно разносится въ ночномъ безмолвіи деревенскихъ полей и лсовъ. А для нашихъ лсовъ, и въ особенности зимой, онъ — второй путеводитель. По воскресеньямъ къ обдн онъ торжественно звонитъ цлый часъ, пока не соберетъ обитателей самыхъ дальнихъ деревень нашего прихода. Впрочемъ, нельзя сказать, чтобы много онъ собиралъ молитвенниковъ въ лтнее время. Батюшка вообще жаловался на нерадніе народа къ церковнымъ службамъ. А насчетъ нашей деревеньки я и самъ могу сказать, что особой ревности къ посщенію божьяго храма не замтилъ. Нарочно наблюдалъ а, посл обда, за возвращавшимися изъ церкви нашими богомольцами, и больше десятка взрослыхъ и малолтнихъ не насчитывалъ. Изъ нихъ половина, были постоянные богомольцы, которыхъ я замчалъ каждый разъ: дв старухи, да несовсмъ индифферентная къ религіознымъ вопросамъ, довольно зажиточная семья крестьянина Шмонина, жившаго какъ разъ противъ меня. Старикъ Шмонинъ, чмъ-то недовольный нашими церковными порядками, перешелъ въ расколъ, подъ вліяніемъ своего сосда, исконнаго раскольника, о которомъ а уже упоминалъ. Вмст съ собой увлекъ онъ всю семью, за исключеніемъ жены. Но затмъ, неудовлетворвишись и расколомъ, недавно вновь обратился къ православію. Какъ вообще вс прозелиты, эта семья особенно усердно исполняла религіозные обряды. Что касается моего дда Матвя, то онъ никогда не ходилъ въ церковь, хотя при этомъ былъ очень религіозенъ, любилъ говорить о ‘божественномъ’ и, въ тоже время, не былъ сектантомъ. Въ этомъ отношеніи, личность дда Матвя была очень замчательна, и нужно сказать, что такихъ личностей немало среди народа. Насколько я могъ понять изъ разговоровъ съ ними, они, неудовлетворенные ни одной изъ имющихся подъ руками религіозныхъ формъ, выработали совершенно своеобразный, самобытный взглядъ на вещи. Строго-законченной религіозной системы я у дда Матвя не замтилъ, онъ — скоре эклектикъ, но самобытность критическаго отношенія къ тмъ источникамъ, изъ которыхъ онъ выбираетъ все лучшее и выбрасываетъ все, для себя неподходящее, онъ отстаиваетъ сильно. Я думаю, что изъ этихъ-то собственно личностей и вербуются какъ послдователи, такъ основатели и руководители новыхъ сектантскихъ ученій. Сынъ дда Матвя, Якимъ съ женой, впрочемъ, были довольно индифферентны къ религіознымъ вопросамъ, частію по безпечности, какъ люди, прожившіе долгое время въ город, частію, можетъ быть, и потому, что ддъ Матвй не былъ особенно настойчивъ въ этомъ отношеніи. Они ходили въ церковь, исполняли вс обряды и только, какъ вс вообще крестьяне, довольно строго говорили о церковно-служителяхъ и ихъ злоупотребленіяхъ, вообще были объ нихъ довольно нелестнаго мннія. Но внука Васю ддъ Матвй ‘обучалъ’, надо думать. Потому что, каждое воскресенье, какъ только начинали звонить, ддъ шелъ будить Васю, спавшаго рядомъ со мной, за перегородкой, въ клти. Онъ будилъ его долго, упорно, настойчиво, до жалости (въ особенности, было жалко въ страдное время, когда наканун работали до 11 часовъ ночи, съ 4-хъ часовъ утра, и Вася работалъ какъ взрослый работникъ, не покладывая рукъ). Вас хочется и есть возможность соснуть хоть еще два часика. ‘Сейчасъ, сейчасъ!’ крикнетъ онъ дду — и опять задремлетъ. А настойчивый ддъ, подождавъ минутъ десять, опять кричитъ: ‘Васютка! Васютка, вставай Богу молиться!’ Иногда такъ и хочется прогнать его. Нердко тетка Александра вступалась за племянника и говорила: ‘да полно-се теб, батюшка, его мучить! Дай-ce ему хоша часокъ поспать. Успетъ еще за свой вкъ намолиться… Вчера онъ, чай, не по-ягоды бгалъ!’… Уходилъ, ворча, ддъ, но черезъ четверть часа опять уже кричалъ: ‘Васютка! Ва-ась! Ступай, говорю, Богу молиться!’ Вася, наконецъ, сердито вставалъ и шелъ умываться. И вотъ какъ молились ддъ со внукомъ (къ сожалнію, я могу сообщить объ этомъ только очень поверхностно). Въ переднемъ углу, въ божниц, лежала большая кожаная книга — ‘Четій Минея’, къ ней прилплялъ иногда ддъ восковую свчу! Тутъ же, на лавв, подъ образами, разстилалъ онъ какой-то платъ и начиналъ молиться, кладя большіе поясные поклоны и опираясь одной рукой въ этотъ платъ. Молился ддъ и шепталъ что-то. Вслдъ за нимъ молился, стоя въ сторонк, и Вася. Посл долгихъ поклоновъ, они присаживались и сидли нкоторое время въ благочестивомъ молчаніи. Затмъ, ддъ поднимался и возглашалъ полу-шопотомъ первыя слова тхъ молитвословій, которыя, по его разсчету, должны были читаться въ церкви. Затмъ, снова молились, шепча про себя, вроятно, эти самыя молитвы. Потомъ ддъ бралъ съ божницы кадильницу, съ ручкой, клалъ въ нее изъ печки угли и ладонь и начиналъ кадить. Въ это же время Александра, если не ходила въ церковь, отрывалась отъ хозяйства и, мимоходомъ, приставала къ молящимся. Со вводомъ къ ‘достойно’ вскор моленіе кончалось. Ддъ Матвй убиралъ платъ и кадильницу и затмъ, вмст со внукомъ, садился около стола. Пока невстка ставила самоваръ, ддъ читалъ внуку (а иногда наоборотъ — внукъ дду) нсколько главъ въ ‘Четіи-Минеи’. Ддъ часто увлекался чтеніемъ до того, что начиналъ сопровождать его объясненіями и собственными разсказами.. Я имю основаніе думать, что не въ одной нашей деревн и не въ одной нашей изб совершалось по воскресеньямъ такое моленіе. Объясненій такому обычаю найдется много, но, можетъ быть, когда-нибудь я займусь подробне этой важной стороной деревенскихъ будней. Здсь же я касаюсь ея только мимоходомъ.

Посл обдни, почти въ каждой изб, по праздникамъ, у тсъ пьютъ чай, очень жидкій, экономничая до скудости на сахар. Пьютъ всегда очень долго, такъ какъ къ чаю, обыкновенно, всегда приходятъ гости, или изъ своей деревни, или изъ сосдней (большею частію — родня, раздлившіеся братья, сыновья, дядья, племянники, двоюродныя братья и тетки). За чаемъ же всегда ведется и самая разнообразная бесда. Часто угощаютъ и постороннихъ, бдныхъ, у кого нтъ самовара и своего хозяйства: бобылей и бобылокъ, пастуховъ и подпасковъ, деревенскихъ сторожей, сиротъ. Посл чая имъ, обыкновенно, даютъ кусокъ творожной куженьки или пирога съ кашей. Сами хозяева за чаемъ дятъ рдко, такъ какъ вскор обдаютъ. Есть лица, которыя ‘по обту’ не пьютъ чаю или вовсе, или пьютъ одну отварную воду, иногда подкрашивая ее, если есть, церковнымъ виномъ. Въ этомъ году у насъ не пили нкоторые чаю потому, что сыновья или близкіе родственники ихъ были на войн.

Черезъ часъ или полтора посл чая, накрывали везд обдъ, почти въ одно время. Тамъ, гд пили водку, изъ-за чая не выходили вплоть до обда, убравъ самоваръ, прямо подавали обдъ. Посл обда ложились спать и спали часа 2—3. Вечеромъ, часа въ четыре, опять пили чай, но уже не везд, а только въ боле состоятельныхъ семьяхъ. Въ это же время, обыкновенно, мужики, выряженные въ чистыя ситцевыя, розовыя или красныя рубахи, собирались на завальняхъ у одной избы, бабы у другой. Пьяные у насъ рдко бывали, только разв уже извстныя лица, пившія запоемъ (ихъ было двое), да нкоторые, возвращавшіееся на-весел изъ города. Прочіе же очень мирно проводили время на завальняхъ, потшаясь надъ Алешкой Собакинымъ, бывавшимъ къ этому времени всегда на-весел.— Въ большіе праздники устраивались между подвыпившими кулачныя состязанія: напр. Алешк Собакину подвязывали правую руку и напускали на него двоихъ малосильныхъ, но очень задорныхъ мужиковъ: пастуха и Наума Шмонина. Алешка очень скоро расправлялся съ ними одной лвой рукой. Вотъ и вс увеселенія. Псни рдко пли, такъ какъ и двокъ-невстъ было всего — три, а парней, настоящихъ, вовсе не было, вс были на войн (три человка), оставались одни подростки, которые толпились съ двками на задахъ деревни и иногда пли, а иногда просто ходили вдоль деревни и ли подсолнухи.

Вообще, проводили праздничное время очень скучно. Да лтахъ, хозяева, кажется, этого не чувствовали, такъ какъ все свободное время, до вечера, чмъ-нибудь занимались: подготовляли сельскохозяйственныя орудія, преимущественно. Бабы занимаются обычными домашними длами, которыя одинаковы и для праздника, и для будней.

Къ вечернему-то чаю, когда мужики собрались посидть на улиц, я и попросилъ дда Матвя пригласить ихъ ко мн. Я видлъ изъ оконъ, какъ мужики что-то переговорили по поводу приглашенія дда Матвя, и затмъ четверо изъ нихъ направились ко мн. Это были:— Павелъ Гордевъ, обстоятельный мужикъ, мужъ тетки Агриппины, Петръ Шмонинъ, проворовавшійся старшина, и пріятель Алешки Собакина, старикъ Евтропъ Шмонинъ, двоюродный дядя Петра, заинтересованный очень въ религіозныхъ вопросахъ, какъ мы уже говорили, большакъ зажиточной семьи, состоявшей изъ двухъ нераздленныхъ сыновей, съ женами и дтьми, ходившихъ ‘въ серпы’, третій сынъ — отдленный и уже знакомый намъ Наумъ Шмонинъ. Наконецъ, одинъ тихій, низенькій, цыганскаго типа, захудалый мужичекъ, хотя еще и не старый, и притомъ же ходокъ по всмъ матерствамъ: въ свободное время онъ ходитъ и въ плотники, и въ каменьщики, и въ кузнецы, и ‘въ серпы’.

Посл обычныхъ деревенскихъ привтствій, вс услись за столъ.

— Что же это, господа, вы въ такой небольшой компаніи навстили меня? спросилъ я.

— Чего еще!.. Разв мало! Не всей деревней… Эдакъ сразу-то навалимъ — угощенье не вынесетъ, шутили гости:— а мы вотъ собрались, по соглашенію…

— Ну, что, какъ деревня наша приглянулась? спрашивай меня:— какъ понравились наши-то деревенскіе порядки?

— Ничего. Еще вотъ мало я у васъ пожилъ… Есть что и понравилось, а есть что и не совсмъ нравится.

— Такъ. Это — врно. Везд есть свое добро, свое худо. А примрно, что вамъ не показалось? спросилъ Павелъ Гордевъ, какъ человкъ, кажется, особенно дорожившій репутаціей своей деревни.

— Да вотъ, напр., хоть то, что одни у васъ живутъ порядочно, въ достатк, а другіе — совсмъ бдствуютъ, плохо живутъ…

— Это точно, ты правильно замтилъ… Да вдь это такъ ужь, значитъ, отъ Бога, замтилъ Павелъ Гордевъ.

— Отъ Бога непремнно, подхватилъ и большакъ Шмонинъ.

— Это ужъ отъ прилежанія, значитъ, отъ собственнаго усердія, отъ собственной примнительности, Николай Николаичъ… Такъ васъ звать-то? говорилъ Петръ Шмонинъ, тихимъ, деликатнымъ голосомъ, какъ человкъ, въ качеств старшины, не рдко распивавшій чаи съ господами и съ начальствомъ.

— Вотъ, вотъ! подхватили и другіе.

— Ну да, отъ Бога! заворчалъ ддъ Матвй: — вали все вы Бога-то! Нынче ужъ народъ такой сталъ — поддержки не жди… Наровитъ, какъ бы теб горло перервать… Это не прежнія времена!

— Вишь, ддушка-то изобидлся! засмялись мужики.

— А, можетъ быть, онъ и правду говоритъ, замтилъ я.— Въ старину, надо думать, плотне жили другъ къ другу, ближе, міръ силы больше имлъ, больше помогалъ своимъ… А вотъ у васъ теперь — одинъ хоромы выставилъ, Богъ знаетъ для чего,ти самъ-то не живетъ, а Гусариха вонъ съ ребятишками бьется, была земля — и ту отняли.

— Это все правда! Слова нтъ! Только вдь это какъ ужь кому: одному значитъ счастье такое — другому несчастье въ линію выйдетъ… сказалъ большакъ Шмонинъ.

— Это ужь по уму дается, подтвердилъ деликатный же старшина:— по соображенію, по смекалк… Вотъ, какъ я полагаю!..

— То-то нон смекалка то дальше своего кармана не видитъ! Что смекнетъ, то себ въ карманъ все волочетъ, опять ворчалъ ддъ Матвй:— нтъ, это не скажи!..

— Нтъ, такъ нельзя… Это ты врно замтилъ, Николай Николаичъ! тихонько говорилъ мн, внушительно подмаргивая черными блестящими глазами, смирный мужичекъ-цыганъ.— Надо вдь то же разсудить…

— Нон мірской поддержки не жди, продолжалъ ддъ Матвй:— нон молодой мужикъ отъ міра на-сторону бжитъ… Бжитъ и шабашъ! И ничмъ его не остановить!.. Вотъ ужь міръ-то и слабнетъ… Какія нон мірскія дла? Ругань одна… Ты одно скажи, а теб другое говорятъ… Всякъ на свое тянетъ… законы всякіе писаные повелись… Нтъ, не стало міру, совсмъ не стало!.. Я вотъ теб, другъ мой сладкій, скажу, какъ у насъ въ старину міръ-то жилъ, да какъ нон живетъ. Вотъ, видлъ ты, можетъ, у насъ на задахъ какая махина землищи лежитъ подъ болотомъ? И это болото, другъ ты мой, черезъ три деревни проходитъ. Земли — махина, а дарма пропадаетъ. Вотъ старики (наши еще старики, не намъ, дуракамъ, чета, мы въ т поры еще молодые были), вотъ старики глядли-глядли, плакались на эту землю, что она втун лежитъ, да и поршили тремя деревнями, канаву вдоль ея вырыть. Вырыли канаву большую, что твоя рка. По ней на лодк въ большую рку переправлялась. И что же, другъ мой сладкій, сталось? Высохло болото, земля изъ-подъ сырости отошла да такой снокосъ Господь далъ, что по 3 стога на дворъ пало!.. Сно, первый сортъ, отъ пойменнаго не отличишь, вотъ какъ!..

— Это врно! подтвердили и прочіе:— и мы слыхали…

— Что-же эта канава до сихъ поръ у васъ цла?

— Цла. Да что въ ней теперь проку, ежели за ней присмотру нтъ! Опять теперь болото, по-поясъ стоитъ… А каторга-то какая! Косишь по брюхо въ вод, цлый день… Хорошо, коли еще солнышкомъ гретъ, а ежели хоть малое ненастье — бда сущая, погибель! Издрогнешь, посл ноги болятъ, ломитъ тебя всего… А, наипаче бабамъ плохо… Шибко болютъ посл каждаго снокоса.

— Что-же это вы никакихъ мръ не примете?

— Вотъ въ томъ-то и задача… Про что-жъ я и говорю! сказалъ ддушка Матвй:— про то я и говорю, что старики-то насъ поумне были, да по-сердобольне. А нынче вонъ скажешь на міру: чего бы канаву-то не прочистить? Вдь ужь выкопали ее для насъ старики? осталось-прочистить только!.. Доколь мы будемъ каторгу-то съ нимъ принимать?.. Такъ чего теб! Богати-то наши въ одно слово: прочищай, говорятъ, коли у тебя денегъ много! А намъ, говорятъ, что: мы батраковъ наймемъ косить-то! А у насъ, за-прежд, о батракахъ-то не слыхивали…

— Да и батракъ-то еще подумаетъ идти… Дай ему за день три рубля, такъ онъ теб въ болото ползетъ, замтилъ Павелъ.

— Еще подумаетъ въ омутъ-то головой броситься!.. Это врно.

— Такъ какъ-же вы это не согласитесь? Вдь вотъ и богачамъ не выгодно.

— Да что имъ!.. Нахватали вонъ они земель по-сторонамъ, сами не работаютъ, въ ренды отдаютъ, съ насъ же деньги дерутъ… Какой имъ въ канав интересъ! говорилъ ддъ:— а молодой народъ на-сторону бжитъ отъ земли, все наровитъ на сторон урвать: пущай, говорятъ, старики тамъ съ землей валандаются… Вотъ что!.. Молодыхъ-то только и загонишь, что на страду. Пробылъ онъ теб шесть недль, а тамъ и опять ушелъ… Тоже у него ужь къ земл да къ міру интересу этого нтъ… А намъ, старикамъ, однимъ не сладить!

— Говоришь ты: канаву — канаву! Да какъ мы ее одни-то подымемъ, коли другія деревни въ согласъ нейдутъ… А у насъ недоимки неоплачены, не токмо что канаву поднимать!.. А ежели мы одни эту канаву прочистимъ, вдь зальемъ всхъ сосдей!

— Такъ чтожъ — зальемъ? Будетъ заливать, такъ прочистятъ!..

У мужиковъ пошелъ споръ о канав.

— Много, другъ мой сладкій, у насъ неустройки, много, заговорилъ ддъ Матвей, когда смолкъ споръ и вс замолчали.

— Врно, врно, выразительно подмаргивалъ мн и кивалъ головой мужичекъ-цыганъ Иванъ Тарасычъ.

— Неустройки много, подхватили и другіе: — Богъ-е знаетъ, какъ все идетъ: въ одномъ, глядишь, какъ будто такъ, какъ и слдуетъ, въ другомъ — и совсмъ неподобающее…

— Плохо мірское дло идетъ! Вотъ къ намъ въ волость хоть примрно заглянуть-что! Совсмъ разбойная волость!..

— Разбойная! подхватили мужики.

— Да какъ же это такъ, братцы: вдь вы сами же волостное начальство выбираете?..

— Кто?.. Да мы нон и на выборы-то не ходимъ… Дуй ихъ тамъ горой!..

— Что такъ?..

— Да по что? Разв насъ тамъ слушаютъ? Воровъ то мнять что ли? Все одно, сердился ддъ Матвй.

— Такъ что-жь? Такъ и слдуетъ: вора смнили, хорошаго человка выбрали.

— Мы знаемъ, какъ слдуетъ-то, сердито проворчали мужики:— мы за одни выборы шесть человкъ предоставляли, а все вора выбрали… Потому т шесть человкъ, слышь, въ начальство не годятся…

— Да вдь у васъ теперь, кажется, хорошій старшина?..

— Это что! засмялись мужики, совсмъ неожиданно для меня:— ему одно — не нон, завтра въ Сибирь идти!

— Что же такъ?

— Да полно вамъ, братцы!.. Развязали кадыки-то! остановилъ ихъ Павелъ Гордевъ.— Экій народъ — болтунъ! Пойдетъ себя чернить, такъ хуже чорта очернитъ…

— И то — ну, ихъ къ Богу!.. Кому какой интересъ въ нашихъ длахъ! Вотъ нашли объ чемъ разсказывать!.. Чать мы — въ гостяхъ — не на улиц промежъ собой, говорили мужики.

— Нтъ, господа, мн очень интересно.

— Ну коли интересно, такъ, чтожъ… У насъ тутъ веселаго много найдется!..

— Я теб вотъ пожалуй разскажу, какое начальство-то мы сами себ выбираемъ, опять началъ ддъ Матвй.— Надо, братъ, теб сказать, деревня у насъ, изъ другихъ, справная, недоимокъ за нами нтъ!.. Мы до этого сраму не доводимъ. Потому мы такъ ужь объ себ полагаемъ, чтобъ намъ никакого утсненія не было… Мы свое дло справили — и ты насъ не замай! Тоже въ роть-то къ намъ не скоро залзешь!

— Да. Такъ и то, другъ мой сладкій, залзаютъ въ лучшемъ вид. Какъ-то вотъ, на моей памяти, разъ пять назжали…

— Въ ротъ-то! ха, ха! подхватили мужики.

— Да, въ ротъ-то… Эдакъ вотъ все больше по осени или ранней зим… Слышимъ: тюкъ-тюкъ-тюкъ — колокольчикъ! ‘Подать мужиковъ!’ Ну, подать мужиковъ. Выходимъ. ‘Недоимку!’ — ‘Ваше благородіе! Помилуйте!.. Мы на томъ стоимъ, чтобы начальству всячески, не въ примръ прочимъ…’ — ‘Недоимку’, кричитъ…— ‘Какъ хотите, ваше благородіе, вины за собой не имемъ… Мы все очистили…’ — ‘Такъ не хотите?— Старшина! Есть за ними недоимка?’ — ‘Есть, ваше благородіе!’ говорить старшина и глазомъ не моргнтъ.— Да у тебя есть ли на ше крестъ-то? А? орутъ мужики на старшину… ‘Есть!’ говорить.

— Врно, врно!.. ‘Есть’, говоритъ, подхватываютъ мукикя и смются.

— ‘Описывай самовары!’ кричитъ, продолжаетъ разсказчикъ: ну, сейчасъ на самовары начнутъ печати класть… Что ты подлаешь? Давай сбивать ‘недоимку’, соберемъ половину, поторгуемся, отдадимъ, ну и опять: динь-динь!— и ухалъ спокоенъ вмст со старшиной!— Вотъ мы какое сами себ начальство выбираемъ! иронически закончилъ разсказчикъ.

— Да мало ли у насъ этого, ежели теб поразсказать!

И мужики мн дйствительно разсказали о своемъ волостномъ ‘самоуправленіи’ нчто такое, о чемъ а теперь здсь не могу говорить.

— Мы ужь на волость-то, почесть, рукой махнули: пущай въ тамъ грабятъ! ршили мужики:— сладу нтъ совсмъ! Противъ рожна — и прать нечего!

Опять напомню здсь читателямъ то, что сказано мною въ IV глав — относительно передачи до-словно мужицкихъ разговоровъ. Крестьяне вообще очень склонны иронически относиться къ своимъ собственнымъ дламъ, а потому невсегда можно принимать ихъ слова за чистую монету. Несомннно, есть такія волости, какъ мы будемъ имть случай указать, и даже очень много такихъ волостей, гд волостное самоуправленіе совершенно фиктивно, гд царитъ и деспотствуетъ безконтрольно старшина съ волостнымъ писаремъ, поддерживаемые администраціей, за дйствительно, крестьяне давно ‘махнули рукой на волость’, сознавъ полнйшую невозможность ‘прать противъ рожна’. Но въ той волости, которую въ данномъ случа описываю я, собственно въ нашей деревн — факты изъ волостнаго самоуправленія говорятъ совсмъ противное тому, что высказывая мн мужики. Ихъ слова скоре можно принять, какъ логическое предчувствіе того, что рано или поздно, при данномъ порядк длъ придется и имъ дйствительно махнуть рукой на изворовавшуюся волость. Теперь же наши мужики еще ‘собачатся’ съ волостью, еще стойко держатся за свои волостныя права, теперь еще имется не мало поразительныхъ фактовъ этой борьбы, нкоторые случились на моихъ глазахъ. Я намренъ посвятить вообще этому предмету, если будетъ возможно, особую главу.

— Мы теперь вотъ только въ своей деревн и живемъ пока на слобод, никто не сутся, по крайности… Вотъ ежели что касается своихъ деревенскихъ распорядковъ, ну такъ и поболтаемъ промежъ собой на улиц, сказалъ старикъ Евтропъ Шмонинъ.

— Только и есть!

— И то… большая неустройка!.. Нельзя сказать, чтобъ… по справедливости, али бо въ порядк надлежащемъ, опять моргнулъ мн своими блестящими глазами смирный Иванъ Тарасычъ, повертывая донышкомъ вверхъ чашку и деликатно кладя на нее крохотный огрызочекъ сахарцу: — Благодарствую!.. Нельзя сказать, чтобы въ порядк… Большая неустройка.

— Что же такъ?

— Точно, сумннія много у насъ насчтъ земли, замтилъ и самъ Павелъ Гордевъ.

— Въ чемъ?

— А въ томъ, подхватилъ ддушка Матвй:— что вотъ теперь богатые мужики да купцы, да разные — не то приказные, не то аблокаты какіе-то изъ города понахали, вокругъ насъ вс земли, вс лса, вс луга скупили барскіе… Такая торговля пошла всмъ этимъ — упаси Господи! Сами они то-ись и знать не знаютъ — какое съ землей обращенье,— а все въ ренду ее намъ же отдаютъ… Ренды нагнали страсть какія! Силъ нту! Вотъ теперь мы платимъ за конецъ сто рублевъ въ годъ… Да и то думаемъ бросить, отказаться!.. Потому, барыши берутъ, рукъ не мозоля, совсмъ безъ всякаго ума — совсти. Понастроили себ хуторовъ, назжаютъ гулять да на охоты, водку пить…

— Такъ вамъ-то что-же?

— Какъ намъ что?! заговорили разомъ мои гости: — намъ — сумнніе… Намъ говорятъ, что ‘еще погодите: мы васъ, говорятъ, всхъ скупимъ, всей землей отъ васъ завладемъ!..’ Ну вотъ теперь и сумнніе. Толкались было мы въ правленіе, а тамъ тоже говорятъ: выкупайтесь, говорятъ, на вчное владніе, это самое лучшее, а то худо вамъ будетъ… Теперь вотъ всякій и норовитъ, вмсто чтобы въ міръ смотрть, сообща стараться, всякъ только глядитъ какъ бы гд въ вчное владніе одному себ кусокъ урвать… А другіе ждутъ, что на эту самую торговлю скоро запретъ будетъ положенъ… Сколько, значить, теперь ни заграбастали купцы земли, — все въ передлъ пойдетъ.

— Въ черный передлъ, подморгнулъ мн Иванъ Тарасычъ.— Это врно.

— Какъ же это такъ будетъ?

— Будетъ, врно… Мы тоже народъ не глухой, ходили ‘въ серпы-то’ почесть черезъ всю Рассею, тоже съ народомъ… разговариваемъ… А будетъ это вотъ какъ, разсказывали мн мужики (въ этомъ разговор они приняли участіе вс и говорили, перебивая и дополняя другъ друга):— будетъ этотъ черный передлъ потому, что оченно много народу повелось, что сами землю не робятъ, а торговать ей торгуютъ, истинному землепашцу утсненіе длаютъ.

— Хорошо. Во какимъ образомъ, думаете вы, сдлается это?

— А это видишь какъ будетъ, заявилъ ддушка Матвй: — объявится подать одна — поземельная. И будетъ эта подать ли всхъ ровная, никому поблажки чтобы не допущать: примрно у тебя три десятины, ну и будешь ты платить примромъ хоть по полтин за десятину, значитъ три полтины. А кто нахватать себ тысячу десятинъ, съ того и подати пущай пойдетъ тысячу полтинъ… Такъ вотъ тутъ и окажется: кто самъ не работаетъ, тому этой подати не осилить ни ввкъ!.. Сейчасъ они и скажутъ намъ: ‘братцы, возьмите все, намъ силы нту землей володть!’ А намъ то и на руку: потому мы крестьяне настоящіе, мы всмъ міромъ возьммъ и осилимъ… Вотъ это какъ будетъ! заключилъ свои политико-экономическія соображенія ддушка Матвй.

Мужики поддакивали, согласно мотали въ знакъ утвержденія головами, не смотря на то, что изъ нихъ были и такіе, которые сами имли собственныя земли (т. е. по мимо надловъ, въ вчномъ владніи), какъ напримръ Павелъ Гордевъ.

Нельзя не припомнить здсь довольно справедливаго замчанія профессора Энгельгардта, что ‘у мужиковъ, даже самыхъ цивилизованныхъ, все таки остается тамъ, гд-то въ мозгу, тайничекъ, изъ котораго нтъ-нтъ, да и выскочитъ мужяцкое понятіе, что земля можетъ быть только общинной собственностію. Что деревня, т. е. все общество, можетъ купить землю въ вчность… но чтобы землю, купленную какимъ-нибудь Егоренкомъ, когда выйдетъ ‘новое положеніе’ насчетъ земли, нельзя было отдать деревн, этого ни одинъ мужикъ понять не можетъ. Какъ бы мужикъ ни былъ нацивилизованъ, думаю, будь онъ даже богатйшій желзно-дорожный рядчикъ, но до тхъ поръ, пока онъ — русскій мужикъ (разумется, и мужика можно такъ споить шампанскимъ, что онъ получитъ нмецкій обликъ и будетъ говорить нмецкія рчи), у него останется въ мозгу ‘тайничекъ’. Нужно только умть открыть этотъ тайничекъ’. Все это, мы говоримъ, довольно справедливо, хотя нельзя не признать, что послдняя половина тирады отзывается славянофильствомъ. Существуетъ этотъ ‘тайничекъ’ у всхъ мужиковъ, даже у богатыхъ собственниковъ, вовсе не потому, что они ‘русскіе мужи!’, и будетъ существовать, пока, дескать, мужикъ будетъ русскій мужикъ (а онъ разв когда-нибудь будетъ нерусскимъ?), а просто потому, что настоящая эпоха — эпоха критическая, переходная въ жизни русскаго мужика, эпоха, когда идетъ борьба за преобладаніе между старыми традиціями и новыми вяніями, между общиной и крайнимъ индивидуализмомъ. Кончится эта борьба въ пользу общины — и этому ‘тайничку’ не зачмъ будетъ существовать, потому что нечему будетъ скрываться въ тайн. Кончится борьба въ пользу полнаго индивидуализма — кулакъ и собственникъ почувствуютъ свою настоящую силу, тогда и мужикъ, будь онъ самой чистой русской крови, потеряетъ всякое сознаніе о ‘тайничкахъ’ и, въ охраненіи основъ индивидуальной собственности, явится такимъ ‘столпомъ’, что утретъ носъ всякому нмцу… А о французахъ и толковать нечего! Онъ еще ихъ уму-разуму, пожалуй, въ этомъ раз учить пойдетъ. Дло тутъ вовсе, значитъ, не въ шампанскомъ… А если вотъ мы будемъ возлагать надежды на неувядаемость какого-то мистическаго ‘тайничка’, пома ‘мужикъ будетъ русскій мужикъ’, и въ пользу этого тайничка пальцемъ не шевельнемъ, то намъ очень скоро придется убдиться, что и русскій богатый мужикъ знаетъ не хуже нмца, гд раки зимуютъ…

— Такъ какъ же это къ вашимъ хозяйственнымъ дламъ относится? Почему у васъ неустройка?

— А потому, видишь ты, Николай Николаичъ, отвчалъ Иванъ Тарасычъ: — крпости къ земл нтъ… Все отъ этого!.. Кабы оно у всхъ въ одно-то шло, такъ бы и ничего, былъ бы порядокъ, вс бы въ міръ смотрли… А теперь, глядючи по сторонамъ, глаза-то и разбгаются… Накупить вотъ богатый въ вчное владніе пустошей, онъ ужь на надлъ-то мірской и плюетъ… Не то онъ мужикъ, не то — купецъ… Ему мірское дло ужь къ сердцу не лежитъ, пояснили и прочіе мужики мысль Ивана Тарасыча. У насъ вотъ теперь мало ли мужиковъ-собственниковъ: они ужь къ мірской земл и не радютъ… Вотъ хошь бы и канаву эту самую взять: бдный говоритъ — гд денегъ взять? а богатый говоритъ — мн что! Моя земля (собственная-то, значитъ) въ сторон!.. Отъ эитого самаго вс и смущенія идутъ.

— Мы вотъ хотли васъ поразспросить, заговорили разомъ мужики: — человкъ вы, надо думать, объ этомъ извстный… Разъяснить… Мы вотъ иной разъ потолкуемъ, да такъ ни до чего и не договоримся. Одинъ въ одно тянетъ, другой въ другое.

Въ это время къ нашей бесд подосплъ и сынъ дда Матвя, Якимъ, ходившій зачмъ-то въ сосднюю деревню.

— Такъ въ чемъ же дло? спросилъ я.

— А вотъ видите въ чемъ, началъ своимъ тихимъ вжливымъ голоскомъ Петръ Шмонинъ, экс-старшина:— отъ волости къ намъ идетъ такое наставленіе, чтобы мы, значитъ, поспшили выкупить надлы въ вчное владніе, а посл того по дворамъ разбили бы, значитъ, кому что по выкупу падетъ… Говорятъ, и теперешнемъ жить крпости нтъ, въ теперешнемъ, значитъ, владніи. При всемъ при томъ — отвтственность большая: и ты самъ себ хозяинъ, ни ты самъ себ баринъ… Съ землей этой большая возня, за всякаго нищаго али пьяницу отвтствуй… Подати большія… Нон ты богатъ, а завтра — нтъ ничего. Нон у тебя 30 десятинъ, а завтра — половины не стало… А ежели вчномъ у тебя владніи земля — такъ тутъ ты живи-пожівай себ помщикомъ! Кром себя ни за кого не отвтственъ. Такъ ли-съ? Самъ себ голова… Налогъ съ тебя пойдетъ барскій, какъ, примрно съ помщичьихъ земель… Говорятъ, что больше, какъ полтина, съ десятины не сойдетъ?

— Вотъ, вотъ, объ этомъ мы и хотли разспросить, подтвердили мужики.

— А какъ вы сами-то, по совсти, думаете: что лучше — въ подворно ли всмъ раздлиться, или въ мірскомъ владнія землю имть?

Мужики задумались.

— Да вдь вотъ въ томъ и задача, что не знаемъ… Одно думаемъ — и такъ хорошо, а другое думаемъ — какъ бы на вкъ дуракомъ не остаться!.. Вотъ вдь что, отвчали мужики.

— Ну да все-таки, кто изъ васъ больше къ одному расположенъ, кто къ другому. Ну вотъ, напримръ, ты, Евтропъ Васильичъ? спросилъ я большака Шмонина.

— Я бы такъ полагалъ, что подворно разбить лучше. Потому тутъ ужь я выкуплю землю въ вчное свое владніе — и спокоенъ. Никто меня съ нея не сгонитъ, что хочу, то и длаю. Хочу пашу, хочу дома на печи лежу. Хочу рано встать, хочу до обдни проспалъ… Моя воля!

— Ишь ты, какъ онъ, старый, слободу-то любитъ!.. Богатть сталъ! По барски нжиться захотлъ, подшутили мужики.

— А что жъ! сконфузился старикъ:— мн ужь и отдыхать пора.— Такъ вы думаете такъ лучше?

— Думаю… Потому же вотъ, главное, говорятъ, и налога меньше пойдетъ, повинностей… Теперь навозъ… Я свою землю унавожу, какъ хочу, она моя, въ вка пойдетъ… А теперь ты ее унавозилъ, а у тебя ее отымутъ да другому передадутъ, а теб ненавоженной дадутъ…

— Чего ты тутъ съ навозомъ-то! накинулись на него мужики: — нечего сказать, нашелъ что! Навозъ! Да больше, что ли ты другихъ навозишь? Отколь это? Меньше, что ли, тебя люди-то навозятъ? Не дома берегутъ, чать, какъ ты же, весь вывозятъ… Откуда у тебя больше то?

— У меня скота больше, а у другого мало.

— Такъ вдь у тебя и земли больше!.. Да что тутъ! говорилъ Якимъ:— пустое болтаетъ… А ты вотъ скажи — куда ты скотину погонишь? Ну-ка, раздлись, попробуй!.. Куда ты ее погонишь? На задворкахъ кормить станешь? Ну и корми! Посмотримъ, много ли накормишь!

— Вотъ это такъ, подхватили гости.

Евтропа дохали скотомъ. Противъ скота Евтропъ не нашелся, что сказать.

— Ну а ты, Павелъ Сысоичъ, спросилъ я Гордева.

— Да я… Какъ сказать? Какъ будто полегче бы такъ-то, что и Евтропъ говоритъ, сказалъ онъ несмотря на то, что вмст съ другими дозжалъ Евтропа скотиной.

— Не теб бы, Павелъ Сысоичъ, это говорить, возразилъ смирный Иванъ Тарасычъ: — кажись, на своей шкур вы это знаете… Вотъ Гусариха-то, ваша же, въ вчномъ владніи у нея была земля то. А что теперь? Гд она? На міръ же пришла земли просить, на мірской же земл жила? А ребятишки подростутъ — къ кому пойдетъ за землей? Къ міру же!

— Вотъ что правда, такъ правда! Иванъ Тарасовъ съ втру слова не броситъ.

— Это правда, согласился и собственникъ Павелъ.

И Павла, значитъ, дохали Гусарихой.

— А какъ вы? спросилъ я экс-старшину.

Но старшина юлилъ. Онъ ухитрился заявиться такъ, что выходило и съ одной стороны хорошо, да и съ другой — не дурно.

— Недалеко отъ васъ, я слышалъ, живутъ уже давно собственниками, подворно?

— Живутъ. Это — вольные хлбопашцы. Дрозды, подъ названіемъ. Живутъ. Они еще до воли выкупились у помщика съ землей.

— Ну, и что же? Хорошо живутъ?

— Ничего. Тоже вотъ все, что и у насъ: кои справно живутъ, а кои обдняли… У кого семьи разрослись — плохо живутъ, земли совсмъ мало, а достать негд ужь, взять не у кого.

— У нихъ все ужь порознь?

— Нту! Зачмъ? Все равно какъ у насъ, только поля не длятъ. А луга длятъ, и выгонъ общій.

— А ты какъ, ддушка Матвй, полагаешь? Ты старше здсь всхъ, человкъ старожилый.

— Нашъ ддушка ужь давно чужой вкъ залъ, пошутили гости.

— Врно. Что ужь мн тутъ!.. Я ужь не встряю въ эти дла. Пущай какъ хотятъ… Не мн съ новыми порядками жить, отвчалъ ддушка Матвй:— только мы жили по-ддовски, по старому, тоже не хуже другихъ… Слава-те Господи! Тоже старики то не глупе, должно, ныншнихъ были… Жили такъ — значитъ, хорошо было… Вотъ какъ я разумю! А ужь теперь какъ хотятъ.

— Я такъ полагаю, заявилъ Яаимъ Матвичъ:— что изъ этого раздла по дворамъ ничего хорошаго не будетъ… Мн что! Я тутъ говорю не изъ чего-либо… Потому, ддушка вотъ ежели, гршнымъ часомъ, помретъ, я, можетъ, и совсмъ отъ земли откажусь — въ городъ съ женой уйду… А только что — въ міру лучше. Пойдетъ этотъ раздлъ ежели — кляузъ всякихъ не оберешься, недовольства… Главное, кляузъ много будетъ… Олпъ скажетъ — ты на мое не ходи, другой скажетъ — мое не троки Мы вотъ знаемъ собственниковъ-то: захалъ въ его землю-въ судъ ступай, ягоду у него сорвалъ — опять кляуза, прутикъ сломилъ — судись! Маята. У насъ вотъ велики ли фрукты въ усадьбахъ растутъ, а тоже у всхъ огорожено, тоже кляузъ не оберешься… Опять хоть и то сказать: вотъ у этихъ вольныхъ хлбопашцевъ примры какіе есть — не приведи Господи! Раззоренье полное.

— Да, да. Есть примры, подтвердили мужики.

— Какіе же именно?

— А вотъ какіе: отецъ теперь, примрно, свернулся, запилъ али заболлъ, все пошло не въ прокъ, пошло въ долгъ, въ продажу… Разъ прорвешься у насъ, тутъ ужь только держісь, ровно тллая тряпка ползетъ все… Тутъ на ноги не скоро станешь! Все и пошло. Землю перезаложилъ. Да до того довелось, что, по смерти его, ребятишкамъ и взять нечего — ступай по міру! Побирайся!

— Да, тутъ только того и гляди… Тутъ ужь гляди въ оба. Надежды тутъ ни на кого не клади! заговорили мужики.

— А теперь вотъ и то взять, выразительно взглянулъ на меня Иванъ Тарасычъ:— ребятишки… Что ни случись, а имъ все впереди надежда… Хоть бы эту Гусариху взять… Все какъ ни то, Богъ дастъ, подростутъ… Опять, значитъ, мужиками заправскими встанутъ…

— Такъ какъ ты намъ скажешь? спросили мужики.

— Право, не знаю. Боюсь я совтовать. Плохо мы вашу жизнь знаемъ… По разговору, я вижу, что вы сами на старину склоняетесь, по-мірскому считаете лучше жить… И я такъ думаю если не объ настоящемъ только заботу имть, а и о будущемъ подумать, о потомств.

— Это такъ ты говоришь. Не однимъ намъ на свт жить. Что хорошаго — посл насъ, стариковъ, клясть будутъ!

— И будутъ, замтилъ Иванъ Тарасычъ:— хорошо вотъ ты выкупилъ теперь, примрно, на дв души, а у тебя черезъ двадцать лтъ семью-то Господь пріумножилъ, стало у тебя пять сыновей, да самъ соловей, да внучата пойдутъ… Что ты съ ши на двудушномъ-то надл станешь длать? Ступай, значитъ, вонъ половина, живи на сторон!.. А теперь міръ все же на всхъ надлитъ.

— Ну, да, сказалъ старикъ Евтропъ Шмонинъ:— держи карманъ. Все одно, братъ. Вотъ намъ надлили на 53 души, а теперь передлъ будемъ длать ужь на 64, а потомъ на 80… Вдь міръ-то тоже ростетъ!.. Вотъ что! А земли-то все столько же… Все одно — куда пойдешь?

Замчаніе Евтропа заставило мужиковъ смутиться.

— А вотъ куда пойдешь, поднялся и сверкнулъ своими цыганскими глазками Иванъ Тарасычъ: — ты вотъ ежели одинъ, такъ поди сунься за землей-то! Дастъ теб кто? А ежели у деревни земли не станетъ, такъ деревн безъ земли быть нельзя! Такихъ деревень на свт нту! У деревни земля какъ-никакъ будетъ.

И Иванъ Тарасычъ сталъ молиться на образъ.

— Вотъ, братъ, что врно сказалъ, то врно… Иванъ Тарасовъ слова съ втру не скажетъ, подтвердили опять мужики и, поднявшись изъ-за стола, вслдъ за нимъ стали креститься.

— Ну, благодарствуемъ… Извини на глупыхъ рчахъ, ежели что, заговорили, обращаясь ко мн, деревенскіе гости:— извини… много мы у тебя тутъ наболтали… Извстно, мужики-дураки… Мы вдь это такъ, по-праздничному говоримъ, отъ нечего длать… Ну, и болтаешь всяко… Вотъ ужь завтра не заговоришь… Теперь ужь шабашъ! Наговорились!.. Теперь языки на замокъ!.. Ха-ха!.. Теперь рукамъ работа пойдетъ — не языку.

— Что же такъ?

— Да вотъ нон думаемъ собраться, да, благословясь, завтра начинать… Навозъ повеземъ… А тамъ, Господь дастъ, помолимся да и въ луга… Теперь ужь, значитъ, прощай!.. Сердитые будемъ, неразговорчивые!.. шутили мужики:— скучно теб будетъ!

И я распрощался съ своими деревенскими гостями.

——

Существенное содержаніе этой бесды, нкоторые отвты почти дословно были записаны мною тотчасъ посл разговоровъ съ мужиками. Это я считаю здсь существенно важнымъ. И вотъ почему. Есть громадная разница между отношеніемъ интеллигентнаго читателя къ воспроизведеніямъ жизни общества и къ воспроизведенію жизни народной, въ особенности у насъ. Литературная критика, мн кажется, не достаточно разъяснила это, а потому, въ конц-концовъ, и должна была признаться, что не иметъ критерія въ оцнк произведеній, касающихся народной жизни. Въ то время, какъ интеллигентный человкъ смотритъ на общество изъ среды самаго общества, непосредственно изъ себя, на народъ онъ не можетъ смотрть иначе, какъ со стороны, такъ, какъ смотритъ на дикихъ людей Америки и Африки. Отсюда вытекаетъ и громадное различіе въ отношеніяхъ читателя къ воспроизведеніямъ жизни того и другого. Критерій ли оцнки художественнаго воспроизведенія общественной жизни, читатель непосредственно находить въ себ, непосредственно ощущаетъ художественную правду или ложь, непосредственно наслаждается или не удовлетворяется. Другое дло съ воспроизведеніемъ народной жизни. Наше общество читаетъ романы изъ народнаго быта съ тмъ же вншнимъ любопытствомъ, съ какимъ читаетъ оно романы Купера, имя только единственный критерій для проврки ихъ художественной правды: общія психологическія основы и имя автора. Но, въ послднемъ случа, оно иметъ то преимущество, что романы Купера или вообще воспроизведеніе жизни дикихъ можетъ быть проврено имъ путемъ научныхъ данныхъ, собранныхъ путешественниками. А этого-то важнаго условія русскій читатель лишенъ относительно жизни своихъ ‘младшихъ братьевъ’.

