Дениc Дюваль, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 173 минут(ы)

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ

РОМАНЪ ТЕККЕРЕЯ. *

* Этотъ романъ послдній трудъ знаменитаго романиста. Слдующія слова Диккенса, взятыя нами изъ небольшаго воспоминанія о Теккере помщеннаго на страницахъ Cornhill Magazine, гд печатается и самый романъ, лучше всего характеризуютъ это замчательное произведеніе, къ сожалнію оставшееся неоконченнымъ.

‘Передо мною лежитъ, говоритъ Диккенсъ, не оконченное послднее его сочиненіе. Больно думать,— и писателю больне чмъ кому-либо, — что планъ, созрвшій въ голов его, никогда не исполнится, и намренія его никогда не совершатся, вс подготовленія для долгой дятельности мысли останутся неосуществленными, и блестящія цли никогда не будутъ достигнуты.

‘Грусть, съ которою я прочитывалъ сочиненіе это, была также глубока, какъ и убжденіе, что Теккерей обладалъ всею силой своего дарованія, когда трудился надъ послднимъ своимъ романомъ. Что касается до глубины чувствъ, обдуманности плана, характеровъ, приключеній и какой-то обаятельной живописности распространенной въ цломъ, то мн кажется, что это лучшее изо-всхъ его произведеній. Я замчалъ на каждой страниц, что онъ самъ это чувствовалъ, сильно привязался къ своему труду и усердно его обрабатывалъ. Тутъ есть изображеніе мастерски очерченное, которое, такъ и видно, вылилось изъ глубины сердца. Это — два ребенка, обрисованные съ такою нжностію и любовію, съ какою только отецъ можетъ ласкать свое дитя. Тутъ есть и любовь, чистая, невинная и привлекательная какъ сама истина. Замчательно, что по странному содержанію разказа въ начал его приведены нкоторыя событія относящіяся къ концу, такъ что до нкоторой степени любопытство читателя удовлетворено, несмотря на внезапное прекращеніе романа.

‘Послдняя написанная имъ строка, послдняя его корректура находятся между бумагами, которыя разбиралъ я съ такою любовію. Маленькія страницы манускрипта, на которомъ смерть положила печать свою, доказываютъ своимъ видомъ, что онъ часто вынималъ ихъ изъ кармана для тщательнаго разсмотрнія и поправки. Послднія слова поправленныя имъ для печати слдующія: и сердце мое трепетало отъ неизъяснимой благодати. Дай Богъ, чтобы также трепетало сердце его въ тотъ канунъ Рождества, когда положивъ голову на подушку и закинувъ руку, какъ обыкновенно длывалъ посл усталости, онъ перешелъ въ лоно Спасителя съ сознаніемъ исполненнаго долга и съ надеждою христіанина, смиренно услаждавшею его жизнь.

‘Его нашли въ такомъ положеніи, какъ я описалъ, спокойнымъ и будто уснувшимъ, 24 декабря 1863 года. Ему было только 53 года, онъ былъ еще на столько молодъ, что мать, благословившая его первый сонъ, благословила и послдній.’

I. Родословная.

Чтобы помучить мою жену, которая ршительно ничего не понимаетъ въ дл родословныхъ, я однажды составилъ превосходную генеалогическую таблицу моихъ предковъ, начиная съ Клавдія Дюваля, капитана и разбойника большихъ дорогъ, повшеннаго въ царствованіе Карла II. Но вдь это была одна шутка надъ ея свтлостью, моею супругой, и надъ его сіятельствомъ, моимъ сыномъ. На сколько мн извстно, никто изъ насъ, Дювалей, никогда не былъ повшенъ. Въ дтств, правда, не разъ прогуливалась по мн веревка, только она вдалась съ моею спиной, а не съ шеей, что же касается до испытаній и гоненій, перенесенныхъ во Франціи моими предками за исповданіе протестантской вры, которую мы издавна приняли и твердо хранили, эти гоненія навлекли на насъ не смерть, какъ на другихъ нашихъ единоврцевъ, а только денежные штрафы, бдность и изгнаніе.

Всмъ извстно, что изуврство Лудовика XIV заставило многія французскія семейства искать убжища въ Англіи гд они сдлались честными и врными подданными британской короны. Въ числ прочихъ выходцевъ былъ мой ддъ съ своею женой. Они поселились въ Уинчельси въ графств Суссексъ, гд со временъ королевы Елизаветы и страшной Вароломеевской рзни находилась французская церковь. Въ трехъ миляхъ оттуда, въ Рай, находилась другая колонія и другой храмъ нашихъ соотечественниковъ: другая крпость, гд подъ покровительствомъ британскаго щита, мы могли свободно исповдывать вру вашихъ праотцевъ и воспвать псни нашего Сіона.

Мой ддъ занималъ должность церковнаго старосты и уставщика въ Уинчельси, пасторомъ въ той же церкви былъ г. Денисъ, отецъ контръ-адмирала сэръ-Питера Дениса баронета, моего добраго и лучшаго покровителя. Отправившись въ Полинезію съ Ансономъ на знаменитомъ Центуріон, онъ получилъ свой первый чинъ при посредств этого великаго мореходца, и читатели врно помнятъ, что 7 сентября 1761 года, капитанъ Денисъ привезъ въ Англію нашу добрую королеву Шарлотту посл девятидневнаго бурнаго перезда изъ Стэда. Когда я былъ ребенкомъ, меня возили въ его лондонскій домъ, находившійся на Королевской площади, въ большой Ормондской улиц, а также въ его загородное помстье Валенцію, близь Уэстергэма въ Кент, гд жилъ полковникъ Вульфъ, отецъ знаменитаго генерала Джемса Вульфа, славнаго завоевателя Квебека.

Въ 1761 году, когда англійскіе уполномоченные хали въ Парижъ для подписанія мирнаго договора, извстнаго подъ именемъ Парижскаго трактата, мой отецъ, отличавшійся весьма непостояннымъ характеромъ, случайно находился въ Дувр во время ихъ прозда черезъ этотъ городъ. Онъ тогда только что разссорился съ своею матерью, женщиной подобно ему горячею и вспыльчивою, и отыскивалъ себ какое-либо занятіе, когда судьба нечаянно свела его съ этими людьми. Такъ какъ г. Дюваль, родители котораго были изъ Альзаса, хорошо говорилъ по-англійски, по-французски и по-нмецки, а господину N. нужно было довренное лицо, которое бы въ совершенств владло этими языками, отецъ мой предложилъ свои услуги, и былъ принятъ, благодаря содйствію нашего покровителя, капитана Дениса, стоявшаго въ то время съ своимъ кораблемъ на рейд. Изъ Парижа моему отцу вздумалось прохать на родину въ Альзасъ, а тамъ, какъ воводится, онъ влюбился, и почти безъ гроша въ карман, не думая долго, женился на моей матери. Нечего сказать, блудный сынъ былъ мой отецъ, но другихъ дтей у его родителей не было, и потому когда онъ вернулся къ нимъ въ Уинчельси, голодный, обнищалый и съ женою на рукахъ, они закололи для него самаго упитаннаго тельца и приняли скитальцевъ въ свой домъ. Вскор посл замужства, мать моя получила въ наслдство отъ своихъ родителей какую-то собственность во Франціи и нжно ухаживала за моей бабушкой въ продолженіе длинной болзни, отъ которой добрая старушка умерла. Все это я узналъ въ послдствіи, когда выросъ, а въ то время я былъ двухлтнимъ или трехлтнимъ ребенкомъ, и подобно всмъ мальчуганамъ этого возраста только спалъ, плакалъ, лъ, пилъ, росъ и хворалъ разными дтскими недугами.

Мать моя была женщина запальчивая, ревнивая, горячая, властолюбивая, но въ то же время великодушная и умвшая прощать обиды. Я полагаю, отецъ часто подавалъ ей случай изощрять эту добродтель, такъ какъ въ продолженіе своей кратковременной жизни онъ то и дло попадался въ разныя бды и затрудненія. Однажды, во время рыбной ловли близь французскаго берега, съ нимъ случилось несчастіе и онъ былъ принесенъ домой, гд вскор умеръ и похороненъ въ Уинчельси, но причину его смерти я узналъ гораздо поздне отъ моего добраго друга сэръ-Питера Дениса, когда у меня были уже свои собственныя заботы.

Я родился въ одинъ день съ его королевскимъ высочествомъ, герцогомъ оркскимъ, то-есть 13 августа 1763 года, и получилъ прозваніе епископа Оснабрюкскаго, данное мн ребятишками въ Уинчельси, гд, могу сказать, бывали отличныя драки между нами, маленькими Французами, и маленькими Англичанами. Будучи церковнымъ старосгой и уставщикомъ французской церкви въ Уинчельси, ддъ мой въ то же время по ремеслу былъ парикмахеръ и цырюльникъ, и я не хвастаясь могу сказать, что много джентльменскихъ головъ и подбородковъ вышли изъ моихъ рукъ завитыми, напудренными и гладкими. Хвастаться тмъ, что я нкогда употреблялъ бритву и щетку было бы совершенно напрасно, но для чего сталъ бы я это скрывать? Tout se sait (все узнается), говорятъ Французы и даже боле чмъ все. Вотъ хоть бы сэръ-Гумфри Говардъ, который служилъ вмст со мною на Мелеагр подшкиперомъ, онъ, пожалуй, увряетъ, что ведетъ свой родъ отъ норфолькскихъ Говардовъ, а между тмъ вс знаютъ, что его отецъ былъ башмачникъ, и мы не иначе называли его въ нашей коyстапельской, какъ Гумфри Снобъ.

Во Франціи богатыя и знатныя дамы почти не имютъ обыкновеніz сами кормить своихъ дтей, он отдаютъ ихъ большею частію на фермы къ здоровымъ кормилицамъ, которыя воспитываютъ ихъ гораздо лучше нежели ихъ собственныя тощія матери. Мать моей матери, жена одного честнаго фермера въ Лоррен (я первый джентльменъ въ моемъ род, и выбралъ своимъ девизомъ слова fecimvs ipsi не изъ гордости, но съ смиренною благодарностью судьб за ниспосланное мн счастіе) выкормила такимъ образомъ двицу Клариссу де-Віомениль, дочь одной знатной лорренской дамы. Съ тхъ поръ между молодою питомицей и ея молочною сестрой установилась самая тсная дружба, которая продолжалась и посл замужства обихъ. Мать моя, сдлавшись женою моего отца, перехала въ Англію, а двица де-Віомениль вышла замужъ въ своемъ собственномъ отечеств. Она происходила изъ протестантской линіи Віоменилей, вслдствіе чего родители ея за свою преданность къ новому исповданію лишились почти всего состоянія. Другіе же члены этой фамиліи, принадлежавшіе къ католической церкви, пользовались большимъ уваженіемъ въ Версал.

Вскор по прізд въ Англію, мать моя узнала, что ея дорогая молочная сестра Кларисса выходитъ замужъ за лорренскаго дворянина виконта де-Барра, протестанта и единственнаго сына графа де-Саверна, который состоялъ въ званіи камергера при польскомъ корол Станислав Лещинскомъ, тест Лудовика XV. Посл женитьбы сына, г. де-Савернъ уступилъ виконту де-Барръ свой домъ въ Саверн, гд новобрачные поселились на нкоторое время. Я говорю новобрачные, а не молодые, потому что виконтъ де-Барръ былъ 25-ю годами старше своей жены, которой было не боле 18 лтъ отъ роду, когда родители выдали ее замужъ. Мать моя не пользовалась хорошимъ зрніемъ, или если говорить правду, она вовсе не мастерица была читать, и потому, еще ребенкомъ, я осужденъ былъ разбирать для нея по складамъ письма виконтессы, которыя та писала къ своей молочной сестр, къ своей доброй Урсул: сколько жестокихъ щелчковъ сыпалось на мою бдную голову, покамсть я силился прочитать письмо. Что ни слово, то тумакъ отъ матери. Она не жалла прута и не баловала свое дитя,— вотъ почему я должно быть и выросъ такимъ молодцомъ,— легко сказать: во мн вдь 6 футовъ 2 дюйма росту безъ сапогъ, и было 5 пудовъ 10 ф. всу прошедшій вторникъ, когда меня свсили вмст съ нашею свиньей. Примчаніе: окорока моего сосда въ Розъ-коттедж, славятся въ цломъ Гемпшир.

Я былъ тогда слишкомъ молодъ чтобы понимать то что читалъ. Но помню, что при этомъ чтеніи мать обыкновенно сердито ворчала (голосомъ, ростомъ и черными усами она напоминала гренадера) и восклицала: ‘Она страдаетъ, моя бдная Biche несчастна — у нея скверный мужъ. Онъ скотъ, вс мущины скоты.’ Тутъ она свирпо смотрла на ддушку, который былъ смиреннйшее существо въ мір и повиновался ей съ слпымъ подобострастіемъ. Затмъ она начинала божиться и клясться, что удетъ на родину, чтобы защищать свою Biche, но ‘кто же будетъ тогда заботиться объ этихъ двухъ идіотахъ?’ (Подъ идіотами она разумла, конечно, меня и ддушку.) Сверхъ того, госпожа Дюваль была необходима въ хозяйств. Она умла съ большимъ вкусомъ убирать дамскія головы на французскій манеръ, могла брить, завивать, стричь волосы и подвязывать косы не хуже любаго парикмахера. Ддушка съ подмастерьемъ длали парики, а я еще былъ слишкомъ малъ для такой работы. И потому меня отвезли въ Рай, въ знаменитое училище г. Покока, гд я выучился говорить по-англійски, какъ настоящій Бриттъ, Бриттъ по рожденію, а не такъ какъ говорили у насъ дома, какимъ-то страннымъ Альзасскимъ нарчіемъ, которое представляло смсь французскаго языка съ нмецкимъ. Въ школ Покока я получилъ самыя поверхностныя свднія, но за то въ какихъ-нибудь два мсяца вполн изучилъ кулачное искусство. Помню, какъ въ школу пріхалъ однажды мой покровитель, капитанъ Денисъ, въ сопровожденіи двухъ офицеровъ. На немъ былъ мундиръ блый съ голубымъ, обшитый золотымъ галуномъ, шелковые чулки и блые рейтузы. ‘Не здсь ли Денисъ Дюваль?’ спросилъ онъ, заглядывая въ классную комнату. Вс мальчики съ удивленіемъ взглянули на этого важнаго господина. Мистеръ Денисъ Дюваль, съ подбитымъ глазомъ, стоялъ въ эту минуту на скамь, должно быть въ наказаніе за какую-нибудь драку. ‘Мастеру Денису не слдовало бы давать воли своимъ кулакамъ’, сказалъ учитель, но вмсто отвта, капитанъ далъ мн семь шиллинговъ, которые, помнится, я въ тотъ же вечеръ истратилъ, за исключеніемъ двухъ пенсовъ. Во время моего пребыванія въ школ Покока, я жилъ нахлбникомъ у одного купца, г. Роджа, который, торгуя колоніальными товарами въ Рай, въ то же время занимался морскимъ промысломъ и имлъ пай въ рыболовной лодк, читатели скоро узнаютъ, какая странная рыба попалась въ его сти. Онъ считался главнымъ лицомъ между послдователями Уэслея, а я будучи въ то время безпечнымъ ребенкомъ, котораго боле всего занимали леденцы, серсо и мячики, ходилъ съ нимъ въ его церковь, почти безъ вниманія къ столь великому и священному предмету какъ религія.

Капитанъ Денисъ былъ человкъ живаго и пріятнаго характера, онъ обратился къ г. Коутсу, учителю латинскаго языка, съ просьбою сдлать ученикамъ праздникъ, и вс 60 мальчиковъ подтвердили эту просьбу хоромъ. ‘Что же касается до этого малаго съ подбитымъ глазомъ, продолжалъ онъ, то я беру его съ собою, г. Коутсъ, и намренъ отобдать съ нимъ сегодня въ гостиниц Звзда.’ Само собою разумется, что я немедленно прыгнулъ съ своего мста, и послдовалъ за моимъ покровителемъ. Онъ и пріхавшіе съ нимъ офицеры отправились въ гостиницу, и посл обда потребовали себ большую миску пунша. А я хоть и не пилъ никогда вина и даже не могъ выносить вкуса водки и рома, однако, съ удовольствіемъ сидлъ съ джентльменами, которыхъ, повидимому, занимала моя дтская болтовня. Капитанъ Денисъ разспрашивалъ меня о томъ, чему я учусь, и, признаюсь, я хвастался передъ нимъ моими маленькими познаніями: помню, что я весьма напыщенно выражался о Корделіи и о Корнеліи Непот, при чемъ конечно принималъ на себя очень важный видъ. Капитанъ спросилъ меня, между прочимъ, какъ нахожу я моего хозяина, г. Роджа, я отвчалъ, что не чувствую къ нему особеннаго влеченія, го что его дочь, миссъ Роджъ, и ученикъ Бивель мн просто ненавистны, потому что они… постоянно тугъ я остановился… ‘но зачмъ выносить соръ изъ избы’, продолжалъ я, ‘у насъ нтъ этого обыкновенія въ школ’.

— Ну, а куда готовитъ тебя твоя старушка?— продолжали меня разспрашивать.

Я отвчалъ, что хочу быть морякомъ, только не простымъ матросомъ, и сражаться за короля Георга, что если это случится, я буду отдавать вс свои призовыя деньги Агнес,— и только самую малость оставлять себ.

— Стало-быть ты любишь море, и иногда пускаешься въ него? спросилъ капитанъ.

— Еще бы! Я зжу на ловлю! отвчалъ я:— г. Роджъ держитъ пополамъ съ ддушкой лодку, которую я помогаю имъ чистить. Они выучили меня править рулемъ, но когда я держу слишкомъ круто на втеръ, то получаю отъ нихъ славные щелчки по голов. Впрочемъ они говорятъ, что я отличный караульщикъ, что у меня славное зрніе, и что я могу хорошо запоминать крутизны, обрывы, мысы и т. д. Въ доказательство моихъ познаній я назвалъ различныя мста и пункты не только нашего берега, но и французскаго.

— Чмъ же вы промышляете? спросилъ капитанъ.

— О, сэръ! г. Роджъ говоритъ, что объ этомъ я не долженъ и заикаться. Тутъ джентльмены разразились громкимъ смхомъ, потому что имъ хорошо было извстно ремесло мастера Роджа, чего я въ простот сердечной и не подозрвалъ тогда.

— Итакъ, ты совершенно отказываешься отъ пунша? спросилъ у меня капитанъ Денисъ.

— Да, сэръ, я далъ клятву никогда не пить его съ тхъ поръ какъ видлъ миссъ Роджъ такою…. странною.

— А часто она бываетъ странною, эта миссъ Роджъ?

— О, да! Пренегодная тварь! Тогда она бранится, падаетъ съ лстницы, бьетъ чашки и блюдца, дерется съ ученикомъ Бивелемъ и — но я не скажу боле ни слова! Я никогда не сплетничаю, никогда!

Такимъ образомъ я продолжалъ болтать съ моимъ покровителемъ и его друзьями. Они заставляли меня пть то французскія, то нмецкія псни, смялись и повидимому чрезвычайно потшались моими шутовскими выходками и прыжками. Капитанъ Денисъ отвелъ меня въ мою квартиру, и дорогой я разказывалъ ему, какъ изъ всхъ дней недли я боле всего люблю т воскресенья, которыя я провожу дома, что случается только два раза въ мсяцъ. Люблю же я ихъ потому, что въ эти дни я рано, рано ухожу изъ школы, иду за три мили оттуда къ матери и къ ддушк въ Уинчельси и вижусь съ Агнесой.

Но кто же эта Агнеса? спроситъ читатель. Теперь она носитъ имя Агнесы Дюваль и сидитъ около меня за своимъ рабочимъ столомъ. Встрча съ нею совершенно измнила мою судьбу. Вынуть такой билетъ въ жизненной лотере дается весьма и весьма немногимъ. Вс хорошіе поступки въ моей жизни вызваны были желаніемъ сдлаться ея достойнымъ. Не будь со мной моего добраго ангела, я могъ бы на вки остаться въ своей скромной, убогой дол, и можетъ-быть не былъ бы честнымъ и счастливымъ человкомъ. Я всмъ ей обязанъ, но за то я отдалъ ей всю свою жизнь. А больше этого отъ человка врядъ ли можно требовать.

II. Домъ Саверновъ.

Двица де-Савернъ прибыла изъ Альзаса, гд семейство ея занимало много высшее положеніе чмъ какое имлъ достойный церковный староста протестантской церкви въ Уинчельси, отъ котораго происходилъ ея покорный слуга. Мать ея была изъ роду Віоменилей, а отецъ изъ благородной Альзасской фамиліи графовъ Барровъ и Саверновъ.— Старый графъ де-Савернъ былъ еще живъ и состоялъ въ званіи камергера при двор его польскаго величества, добраго короля Станислава, въ Нанси, когда сынъ графа, виконтъ де Барръ, человкъ пожилыхъ лтъ, привезъ съ собой въ эту маленькую столицу свою жену, цвтущую красотой и молодостью.

Графъ де-Савернъ былъ живой и веселый старикъ, а сынъ его угрюмъ и строгъ. Домъ графа считался однимъ изъ самыхъ веселыхъ домовъ въ Нанси, и въ протестантизм его не было ничего суроваго. Напротивъ, онъ сожаллъ, что для благородныхъ двицъ протестантскаго вроисповданія не устроено французскихъ монастырей, наподобіе тхъ, которые существовали за Рейномъ, и говорилъ, что онъ весьма охотно помстилъ бы туда своихъ собственныхъ двухъ дочерей. Двицы де-Савернъ имли весьма непривлекательную наружность, вспыльчивый и сварливый нравъ, и тмъ чрезвычайно походили на своего брата, Mr. le Baron de Barr.

Въ молодости своей Monsieur de Barr отличился въ двухъ сраженіяхъ противъ Messieurs Англичанъ: при Гастенбек и при Лауфельд, гд онъ выказалъ не только мужество, но и дарованія. Но такъ какъ въ качеств протестанта онъ не могъ сдлать блестящей карьеры, то вскор оставилъ армію, врный своей религіи, но въ высшей степени озлобленный. Въ противоположность своему веселому старику-отцу, онъ не любилъ ни музыки, ни виста. Являясь на вечеринкахъ графа съ угрюмымъ и пасмурнымъ выраженіемъ лица, онъ казался выходцемъ съ того свта, впрочемъ, должно прибавить, что г. де-Барръ посщалъ ихъ лишь для того, чтобъ,

развлечь свою молодую жену, которая изнывала отъ скуки въ пустомъ фамильномъ замк Саверн, гд виконтъ поселился посл женитьбы.

Характеръ у него былъ ужасный, на него находили иногда страшные припадки бшенства, но будучи отъ природы весьма совстливымъ человкомъ, онъ всякій разъ страдалъ посл этихъ безумныхъ вспышекъ. Такимъ образомъ, его грустная жизнь проходила между гнвомъ и раскаяніемъ. Вс домашніе передъ нимъ трепетали, особенно его бдная молодая жена, которую онъ увезъ изъ ея тихаго деревенскаго жилища, чтобы сдлать жертвою своихъ вспышекъ и своего раскаянія. Не разъ узжала она отъ него къ своему свекру въ Нанси, и добродушный старый эгоистъ всячески старался защитить свою бдную невстку. Вслдъ за подобными ссорами приходили письма, заключавшія въ себ выраженіе самаго униженнаго раскаянія со стороны виконта. Эти семейныя сцены повторялись обыкновенно въ слдующемъ порядк: сначала поднималась въ дом буря, затмъ г-жа де-Барръ спасалась бгствомъ къ свекру въ Нанси, посл того она получала отъ мужа полныя раскаянія письма, и наконецъ являлся самъ кающійся преступникъ, который своими слезами и отчаяніемъ разстраивалъ ее еще боле нежели своими вспышками. Посл нсколькихъ лтъ замужества, г-жа де-Барръ почти совершенно переселилась къ старому графу въ Нанси, и только изрдка появлялась въ мрачномъ савернскомъ дом своего мужа. Долго отъ этого несчастнаго брака не было дтей. Вслдъ за плачевною кончиной короля Станислава, который, какъ извстно, сгорлъ у своего камина, умеръ и старый графъ де-Савернъ. Тогда открылось, что сыну его почти ничего не осталось въ наслдство, кром имени и графскаго титула Саверновъ такъ какъ покойный графъ расточительностію и нерадніемъ значительно разстроилъ свое родовое имніе, изъ котораго, сверхъ того, нужно было выдлить извстную часть двицамъ де-Савернъ, пожилымъ сестрамъ настоящаго пожилаго графа.

Городской домъ въ Нанси былъ на время покинутъ, и новый владлецъ Саверна удалился въ свой родовой замокъ съ женою и сестрами. Съ своими католическими сосдями суровый протестантскій графъ почти не имлъ сношеній, а общество, посщавшее его скучный домъ, состояло преимущественно изъ протестантскихъ пасторовъ, которые прізжали съ той стороны Рейна. Вдоль лваго берега этой рки, только недавно вошедшаго въ составъ французской территоріи, въ то время безразлично господствовали нмецкій и французскій языки. На первомъ изъ нихъ г. де-Саверна называли Герромъ фонъ-Пабернъ. Смерть отца смягчила его не надолго, и Герръ фонъ-Пабернъ скоро сдлался прежнимъ угрюмымъ, бшенымъ и своенравнымъ Герромъ фонъ-Барръ.

Савернъ былъ маленькій провинціяльный городокъ, посреди его возвышался ветхій замокъ де-Савернъ, откуда въ об стороны шла длинная, неправильная улица. Позади дома находились унылые сады, выравненные и подчищенные на старинный французскій ладъ, а за стной сада начинались поля и лса, отчасти принадлежавшіе къ графскому помстью. Эти поля и лса окаймлены были другимъ огромнымъ лсомъ, который составлялъ нкогда собственность савернскаго дома, но безпечный графъ де-Савернъ еще при жизни своей продалъ его монсиньйорамъ де-Роганъ, князьямъ имперіи, Франціи, церкви, кардиналамъ и архіепископамъ Страсбурга. Между ними и ихъ сосдомъ-протестантомъ существовало большое отчужденіе, ихъ раздляли не только вопросы вры, но и вопросы охоты, de chasse. Графъ де-Савернъ до страсти любившій эту забаву и гонявшійся по своимъ тощимъ лсамъ за дичью, съ парою худыхъ собакъ и съ ружьемъ за спиной, часто встрчался съ великолпною охотой кардинала, который, какъ прилично князю, отъзжалъ въ лсъ сопровождаемый охотниками, псарями, многочисленными сворами собакъ и цлою свитой джентльменовъ одтыхъ въ его мундиръ. Между лсничими монсиньйора де-Рогана и единственнымъ сторожемъ г. де-Саверна нердко происходили ссоры. ‘Передайте вашему господину’, сказалъ имъ однажды г. де-Савернъ, поднимая только что убитую имъ куропатку, ‘что я подстрлю перваго краснаго звря, какой только попадется мн на моей земл’, и лсничіе поняли, что угрюмый графъ способенъ сдержать свое слово.

Находясь въ такихъ враждебныхъ другъ къ другу отношеніяхъ, оба сосда скоро затяли процессъ. Но какой правды могъ ожидать себ въ страсбургскихъ судахъ бдный провинціяльный дворянинъ, противникомъ котораго былъ князь-архіепископъ всей провинціи, одинъ изъ знатнйшихъ сановниковъ королевства? Что именно разссорило ихъ между собою,— вопросъ ли о границахъ,— въ стран, гд нтъ заборовъ, или какія другія недоразумнія насчетъ лса, охоты и рыбной ловли, этого я, не будучи самъ адвокатомъ и стряпчимъ, объяснить не берусь. Въ послдствіи аббатъ Жоржель, состоявшій секретаремъ при кардинал, уврялъ меня, что г. де-Савернъ былъ безразсудный, вспыльчивый и несносный человкъ, вчно готовый на ссору, даже безъ малйшей къ тому причины.

Имя на рукахъ процессъ, онъ часто долженъ былъ отлучаться въ Страсбургъ для свиданія съ адвокатомъ и стряпчими, и иногда по нскольку дней сряду оставался вн дома, къ величайшему удовольствію своей бдной жены. Въ одну изъ такихъ поздокъ случай свелъ его съ однимъ старымъ товарищемъ, барономъ де-Ламоттомъ, офицеромъ Субизскаго полка который нкогда участвовалъ вмст съ нимъ въ Гастенбекской и Лауфельдской кампаніяхъ. По заведенному въ аристократическихъ домахъ обычаю, Ламоттъ, какъ младшій членъ семейства, предназначался въ духовное званіе, но смерть старшаго брата избавила его отъ пострижевія и семинаріи, и онъ вступилъ въ военную службу съ отличною протекціей. Двицы де-Савернъ припомнили, что этотъ де-Ламоттъ бывалъ у нихъ въ Нанси. По ихъ словамъ, онъ былъ человкъ дурной репутаціи: игрокъ, интриганъ, дуэлистъ и мотъ. Но я полагаю, не одному Ламотту, а вообще всмъ мущинамъ порядочно доставалось отъ этихъ старыхъ двъ, и если я не ошибаюсь, то старымъ двамъ везд довольно трудно угодить.

— Ну, что жь, говорилъ съ бшенствомъ г. де-Савернъ,— разв каждый изъ насъ не иметъ своихъ недостатковъ? И разв трудно оклеветать человка? Если мы поступаемъ дурно, изъ этого еще не слдуетъ, чтобы мы никогда не каялись. Правда, онъ безумно провелъ свою молодость, но не онъ одинъ такъ длалъ. Блудные гршники бывали обращены на путь истинный, и что до меня касается, я не отвернусь отъ Ламотта.

— Ахъ, лучше было бы, еслибъ онъ отвернулся отъ меня, говорилъ мн въ послдствіи самъ баронъ,— но видно ужъ такова была его судьба!

Однажды графъ де-Савернъ возвратился изъ Страсбурга съ своимъ новымъ другомъ, онъ представилъ барона де-Ламотта жен и сестрамъ, постарался оживить свой мрачный домъ ради дорогаго гостя, веллъ принести лучшую бутылку вина изъ погреба, и самъ выходилъ вс извстныя мста въ лсу, отыскивая дичи. Черезъ нсколько лтъ посл того я познакомился съ барономъ, г. де-Ламоттъ былъ красивый, высокій, блднолицый мущина, съ безпокойнымъ взглядомъ, мягкимъ голосомъ и аристократическими манерами. Что касается до г. де-Саверна, онъ былъ малъ ростомъ, черенъ и, по словамъ моей матери, весьма некрасивъ. Впрочемъ, г-жа Дюваль не любила его, воображая, что онъ оскорбляетъ ея Biche, а ужь кого моя почтенная родительница не долюбливала, въ томъ она не замчала ни одного хорошаго качества, напротивъ, г-на де-Ламотта она всегда считала совершеннымъ красавцемъ. Короткость между обоими джентльменами быстро возрастала. Г. де-Ламоттъ былъ всегда дорогимъ гостемъ въ Саверн: онъ имлъ даже свою комнату въ замк, которая носила его имя, но такъ какъ онъ былъ въ то же время знакомъ и съ кардиналомъ де-Роганомъ, то онъ часто перезжалъ отъ одного сосда къ другому. Шутя передавалъ онъ иногда графу, какъ злится на него кардиналъ, при этомъ онъ всегда высказывалъ желаніе примирить обоихъ противниковъ и, надляя г. де-Саверна добрыми совтами, старался убдить его, что онъ навлекаетъ на себя большія непріятности, раздражая такого сильнаго врага, какъ де-Роганъ.

— Бывали примры, говорилъ баронъ,— что людей осуждали на пожизненное заключеніе и за мене важные проступки. Кардиналъ можетъ достать себ бланкъ за королевскою подписью, и тогда онъ расправится съ своимъ упрямымъ сосдомъ по своему личному благоусмотрнію. Сверхъ того, онъ можетъ раззорить Савернъ, приговоривъ его владльца къ уплат штрафа и судебныхъ издержекъ. Такая борьба далеко не равносильна, и слабйшая изъ двухъ сторонъ должна непремнно погибнуть, если не прекратится эта несчастная ссора.

Жена и сестры графа, когда он осмливались возвышать свой смиренный голосъ, вполн соглашались съ мнніемъ г. де-Ламотта, и стояли за покорность и примиреніе съ кардиналомъ. Наконецъ, слухъ объ этой вражд дошелъ до родственниковъ г-жи де-Савернъ, и они также стали умолять ея мужа, чтобъ онъ отказался отъ напрасной борьбы. Одинъ изъ нихъ, баронъ де-Віомениль, командиръ полка, назначеннаго въ Корсику, уговорилъ г. де-Саверна сопровождать его въ этотъ походъ, доказавъ ему, что его ждетъ несравненно меньшая опасность на пол сраженія нежели въ его собственномъ замк, гд въ лиц кардинала де-Рогана онъ иметъ столь непримиримаго и неодолимаго врага. Г. де-Савернъ уступилъ настойчивымъ просьбамъ своего родственника. Онъ снялъ со стны свои лауфельдскіе доспхи, висвшіе на ней въ продолженіе двадцати лтъ, привелъ свои дла въ порядокъ, затмь, торжественно собравъ вокругъ себя свое семейство, онъ поручилъ его съ колнопреклоненіемъ благому Промыслу Божію и ухалъ въ отрядъ французскаго генерала.

Черезъ нсколько недль посл его отъзда, много лтъ спустя посл брака, онъ получилъ отъ своей жены письмо, въ которомъ та увдомляла его, что она надется быть матерью. Это извстіе глубоко тронуло суроваго графа, который до сихъ поръ считалъ себя весьма несчастнымъ, полагая, что безплодіе его жены послано ему въ наказаніе за какой-либо грхъ, совершенный имъ или ею. У меня до сихъ поръ хранится его нмецкая Библія, въ которую онъ вписалъ нкогда сочиненную имъ на нмецкомъ язык трогательную молитву. Въ ней онъ призываетъ на своего будущаго ребенка благословеніе Божіе и проситъ Всевышняго, чтобъ это дитя, возросши подъ покровомъ Его благодати, внесло миръ, любовь и единство въ его семейную жизнь. Повидимому, онъ нисколько не сомнвался, что у него родится сынъ, и съ тхъ поръ вс его заботы и желанія устремились къ тому, чтобы сберечь какъ можно больше денегъ для своего ребенка. Мн пришлось прочесть нсколько писемъ его къ жен изъ Корсики, вс они были наполнены самыми странными мелочными приказаніями относительно физическаго и нравственнаго воспитанія этого будущаго сына. Онъ предписывалъ ей наблюдать въ хозяйств самую строгую экономію, даже скупость, и разчитывалъ, сколько денегъ можно накопить въ 10 или 20 лтъ, чтобъ оставить будущему наслднику состояніе, достойное его древняго имени. Въ случа своей смерти онъ строго завщалъ жен не отступать отъ принятой имъ системы, чтобы сынъ ихъ, достигнувъ совершеннолтія, могъ съ честью явиться въ свтъ. Помню, что о военныхъ дйствіяхъ онъ говорилъ слегка, большая же часть писемъ посвящена была мольбамъ, размышленіямъ и предказаніямъ относительно дитяти, а также и нравоученіямъ, носившимъ отпечатокъ суровой религіи ихъ автора.

Когда ребенокъ родился и, вмсто ожидаемаго мальчика, произошла на свтъ двочка, семейство графа до такой степени растерялось, что никто не смлъ сообщить о томъ глав дома. Читатель можетъ-быть спроситъ, отъ кого я узналъ все это? Отъ того человка, который, разговаривая со мною однажды, замтилъ, что лучше было бы ему вовсе не встрчаться съ г. де-Саверномъ, отъ человка, къ которому несчастный графъ питалъ самую нжную дружбу, и которому суждено было навлечь таинственное несчастіе на своихъ друзей, несмотря на то что онъ любилъ ихъ искренно, хотя быть-можетъ и эгоистично. Во всякомъ случа слова его на этотъ счетъ не могли возбудить во мн сомнній, потому что тогда ему не для чего было меня обманывать.

Возвратимся теперь нсколько назадъ, къ тому времени, когда графъ только-что ухалъ въ походъ. Владлица замка осталась одна въ своей печальной башн съ двумя угрюмыми дуэннами. Моя добрая мать, разсуждая въ послдствіи объ этомъ предмет, всегда защищала свою Biche противъ двицъ де-Савернъ и ихъ брата, и утверждала, что вс послдующія печальныя событія произошли отъ тиранства дуэннъ, отъ придирокъ, разглагольствій и дурнаго характера самого графа. Г. де-Савернъ (такъ разказывала о немъ моя мать) былъ небольшой человчекъ, который любилъ себя послушать, и вслдствіе этого проповдывалъ съ утра до ночи. Его жизнь проходила въ постоянныхъ хлопотахъ. Онъ самъ отвшивалъ кофе, считалъ куски сахара и входилъ во вс подробности своего экономнаго хозяйства. Не довольствуясь чтеніемъ проповдей своему семейству по утрамъ и по вечерамъ, онъ продолжалъ поучать ихъ, хоть и не съ каедры, примняя Священное Писаніе ко всмъ житейскимъ предметамъ съ неутомимою говорливостью. Въ обществ такого человка веселость была чистымъ притворствомъ: двицы де-Барръ, затаивъ скуку, принимали на себя довольный видъ и казались заинтересованными проповдями графа. Впрочемъ, имъ легко было внимать своему брату и повелителю съ почтительною покорностію. Они имли тысячу домашнихъ занятій: печенье, варенье, соленье, мытье и безконечныя вышиванья, не зная лучшей жизни, они довольствовались этимъ существованіемъ, при жизни своего отца въ Нанси эти невзрачныя двицы постоянно удалялись отъ свта, и ухаживали за его сіятельствомъ едва ли не наравн съ прочею домашнею прислугой. Вступивъ въ семейство, г-жа де-Савернъ сначала смиренно покорилась этому подчиненному положенію. Она пряла, блила, вышивала безконечно длинныя работы по канв, хозяйничала въ дом и терпливо выслушивала проповди графа. Но пришло время, когда эти обязанности стали ее тяготить, нравоученія мужа показались ей невыносимыми, между нимъ и ею начались колкости, и бдная женщина обнаружила нетерпливое желаніе сбросить съ себя его деспотизмъ. Каждая новая попытка съ ея стороны вызывала страшныя семейныя бури и ссоры, а за бурями и ссорами слдовали покорность, примиреніе, прощеніе и притворство.

Я уже сказалъ выше, что г. де-Савернъ любилъ звукъ своего собственнаго хриплаго голоса и съ наслажденіемъ ораторствовалъ цлый день передъ своею домашнею паствой. Каждый вечеръ между нимъ и его другомъ, г. де-Ламоттомъ, происходили религіозные споры, въ которыхъ, по мннію гугенота, онъ постоянно одерживалъ верхъ надъ бывшимъ воспитанникомъ семинаріи. Я, конечно, не присутствовалъ при этихъ спорахъ, и только черезъ двадцать пять лтъ посл нихъ впервые попалъ во Францію, но мое воображеніе вполн рисуетъ мн такую картину: въ небольшой старинной гостиной Савернскаго замка сидитъ графиня, наклонившись надъ пяльцами, старыя дуэнны играютъ въ карты, и тутъ же идетъ горячій религіозный споръ между поборниками обихъ религій.

— Клянусь своимъ вчнымъ спасеніемъ, сказалъ мн однажды г. де-Ламоттъ въ одну изъ торжественныхъ минутъ своей жизни,— клянусь надеждой на будущую встрчу съ людьми, которыхъ я любилъ въ этомъ мір и которыхъ я сдлалъ несчастными, что между мною и Клариссой не было ничего дурнаго. Вся наша вина заключалась въ томъ, что мы скрывали отъ графа наши взаимныя чувства. Сколько разъ оставлялъ я Савернъ, но его злополучный владлецъ вновь возвращалъ меня къ себ, и я съ радостью ему повиновался. Сидть подл Клариссы, вотъ все что мн было нужно. Бывало, графъ заведетъ безконечно-длинную рчь о какомъ-нибудь религіозномъ предмет, а я лишь изрдка вставляю слова для реплики, почерпая ихъ на удачу изъ моихъ старинныхъ школьныхъ воспоминаній, но, вроятно, мн приходилось отвчать ему не впопадъ, потому что мысли мои блуждали далеко, и его жалкая болтовня такъ же не способна была измнить моихъ убжденій, какъ онъ самъ не въ состояніи былъ бы измнить цвтъ моей кожи. Такимъ образомъ часы летли за часами. Многимъ они показались бы невыносимо скучными, для меня же они проходили не замтно, этотъ маленькій мрачный замокъ я предпочиталъ лучшимъ мстамъ въ Европ. Видть Клариссу — вотъ въ чемъ заключалось все мое блаженство. Поврьте мн, Денисъ! Есть сила, которая неотразимо увлекаетъ каждаго изъ насъ. Съ той минуты какъ я впервые увидалъ ее, я понялъ, что мн суждено ее любить. Въ сраженіи при Гастенбек я застрлилъ одного англійскаго гренадера, который бы непремнно убилъ бднаго Саверна, еслибъ я не подосплъ къ нему на помощь. Поднимая графа съ земли, я подумалъ: ‘когда-нибудь мн врно придется сожалть о моей встрч съ этимъ человкомъ’. То же самое я почувствовалъ при встрч съ вами, Дюваль.