Принявъ же во вниманіе еще и то, что наблюденіе народа со стороны у насъ сопровождается разными побочными соображеніями — крпостническими, опекунскими, сантиментальными, спекулаторскими, патріотическими и проч., и проч., смотря по тому, съ какой стороны подходитъ извн наблюдатель — у мыслящаго читателя невольно должно зарождаться сомнніе въ правд воспроизведенія народной жизни этими ‘сторонними наблюдателями’. И это совершенно естественно, потому что нтъ прочнаго критерія, нтъ данныхъ для оцнки, нтъ спеціально-научно! точки зрнія. Этотъ критерій могли бы дать мыслящему читателю или научныя изысканія въ сфер народнаго быта, или непосредственный народный художникъ, мірской, общинный человкъ. Къ сожалнію, первыхъ у насъ до сего времени очень мало, второго мы не видли еще и, Богъ всть, дождемся ли когда-нибудь.

Въ виду этого, задача литературной критики относительно произведеній изъ народнаго быта длается чрезвычайно трудной. Чтобы вынести мало-мальски справедливое сужденіе, приходится прибгать къ предположеніямъ, сопоставленіямъ, догадкамъ, логическимъ умозаключеніямъ. Но еще трудне задача добросовстнаго воспроизводителя народной жизни, вышедшаго изъ среды интеллигенція. Постоянное и упорное недовріе встрчаютъ его самыя задушевныя страницы, самыя правдивыя картины. И въ то же время онъ видитъ, какъ публика жадно зачитывается сыщнически-сантиментальными или весело-нравными воспроизведеніями народной жизни. Откуда же ждать ему поддержки, гд искать помощи? Въ литературной критик? Но она почти безсильна. Въ русской наук? Но она ‘еще едва уметъ лепетать’. Впрочемъ, все же она можетъ кое-что сказать съ авторитетомъ.

И знаете ли, что приходится длать этому несчастному, добросовстному воспроизводителю народной жизни? Ему приходится или испещрять страницы своихъ повстей публицистическими и ввыми соображеніями, или же длать ссылки и приводить цлыя научныя цитаты. Видали вы романы нмца Эберса изъ древнеисторическаго быта, которыя заткнутъ за поясъ обиліемъ цитатъ нетолько докторскія диссертаціи, но даже самого Бокля? Тахъ будутъ писаться и добросовстные романы изъ жизни народа тми, кому дорого торжество истины, торжество своихъ убжденій. И будетъ это до тхъ поръ, пока или читателемъ не будетъ самъ народъ, или писателями не выступятъ люди изъ народа, мірскіе, общинные люди, или же пока научное изученіе народнаго быта не займетъ почетнаго мста и выводы науки не войдутъ въ общее сознаніе.

Вотъ почему существенно важно для меня подтвержденіе того, что вышеприведенная моя бесда съ ямскими мужиками передана фактически врно, какъ фотографическая копія. Я знаю, будь эта бесда введена въ романъ или повсть, нашъ читатель, пріученный съ одной стороны сантиментально-резонрскими разсужденіями на избитыя моральныя тэмы, съ другой — ‘рукосуйствомъ’ и непомрною тупостію, съ какими фигурируетъ русскій мужикъ въ большинств нашихъ ‘художественныхъ’ произведеній, онъ отнесся бы къ ней въ высшей степени недоврчиво, онъ объявилъ бы ее ultra-тенденціозной. ‘Помилуйте, воскликнулъ бы онъ:— мужикъ разсуждаетъ о преимуществахъ общиннаго и подворнаго владнія? И какъ разсуждаетъ! Онъ приводитъ за и противъ почти вс т возраженія и доводы, которые длаетъ въ своей книг самъ Эмиль де-Лавелэ!..’ Вотъ какъ скажетъ читатель и будетъ, съ своей точки зрнія, не совсмъ не правъ, въ виду полнаго незнакомства нашего съ народомъ, въ виду недоврія, которое успли въ немъ развить и воспроизведеніямъ народной жизни ‘художники изъ сторонникъ наблюдателей’, въ виду, наконецъ, полной невозможности проврки. Вотъ почему я тысячу разъ радъ, что мой ‘дневникъ деревенскихъ наблюденій’ не претендуетъ ни на какое художественное значеніе, что въ него вношу а только факты, дйствительные факты, наблюденные и записанные мною въ большинств случаевъ на мст наблюденій, что мн нтъ надобности въ этихъ замткахъ прибгать къ какимъ-либо художественнымъ пріемамъ, съ цлью усугубленія впечатлнія, или для рельефности и полноты давняго типа, или для гармонической стройности цлаго. Значитъ, я могу имть хотя то утшеніе, что у читателя будетъ въ тысячу разъ меньше шансовъ заподозрить меня въ вольной или невольной фальсификаціи.

VIII.
Передлъ.

Когда я, проснувшись на слдующее утро, вышелъ на нашу деревенскую улицу, особый, сыроватый, бьющій въ носъ ароматъ сразу далъ мн знать, что страда началась. Вс широкія ворота дворовъ были растворены настежь, все содержимое дворовъ было ‘потревожено’. Вс крестьяне, по уговору, поднялись заразъ въ три часа утра и приступили къ возк навоза. Эта особая, спеціальная навозная атмосфера сразу нависла надъ всей деревней и охватила собой на далекое пространство кругомъ и поля. Въ возк навоза принимали участіе вс: и мужики, и бабы, и дти до 10 лтъ. Мужики и бабы накладывали на дворахъ, дти отвозили, а двки дожидались и опоражнивали воза на поляхъ. Окрестные скаты холмовъ скоро запестрли буроватыми кучками на зеленовато-желтой поверхности пара. Такъ какъ начало ныншняго лта стояло чрезвычайно жаркое, травы поспли какъ то неожиданно быстро, а рожь уже мстами налилась совсмъ, оказалось необходимымъ торопиться. Поэтому, къ вывозк навоза приглашали на помочь особыя подводы съ погоста и изъ сосднихъ деревень, гд былъ уже вывезенъ навозъ почти совсмъ или еще не начинали вывозить. У дда Матвя оказался на помочи дьячекъ съ погоста, съ женой и лошадью, съ условіемъ, что ддъ Матвй прідетъ помогать дьячку посл, при своз сноповъ. Такихъ товарищескихъ помочей было у насъ на деревн много. Хозяинъ, обыкновенно, обязанъ держать помогающаго товарища все время на своихъ харчахъ, готовя обдъ нсколько лучше обычнаго, напримръ, съ пирогами, угощаютъ немного и водкой. Тоже самое и при обратной помочи.

Навозъ возили дня три или четыре. А между тмъ, солнце жгло немилосердно. Втеръ не дунетъ. Въ воздух стоитъ какая-то мгла. Тяжело дышать. Люди и лошади выбились изъ силъ. Вяло, медленно накладывались послдніе воза, едва волоча, отвозили ихъ на поля. Постоянно можно было увидать мужика или бабу, выходившихъ на середину улицы и долго, приставивъ козырькомъ руку къ глазамъ, наблюдавшихъ съ разныхъ сторонъ за горизонтомъ. Но, кром синеватой мглы, ничего не было. Мужикъ крякалъ и уходилъ опять подъ навсъ двора. Вотъ какъ-то сошлась ихъ на улиц цлая кучка, также посмотрли на небо, на поля.

— Во-о! смотри — загорлась, сказалъ одинъ, показывая на вершину холма.

— Видли! отвчали ему.

Рожь была ещ достаточно зеленовата везд, но на припек, на вершин этого холма, рзко выдлялась цлая позолотвшая полоса.

— Выгоритъ до время! тужили мужики: — съ травой необернешься, какъ она, матушка, начнетъ сыпаться… Экое наказаніе Господь послалъ!.. У шабровъ, слышь, молебствовать хотятъ… Да такъ, видно, что безъ этого не обойтись! Надо будетъ помолебствовать… Чмъ ни-то прогнвили Создателя!.. Надо къ попамъ сходить… Пождать бы, раи, до завтра?.. Чего ждать-то? Когда еще? Вотъ оно, время-то какое стоитъ!.. Надо идти… Чтобы завтра пущай поля обошли!.. А тамъ, что будетъ! Ступай, Матвй, ступайте съ Павломъ, заказывайте молебствовать.

Утромъ, часовъ съ восьми, колоколъ погоста гудлъ неустанно впродолженіе часа: значитъ, обносили иконы вкругъ полей. То спускаясь въ ложбины, то подымаясь на холмы, показывалась пестрая, очень небольшая кучка народа, несшая дв-три иконы и спшно обходившая межами ржаное и яровое поле. Ни поповъ, ни дьячковъ при иконахъ не было. Заправлялъ процессіей только ‘крикунъ’, Петръ первый, и то ковылявшій сзади съ пустымъ кадиломъ. Иконы несли преимущественно женщины.

Между тмъ, какъ, подъ палящимъ зноемъ, подвигалась процессія по межамъ, степенные мужики-домохозяева, какъ муравьи, тащили на лугъ матерьялы для помоста: кто несъ на плеч бревно, кто доску, кто жерди. Общими силами помостъ былъ скоро поставленъ близь деревенской околицы. Мужики одли синіе халаты, намазали масломъ волосы, причесались и собрались у помоста, стараясь говорить тише противъ обыкновеннаго: кто разстилалъ холсты на помостъ, кто длалъ кропильницу изъ втокъ близь стоящаго дерева, кто несъ угли и воду. Процессія приближалась къ помосту. Съ горы погоста, одновременно, спускался причтъ. Начался мірской молебенъ. Усердне всхъ молился замчательный ‘пореформенный псаломщикъ’. Нещадно припекаемая солнцемъ, его жирная фигура постоянно припадала съ особымъ благочестивымъ смиреніемъ къ земл и вновь приподымалась съ глубокими вздохами. Нельзя было не замтить, какъ мужики въ душ ‘диву давались’, смотря на такое усердіе псаломщика. Ддъ Матвй, стоявшій вдали отъ помоста, гд то за избами, и молившійся ‘по-своему’, сказалъ мн, показывая на псаломщика: ‘Мірского приговора толстый песъ добивается! Мірской приговоръ ему надобенъ, вотъ онъ глаза-то и мозолитъ… Молебщики!’ заключилъ онъ сердито — и ушелъ, не дождавшись конца молебна. Молебенъ конченъ, деньги получены. Иконы понесли обратно къ церковь. Домохозяева мигомъ разобрали помостъ — и каждый потащилъ обратно къ себ собственную жердь, доску, собственное бревно и гвоздь.

Къ вечеру пошелъ дождь. Вздохнули люди и скотина.

— Вотъ они, чудеса-то! говорила деревенская улица. Мужики повеселли.

——

Посл того, какъ погода съ перемежающимся ненастьемъ и вдромъ установилась, когда поблекшіе отъ жары травы и яровое вновь весело и свжо зазеленли, однимъ очень раннимъ утромъ, часа въ три пополуночи, меня разбудилъ Иванъ Тарасычъ, тотъ мужичекъ съ цыганскимъ лицомъ, который состоялъ въ какой-то странной мірской должности ‘жеребьвщика’.

— Вставай! сказалъ онъ, посмиваясь своими черными, блестящими глазами:— настоящая страда пришла. Али лнь? Рано, должно, подыматься приходится?.. Ну, самъ хотлъ, своя охота… Вставай! Вонъ я ужь въ полномъ парад!

И Иванъ Тарасычъ погремлъ висвшимъ у него на пояс пшечкомъ съ ‘жеребьями’.

— Ушли ужь вс? Еще не длили? спросилъ я.

— Нтъ еще. Мы съ ддомъ Матвемъ, по должности, раньше всхъ поднялись. Будить вышли… Раньше насъ никто не смй просыпаться. Пока въ косу не ударимъ, никто не смй выходить… А въ косу ударили — шабашъ! Вс во фрунтъ становись: ни малому, ни старому снисхожденія нтъ… Вс становись! шутилъ Явачъ Тарасычъ.

Я сталъ одваться. Дйствительно, скоро съ одного конца деревни раздался звонъ въ косу.

— Вотъ, слышишь! замтилъ Иванъ Тарасычъ — и какъ-то весь еще больше оживился.

Это ддъ Матвй, въ качеств десятскаго, вышелъ будить народъ выходить въ луга. Онъ шелъ по середин улицы, въ рук у него на шнурк висла коса, снятая съ косья, онъ билъ въ нее палкой… Особенные рзкіе, звонкіе звуки неслись въ свжемъ утреннемъ воздух.

— Больно ужъ вы рано поднялись? спросилъ я.

— Нельзя. Нон нужно, пока роса не сошла, передлъ сдлать. Чтобы по первой рос первую траву поднять, сказалъ Иванъ Тарасычъ.

Пока я усплъ одться и выйти на улицу, у дворовъ уже собирался народъ и собирался въ кучки. Первыми явились на улиц ребятишки съ десяти лтъ. Презабавно было на нихъ смотрть: одтые — кто въ кумачныя, кто въ розовыя ситцевыя рубахи, но вс въ чистыя или новыя, въ новыхъ, ‘праздничныхъ’ картузахъ — они выступали какъ-то особенно щеголевато, какъ будто каждому изъ нихъ ныншній день накинули вдругъ лишнихъ пять, а то и вс десять лтъ! Звонко стучали и звенли они, поправляя и любуясь свтлыми, съ чисто вымытыми косовищами, маленькими косами, изготовленными спеціально для нихъ суровыми родителями-отцами. Неменьшее вниманіе и заботу, видимо, оказываютъ они и привязаннымъ сбоку къ поясамъ брусочникамъ, въ которыхъ хранятся точильные бруски. Эти брусочники у всхъ разукрашены или разноцвтными стеклышками, или фольгой, у иныхъ они сдланы сплошь изъ разноцвтной яркой жести. Очевидно, имъ доставляло большое удовольствіе разсматриваніе этихъ украшеній другъ у друга.

— Вотъ у насъ — первые косцы изъ всей деревни, шутилъ Иванъ Тарасычъ.

— Неужели и они косить?

— Ка-акже! Пора!.. У насъ, какъ десять лтъ, такъ и за косу принимайся.

— Да что они накосятъ? Только попусту измучаются.

— Зачмъ мучаться… Мучаться не надо… Надо учиться… Въ учбу идутъ… Вотъ эти, самые малые-то (замчу — тутъ были и двочки, и мальчики, такъ какъ въ нашей деревн косятъ и мужики, и бабы, такъ же, какъ и жнутъ вмст) — вотъ они первый годъ выходятъ. Другіе ужъ второй, третій годъ ходятъ. Т уж косятъ — не мшаютъ.

— Ну, а малыши-то, чай, мшаютъ только.

— Ничего. Но вдь надо учиться когда-нибудь! Сначала тоже дома на задворкахъ учится, какъ косу держать, а тутъ ужъ и въ луга выходитъ… Въ лугахъ малышъ идетъ впереди отца, отецъ за нимъ ужъ равняетъ, гд тотъ оставитъ высокую траву. Али косятъ барышки (обрзки отъ полосъ), овражки. Али ворошатъ траву (у каждаго косца, кром косы, имлись такія же маленькія грабли).

Скоро показались на улиц подростки, съ настоящими уже ‘мужицкими’ косами и граблями, а за ними — мужики и бабы, которыя успли управиться съ печами. Вс, сбившись въ кучу по середин деревни, помолились на церковь и двинулись въ луга: самые малые впереди, старшіе сзади. Бабы — посл всхъ, нкоторыя изъ нихъ, не поспвшія управиться съ хозяйствомъ, догоняли въ одиночку посл.

— Вишь ты, съ коихъ поръ поднялся? говорили мн мужики:— али наши мужицкіе распорядки посмотрть охотишься?

— Ка-акже! Вдь передлы у васъ не каждый день бываютъ, разъ въ годъ, а то и рже. Когда еще-то увидишь!

— Такъ, такъ. У васъ этого нтъ.

‘У насъ этого нтъ’ — совершенно врно. Этимъ сказано очень много. У насъ этого нтъ — и культурный художникъ изъ ‘свжихъ’ и стороннихъ наблюдателей, компануя путемъ крайне подозрительнаго творчества мужицкія фигуры на основаніи общихъ и очень поверхностныхъ психическихъ аналогій, совершенно игнорировалъ обще-народный, исконно-традиціонный элементъ, охватывающій всецло, съ самой колыбели, непосредственный индивидуумъ изъ народа. Почему это неизбжно должно было такъ случиться — я уже имлъ случай говорить по поводу деревенскихъ сходовъ. Все, сказанное мною тамъ, цликомъ относится и къ акту передла земли. И теперь я долженъ заявить, что не берусь воспроизвесть здсь въ яркихъ и типическихъ образахъ одну изъ глубокихъ и выразительнйшихъ сторонъ народной жизни, какую представляютъ собою передлы земли и продукта, и опять я долженъ повторить, что наши художники прошли мимо этого характернаго явленія, несмотря на все свое ‘народолюбство’, что они не только не дали намъ яркой, эпической картины этой замчательной общенародной бытовой формы, но даже никто не коснулся ея и такъ поверхностно, какъ иногда касались деревенскихъ сходовъ. Между тмъ какъ, при мало-мальски серьзномъ и внимательномъ изученіи народной жизни, не можетъ быть сомннія, что этотъ общенародный, исконно-традиціонный элементъ долженъ имть громадное значеніе какъ въ мужицкой ‘психіи’ исключительно, такъ и въ стро мужицкаго міровоззрнія и въ соціальныхъ отношеніяхъ. Какъ ни велики были вншнія вліянія на народную жизнь, какъ ни уродовали они естественно-органическое развитіе его первобытныхъ идеаловъ, подъ игомъ какихъ стороннихъ примсей ни дошли до насъ эти идеалы, но они все-же, къ счастію нашему, дошли, сохранились въ теченіи тысячелтій, и въ акт передловъ, можетъ быть, въ наиболе чистой, примитивной ихъ форм. И это доказывается какъ массой неопровержимыхъ фактовъ, такъ и путемъ очень простыхъ логическихъ умозаключеній. Скажите, возможно ли посл этого, чтобы извстный соціальный факторъ, дйствуя неустанно и неослабно въ теченіи вковъ, сохранившійся подъ игомъ всевозможныхъ вншнихъ воздйствій почти въ первобытной чистот, факторъ въ высшей степени своеобразный и характерный, охватывающій собой самый широкій принципъ справедливйшихъ соціальныхъ отношеній — возможно ли, чтобы этотъ факторъ проходилъ безслдно надъ мужицкой душой, чтобы онъ не наложилъ на нее глубокаго, своеобразнаго клейма, чтобы онъ не пронизывалъ насквозь все мужицкое міровоззрніе, чтобы онъ не сопутствовалъ мужику отъ колыбели до могилы? Мы можемъ, конечно, признавать или нтъ, что, подъ вліяніемъ тхъ или другихъ тяжелыхъ условій, значеніе этого фактора могло умаляться, съуживаться, или же наоборотъ, но отрицать его, игнорировать, проходить мимо — невозможно. Однако, мы ухитрялись, говоря о мужицкомъ мір, о мужицкой душ, воспроизводя въ самыхъ сочувственныхъ даже краскахъ мужицкіе ‘типы’, ухитрялись такъ игнорировать этотъ факторъ, что, читая наши художественныя произведенія изъ народнаго быта, иностранецъ непремнно воскликнетъ: ‘Да что же это за фантастическій вздоръ наговорили намъ гг. Гакстгаузены, Лавеле, Мены и про какихъ-то существующихъ въ Россіи первобытныхъ народныхъ идеалахъ, не въ примръ намъ, европейцамъ! Вотъ вамъ художественные типы русскихъ писателей, первостепенныхъ русскихъ писателей, хоть бы, напримръ, Пушкина, Тургенева, Толстого, Писемскаго, второстепенныхъ, спеціальныхъ ужъ народниковъ: Григоровича, Потхина, М. Вовчка и tutti quanti — укажите же намъ, гд тутъ имется хотя намекъ на своеобразное міровоззрніе, какъ логическое слдствіе вковыхъ общинныхъ началъ? Гд эти выразительныя, характернйшія картины общинно-бытовой жизни? Эти художники сочиняли и историческія народныя эпопеи, и современные романы, дали намъ массу мужицкихъ фигуръ — любящихъ и враждующихъ, покорныхъ и протестующихъ, резонровъ и тупоумныхъ, распутныхъ и ангельски-непорочныхъ, звроподобныхъ и моралистовъ высшей пробы. Но гд же, укажите, гд у всхъ этихъ фигуръ та общая всмъ имъ черта, которая говоритъ, что вс они — общинные, мірскіе люди, что вс они родятся, живутъ и умираютъ въ своеобразныхъ условіяхъ общиннаго быта?’ — ‘Вотъ странное требованіе, должны, по моему мннію, отвчать наши великіе и малые художники:— разв мы можемъ изображать то, чего ни чувствовать, ни постигать, чмъ ни проникнуться, ни вдохновиться не можемъ, чего не помышляли изучать (изучать не въ привычкахъ русскаго художника)? Мы вамъ передавали ‘свжія’ впечатлнія, а, за недостаткомъ ихъ, въ большинств случаевъ, собственныя поверхностныя логическія комбинаціи’.

До какой степени доходитъ у насъ игнорированіе общинныхъ бытовыхъ формъ, можно видть изъ того, что даже, къ удивленію, художники сантиментальнаго направленія не съумли нигд воспользоваться этимъ элементомъ народной жизни, хоть онъ могъ бы съ успхомъ эксплуатироваться ими въ приторно-сладкомъ тон. Нельзя не замтить, что и небольшая группа народниковъ-реалистовъ 60-хъ годовъ почти не обратила на этотъ предметъ серьзнаго вниманія, какого онъ поистин заслуживаетъ А нкоторые изъ нихъ, если и касались его, то очень поверхностно и легкомысленно, и то въ насмшливо-пессимистскомъ тон, въ пику все тому-же сантиментальному направленію, хотя въ этомъ случа, ихъ заряды пропадаютъ совершенно даромъ.

Намъ кажется, что это произошло отъ отсутствія въ реальной школ всесторонняго изученія народной жизни, которому мшали, между прочимъ, очень уважительныя причины, направлявшія творчество этихъ художниковъ исключительно въ одну сторону.

Въ настоящее время, я полагаю, односторонность этого направленія отчасти утеряла свой raison d’tre, во 1-хъ потому, что и причины его въ значительной степени измнились, а во 2-хъ и потому, что требованія и запросы отъ реальной школы стали шире, глубже, а въ этомъ случа — и самое наблюденіе, и изученіе народной жизни должно встать на боле солидную, строго-научную почву. Въ послднее время мы уже и видимъ, что обходить такіе существенные факторы народной жизни, какъ общиннобытовой элементъ, стало невозможнымъ, и художники, претендующіе на миссію ‘народниковъ’, должны такъ или иначе отвчать на нихъ.

За невозможностію представить здсь въ типичныхъ и яркихъ образахъ картину общиннаго передла, я, какъ и въ предъидущихъ главахъ, принужденъ прибгнуть къ нкоторымъ предварительнымъ замчаніямъ.

‘Періодическій передлъ земли’ считаютъ, въ научномъ смысл, главнымъ характернымъ признакомъ общинныхъ формъ быта земледльческихъ народовъ. Впрочемъ, въ Россіи передлъ земли надо считать не столько главнымъ, сколько наиболе распространеннымъ и уцлвшимъ элементомъ общиннаго владнія, такъ какъ, при естественномъ развитіи общинныхъ основъ, такимъ элементомъ является не передлъ земли, а длежъ продукта.

Въ русской земледльческой общин мы имемъ этому очень рзкія доказательства не только въ прошедшемъ, но и въ современномъ ея состояніи. Передлъ земли, какъ мы уже имли случай замтить, является, такимъ образомъ, только одной изъ формъ приспособленія къ извстнымъ условіямъ. Вслдствіе замчательной эластичности и живучести общины, разнообразіе этихъ формъ такъ велико, общинные принципы иногда такъ скрываются подъ несоотвтствующей имъ, повидимому, вншней оболочкой, что требуется очень внимательное и добросовстное отношеніе со стороны наблюдателя, чтобы остеречься отъ слишкомъ поспшныхъ выводовъ. Я не буду повторять здсь многихъ общеизвстныхъ фактовъ, добытыхъ путемъ научныхъ изысканій, въ род, напримръ, того, какъ многія общины, въ силу разныхъ соображеній, оффиціально вводятъ у себя подворное владніе, а de facto продолжаютъ пользоваться землей на исконнихъ общинныхъ началахъ. Я приведу здсь только одинъ, очень характерный, по моему мннію, примръ изъ моей личной практики.

Пришлось мн прожить нсколько времени въ сел Л. Владимірской Губерніи и узда. Село большое, прежде барское, вблизи города, нсколько уже, значитъ, тронутое вліяніемъ городскихъ идеаловъ. Народъ въ немъ, впрочемъ, живетъ работящій, такъ какъ, несмотря на ‘нищенскій надлъ’ (по 1 ¹/₄ на душу), недоимокъ у него почти нтъ, самъ онъ гордится своей ‘обстоятельностію’ и трезвостію, еще во времена крпостного права закупилъ онъ, обществомъ, лсъ, а теперь снимаетъ въ аренду у сосдняго кулака-мужика нсколько десятковъ десятинъ пашни и покоса. По лтамъ село отправляетъ дв трети своихъ мужиковъ на заработки въ каменьщики, а по зимамъ занимаются извозомъ. Въ конц-концовъ, оказывается, что эта исправность’ и ‘обстоятельность’ стоитъ Л—скому мужику массы труда, изъ-подъ котораго вздохнуть некогда. Вотъ у этихъ-то обстоятельныхъ мужиковъ, при неоднократномъ опрос ихъ, оказывалось, что передловъ давно уже нтъ, да и не будетъ, пожалуй. Послдній передлъ пахатныхъ полей былъ лтъ двадцать тому назадъ.

— А будете длить?

— Нтъ, на-врядъ по ноншнему времени будемъ.

— Отчего-же такъ?

— Да и такъ хорошо, проживемъ.

— Ну, а лсъ, длите?

— Ка-кже! Каждый годъ длимъ.— Лсъ нашъ, собственный, на кровныя деньги купленъ, мы имъ никому не обязаны.

— А луга?

— Луга мы сообща косимъ. Копнами длимъ.

— Какже это вы длаете?

— А вотъ какъ. Считается насъ 112 душъ. И разбиваемся мы на выти, на 7 вытей, въ каждой выти будетъ, значитъ, по 16 душъ. Вотъ мы и разобьемъ луга на 7 частей, по равненію. Каждая выть и коситъ ужъ сообща свою выть. Ставитъ стога, потомъ, по мр надобности, стога разбиваетъ на равныя копны, по веревк (по объему) и по качеству.

— Какже у васъ выти составляются? По сосдству дворовъ?

— Нтъ, зачмъ? У насъ выти по-милу составляются каждый разъ: кто кому милъ, съ тмъ, значитъ, и въ одну выть идетъ.

— Хорошо. Но какже вы равняете работниковъ въ каждой выти? Вдь работники разные бываютъ: одинъ лучше коситъ, другой хуже, одинъ съ двора можетъ выставить трехъ ловкихъ и здоровыхъ работниковъ, а другой — одиночка или только съ двумя работниками?

— Это мы равняемъ. Ежели вся выть согласно живетъ, по-милу сходится, такъ и косимъ такъ, не считаясь, а ежели кто зарится въ хорошую выть войти, а самъ работникъ плохой, съ того вступного беремъ рубль или два по условію.

— А лсъ тоже длите по вытямъ?

— Да, по вытямъ, а потомъ на осмаки, на каждый осмакъ, значитъ, дв души, потомъ ужъ на длянки. Рубимъ по уговору, по засчкамъ, съ общаго согласія выти. Кто положенную ему на годъ засчку вырубитъ, а ему не хватило, онъ долженъ спроситься выти, чтобы нарубить еще, выть ему еще отскаетъ.

— А выгонъ?

— Выгонъ у насъ общій съ сосдними деревнями. У насъ и луга общіе съ одной деревней. Каждый годъ передляемъ: длимъ лугъ на пять частей и бросаемъ жеребій: три пятыхъ намъ, а дв пятыхъ сосдямъ.

— Вотъ ужь теперь я и не пойму, какъ это у васъ и отчего выходитъ, что везд вы поступаете по равненію, передляете, даже сообща, напримръ, косите, а пашню не равняете и не передляете?

— Какъ не равняемъ? Равняемъ и ее, только не передляемъ. Признаться, опасаемся передлять. Видишь, теперь у насъ ужь наросло душъ-то до 125. Ежели мы передлъ сдлаемъ, гляди того, какъ-бы за лишнихъ-то противъ 112 не пришлось платить.. Говорятъ, что придется… Такъ зачмъ же намъ на свою шею передлять, самъ посуди! А равнять-то мы и такъ равняемъ.

— Какже?

— А такъ. У насъ не стсняютъ. Ежели, примрно, у меня на три души было, потомъ мн тяжело стало, я, значитъ, отъ одной души отказываюсь, міръ ее на себя беретъ, въ залишнія, и тому отдаетъ, у кого или земли не хватаетъ, или тмъ, кои въ совершеннолтіе пришли, или же налагаетъ силой на тхъ, у кого работниковъ много, а земли мало, въ случа ежели на землю охотниковъ нтъ {Впрочемъ, если нтъ залишнихъ душъ, прибгаютъ иногда къ разверстк полосъ и вытей.}.

Однимъ словомъ, практикуется та мна надловъ и равненіе при помощи залишнихъ душъ, о чемъ мы говорили уже выше.

Справедливы или нтъ опасенія мужиковъ насчетъ того, что посл передла съ нихъ увеличатся и подати, сообразно увеличенію дробности полевыхъ жеребьевъ, дло не въ этомъ, важно то, что каковы бы ни были ‘опасенія’, въ результат ихъ являются такія формы общиннаго владнія, подъ которыми вы не скоро признаете его основные принципы.

Уже изъ одного этого примра мы можемъ, кажется, сдлать слдующіе поучительные выводы:

Во-первыхъ, если въ одной и той-же общин существуетъ такое разнообразіе общинныхъ формъ, начиная отъ наиболе чистой, первобытной и высшей формы, каковъ длежъ продукта, переходя черезъ различные виды дробныхъ пополосныхъ передловъ и кончая почти полнымъ отсутствіемъ передловъ, по крайней мр съ вншней стороны, то каково же разнообразіе этихъ формъ и маскировки общинныхъ принциповъ въ необозримой масс деревенскихъ общинъ, раскинутыхъ по широкимъ пустырямъ средней, сверной и восточной Россіи?

Во-вторыхъ, если это такъ, то не очевидно ли, до какой степени общинному духу народа несвойствененъ консерватизмъ какой либо формы, мертвенность и застой ея, какъ народъ не дорожитъ никакой формой, лишь бы сохранить принципъ, и если на охрану этого принципа, при самыхъ тяжелыхъ условіяхъ, тратится масса ума и таланта, если при этихъ условіяхъ община сохраняетъ способность жъ безконечному развитію (чему только и обязана она тмъ, что сохранилась до нашего времени), то какова эта способность должна быть при условіяхъ благопріятныхъ и каковы должны быть тогда результаты этой ‘массы ума и таланта?’

Въ-третьихъ, если эта замчательная эластичность и живучесть общинныхъ началъ въ народ гарантируетъ въ будущемъ ихъ высокое значеніе въ соціальномъ прогресс человчества, то, тмъ не мене, тяжелыя условія, заставлявшія общину тысячу разъ въ теченіи вковъ измнять свои формы, сходить съ естественнаго, органическаго пути развитія, тратиться на приспособленія къ мелкимъ въ сущности и нелпымъ требованіямъ — эти условія не могли вліять на нее благополучно, не могли не оставить многихъ пятенъ, не могли не лишить ея, въ свою очередь, значительной доли жизненности и широты приложенія своихъ исконныхъ основъ.

Такимъ образомъ, въ конц-концовъ, и по поводу ‘періодическихъ передловъ’ мы должны сказать тоже, что нами сказано выше: что и эта, наиболе сохранившаяся въ чистомъ вид, наиболе уцлвшая отъ стороннихъ воздйствій и наиболе туго подчиняющаяся экономическому или нравственному гнету и опек (конечно, въ сред самой данной общины) кулачества и администраціи, что и эта общинная форма въ настоящее время въ значительной степени представляетъ рядъ компромиссовъ, невозможныхъ примиреній, приспособленій и проч.

Это понятно само собой, если читатель припомнитъ, какъ говорили мужики, что у нихъ ‘ежели одно тронешь, все тронешь’

Однимъ изъ самыхъ яркихъ результатовъ этихъ неизбжныхъ въ современной общин компромиссовъ представляется та дробность или ‘скрупулзность’ въ передлахъ, которою достигается ихъ ‘справедливость’ и ‘равненіе’ между членами современной общины. На эту ‘скрупулзность общинной справедливости’ указывали очень многіе, но указывали, къ сожалнію, всегда въ ‘смшливомъ’ тон. Мн кажется, что этотъ важный вопросъ заслуживаетъ не столько юмористическаго отношенія къ нему, сколько внимательнаго изученія.

Если бы среди насъ могли найтись настолько внимательные и серьзные наблюдатели (я уже не говорю: еслибы могли заговоритъ сами общинные, мірскіе люди), которые поставили бы себ цлью на мст изучить цлый рядъ разнообразныхъ формъ общиннаго длежа, распредленій и передловъ, которые бы прослдили въ живомъ проявленіи, а не мертвомъ и книжномъ, отношенія членовъ деревенской общины какъ къ этому акту, такъ и между собою въ моментъ его совершенія, я увренъ, что они пришли бы къ слдующему заключенію: во-первыхъ, несмотря на нсколько, можетъ быть, грубую и комичную вншнюю сторону передловъ, подъ нею скрывается очень глубокій и поучительный смыслъ. Теперь, когда первобытное равенство отношеній членовъ въ современной деревенской общин уже значительно нарушено и нарушается больше и больше, когда средній типъ современной деревенской общины представляется уже, какъ соединеніе двухъ несоединимыхъ элементовъ ‘красной’ и ‘холодной’ стороны, ‘богатаго и бднаго’, ‘очень обеспеченнаго и мало обеспеченнаго’ — интенсивность длежа, распредленія, передла общиннаго имущества достигаетъ и будетъ достигать все высшей и высшей степени. Эта интенсивность и проявляется, съ одной стороны, въ вид чрезмрной дробности, ‘скрупулзности’ длежа, какъ единственной гарантіи равенства и справедливости въ современной общин, и съ другой, въ томъ положеніи, что когда, повидимому, частные интересы при общинныхъ длежахъ достигаютъ высшей степени напряженія, общественная справедливость достигаетъ наибольшей степени контроля. Во-вторыхъ, въ то время, какъ эта интенсивность общинныхъ длежей является результатомъ глубокихъ внутреннихъ соціальныхъ причинъ и тмъ боле иметъ мсто въ общин, чмъ боле послдняя удаляется отъ средняго своего типа, дробность и скрупулзность въ мірскомъ длеж зависятъ очень часто и отъ вншнихъ причинъ, какъ напримръ, отъ ‘скрупулзности’ самого мірского имущества и отъ чрезмрной чрезполосности мужицкихъ владній.

До какой степени въ общинномъ хозяйств можетъ доходить эта ‘скрупулезность’ и чрезполосность, можно бы привести множество примровъ. Впрочемъ, это такъ общеизвстно, что и говорить объ этомъ здсь нечего. Достаточно замтить, что, при дробности и чрезполосности крестьянскихъ надловъ, немыслимо никакое раціональное хозяйство и, понятно, напрасно усложняется и самый процессъ общиннаго длежа.

Такъ какъ основнымъ фономъ моихъ замтокъ являются все-таки будни небольшой извстной деревенской общины, то я и не буду выходить изъ этихъ рамокъ. Какъ ни желали бы читатели имть всестороннее и широкое представленіе общинныхъ передловъ, въ род, напримръ, такъ называемыхъ ‘головныхъ передловъ, съ ломаніемъ межъ’, которые въ общинахъ составляютъ событіе и полны глубокаго эпическаго смысла, а въ нкоторыхъ мстахъ сопровождаются даже особой торжественной обстановкой, я не берусь здсь за это, я ограничусь только тми сценами общиннаго передла, на которыхъ участвовалъ въ ямской общин.

По какимъ-то, оставшимся для меня въ туман, сельско-хозяйственнымъ соображеніямъ, ямскіе мужики прежде всего направились длить маленькій лужокъ по овражку. Прежде этотъ лужокъ, во избжаніе лишнихъ хлопотъ съ передломъ, сдавался кому-нибудь въ аренду, ныншній годъ не стали сдавать, такъ какъ ‘не видно, куда деньги уходятъ’ — и поршили скосить сами. Вс мы подошли къ лугу. Лугъ былъ не боле десятины: саженъ 80-ть въ длину, и 30-ть въ ширину, изъ нихъ половина приходилась на косогор, половина лежала въ ложбин. Я, двки, бабы и ребятишки разслись на дорог, мужики приступили къ передлу.

Первое впечатлніе отъ передловъ было такое-же, какъ и отъ деревенскихъ сходовъ. Не успли мужики отдлиться отъ насъ, какъ посыпался рядъ совершенно непонятныхъ восклицаній, выкриковъ, возраженій — и я опять сразу потерялъ всякую возможность послдовательныхъ наблюденій.

— Матвй! ступай, ищи устья! Ты всхъ старше! Твое дло!.. Гд я теб буду ихъ искать, устья-то? Лшій! Гд они устья-то здсь? Передляли мы, что-ли, ихъ прошлымъ годомъ? Устья! Ихъ до обда проищешь — устья-то (прежнія мтки, раздлявшія еми)!— На то и старикъ! Помнить долженъ!— Ну васъ къ лшему! Намчай новыя… Ржь новую емь!— Конечно, новую… Какъ ее рзать?

— Бери вотъ: по косогору — одна, по ложбин — пущай другая будетъ. И шабашъ!

— Такъ и пошабашилъ — держи карманъ! Ловокъ! Разв не видишь — половина болота въ ложбин!

— Такъ что! Пущай! Кому достанется…

— О? Достанется? Такъ бери его, коли теб любо… А за другихъ нечего говорить…

— Зачмъ мн? Кому счастье выйдетъ… Выйдетъ мн — я возьму…

— Счастье! На счастье еще навалка безъ того будетъ… Счастье-то впередъ береги…

— Болото выключай!.. Пущай болото въ особую емь идетъ… Накинемъ къ нему кусты…

— Кусты — вонъ! Чего у кустовъ взять?..

— Вали вонъ, я возьму кусты за себя…

— Ловокъ! Чуешь носомъ-то? Зачмъ кусты вонъ?.. Ихъ въ барышки пустимъ…

— Пущай кусты въ барышокъ, пущай на счастливаго!..

— Зачмъ на счастливаго? Ты держись старины! Пущай они тому въ барышокъ идутъ, кто въ болот жеребій вынетъ…

— Пущай, у кого будетъ жеребій хуже — тому и въ барышокъ идутъ.

— Ну вали коли такъ, а болото какъ?

— Къ болоту приржемъ косогору… Равняй косогоровъ! Вотъ отъ лысины… Отъ лысины отрзай!..

— Ддъ Матвй! Ступай съ вхой на лысину!.. Шляпу повсь!.. Повсь шляпу, чтобъ виднй!.. Нну! Съ Богомъ! Броди, Павелъ! У тебя сапоги здоровые… Бродъ медвжій проложишь!

— Погоди, бродъ! Дай оглядться!..

— Чего тутъ еще! Не длянку ржемъ! Обиды не будетъ. Коли обида будетъ — всмъ одинаково будетъ. Броди! Броди пряме!

Павелъ отправляется на дда Матвя прямо по трав, стараясь возможно сильне рзгать сапогами, чтобъ образовался видне бродъ.

— Держи праве, чо-ортъ! Куда лзешь съ косого-то глаза! Куда тебя, лшій, ведетъ? кричатъ на Павла.

— Куда! Смотри — прямо иду! Самъ кривоглазый чортъ!.. Вишь, шляпа-то Матвева! Да ты еще постой! вдругъ останавливается дядя Павелъ: — вонъ меня куда ведетъ… Смотри, куда трава то меня ведетъ: трава-то меня знаетъ, куда ведетъ!

— Куда?

— То-то куда. Говорю, оглядться хорошенько надо. Вишь, наливная то трава ушла въ сторону, вишь, гд цвтокъ-то виднется…

— Ну такъ что-жъ цвтокъ?

— А то вотъ и цвтокъ! Еще указываетъ, кричитъ!.. Ты вонъ смотри — вонъ куда цвтокъ-то отошелъ, а здсь мятлика, показывалъ Павелъ естественную границу хорошей травы съ богатымъ цвткомъ отъ жидковатой и сухой мятлики.

— Врно, что цвтокъ въ той еми на цлый жеребій отошелъ, подтвердили мужики.

— Про что-жъ я и говорю! Я знаю, куда меня ведетъ! Кому этотъ жеребій достанется? Кто его возьметъ?.. Тоже никому любо не будетъ… Одна только непріятность будетъ.

— Мятлику надо къ болотной еми прирзать, за одно…

— Конечно, надо… Вали, дядя Павелъ, по цвтку, равняй бродъ по цвтку!.. Подвинь и Матвя-то со шляпой по-лве!..

— Чего подвигать? Надо спросить. Матвй!.. Эй, старый!.. Ддушка! Али уснулъ?

(Среди насъ, въ сидящей компаніи зрителей, смхъ и остроты поддерживаются постоянно).

— Заспалъ онъ, братцы! Будить его надо.

— Ма-атвй! кричатъ мужики.— Гд у тебя идетъ цвтокъ? Становись по цвтку!.. Ахъ, лшій старый! Двигайся, говорятъ!..

— Чего двигаться!.. Ступай, Миронъ, пробги по цвтку спервуначала… Ты на ногу легокъ, да и босой… А то, что даромъ траву мать.

— Врно… Пробги, Миронъ.

Бородатый Миронъ пускается бжать ‘по цвтку’.

— Не прямо бжитъ, говорятъ мужики.— Вишь, лукой выходитъ, залучина выступаетъ.

— Ничего, залучину мы въ барышокъ къ болоту пустимъ.

— Какъ ты ее пустишь: опять на счастливаго?

— Зачмъ? съ одной стороны у насъ въ барышокъ пойдетъ залучина съ цвткомъ, а съ той стороны кусты.

— Съ той стороны — кусты, это врно.— Будемъ ужъ полову прокашивать поперекъ, чтобъ отъ залучины къ кустамъ шла… Чтобъ, значитъ, для всхъ равненіе было, чтобъ и кустовъ, и залучины по-ровну всмъ…

— Это вотъ истинно, безобидно…

— Ну что? На цвтк, что-ли, стоите? кричатъ Мирону, уже поровнявшемуся съ ддомъ Матвемъ.

— На цвтк… По середк залучина выходитъ, кричитъ Миронъ.

— Ладно, знаемъ. Ну, съ Богомъ, Павелъ. Отваливай. Клади бродъ. Теперь безъ сумлнія, теперь — наврняка!

И т. д. и т. д.

Наконецъ, ‘емь съ цвткомъ’ и ‘емь болотная’ отграничены. Приступили къ длежу емей на ‘половины’. Вс 53 души разбиваются въ дв группы: въ одной 26 ть, въ другой 27-мь душъ, по сосдству дворовъ, или, ‘какъ въ поляхъ’, т. е. по сосдству полосъ въ пахатныхъ поляхъ. Если разбивка емей основывалась боле на общемъ чувств справедливости, чмъ на столкновеніи личныхъ интересовъ, то, равномрно, разбивка на половины, кром этого, регулируется еще и личнымъ интересомъ каждой половины. Вообще, чмъ длежка длается удобне, тмъ личные интересы каждаго выступаютъ все ярче и ярче, права каждой личности заявляются открыте.— Тутъ ужъ никто не допуститъ и малйшей тни неравенства. Все вымряется съ удивительной, именно ‘скрупулзной’ точностію, посредствомъ шеста неопредленной длины, около 2 хъ саженей. Ддъ Матвй опять пошелъ съ вхой и остановился, приблизительно, въ голов половины еми. Дядя Трофимъ да дядя Ефимъ стали его равнять, мряя съ двухъ противоположныхъ сторонъ шестами. Наконецъ, установили. Дядя Павелъ опять проложилъ бродъ.

— Эй, Иванъ Тарасовъ, выходи! Тащи жеребья! закричали мужики, сгрудившись около вхи дда Матвя.

Иванъ Тарасычъ опять погремлъ висвшимъ на пояс мшечкомъ и, таинственно сверкнувъ на меня своими черными глазами, побжалъ къ мужикамъ.

— Вынимай жеребья на половины! Матвй, давай шляпу, кричали мужики:— нну, Господи благослови!.. Тряси!.. Кто будетъ вынимать? Давай а! Держи карманъ, ты жеребья знаешь.— Крикни мальчишку, крикнемъ едюшку!.. едюшка! Бгай сюда!

Сидвшій со мной, самый маленькій изъ всхъ косцовъ, не смло пошелъ къ мужикамъ, сконфуженный такой честью.

— Бги, говорятъ, проворнй!.. Нну, тряси!.. Крестись, братцы!

Вс перекрестились. Мальчуганъ вынулъ жеребій. Каждая изъ двухъ группъ сразу отдлилась одна отъ другой и направилась на свою половину.

Общій передлъ былъ конченъ. Около меня произошло такое же передвиженіе. Бабы и ребятишки тоже раздлились на группы, и каждая придвинулась ближе къ своимъ мужикамъ. Об половины уже не обращали другъ на друга никакого вниманія. Каждая пристально слдила только за своей стороной.

Пришлось и мн пристать къ которой-нибудь изъ двухъ, такъ какъ услдить за одновременными дйствіями той и другой стало невозможно.— Я, конечно, перешелъ къ той, въ которой былъ ддъ Матвй.

Стали длить половины на четверины, каждая половина въ сред собственной группы. Опять шумъ, крикъ, мало понятные для сторонняго наблюдателя выкрики, возраженія, теперь они неслись уже съ двухъ сторонъ, и понять что-нибудь длалось еще мене возможнымъ, чмъ прежде. Теперь уже фигурировали на половинахъ два мужика съ вхами, дв жеребьвыя шляпы. Вмсто шеста, единицей мры выступила новая — кось и полукось (равная длин косы, поставленной съ одной стороны на конецъ острія, съ другой на конецъ косовища, полукось — половина этой длины, приблизительно опредляется ручкой по середин косовища. Крестьяне измряютъ этимъ способомъ чрезвычайно быстро, повертывая косу на остромъ ея конц, какъ ножки циркуля). Опять выступилъ на сцену съ одной стороны засвшій по середин кустъ, да какой-то боровокъ, съ другой — какія-то корыта (какъ мн объяснилъ посл ддъ Матвй, нкогда спеціалистъ по мірскому пивоваренію — что въ этомъ мст варили мірское пиво, для чего вырыты были особыя ямы для корытъ и чановъ, въ которые сливалось пиво). Одновременно слышалось:

Съ одной стороны: — Выключай кустъ! Кому онъ нуженъ?— Нельзя выключать: ржь кустъ по середк, веди бродъ на середину куста, чтобы поровну!… Стой, погоди! Пущай кустъ ко второй четверин отходитъ!— Какъ ко второй! Куда намъ его, къ лшему? Бери его себ, кустъ-то, а другимъ не суй!— У васъ уголъ есть!— Какой уголъ, гд?— Смотри, лупоглазый!… Не видишь, — въ поле уголъ зашелъ?… Подарить теб, что-ли?— Конечно, наше счастье!..— Счастье! Губа-то не дура!— Нашъ жеребій, наше счастье… Зачмъ тогда и жеребій кидать.— А ты что за святой, что теб противъ другихъ счастье? Вишь, святые выбрались… Мы сами святые, еще васъ святе…— Ахъ-ха-ха! Вотъ они, святые проявились!— У нихъ уголъ залишній,— пущай къ нимъ въ четверину кустъ идетъ.— Это врно-къ нимъ! Обходи бродъ вокругъ куста…

Съ другой стороны:— Корыта вонъ! Корыта мы не возьмемъ!… Пущай на корыта намъ вс барышки отдадутъ!— Отчего такъ? Разв въ корытахъ не трава? Такая-же трава…— Такая-же? Поди, разуй глаза-то… Тутъ лягушки только въ корытахъ-то!— Ну, значитъ, ваше счастье, лягушки-то!— Подбирай!— Мы корыта не возьмемъ. Пущай об четверины на себя ихъ пополамъ принимаютъ…— Бросай жеребій на корыта!— Не стоитъ!… Нельзя корыта въ жеребій пущать… Это въ обиду будетъ… Корыта совсмъ вонъ выключить.— А что за-мстъ ихъ возьмешь? Раньше говорилъ-бы? Гд былъ? Чего думалъ?— А ты чего думалъ?— Думалъ а! Я бродилъ…

— Эхъ, драть васъ на шестъ! Цлая толпа собралась, а проглазли!… Вотъ теперь, дураки, и казнитесь.

— Братцы, обращается одна половина къ другой:— намтьте хоть что-ни-то за корыта… Чего мы съ корытами будемъ длать? Совсмъ убытокъ!

— А чего дремали? Пропали! Не опять длить?… Не валандаться съ вами!…

— Да намъ бы хоша барышки…

— Барышки и самимъ хорошо!

— Ну, мы дорогу себ возьмемъ…

— Дорогу нельзя! Дорогу длить будемъ…

— Ну-у, длжникъ! Подъ куриный подкладъ что ли теб понадобилось?…

— Плевать. Пущай дорогу, ведутъ за корыта… Надо равнять.

Раздлены четверины, въ каждой четверин по 16 душъ {Собственно, въ той половин, гд 27 душъ, приходилось на 1 четверину 16, на другую — 17 душа. Для этой одной души, кажется, посл длежа было уступлено отъ всхъ полосъ по ¹/₂ лаптю, т. е., полосы на ¹/₂ лапоть ‘постснялись’.}, на каждую четверину пришлось по четыре косья, да по-полукосью, да по два лаптя. Стали длить по душамъ (по дворамъ, сколько во двор душъ,— столько лаптей отрзаютъ къ одному мсту).

Тутъ ужъ я окончательно потерялъ всякую возможность услдить за измреніемъ.

Я только видлъ, какъ мужики становились одинъ противъ другого и, считая вслухъ, начали выдлывать па, приставляя одинъ лапоть ноги непосредственно къ другому, такъ, чтобы носокъ одного приходился къ задку другого.— Какъ-то невольно приходило въ голову смшное сравненіе съ тмъ, какъ бывало насъ танцмейстеръ училъ громко высчитывать, становясь въ фигуры и выдлывая разнообразныя па.

Слышалось:— На меня шесть лаптей, да пол-лаптя!— Гд они пол-лаптя-то?— Откуда взять?— Гд? Чать у меня пол-души есть?— Да гд ты его возьмешь, пол-лаптя-то?— Мы съ Корягой въ одинъ лапоть войдемъ, — у него тоже полудушевая есть!— Ну, входите!— Коряга! Иди со мной въ лапоть!— Ладно! Отскай! Прокашивай тяпокъ (мтка, отдляющая по-дворную длянку отъ другой, обыкновенно — прокашивается небольшой крестъ или круглая лысинка въ голов полосы).

Наконецъ, кончена длжка по душамъ, по-лаптямъ. Шумъ сразу смолкъ.

— Ребятишки, на барышки! Бабы — на болотную емь! крикнули мужики.

Блеснули на солнц лезвія косъ. Звякнули бруски о стальное остріе. Ребятишки разсыпались по барышкамъ, по отрзкамъ, оставшимся отъ равненія полосъ.

На лугу стало вдругъ такъ тихо, что ясно и рзко выдавалось только шипнье косъ въ ложившейся грядами трав.

Я остался одинъ и, облокотившись на околицу, смотрлъ на работу.

— Вотъ барамъ жить то: смотри да посматривай цлый день, какъ мужики работаютъ!… Любо! Хошабы денкъ такъ пожилъ! вдругъ раздалось надъ моимъ ухомъ рзко выраженное замчаніе. Я обернулся: мимо меня спшила запоздавшая молодая баба, съ косой и граблями на плеч, это была сноха Павла Гордева. Она улыбнулась мн. И сколько въ этой улыбк было завистливаго полупрезрнія!…

Еще сцена:

Внезапно, общая тишина нарушена была крикомъ.

— Э, э! Постой! Ты куда лзешь?

— Чего?

— Ты куда лзешь, спрашиваю?

— Ты что? Али спьяна бредишь?

— Нтъ, ты алошные-то глаза чего въ чужую полосу завернулъ? А? Али отъ жадности окривлъ?

Вс обернулись. Молодой мужикъ, Андрей Соха, наступалъ на одного изъ братьевъ, старовровъ, стараго холостяка и богатя, косившаго по сосдству съ нимъ.

— Да ты чего лаешься, пьяное твое рыло? допрашивалъ старовръ.

— Нтъ, ты скажи, чего у тебя глазъ захалъ въ Арзамасъ, когда ему дорога домой? острилъ Соха.

— Очухайся раньше, пьяное отродье! Протри самъ знки-то.

— Нтъ, ты, алошная твоя утроба, ты здсь въ чужія-то полосы не лазай… Ты ступай въ Москв по чужимъ-то карманамъ ходи. Ты смотри…

— Чего смотрть-то, прощалыга?… Чмъ ты хочешь выгадать? Али одни портки остались, такъ на чужое добро заришься? Али стыдно смотрть, что у людей божіе благоволніе?

— Ты Бога-то не трогай съ своей алшностью… Бога-то не обижай… А ты оглобли-то съ чужой дороги вороти… Ты — смотри, разуй глаза-то!— Гд у тебя тяпокъ, гд мой? Что ты залучиной-то въ мою полосу захалъ?

— Гд залучиной, пустая твоя голова?— чуть не съ бшенствомъ налеталъ на Андрея старовръ: — на, смотри! Смотри, гд кустъ-то! Вдь по-за-кустомъ идетъ!

— За кустомъ-то, за кустомъ… Да ты чего дугу-то въ мою полосу гнешь? Чего ты ко мн забираешься?…

— Экое непутное отродье въ міру завелось! Экое подлое! А! Вотъ они, прощалыги-то, пропойцы… Корку сухую цлый вкъ гложутъ, да Господа Бога гнвятъ! Передохнуть бы вамъ всмъ, окаяннымъ, ругался старовръ, а, между тмъ, незамтно все больше и больше отклонялся съ косой къ своей полос…

— Вотъ такъ-то лучше! Ступай съ Богомъ, не продайся! поощрялъ его Андрей Соха, вызывая на снокос взрывы смха.— А Бога-то не трогай! Богъ-то тоже вашему брату не очень поблажаетъ… Эко, братецъ, какъ эта алошность-то обуяетъ — и правду всю, и себя человкъ забудетъ.. А! Вдь у жидомора житницы, да снницы отъ хлба съ сномъ ломятся,— а все ему мало!… Хоша два лаптя — да отъ чужой полосы оттяпать!… Какъ только вы, дьяволы, же подавитесь!…

— Ты скоре, безпортошный, черствой коркой подавишься! Ишь съ голоду-то злобствуютъ на добрыхъ людей!?

— Подавитесь еще… Дай срокъ! Богъ-то долготерпливъ, батюшка, а то бы…

И.т., д., и т. д. Или два мірянина, стоя почти рядомъ на сосднихъ полосахъ и съ особымъ сердечнымъ усердіемъ взмахивая косами, продолжали не на животъ, а на смерть костить другъ друга. Иногда дло становилось такъ жарко, что мн не разъ казалось: вотъ взмахнетъ еще разъ чья-нибудь коса и, нечаянно, вмсто травы, прожужжитъ надъ головой обидвшаго до сердца сосда. Слава Богу, мои опасенія были напрасны: ничего подобнаго не случилось, да и не случалось, говорятъ.

Черезъ полчаса лугъ былъ скошенъ. Я подошелъ къ кучк мужиковъ изъ нашей четверицы.

— Что, братцы, вамъ за охота изъ-за этакой малости такую канитель съ передломъ тянуть? спросилъ я: — размряете вы, размряете, и лаптями, и полу-лаптями — смхъ одинъ!

— Точно, что смшно!.. Только ужъ чтобы справедливо у пасъ. Новому чтобы, не обидно.

— Это такъ, это врно! Такъ вдь этого проще можно достигнуты Вотъ я, знаю — недалека отъ васъ иначе длаютъ, прямо сномъ длятъ и проще, и скоре много, и справедливе. Пришли вотъ вы сюда, въ разъ бы сообща въ косы ударили — въ 10 минутъ все бы снесли. А тамъ поставили бы копны, да когда въ свободное время и подлили бы.

— Это такъ. Это вдь мы хорошо знаемъ. Только у насъ нельзя, у насъ народъ не такой. Этакъ-то тамъ хорошо, гд народъ ровне живетъ, дружне. Оно тогда и выйдетъ проще да справедливе.— А у насъ нельзя… У насъ, видлъ, какой народъ есть: не раздли его до точности, чтобъ мы сучка, ни задоринки не осталось, такъ онъ косами перержется… Ужъ, кажись, на что видне длили, говорилъ ддъ Матвй: а и то. вонъ залзъ въ чужую полосу, до ругательства дошли… Такъ станутъ они теб сообща косить? Ка-акже! Тутъ еще больше счеты-то пойдутъ… Народъ неровенъ сталъ, другъ мой сладкій, неровенъ народъ…. Въ томъ и сила!

Вмсто морали къ этой сцен общиннаго передла, я попрошу читателя ни подъ какимъ видомъ не думатъ, что ею исчерпана вся суть этой важной общинно-бытовой народной формы. Представленная сцена не согрта ни вдохновеніемъ, ни проницательностію художника, не отличается ни подобающей всесторонностію и солидностію наблюденія, ни исчерпываетъ она не только всхъ своеобразныхъ пріемовъ и видовъ передла, но и основныхъ руководящихъ пружинъ, пусть смотритъ на это изображеніе передла читатель же больше, какъ на слабую, безъискуственную фотографію съ одной будничной деревенской сценки, записанной только по ‘свжему впечатлнію’ и такъ, какъ сохранилась она въ памяти. Воспроизведенія — полнаго и всесторонняго — этого важнаго акта народной жизни надо ждать въ будущемъ, когда наши художники сознаютъ, наконецъ, что мужицкій типъ, характеръ во всей его полнот и цльности, можно воспроизвесть въ тысячу разъ всесторонніе на почв общинно-бытовой, чмъ на избито шаблонной канв психическихъ коллизій въ узко индивидуальной сфер любовныхъ (и иныхъ отношеній.— Попробуйте, гг. художники, этотъ новый пріемъ творчества (которому и вообще не мшало бы давно замнить извстный рутиный методъ) и — можно ручаться — пожнете прекрасные плоды.

IX.
Помочь.— ‘Заказные дни’.— Товарищества.

Исчерпать будни деревенской жизни въ всемъ ихъ объем, всесторонне и полно — немыслимо въ журнальной стать. Всестороннее воспроизведеніе ‘деревенскихъ будней’ можетъ быть только результатомъ долголтняго и упорнаго изслдованія, обширнаго и упорнаго труда, врядъ ли даже посильнаго для одной личности. Понятно, что, приступая къ этимъ замткамъ, я былъ далекъ даже отъ мысли объ этой попытк. Я даже не могъ взяться за всестороннее воспроизведеніе тхъ будней маленькой деревенской общины, которыя служили фономъ для моихъ замтокъ, такъ какъ для исполненія одной этой задачи съ подобающей добросовстностію мн необходимо было бы прожить въ этой деревеньк годы, сдлаться самому общиннымъ, мірскимъ человкомъ. Но нашему поколнію не суждено этого. Мы вынуждены ограничиться крайне узкой и неудобной ролью ‘Стороннихъ наблюдателей’… Моя же скромная задача — дать ‘нсколько отвтовъ’ на запросы нашей читающей публики о наиболе характерныхъ и существенныхъ сторонахъ деревенскихъ будней и, въ тоже время, наимене разработанныхъ въ литератур, эта цль была бы, боле или мене, достигнута мною, еслибы я написалъ еще главу, посвятивъ ее ‘помочамъ’.— Къ сожалнію, послдняго предмета, при всемъ его громадномъ значеніи, и даже именно поэтому, я не могу здсь коснуться. ‘Общинная помочь’ — одно изъ самыхъ любопытнйшихъ и поучительныхъ явленій деревенскихъ будней. Будучи прямымъ, логическимъ слдствіемъ общинно-бытовыхъ основъ, зарождаясь изъ самой чистой и первобытной формы ихъ, каково — равноправное участіе всхъ членовъ общины въ труд сообща и затмъ въ равномъ длеж продукта, она неизбжно сопутствуетъ общин всюду. Чмъ чище, ближе къ первобытному идеалу общинныя формы, тмъ выше, глубже и шире по нравственному значенію и формы общинной помочи. Также и наоборотъ: чмъ боле угнетены общинныя формы быта вншними воздйствіями, чмъ боле они составляютъ результатъ невозможныхъ компромиссовъ, тмъ боле общинная помочь дифференцируетъ отъ общаго бытоваго строя, тмъ мене глубоко и широко ея проявленіе, тмъ боле проявленія ея длаются единичными и исключительными. Тамъ-же, гд общинно-бытовыя основы достигаютъ полнаго, естественнаго развитія — тамъ принципъ общинной помощи совершенно сливается съ общими общинными формами, нравственная доблесть становится обиходомъ, правомъ и обязанностію. Что это дйствительно такъ должно быть, мы уже видли на одномъ частномъ, характерномъ примр.

Такимъ образомъ, мы видимъ, что общинная помочь находится въ прямой и существенной зависимости и взаимодйствіи со всми другими общинно-бытовыми формами, слдовательно, изученіе однихъ немыслимо безъ изученія другой. По степени проявленія общинной помочи, по ея формамъ вы можете судить какъ о глубин вообще общинныхъ ‘устоевъ’ въ данной мстности, такъ и о чистот и первобытности другихъ общинно-бытовыхъ формъ. И наоборотъ. Изученіе же формы ‘общинной помочи’ представляетъ, кром того, громадный интересъ и въ научно-соціологическомъ смысл, какъ феноменъ коллективной нравственности.— Изъ всего вышесказаннаго читатель можетъ видть, какого серьзнаго отношенія заслуживаетъ вопросъ о ‘помочахъ’. Между тмъ, въ той маленькой общин, которая служитъ фономъ моихъ замтокъ, и въ тотъ незначительный моментъ, который а могъ посвятить ея наблюденію, а могъ найти боле чмъ скудныя свднія о практик помочей. Мн пришлось бы говорить о другихъ общинахъ, гд я наблюдалъ формы помочей, и, таимъ образомъ, сойти съ разъ намченнаго пути. Таимъ образомъ, лучше и говорить объ этомъ тогда, когда мн придется знакомить читателя съ ‘буднями’ тхъ деревенскихъ общинъ, гд практика помочей наиболе разностороння, или же посвятить этому предмету особый этюдъ. Я такъ и сдлаю. Здсь же ограничусь я только нсколькими бглыми замтками насчетъ изученія и наблюденія формъ общинныхъ помочей.

Стоитъ ли упоминать о томъ, что наши художники изъ ‘стороннихъ наблюдателей’ и ‘свжихъ людей’ никогда не посвящали своего вниманія этому явленію народной жизни? Бывали, впрочемъ, случи, что художники сантиментальнаго направленія наталкивались на него. И, Боже мой, какая непроходимая пошлость выходила у нихъ! Достаточно сказать, что характернйшее, самобытное явленіе общинно бытовыхъ народныхъ вновь являлось у нихъ въ форм невыразимо слащавой мужицкой филантропіи или религіозно-фарисейскаго ханжества!.. Но Богъ съ ними, съ этими ‘сочинителями’!.. Пусть услаждаютъ ‘ни модныя вожделнія ‘народолюбства’ у либеральныхъ женъ акцизныхъ и иныхъ чиновниковъ!..

‘Общинная помочь’, будучи прямымъ логическимъ слдствіемъ общинно-бытовыхъ основъ, идеалы которыхъ созданы народнымъ творчествомъ еще ‘на зар цивилизаціи’ и, какъ извстно, не однимъ русскимъ народомъ, общинная помочь, зарождаясь изъ самаго чистаго акта общинной жизни, каковъ длежъ продукта, въ своемъ существенномъ содержаніи носитъ два элемента: соціально экономическій, въ строгомъ смысл слова, и этико-соціальный.— Такое широкое внутреннее содержаніе ‘общиной помочи’, само собой разумется, наиболе способствовало интенсивности вліянія на нее тхъ вншнихъ, анти-народныхъ воздйствій, подъ которыми росъ народъ въ теченіи тысячелтія. Вслдствіе этого, ‘общинная помочь’ проявляется въ современной деревн, во-первыхъ, въ чрезвычайномъ разнообразіи формъ, во вторыхъ, самыя эти формы, въ очень многихъ случаяхъ, носятъ въ себ содержаніе, совершенно противное общинно-бытовому духу и народнымъ міровоззрніямъ.— Дло въ томъ, что, благодаря двумъ, взаимно переплетающимся элементамъ ‘общинной помочи’, соціально-экономическому и этико-соціальному, она давно уже сдлалась предметомъ эксплуатаціи съ одной стороны въ видахъ религіозной морали, съ другой — въ цляхъ чисто-экономическихъ. Первое придало ‘общинной помочи’ форму нищенства и душеспасительной филантропіи, второе — скрытую юридическую форму ‘мошенничества-найма’, въ видахъ наглой наживы. Между этими двумя крайними степенями двухъ элементовъ, гармонически соединяющихся въ истинно-народной ‘общинной помочи’, заключается многообразный рядъ формъ общинныхъ помочей, въ которыхъ народное міровоззрніе боле или мене стушевано или изуродовано вншними, анти-народными вліяніями. Разобраться въ этомъ — первая и неотложная необходимость всякаго наблюдателя, чтобы, отрицая одно, не отрицать вмст съ нимъ огуломъ другого.

Здсь, въ доказательство своихъ положеній, я только бгло пересчитаю нсколько видовъ ‘общинныхъ помочей’, которыя мн пришлось узнать въ разныхъ мстахъ, и замтки о которыхъ имются теперь подъ руками. Я изложу ихъ хотя нсколько въ послдовательномъ порядк:

1) Наиболе чистый и идеально-высокій, въ общинномъ смысл, видъ народной помощи мы видли въ форм перехода жницъ съ своей полосы на полосу сосдокъ, въ Медвжьемъ углу Владимірской Губерніи (см. гл. II). Въ этой форм помочи мы видли, что два существенные элемента народной помочи — этико-соціальный и соціально-экономическій — сливаются здсь, гармонически нетолько между собою, но и со всмъ строемъ общинно-бытовой системы. Вы не можете сказать, гд здсь начинается собственно нравственный элементъ и гд кончается спеціально сельско-хозяйственный. Эта форма ‘общинной помочи’, очевидно, очень близко стоитъ къ народному идеалу общинной помочи, вытекающему логически изъ общаго труда и общаго длежа продукта.

2) форма помочи по-наряду. Въ сел Л. той же губерніи въ широкихъ размрахъ примняется эта форма помочи въ экстраординарныхъ, чрезвычайныхъ случаяхъ, каковыми были холерные годы. На вс полосы, принадлежавшія захваченнымъ эпидеміей въ страду крестьянамъ, міръ выгонялъ no-наряду бабъ для уборки хлба. Недавно, въ одномъ двор умерла хозяйка, а хозяинъ заболлъ, оставшись только съ малолтними. Хозяинъ прохворалъ все лто. По-наряду былъ убранъ весь хлбъ съ полей. Эта форма помочи мотивируется насколько этико-соціальными соображеніями, настолько же и сельско-хозяйственными, такъ какъ общинная система земледлія не допускаетъ обработки полей не вразъ, и неубранная полоса мшаетъ общему ходу сельско-хозяйственныхъ работъ. Эта форма — уже прямое слдствіе системы передловъ. (Здсь же, помочь лошадьми, въ случа эпизоотіи).

3) Общинная помочь при пожарахъ, наводненіяхъ и другихъ чрезвычайныхъ бдствіяхъ, дйствующихъ моментально. Въ Новгородской Губерніи загорлась деревня въ то время, какъ весь взрослый народъ былъ въ далекомъ пол. Сосдняя деревня, отстоявшая на 5 верстъ, зная, что въ горвшей деревн, кром дтей и стариковъ, никого нтъ, всмъ міромъ бросилась на помощь, но успла отстоять только три двора. До прихода хозяевъ вся уже деревня сгорла. Помогавшая деревня приняла къ себ въ избы погорльцевъ и по-наряду помогала имъ возить лсъ и строитъ избы. Эта форма помочи — чисто этико-соціальнаго характера.

4) Содержаніе круглыхъ сиротъ, увчныхъ, убогихъ и стариковъ.— Первый видъ помочи имлъ случай наблюдать въ деревн Михайловк, Владимірской Губерніи, а также имю свднія изъ Рязанской Губерніи. Село Л. содержитъ старика, у котораго умерли вс родные. Содержаніе идетъ ‘по-наряду’, отъ сосда къ сосду, назначаются ‘череда‘. Каждый дворъ прокармливаетъ въ продолженіи сутокъ, какъ пастуховъ. Иногда отводится помщеніе, если есть въ міру лишнее, или нанимается уголъ у какой-нибудь вдовы бобылки, или тоже кочуетъ изъ избы въ избу. Форма помочи такого же характера, какъ и предъидущая.

5) ‘Вдовья помочь’, во многихъ мстахъ и въ разнобразныхъ видахъ: въ вид отвода усадебной земли подъ огородъ, отвода барышковъ на снокосахъ и пашн, отвода хворосту для топлива и возки его по-наряду, выдлъ пая изъ продукта съ каждаго двора и проч., и проч.

6) ‘Тихая милостыня’ — особый видъ вдовьей помочи преимущественно. Въ сел Л., вдова, оставшаяся съ трехлтнимъ сыномъ, выкормила и возрастила его тихой милостыней, не ходя no-міру. Обыкновенно, неизвстно какъ, каждое утро приносятъ кто хлба, кто квасу, кто молока, яицъ и проч. Теперь уже мальчикъ ходитъ на заработки. Форма помочи съ преобладающимъ вліяніемъ религіозно-нравственнаго характера.

7) Товарищескія помочи при разнообразныхъ случаяхъ и во всхъ видахъ работъ: при стройк, возк навоза, косьб, жнитв. Помощь безъ угощенія. Характера соціально-экономическаго и этико-индивидуальнаго. Практикуется везд.

Помощь сосдей съ угощеніемъ, по признательности. Чисто соціально-экономическаго характера. Практикуется тоже везд. Въ особенности посл пожаровъ: возятъ лсъ, кирпичъ, известку… Если падетъ или заболетъ лошадь — тоже.

9) Помощь сосдей съ угощеніемъ по необходимости (‘иначе не пойдутъ’), очень распространенная. Переходная форма къ явно эксплуататорскимъ формамъ.

10) Помочь съ подарками и угощеніемъ, практикуется кулаками, кабатчиками и проч. Наглый способъ вымогательства чужого труда. Подарками служатъ, напримръ, линючіе платки двкамъ, т. е., по просту, заплатить ломанный грошъ за день труда.

11) Помочь, какъ особый видъ найма, выговариваемая при какомъ-либо условія. Практикуется землевладльцами-помщиками и землевладльцами-кулаками при контрактахъ съ сосдними деревнями. Названіе ‘помочь’ здсь такъ же нелпо, какъ названіе артель въ примненіи къ случайному скопу бдняковъ-рабочихъ въ рукахъ кулака-подрядчика.

12) Помощь духовенству. Мотивируется сколько религіозно нравственными побужденіями, столько же и гастрономическими.

Этимъ бглымъ перечисленіемъ я здсь пока и ограничусь. Въ заключеніе же упомяну еще о нкоторыхъ своеобразныхъ явленіяхъ крестьянской жизни, непосредственно вытекающихъ изъ общинно-бытовыхъ основъ. Таковы — заказные дни, заказные праздники и заказныя работы, вообще мірскіе заказы. Этимъ мірскимъ заказамъ, заказнымъ днямъ, не въ примръ прочему, очень посчастливилось или, скоре, не посчастливилось. Очень давно, очень настойчиво и вплоть до послдней минуты (только что недавно прочелъ либеральный проэктъ какого-то земства насчетъ заказныхъ праздниковъ) разные интеллигентные опекуны — и либералы, и обскуранты — съ завиднымъ единодушіемъ посвящали этому явленію свое просвщенное вниманіе. Благородное негодованіе, которое изливали они по поводу этого ‘своевольнаго обычая’, было поистин изумительно и… совершенно нелпо. Въ самомъ дл, что такое хотя бы мірской заказъ въ извстный день не выходить въ поле? Право мужицкой общины самостоятельно и независимо распоряжаться свовмъ трудомъ. Что можетъ возбудить въ этомъ прав (этомъ поистин самомъ примитивномъ и естественномъ прав каждой общины) благородное негодованіе благородныхъ опекуновъ? Стсняется индивидуальная свобода членовъ, желающихъ посвятить этотъ день ‘святому труду’, очевидно, заказъ пріучаетъ къ лни и приводитъ къ упадку сельское хозяйство, говорятъ обскуранты. Заказные праздники — результатъ суеврій и невжества, которыя заставляютъ проводить въ безпечности и лни дорогіе часы, долженствующіе быть посвященными святому труду, говорятъ либералы. Какъ то, такъ и другое возраженіе отличаются одинаково своеобразной послдовательностью, всегда отличавшей нашу интеллигенцію, когда она принималось опекать ‘младшихъ братьевъ’ — той послдовательностію и проницательностію, результатомъ которой являлось всегда стрлянье изъ пушки по воробьямъ… Стоитъ ли опровергать эти возраженія, въ которыхъ сквозитъ одно невжество свжаго наблюдателя да крпостническіе позывы… ‘Заказъ’ — логическое слдствіе общинной системы, безъ ‘заказовъ’ она немыслима, какъ и всякая гармоническая и цльная система. Что-нибудь одно — или безпардонное laisser faire, laisser passer, или община. Если же ‘заказы’, въ форм такъ называемыхъ ‘заказныхъ праздниковъ’, иногда являются слдствіемъ эксплуатаціи религіознаго чувства, то вдь здсь для ‘благороднаго негодованія’ недостаточно показаній однихъ либеральныхъ ‘свжихъ’ и ‘свдущихъ’ людей, восклицающихъ: ‘Боже мой! Въ страду, въ такое нужное и тяжелое время — и столько праздниковъ!..’ Вдь нужно точно опредлить, въ какихъ случаяхъ это — очевидная эксплуатація религіознаго чувства, и въ какихъ это — необходимое слдствіе общинной системы, въ данныхъ условіяхъ только прикрытое вншними религіозными формами. А это послднее бываетъ въ большинств случаевъ. Нужно знать, что какъ многія народныя міровоззрнія, такъ и многія изъ обычно-общинныхъ проявленій носятъ вншнюю религіозную оболочку, въ особенности въ объясненіяхъ мужиковъ. Чтобы отдлить здсь одинъ элементъ отъ другого, надо быть очень строгимъ и проницательнымъ, чмъ интеллигентные опекуны никогда у насъ, однако, не отличались.

Въ нашей маленькой общин я былъ свидтелемъ одного прехарактернаго схода по поводу ‘заказного праздника’. Вмсто всякихъ теоретическихъ препирательствъ съ гг. опекунами, я и приведу здсь цликомъ сцену этого схода. Изъ нея самъ читатель можетъ увидть, какими мотивами обусловливаются мірскіе заказы по объясненію самихъ крестьянъ.

Съ началомъ снокосовъ наступила ‘настоящая’ страда. Посл мірскаго молебна дожди перепадали, однако, недолго. Настали снова жары. Хлбъ поспвалъ окончательно. На припекахъ холмовъ собирались-было жать, бросивъ снокосъ. Однимъ словомъ, приходилось торопиться, приходилось напрягать силы, хотя бы сверхъ всякой физической возможности. Нельзя было потерять ни одного лишняго часа. И какъ сурово понималъ это крестьянинъ! Такъ понималъ, какъ даже въ отвлеченіи не понять поклонникамъ ‘святаго труда’. Дйствительно, часу не пропало даромъ. Даже какъ-то жутко было смотрть со стороны на это неимоврное напряженіе, какъ-то было даже совстно думать о своемъ интеллигентномъ труд въ этой сфер физическаго напряженія, совстно было выйти на улицу…

— Разгуляться вышелъ, Николай Николаичъ? добродушно спрашиваетъ какой-нибудь мірянинъ съ грязнымъ, запотлымъ и утомленнымъ лицомъ.

И вдь совстно признаться, что своимъ относительнымъ досугомъ мозолишь деревн глаза. Наврно, не одинъ изъ этихъ ‘добродушныхъ’ мірянъ завистливо ругнулъ меня въ душ ‘крпкимъ’ словомъ. Тяжело, господа, быть культурному человку среди деревенской страды. Вы чувствуете, какъ масса чужого труда и напряженія гнететъ васъ, душитъ… Всякія идилліи на деревенской улиц исчезли, всякіе ‘пріятные’ разговоры прекратились…

Были Петровки въ исход. Мужики вставали въ два-три часа ночи, раньше одинадцати не ложились. Только въ самые жаркіе полдни часъ или полтора отдыхали, приткнувшись, гд кому пришлось: кто подъ телегой, подъ деревомъ, около копны, кто у себя на двор, прямо на земл… А ли какъ! Заглянулъ я къ своимъ хозяевамъ во время обда: на-скоро накрошенная тюря съ квасомъ и лукомъ — и каша. Больше ничего. Картофель еще не посплъ, огурцы тоже. Молоко берегутъ для мясода — на масло и творогъ. А у другихъ этого нтъ… У другихъ не хватило до страды ни крупы, ни муки… Часто вернется мужикъ съ поля измученный, надо бжать или въ сосду, или хать въ сосднюю деревню перезанять мшокъ муки до новой, хотя бы на кусокъ чернаго хлба, а то и этого нтъ!.. А тутъ, чтобы успть убраться съ хлбомъ, надо принанять бобылку-вдову или безземельнаго мужика: ихъ надо кормить, мало этого — надо денегъ достать, такъ какъ безземельный мужикъ только и работаетъ изъ того, чтобы брать впередъ деньги на выпивку… А какая великая эта вещь въ страду — выпивка!

— Ддушка! не хочешь ли выпить стаканчикъ, предлагалъ я ддушк Матвю, когда возвращался онъ вечеромъ домой.

— Ну вотъ!.. Что ужь тутъ спрашивать? Спрашивать тутъ не о чемъ!

— Ты вотъ этого чувствовать не можешь, говоритъ онъ, выпивъ стаканъ:— что это такое для мужика водка-то!.. Вотъ видишь: отсюда вотъ отъ груди, по всмъ жиламъ — вплоть вотъ до сихъ мстъ (и ддъ Матвй наклонялся и показывалъ на большой палецъ ноги) до сихъ мстъ вотъ ровно огнемъ прошла… Оживила!..

И какже, однако, уставалъ этотъ семидесяти-лтній старикъ! А никогда не придетъ раньше, не встанетъ позже другого! Только сердитъ сталъ, раздражителенъ… Чаще ругается съ невсткой и сыномъ. А Вася… Врзалась у меня въ памяти такая сцена. Было уже часовъ десять. Стало темно. Во многихъ избахъ пили чай (крестьяне очень любятъ пить чай посл работъ, у кого онъ есть, конечно, они говорятъ: онъ подкрпляетъ). Я вышелъ на улицу. Наши только-что вернулись съ поля. Подходитъ ко мн Вася: ноги едва волочитъ, рученки повисли, глаза смотрятъ мутно, утомленно. Онъ крякнулъ (и какъ крякнулъ — словно старикъ!) и слъ рядомъ со мной. Слъ и словно замеръ.

— Усталъ, Вася?

Онъ не отвчалъ, только лниво улыбнулся.

— Дождичка бы теперь! вздохнулъ онъ, смотря на небо: — хошь бы на полдня…

— Зачмъ же, Вася?

— Народъ бы вздохнулъ… Не пошли ба въ луга…

— А если не будетъ?

— Не будетъ — нельзя не идти, нужно идти…

А по ночамъ я постоянно слыхалъ, какъ онъ бредилъ, бредилъ тоскливо: все плакалъ и стоналъ…

— Посл завтра воскресенье, Вася, утшилъ было я его.

— Въ воскресенье у насъ помочь у Гусарихи, до обда.

Въ воскресенье, точно, была помочь до полудня. Посл полудня мужики легли спать. А вечеромъ былъ собранъ сходъ. На завтра былъ какой-то небольшой церковный праздникъ.

— Завтра не работать, сказалъ кто-то на сход:— надо почтить… Тоже ничмъ не благодарили… тогда помолились, анъ и дождичка Господь даль… А мы хошь бы что въ благодарность!..

— Конечно, не работать. Вздохнуть надо… Жара!

— Мало вамъ было ноншняго-то дня, замтилъ тотъ богатй-старовръ, старый холостякъ, который на снокос ругался съ Сохой.

— Теб было много! У тебя спина-то крпка за батраками-то!… накинулись на него мужики.— Алшное твое отродье!.. Поблагодари хоть разъ Бога-то!.. Войди въ совсть!

— Нечего меня учитъ Богу-то молиться!.. Еще я почаще вашего къ нему припадаю!.. А вотъ на завтра я въ луга выду.

— Не смешь! Какъ выдешь? Какъ ты посмешь, коли міръ хочетъ праздникъ заказать!

— А такъ и выду!.. Мало ли вамъ что, дуракамъ, захочется!

— А вотъ, что захочется, того и слушайся… Вотъ теб и сказъ… А выдешь — передки у телеги снимемъ, да четверть на міръ купимъ… Понимаешь?

— Непремнно, передки…

— Ты уже разъ ученый былъ, пустая твоя башка? Али тебя наука-то не пронимаетъ, жадное твое сердце!..

— Не смешь!

— Ань смемъ… Попробуй!.. Сдлай милость! Ха, ха, ха!.. Оно бы намъ, четвертуха-то, куда какъ теперь кстати!.. Пожалуйста, услужи міру!.. Слзно просимъ — вызжай въ луга!..

Посыпались остроты, раздался хохотъ…

— Постой, погоди, братцы, заговорилъ другой богатй — мясникъ Козловъ: — Къ чему человка стснять? Пущай косить… Кто хочетъ — отдыхай, а кто хочетъ — пущай робитъ!..

— Робитъ! Робитъ! зашумли на-міру: — да кто у васъ робитъ? Батраки робятъ!.. Кто самъ робитъ, у того спина ‘заказъ’ длаетъ! Робитъ! Вишь, драть бы васъ на-шестъ, какіе смутьяны завелись!.. Приговоръ былъ, чтобы по кос выходить… Кто не по кос, по своевольству, съ того рубль штрафу!.. Слышали? Отъ ддовъ еще это идетъ!.. Что за уставы!.. Алшные черти!.. Корысть загрызла!.. Брюха повыростили на чужой-то работ!

— Ты брюхами-то не кори! Теб никто не заказываетъ брюхо то ростить… Рости, коли умъ есть…

— А мы заказываемъ! Вотъ теб и шабашъ!..

— Почему такъ? у меня теперь рабочіе ждутъ, я имъ плачу, харчи идутъ…

— И плати!.. А выходить не смешь, своевольствовать не позволятъ, шумли мужики.— Кто тебя знаетъ, сколько ты тамъ накосишь, да чужихъ полосъ нажнешь!.. Врно!.. Что за порядокъ будетъ, ежели каждый своевольничать пойдетъ!.. Тогда и міръ совсмъ рушь… Конечно, рушь!.. И теперь богатй на міръ плюютъ, а тогда что будетъ!.. Никакого сладу не будетъ, никакого порядку!.. Нтъ васъ, дьяволовъ, штрафами-то хорошенько надо дохать… Избаловались вы на чужомъ-то труд…

— Нечего меня чужимъ трудомъ корить!.. Это ко мн Господнее снисхожденіе за умъ мой, да за правоту, за усердіе. Я не причина, что вамъ, пропойцамъ да лежебокамъ, все не въ прокъ идетъ!.. Надлайте побольше ‘заказовъ’ — и совсмъ управляться не станете. Что Богъ не уроди, все въ пол погноите?

— Да когда мы погноили-то?.. Когда? Ты у себя въ амбарахъ-то даръ Божій гноишь, а не мы! Когда мы не управлялись? Хуже мы тебя что ли знаемъ, али намъ дешевле твоего хлбъ то стоитъ!.. Міродъ!

— А вотъ посмотримъ. Коли такъ, никто ко мн за зерномъ, али мукой не ходи! Шабашъ! Заказываю! Оглоблей отъ воротъ буду гонять, ршилъ старовръ.

— А дьяволъ съ тобой, и то сказать! зашумлъ міръ: — и лучше!.. Ты, идолъ, и то насъ опуталъ!.. А завтра вызжай, сдлай милость!.. Намъ оченно будетъ пріятно… Неравно, за передки-то полведра намъ дадутъ… Сдлай милость! Удружи!..

— Ну, ладно же! озлобился старовръ и ушелъ со сходки.

— Ладно!.. Коли что не ладно,— конешно, ладно! На міру, братъ, все ладно должно быть!.. Вотъ что!.. Экое своевольство проявилось! Господа!.. Да это хошь не живи по людски… Такъ вотъ, одно остается — огородиться всмъ отъ каждаго, конурами, да и жить по собачьи… Одно остается!.. Конешно, одно! Такой народъ повелся… Сладу въ міру никакого не стало: ни т Бога не помнятъ, ни т къ міру уваженія нтъ.. Все въ своевольство пошло, все въ особицу…

Долго еще волновался разобиженный міръ.

— Эй, ддушка! Ступай — объявляй на завтра заказъ не работать, наконецъ сказали на міру дду Матвю.

Ддъ Матвй съ своей обычной липовой тростинкой отправился по избамъ и сталъ стучать въ окна: ‘Праздникъ завтра! Не работать!.. Заказной праздникъ!.. Праздникъ завтра!.. Въ поля не выходить!’ покрикивалъ онъ у каждой избы.

На улиц стало веселе. Деревня какъ-будто вздохнула. Встртилъ Васю.

— Слава-те Господи! Дай Богъ старикамъ добраго здоровья, сказалъ онъ такъ солидно, какъ взрослый мужикъ. А разв онъ не имлъ права на эту ‘солидность?’…

Затмъ изъ явленій, непосредственно вытекающихъ изъ общиннаго владнія и, конечно, составляющихъ логическое слдствіе общинно-бытовыхъ народныхъ основъ, мн остается упомянуть о нкоторыхъ видахъ кооперативнаго труда въ современной деревн, каковы: ‘сельско-хозяйственныя артели, товарищества, компаніи’, въ послднее время, время всевозможныхъ компромиссовъ, очень значительно распространяющихся среди крестьянъ. Читателю, конечно, хорошо знакома та форма народныхъ трудовыхъ кооперацій, которая извстна подъ именемъ артелей (артелей, конечно, самостоятельныхъ), имющихъ такое широкое приложеніе въ отхожихъ промыслахъ. Вопросъ объ этихъ артеляхъ разработанъ у насъ, сравнительно, боле другихъ. Но собственно на ‘деревенскія’ кооперація мало было обращено вниманія, очень можетъ быть потому, что наиболе опредленныя формы ихъ зародились только недавно. Въ сущности, кооперативная форма труда всегда составляла неизбжный элементъ общины. Только здсь необходимо строго различать границы, въ которыхъ кооперація служитъ подспорьемъ общин и и за которыми она уже можетъ явиться, какъ элементъ дезорганизаціи общинности. Это можно легко прослдить въ современныхъ деревенскихъ будняхъ.

Выше мы привели въ высшей степени любопытную обычно-общинную форму, существующую, среди другихъ, въ сел Л., именно — передлъ вытями, составляющимися по-милу. Очевидно, эти выти, составляющіяся по-милу, и есть въ сущности небольшія трудовыя коопераціи, на которыя, для удобства сельскохозяйственныхъ работъ, и разбивается вся община. Затмъ, каждая выть, каждая кооперація ведетъ работы уже самостоятельно, общими силами, общими орудіями, и результаты труда — продуктъ — длитъ сообща, равномрно, между своими членами. Въ этомъ случа, кооперація труда вполн естественна и законна, какъ необходимый элементъ общины. Съ тхъ поръ, какъ патріархальная кооперація труда въ форм артели — семьи, подъ главенствомъ, иногда очень тяжелымъ, основаннымъ на прав родства, а не свободнаго выбора, все боле и боле исчезаетъ путемъ семейныхъ раздловъ, кооперація труда ‘по милу, кто кому любъ’, въ форм свободной артели, все сильне и сильне распространяется и укрпляется среди крестьянъ.