Странно, слушая эти слова, я самъ невольно вспомнилъ то непріятное впечатлніе, которое произвело на меня прекрасное и роковое лицо г. де-Дамотта, когда я увидалъ его въ первый разъ. Мною овладлъ тогда тайный ужасъ, какъ будто я предчувствовалъ что-то недоброе. Впрочемъ, я съ искреннею благодарностію вспоминаю этотъ разговоръ. Въ то время г. де-Ламоттъ не имлъ причины скрывать отъ меня истину, и потому я твердо убжденъ въ повинности графини де-Савернъ. Бдная женщина! Если въ мысляхъ своихъ она и погршила, то будемъ надяться, что страшное наказаніе, посланное въ возмездіе за ея проступокъ, уже примирило ее съ небомъ. Обманувъ своего мужа, она, впрочемъ, не сдлала ему никакого зла. Если, дрожа предъ своимъ мужемъ, она имла достаточно притворства чтобъ улыбаться и казаться веселою, то врно ни одинъ мужъ и ни одинъ строгій проповдникъ не осудилъ бы ее за подобное лицемріе. Мн случилось видть въ Вестъ-Индіи одного негра, котораго хозяинъ сильно прибилъ за его кислую мину, стало-быть мы хотимъ, чтобы наши негры были и послушны, и въ то же время довольны.

Я полагаю, что г. де-Ламоттъ сильно содйствовалъ своими совтами отъзду графа въ Корсику. Когда послдній ухалъ, баронъ пересталъ посщать Савернскій замокъ, гд поселился тогда его старый школьный товарищъ, лютеранскій пасторъ и проповдникъ изъ Келя, на нмецкомъ берегу Рейна, за отсутствіемъ главы дома, бразды правленія перешли въ руки этого пастыря, и онъ принялъ подъ свое начальство обитателей осиротвшаго замка. Нтъ никакого сомннія, что бдная Кларисса обманывала и его, и своихъ золовокъ, и много виновна была предъ нами въ притворств.

Хотя между обоими савернскими домами, то-есть между вновь построеннымъ дворцомъ кардинала въ Парк, и стариннымъ замкомъ графа въ город существовала непримиримая вражда, однако каждому изъ нихъ было боле или мене извстно все происходившее у сосда. Какъ только кардиналъ прізжалъ съ своимъ дворомъ въ Савернъ, двицы де-Барръ получали самыя подробныя свднія о всхъ празднествахъ, въ которыхъ он не принимали участія. Да вотъ хоть бы въ нашемъ маленькомъ городк Ферепортъ, разв не знаютъ мои сосдки, миссъ Прейсъ, что у меня подаютъ за обдомъ, какъ велики мои доходы, что стоило платье моей жены и до какой цифры дошелъ счетъ поргнаго, поданный моему сыну, капитану Скепгресу? Такъ точно звали и двицы де-Барръ о малйшихъ дйствіяхъ кардинала и его двора. Въ самомъ дл, чего-чего не было въ этомъ замк: и роскошь, и каргежная игра, и размалеванныя красавицы изъ Страсбурга, и театры, и маскарады, и буйныя оргіи! Двицы де-Барръ получали самыя свжія и подробныя извстія о всхъ этихъ ужасахъ, и смотрли на замокъ кардинала, какъ на жилище какого-то злаго людода. Вечеромъ г-жа де-Савернъ могла свободно глядть изъ своей темной башни и любоваться ярко освщенными окнами кардинальскаго дворца, а во время лтнихъ ночей до нея долетали оттуда звуки нечестивой музыки, такъ какъ кардиналъ любилъ не только танцы, но и театральныя представленія. Хотя мужъ строго запретилъ г-ж де-Савернъ посщать эти собраніи, городскіе жители, здившіе по временамъ во дворецъ кардинала, разказывали ей разныя разности о томъ, чему они бывали свидтелями. Несмотря на запрещеніе графа, садовникъ его охотился въ кардинальскихъ лсахъ, прислуга ходила тайкомъ смотрть праздники и балы, горничная графини нашла случай туда пробраться, а вслдъ за тмъ и самою госпожей овладло нечестивое желаніе вкусить подобно праматери Ев отъ запрещеннаго плода. И какъ не соблазниться на это роковое яблоко, когда оно такъ заманчиво зрло, а искуситель такъ неотступенъ? У г-жи де-Савернъ была вострушка горничная, съ живыми свтлыми глазками, которые любили заглядывать въ чужіе сады и парки, и вскружили голову одному изъ слугъ кардинала. Эта горничная разказывала своей госпож о томъ, какіе праздники, балы, обды и комедіи давались во дворц г. де-Рогана. ‘Свита кардинала’, говорила она, ‘здитъ на охоту въ его мундир, самъ онъ пьетъ и стъ на серебр, а за каждымъ гостемъ стоитъ во время обда ливрейный лакей. Сверхъ того, у него выписаны изъ Страсбурга французскіе комедіанты. И что за смшной этотъ Мольеръ, а ужь какъ великъ Сидъ!’

Чтобы присутствовать на этихъ балахъ и комедіяхъ, Марта, горничная графини, должна была имть лазейки въ обоихъ замкахъ. Она ловко обманывала этихъ старыхъ мегеръ, двицъ де-Барръ, и по всей вроятности пользовалась покровительствомъ привратника, чтобы тайкомъ уходить и возвращаться. Всякій разъ она подробно разказывала своей госпож обо всемъ виднномъ ею, представляла въ лицахъ актеровъ и актрисъ, и описывала мужскіе и дамскіе туалеты. Г-жа де-Савернъ никогда не уставала слушать росказни своей горничной. Если Марта отправлялась на праздникъ, графиня сама снаряжала ее, украшала ея нарядъ какою-нибудь драгоцнною бездлушкой, а потомъ сойдя въ визъ, преспокойно слушала, какъ пасторъ Шнорръ и двицы де-Барръ разсуждаютъ о злочестивыхъ длахъ Большаго Саверна, предсказывая ему участь Содома и Гоморры.

Но будто она и въ самомъ дл ихъ слушала? Нтъ, ни проповди пастора, ни разглагольствованія старыхъ двъ не привлекали вниманія графини. Мысли ея уносились въ Большой Савернъ, а душа постоянно блуждала въ этихъ лсахъ. По временамъ приходили письма изъ арміи. Въ одномъ изъ нихъ г. де-Савернъ разказывалъ о послднемъ сраженіи, въ которомъ ему пришлось принять участіе, и прибавлялъ, что, благодаря Бога, онъ остался цлъ и невредимъ. Прекрасно, что же дале? А дале, угрюмый мужъ обращался къ одной жен съ суровымъ нравоученіемъ, которое безконечно развивали строгій капелланъ и старыя золовки. Однажды, посл битвы при Кальви, г. де-Савернъ, всегда оживлявшійся въ минуту опасности. описывалъ своему семейству, какимъ чудеснымъ образомъ онъ былъ спасенъ отъ смерти. Капелланъ не преминулъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы прочесть домашнимъ длиннйшее разсужденіе о смерти, объ опасности, о спасеніи въ настоящей и въ будущей жизни, но увы! бдная г-жа де-Савернъ не слыхала ни единаго слова изъ всей этой проповди. Ея мысли были далеко отъ проповдника, далеко отъ описываемаго сраженія, она мечтала въ эту минуту о Большомъ Саверн, о его увеселеніяхъ, и объ изящныхъ кавалерахъ, прізжавшихъ къ кардиналу изъ Парижа, Страсбурга и изъ-за береговъ Рейна.

Трудно устоять противъ искушенія, когда соблазнитель раздражаетъ любопытство, а роковой плодъ виситъ подъ рукою. Однажды вечеромъ, когда домашніе улеглись, г-жа де-Савернъ, надвъ шляпку и окутавшись плащомъ, тихонько проскользнула въ заднія ворота Савернскаго замка, въ сопровожденіи своей горничной, также тщательно окутанной, и сла въ ожидавшій ее кабріолетъ. На козлахъ сидлъ проводникъ, повидимому хорошо знакомый и съ мстностью, и съ своими сдоками. Посл получасовой зды по прямымъ аллеямъ Большаго Савернскаго парка. Кабріолетъ остановился у воротъ кардинальскаго дворца, подбжавшій слуга принялъ возжи изъ рукъ мнимаго кучера, а послдній въ сопровожденіи своихъ спутницъ направился въ замокъ, проходя различными дверями и корридорами, которые были повидимому хорошо ему извстны. Черезъ нсколько минутъ они пробрались на хоры въ большую залу, въ которой сидло множество дамъ и мущинъ, и на конц которой находилась сцена съ занавсомъ. По этой сцен расхаживали взадъ и впередъ актеры и актрисы, разговаривая между собою въ стихахъ.

Боже праведный! вдь они представляли комедію, одну изъ тхъ нечестивыхъ, но очаровательныхъ комедій, на которыя графин запрещено было смотрть, и которыя она такъ страстно желала видть. За представленіемъ слдовалъ балъ, и актеры должны были появиться на немъ въ своихъ театральныхъ костюмахъ. Нкоторые изъ присутствовавшихъ уже надли маски, а въ лож, находившейся подл самой сцены и окруженной толпой домино, сидлъ самъ монсиньйоръ де-Роганъ. Г-ж де-Савернъ уже не разъ случалось его видть когда онъ возвращался съ охоты въ сопровожденіи своей свиты. Глядя на сцену, она точно также не могла дать себ отчета въ піес, какъ и понять за нсколько часовъ передъ тмъ проповдь пастора Шнорра. Слуга Фронтенъ съ своимъ господиномъ Дамисомъ устроили славную штуку. Когда старый брюзга Жеронтъ отправился спать, заперевъ предварительно вс двери, и на сцен сдлалось совершенно темно, горничная, Матюрина, прицпила къ окну веревочную лстницу, и стала спускаться по ней съ своею госпожой Эльмирой, между тмъ какъ Фронтенъ держалъ другой конецъ лстницы. Спустившись, Эльмира съ легкимъ крикомъ упала въ объятія господина Дамиса, и затмъ вс четверо затянули веселый квартетъ, въ которомъ презабавно описывались человческія слабости. Окончивъ пніе, они направились къ гондол, ожидавшей ихъ на канал, сли въ нее и скрылись. Но вотъ и старый Жеронтъ проснулся отъ шума, выбжавъ на сцену въ халат и ночномъ колпак, онъ увидалъ отплывающую лодку, и разразился страшнымъ негодованіемъ, между тмъ какъ публика смялась, глядя на безплодное и неистовое отчаяніе старика. Въ самомъ дл, въ э гой комедіи много забавнаго, и она до сихъ поръ пользуется во Франціи и въ другихъ мстахъ большою популярностью.

Посл театра начался балъ. Но разв графиня будетъ танцовать? Неужели благородная графиня де-Савернъ ршится танцовать съ своимъ кучеромъ? А почему же нтъ? внизу, въ танцовальной зал было много другихъ дамъ, одтыхъ, подобно ей, въ домино и маски. Но я, кажется, еще не сказалъ читателю, что она была замаскирована? упомянулъ только, что она была окутана въ плащъ и шляпку. Но разв домино не тотъ же плащъ, и разв къ нему не придланъ капюшонъ въ вид шляпки? Остается маска,— но я васъ спрашиваю, читатель, не вс ли женщины носятъ маски, даже у себя дома? Теперь возникаетъ другой вопросъ. Какимъ образомъ такая высокорожденная дама какъ графиня де-Савернъ могла ввриться кучеру, который привезъ ее прямо въ замокъ недруга ея мужа? Кто былъ этотъ таинственный проводникъ? Увы, конечно не кто другой какъ злополучный г. де-Ламоттъ. Со времени отъзда ея мужа онъ и не удалялся отъ графини. Невзирая на строгій присмотръ капеллана и дуэннъ, невзирая на крпкіе замки и двери, онъ нашелъ средства поддерживать съ ней сношенія. Какимъ образомъ? это мн неизвстно. Дйствовали ли они обманомъ, хитростью, ловкостью или просто подкупомъ — ршить трудно, такъ какъ оба уже давно сошли въ могилу. Оба понесли страшное наказаніе за свой грхъ, но что до меня касается, я не стану описывать ихъ заблужденій и разыгрывать роль Фигаро, помогавшаго графу Альмавив спускаться изъ окна Розины. Бдная, запуганная, гршная душа! Великъ былъ твой проступокъ, но ты искупила его своими страданіями.

Повинуясь вол родителей, она вышла замужъ за г. де-Саверна еще въ ребяческихъ лтахъ, почти не зная и вовсе не любя его. Ее продали, и она смиренно пошла въ свою неволю. Сначала она довольно терпливо переносила свою участь, но иногда ей случалось плакать, и ссориться съ мужемъ, впрочемъ слезы скоро высыхали, а за ссорой слдовало примиреніе. Она не умла долго помнить обиды, и была въ отношеніи его также кротка и послушна, какъ ямайскіе или барбадосскіе невольники, относительно своихъ присмотрщиковъ. Никто не сумлъ бы такъ скоро замнить слезу улыбкой, и съ такою готовностью цловать руку своего жестокаго повелителя, какъ г-жа де-Савернъ, но кто могъ требовать отъ нея искренности? Съ своей стороны я знаю одну женщину, которая повинуется лишь тогда, когда захочетъ, и клянусь Богомъ! не ей, а мн приходится лицемрить, и дрожать, и улыбаться, и плутовать.

Когда r-ж де-Савернъ наступило время родить, ее отправили въ Страсбургъ, гд она могла воспользоваться совтами и пособіемъ лучшихъ городскихъ врачей, и здсь-то, черезъ шесть мсяцевъ посл отъзда графа въ Корсику, родилась ихъ дочь, Агнеса де-Савернъ.

Вроятно, тайный ужасъ и нравственное безпокойство овладли уже тогда умомъ несчастной женщины, и въ душ ея пробудились угрызенія совсти, потому что не имя другой повренной, кром моей матери, которой впрочемъ не были извстны вс подробности ея жизни, она написала ей въ то время слдующее письмо: ‘О, Урсула! Какъ я страшусь этого событія! Можетъ-быть я умру. Думаю, надюсь, желаю. Въ этотъ длинный промежутокъ времени, съ тхъ поръ какъ онъ ухалъ, я до такой степени начала бояться его возвращенія, что, мн кажется, я сойду съ ума, увидавъ его. Знаешь ли, посл сраженія при Кальви, когда я увидала въ газетахъ что многіе офицеры убиты, у меня невольно промелькнула въ голов мысль: не убитъ ли и г. де-Савернъ? Я поспшила прочитать списокъ умершихъ, но его имени тамъ не оказалось. Сестра, сестра! Это меня не порадовало! Неужели я стала такимъ чудовищемъ, чтобы желать смерти своего… Нтъ! Хотла бы стать имъ. Говорить объ этихъ вещахъ съ г. Шнорромъ я не могу. Онъ такъ глупъ. Гд ему понять меня! Онъ только и знаетъ, что читаетъ мн нравоученія, точь-въ-точь какъ мой мужъ.

‘Слушай, Урсула! Не разказывай этого никому! Я ходила слушать проповдь, но какую божественную проповдь! Говорилъ ее не нашъ пасторъ,— это такія скучныя!— а одинъ добрый епископъ французской церкви,— не нашей нмецкой церкви, — епископъ Аміенскій, который случайно захалъ въ нашу сторону, въ гости къ кардиналу. Имя его г. де0Ламоттъ. Онъ родственникъ тому де-Ламотту, который часто бывалъ у насъ послднее время,— другу г. де-Саверна, который спасъ жизнь графа въ какомъ-то сраженіи, о чемъ мой мужъ постоянно толкуетъ.

‘Еслибы ты знала какъ хорошъ соборъ! Уже было темно, когда я пришла туда. Церковь сіяла огнями, какъ звздами, и въ ней раздавалась небесная музыка. О, какъ все это не похоже на г. Шнорра и на вчныя проповди того…. то-есть, когда онъ дома. Несчастный! Я желала бы знать, проповдуетъ ли онъ кому-нибудь Корсик, и если да, то какъ я сожалю о тхъ, кому приходится его слушать. Въ письмахъ ко мн не упоминай ни слова о собор. Драконы мои ничего не подозрваютъ. О, какъ бы мн отъ нихъ досталось, еслибъ они что провдали. Какъ они надоли мн, эти драконы! Вотъ они! сидятъ, и воображаютъ, что я пишу къ мужу. Ахъ, Урсула! Когда я пишу къ нему, я цлые часы сижу надъ бумагой, не находя ни мыслей, ни словъ, а если я и говорю что-нибудь, такъ это все ложь, одна ложь. Между тмъ, когда я пишу къ теб, мое перо бжитъ, бжитъ такъ скоро! и листъ уже давно исписанъ, а мн кажстся, что я еще и не начинала. То же самое бываетъ со мною, когда я пишу къ… Право, одинъ изъ моихъ гадкихъ драконовъ какъ будто заглядываетъ въ мое письмо своими очками! Да, моя добрая сестра, я пишу къ… графу!’

Къ этому письму, и какъ бы по желанію графини, прибавленъ былъ на нмецкомъ язык постъ-скриптумъ, въ которомъ докторъ г-жи де-Савернъ сообщалъ о рожденіи дочери, говоря, что дитя и мать здоровы.

Эта дочь сидитъ въ настоящую минуту передо мною, съ очками на носу, и преспокойно читаетъ портсмутскую газету, гд, я надюсь, она скоро прочтетъ о производств своего сына, господина Скепгреса. Она промняла свою знатную фамилію на мое имя, только скромное и честное. О, моя дорогая! Твои глаза утратили свой прежній чудный блескъ, и въ твоихъ черныхъ волосахъ блеститъ уже сдина. Защищать тебя отъ житейскихъ бурь и невзгодъ было счастливымъ дломъ всей моей жизни и моею первою обязанностью. Когда я думаю, глядя на тебя, какъ уютной счастливо пріютились мы въ нашемъ тихомъ пристанищ посл бурнаго житейскаго плаванія, чувство глубокой благодарности наполняетъ все существо мое, а сердце воздаетъ- хвалу Создателю! Первые дни жизни Агнесы де-Савернъ ознаменовались событіями, которыя должны были оказать странное вліяніе на ее будущую судьбу. Подл ея дтской колыбели готовилась двойная, даже тройная трагедія. И странно, что смерть, преступленіе, месть, угрызенія совсти и тайна столпились вокругъ колыбели такого чистаго и невиннаго созданія,— столь же чистаго и непорочнаго, я надюсь, теперь, какъ и въ т дни, когда начались приключенія ея жизни. Ей было тогда не боле мсяца.

Письмо, написанное къ моей матери госпожою де-Савернъ наканун рожденія ребенка и оконченное ея докторомъ, помчено было 25 ноября, 1768 г. Мсяцъ спустя, Марта Зебахъ, горничная графини, писала къ моей матери по-нмецки, что госпожа ея вынесла страшную горячку, что нсколько времени она была совершенно безъ памяти и что доктора отчаивались въ ея жизни. Двицы де-Барръ хотли выкормить ребенка на рожк, но такъ какъ он были не опытны въ этомъ дл, дитя болло и плакало до тхъ поръ, пока его не возвратили матери.

‘Теперь,’ писала Марта, ‘r-жа де-Савернъ успокоилась ей гораздо лучше, но она ужасно страдала. Во время болзни она постоянно звала свою молочную сестру, чтобы та защитила ее отъ какой-то близкой опасности.’

Несмотря на свой юный возрастъ, я помню какъ пришло слдующее за тмъ письмо. Оно и теперь лежитъ въ этой конторк и написано было слабою, лихорадочною рукой, которая давно уже остыла, и чернилами, которыя поблднли и выцвли въ продолженіе этихъ пятидесяти лтъ. {Эти записки писаны въ двадцатыхъ годахъ. Мистеръ Дюваль, какъ видно изъ газетъ, наименованъ контръ-адмираломъ въ списк повышеній по случаю восшествія на престолъ короля Георга IV.} Я помню, какъ мать моя, получивъ письмо графини, громко воскликнула по-нмецки (въ минуту сильнаго душевнаго волненія она всегда говорила на этомъ язык): ‘Боже праведный! Она сошла съ ума! она совсмъ сумашедшая!’ И въ самомъ дл, это пожелтвшее письмо заключаетъ въ себ странный разказъ:

‘Урсула’, писала г-жа де-Савернъ (я не хочу приводить вполн всхъ словъ этой несчастной), ‘когда родилась моя малютка, демоны хотли ее отнять у меня, но я боролась и крпко держала ее у своей груди, и теперь они уже не могутъ боле повредить ей. Я пошла съ ней въ церковь. Марта пошла со мною, и онъ также тамъ былъ, онъ всегда при мн, чтобы защищать меня отъ демоновъ, я велла окрестить малютку и дать ей имя Агнесы, и сама также окрестилась, и получила то же имя. Подумай только, быть окрещенной на 23 году отъ рожденія! Агнеса I и Агнеса II. Но хотя я и перемнила свое имя, для тебя, моя Урсула, я все та же, и меня зовутъ теперь Агнеса Кларисса де-Савернъ, рожденная де-Віомениль.’

Дйствительно, еще не пришедъ совершенно въ разсудокъ, она окрестилась вмст съ своимъ ребенкомъ въ римско-католическую вру. Была ли она въ здравомъ ум, дйствуя такимъ образомъ? Думала ли она о поступк, на который ршилась? Наконецъ, не познакомилась ли она съ какими-либо католическими священниками въ Саверн, и не было ли какихъ другихъ причинъ для ея обращенія, кром доводовъ, которые она выслушивала во время религіозныхъ споровъ своего мужа съ г. де-Ламоттомъ? Неизвстно. Въ томъ же письм бдная женщина говоритъ дале: ‘Вчера къ моей постели подошли два мужа съ золотыми внцами на головахъ. Одинъ изъ нихъ былъ въ одежд священника, другой, прекрасный собою, былъ весь унизавъ стрлами, и они сказали мн: ‘насъ зовугъ Св. Фабіанъ и Св. Себастіанъ, завтра празднуется день Св. Агнесы, и она сама будетъ въ церкви, чтобы принятъ тебя.’

Истинныхъ фактовъ этого дла я никогда не могъ дознаться. Протестантскій пасторъ, съ которымъ я видлся въ послдствіи, могъ только показать мн книгу, въ которой значилось, что имя данное имъ ребенку при крещеніи было Августина, а не Агнеса. Марта Зебахъ умерла. Что же касается до г. де-Ламотта, то въ разговор со мною, онъ всегда обходилъ молчаніемъ этотъ эпизодъ изъ жизни несчастной женщины. Если предположенія меня не обманываютъ, дло, должно-быть, происходило такъ: находясь въ горячечномъ состоянія, графиня, по всей вроятности, бредила иконами и святыми изображеніями, которыя она видала въ церквахъ, а ея воспаленный мозгъ преработалъ ихъ въ живыя существа. Добывъ себ католическіе святцы, она можетъ-быть узнала дни различныхъ святыхъ и праздниковъ, и потомъ, не оправившись совершенно отъ болзни, или еще не отдавая себ вполн яснаго отчета въ своихъ поступкахъ, пошла съ своимъ ребенкомъ въ соборъ и была окрещена.

Посл этого, конечно, бдной женщин пришлось еще боле хитрить и лицемрить. Она должна была провести ‘демоновъ’, то-есть старыхъ сестеръ своего мужа, приставленныхъ къ ней для присмотра. Но разв ей не случалось обманывать ихъ прежде, въ то время какъ она здила въ замокъ кардинала? За каждымъ движеніемъ этой новой Евы слдили во мрак зловщіе глаза де-Ламотта. Бдняжка! Я увренъ, что ты была невинна, но змй-обольститель слдилъ за тобой повсюду, и теб суждено было умереть въ его смертоносныхъ объятіяхъ. Кто можетъ заглянуть въ неисповдимую книгу судебъ? Черезъ годъ посл событія, которое я описываю, черезъ Страсбургъ прозжала молодая, застнчивая, блиставшая красотой и невинностью принцесса, а кругомъ ея гудли колокола, палили пушки, разввались знамена и гирлянды, и раздавались громкія привтствія толпы. Думалъ ли тогда кто-нибудь, что послднюю станцію своей жизненной дороги она совершитъ на ужасной телжк, которая привезетъ ее прямо къ подножію эшафота? Г-жа де-Савернъ только однимъ годомъ пережила эту несчастную принцессу, и сама имла не мене трагическій конецъ.

Я слыхалъ отъ многихъ докторовъ, что посл рожденія

ребенка разсудокъ матери часто бываетъ поврежденъ. Г-жа де-Савернъ довольно долго оставалась въ этомъ горячечномъ состояніи, и хотя она не потеряла сознанія, однако и не могла вполн отдать себ отчета въ своихъ поступкахъ. По прошествіи трехъ мсяцевъ она какъ будто пробудилась отъ сна, и съ ужасомъ припомнила все случившееся. Что могло заставить ее, жену суроваго протестантскаго дворянина, пойдти въ католическую церковь и тамъ окреститься вмст съ своимъ ребенкомъ? Было ли то слдствіемъ горяченнаго бреда или чьихъ-либо наущеній? Богъ всть!

Только вернуть этотъ поступокъ было уже невозможно. Думая о немъ, она чувствовала, какъ ею овладваетъ ужасъ, и какъ въ сердц ея растетъ ненависть къ мужу, виновнику ея горя и опасеній. Она стала чаще смотрть въ окна, чтобъ онъ не вернулся какъ-нибудь невзначай, потомъ она крпко прижимала къ своей груди дитя, загораживала и запирала на ключъ двери, и все боялась, чтобъ у нея не отняли ребенка. Пасторъ и золовки смотрли на нее со страхомъ и безпокойствомъ, они справедливо думали, что r-жа де-Савернъ еще не пришла въ разсудокъ, и нашли нужнымъ посовтоваться съ докторами. Доктора подтвердили ихъ мнніе, стали здить, прописывать лкарства. Больная, смотря по настроенію духа, измнчивому и причудливому обращалась съ ними иногда презрительно, иногда насмшливо, или дерзко, а иногда плакала и тряслась отъ страха. Ея положеніе было очень затруднительно. Сестры по временамъ писали въ Корсику, осторожно извщая графа о здоровь его жены, а онъ по обыкновенію немедленно отвчалъ имъ цлыми посланіями общихъ мстъ. Узнавъ о рожденіи дочери, онъ съ покорностью подчинился приговору судьбы, и сталъ сочинять длиннйшія инструкціи относительно ея пищи, одежды, физическаго и нравственнаго воспитанія. Двочку назвали Агнесой: онъ сожаллъ что не Варварой, такъ какъ это было имя его матери. Помню, какъ въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ что-то приказывалъ насчетъ дтской кашки, а самой матери предписывалъ діэту. ‘Скоро надюсь вернуться домой, писалъ онъ: Корсиканцы разбиты на всхъ пунктахъ, и будь я католикомъ, я уже давно получилъ бы королевскій орденъ. Впрочемъ г. де-Віомениль и теперь надется выхлопотать для меня орденъ Военной Заслуги (этотъ протестантскій орденъ учрежденъ былъ за десять лтъ передъ тмъ). Въ этихъ письмахъ (они были въ послдствіи утрачены при перездк черезъ море) графъ довольно скромно выражался о своихъ личныхъ дяніяхъ, по моему мннію онъ былъ весьма храбрый человкъ, и только говоря о самомъ себ, о своихъ собственныхъ достоинствахъ и заслугахъ, не впадалъ онъ въ скучное многословіе.

Между тмъ письма его становились все чаще и чаще. Война приближалась къ концу, а вмст съ тмъ наступало и время возвращенія. Онъ заране восхищался мыслью увидть свое дитя и направить это юное созданіе на тотъ истинный путь правды, по которому оно должно идти. По мр того какъ разсудокъ матери возвращался, ея ужасъ и отвращеніе къ мужу становились все больше и больше. Она не могла переносить мысли о его возвращеніи, примириться съ необходимостью открыть ему свою тайну. Его жена осмлилась сдлаться католичкой и окрестить дочь! Она чувствовала, что онъ убьетъ ее, какъ только узнаетъ о случившемся. Въ отчаяніи она пошла къ священнику, который ее окрестилъ. Аббатъ Жоржель, секретарь кардинала, зналъ ея мужа. Онъ уврилъ ее, что при своей сил и могуществ кардиналъ можетъ защитить ее противъ совокупной ярости всхъ протестантовъ Франціи. Я полагаю, что она имла свиданіе даже съ самимъ кардиналомъ, хотя въ письмахъ къ моей матери она ничего объ этомъ не упоминаетъ.

Но вотъ и кампанія кончилась. Г. де-Во и г. де-Віомениль, оба доносили правительству въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о дятельности графа де-Саверна. Не взирая на его протестантизмъ, они увряли его въ своей дружб и общали употребить въ его пользу вс зависящія отъ нихъ средства. День возвращенія графа приближался, и наконецъ наступилъ. Я воображаю съ какимъ трепещущимъ отъ восторга сердцемъ храбрый воинъ вступилъ на порогъ скромнаго жилища, въ Страсбург, гд поселилось его семейство со дня рожденія дитяти. Какъ много мечталъ онъ объ этомъ ребенк, какъ молился за него и за жену, во время ночныхъ бивуаковъ, или среди битвы….

Вотъ онъ входитъ наконецъ въ комнату, и глаза его останавливаются на двухъ растерянныхъ фигурахъ слугъ, и на мертвенно-блдныхъ лицахъ старыхъ, перепуганныхъ сестеръ.

— Гд Кларисса и дочъ? спрашиваетъ онъ. Увы! дитя и мать исчезли безъ слда, и тетки сами не знали куда они скрылись.

Громъ небесный не могъ бы сильне сразить несчастнаго графа, какъ сразила его эта нежданная всть, сообщенная перепуганною семьей. Въ послдствіи, встртившись съ г. Шворромъ, нмецкимъ пасторомъ изъ Келя, о которомъ я уже упоминалъ выше, и которому вврена была нравственная и религіозная опека надъ семействомъ графа, я услыхалъ отъ него боле подробный и послдовательный разказъ о всемъ случившемся.

‘Когда г-жа де-Савернъ отправилась для родивъ въ Страсбургъ’ (сказалъ мн г. Шворръ), ‘я возвратился къ своимъ обязанностямъ въ Кель, и признаюсь, весьма радъ былъ отдохнуть въ моемъ уединенномъ уголк отъ непривтливаго обращенія благородной графини. Богу одному извстно, сколько насмшекъ и дерзостей принуждевъ я былъ переносить отъ нея, всякій разъ, когда по обязанности являлся къ ея столу. Эта несчастная женщина, сэръ, издвалась надо мною въ присутствіи своихъ лакеевъ! Она называла меня своимъ тюремщикомъ, передразнивала меня, представляя, какъ я мъ и пью, звала во время моихъ увщаній, восклицая: ‘oh, que c’est bte!’ а когда я начиналъ пть псаломъ, она вскрикивала, говоря: ‘извините меня, г. Шнорръ, но вы такъ фальшивите, что у меня голова разболлась,’ и я конечно съ трудомъ могъ продолжать, такъ какъ даже слуги смялись надо мною, какъ только я начиналъ пть. Жизнь моя была настоящею пыткой, но кротко переносилъ я мои мученія, изъ сознанія долга и изъ любви къ графу. Пока графиня оправлялась отъ болзни, я ежедневно являлся къ двицамъ де-Савернъ, сестрамъ графа, чтобъ освдомиться о состояніи больной и о здоровь ребенка. Я же и окрестилъ его, но такъ какъ мать была еще слишкомъ слаба, чтобы присутствовать при этомъ обряд, она выслала мн сказать черезъ двицу Марту, что какое бы имя я ни далъ ея дочери, она сама будетъ называть ее Агнесой. Это происходило 21 января, и меня тогда же поразила мысль, что по римскому календарю въ этотъ день праздновалась память Св. Агвесы.

‘Какъ теперь вижу бднаго графа, когда онъ пришелъ сообщить мн о побг графини и о похищеніи ребенка. Его черная голова посдла, взоръ помутился, и дикое отчаяніе проглядывало въ лиц и во всхъ движеніяхъ. Въ рук у него былъ небольшой клочокъ бумаги, надъ которымъ онъ плакалъ и бсновался какъ сумашедшій. То произнося неистовыя проклятія, то заливаясь горячими слезами, онъ звалъ свою жену, свою дорогую заблудшую овечку, общая ей забыть и простить все, если только она возвратится къ нему съ ребенкомъ. Его стенанія и вопли были такъ жалостны, что я самъ пришелъ въ глубокое уныніе, даже мать моя, занимающаяся у меня хозяйствомъ (и въ это время случайно стоявшая у дверей), сильно разстроилась при вид его отчаянія. Но когда я узналъ изъ письма графини, что она измнила протестантской вр, которую торжественно исповдывали отцы наши посреди смутъ, рзни, гоненій и неволи, я былъ пораженъ не мене самого добраго графа.

‘Возвратившись въ Страсбургъ, мы отправились прямо въ соборъ, и войдя туда, увидли аббата Жоржеля, шедшаго къ намъ на встрчу изъ часовни, куда онъ приходилъ молиться. Узнавъ меня, аббатъ принужденно улыбнулся. Легкая краска выступила на его мертвенно-блдномъ лиц, когда я сказалъ ему: ‘Вотъ графъ де-Савернъ.’

‘—Гд она? спросилъ несчастный графъ, схвативъ его за руку.

‘— Кто? сказалъ аббатъ, отступая.

‘— Гд моя дочь? Гд моя жена? кричалъ графъ.

‘— Тише, милостивый государь! сказалъ аббатъ.— Вы забываете, въ какомъ мст вы находитесь! И въ эту минуту изъ алтаря, гд шла обдня, раздалось пніе и какъ громомъ поразило слухъ бднаго графа. Онъ шатаясь прислонился къ колонн, около самой крестильной купели, а тутъ же надъ его головой висло изображеніе Св. Агнесы.

‘Такое глубокое отчаяніе не могло не подйствовать даже на самаго равнодушнаго зрителя.

‘— Графъ, сказалъ ему аббатъ,— мн жаль васъ. Эта неожиданная всть застигаетъ васъ врасплохъ. Я…. я искренно молю Бога, чтобы все это обратилось вамъ на пользу.

‘— Стало-быть, вамъ извстно все? спросилъ г. де-Савернъ.

Аббатъ, запинаясь, принужденъ былъ сознаться, что онъ дйствительно зналъ обо всемъ случившемся. Мало этого, онъ самъ совершилъ надъ несчастною графиней обрядъ, отлучившій ее отъ церкви праотцевъ.

‘— Милостивый государь, сказалъ онъ съ жаромъ,— въ подобной просьб ни одинъ священникъ не иметъ права отказать, и я молю Бога, чтобъ Онъ внушилъ вамъ мысль обратиться ко мн за тмъ же.

‘Съ отчаяніемъ на лиц бдный графъ потребовалъ себ церковную книгу, чтобы собственными глазами удостовриться въ ужасной истин, и мы прочли слдующее: ’21-го января, 1769 года, въ день Св. Агнесы, благородная графиня, Кларисса де-Савернъ, рожденная де-Віомениль, 22-хъ лтъ отъ роду, и Атеса, единственная дочь вышереченнаго графа де-Саверна и его жены Клариссы, были окрещены и причтены къ церкви въ присутствіи двухъ свидтелей’ (подпись которыхъ стояла внизу).

‘Тяжело было смотрть на несчастнаго графа, въ то время, когда, удрученный скорбью, онъ опустился на колни передъ церковною книгой. Голова его поникла, а уста шептали, повидимому, не молитву, но проклятіе. Въ эту минуту служба въ главномъ алтар кончилась, и самъ монсиньйоръ де-Роганъ въ сопровожденіи духовенства вошелъ въ ризницу. О, еслибы могли вы видть, что сдлалось тогда съ графомъ! Онъ вскочилъ, схватился за саблю, и грозя кулакомъ кардиналу, произнесъ неистовую рчь, призывая проклятія на церковь, главою которой былъ самъ архіепископъ. ‘Гд моя овца, которую ты отнялъ у меня?’ сказалъ онъ ему словами пророка.

‘Кардиналъ надменно отвчалъ, что не. онъ, а самъ Богъ совершилъ обращеніе г-жи де-Савернъ, и прибавилъ: ‘Хотя вы были мн дурнымъ сосдомъ, милостивый государь, однако я на столько желаю вамъ добра, что еще надюсь видть васъ послдовавшимъ ея примру.’

‘Услыхавъ это, графъ потерялъ послднее терпніе и разразился громовыми проклятіями противъ римской церкви и самого кардинала, онъ сказалъ ему, что придетъ день, когда его богопротивная гордость будетъ жестоко наказана, и потомъ, съ свойственною ему бглою говорливостью, сталъ обличать римскую церковь и ея заблужденія.

‘Я долженъ сознаться, что отвтъ князя Лудвига де-Рогана отличался большимъ достоинствомъ. Онъ замтилъ графу, что въ такомъ мст подобныя слова въ высшей степени неприличны и безразсудны: что отъ него зависитъ арестовать г. де-Саверна и подвергнуть его наказанію за дерзкую хулу противъ церкви, но что снисходя къ его жалкому положенію, онъ ршается простить ему эту минутную вспышку, предупреждая его въ то же время, что архіепископъ де-Роганъ суметъ защитить r-жу де-Савернъ и ея дитя отъ всякихъ преслдованій. Съ этими словами кардиналъ величественно вышелъ изъ ризницы, въ сопровожденіи своей свиты, и направился во дворецъ, имвшій сообщеніе съ соборомъ, а бдный графъ остался одинъ съ своимъ отчаяніемъ и безсильною злобой.

‘Когда, разговаривая съ кардиналомъ, г. де-Савернъ вставлялъ въ свою рчь библейскія изреченія, которыя всегда были у него на готов, г. де-Рогавъ качалъ головою и улыбался. Хотлось бы мн знать, припомнилъ ли онъ эти слова въ день собственнаго несчастія, въ то время, когда роковая исторія брилліантоваго ожерелья сдлалась причиной его паденія. {Несмотря на протестантизмъ г. Шнорра, я не помню, чтобъ онъ слишкомъ рзко выражался о кардинал. Напротивъ, онъ сказалъ мн, что посл своего паденія, князь де-Роганъ велъ самую назидательную жизнь, помогалъ бднымъ и употреблялъ вс зависящія отъ него средства, чтобы защищать монархическую власть.}

‘Не безъ труда (продолжалъ г. Шнорръ) удалось мн уговорить бднаго графа, уйдти изъ церкви, въ которой совершилось отреченіе его жены. Наружвыя двери и стны собора украшены безчисленными лпными изображеніями святыхъ римской церкви, и минуты дв бднякъ стоялъ на паперти, съ проклятіями взирая на эти фигуры, освщенныя солнцемъ, и громко призывая всякія бды и несчастія на Францію и Римъ. Я почти насильно увлекъ его за собой. Такія рчи были опасны и не могли довести насъ до добра. Онъ былъ какъ безумный, когда я привелъ его домой, и двицы де-Савернъ, перепуганныя его дикимъ взглядомъ, упросили меня остаться у нихъ и не покидать его.

‘Черезъ нсколько времени онъ опять пошелъ въ комнату, нкогда занимаемую его женой и ребенкомъ, и увидавъ оставшіяся посл нихъ вещи, поддался новому припадку тоски, на которую нельзя было смотрть безъ состраданія. Я говорю о событіи случившемся около 40 лтъ тому назадъ, но я живо помню эту сцену: и безумное отчаяніе несчастнаго графа, и его рыданія, и молитвы, какъ будто все это только вчера происходило передъ моими глазами. На комод лежалъ маленькій дтскій чепчикъ, принадлежавшій ребенку. Графъ схватилъ его, поцловалъ и облилъ слезами, общая матери полное прощеніе, если она возвратитъ ему дочь. Потомъ онъ спряталъ чепчикъ на грудь и сталъ заглядывать въ каждый ящикъ, въ каждую книгу, въ каждую комнату, отыскивая какихъ-либо указаній на слды бглецовъ. Я и сестра графа были того мннія, что r-жа де-Савернъ, безпомощная и безпріютная, вроятно скрылась съ ребенкомъ въ какой-нибудь католическій монастырь, что кардиналу извстно ея убжище, и что графъ напрасно сталъ бы ея отыскивать. Можетъ-быть, думалъ я, когда графиня соскучится въ монастыр,— я считалъ г-жу де-Савернъ легкомысленною, своенравною женщиной, которая, говоря языкомъ католиковъ, конечно не могла имть призванія къ монашеской жизни, — можетъ-быть, думалъ я, она оставитъ его черезъ нсколько времени, и тогда…. На этой слабой надежд я основывалъ разныя утшительныя соображенія и старался, по возможности, успокоить ими моего бднаго покровителя. Его душевное настроеніе мнялось ежеминутно. Онъ то готовъ былъ простить жену, то снова приходилъ въ неописанную ярость. ‘Скоре соглашусь увидть свое дитя мертвымъ нежели обращеннымъ въ католичество, говорилъ онъ. Я пойду требовать справедливости къ самому королю, хотя онъ и окруженъ дурными женщинами. Слава Богу, во Франціи еще найдутся протестанты, которые поддержатъ меня въ моемъ требованіи, и помогутъ мн добиться удовлетворенія за нанесенный мн позоръ.’