При недостатк вообще общинной земли, а въ особенности въ такихъ общинахъ, какъ село Л., которыя имютъ ‘нищенскій надлъ’ въ 1 ¹/₄ десятины, эти товарищескія коопераціи являются уже, какъ компромиссъ общинныхъ началъ, поставленныхъ въ невозможность дйствовать въ полномъ объм. Такъ, напримръ, село Л. иметъ чрезвычайно мало земли, и, между тмъ, негд взять земли, ни купить, ни арендовать и на сторон въ потребномъ количеств для всей общины, притомъ же, еслибы это и было возможно, половина общины, при своихъ скудныхъ средствахъ, не вынесла бы арендной платы. Здсь-то и выступаютъ на сцену товарищескія коопераціи. Выти, боле сильныя и состоятельныя, самостоятельно снимаютъ въ аренду поля и луга у сосднихъ владльцевъ и обработываютъ ихъ такъ же и на тхъ же принципахъ, какъ я общинную землю. Или же составляются свободныя товарищества просто изъ людей, боле состоятельныхъ, для той же цли. Или же, наконецъ, кто-нибудь одинъ беретъ на себя всю аренду, а затмъ уже принимаетъ товарищей.

Эти формы товарищескихъ кооперацій, какъ видитъ читатель, безъ всякаго сомннія, очень ярко заявляютъ какъ о живучести общинныхъ началъ въ народ, такъ и о той жизненности и эластичности ихъ формъ, съ которою он примняются ко всевозможнымъ условіямъ, но, въ то же время, он, выходя изъ границъ цлой общины, представляются, какъ компромиссъ, явленіемъ далеко неотраднымъ. Такъ, въ послднихъ, приведенныхъ мною формахъ, эти товарищескія коопераціи вносятъ въ общину духъ дезорганизаціи, усиливая благосостояніе и безъ того боле сильныхъ членовъ общины и оставляя совершенно безпомощными и безъ того боле слабыхъ…

Въ ямской общин я встртилъ одно такое товарищество (помимо промышленныхъ, у нихъ этихъ было много, какъ у серповниковъ). Составилъ его сынъ дда Матвя — Якимъ Матвичъ. Бывши въ город, онъ узналъ, что одинъ мщанинъ сдаетъ въ аренду пожню, прилегающую къ пожн ямскихъ крестьянъ, сдаетъ изъ двухъ пятыхъ, т. е. два стога ему, а три — работникамъ. Якимъ пришелъ въ деревню и заявилъ: кто желаетъ войти съ нимъ въ компанію по съмк луга? Выбрался Павелъ Гордевъ съ сыномъ, да двоюродный братъ Якима.— Изъ нихъ боле состоятельнымъ былъ только Павелъ Гордевъ. Семья же Якима была не только, какъ мы знаемъ, не состоятельна, но и ‘сильной’ не могла считаться. А братъ Якима и совсмъ былъ одинъ съ женой. Поэтому, Якимъ взялъ луга больше въ силу своей городской юркости и все изъ того же, рдко не сопутствующаго мужицкой жизни, желанія ‘перехватить лишнюю копейку къ хозяйству’, хотя бы эта лишняя копейка облилась уже не потомъ, а собственной кровью… Мы видли уже, какого напряженія достигъ оградный трудъ въ ямской общин. А тутъ Якимъ еще ‘компанію’ заводитъ! Ддъ Матвй, какъ ни хвалился своимъ ‘умственнымъ сыномъ’, какъ ни умилялся передъ его ‘юркостію, изворотливостію и лютостію къ работ’, однако — сталъ сильно ворчать и ругаться, когда все дло чуть не вышло изъ рукъ — и свое и стороннее. Надъ Якимомъ даже міръ сталъ подтрунивать, глядя, какъ онъ, какъ сумасшедшій, перебгаетъ съ своихъ луговъ на арендные и обратно… ‘Больно юрокъ! Всего на свт не охватишь!.. Всему тоже предлъ есть!’ говорили. Но Якимъ таки изловчился, и въ этомъ ему помогли… кто бы, думали вы? Турки, плевненскіе турки… Якимъ, какъ городской человкъ, скоро сообразилъ, что въ город шляются бездльные турки, набрасывающіеся на всякую работу. Онъ — въ городъ, и привелъ троихъ турокъ косить. Платилъ имъ по 25—30 к. за день. Турки оказались, къ удивленію и удовольствію ямской общины, народъ и здоровый, сильный, и работящій, и ловкій, а притомъ и вовсе не страшный, а общительный и даже веселый. Деревня ходила смотрть, какъ у Якима турки косятъ. Оказались — косцы молодцы. Мужики сообразили — и тоже въ городъ. И скоро наша деревня приняла видъ болгарскихъ деревень смшаннаго славянско-турецкаго населенія. Крестьяне сначала было призадумались — какъ имъ кормить поганыхъ турокъ: бить посл нихъ или не бить посуду, пускать въ избу за столъ или не пускать? Въ особенности, въ этомъ направленіи смущалъ ихъ одинъ раскольникъ. Но, черезъ два же дня, турки такъ увлекли нашихъ крестьянъ своею ‘любезностію’, ловкостію и прилежаніемъ въ работ, честностію и нетребовательностію, что я уже видлъ, какъ Якимъ и другіе мужики обдали вмст, посл работъ. Турокъ сажали подъ образа и вели съ ними разлюбезныя бесды (изъ турокъ было не мало говорившихъ, хотя и плохо, по русски), такъ какъ турки оказались большими остряками. Турокъ же пригласили и на жнитво. И опять турки оказались молодцы: ‘самой ловкой баб не уступятъ’ говорили мужики. Въ конц-концовъ, деревня очень любезно распростилась съ турками: и та, и другая сторона остались вполн довольными другъ другомъ. ‘Молодцы! народъ работящій — даромъ что нехристи!.. Да вдь что-жъ?— такіе же мужики они у себя то тамъ!’ говорили мн посл крестьяне.— Судя по корреспонденціямъ изъ Турціи, видно, что и возвратившіеся плнные насчетъ похвалы русскимъ мужикамъ въ долгу не остаются… Трудовая масса народа всегда признательна, такъ какъ основа ея трудовой жизни — братство, а не вражда.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
‘Новыя птицы — новыя псни’.

Въ первой части своего ‘дневника’ я старался познакомить васъ съ буднями одной маленькой деревенской общины собственно только съ одной стороны, именно со стороны исключительно общинно-бытовыхъ формъ, да и эти послднія только въ сфер земельныхъ отношеній. Такимъ образомъ, я какъ будто изолировалъ извстный разрядъ явленій среди другихъ, вслдствіе чего мои наблюденія приняли будто бы, по замчанію нкоторыхъ рецензентовъ, отпечатокъ преднамренности. Можетъ быть, это отчасти и справедливо, но только уже никакъ не въ смысл преднамренности. Это сдлалось какъ-то само собой. Начиная писать первую главу, я имлъ въ виду одну цль: день за днемъ, фактъ за фактомъ, передать читателю все, что я видлъ и слышалъ, живя въ ямской общин. Но со второй же главы такой пріемъ оказался далеко неудобнымъ. Въ виду той ‘злобы дня’, того интереса, который возбужденъ въ обществ къ изученію спеціально общинныхъ формъ быта, являлась потребность ясне, отчетливе, опредленне выяснить вопросы, касающіеся именно этой стороны крестьянскихъ будней. Это же возможно сдлать только именно при нкоторомъ отвлеченіи этихъ явленій отъ массы другихъ, которыми полна жизнь деревенскихъ будней — каковы сферы семейныхъ, религіозныхъ, юридическихъ, индивидуально-нравственныхъ и умственныхъ отношеній и интересовъ. Врядъ ли отсюда можно заключить, что я игнорирую эти явленія въ какихъ-нибудь особенныхъ цляхъ, а не въ виду исключительно ясности и опредленности изложенія, а тмъ боле обвинять меня въ желаніи преднамренно находить въ деревн то, что я еще раньше предполагалъ найти. Думаю, что это несправедливо.

Будни такой маленькой деревенской общины, какова деревня Ямы, какъ нельзя боле, по моему мннію, оказались удобной канвой для ознакомленія читателей съ самымъ простыми, элементарными основами общинно-бытовыхъ отношеній. Эта деревня живетъ пока еще очень несложною жизнью, жизнью, сравнительно, довольно изолированною какъ отъ своихъ сосдокъ, такъ и отъ вліяній городской цивилизаціи. Она была незнакома и съ барщиной, незнакома, значитъ, и съ тми крутыми переворотами въ крестьянской жизни, которые испытали на себ деревни крпостныя. Все это не могло не отразиться на ней извстными результатами, таково, напримръ, то, что она сохранила въ значительной степени равноправность своихъ членовъ, большее, сравнительно, экономическое равенство въ собственной сред, и наконецъ, большую независимость, сравнительно, отъ вліяній чисто-экономическаго свойства: какъ издавна она обработывала землю и посылала свободныхъ своихъ членовъ на ‘свободные’ промысла, напримръ, въ серповники, такъ продолжаетъ жить и теперь. Ни фабрики, ни крайнее безземелье, ни отрыжка барщинной забитости и приниженія не гонятъ ея, по крайней мр, теперь, настоятельнйшимъ образомъ во всезахватывающія жадныя лапы экономической кабалы. Мужикъ ея вполн могъ сказать про себя: ‘неужно, да улежно’.

— Хоша мы и ни всть какъ богато живемъ, тоже съ хлба на квасъ перебиваемся, говорятъ про себя ямцы:— да у себя сами себ господа! И это справедливо. Если общій строй ‘двуличной’ современной жизни не могъ, конечно, не отразиться и на ней извстнымъ развращающимъ образомъ, не могъ не внести извстной доли дисгармоніи въ ея общинный бытъ, не могъ не сбить ея правильнаго теченія на путь всевозможныхъ компромиссовъ, то вліяніе его не было еще на столько велико, чтобы образовать въ самомъ сердц этой небольшой общины кабальную зависимость ея членовъ другъ отъ друга. Несмотря на то, что въ ней, какъ мы говорили, есть ‘красная’ и ‘холодная’ сторона деревенской улицы, есть и крайнія степени экономическаго неравенства, какъ напримръ, съ одной стороны комерсанты, сидящіе на капиталахъ, съ другой — бдствующая Гусариха, тмъ не мене въ ямской общин нтъ еще ни кулачества, ни міродства, по крайней мр, въ рзкихъ формахъ вліянія на мірскіе распорядки и сходы. Вотъ почему ея общинно-бытовой строй наиболе типиченъ для ознакомленія съ основными формами и мотивами, на которыхъ стоитъ и которыми движется жизнь современной средней деревни. Изолированная до извстной степени отъ крайнихъ проявленій вліянія крпостнаго права и барщины съ одной стороны, и крайняго экономическаго гнта современнаго строя съ другой, она тмъ ясне и рельефне отражаетъ на себ вліяніе общихъ воздйствій на деревенскую общину какъ историческаго прошлаго, такъ и современнаго строя. Мы видли, какъ отзываются результаты этихъ воздйствій въ самой несложной, элементарной форм общинныхъ отношеній. Надюсь, мы достаточно уяснили для читателя на будняхъ ямской общины, какъ сущность основныхъ обычно-бытовыхъ формъ, такъ и сложную сть тхъ отклоненій, компромиссовъ и непримиримыхъ противорчій, въ которую заткали ихъ общія историческія вліянія и изъ которой приходится постоянно выпутываться общин, конечно, не безъ большого ущерба для чистоты приложенія своихъ исконныхъ идеаловъ.

Въ предыдущихъ главахъ, для подкрпленія нкоторыхъ общихъ выводовъ, не разъ приходилось намъ ссылаться на факты изъ будней другихъ деревенскихъ общинъ, въ которыхъ формы общинно-бытовыхъ отношеній значительно сложне, а сфера вншнихъ вліяній и воздйствій шире и многосторонне. Къ описанію будней одной изъ такихъ общинъ я и намренъ приступить теперь. Познакомившись съ такой несложной конструкціей общины, какова въ деревн Ямы, намъ уже будетъ теперь значительно легче и удобне оріентироваться въ сфер боле сложныхъ общинныхъ отношеній. Здсь мы еще ближе познакомимся съ той запутанной и хитрой стью стороннихъ вліяній, которая опутываетъ цликомъ крестьянина, лишаетъ его свта Божьяго, лишаетъ возможности ступать твердо и самостоятельно, извращаетъ его умонастроеніе, губитъ его традиціи, затуманиваетъ исконные идеалы, и неуклонно влечетъ къ какой-то пропасти, куда, можетъ быть, скоро безсознательно бросится онъ вопреки своимъ инстинктамъ…

Покинемъ же пока деревню Ямы и перенесемся въ село Верхніе и Нижніе Лопухи.

——

Прежде всего, здсь уже далеко не такая деревенская чушь и глушь, въ которой засла деревня Ямы, окруженная болотами и лсами. Въ водополь, напримръ, эта глушь на цлый мсяцъ длается совершенно невозможной ни для какого рода сообщеній съ округой и городомъ — ни пшкомъ, ни верхомъ, и тмъ мене въ телегахъ. А если настоятельная нужда заставляетъ во что бы ни стало побороть такъ или иначе эту непроходимую глушь и пробраться сквозь нее на свтъ божій, то такой подвигъ является всегда очень рискованнымъ и врядъ ли проходитъ даромъ подвижнику. Недавно, напримръ, въ Ямахъ умеръ священникъ, путешествуя въ конц марта съ требой, онъ простудился, можетъ быть, окунувшись гд-нибудь по-поясъ въ полынью, но простуда все же была легкая, и перенести ее было тмъ легче, что священникъ былъ человкъ въ полной сил. Однако, черезъ дв недли онъ умеръ воспаленіемъ легкихъ, умеръ потому, что кругомъ не было никакихъ средствъ помоги, кром услужливыхъ совтовъ знахарокъ. Имя въ разстояніи трехъ-четырехъ часовъ зды городъ, не было никакой возможности обратиться къ медицинской помощи — и человкъ умеръ, хотя люди компетентные говорятъ, что при ничтожной медицинской помощи ‘все бы какъ рукой сняло’. И въ такой безпомощности умеръ священникъ, человкъ состоятельный, который не постоялъ бы, конечно, ни зачмъ, чтобы достать врача. Въ какой же безпомощности суждено умирать его бдной паств! Такова глушь въ разстояніи всего 15—20 верстъ отъ губернскаго города!

Совсмъ другое дло было въ Верхнихъ и Нижнихъ Лопухахъ. Современная россійская цивилизація такъ и била въ глаза, куда ни обернись. Мстность, на которой расположены Лопухи, была открытая, возвышенная, въ то время, какъ надъ Ямами и ея глухими сосдками-деревнями царила на 15 верстъ въ окружности одна только колокольня погоста — здсь со всхъ сторонъ, въ двухъ-трехъ верстахъ одна отъ другой, мелькали большія блыя сельскія церкви. Уже поэтому одному можно было заключить, что поселились здсь не старинныя убогія деревеньки, а большія, густо-населенныя села. Дйствительно, все плоскогорье было усяно этими селами, въ самомъ маломъ изъ которыхъ считалось боле 200 душъ, а иныя считали до 800… И какъ весело было смотрть, въ особенности издали, съ высокой горы, на это плоскогорье, у подошвы котораго ярко блестли на солнце хотя и небольшія, но полныя и красивыя рки, а вдоль — прорзывали его и въ самомъ центр перескались шоссе и желзная дорога, съ своими картинными, игрушечными, новыми станціонными домиками, будками и шлагбаумами! А какъ красиво смотрли эти раскинутыя села съ своими блыми церквами и разноцвтными избами-хоромами, крытыми ярко-зелеными желзными крышами! И какъ много, однако, этихъ избъ-хоромъ! Ихъ тамъ много, а яркая зелень крышъ такъ нахально ржетъ глаза, что изъ-за нихъ совершенно незамтно бдныхъ, захудалыхъ, крытыхъ соломой избенокъ, также незамтно, какъ незамтны за этими богатыми, раскинутыми селами маленькія деревни, которыя совсмъ сбжали въ лощины и ютятся по бокамъ плоскогорья. Но нтъ, этого мало… Взгляните вы на эту мстность въ свтлое прозрачное утро какого-нибудь большого праздника, вотъ тутъ посмотрите какіе пестрые, яркіе узоры рисуетъ цивилизація на нашей захудалой, ‘рукосуйной’ деревн!.. Весь воздухъ переполненъ густымъ, переплетающимся гулкимъ звономъ массивныхъ колоколовъ, которыхъ каждый ударъ подхватываетъ эхо, наполняетъ окрестность слегка колеблющимися волнами воздуха и вокругъ себя вы чувствуете какое-то трепетаніе… Въ особенности мощно гудитъ колоколъ богатаго мужского монастыря при сел Добролюбов. Сюда-то, видимо, стекается со всхъ окрестныхъ дорогъ благочестивое населеніе ближайшихъ селъ, все шоссе запестрло группами бабъ и мужиковъ, на бабахъ пестрыя яркоцвтныя шумящія ситцевыя, шерстяныя и шелковыя платья, свтлые, на высокихъ каблукахъ и мдныхъ подковахъ полусапожки, шерстяные или шелковые платки на головахъ, на мужикахъ суконныя поддевки, драповыя пиджаки, красныя шитыя гарусомъ, кумачныя и шелковыя рубахи, глянцевитые сапоги и бархатные жилеты, съ распущенными на нихъ часовыми цпочками. Гд же вы, классическіе липовый лапоть и китайчатый сарафанъ! Увы! ихъ едва можно примтить, и то изрдка въ этой масс пестрыхъ ржущихъ глазъ цвтовъ. Этотъ лапоть не показывается здсь, потому засмютъ его, со свту сживутъ насмшками его, добродушнаго страстотерпца — и мирно сидитъ онъ и одиноко молится гд-нибудь въ ветхой избнк, затерявшейся въ овраг, подъ подошвой богатаго села, или безобразно и дико пьетъ къ кабак отверженный глубокимъ презрніемъ и этой толпы, и даже самого кабатчика… А, что на счетъ сарафана, такъ вы въ этой же толп услышите тысячу разъ такого рода разговоры: ‘Вотъ оно дло-то: мы — за барами, а баре — за нами! У насъ нон за китайчатый сарафанъ-то съ улицы сживутъ, потому — что такое китайка? Такъ, одно только убожество: ни красоты, ни цвта… А барыни китайчатые сарафаны понадли! Такъ ужь, красоту понимать перестали! Не настоящіе нон господа! презрительно разсуждаетъ добролюбовская ‘дама’ по поводу барышень патріотокъ…

Но это еще только ‘толпа’, ‘пшеходы’. Скоро начинаютъ перегонять ихъ легкіе ‘купецкіе тарантасики’, прекрасные, рослые жеребцы въ городской сбру, и даже ‘шарабанчики’ съ плетеными задками, на лежачихъ рессорахъ… А въ этихъ ‘шарабанчикахъ’ сидятъ гордые, надменные супруги, уже вполн въ городской одж, впрочемъ, безъ шляпъ: супругъ въ сюртук или пиджак, супруга въ ‘платочк’ и дорогой шали или бурнус. Но встрчаются и ‘по старин’ — больше, впрочемъ, мужчины — въ суконныхъ халатахъ и длинныхъ поддевкахъ… ‘Купцы, настоящіе купцы живутъ въ нашихъ селахъ!’ хвалятся мстные обитатели… Но и эта масса пестраго, разряженнаго народа — не купцы, и эти ‘супруги’ въ шарабанчикахъ — не купцы, все это мстные крестьяне, ‘мужички’, и даже не ‘мужички — собственнички’, а общинники, ‘обчественные люди’… Не хотите ли познакомиться съ ними? Остановимъ вотъ первый попавшійся шарабанчикь.

— Мардарію Варсанофьичу! Поликарпу Мардарьевичу! Фелисат Кондратьевн — здравія желаемъ! обращаемся мы къ шарабанчику, въ которомъ сидятъ три ‘персоны’: ‘тятенька’ — худой, высокій мужикъ, сохранившій еще на лиц глубокія борозди и жилистую, костлявую структуру, отъ тхъ былыхъ временъ, когда самъ онъ ходилъ въ лаптахъ и по 15-ти часовъ въ сутки тесалъ дикій и блый камень, ‘маменька’ (а то даже и ‘мамаша’) — типъ не той толстой, мягкой разсыпчатой купчихи, взллявшей свое тло ‘съ измалтства’ въ пуховикахъ и лни, а какой-то грубоватой, неуклюжей деблости и толщины, въ род той, которою награждаетъ водянка худого и жилистаго человка. Очевидна и здсь печать былой суровой, рабочей жизни. А вотъ, наконецъ, и самъ ‘молодецъ’, ловко примостившись сбоку шарабанчика, покачивается на облучк. Онъ толстъ, мясистъ, кровь съ молокомъ, румянецъ заливаетъ его пухлое лицо и пробивается даже сквозь жидковатую мягкую блую бородку.

— Здравствуйте, господинъ! отвчаютъ ‘тятенька’ и молодецъ, ловко приподнимая надъ головой фуражки и снова плотно насаживая ихъ на пропитанныя коровьимъ масломъ волосы.

— Какими судьбами?

— Къ празднику, къ Угодникамъ… Нельзя-съ! Свои! мы вдь часто назжаемъ, къ каждому празднику… Этого не упущаемъ, потому свои угодники-то!

— Нонче это плевать стоитъ! Себ удовольствіе весьма левко можно получить! прибавлялъ молодецъ.

— Деньги у насъ вольныя, поддерживаетъ тятенька.— Пути сообщенія теперь въ государств стали надлежащіе… Слъ въ Москв на энтаго желзнаго коня, мотаетъ онъ головой по направленію къ полотну желзной дороги:— мигомъ прикатить куда хочешь! Приспособительно!

— Такъ приспособительно, перебиваетъ маменька:— что возможно бы хоша каждое воскресенье назжать, ровно бы на дачу! Только за народомъ некому смотрть… Народъ рабочій нониче баловень, пропойца, воръ — народъ… Ежели бы не народъ…

И маменька сокрушенно машетъ рукой и не доканчиветь.

— Что вамъ, богатымъ людямъ, за охота жить здсь? Давно бы вы совсмъ въ купцы выписались, да въ Москву и переселились?

— Зачмъ такъ? внушительно замчаетъ старикъ:— мы — крестьяне… Мы своимъ званіемъ не то что брезгуемъ, а наиболе стараешься его поддержать на веду… У васъ свое обчество здсь… Мы — люди обчественные… Мы отъ царскихъ щедротъ надлами награждены, земельными… Чтобы, значитъ, хозяйство крестьянское содержать… А не то что!. Насъ награждаютъ, а мы бросать будемъ!.. Посл энтаго, какіе же мы будемъ люди! Все одно — пропойцы, голяки безземельные, что надлы свои покидали да по кабакамъ гуляютъ! А мы обвязаны мірскую землю держать, обчество крестьянское содержать въ порядк, чтобы на насъ взыску отъ правительства не было… Чтобы начальству пріятно было въ нашей изб чайку попить!.. Вотъ, какъ правильный-то крестьянинъ живетъ!

— Какъ же вы хозяйство ведете, когда все лто въ Москв?

— Мы сами не убираемъ… Потому рукъ не стоитъ марать изъ-за энтой прокламаціи!.. Грошовое дло!

— Кто же у васъ убираетъ?

— Бабы у насъ есть бдныя, сродственницы… Т, значитъ, въ ренду берутъ отъ насъ… А то есть у насъ такіе мужички, которые сбираютъ къ рукамъ пять-шесть надловъ, кои брошены недоимошниками, али вотъ у насъ, да потомъ и орудуютъ… Батраковъ нагонятъ… Ну, ему тогда и выгода есть… А намъ, нтъ никакого барыша съ ней возиться!.. Мы единственно только держимъ изъ того, чтобы отъ обчества не отбиваться…

— А что же за охота вамъ подати платить?

— Подати?.. Помилуйте, господинъ!.. Да это намъ даже въ лесть!.. Потому, неужели-жь мы на эти самые гроши вниманіе будемъ обращать! Притомъ же мы понимаемъ-съ, что правительству тоже деньги требуются… И безъ насъ его много пьяницы-то огорчаютъ!.. Мы не такмо, что какія-нибудь подати… мы вотъ недавно для своего обчества пожарную механику привезли… И даже за провозъ ничмъ не попользовались! А то — подати! Не своя васъ подать, господинъ, огорчаетъ, а то, что за пропойцу обидно платить…

— Съ него только и получишь, коли ежели его въ рукахъ держишь, при своемъ дл… Да смотришь за его несуразной образиной! заключилъ сынъ.

— Одначе, просимъ прощенья!.. На чаекъ, посл молебна, заверните… Насъ этимъ не утсните!

‘Попробуй ка чмъ-нибудь утснить тебя, коли теб и подати въ лесть!’ думаете вы, смотря въ широкія посрвшія отъ пыли спины удаляющихся обчественныхъ мужичковъ.

Что же, однако, за, деревенскія птицы — эти ‘обчественные мужики’? Откуда они взялись, какъ живутъ и чмъ кормятся? Какія условіи разукрасили ихъ этими пестрыми цвтами и зелеными желзными крышами покрыли деревенскія избы?

— Почтенный! обращаетесь вы къ одному хотя ‘пшеходному общественному мужичку’, но тмъ не мене разодтому нисколько не хуже ‘обчественнаго мужичка’, въ шарабан: — у васъ здсь, надо думать, народъ Богомъ не обиженъ, живетъ въ достатк?

— Ничего! У насъ живутъ нарядно, самодовольно улыбаясь, говоритъ ‘обчественный мужичекъ’:— передъ барами, гляди того, выстоимъ.

— Что-же, земли у васъ много, большіе надлы, хорошая земля, помные луга?

— Земли! Кабы земли было много — энтаго бы не видать… Земля — дло черное, лнивое, бабье дло, поражаетъ васъ разодтый мужичокъ.

— Вотъ, какъ? Откуда же достатокъ вашъ взялся?..

— Отъ собственнаго ума… По нашимъ селамъ умственный крестьянинъ живетъ, работящій, расторопный… У насъ умственнаго мужика много живетъ!..

— Почему же онъ умственный?..

— Потому — хозяйствуетъ… Въ Москв хозяйствуетъ, въ Адест хозяйствуетъ, въ Таганрог, въ Черкаск… Дома хозяйствуетъ… Поэтому и Богъ его не забижаетъ, и живетъ онъ нарядно! У насъ лапотника въ селахъ рдко найдешь: лапоть по деревнямъ живетъ!..

‘Хозяйствуетъ’ — вотъ то таинственное, магическое слово, съ которымъ цивилизація пришла на помощь къ измотавшемуся въ юдоли бдности, въ скорби и гор русскому деревенскому люду, вотъ тотъ ключъ, заручившись которомъ вы откроете тайну мужицкаго довольства и наряднаго житья.

‘Хозяйствовать’ — это слово въ устахъ крестьянина звучитъ вовсе не такъ просто, какъ можетъ показаться съ перваго взгляда, въ немъ, въ этомъ небольшомъ слов, заключено сложное, характерное, обширное понятіе. Достичь мужицкаго современнаго идеала, выражаемаго однимъ словомъ ‘хозяйствовать’ — это значитъ ршить трудную мужицкую проблемму, это значитъ — невозможное сдлать возможнымъ, примирить непримиримое, голоднаго мужика увидать сытымъ, безземельнаго — ‘раціональнымъ сельскимъ хозяиномъ’, вковчные принципы общины примирить съ широкимъ понятіемъ личной собственности и эксплуатаціи чужаго труда, безземельную ‘поземельную общину’ недоимщиковъ, столь много приносящую хлопотъ заботливой о меньшемъ брат интеллигенціи — увидать безнедоимочной и процвтающей общиной ‘обчественныхъ мужичковъ’, разъзжающихъ въ шарабанахъ, и нетолько не помышляющихъ о неуплат недоимокъ, но заявляющихъ предупредительно начальству, что имъ и самыя подати ‘въ лесть’! Вотъ тотъ широкій, всеобъемлющій національно-русскій компромиссъ, который, въ конц-концовъ, долженъ успокоить самыхъ притязательныхъ скептиковъ и привести въ умиленіе славяно-фильствующаго оптимиста. Въ идеал ‘обчественнаго, хозяйственнаго и умственнаго мужичка’, какъ въ зерн, заключено могучее древо будущаго благоденствія и величія русской земли, съумвшей и сохранить исконные національные идеалы ‘славянской народности’ и избжать язвъ прогнившей западной цивилизаціи безъ потрясенія какихъ-либо основъ… Слава Богу! Мы уже далеко шагнули по пути къ этому идеалу… Еще усиліе — ршеніе трудной проблемы будетъ достигнуто самимъ народомъ, на зло мечтательнымъ романтикамъ, и ‘вступитъ въ законную силу’. Того ли мы ждали?…

II.
Каковы могутъ быть результаты современныхъ пріемовъ изученія ‘деревни’

‘Того ли мы ждали? спрашиваете. Представьте, оказывается, какъ-будто, что именно того, оказывается, что ‘хозяйственный и умственный обчественный мужичокъ’ и есть именно то искомое, которое намъ требовалось найти!

— Позвольте, однако, въ негодованіи перебиваетъ меня интелигентный радтель о благ народномъ:— позвольте, вдь такъ мистифировать нельзя безнаказанно… Вдь и у насъ, въ настоящее время, мужицкій міръ, все же не темный лсъ, не вновь открытая земля неизвстныхъ обитателей, не безъ году недлю мы препираемся по поводу его и въ словесныхъ, и въ литературныхъ дебатахъ… У насъ есть традиціи, позади насъ кое-что было уже сказано очень вскаго, кое-что было высказано, что для насъ, по крайней-мр, недавно, было завтнымъ и дорогимъ, мы считали эти традиціи драгоцннйшимъ продуктомъ того періода умственнаго движенія, который, по страстности общественнаго возбужденія и свтлыхъ надеждъ, стоитъ тяжелымъ укоромъ періоду современнаго унынія и апатіи?.. И вдругъ… Что вы говорите?

Объяснимся.

Въ вступительной глав своего дневника я, между прочимъ, сказалъ: наступило время, когда ‘деревня свободнаго труда’ оказалась носительницей идеаловъ и обратила на себя сугубое вниманіе интеллигенціи. Изъ-за этой ‘новой’ деревни начался литературный турниръ. Наконецъ, значеніе деревни въ глазахъ общества становилось настолько серьзнымъ, что вс, кому были дороги интересы народа, поспшили уйти въ эту новую деревню, чтобы вынести оттуда радъ честныхъ, искреннихъ и добросовстныхъ наблюденій. Мы живемъ въ начал этого періода, плодотворные результаты котораго будутъ несомннны. Что же это насъ, радтелей народнаго блага, погнало въ деревню? Съ одной стороны, дйствительно, исканіе идеаловъ, очень, положимъ, туманныхъ, неопредленныхъ, но все-таки представляющихъ насущную потребность: нельзя же, въ самомъ дл, обходиться идеалами Юханцева съ братіею? Съ другой же стороны, и, пожалуй, главнымъ образомъ, зловщіе слухи, все больше и больше крпчавшіе въ послднее время, все ехидне заявлявшіе, что народъ гибнетъ, развращается, бднетъ и напросто голодаетъ не отъ чего иного, какъ отъ того, что общинные идеалы современной деревни идутъ въ разрзъ съ успхами народнаго хозяйства, сельскаго хозяйства. ‘Какое тамъ сельское хозяйство, какое тамъ самоуправленіе — тамъ чортъ знаетъ что такое, говорили пессимисты:— какіе тамъ излюбленные народные идеалы? Тамъ одно — голодовка! Вотъ результаты существующихъ условій народной жизни’.— ‘Совершенно врно, поддерживаютъ ихъ обскуранты:— голодовка, развратъ, страшное паденіе народнаго хозяйства. Вотъ къ чему привели санкціонированные закономъ излюбленные народные идеалы! Вотъ ваша хваленая поземельная община и общинное самоуправленіе. Нашъ народъ блистательно доказываетъ, что его идеалы ни къ чорту не годятся и что самоуправленіе народа привело къ печальнымъ результатамъ… Спросите хозяйственныхъ, зажиточныхъ, умныхъ мужичковъ — и они подтвердятъ вамъ это’.— Зловщія восклицанія становились все упорне и упорне, раздавались все чаще и чаще — и окончательно, наконецъ, сформировались въ нчто внушительное и грозное. Вышли труды комиссіи при министерств государственныхъ имуществъ о состояніи сельскаго хозяйства. Пессимисты и обскуранты оказались правы. Наступило критическое время. ‘Народные идеалы’ могли исчезнуть моментально и безслдно… ‘Господи! что намъ длать? возопили радтели народнаго блага и поклонники народныхъ идеаловъ.— Попробовали было вспомнить и высказать вновь свои драгоцнныя традиціи, но потерпли только великій конфузъ: во-первыхъ потому, что и высказаться хоть на сотую часть нельзя было — потому времена не прежнія, а во-вторыхъ потому, что едва они заикнулись объ этихъ традиціяхъ, едва намекнули на то, что вдь еще прежде умные люди, кажется, достаточно растолковали, что народные идеалы и количество сельскохозяйственнаго навоза — вещи врядъ ли соизмримыя, что ежели этого навоза недостаточно, то слдуетъ ли, что идеалы повинны въ этомъ недостатк… Едва, говоримъ, намревались было только заговорить на эти ‘теоретическія’ тэмы, какъ люди ‘практичные’ насмшливо только пожали плечами и, улыбнувшись, сказали: ‘Мальчишество! Ребяческія утопіи! Вотъ факты…’ И приводили факты, дйствительно зловщіе факты. И передъ ними отступили люди здравомыслящіе и усомнились въ своихъ прежнихъ врованіяхъ, и подъ напоромъ этихъ фактовъ смутились даже мы, неисправимые поклонники народныхъ идеаловъ. Что же намъ длать? Что длать? засуетились мы.— Неужели это правда? Неужели все должно погибнуть, все, что мы такъ давно отстаивали и частичку чего, хотя очень маленькую частичку — удалось таки охранить отъ крушенія… Неужели и эта маленькая частичка погибнетъ и будетъ принесена въ жертву какому-то ‘преуспянію сельскаго хозяйства’, какимъ-то ‘преимуществамъ крупнаго землевладнія передъ мелкимъ въ сельскохозяйственномъ отношеніи’, какимъ-то прерогативамъ подворнаго владнія передъ общиннымъ, какому-то фермерству и пр., вещамъ, странно и чуждо звучавшимъ у насъ въ ушахъ… ‘Сельское хозяйство… Удобреніе… Народные идеалы… Подворное и общинное землевладніе… Передлы’, повторяли мы. Мы, профаны, некогда не сомнвались въ незыблемости идеальныхъ основъ — и вдругъ… удобреніе!.. Недостатокъ удобренія отъ того, изволите видть, что ужь слишкомъ будто бы много предоставлено мужику всхъ этихъ идеаловъ! ‘Но вдь это — абсурдъ, восклицали мы:— этого быть не можетъ! Это злонамренная подтасовка фактовъ! Это ребенку даже ясно!’ — Но намъ ехидно возражали: ‘Вотъ факты… примрно хоть на счетъ недостатка и нераціональности удобренія… передлы, мшающіе спокойному теченію народною хозяйства… узкополосицы и чрезполосицы… драгоцнные клочки земли, погибающіе непроизводительно подъ нежполосными межничками. (Сообразите, какое могло бы послдовать приращеніе въ мужицкомъ надл, еслибъ этихъ формъ владнія землей не существовало!)… дикій произволъ въ передлахъ и частость ихъ… и пр. и пр… Потрудитесь опровергнуть фактами же и тогда мы увруемъ, что ‘ваши идеалы не мшаютъ раціональному удобренію полей…’

Что могли мы, профаны, возразить на это? Гд у насъ, въ самомъ дл факты на счетъ количества навоза и раціональности удобренія! Разв намъ когда-нибудь приходила мысль о нихъ? Но вдь надо же, надо искать фактовъ… потому что они наврно есть, несомннно, такъ какъ не можетъ же въ дйствительности существовать абсурдъ — согласитесь!

И мы смиренно принялись вникать въ значеніе раціональныхъ способовъ удобренія. Мы стали искать въ этомъ помощи у сочувствующихъ намъ нашихъ ученыхъ спеціалистовъ. Они отозвались съ большою готовностію и даже нкоторою радостію за насъ, что вотъ-де, наконецъ-то, люди перестанутъ блуждать въ области ‘отвлеченныхъ идеаловъ’ и предадутся ‘серьзному длу’. Какъ и подобаетъ ученымъ людямъ, прежде всего они прочли намъ въ этомъ смысл строгую нотацію: ‘пора, господа, бросить вс эти теоріи, утопіи… Настало время практическаго изученія предмета, серьзнаго, а не легкомысленнаго отношенія къ нему… Если вы хотите дйствительно отдаться этому длу и принести ему несомннныя услуги, вы должны выбросить всякія предвзятыя теоріи изъ головы, должны забыть всякія традиціи, отршиться отъ всякихъ легкомысленныхъ субъективныхъ мнній и вооружиться однимъ холоднымъ и безпристрастнымъ научнымъ орудіемъ… Если, господа, вы исправитесь въ этомъ направленіи — вы окажете и намъ огромную услугу, такъ какъ мы сами очень бдны фактами… Помните одно — факты и факты, цифры и цифры… Потому — теперь все спасеніе въ фактахъ… Если не факты — то все погибнетъ… Если вы не подтвердите фактами, то вс ваши прекрасныя теоріи будутъ гласомъ, вопіющимъ въ пустын… Итакъ, господа, смиритесь!’ — И мы смирились, и подъ руководствомъ сочувствующихъ намъ ученыхъ, хоть съ грхомъ пополамъ, но съ истинно похвальнымъ усердіемъ, познакомились съ ‘серьзной’ стороной дла, изучили вс эти фермерства, трехпольныя и многопольныя хозяйства, раціональныя удобренія, и пр. и пр. Наконецъ сказали — ‘мы готовы!..’ Ученые похвалили насъ, но, плохо вруя нашей обстоятельности и научной выдержк, снабдили насъ подробными инструкціями и программами вопросовъ, дабы мы никоимъ образомъ не вышли изъ практической сферы дла и не занеслись въ какія-нибудь неподходящія области. Въ сущности эти инструкціи и программы по большей части сводились, главнымъ образомъ, жъ слдующимъ положеніямъ: ‘Помните только одно, что вы должны доказать фактами и цифрами слдующія три существенныя положенія:

1) Способствуетъ ли общинное владніе питію мужиками водки, или нтъ? Факты и точныя цифры до возможной степени.

2) Гд лучше удобряется земля и раціональне ведется хозяйство — у крестьянъ ли, живущихъ подворно, или у общинниковъ? Факты и цифры.

3) Часто ли передляютъ мужики землю или нтъ, и кто больше ‘балуется’ этимъ правомъ передла — голяки ли, пьяницы или хозяйственные мужички? цифры и факты.

Помните, что отъ количества и точности цифръ и фактовъ, отвчающихъ на эти вопросы, будетъ зависть судьба нашихъ упованій. Если собранныя вами на сей разъ данныя блистательно подтвердятъ наше убжденіе, что сельское хозяйство не можетъ не успвать при существующихъ формахъ, сообразныхъ народнымъ идеаламъ, мы окончательно убьемъ нашихъ враговъ и возблистаемъ! Если же наоборотъ, то во имя науки, мы должны будемъ признать, что интересы раціональнаго удобренія несовмстимы съ общинно-бытовыми формами, а потому сами самоотверженно потребуемъ, чтобы послднія были уничтожены. Таково серьзное отношеніе къ длу!’

Но мы уже не обращали вниманія на послднюю половину тирады, для насъ было ясно, что этого быть не можетъ: ‘Какъ, чтобы народные идеалы необходимо влекли за собой нераціональность удобренія? Не можетъ быть! Какъ, чтобы у общины дла шли хуже, чмъ у подворниковъ? Чтобы община регрессировала и переживала послдніе дни? Какъ, чтобы ‘обстоятельные и хозяйственные общинники позволяли себ ‘баловаться’ частыми передлами? Не можетъ этого быть!.. Не можетъ быть сомннія, что все это мы блистательно докажемъ поражающей массой фактовъ… Что-то тогда запоютъ пессимисты!’

И мы, съ кипами книгъ и программъ, лихорадочно устремились въ деревни. И какъ же мы усердствовали! мы залзали къ мужику въ горшокъ, въ чашку, въ рюмку, въ карманъ, мы лзли въ хлвъ, считали скотину, считали возы навоза, мы отбирали данныя у кабатчиковъ, у акцизныхъ чиновниковъ, летали на сходы и ‘усчитывали’ мірскую выпивку, мы топтались по полямъ и лугамъ, мрили полосы шагами, снимали планы, прикидывали четвертями и вершка мы межники и межполосные броды (какъ же! такое вдь драгоцнное могло бы быть приращеніе мужицкихъ надловъ отъ раціональнаго количества межничковъ!), чего-чего только мы не нюхали, не измряли, не вшали… Ну и получились результаты блистательные! Потекли отъ насъ къ нашимъ спеціалистамъ ‘отвты’, дождемъ полились… А чтобы ‘безвозмездно’ они въ ученыхъ обществахъ не пропали (наши вдь ученыя общества скупеньки, все больше на ‘горячую преданность’ длу разсчитываютъ), мы, ради практичности, сначала наводнилі ими страницы журналовъ, которые печатали, въ виду всеобщаго интереса къ предмету, всякія свднія, въ надежд, что ‘посл разберется какъ-нибудь’. Ученые не нарадуются на насъ, не нахвалятся нами… Вдь совсмъ, совсмъ ‘прониклись удобреніемъ’ и въ отвтахъ даже запаха не оказывалось какихъ-либо легкомысленныхъ теорій или утопій, даже и признака бывшихъ традицій не оказывалось. Безпристрастіе и объективность удивительныя. И ожидать было нельзя!.. Слыша такія похвалы, мы проникались еще пущимъ ‘безпристрастіемъ’ и всесторонностію наблюденій въ рамкахъ данныхъ намъ инструкцій. Наконецъ, въ рукахъ ученыхъ скопилась уже такая масса доставленнаго нами матеріала, что они сочли возможнымъ приступить къ научной группировк данныхъ. Начали появляться волюмы, испещренные таблицами и цифрами, цифрами и фактами, фактами и подробнйшими, скрупулезнйшими объясненіями и примчаніями. Наши противники пріумолкли. Многозначительный признакъ! Ударить бы наповалъ — и шабашъ! Но наши ученые говорили: ‘погодите, будьте терпливы, время синтеза придетъ, собирайте, господа, собирайте, нюхайте, мряйте, вшайте… Чмъ больше, тмъ лучше. Выводы сдлать не долго — они уже и теперь ясны. Вы видите, наши враги замолчали!..

А дйствительно выводы были ясны.

Вс эти таблицы и цифры, цифры и факты несомннно отвчали:

На 1-й вопросъ инструкцій. Если община состоитъ изъ ‘хозяйственныхъ мужичковъ’, нтъ никакого сомннія, что мужикы пьютъ вовсе не такъ много, какъ предполагаютъ. Цифры, факты и сравнительныя таблицы. Оказывается врно.

На 2-й вопросъ: ежели общи на состоитъ изъ хозяйственныхъ и умственныхъ мужичковъ, раціональное удобреніе нетолько не отсутствуетъ, но даже преуспваетъ. Цифры и факты.

На 3-й вопросъ. Передлы нетолько не часты, но ихъ никто не долюбливаетъ, а наиболе ‘хозяйственные’ и общественные мужички, и вообще замтно удлинненіе сроковъ передловъ, что несомннно показываетъ, что община въ настоящее время нетолько не регрессируетъ или не близится къ окончательному упадку, но очень замтно прогрессируетъ, крпнетъ и преуспваетъ. Цифры и таблицы, таблицы и цифры.

‘Мы не ошибемся, прибавляютъ ученые:— если скажемъ, что выводы изъ этихъ многочисленныхъ и точныхъ данныхъ приводятъ къ несомннному заключенію, чтобы была предоставлена общин полная свобода развиваться и преуспвать при данныхъ условіяхъ, ибо хозяйственный и умственный ‘обчественный’ крестьянинъ съумлъ и при ныншнихъ условіяхъ не пить много водки, раціонально удобрять поля и удлиннять сроки передловъ, съ каждымъ годомъ, кром того, эти сроки еще боле удлинняя, а очевидно, этимъ самымъ способствовалъ прогрессированію общины. Есть, конечно, пятна я на солнц, есть они и здсь. Но ихъ легко стереть совсмъ, при помощи нкоторыхъ мропріятій’.

Выводъ превзошелъ самыя смлыя ожиданія. Мы прежде едва смли думать, что если община держится, вопреки самымъ неблагопріятнымъ условіямъ, то единственно благодаря консерватизму народныхъ принциповъ и ихъ неподатливости и масс компромиссовъ, въ которые вступала община, и что, однако, того гляди, эта неподатливость скоро лопнетъ, а компромиссы уже давно значительно извратили ея исконные принципы, а тутъ вдругъ оказалось, что община еще прогрессируетъ!

Да, таковы цифры и факты, факты и таблицы! Враги будутъ посрамлены, общин будетъ предоставлено вдаться со всевозможными условіями, какъ ей будетъ угодно, ибо хозяйственный и умственный общественный мужичокъ прогрессируетъ и по части удлиненія передловъ, и по части раціональнаго удобренія! {Если общія причины передловъ коренятся въ самой сущности общиннаго землевладнія, если они (передлы) стоятъ въ необходимой причинной связи со всми существующими условіями народной жизни, то самое существованіе передловъ, при существующихъ условіяхъ, придется признать явленіемъ неизбжнымъ… Если окажется, что виною частыхъ передловъ, вредныхъ для веденія хозяйства, является самый общинный порядокъ, то остается лишь изыскать мры къ уничтоженію этого порядка, т. е. къ измненію всхъ существующихъ условій общинной жизни, если же окажется, что причины ненормально-частыхъ общихъ передловъ лежатъ вн общины, тогда, разумется, слдуетъ позаботиться объ устраненіи этихъ вншнихъ причинъ, препятствующихъ правильному развитію общиннаго хозяйства (‘Сборникъ статистическихъ Свденій по Московской Губерніи’ т. IV, вып. 1-й. Формы крестьянскаго землевладнія, сост. В. Орловъ, стр. 184).

Итакъ, повторяемъ, сопоставленіе по уздамъ среднихъ чиселъ, выражающихъ промежутокъ времени между общими передлами, съ числами частости передловъ указываютъ на тенденцію къ удлинненію сроковъ передловъ, а слдовательно, къ уменьшенію числа передловъ, т. е. къ большей продолжительности владнія (ib. 158).

Мы видимъ, что большая часть общинъ рдко передляетъ свои поля, что частые передлы имютъ незначительное распространеніе, составляютъ какъ бы исключеніе изъ общаго правла, мы видимъ, что тамъ, гд возможно, сами крестьяне принимаютъ цлесообразныя, мры къ устраненію слишкомъ частыхъ передловъ, составляя приговоры о срокахъ. Въ этомъ случа приговоры составляются вполн свободно и сознательно, вслдствіе чего они и не нарушаются. Въ виду всего этого мы позволяемъ себ думать, что всякое постороннее вмшательство въ область мірскаго землевладнія, составляющаго вполн бытовую форму народной жизни, не принесло бы пользы, полагаемъ даже, что такое вмшательство принесло бы вредъ, такъ какъ нарушило бы исконныя права міра на свободное пользованіе своею мірскою землею и тмъ вызвало бы безчисленныя злоупотребленія со стороны отдльныхъ членовъ общины (ib. 163).

Срочные передлы вызываются не тмъ, чтобы удлиннить средній по губерніи промежутокъ между передлами, а устанавливается для того, чтобы устранить слишкомъ короткіе промежутки, считаемые лучшими хозяевами невыгодными для успховъ земледльческаго хозяйства (ib. 161).

Цитируя здсь прекрасный и цнный трудъ г. Орлова, мы вовсе не думаемъ относить къ нему все то, что высказано въ этой глав въ общемъ смысл. Мы искренно сочувствуемъ и благимъ намреніямъ г. Орлова, и его добросовстному отношенію къ длу, и если ссылаемся здсь на него одного, то, во-первыхъ, потому, что книга его вышла недавно, во-вторыхъ, чтобы показать, какъ даже самыя лучшія намренія, volens-nolens, подчиняются односторонности современнаго направленія въ изученія деревни и могутъ привести къ громаднымъ недоразумніямъ. Авт.}…

Того ли мы ждали?

Конечно того, потому что ‘драгоцнные’ матеріалы (я говорю не иронически, а въ прямомъ значеніи слова, такъ какъ, сами по себ, они, какъ факты, несомннно очень цнны) привели неожиданно къ желаемымъ выводамъ. Мы самодовольно потираемъ руки, и только изрдка леденитъ наше сердце мысль: — А что, еслибы этого не оказалось? А что, еслибы раціональное-то удобреніе или межнички-то того… не оказались бы совмстимыми съ современнымъ общиннымъ владніемъ? А что, еслибы наши таблицы вдругъ ‘оказали’ не тенденцію къ удлинненію сроковъ общихъ передловъ, а наоборотъ, тенденцію къ возможному укороченію ихъ, примрно хотя бы до сроковъ передла луговъ, которые ежегодно передляются каждой общиной на крупныя группы-выти, а затмъ каждая группа обработывала бы сообща свой участокъ, для продуктъ? Т. е., еслибы община въ этомъ случа не прогрессировала, а регрессировала? Еслибы это случилось, къ нашему несчастію, то volens-nolens, намъ оставалось бы лишь изыскать мры къ уничтоженію этого порядка, т. е. ‘къ измненію всхъ существующихъ условій общинной жизни’. Но ‘великъ Богъ земли русской!’ Этого, какъ вы видите, не случилось. Выходитъ даже нчто совершенно обратное. Въ нашихъ драгоцнныхъ изслдованіяхъ имются такія данныя, которыя съ яркою очевидностью будто бы доказываютъ слдующія два положенія: во-первыхъ, на сколько сильны въ народ общинныя традиціи, и во-вторыхъ, на сколько ‘хозяйственный, общественный’ мужичокъ тонко понимаетъ выгоды раціональнаго веденія хозяйства, и какъ онъ уметъ, не измняя исконно-русскимъ общиннымъ формамъ, заставить ихъ ‘развиваться’ при существующихъ условіяхъ. Первый примръ. Въ одной изъ волостей Костромской Губерніи крестьяне-собственники раздлила мірской надлъ слдующимъ образомъ. Исправные плательщики, въ числ 18-ти душъ, отдлили себ одинъ общій участокъ и оставили его въ общинномъ между собою владніи, а остальнымъ крестьянамъ-недоимщикамъ выдлили каждому отдльный участокъ по числу душъ. (См. программу ‘Вольнаго Экономическаго Общества’ изд. II, стр. 59).

Второй примръ. Въ виду размноженія пустырей, отъ которыхъ наиболе страдаютъ исправные хозяева, въ послднее время стали приниматься при общихъ передлахъ особыя мры, служащія въ охраненію интересовъ послднихъ. Къ числу такихъ мръ относятся: а) оставленіе пустырныхъ полосъ безъ жеребья за тми же домохозяевами, во владніи которыхъ они находились до новаго передла, эта мра, кром того, что освобождаетъ исправнаго домохозяина отъ необходимости взамнъ своей раздланной полосы брать пустырь, иметъ еще и другую хорошую сторону, она побуждаетъ всякаго домохозяина тянуть свою землю, не бросать хлбопашества, не допускать залужанія своихъ полосъ, подъ опасеніемъ быть исключеннымъ изъ общаго жеребья при передл, б) Другою мрою является выдленіе особыхъ ярусовъ, лежащихъ въ задахъ, и притомъ наимене удобныхъ, изъ которыхъ исключительно и нарзываются надлы для домовъ, переставшихъ почему-либо заниматься хлбопашествомъ. Слдовательно, мірское поле разбивается на дв неравныя части: одна, состоящая изъ лучшихъ ярусовъ, идетъ въ надлъ исправнымъ хозяевамъ-хлбопашцамъ и обработывается ими, другая, состоящая изъ худшихъ ярусовъ, расположенныхъ взади, поступаетъ въ надлъ безхозяйнымъ дворамъ и лежитъ въ пустыряхъ. Такимъ образомъ, ‘пустырники’ выдляютъ особую группу и становятся какъ бы отверженными, изгнанными изъ міра… (см. ‘Сборникъ статистическихъ свденій по Московской Губерніи’. Формы землевладнія В. Орлова, стр. 55)’.

Вотъ факты. Нтъ сомннія, что вс эти ‘исправные плательщики’ и хозяйственные мужички-общинники видятъ для себя большія выгоды въ удлинивши сроковъ передловъ, нтъ сомннія, что эти общины ‘исправныхъ плательщиковъ’ занимаютъ не послднее мсто въ статистическихъ таблицахъ частости передловъ и значительно вліяютъ на общій характеръ ея и на общіе ея итоги, въ особенности, въ такихъ общинахъ, каковы подмосковныя, и вообще въ промышленныхъ уздахъ, гд ‘общинные бгуны’ представляютъ явленіе довольно обыкновенное.

Итакъ, ‘плодотворные результаты’ нашихъ послднихъ экскурсій въ деревню начинаютъ выясняться, плодотворностію результатовъ эти экскурсіи, конечно, обязаны тому, что он были и вполн благонамренны, и серьзны, носили и практическій характеръ, однимъ словомъ потому, что профанъ вполн понялъ свою роль и проникся тми благими совтами, которыми снабдили его гг. спеціалисты… Но не думайте, чтобы пошло такъ дло и впредь! О, гг. ученые! вы, которые такъ довольны теперь ‘исправленіемъ’ легкомысленныхъ профановъ! скоро, очень скоро измнитъ вамъ легковрный профанъ! Я чувствую уже приближеніе той минуты, когда ваше мирное единодушіе съ профанами будетъ невозможно боле… Я знаю, что профану вовсе не такъ легко отршиться отъ завтныхъ и дорогихъ традицій, отъ несбыточныхъ утопій и легкомысленныхъ теорій, какъ думаете, можетъ быть, вы. Возможно, что на время онъ какъ будто забудетъ ихъ, какъ будто дйствительно погрузится по-уши, какъ самый узкій спеціалистъ, въ трактаты по части раціональнаго удобренія и будетъ все человчество разсматривать ‘съ точки зрнія практическихъ результатовъ данной минуты’, возможно, что онъ увлечется ‘серьзной стороной дла’ — и трезво отнесется въ важности вопроса объ удлиненіи сроковъ передла, но, поврьте, это очень не надолго — и въ конц-концовъ, онъ васъ обманетъ… Я уже чувствую, какъ, вмст съ очевидностью выводовъ, которые провидятъ гг. ученые въ группировк собранныхъ имъ матерьяловъ, въ профан начинаетъ зарождаться какой-то легкомысленный скептицизмъ, скептицизмъ въ соизмримости такихъ величинъ, каковы раціональность удобренія и удлиненія сроковъ передловъ съ одной стороны и идеаловъ общины — съ другой. Завтныя традиціи глухо начинаютъ пробуждаться въ его сердц. Смутные вопросы начинаютъ шевелиться въ его душ. ‘Неужели я могъ такъ увлечься вопросомъ объ удобреніи, чтобы забыть то, что было когда-то моею дорогою заповдью?… Неужели интересы ‘исправнаго хозяйственнаго мужичка’, хотя бы то общинника, интересы съ точки зрнія удобренія, преимущества передъ подворнымъ владніемъ и удлиненія передловъ, стали для меня важне интересовъ общинаго идеала? Неужели я дошелъ до того, что могу отказаться отъ всякихъ регламентацій и вмшательствъ, если ихъ требуетъ защита моей дорогой завтной заповди, отказаться только потому, что якобы всякое постороннее вмшательство въ область мірского землевладнія, составляющаго вполн бытовую форму народной жизни, было бы вредно въ интересахъ этого хозяйственнаго мужичка, имющаго тенденцію удлинить все больше и больше сроки мірскихъ передловъ? О, нтъ, я чувствую тутъ что-нибудь не такъ… Тутъ выростаеть какое-то громадное, чудовищное недоразумніе, и я, профанъ, я, такъ много излившій восторговъ передъ исконными народными идеалами, я прежде всхъ обязанъ постараться всми силами выбиться изъ подъ гнта этого удушающаго недоразумнія… Я первый обязанъ высказать прямо, что отказываюсь защищать интересы современной прогрессирующей общины ‘хозяйственныхъ мужичковъ’ съ точки зрнія только раціональнаго удобренія и тенденціи къ удлинненію сроковъ передловъ. Вы говорите: если не интересы сельскаго хозяйства — община должна быть уничтожена. Я говорю: если не интересы общиннаго идеала — должны быть измнены вс существующія условія общинной жизни, хотя бы она и прогрессировала по части удіинненія сроковъ передловъ въ интересахъ сельскаго хозяйства! Сознайтесь, господа, что тутъ есть существенная разница… И сущность этой разницы заключается въ томъ положеніи, что то, что является только результатомъ массы компромиссовъ въ современной общин, не можетъ быть выраженіемъ ея прогресса и рекомендоваться какъ желаемое развитіе въ общинно-бытовыхъ народныхъ отношеніяхъ’.

Вотъ что творится на глубин души профана и что, рано или поздно, онъ выскажетъ во всеуслышаніе. Можетъ быть, онъ слишкомъ нетерпливъ, впечатлителенъ, наивенъ, требователенъ, прямолинеенъ, и не можетъ отличить практической стороны дла отъ утопическихъ теорій, возможнаго и вроятнаго отъ дйствительнаго, все это можетъ быть, но профанъ — ‘неисправимъ, хоть брось!’

III.
Въ атмосфер деревенскаго двоедушія и двуличія.

Въ слов ‘хозяйствовать’, какъ я сказалъ уже, заключается очень широкое понятіе. Въ этомъ я могъ убдиться очень скоро по переселеніи своемъ въ Верхніе и Нижніе Лопухи. Въ этомъ пестромъ район большихъ селъ — все ‘хозяйствуетъ’: хозяйствуетъ мужичекъ-землепашецъ, забирая нсколько надловъ своихъ ‘шабровъ’ въ свои руки, хозяйствуетъ ‘мелкій хозяинъ’ надъ артелью изъ 4—5 человкъ своихъ собратій на заработкахъ, хозяйствуютъ крупные подрядчики надъ цлыми арміями рабочихъ изъ сосднихъ деревень, хозяйствуютъ мелкія товарищества изъ мужиковъ-землепашцевъ, снимая аренды и вновь барышничая ими на счетъ своихъ собратьевъ, хозяйствуютъ цлыя общины надъ своими сосдками, пріобртая земли и сдавая ихъ съ торговъ этимъ послднимъ, хозяйствуютъ, наконецъ, мужики-собственники, скупившіе цлыя барскія имнія и закрпостившіе себ сосднія общины. Хозяйствуютъ, наконецъ, интеллигентные землевладльцы-помщики, попы, адвокаты, чиновники, учители, желзнодорожные служащіе, успвшіе урвать кусокъ при общемъ расхищеніи и ликвидаціи былого барскаго пирога… Но объ этихъ послднихъ не стоитъ говорить, потому что вс они жалкіе подражатели здшняго ‘хозяйственнаго’ мужичка, онъ одинъ знаетъ цну и этому пирогу, онъ одинъ уметъ находитъ средства сдлать кусокъ еще боле цннымъ. И понятно, онъ одинъ можетъ всецло воспользоваться вковымъ опытомъ по этой части своихъ трудолюбивыхъ предковъ. И такъ, здсь, въ этомъ район богатыхъ селъ, свилъ себ прочное гнздо ‘хозяйственный мужичекъ’. Не нужно много наблюдать и долго жить вблизи этого мужичка, чтобы сразу почувствовать ту особую, специфическую атмосферу, продуктомъ которой онъ явился’ среди которой живетъ и дышетъ и которую поддерживаетъ своимъ собственнымъ дыханіемъ. Это атмосфера особаго деревенскаго двоедушія и двуличія не фарисейскаго, не злостнаго и преднамреннаго, напротивъ, двоедушія и двуличія откровеннаго, сердечнаго, котораго, пожалуй, не сознатъ ясно и самъ хозяйственный мужичекъ. Конечно, есть и деревенскіе Тартюфы, Тартюфы въ полномъ смысл слова, въ род приведеннаго выше, но это исключенія, хотя и очень не рдкія, мы беремъ здсь широкій, распространенный тяпъ средняго ‘хозяйственнаго мужичка’, Тартюфа безсознательнаго, пассивнаго, наивнаго, иногда даже готоваго сердечно сознаться въ своемъ двоедушіи, махнувши рукой: ‘что подлаешь! видно къ тому идетъ! И самъ вижу, что не ладно какъ будто, да вдь что же ты инако то сдлаешь?..’

Если вы живете среди цивилизованныхъ сословій, среди условій городской жизни, вы не чувствуете въ основахъ этой жизни никакого раздвоенія: все ясно, опредленно, ‘легально’. Вотъ богатый гражданинъ пріобртаетъ съ аукціона домикъ своего несчастнаго должника, для котораго этотъ домикъ былъ единственнымъ источникомъ дохода и единственнымъ рессурсомъ существованія. Подчистивъ и выкрасивъ его охрой, пускаетъ въ оборотъ ‘подъ жильцовъ’, и съ прежняго домовладльца, уже въ качеств квартиранта, немилосердно лупитъ квартирную плату. Вотъ другой гражданинъ взялъ ни за грошъ въ аренду городскія земли и на всъ золота раздаетъ прежнимъ ея арендаторамъ — бднякамъ-мщанамъ, вкъ кормившимся исключительно этой землей. Да стоитъ ли приводить примры? ‘Основы’ этой жизни у насъ за плечами. Я говорю только про то, что эти основы ясны, опредленны, въ нихъ все предусмотрно. А если кому изъ насъ отъ этого не легче, то мы можемъ жаловаться только ‘на несчастное стеченіе обстоятельствъ’, на ‘судьбу’, на собственную непрактичность, но уже никакъ не на самыя ‘основы’.

Есть и деревни такія, и много еще ихъ есть, гд вы то же чувствуете и видите крпкія, несокрушимыя ‘основы’, хотя и совершенно обратнаго и инаго свойства. Но больше этихъ деревень было, чмъ есть. Каковы эти деревенскія основы былыхъ деревень — мы говорили раньше.

Но деревня ‘хозяйственныхъ’ мужичковъ совсмъ другого свойства. Попавъ въ эти деревни, вы сразу чувствуете, что подъ вами нтъ почвы, или, скоре, не то что совсмъ нтъ, а вы чувствуете, что она ежеминутно колеблется подъ вами.

Возьмите вотъ хотя одного изъ этихъ добродушныхъ ‘хозяйственныхъ мужичковъ’ изъ Нижнихъ Лопуховъ, который иметъ надлъ всего только на одну душу, а между тмъ обрабатываетъ три, четыре, даже пять надловъ своихъ собратьевъ, которые не въ силахъ ихъ тянуть, не въ силахъ до того, что или сами же, въ качеств наемщиковъ, работаютъ у своего арендатора, или совсмъ заколачиваютъ свои избы и уходятъ ‘на сторону’, Богъ всть куда, никогда, другой разъ, даже не заявляясь въ свою родную общину. Спросите этого хозяйственнаго мужичка: могутъ ли быть нормальны и справедливы такія отношенія въ общин?

— Да вдь кто-жь ему веллъ бросать-то? запоетъ сначала съ нкоторымъ азартомъ хозяйственный мужичекъ: — разв его кто тянулъ? У самого умъ долженъ быть… Ежели у кого умъ-то есть, такъ тотъ свое везд возьметъ… А какъ ежели у него въ голов-то сиверко дуетъ — такъ самъ на себя казнись… Другой за него не отвтчикъ… Кабы по кабакамъ-то меньше ходили, такъ бы этого не бывало… Кабакъ-то, вотъ, онъ миле выходитъ!

— Да полно вздоръ-то говорить!.. Вдь ты самъ знаешь — на всякій часъ не убережешься. Посуди по себ — ну, несчастнымъ часомъ, съ тобой бда стряслась… Тогда что?

— Да вдь это, признаться, точно что — все Божья власть!.. Конечно, какая ужь тутъ справедливость! Справедливости тутъ нтъ… А такъ ужь — время, значитъ, такое… Перевертывайся всякій, какъ сможетъ! конфузится мужичекъ, конфузится до того, что готовъ совсмъ отказаться:— пожалуй, по мн, я бы готовъ, значитъ, по справедливости — да при чемъ я тутъ одинъ-то! Осмютъ человка! Вишь, у насъ вс кругомъ такъ хозяйствуютъ!’.

И вы ясно чувствуете, что въ этой непосредственной душ живетъ какое-то тяжелое раздвоеніе, что что-то заповдное, традиціонное, какая-то особая ‘народная, общинная совсть’ не даетъ ему спокойно и нагло, хотя бы на ‘законныхъ’ основаніяхъ, ‘жрать’ чужой кусокъ. И онъ все же ‘жретъ’, ‘жретъ’ какъ-то зажмурясь, съ сердцемъ, придумывая разныя оправданія, пока, наконецъ, то или другое не возьметъ перевсъ…

Или вотъ возьмемъ въ примръ другого мужика изъ Нижнихъ Лопуховъ, кузнеца Романа. Замчательный типъ истинно трудового мужика. Посмотрите только на его фигуру: ему лтъ пятьдесятъ слишкомъ, но онъ еще силенъ и здоровъ, несмотря на то, что въ курчавые черные волосы лзетъ уже тамъ и здсь сдина, что его спину начало сводить дугой. Вчно черный, перепачканный углемъ, съ большимъ испачканнымъ горбатымъ носомъ, съ жилистыми, словно изъ натянутыхъ желзныхъ пружинъ, руками, которыя впродолженіи сорока лтъ изо дня въ день махали 15—20-ти фунтовымъ молоткомъ — онъ могъ привести въ восторгъ всякаго народолюбца. Мы еще съ нимъ будемъ имть случай познакомиться поближе. И вотъ, этотъ трудовой человкъ, въ полномъ смысл слова, даже вовсе не ‘хозяйственный мужичекъ’, такъ какъ ничмъ никогда не маклачилъ и труда своихъ собратій не эксплуатировалъ, любящій ддъ, отецъ и мужъ, какъ-то даже до сентиментальности преданный своей семь, своей деревн (‘На что ужь лучше жить, какъ не въ міру! говаривалъ онъ:— въ мірской черт — Божье дло! Въ міру, что въ семь — одинъ горюетъ, другой воюетъ!’) — вотъ этотъ вполн старозавтный человкъ, между тмъ, продлываетъ такую штуку. Арендовалъ онъ у богатаго мужика клочекъ земли. За что-то этотъ?мужикъ на него разсердился (‘за прямое слово!’) и землю ‘ни за какую цну’ отдавать ему не хотлъ (попляши безъ земли-то! Долго ли напляшешь — посмотримъ!’). А коли такъ, сказалъ кузнецъ: — а и самъ хозяйствовать стану и землю -въ аренду отдавать!— Трое изъ его односельчанъ снимали въ аренду у сосдняго помщика нсколько десятинъ. Кузнецъ къ помщику.— ‘Хочу всю землю въ аренду снять’.— ‘Да у меня вотъ твои же односельцы ужь пять лтъ снимаютъ, ежели не откажутся — за ними опять оставлю’.— ‘Я больше дамъ! Назначай торги’. Помщикъ назначилъ торги. Прежнимъ арендаторамъ жаль бросить землю, потому они ее унавозили, привыкли къ ней, и они стали набивать цну. Романъ еще выше (‘мужикъ онъ дубоватый, надо правду сказать: прямой онъ мужикъ, только упрямъ безъ толку, характеризовали его крестьяне’). Валитъ въ мертвую голову — и шабашъ. Очень ужь ему ‘хозяйствовать’ захотлось. Прежніе арендаторы-товарищи отступились, наконецъ. Земля осталась за Романомъ. Черезъ день Романъ говоритъ имъ:— ‘Ступайте ко мн въ пай’.— ‘Ну, это — подожди!.. Наживайся, да не на своихъ!’ ‘Не хочу я наживаться, говоритъ кузнецъ:— былъ такой грхъ — думалъ, а теперь не хочу съ землей грха заводить. Идите въ пай. Сами знаете, за сколько взялъ, по стольку на каждаго и разложимъ’. Такъ чего же ты, дурья твоя голова, цну-то нагналъ? Чего ты, какъ рожонъ, уперся? Сказалъ бы запрежде, такъ мы бы тебя сами въ компанію впустили!..

— А такъ вотъ — со злости самъ хозяйствовать хотлъ… По злоб… Али имъ однимъ здсь, чертамъ, владычествовать!

А то вотъ еще примръ. Одинъ старикъ уже нсколько лтъ ‘хозяйствовалъ’ съ сыномъ по серповному промыслу и держалъ артель изъ 5—6 своихъ собратьевъ. Теперь бросилъ.

— Что же, ддушка, бросилъ ‘хозяйствовать?’ Аля невыгодно?

— Колй невыгодно ‘хозяйствовать’! Хозяйство въ убытокъ не идетъ. Хозяйствовать — всегда барышъ…

— Что-же бросилъ?

— Да старъ сталъ:— быдто, какъ зазорно съ своего же брата барыши брать… Дерешь ты эти барыши обманнымъ образомъ и божбой и плутней… Вотъ ужь три года не хозяйствуемъ… Третій годъ тому, сходили въ послдній разъ, а потомъ а и говорю сыну: вотъ, что, Якимка, бросить бы намъ хозяйствовать, старъ я сталъ, языкъ на обманъ да на плутня не поворачивается… Лучше ужь а около своей полосы похожу… Такъ-то’.— Что-жь, говоритъ сынъ, и а пожалуй не прочь… Поищу чего другого!.. Съ тмъ и ‘хозяйствовать’ поршили…

Таковы примры того откровеннаго, сердечнаго, ‘двоедушнаго’ хозяйственнаго мужичка, который живетъ весь вкъ, нося въ душ традиція братской и общинной солидарности, и въ тоже время принужденъ ‘хозяйствовать’, эксплуатируя своего же брата.

Но все это, какъ видите, тяшавтлаго, отраднаго еще, примиряющаго характера. Атмосфера же ‘двоедушія и двуличія’, однако, выработываетъ типы и иного свойства, мрачнаго, суроваго, даже жестокаго характера.

Эта атмосфера внесла въ общинныя формы быта духъ конкурренціи, духъ борьбы за существованіе, крайняго индивидуализма…

‘Исправный плательщикъ’, хозяйственный и умственный мужичокъ — безжалостно и съ высокомрнымъ покровительствомъ третируетъ ‘недоимщика’, добродушнаго ‘рукосуя’, жертву случайнаго стеченія обстоятельствъ… И все это при общинныхъ формахъ быта, при формахъ, можетъ быть, боле раціональныхъ съ точки зрнія сельскаго хозяйства, чмъ въ какой нибудь захолустной деревеньк!

Вначал я рекомендовалъ наблюдателямъ народной жизни крайнюю осторожность въ сужденіяхъ о ней, крайнюю осмотрительность въ оцнк явленій, которыя съ поверхностнаго взгляда кажутся такими, между тмъ, какъ при внимательномъ изслдованіи и изученіи могутъ явиться совсмъ иного характера. Но я говорилъ тогда, имя въ виду огульныя отрицанія поверхностными наблюдателями общинно-бытовыхъ ‘устоевъ’, я говорилъ имъ: остерегайтесь видть дурное тамъ, гд, можетъ быть, въ сущности заключаются явленія совсмъ иного свойства, и только непостижимыя, противорчивыя съ нашей точки зрнія, какъ стороннихъ наблюдателей. Теперь же я вновь рекомендую ту же осторожность, но уже въ явленіяхъ обратнаго порядка. Я говорю: если вы встртите общину ‘хозяйственнаго мужичка’, гд вншнія общинныя формы могутъ быть очень привлекательны, а общинное хозяйство ‘исправныхъ плательщиковъ’ и ‘лучшихъ хозяевъ’ заявляетъ ясную тенденцію быть вполн раціональнымъ въ атмосфер ‘двоедушія и двуличія’, то не увлекайтесь этими формами. Возможность для общины, среди этой атмосферы достигнуть того идеала, чтобы и самыя подати были въ ‘лесть’ или чтобы ‘общественный мужичокъ’ явился устроителемъ раціональныхъ школъ и пріобртателемъ ‘пажарныхъ механикъ’, эта возможность, наврное, покупается дорогою цною подрыва внутреннихъ общинныхъ основъ.

Въ атмосфер ‘двоедушія и двуличія’, прогрессирующая община, община, какъ воплощеніе народныхъ идеаловъ во всемъ ихъ объем, немыслима. Община, какъ двуликій Янусъ, абсурдъ. Вс попытки и стремленія подогнать ее подъ этотъ идеалъ, заставить войти въ компромиссъ съ атмосферой ‘двоедушія и двуличія’ даже при самыхъ наичистйшихъ побужденіяхъ и при благопріятнйшихъ условіяхъ, неизбжно, въ конц-концовъ, приведутъ къ паденію и исчезновенію исконныхъ народныхъ идеаловъ общиннаго труда и общинной солидарности.

IV.
Палестина ‘хозяйственнаго мужичка’ vol d’oiseau.

Посмотримъ же поближе, что это за атмосфера ‘двоедушія’ и ‘двуличія’, среди которой аклиматизировался ‘хозяйственный и обчествонный мужичокъ?’ Чмъ обусловливается эта атмосфера и, въ свою очередь, какой рядъ явленій обусловливаетъ она своимъ существованіемъ?

По плоскогорью, которое прорзываютъ дв дороги — шоссейная и желзная — а подошву его омываютъ дв рки, раскинуто, какъ мы сказали, нсколько большихъ солъ: Зарцкое, Добролюбовой Залужное, Заозерное, Пойма и Верхніе и Нижніе Лопухи. А дальше, въ глуши окаймляющихъ это плоскогорье къ востоку лсовъ, разбросаны небольшія деревеньки. Судьба поселила меня въ Нижнихъ Лопухахъ. Можетъ быть, это отчасти было и лучше, такъ какъ Нижніе Лопухи представляютъ изъ себя нчто среднее между заброшенными въ глушь ‘захудалыми’ деревеньками и богатыми общинами большихъ селъ.

Съ одной стороны, оно оффиціально и не оффиціально, по историческимъ традиціямъ, было еще хоть нсколько связано съ этими засвшими въ глубин ‘прирчнаго бора’ захудалыми деревеньками. А въ этихъ захудалыхъ деревенькахъ до сихъ поръ еще сохранился старозавтный типъ общины-волости. Вс эти деревеньки живутъ еще одною гармоническою общинною жизнію, имя въ общемъ владніи лса, луга и выгоны, и ежегодно передляя ихъ между собою. Эта община-волость захудавшихъ деревенекъ, не совпадающая, впрочемъ, съ оффиціальной волостью, до сихъ поръ еще удержала за собой общее древнее прозвище Вальковщины. Прежде она охватывала значительно большій районъ селъ и деревень, но съ теченіемъ времени все сокращалась и сокращалась, теряя одну за другой изъ своихъ легковрныхъ дочерей-общинъ. Къ числу послднихъ принадлежатъ и Верхніе и Нижніе Лопухи. Когда совершилось это отпаденіе — здсь не запомнятъ, такъ какъ оно происходило постепенно, на что указываютъ и оставшіеся еще до сихъ поръ общіе куски земель и лса, и чрезполосицы. Съ другой стороны, Нижніе и Верхніе Лопухи не достигли еще далеко того идеала сосднихъ селъ хозяйственныхъ мужиковъ, который нашелъ, напримръ, въ сел Добролюбов достаточно уже полное выраженіе. Добролюбово также распадается на дв половины — на верхнее и нижнее село. Одно стоитъ на гор и сплошь заселено ‘хозяйственными мужиками’. Это богатый ‘хозяинъ-подрядчикъ’ по каменной, кровельной и малярной части. Въ его рукахъ скопляется въ лтнее время отъ 50 до 100, 200, 500, а то и больше работниковъ изъ своихъ и изъ сосднихъ селъ и деревень. Каменныя и деревянныя хоромы, крытыя желзомъ и пестро разукрашенныя ‘по собственному скусу’, исключительно занимаютъ верхнее село. Нижнее сплошь заселено бднякомъ рабочимъ и застроено курной, крытой соломой мужицкой избой. Между тмъ, т и другіе общинники одного общества. И общинныя формы очень привлекательныя: снокосъ луговъ, напримръ, происходитъ съ длежомъ продукта. А про вншній блескъ общины и говорить нечего: прекрасное училище, богатый храмъ съ золотою главою, спеціально сельскій, такъ какъ въ томъ же сел стоитъ и богатый монастыри, въ волостномъ правленіи старшина въ шитомъ кафтан, нсколько интеллигентныхъ писарей, такъ какъ тутъ же имется и ссудосберегательнал касса (‘банка’ по выраженію мужиковъ). Наконецъ, проэктируется устройство богадльни для ‘своего обчества’ однимъ изъ ‘обчественныхъ мужичковъ’. Нтъ сомннія, что эта община — ‘исправный плательщикъ’. Зато здсь верхнее село вполн ‘хозяйствуетъ’ нетолько надъ своими ‘сообщинниками’ изъ нижняго села, но въ обширную операцію своего ‘хозяйствованія’ захватываетъ цлыя сосднія села и деревни.

А эти сосднія села, вс эти Зарцкія, Залужныя, Заозерныя и проч. стремятся, боле или мене въ недалекомъ будущемъ, осуществить идеалъ ‘хозяйственнаго мужичка’ въ томъ же смысл, въ какомъ осуществило его и село Добролюбово. Въ этихъ селахъ крупные хозяева-предприниматели попадаются только изрдка, главный же контингентъ населенія составляютъ мелкіе хозяева, пока управляющіе артелями отъ 5—10—15 человкъ, не больше, затмъ, десятники, получающіе у крупныхъ предпринимателей отъ 40—50 даже до 100 руб. въ мсяцъ жалованья, главное стремленіе такихъ десятниковъ, конечно, заключается въ томъ, чтобы при первой возможности начать ‘хозяйствовать’ самостоятельно, начиная съ мелкихъ подрядовъ и артелей въ четыре-пять человкъ. За десятниками идутъ исправные и ловкіе работники, особенно поощряемые ‘хозяевами’, значитъ, кандидаты въ десятники, потомъ разные артельщики — биржевые и желзнодорожные — народъ обыкновенно ‘капитальный’. Наконецъ, ‘исподнюю’ часть населенія селъ и преимущественно деревень составляетъ простой рабочій: каменьщикъ, кровельщикъ, маляръ и проч., надъ которымъ уже и производитъ свои операціи хозяйственный мужикъ-общинникъ.

Мы уже сказали, что Верхніе и Нижніе Лопухи представляютъ собою средній типъ между этими селами. Лежитъ это двойное село какъ разъ вдоль двухъ дорогъ — шоссейной и параллельно съ ней идущей желзной: вдоль первой вытянулись Нижніе Лопухи, а Верхніе скучились около церкви, на гор, сбоку чугунки, которая и раздляетъ между собою эти дв соединенныя подъ одно названіе, но давно уже неимющія ничего общаго деревенскія общины. Да и вообще, какъ Верхніе, такъ и Нижніе Лопухи представляли собою хотя и слитыя оффиціально въ два сельскихъ общества, но въ сущности совершенно обособленныя группы-общины, съ особыми надлами и особымъ самоуправленіемъ по хозяйственнымъ дламъ. Въ описываемой нами полос, нкогда преимущественно принадлежавшей мелкопомстнымъ барамъ, нердко можно встртить такія сложныя оффиціальныя сельскія общества, въ которыя входятъ нсколько поземельныхъ общинъ, соединенныхъ только общимъ поселеніемъ и названіемъ. Но нигд, кажется, такъ рзко не выразилось такое странное соединеніе разныхъ поземельныхъ общинъ, какъ въ Лопухахъ. Только стоить взглянуть на планъ этого села, чтобы придти въ недоумніе, какимъ образомъ возможно здсь хотя какое-нибудь раціональное хозяйство, сколько труда должны потратить крестьяне, чтобы выпутаться изъ этой сложной сти чрезполосицъ. Представьте себ площадь, всю изрзанную параллельно идущими полосами (‘ремнями’, ‘лентами’, какъ говорятъ сами мужики), представьте себ, что крайняя полоса принадлежитъ крестьянамъ Нижнихъ Лопуховъ, слдующая — попамъ, третья — крестьянамъ, живущимъ за 18 верстъ (!), но нкогда бывшимъ съ Нижними Лопухами во владніи одного помщика, четвертая — опять Нижнимъ Лопухамъ, пятая — ‘опекунскимъ’, общин изъ тридцати душъ, живущихъ въ Нижнихъ Лопухахъ, шестая — опять Нижнимъ Лопухамъ, седьмая — семидушной общин, живущей тоже въ Нижнихъ Лопухахъ, но временно-обязанной третьему помщику, восьмая — опять Нижнимъ Лопухамъ и т. д., и т. д. Это полевая земля. Усадебная земля располосована на т же части, и, кром того, еще часть, принадлежащая Верхнимъ Лопухамъ и купцу-собственнику, скупившему бывшую барскую усадьбу Верхнихъ Лопуховъ. Чрезполосица въ луговой земл доходитъ до невроятныхъ размровъ. Не считая уже того, что лугъ Нижнихъ Лопуховъ находится у нихъ въ общемъ владніи съ деревней, отстоящей на пять верстъ, и они ежегодно передляютъ его между собою ‘изъ пятой части’, т. е. три пятыхъ идетъ Нижнимъ Лопухамъ, дв пятыхъ — деревн Квашн, не считая этого, въ томъ же лугу вырзана какъ разъ посередин полоса въ полдесятины, очень узкая, принадлежащая крестьянамъ другого села, отстоящаго на 18 верстъ! Въ свою очередь, Нижніе и Верхніе Лопухи имютъ земельныя полосы — пахатныя, луговыя и лсныя — среди владній тхъ селъ и деревень, которыя мшаются съ ними, значитъ, опять за пять, десять и даже восемнадцать верстъ. Къ какимъ межьобщиннымъ отношеніямъ приводитъ все это — мы увидимъ. Теперь же мы только приведемъ нсколько цифровыхъ данныхъ, выражающихъ составъ населенія Нижнихъ и Верхнихъ Лопуховъ. На столб, при възд въ Нижніе Лопухи, значится: село Лопухи, 1-го общества — душъ 160, дворовъ 60, на столб же у Верхнихъ Лопуховъ стоитъ: село Лопухи, 2-го общества, душъ 90, дворовъ 80. Но въ общинно-поземельныхъ отношеніяхъ какъ Верхніе, такъ и Нижніе Лопухи распадались на слдующія самостоятельныя общины: большая часть села Нижнихъ Лопуховъ, принадлежавшая графу N., составляла общину въ 112 душъ, затмъ, около 30 душъ, принадлежавшихъ опек надъ какими-то малолтними наслдниками, потомъ, нсколько душъ ‘вольныхъ хлбопашцевъ’, выкупившихъ свои надлы еще ‘до воли’ и, наконецъ, упомянутая вами ‘семидушная’ община изъ семи душъ и двухъ дворовъ, временно-обязанныхъ бывшему мировому судь, эти два двора какъ разъ засли по середин Нижнихъ Лопуховъ, имли самостоятельные надлы (куски и ‘ремни’, разбросанные по разнымъ мстамъ, нкоторые верстъ за пять) и вели самостоятельную ‘общинную’ жизнь, по извстнымъ традиціямъ. Въ свою очередь, Верхніе Лопухи распадаются на дв части: большая изъ нихъ состоитъ изъ крестьянъ, принадлежавшихъ нкогда помщику, жившему здсь же въ своей усадьб, которая, какъ мы говорили, теперь куплена купцомъ, меньшая — другого владльца, отрасли перваго. Вотъ какую сложную комбинацію представляетъ собой село Лопухи, по населенію. Теперь приведемъ нсколько любопытныхъ данныхъ относительно экономическаго состоянія общинныхъ группъ этой комбинаціи.

Большая часть Нижнихъ Лопуховъ, т. е. 112 душъ, извстныхъ подъ общимъ названіемъ ‘графскихъ’, самая богатая, состоятельная, трезвая и (хозяйственная’, владла ‘нищенскимъ надломъ’ въ 1 ¹/₄ на душу, но въ то же время у нея былъ ‘собственный’ лсъ, въ ‘вчномъ владніи’ и общинномъ пользованіи, купленный еще во времена крпостного права, ‘до воли’, самими крестьянами.

Въ то же время, какъ большая, такъ и меньшая часть Верхнихъ Лопуховъ, самая бдная, несостоятельная, нетрезвая и нехозяйственная, владла полнымъ надломъ по 4 ¹/₂ десятины на душу.

Общины ‘опекунская’ и ‘семидушная’ владли надлами отъ 3 до 4 ¹/₂ десятинъ: члены, какъ той, такъ и другой общины были въ экономическомъ отношеніи крайне не ‘равпомощны’, выражаясь мужицкимъ опредленіемъ. Такъ, ‘семидушка’ состояла изъ двухъ дворовъ: первый, принадлежавшій большой семь изъ трехъ взрослыхъ сыновей, двухъ невстокъ, одной взрослой дочери и массы ребятишекъ, съ ддомъ во глав, имлъ маленькую, трехъоконную избушку, въ которой вся эта семья и ютилась, у нея были дв коровы, одна лошадь, три овцы. Второй дворъ принадлежалъ семь, состоявшей только изъ мужа, жены и малолтокъ. У нихъ была новая двухъ-этажная изба, крашеная по городскому, крытая желзомъ и сдававшаяся подъ училище. Хозяинъ дома жилъ рдко и все время проводилъ ‘на сторон’, т. е. хозяйствовалъ, хозяйство же деревенское вела батраками его жена. ‘Вольные хлбопашцы’ имли собстиннныя земли, изъ которыхъ пашня не передлялась, а луга длились. Кажется, у нихъ было десятины по 2 ¹/₂ на душу. Экономическое состояніе неравномрное.

Такова картина, набросанная пока vol d’oiseau. Не правда ли, довольно занимательная и поразительная картина невозможныхъ возможностей, невроятныхъ парадоксовъ, непримиримыхъ противорчій и компромиссовъ. Но если къ этой картин прибавить рамку, которую составляютъ здсь земли желзнодорожныя, купца-собственника и собственника-крестьянина, земли помщиковъ, земли, сплошь пускаемыя въ ‘законный оборотъ’ — то попробуйте привести въ какую-нибудь связь, къ какой-нибудь общей иде этотъ невообразимый кавардакъ отношеній среди неболе какъ 300 душъ! Попробуйте вы найти здсь хотя одну пядень твердой почвы нравственныхъ и соціальныхъ устоевъ, органическую связь, на которую можно было бы положиться и сказать: да, вотъ это нчто, что прочно связываетъ эти разнородные элементы, что кладетъ залогъ будущаго органическаго и естественнаго развитія… Здсь нтъ этой связи, здсь есть, конечно, нчто, что, повидимому, придаетъ этой странной амальгам вншнюю благовидность порядка — но это нчто — страшное и суровое, которое вдругъ можетъ порваться… Изъ элементовъ, необладающихъ единствомъ химическаго сродства, можетъ быть составлена только смсь искуственная, только съ виду прочная, но иногда страшная и опасная, какъ химическая смсь гремучаго порошка…

V.
Предварительныя свднія о деревенскомъ ‘гордіевомъ узл’.

Я пріхалъ въ село Лопухи совершенно незнакомымъ человкомъ. Въ немъ не имлъ я ни одного человка, который могъ бы мн сообщить кое-какія предварительныя свднія и дать кое-какія указанія. Чтобы нанять избу, я долженъ былъ нсколько разъ пройтись по сельской улиц и затмъ остановиться на которой-нибудь ‘по первому впечатлнію’ и вступить въ переговоры съ хозяиномъ. Пройдя раза два вдоль села и внимательно всматриваясь въ характерный типъ построекъ (собственно первенствовало два типа избъ: одн — длинныя, одноэтажныя, въ четыре, пять, даже шесть оконъ, на манеръ провинціальныхъ городскихъ домовъ, другія — трехъ-оконныя, высокія, двухъ-этажныя, у которыхъ нижній этажъ каменный весь былъ занятъ кладовой, съ желзной дверью посредин), я былъ пораженъ однимъ страннымъ и довольно курьзнымъ явленіемъ, которое мн нигд раньше не встрчалось. Я замтилъ, что многія изъ избъ перваго типа, какъ разъ по-середин, были какъ-будто перепилены, начиная съ крыши, и притомъ всегда выходило такъ, что одна половина была нове другой и какъ-бы приставлена уже посл къ другой, боле старой и дряхлой половин. Между обими половинами оставался чуть замтный пролетъ, въ ширину руки. Выходило въ нкоторыхъ случаяхъ еще курьзне: вмсто новой половины избы, примыкавшей къ старой по одинаковому плану фасада, оказывалась уже цлая изба, даже каменная, второго типа, а старая, дряхлая половина распиленной избы такъ и примыкала, какъ шалашъ, къ стн первой своей поросшей уже мохомъ половинчатой крышей.

Я очень заинтересовался этимъ страннымъ явленіемъ и поршилъ непремнно поселиться въ такой изб. Проходя мимо большой деревянной двухъ-этажной избы, крытой желзомъ, въ шесть оконъ вверху и внизу, я замтилъ высунувшіяся въ маленькія отверстія волоковыхъ оконъ нижняго этажа дв рыжія мужицкія бороды: одна въ окн одной половины избы, другая — въ другой. Эти бороды, очевидно, слдили за мной.

— На дачк, должно, располагаете разгуляться, господинъ? спросила меня борода клиномъ.

— Да, думалъ бы… Не сдадите-ли вы верхъ?

— Отчего не сдать! Мы себя этимъ не утснимъ. Мы, господинъ, крестьяне, народъ привышный: коли слободно — такъ и въ парад жить можемъ, а ежели нужно, такъ и въ омшаник проживемъ!.. Поживите у насъ! У насъ здсь мсто привольное: мы живемъ чисто, не то что какъ деревенская гольтепа… У насъ здсь села городскія… У насъ господамъ жить можно… У насъ здсь благородный народъ тоже не въ рдкомъ бываньи… Вотъ прошлымъ годомъ тоже на дачк разгуливалъ здсь одинъ господинъ, изъ купеческаго званія. Остался вполн доволенъ. Такъ, наперерывъ одна передъ другой, рекомендовали мн бороды свое ‘городское’ село.