‘Должно замтить, что я съ первой минуты имлъ нкоторыя подозрнія относительно участія одного лица въ бгств графини, но я тутъ же постарался удалить отъ себя эту недостойную мысль. Человкъ, на котораго падали мои подозрнія, былъ нкогда большимъ другомъ графа, и я самъ чрезвычайно имъ интересовался. Черезъ три или четыре дня посл отъзда графа на войну, я прогуливался позади дома въ пол, окаймляющемъ кардинальскій паркъ, чтобъ обдумать проповдь, которую намревался произвести, какъ вдругъ увидлъ шедшаго ко мн навстрчу господина съ ружьемъ на плеч. Я сейчасъ же узналъ въ немъ того кавалера г. де-Ламотта, который спасъ г. де-Саверну жизнь въ сраженіи подъ Гастенбекомъ.

‘Г. де-Ламоттъ объявилъ мн, что онъ гоститъ у кардинала, и освдомившись о здоровьи дамъ, просилъ передать имъ его почтительные поклоны, потомъ онъ замтилъ улыбаясь, что, не взирая на его старинную дружбу съ графомъ, обитательницы замка поступили весьма жестоко, не принявъ его посщенія, и въ то же время поспшилъ выразить свое глубокое сожалніе объ отъзд г. де-Саверна: ‘Вы знаете, г. пасторъ, сказалъ онъ,— что я добрый католикъ, а такъ-какъ наши разговоры съ графомъ большею частію состояли въ религіозныхъ спорахъ о преимуществ того или другаго вроисповданія, то я твердо убжденъ, что со временемъ мн удалось бы обратить его въ нашу религію.’ Что касается до меня, смиреннаго сельскаго пастыря, я не боялся подобныхъ споровъ, и мы тутъ же пустились съ нимъ въ весьма интересный разговоръ, въ которомъ, по собственному сознанію кавалера, я представилъ ему много основательныхъ доводовъ. Онъ, кажется, прежде готовился въ духовное званіе, но потомъ вступилъ въ армію. Этого въ высшей степени занимательнаго человка звали кавалеръ де-Ламоттъ. Но вы какъ будто бы уже знакомы съ нимъ г. капитанъ? Не угодно ли вамъ набить вашу трубку и выпить еще одинъ стаканъ пива?’

Я сказалъ пастору, что дйствительно, знавалъ г. де-Ламотта, и добрый старикъ опять продолжалъ овое безыскусственное повствованіе:

‘Я всегда былъ плохимъ наздникомъ, а когда мн пришлось, за отсутствіемъ графа, стать капелланомъ и управителемъ Савернскаго замка, и сопровождать графиню въ прогулкахъ, она далеко опережала меня, говоря, что никакъ не можетъ приноровиться къ моему поповскому шагу. У нея была красная амазонка, которая длала ее замтною даже издали, и мн право казалось иногда, что она разговариваетъ съ какимъ-то господиномъ на срой лошади, одтымъ въ свтло-зеленое охотничье платье. Однажды я спросилъ у нея имя этого собесдника: ‘Г. пасторъ,’ отвчала она, ‘вы просто бредите какою-то срою лошадью и зеленымъ платьемъ! Если вы приставлены ко мн въ качеств шпіона, то совтую вамъ не отставать отъ меня, или брать съ собою старухъ, чтобъ он лаяли около васъ.’ Дйствіятельно, графиня вчно ссорилась съ своими старыми золовками, и нужно сознаться, что это была пребранчивая и презлая пара. Да, сэръ, он обращались со мной, пасторомъ реформатской церкви аугсбургскаго исповданія, почти какъ съ лакеемъ, и заставляли меня переносить много увиженія, между тмъ какъ графиня, часто гордая, легкомысленная и вспыльчивая, бывала иногда до такой степени привлекательна и ласкова, что никто не могъ бы противустоягь ей въ эти минуты. Ахъ, сэръ, — эта женщина, когда она только хотла, умла быть очаровательною, и ея побгъ привелъ меня въ такое отчаяніе, что ревнивыя старухи заговорили, будто я и самъ влюбленъ въ нее. Тьфу! Цлый мсяцъ, до возвращенія графа, я напрасно стучался во вс двери, надясь отыскать мою бдную бглянку. Но увы, она исчезла безъ слда, взявъ съ собой ребенка и свою горничную, Марту.

‘Въ самый день своего несчастнаго прізда, графъ сумлъ наконецъ открыть то, чего не замтили ни его любопытныя, ревнивыя сестры, ни я самъ, даромъ что обладаю большою проницательностью. Между разными бумажками и тряпками, валявшимися на письменномъ стол графини, лежалъ небольшой клочокъ бумаги, на которомъ ея собственною рукой написано было: ‘Урсула, Урсула, тиранъ возвращ…’ и только

‘— А! сказалъ графъ,— она ухала къ своей молочной сестр въ Англію! Лошадей, скоре лошадей!

‘И не прошло двухъ часовъ, какъ онъ уже скакалъ по дорог, длая верхомъ первую станцію этого длиннаго путешествія.’

III. Путешественники.

Бдный г. де-Савернъ такъ торопился, что вполн оправдалъ на себ старинную пословицу: ‘тише дешь, дальше будешь.’ Въ Нанси онъ занемогъ горячкой, отъ которой едва не умеръ, и въ продолженіе которой безпрестанно бредилъ своимъ ребенкомъ, умоляя свою вроломную жену возвратить ему дочь. Еще не оправившись отъ болзни, онъ снова пустился въ путь, и наконецъ достигъ до Булони, гд его глазамъ предсталъ тотъ самый англійскій берегъ, на которомъ, какъ онъ справедливо угадалъ, пріютилась его бглянка-жена.

Отсюда, благодаря моей дтской памяти, въ которой ясно запечатллись событія этихъ раннихъ дней моей жизни, я могу продолжать начатый разказъ. Читатель увидитъ, что несмотря на свой юный возрастъ, я призванъ былъ исполнять довольно значительную роль въ той странной, фантастической и часто ужасной драм, которой суждено было вскор разыграться. Теперь, занавсъ опущенъ и драма давно кончена, но когда я думаю о всхъ этихъ нечаянностяхъ, переодваніяхъ, таинственныхъ побгахъ и опасностяхъ, я самъ прихожу въ удивленіе, и почти готовъ поддаться фанатизму г. де-Ламотта, который клялся и божился, что нашими поступками управляетъ высшая сила, и что онъ также не въ состояніи измнить свою судьбу, какъ и остановить сдину въ волосахъ. Боже! Но что за судьба это была! И какая роковая трагедія должна была разыграться!

Однажды вечеромъ, въ 1769 году, во время нашихъ лтнихъ вакацій, я сидлъ дома на своемъ маленькомъ стул, между тмъ какъ въ окна стучалъ проливной дождь. Въ лавк, противъ обыкновенія, въ этотъ вечеръ не было ни души, и мн кажется, что я ломалъ себ голову надъ какимъ-то правиломъ изъ латинской грамматики, которую, по приказанію матери, я непремнно долженъ былъ зубрить, возвращаясь долгой изъ школы. Уже 50 лтъ прошло съ тхъ поръ {Этотъ разказъ, повидимому, былъ написанъ около 1820 г.}, и я усплъ позабыть въ это время Богъ знаетъ сколько событій изъ моей жизни, которыя, впрочемъ, и не заслуживали особеннаго воспоминанія, но маленькую сцену, случившуюся въ эту замчательную ночь, я помню такъ живо, какъ будто она только что происходила передъ моими глазами. Вотъ мы сидимъ каждый за своимъ занятіемъ, а въ пустой и безмолвной улиц шумитъ втеръ и хлещетъ дождь. Но кром дождя и втра, мы различаемъ еще шаги нсколькихъ человкъ, идущихъ по мостовой. Эти шаги раздаются все громче и громче, и наконецъ, останавливаются у нашихъ дверей.

— Г-жа Дюваль! кричитъ съ улицы голосъ,— это я, Грегсонъ!

— Боже мой! воскликнула моя мать, вскочивъ со стула и поблвъ какъ полотно.

Въ эту минуту я услыхалъ плачъ ребенка. Дорогая моя! Какъ живо сохранился въ моей памяти этотъ слабый дтскій крикъ!

Но вотъ дверь отворилась, сильный порывъ втра едва не задулъ свчей, и въ комнату вошли, вопервыхъ, какой-то господинъ съ дамой, закутанною съ ногъ до головы разными плащами, за ними нянька съ плачущимъ ребенкомъ, и наконецъ, позади всхъ, лодочникъ Грегсонъ.

Моя мать издаетъ какой-то хриплый звукъ, и восклицая: ‘Кларисса, Кларисса!’ бросается къ дам на шею, душитъ ее въ своихъ объятіяхъ и страстно цлуетъ. Дитя плачетъ и стонетъ, нянька старается его успокоить, а прізжій господинъ, снявъ съ себя шляпу и стряхивая съ нея воду, смотритъ въ это время на меня. Этотъ взглядъ какъ будто кольнулъ меня въ сердце, и я почувствовалъ необъяснимый ужасъ. Подобное ощущеніе я испыталъ еще одинъ или два раза въ жизни, и одинъ разъ, взглядъ поразившій меня такимъ образомъ принадлежалъ моему врагу, котораго постигъ весьма печальный конецъ.

— Нашъ перездъ былъ самый бурный, сказалъ по-французски прізжій господинъ моему дду,— мы провели 14 часовъ на мор. Качка совершенно измучила графиню, и она ужасно утомлена.

— Твои комнаты ужь готовы, сказала моя мать съ нжною заботливостью.— Бдная моя Biche, ты будешь спать сегодня совершенно спокойно, и не должна ровно, ровно ничего бояться!

За нсколько дней передъ тмъ я видлъ какъ мать и служанка возились въ первомъ этаж, приготовляя и убирая комнаты. Когда я спросилъ у матери, не ожидаетъ ли она кого, она выдрала мн уши и приказала молчать, но я догадался, что прізжіе были т самые постители, которыхъ она ожидала, а по имени, которымъ она назвала даму, я конечно узналъ, что это г-жа де-Савернъ.

— Это твой сынъ, Урсула? сказала дама.— Какой большой мальчикъ! А моя несчастная крошка все пищитъ.

— О, мое сокровище, сказала мать,— схвативъ дитя, которое еще пуще расплакалось, озадаченное кивавшимъ перомъ и хохлатымъ шлемомъ г-жи Дюваль, которая въ т дни носила огромный чепчикъ, и своимъ грознымъ видомъ могла поспорить съ любымъ героемъ древности.

Когда блдная дама выразилась такъ жестко о своемъ ребенк, я удивился и почувствовалъ къ ней что-то непріятное. Въ самомъ дл я всегда любилъ дтей, и до сихъ поръ отъ нихъ безъ ума, доказательствомъ чему служитъ мое обращеніе съ собственнымъ моимъ бездльникомъ. Никто не можетъ сказать, чтобъ я кого-либо притснялъ въ школ,или чтобъ я дрался иначе, какъ для собственной защиты.

Мать собрала на столъ все, что было у нея въ дом порядочнаго, и пригласила своихъ гостей раздлить ея скромный ужинъ. Какія пустыя вещи остаются иногда въ памяти! Помню, что я пренаивно засмялся, когда г-жа де-Савернъ сказала: ‘А, такъ это чай? Я его еще никогда не пробовала.. Но онъ совсмъ не вкусенъ, не правда ли, г. баронъ?’ Вроятно, въ Альзас въ то время еще не научились употребленію чая. Мать остановила мой дтскій смхъ обыкновеннымъ воззваніемъ къ моимъ ушамъ, и нужно сказать, что мн ежедневно приходилось получать отъ доброй женщины это непріятное угощеніе. Ддъ предложилъ графин небольшую рюмку настоящей нантской водки, и спросилъ, не желаетъ ли она подкрпить себя посл утомительнаго путешествія, но она отказалась отъ того и отъ другаго, и скоро удалилась въ свою комнату, въ которой мать моя приготовила для нея свои лучшія простыни и одяла. Тамъ же она поставила постель и для горничной Марты, которая уже улеглась на ней вмст съ плачущимъ ребенкомъ. Что касается до барона де-Ламотта, ему наняли помщеніе въ этой же улиц, въ дом булочника г. Виллиса: этотъ булочникъ Виллисъ былъ мой большой пріятель, награждавшій меня въ дтств неимоврнымъ количествомъ сладкихъ пирожковъ, и если ужь говорить правду, носившій парики, которые обыкновенно завивались у моего дда.

По утрамъ и по вечерамъ мы вс собирались для общей молитвы, которую ддъ произносилъ съ большимъ чувствомъ. Но въ этотъ вечеръ, когда онъ досталъ свою большую Библію, съ тмъ чтобъ, я прочелъ изъ нея главу, мать сказала ему: ‘Нтъ, бдная Кларисса устала и пойдетъ спать.’ Дйствительно, прізжая дама немедленно удалилась. Тогда я сталъ читать главу изъ своей маленькой Библіи, и помню, какъ слезы градомъ катились по лицу моей матери, и она приговаривала: ‘Боже, Боже мой, умилосердись надъ нею!» Когда же я хотлъ запть нашъ вечерній гимнъ: ‘Nun ruhen alle Waider’ она приказала мн молчать, сказавъ, что дама очень утомлена и хочетъ заснуть. Посл этого мать отправилась на верхъ къ г-ж де-Савернъ, чтобы посмотрть хорошо ли она устроилась, а мн нелла проводить прізжаго господина въ домъ булочника Виллиса. Я, конечно, не заставилъ ее повторить себ этого приказанія дважды и немедленно пустился впередъ, болтая и показывая дорогу незнакомцу, должно замтить, что послдній уже не внушалъ мн боле того ужаса, который я почувствовалъ въ первую минуту нашей встрчи. Читатель можетъ быть увренъ, что все населеніе мстечка Уинчельси уже знало о томъ, что какая-то прізжая французская дама съ ребенкомъ и горничной остановилась у г-жи Дюваль, и что пріхавшій съ ней французскій господинъ будетъ занимать квартиру у булочника.

Я никогда не забуду своего ужаса и удивленія, когда мать сказала мн, что эта дама папистка. Въ нашемъ город, правда, жили два господина принадлежавшіе къ этой религіи, они занимали красивый домъ, носившій названіе монастыря, но почти не имли сношеній съ людьми нашего званія, хотя мать моя и ходила иногда убирать голову г-жи Уэстонъ, какъ ходила и къ нкоторымъ другимъ городскимъ дамамъ. Я забылъ сказать, что г-жу Дюваль приглашали иногда къ родильницамъ, въ качеств сидлки. Эту обязанность она исполняла подл г-жи Уэстонъ, которая, впрочемъ, скоро лишилась своего ребенка. У Уэстоновъ была часовня въ бывшемъ монастырскомъ саду, и священники ихъ исповданія прізжали туда совершать службу, то отъ лорда Ньюбера изъ Слиндона, то отъ Арунделя, фамилія котораго также принадлежала къ римско-католической церкви. Одинъ или два католика,— ихъ было очень мало въ нашемъ город,— погребены были въ одной сторон этого стариннаго сада, тамъ, гд до временъ Генриха VIII помщалось монастырское кладбище.

Прізжій господинъ былъ первый папистъ, съ которымъ мн пришлось говорить. Идя вмст съ нимъ по городу, и показывая ему старыя ворота, церковь и прочее, я вдругъ спросилъ его:

— А что, вы жгли протестантовъ?

— Конечно! отвчалъ онъ, и лицо его искривилось ужасною улыбкой:— я многихъ въ свою жизнь поджарилъ и сълъ.

При этихъ словахъ я съ содраганіемъ отвернулся отъ его блднаго, улыбавшагося лица, и почувствовалъ, какъ прежній ужасъ снова начинаетъ овладвать мною. Онъ былъ весьма странный человкъ, моя простота и наивные вопросы крайне забавляли его, мое присутствіе никогда ему не надодало, онъ говорилъ, что я буду его маленькимъ англійскимъ учителемъ, и въ самомъ дл онъ поразительно скоро выучился этому языку, между тмъ какъ бдная г-жа де-Савернъ никогда не могла ни одного слова понять по-англійски.

Слабая, блдная, съ краснымъ рдющимъ пятномъ на каждой щек, она цлые часы просиживала въ молчаніи, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ, какъ бы преслдуемая какимъ-то страхомъ. Я видлъ, что мать наблюдаетъ за ней и что на лиц ея отражается почти такой же ужасъ, какъ и на лиц графини. По временамъ г-жа де-Савернъ, раздраженная плачемъ своего ребенка, приказывала уносить его отъ себя. Иногда же она судорожно брала его на руки, укрывала плащами и запиралась съ нимъ на ключъ въ своей комнат. Ночью она часто вставала и ходила по всему дому. У меня была по сосдству съ матерью небольшая комната, которую я постоянно занималъ, возвращаясь изъ школы на вакаціонное время, а также по субботамъ и по воскресеньямъ. Я очень хорошо помню, какъ проснувшись однажды ночью, я услыхалъ голосъ г-жи де-Савернъ, которая, стоя у дверей моей матери, кричала: ‘Урсула, Урсула! Лошадей, скоре лошадей! Я должна спасаться. Онъ детъ, я знаю, что онъ детъ!’ За тмъ послдовали увщанія со стороны моей матери, пришла горничная графини, и уговаривала ее возвратиться. Стоило, бывало, бдной матери услыхать крикъ ребенка, и она летла къ нему со всею поспшностью, гд бы ни находилась. Нельзя сказать, что она любила его. Минуту спустя, бросивъ его на постель, она снова подходила къ окну, и начинала смотрть на море. Цлые часы просиживала она передъ этимъ окномъ, закутавшись занавской, какъ бы скрываясь отъ чьихъ-то взглядовъ. Ахъ! сколько разъ смотрлъ и я съ тхъ поръ на это окно, и на мерцавшій въ немъ огонекъ! Хотлъ бы я знать, существуетъ-ли еще этотъ домъ? Но я не люблю теперь останавливаться мыслію на той глубокой, отчаянной тоск, которую я пережилъ, смотря на его ршетку.

Было очевидно, что наша бдная гостья находится въ самомъ безнадежномъ состояніи. По временамъ ее навщалъ аптекарь, онъ качалъ головой и прописывалъ лкарство. Но лкарство почти не помогало, безсонница продолжалась и жаръ не оставлялъ больную. Иногда она давала несвязные отвты, не впопадъ, плакала и смялась, отталкивала отъ себя пищу, хотя это были самыя вкусныя блюда, какія только моя бдная мать въ состояніи была приготовить, приказывала моему дду уходить въ кухню и не смть садиться въ ея присутствіи, то плакала, то бранила мою мать, и весьма рзко останавливала ее, если та длала мн замчанія. Бдная г-жа Дюваль сдлалась тише воды, ниже травы. Она, которая заправляла всмъ домомъ, совершенно смирилась передъ бдною полусумашедшею женщиной. Я какъ теперь вижу ихъ обихъ: графиня, вся въ бломъ, молчаливая, безпечная, сидитъ въ продолженіи нсколькихъ часовъ сряду, на одномъ мст, ни на кого не обращая вниманія, а мать моя наблюдаетъ за ней своими испуганными черными глазами.

Кавалеръ де-Ламоттъ, какъ я уже сказалъ выше, имлъ отдльную квартиру, но большую часть своего времени проводилъ у насъ. Такъ какъ онъ называлъ себя двоюроднымъ братомъ r-жи де-Савернъ, то я дйствительно принималъ его за ея родственника, и потому никакъ не могъ догадаться, что бы значили слова нашего пастора г. Бореля, когда онъ, пришедъ однажды къ моей матери, сказалъ ей:

— Стыдись г-жа Дюваль, такъ вотъ какимъ ты дломъ занимаешься, ты,— дочь протестантскаго церковнаго старосты!

— Какимъ дломъ? спросила его мать.

— Ты даешь убжище преступленію и укрываешь беззаконіе,— сказалъ онъ, назвавъ преступленіе его настоящимъ именемъ: грхомъ противъ седьмой заповди.

Будучи ребенкомъ, я не понялъ тогда этого слова, но не усплъ онъ его выговорить, какъ мать моя, схвативъ кастрюлю съ супомъ, крикнула: ‘вонъ отсюда, или я не посмотрю, что вы пасторъ, и вылью этотъ супъ вамъ на голову, да и кастрюлю пошлю туда же!’ И при этомъ она посмотрла такъ свирпо, что я ни мало не удивился, видя какъ маленькій человкъ выкатился изъ комнаты.

Вслдъ за тмъ вернулся домой и ддушка, почти столько же перепуганный, какъ и его командиръ, г. Борель. Онъ былъ чрезвычайно взволнованъ, и началъ упрекать свою невстку за то, что она осмлилась говорить такимъ образомъ съ пастыремъ церкви.

— Весь городъ, прибавилъ онъ, толкуетъ о насъ и объ этой несчастной женщин.

— И ты, и твой городъ старыя бабы! возразила г-жа Дювалъ, топая ногой и крутя усъ, можно было бы прибавить.— Какъ? эти дрянные Французы смютъ порицать меня за то, что я принимаю свою молочную сестру? Стало-быть, гршно пріютить у себя бдную, полусумашедшую, умирающую женщину? О, низкіе, низкіе люди! Слушай меня ддушка, если про твою невстку скажутъ хоть единое слово въ клуб, и ты не расправишься съ этимъ человкомъ, то знай, что я сама расправлюсь съ нимъ!

Чортъ возьми! я и самъ былъ того мннія, что невстка моего дда сумла бы сдержать слово.

Къ сожалнію, моя собственная глупая простота была отчасти причиною того позора, которому подверглась моя бдная мать въ нашей французской колоніи, и вотъ какимъ образомъ: однажды утромъ наша сосдка, г-жа Крошю, заглянувъ къ намъ въ комнату, спросила меня:

— А какъ здоровье вашей жилицы и ея двоюроднаго брата, г. графа?

— Г-ж Кларисс нисколько не легче, отвчалъ я (значительно покачавъ головой), что же касается до этого господина, г-жа Крошю, то знайте что онъ вовсе не графъ и не двоюродный ея братъ!

— О! такъ онъ не родственникъ ей? сказала портниха.

Этотъ разговоръ мигомъ разнесся по всему городу, и когда мы на слдующее воскресенье пошли въ церковь, г. Борель сказалъ проповдь, которая обратила на васъ всеобщее вниманіе, а бдная мать моя сидла вся красная, какъ печеный ракъ. Я никакъ не могъ взять въ толкъ, въ чемъ состоитъ моя вина, но я очень хорошо понялъ, что мать угощаетъ меня за какую-нибудь скверную штуку, потому что прутъ ея такъ и хлесталъ меня по спин. Чтобы не кричать, я положилъ себ въ ротъ пулю, но вроятно наша бдная больная услыхала свистъ прута, потому что она стремглавъ вбжала въ комнату, вырвала изъ рукъ матери орудіе пытки, оттолкнула ее съ-удивительною силой на другой конецъ комнаты, и обнявъ меня, начала ходить взадъ и впередъ по комнат, дико посматривая на мою мать. ‘Бить свое собственное дитя! чудовище, чудовище!’ проговорила несчастная. ‘На колни, и проси помилованія: или я даю теб королевское слово, что ты будешь казнена!’

За обдомъ она подозвала меня и приказала ссть подл себя. ‘Епископъ,’ сказала она дду, ‘моя статсъ-дама провинилась. Она выскла маленькаго принца скорпіономъ. Я сама отняла у нея этого скорпіона. Герцогъ! Если она вздумаетъ повторить наказаніе: вотъ вамъ сабля, и я повелваю вамъ тогда отрубить графин голову.’ Тутъ она взяла со стола большой разрзной ножъ, помахала имъ и засмялась тмъ дикимъ смхомъ, который постоянно вызывалъ слезы изъ глазъ моей матери. Въ разстроенномъ воображеніи несчастной женщины мы вс были принцы, герцоги, епископы, и Богъ всть какія знатныя особы. Герцогомъ она обыкновенно называла г. де-Ламотта, и протягивая ему руку, говорила: ‘на колни, сэръ, на колни, и цлуйте нашу королевскую руку’. И г. де-Ламоттъ, съ выраженіемъ глубокой скорби на лиц, повиновался, и смиренно преклоняя колна, исполнялъ печальную церемонію. Нужно сказать, что ддъ мой былъ совершенно плшивъ, и снявъ съ себя однажды вечеромъ парикъ, собиралъ салатъ подъ окошкомъ графини. Увидавъ его, графиня привтливо кивнула ему головой, и когда бдный старикъ подошелъ къ окну, вылила ему на плшь блюдцо съ чаемъ, говоря: ‘назначаю и помазую тебя Сенъ-Денискимъ епископомъ.’

Горничная Марта, бжавшая изъ Саверна вмст съ графиней,— я полагаю, что со времени рожденія ребенка несчастная графиня никогда не приходила въ совершенный разсудокъ,— почувствовала себя наконецъ страшно утомленною отъ постоянныхъ заботъ и неусыпнаго надзора, которыхъ требовало болзненное состояніе ея госпожи, обязанности, вроятно, были тмъ тяжеле и непріятне, что въ лиц достойной г-жи Дюваль у нея явилась другая госпожа, рзкая, повелительная и ревнивая. Мать моя готова была командовать всми, кто только подчинялся ея вол, и совершенно забирать въ свои руки людей, которые ей были дороги. Она сама укладывала въ постель графиню и укачивала ея ребенка, для обихъ приготовляла пищу, одвала ихъ съ одинаковою заботливостью, и страстно любила эту несчастную мать и ея дитя. Но она любила ихъ по своему. Все что только становилось между ею и дорогими ей существами возбуждало ея ревность, и нтъ никакого сомннія, что подчиненнымъ г-жи Дюваль иногда приходилось отъ нея весьма жутко.

Три мсяца жизни въ дом моей матери измучили альзасскую горничную графини. Марту. Она взбунтовалась и объявила, что удетъ на родину. Мать назвала ее неблагодарною дрянью, но въ сущности весьма рада была отъ нея избавиться. Она постоянно утверждала, что будто бы передъ отъздомъ своимъ Марта украла нсколько платьевъ, золотыхъ вещей и кружевъ, принадлежавшихъ графин, да и не въ добрый часъ ушла отъ насъ эта Марта. Мн кажется, она искренно любила свою госпожу, и врно привязалась бы также и къ ребенку, еслибы суровая рука моей матери не оттолкнула ее отъ этой дтской колыбели. Бдная невинная малютка, въ какомъ трагическомъ мрак началась твоя жизнь! Но невидимая сила берегла тебя свыше, и врно добрый ангелъ сохранилъ тебя въ минуту опасности!

Итакъ, г-жа Дюваль выпроводила отъ себя Марту, подобно тому какъ Сарра выгнала нкогда изъ своей палатки Агарь. Неужели женщинамъ пріятно бываетъ посл особенно милыхъ продлокъ? Про то он сами знаютъ. Г-жа Дюваль не только выгнала Марту, но всю жизнь свою чернила ее. Быть-можетъ поведеніе этой женщины дйствительно было не безупречно, но во всякомъ случа она ушла глубоко оскорбленная оказанною ей неблагодарностью, и унесла съ собой одно звено той таинственной цпи, которая опутывала всхъ насъ, и меня, семилтняго мальчика, и маленькое, невинное семимсячное существо, и его бдную помшанную мать, и мрачнаго непроницаемаго спутника несчастной женщины, который повсюду вносилъ съ собою несчастіе.

Отъ Дендженеса до Булони всего 36 миль, и. наши лодки, по окончаніи войны, то и дло сновали по этой дорог. Даже и въ военное время, эти безобидныя суденышки оставлялись въ поко, и какъ я подозрваю, сильно занимались мирнымъ контрабанднымъ промысломъ. Мой ддъ также имлъ пай въ рыбномъ промысл пополамъ съ однимъ Томасомъ Грегсономъ изъ Лидда. Когда горничная графини ршилась отъ насъ ухать, одна изъ нашихъ лодокъ отправлялась какъ разъ въ то мсто, откуда она прибыла, и потому ей предложили или все время хать на нашей лодк, или перессть по пути на какое-нибудь французское судно, возвращающееся въ свою гавань {Когда не бывало препятствій, то наши лодки доходили обыкновенно до извстныхъ пунктовъ, гд он встрчались съ французскими лодками, и такимъ образомъ отлично обдлывали свои дла, чего я тогда вовсе не понималъ.}. Марту отвезли въ Булонь и высадили на берегъ. Я хорошо знаю происшествія этого дня, предо мною и теперь лежитъ печальный документъ, написанный, благодаря злополучной высадк.

Въ ту минуту какъ Марта спускалась съ пристани, окруженная толпою людей, которыя вырывали у несчастной ея скудный багажъ, чтобъ отнести его въ тамогкшо, первое лицо, попавшееся ей на глаза, былъ графъ де-Савернъ. Онъ только что пріхалъ въ этотъ день въ Булонь и ходилъ по пристани, поглядывая на англійскій берегъ, какъ вдругъ глаза его остановились на горничной жены. Онъ рванулся къ ней, Марта съ крикомъ отшатнулась назадъ, и едва не лишилась чувствъ, но толпа нищихъ, окружавшихъ ее со всхъ сторонъ, помшала ей скрыться. ‘живо ли дитя?’ спросилъ ее графъ по-нмецки, такъ какъ оба они говорили на этомъ язык.

— Дитя здорово.

— О, благодарю, благодарю Тебя, Создатель!

Сердце бднаго отца забилось свободне! Потомъ онъ опять обратился къ Март съ вопросомъ: ‘гд осталась твоя госпожа, въ Уинчельси, у своей молочной сестры, не такъ ли?’

— Да, г. графъ.

— А баронъ де-Ламотть также въ Уинчельси?

— Д-д-д-а… о нтъ, нтъ, г. графъ!

— Молчи, лгунья! онъ ухалъ вмст съ ней. Они останавливались въ однхъ гостиницахъ. Г. Лебренъ, купецъ 34-хъ лтъ, сестра его г-жа Дюбуа 24-хъ лсъ съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ и съ горничной отплыли отсюда 20 апрля на англійской рыбачьей лодк изъ Райя. Передъ отъздомъ они ночевали въ гостиниц Ecu de France. Ты видишь, я зналъ, что отыщу ихъ.

— Клянусь вамъ всмъ святымъ, что я ни разу въ продолженіе путешествія не оставляла графиню одну!

— Ни разу до ныншняго дня? Довольно. Какъ называется рыбачья лодка, которая доставила тебя въ Булонь?

Одинъ изъ матросовъ лодки шелъ въ ту минуту позади несчастнаго графа, неся въ рукахъ какой-то свертокъ, отданный ему моею матерью {Все это я узналъ отъ Марты, къ которой мы зазжали во время нашей поздки въ Лорренъ и Альзасъ въ 1814 г.}. Казалось, сама судьба ршилась внезапно и быстро отмстить преступнику, посредствомъ карающей руки друга, котораго онъ обманулъ. Графъ приказалъ матросу идти вмст съ нимъ въ гостиницу, общая ему на водку.

— Хорошо ли онъ обходится съ ней? спросилъ несчастный де-Савернъ у горничной, въ то время какъ они уходили съ пристани.

— О, ни одна мать не можетъ быть нжне съ своимъ ребенкомъ, отвчала Марта. Но въ смущеніи она не прибавила, что госпожа ея совершенно лишилась разсудка и почти не приходила въ себя съ самаго рожденія дитяти. Марта созналась, что она присутствовала въ собор при крещеніи графини и ея дочери, и что г. де-Ламоттъ также находился тамъ.

‘Онъ взялъ не только тло, но и душу,’ подумалъ вроятно несчастный графъ.

Случай привелъ г. де-Саверна именно въ ту самую гостиницу, гд за четыре мсяца передъ тмъ останавливались бглецы которыхъ онъ теперь отыскивалъ (изъ чего можно заключить, что бдный графъ по крайней мр два мсяца пролежалъ больной въ Нанси при начал своего путешествія). Лодочникъ, носильщики и Марта слдовали за нимъ, ихъ встртила горничная, которая сейчасъ же припомнила г-жу Дюбуа и ея брата. ‘Такая больная, слабая дама, всю ночь напролетъ тогда проговорила’, замтила она. ‘Братъ ея ночевалъ въ правомъ флигел на двор, а вамъ я отвела теперь ея комнату. Ужь какъ же ребенокъ-то кричалъ! Смотрите, комната хорошая, окна выходятъ прямо на пристань.’

— Вы говорите, что эту комнату занимала г-жа Дюбуа?

— Да.

— А гд лежалъ ребенокъ?

— Вотъ здсь.

Г. де-Савернъ посмотрлъ на мсто, указываемое женщиной, прислонился головой къ подушк и зарыдалъ. По загорлому лицу матроса также струились слезы. ‘Бдный, бдный господинъ,’ проговорилъ онъ.

— Ступай за мной въ кабинетъ, сказалъ ему графъ. Матросъ повиновался и заперъ за собою дверь.

Въ это время г. де-Савернъ уже усплъ овладть собою. Онъ былъ, повидимому, совершенно спокоенъ.

— Знаешь ли ты въ Уинчельси, въ Англіи, тотъ домъ, изъ котораго пріхала эта женщина?

— Знаю.

— Не ты ли отвозилъ туда недавно одного господина съ дамой?

— Я.

— Помнишь ты хорошо этого господина?

— Какъ нельзя лучше.

— Согласишься ли ты за 30 червонцевъ пуститься сегодня же вечеромъ въ обратный путь, взять въ свою лодку пассажира и доставить письмо къ г. де-Ламотту?

Матросъ согласился. Вотъ оно это письмо съ его темнобурыми расплывшимися отъ времени буквами, пятьдесятъ лтъ прошло съ тхъ поръ какъ оно написано, но всякій разъ какъ мн приходится вынимать его изъ конторки, я перечитываю его съ страннымъ, непонятнымъ интересомъ.

‘Кавалеру Франсуа Жозефу де-Ламотту. Англія, въ Уинчельси.

‘Я зналъ, что найду васъ, и давно уже не сомнвался въ томъ гд вы находитесь. Еслибы не жестокая болзнь, задержавшая меня въ Нанси, я пріхалъ бы къ вамъ двумя мсяцами раньше. Посл всего происшедшаго между нами я знаю, что этотъ вызовъ будетъ для васъ приказаніемъ, и вы поспшите ко мн теперь также, какъ спшили нкогда выручать меня отъ англійскихъ штыковъ подъ Гастенбекомъ. Я долженъ сказать вамъ, баронъ, что мы будемъ драться на смерть. Прошу васъ не сообщать о томъ никому и поспшить за посланнымъ, который приведетъ васъ ко мн.’

‘Графъ де-Савернъ.’

Это письмо было доставлено къ намъ вечеромъ, когда мы вс сидли въ комнат, позади нашей лавки. Я держалъ на колняхъ маленькую Агнесу, которая ни къ кому не шла съ такою охотой, какъ ко мн. Графиня была въ этотъ вечеръ довольно спокойна, ночь тиха и окна открыты. Ддъ читалъ какую-то книгу, а г. де-Ламоттъ игралъ въ карты съ графиней, хотя бдняжка боле десяти минутъ сряду никакъ не могла сосредоточить свое вниманіе на игр. Вдругъ кто-то постучалъ въ дверь, ддъ опустилъ книгу. {Въ послдствіи я узналъ, что тайные друзья моего дда извщали его о своемъ появленіи особеннымъ стукомъ, который вроятно употребилъ и г. Бидуа.}

— Взойдите сказалъ онъ. Какъ, это вы, Бидуа?

— Да, это я, хозяинъ! отвчалъ г. Бидуа, огромный малый въ большихъ сапогахъ и въ куртк, волосы котораго были перевязаны сзади ремнемъ.— А это, не правда ли, сынишка бднаго Жана Луи? Бравый молодчикъ!— И глядя на меня, онъ потеръ себ переносицу.

Въ эту минуту графиня вскрикнула раза три, потомъ захохотала и закричала.— А, это мой мужъ возвратился съ войны, онъ тамъ, за окномъ. Здравствуйте, графъ! здравствуйте. У васъ предурная, дурная дочь, и которую я не люблю нисколько, нисколько, нисколько! Онъ тамъ! Я его видла въ окн. Тамъ! Тамъ! Спрячьте меня отъ него, онъ убьетъ меня, убьетъ!

— Успокойтесь Кларисса, сказалъ ей баронъ, которому, безъ сомннія, надоли безконечные крики и бредни несчастной женщины.

— Успокойся, душа моя! послышалось изъ другой комнаты, гд мать мыла что-то.

— А это, должно-быть, кавалеръ де-Ламоттъ? спросилъ Бидуа, обращаясь къ барону.

— Что вамъ нужно, отвчалъ послдній, надменно взглянувъ на него изъ-за картъ.

— Въ такомъ случа, у меня есть письмо къ г-ну барону.

И матросъ передалъ ему приведенное мною выше письмо, чернила котораго были тогда еще свжи и черны, между тмъ, какъ теперь они выцвли и пожелтли.

Баронъ де-Ламоттъ двадцать разъ въ жизни встрчался лицомъ къ лицу со смертью и опасностью въ своихъ отчаянныхъ экспедиціяхъ. Трудно было найдти человка боле хладнокровнаго въ игр пулями и сталью. Онъ спокойно опустилъ въ карманъ полученное имъ письмо, доигралъ партію съ графиней, и приказавъ Бидуа идти за нимъ на квартиру, простился съ нами и ушелъ. Бдная графиня тотчасъ же начала строить карточные домики, и вся погрузилась въ это занятіе. Мать пошла затворять ставни и, поглядвъ въ окно, сказала:

— Странно, что этотъ маленькій человкъ, товарищъ Бидуа, до сихъ поръ стоитъ на улиц.

Читатель видитъ, что у насъ были всякаго рода странные друзья. Къ намъ безпрестанно являлись моряки, говорившіе особеннымъ нарчіемъ, состоявшимъ изъ смси французскихъ, англійскихъ и голландскихъ словъ. Боже мой! когда вспомню въ какомъ обществ я жилъ и въ какомъ кругу я вращался, то право удивительно, какъ не кончилъ я тмъ, чмъ кончили многіе изъ моихъ друзей.

Въ это время я несъ куріозныя обязанности, drle de metier, какъ говорятъ Французы. Ддъ заставилъ меня изучать свою профессію, и нашъ подмастерье посвятилъ меня въ первоначальные пріемы благороднаго парикмахерскаго искусства. Когда я достаточно подросъ, такъ что могъ находиться въ уровень съ джентльменскимъ носомъ, меня общали произвести въ брадобри. Сверхъ того, мать приказывала мн разносить ея картонки и исполнять для нея различныя порученія, и наконецъ приставила меня нягькой къ бдной малютк, которая, какъ я уже сказалъ выше, любила меня больше всхъ домашнихъ, и протягивая ко мн свои пухленькія ручки, ворковала отъ восторга, когда я къ ней подходилъ. Въ первый день какъ я вывезъ ее покататься на маленькой ручной телжк, гд-то пріобртенной для нея моею матерью, городскіе мальчики подняли меня на смхъ, и мн пришлось даже подраться съ однимъ изъ нихъ, между тмъ какъ бдная крошка Агнеса, сидя въ телжк, сосала свой маленькій пальчикъ. Въ то время какъ между вами шла перепалка, откуда ни возьмись докторъ Бернардъ, приходскій священникъ Церкви Св. Филиппа, который уступалъ намъ, французскимъ протестантамъ, трапезную своего храма, пока поправлялась наша ветхая полуразрушенная церковь. Докторъ Бернардъ (по весьма уважительной причин, въ то время для меня неизвстной) не любилъ ни моего дда, ни моей матери, ни всей нашей семьи. Да и они также не оставались у него въ долгу. Мать называла его гордымъ священникомъ, гадкимъ парикомъ и проч., хотя можетъ-быть одною изъ главныхъ причинъ ея недоброжелательства было и то, что этотъ гадкій парикъ (по моему онъ могъ служить образцомъ наилучшей цвтной капусты),— завивался и пудрился не у насъ, а у другаго парикмахера. Итакъ, въ то время какъ между мною и Томомъ Каффиномъ (добрый Томъ! Какъ живо я его помню, даромъ что 54 года прошло съ тхъ поръ какъ мы наколотили другъ другу носы) шла отчаянная драка, докторъ Бернардъ подошелъ къ вамъ и прекратилъ эту потху: ‘Ахъ вы маленькіе негодяи! погодите, я сейчасъ велю сторожу васъ высчь, сказалъ докторъ, который въ то же время исправлялъ должность городскаго судьи, что же касается до этого маленькаго французскаго цырюльника, онъ вчно ссорится и дерется!’

— Они смялись надо мной, называли меня нянькой и хотли опрокинуть телжку, а я этого не допустилъ. Моя обязанность защищать безпомощную малютку, сказалъ я твердо.— Мать ея больна, нянька убжала, и ее некому защитить теперь кром меня и Отца Нашего, который на небесахъ.— Тутъ я поднялъ вверхъ свою маленькую руку, какъ длалъ обыкновенно мой ддъ.— Если эти мальчики будутъ обижать ребенка, я не перестану съ ними драться.

Докторъ провелъ рукою по глазамъ, пощупалъ у себя въ карман, и далъ мн долларъ.