— Хорошо. Давайте, посмотрю.

Об бороды мгновенно скрылись изъ маленькихъ отверстій волоковыхъ оконъ и затмъ черезъ минуту съ противоположныхъ концовъ избы, одна — изъ однихъ воротъ, другая — изъ другихъ, появились уже въ образ полныхъ мужиковъ, рослыхъ, здоровыхъ, среднихъ лтъ, одтыхъ въ чистыя ситцевыя рубахи и большіе сапоги. Одинъ — пониже, съ маленькой клиновидной бородкой, худымъ лицомъ и безпокойными глазами, другой — съ круглой бородкой и добродушно-широкимъ бабьимъ лицомъ, выше, плотне и здорове перваго.

— Пожалуйте!

— Въ какія же ворота мн идти?

— Да въ которыя хочешь… Хоть вотъ отъ него, али отъ меня — все равно… Мы вдь — брательники… Чтожь ворота!.. Въ ворота, въ какія хочешь, въ т и будешь входить… Это ничего.

Войдя во дворъ въ правой стороны, мы поднялись по тремъ ступенькамъ въ ‘чистый’ этажъ. Въ первой половин бабы пили чай. При нашемъ появленіи он засуетились.

— Ничего-съ, он намъ не помшаютъ… Это все уберется… Чисто будетъ-съ… Вы какъ — одинокій будете? Одну половину желаете?

— Нтъ, я съ семействомъ. Мн нужно весь верхъ.

— Оно и лучше — слободне… Тутъ у насъ, значитъ, теперь заколочена дверь-то въ другую половину… вотъ къ нему… Такъ мы это сейчасъ.— Принеси-ка топоръ, Якишка! приказалъ одинъ изъ братьевъ, вроятно, своему подростку.— Мы сейчасъ-съ соединимся… Живымъ манеромъ!

— А вы въ раздл разв живете?..

— Да, въ раздл. Отъ батюшки еще… Это вотъ, значитъ, моя половина, а эта — его. Такъ ужь мы и знаемъ, чтобы безъ сумленія или непріятностей… А для васъ — мы сейчасъ сладимъ, живымъ манеромъ.

Дверь была отколочена, и мы прошли въ другую половину избы, совершенно равную первой, въ которой тоже бабы пили чай.

— Это вотъ мои чайничаютъ… Ничего. Это все уберется, чисто будетъ, говорилъ братальникъ съ бабьимъ лицомъ.

Я ршилъ, что помщеніе будетъ для меня удобно, только желалъ бы предварительно познакомиться съ хозяевами, почему не мшало бы поставить самоваръ. Самоваръ былъ подогртъ, и я вступилъ съ своими хозяевами въ бесду. Они отрекомендовали мн своихъ хозяекъ — здоровыхъ, рослыхъ бабъ, тоже среднихъ лтъ, напоминавшихъ ‘дворничихъ’ постоялыхъ дворовъ, своихъ ребятишекъ. У старшаго изъ братьевъ, добродушнаго, съ бабьей физіономіей, была и жена постарше, хотя уже вторая, на которой онъ женился вдовцомъ, у нихъ дв дочери — одной 12, другой 3 года, у младшаго брата — красивая, высокая и статная жена, у нихъ одинъ сынъ — подростокъ лтъ 13. Прочія бабы были гости-сосдки, которыя тотчасъ же ушли, остались только дв молодыя двки, одна — помоложе, лтъ 16, съ добрымъ, почти еще дтскимъ лицомъ и не сформировавшимся корпусомъ, другая — лтъ 18, которая уже совсмъ ‘налилась’, что называется ‘кровь съ молокомъ’. Это были работницы, взятыя изъ одной сосдней бдной деревеньки.

Вслдъ за самоваромъ вошелъ къ намъ въ избу мужикъ лтъ пятидесяти, съ просдью въ волосахъ и бород, вошелъ онъ очень непринужденно, какъ будто завернулъ такъ, мимоходомъ, окинувъ меня проницательнымъ взглядомъ и чуть кивнувъ головой, онъ прислъ на краешекъ скамьи и сталъ играть бывшими у него въ рукахъ ключами. На немъ былъ пиджакъ, жилетка и хорошіе сапоги.

— На счетъ дачки? спросилъ онъ ‘легкимъ’ тономъ.

— Да, нанимаю.

— Гм… Нанимайте! Рекомендую.. Народъ у насъ здсь хучь оченно разнородный живетъ, но есть которые хорошее обращеніе понимаютъ… Есть умственные мужички… Чайку попить, когда ежели отъ скуки, побесдовать…

— На этотъ счетъ будьте спокойны… есть… У насъ ежели чернота, такъ это вотъ въ Верхнемъ сел, поддерживали братья:— тамъ точно чернота… Ну, у насъ чернота не держится.

— У насъ ей вздоху втъ… Можно сказать, у насъ этой черноты вовсе нтъ…

— Ну, какъ нтъ! есть и у насъ много… Съ кмъ тоже несчастіе не бываетъ: всяко случается… Вкъ безъ бды не проживешь, замтилъ добродушный брательникъ: — нынче живешь хозяйственно, а завтра — Богъ вдаетъ!..

— Да разв я объ этомъ говорю… Ахъ, дурачекъ, дурачекъ! покровительственно покачалъ головой пиджакъ:— у насъ эта чернота есть, только ей свободы нтъ, поблажки, вздоху!.. Чтобы, значитъ, предоставлено ей было на дебоши, али на кабакъ какое право?.. У насъ для нея правила есть, острастка… Я, господинъ, самъ питейную лавочку въ этихъ мстахъ содержалъ — такъ это понимаю… Вотъ съ Верхняго села чернота… такъ настоящая чернота!.. Та пьетъ въ мертвую голову… Дебошить, шумитъ… Ежели онъ послдніе портки, извините, пропьетъ, такъ вдь сколько онъ и себ и другимъ неудовольствія принесетъ! Вдь онъ объ этихъ порткахъ на всю округу голосъ дастъ!.. Потому — народъ чернота, ошаллый вполн. Вотъ я про что, дурачекъ, говорю. А наши ‘графскіе’ пьютъ благородно. Онъ, можетъ, и больше пропьетъ, по суммости, да благородно. Возьметъ онъ всмъ міромъ водки, али наливки — выпьетъ благородно вполн! И кабатчику прибыли больше, и порядокъ, обхожденіе есть… У насъ и самая эта чернота-то къ обхожденію пріучена… Въ случа чего, она ужь не задуритъ, а объ томъ помышляетъ, какъ бы ей отъ своего общества охулки не произошло!.. Да позвольте, а вотъ вамъ скажу, какъ у насъ чернота-то эта обучена всякимъ правиламъ. Вотъ вы, можетъ, изволили замтить, у насъ что ни три избы, то четвертая заколочена, пустуетъ значитъ? Вотъ, посмотрите…

— Да, я дйствительно, замтилъ это, но не придалъ особаго значенія.

— А вотъ тутъ-то, можно сказать, настоящее наше поведеніе и есть… Кабы у насъ чернота то или вообще народъ баловался, такъ этого бы не было… Вонъ въ верхнемъ сел. У него ни синя пороха нтъ, такъ въ полной нагот проживаетъ, а все дома торчатъ, тамъ дома не пустуютъ. Потому, чернота — такъ и въ пустой изб достаточно можетъ бунтовать… Ну, этого у насъ нтъ… У насъ, ежели только чуть кто посшибся, хозяйство упустилъ, онъ сейчасъ вонъ, въ бга… Онъ ужь міру глаза не мозолить своимъ поведеніемъ, потому чувствуетъ, что ему зазорно, что его за это не похвалятъ… Онъ ужь и бжитъ! Тамъ онъ, на сторон, Богъ его знаетъ, что длаетъ, можетъ еще хуже чертить, да за то онъ свое обчество не безчеститъ… Потому, для него здсь этакова поведенія нтъ…

— Вотъ какъ! А какъ же надлъ?

— А надлъ онъ хозяйственному мужику сдаетъ… Сдастъ да еще помолится и попросить, да въ придачу дастъ, только, значитъ, не откажи… Ну, у насъ съ удовольствіемъ. Мы беремъ… Хозяйственный-то мужичекъ наберетъ въ одинъ надлъ четыре, да своихъ два: онъ и можетъ около нихъ орудовать. У него, значить, и хозяйство ведется, и самъ онъ умственно дло ведетъ…

— Кабы не они, тамъ разв намъ бы можно жить? замтилъ добродушный брательникъ.

— Кабы не этотъ ‘воздушный народъ’, такъ намъ бы весьма утснительно было… А вотъ теперь какъ поспустишь отъ міра этого воздушнаго-то народу достаточно, оно теб и свободно.

— А какъ же они на сторон живутъ?

— А ужь это ихнее дло-съ! Они въ наши разпорядки здсь не вмшиваются, а мы въ ихніе… Кабы не такъ, такъ что бы было? Совсмъ никакой выправки или порядку… Вотъ у Верхнихъ. У нихъ по 4 десятины, земли махина — и балуютъ. А у насъ этого поведенія допустить нельзя. У насъ надлъ нищенскій… У насъ народъ въ струн держится… У насъ народъ выдержанный! Мы не будемъ завидовать Верхнимъ. Мало что у насъ земли мало, да мы живетъ у Бога за пазухой…

— Нанимайте, нанимайте! вдругъ посовтовалъ мн, поднимаясь, почтенный старецъ:— у насъ господамъ очень возможно проживать… Вотъ ежели бы въ Верхнее село, я и самъ не посовтовалъ бы… А здсь — совтую. Потому нашъ мужикъ — съ рекомендаціей крестьянинъ. Совтую.

И старикъ также непринужденно ушелъ, не кивнувъ даже и головой.

— Это кто такой? спросилъ я братьевъ.

— Это тоже брательникъ нашъ будетъ, старшій…

— Онъ тоже съ вами живетъ?

— Нтъ, онъ въ особицу… Онъ и не то, чтобы, значитъ, прямой крестьянинъ… Солдатомъ онъ былъ, ну, а посл того по коммерческой части шелъ… Виномъ торговалъ, хозяйствовалъ, выходитъ…

— И теперь хозяйствуетъ?

— Нтъ, теперь онъ на капитал живетъ. Думаетъ, кажись, опять… Въ Верхнемъ сел хочетъ винную лавочку открыть…

— А надлъ у него есть?

— Надлу настоящаго нтъ, у міра онъ на одну душку выпросилъ… Дали.

— Зачмъ же это ему понадобилось?

— А такъ… Чтобы ужь, значитъ, вполн крестьяниномъ считаться, въ обчеств своемъ быть…

— И выгодно ему?

— Какая ужь выгода на нашемъ надл! Съ одного надла у насъ раззоръ, еще своихъ приплатишь… Такъ ужь взялъ, въ лесть… Лестно!

Интересъ къ этимъ любопытнымъ ‘крестьянамъ съ рекомендаціей’, съ каждымъ разомъ росъ во мн crescendo.

— А вы совсмъ въ раздл живете?

— Вполн.

— И ничего общаго не имете: ни хозяйства, ни орудій?

— Вполн въ раздл… Потому у насъ свободно народъ привыкъ жить. У насъ изойди все село — много двора два найдешь, гд бы не въ раздл жили. У насъ ужь такой народъ.

— Что же, разв такъ лучше?

— Лучше. Первымъ дломъ — непріятностевъ меньше, ссоры…

— Да вдь невыгодно, говорятъ? Все оно въ большой-то семь, сообща-то, спорне идетъ…

— Спорне, это врно. Такъ вишь и у насъ не заказываютъ: ежели теб съ кмъ выгодно сообща вести дло — веди… Тутъ раздлъ не мшаетъ. Вотъ примрно теперь мы, пріятели, такъ скажемъ, хотя и въ раздл живемъ, а землю въ аренду сообща беремъ… Кое-чмъ поможемъ другъ другу.

— А много ли васъ пріятелей въ компаніи-то?

— Да вотъ насъ три брата, да еще со стороны… человкъ пять будетъ, значитъ восемь братовъ… У насъ по-братамъ разсчетъ идетъ… Кто сколько паевъ можетъ вытянуть, столько и беремъ.

— Какъ же вы убираете арендную землю, сообща?

— Пашню — длимъ на паи и убираемъ каждый въ особицу. Лугъ сообща убираемъ.

— А потомъ?

— Потомъ — сномъ длимъ, копнами… У насъ это ладно идетъ, хорошо!.. Потому мы по-любкамъ сходимся, не по принужденію, кто значитъ, кому любъ!.. Потому у насъ и въ раздлахъ жить можно… Мы пріятельски живемъ, братами!..

— Значитъ, у васъ старики не въ большой власти?

— Старики у насъ, можно сказать, ничего не стоютъ. У насъ какъ ежели мало-мальски молодецъ въ разумъ вошелъ — онъ сейчасъ въ раздлъ, али самъ хозяйствуетъ… У насъ и на міру — ‘середнякъ’ владыка… Старики у насъ и на ‘всходы’ не ходятъ… Засмютъ! Ежели у старика есть сынъ ‘середнякъ’ — онъ на всходъ и ходитъ… Потому — что-жь старикъ! У старика ужь эитого разумнія быть не можетъ, какъ у сына, примромъ, докладывалъ мн брательникъ съ бородой-клиномъ:— я въ полной сил человкъ, значитъ — и въ полномъ разум… Середнякъ настоящій мужикъ и есть.

— А что значатъ у васъ эти распиленныя избы?

— А вотъ это и значатъ — раздлъ значитъ, въ раздлъ живутъ, какъ и мы же.

— Да вдь у васъ еще не распилены?

— Намъ пока и не требуется… А если вотъ, Богъ дастъ, я или сынъ, съ божьей милостью, въ силу войдетъ, хозяйствовать кто-нибудь станетъ, захочется почище горницу-то вывесть, ну, тогда и распилимся… Отпилю я свою половину, да новую выстрою, неприглядне, да подъ одну крышу и подведу.

— Зачмъ же подъ одну крышу?

— А затмъ, что, ежели когда вотъ брательникъ уйдетъ на сторону, въ воздушные-то эти народы запишется, гршнымъ часомъ, я у него другую-то половину скуплю — да замстъ ее новую опять выведу да ужь об половины въ одинъ домъ и вытяну!..

— Такъ это ты и будешь ждать, пока его Богъ несчастьемъ накажетъ?

— Зачмъ такъ… Все божья власть! Можетъ, и его Господь взыщетъ, крупное хозяйство поведетъ, ну, тогда онъ себ цпъ у міра возьметъ особую, да тамъ своимъ всмъ хозяйствомъ и расположится… Потому у насъ на каждый дворъ цпь полагается (10 сажень, по улиц).

— Отчего-жь теперь не уходитъ каждый отдлившійся на новую цпь?

— Не любятъ со старыхъ мстъ трогаться — это первое. А второе дло — усадьбой тронуться не шутки! Какъ ты полъ-избы-то перенесешь! Ну, и живутъ вмст.

— А эт вотъ заколоченныя-то избы — ‘воздушному’ народу принадлежатъ?

— Воздушному… вполн! улыбнулись брательники: — потому летаетъ, какъ птица! Все сидитъ, все крпится, перемогается какъ ни то на десятин-то своей, а потомъ — фю! И улетлъ… Попроситъ сосда, чтобы у него паспорта не задержали, взять его надлъ въ ренду, Христомъ Богомъ еще проситъ, водкой напоитъ и денегъ обязуется присылать въ приплату — только сдлай милость возьми! Ну, и берутъ… Намъ это, хозяйственнымъ мужикамъ, на-руку… Случается такъ — вернется назадъ, и хочется взять землю-то — да взяться за нее нечмъ: къ рендателю же на свою-то землю въ батраки наймется… Все вдь это — кого чмъ Господь пошлетъ!..

Однобразно тянулась моя предварительная бесда съ мужиками, однообразно, не негодуя и не умиляясь не передъ чмъ, только изрдка улыбаясь, въ какой-то невозможно-логической послдовательности, передавали мн мужики фактъ за фактомъ, изъ которыхъ одинъ, повидимому, совершенно долженъ былъ исключать другой. Но эти факты стояли рядомъ, какъ будто такъ и должно быть. И въ самихъ мужикахъ, повидимому, ни тни сомннія въ непримиримости этихъ фактовъ. Вотъ въ моей голов слдуютъ они одинъ за другимъ въ такомъ порядк: ‘община’ — и батракъ на собственной земл, крестьянинъ, выпрашивающій надлъ хоть на одну душку, ‘потому ему это въ десть’ — и крестьянинъ, бгущій отъ этого надла и незнающій куда бы только сбыть съ рукъ эту свою ‘душку’, эти распиленныя и пустующія избы — и товарищество съ длежемъ продукта: товарищество ‘по-любкамъ’, кто кому милъ — и, въ тоже время, ‘чернота’, ‘воздушный народъ’, которому ‘вздоху ме даютъ’, котораго въ ‘правилахъ держатъ’…

Картина, достойная бытъ благодарной и заманчивой завязкой любого романа. Есть надъ чмъ поработать, чтобы распутать этотъ деревенскій ‘гордіевъ узелъ’! Только сомнительно, чтобы нашелся великій художникъ, который довелъ бы это дло до конца, и не прибгъ, въ конц-концовъ, измученный въ безплодной работ, въ необходимости призвать на помощь deus ex machina.

Я окончательно ршилъ поселиться въ изб брательниковъ. Мы условились. Напившись чаю, я попросилъ довезти меня до ближайшей станціи желзной дороги.

— Чтожь! Съ удовольствіемъ, отозвались братья:— только лошади-то у насъ рабочія, тяжелыя… Мы вотъ брательнику скажемъ, у него жеребенокъ гулящій, видный. Онъ его вамъ въ шарабанчикъ заложитъ…

— Такъ у него и шарабанчикъ есть?

— Есть! Ка-акже! У насъ это здсь не въ рдкомъ бываньи… Будьте спокойны… Мы сейчасъ…

— Нтъ ужь, вы мн лучше заложите роспуски… Оно много спокойне…

— Чтожь, можно и роспуски.

Черезъ полчаса лошадь была готова. Почтенный старый служака, разъзжающій въ шарабаичик, держалъ подъ узцы, дйствительно, прекраснаго жеребца.

— На-апр-асно, соболзновалъ онъ:— отъ шарабанчика отказались!.. Мы бы съ полнымъ удовольствіемъ… А впрочемъ, какъ угодно… Довеземъ во всякихъ экипажахъ.

Мы похали и всю дорогу бесдовали о цлесообразности современнаго проэкта по преобразованію кабаковъ безъ закуски въ блыя харчевни съ закусками, дабы народъ не опивался, ‘жрамши эту самую водку безъ всякаго благородства’, какъ выражался мой собесдникъ. Къ проэкту онъ отнесся сочувственно и даже похвалилъ нсколько разъ, но не безъ скептицизма.

— Это чтожь — дло весьма похвальное! Придумано хорошо! Конечно, Петербургъ, правительственное помщеніе… Нельзя не похвалить!.. Потому, помилуйте, нынче у насъ въ кабакахъ такое поведеніе, что даже срамно-съ… Ни ты гостю селедочки, или сырцу, или чего другого предложить не можешь, не можешь угостить его по человчески!.. Не можешь никакой ему пріятности доставить! Какъ же онъ, спрошу васъ, пить будетъ? Урывкомъ, съ жадностію… Хватить косушку — и съ ногъ долой. А ежели и его съ пріятною закусочкой усажу, такъ онъ у меня весь день просидитъ въ пріятной бесд и хоша вдвое выпьетъ, все не въ опьяненіи будетъ, а боле въ благородномъ мечтаніи.. Понимаемъ это вполн! Умно! А какъ скоро это будетъ, не слышно?

— Не слыхалъ. А что?

— Такъ, заведеньице я хочу опять открыть, не мудрящее хоша, а все бы а ужь такое и приспособленье сдлалъ… Умно! Что говорить! Какъ ни поверни — сообразительно! Тепереча хоша на счетъ акцизу взять… Увеличеніе большое! Умно! Сообразительно!

Почтенный кабатчикъ неустанно продолжалъ восхищаться проектомъ блыхъ харчевенъ — и даже нарисовалъ передо мной блестящую картину будущаго ‘выпиванія съ благороднымъ поведеніемъ’.

Мы пріхали. Я спросилъ, сколько слдуетъ за подводу?

— За подводу? Помилуйте… Да мы даже и хали-то больше въ свое удовольствіе… Намъ даже очень обидно, что шарабанчикъ не пожелали!.. За подводу! Ежели бы я дуракъ былъ, чернота, не умный, мужикъ, оно, конечно, я бы за гривенникъ, можетъ, прокламацію завелъ… Ну, а при своемъ поведеніи я этого никогда не допущу.

— Однако, довольно будетъ?

— Довольно ли? А вотъ какъ, самодовольно улыбнулся кабатчикъ:— сейчасъ я эти ваши деньги суну за голенище — и даже считать не стану! Вотъ какое наше-то поведеніе! Чтобы огорчать кого вымогательствомъ — мы это и не подумаемъ… Благодаримъ! Будемъ ожидать! Счастливо возвратиться! И кабатчикъ, презрительно сунулъ мои два двугривенныхъ въ карманъ.

VI.
А propos отъ профана.

Въ предыдущихъ главахъ не разъ приходилось намъ особенно настоятельно высказывать мысль, что въ слов ‘хозяйствовать’, пріобртшемъ такое солидное право гражданства въ современной, преимущественно промышленной деревн, заключено очень характерное и широкое понятіе. Не преувеличивая можно сказать, что оно охватываетъ собою и обобщаетъ чрезвычайно широкій кругъ явленій мужицкой жизни. Въ то время, какъ въ словахъ ‘община’, ‘общинныя міровоззрнія’, ‘общинный, мірской человкъ’ для насъ обобщается одна сторона мужицкой души, извстный складъ его своеобразныхъ понятій и стремленій въ смысл солидарности на основахъ извстныхъ экономическихъ и соціальныхъ отношеній — въ слов ‘хозяинъ’, ‘хозяйствовать’ обобщается другая сторона этой души — сторона исключительно индивидуальныхъ стремленій къ обособленію, къ господству, къ достиженію благосостоянія путемъ иныхъ экономическихъ и нравственныхъ основъ. Такимъ образомъ, въ мужицкой душ живетъ, повидимому, такой же дуализмъ, такая же борьба альтруистическихъ стремленій съ эгоистическими, какъ и въ насъ. Извстно, что давно уже міровыхъ мыслителей занимала мысль-открыть такія формы общественныхъ отношеній, при которыхъ могла бы быть достигнута наивысшая гармонія этихъ двухъ, повидимому, непримиримыхъ элементовъ человческой души. Въ исторіи человчества они не находили этихъ формъ, напротивъ, всюду видли преобладаніе эгоистическихъ стремленій надъ альтруистическими, видли борьбу всхъ противъ каждаго и каждаго противъ всхъ. Извстно, что такое положеніе вещей постоянно приводило великіе умы къ необходимости созданія гипотетическихъ, идеальныхъ формъ отношеній. Попытки примненія этихъ гипотетическихъ, идеальныхъ формъ жизни къ настоящей дйствительности никогда не оказывались устойчивыми и прочными, по разнообразнымъ причинамъ. Изученіе общинныхъ формъ быта у доисторическихъ племенъ и въ сохранившихся остаткахъ ихъ у нкоторыхъ народностей (въ томъ числ и русской) поставило, въ послднее время, этотъ вопросъ нсколько на новую почву. Чмъ глубже шло изученіе этихъ формъ, тмъ боле многіе стали мечтать, что, можетъ быть, эти-то формы соціальныхъ отношеній, созданныя народнымъ творчествомъ еще на зар цивилизаціи, и заключаютъ въ себ воплощеніе той желаемой гармоніи, въ которой естественно, безъ малйшаго насилія, примиряются начала общаго и личнаго, альтруистическихъ и эгоистическихъ стремленій. Пока же община представляетъ еще далеко необслдованный фактъ, понятно, что существуетъ масса различныхъ на нее воззрній, главнымъ же образомъ, они распадаются на дв группы — оптимистическихъ и скептическихъ. Люди, одушевленные скептическими воззрніями на общину, являются ярыми противниками ея, доказывая, главнымъ образомъ, именно то, что общинныя начала стсняютъ начало личной свободы и предпріимчивости и тмъ замедляютъ будто бы ходъ человческаго прогресса. Понятно, что оптимисты и сторонники общины, напротивъ, всми силами стараются доказать, что община потому-то и представляетъ наивысшую форму общественныхъ отношеній, что она ни мало не стсняетъ будто бы личную свободу и предпріимчивость, достигая въ то же время наилучшихъ отношеній между индивидуумами.

Вс эти общія положенія давно извстны нашимъ читателямъ и мы приводимъ ихъ здсь вовсе не для того, чтобы возобновить старые споры, которые въ свое время очень достаточно разъяснили эти вопросы въ отвлеченной форм. Мы приводимъ ихъ только съ тмъ, чтобы освтить для читателя ту почву, на которой въ настоящее время идетъ практическая разработка и проврка прежнихъ теоретическихъ задачъ. Мы даже игнорируемъ здсь нашихъ отечественныхъ противниковъ общиннаго начала, такъ какъ, во-первыхъ, побужденія, руководящія ими въ большинств случаевъ, не вполн ясны, а, во-вторыхъ, и потому, что, по нашему мннію, разрабатывать вопросы объ общин путемъ полемики съ ними нетолько безполезно, но и вредно. Безполезно потому, что отечественныхъ защитниковъ принципа laisser passer, laisser faire не разъубдишь, вредно — потому, что наши защитники общины, въ пылу полемики, тысячу разъ рискуютъ забраться сами въ непроходимыя дебри всякихъ недоразумній. Примры этого мы имли уже случай привести въ глав: ‘каковы могутъ быть результаты современныхъ пріемовъ изученія деревни’.

Мы думаемъ, что несравненно боле принесло бы пользы длу, еслибы изученіе общины шло не на почв полемики съ противниками ея, а въ особенности съ такими, каковы наши, а на почв безотносительной, съ точки зрнія исключительно только большаго или меньшаго воплощенія въ ней исконныхъ общинныхъ идеаловъ. При такой постановк дла, намъ но приходилось бы вступать въ компромиссы съ охранителями принципа laisser faire и защитниками ‘раціональнаго удобренія’. А еще боле это было бы полезно въ томъ отношеніи, что сразу открыло бы намъ среди расплодившихся либеральныхъ защитниковъ общины истинныхъ и лицемрныхъ нашихъ друзей. Какой либералъ не защищаетъ нынче общину? у кого изъ нихъ она постоянно не на язык? Но еслибы вы вникли въ то содержаніе, которое они вкладываютъ въ общину, вы отшатнулись бы отъ нихъ, какъ отъ злйшихъ враговъ ея. Понятно, что они ловятъ рыбу въ мутной вод полемики. Главнымъ источникомъ этой ‘мутной воды’ именно и служитъ то характерное и широкое понятіе, которое выражаетъ русскій мужикъ словами: ‘хозяинъ’, ‘хозяйствовать’, ‘хозяйственный крестьянинъ’.

Постараемся разъяснить это.

Въ программ одного ученаго общества стоитъ такой вопросъ: ‘оказываютъ ли на приговоры схода вліяніе староста и міроды, и какое именно?’ Если ученыя общества считаютъ нужнымъ ставить подобные вопросы, то, значитъ, ‘міродство’, ‘кулачество’, во-первыхъ, огромное зло, а во-вторыхъ — понятіе совершенно ясное и опредленное, не подверженное никакимъ превратнымъ толкованіямъ. Но понятія ‘міродства’ и ‘кулачества’ достаточно ли опредленны и ясны, чтобы люди науки могли употреблять эти названія, не боясь вызвать путаницу и недоразумніе? Мы думаемъ, что этого нтъ. А это обстоятельство не маловажное. Слова ‘міродъ’ и ‘кулакъ’ взяты изъ ходячаго народнаго лексикона, и какъ вс ходячія понятія страдаютъ смутностію, неясностію и неопредленностію, такъ какъ всегда употребляются въ условномъ, при извстныхъ обстоятельствахъ, смысл. Но, положимъ, что слова ‘міродъ’ и ‘кулакъ’ имютъ вполн опредленный смыслъ, т. е. этимъ прозвищемъ клеймятся т состо ятельные мужики, которые умютъ пользоваться несчастнымъ положеніемъ своего собрата для своихъ личныхъ выгодъ. Это уже будетъ довольно широкое опредленіе. А мы знаемъ, что въ большинств случаевъ оно далеко не такъ объемисто. Напримръ, обработка хозяйственнымъ и состоятельнымъ мужикомъ своего клочка земли батраками не считается кулачествомъ, какъ не считаются кулачествомъ и т ‘фабрички’, которыя открываютъ хозяйственные мужички вблизи бдныхъ деревень, разсчитывая на приливъ дешевыхъ рабочихъ. Изслдуя нашу крестьянскую общину, ученые люди находятъ, что въ сердц ея живетъ язва, подрывающая ея основы и экономическое благосостояніе, язва эта — кулачество и міродство, возросшее на условіяхъ экономической несостоятельности большинства. Чтобы уничтожить эту язву, нужно дать возможность широкой свободы развитія въ общин ‘исправныхъ, лучшихъ хозяевъ, исправныхъ плательщиковъ’. Но въ такомъ случа, къ какой же категоріи должны быть отнесены т ‘лучшіе хозяева общины и исправные плательщики, которые, какъ мы видли выше, захватили себ лучшія земли въ общин, а худшія выбросили бднякамъ-недоимщикамъ и ‘упалымъ хозяевамъ’. Кто же они: кулаки-міроды или желаемые ‘лучшіе хозяева и исправные плательщики’? Кто эти: міроды или лучшіе хозяева, которые подбираютъ надлы своихъ обднвшихъ ‘шабровъ’ и ждутъ не дождутся, когда этихъ шабровъ ‘Господь несчастьемъ попуститъ’?

Кстати, мы приведемъ здсь еще слдующіе характерные факты. Въ одной изъ общинъ Шуйскаго узда Владимірской губерніи состоялся приговоръ отъ всего сельскаго общества, изъ 120 душъ, въ томъ, что сельское общество въ лиц (пересчитывается 40 человкъ грамотныхъ) и прочихъ (вроятно, неграматныхъ) ршило купить у сосдняго владльца всмъ обществомъ землю, съ тмъ, чтобы владть ею сообща, какъ пожелаетъ міръ. Хлопоты же по этому длу возложить на выборныхъ общества (имя рекъ, изъ числа 40 гранатныхъ). Къ этому приговору подписуются за себя и за безграматныхъ опять все т же 40 человкъ. Заручившись такимъ приговоромъ, выборные отправляются совершать актъ къ нотаріусу въ губернскій городъ и здсь, вроятно, благодаря особенному складу воззрній на сдлки нотаріуса, общественный приговоръ обращается въ ‘условіе’ между сорока человкъ крестьянъ, покупающихъ въ складчину землю. На основаніи такой сдлки, окружной судъ выдаетъ актъ на вводъ во владніе землею сорока человкамъ крестьянъ, купившихъ будто бы въ складчину между собою. И вотъ среди общины изъ 120 душъ внезапно, на основаніи мірскаго приговора, образуется 40 человкъ-собственниковъ. Богъ знаетъ, что вышло бы изъ этого дальше, еслибы эти сорокъ мужиковъ, стакнувшися на обманъ, не поссорились изъ-за чего-то между собою, вслдствіе чего, міровой судья призналъ состоявшуюся сдлку неправильною и отказалъ въ ввод во владніе. Фактъ чрезвычайно любопытный и характерный: изъ 120 членовъ общины ровно цлая третъ соглашается вступить въ мошенническую стачку насчетъ своихъ сообщинниковъ и среди этой трети не нашлось ни одного праведника, какъ въ Содом, чтобы разрушить во-время эту плутовскую сдлку!

Вотъ другой фактъ: завелся среди одной волости кулакъ, скупившій у барина цлое имніе, сталъ онъ ‘хозяйствовать’, обративъ сосднія общины чуть не въ постоянныхъ своихъ батраковъ, такъ что малоземельнымъ общинамъ вздохнуть отъ него нельзя было. Но вотъ одна изъ нихъ, наконецъ, какъ-то собралась съ силами и, благодаря счастливому стеченію обстоятельствъ, приведшихъ кулака къ необходимости продать землю, скупила у него всю землю общиной и сдлалась, такимъ образомъ, довольно крупнымъ собственникомъ. Занявъ мсто кулака, община принялась ‘хозяйствовать’ совершенно въ томъ же дух, какъ нкогда хозяйствовалъ самъ кулакъ. Ея сосдки-общины не вздохнули легче.

Несомннно, какъ въ первомъ, такъ и во второмъ случа, производили ‘хозяйственныя операціи’ только ‘исправные хозяева и плательщики, лучшіе хозяева’, такъ какъ они одни могли быть состоятельными и правомощными (какъ говорятъ мужики), чтобы вносить крупныя суммы.

Скажите теперь: эта треть членовъ общины въ первомъ случа, и вся община цликомъ во второмъ — что это: кулаки ли, міроды, или исправные и лучшіе хозяева, при благопріятныхъ условіяхъ осуществляющіе свои стремленія къ ‘хозяйствованію на боле широкихъ и раціональныхъ основаніяхъ’? Тотъ или другой будетъ отвтъ, но несомннно, что результатъ получится одинъ и тотъ же.

Гд же, такимъ образомъ, граница, съ которой кончается кулакъ и міродъ и начинается ‘исправный и лучшій хозяинъ’? При томъ широкомъ опредленіи, которое мы условно придали слову ‘міроды и кулаки’, ея нтъ. Оба эти понятія не больше, какъ тавтологія, какъ проявленіе одного и того же начала — стремленія къ ‘хозяйствованію’. Разсматривая общину исключительно съ точки зрнія стремленій и выгодъ ‘лучшихъ и исправныхъ хозяевъ’, мы неизбжно рискуемъ сдлаться защитниками кулачества и міродства, въ боле глубокомъ и широкомъ смысл, какъ оно и должно быть понимаемо, т. е., какъ воплощеніе исключительно идеаловъ ‘хозяйствованія’.

Представляется вопросъ: какъ можетъ имть мсто такой абсурдъ? Откуда вышла такая путаница? Припомнивъ то, что мы говорили въ начал главы, ршеніе этого вопроса является само собою. Еслибы наши защитники общины, изучая и разсматривая ея начала, имли въ виду одно — на сколько заключаетъ оно въ себ задатковъ къ воплощенію принциповъ труда, и солидарности, то никакой путаницы и не послдовало бы. Тогда они ясно увидали бы, что ядъ, отравляющій общину и, въ настоящее время, все больше и больше проникающій къ самому сердцу ея, это — стремленіе къ ‘хозяйствованію’, къ ‘обособленію’. А при настоящихъ условіяхъ это стремленіе не можетъ быть удовлетворено иначе, какъ въ форм кулачества и міродства, т. е. эксплуатированія положенія своего же собрата. Понятно, что при этомъ вс наши усилія должны были бы направиться не къ поддержк этого принципа, а, напротивъ, къ его ограниченію и, если нозможно, полнйшему уничтоженію. А у нашихъ искреннихъ защитниковъ общины (про лицемрныхъ и говорить нечего — они тонко понимаютъ, въ чемъ дло) выходитъ совсмъ какъ-то иначе, и даже, конечно, вовсе не такъ, какъ они сердечно желали бы. Дло въ томъ, что, мечтая найти въ русской общин именно такую форму соціальныхъ отношеній, въ которой якобы полнйшая индивидуальная свобода примиряется съ общинной солидарностію, они, въ виду настоятельныхъ доказательствъ противнаго со стороны враговъ общины, волей-неволей стараются поддержать свою излюбленную тенденцію. Вслдствіе этого они теряютъ подъ ногами почву, забываютъ т основные принципы, которымъ община должна удовлетворять прежде всего, и начинаютъ особенно облюбовывать принципъ ‘свободнаго хозяйствованія’, доказывая, что община нисколько не вредитъ его развитію.

Между тмъ, они совершенно забываютъ, что развитіе принципа ‘хозяйствованія’ въ современной общин есть печальный результатъ компромиссовъ народныхъ міровоззрній съ вншними вліяніями. Прислушайтесь къ главнымъ мотивамъ лицемрныхъ и искреннихъ современныхъ защитниковъ общины, и вы услышите только слдующія положенія: ‘община не вредитъ раціональному хозяйствованію, ибо оно не разстроиваетъ ‘лучшихъ и исправныхъ хозяевъ’, это бываетъ только въ томъ случа, ‘если передлы часты’, но частые передлы не составляютъ неизбжнаго условія общины, въ современной общин замчается тенденція къ удлинненію сроковъ передловъ, все дло въ недостатк земли и тяжести налоговъ, скостите малую толику налоговъ, и вотъ вамъ община, прогрессирующая и преуспвающая въ смысл полной свободы развитія отдльныхъ хозяйственныхъ единицъ, т. е. дворовъ, которое будетъ тмъ больше, чмъ дольше эти дворы будутъ владть общинными хозяйственными участками… Но чтобы парализовать возникновеніе пролетаріата, отъ времени до времени будутъ передлы, которые, не вредя интересамъ лучшихъ хозяйствъ, въ то же время дадутъ возможность получать хозяйственные участки наростающимъ членамъ общины…’ Вотъ къ чему сводится современная программа защитниковъ общины: представленіе общины, какъ группы отдльныхъ хозяйственныхъ единицъ, связанныхъ вншними признаками самоуправленія и правомъ отъ времени до времени длать передлы участковъ для надленія наростающихъ членовъ, если это не будетъ вредитъ интересамъ лучшихъ хозяйствъ, Таковъ идеалъ, если очистить его отъ массы громкихъ и обольстительныхъ фразъ о высокихъ добродтеляхъ народа, о его ‘безкорыстной душ’, о братолюбіи и любвеобиліи, самопожертвованіи и пр., и пр.

Но чего-жь вы хотите? можетъ быть, скажутъ защитники общины.— Мы не утописты, мы стоимъ на почв возможностей данной минуты и при томъ даемъ развиваться народнымъ идеаламъ на почв экономическаго благосостоянія… Чего-жь вы хотите больше?

Что говорить! Увеличеніе надловъ и уменьшеніе податей — вещи безусловно хорошія, однако, эти прекрасныя желанія могутъ оставаться прекрасными и помимо всякихъ вопросовъ объ общин. Къ чему тутъ община? Но разъ вы говорите объ общин, разъ вы признаете ее даже особеннымъ національнымъ преимуществомъ, вы не имете никакого права игнорировать логическое развитіе общинныхъ идеаловъ. Мы неоднократно имли случай указывать, что передлы и благосостояніе отдльныхъ хозяйствъ въ общин не даютъ еще никакой гарантіи въ томъ, что въ современной общин могутъ быть осуществлены общинные идеалы. Отчего же? А оттого, что при данныхъ условіяхъ крестьянская община есть только компромиссъ, которымъ эти идеалы входятъ въ невозможныя примиренія съ условіями, прямо имъ противоположными. Однимъ изъ такихъ компромиссовъ и является передлъ земли или постоянное передвиженіе надловъ, мна надловъ, ‘свалка и навалка душъ’, которыя, повидимому, осуществляютъ принципъ общиннаго ‘равненія’, т. е. слабый и мапомощный дворъ можетъ совсмъ отказаться отъ надла или взять его меньше, а на сильный дворъ могутъ ‘навалить больше’, но вдь право отказаться безсильному и слабому отъ земли или взять ея столько, сколько можешь обработать при слабосиліи — разв это равносильно равненію?

Въ представленіи народа, идеалъ общины — не группа отдльныхъ хозяйственныхъ единицъ, дворовъ, связанныхъ только правомъ отъ времени до времени производить ‘равненіе’ между собою. Далеко нтъ. Идеалъ народной общины — это такая гармоническая организація, въ которой права слабаго и маломощнаго гарантируются не условно, не періодически, а постоянно, неуклонно въ каждый моментъ общинной жизни. Принципъ общинной помочи проявляется здсь не въ вид филантропическихъ или только моральныхъ побужденій, не въ вид разныхъ формъ ‘мелкаго кредита’ или ‘народнаго продовольствія’, а органически сливается со всмъ строенъ общины, какъ мы уже говорили въ первой части, сливается такъ, что длается обиходомъ, началомъ, дйствующимъ постоянно.

Въ первой части этого дневника была набросана нами схема народно-бытовыхъ основъ, какъ выраженіе именно той гармонической организаціи, въ которой народное творчество нкогда воплощало свои идеалы. Главное существенное свойство всякой гармонической организаціи состоитъ исключительно въ томъ, что основные элементы:ея находятся въ постоянномъ и полномъ взаимодйствіи, и притомъ такъ, что ни одинъ изъ этихъ элементовъ не можетъ развиваться въ ущербъ и на счетъ другого, какъ скоро послднее возъиметъ мсто — гармонія нарушается и организація осуждена на боле или мене быстрое, но несомннное разрушеніе.

Если вы припомните, въ набросанной нами схем народно-бытовыхъ основъ существенную роль играютъ четыре элемента: 1) гарантіи нравственной индивидуальной свободы, 2) гарантіи равноправнаго участія личности въ общинныхъ сходахъ и судахъ, 3) гарантіи равнаго экономическаго благосостоянія членовъ общины, достигаемаго правомъ общаго труда и общаго пользованія результатами его и 4) общинная помочь во всхъ тхъ случаяхъ, когда первыя три гарантіи окажутся недостаточными для охраненія правъ личности. Только полное и равномрное взаимодйствіе этихъ элементовъ можетъ представить гармоническую организацію.

Въ настоящее время мы еще не можемъ сказать съ полнйшею достоврностію, воплощалъ ли народъ въ какой-либо моментъ своей жизни во всемъ объем свои общинные идеалы, но несомннно для насъ теперь уже одно, что въ историческій періодъ онъ постоянно ратовалъ за эти идеалы, въ теченіи тысячелтія неустанно отстаивалъ то т, то другіе элементы его отъ вншнихъ воздйствій, что въ современной общин мы несомннно находимъ зачатки и проявленія всхъ четырехъ элементовъ схемы и притомъ такъ, что тамъ, гд вншнія воздйствія и условія были наимене сильны, тамъ зачатки эти почти достигали полной гармонической организаціи, и наоборотъ, гд эти воздйствія наложили тяжелую печать и извратили исконныя традиціи и мировоззрніе народа, тамъ община является уродливой, однобокой организаціей, быстро идущей къ разрушенію…

VII.
Сходи хозяйственныхъ мужичковъ.— У кого ищетъ мужикъ ‘ума’ и что онъ находитъ.— Мужичокъ христовозлюбленный.

Я, наконецъ, переселился въ Нижніе Лопухи, и на первый же разъ былъ пораженъ слдующимъ оповщеніемъ моихъ хозяевъ: ‘Вотъ, вишь, въ какой ты день къ намъ пріхалъ! Въ самый разъ попалъ! говорили они мн и самодовольно ухмылялись.

— А что?

— Ка-жъ же! Вишь, глянь-ко въ окно-то: то ли не городъ! Апчественный бульваръ — одно слово!

Дйствительно, на шоссе, составлявшемъ улицу села, плавно двигалась цлая вереница разряженныхъ по послдней мод дамъ, въ шиньонахъ, съ длинными хвостами сзади. Около нихъ семенили, какъ птухи, кавалеры въ дачныхъ соломеныхъ шляпахъ.

— Да еще то ли будетъ, говорили мн мужики: — мы теб сказывали, у насъ скучно не бываетъ. Ты вотъ погоди — къ вечеру музыка будетъ, огни разноцвтные полетятъ, лиминація возгорится! Что, братецъ, одно слово — помщики! Да еще и у помщиковъ-то того не было, чмъ теперь себя мужикъ забавитъ. Н-да, вотъ теб и мужичокъ! Онъ, братъ, христовъ мужичокъ-то, христовозлюбленный!

— Что же у васъ за праздникъ?

— А это вотъ, значитъ, наша Софья Петровна имянинница… День ангела тятенька ея празднуетъ… Невста она у него ужь вполн!

— Кто же это ея тятенька?

— А вотъ онъ и есть самый христовозлюбленный мужичокъ… Объ немъ теб и говоримъ. Вонъ позади насъ роща, а въ ней барская усадьба… Ну, прежде господа въ ней жили, а теперь вотъ купцы перекупили… Петръ Павлычъ Масловъ будетъ онъ, изъ мужичковъ вышелъ… Еще на нашей памяти, когда вотъ эту каменную дорогу вели, онъ въ десятникахъ былъ, самъ камень дробилъ… Говорили теб: одно слово — христовозлюбленный мужичокъ! Старикъ ужь теперь… Пойдемъ, разгуляемся къ его усадьб… Посмотри.