— Да, смотри, навщай насъ иногда, дитя, сказала г-жа Бернардъ, шедшая вмст съ мужемъ.— Она взглянула на маленькое созданіе, сидвшее въ телжк и прибавила:— бдная крошка, бдная крошка!—

А докторъ, обернувшись къ мальчикамъ, и продолжая держать меня за руку, проговорилъ:— Смотрите, негодяи, если я еще разъ услышу, что кто-нибудь изъ васъ окажется столь низкимъ, чтобы бить этого мальчика, который исполняетъ свою обязанность, я велю сторожу отхлестать васъ на славу, и это также врно, какъ то, что меня зовутъ Томасомъ Бернардомъ. А ты, Томасъ Каффинъ сейчасъ же помирись съ французскимъ мальчикомъ и протяни ему руку.

Я съ своей стороны замтилъ доктору, что готовъ и на рукожатіе и на драку, смотря потому, чего пожелаетъ самъ Томъ Каффинъ. И затмъ я снова сталъ лошадкой и покатилъ свою телжку внизъ къ Сандгету.

Это происшествіе разнеслось по всему городу, о немъ узнали и рыбаки, и матросы, и даже маленькій кружокъ нашихъ знакомыхъ, и благодаря ему, въ эти ранніе дни моей жизни завщана была мн драгоцнность, которою я владю и до сихъ поръ. На другой день посл прізда Бидуа, въ то время какъ я тащилъ свою телжку на гору къ маленькой ферм, гд ддъ и его компаньйонъ держали отличныхъ голубей, которыхъ я въ дтств страстно любилъ, ко мн подошелъ какой-то смуглый, небольшаго роста человкъ. Лица его я теперь никакъ не могу припомнить, но онъ говорилъ со мною полуфранцузскимъ, полунмецкимъ нарчіемъ, которое употреблялось въ нашемъ семейств. ‘Не это ли дитя r-жи Сабернъ?’ спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.

— Да, сударь,— отвчалъ я…

О Агнеса, Агнеса! Какъ мчатся годы! Какія странныя событія совершались съ нами, сколько горя мы перенесли: и какъ чудесно хранило насъ благое Провидніе съ тхъ поръ, какъ твой отецъ стоялъ на колняхъ передъ телжкой, въ которой покоилось его дитя! Я какъ теперь вижу эту сцену. Вотъ извилистая дорога, ведущая къ городскимъ воротамъ, вотъ голубоватыя болота, а тамъ за болотами возвышаются башни и кровли Райя, еще дальше на горизонт блеститъ необъятное море, и посреди этой картины выступаетъ фигура смуглаго человка, склонившагося надъ спящимъ ребенкомъ. Но онъ не поцловалъ его и даже не коснулся до него. Я помню, что малютка, улыбаясь, открыла глазки, и протянула ему свои маленькія ручки: а онъ только отвернулся, и изъ груди его вылетло что-то похожее на стонъ.

Въ эту минуту къ вамъ подошелъ вмст съ другимъ товарищемъ, повидимому Англичаниномъ, французскій рыбакъ Бидуа, бывшій у насъ наканун.

— А мы васъ везд ищемъ, г. графъ, сказалъ онъ,— приливъ начался и уже давно пора съхать.

— А баронъ гд? спросилъ графъ де-Савернъ.

— Ужь онъ въ лодк отвчалъ рыбакъ.— И они стали спускаться съ горы, ни разу не оглянувшись назадъ.

Мать моя была въ этотъ день необыкновенно тиха и кротка. Она какъ будто боялась чего-то. Бдная графиня болтала, смялась или безсознательно плакала, но когда во время вечерней молитвы ддъ мой слишкомъ распространился о какомъ-то текст, г-жа Дюваль топнула ногой и сказала: ‘assez bavard comme a, mon p&egrave,re!’ и затмъ опустившись на стулъ, закрыла лицо передникомъ.

Въ продолженіе всего слдующаго дня она молчала, часто утирала слезы, читала нашу большую Библію, и была очень ласкова со мною. Я помню, какъ она сказала мн своимъ густымъ басомъ: ‘Ты славный у меня мальчикъ, Денисушка.’ И погладила меня по голов съ необыкновенною вжностью, что съ ней рдко случалось. Въ эту ночь наша бдная больная безумствовала боле обыкновеннаго, она безпрестанно хохотала и такъ громко пла, что проходящіе останавливались на улиц, прислушиваясь къ ея дикому голосу. На другой день, между тмъ какъ я тащилъ свою маленькую телжку, докторъ Бернардъ опять повстрчался со мною на улиц, и въ первый разъ зазвалъ меня къ себ въ приходъ. Онъ далъ мн бисквитныхъ пирожковъ и вина, подарилъ киижку съ арабскими сказками Тысяча и одна ночь, а дамы любовались малюткой Агнесой, сожаля о томъ что она папистка. ‘Я надюсь, что ты не перейдешь въ католичество’, сказалъ мн докторъ. ‘О, никогда!’ отвчалъ я съ увренностью. Ни я, ни мать не любили этого мрачнаго католическаго священника, котораго привозилъ къ себ г. де-Ламоттъ отъ Уэстоновъ. Самъ баронъ былъ чрезвычайно твердъ въ своей религіи, и я конечно не могъ предвидть тогда, что его мужество и вра подвергнутся когда-нибудь жестокому испытанію.

Наступилъ вечеръ, я сидлъ погруженный въ чтеніе интересной книжки, которую подарилъ мн докторъ. Странно, никто не посылалъ меня спать, и я съ большимъ любопытствомъ заглядывалъ вмст съ Али-Баба въ пещеру сорока разбойниковъ, какъ вдругъ часы зашипли, готовясь пробить полночь, а въ пустой улиц раздались чьи-то быстрые шаги.

Мать вскочила какъ безумная, и пошла отворять дверь. ‘Это онъ’ сказала она съ сверкающими глазами, и въ комнату, вошелъ кавалеръ де-Ламоттъ, блдный какъ мертвецъ.

Въ эту минуту бдная г-жа Савернъ, вроятно пробужденная у себя на верху боемъ часовъ, запла прямо надъ нашей головой, баронъ сильно вздрогнулъ, и лицо его сдлалось еще блдне, когда мать моя подошла къ нему съ вопрошающимъ взглядомъ.

— Il l’a voulu (онъ хотлъ этого), отвчалъ г. де-Ламоттъ, поникнувъ головой. И опять раздалось на верху пніе бдной сумашедшей.

Объявленіе.

’27-го іюня текущаго 1769 г. графъ де-Савернъ прибылъ въ Булонь, и остановился въ гостиниц Ecu de France, гд квартировалъ также маркизъ Дюкенъ Менвилль, начальникъ эскадры флота его величества, короля французскаго. Графъ де-Савернъ не былъ прежде знакомъ съ г. Дюкеномъ, но онъ напомнилъ ему, что его знаменитый предокъ, адмиралъ Дюкенъ, принадлежалъ, также какъ и самъ графъ де-Савернъ, къ реформатской религіи, и въ силу этой духовной связи, умолялъ маркиза быть его секундантомъ въ дуэли, которая, вслдствіе горестныхъ обстоятельствъ, становилась для него неизбжною.

‘Въ то же время графъ де-Савернъ сообщилъ маркизу Дюкену причины своей ссоры съ кавалеромъ Франсуа Жозефомъ де-Ламоттомъ, бывшимъ офицеромъ Субизскаго полка, который проживаетъ въ настоящее время въ Англіи, въ графств Суссексъ, въ мстечк Уинчельси. Причины сообщенныя графомъ де-Саверномъ были такого свойства, что маркизъ Дюкенъ призвалъ за графомъ право требовать удовлетворевія отъ кавалера де-Ламотта.

’29-го іюня вечеромъ въ Авглію отправлена была лодка съ нарочнымъ, которому поручено было отвезти къ г. де-Ламотту письмо отъ графа де-Саверна. Въ этой же лодк баронъ возвратился изъ Англіи въ Булонь.

‘Нижеподписавшійся, графъ де-Бериньи, находящійся съ своею бригадой въ Булони и знакомый съ г. де-Ламотомъ, согласился быть его секундантомъ въ предстоявшемъ поединк.

‘Противники сошлись въ 7 часовъ утра на пескахъ, въ полумили отъ Булоньскаго порта, и ршились драться на пистолетахъ. Оба были совершенно спокойны и сохранили полное присутствіе духа, какъ и слдовало ожидать отъ офицеровъ, отличившихся на королевской служб и вмст воевавшихъ противъ враговъ Франціи.

‘Когда все было готово, кавалеръ де-Ламоттъ сдлалъ четыре шага впередъ съ опущеннымъ внизъ пистолетомъ, и положивъ руку на сердце, сказалъ: ‘клянусь врою во Христа и честью дворянина, что я не заслужилъ обвиненія, взведеннаго на меня графомъ де-Саверномъ’.

‘Г. де-Савернъ отвчалъ: — ‘кавалеръ де-Ламоттъ, я не обвинялъ васъ ни въ чемъ, во еслибъ я и сдлалъ это, то вамъ ничего не стоитъ солгать’.

‘Тогда г. де-Ламоттъ, вжливо поклонившись секундантамъ, не съ выраженіемъ гнва, но скоре съ выраженіемъ глубокой скорби на лиц, возвратился на свое прежнее мсто, отмченное на песк секундантами, и сталъ въ разстояніи десяти шаговъ отъ своего противника.

‘По данному сигналу, оба выстрлили разомъ. Пуля г. де-Саверна слегка задла барона по волосамъ между, тмъ какъ пуля барона попала въ правую сторону груди г. де-Саверна. Графъ постоялъ немного и грянулся на песокъ. Секунданты, медикъ и г. де-Ламоттъ бросились на помощь къ раненому, а г. де-ла-Моттъ, поднявъ руку къ небу сказалъ: ‘Богъ свидтель, что она невинна!’

‘Графъ де-Савернъ, повидимому, хотлъ говорить. Онъ приподнялся немного, опираясь на локоть, сказалъ только: ‘Вы, вы —‘ и затмъ кровь хлынула у него горломъ, онъ упалъ навзничь и посл нсколькихъ судорожныхъ движеній умеръ’.

(Подписано) ‘маркизъ Дюкенъ Менвилль, начальникъ эскадры королевскаго флота, графъ де-Бериньи, начальникъ кавалерійской бригады.’

Рапортъ медика.

‘Я нижеподписавшійся Жанъ Батистъ Друо, штабъ-лкарь королевскаго полка, расположеннаго гарнизономъ въ Булони, симъ удостовряю, что я присутствовалъ при поединк, имвшемъ столь плачевныя послдствія. Смерть г. де-Саверна была почти мгновенная. Пуля, попавъ въ правую сторону грудной полости, пробила легкія, и артерію, которая снабжаетъ ихъ кровью, что и причинило смерть вслдствіе немедленнаго задушенія.’

IV. Спасенная изъ бездны.

Послднюю ночь, которую ему оставалось пробить на земл, графъ де-Савернъ провелъ въ Уинчельси, въ небольшой харчевн, посщаемой рыбаками и хорошо извстной Бидуа, который даже въ военное время постоянно здилъ въ Англію по разнымъ дламъ, крайне интересовавшимъ моего дда, несмотря на то, что онъ былъ уставщикомъ, церковнымъ старостою и парикмахеромъ.

Во время перезда изъ Булони въ лодк рыбака, графъ намекнулъ ему нсколько о своихъ намреніяхъ, а въ эту послднюю ночь даже посвятилъ его въ свою тайну и, не назвавъ настоящей причины своей ссоры съ г. де-Ламоттомъ, сказалъ, что дуэль неизбжна, что такой негодяй, какъ баронъ де-Ламоттъ, не долженъ тяготить собою землю, и что ни одинъ преступникъ еще не былъ казненъ съ такою справедливостію, какъ будетъ казненъ онъ завтра, когда противники сойдутся для поединка. Сначала ршено было стрляться въ ту же ночь, но г. де-Ламоттъ совершенно законно потребовалъ нсколько часовъ для устройства своихъ длъ, и пожелалъ лучше драться на французскомъ берегу чмъ на англійскомъ, для того чтобъ оставшійся въ живыхъ не подвергся строгости англійскихъ законовъ.

Ламоттъ немедленно занялся приведеніемъ своихъ бумагъ въ надлежащій порядокъ, а графъ де-Савернъ объявилъ, что его распоряженія уже сдланы.

— Женино приданое пойдетъ ея дочери, что же касается до моего личнаго состоянія, прибавилъ онъ,— я отказалъ его своимъ роднымъ и ничего не могу завщать ребенку. Теперь у меня осталось лишь нсколько монетъ въ кошельк, да эти часы. Если мн суждено умереть, отдайте ихъ тому мальчику, который спасъ мое,— то-есть ея дитя.

Голосъ графа оборвался на этомъ слов, онъ закрылъ лицо руками, и слезы заструились по его пальцамъ. Когда, много лтъ спустя, матросъ Бидуа разказывалъ мн эту исторію, я плакалъ вмст съ нимъ о бдномъ несчастливц, который терзался въ судорогахъ предсмертной агоніи, между тмъ какъ сухой песокъ жадно пилъ его кровь. Конечно, кровь эта пала на твою голову, Франсуа де-Ламоттъ.

Часы, завщанные мн графомъ, до сихъ поръ стучатъ на моемъ письменномъ стол. Я не разлучался съ ними въ продолженіи цлыхъ пятидесяти лтъ, и хорошо помню съ какимъ дтскимъ восторгомъ принялъ я ихъ изъ рукъ Бидуа, когда онъ пришелъ разказать моей матери о поединк двухъ соперниковъ.

— Вы сами видите ея положеніе, сказалъ около того же времени г. де-Ламоттъ моей матери.— Мы навсегда разлучены съ нею, разлучены столь же безнадежно, какъ еслибъ одинъ изъ васъ уже не существовалъ боле. Моя рука сразила ея мужа, я, можетъ-быть, причиной и ея помшательства. Мн суждено приносить несчастіе людямъ, которыхъ я люблю, и которымъ бы желалъ быть полезнымъ. Жениться на ней? Я готовъ, если вы находите что я могу ее успокоить. До тхъ поръ, пока у меня останется хоть одна гинея, я буду длить ее съ нею пополамъ, но увы! у меня ихъ уже очень немного. Я промоталъ свое состояніе, самъ разорвалъ дружескія связи и испортилъ всю свою блестящую карьеру. Я отмченъ рукою судьбы: такъ или иначе я всегда вовлекаю въ свой жребій людей, которые меня любятъ.

И дйствительно, онъ носилъ на себ, подобно Каину, какую-то роковую отмтку. Онъ навлекалъ бды и несчастія на людей, которые его любили. Мн представлялся онъ какою-то погибшею душой, мученія которой уже начались, повидимому, онъ обреченъ былъ на все злое, преступное, мрачное. Но по временамъ находились люди, принимавшіе въ немъ участіе, и въ числ ихъ была моя суровая мать.

Здсь время разказать о томъ, какъ удалось мн ‘спасти’ дитя г-жи де-Савернъ, поступокъ, за который бдный графъ наградилъ меня своими часами. По всей вроятности, о происшествіи этомъ сообщилъ ему Бидуа во время ихъ мрачнаго перезда изъ Булони въ Уинчельси. Однажды вечеромъ, уложивъ въ постель дитя и мать, которая была не лучше ребенка, Марта, горничная графини, отпросилась или просто, безъ позволенія, ушла куда-то въ гости, я съ своей стороны отправился спать тмъ крпкимъ, беззаботнымъ сномъ, какимъ обыкновенно спятъ дти. Что именно заставило мою мать отлучиться въ этотъ вечеръ изъ дома, не помню, только, когда, вернувшись къ себ, она пошла на верхъ, чтобы взглянуть на свою бдную Biche и ея ребенка, — комната оказалась пустою. Мн случалось видть на сцен неподражаемую Сиддонсъ, когда вся блдная, какъ полотно, и съ выраженіемъ неописаннаго ужаса на лиц, она проходитъ черезъ темную залу посл убійства короля Дункана. Подобный трагическій ужасъ увидлъ я на лиц матери, когда, внезапно пробудившись отъ своего ребяческаго сна, засталъ ее передъ своею постелью. Она была вн себя отъ страха. Бдная, помшанная графиня исчезла съ своимъ ребенкомъ неизвстно куда! Ушла ли она въ направленіи къ болотамъ или къ морю, или просто блуждала гд-нибудь во мрак, никто не могъ сказать намъ этого.

— Вставай-ка, дружокъ, нужно отыскать ихъ, сказала мать хриплымъ голосомъ.

Она послала меня въ Истъ-Стритъ къ мелочному торговцу Блиссу, гд жидъ тогда кавалеръ де-Ламоттъ. Я нашелъ кавалера въ обществ двухъ священниковъ, безъ сомннія, монастырскихъ гостей г. Уэстона. Вс немедленно встали и вмст съ моею матерью, за которою слдовалъ и я, отправились на поиски.

Мы шли попарно и въ разныхъ направленіяхъ. Мать моя, повидимому, напала на настоящую дорогу, потому что не прошло и нсколькихъ минутъ, какъ мы увидали въ темнот блую фигуру, шедшую къ намъ навстрчу, и услыхали пніе.

‘Ah, mon Dien!’ ‘Gott sei Dank!’ и ужъ я не знаю, какія благодарственныя восклицанія посыпались изъ устъ моей матери: это былъ голосъ графини.

По мр того, какъ мы подходили къ ней, она замтила насъ по свту фонаря и начала подражать на свой ладъ крику сторожа, котораго несчастная слыхала подъ окномъ въ продолженіе своихъ безсонныхъ ночей. ‘Первый часъ, звздная ночь!’ запла она, и потомъ засмялась своимъ печальнымъ смхомъ.

Нодошедъ къ ней ближе, мы нашли ее окутанною въ блый пеньйюаръ, съ распущенными волосами, разввавшимися по плечамъ и блдному, грустному лицу. Она опять запла: ‘Первый часъ!’

Ребенка, не было съ нею. Мать затряслась всмъ тломъ, и фонарь такъ сильно задрожалъ въ ея рук, что я думалъ, она его уронитъ. Опустивъ фонарь на землю, она сняла съ себя шаль и окутала ею несчастную женщину, которая съ дтскою улыбкой приговорила:

— C’est bien! C’est chaud! Ah, que c’est bien!

Взглянувъ случайно на ноги графини, я увидалъ, что одна изъ нихъ была обнажена. Мать моя, сама въ страшномъ волненіи, цловала и успокоивала г-жу де-Савернъ.

— Скажи мн, мой ангелъ, моя дорогая, гд дитя? спросила она, едва не лишаясь чувствъ.

— Дитя, какое дитя? Этотъ маленькій пострленокъ, что вчно плачетъ? Что мн за дло до дтей! проговорила несчастная.— Сію минуту ведите меня въ постель, сударыня! Какъ вы смете выводить меня на улицу съ босыми ногами?

— Куда ты ходила, моя милая? сказала моя бдная мать, стараясь ее успокоить.

— Я была въ большомъ Саверн. На мн было домино. Я очень хорошо знала кучера, хотя онъ былъ закутавъ съ ногъ до головы. Меня представляли монсиньйору кардиналу. Я низко ему присла — вотъ такъ. О, какъ нога болитъ!

Она часто бредила объ этомъ бал и представленіи, напвала разные мотивы и повторяла отрывки фразъ изъ слышаннаго ею тамъ разговора. Я полагаю, это былъ единственный балъ и единственное представленіе, на которыхъ присутствовала бдняжка во всю свою кратковременную, несчастную жизнь. Горько подумать, какъ мало радости выпало ей на долю. Когда я вспоминаю объ этомъ, сердце мое надрывается столько же, какъ при вид страждущаго ребенка.

Когда она подняла свою бдную окровавленную ногу, я увидалъ, что край ея одежды былъ вымоченъ и запачканъ пескомъ.

— Матушка, матушка, сказалъ я,— она ходила къ морю!

— Ты была у моря, Кларисса? спросила ее мать.

— Я была на балу, танцовала, пла. Я очень хорошо узнала своего кучера. Я здила на балъ къ кардиналу. Но ты не должна разказывать объ этомъ г. де-Саверну. О, никакъ не должна!

Внезапная мысль промелькнула въ голов моей, и всякій разъ, какъ я вспоминаю объ этомъ, сердце мое воздаетъ хвалу милостивому подателю всхъ добрыхъ мыслей. Г-жа де-Савернъ, которой я нисколько не боялся и которую забавляла иногда моя дтская болтовня, иногда охотно прогуливалась въ сопровожденіи своей горничной Марты, несшей ребенка, и меня. Я такъ любилъ возить дитя въ маленькой телжк. Мы обыкновенно ходили къ морскому берегу, и тамъ, на одномъ изъ утесовъ, несчастная женщина иногда просиживала по цлымъ часамъ.

— Ведите ее домой, матушка, сказалъ я, дрожа всмъ тломъ:— а мн отдайте фонарь, я пойду, я пойду….

И я исчезъ, не докончивъ фразы. Я пустился внизъ черезъ Уэстгэйтъ, а оттуда, прямо по дорог, къ тому мсту, о которомъ догадывался. Пройдя нсколько сотъ шаговъ, я увидалъ на дорог что-то блое: это была туфля графини, которую она потеряла, стало-быть она тутъ проходила.

Бжа изъ всхъ своихъ дтскихъ силъ, я достигъ, наконецъ, берега. Между тмъ взошла луна и озарила своимъ чуднымъ сіяніемъ необъятное серебристое море. Свтлая струя прилива набгала на песокъ, немного подале стоялъ утесъ, на которомъ мы такъ часто сидли, и на немъ-то, въ сіяніи звздъ, лежало спящее дитя, не сознавая угрожавшей ему опасности. Тотъ, Кто любитъ маленькихъ дтей, вроятно, охранялъ его…. Слезы мшаютъ мн разбирать слова, которыя я пишу въ настоящую минуту. Моя крошка пробуждалась. Она и не подозрвала о страшномъ мор, которое подступало къ ней съ каждою новою волной, но увидавъ меня, она улыбнулась и привтствовала меня своимъ милымъ дтскимъ лепетомъ. Я взялъ ее на руки и побрелъ домой съ своею драгоцнною ношей. Взбираясь на холмъ, я встртилъ г. де-Ламотта и одного изъ французскихъ священниковъ. Одинъ за другимъ возвратились и прочія лица, ходившія отыскивать мою маленькую бглянку. Ее уложили въ колыбель и только черезъ нсколько лтъ посл того узнала она опасность, отъ которой была избавлена.

Мои похожденія сдлались извстны въ цломъ город, и этотъ случай доставилъ мн весьма добрыхъ знакомыхъ, которые въ послдствіи оказались мн очень полезны. Я былъ тогда слишкомъ молодъ, чтобы вполн понимать то что вокругъ меня происходило, но если говорить правду, я долженъ сознаться, что мой старый ддъ, кром парикмахерскаго искусства, которое, какъ вы сами знаете, читатель, далеко не знаменитая профессія, занимался еще и другою, гораздо мене честною торговлей. Что вы скажете, напримръ, о церковномъ старост, который даетъ взаймы деньги на короткій срокъ и за огромные проценты? И рыбакъ, и крестьянинъ, даже два фермера и нсколько окружныхъ господъ обращались къ моему дду за подобными ссудами, и выходили отъ него не только съ выбритыми подбородками, но и съ обчищенными карманами. Какъ мн кажется теперь, не въ прокъ шла ему эта прибыль, но между тмъ руки его вчно тянулись за чужими деньгами. Нечего грха таить, невстка его тоже страстно любила денежки, и была весьма неразборчива въ средствахъ пріобртать ихъ. Кавалеръ де-Ламоттъ дйствовалъ съ истинно-барскою щедростію. Онъ платилъ, не знаю именно сколько, за содержаніе бдной г-жи де-Савернъ, сознавая себя причиною того-затруднительнаго положенія, въ которомъ находилась бдняжка. Не дйствуй онъ на нее своими убжденіями, она никогда не измнила бы своей религіи, никогда не убжала бы отъ мужа, и не было бы роковой дуэли. Во всякомъ случа, онъ былъ виновникомъ ея бдствій и хотлъ облегчить ихъ на сколько возможно. Я знаю, что въ продолженіи многихъ лтъ, несмотря на свою расточительность и запутанныя дла, онъ находилъ средства прилично содержать маленькую Агнесу, когда она осталась круглою сиротой посл смерти отца и матери, и была отвергнута своими родственниками.

Двицы де-Барръ, тетки Агнесы, положительно отказались признать ее дочерью своего брата и не захотли ничего давать на ея содержаніе. Родные ея матери также отвергли ее. Имъ разказали нелпую исторію, а извстно, что мы охотно вримъ тому чему желаемъ вритъ. Они слышали, будто бдная женщина имла преступную связь, что дитя ее родилось въ отсутствіе мужа, и что когда послдній написалъ ей о своемъ близкомъ возвращеніи, она скрылась изъ дому, не смя встртиться съ нимъ лицомъ къ лицу, наконецъ, до нихъ дошло извстіе, что несчастный графъ де-Савернъ палъ отъ руки человка, который при жизни обезчестилъ его имя. Ламотту оставалось или переносить этотъ позоръ, или протестовать противъ него письменно изъ Англіи. Онъ не могъ возвратиться въ Лоррень, гд у него было множество долговъ.

— По крайней мр, Дюваль, сказалъ онъ мн, когда я жалъ ему на прощаньи руку и отъ всего сердца извинялъ его проступокъ,— какъ ни безумно и ни безпечно провелъ я свою жизнь, и какъ ни пагубна была моя любовь для тхъ, съ которыми я сближался, я никогда не оставлялъ ребенка въ нужд, и самъ оставаясь почти безъ куска хлба, я обезпечивалъ существованіе маленькой Агнесы.

Будучи во многихъ отношеніяхъ дурнымъ человкомъ, Ламоттъ не былъ совершеннымъ негодяемъ, а скоре великимъ преступникомъ, который понесъ жестокое наказаніе за свою вину. Не будемъ же гордиться передъ нимъ мы, имющіе также свои проступки, и поблагодаримъ Бога, если въ насъ есть надежда обрсти передъ Нимъ милость.

Я полагаю, что главною причиной поспшнаго возвращенія г. де-Саверна изъ арміи и разыгравшейся въ послдствіи трагедіи, было хвастливое письмо, посланное г. де-Ламоттомъ одному изъ его товарищей въ лагер, г. де-Во. Письмо это, въ которомъ баронъ разказывалъ, будто онъ совершилъ обращеніе одной юной простестантки въ Стразбург, дошло до свднія графа, самъ Ламоттъ сознался мн въ этомъ во время нашего послдняго свиданія.

Кто сообщилъ г-ж де-Савернъ о смерти ея мужа? Самъ я (несчастный пустомеля, языкъ котораго вчно все выбалтывалъ) узналъ объ этомъ происшествіи только нсколько лтъ спустя. По мннію моей матери, графиня вроятно подслушала лодочника Бидуа, когда, за стаканомъ женевской водки, онъ разказывалъ, сидя въ нашей гостиной, исторію поединка. Помщеніе графини приходилось какъ разъ надъ этою комнатой, и дверь къ ней была отворена. Бдняжка обыкновенно сердилась когда ее запирали, и со времени ужаснаго побга къ морскому берегу, мать моя или служанка, къ которой также благоволила больная, постоянно спали въ ея комнат.

Въ ея положеніи ужасный конецъ мужа почти не произвелъ на нее никакого впечатлнія, и мы долго даже не подозрвали, что она знаетъ о немъ. Но однажды зашелъ къ вамъ вечеромъ одинъ изъ нашихъ соотечественниковъ, поселившихся въ Рай, и за чайнымъ столомъ завелъ разговоръ о страшномъ событіи, котораго онъ былъ свидтелемъ на Певденевскомъ пол, возвращаясь къ себ домой. Онъ видлъ тамъ женщину сожженную на костр за убійство мужа. Разказъ объ этомъ происшествіи находится въ журнал Gentelman’s Magazine за 1769 годъ, обстоятельство, позволяющее довольно врно опредлить то число когда вечеромъ сосдъ нашъ передавалъ вамъ эту ужасную исторію.

Бдная г-жа де-Савернъ, которая сохранила свою величественную осанку и свои аристократическія манеры, сказала совершенно просто: ‘Въ такомъ случа, моя добрая Урсула, меня также сожгутъ. Вдь ты знаешь, я была причиною смерти моего мужа: г. баронъ похалъ въ Корсику и убилъ его тамъ.’ И она, съ улыбкою посмотрвъ вокругъ себя, кивнула головою и поправила свое блое платье худыми, горячими руками. Услышавъ эти слова, кавалеръ де-Ламоттъ, сидвшій въ этой комнат, откинулся на спинку кресла, будто самъ получивъ смертельный ударъ.

— Покойной ночи, сосдъ Маріонъ, ступай себ съ Богомъ, простонала моя мать, ‘она очень плоха сегодня. Пойдемъ спать, моя милая, пойдемъ спать.’

И бдняжка послдовала за моею матерью, граціозно поклонившись всему обществу, и проговоривъ шепотомъ:

— Да, да, да, меня сожгутъ, меня сожгутъ.

Эта мысль, однажды овладвъ ея умомъ, уже не покидала ее боле. Графиня провела тревожную ночь, не умолкая ни на минуту. Мать моя и служанка отъ нея не отходили, и всю ночь раздавались ея псни, ея крики, ея ужасный смхъ… О какая жалкая доля выпала теб въ этой жизни, невинная безобидная женщина! Какая кратковременная жизнь, и какъ мало счастія! Замужство, принесло теб съ собою только мракъ, ужасъ, подчиненіе и неволю, но врно такъ угодно было всемогущей вол, которая управляетъ нами свыше. Бдная, запуганная душа! Теперь ты пробудилась въ свтлыхъ небесахъ, и далеко отъ нашихъ земныхъ волненій, соблазновъ и печалей.

Въ мои юныя лта мн слдовало только повиноваться старшимъ и роднымъ, и находить прекраснымъ все что вокругъ меня происходило. Материны колотушки, я переносилъ безъ малйшаго озлобленія и ужъ если говорить правду, нердко долженъ былъ подчиняться боле серіозной экзекуціи, которую обыкновенно учинялъ надо мною ддъ съ помощью розги, хранившейся у него подъ ключомъ въ шкафу, при чемъ каждый взмахъ своего любимаго орудія, онъ сопровождалъ длиннымъ и скучнымъ нравоученіемъ. Эти добрые люди, какъ я начиналъ постепенно узнавать пользовались въ вашемъ город лишь посредственною репутаціей, и не были любимы ни вашими соотечественниками Французами, ни Англичанами, между которыми мы жили. Конечно, будучи простодушнымъ мальчикомъ, я, какъ водится, почиталъ своего отца и мать, или лучше сказать дда и мать, потому что отецъ мой умеръ уже нсколько лтъ тому назадъ.

Я зналъ, что ддъ мой, подобно многимъ обитателямъ Вайя и Уинчельси, иметъ пай въ рыболовной лодк. Нашъ работникъ Стоксъ нсколько разъ бралъ меня съ собою въ море, и мн очень полюбилась эта забава, но повидимому я не долженъ былъ заикаться ни о лодк, ни о ловл, и вотъ какимъ горькимъ опытомъ дошелъ я до этого сознанія. Какъ-то вечеромъ зашелъ къ намъ передъ ужиномъ одинъ изъ сосдей, которому я пренаивво сталъ разказывать, какъ выхавъ однажды ночью къ утесу, называемому быкомъ по причин двухъ роговъ, торчащихъ изъ-подъ воды, мы были кмъ-то окликаны. То былъ нашъ старый пріятель, лодочникъ Бидуа, плывшій на встрчу вамъ изъ Буловя, и тогда ддъ мой (который занятъ былъ предтрапезною молитвою, продолжавшеюся уже минутъ пять) далъ мн такую пощечину, что я полетлъ со всхъ ногъ на полъ. А кавалеръ де-Ламоттъ, пришедшій съ вами отужинать, только посмялся надъ моимъ несчастіемъ.

Подобныя насмшки трогали меня боле чмъ самые удары, къ послднимъ ддъ и мать пріучили меня, но если кто хоть разъ бывалъ со мною ласковъ, я уже не могъ перевести отъ него иного обращенія. Баронъ дйствителыю былъ всегда ко мн внимателенъ, онъ подвинулъ меня во французскомъ язык, подтрунивая надъ моими ошибками и дурнымъ произношеніемъ. Когда я бывалъ дома, онъ много занимался мною, и выучилъ меня говорить по-французски comme un petit monsieur. Черезъ нсколько времени онъ и самъ заговорилъ по-англійски, правда съ пресмшнымъ выговоромъ и акцентомъ, но на столько удовлетворительно чтобъ умть свободно объясняться. Главная его квартира находилась въ Уинчельси, хотя онъ часто узжалъ въ Диль, Дувръ, Кантербери и даже въ Лондонъ. Мать моя получала отъ него извстную плату за содержаніе маленькой Агнесы, которая быстро развивалась, и становилась на мои глаза самымъ очаровательнымъ существомъ въ мір. Я хорошо помню черное платье, въ которое одли ее посл смерти бдной графини, ея блдныя щечки и большіе серіозные глаза, важно смотрвшіе изъ-подъ черныхъ, кудрявыхъ волосъ, которые въ безпорядк спускались на ея лобъ и лицо, ‘Для чего такіе скачки и отступленія?’ спроситъ меня читатель. Старикамъ простительна болтливость, и имъ весело вспоминать дни своей юности. Когда погрузившись въ кресло, я сижу въ своемъ спокойномъ и безопасномъ пріют, post tot discrimina, сознавая, что судьба моя была счастливе многихъ подобныхъ мн гршниковъ,— въ воспоминаніи моемъ встаетъ бурное, горькое и въ то же время счастливое прошедшее, и я всматриваюсь въ него иногда съ ужасомъ и удивленіемъ, подобно тому какъ охотники оглядываются на рвы и изгороди, черезъ которые они прыгали, удивляясь, что еще остались въ живыхъ.

Съ тхъ поръ, какъ мн удалось спасти это очаровательное дитя, кавалеръ де-Ламоттъ сталъ ко мн особенно милостивъ, когда онъ бывалъ у насъ, я оставался возл него, какъ пришитый, и совершенно забывъ свой прежній страхъ, безъ умолку болталъ по цлымъ часамъ. Посл моего добраго тезки, капитана и адмирала Дениса, это былъ первый джентльменъ, съ которымъ я былъ въ короткихъ отношеніяхъ — человкъ порочный и даже преступный, но все еще не совершенно погибшій, какъ надюсь и о чемъ молюсь. Признаюсь, я чувствовалъ большое расположеніе къ этому роковому существу. Какъ теперь вижу себя ребенкомъ, когда держась за его платье, и болтая безъ умолку, я бродилъ съ нимъ въ пол, по дорогамъ и болотамъ. Вижу его грустное, блдное лицо и его мертвящій взглядъ, устремленный на помшанную женщину и на ея ребенка. Мои друзья Неаполитанцы сочли бы его глазъ дурнымъ глазомъ и непремнно стали бы заговаривать его. Чаще всего любили мы ходить на ферму, въ разстояніи одной мили отъ Уинчельси, хозяинъ которой занимался скотоводствомъ, но я особенно любовался не скотомъ его, а голубями, которыхъ у него была большая и разнообразная коллекція. Тутъ были и дутыши и турбастые и космоногіе, а между ними находились еще особенные голуби, называемые почтовыми, они могли перелетать черезъ огромное разстояніе и возвращались опять на то мсто, гд были вырощены и выкормлены.

Однажды, когда мы пришли къ г. Перро, одинъ изъ такихъ голубей возвратился домой, прилетвъ, какъ мн показалось, изъ-за моря. Перро осмотрлъ его, поласкалъ и сказалъ барону: ‘Ничего нтъ. Значитъ на старомъ мст.’ На это кавалеръ де-Ламоттъ отвчалъ: ‘Хорошо.’ Когда же мы пошли въ обратный путь, онъ разказалъ мн о голубяхъ все что ему было извстно, но познанія его, я полагаю, были весьма ограничены.

Въ простот сердца, я спросилъ, почему Перро сказалъ, что на голуб ничего нтъ?

— Потому что эти птицы приносятъ иногда подъ крыльями маленькія записочки, отвчалъ баронъ,— и слова Перро означали, что на голуб нтъ подобной записки.

— О! такъ стало-быть онъ посылаетъ иногда письма съ своими птицами?

Кавалеръ де-Ламоттъ пожалъ плечами, и взялъ большую щепотку табаку изъ своей прекрасной табатерки.

— А помнишь что съ тобою сдлалъ на дняхъ ддушка Дювалъ, когда ты слишкомъ зарапортовался? сказалъ онъ.— Учись держать языкъ на привязи, дружокъ мой Денисъ. Если ты поживешь подоле на бломъ свт и будешь разказыватъ все что видишь и слышишь, то плохо теб придется: поврь мн!

Нашъ разговоръ на этомъ кончился, онъ пошелъ домой, и я побрелъ за нимъ.

Я разказываю эти событія моего дтства по нкоторымъ примтамъ сохранившимся въ моемъ воспоминаніи, подобно тому, какъ изобртательный мальчикъ съ пальчикъ возвратился домой съ помощью камешковъ, разбросанныхъ имъ по дорог.. Такимъ образомъ, я могу опредлить время болзни бдной г-жи де-Савернъ, сближая его съ тмъ годомъ, въ которомъ сожжена была женщина, на Пендененскомъ пол въ присутствіи нашего сосда, но я не могу наврное сказать чрезъ сколько дней или недль окончилась болзнь графини, какъ кончатся когда-нибудь и вс наши недуги и страданія.

Въ продолженіи всей ея болзни священники изъ Слиндона (или отъ г. Уэстона, католика, жившаго въ монастыр) почти не выходили изъ нашего дома, что, полагаю, возбуждало не мало толковъ и порицаній между протестантами нашего города. Г. де-Ламоттъ обнаруживалъ при этомъ необыкновенное усердіе, и, какой бы гршникъ онъ ни былъ, въ это время онъ былъ, конечно, самымъ набожнымъ гршникомъ. Я не помню, или и не звалъ, когда именно наступилъ конецъ графини, но проходя однажды мимо ея растворенной двери, я съ удивленіемъ увидалъ свчи, горвшія передъ ея постелью, и сидвшихъ тутъ же священниковъ, между тмъ какъ въ корридор стоялъ на колняхъ кавалеръ де-Ламоттъ, удрученный раскаяньемъ и горемъ.

Въ этотъ день вокругъ нашего дома было много шума и волненія. Народъ пришелъ въ негодованіе отъ безпрерывнаго появленія католическихъ священниковъ, и въ тотъ вечеръ, когда должны были выносить изъ дому гробъ, и священники совершали надъ нимъ послдній обрядъ, въ окно комнаты, гд лежала покойница, влетлъ, цлый залпъ каменьевъ, и разъяренная толпа вопила на улиц: ‘Долой католицизмъ! Вонъ поповъ!’

При этихъ грозныхъ демонстраціяхъ ддъ мой совершенно растерялся, и съ плачемъ сталъ обвинять свою невстку въ томъ, что она подвергла его этимъ преслдованіямъ и опасностямъ.

— Silence, misrable, крикнула она:— ступай къ себ на кухню, и считай свои мшки съ деньгами!

Она по крайней мр не потеряла мужества.

Г. де-Ламоттъ, хотя и не испугался, однако былъ въ большомъ смущеніи. Дло могло принять весьма серіозный оборотъ. Я не зналъ въ то время, какъ негодовали наши горожане на моихъ родителей за то, что они пріютили у себя папистку. Будь имъ извстно, что графиня была обращенная протестантка, они конечно поступили бы еще хуже.

Мы находились въ положеніи осажденныхъ, гарнизонъ нашъ состоялъ изъ двухъ перепуганныхъ священниковъ, дда спрятавшагося, какъ мн кажется, подъ кровать, матери и кавалера де-Ламотта, сохранившихъ полное присутствіе духа, и маленькаго Дениса Дюваль, конечно всмъ мшавшаго. Маленькую Агнесу, по смерти ея несчастной матери, нашли нужнымъ удалить отъ печальнаго зрлища, и r-жа Уэстонъ, которая жила въ монастыр и принадлежала, какъ мы уже сказали выше, къ католической церкви, приняла ее въ свой домъ.

Съ большимъ безпокойствомъ ожидали мы, когда погребальныя дроги прідутъ за тломъ покойницы, толпа не расходилась и загромоздила собою улицу съ обихъ сторонъ, до сихъ поръ, насиліе ограничивалось битьемъ стеколъ, но слдовало ожидать, что дло этимъ не кончится.

Подозвавъ меня къ себ, г. де-Ламоттъ сказалъ:

— Денисъ, помнишь ты почтоваго голубя, у котораго ничего не оказалось подъ крыломъ?

Я конечно отвчалъ утвердительно.

— Ты будешь моимъ почтовымъ голубемъ, но я дамъ теб не письмо, а порученіе. Теперь я могу поврить теб тайну.

И я свято хранилъ до сихъ поръ эту тайну и если разказываю ее въ настоящую мануту, то единственно потому что она не можетъ боле повредить тмъ, которые мн ее открыли.

— Вдь ты знаешь домъ г. Уэстона?

Не знать дома, гд жила Агнеса, и притомъ самаго лучшаго дома въ город! Конечно я его звалъ. Тогда баронъ назвалъ мн еще восемь или десять другихъ домовъ, въ которые я долженъ былъ войдти и сказать слдующее: ‘Макрель собирается. Приходите вс, кто только можетъ.’

Я пошелъ по домамъ, передавая эти слова, и на вопросъ ‘гд?’ отвчалъ: ‘противъ нашего дома’ и потомъ продолжалъ свой путь дале. Послдній и самый красивый домъ (въ которомъ я никогда не бывалъ прежде) былъ домъ г. Уэстона въ монастыр, я вошелъ туда и попросилъ вызвать хозяина. Помню, что r-жа Уэстонъ ходила въ это время взадъ и впередъ на хорахъ большой залы, убаюкивая дитя, которое плакало и не хотло засыпать.

— Агнеса, Агнеса! сказалъ я.

Дитя мгновенно смолкло, улыбнулось, залепетало мое имя и протянуло ко мн ручки. Въ самомъ дл, первое слово, которое она выучилась произносить, было мое имя.

Муціины вышли изъ гостиной, гд они сидли за трубками, и спросили меня довольно грубо: ‘Что теб нужно?’ Я отвчалъ: ‘Макрель собралась, нужно выслать нашихъ къ дому цирюльника, Петра Дюваля.’ Одинъ изъ нихъ, ворча и хмурясь, отвчалъ что придутъ, и хлопнулъ передъ моимъ носомъ дверью.

Возвращаясь изъ монастыря чрезъ приходское кладбище, я неожиданно встртилъ у воротъ доктора Бернарда, хавшаго въ своей одноколк съ зажжевными фонарями. Съ того дня какъ онъ обласкалъ меня и наградилъ квижкою и пирожками, я всегда съ нимъ раскланивался.

— А, это ты, малышъ! сказалъ онъ:— не поймалъ ли какую рыбку?

— О нтъ, сударь: я ходилъ съ порученіемъ.

— Нельзя ли узнать съ какимъ?

Тогда я разказалъ ему о порученіи насчетъ макрели и проч., прибавивъ, что кавалеръ де-Дамоттъ просилъ меня никого не называть по имени. Потомъ я сталъ объяснять ему, что на улиц собралась огромная толпа, и народъ бьетъ стекла въ нашемъ дом.

— Бьетъ стекла? Но ради чего?

Я сообщилъ ему о случившемся.

— Самуилъ, отведи Ваську на конюшню, и ни слова не говори своей госпож, сказалъ докторъ,— а ты, малышъ, пойдемъ со мною.

Докторъ Бернардъ былъ высокій мущина въ большомъ бломъ парик. Живо помню, какъ онъ зашагалъ черезъ могильныя плиты мимо высокой, обвитой плащомъ, колокольни, и пройдя черезъ церковныя ворота, направился прямо къ нашему дому.

Между тмъ прибыли погребальныя дроги. Толпа увеличилась, и волненіе возрастало. Какъ только дроги приблизились, изъ среды народа раздались крики и ругательства. ‘Тише! Стыдитесь! Перестаньте! Дайте бдной женщин спокойно убраться,’ говорили нкоторые. Это были наши ловцы макрели, къ которымъ вскор присоединились и гг. Уэстоны. Но число рыбаковъ было незначительно въ сравненіи съ горожанами, которые сильно негодовали. Минуя улицу, гд находился нашъ домъ, мы увидли, что народъ столпился по обоимъ концамъ ея, а въ середин передъ нашимъ подъздомъ стояла большая погребальная колесница съ чернымъ плюмажемъ.

Колесниц невозможно было бы прохать сквозь толпу, еслибы народъ ршился не пропускать ее. Я вошелъ въ домъ, также какъ и вышелъ изъ него, то-есть заднимъ ходомъ черезъ садъ, гд переулокъ былъ еще совершенно пустъ, докторъ Бернардъ слдовалъ за мною. Проходя черезъ черную кухню (гд помщалась печь и большой котелъ), мы были страшно перепуганы внезапнымъ появленіемъ человка, который выскочивъ изъ котла закричалъ: ‘Сжальтесь, сжальтесь, спасите меня отъ этихъ злодевъ!’ Это былъ мой ддъ. Несмотря на все мое уваженіе къ ддушкамъ (я же и самъ теперь нахожусь въ ихъ лтахъ и званіи), я долженъ однако сознаться, что мой дражайшій прародитель разыгралъ въ этомъ случа прежалкую роль.

— Спасите мой домъ, спасите мое имущество, кричалъ онъ, но докторъ отвернулся отъ него съ презрніемъ и прошелъ дале.

Въ корридор, за кухней, мы встртили г. де-Ламотта, который, обращаясь, ко мн, сказалъ: ‘А это ты, дружокъ. Ты хорошо исполнилъ свое порученіе. Наши уже здсь!’ И онъ поклонился вошедшему со мною доктору, который отвчалъ ему такимъ же принужденнымъ поклономъ. Обозрвая улицу изъ оконъ верхняго этажа, г. де-Ламоттъ вроятно видлъ, какъ собирались его друзья. Взглянувъ на него, я замтилъ, что онъ вооруженъ. За поясомъ у него были пистолеты, а на боку висла сабля.

Въ задней комнат сидли два католическіе священника и четверо людей, пріхавшихъ съ колесницей. Когда они входили въ домъ, толпа неистово преслдовала ихъ проклятіями, криками, толчками, и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Въ ту минуту какъ мы вошли въ комнату, мать моя угощала ихъ водкой. Она чрезвычайно удивилась, увидавъ у себя пастора, такъ какъ между нашимъ семействомъ и его благословеніемъ никогда не существовало особенной дружбы.

Докторъ Бернардъ отвсилъ низкій поклонъ католическимъ священникамъ.

— Господа сказалъ онъ,— въ качеств пастора здшняго прихода и мироваго судьи этого графства я пришелъ сюда, чтобы возстановить спокойствіе, а если встртится какая-либо опасность, то раздлить ее съ вами. Я слышалъ, что графиню будутъ хоронить на старомъ кладбищ. Г. Тресльзъ, все ли у васъ готово къ выносу?

Гробовщики отвчали, что они не заставятъ себя ждать, и отправились на верхъ, въ комнату умершей, чтобы снести свою печальную ношу.

— А вы между тмъ отворяйте двери! сказалъ докторъ, обращаясь къ окружающимъ.

Вс отступили назадъ.

— Я пойду, сказала моя мать ршительно.

— Et moi, parbleu! повторилъ баронъ, выступая впередъ и держась рукою за саблю.

— Мн кажется, милостивый государь, что я буду гораздо полезне васъ,— сказалъ докторъ съ замтною холодностью.— Если мои почтенные собратья готовы, то мы можемъ выходить, но какъ священникъ здшняго прихода я пойду первый.

Мать отодвинула задвижку, и докторъ выступилъ на улицу, снявъ съ себя шляпу.

Цлый потокъ неистовыхъ воплей, ругательствъ и проклятій полился въ отворенную дверь, а онъ между тмъ неустрашимо стоялъ на ступеняхъ съ своею непокрытою головой.

— Много ли здсь моихъ прихожанъ?— спросилъ онъ смло.— Пусть т, которые ходятъ въ мою церковь, станутъ къ одной сторон.

При этихъ словахъ поднялись ужасающіе крики: ‘Долой католицизмъ! Долой священниковъ! Топить ихъ! Топить!’ и другія угрозы, сопровождаемыя крупною бранью.

— А вы, прихожане французской церкви, также находитесь здсь, или нтъ? закричалъ докторъ.

— Мы здсь, долой священниковъ, проревли Французы.

— Не оттого ли становитесь вы теперь гонителями, что сами переносили гоненія сто лтъ тому назадъ? Этому ли научаетъ васъ ваша Библія? Въ моей, по крайней мр, этого не сказано. Когда ваша церковь нуждалась въ поправкахъ, я далъ вамъ свою трапезную, гд вы могли безпрепятственно совершать богослуженіе. Такъ ли вы платите за оказанную вамъ услугу, которую должны были бы цнить? Стыдитесь! Повторяю опять, стыдитесь! Не думайте, чтобы вамъ удалось испугать меня! Знаю я тебя, Роджеръ-Гукеръ, бродяга, гоняющійся за чужою дичью! Кто содержалъ твою жену и дтей когда ты сидлъ въ Льюзской тюрьм? А ты, Томасъ-Флинтъ, какъ осмливаешься ты преслдовать кого-нибудь? Попробуй только остановить процессію, то не будь я Бернардъ, если завтра же не призову тебя въ судъ!

Тутъ раздались восклицанія: ‘ура, доктору! ура приходскому священнику!’ Эти привтствія неслись, какъ мн показалось, изъ среды собравшихся въ то время макрелей, которые, вопреки рыбьему обычаю, не оставались безмолвными.

— Теперь, господа, выходите, прошу васъ!

Съ этими словами докторъ Бернардъ обратился къ двумъ иностраннымъ священникамъ, которые довольно мужественно выступили впередъ, сопровождаемые барономъ.

— Слушайте меня, друзья и прихожане, православные и отщепенцы! Эти иноврные священники намрены похоронить на сосднемъ кладбищ свою отшедшую сестру, подобно тому, какъ вы, иностранные диссиденты, хоронили своихъ покойниковъ, безъ всякой помхи и непріятностей. Что же касается до меня, то я вмст съ этими господами провожаю усопшую до могилы и ручаюсь, что она сойдетъ въ нее также мирно, какъ сойду, когда-нибудь и я, если угодно будетъ Богу.

Въ толп пробжалъ одобрительный ропотъ, и крики уже не возобновлялись боле. Маленькая процессія потянулась въ стройномъ порядк черезъ вс улицы, и обогнувъ протестантскую церковь, вступила на старое кладбище, позади монастырскаго дома. Докторъ Бернардъ шелъ между двумя католическими священниками. Сцена эта живо сохранилась въ моемъ воспоминаніи. Въ ночной тишин раздаются мрные шаги провожатыхъ, сверкаютъ погребальные факелы, и вотъ мы входимъ черезъ монастырскія ворота на старое кладбище, и приближаемся къ могил, на надгробномъ памятник которой до сихъ поръ еще можно прочесть надпись: ‘Тутъ погребено тло Клариссы, рожденной де-Віомениль, вдовы Франциска Станислава, графа де-Савернъ и де-Барръ въ Лоррени.’

По совершеніи послдняго обряда, кавалеръ де-Ламоттъ (котораго я все время держалъ за плащъ), подошелъ къ доктору.

— Господинъ докторъ сказалъ онъ,— вы поступили, какъ благородный человкъ, ваше вмшательство, быть-можетъ, предупредило кровопролитіе.

— Я весьма счастливъ, что мн удалось это сдлать, сказалъ докторъ.

— Вы спасли жизнь двумъ достойнымъ священникамъ, и избавили отъ оскорбленія бренные останки женщины.

— Печальная исторія которой мн уже извстна, замтилъ докторъ важно.

— Я не богатъ, но вы, конечно, позволите мн предложить этотъ кошелекъ для вашихъ бдныхъ?

— Милостивый государь, возразилъ докторъ,— я обязанъ его принять.

Впослдствіи онъ говорилъ мн, что въ кошельк находилось сто луидоровъ.

— Могу ли пожать вашу руку? воскликнулъ бдный баронъ.

— Нтъ, милостивый государь! отвчалъ докторъ, заложивъ свои руки за спину. На вашихъ рукахъ есть пятно, котораго не могутъ смыть принесенные вами въ даръ луидоры.

Докторъ говорилъ отличнымъ французскимъ языкомъ.

— Прощай, мое дитя, сказалъ онъ, обращаясь ко мн,— спокойной ночи. Вотъ теб мое искреннее желаніе: да разлучитъ тебя поскоре судьба съ этимъ человкомъ!

— Милостивый государь! воскликнулъ кавалеръ, машинально хватаясь за саблю.

— Мн кажется, послдній разъ вы на пистолетахъ выказали ваше искусство, замтилъ докторъ Бернардъ, и съ этими словами онъ вошелъ въ свою калитку, оставивъ бднаго де-Ламотта, какъ бы сраженнаго ударомъ. Опомнившись немного, онъ залился слезами и съ отчаяніемъ воскликнулъ, что на немъ лежитъ проклятіе Каина.

— Если ты хочешь знать правду, сказалъ мн однажды докторъ Бернардъ, когда мы разсуждали съ нимъ впослдствіи объ этихъ событіяхъ,— твой пріятель кавалеръ де-Ламоттъ былъ самый адскій мошенникъ, какого мн когда-либо случалось видть, и глядя на его ноги, мн все казалось, что я увижу копыта.

— Не можете ли вы сообщить мн чего о бдной графин? спросилъ я.— Но докторъ ничего не зналъ о ней, и видлъ ее кажется всего одинъ разъ въ жизни.

— И, по чести, прибавилъ онъ, бросая на меня лукавый взглядъ, — мн не случилось быть близкимъ съ вашимъ почтеннымъ семействомъ.

V. Я слышу звонъ лондонскихъ колоколовъ.

Несмотря на явное несочувствіе доктора Бернарда къ моимъ родителямъ, онъ не имлъ ни малйшаго предубжденія противъ младшихъ членовъ нашей семьи, и какъ я, такъ и моя дорогая малютка Агнеса де-Савернъ пользовались его полнымъ расположеніемъ. Онъ считалъ себя человкомъ безъ всякихъ предразсудковъ, и относительно римскихъ католиковъ поступалъ дйствительно съ рдкимъ великодушіемъ. Онъ послалъ свою жену съ визитомъ къ г-ж Уэстонъ, и такимъ образомъ оба семейства, прежде едва знавшія другъ друга, познакомились между собою. Маленькая Агнеса находились постоянно у Уэстоновъ, съ которыми кавалеръ де-Ламоттъ чрезвычайно сблизился. Судя по разказаннымъ мною выше событіямъ, онъ вроятно зналъ ихъ еще прежде, когда посылалъ меня съ знаменитымъ порученіемъ насчетъ ‘макрели’, собравшемъ не мене двухъ десятковъ горожанъ.

Г-жа Уэстонъ имла видъ робкой, перепуганной женщины, какъ будто передъ нею вчно торчало привидніе. Впрочемъ, она постоянно ласкала мою маленькую Агнесу.

Младшій изъ братьевъ Уэстоновъ (тотъ, который такъ грубо обошелся со мною въ вечеръ похоронъ) былъ красноглазый, угреватый, и вчно суетившійся господинъ, который любилъ птушьи бои, и пользовался въ околотк не совсмъ хорошею репутаціей. Судя по слухамъ, оба они были люди со средствами, жили довольно прилично, держали карету и превосходныхъ верховыхъ лошадей. Знакомыхъ у нихъ было немного, но это быть-можетъ зависло отъ. того, что они принадлежали къ католической церкви, а извстно, что въ графств Суссексъ почти нтъ послдователей этой религіи, исключая Арунделя и Слиндона, обитатели и обитательницы которыхъ стояли слишкомъ высоко, чтобы снизойдти до знакомства съ двумя помщиками, занимавшимися только травлею лисицъ и лошадиною торговлей. Г. де-Ламоттъ, какъ я имлъ уже случай замтить, принадлежалъ къ высшему кругу и сошелся съ ними довольно близко: они имли общіе, соединившіе ихъ интересы, которые я научился понимать лишь десять или двнадцать лтъ спустя, когда хаживалъ въ монастырь навщать мою маленькую Агнесу. Эта двочка развивалась необыкновенно быстро и пріобртала всевозможныя совершенства. Къ ней ходили и танцмейстеры, и учителя музыки, и преподаватели различнымъ языковъ (то были, конечно, иностранные священники, безпрестанно зазжавшіе къ Уэстонамъ), и она становилась такою большою, что мать моя уже поговаривала, что ей пора пудрить волосы. Ахъ, матушка, матушка! Съ тхъ поръ другая рука посеребрила эти волосы, но черные ли они, блые ли — они одинаково для меня милы!

Я попрежнему продолжалъ учиться въ школ г. Покока, оставаясь нахлбникомъ г. Роджа и его падкой до горячихъ напитковъ дочки, и пріобрлъ порядочный запасъ тхъ поверхностныхъ познаній, которыя можно было получить въ училищ. Я имлъ сильное влеченіе къ морю, но докторъ Бернардъ положительно возставалъ противъ этой наклонности и соглашался на ея удовлетвореніе лишь въ томъ случа, если я, покинувъ Рай и Уинчельси, опредлюсь во флотъ подъ покровительство моего добраго друга сэра-Питера Девиса, который продолжалъ любить меня попрежнему.

Каждую субботу я пшкомъ возвращался изъ Райя, веселый и довольный, какъ только можетъ быть доволенъ школьникъ. Посл смерти r-жи де-Савернъ, кавалеръ де-Ламоттъ нанялъ у насъ комнаты въ первомъ этаж. Онъ былъ человкъ весьма дятельный, и нашелъ себ бездну занятій, часто отлучаясь изъ дома на цлыя недли и мсяцы. Онъ предпринималъ верхомъ путешествія во внутренность страны, посщалъ Лондонъ, а иногда узжалъ на нашихъ рыболовныхъ лодкахъ за границу. Какъ я уже сказалъ выше, онъ хорошо усвоилъ себ англійскій языкъ, а меня научилъ французскому. Мать моя гораздо лучше говорила по-нмецки чмъ по-французски, и читая съ нею на этомъ язык, я всегда употреблялъ библію доктора Лютера, ту самую Библію, гд бдный г. де-Савернъ вписалъ сочиненную имъ нкогда молитву, въ ожиданіи ребенка, котораго ему суждено было видть въ этомъ мір только однажды.

Хотя въ нашемъ дом всегда была готова комната для Агнесы, и ее принимали у насъ, какъ маленькую госпожу, для которой опредлена была даже особенная горничная и которую вс наперерывъ баловали, однако она большую часть времени проводила въ монастыр, у г-жи Уэстонъ, и послдняя сильно привязалась къ ребенку, еще прежде, нежели лишилась своей собственной дочери. Я уже сказалъ, что ей даны были хорошіе учителя, она выучилась говорить по-англійски, какъ природная Англичанка, а французскому языку и музык ее учили священники, которые у нихъ почти не выходили изъ дома. Г. де-Ламоттъ щедро оплачивалъ ея нужды и издержки. Каждый разъ, возвращаясь изъ путешествія, онъ привозилъ ей игрушекъ, конфетъ, и разныхъ дорогихъ бездлушекъ, годныхъ для какой-нибудь маленькой герцогини. Она безгранично властвовалъ надъ всми, и въ монастыр, и въ парикмахерской (если можно такъ назвать жилище моей матери), и даже въ дом доктора Бернарда, гд онъ самъ и его жена были, какъ и вс мы, ея покорными слугами.

Здсь кстати разказать о томъ, что мать моя, разсердившись на нашихъ французскихъ протестантовъ, которые не переставали преслдовать ее за то, что она даетъ убжище папистамъ, и утверждали будто между покойною графиней и кавалеромъ де-Ламоттомъ существовала преступная связь, ршилась присоединить меня къ англиканской церкви. Нашъ пасторъ, г. Борель, уже нсколько разъ читалъ на ея счетъ проповди, какъ она увряла. Но будучи простодушнымъ ребенкомъ, я не понималъ его намековъ, и вообще не обращалъ тогда большаго вниманія на проповди. Что касается до поученій моего дда, на которыя онъ ежедневно посвящалъ по получасу утромъ и вечеромъ, я ршительно ставилъ ихъ ни во что. Въ эти минуты мн всегда представлялось, какъ ддъ, выскочивъ изъ котла въ день похоронъ графини, умолялъ насъ пощадить его жизнь, и потому его нравоученія входили у меня въ одно ухо, а вылетали въ другое. Однажды, по поводу какой-то помады, за которою пршпелъ къ намъ одинъ покупатель, и которую я самъ видлъ, какъ-мать моя составляла изъ свинаго сала и бергамотнаго масла, онъ сказалъ такую ложь, что я съ тхъ поръ не могъ уже боле уважать старика. Онъ сказалъ, что помада только что получена имъ изъ Франціи отъ придворнаго парикмахера, и я полагаю, что сосдъ нашъ непремнно купилъ бы ее, еслибъ я не поспшилъ сказать: ‘Ахъ, ддушка, вы дол.но-быть разумете какую-нибудь другую помаду! А эту мать при мн длала своими собственными руками.’ Ддъ не выдержалъ и началъ кричать на меня, что я уморю его, что пусть лучше кто-нибудь взялъ бы и повсилъ меня въ ту же минуту. ‘Неужели, говорилъ онъ, не найдется медвдя, который откусилъ бы голову этому маленькому чудовищу, и уничтожилъ бы это проклятое отродье?’ Но я и самъ иногда считалъ себя чудовищемъ, такъ неистово толковалъ онъ мн о моихъ порокахъ и испорченности.

Однажды утромъ докторъ Бернардъ проходилъ мимо нашей отворенной двери въ то время, какъ ддъ мой съ ремнемъ въ рук распространялся о моихъ порокахъ, награждая меня ударами въ вид знаковъ препинанія. Но едва тонкая фигура доктора появилась въ дверяхъ, какъ ремень мгновенно опустился, и ддъ мой, кланяясь и ухмыляясь, сталъ освдомляться о здоровь его благословенія. Сердце мое было переполнено: всю эту недлю мн читали по утрамъ и по вечерамъ проповди, и каждый день хлестали ремнемъ. Видитъ Богъ! я возненавидлъ этого старика, и до сихъ поръ его ненавижу.

— Какъ могу я, сударь, сказалъ я, заливаясь горячими слезами,— какъ могу я почитать моего дда и мать, когда ддъ такъ безстыдно лжетъ?

И я топнулъ ногою, дрожа отъ ярости и негодованія за нанесенное мн оскорбленіе. Тогда, не удерживаясь доле, я разказалъ ему подробно свою исторію, которая была неопровержима, между тмъ какъ ддъ смотрлъ на меня, будто желая състь, а послднія слова своего разказа я договорилъ рыдая у колнъ доктора.

— Послушайте, г. Дюваль, сказалъ докторъ Бернардъ строго,— ваши продлки извстны мн короче чмъ вы думаете. Совтую вамъ получше обращаться съ этимъ ребенкомъ и прекратить тотъ родъ занятій, который, ручаюсь вамъ, не доведетъ васъ до добра. Знаю я, куда летаютъ ваши голуби, и откуда они возвращаются,— и попадитесь вы мн только въ судъ, я поступлю съ вами также безпощадно, какъ вы поступаете съ этимъ мальчикомъ. Вдь я знаю, что вы….— И шепвувъ что-то на ухо дду, докторъ величественно удалился.

Догадывается ли читатель, какимъ именемъ докторъ Бернардъ окрестилъ моего дда? Если онъ назвалъ его лицемромъ, то клянусь, что онъ не далекъ былъ отъ истины. Но, по правд сказать, онъ назвалъ его контрабандистомъ, имя, которое могло относиться къ цлымъ сотнямъ людей, обитавшимъ вдоль нашего берега. Въ Гайт, въ Фокстон, въ Дувр, въ Дил, въ Сандвич жило множество такихъ господъ. На всхъ пунктахъ дороги, ведшей въ Лондонъ, они имли склады, друзей и корреспондентовъ. И на суш, и на вод по теченію Темзы, происходили безпрестанныя свалки между ними и таможенными чиновниками. Наши друзья ‘макрели’ явившіеся на призывъ г. де-Ламотта, конечно, занимались такою же профессіей. Помню однажды, когда баронъ возвратился изъ какого-то путешествія, я съ восторгомъ прыгнулъ ему на встрчу, желая его обнять, потому что было время, когда онъ меня очень ласкалъ: но не усплъ я броситься въ его объятія, какъ онъ съ крикомъ отскочилъ назадъ, проговоривъ нсколько крпкихъ словъ. Дло въ томъ, что онъ получилъ рану въ Дил, гд произошло тогда серіозное дло между драгунами и таможенными чиновниками съ одной стороны, и контрабандистами и ихъ друзьями съ другой. Кавалерія сразилась съ кавалеріей, и г. де-Ламоттъ (вымышленное имя котораго, какъ онъ говорилъ мн впослдствіи, было г. Поль) стоялъ за макрелей.

Братья Уэстоны принадлежали къ той же шайк. Да я, кром того, могъ бы назвать множество знаменитыхъ торговыхъ и банкирскихъ домовъ въ Кантербери, Дувр и Рочестер, которые промышляли тмъ же ремесломъ. Ддъ мой, какъ видите, вылъ съ волками, но онъ въ то же время скрывалъ свою волчью шкуру подъ скромною овечьею шерстью. Ахъ, благодарить ли мн Бога, подобно фарисею, за то что я не похожъ былъ на этихъ людей? Мн кажется, я могу смло возблагодарить Его за то, что Онъ избавилъ меня отъ искушенія, что въ дтств я не сдлался негодяемъ, а въ зрломъ возраст не попалъ на вислицу. Подобная участь постигла многихъ друзей моей юности, какъ я разкажу дале.

Привычка выбалтывать все что у меня было на ум, вводила меня въ безчисленныя затрудненія, но я съ благодарностію помышляю, что она быть-можетъ предохранила меня отъ несравненно большихъ золъ. Что было длать съ маленькимъ болтуномъ, который, слыша какъ ддъ его выдаетъ банку доморощенной помады за настоящую Pommade de Суthere, некстати подслуживается съ своими замчаніями, и кричитъ ему изъ-за угла: ‘Нтъ, ддушка, эту помаду длала мать изъ говяжьихъ мозговъ и бергамотнаго масла.’ Нужно только бывало случиться какому-нибудь происшествію, о которомъ мн не слдовало упоминать ни слова, чтобъ я непремнно въ чемъ-нибудь да проврался. Добрый докторъ Бернардъ и мой покровитель капитанъ Денисъ (большіе пріятели между собою) часто потшались надъ этою слабостію и любили посмяться, слушая мои росказни. Вроятно докторъ имлъ на этотъ счетъ серіозный разговоръ съ моею матерью, потому что я слышалъ, какъ она сказала однажды: ‘Онъ правъ. Я не пущу съ ними боле ребенка. Нужно попробовать, не выйдетъ ли и въ самомъ дл изъ нашего семейства, хоть одинъ честный человкъ?’

Что значили эти слова моей матери: не пущу боле? Куда не пущу? Это я сейчасъ намренъ объяснить (и мн гораздо тяжеле говорить объ этомъ обстоятельств чмъ сознаться въ томъ, что я былъ брадобремъ — въ этомъ даю вамъ слово, Monsieur mon fils).

Живя нахлбникомъ у мелочнаго торговца Роджа въ Рай, я вмст съ другими мальчиками постоянно былъ на вод, и довольно рано научился править лодкой. Самъ Роджъ, страдая ревматизмами и лнью, большею частью сидлъ дома, но ученикъ его, Бивель, разъзжалъ иногда по цлымъ ночамъ, и нердко бралъ меня съ собою въ лодку, чтобы въ случа надобности воспользоваться моими услугами.

Голуби, о которыхъ я упоминалъ выше, прилетали изъ Булони. Когда являлся одинъ изъ нихъ, это служило сигналомъ, что нашъ булоньскій корреспондентъ пускается въ путь, и что мы должны его караулить. Французская лодка отправлялась къ извстному условленному пункту, гд мы и ожидали. Помню, что намъ пришлось однажды принять отъ него большой грузъ, безчисленное множество какихъ-то боченковъ.

Однажды мы видли, какъ за лодкой гнался таможенный катеръ. Въ другой разъ, то же судно стрляло и по насъ. Я не понималъ тогда, что за шарики плещутся вокругъ насъ по вод, но помню, что ученикъ Роджа (онъ ухаживалъ за миссъ Роджъ и женился на ней впослдствіи) въ неизъяснимомъ ужас завопилъ: ‘Господи, пощади насъ!’ а кавалеръ де-Ламоттъ сердито закричалъ на него: ‘Молчать, мерзавецъ! Ты не рожденъ для того, чтобъ утонуть или быть подстрленнымъ.’ Кавалеръ не ршался сначала брать меня съ собою въ эти экспедиціи, но врно то, что онъ занимался провозомъ контрабандныхъ товаровъ, и слово сказанное докторомъ Бернардомъ на ухо моему дду, было ‘контрабандистъ’. Когда насъ сильно преслдовали на извстныхъ пунктахъ, которые намъ были знакомы по нкоторымъ примтамъ, мы топили наши боченки до боле удобнаго, времени, а потомъ возвращались за ними и вытаскивали ихъ.

Я, конечно, гораздо лучше велъ себя въ эту ночь, когда по насъ стрлялъ катеръ, нежели этотъ олухъ Бивель, который, лежа на дн лодки, вопилъ: ‘Господи, пощади васъ!’ Впрочемъ кавалеръ де-Ламоттъ пересталъ поощрять мои юныя стремленія къ контрабандизму, изъ опасенія, чтобы мой несчастный языкъ не выболталъ того, что мн приходилось видть. Я былъ на ловл всего разъ шесть не боле, во посл случившагося съ нами происшествія, Ламоттъ не хотлъ боле брать меня съ собою. Мать моя также не желала, чтобъ я сталъ морякомъ (контрабандистомъ) по профессіи. Ей хотлось сдлать изъ меня джентльмена, и я искренно признателенъ ей за то, что она удалила меня съ дурной дороги. Еслибы мн позволяли водиться съ негодяями, докторъ Бернардъ не любилъ бы меня такъ сильно, въ самомъ дл я былъ въ величайшей милости у этого добраго человка. Когда я возвращался домой изъ школы, онъ часто уводилъ меня къ себ, прослушивалъ мои уроки, и благосклонно замчалъ, что я живой мальчикъ, съ хорошими способностями.

Доктору поручено было собирать доходы Оксфордскаго университета, имвшаго въ этомъ графств значительную недвижимую собственность, и онъ здилъ въ Лондонъ дважды въ годъ, для уплаты суммъ. Во времена моего дтства, эти поздки въ столицу были далеко не безопасны, и вамъ стоитъ, читатель, взять съ полки любую книжку журнала Gentlman’s Magazine, чтобы найдти въ ней нсколько разказовъ о грабежахъ на большой дорог. Мы школьники никогда не уставали говорить о разбойникахъ и ихъ подвигахъ. Такъ какъ мн часто приходилось возвращаться въ Рай ночью (чтобы вовремя поспвать къ утреннимъ урокамъ), я нашелъ нужнымъ купить себ маленькій мдный пистолетъ, которымъ я упражнялся украдкой, тщательно скрывая его отъ всхъ, чтобы мать, или Роджъ, или школьный учитель не вздумали отнять его у меня. Однажды, болтая съ однимъ школьнымъ товарищемъ и хвастая о томъ, что сдлали бы мы въ случа нападенія, я выстрлилъ изъ пистолета и вырвалъ ему кусокъ платья. Боже милостивый, страшно подумать! я могъ бы прострлить ему животъ, но этотъ случай сдлалъ меня гораздо осторожве въ употребленіи моего оружія. Съ тхъ поръ я сталъ заряжать его не пулями, а мелкою дробью, и при всякомъ удобномъ случа стрлялъ въ воробьевъ.

На Михайловъ день, въ 1776 году (о! какъ памятенъ для меня этотъ годъ), мой добрый другъ докторъ Бернардъ, собираясь въ Лондонъ для взноса денегъ, предложилъ мн взять меня съ собою, чтобы повидаться съ другимъ моимъ покровителемъ, сэръ-Питеромъ Денисомъ, который состоялъ въ большой дружб съ докторомъ. Этимъ-то дорогимъ друзьямъ, обязанъ я тмъ огромнымъ счастьемъ, которое досталось мн въ жизни. Въ самомъ дл, когда я подумаю о томъ, что могло бы изъ меня выйдти, и отъ чего я былъ избавленъ, сердце мое наполняется признательностью за великія милости ко мн судьбы. Итакъ, въ этотъ счастливый и достопамятный Михайловъ день 1776 года, докторъ Бернардъ сказалъ мн: ‘Денисъ, дитя мое, если мать твоя согласится, я имю намреніе взять тебя съ собою въ Лондонъ къ твоему крестному отцу сэру-Питеру Денису. Я везу туда деньги, мой сосдъ Уэстонъ детъ со мною на половинныхъ издержкахъ, и не пройдетъ недли, какъ ты увидишь лондонскую башню и восковыя фигуры г-жи Самонсъ.’

Читатель конечно догадается, что такое предложеніе заставило мастера Дениса Дюваля подпрыгнуть отъ радости. Я не разъ слыхалъ о Лондон, и разговаривалъ о немъ съ людьми, которые тамъ бывали, но самому хать въ домъ адмирала сэръ-Питера Дениса, видть театръ, соборъ Св. Павла, и г-жу Самонсъ, о! о такомъ счастіи я никогда не смлъ и мечтать! Мысль о предстоящемъ мн удовольствіи совершенно лишила меня сна: у меня были деньжонки, и я общалъ Агнес привести ей столько же игрушекъ, сколько ей привозилъ кавалеръ де-Ламоттъ. Мать моя ршила, что я поду бариномъ, она нарядила меня въ красный камзолъ съ блещими пуговицами, присадила кокарду къ моей шляп, и не забыла пришить манжеты къ рубашкамъ. О, какъ считалъ я часы и минуты въ ночь, которая предшествовала нашему отъзду! Поднявшись еще до разсвта, я занялся укладкой моего маленькаго чемодана, досталъ свой карманный пистолетъ, зарядилъ его дробью, спряталъ за пазуху, и далъ себ слово, при первомъ нападеніи разбойниковъ, всадить имъ въ лицо свой зарядъ. Дорожная карета доктора стояла недалеко отъ насъ, въ его конюшн. Фонари въ ней были зажжены, и Браунъ, слуга доктора, чистилъ уже экипажъ, какъ вдругъ, откуда ни возьмись, подходитъ къ дверямъ конюшни мастеръ Денисъ Дюваль таща за собою въ полумрак свой маленькій чемоданъ.

Боже мой! да когда же это разсвнетъ? Но вотъ наконецъ старый одноглазый почтальйонъ, Паско, ведетъ лошадей изъ трактира ‘Королевская Голова’. Какъ живо помню я стукъ ихъ копытъ по безмолвной улиц! я могъ бы подробно разказать все случившееся въ этотъ день, что въ Медстон, напримръ, намъ подали къ обду телячьи котлеты съ французскими бобами, могъ бы назвать вс станціи, гд мы мняли лошадей, и припомнить даже масть каждой изъ нихъ. ‘Слушай, Браунъ! вотъ мой чемоданъ! куда мн уложить его, скажи пожалуста?’ А чемоданъ былъ никакъ не больше хорошаго яблочнаго пирога. Не дождавшись отвта, я прыгнулъ въ карету, мы подкатили къ крыльцу. Мн казалось, что докторъ никогда не выйдетъ изъ дома. Наконецъ вотъ и онъ, ротъ его биткомъ набитъ бутербротомъ, и я нетерпливо киваю ему головой изъ окна кареты. Но мн не сидится тамъ, мн непремнно нужно выпрыгнуть. ‘Браунъ, не помочь ли теб укладываться?’ говорю я, и вс смются, глядя на мою суетню. А мн что за дло! Я такъ счастливъ, что и не обращаю на это вниманія. Наконецъ докторъ влзаетъ въ экипажъ, держа подъ мышкой свою драгоцнную шкатулку. Лошади трогаются, огромный чепецъ милой г-жи Бернардъ киваетъ намъ изъ окна гостиной, и прохавъ нсколько сотъ шаговъ впередъ, мы останавливаемся у подъзда монастырскаго дома.

У окна стоитъ моя дорогая малютка Агнеса, въ бломъ платьиц, въ большомъ чепчик съ голубыми лентами и бантомъ, изъ-подъ котораго въ безпорядк выбиваются ея роскошные густые локоны. О, для чего Райнольдъ не изобразилъ тебя въ эти дни своею кистью, моя дорогая! Впрочемъ, ты и безъ того, какъ дв капли воды, походила на одну изъ его граціозныхъ двочекъ, на ту, которая сдлалась впослдствіи герцогинею Бакклугъ. Между тмъ какъ я любуюсь Атесой, изъ дома выходитъ слуга г. Уэстона, съ вещами, и увязываетъ ихъ на верху кареты. За нимъ слдуетъ и его господинъ, Джемсъ Уэстонъ. Онъ былъ гораздо добре своего брата, и я никогда не забуду восхищенія, съ какимъ я увидалъ, что онъ кладетъ въ каретные карманы два кавалерійскіе пистолета. Живъ ли теперь Томми Чапъ, сынъ аптекаря въ Уэстгейт, и помнитъ ли онъ, какъ я кивнулъ ему головой, когда наша карета промчалась мимо? Онъ вытрясалъ въ это время половикъ у дверей лавки своего отца, а я въ сопровожденіи моихъ благородныхъ друзей, какъ важный баринъ, скакалъ въ Лондонъ.

Первая станція Гамъ-Стритъ. Трактиръ ‘Медвдь’. Помню, что намъ дали двухъ лошадей: срую и гндую. Вторая станція Ашфордъ. Третья…. но на третьей я кажется заснулъ, что было весьма естественно для маленькаго бдняги, не спавшаго уже нсколько ночей сряду въ ожиданіи этого чуднаго путешествія. Четвертая станція Медстонъ, трактиръ ‘Колоколъ.’ ‘Здсь мы будемъ обдать, малышъ,’ говоритъ мн докторъ и я, не имя ничего противъ этого предложенія, выскакиваю изъ кареты, а за мною вылзаетъ и самъ докторъ Бернардъ, съ своею неразлучною спутницей, шкатулкой.

Докторъ любилъ понжиться въ трактир, и съ такимъ наслажденіемъ потягивалъ свой пуншъ, что я думалъ, онъ никогда его не кончитъ. Я отправился въ конюшню посмотрть на лошадей, потолковалъ съ конюхомъ, который ихъ чистилъ, потомъ заглянулъ въ кухню, полюбовался на двор голубями и осмотрлъ все, что только можно было видть въ трактир ‘Колоколъ’, а мои спутники, между тмъ, все еще сидли за своимъ нескончаемымъ пуншемъ. Это былъ старинный трактиръ съ галлереей, выходившею на дворъ. Боже мой! Почему знать, можетъ-быть Фальстафъ и Бардольфъ останавливались въ немъ по дорог въ Гадзгиллъ. Я все еще стоялъ на конюшн, звая на лошадей, когда г. Уэстонъ, вышедъ изъ трактира, и оглянувшись кругомъ, отворилъ дверцу кареты, вынулъ пистолеты, осмотрлъ затравку, и опять положилъ ихъ на прежнее мсто. Наконецъ мы снова двигаемся въ путь, и давно бы пора! Мн кажется что ужь Богъ знаетъ сколько времени прошло съ тхъ поръ какъ мы остановились въ этомъ старомъ, скрипучемъ ‘Колокол’. По обимъ сторонамъ дороги разстилаются, на протяженіи нсколькихъ миль сряду, цлыя поля хмля, мы прозжаемъ черезъ Аддингтонъ, Айнсфордъ…. но какъ ни красива окружающая меня мстность, я почти не обращаю на нее вниманія, потому что мои молодые глаза только и жаждутъ увидать соборъ Св. Павла и Лондонъ.

Докторъ Бернардъ и его спутникъ почти всю дорогу спорили о религіи, и каждый усердно отстаивалъ свою. Да быть-можетъ, пасторъ лишь съ этою цлью и пригласилъ г-на Уэстона въ свою карету, потому что въ догматическихъ диспутахъ онъ былъ неутомимъ. Къ вечеру, мастеръ Денисъ Дюваль заснулъ на плеч доктора Бернарда, и добрый священникъ его не тревожилъ.

Вдругъ карета внезапно остановилась, и я проснулся. Дло шло къ вечеру. Мы были въ уединенной пустоши, а у окна вашей кареты, стоялъ какой-то всадникъ.

— Подавайте-ка вашу шкатулку и деньги! сказалъ онъ сурово.

О Боже! какое счастье! на насъ напалъ разбойникъ.

Г. Уэстонъ кинулся къ своимъ пистолетамъ.

— Вотъ теб деньги, мошенникъ! сказалъ онъ, и выстрлилъ ему въ упоръ въ голову. О ужасъ! пистолетъ оскся. Онъ прицлился во второй разъ,— выстрла не послдовало!

— Врно какой-нибудь мерзавецъ сыгралъ надо мною эту скверную шутку, сказалъ г. Уэстонъ въ ужас.

— Ну, ну, проговорилъ разбойникъ,— подавайте-ка ваши….

Негодяй не кончилъ, и произнесъ страшное проклятіе, потому что въ это время я вынулъ свой маленькій пистолетъ, заряженный дробью, и выстрлилъ ему прямо въ лицо. Онъ пошатнулся, и я думалъ, что онъ свалится съ сдла. Испуганный почтарь, пришпоривъ лошадь, помчался, вскачь.

— Не остановиться ли вамъ, сударь, и не схватить ли этого разбойника? спросилъ я у доктора.

Г. Уэстонъ, сердито толкнувъ меня подъ бокъ, сказалъ:

— Нтъ, нтъ, ужь поздно, будемъ продолжать нашъ путь.