Мы завернули въ проулокъ, перешли рчку, и передъ нами показался прекрасный паркъ съ липовыми аллеями. Въ глуши высокихъ и стройныхъ деревъ виднлось лтнее палаццо ‘христовозлюбленнаго мужичка’, построенное въ русскомъ стил. Вся усадьба была крпко огорожена, а у калитки, ведшей въ паркъ, на большой мачт разввался флагъ съ вышитымъ вензелемъ хозяина. Вдоль аллеи колыхалась цлая вереница бумажныхъ разноцвтныхъ фонарей, пока еще незажженныхъ, а между деревьями тамъ и здсь мелькали всевозможныхъ фасоновъ платья молодыхъ двушекъ.

— Ну, что, хорошо? Нравится, небось? спросили меня брательники.— Ты погоди — музыка вотъ загремитъ… Мы говорили, весело будетъ у насъ! Мы вотъ нон и сходку соберемъ ужь кстати: веселе оно, подъ музыку-то…

Обойдя кругомъ усадьбы ‘христовозлюбленнаго мужичка’, мы вышли опять на сельскую улицу. У избы старосты дйствительно собиралась уже сходка. Бревно, положенное прямо на земь противъ избы, все уже было вплотную засажено мужицкими спинами. Изъ избы старосты бабы выносили скамьи для вновь приходящихъ.

— Ну, братцы, познакомьте меня съ міромъ… Вмст вдь жить будемъ…

— Пойдемъ… сдлай милость!.. Мы этимъ не утсняемся.

Я раскланялся съ ‘міромъ’, брательники рекомендовали меня: ‘скучно-де ему, вотъ привели за нашу бесду — все-жь оно ему любопытно!’ ‘Міръ’ предупредительно постснялся на бревн и далъ намъ мсто. Я окинулъ глазами сходку. Прежде всего меня особенно поразило вншнее однообразіе собравшихся мірянъ: дйствительно, все это былъ ‘середнякъ-мужикъ’, рослый, здоровый, коренастый, съ рыжими и черными небольшими кудрявившимися бородками, съ замчательно самоувренными взорами и осанкой, съ сознаніемъ собственнаго достоинства, однимъ словомъ, въ мірянин Нижнихъ Лопуховъ такъ и свтился тотъ ‘умственный’, предпріимчивый, работящій, сообразительный и обладающій громаднымъ здравымъ смысломъ ‘оброшный’ русскій мужикъ, не знавшій никогда барщины и искони относительно свободно располагавшій своимъ трудомъ. Стариковъ было всего два-три, да и то далеко еще не были настоящіе, ветхіе старики, не было и молодежи, кром двухъ-трехъ подростковъ лтъ по 17-ти, да сына старосты лтъ 25-ти, исполнявшаго, по согласію міра, должность отца, ходившаго въ Москв въ десятникахъ. Я спросилъ брательниковъ, вс ли тутъ мужики на лицо? Оказалось, что вообще то на лто остается въ деревн только треть мужиковъ, а дв трети, преимущественно молодежь, уходятъ на заработки, изъ которыхъ многіе уже ‘хозяйствуютъ’ на сторон съ братьями и отцами. Стариковъ у нихъ на сел мало, ‘что-то не живутъ’, а т, которые еще живы, дома сидятъ и на сходы не ходятъ. Такимъ образомъ на сход присутствовалъ исключительно ‘ядреный народъ’, вс мужики были одты въ черные или синіе кафтаны, или въ новыя поддевки, въ большіе дегтярные сапоги, съ картузами на головахъ. Здсь уже и слда не было того ‘рукосуйнаго’, захудалаго, забитаго и ‘оброшеннаго’ крпостнаго мужика, ‘барскаго’, который дрожитъ и труситъ передъ каждымъ сюртукомъ, нетолько передъ бариномъ, но и передъ своимъ братомъ, чуть только этотъ ‘братъ’ повыше подниметъ голосъ. Впрочемъ, эта ‘чернота’, какъ мы знаемъ, была я въ Нижнихъ Лопухахъ, только на сход ея почти вовсе не было. Вообще, обитатели Нижнихъ Лопуховъ народъ ‘бывалый’, притрактовый, шоссейный, бойкій трактъ проносилъ мимо него массу разнообразнаго люда, а самъ онъ бывалъ и въ Москв, и въ Питер, и въ Архангельск, и въ Ростов на Дону. На складъ его характера имли въ вліяніе два обстоятельства: во-первыхъ, то, что лопухинецъ принадлежалъ богатому помщику, графу N, владвшему огромными имніями и постоянно жившему за-границей, вслдствіе этого его крестьянинъ никогда не зналъ барщины, былъ на оброк и платилъ его въ томъ же самомъ объем, какъ платится теперь, бурмистры его не стсняли слишкомъ, или куда и когда хочешь, только вноси оброкъ. И лопухинецъ былъ на этотъ счетъ мужикъ аккуратный, онъ рдко огорчалъ барина и бурмистровъ, но за то, дйствительно, шелъ куда хотлъ. Во-вторыхъ, на лопухинца вліялъ ‘шоссейный трактъ’ всею вчною и безустанною подвижностію, исканіемъ ‘гд лучше’. И вотъ изъ бесды съ этой подвижной массой трактоваго люда лопухинецъ утвердился въ мысли, что лучше всего въ город — и потянулся въ этотъ городъ, потянулся самостоятельно, не такъ, какъ его сосди, которыхъ нужда и барщина принизила, убила до того, что они, волей-неволей, закабалились подрядчикамъ богатыхъ селъ. Лопухинецъ если и не сдлался самъ богатымъ ‘хозяиномъ’, за то выработалъ въ себ характеръ, силу смотрть прямо въ глаза и неподдаться окончательной кабал, если шелъ онъ въ работники, то рдко къ подрядчику изъ сосднихъ селъ, да и самъ этотъ подрядчикъ находилъ выгодне имть дло съ ‘захудалымъ’ барскимъ мужиченкомъ, чмъ съ самостоятельнымъ лопухинцемъ, лопухинецъ шелъ ‘на низъ’ или въ Питеръ — и нанимался тамъ въ работники по ‘вольной цн’. Онъ всегда стремился ‘хозяйствовать’ самъ, но никакъ уже не дать другому наплясаться на его спин. Съ одной стороны, такое отстаиваніе своей самостоятельности избавило лопухинца отъ кабалы, съ другой стороны, еще не замершія въ немъ традиціи ‘общинной совсти’ значительно мшали ему ‘жрать’ чужой кусокъ и трудъ безъ удержу и мры. Онъ вполн довольствовался пока, если успвалъ сдлаться самостоятельнымъ ‘мелкимъ хозяиномъ’, эксплуатируя трудъ своихъ собратьевъ настолько, чтобы не рисковать самому попасть въ кабальные батраки. Такъ сказать, онъ еще стоитъ на ‘полпути’. Вотъ почему, въ Нижнихъ Лопухахъ владычествуетъ ‘середнякъ’ не въ смысл только возраста, но и въ экономическомъ смысл: это — исправный ‘хозяинъ’ средняго достатка, добытаго, нужно отдать справедливость, неустаннымъ личнымъ трудомъ и энергіей, но съ надбавкою нкоторой доли чужого труда.

Настоящій сходъ былъ именно одинъ изъ тхъ сходовъ, которые чуть не ежедневно собираются въ деревняхъ въ тотъ періодъ, когда ‘мужикъ нагуливаетъ силу’, т. е. передъ началомъ полевыхъ работъ. Какъ мы уже говорили, на этихъ сходахъ обыкновенно мужики спшатъ прикончить вс общинныя дла, не касающіяся исключительно страды. На этихъ сходахъ преимущественно происходитъ ‘мна надловъ’, ‘свалка и навалка душъ’, наемъ и сдача ‘арендныхъ статей’ и въ это же время наиболе всего выпивается ‘магарычей’. Этотъ же періодъ (отъ Пасхи до Петрова дна) наиболе благопріятенъ для наблюдателя: въ это время онъ можетъ легче всего познакомиться съ самыми интимными моментами общинной жизни, такъ какъ на весеннихъ сходахъ реализируется и приводится въ исполненіе то, что было удумано за зиму, здсь концентрируются интересы цлаго года, здсь находятъ свое выраженіе-рядъ убжденій и интересовъ, рядъ общинныхъ отношеній, складывавшихся исподволь, мало по малу, въ теченіи зимы. Вотъ почему эти сходы, между прочимъ, являются для сторонняго наблюдателя совершенно непонятной болтовней и рядомъ, повидимому, ничмъ не мотивированныхъ ршеній. Естественно, что они могутъ быть вполн ясны и понятны только для мірского, общиннаго человка, живущаго всецло интересами своей деревни. Но все же для наблюдателя общины это лучшее время. На этихъ сходахъ мужикъ является во всей полнот своего характера, воззрній, симпатій и антипатій, умственной и нравственной силы. Здсь выясняются для васъ и индивидуальныя склонности и общественное мнніе.

На нихъ-то, какъ и прежде, мы преимущественно и обратимъ наше вниманіе. Мы не будемъ, впрочемъ, повторять здсь общей характеристики деревенскихъ сходовъ, сдланной нами въ первой части. Все, что было сказано относительно этого раньше, цликомъ относится и къ сходу лопухинцевъ. Мы обратимъ вниманіе только на т особенныя, характерныя черты, которыя присущи собственно лопухинскимъ сходамъ.

— Ну-ка, православные, такъ какъ же съ Макарихой-то быть? спросилъ молодой староста, усаживаясь посередин схода на лавк со счетами, листомъ бумаги и карандашомъ въ рукахъ. Очевидно, былъ уже на сход разговоръ. Я спросилъ брательниковъ, что это за Макариха: оказалось — пустошка покосная въ лсу, версты за дв, пріобртенная лопухинцами въ собственность вмст съ лсомъ, еще до ‘воли’ (я здсь подъ именемъ лопухинцевъ разумю исключительно обитателей Нижнихъ Лопуховъ, и притомъ собственно ‘графскихъ’). Эту пустошку сдавали въ аренду.

— Да вс ли собрались?

— Вс теперь…

— Бабъ нту, замтилъ одинъ блый старикъ, съ умнымъ выразительнымъ лицомъ, въ поддевк желтаго солдатскаго сукна.

— Придутъ, не бойся…

— Он, братъ, услышатъ!.. Он на это падки… Отъ нихъ не скроешь!..

— Бабамъ не давать, ршилъ высокій молодой мужикъ съ красивой бородой:— что! грошовое дло!

— Конешно, грошовое! Что вы съ ними канителитесь? Только міру убытокъ… Все равно, значитъ, что псу подъ хвостъ бросить… Выведи правильный оборотъ, по купецки, по городскому, кричалъ зычнымъ голосомъ на всю сходку какой-то господинъ лтъ 35-ти, приземистый, коренастый, толстый, съ открытымъ веселымъ лицомъ, въ сромъ пиджак и высокихъ кувшинныхъ, блестящихъ сапогахъ. По справк оказалось, что не одинъ я былъ стороннимъ человкомъ на сходк. Веселый господинъ былъ желзнодорожный мастеръ, управлявшій казармой рабочихъ, примыкавшей къ Лопухамъ. ‘Душевный человкъ! Весельчакъ!’, рекомендовали мн его брательники.

— Конечно, поддержалъ мастера знакомый уже намъ, почтенный старецъ-кабатчикъ:— баловать народъ не къ чему. Ты держись правиловъ: чтобы, значитъ, вполн аукціонъ… Чтобы никому не въ обиду, ни себ, ни другимъ…

— Пустое вы толкуете: вдь бабы-то наши же… Не со стороны пришли, замтилъ опять старикъ.— Притомъ же, всегда он, вотъ ужь три года у насъ снимали безъ торговъ.

— А у тебя много мірскихъ-то денегъ? А? Много, что ли, чтобы зря-то барыши бросать, напали на возразившаго:— печальникъ выискался!

— Онъ, брать, къ бабамъ искони льнетъ!.. Ты не смотри, что у него борода сдая… Охотникъ! съострилъ мастеръ — и сходка засмялась.

— Мужикъ былъ по этой части извстный!.. Еще когда у него старуха-то въ тл была, такъ и то на задворкахъ съ бабами настигали, а теперь — что говорить! Дло видимое! добродушно шутила сходка.

— Дураки, лоботрясы! Право! Одинъ дуракъ сказалъ, а другіе подхватили — рады! Говорили бы объ дл-то, замтилъ недовольно старикъ.

— А вотъ теб объ дл: ты — старичокъ, шестьдесятъ годовъ выжилъ, а правиловъ не знаешь. Ты міръ жалй, а не бабъ… Чмъ бы мірскому длу радть, а онъ о бабахъ печалится на старости лтъ! резонисто высказалъ старецъ-кабатчикъ.

— Ты меня не учи о мірскомъ то дл радть. Мірское-то дло у насъ за плечами висло, а не у тебя… Ты вотъ безъ году недлю въ міръ-то попалъ, да учить вздумалъ… Вдь ты кто? солдатъ — порченый мужикъ!..

— Ну, погодите, православные! погоди, дядя едосй, оставь его! уговаривалъ староста.— Говори, что ли, братцы, о дл-то. Какъ: съ торговъ, что ли, сдавать, али бабамъ сдать, по прежнему?

— Веди въ правилахъ. Веди съ торговъ…

— Ты мірской интересъ учись соблюдать… Ты еще молодъ, учись въ старостахъ быть, говорилъ мастеръ:— ты глади на того, у кого деньги есть, да хозяйство справно… Ты ему помогай — будешь и самъ въ барыш, и въ мірской казн деньги будутъ…

— Конечно, по правиламъ, веди по городскому… Тамъ тоже не глупе васъ, дло-то знаютъ, заговорили на сход.— Вотъ, господинъ, позволь спросить: у васъ, значитъ, какъ энти дла ведутся? Въ какихъ правилахъ? Съ торговъ вдь, чтобы никому не обидно? спрашивали меня.

— Да, въ городахъ съ торговъ, кто больше дастъ…

— Ну, вотъ!.. Веди съ торговъ! приказали старост.

— Съ бабьей цны, что ли?

— Съ бабьей начинай.

— Да вы бы, братцы, подождали бабъ-то, замтилъ кто-то изъ молодыхъ.

— Все одно, подойдутъ, коли захотятъ… Мы вотъ набьемъ цну, а тамъ и позовете. Можетъ, он еще надбавятъ!..

— Ну, кричи!

— Бабья цна — за пять рублевъ брали! Кто больше? выкрикнулъ староста.

— Ну, для куражу: даю пять съ полтиной! На починъ, значитъ! крикнулъ мастеръ:— эхъ, для знакомаго міра полтинку накину!.. Такъ ужь, ради дружества!

— Дамъ пять семь гривенъ, сказалъ старецъ-кабатчикъ:— Для ради правиловъ, для порядку… Мн оно, пожалуй, и ни къ чему… Да такъ, чтобы мірской казн не въ ущербъ…

— Пять семь гривенъ! Кто больше? крикнулъ староста.

Но въ это время подошли бабы: ихъ было пять душъ, три изъ нихъ бойкія, среднихъ лтъ женщины, дв — бдныя, бобылкивдовы, изъ нихъ одна совсмъ сухая, больная. Это бабы, ведущія хозяйство безъ мужей. У нихъ свое товарищество по съену луговъ.

— Что же, господа міряне, али съ нами больше знаться не хотите? заговорила одна изъ нихъ, бойче другихъ.

— Отчего-жь! Торгуйтесь… Ежели больше дадите — мы вполн будемъ довольны, заговорили на сходк.

— Али корысть васъ задаетъ? На вино, надо думать, господамъ мірянамъ не хватаетъ, такъ на бдныхъ вдовъ наложенье хотите сдлать? Дло доброе…

— Будетъ, баловали васъ… Нон времена, братъ, сердитыя… Нон гляди въ оба!.. Нон каждую копеечку сберегай…

— Бережливы стали! Доброе дло! продолжала иронизировать бойкая бабенка, въ то время, какъ другія хихикали въ рукава рубахъ:— бабы васъ за это непремнно похвалятъ…

— Врно, что похвалятъ… Нон, милыя, такихъ-то дураковъ нтъ, чтобы барыши изъ рукъ выпущали… Нон все въ оцнк… Намъ вотъ тоже Петръ Павлычъ-то Масловъ даромъ не даетъ… Нтъ, говоритъ, ты каждый годъ бери съ торговъ… Цны-то нон растутъ не по днямъ, а по часамъ! Такъ-то!.. Вотъ пять семь гривенъ надавали! Набавляйте!..

— Совсти у васъ нтъ! Стыдобушки не видать! вдругъ укорительно, совсмъ перемнивъ тонъ, заговорила та же бабенка:— На что вы пустились? А? Нутка-съ!.. Бдныхъ вдовъ обижать, у бдной вдовы кусокъ хлба рвать! Что у насъ мужей нтъ, такъ намъ и защиты не видать!

— Вотъ у васъ печальникъ-то! Какъ нтъ? Есть!.. Вотъ у васъ аблакатъ то! смется міръ, показывая на дда едося: — Почемъ съ бабы ему платите?

— Да ужь это непремнно онъ съ нихъ оброкъ сбираетъ, поддерживалъ и мастеръ въ пиджак.

Старикъ молчалъ и смотрлъ въ сторону.

— То-то вотъ, повыперли съ міра стариковъ-то, и совсти у васъ не стало!.. Нтъ на васъ управы!.. Скоро самихъ себя грабить станете! кричали бабы.

— Ну, будетъ вамъ, чечотки! Некогда тутъ валандаться-то… Хочешь — пять девять гривенъ даю! Подымай выше!..

— Держи карманъ! Еще мы и разговаривать-то съ вами не станемъ!.. Облопайтесь на вдовью корку, заключала баба.— Плюнемъ на нихъ, бабы!.. обратилась она къ товаркамъ.

— Что ужь это такое! Совсмъ, бабы, какой-то у насъ и міръ попершный сталъ… Вздоху не даютъ! разсуждали товарки, отходя отъ сходки къ сосднимъ избамъ, гд собралась своя бабья гулянка.

— Ну, что-жь! Торгуй, братцы, скоре, что-ли? заговорили на-міру:— Староста, выкликай!

— Пять девять гривенъ! кто больше?..

— Что-жь, Елизаръ Миронычъ, обратился міръ къ пиджаку:— бери за восемь рублей, чмъ тянуть канитель… Право, бери! Теб, братецъ, хорошо, и намъ выгодно… Теб къ хозяйству… Заодно обершься!

— Нтъ, плевать… Мн будетъ!.. Что я, въ самомъ дл, за сельскій хозяинъ! Я, братцы, мастеръ… Я вотъ ежели пользуюсь съ лезервовъ покосомъ, такъ больше для скотины своей, а не то что съ барышей…

— А теперь для барышей бери! Право, бери!.. Еще изъ нашихъ же кому перепродашь…

— У меня работниковъ нтъ… Пущай изъ васъ самихъ, кто хозяйне, бертъ: ему къ рукамъ…

— Работниковъ нтъ!.. Вдь мы же теб лезервы-то помочью косимъ?.. Ты только позови, къ теб съ радостью пойдутъ… Ты хорошо угощаешь: за одинъ день все сдерутъ…

Мастеръ колебался.

— Нтъ, не возьму, сказалъ: — куда мн возиться съ нимъ! некогда! Вы вотъ своимъ, хозяйственнымъ-то, лучше спущайте.

— Ну, такъ что-жь: бери, Савелій, обратились къ одному ‘хозяйственному мужику’: — у тебя хозяйство большое, и рукъ будетъ… Теб ужь барышъ къ барышу…

— Рукъ мало.

— Рукъ мало! Да ты тхъ же бабъ возьмешь. Т же бабы къ теб за полцны пойдутъ теперь… Будетъ имъ баловаться-то…

Хозяйственный мужикъ задумался.

— Даю восемь съ гривной, вдругъ сердито заявилъ старикъ едосй, бабій адвокатъ, ни на кого не глядя, и ползъ въ порты за задаткомъ: — мн къ хозяйству… Дуй васъ коли горой!.. У меня въ той же сторон рейда есть, у ‘опеки’ беру…

— Вотъ это дло, ддушка едосй!.. Вотъ и видно, что хозяйственный мужикъ! Выгоды не упуститъ!.. похвалили его на міру, а вмст и пиджакъ.

— Нужно бы съ тебя на міръ четвртушку, заговорили ‘питухи’.

— О, жадные! и то лишку надавалъ, заворчалъ ддъ:— такъ ужь, съ сердцовъ… И то рукъ не хватитъ…

— Полно гршить-то на старости лтъ: рукъ не хватитъ! Тхъ же бабъ собершь… Они къ теб, аблакату, за милу-душу пойдутъ!.. Выставь, говорятъ, для порядку!..

— Нтъ, ничего больше не дамъ…

— Ну, плевать на него. Пущай беретъ…

— Ну, такъ за тобой дядя едосй… Давай задатокъ… сказалъ староста и протянулъ ему руку. Старикъ хлопнулъ его по рук и сдлка совершилась.

— Вотъ оно, что значитъ за умъ-то взяться, говорили на міру.— Вотъ теб три рубля и въ мірской доходъ!

— Ну, вотъ, братцы, теперь Окуньки (другая пустошь).

— Постой, чортъ! Куда тебя несетъ… Сначала Макариху опьмъ, приказалъ міръ старост:— закажи въ кабак четвертуху да наливки бутылку… Вотъ для ноншняго дня и довольно!.. Поздравимъ благородно! Вишь у васъ праздникъ… А Окуньки завтра сдадимъ…

— На Окуньки нужно опекунскихъ позвать… Они имъ къ рук. Можетъ наддадутъ!

— Надо позвать завтра.

Начинало вечерть. Со станціи желзной дороги въ усадьбу ‘христовозлюбленнаго мужичка’ проскакалъ цлый рядъ экипажей: прохали купцы, попы, чиновники, даже губернаторъ. Мужики не расходились и любовались на ‘господъ’ и ‘начальство’. Когда прозжали ‘господа’, мужики не вскакивали и не кланялись, а только длали разныя двусмысленныя замчанія на счетъ того, какъ нон господа къ мужичку льнутъ, что ‘мухи къ меду’, и добродушно смялись. Но когда показалась губернаторская карета, староста пріосанился, всталъ и снялъ шапку. Поднялись мужики.

Съ пріздомъ гостей, паркъ вдругъ весь загорлся разноцвтными огнями, изъ глубины мужицкаго палаццо загремлъ тушъ… Въ воздух просвистла ракета, описавъ красивую дугу, и разсыпалась вверху золотымъ дождемъ!

— Ахъ, драть-те на шестъ, ловко! похвалили разомъ мужпы, и съ этого вступили въ бесду, втянуть въ нее и меня. Бесда пошла на счетъ ‘умственнаго мужичка’.

— Вотъ-де все говорили, что мужикъ глупъ, мужикъ дуракъ, одно слово — дуроломъ, а все это одна несправедливость отъ васъ, господа, была, заявилъ одинъ изъ ‘середняковъ’, обращая послднія слова ко мн.

— Это врно, что несправедливо говорили…

— То-то вотъ и есть!.. Ты вотъ дай-ка мужичку просторъ — вотъ онъ куда возлетитъ… Вишь, вишь! Еще! Смотри, братцы, сейчасъ звзда разсыплется!

И мужики подымали бороды къ небу, гд снова лопалась ракета.

— Это его сынъ забавляется со мнуками… Мнуки то у него вдь большую учобу прошли!

— Что говорить: уважительный мужикъ, оборотистый, трудовой мужикъ!.. Онъ брюха не нагуляетъ, что вотъ другіе городскіе купцы… Мужикъ онъ ровный… Онъ, вонъ, вмст съ нами встатъ… Встанешь, а ужь онъ, глядишь, али на кирпичномъ у себя, али на заводской стройк, али въ городъ детъ на свою фабрику… Мужикъ неустанный!.. Трудъ, братецъ! Онъ теб на печь не ляжетъ… Вотъ ему Господь и таланы посылаетъ… А онъ ихъ прнумножаетъ! И не то чтобы нахрапомъ, а все у него въ правилахъ, въ порядк… А вдь ужь ему семьдесятъ годовъ считаютъ! Вотъ какъ! А онъ съ господами еще, значитъ, во всякій разговоръ можетъ войти… Да! Ты и смотри!… и т. д. и т. д. до въ томъ же род.

Веселе и шумне гуляли гости въ усадьб ‘христовозлюбленнаго мужичка’, громче играла музыка, чаще и чаще стали доноситься изъ парка крики ‘ура!’ сопровождавшіе выпиваемые тосты, ярче горла иллюминація, выше взлетали ракеты и бураки, и на нашей сходк все больше крпчали похвалы ‘умствемному’ мужичку, все умиленне и умиленне говорилъ объ немъ лопухинецъ…

Только здсь и во всей глубин постигъ, до какой степени вками оплеванный, обруганный, униженный и оскорбленный мужикъ жаждетъ ‘ума’, жаждетъ реабилитаціи своего человческаго достоинства, жаждетъ всми силами и средствами доказать, что онъ — равноправное существо со всми. И могъ постигнуть потому, что сидлъ и слушалъ разговоры среди лопухинцевъ, этмхъ трудолюбивыхъ, предпріимчивыхъ, самостоятельныхъ и свободныхъ мужиковъ, которыхъ похвалы ‘христовозлюбленному мужичку’ проистекали не изъ халуйскаго усердія, не изъ экономической зависимости отъ этого ‘мужика’. Это было свободное выраженіе извстнаго склада умонастроенія, это было новое деревенское ‘общественное мнніе’, возросшее и воспитанное въ атмосфер ‘двоедушія и двуличія’. ‘Новыя птицы — новыя псни’. Былъ гнетъ рабства, былъ тотъ историческій періодъ, когда мужикъ въ подвигахъ терпнія и самопожертвованія и въ общинной солидарности заявлялъ о своемъ человческомъ достоинств, эти подвиги были его идеалами, они не дали ему стать илотомъ. Наступилъ другой періодъ: нравстенные идеалы стали ветхими идеалами. Потребовался ‘умъ’. ‘Умственность’ стала идеаломъ мужика. И надо отдать справедливость лопухинцу: онъ покланялся и умилялся, въ идеал, только передъ дйствительно достойными уваженія свойствами этой ‘умственности’: онъ умилялся передъ предпріимчивостію, оборотистостію, энергіей, трудомъ, онъ восхвалялъ только то, что добыто этимъ путемъ. Онъ находилъ въ ‘христовозлюбленнъмъ мужичк’ кое-какія дурныя качества (‘прижимку’, напр.) — и относился къ нимъ съ порицаніемъ. Онъ восхвалялъ, напримръ, этого христовозлюбленнаго мужичка, и въ то же время не долюбливалъ другого сосдняго мужика-собственника, который нагло и съ нахрапомъ эксплуатировалъ чужой трудъ, который закрпостилъ себ сосднія деревни. Этотъ мужикъ только жирлъ, пыжился, издвался надъ своими жертвами при помощи опоенныхъ имъ волостныхъ писарей, старшинъ и прочей деревенской администраціи. ‘Дураку-то, пожалуй, дай въ руки палку — онъ всмъ головы посшибаетъ! Дураки-то у насъ и прежде бывали. Поставитъ, бывало, баринъ дуролома въ бурмистры, ну, онъ и воюетъ въ мертвую голову! Такъ и Паршка. Нацапалъ земли, нахапалъ, давай всхъ опаивать! И вертитъ! Разв это такъ? Дуроломъ онъ былъ — дуроломъ и есть! Эдамъ-то всякій, пожалуй… Не велика заслуга… А ты честно, благородно хозяйствуй, въ правилахъ… Вотъ заслуга!’

Очевидно, мужикъ ищетъ и жаждетъ ‘ума’, поддерживающаго свое достоинство безъ нахрапа и насилія, ‘тонко, въ правилахъ’… Гд же этотъ ‘умъ’? Конечно, не въ деревн… Въ деревн были идеалы, но идеалы нравственные, идеалы терпнія, самопожертвованія и солидарности. Но что эти идеалы дали деревн? Разв они спасали мужика отъ униженія и оскорбленій? Разв они дали мужику экономическую самостоятельность? Разв мужикъ слышалъ за нихъ отъ кого-нибудь изъ ‘умныхъ’ людей слова похвалы, признательности? Разв уважали мужика за эти ‘нравственные подвиги’? Да и можетъ ли онъ что-нибудь выиграть теперь съ этими подвигами? Разв ‘умные люди’ считаютъ ихъ ‘силой’? Разв этими подвигами ‘умные люди’ достигаютъ самостоятельности и гарантій, признанія своей равноправности и человческаго достоинства? Гд же эти идеалы ‘умныхъ людей’? Понятно, они въ город, а не въ деревн’. И лопухинцы душой и мыслью тяготютъ къ городу: тамъ ключъ къ экономическому благосостоянію и гарантіи человческихъ нравъ. Лопухинецъ ужасно любитъ ‘городского человка’, онъ готовъ бесдовать съ нимъ дни и ночи, онъ его не боится какъ ‘барина’, не халуйствуетъ передъ нимъ, онъ его ‘уважаетъ’, не унижая себя, онъ бжитъ къ нему за совтомъ при каждомъ удобномъ случа, онъ ищетъ отъ него поддержки своему ‘уму’, указаній.

Вотъ фактъ: у каждаго ‘умственнаго и хозяйственнаго мужичка’ есть въ город свой ‘совтникъ’, свой ‘благопріятель’, ‘адвокатъ’. Этотъ благопріятель не рдко ‘длаетъ честь’ своему кліенту, прізжая къ нему въ гости, въ деревню… И, Господи! Какъ радъ, какъ доволенъ ‘хозяйственный’ мужичокъ этимъ посщеніемъ! Онъ не знаетъ, гд посадить гости, чмъ его угостить… Онъ водитъ его по своей усадьб, онъ разсказываетъ ему про успхи своего ‘хозяйствованія’, онъ ведетъ его къ лошадямъ, и коровамъ, на поле, на новую стройку… Онъ ведетъ съ нимъ длинные бсды о деревенскихъ порядкахъ и поучается инымъ порядкамъ… Онъ жалуется на своихъ враговъ — и вмст обсуждаютъ проэкты тяжебъ… ‘Вотъ они наши-то глупые деревенскіе распорядки!… А ты скажи, какъ въ закон, какъ въ правилахъ… такъ ли?’

— Такъ, такъ, говоритъ уподчиванный гость, икая на всю комнату и позвывая.

— Законъ-то вдь онъ для всхъ одинъ!.. Такъ ли я говорю?

— Конечно, одинъ… Разв два закона быть можетъ?.. Чудаки!.. Ха, ха, ха! веселится гость.

— Да вдь я о томъ же…

Въ такомъ род заканчиваетъ свои бесды съ ‘благопріятелемъ’ хозяйственный мужичокъ.

Хозяйственный мужичокъ жаждетъ ‘ума’, онъ льнтъ къ интеллигентному человку, это неоспоримо. И льнтъ вовсе не тогда только, когда онъ нуженъ ему, какъ адвокатъ, нтъ — онъ ищетъ въ немъ себ собесдника, умственной пищи. Это явленіе высокой важности. Его нельзя игнорировать…

VIII.
Сходы продолжаются.— Организація и значеніе въ общин ‘выти’.— Мужики ‘обираются вытями’.— Передлъ и покосъ луга вытями.

Сходы шли за сходами, чуть не ежедневно. Какъ и въ деревн Ямы, я былъ почти на всхъ сходахъ. Но общее впечатлніе здсь имло уже нсколько иной характеръ. Въ то время какъ ршенія сходовъ ямскихъ мужиковъ представляли собою рядъ вынужденныхъ компромиссовъ, здсь эти ршенія не были уже только компромиссомъ, компромиссъ осложнялся новымъ элементомъ, игравшемъ въ Ямахъ, сравнительно, мене видную роль. Это — элементъ комерческій, придававшій всмъ этимъ сходкамъ характеръ торгашескихъ сдлокъ. Все, что было въ интересахъ этихъ сдлокъ, принималось единогласно и отвергалось все, что могло уменьшить выгодность сдлки. Въ особенности это рзко проявилось на тхъ сходахъ, на которыхъ присутствовали представители и другихъ общинъ Нижнихъ и Верхнихъ Лопуховъ, какъ напримръ, опекунской, ‘семидушки’ и проч. Мы уже говорили выше, при какой невроятной чрезполосиц владли эти общины землею. И вотъ вс эти ‘ремни’, ‘барышки‘, ‘полосы’, ‘паженки’, перескавшія владнія то тхъ, то другихъ — мнялись, перепродавались, ‘пропивались’, и, въ конц концовъ, подбирались ‘хозяйственными мужичками’ или сторонними лицами ‘къ своему хозяйству’ и группировались въ ихъ рукахъ въ большіе ‘куски’. Сходки принимали страстный характеръ ‘коммерческой игры’: изъ всякаго ‘куска’ выжималось все, что только можно было выжать, община донимала сосднюю общину, товарищество изъ ‘хозяйственныхъ мужичковъ’ брало аренды и вновь пускало ихъ въ торги, отдльныя лица донимали въ свою очередь общины и товарищества, а послднія донимали ихъ. Цны возрастали неимоврно. Вотъ, напримръ, до чего доходило дло: мы уже говорили выше, что близь Нижнихъ Лопуховъ находился лужокъ въ 4 десятины, который принадлежалъ тремъ владльцамъ: ‘ремень’ въ 1,200 кв. саж. принадлежалъ крестьянамъ, жившимъ за 18 верстъ, а остальное колите ство находилось въ общемъ владніи Нижне-Лопухинцекь и крестьянъ дер. Квашни, жившихъ за 5 верстъ.— Вы легко можете себ представить, какую благодарную почву представляетъ такая чрезполосица лдя развитія ‘коммерческой игры’ хозяйственныхъ мужичковъ! Для владльцевъ, напримръ, ‘ремня’ было очевидно, что этотъ ничтожный клочокъ можетъ явиться такимъ орудіемъ ‘прижимки’, при которой цнность его возростаетъ до невроятной степени. Очень не дурно понимали и Квашнинцы выгоды общаго владнія лугомъ съ нижне-лопухинцами. Повидимому, изъ-за чего бы здсь быть ‘коммерческой игр’ среди солидарныхъ между собою крестьянъ? Разв общность владнія мшаетъ крестьянамъ распредлять его ‘по равненію’, ‘по справедливости’? Да, это и не мшаетъ тамъ, гд крестьянинъ живетъ традиціонными общинными идеалами. Но здсь, въ атмосфер ‘хозяйственнаго мужичка’, самая эта общность является только прекрасной почвой для эксплуатаціи. Нижне-лопухинцы ршаютъ косить этотъ покосъ посл Петрова дня. Квашнинцы говорятъ — косите, но оставьте наши части: мы будемъ косить посл жнитва. Скосили свою часть нижне-лопухинцы, но ремень и часть квашнинцевъ остается не скошенною. А у нижне-лопухинцевъ не куда скотину выгнать! Прекрасная отава пропадаетъ даромъ. Нужно снять отаву у сосдей. Торги, переторжки, аукціоны — идутъ одинъ за другимъ, изъ году въ годъ. Тяжбы, ссоры, крайнее обособленіе интересовъ — вотъ ихъ послдствія Паденіе межь общинной солидарности — ихъ конечный результатъ.

— Братцы мои, говорилъ я по этому поводу съ нижне-лопухинцами:— да чего вы не помняетесь землями? что вы ихъ вс къ одному мсту не соберете, чмъ каждый разъ эти базары у себя заводить?

— Эва! Да разв квашнинцы, али теперь т, что ‘ремнемъ’ владютъ, дураки? Съ чего это они станутъ мняться, когда видимая ихъ тутъ польза? Мы ужь имъ отрзали за лугъ поле, что около ихъ межи лежитъ… Такъ они ломятъ за десятину три! То же у нихъ, слава Богу, эта смекалка-то есть! Ихъ тоже на кривой не объдешь! Ежели закономъ не прикажутъ, мы никогда не размежуемся.

И совершенно резонно. Съ какой стати имъ ‘дураками себя оказывать!’ Хозяйственный мужичокъ никогда до этого себя не допуститъ! ‘Видимая его польза — а онъ, наткась, изъ рукъ ее выпуститъ!.. За это и Господь Богъ не похвалитъ!..’ А что мастеръ въ пиджак скажетъ, али самъ ‘христовозлюбленный мужичокъ?’… А что скажутъ вс эти Заозерныя, Залужныя, Поймы, гд умственный мужичокъ настроилъ себ каменныхъ избъ и покрылъ ихъ желзомъ?

Хозяйственный мужичокъ ищетъ ‘ума’, и атмосфера ‘двоедушія и двуличія’ предлагаетъ ему въ изобиліи обольстительные примры ‘умственныхъ операцій’.

Предполагая, что наши читатели изъ предыдущей части достаточно ясно познакомились съ процедурой ‘мны надловъ’, ‘свалки и навалки душъ’, распаденіемъ членовъ общины на категоріи мощныхъ, маломощныхъ, среднихъ и совсмъ немощныхъ семей и дворовъ, вообще съ тми общинными аномаліями, которыя явились въ общин, какъ компромиссъ народныхъ устоевъ съ вншними вліяніями, мы и не будемъ здсь касаться ихъ въ подробности. Только еще разъ поставимъ на видъ, что въ то время, какъ вс эти аномаліи являются въ однихъ общинахъ, какъ Ямская, только вынужденныя компромиссомъ, слишкомъ уже печальные результаты котораго тотчасъ же регулируются въ общин учащеніемъ передловъ съ одной стороны, и организаціей общинной помочи съ другой — здсь, въ общин хозяйственныхъ мужичковъ, этотъ компромиссъ уже представляетъ богатую почву для ‘хозяйственныхъ спекуляцій’. Очевидно, что поправки и регулированія въ форм частыхъ передловъ и общинной помочи, къ которымъ прибгаютъ общины старозавтнаго склада, здсь практикуются въ очень ограниченномъ размр. И понятно: съ точки зрнія ‘хозяйствованія’ — вредны, ‘глупы’ и безполезны какъ самые передлы, такъ и ‘общинная помочь’, ибо т и другія направлены исключительно противъ возможности эксплуатаціи и спекуляціи. Такъ оно и есть въ дйствительности. Въ Нижнихъ Лопухахъ не было передла со времени крпостного права, да и тогда былъ сдланъ, ‘потому что баринъ приказалъ’. Не знаютъ, когда и будетъ еще, ‘потому — и такъ хорошо (понимай, хозяйственному мужику), да еще вотъ болтаютъ, что ежели передлъ сдлать по наличнымъ душамъ, то надлъ съ общины увеличится’. Вообще стоять на томъ, что передлъ полей, съ точки зрнія личнаго хозяйствованія, вреденъ, и что если онъ будетъ сдланъ, то ‘когда выкупимъ землю, а тогда ужь подлимъ въ вчное владніе’.

Что касается ‘помочей’, то въ Нижнихъ Лопухахъ исключительно въ ходу родъ ‘товарищескихъ’ помочей, съ угощеніемъ и безъ угощенія. Эта ‘помочь’ носитъ здсь еще традиціонный характеръ, какъ остатокъ помощи общинной. Въ виду того, что въ сред нижне-лопухинцевъ царитъ ‘середнякъ’ и нтъ особенно капитальныхъ ‘хозяйственныхъ’ кулаковъ, эксплуататорская помочь не развилась въ сердц самой общины, но за то ею съ успхомъ пользуются со стороны — и мастеръ, и ‘христоыозлюбленный мужичокъ’, и тотъ мужикъ-собственникъ, ‘дуроломъ’, который сдаетъ нкоторымъ изъ нижне-лопухинцевъ землю въ аренду. Развитіе товарищеской помочи у лопухинцевъ обусловлено нкоторыми особыми причинами. Этотъ родъ помочи является какъ бы связующимъ звеномъ между противорчивыми, несовмстимыми сторонами души деревенскаго наивнаго Тартюфа. Къ характеристик этой другой стороны педали мы и перейдемъ теперь.

——

Посл трехъ-четырехъ сходовъ, ‘коммерческія операціи’ были боле или мене прикончены, люди и земля разсортированы. Боле сильныя и богатыя семьи ‘округлили хозяйство’, семьи малосильныя или совсмъ отказались отъ земли, ‘перепродали’ (т. е. сдали въ аренду) свои надлы ‘шабрамъ’, отпустивъ мужиковъ на заработки, а бабамъ предоставивъ свободу или побираться съ ребятишками, если они немощны, или поступать въ работницы къ тмъ же, которые пристегнули къ своему ‘хозяйству’ ихъ надлы.— Мы уже говорили, что Нижніе-Лопухи еще не доразвились до такихъ грандіозныхъ типовъ ‘хозяйственныхъ’ общинъ, какъ сосднія села, напримръ, Добролюбовой Вслдствіе этого здсь и отношенія крупныхъ хозяйствъ къ мелкимъ не совсмъ обострились, а та, другая сторона лопухинской души, традиціонная, вносила еще значительную ‘поправку’ въ общинное неравенство.

Кажется, это было передъ возкой навоза. Староста прошелъ по окнамъ. Переходя отъ избы къ изб и постукивая палкой, онъ кричалъ: ‘Выходите на сходку! на сходъ выходите! Обираться вытями! Вытями обираться выходите!’

Наскучивъ прежними торгашескими сходами съ ‘магарычами’ и ‘пропиваніемъ’, съ торгами и переторжками, съ ‘прижимкой’ и ‘дожимкой’, и со всми неизбжными аттрибутами толкучаго рынка, съ продающейся бдностью и покупающимъ достаткомъ, съ маклерами, набивальщиками цнъ, перепродавцами и барышниками, со всмъ ужасомъ взаимнаго поданія и личныхъ интересовъ, я чуть не припрыгнулъ отъ радости при окрикахъ старосты. Наконецъ-то, вотъ оно, это оригинальное, родное и завтное! Я выбжалъ на улицу, и прежде всхъ явился на ‘мірское бревно’… Но русскій мужикъ на сходы сходится медленно, чтобы собрать тридцать человкъ, надо, по крайней мр, полчаса, если не часъ. Вотъ пришли двое-трое и стали ‘сказки разсказывать’, въ ожиданіи другихъ. Подошелъ четвертый — свою сказку разсказалъ. Тамъ пятый подошелъ. Другіе что-то запоздали и не идутъ. Вотъ эти пятеро успли уже наговориться и насмяться, какъ подошелъ шестой… Опять сидятъ и ‘сказки сказываютъ’, т. е. выкладываютъ весь запасъ наблюденій и слуховъ за послдніе дни… Прошло четверть часа. Ожидающіе начинаютъ ругаться. Староста волнуется и посылаетъ ребятишекъ съ улицы за отцами… Но и собравшись въ полномъ комплект, сходъ долго еще ‘разговариваетъ въ пустую’: кто-нибудь разскажетъ анекдотъ, хотя про то примрно, какъ попъ сборныя яйца растерялъ, а посл попадья подбирать ихъ пошла. Вс смются добродушно, дружно. Этотъ анекдотъ вызываетъ другой, третій… Прошло уже полчаса, а ‘сходъ’ еще не начинался. И понятно: собираются, только покончивъ работы, отдохнуть. Сходъ — это мужицкій клубъ, асамблея, здсь живетъ мужикъ полной человческой жизнью, какъ равноправный членъ среди собравшихся. Дома, въ изб — нужда, забота, трудъ. Здсь, на сход, мужикъ живетъ умственнымъ интересомъ, здсь каждый можетъ состязаться съ другимъ въ знаніи, опытности, игривости ума, фантазіи и юмора. Здсь мужики учатся одинъ отъ другого — и очень рады послушать постороннихъ. Вотъ почему мужики любятъ, когда на сходахъ бываютъ посторонніе: ‘Уму-разуму поучиться, да и свою сметку показать!’… Коренной мужикъ ужасно хорошъ на сходахъ! Въ особенности въ общинахъ старозавтнаго завала. Чмъ непосредственне, свободне сходъ — тмъ лучше. Мн кажется, что у мужика можно отнять все, но правомъ схода онъ поступится только послдимъ… Только крайнее общинное неравенство, только язва индивидуа лизаціи можетъ разсять и уничтожить мужицкій сходъ…

— Ну, православные! надо вытями обираться… Пора ужь.. Того гляди, страда нагрянетъ… Вишь какъ жарко стоитъ! сказалъ староста, прерывая расходившуюся ‘бесду въ пустую’.

— Ну, что-жъ! Разв долго! Ддъ едосй, начинай Кочеткову выть собирать!..

Впрочемъ, позвольте мн сдлать здсь отступленіе и познакомить васъ съ тмъ, что такое нижне-лопухинцы разумютъ подъ словомъ ‘выть’.

Выти — это, въ представленіи народа, собственно сельско-хозяйственныя артели, на которыя распадаются большія общины для удобства общихъ сельско-хозяйственныхъ работъ. Образованіе вытей органически вытекаетъ изъ склада общинно-бытовой организаціи.