И въ самомъ дл, лошадь разбойника испугалась, и мы видли, какъ онъ мчался чрезъ поле.

Мысль, что я, мальчишка, подстрлилъ живаго разбойника, привела меня въ такой восторгъ, что я должно-быть безстыдно хвасталъ своимъ подвигомъ. Мы высадили г-на Уэстона въ трактир Боро, перехали чрезъ Лондонскій мостъ, и я очутился въ Лондон. Да, вотъ и монументъ, а вотъ и биржа, а вотъ и соборъ Св. Павла. Прохавъ Гоборнъ, мы, наконецъ, добрались до Ормондской улицы, гд въ великолпномъ дом жилъ мой покровитель, и гд меня встртила съ большимъ радушіемъ его жена, леди Денисъ. Исторія съ разбойникомъ была, конечно, разказана, и я получилъ за свою храбрость должную похвалу и отъ себя, и отъ другихъ.

Сэръ-Питеръ и его жена представили меня своимъ знакомымъ, какъ мальчика, который подстрлилъ разбойника. Они принимали у себя большое общество, и меня часто звали въ столовую, во время десерта. Кажется, я не долженъ скрывать того, что помщеніе отведенное мн находилось внизу, въ комнат экономки, мистриссъ Джелико, но я такъ понравился миледи, что она постоянно держала меня на верху, катала съ собою въ карет, или приказывала кому-нибудь изъ своихъ лакеевъ показывать мн вс достопримчательности города и водить меня въ театръ. Это былъ послдній годъ театральной дятельности Гаррика. Мн пришлось видть его въ трагедіи Макбетъ, гд онъ являлся въ голубомъ камзол, съ золотымъ голуномъ, въ аломъ плюшевомъ жилет и такихъ же штанахъ. Ормондская улица, близь Блумсбери-сквера, находилась въ то время на краю города, такъ что за нею начиналось открытое поле, простиравшееся до Гампстеда. На сверъ отъ Блумсбери-сквера стоялъ домъ герцога Бедфорда съ его великолпными садами, и тутъ же не вдалек находился дворецъ графа Монтагю, гд мн показывали чучелы жирафовъ, и множество другихъ заморскихъ рдкостей. Кром того я былъ въ Лондонской башн, на выставк восковыхъ фигуръ, въ Вестминстерскомъ аббатств и въ саду воксала. Какая веселая недля! Въ конц ея, добрый докторъ собрался въ обратный путь, и вс эти чудные, радушные люди засыпали меня подарками, сластями, деньгами и не могли достаточно обласкать мальчугана, который подстрлилъ разбойника. Наконецъ и въ газетахъ появился разказъ объ этомъ происшествіи, и, какъ бы вы думали, читатель, самъ король узналъ о немъ. Однажды сэръ-Питеръ Денисъ взялъ меня съ собою въ садъ въ Кью, чтобы посмотрть новую китайскую пагоду, сооруженную ея величествомъ. Въ то время какъ мы прогуливались въ этомъ прекрасномъ мст, я имлъ счастіе встртить его величество въ сопровожденіи нашей всемилостивйшей королевы, принца Вельсскаго, епископа Оснабрюкскаго, моего тезки, и кажется двухъ или трехъ принцессъ. Королева, которую сэръ-Питеръ нкогда привезъ изъ Стэда, знала его лично, она милостиво поклонилась ему и начала съ нимъ разговаривать. А лучшій изъ монаховъ, взглянувъ на своего смиреннйшаго слугу и подданнаго, сказалъ: ‘Что что? Мальчуганъ подстрлилъ разбойника? подстрлилъ въ лицо? подстрлилъ въ лицо!’ Тутъ молодыя принцессы удостоили меня ласковымъ взглядомъ, а сэръ-Питеръ Денисъ, отвчая на вопросъ короля о томъ, куда меня готовятъ, выразилъ надежду, что я опредлюсь во флотъ и буду служить его величеству.

Увряю васъ, читатель, что возвратившись домой, я сталъ весьма важнымъ лицомъ, и что какъ въ Рай, такъ и въ Уинчельси цлые десятки людей приставали ко мн съ вопросомъ, о чемъ говорилъ со мною король. По прізд, мы узнали, что съ г. Джозефомъ Уэстономъ случилось пренепріятное происшествіе, имвшее для него весьма печальныя послдствія. Въ тотъ самый день какъ мы ухали въ Лондонъ, онъ отправился на охоту, которую любилъ до страсти, но перелзая черезъ заборъ и таща за собою неосторожно свое ружье, онъ зацпилъ замкомъ за сучокъ: ружье выстрлило несчастному прямо въ лицо, всадивъ ему множество дробинокъ въ лвую щеку и глазъ, которымъ онъ пересталъ видть посл жестокихъ страданій.

‘Ахъ, мой Создатель! Всадить себ цлый зарядъ мелкой дроби въ лицо! Непостижимо!’ воскликнулъ докторъ Бернардъ, пришедшій навстить моихъ родителей на другой день посл нашего прізда. Онъ узналъ объ этомъ случа наканун, за ужиномъ, отъ своей жены. Еслибы докторъ самъ былъ подстрленъ или подстрлилъ кого-нибудь, то и тогда онъ не могъ бы имть боле перепуганнаго вида. Глядя на него, я вспомнилъ Гаррика, котораго только что за нсколько дней передъ тмъ видлъ въ Макбет, когда онъ выходитъ на сцену посл убійства короля.

— Вы смотрите до такой степени перепуганнымъ docteur, что какъ будто сами подстрлили Уэстона, сказалъ смясь де-Ламоттъ, на своемъ ломаномъ англійскомъ язык.— Ужь сколько разъ я говорилъ Уэстону, что если онъ будетъ такимъ образомъ носить свое ружье, то непремнно подстрлитъ себя, а онъ клялся, что не рожденъ быть подстрленнымъ!

— Но однако, любезнйшій кавалеръ, докторъ Блэйдзъ самъ вынулъ изъ его глаза нсколько кусочковъ крепа и тринадцать или четырнадцать дробинъ. Какъ крупна твоя дробь, Денисъ, которою ты подстрлилъ разбойника?

— Quid autem vides festucam in oculo fratris tui, докторъ? спросилъ кавалеръ:— мн кажется, это ученіе равно годится и для протестантовъ и для католиковъ, какъ вы находите?

При этихъ словахъ докторъ опустилъ голову и сказалъ:

— Сознаюсь, кавалеръ, я былъ неправъ, совершенно неправъ.

— Что же касается до крепа, продолжалъ Дамоттъ,— Уэстонъ носитъ трауръ, онъ четыре дня тому назадъ здилъ въ Кантербери на похороны, да, онъ именно говорилъ мн, что здилъ туда вмст съ моимъ пріятелемъ Дттерло.

Этотъ г. Дттерло былъ Нмецъ, жившій близь Кантербери, и съ которымъ Ламоттъ имлъ дла. Впрочемъ кавалеръ знался со всевозможными людьми, и престранныя были у нихъ длишки, какъ начиналъ я смекать тогда, будучи уже дюжимъ и рослымъ мальчикомъ лтъ четырнадцати.

Де-Дамоттъ сталъ подтрунивать надъ подозрніями доктора.

— Священники и женщины, съ вашего позволенія, ma bonne madame Duval, равно любятъ сплетни, сказалъ онъ,— они всегда расположены врить всему дурному о своемъ ближнемъ. Я говорю вамъ, что мн не разъ случалось видть Уэстона на охот. Вчно тащитъ за собою ружье сквозь изгородь.

— Но крепъ?

— Bah! Да вдь онъ въ траур, говорятъ вамъ! Стыдись сплетничать Денисъ! Никогда не повторяй этого больше, чтобы не нажить себ врага въ Уэстон. Еслибы кто-нибудь сказалъ обо мн что-либо подобное, я бы сейчасъ застрлилъ его, parbleu!

— Но если это правда?

— Parbleu! Тмъ боле причинъ, чтобы застрлить! сказалъ кавалеръ, топнувъ ногою.

И какъ только онъ встртился со мною наедин, онъ опять возвратился къ этому предмету.

— Слушай, Денисъ, сказалъ онъ, — ты становишься уже большимъ мальчикомъ. Прими мой совтъ: держи языкъ на привязи. Эти подозрнія противъ г-на Уэстона столько же преступны, какъ и безразсудны. Пусть бы попробовалъ кто-нибудь сказать то же обо мн,— былъ ли бы онъ правъ или нтъ,— я бы застрлилъ его! Помнишь, какъ возвратился я однажды домой, изъ какой-то поздки, и когда ты подбжалъ, чтобъ обнять меня,— я вскрикнулъ и ругнулъ тебя. Я самъ былъ раненъ тогда, и не отрицаю этого.

— Но я въ то время не сказалъ вамъ ни слова, поспшилъ я перебить его.

— Да, я отдаю теб въ этомъ справедливость, ты ничего не сказалъ. Ты самъ знаешь промыселъ, которымъ мы иногда занимаемся? Помнишь ту ночь на лодк, когда таможенный катеръ стрлялъ по насъ и, какъ твой бдный ддушка вылъ и завывалъ? Ты не воображаешь, конечно, что мы здили ловить морскихъ раковъ. Tu n’as pas bronch toi, ты не дрогнулъ, ты велъ себя молодцомъ! А теперь, mon petit, apprends te taire!

Онъ пожанъ мн руку и сунувъ въ нее дв гинеи, ушелъ къ себ на конюшню. Онъ имлъ теперь двухъ или трехъ лошадей, и былъ постоянно въ разъздахъ, денегъ онъ не жаллъ, часто устраивалъ у себя пирушки, и никогда не ссорился съ моею матерью за подаваемые счеты.

— Смотри же, держи языкъ за зубами, Денисъ, повторилъ онъ мн опять,— никогда не говори кто пришелъ, кто ушелъ, и помни, mon petit, что если будешь болтать, маленькая птичка мн все разкажетъ.

Я пыталъ слдовать его совту и обуздывать свой неугомонный языкъ. Когда докторъ и мистриссъ Бернардъ предлагали мн вопросы, я былъ какъ нмой, и можетъ-быть возбуждалъ неудовольствіе доброй женщины и пастора своею скрытностью. Такъ напримръ, если мистриссъ Бернардъ обращалась ко мн съ слдующими словами: ‘Какого прекраснаго гуся пронесли къ вамъ сегодня съ рынка, Девисъ’, я отвчалъ ей: ‘Прекрасный гусь, сударыня.’

— Часто бываютъ у кавалера обды?

— Онъ каждый день обдаетъ, сударыня.

— Часто видится съ Уэстонами?

— Да, сударыня, отвчалъ я съ невыразимою сердечною тревогой, причину которой я могу вамъ объяснить, читатель.

Вотъ видите ли, — хоть мн было тогда всего тринадцать лтъ, а Агнес только восемь, я любилъ эту маленькую двочку всми силами моей души. И въ дтств, и въ зрломъ возраст я никогда не любилъ другой женщины, кром ея. Въ настоящую минуту я пишу эти строки въ Ферпорт, у моего домашняго очага, а тутъ же передо мною сидитъ моя супруга и дремлетъ надъ своею повстью въ ожиданіи сосдей, которыя придутъ къ намъ пить чай и сыграть партію виста. Когда мои чернила испишутся и мой маленькій разказъ будетъ оконченъ, а тотъ колоколъ, что сзываетъ теперь врующихъ къ вечерней молитв, протяжнымъ гуломъ возвститъ о смерти Дениса Дюваля, прошу васъ добрые люди, вспомните тогда, что я никого не любилъ въ своей жизни, кром этой женщины, и приберегите для нея мстечко рядомъ съ могилой ея врнаго друга.

Въ послдніе два года посл вступленія Агнесы де-Савернъ въ семейство Уэстоновъ, она посщала васъ все рже и рже. Будучи католичкой, она не ходила съ нами въ церковь. Учителями ея были священники. Она въ совершенств изучила музыку, французскій языкъ и танцы, и въ цломъ графств не нашлось бы боле изящной двочки. Когда она приходила въ вашу лавку, то казалось, настоящая маленькая графиня удостоила васъ своимъ посщеніемъ. Мать была передъ нею кротка и послушна, ддъ услужливъ, а я, конечно, былъ ея всенижайшимъ маленькимъ слугою. По средамъ и по субботамъ (мои полусвободные дни) и по воскресеньямъ съ самаго утра я могъ возвращаться изъ школы, и пусть всякій юноша, отдавшій свое сердце какой-нибудь Агнес, вообразитъ себ, какъ жаждалъ я увидать эту маленькую двочку.

Въ первый день моего возвращенія домой изъ достопамятной лондонской поздки, я явился въ монастырь съ различными подарками для Агнесы. Слуга довольно вжливо впустилъ меня въ залу:

— Но барышни нтъ дома, сказалъ онъ,— она выхала покататься съ г-жою Уэстонъ, и вы можете передать мн то что вамъ нужно.

Я сказалъ, что желаю видться съ ней лично. Не знаю ужъ какъ это случилось, только въ эти дв недли разлуки я такъ соскучился по Агнес, что ни на минуту не могъ выкинуть изъ головы моей маленькой зазнобы. Быть-можетъ читателю это покажется глупо, но я купилъ себ въ Лондон маленькую записную книжку, и сталъ вести въ ней на французскомъ язык журналъ своихъ путевыхъ впечатлній и происшествій, должно-быть не мало въ немъ было грамматическихъ ошибокъ. Помню, между. прочимъ, прекрасный параграфъ о моей встрч въ Кью съ особами королевской фамиліи, имена которыхъ я записалъ вс по порядку, эту-то записную книжку мн и хотлось подарить двиц де-Савернъ.

На слдующій день я опять явился въ монастырь. Агнесы опять нельзя было видть, но вечеромъ я получилъ отъ нея маленькую записку, въ которой она благодарила своего милаго брата за его прекрасную книгу. Это могло служить мн нкоторымъ утшеніемъ. По крайней мр книга понравилась. Желалъ бы я знать, смекнетъ ли молодежь, что сдлалъ я, посылая ее Агнес? Да, я сдлалъ это ‘одинъ, три, двадцать разъ,’ какъ сказалъ бы кавалеръ. На другой день рано утромъ я долженъ былъ возвращаться въ школу, потому что общалъ доктору пристально заняться уроками посл такихъ веселыхъ вакацій, дйствительно, я всю недлю усердно трудился надъ французскимъ и англійскимъ языкомъ, и надъ навигаціей. Мн казалось, что я не дождусь субботы, но наконецъ она наступила, и я торопливо зашагалъ въ Уинчельси. Ноги мои стали необыкновенно длинны въ послднее время, когда же он несли меня домой, то быстрота ихъ становилась изумительна, и врядъ ли кому удалось бы ихъ опередить.

Вс добрыя женщины имютъ врожденную склонность устраивать свадьбы. Милая мистриссъ Бернардъ скоро отгадала мои чувства и была глубоко тронута этою горячею дтскою любовью. Нсколько разъ сряду являлся я въ монастырь, чтобъ увидать Агнесу, но все напрасно. Слуга обыкновенно пожималъ плечами, и дерзко смялся мн въ лицо. Послдній же разъ онъ прибавилъ: ‘вы бы ужь лучше не приходили сюда. Здсь не нуждаются ни въ стрижк волосъ, ни въ помад, ни въ мыл,— понимаете?’ И онъ захлопнулъ мн дверь прямо подъ носомъ. Такая наглость сразила меня какъ громомъ, и я былъ вн себя отъ гнва и оскорбленія. Я отправился къ г-ж Бернардъ, чтобы разказать ей о случившемся. Бросившись на диванъ подл доброй женщины, и заливаясь горькими слезами, я сталъ объяснять ей, какъ я нкогда спасъ Агнесу, какъ я люблю эту малютку боле всего въ мір, и высказавъ все, что у меня накипло на сердц, я почувствовалъ нкоторое облегченіе, тмъ боле что добрая г-жа Бернардъ, слушая меня, не разъ утирала слезы, и подъ конецъ поцловала меня. Мало того, она пригласила меня въ слдующую среду къ себ на чай, и какъ бы вы думали, читатель, кого я встртилъ тамъ? Маленькую Агнесу. Увидавъ меня, она вся вспыхнула, потомъ подошла ко мн, подставила свою маленькую щечку для поцлуя, и заплакала,— но какъ горько заплакала! Впрочемъ въ этой комнат хныкали въ то время трое. (Какъ живо помню я дверь, выходившую въ садъ, старинныя китайскія чашки голубаго цвта, серебряный чайникъ!) Итакъ я сказалъ, что въ этой комнат прослезились трое: пятидесяти лтняя дама, тринадцатилтвій мальчикъ и семилтняя двочка. Догадываетесь ли вы читатель, что произошло за тмъ? Конечно, пятидесятилтняя дама вспомнила, что она забыла свои очки и пошла за ними на верхъ, а моя дорогая возлюбленная начала открывать мн свое сердце и разказала своему милому Денни, какъ жаждала она увидаться съ нимъ, и какъ сердятся на него въ монастыр.

— О! такъ сердятся, продолжала она,— что не велно даже произносить твоего имени. Это сказалъ кавалеръ и оба Уэстоны, особенно же г. Джозефъ, который сдлался такимъ страшнымъ посл случившагося съ нимъ несчастія! Однажды, когда доложили о твоемъ приход, онъ стоялъ за дверью съ огромнымъ хлыстомъ въ рук, и сказалъ, что впуститъ тебя лишь для того, чтобы засчь до смерти, во г-жа Уэстонъ заплакала, а г. Джемсъ закричалъ ему: ‘полно дурачиться, Джо!’ Впрочемъ, ты врно сдлалъ что-нибудь непріятное г. Джозефу, милый Денни, потому что стритъ только произвести твое имя, какъ онъ начинаетъ бситься и клясться, такъ что даже страшно слушать. Какая можетъ быть причина такой злобы на тебя?

— Такъ онъ въ самомъ дл поджидалъ меня съ хлыстомъ въ рук? сказалъ я.— Хорошо, я знаю, что мн длать. Теперь я никогда не выйду безъ пистолета, одного молодца я ужь подстрлилъ, и если кто-нибудь еще вздумаетъ угрожать мн, сумю защититься.

Моя дорогая Агнеса разказала мн, что съ ней очень ласково обращаются въ монастыр,— хотя она терпть не можетъ г-на Джозефа,— что къ ней ходятъ хорошіе учителя, и что она должна скоро поступить въ отличную школу, которую содержитъ въ Арундел одна католическая дама. О, какъ желала бы она, чтобъ ея Денни сдлался католикомъ, и еслибъ онъ зналъ, какъ она за него молится! Что до этого касается, я и самъ звалъ мальчика, который каждый вечеръ и каждое утро, стоя на колняхъ, поминалъ въ своихъ молитвахъ это маленькое существо. Священникъ, сказала она мн, приходитъ къ ней раза три или четыре въ недлю, и она обыкновенно учитъ свои уроки наизусть, ходя взадъ и впередъ по большой зеленой алле огорода каждый день въ-одиннадцать часовъ утра. Какъ не знать мн этого огорода! Одна изъ старыхъ стнъ монастырской ограды, къ которой онъ прилагаетъ, выходитъ въ Нордъ-Лэнъ, въ конц зеленой аллеи стоитъ грушевое дерево, и подъ нимъ-то учитъ она свои уроки.

Тутъ, если не ошибаюсь, разговоръ нашъ былъ прервавъ г-жою Бернардъ, которая возвратилась въ комнату съ своими очками. А теперь я самъ снимаю очки, закрываю глаза, и воображеніе мое живо рисуетъ мн эту незабвенную картину моей юности: садъ озаренный послдними лучами осенняго солнца, маленькую двочку съ румяными щечками и блестящими кудрями, и милую добрую старушку, которая говоритъ намъ: ‘Ужь время дти, идти вамъ домой.’ Я долженъ былъ возвращаться въ тотъ вечеръ въ школу, во прежде я побжалъ въ Нордъ-Лэнъ, чтобы взглянуть на старую стну и грушевое дерево. Знаете ли, читатель, мн вздумалось взобраться на стну, что было довольно легко сдлать, благодаря старымъ разсвшимся камнямъ, въ которые можно было упираться ногами, взобравшись на верхушку дерева, я могъ смотрть изъ-за втвей на разстилавшійся внизу садъ, и видть стоявшій въ отдаленіи домъ. Такъ вотъ она эта широкая аллея, куда Агнеса приходитъ учить свои уроки! И мастеръ Денисъ Дювалъ повадился безпрестанно туда заглядывать.

Прекрасно, но однажды утромъ, во время рождевственскихъ каникулъ, когда отъ сильнаго мороза камни на монастырской оград были до такой степени скользки, что я ободралъ себ руки и штаны, карабкаясь на свой обсерваціонный пунктъ, маленькая Агнеса не пришла подъ дерево учить свои уроки, и только подобный мн идіотъ могъ-вообразить себ, что она выйдетъ въ такой холодъ.

Но кто бы вы думали расхаживалъ вмсто того взадъ и впередъ по дорожк? Джозефъ Уэстонъ, весь покрытый инеемъ и съ повязкой на глазу. Къ несчастію, у него оставался еще одинъ глазъ, которымъ онъ тотчасъ увидалъ меня, и въ ту же минуту прогремлъ залпъ проклятій, и надъ головой моей просвисталъ обломокъ кирпича, но такъ близко, что попади онъ въ меня, я наврное лишился бы глаза, а можетъ-быть и самой жизни.

Въ одно мгновенье я очутился за оградой, хотя она была очень скользка, еще два или три кирпича полетли вслдъ за мною, но по счастью не попали въ цль.

VI. Я избавляюсь отъ большой опасности.

Я никому не разказазъ объ исторіи съ кирпичами, кром г-на де-Ламотта, изъ опасенія, чтобы мать не возвратилась къ своему старому обыкновенію давать мн пощечины, для котораго, мн казалось, я уже былъ слишкомъ великъ. Въ самомъ дл, я сдлался совершенно большимъ мальчикомъ. Изъ шестидесяти школьниковъ въ училищ Покока не нашлось бы и полдюжины, которые были бы въ состояніи побороть меня, когда мн было тринадцать лтъ отъ роду, и какъ ни сильны иногда бывали мои противники, я не оставлялъ ихъ ударовъ безъ того, чтобы не заплатить имъ тою же монетой. Хоть иногда и меня поколачивали, однако, мн всегда удавалось оставить нсколько некрасивыхъ знаковъ на носу и подъ глазами моего противника. Особенно памятенъ мн одинъ мальчикъ, по имени Томъ Парродъ, который былъ старше меня тремя годами, и котораго я также могъ побить, какъ фрегатъ можетъ одолть семидесяти-четырехъ-пушечное судно, тмъ не мене мы вступили съ нимъ въ бой, и посл нсколькихъ схватокъ, Томъ, положивъ одну руку въ карманъ и какъ-то странно поглядывая на меня, съ большимъ фонаремъ, который я поставилъ ему подъ глазомъ, сказалъ мн:

— Послушай, Денни, вдь ты знаешь, что я могъ бы побить тебя, но мн такая лнь, что право не хочется продолжать.

И когда одинъ изъ секундантовъ, державшій воду на готов, началъ смяться, онъ далъ ему такую затрещину, что врно отбилъ у него охоту насмхаться въ другой разъ. Кстати, въ благородномъ искусств бокса, изученномъ мною въ школ, мн вскор пришлось упражняться и на мор, на многихъ военныхъ корабляхъ флота его величества.

Что касается домашнихъ побоевъ и палочныхъ ударовъ, то я полагаю, что г. де-Ламоттъ останавливалъ въ этомъ мою мать, представляя ей, что я уже слишкомъ великъ для подобнаго обращенія. Въ самомъ дл, когда мн минуло четырнадцать лтъ, я былъ не ниже дда, и еслибы мн пришлось съ нимъ подраться, я увренъ, что легко сшибъ бы его съ ногъ, и минутъ въ пять совершенно одоллъ бы его. Вы, можетъ-быть, найдете, читатель, что я говорю о немъ безъ должнаго уваженія? Я не хочу уврять будто люблю его, и никогда не могъ его уважать. Нкоторыя изъ его тайныхъ продлокъ оттолкнули меня отъ него, а то, что онъ громко высказывалъ убжденія, еще боле увеличивало мое недовріе. Если ты женишься когда-нибудь, любезный сынъ, и у тебя будетъ свой собственный мальчуганъ, я надюсь, что ему не придется краснть за своего дда, и что на моей могил, поросшей маргаритками, ты скажешь: ‘я любилъ его’.

Ламоттъ, такимъ образомъ, былъ причиною уничтоженія пытки въ нашемъ дом, и я былъ благодаренъ ему за это. Но вообще чувства мои къ этому человку были самаго страннаго свойства. Онъ умлъ быть настоящимъ джентльменомъ, когда хотлъ того, не щадилъ денегъ, острилъ (но какъ-то сухо, жестко) и нжно любилъ Агнесу. Увряю васъ, что когда я глядлъ на его желтое, но красивое лицо, меня пронизывалъ какой-то холодъ, хотя я и не зналъ въ то время, что отецъ Агнесы погибъ отъ его роковой руки.

Когда я сообщилъ ему о залп кирпичей, которымъ угостилъ меня г. Джо Уэстонъ, онъ принялъ весьма серіозный видъ. Я обратилъ также его вниманіе на одно обстоятельство, которое поразило меня въ высшей степени: крикъ и проклятіе, произнесенные Уэстономъ, когда онъ увидалъ меня на стн, были точь-въ-точь похожи на восклицанія и ругательства человка, завшаннаго крепомъ, въ котораго я выстрлилъ изъ кареты.

— Bah, btise! сказалъ Ламоттъ.— А ты что тамъ длалъ да стн? Въ твои лта ужь не крадутъ грушъ.

При этихъ словахъ я покраснлъ.

— Мн послышался чей-то голосъ, сказалъ я.

Дйствительно, я услыхалъ, что Агнеса поетъ въ саду, и я влзъ на стну, чтобъ увидать ее.

— Какъ? ты, мальчишка, цирюльникъ, взбираешься на стну, чтобы разговаривать съ двицею Агнесой де-Савернъ, которая ведетъ свой родъ отъ одной изъ знатнйшихъ фамилій въ Лоррени? воскликнулъ Ламоттъ съ дикимъ смхомъ.— Parbleu! г. Уэстонъ хорошо сдлалъ!

— Сэръ, сказалъ я съ бшенствомъ,— хотя я и цирюльникъ, но предки мой были честные протестантскіе священники въ Альзас, и мы во всякомъ случа не хуже разбойниковъ большихъ дорогъ! Ну да, цирюльникъ, повторилъ я опять:— теперь я готовъ присягнуть, что человкъ обругавшій меня, и тотъ, котораго я подстрлилъ на дорог, одно и то же лицо, я пойду къ доктору Бернарду и клятвенно подтвержу это при немъ!

Кавалеръ растерялся, поднялъ на меня глаза съ выраженіемъ изумленія и упрека, и съ минуту грозно смотрлъ на меня.

— Tu me menaces, je crois, petit manant! сказалъ онъ скрежеща зубами.— Это ужь слишкомъ. Слушай меня, Денисъ Дюваль! Придержи свой языкъ, или теб будетъ худо. Ты наживешь себ враговъ самыхъ ужасныхъ и не разборчивыхъ въ средствахъ. Слышишь? Я помстилъ двицу де-Савернъ къ этой превосходной женщин, мистриссъ Уэстонъ, потому что она можетъ встртить въ монастыр общество, боле соотвтствующее ея благородному происхожденію, нежели то, которое она могла бы найдти въ лавк твоего дда — parbleu! А, ты осмливаешься лазить на стну, чтобы смотрть на двицу де-Савернъ? Берегись! Vive Dieu! Попадись ты мн на этой стн, я выстрлю въ тебя, moi le premier! Ты смешь разчитывать на двицу де-Савернъ. Ха! ха! ха!

Лицо его исказилось ужаснымъ смхомъ, и онъ показался мн похожимъ на того господина съ раздвоеннымъ копытомъ, о которомъ говорилъ докторъ Бернардъ.

Я почувствовалъ, что отнын между мною и Ламоттомъ началась борьба. Въ это время я какъ-то вдругъ сдлался настоящимъ молодымъ человкомъ и уже пересталъ быть послушнымъ, болтливымъ ребенкомъ, какимъ былъ въ прошедшемъ году. Дду я объявилъ, что не намренъ боле переносить наказаній, которыми старикъ имлъ обыкновеніе надлять меня, а когда однажды мать вздумала на меня замахнуться, я отпарировалъ ударъ и такъ сильно схватилъ ее за руку, что она испугалась. Съ этого дня она уже никогда боле не поднимала на меня руки. Мало того, мн кажется, она даже не разсердилась, и скоро начала меня сильно баловать. Она ужь и не знала, какъ угодить мн. Я очень хорошо понималъ, откуда добывалась шелковая матерія, изъ которой сдланъ былъ мой новый жилетъ и кембрикъ для моихъ гофрированныхъ рубашекъ, но далеко не былъ увренъ чтобы за нихъ заплачены были таможенныя пошлины. Идя въ церковь, я молодецки надвалъ шляпу на бокъ и преважно выступалъ впередъ. Когда Томъ Биллисъ, подмастерье булочника, вздумалъ было насмхаться надъ моимъ красивымъ нарядомъ, я сказалъ ему: ‘Томъ, въ понедльникъ я сниму на полчаса мой сюртукъ и жилетъ, и если желаешь, задамъ теб трепку, но теперь не будемъ ссориться и пойдемъ въ церковь.’

Что касается до церкви, то я не намренъ хвастаться на этотъ счетъ. Этотъ священный предметъ составляетъ тайну между человкомъ и его совстью. Я знавалъ людей шаткой вры, жизнь которыхъ была чиста и безукоризненна, и мн случалось также встрчать другихъ людей, громко заявлявшихъ о своихъ христіанскихъ убжденіяхъ и въ то же время шаткихъ въ нравственности, жестокихъ и несправедливыхъ въ своихъ поступкахъ. Таковъ былъ напримръ нашъ старичокъ, да проститъ ему Богъ его прегршенія! и когда жизнь его сдлалась мн извстна, его ежедневныя проповди стали приводить меня въ такое бшенство, что еще удивительно, какъ я не попалъ въ число отъявленныхъ насмшниковъ и негодяевъ. Я знавалъ многихъ молодыхъ людей, которые совращались съ пути истиннаго и наконецъ становились совершенными негодяями, единственно потому, что дисциплина тяготвшая надъ ними была слишкомъ строга, а наставники вчно надодавшіе имъ съ своими нравоученіями, были слишкомъ вольны въ своемъ собственномъ поведеніи. Вотъ почему я благодарю судьбу за то, что она послала мн лучшаго наставника, нежели какимъ былъ мой ддъ съ своимъ ремнемъ и тростью, и что умъ мой получилъ, я надюсь, надлежащее развитіе съ помощью человка вполн здравомыслящаго, и въ высшей степени благодушнаго и чистаго. Таковъ былъ мой добрый другъ докторъ Бернардъ, и до сихъ поръ памятны мн наши разговоры съ нимъ, которые, я твердо увренъ, имли большое вліяніе на мою будущность. Будь я совершенно безпечнымъ и безпутнымъ человкомъ, подобно многимъ изъ нашихъ сосдей и знакомыхъ, онъ пересталъ бы принимать во мн участіе, и вмсто того чтобы носить мундиръ его величества (который, надюсь, я не опозорилъ), я можетъ-быть и до сихъ поръ мылъ бы палубы на судахъ контрабандистовъ или разъжалъ бы съ ночными караванами, тайкомъ перевозя бочонки и держа на готов пистолеты и тесаки, чтобы защищать себя въ случа надобности, какъ длывалъ это злополучный де-Ламоттъ, по его собственному сознанію. Хотя моя добрая мать и отказалась отъ занятій контрабандою, однако она никогда не находила въ этомъ ничего дурнаго, и смотрла на этотъ промыселъ, какъ на игру, въ которой каждый ставитъ что-нибудь на карту, разчитывая или выиграть или проиграть. Она перестала играть, не потому что это было дурно, но потому что она нашла полезнымъ отказаться отъ этого стараго ремесла, побудительною же причиною тому былъ никто другой, какъ ея сынъ мастеръ Денисъ.

А меня, сознаюсь съ чувствомъ глубокой признательности, серіозно смотрть на это дло научилъ докторъ Бернардъ, какъ своими проповдями (изъ которыхъ дв или три на текстъ: ‘Воздадите убо Кесарева Кесареви‘ онъ произнесъ къ величайшему неудовольствію многихъ изъ своихъ слушателей), такъ и своими бесдами, въ которыхъ указалъ мн зло, къ которому я былъ близокъ, готовясь сдлаться нарушителемъ законовъ страны, которымъ я обязанъ повиноваться, какъ всякій добрый гражданинъ. Онъ зналъ (хотя никогда не говорилъ мн объ этомъ, что служило признакомъ величайшей деликатности съ его стороны), что мой бдный отецъ умеръ отъ ранъ, полученныхъ имъ въ одной стычк во время провоза контрабанды: но онъ показалъ мн какъ подобная жизнь должна быть беззаконна, требуетъ скрытности, постыдна и преступна, что она неизбжно должна вовлечь человка въ кругъ отчаянныхъ товарищей и поставить его въ необходимость сопротивляться законнымъ властямъ посредствомъ возмущенія, а можетъ-быть и убійства. ‘Съ твоею матерью я употребилъ другіе доводы, дружокъ мой Денни, сказалъ онъ ласково. Я и адмиралъ объявили ей, что мы желаемъ сдлать изъ тебя джентльмена. Твой старый ддъ довольно богатъ, чтобы помочь намъ въ этомъ, если онъ захочетъ. Я не стану слишкомъ строго разбирать откуда онъ взялъ свои деньги, но ясно, что мы не можемъ сдлать джентльменомъ сына контрабандиста, который какъ разъ можетъ угодить въ ссылку, а въ случа вооруженнаго сопротивленія, и на….’ Тутъ мой добрый докторъ показалъ на шею, намекая на тотъ родъ наказанія, которому, въ дни моей юности, большею частію подвергали контрабандистовъ и морскихъ разбойниковъ. ‘Моему Денни не зачмъ здить съ крепомъ на лиц и стрлять въ таможенныхъ чиновниковъ! Нтъ! я молю Бога, чтобы ты могъ всегда смло смотрть въ глаза людямъ. Воздавай Кесарева Кесареви, а въ остальномъ, дитя мое, ты знаешь какъ долженъ поступать.’

Я долженъ замтить здсь, что когда докторъ въ своихъ разговорахъ касался завтнаго предмета, имъ овладвало невольное благоговніе, и онъ понижалъ свой голосъ, при одной мысли объ этомъ священномъ предмет. Не такъ поступалъ мой бдный ддъ, безъ умолку болтавшій свои проповди, не такъ поступали и нкоторые другіе пасторы, которыхъ, мн приходилось слышать. Они безцеремонно обращались съ этимъ именемъ, какъ со всякимъ другимъ, и…. но кого же осуждаю я? и есть ли какая надобность посл столькихъ лтъ указывать сучекъ въ глаз твоемъ, мой бдный, старый ддъ?… Какъ бы то ни было, возвращаясь въ этотъ вечеръ домой отъ моего добраго доктора, у котораго я пилъ чай, я далъ себ клятву стараться отнын жить честно, всегда говорить правду и не осквернять своей руки никакимъ тайнымъ преступленіемъ. И когда произносилъ я эти слова, я взглянулъ на окно моей милой, дорогой двочки, гд блестлъ огонекъ, и на звзды, сверкавшія надъ моею головой,— и почувствовалъ, что счастливе и смле меня въ эту минуту не было никого на свт!

Возвращаться въ школу черезъ Уэстъ-Стритъ значило длать крюкъ, я могъ бы выбрать боле прямой путь, но тогда я не увидалъ бы извстнаго окна: маленькаго мерцавшаго окошечка въ одномъ изъ флигелей монастырскаго дома, въ которомъ въ десять часовъ обыкновенно угасалъ свтъ. Недавно, когда мы (подъ начальствомъ герцога Кларенскаго) сопровождали французскаго короля въ Кале, мн вздумалось, въ бытность въ Дувр, нанять карету, чтобы прохать въ Уинчельси взглянуть на это старое окно монастырскаго дома. Я глядлъ на него, и вновь ожили во мн мои прежнія печали, мои infandi dolores, и, по прошествіи сорока лтъ, мн казалось, что я прежній школьникъ, возвращающійся къ своимъ занятіямъ и бросающій послдній взглядъ на дорогой предметъ своей радости. Будучи мальчикомъ, я обыкновенно старался пройдти мимо этого окна въ девять часовъ, ибо я зналъ, что въ это время въ ней произносится молитва за обитателя другой отдаленной комнаты. Милая двочка знала вс мои свободные дни, также какъ и время моего отправленія въ школу и возвращенія оттуда. Она вывшивала въ окн какой-нибудь сигналъ (цвтокъ, занавску или что-нибудь подобное, въ знакъ того, что все обстояло благополучно), и въ этомъ, надюсь, не было ничего предосудительнаго. Мы условились съ нею считать, что она плнница въ рукахъ непріятеля и имла мало средствъ къ сообщенію, кром этихъ невинныхъ ухищреній, которыя допускаются въ любви и въ войн. Г. де-Ламоттъ продолжалъ жить въ нашемъ дом, часто отлучаясь изъ него по своимъ дламъ, но, какъ я уже сказалъ выше, мы почти не говорили другъ съ другомъ посл вашей послдней ссоры, посл которой мы навсегда уже перестали быть друзьями.

Онъ предупредилъ меня, что я имю еще другаго врага, и послдствія вполн подтвердили его предостереженіе. Однажды вечеромъ, въ воскресенье, когда я шелъ въ школу, сцена съ кирпичами повторилась, и на этотъ разъ красивая шляпа съ кокардой, подаренная мн матерью, вынесла такой погромъ, что нельзя было и узнать ея прежней щегольской формы. Я разказалъ доктору Бернарду объ этомъ вторичномъ нападеніи. Онъ началъ думать, что не былъ въ заблужденіи, подмтивъ бревно въ глазу Джозефа Уэстона. Впрочемъ, мы условились не разглашать этого дла, и, дв недли спустя, въ одинъ изъ воскресныхъ вечеровъ, когда я шелъ по моей обычной дорог въ школу, глазамъ моимъ неожиданно предсталъ докторъ Бернардъ, прогуливавшійся въ сопровожденіи г. Уэстона. Немного подале, за городскими воротами, стояла низкая стна, окружавшая собою какое-то поле. Докторъ Бернардъ, проходя мимо этого поля за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно пускался въ путь, нашелъ г. Джозефа Уэстона, расхаживающимъ позади этой каменной ограды!

— Добрый вечеръ, Денни, сказалъ докторъ, когда онъ и его спутникъ поравнялись со мной, но угрюмый г. Уэстонъ не сказалъ ни слова.— Не угостили ли тебя опять кирпичами дружокъ? продолжалъ пасторъ.

Я отвчалъ ему, что ни мало не боюсь этого угощенія, что я запасся хорошимъ пистолетомъ и на этотъ разъ зарядилъ его пулею.

— Вы знаете, онъ подстрлилъ мошенника въ тотъ же самый день, когда и вы ранили себя, г. Уэстонъ, сказалъ докторъ.

— Неужели? проворчалъ его спутникъ.

— И ваше ружье было заряжено точно такою же дробью, которою Денисъ угостилъ своего разбойника, продолжалъ докторъ.— Я желалъ бы знать, попалъ ли крепъ въ рану этого негодяя?

— Милостивый государь, сказалъ г. Уэстонъ съ проклятіемъ,— позвольте васъ спросить, на что вы намекаете?

— Вотъ точно такое проклятіе произнесъ и молодецъ, котораго подстрлилъ Денисъ, когда мы хали вмст съ вашимъ братомъ въ Лондонъ. Мн больно слышать, что вы говорите языкомъ такихъ негодяевъ г. Уэстонъ.

— Если вы осмлитесь подозрвать меня въ чемъ-нибудь недостойномъ джентльмена я буду съ вами судиться г. пасторъ, да, непремнно буду! проревлъ тотъ.

— Denis, mon garon, tire ton pistolet de suite, et vise moi bien cet hogime l, сказалъ докторъ, и ухвативъ, Уэстона за руку, запустилъ свою руку въ его карманъ, и вынулъ оттуда другой пистолетъ! Впослдствіи онъ говорилъ мн, что прогуливаясь съ г. Уэстономъ, онъ видлъ, какъ изъ его кармана торчало мдное дуло.

— Какъ! воскликнулъ г. Уэстонъ, этотъ молодой злодй будетъ расхаживать вооруженный, разказывая всмъ, что онъ намренъ убить меня, а мн нельзя и защищаться? Я каждую минуту опасаюсь за свою жизнь, благодаря ему!

— Вы, повидимому, имете привычку путешествовать съ пистолетами г. Уэстонъ, и вамъ бываетъ извстно, когда мимо васъ прозжаютъ люди съ деньгами въ своихъ дорожныхъ каретахъ.

— Эй ты, мошенникъ, теб говорю, гнусный мальчишка! Будь свидтелемъ того, что сказалъ сейчасъ этотъ человкъ: онъ оскорбилъ меня, онъ опозорилъ меня и клянусь днемъ своего рожденія, я призову его въ судъ! кричалъ разсвирпвшій человкъ.

— Прекрасно г. Джозефъ Уэстонъ, возразилъ докторъ грозно,— а я попрошу доктора Блейдза, привести съ собою дробь, которую онъ вынулъ изъ вашего глаза, и найденные имъ кусочки крепа, а потомъ мы уже отправимся въ судъ, если вамъ угодно!

Въ эту минуту я съ невыразимою тоской опять подумалъ, о томъ, что Агнеса живетъ въ дом этого человка, и что эта ссора можетъ еще больше разлучить меня съ нею, такъ какъ, теперь ей врно не позволятъ уже посщать домъ доктора — эту милую нейтральную почву, на которой я по временамъ надялся съ нею встрчаться.

Уэстонъ не исполнилъ своей угрозы и не подумалъ судиться съ докторомъ. Онъ зналъ, что начнись только дло, ему пришлось бы отвчать на весьма затруднительные вопросы, и хотя онъ утверждалъ, что приключившаяся ему бда произошла наканун нашей встрчи съ прекрасною маской на Дартфордской пустоши, мы съ своей стороны запаслись маленькимъ свидтелемъ, который готовъ былъ показать, что г. Джо Уэстонъ еще до восхожденія солнца вышелъ изъ монастыря въ тотъ самый день, какъ мы отправились въ Лондонъ, и что онъ возвратился на слдующее утро съ перевязаннымъ глазомъ и немедленно послалъ за городскимъ врачомъ г. Блейдзомъ. Нашъ свидтель, вставъ еще до разсвта смотрлъ въ окно, какъ г. Уэстонъ садится на лошадь подл конюшеннаго фонаря и слышалъ какъ онъ ругалъ конюха вызжая изъ воротъ. Уста этого милаго господина то и дло произносили проклятія, и въ этомъ, случа можно безошибочно сказать, что дурныя слова и дурные поступки шли рука объ руку.

Уэстоны часто отлучались изъ дому, такъ же какъ и нашъ. Жилецъ кавалеръ де-Ламоттъ. Тогда моей милой маленькой Агнес позволяли навщать насъ, а иногда она украдкой выбгала черезъ садовую калитку чтобы повидаться съ своею кормилицей Дюваль, какъ она называла мою мать. Сначала я не понималъ, что Уэстоны запрещаютъ Агнес бывать у насъ и не подозрвалъ, что въ этомъ дом таится противъ меня такая ужасная злоба. Какъ изъ любви къ мирной домашней жизни, такъ и по чувству чести, я радовался, что мать не сопротивляется моему ршенію не принимать участія въ занятіяхъ контрабандой, чмъ все еще промышлялъ нашъ домъ. Тотъ, кто вздумалъ бы перечить моей матери въ ея собственномъ дом, наврное не дешево бы съ нею раздлался, но она поняла, что сыну ея, котораго она готовила въ джентльмены, не слдъ быть ученикомъ контрабандиста. Когда она пожелала узнать на этотъ счетъ мнніе г. де-Ламотта, и кавалеръ, пожавъ плечами, отвчалъ ей, что умываетъ въ этомъ дл руки, ‘Eh bien А!. de la Motte!’ сказала она, ‘посмотримъ, нельзя ли намъ обойдтись безъ васъ и безъ вашего покровительства. Я думаю это даже будетъ полезне.’

— Нтъ, проговорилъ онъ съ глубокимъ вздохомъ, бросая на мою мать одинъ изъ своихъ мрачныхъ взглядовъ,— моя дружба правда можетъ приносить вредъ, но моя ненависть еще опасне, entendez vous.

— Ба! ба! сказала толстая старушка.— Мой Денисушка и самъ не робкаго десятка. Да и что вы мн толкуете о вражд къ невинному мальчику, г. кавалеръ?

Я уже разказывалъ, какъ въ вечеръ похоронъ г-жи де-Савернъ, Ламоттъ посылалъ меня собирать своихъ. Между ними находился отецъ одного изъ моихъ городскихъ товарищей, по игр, по имени Гукгамъ, человкъ занимавшійся морскимъ промысломъ. Однажды, во время ловли съ нимъ случилось несчастіе. Онъ повихнулъ себ спину и на нкоторое время долженъ былъ отказаться отъ работы. Гукгамъ былъ не предусмотрителенъ: онъ много задолжалъ за квартиру. Ддъ мой, его домовый хозяинъ, былъ, я думаю, не изъ самыхъ человколюбивыхъ кредиторовъ на бломъ свт. Когда я возвращался домой, посл моей знаменитой поздки въ Лондонъ, мой покровитель, сэръ-Питеръ Денисъ, подарилъ мн на прощань дв гинеи, а его жена прибавила отъ себя третью. Получи я эти деньги раньше, я непремнно истратилъ бы ихъ въ Лондон, но въ нашемъ маленькомъ мстечк Уинчельси, ничто не соблазняло меня въ лавкахъ, кром охотничьяго ружья у закладчика, которое ма сильно хотлось пріобрсти. Но г. Трибуле просилъ за него четыре гинеи, а у меня было ихъ всего три, и я не хотлъ входить въ долги. Онъ, конечно, продалъ бы мн ружье, повривъ недостававшую сумму на слово, и даже часто соблазнялъ меня имъ, но я мужественно противился искушенію, хотя то и дло увивался около лавки, чтобы полюбоваться прекраснымъ ружьемъ, ложе какъ нельзя лучше приходилось мн по плечу и было великолпной работы.— Почему бы вамъ не взять его теперь же, мастеръ Дюваль? сказалъ мн monsieur Трибуле,— а остальную гинею заплатите когда вамъ угодно. Ужь сколько господъ приходили смотрть это ружье, и мн крайне было бы жаль, увряю васъ, упустить такое сокровище изъ города.

Между тмъ какъ я разговаривалъ съ Трибуле (чуть ли уже не въ десятый разъ) какая-то женщина пришла въ лавку заложить телескопъ, и, получивъ за него пятнадцать шиллинговъ, удалилась.

— Вы не знаете кто это? спросилъ Трибуле, который былъ страшный болтунъ.— Это жена Джона Гукгама. Нечего сказать, плохо она живетъ на свт съ тхъ поръ, какъ съ Джономъ случилось несчастіе. У меня много ихъ вещей въ залог и, между вами сказать, у Джона прекрутой домохозяинъ, а срокъ уплаты за квартиру уже на носу.

Я самъ зналъ, что домохозяинъ Джона крутой человкъ, такъ какъ онъ былъ мой родной ддъ. ‘Если я снесу эти гинеи къ Гукгаму’, подумалъ я, ‘онъ можетъ-быть будетъ въ состояніи заплатить за квартиру?’ Такъ и случилось, и мои гинеи перешли въ карманъ дда, а охотничье ружье, о которомъ я такъ вздыхалъ, вроятно купилъ кто-нибудь другой.

— Какъ, неужели вы дали мн эти деньги мастеръ Денисъ? сказалъ бдный Гукгамъ, который, сидя на своемъ стул съ угрюмымъ видомъ, стоналъ отъ боли.— Я не могу ихъ принять, я не долженъ ихъ брать.

— Напрасно, сказалъ.— Я купилъ бы на нихъ игрушку, но такъ какъ есть случай помочь вамъ въ нужд, я могу обойдтись и безъ игрушекъ.

Тутъ бдное семейство хоромъ стало прославлять мое доброе сердце, и мн кажется я вышелъ отъ Гукгама въ высшей степени довольный и собой и своими добродтелями.

Не усплъ я удалиться, какъ г. Джо Уэстонъ пришелъ навстить Гукгама, и когда послдній разказалъ ему о моемъ поступк, онъ разразился потокомъ брани, называлъ меня мошенникомъ, нахальнымъ франтикомъ, который только важничаетъ и корчитъ изъ себя джентльмена, и наконецъ, разсерженный ушелъ изъ дому. Мать также узнала объ этомъ происшествіи и выражая свое удовольствіе по своему, ущипнула меня за ухо. Ддъ не сказалъ ничего, но припряталъ три гинеи, принесенныя ему г. Гукгамомъ, и хотя я мало хвастался этимъ дломъ, но въ маленькомъ городк все скоро узнается, и меня превозносили за этотъ обыкновенный поступокъ.

Странно, сынъ Гукгама подтвердилъ мн то же самое, на что намекнули доброму доктору Бернарду сдиндонскіе священники.

— Поклянись, сказалъ мн Томъ, съ тою удивительною энергіей, которою отличались мы будучи мальчиками,— скажи: умереть мн на этомъ мст, если разкажу хоть слово!

— Пусть умереть мн на этомъ мст, если разкажу хоть слово! повторилъ я.

— Хорошо, такъ знай же, что они…. понимаешь? извстные господа хотятъ съ тобою сдлать что-то недоброе.

— Но жь они могутъ сдлать честному мальчику? спросилъ я.

— О, ты ихъ не знаешь, сказалъ Томъ.— Если они задумаютъ кому сдлать зло, тому не миновать бды. Отецъ говоритъ, что всякій, кто только перейдетъ дорогу г. Джо, не доживетъ до добра. Гд теперь Джонъ Уилеръ изъ Райя, который поссорился съ г. Джо? Въ тюрьм. Г. Барнсъ изъ Плейдена повздорилъ съ нимъ на Гестингскомъ рынк, и что жь? не прошло шести мсяцевъ, какъ скирды Барнса сгорли до тла. А какъ взяли Томаса Берри посл того какъ онъ убжалъ съ военнаго корабля? О, онъ ужасный человкъ, этотъ Джо Уэстонъ! Не переходи ему дороги. Это отецъ веллъ теб сказать. Но смотри, и не заикайся, что онъ говорилъ теб объ этомъ. Не возвращайся одинъ въ Рай по вечерамъ, говоритъ отецъ, и никогда не пускайся, знаешь на что? ни на какую ловлю, кром какъ съ людьми, которые хорошо извстны.

И Томъ ушелъ отъ меня, прижавъ палецъ къ губамъ съ невыразимымъ ужасомъ на лиц.

Что касается до ловли, то хотя я страстно любилъ кататься на лодк, но совты добраго доктора Бернарда заставили меня принять другое ршеніе. Я уже не хотлъ боле вызжать на ночную ловлю, подобную той, на которую меня брали иногда мальчикомъ, и когда ученикъ Роджа пригласилъ меня съ собою однажды ночью въ лодку и за мой отказъ назвалъ меня трусомъ, я доказалъ ему, что далеко не трусъ въ боксы, и вступилъ съ нимъ въ борьбу, изъ которой я непремнно вышелъ бы побдителемъ, хотя этотъ молодецъ и былъ старше меня четырьмя годами, еслибы не подоспла къ нему на помощь, въ самомъ разгар схватки, неожиданная союзница, миссъ Сюкки Роджъ, и не сшибла меня съ ногъ кухонными мхами, посл чего оба обработали меня отлично, покамсть я лежалъ на земл, брыкаясь ногами. Къ концу этого ужаснаго побоища, взошелъ г. Эльдеръ Роджъ, и его безпутная дочь имла дерзость сказать, будто ссора произошла отъ того, что я слишкомъ нагло приставалъ къ ней. Я, невинный мальчикъ, который скоре ршился бы любезничать съ Негритянкой чмъ съ этою отвратительною, рябою, косоглазою, кривобокою, пьяною Сюкки Роджъ! Скажите пожалуста, мн влюбиться въ косаго зайца! Я зналъ пару глазъ такихъ свтлыхъ, невинныхъ и чистыхъ, что мн стыдно было, бы взглянуть на нихъ, еслибъ я былъ повиненъ въ такой низкой измн. Моя маленькая двочка слышала объ этой схватк отъ достойныхъ гг. Уэстоновъ, которые ежедневно злословили меня передъ ней, но узнавъ обвиненіе, она пришла въ ярость и громко сказала бывшимъ тутъ на лицо джентльменамъ (она передавала это въ послдствіи и моей доброй матери): ‘Денисъ Дюваль не дурной мальчикъ. Онъ храбръ и добръ, и все что вы разказываете о немъ — неправда. Это ложь!’

Случилось такъ, что мой маленькій пистолетъ еще разъ помогъ мн разрушить злые замыслы моихъ враговъ, и въ самомъ дл оказывался для меня gute Wehr und, Waffen (coслужилъ мн добрую службу). Я постоянно занимался стрльбою въ цль изъ этого маленькаго оружія. Я чистилъ его, смазывалъ масломъ, тщательно завертывалъ, и держалъ у себя въ комнат, въ небольшомъ ящик, ключъ отъ котораго всегда находился при мн. Однажды, по весьма счастливой случайности, я повелъ въ свою комнату одного школьнаго товарища, Тома Паррота, съ которымъ мы очень подружились. Мы прошли на верхъ черезъ заднюю дверь Роджева дома, а не черезъ лавку, гд mademoiselle Figs (Сюкки-Роджъ) и monsieur ученикъ прислуживали покупателямъ. Войдя въ мою комнату, мы открыли ящикъ, осмотрли драгоцнный пистолетъ, отвертку, стволъ, кремень, пороховницу и проч., и налюбовавшись вдоволь, заперли ящикъ и отправились въ школу, общая себ знатно повеселиться посл обда въ этотъ полупраздничный день. По окончаніи уроковъ, я возвратился домой къ обду и съ удивленіемъ замтилъ, что вс домашніе на меня косятся. Начиная съ самого лавочника, его дочери, ученика, и кончая разсыльнымъ мальчикомъ, который чистилъ сапоги и подметалъ лавку. Онъ дерзко уставился на меня и сказалъ:

— Ну, братъ, достанется же теб!

— Въ чемъ дло? спросилъ я довольно надменно.

— Вотъ мы сейчасъ покажемъ вашему лордству, въ чемъ дло. (Это глупое прозвище дали мн въ город и въ школ, гд я врно не мало важничалъ съ тхъ поръ, какъ побывалъ въ Лондон и сталъ носить свое изящное платье.) — Теперь мы знаемъ откуда берутся эти обшитые галуномъ жилеты и эти гинеи, которыми онъ-соритъ направо и налво. Не знакомы ли вашему лордству вотъ эти шиллинги, и эта полкрова? Глядите сюда, г. Бильсъ, видите вы эти знаки, которые я выцарапала на нихъ своею собственною рукой прежде нежели опустила ихъ въ ящикъ съ выручкой, откуда лорду угодно было ихъ взять.

— Шиллинги, денежный ящикъ? Что вы хотите сказать этимъ?

— И ты еще смешь спрашивать, негодный притворщикъ! закричала миссъ Роджъ.— Я сама замтила эти шиллинги и эту полкрову своею собственною иголкой, слышишь ты? И готова присягнуть въ этомъ передъ Библіей.

— Прекрасно, что жь дале? спросилъ я, припоминая, что эта двушка уже не посовстилась однажды оклеветать меня въ другомъ случа.

— Какъ что? они еще сегодня были въ ящик, молодчикъ, и ты очень хорошо знаешь гд ихъ нашли потомъ, сказалъ г. Бильсъ.— Да ужь нечего запираться. Это скверная штука. Это пахнетъ тюрьмой, любезный.

— Да гд же нашли ихъ, наконецъ? спросилъ я опять.

— Мы это скажемъ теб въ присутствіи сквайра Барозъ и другихъ судей, молодой побродяга!

— Ахъ ты зменышъ негодный, такъ и высовываетъ свое жало, чтобъ укусить!

— Ахъ ты мошенникъ окаянный!

— Ахъ ты гнусный сплетникъ, негодный воришка!— Кричали взапуски Роджъ, его дочь и ученикъ. А я стоялъ оглушенный этими криками, и еще не вполн понимая взводимое на меня обвиненіе.

— Судьи засдаютъ теперь въ ратуш. Мы сейчасъ же отведемъ туда этого маленькаго негодяя, сказалъ лавочникъ.— А вы, г. констебль, несите съ собою ящикъ. Господи! Господи! что скажетъ его бдный ддъ?

И еще ошеломленнаго этимъ чудовищнымъ обвиненіемъ, меня повели чрезъ вс улицы къ градской ратуш. По дорог я встртилъ по крайней мр десятка два моихъ школьныхъ товарищей, которые наслаждались своею послобденною рекреаціей. Сверхъ того, день этотъ былъ базарный, и въ город собралось множество народа. Уже сорокъ лтъ прошло съ тхъ поръ, а мн и теперь еще грезится этотъ ужасный день, и я, шестидесятилтній старикъ, вижу себя идущимъ черезъ Райскій базаръ, между тмъ какъ рука г. Бильса, констебля, крпко держитъ меня за воротникъ!

Къ этой печальной процессіи присоединились нкоторые изъ моихъ товарищей и провожали меня до присутствія. ‘Дениса Дюваль ведутъ за кражу денегъ!’ кричалъ одинъ. ‘Вотъ на что онъ покупалъ себ хорошее платье!’ подтрунивалъ другой. ‘О, его непремнно повсятъ,’ говорилъ третій. Крестьяне, съхавшіеся на базаръ, смотрятъ на меня во вс глаза, толпятся кругомъ и издваются. Мн кажется, будто меня давитъ какой-то ужасный кошмаръ. Вотъ мы проходимъ надъ колоннами базарныхъ лавокъ, взбираемся по ступенямъ ратуши и входимъ въ присутствіе, гд засдаютъ судьи, нарочно выбравъ для этого базарный день.

О, какъ забилось мое сердце, когда между ними я увидалъ моего милаго доктора Бернарда.

— О, докторъ! воскликнулъ я, всплеснувъ руками, не правда ли, вы не считаете меня виновнымъ?

— Виновнымъ, въ чемъ? спросилъ докторъ изъ-за стола, вокругъ котораго засдали судьи.

— Онъ воръ!

— Онъ ограбилъ мою кассу.

— Онъ утащилъ дв полкроны, три шиллинга и два мдныхъ пенса, вс помченные, кричали въ одинъ голосъ Роджъ, его дочь и ученикъ.

— Денни Дюваль воруетъ деньги? воскликнулъ докторъ:— я скоре бы поврилъ, что онъ укралъ флюгеръ съ церковной колокольни!

— Молчать, мальчишки! молчать въ присутствіи, или васъ всхъ розгами погонятъ отсюда! сказалъ судейскій письмоводитель, когда нкоторые изъ моихъ школьныхъ друзей, толпившіеся въ этомъ мст, громкими одобрительными криками привтствовали слова моего добраго доктора Бернарда.

— Это весьма серіозное обвиненіе, сказалъ писарь.

— Но въ чемъ оно заключается, мой добрый г. Биксонъ? пожалуй, вы можете обвинять и меня какъ этого мальчика.

— Позвольте, сэръ, вы задерживаете ходъ дла, сказалъ судейскій помощникъ съ сердцемъ. Длайте ваши показанія г. Роджъ, и не бойтесь никого. Вы находитесь подъ покровительствомъ суда, сэръ.

И тутъ, наконецъ, я въ первый разъ услыхалъ вс подробности взводимаго на меня обвиненія. Роджъ, а за нимъ и его дочь (мн страшно вымолвить) подъ клятвою показали, будто въ продолженіи нкотораго времени они не досчитывались денегъ въ касс, они не могли наврное сказать, сколько именно денегъ у нихъ пропало: изчезали все мелкія монеты, то шиллинги, то полкроны, такъ что можетъ набралось за все время фунта два или три, но какъ бы то ни было деньги не переставали пропадать. Наконецъ миссъ Роджъ, ршилась замтить нсколько монетъ и эти монеты найдены были въ ящик, принадлежащемъ Денису Дювалю и принесенномъ въ присутствіе констеблемъ.

— О господа! воскликнулъ я въ отчаяніи,— это гнусная, гнусная ложь, и ей уже не въ первый разъ лгать на меня. Съ недлю тому назадъ она выдумала, будто я хотлъ поцловать ее и накинулась на меня съ Бивелемъ, а я и не думалъ никогда цловать эту гадкую тварь, клянусь.

— Врешь, гадкій лгунишка, ты хотлъ, ты хотлъ! кричала миссъ Сюкки:— и ужь спасибо Эдуарду Бивелю, который пришелъ ко мн на выручку, а тутъ, какъ низкій подлый трусъ, ты меня ударилъ, тогда ужь мы славно отколотили маленькаго развратника, да и подломъ ему!

— Да онъ мн еще и зубъ вышибъ въ добавокъ, да да, ты мерзавецъ! проревлъ Бивель, челюсть котораго дйствительно пострадала во время нашей схватки въ кухн, когда его сокровище подоспло къ нему на помощь съ мхами.

— Онъ назвалъ меня трусомъ, и я вызвалъ его за это, хотя онъ гораздо старше меня, жалобно проговорилъ я.— А Сюкки Роджъ накинулась на меня и также тузила, если я и далъ ему пинка, такъ вдь и онъ не давалъ мн спуску.

— А посл этой потасовки они врно и нашли, что ты крадешь у нихъ деньги, не такъ ли?— сказалъ докторъ, и окинулъ вопрошающимъ взглядомъ своихъ собратій.

— Миссъ Роджъ, не угодно ли вамъ продолжать вашъ разказъ,— сказалъ обращаясь къ ней судейскій письмоводитель.

Конецъ этой исторіи заключался въ томъ, что однажды заподозривъ меня, они ршились обыскать въ мое отсутствіе мои шкафы и ящики, чтобы посмотрть не найдутся ли тамъ украденныя вещи, и въ ящик наши дв замченныя полкроны, три замченные шиллинга и мдный пистолетъ, что и было представлено теперь въ судъ?

— Я и г. Бивель, ученикъ, нашли деньги въ ящик, и мы позвали папашу изъ лавки, и привели констебля г. Бильса, который живетъ противъ насъ, а когда это маленькое чудовище вернулось домой изъ школы, мы схватили его и привели къ вашей чести. Я всегда предсказывала, что онъ кончитъ вислицей, — пронзительнымъ голосомъ кричалъ мой врагъ, миссъ Роджъ.

— Какъ! да ключъ отъ этого ящика и теперь у меня въ карман! воскликнулъ я.

— Ужь мы нашли средства открыть его,— сказала миссъ Роджъ вся вспыхнувъ.

— А, такъ у васъ есть другой ключъ,— перебилъ докторъ.

— Мы взломали его клещами и кочергой, сказала миссъ Роджъ,— я и Эдуардъ это сдлали, то-есть я хочу сказать г. Бивель, ученикъ.

— Когда? спросилъ я, дрожа отъ волненія.

— Когда? Когда ты былъ въ школ злодй! за полчаса передъ тмъ какъ теб вернуться къ обду.

— Томъ Парротъ, Томъ Парротъ!— закричалъ я:— велите позвать Тома Паррота, господа. Ради самого Бога велите позвать Тома!— продолжалъ я чуть не задыхаясь отъ волненія: такъ сильно билось мое сердце.

— Я здсь, Денни!— пропищалъ Томъ изъ толпы, и выступивъ впередъ, подошелъ къ судьямъ.

— Спросите у Тома, докторъ, милый докторъ Бернардъ! продолжалъ я.— Томъ, когда я показывалъ теб мой пистолетъ?

— Сегодня утромъ, какъ разъ около десяти часовъ передъ тмъ какъ идти въ школу.

— Что я сдлалъ тогда?

— Ты отперъ ящикъ, вынулъ оттуда пистолетъ, обернутый платкомъ, показалъ мн сначала его, потомъ два кремня, пороховницу, форму для отливанья пуль, нсколько готовыхъ пуль и потомъ положивъ все опять въ ящикъ, заперъ его.

— Были въ ящик деньги?

— Въ ящик ничего не было кром пистолета, пуль и названныхъ мною вещей. Я заглядывалъ въ него. Онъ былъ пустъ какъ моя ладонь.

— А Девисъ Дюваль все время съ тхъ поръ сидлъ подл васъ въ школ?

— Все время — кром той минуты когда меня вызвали, чтобъ отхлестать за Кордеріуса,— сказалъ Томъ съ плутовскимъ взглядомъ. И это показаніе, данное въ пользу ихъ школьнаго сотоварища, было встрчено громкимъ смхомъ и цлымъ взрывомъ одобреній со стороны нашихъ школьныхъ мальчиковъ.

Мой добрый докторъ протянулъ мн свою руку черезъ ршетку, и когда я взялъ ее, сердце мое было такъ полно, что изъ глазъ невольно полились слезы. Я вспомнилъ объ Агнес. Что почувствовала бы она, еслибъ ея Денисъ былъ осужденъ какъ воръ? Восторгамъ и благодарности моей не было предла, и я полагаю, что радость быть оправданнымъ далеко превзошла испытанныя мною мученія. Что за крикъ и шумъ подняли наши школьники, когда я вышелъ изъ присутствія! Мы радостною толпою сбжали съ лстницы, и когда вступили на базаръ, тамъ раздались новые привтственные крики и одобренія. Я увидалъ г. Джо Уэстона, покупавшаго хлбъ въ балаган. Онъ только покосился на меня, но его скрежещущіе зубы и судорожно сжатый въ рук хлыстъ ничуть не испугали меня теперь.

VII. Послдніе дни мои въ школ.

Между тмъ какъ наша веселая процессія мальчишекъ проходила мимо пирожника Партлетта, одинъ изъ школьниковъ, Самуилъ Арбинъ — я очень хорошо помню этого молодца — Ладный малый, съ бородой и бакенбардами, несмотря на свои пятнатцать лтъ — настойчиво требовалъ, чтобъ я угостилъ ихъ въ честь побды одержанной мною надъ врагами. Я сказалъ, что готовъ это сдлать, если они удовольствуются угощеніемъ на одинъ гроши, потому что боле этого у меня не было въ карман.

— Охъ ты обманщикъ! а куда ты двалъ свои гинеи, которыми хвастался передъ нами въ школ. Врно, они были у тебя въ ящик, когда его взломали, прибавилъ Самуилъ Арбинъ, который насмхался надо мною въ числ прочихъ мальчиковъ, когда я былъ арестованъ ковстаблемъ, и мн кажется, онъ порадовался бы, еслибы меня въ самомъ дл нашли виновнымъ.

Дйствительно, когда деньги были у меня въ рукахъ, я должно-быть хвастался ими передъ товарищами и, быть-можетъ, показывалъ свои блестящія золотыя монеты кому-либо изъ школьниковъ.

— Я знаю, что онъ сдлалъ съ своими деньгами! вмшался мой неизмнный другъ Томъ Парротъ:— онъ отдалъ все, до послдняго шиллинга, одному бдному семейству, между тмъ, какъ ты, Самуилъ Арбинъ, еще никому не далъ и шиллинга.

— А если и давалъ, то разв лишь для того, чтобы выманить восьмнадцать пенсовъ! пропищалъ другой тонкій голосокъ.

— Томъ Парротъ, не будь я Арбинъ, если не переломаю теб костей! закричалъ послдній въ бшенств.

— Когда ты покончишь съ Томомъ, Самуилъ Арбинъ, сказалъ я,— то помряешься со мною, а не то, начнемъ хоть сейчасъ.

По правд сказать, у меня давно чесались руки на Арбина. Мы никогда съ нимъ не были дружны, и онъ считался между мальчиками буяномъ и ростовщикомъ.

Остальные закричали:

— Въ кружокъ! Въ кружокъ! Идемъ на лугъ и покончимъ дло!

Въ эти невинныя лта вс ребятишки бываютъ готовы на драку.

Но этой драк не суждено было осуществиться, и мн не пришлось боле видть нашу старую классную комнату (только въ послднее время случилось мн постить прежнія мста и выпросить нсколько свободныхъ часовъ для моихъ юныхъ преемниковъ въ школ Покока).

Въ то время, какъ мы, мальчишки, горланили на базарной площади передъ лавкой пирожника, къ вамъ подошелъ докторъ Бернардъ, и вс мгновенно пріутихли.

— Какъ! уже драться и ссориться? сказалъ докторъ строго.

— Виноватъ не Денисъ, сударь! закричало нсколько голосовъ:— зачинщикъ Арбинъ.

И въ самомъ дл, я смло могу сказать о себ, что во всхъ ссорахъ, которыя мн приходилось имть въ жизни, я былъ, какъ мн кажется, постоянно правъ.

— Пойдемъ со мною, Денни, сказалъ мн докторъ, взявъ меня за руку, и онъ увелъ меня съ базара, чтобы вмст прогуляться по городу. Проходя мимо старой Ипресской башни, которая, какъ говорятъ, построена была королемъ Стефаномъ, съ цлью служить крпостью, а въ то время обращена была въ городскую тюрьму, докторъ Бернардъ сказалъ мн:

— А что, еслибы ты смотрлъ теперь изъ-за этихъ ршетчатыхъ оконъ, Денни, въ ожиданіи суда,— непріятное было бы твое положеніе?

— Но я былъ невиненъ, сэръ! Вы это знаете!

— Конечно. Я отдаю теб должную справедливость. Но еслибы Провиднію не угодно было устроить это дло такъ, чтобы ты могъ доказать свою невинность, еслибы теб и твоему другу Парроту не вздумалось случайно осмотрть въ этотъ день твоего ящика, ты непремнно сидлъ бы вотъ тамъ. А вотъ и благовстъ къ вечерн, которую будетъ служить мой добрый другъ, докторъ Уингъ. Какъ ты думаешь? Не взойдти ли намъ туда, чтобы воздать наши благодаренія Богу, Денни, за то, что Онъ избавилъ тебя…. отъ такой ужасной опасности?

Я помню, какъ дрожалъ голосъ моего друга, произнося эти слова, и какъ дв или три слезы скатились изъ его добрыхъ глазъ на мою руку, которую онъ держалъ въ своихъ рукахъ. Я послдовалъ за нимъ въ церковь. Въ самомъ дл, я изъ глубины души возблагодарилъ Бога за то, что Онъ избавилъ меня отъ великой опасности, и еще боле возблагодарилъ Его за любовь и уваженіе этого превосходнаго человка, благоразумнаго и нжнаго друга, который былъ посланъ мн, чтобы руководить мною, поддерживать, утшать и ободрять меня.

Я помню, какъ при чтеніи послдняго псалма, которымъ окончилась вечерняя служба, добрый докторъ, наклонивъ голову, положилъ свою руку на мою, и мы вмст произнесли благодарственныя слова Всевышнему, Который, призрвъ смиреннаго, простеръ Свою длань на ярость враговъ моихъ, и спасъ меня Своею десницей.

Когда служба кончилась, докторъ Уингъ, узнавъ своего сотоварища, подошелъ къ намъ. Мой добрый покровитель представилъ меня, и докторъ Уингъ, который, вмст съ прочими судьями, засдалъ въ присутствіи во время моего допроса, пригласилъ васъ въ свой домъ, гд во время обда, который у него подавался ровно въ четыре часа, поднялъ вопросъ объ утреннемъ происшествіи. ‘По какой причин преслдуютъ меня? Кто возбуждаетъ эти преслдованія?’ Въ связи съ моею исторіей были такія обстоятельства, о которыхъ я не могъ говорить. Ршись я открыть всю истину, мн пришлось бы измнить чужой тайн, въ которой замшано было Богъ всть сколько людей, и хранить которую я былъ обязанъ. Теперь эта тайна уже не тайна боле. Старинное общество контрабандистовъ давнымъ давно разсялось, ни скоро разкаіку читателю, какимъ образомъ я самъ тому содйствовалъ. Ддъ мой, мелочной торговецъ Роджъ, кавалеръ де-Ламоттъ и гг. Уэстоны, вс принадлежали къ этому обширному обществу контрабандистовъ, которое имло свои притоны вдоль всего берега и во внутренности страны, равно какъ и своихъ корреспондентовъ отъ Дювкирхева и до Гавръ де-Граса. Я уже разказалъ выше, какъ будучи мальчикомъ, я участвовалъ иногда въ этихъ рыболовныхъ экспедиціяхъ, и какъ, по совту моего милаго доктора, я навсегда удалился отъ этой беззаконной и порочной жизни. Когда Бивель назвалъ меня трусомъ за то, что я отказался принять участіе въ одномъ изъ такихъ ночныхъ похожденій, между вами произошла ссора, окончившаяся знаменитымъ побоищемъ, въ продолженіе котораго мы тузили другъ друга, барахтались и брыкались на полу кухни. Ужь не знаю что побудило миссъ Сюкки взводить на меня клеветы,— злоба ли за оскорбленіе физіономіи ея возлюбленнаго, или личная ко мн ненависть? Только со стороны моей не было достаточнаго повода къ такой заклятой вражд, которая повела къ судебному преслдованію и лжесвидтельству. Какъ бы то ни было, дочь лавочника и его ученикъ имли теперь основательную причину на меня злиться. Они наврное готовы были всячески вредить мн, и (какъ въ вышеупомянутомъ происшествіи съ мхами) воспользоваться первымъ попавшимся оружіемъ, чтобы погубить меня.

Въ качеств мировыхъ судей графства, оба джентльмена не стали допытывать меня слишкомъ строго, да, впрочемъ, они и сами были хорошо знакомы со всми происходившими вокругъ нихъ событіями, равно какъ и съ репутаціей своихъ прихожавъ-сосдей. Кто изъ прибрежныхъ жителей графства Суссексъ и Кента не покупалъ контрабандныхъ матерій, кружевъ, рому и коньяку?

— Да и можете ли вы поручиться мн, Уингъ, что въ вашемъ собственномъ дом не найдется такихъ лентъ, за которыя не было заплачено на таможн? спросилъ докторъ Бернардъ.

— Хорошо, что жена моя занялась чаемъ, добрый другъ мой, возразилъ докторъ Уингъ,— иначе я не поручился бы, что вы съ нею не поссоритесь.

— Вотъ что я вамъ скажу, мой любезный Уингъ, продолжалъ докторъ Бернардъ,— этотъ коньякъ превосходенъ, и его стоитъ провезти контрабандой. Кажется, что за преступленіе провезти бочку, другую коньяку? Но когда люди начинаютъ заниматься такими беззаконными и рискованными длами, кто знаетъ до чего можетъ дойдти зло? Положимъ, я покупаю десять боченковъ коньяку съ какой-нибудь французской рыбачьей лодки, обманомъ выгружаю ихъ на берегъ, отправляю куда-либо во внутренность страны, хоть отсюда въ Йоркъ, и вс мои покупатели лгутъ и плутуютъ вмст со мною. При выгрузк обманываю таможеннаго чиновника, обманомъ продаю ихъ (это наша взаимная тайна) хозяину ‘Колокола’ въ Мэдстон,— помнишь, Денни, тотъ трактиръ, гд нашъ добрый другъ Уэстонъ осматривалъ свои пистолеты, въ тотъ день, какъ его брату всадили въ лицо цлый зарядъ дроби? Трактирщикъ обманомъ продаетъ этотъ коньякъ постителю, и такимъ образомъ мы вс являемся замшанными въ преступленіи, заговорахъ и надувательств, мало того, если таможня слдитъ за нами слишкомъ зорко, то мы сейчасъ за пистолеты, и къ преступленію и заговорамъ прибавляемъ еще убійство. Вы думаете, что люди, привыкшіе къ повседневной лжи, задумаются принести ложную клятву въ присутствіи? Преступленіе порождаетъ преступленіе, сэръ. Я знаю, что вокругъ насъ, Уингъ, существуетъ обширный союзъ обмана, алчности и возмущенія. Я никого не называю по имени, но знаю, что люди, высоко стоящіе въ общественномъ мнніи и щедро одаренные всми благами міра сего, къ сожалнію, принимаютъ участіе въ этомъ нечестивомъ промысл. И что выходитъ изъ подобныхъ занятій? Неправда, грхъ, убійства….

— Чай готовъ, сэръ, сказалъ Джонъ, появляясь въ дверяхъ:— мистриссъ Уингъ и молодыя миссъ васъ ожидаютъ.

Этимъ дамамъ уже извстна была исторія преслдованія и оправданія бднаго Дениса Дюваля, и он очень обласкали его. Покамстъ мы сидли безъ нихъ въ столовой, он успли перемнить свой туалетъ, собираясь куда-то на карточный вечеръ. Я зналъ, что мистриссъ Уингъ обыкновенно покупала у моей матери разные французскіе товары, и въ другое время она едва ли бы допустила къ своему столу такого низкаго гостя, какъ сынъ простой модистки, но на этотъ разъ она и ея дочери были весьма благосклонны, и я заинтересовалъ ихъ исторіей моихъ несчастій и моего оправданія.

— Какъ вы долго засидлись, господа, сказала мистриссъ Уингъ:— врно толковали о политик и о нашей ссор съ Франціей.

— Мы говорили о Франціи и о французскихъ товарахъ, моя милая, сказалъ докторъ Уингъ сухо.

— И объ ужасномъ преступленіи заниматься контрабандою и поощрять ее, любезная мистриссъ Уингъ! воскликнулъ докторъ Бернардъ.

— Конечно, докторъ! отвчала мистриссъ Уингъ.

Нужно вамъ замтить, читатель, что на голов мистриссъ Уингъ и ея молодыхъ дочерей надты были пренарядные уборы изъ лентъ, поставленныхъ имъ моею бдною матерью, он вспыхнули, а мое лицо сдлалось столь же красно, какъ и цвтъ ихъ лентъ, когда я подумалъ, кто снабдилъ ими этихъ добрыхъ дамъ. Не удивительно, что мистриссъ Уингъ захотлось перемнить предметъ разговора.

— Что намренъ длать этотъ молодой человкъ, посл перенесенныхъ имъ притсненій? спросила она.— Нельзя же ему опять возвращаться къ г. Роджу, который обвинилъ его въ воровств.

Конечно, это было невозможно. Но мы еще не подумали объ этомъ до сихъ поръ. Въ эти шесть часовъ, протекшіе со времени моего ареста и освобожденія, множество другихъ вещей занимали и волновали меня.

Докторъ хотлъ отвезти меня въ Уинчельси въ своей собственной карет. Было ясно, что возвратиться къ моимъ преслдователямъ я могъ лишь для того, чтобы вытребовать отъ нихъ свое маленькое имущество и свои бдныя шкатулочки, которыя имъ удалось взломать. Мистриссъ Уингъ пожала мн руку, молодыя миссъ величественно присли, а мой добрый докторъ Бернардъ, взявъ подъ руку цирюльникова внука, вышелъ вмст съ нимъ отъ этихъ добрыхъ людей. Какъ видите, я не служилъ еще на шканцахъ, а былъ скромнымъ малымъ изъ простыхъ торговцевъ.

Кстати, я забылъ сказать, что оба священника посвятили часть своей послооденной бесды на распросы о томъ, чему я учился въ школ, что я знаю, и что намренъ съ собою длать. Латынь я зналъ поверхностно, французскимъ же языкомъ, благодаря своему происхожденію, преимущественно же наставленіямъ и обществу г. де-Ламотта, владлъ свободне обоихъ моихъ экзаминаторовъ, и говорилъ весьма чисто, и съ хорошею манерой. Въ ариметик и геометріи я былъ также довольно силенъ, а путешествія Дампьера приводили меня въ такой же восторгъ, какъ и приключенія Синдбада и моихъ друзей, Робинзона Крузе и его слуги Пятницы. Я могъ прекрасно отвчать на вопросы изъ навигаціи и мореходства, вполн удовлетворительно объяснялъ различныя движенія кораблей, приливы и отливы, исчисленія навигаціи и прочее.

— Ты, конечно, можешь управлять и лодкой, не правда ли? спросилъ докторъ Бернардъ сухо.

При этихъ словахъ я, кажется, покраснлъ. Безъ сомннія, я могъ управлять лодкой, дйствовать рулемъ, брать рифы и грести. По крайней мр два года тому назадъ я это длалъ,

— Вотъ что, Денисушка, сказалъ мн мой добрый докторъ,— я полагаю, теб во всякомъ случа пора оставить эту школу и нашъ другъ сэръ-Питеръ долженъ о теб позаботиться.

Мн кажется всякій мальчикъ, какъ бы онъ ни желалъ усовершенствоваться въ наукахъ, съ удовольствіемъ встрчаетъ предложеніе выйдти изъ школы. Я отвчалъ, что почту себя счаст.тевымъ, если мой покровитель сэръ-Питеръ захочетъ меня пристроить. Докторъ находилъ, что, при полученномъ мною образованіи я долженъ идти впередъ, что ддъ мой непремнно найдетъ средства дать мн содержаніе приличное джентльмену.

Чтобы прилично содержать молодаго человка въ дом и дать ему возможность не отставать отъ другихъ, нужно было, какъ мн говорили, по крайней мр тридцать или сорокъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Я спросилъ у доктора Бернарда, можетъ ли мой ддъ употребить на меня такую сумму.

— Я не знаю средствъ твоего дла, отвчалъ докторъ Бернардъ, улыбаясь:— онъ объ этомъ умалчиваетъ. Но если я не ошибаюсь, Денни, онъ можетъ положить теб такое содержаніе, какого другой аристократъ не въ состояніи дать своему сыну. Я считаю его богатымъ, и хоть не имю на этотъ счетъ положительныхъ данныхъ, но мн сдается, мастеръ Денисъ, что ловля вашего почтеннаго ддушки принесла ему не мало прибыли.

Такъ онъ былъ богатъ, мой ддъ? Но какъ велико было его богатство? Мн уже стали мерещиться сокровища, о которыхъ я читалъ въ моихъ любимыхъ арабскихъ сказкахъ. Я спросилъ доктора Бернарда, думаетъ ли онъ, что мой ддъ ученъ богатъ?