Если припомнятъ читатели, въ начерченной нами въ 1-й части схем народно-бытовыхъ основъ, мы представили общину, какъ подвижную организацію, образующуюся изъ постояннаго’ естественнаго распаденія большихъ семей на отдльныя грумы семьи. Для большей простоты схемы мы на этомъ и остановились. Но понятно, что организація общины на этомъ не кончается. Съ возрастаніемъ населенія разростаются и самыя общины, которыя точно также, дойдя до извстнаго естественнаго предла возрастанія, неминуемо, въ свою очередь, распадаются на меньшія группы, эти меньшія группы-общины или остаются, если позволяетъ усадебное пространство, на томъ же мст, связанныя въ одну большую общину, или же выдляются, выселяются на другое мсто, невдалек отъ главной общины (выселки, поселки, починки и проч.), образуя новую общинную ячейку. Вс эти отдлившіяся общины-сестры соединяются между собою и съ общиной-матерью въ одинъ органическій, естественный союзъ, извстный подъ именемъ ‘общины-волости’, и между ними происходитъ тотъ же самый процессъ распредленія имущества и труда, какой происходитъ въ сердц каждой изъ этихъ общинъ-сестеръ. Но организація самаго общиннаго, труда здсь уже нсколько иная. Такъ, если мелкая община, состоя изъ небольшаго количества группъ-семей, легко соединяется во время полевыхъ работъ въ одну сельско-хозяйственную единицу, артель, для производства сообща всхъ полевыхъ работъ — община-волость соединяется для общихъ работъ только въ случаяхъ исключительныхъ, для предпріятій грандіозныхъ и необходимыхъ для всей группы общинъ, какъ напримръ, корчеванія, рытья канавъ, осушенія болотъ, орошенія полей, подниманія нови и проч. Исключительно же полевыя работы вести ей сообща было бы немыслимо, почему она ежегодно производитъ на общемъ волостномъ сход только равномрное распредленіе принадлежащихъ ей угодій между своими общинами-дочерьми. Эти-то мелкія общины и носятъ названіе вытей. На выти же могутъ распадаться и сами общины, если он настолько велики, что веденіе сообща полевыхъ работъ становится затруднительно. Такой же процессъ распаденія на выти существуетъ въ Нижнихъ Лопухахъ, (и вообще во всей той мстности, въ которой, какъ мы говорили, еще досел сохранился типъ общины-волости). Онъ представляется въ слдующемъ вид.

Въ т отдаленныя времена, когда въ общин былъ силенъ принципъ патріархальности, когда рабочія силы группировались въ патріархальныя артели семьи, подъ главенствомъ большака (по старшинству или по выбору членовъ семьи), когда эти семьи достигали 15—20 и даже больше душъ, надо думать, что выти, кись сельско-хозяйственныя артели, въ то время сливались съ понятіемъ рода. Такія родовыя патріархальныя группы особенно поддерживались всегда администраціей и помщиками, въ видахъ фиска и выгодъ помщика, это съ одной стороны, съ другой — пришла имъ на немощь религіозная мораль. Вслдствіе этихъ поддержекъ, патріархальная семья-артель, основанная нкогда на равноправности всхъ членовъ семьи и выборномъ начал (что доказывается обычнымъ нравомъ наслдованія при раздлахъ), приняла форму ‘хозяйствованія подъ властью большака, старшаго въ семь, по крови’. Равенство отношеній было нарушено. Неподчинявшіеся деспотизму главы семьи члены не могли выйдти изъ нея, прикрпленные къ ней искуственными мрами барскихъ и административныхъ запрещеній, и нравственнымъ тяготніемъ религіозной морали. Такое положеніе внесло въ крестьянскую семью страшную деморализацію: въ ней развилось рабство слабаго передъ сильнымъ и батраческій способъ хозяйствованія, въ которомъ глава рода или семьи безконтрольно распоряжался рабочею силой подвластныхъ ему членовъ. А такъ какъ этимъ главой всегда являлся мужикъ, какъ отвтственное лицо передъ фискомъ и помщикомъ, то отсюда же проистекло рабство женщины.

Очевидно, подобный порядокъ длъ совершенно противорчію народнымъ идеаламъ, и народъ протестовалъ противъ него или путемъ уголовныхъ преступленій противъ семейныхъ основъ, или постоянно возроставшимъ числомъ раздловъ и выдловъ изъ семей. Съ паденіемъ крпостного права и власти помщиковъ, число семейныхъ раздловъ сразу увеличилось до громадной цифры. Это былъ протестъ личности. О значеніи этого протеста, какъ регулирующаго начала свободы личности, мы уже говорили въ первой части. Нижніе Лопухи, между прочимъ, и представляютъ собою одинъ изъ типовъ общины, гд патріархальная семья совершенно почти исчезла, и гд раздлы — явленіе постоянное. Но такъ какъ, съ экономической точки зрнія, раздлы ведутъ неизбжно уменьшеніе благосостоянія семей, вслдствіе паденія артельной организаціи труда (каковой раньше была артель-семья), то народъ, инстинктивно покоряясь своимъ вковымъ идеаламъ, неизбжно же долженъ былъ придти вновь къ этой артельной организаціи, но не въ форм деморализованной уже патріархальной семьи, а въ форм свободной артели самостоятельныхъ рабочихъ, сходящихся ‘мо-милу, кто кому любъ’. Въ такомъ направленіи онъ и пошелъ.. Но наступившій на смну крпостного права экономическій гнетъ съ одной стороны, фискальный съ другой, и развитіе крайняго индивидуализма съ третьей — все это создало вокругъ мужика удушливую атмосферу, двоедушія и двуличія, столкнуло его съ прямого, естественнаго пути развитія. Въ лучшемъ случа, мужикъ, какъ мы видли, пошелъ на компромиссъ, пошелъ обходомъ къ своимъ идеаламъ, въ худшемъ — повернулъ по пути, прямо противорчившему всмъ его традиціямъ, по пути къ достиженію идеала обособленною, единоличною хозяйствованія, которое возможно только при условіи эксплуатаціи или труда своихъ братьевъ, въ форм ‘батрачества’, или труда своей семьи, въ форм рабскаго, безпрекословнаго повиновенія своему ‘хозяину’. Это два крайнія направленія. Въ громадномъ же большинств случаевъ современная русская мужицкая община представляетъ, какъ мы уже неоднократно говорили, однобокую организацію, не гармоническую, въ которой совмщаются вещи несовмстимыя, наивысочайшія формы общественныхъ отношеній съ формами дикаго, антинароднаго свойства. Экономическій гнетъ и атмосфера двоедушія и двуличія заставляетъ народъ искать спасенія въ этихъ антинародныхъ формахъ, между тмъ, какъ инстинктъ, традиціонная нравственность и ‘общинная совсть’ сдерживаетъ его въ какой-то нершительности, говорить ему о какихъ-то былыхъ идеалахъ существованія…

Все это мы можемъ очень легко прослдить на тхъ же Нижнихъ Лопухахъ.

Въ настоящее время 112 душъ (ревизскихъ) нижне-лопухинцевъ распадаются на 7 вытей, по 16 душъ въ каждой. Большинство изъ этихъ вытей еще досел носить родовыя названія, очевидно, какъ остатокъ нкогда существовавшихъ большихъ патріархальныхъ артелей-семей. Такъ есть выти: Груздей, Сохатая, Мерзлая, Гусева и проч. Передъ началомъ страды и собирается тотъ сходъ для ‘обиранія вытями’, который мы и начали описывать.

Прежде всего выступили представители семи коренныхъ дворовъ, старйшихъ въ извстномъ род. Отъ Груздей — мои хозяева, брательники, отъ Сохатыхъ — Романъ кузнецъ, отъ Гусевыхъ — староврскій дворъ, отъ Мерзлыхъ — ддъ едосй и т. д. Вс они въ разъ стали выкрикивать на сходк такъ: ‘Ну, ты, Иванъ Петровичъ, хочешь что-ль въ мою выть по прошлогоднему?’ — ‘Изволь, съ удовольствіемъ’.— ‘Да у тебя сколько теперь душъ?’

— У меня — на три.

— А работниковъ теперь двое? Ты вдь сына на сторону послалъ?

— Послалъ, это точно…

— Ну, вотъ! Мало! Не хватка будетъ.

— Полно-ce, Миронъ Петровичъ! Не разбиваться намъ стать… Сколько лтъ одной вытью обираемся!..

— Ты бы хоша работницу что ли принанялъ!.. Не управимся!

— Полно гршить! Вдь у тебя теперь хозяйство какое! Слава теб Господи! На пять душъ тянешь! Пятеро работниковъ у тебя… А мн изъ какихъ доходовъ работницу нанимать?..

— Изъ какихъ? Сынъ въ заработки пошелъ — оплатитъ.

— Полно-ce, братецъ мой, гршить-то… Управимся за милу душу… уговаривалъ Иванъ Петровъ.

— Я бы пожалуй… По мн пущай… Да мои обидятся!.. Понимай это… Ровнять надо…

— Это врно… Да ужь ннышнее лто хоша бы…

— Говори съ Кривулей. Какъ онъ? Эй, Елизаръ! Беремъ что ли Ивана Петрова?

— А у него что? откликается откуда-то Елизаръ, двоюродный братъ Мирона.

— На три души — самъ другъ только…

— Ну, что-жь! Старый пріятель!.. Не ссориться же намъ!.. Пущай на выть четвертушку выставитъ, ради для уваженія!..

— Да это изволь, съ удовольствіемъ! говоритъ Иванъ Петровъ:— за этимъ не постоимъ! Господи! да чтобы пріятелей не угостить!.. Помилуй-скажи!..

— Ну, теперь вс ли у насъ? считаетъ Миронъ: моихъ пять душъ, твоихъ, Иванъ — три, Елизаровыхъ — пять, это будетъ тринадцать… Ну, у Пашки-племяша — еще дв… Пашутка! кричитъ онъ нолодому, недавно отдлившемуся отъ семьи Елизара, мужику:— съ нами что ли идешь?

— Нтъ, я нон съ вами не пойду!

— Чего такъ?

— У насъ нон своя выть обирается, молодая! Веселе! улыбаясь кричитъ Павелъ.

— У нихъ нон все новожоны собрались! Что бабы, что мужики — на подборъ! Шишка Василій у нихъ вытнымъ! кто-то поясняетъ изъ толпы.

— Ну, пущай, говоритъ Миронъ:— надо еще три души искать… Эй, православные, не желаетъ ли кто къ намъ? Трехъ душъ не хватаетъ?

— Ты съ Елизаромъ что-ли? подходитъ къ нему смирный мужичокъ!

— Елизаръ, да Иванъ Петровъ.

— Такъ… Я бы, пожалуй, пошелъ… У меня на дв души…

— Лядащій вы народъ! сказалъ Миронъ.

— Ну, не взыщи, братъ, какой есть! Не любо — не просятъ… У васъ тоже ругони не оберешься… Больно вы круты съ Елизаромъ-то!.. отвернулся мужичокъ и пошелъ къ другой групп.

— А вамъ бы чужими руками все, прокричалъ ему въ слдъ ‘хозяйный’ Миронъ: — эй, православные, приставайте кто есть! крикнулъ енъ опять, и прибавилъ, обращаясь къ Елизару:— все лядащій народъ остался…

— Ну, немного чай переработаешь лишковъ-то!.. Зови Алистарха… Пріятель давнишній…

— У него, у Мары — нога болитъ… Врядъ, поди, выйдетъ въ луга…

— Зови, говорю… Что намъ считаться!

— Ну, вы какъ? спросилъ я своихъ хозяевъ:— обрались?

— Да вдь у насъ скоро: мы брательники все… И у всхъ бы скоро, да вотъ нон молодые свою выть обираютъ… Ну, и отошли отъ старыхъ вытей, надо одну старую выть рушить…

— Зачмъ же они свою выть собираютъ?

— Такъ, хотятъ по пріятельски… Все пріятели собрались, одногодки… Оно имъ повольготне на своей-то вол… Со стариками тоже не больно повадно: тамъ окрикнутъ, тамъ ругнуть, а другой разъ и въ загривокъ дадутъ… Молодымъ бабамъ больше достается… Вотъ они въ свою выть и собираются… Веселе!

— А чья же выть нарушилась?

— Да кто ее вдаетъ? У которой меньше душъ выйдетъ — та и будетъ къ другимъ приставать… Должно полагать, Гусева. У нихъ нон большой недочетъ…

— Вы совсмъ что ли обрались? спросилъ, подходя, одинъ изъ Гусевыхъ.

— Обрались… А что?

— Да вотъ бы съ нами…

— Иди къ едосю.

— Гд къ едосю! Ихъ ужь три старика вмст пріятельствуютъ… Все вотъ эти надлали, новождны-то… Все бы имъ на своей вол!..

— Да вонъ Миронъ съ Елизаромъ выкликаютъ… Ступай!

— И то! Али у нихъ нехватка?.. У нихъ выть сильная… Хорошо бы!..

И старовръ пошелъ къ Мирону.

— Ну, а вы какъ? спросилъ я старика-кузнеца Мирона.

— У насъ — чисто… мы изстари пріятельствуемъ съ едосемъ… мы вдь не разчетливы… Намъ съ кмъ ни сойтись… Силенъ ты нон, али нтъ — намъ все одно… Вс люди! Мы не торгуемъ, торговлю изъ этого не ведемъ… Это вотъ ‘питухи’, ну, т — торгуются, потому имъ водки нужно… А намъ что считаться! Усчитывать силу нечего… Вс работаемъ въ разъ за одно… Никто отъ другихъ не отстанетъ…

— А вонъ другіе равняютъ силы-то… У кого нехватка — вступного берутъ, рубль или два…

— Не люблю я этого… Это больше ‘прижимка’… Кабы мы не въ разъ, не за одно, примрно, вс косили,— ну, такъ еще… А то все одно… Такъ это — несправедливость…

‘Обиранье вытями’ продолжалось очень недолго. Только нкоторыя выти, въ которыхъ было больше ‘питуховъ’, дйствительно, обирались дольше другихъ, тутъ торговались: выть просила отъ кого нибудь вступного полведра, а онъ давалъ четверть… Но и тутъ не было особыхъ пререканій. Вообще процессъ ‘обиранія вытями’ шелъ дружно, весело, любовно. Это зависло отъ двухъ существенныхъ причинъ: во-первыхъ, отъ того, что самый жгучій и чувствительный вопросъ ‘распредленія’ былъ въ общин разршенъ заране въ смысл подбора отдльныхъ хозяйствъ, слдовательно, вс т элементы борьбы, экономическаго принужденія, страстной коммерческой ‘игры’ въ надлы и души, которые придаютъ такой мрачный колоритъ общин хозяйственныхъ мужичковъ, здсь уже отсутствуютъ, ихъ невидно, они забыты… Все это нисколько не помшало вытямъ организоваться на основахъ равенства и солидарности. Присутствуя при процесс образованія вытей, вы не можете не придти въ истинное умиленіе, если только вы сторонній наблюдатель, и если передъ вами эти картины являются въ нкоторомъ отвлеченіи отъ прочихъ явленій общинной жизни. Во-вторыхъ, процессъ образованія вытей подчиняется только слдующимъ основнымъ мотивамъ: подборъ вытей идетъ или по родству (скоре, по свойству, чаще всего сходятся свояки и дальные родственники скоре чмъ близкіе: отецъ съ сыномъ, братъ съ братомъ рже, чмъ двоюродные братья, двоюродные дядья), или прямо по товариществу, по пріятельски, по дружб, безъ всякихъ родственныхъ отношеній. Въ обоихъ этихъ случаяхъ дворы, соединившіеся въ выть, держатся очень долго вмст: здсь не бываетъ учета рабочихъ силъ. И понятно: если сегодня у моего пріятеля заболла жена, значитъ рабо чихъ силъ уменьшилось, то было бы странно съ моей стороны, еслибы я сталъ предъявлять за это особыя претензіи.— Хотя ‘вытями обираются’ ежегодно, но эти свойскія или товарищескія выти долго остаются неизмнными, и если участвуютъ ежегодно въ процесс обиранія, то единственно для равненія по душамъ, въ случа если въ выти произойдетъ колебаніе въ числ душъ, т. е. можетъ быть больше, или же меньше 16-ти душъ. Наконецъ уже, рже всего, просто по учету рабочихъ силъ.

Если большой ‘хозяйный’ дворъ въ пять шесть рабочихъ силъ не находитъ себ пріятелей и товарищей (обыкновенно изъ ‘кулаческихъ’ дворовъ, съ сильно-развитыми стремленіями къ обособленію), онъ подбираетъ выть изъ однодушекъ или двудушекъ, вступая съ ними въ торговыя отношенія: если у одно- или двудушника рабочія силы хороши, сдлка происходить безъ особыхъ затрудненій, если, наоборотъ, то, какъ мы видли, начинается ряда о ‘вступномъ’. ‘Равненіе’ происходитъ, такимъ образомъ, при посредств денегъ.

Изъ этихъ-то основъ товарищества, на которыхъ, главнымъ образомъ, происходитъ организація вытей, вытекаетъ органически и ‘товарищеская помочь’, которая исключительно и практикуется въ Нижнихъ Лопухахъ.— Вообще организація вытей, какъ свободныхъ, естественныхъ сельско-хозяйственныхъ артелей, представляетъ въ высокой степени важный элементъ въ общин, въ немъ лежатъ лучшія традиціи и задатки развитія и лучшихъ инстинктовъ общины. Эти артели представляются благодатными явленіями даже въ общинахъ ‘хозяйственныхъ мужичковъ’. Въ организаціи вытей сказываются многіе плодотворные инстинкты народа. Съумть дать имъ санкцію, твердость, прочность и показать путь дальнйшаго развитія — было бы въ высшей степени благотворнымъ дломъ. Но въ атмосфер ‘двоедушія и двуличія’, этотъ элелентъ общины или окончательно извратится, или исчезнетъ очень быстро… Мы видимъ, что неравенство дворовъ въ общин извратило уже первоначальный смыслъ вытей и въ Нижнихъ Лопухахъ {Въ общинахъ, по какимъ либо причинамъ, утерявшихъ значительную долю общинной солидарности и общинныхъ инстинктовъ, образованіе и значеніе вытей совсмъ потеряло свой первоначальный смыслъ и выти удержались просто какъ удобная общинно-административная форма. Такъ, въ сел Пустынь, Рязанской губерніи, состоящемъ изъ 1,050 душъ, вся община распадается на 10 крупныхъ вытей, по 105 душъ, затмъ, каждая выть распадается на ‘четверины’, четверины, въ свою очередь, на ‘осмаки’, и уже осмаки длятся по душамъ. Вытями обираются по порядку дворы. Такимъ образомъ, здсь является такое же искуственное раздленіе общины на части, какъ, напримръ, въ городахъ: частъ, участокъ, околодокъ, кварталъ. Каждая изъ этихъ частей и существуетъ собственно въ виду удобства раскладокъ и раздловъ повинностей и земли, но, внутри себя, эти части не имютъ никакой органической связи, он связались искуствено, между ними не существуетъ братской или товарищеской связи, изъ которой вытекало бы естественно товарищеская взаимопомощь, артельное хозяйство и обработка земли сообща.— Замчу здсь, кстати, что въ нкоторыхъ мстахъ выть называютъ ‘связкой’. Авторъ.}.

Иногда они теряютъ свой первоначальный смыслъ окончательно, и изъ свободныхъ, естественныхъ артелей переходятъ въ мертвыя, искуственныя формы. Такъ, напримръ, въ тхъ же Нижнихъ Лопухахъ, въ приложеніи къ обработк луговъ и распредленій общиннаго лса, выти являются живыми, естественными, цлесообразными организаціями, между тмъ, какъ въ приложеніи къ пахатнымъ поламъ, он являются нетолько вполн мертвой, искуственной формой, но и совершенно ненужной, лишней, нелпой, какъ, въ сущности, нелпа и самая существующая система обработки крестьянскихъ полей.

Это явленіе очень характерное и поучительное. Отчего оно происходитъ? Всматриваясь въ него внимательне и глубже мы видимъ слдующее. Во-первыхъ, выть, какъ и всякая артель, есть вполн свободный, естественный союзъ лицъ для производства работъ сообща и на основахъ взаимопомощи. Посмотрите на наши деревенскія свободныя артели, хотя плотниковъ или лсниковъ: для производства извстныхъ работъ, они соединяются и затмъ, по окончаніи работъ, снова расходятся впредь до наступленія опять надобности въ общей работ. Если эти работы будутъ постоянны и непрерывны — постояненъ и непрерывенъ будетъ періодъ существованія артели. Отсюда понятно, что примненіе артельной формы труда къ обработк луговъ вполн цлесообразно: съ одной стороны потому, что передлъ луговъ и равненіе ихъ происходитъ большею частью ежегодно, передъ началомъ работъ, что въ высшей степени важно для принципа общинности, съ другой — потому, что ежегодные передлы луговъ даютъ образоваться артелямъ каждый разъ, вновь, по-милу, по дружб или по другимъ соображеніямъ, совершенно свободно, придавая каждый разъ этой организаціи жизненность, и въ тоже время каждый разъ производя равненіе, а не періодически. Другое дло — обработка полей, съ боле или мене длинными періодическими передлами, по трехъ-польной систем, при первобытныхъ орудіяхъ труда. Представьте себ, что сегодня община ‘обралась вытями’ и стала передлять землю по этимъ свободнымъ группамъ {Нельзя не замтить, что самое выраженіе ‘обраться вытями’ очень характерно и ясно указываетъ на образованіе вытей ‘по-милу’, свободно, естественно, а не искуственно, какъ напримръ, по порядку дворовъ.}. Раздлили землю. Что должно логически слдовать изъ этого длежа по свободнымъ товариществамъ и артелямъ? Несомннно, артельная обработка на основахъ общаго труда и взаимопомощи, съ длежемъ продукта — какъ результатомъ труда артели. Кончены полевые труды, артель разсыпается, а на будущій годъ снова должна произойти таже процедура: ‘обираніе вытями’, длежъ и равненіе между ними земли — и опять общая обработка. Мы это и видимъ тамъ, гд община поставлена въ благопріятномъ условіи, гд она руководится исключительно общинными инстинктами. Вотъ вамъ первый характерный примръ, имющійся подъ руками: ‘Крестьяне хутора Гревовки, Черниговской губерніи и узда, взявши въ 76 году въ аренду цлымъ обществомъ имніе и найдя, что длежъ земли по домохозяйствамъ, въ виду разнокачественности почвы и по другимъ причинамъ, неудобенъ, ввели общественную запашку совмстный сжинъ и обмолотъ, такъ что въ раздлъ идутъ уже зерно и солома. Также поступаютъ съ снокосами. До 77 года прошелъ уже годъ, какъ крестьяне начали вести хозяйство на такихъ основаніяхъ. Практика нисколько не охладила ихъ, и они находятъ свою систему и справедливой и удобной. Ни общій трудъ, ни длежъ продукта не подавали повода къ недоразумніямъ и нареканіямъ, наивно замчаетъ авторъ сообщенія, какъ будто этотъ порядокъ для мужиковъ новинка, въ род картофеля, завезеннаго изъ Америки. (Матерьялы статистическаго отдленія при Черниговской земской управ. См. программу В. Э. О. изданіе второе) {Нельзя не пожалть, что факты подобнаго рода сообщаются крайне поверхностно, и по нимъ ршительно невозможно представить себ самый процессъ общинной обработки. Явилось ли оно путемъ организаціи вытей, или вслдствіи измненія самой системы обработки полей, или введеніемъ такихъ орудій труда, которыя требуютъ коллективнаго участія въ пользованіи ими всхъ членовъ общины. Знать это очень важно Существуетъ мнніе, что устойчивость общинной работы стоитъ въ прямой зависимости отъ орудій производства Мнніе это въ извстной степени справедливо. Дйствительно, примненіе интенсивнаго хозяйства къ машинной обработк и организаціи вытей въ высшей степени благотворно повліяло бы на развитіе общиннаго труда, а вмст съ тмъ и воскресило бы въ народ его исконные идеалы.}. Вотъ какова логика мужицкой общины. Но такъ ли выходитъ въ большинств нашихъ деревенскихъ общинъ, сбитыхъ уже совсмъ съ толку и постоянно, кром того, сбиваемыхъ съ него? Конечно, далеко нтъ. Мы знаемъ, что всюду преобладаетъ въ приложеніи къ пашн система періодическихъ пополосныхъ передловъ, система, такъ излюбленная нашими защитниками общины и учеными спеціалистами, что они въ ней видятъ конечное выраженіе народныхъ общественныхъ идеаловъ и стремленій. Эта же система, какъ мы говорили, дйствуетъ въ Нижнихъ Лопухахъ. Подливъ землю по вытямъ, сами выти ржутъ доставшіеся имъ жеребьи ‘по полосамъ’ (т. е. по душамъ), и затмъ всякое активное значеніе вытей исчезаетъ вплоть до новаго передла, который будетъ еще лтъ черезъ 15—20, когда эти свободно-собравшіяся выти давнымъ давно потеряютъ уже внутреннюю связь, члены ихъ вымрутъ, перетасуются, перессорятся… Да и зачмъ, какой смыслъ иметъ здсь эта связь?.. Понятно, никакой, она является мертвой, архаической формой… А между тмъ, какой, въ сущности, жизненностію и богатыми -задатками развитія обладаетъ эта форма!

Къ организаціи вытей намъ остается еще прибавить фактъ сильнаго развитія у лопухинцевъ товарищескихъ кооперацій по съмк пашни и луговъ у сосднихъ землевладльцевъ. Развитію этихъ товариществъ несомннно содйствовали, съ одной стороны, практика обработки луговъ ‘вытями по-милу’, съ другой — семейные раздлы или паденіе патріархальныхъ артелей-семей. Къ сожалнію, эти, товарищества, въ дальнйшемъ развитіи, пошли по пути конкурренціи и коммерческихъ сдлокъ, составляются он но денежной сил участниковъ, по паямъ — хотя артельная обработка луговъ примняется еще и здсь. Иногда цлая вытъ беретъ въ аренду луга.— Объ этомъ мы уже говорили въ первой части.

——

‘Обрались вытями’, началась жеребьевка. Въ жеребьевку шли т мелкія пожни, пустошки и чрезполосные луговые ‘ремни’, которыя по своему незначительному объму, неудобны для обработки цлой вытью и которые, уцлли, по какимъ-либо причинамъ, отъ операціи общинныхъ аукціоновъ.— Но они очень удобны для обработки одной, двумя, тремя вытями. Жеребьевка производилась такъ: брались какихъ-нибудь дв снокосныхъ пустошки, изъ которыхъ та и другая различны по качеству травы, по объему, по разстоянію отъ села и проч. Какъ обыкновенно, здсь прилагался общій способъ ‘равненія’: если пустошки ровны по качеству, но не ровны по объему, то большую пустошь бросали на четыре выти, а меньшую — на три, если не ровны по качеству, то вытямъ, получившимъ по жеребью худшую пустошь, прибавлялась какая нибудь часть покоса въ лсу и т. п.

Но перейдемъ къ самому процессу общинной обработки вытяни. На послднемъ сход ршили черезъ день выходить въ луга.

Было великолпное утро, свжее, росистое, ядреное, въ организм невольно пробуждалась энергія, бодрость. Солнце едва поднялось еще на горизонт. По лугамъ разстилались молочные пары и медленно таяли и разливались, чмъ выше поднималось солнце. Въ сел только что согнали въ стадо скотину. Раздался звонъ косы.— На улиц показались мужики съ косами на плечахъ и торопили бабъ. Неуспвшіе убраться бабы кричали: ‘ступайте, длите… Мы поспемъ!’ Наконецъ, у избы старосты собрались вс выти — и двинулись на большой лугъ. Я пошелъ вмст съ ними. Толпа была огромная, такъ какъ требовалось, чтобы каждый дворъ выставилъ непремнно всхъ наличныхъ работниковъ — иначе, конечно, вышло бы ужь вовсе не ‘по-пріятельски’ и не ‘по-милу’. Вслдствіе этого, на сел, въ полномъ смысл слова, остались только самый старый, да самый малый. Все, что въ силахъ было работать — умло грести или косить — шло въ луга. Подойдя къ границ луга, семь ‘вытныхъ’, по старшинству или ‘по уваженію’, по расторопности, выступили впередъ — нея прочая рабочая братія разслась по пригорку. Вытные окинули глазами ближайшую площадь луга, послали двоихъ опредлить примрно границы ея, ‘по качеству’, напримръ, отъ куста съ одной стороны до болотистаго луга съ другой, затмъ, опредливъ, гд будетъ ‘отбойка’, т. е. граница, отдляющая плохую траву отъ хорошей, вытные перекрестились и выставили мрщиковъ, изъ тхъ же ‘вытныхъ’, боле сообразительныхъ и ловкихъ на вычисленія. Мрщики приступили къ точному измренію ‘карты’ (то же, что емь у ямской общины, т. е. площадь луга одинаковаго качества, предназначеннаго для операціи работа за одинъ пріемъ).

Измреніе происходило такъ: одинъ мрщикъ измрялъ косьемъ ширину, другой длину прямоугольника, затмъ оба они останавливались и впродолженіи нсколькихъ минутъ молча начинали вычислять, пуская въ ходъ пальцы, требовалось намренное количество косьевъ раздлить на пять частей, изъ которыхъ дв пятыхъ требовалось оставить изъ каждой карты общин изъ деревни Квашни, а три пятыхъ — косить самимъ. (Лугъ, какъ мы говорили, былъ общій у двухъ общинъ. Квашнинцы не согласились косить вмст, такъ какъ торопились прикончить работы дома и оставили этотъ покосъ до окончанія жнитва). Вычисленія быстро были готовы, и мрщики снова косьялы отдлили ²/₅ отъ ³/₅, теперь слдовало ³/₅ карты раздлить на семь частей (семь вытей), опять мрили косьями, большею частію по 5 — 6 — 7 косьевъ на выть, отмривъ часть выти по одной сторон прямоугольника, мрщикъ длалъ тапокъ (прокашивалъ косой крестъ), отмривъ часть другой выти — длалъ второй тяпокъ и т. д.

Продлывая эти прокосы, онъ выкрикивалъ такимъ образомъ: Рзвый! (т. е. пай первой выти) — семь косьевъ да полукосье!.. Первый! (пай второй выти) — столько же!.. Второй — столько же!.. Третій-ж-столько же… Четвертый — уржь: семь косьевъ! (это значитъ попала полоса боле сочной и густой травы)… Поддбье (пай шестой выти, предпослдній) — столько же! Дебъ (послдній пай) набрось: восемь косьевъ! (значитъ трава хуже, подходитъ къ болоту).

Одновременно съ этими выкриками, второй мрщикъ на противоположной сторон карты длаетъ такіе же прокосы.

— Готово! кричали мрщики, вскидывая на плечи косы и направляясь къ мсту жеребьевки.

— Ну, ладно! Врно ли? спрашиваютъ мужики.

— Ужь врно! Небойся!

— То-то, братцы… А то съ этими квашнинскими бда! Такой народишка подлый. Прошлый годъ мы имъ выплатили ужь пятнадцать рублевъ штрафу: нахали, проврили, нашли гд-то на два косья не справку — пошла тяжба! разсказывали мн:— старшину позвали, сотскихъ, писаря… Господи помилуй! Ничего не подлаешь — отдали пятнадцать рубликовъ… Врно ли, братцы, снохри! Сдлайте милость — дли врне.

— Врно ужь! Смотри…

— Ну, начинай, староста!

— Вытные, давайте жеребья! крикнулъ староста, подставляя картузъ.

Каждый изъ вытныхъ положилъ въ картузъ жребій своей выти (маленькія палочки съ разными значками, вырзанными ножомъ: крестъ, лапа (одна зарубка), дв лапы, списокъ, косая, три лапы, пустая).

Въ это время сидвшая толпа рабочихъ, бабы, мужики, двки, парни, подростки, поднялись и плотнымъ кольцомъ окружили вытныхъ и старосту. Настала мертвая тишина. Въ воздух сверкали, да иногда звякали одна о другую вскинутыя на плечи косы. Самый меньшій изъ подростковъ сталъ вынимать жеребьи и поочередно подавалъ ихъ старост. Староста громко выкрикивалъ номера. Операція эта производилась неимоврно быстро, слдующимъ образомъ:

Староста (кричитъ): Рзвый — косая!

1-й вытный (кричитъ): Косая — наша! Косая — рзвый! Рзвый нашъ! Бги на рзвый!

Вся косая выть длится на дв части и бросается со всхъ ногъ къ своему паю рзвому, одна половина остается на одной сторон, другая бжитъ на другую сторону карты. У отмтки съ этой стороны стоитъ самъ вытный, у противоположной становится другой мужикъ и кричитъ: рзвый! здсь! Броди! Вытный бжитъ бродомъ на косу товарища и, такимъ образомъ, прокладываетъ границу по трав, отдляющую ихъ пай.

Въ то время, какъ первая косая выть побжала устанавливаться, староста уже прокричалъ: Второй — лапа!

2-й вытный: Лапа — наша! Второй — лапа! Второй нашъ! Бги на второй!

Вторая выть бросается на второй пай.

Староста: Третій — пустая!

3-й вытный: Пустая — наша! Третій — пустая! Бги на третій! Третья выть бжитъ на свой пай за вытнымъ.

Староста (кричитъ изо всхъ силъ, повышая голосъ, такъ какъ шумъ отъ устанавливающихся на паяхъ вытей идетъ страшный): Поддбье — крестъ! Крестъ — поддбье!

6-й вытный: Крестъ нашъ! Поддбье наше! Бги на поддбье!..

Староста (наскоро выкрикиваетъ): Дбъ — списокъ! и бросается бжать, крича: гд наша выть, гд моя выть?

— Здсь, здсь третья! откликаются ему.

7-й вытный (въ то же время кричитъ): Дбъ нашъ! Бги на дбъ!

Вся эта процедура выбиранія жеребья продолжается не больше минуты! Можете себ представить, какой тутъ происходитъ шабашъ: все бжитъ, кричитъ, толкается, сортируется, ‘бродитъ’. Но прошла минута — и опять все смолко и передъ вами картина: выти распались пополамъ и об половины растянулись лентами по параллельнымъ бокамъ карты, рабочіе стали другъ противъ друга.

Но это только секунда.

— Съ Богомъ! крикнулъ кто-то. Об линіи взмахнули косами, косы взвизгнули въ густой трав и, равномрно наступая съ каждымъ взмахомъ косъ, ряды косцовъ стали приближаться одинъ къ другому, чтобы сойтись по середин карты. Работа шла замчательно единодушно и дружно. Косцы повеселли. Одна выть острила надъ другой. Въ особенности весела была молодая выть. Старыя выти трунили надъ ней. Хохотъ молодыхъ мужиковъ и веселые, звонкіе выкрики молодыхъ бабъ. Черезъ четверть часа, карта была сбрита ‘подъ гребенку’. Бабы побросали косы и взялись за грабли. Мужики — кто длалъ концомъ косы свой знакъ на прокос своей выти, кто пошелъ длить новую карту. Прочіе сли отдыхать. Бабы подобрали сно въ правильные грядки и постарше услись около мужиковъ, молодыя собрались въ кучу, и въ утреннемъ воздух раздалась громкая псня.

Весь процессъ длежа и косьбы карты продолжался сорокъ минутъ, изъ которыхъ 10—15 минутъ шли на длежку и которыя въ то же время были необходимымъ отдыхомъ для косцовъ. Пока они отдыхали, мрщики длили вторую карту.

Къ девяти часамъ утра было снято десять картъ (средней величины, отъ 70—80 косьевъ въ длину и въ 40—50 ширины). Солнце уже стояло высоко, ‘роса’ отошла, косьба на ныншній день кончилась. Вс медленно потянулись къ деревн. Часамъ къ 12 посл обда, двки, разодвшись въ лучшія платья, взяли грабли и, въ сопровожденіи имвшихся на лицо парней, двинулись снова на лугъ ворошить и шевелить сно, а часа въ четыре, когда жаръ немного спалъ, мужики похали туда же на телегахъ навьючивать сно въ возы. Полувысохшее сно свозила каждая выть на задворки къ своему вытному, здсь оно снова сушилось до полудня слдующаго дня, подъ присмотромъ уже ребятишекъ и стариковъ со старухами, которые ужь только и могли длать, что легонько пошвыривать граблями сухую траву. На слдующее утро, на слдующую ‘росу’, какъ говорятъ мужики, повторилось тоже самое. Новыя десять картъ были сняты съ луга. Теперь лугъ уже представлялъ изъ себя видъ шахматной доски, усянной нескошенными зелеными картами Квашнинской общины на желтоватомъ фон скошенныхъ площадей.

Въ этотъ день случился эпизодъ, который поразилъ меня оригинальностію и, такъ сказать, непосредственной первобытностію.

Я былъ на сельской улиц, когда выти возвращались часовъ въ 10 съ покоса, одн раньше, другія позже. Впереди прошли бабы. Скоро показались мужики, между прочимъ наши брательники. Вдругъ изъ воротъ одной избы выскочила старуха, не бывшая на покос, и накинулась на брательниковъ и другихъ мужиковъ съ бранью на всю улицу.

— Ахъ, вы, безстыжіе, шалопуты вы этакіе! Вишь бороды-то распустили, что добрыя лопаты, а охальничать не стыдно!

— Чего ты, старая, взболамутилась? пріостановились мужики.

— Чего? Еще спрашиваете чего? Чего вы мою молодуху охаяли да изсрамили? Чего она вамъ, въ шутихи досталась? Али что мужа у нея нтъ, такъ и стыда не видать.

— Ну! Эка, посмялись!.. Недотроги какія!

— Нтъ, ты охальничать-то не смй… Натко-съ, совсмъ бабу съ покосу прогнали… Пришла, реветъ, что это за порядки! А ты что? Ты кто? напустилась грозная старуха на одного изъ нашихъ брательниковъ… Вдь ты вытный? Вдь она въ твоей выти шла? Ты чего смотрлъ? Ты долженъ бы защиту ей дать, а замстъ того самъ охальничалъ, да на смхъ подымалъ… Что ты посл этого за вытный? Да кто посл этого къ вамъ въ выть пойдетъ? Никто! Безстыжіе твои глаза! Какой ты своей выти защитникъ? Какіе вы другимъ помощники?..

— Полно, дура старая… Кто ее хаялъ?.. Мы только посмялись…

— А чего баба плачетъ?.. Знаю я, какъ вы, охальники, сметесь. Ты вотъ свою жену пускай на посмянье, а не чужихъ, коли больно веселъ… Эхъ, ты, вытный, вытный! Стариковъ-то на выти хорошихъ нту, чтобы уму-разуму учить… Да провалимся мы скоре скрозь землю, чмъ въ другой разъ къ вамъ въ выть идти… Какая это выть! Своихъ въ обиду даетъ… Что это за выть? Срамная это выть — только и названья ей…

Долго еще старуха бушевала и кричала въ такомъ род на всю улицу. Мужики смялись, однако, брательникъ-вытный сконфузился не на шутку. Былъ пущенъ по селу, своего рода, срамъ не малый.

— Что это у васъ? спросилъ я.

— Да такъ, изъ ума выжила старая…— Вишь быдто ея невстку въ покос осмяли, а (я вишь но охранилъ… А и всего-то было, что Сосна въ охапку ее взялъ да повалилъ… Ну, а вытямъ весело! хохотать!

Дйствительно, этотъ эпизодъ очень интересенъ въ смысл характеристическаго значенія у народа ‘вытей’. Уже изъ этой, пустой, повидимому, сценки, вы можете видть, что выть не есть нчто искуственное — это глубокая традициціонная организація, выработавшая извстные нравственные устои.

По мр того, какъ сно сохло, на задахъ усадьбы, ежедневно, къ вечеру, происходилъ длежъ ею въ каждой выти между вытчиками. Дло это происходило такъ. Все сушившееся въ этотъ день сно сгребалось въ боле или мене равномрныя копны, которыя, въ нкоторыхъ мстахъ, больше ради шутки, уминались боле другихъ увсистыми бабами, а именно — въ 16 копенъ, по числу душъ въ выти. Затмъ, мужики мряли эти выти возжами, перекидывая ихъ черезъ вершину къ подошв, кресъ на кресъ. Если одна копна оказывалась меньше другихъ, то ‘ровняли’ ее, добавляя сно съ другихъ. Когда такимъ образомъ копны уравнены, представители дворовъ (домохозяева мужики или бабы — все одно) собирались около вытнаго. Вытный бралъ колъ или косье и домохозяева начинали ‘хвататься руками’, предварительно ршивъ, что ‘первая копна идетъ той рук, которой достанется конецъ палки, вторая — слдующей за ней и т. д.’. При этомъ ни малйшихъ пререканій. Вообще мужики рдко гоняются ‘изъ пустяковъ’, разв только бабы, да и то старыя и особенно жадныя. Раздливъ, вс увозятъ свои копны по снницамъ…

Прекрасная, радующая и умиляющая картина — былъ этотъ нижне-лопухинскій покосъ! Но…

Безъ но и вообще рдко бываетъ что-либо на свт, а въ крестьянской жизни тмъ паче. Можетъ быть, и я, какъ всякій сторонній наблюдатель, пришелъ бы въ умиленіе отъ картины лопухинскаго покоса, еслибы не видалъ я раньше другой картины — картины ‘распредленія’, еслибы не зналъ я, что среди этихъ ‘по-милу’ собравшихся вытей немало работаетъ батраковъ, еслибы не видалъ я забитыхъ избъ, еслибы не окружала меня въ деревн душная атмосфера ‘двоедушія и двуличія’, еслибы… еслибы… О, читатель, какъ много этихъ ‘еслибы!’

Но годъ кончается, а я неусплъ передать изъ своего дневника и десятой части того, что въ немъ имется, объ чемъ можно бы много поговорить, объ чемъ должно бы говорить…

‘Все наблюденія, и наблюденія, факты и факты! Гд же выводы?’ можетъ быть потребуетъ читатель.

— А выводы, читатель, сдлаетъ въ свое время наука. Пока же рекомендуемъ вамъ размышленія профана… Они не всегда бываютъ такъ плохи и маловажны, какъ склонны объ этомъ думать ученые спеціалисты.

Н. Златовратскій.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 3, 4, 6, 8, 10, 12, 1879

ДЕРЕВЕНСКІЕ БУДНИ.

I.У поповъ.— Народный учитель.— Народная школа.— Крикуны-богоносцы.— Пореформенный церковнослужитель.

II.Ддъ Матвй.— Одинъ Луи-Гермонне и тысячи Матвевъ Шедахановыхъ! — Мужицкая сходка, усчитывающая ‘мышеядь’ и ‘просоръ’.

IV.Нчто объ изученіи будней крестьянской жизни.— Нравственная доблесть, какъ будничный обиходъ,— Семейные раздлы.— Схема народно-бытовыхъ основъ.

VI.Деревенскіе сходы.

VII.Мужики у меня въ гостяхъ.

VIII.Передлъ.

IX.Помочь.— ‘Заказные дни’.— Товарищества.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.‘Новыя птицы — новыя псни’.

II.Каковы могутъ быть результаты современныхъ пріемовъ изученія ‘деревни’

III.Въ атмосфер деревенскаго двоедушія и двуличія.

IV.Палестина ‘хозяйственнаго мужичка’ vol d’oiseau.

V.Предварительныя свднія о деревенскомъ ‘гордіевомъ узл’.

VI.А propos отъ профана.

VII.Сходи хозяйственныхъ мужичковъ.— У кого ищетъ мужикъ ‘ума’ и что онъ находитъ.— Мужичокъ христовозлюбленный.

VIII.Сходы продолжаются.— Организація и значеніе въ общин ‘выти’.— Мужики ‘обираются вытями’.— Передлъ и покосъ луга вытями.

Читайте также:

I.
У поповъ.— Народный учитель.— Народная школа.— Крикуны-богоносцы.— Пореформенный церковнослужитель.

II.
Ддъ Матвй.— Одинъ Луи-Гермонне и тысячи Матвевъ Шедахановыхъ! — Мужицкая сходка, усчитывающая ‘мышеядь’ и ‘просоръ’.

IV.
Нчто объ изученіи будней крестьянской жизни.— Нравственная доблесть, какъ будничный обиходъ,— Семейные раздлы.— Схема народно-бытовыхъ основъ.

VI.
Деревенскіе сходы.

VII.
Мужики у меня въ гостяхъ.

VIII.
Передлъ.

IX.
Помочь.— ‘Заказные дни’.— Товарищества.

I.
‘Новыя птицы — новыя псни’.

II.
Каковы могутъ быть результаты современныхъ пріемовъ изученія ‘деревни’

III.
Въ атмосфер деревенскаго двоедушія и двуличія.

IV.
Палестина ‘хозяйственнаго мужичка’ vol d’oiseau.

V.
Предварительныя свднія о деревенскомъ ‘гордіевомъ узл’.

VI.
А propos отъ профана.

VII.
Сходи хозяйственныхъ мужичковъ.— У кого ищетъ мужикъ ‘ума’ и что онъ находитъ.— Мужичокъ христовозлюбленный.

VIII.
Сходы продолжаются.— Организація и значеніе въ общин ‘выти’.— Мужики ‘обираются вытями’.— Передлъ и покосъ луга вытями.