— Ну, этого не могу теб сказать, отвчалъ докторъ:— въ Уинчельси стараго Дениса считаютъ очень зажиточнымъ человкомъ. Во всякомъ случа ты долженъ къ нему возвратиться, потому что теб невозможно боле оставаться въ семейств Роджей посл ихъ оскорбительнаго поступка съ тобою.

Докторъ сказалъ, что онъ отвезетъ меня въ своей карет домой, если я поспшу уложить свои маленькіе пожитки. Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли до лавки Роджа, въ которую я вошелъ съ сильнымъ біеніемъ сердца. Самъ Роджъ, стоявшій въ это время за конторкой, гд онъ проврялъ свои счетныя книги, выпучилъ на меня глаза. Ученикъ, выходившій изъ погреба чрезъ опускную дверь съ связкой сальныхъ свчъ въ рук, бросилъ на меня пронзительный взглядъ, а прелестная миссъ Сусанна стояла за прилавкомъ закинувъ назадъ свою невзрачную голову.

— Ого! такъ онъ вернулся? сказала миссъ Роджъ.— Но теперь вс шкафы въ гостиной заперты на ключъ, и потому ты можешь взойдти туда, молодчикъ, и напиться тамъ чаю.

— Я намренъ отвезти Дениса домой, г. Роджъ, сказалъ мой добрый докторъ.— Посл обвиненія, которое вы взвели на него сегодня утромъ, онъ не можетъ боле оставаться въ вашемъ дом.

— Обвиненія въ томъ, что у него нашли въ ящик наши замченныя деньги? Еще не вздумаете ли вы сказать, что мы сами ихъ туда уложили? кричала миссъ Сьюкки, перенося свои сверкающіе глаза съ меня на доктора и обратно.— Попробуйте сказать это. Сдлайте одолженіе, докторъ Бернардъ, скажите это при мистриссъ Баркеръ и при мистриссъ Скельсъ (это были дв покупательницы, случайно зашедшія въ то время въ лавку).— Пожалуста, потрудитесь сказать при этихъ дамахъ, будто мы подложили деньги въ ящикъ этого мальчика, и тогда мы увидимъ, не найдется ли въ Англіи достаточно правосудія, чтобы защитить бдную двушку, которую вы позволяете себ обижать, лишь потому только, что вы докторъ и судья этого графства. О! будь я мущина, я бы сорвала съ нкоторыхъ людей ихъ мантіи и рясы, ужь это бы я сдлала. А другіе люди не стали бы равнодушно смотрть на то, какъ оскорбляютъ женщину, еслибъ они не были трусы!

Сказавъ это, миссъ Сьюкки посмотрла на погребъ, изъ котораго выглянула въ это время голова ученика, но докторъ въ свою очередь бросилъ въ ту же сторону столь грозный взглядъ, что Бивель быстро захлопнулъ творило къ величайшей потх моего добраго доктора.

— Ступай-ка и укладывай свой чемоданъ, Денни, а я заду за тобой черезъ полчаса. Г. Роджъ врно пойметъ, что посл нанесеннаго теб оскорбленія, ты, какъ джентльменъ, не можешь боле оставаться въ его дом.

— Нечего сказать, славнаго нашли джентльмена! проговорила миссъ Сюкки.— Скажите пожалуста, съ какихъ это поръ цирюльники сдлались джентльменами? очень любопытно было бы узнать? Мистриссъ Скельсъ, мистриссъ Баркеръ,— я расъ спрашиваю, сударыни, убиралъ ли вамъ когда-нибудь голову джентльменъ? Если вы желаете этого, то обратитесь къ мусье Дювалю въ Уинчельси. Одинъ молодчикъ изъ этой фамиліи уже попалъ на вислицу, мистриссъ Баркеръ, за воровство и грабежъ, и это, конечно, не послдній!

Браниться съ этою женщиной было совершенно безполезно. ‘Я пойду уложить свой чемоданъ и приготовлюсь къ отъзду, сэръ,’ сказалъ я доктору, но едва послдній вышелъ изъ лавки, какъ бшеная фурія, стоявшая насупротивъ меня, разразилась цлымъ потокомъ ругательствъ, которыхъ я, конечно, не могу припомнить теперь, по прошествіи сорока пяти лтъ. Мн такъ и мерещутся ея зеленые злобно сверкающіе глазки, ея тощія руки, растопыренныя фертомъ, и чудится, будто я слышу еще громкое пристукиванье ея ногъ, между тмъ какъ на мою бдную голову съ шипніемъ изливаются всевозможныя проклятія.

‘Неужели никто не придетъ ко мн на помощь, а вс будутъ только смотрть, сложа руки, какъ этотъ цирюльничій мальчишка издвается надо мною?’ воскликнула миссъ Сьюкки. ‘Бивель, слышишь ли, Бивель, на помощь!’ Я побжалъ на верхъ въ свою, комнатку, и въ какихъ-нибудь двадцать минутъ уложилъ вс свои пожитки. Цлые годы прожилъ я въ этой комнатк и мн какъ-то грустно было ее покинуть. Несмотря на то что эти ужасные люди жестоко оскорбили меня, мн хотлось разстаться съ ними по-дружески. Сколько упоительныхъ ночей провелъ я тутъ, въ обществ моряка Робинзона Крузе, г. Голланда и его арабскихъ сказокъ, и Гектора, героя троянскаго, приключенія и бдственную смерть котораго, вычитанныя мною изъ Попа, я звалъ наизусть, случались, конечно, и непріятныя ночи, которыя я просиживалъ надъ моими школьными учебниками, зубря и вбивая себ въ голову эту мудреную латинскую грамматику. Съ ариметикой, логаримами и вообще математикой, я, какъ уже сказано выше, былъ лучше знакомъ. Благодаря имъ, я занялъ въ школ довольно видное мсто, и стоялъ выше многихъ мальчиковъ, старше меня возрастомъ.

Уложивъ свои шкатулки (моя маленькая библіотека спрятана была именно въ тотъ ящикъ, въ которомъ лежалъ прежде мой знаменитый пистолетъ), я снесъ ихъ внизъ безъ посторонней помощи и поставилъ въ корридор, въ ожиданіи прізда доктора Бернарда. Корридоръ этотъ находился за заднею лавкой (Боже! какъ все это живо въ моей памяти), а дверь изъ него выходила въ переулокъ. По другую сторону этого корридора помщалась кухня, въ которой произошла выше описанная мною драка, и гд мы обыкновенно обдали и завтракали.

Итакъ, я пошелъ въ кухню, совершенно расположенный дружески разстаться со всми, миссъ Сьюкки простить ея клеветы, Бивелю его колотушки, и предать забвенію вс наши прежнія ссоры и драки. Старый Роджъ ужиналъ, сидя у камина, миссъ Сьюкки помщалась насупротивъ его, а Паульсонъ между тмъ сидлъ, въ лавк.

— Я пришелъ пожать вамъ руку на прощаніе, сказалъ я.

— Что-о, ты никакъ уходишь? А позвольте узнать, сударь, куда это вы отправляетесь? спросила миссъ Сьюкки, распивая чай.

— Я ду домой съ докторомъ Бернардомъ. Я не могу боле оставаться въ этомъ дом, посл взведеннаго на меня обвиненія въ покраж денегъ.

— Обвиненія? Да не въ твоей ли шкатулк оказались наши деньги, негодный воришка?

— Ахъ, ты, молодой мошенникъ! странно, какъ это лютые зври еще не растерзали тебя, брюзжалъ старый Роджъ. Ты мн укоротилъ жизнь своею негодностью, да, укоротилъ, говорятъ теб, и признаюсь, я буду крайне удивленъ, если ты не уморишь своего почтеннаго сдаго дда, ты, потомокъ благочестиваго семейства! о, мн страшно становится, когда я вспомню о теб, Денисъ Дюваль!

— Страшно! Тьфу ты пропасть! поганецъ этакой! А мн такъ тошно длается, когда я гляжу на него! воскликнула миссъ Сьюкки, съ выраженіемъ истиннаго омерзнія на лиц.

— Пусть онъ убирается отъ насъ поскоре! кричалъ Роджъ.

— Чтобы намъ никогда боле не видать его гадкой рожи! вопила кроткая миссъ Сьюкки.

— Я не замедлю уйдти отъ васъ, какъ только прідетъ за мною докторъ Бернардъ, сказалъ я: — мои пожитки уложены, и ящики уже снесены въ корридоръ.

— Ужь снесены и уложевы? А не стащилъ ли ты еще чего-нибудь изъ нашего добра, молодой негодяй?. Папа, загляните-ка въ шкафъ, цлъ ли вашъ серебряный кубокъ и ложки?

Кажется, что бдная Сьюкки, желая позабыть свои утреннія неудачи и униженіе въ суд, напилась съ горя. Она все боле и боле горячилась, кричала и грозила мн кулаками, какъ сумашедшая.

— Сусанна, дитя мое, тебя обнесли лжесвидтели, но ты не первая женщина этого имени, которой пришлось пострадать отъ клеветы. Успокойся, успокойся, мы обязаны соблюдать спокойствіе и сдерживать себя!

— Каково покажется! (тутъ она хрюкнула) быть спокойною съ этимъ подлецомъ, свиньей, лгуномъ, бестіей! Да гд же это Эдуардъ Бивель? Почему онъ не выступитъ впередъ, какъ слдуетъ мущин, и не захлещетъ до смерти этого молодаго мошенника? кричала Сусанна.— О, какъ бы мн хотлось отдуть тебя этимъ хлыстомъ! (Въ эту минуту она схватила отцовскій хлыстъ, который обыкновенно вислъ надъ кухоннымъ столомъ на двухъ крючкахъ.) — Ахъ ты, подлецъ! Что у тебя пистолетъ въ ящик, говоришь ты? вотъ оно какъ! Ну что жь, стрляй въ меня, трусишка, я не боюсь тебя! Ишь, пистолетомъ вздумалъ стращать, мерзавецъ! (Дйствительно, въ отвтъ на ея послднюю выходку, я безъ всякой нужды упомянулъ о пистолет.)

— Погоди жь ты! Слушайте меня, папа! надюсь, что вы не позволите этому молодому всришк уйдти отъ насъ съ своими ящиками, и ограбить весь домъ. Сейчасъ же отопри свои сундуки! Мы посмотримъ, не укралъ ли ты чего-нибудь! Отпирай же ихъ, говорятъ теб!

Я отвчалъ, что не намренъ длать ничего подобнаго. Кровь моя такъ и кипла отъ этого грубаго обращенія, и когда миссъ Сьюкки, вылетвъ изъ комнаты, бросилась къ одному изъ моихъ ящиковъ, я загородилъ ей дорогу и слъ на него.

Конечно выбранная мною позиція была далеко невыгодна, потому что бшеная фурія начала хлестать меня и по лицу и по рукамъ, и несмотря на вс мои усилія, я не могъ вырвать у нея плети.

При этой попытк съ моей стороны, миссъ Сьюкки, безъ сомннія, страшно завопила, и стала звать на помощь своего возлюбленнаго, ‘Эдуардъ! Нэдъ Бивель! Негодяй бьетъ меня. Сюда, Нэдъ, помогите! помогите!’ Дверь лавки распахнулась, и защитникъ Сьюкки уже готовъ былъ налетть на меня, какъ вдругъ ноги его зацпились за другой мой ящикъ, и онъ шлепнулся объ него съ трескомъ и страшными проклятіями. Вотъ онъ лежитъ ничкомъ на полу, миссъ Сьюкки неистово машетъ во вс стороны своимъ хлыстомъ, (мн кажется, что большая часть ея ударовъ попадала на куртку Бивеля) мы вс въ одной куч брыкаемся и барахтаемся въ темнот,— но въ эту минуту къ крыльцу подъзжаетъ экипажъ, стукъ котораго я не разслышалъ въ пылу сраженія, дверь прихожей отворяется, и я съ удовольствіемъ ожидаю появленія добраго доктора Бернарда, который врно захалъ за мною по своему общанію.

Но оказалось, что вошедшій былъ не докторъ, и что на немъ надта была не ряса, а женское платье. Вскор посл окончанія моего допроса въ суд, нашъ сосдъ Джефсовъ изъ Уивчельси, слъ въ свою таратайку и отправился съ Райскаго базара домой. Онъ прямо захалъ къ моей матери и разказалъ ей странную сцену, которой только что былъ свидтелемъ, равно какъ и исторію моего обвиненія и оправданія передъ судьями. Мать моя тотчасъ же упросила Джефсона, или, лучше сказать, приказала ему уступить ей на время телжку и лошадь. Схвативъ въ руки возжи и хлыстъ, она немедленно покатила въ Рай, и признаюсь, я не завидую старой срой кобыл Джефсона, которой пришлось совершить это путешествіе подъ управленіемъ такого яраго возницы. Черезъ распахнувшуюся дверь прихожей, коридоръ наполнился свтомъ, и глазамъ моей матери, вступившей въ это время въ комнату, предстали въ самомъ разгар свалки три бойца, отчаянно боровшіеся между собою на полу!

Какое возбуждающее зрлище для моей матери, съ сильною рукой, горячимъ сердцемъ и пылкимъ нравомъ! Г-жа Дюваль немедленно бросилась на миссъ Сусанну и, безъ вниманія къ ея воплямъ и крикамъ, оторвала ее отъ моего тла, надъ которымъ прелестная Сусанна усердно работала хлыстомъ. Рука моей неустрашимой амазонки сорвала чепецъ, украшавшій голову миссъ Сьюкки, вырвала кстати нсколько клочковъ ея рыжихъ волосъ и вышвырнула ее черезъ отворенную дверь въ кухню, гд Сусанна упала къ ногамъ своего перепуганнаго родителя. Ужь не знаю, наврное, сколько ударовъ моя почтенная матушка нанесла этой презрнной твари. Мн кажется, она заколотила бы ее до смерти, еслибы цломудренная Сусанна не подкатилась, съ пронзительнымъ визгомъ подъ кухонный столъ. Г-жа Дюваль вырвала изъ рукъ молодой особы хлыстъ, которымъ Сусанна обрабатывала плечи и спину ея единственнаго дтища, и когда сокрушенный врагъ палъ на землю, маменька моя въ свою очередь воспользовалась отбитымъ оружіемъ. Увидавъ, что старый Роджъ въ смертельномъ страх забился въ уголъ, она бросилась на него, во мгновеніе ока, и ремнемъ и рукояткой нанесла ему ударовъ двадцать по лицу, по носу и по глазамъ, за что всякій воленъ жалть его, сколько душ угодно. ‘А, ты вздумалъ называть моего сына воромъ, не такъ ли? А, ты водилъ моего Денисушку къ допросу? Prends moi a gredin! Attrape, lche! Nimmt noch ein Paar Schlge, Spitzbube!’ кричала моя мать на своемъ вавилонскомъ нарчіи, состоявшемъ изъ смси англійскихъ, французскихъ и голландскихъ словъ, которое она постоянно употребляла въ минуты сильнаго раздраженія. Моя добрая мать могла брить и пудрить мужскія головы не хуже любаго парикмахера, и я смло могу уврить читателя, что ни одинъ мущина въ цлой Европ никогда не былъ такъ великолпно напудренъ, какъ г. Роджъ въ этотъ знаменитый вечеръ.

Но что это? Я посвятилъ кажется цлую страницу на описаніе побоища, продолжавшагося всего минутъ пять. Между тмъ какъ мать моя побдоносно сражалась въ дом, телжка ея стояла въ переулк. Наконецъ пріхалъ и докторъ Бернардъ, который, пройдя черезъ главный входъ въ лавку, нашелъ насъ побдителями на пол битвы. Со времени моей послдней схватки съ Бивелемъ, мы оба знали, что я не только ему ровня, но пожалуй и посильне его. ‘Именемъ короля повелваю вамъ бросить ваше оружіе,’ сказалъ докторъ словами мелодраматическаго героя. Появленіе мироваго судьи положило конецъ нашей ссор. Хлыстъ моей матери пересталъ прогуливаться по г. Роджу, миссъ Сьюкки выползла изъ-подъ стола, г. Бивель всталъ и тихонько улизнулъ изъ комнаты, чтобъ обмыть свое окровавленное лицо, а когда бдняга Роджъ провизжалъ, что онъ будетъ жаловаться въ судъ за подобное оскорбленіе, докторъ сказалъ ему строго: ‘Помни, въ начал драки васъ было трое противъ одного, потомъ трое противъ двухъ, да неужели ты въ самомъ дл воображаешь, старый клятвопреступникъ, что посл твоего утренняго лжесвидтельства въ присутствіи, кто-либо изъ судей теб повритъ?’

Нтъ, конечно, никто бы имъ не поврилъ, и эти дурные люди понесли должную кару. Не знаю, кому принадлежала эта мысль, только Роджъ и его дочь получили въ Рай прозваніе Ананіи и Сапфиры, и съ этого дня дла старика замтно ухудшились. Когда наши школьники отъ Покока встрчали на улиц лавочника, его дочь или ученика, маленькіе негодяи принимались кричать: ‘А кто подкинулъ деньги въ ящикъ Дениса? А кто лжесвидтельствовалъ противъ своего ближняго? Цлуй же Евангеліе, моя милая Сьюкки, и говори всю правду, истинную правду, ничего кром правды, слышишь?’ — Семейству бднаго лавочника пришлось весьма круто. Что же касается до проказника Тома Паррота, то пришедъ однажды въ лавку къ Роджу въ базарный день, когда тамъ было множество народа, онъ потребовалъ себ на одинъ пенсъ ячменнаго сахару, и подавая деньги старому Роджу, сидвшему надъ счетными книгами за своею высокою конторкой сказалъ (такъ смло, какъ будто лобъ его былъ сдлавъ изъ одного металла съ мднымъ пенсомъ):

— Это хорошія деньги, эта монета не замчена, г. Роджъ, не то, что деньги, найденныя у Дениса Дюваля!

И вслдъ затмъ, вроятно по знаку, подданному молодымъ негодяемъ, хоръ мальчиковъ, стоявшихъ снаружи, затянулъ: ‘Ананія, Ананія! Вдь онъ прикидывается такимъ благочестивымъ! Ананія и Сапфира!’

Но это было не единствевнное наказаніе постигшее несчастнаго Роджа. Г-жа Уингъ и многія другія его покровительницы перестали забирать товаръ въ его лавк, и съ тхъ поръ начали обращаться къ другому мелочному торговцу, его сопернику. Вскор посл моей исторіи миссъ Сьюкки вышла замужъ за беззубаго ученика, и должно сознаться, что сдлавши ее своею женой, послдній едва ли не попалъ изъ огня да въ полымя. Мн скоро придется разказать читателю, какимъ образомъ они (и нкоторыя другія лица) поплатились за свою злобу противъ меня, и о томъ, какъ раскаялась бдная миссъ Сьюкки, которую, конечно, я простилъ отъ чистаго сердца. Тогда только открылась тайная причина (причины этой я не могъ, а докторъ Бернардъ можетъ-быть и не хотлъ понять) преслдованій направленныхъ противъ смиреннаго юноши, который въ жизнь свою не сдлалъ вреда ни одному смертному, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда ему нужно было защищать себя.

Взваливъ себ на спину чемоданы, невинную причину послдней бдственной стычки, я положилъ ихъ въ телжку къ матери, и уже готовился было самъ занять въ ней мсто, когда умная старуха, не допустивъ меня до этого, сказала:

— Я и безъ тебя сумю дохать, а ты ступай-ка лучше съ докторомъ въ его карет. Его разговоры полезне для тебя, сынокъ, чмъ мои глупыя рчи. Сосдъ Джефсонъ разказалъ мн, какъ этотъ добрый докторъ защищалъ тебя въ суд, и если когда-нибудь я или семейство мое въ состояніи будемъ отблагодарить его за эту услугу, пусть онъ смло приказываетъ мн все что ему угодно. Ну, ну, срко, пошелъ! Ужь немного осталось!

И сказавъ это, она пустилась въ путь съ моими пожитками, когда на двор уже сильно темнло.

Итакъ, я вышелъ изъ Роджева дома, въ которомъ съ тхъ поръ мн не пришлось быть ни разу. Я занялъ мсто въ карет подл моего добраго доктора Бернарда, мы прохали черезъ Уинчельсійскія ворота и погрузились въ болотистую раввину, разстилавшуюся за городомъ, въ сторон отъ насъ сверкали издали свтлыя воды канала, а тамъ высоко надъ нашею головой ярко горли звзды. Разговоръ, конечно, вертлся на происшествіи дня, происшествіи особенно интересномъ для вашего покорнаго слуги, который ни о чемъ боле не могъ думать, какъ о судьяхъ, арест и оправданіи. Докторъ снова высказалъ мн свое твердое убжденіе, что вдоль всего берега и во всей окрестной стран существуетъ сильное общество контрабандистовъ, и что мистеръ Роджъ одинъ изъ членовъ этого братства (это впрочемъ было мн хорошо извстно, потому что, къ стыду моему, я не разъ здилъ вмст съ его людьми на ловлю).

— Можетъ-быть найдутся еще и другія лица изъ числа нашихъ общихъ знакомыхъ, которыя также принадлежатъ къ этому обществу, сказалъ докторъ сухо.— Ну, ну, пошевеливайся, гндышка! Да, и въ самомъ дл найдутся, какъ въ Уинчельси, такъ и въ Рай. Вотъ хоть бы взять, напримръ, твоего дорогаго одноглазаго пріятеля Уэстона, я увренъ, что онъ замшанъ въ этомъ заговор, такъ точно и monsieur le Chevalier de la Motte, не можешь ли ты еще кого, назвать, Денни?

— Да, сэръ, отвчалъ я съ грустью, я зналъ, что мой ддъ занимался этимъ промысломъ.— Но если другіе это и длаютъ, то клянусь вамъ своею честью, что съ своей стороны никогда не предприму ничего подобнаго,— поспшилъ я прибавить.

— Теперь это становится опасне, нежели было прежде,— сказалъ докторъ Бернардъ.— При переправ черезъ каналъ контрабандисты встртятъ затрудненія, отъ которыхъ они уже поотвыкли. Слышалъ ли ты новость, Денисъ?

— Какую новость?

До сихъ поръ я только и думалъ что о своихъ собственныхъ длахъ. Между тмъ оказалось, что въ тотъ же вечеръ изъ Лондона пришла почта, принесшая съ собою довольно важныя извстія даже и для меня бднаго. Новость, о которой говорилъ мн докторъ, состояла въ томъ, что его величество король, извстившись о заключеніи дружественнаго и коммерческаго трактата между французскимъ дворомъ и агентами мятежныхъ подданныхъ его величества въ Сверной Америк, нашелъ нужнымъ послать предписаніе своему послу при французскомъ двор оставить занимаемый имъ постъ и что, твердо уповая на усердную и ревностную поддержку со стороны своего врнаго народа, онъ ршился въ случа надобности воспользоваться всми силами и средствами королевства, которыя, какъ онъ надется, окажутся достаточно значительными, чтобъ отразить всякое оскорбленіе и нападеніе и вполн поддержать могущество и честь страны.

Такимъ образомъ, между тмъ какъ я выходилъ изъ Райскаго суда, размышляя только о своихъ врагахъ, о допрос, и блестящемъ для меня исход дла, по всей стран скакали эстафеты съ извщеніемъ о войн съ Франціей. Одинъ изъ такихъ курьеровъ проскакалъ мимо насъ, громко трубя въ рогъ, въ то время, какъ мы возвращались домой. Огибая равнину, мы могли видть горвшіе издали на противоположномъ берегу канала французскіе военные сигналы, и я съ сожалніемъ долженъ здсь замтить, что съ тхъ поръ въ продолженіе пятидесяти лтъ моей жизни, эти бдственные огоньки почти не угасали.

Курьеръ, посланный съ этимъ важнымъ извстіемъ, прибылъ въ Рай уже посл нашего отъзда оттуда, но такъ какъ онъ халъ немного побыстре чмъ старая гндышка доктора Бернарда, то онъ догналъ насъ прежде, нежели мы прибыли въ нашъ Уинчельси. Въ какихъ-нибудь полчаса весь городъ всполошился отъ полученнаго извстія, народъ собирался всюду, толковалъ и на базарной площади, и въ трактирахъ, переходилъ толпами изъ дома въ домъ. Итакъ мы снова вступали въ войну съ нашими сосдями по ту сторону канала, въ то же время какъ и съ нашими мятежными чадами въ Америк, но возмутившіеся чада въ то время уже одолвали своего родителя. Вмст съ моими товарищами въ школ Покока, бодро и съ гордостію слдили мы за случайностями войны. Согнувшись надъ картами, мы преслдовали мятежниковъ, и побивали ихъ въ различныхъ сраженіяхъ. Мы разсяли ихъ при Long Island, разбили ихъ при Бранднуайн, одержали надъ ними блистательную побду на Бенкерскихъ высотахъ, и торжественно вступили въ Филадельфію вмст съ Гауомъ. Но мы были весьма озадачены, когда намъ пришлось сдаваться при Саратог, вмст съ генераломъ Бергайномъ: ухо наше не привыкло слышать, чтобы британскія арміи сдавались, и чтобы британское мужество могло терпть пораженіе.

— За дло при Long Islands намъ дали полу-праздникъ, сказалъ Томъ Парротъ, сидвшій подл меня въ школ.— Ну, а за Саратогу, я думаю, насъ всхъ поочередно отхлещутъ.

Что же касается до этихъ Французовъ, то мы давно знали объ ихъ измн, и сердца наши кипли противъ нихъ злобою. ‘Французы-протестанты — это другой народъ,’ говорили мы, и я дйствительно полагаю, что изгнанные изъ Франціи гугеноты были достойными подданными своего новаго государя.

Нужно вамъ сказать, читатель, что въ Уинчельси жила одна прелестная маленькая Француженка, но въ то же время страшная мятежница. Когда мистриссъ Бернардъ, разговаривая о войн, обратилась однажды къ Агнес и спросила ее: ‘А ты, дитя мое, на чьей сторон?’, mademoiselle де-Барръ сильно покраснла и отвчала: ‘Я Француженка, и потому я на сторон моей родины. Vive la France! Vive le roi!’

— О Агнеса, о развращенное, неблагодарное маленькое чудовище! воскликнула мистриссъ Бернардъ со слезами на глазахъ.

Между тмъ докторъ, нимало не разсердился, и лицо его озарилось довольною улыбкой. Онъ насмшливо поклонился Агнес, сказавъ ей: ‘Mademoiselle de Saverne, я полагаю, что маленькой Француженк слдуетъ стоять за Францію, но вотъ несутъ приборы, и если вы позволите, мы отложимъ наше сраженіе до окончанія ужина.’ Когда докторъ сталъ читать въ этотъ вечеръ молитву, положенную церковнымъ уставомъ на все продолженіе военнаго времени, когда онъ началъ просить Бога о ниспосланіи намъ крпкой защиты Того, Кто Одинъ можетъ даровать побду,— мн показалось, что голосъ этого добраго человка никогда еще не былъ такъ трогателенъ и торжественъ, какъ въ эту минуту.

Всякій разъ какъ совершалась эта утренняя и вечерняя церемонія, одна извстная мн маленькая особа, принадлежавшая къ римско-католической церкви, обыкновенно удалялась въ сторону, потому что ея духовные наставники запрещали ей принимать участіе въ нашемъ англійскомъ богослуженіи. Въ этотъ вечеръ, когда молитва была окончена, и вс стали расходиться по своимъ комнатамъ, миссъ Агнеса сидла съ пылающимъ, почти недовольнымъ лицомъ.

— Что же мн прикажете длать, тетушка Бернардъ?— сказала маленькая бунтовщица.— Если я стану молиться за васъ, значитъ я должна просить Бога о покореніи мое родины и о томъ, чтобъ онъ избавилъ васъ отъ руки моихъ соотечественниковъ.

— Нтъ, нтъ, дитя мое, успокойся, сказалъ докторъ, погладивъ ее по щек,— въ такомъ случа мы, конечно, не заставимъ тебя повторять за нами аминь.

— Ршительно не понимаю, для чего это вамъ хочется непремнно властвовать надъ моимъ отечествомъ, жалобно пропищала малютка.— Конечно, я никогда не стану молиться о томъ, чтобы случилось что-либо дурное съ вами, или съ тетушкой Бернардъ, или съ Денни,— о, никогда, никогда!— И заливаясь горькими слезами, она скрыла свое личико на груди добраго доктора, и мы вс были глубоко растроганы.

Рука въ руку отправились мы, вдвоемъ, изъ прихода въ монастырь, но этотъ путь намъ показался слишкомъ короткимъ. Подойдя къ дому, и не выпуская изъ своихъ рукъ ея маленькой, горячей ручки, я остановился на минуту передъ звонкомъ.

— А ты, Денни, ты никогда не будешь моимъ врагомъ, не правда ли?— сказала она, поднимая на меня свои глазки.

— О, моя дорогая, пробормоталъ я въ смущеніи, — я буду вчно, вчно любить тебя!

И я вспомнилъ о дитяти, которое я несъ нкогда на своихъ рукахъ съ морскаго берега, теперь, какъ и тогда, я принималъ къ своей груди то же сокровище, и сердце мое сладостно билось отъ подноты блаженства.

VIII.

Могу заврить, что въ слдующее воскресенье слова нашего добраго доктора не могли подать повода къ какимъ либо сомнніямъ или колебаніямъ относительно его образа мыслей. Съ тхъ поръ какъ началась война съ Америкой, онъ употреблялъ вс усилія, убждая своихъ прихожанъ быть врными и свидтельствуя о власти кесаря.

‘Война, говорилъ онъ въ одной изъ своихъ проповдей, вовсе не есть зло: она посылается намъ небомъ, подобно нашимъ недугамъ и болзнямъ, безъ сомннія, для нашего же блага. Она научаетъ повиновенію и довольству въ лишеніяхъ, она укрпляетъ мужество, испытываетъ врность, доставляетъ случаи обнаружить милосердіе сердца, умренность при побд, терпніе и бодрость при пораженіи. Храбрецы, побдоносно сражавшіеся за дло своей родины оставляютъ завтъ чести своимъ дтямъ. Мы, Англичане настоящаго времени, возвышаемся побдами предковъ при Креси, Азинкур и Бленгейм. И я не завидую торжеству Шотландцевъ при Бавнокбург и Французовъ — при Фонтенуа. Такія доблести служатъ доказательствомъ зрлости націй. Когда мы усмиримъ американское возстаніе, въ чемъ я не сомнваюсь, тогда окажется, я увренъ, что и эти возмутившіеся сыны нашей родины вели себя какъ прилично Англичанамъ, что они были смлы и ршительны, милосерды и умренны. И въ объявленіи войны Франціи, всть о которомъ только-что достигла до насъ и которое интересуетъ всю Англію, въ особенности же жителей нашего берега, я убжденъ, мы также правы, какъ права была королева Елизавета, сопротивляясь испанской армад. Въ минуту почти равной опасности я молю Бога, чтобы мы могли выказать такую же бдительность, постоянство и храбрость. Употребимъ же вс зависящія отъ насъ средства, чтобъ исполнить предстоящій намъ долгъ, поручая исходъ дла Подателю всякой побды.’

Прежде чмъ сойдти съ каедры, добрый докторъ объявилъ, что онъ хочетъ въ слдующій базарный день созвать въ ратуш митингъ изъ помщиковъ, фермеровъ и моряковъ для обсужденія средствъ къ защит нашего берега и гаваней. Французы могли ежедневно напасть на насъ. Все наше народонаселеніе пришло въ движеніе, волонтеры и милиція обходили патрулями берегъ, а рыбаки то и дло наводили свои подзорныя трубы на противоположную сторону канала.

Въ ратуш собрался большой митингъ, и ораторы наперерывъ одинъ передъ другимъ старались выказать свою преданность королю и отечеству. Открыта была подписка на оборонительный фондъ. Ршено было, что пять портовъ (Дувръ, Гастингсъ, Диль, Плимутъ и Портсмутъ) сформируютъ полкъ милиціонеровъ. Въ одномъ Уинчельси помщики и знатнйшіе торговцы вызвались снарядить отрядъ конныхъ волонтеровъ для содержанія стражи вдоль берега и для сношеній съ главными квартирами регулярныхъ войскъ, расположенныхъ въ Дувр, Гастингс и Дил. Рыбаки должны были образовать наблюдательную береговую стражу. Весь берегъ, отъ Маргота до Фокстона, былъ, охраняемъ патрулями, и многіе порты по нашей линіи снарядили капера и выслали ихъ въ море. Мы слышали, что и Французы съ своей, стороны длали подобныя же воинственныя приготовленія. Рыбаки обоихъ береговъ до сихъ поръ еще не трогали другъ друга, но теперь начали происходить между ними стычки, и я зналъ, что мой ддъ не совсмъ еще прекратилъ сношенія съ своими французскими друзьями.

Между тмъ на митинг, въ ратуш, онъ выступилъ съ предложеніемъ подписки и съ длинною рчью. Онъ сказалъ, что вотъ уже около столтія, какъ онъ и его французскіе единоврцы и соотечественники пользуются британскимъ гостепріимствомъ и свободою, что во время гоненія на протестантовъ, они нашли здсь покровительство, и что теперь настало для нихъ время доказать, что они признательные и врные подданные короля Георга. Рчь дда была весьма тепло принята. Старикъ имлъ сильныя легкія и его искусство говорить никогда не измняло ему. Онъ могъ выплетать свои рчи цлыми аршинами. Я хорошо зналъ это: мн такъ часто приходилось слушать, какъ онъ своимъ голосомъ, который напоминалъ жужжаніе трутня, — этотъ голосъ давно уже смолкъ теперь (Господи, прости мои прегршенія!) — разводилъ рацеи по цлымъ часамъ, усиливаясь влить убжденіе въ сердце своего негоднаго внука.

Когда онъ кончилъ, сталъ говорить Джемсъ Уэстонъ изъ монастыря, и говорилъ съ большимъ одушевленіемъ. (Онъ и мой благопріятель, мистеръ Джо, оба были здсь и сидли вмст съ помщиками и судьями на возвышеніи, въ конц залы.) Мистеръ Джемсъ сказалъ, что такъ какъ мистеръ Дюваль говорилъ за французскихъ протестантовъ, то онъ съ своей стороны хочетъ заявить о преданности другаго класса людей, римскихъ католиковъ Англіи. Онъ надется, что въ минуту опасности онъ и его собратья окажутся столь же врными подданными, какъ любой протестантъ въ королевств. И какъ слабое доказательство своей преданности онъ предлагаетъ — хотя онъ и увренъ, что его сосдъ Дюваль гораздо богаче его (ддъ вскрикнулъ: ‘нтъ, нтъ!’ и громкій раскатъ хохота покрылъ его восклицаніе) — на каждую гинею, которую пожертвуетъ мистеръ Дюваль въ оборонительный фондъ, дать дв своихъ.

— Конечно, я дамъ свою гинею, сказалъ скромно ддъ,— и пусть лепта бдняка будетъ принята и принесетъ пользу!

— Одну гинею! заревлъ Уэстонъ,— я даю сто гиней!

— А я другую сотню, сказалъ его братъ.— Мы хотимъ доказать, какъ римско-католическіе землевладльцы Англіи, что мы не уступимъ въ патріотизм нашимъ братьямъ протестантамъ.

— Заставьте моего свекора, Питера Дюваля, дать сто гиней! сказала моя мать своимъ грубымъ голосомъ.— Возьмите съ меня двадцать пять гиней и съ моего сына, Девиса, двадцать пять! Мы ли англійскій хлбъ, и мы признательны, и мы поемъ отъ полноты сердца: Боже, храни короля Георга!

Слова матери вызвали взрывъ одобреній. Фермеры, помщики, торговцы, богатые и бдные, тотчасъ приступили къ подписк. И прежде нежели разошелся митингъ, была собрана весьма почтенная сумма на вооруженіе и обмундировку уинчедьсійской милиціи. Старый полковникъ Эвансъ, участвовавшій въ сраженіяхъ при Минден и Фонтевуа, и молодой мистеръ Барлоу, потерявшій ногу при Бранднуайн, предложили заняться обученіемъ милиціонеровъ до тхъ поръ, пока его величество не пришлетъ своихъ офицеровъ для командованія отрядомъ. Было призвано, что вс говорили и дйствовали въ общественномъ дух.— Пусть-ка теперь высадятся Французы! былъ общій крикъ.— жители Райя, Уинчельси и Гастингса будутъ имть свою почетную стражу, чтобы достойно встртить ихъ на берегу!

Мнніе, что Французы хотятъ попытаться высадиться на берегъ, было весьма распространено, въ особенности же, когда была получена прокламація его величества, возвщавшая о большихъ морскихъ и военныхъ приготовленіяхъ, предпринятыхъ непріятелемъ. Мы имли нкоторыя сношенія съ Булонемъ, Кале и Дюнкирхеномъ, и наши рыбачьи лодки доходили иногда даже до Остенде. Наши корреспонденты подробно извщали насъ о всемъ, что-происходило въ этихъ портахъ: о собиравшихся тамъ войскахъ, о военныхъ французскихъ корабляхъ и каперахъ, снаряжавшихся тамъ. Я не былъ очень удивленъ когда нашелъ однажды ночью нашего стараго булоньскаго сообщника, Бидуа, въ кухн, вмст съ ддомъ, гд онъ курилъ трубку и угощался рюмкою коньяку, за который, я зналъ, не было заплачено кесарево кесареви. Голуби еще продолжали совершать свои ежедневныя путешествія.

Однажды, когда я пришелъ навстить фермера Парро, я нашелъ г. де-Ламотта съ товарищемъ, отправлявшихъ одну изъ этихъ птицъ. Товарищъ Ламотта сказалъ сердито по-нмецки:

— Чего здсь нужно этому маленькому Spitzbube?

— Versteht vielleicht deutsch, проворчалъ поспшно Ламоттъ, и обратившись ко мн съ притворно любезною улыбкой, освдомился о моей матери и дд.

Этотъ товарищъ кавалера былъ лейтенантъ Лоттерло, служившій въ Америк въ одномъ изъ гессенскихъ полковъ съ нашей стороны. Онъ теперь очень часто бывалъ въ Уинчельси и разказывалъ обыкновенно въ великолпныхъ выраженіяхъ о войн и о своихъ собственныхъ подвигахъ, какъ на континент, такъ и въ американскихъ провинціяхъ. Онъ жилъ, какъ я слышалъ, близь Кантербери. Я, разумется, догадался, что онъ принадлежалъ къ партіи ловцовъ макрели и занимался контрабандой, подобно Ламотту, Уэстонамъ и моему старому нечестивому дду съ его пріятелемъ, мистеромъ Роджемъ изъ Райя. Я разкажу вскор, какъ горько пришлось въ послдствіи господину де-Ламотту раскаяться въ его знакомств съ этимъ Нмцемъ.

Зная короткость кавалера съ людьми занимавшимися ловлей макрели, я не имлъ причины удивляться, встртивъ его вмст съ нмецкимъ капитаномъ, но тутъ случилось обстоятельство, заставившее меня предполагать, что онъ былъ замшанъ въ дл еще боле беззаконномъ и опасномъ чмъ контрабанда. Я всходилъ на холмъ — долженъ ли я говорить всю правду, моя милая, въ моихъ запискахъ? Что жь, это никогда никому не вредило и не повредитъ, и такъ какъ это касается только меня и тебя, то я могу говорить безъ опасенія. Я упоминалъ уже, что я часто ходилъ на холмъ любоваться на голубей, потому что нкоторая молодая особа была также большая до нихъ любительница и иногда приходила посмотрть голубятню фермера Нарро. Не эта ли блая голубка и привлекала меня преимущественно передъ другими? Не припадала ли она иногда трепещущая къ моему сердцу? А! старая кровь кипитъ во мн при одномъ воспоминаніи. Я чувствую — сказать ли, на сколько лтъ моложе чувствую я себя, моя милая? Да, эти маленькія прогулки на голубятню принадлежатъ къ самымъ сладкимъ, къ самымъ пріятнымъ воспоминаніямъ моей жизни.

Возвращаясь изъ этого милаго домика поцлуевъ и воркованья, я встртилъ одного изъ моихъ бывшихъ школьныхъ товарищей, по имени Томаса Мизома, который чрезвычайно гордился своимъ мундиромъ рядоваго въ уинчельсійской милиціи, никогда не уставалъ носить его и всегда ходилъ съ ружьемъ на плеч. Когда я подошелъ къ Тому, онъ только что выстрлилъ изъ своего ружья и убилъ птицу. Одинъ изъ голубей Фермера Парро, одинъ изъ почтовыхъ голубей, лежалъ мертвый у его ногъ, молодой человкъ очень испугался своего поступка, въ особенности же, когда подъ крыломъ убитаго голубя онъ увидалъ маленькій кусочекъ бумаги.

Онъ не могъ прочесть посланія, написаннаго по-нмецки и состоявшаго всего изъ трехъ строкъ, которыя я скоре могъ разобрать нежели Томъ. Первою моею мыслью было, что записка касалась длъ контрабанды, которою занимались столь многіе изъ моихъ пріятелей. Между тмъ Мизомъ поспшилъ удалиться, вовсе не желая попасться въ руки фермера, который былъ бы весьма недоволенъ тмъ, что онъ убилъ одну изъ его птицъ.

Я положилъ бумажку въ карманъ, не сказавъ Тому ничего, что я о ней думаю, но у меня было кое-что на ум, и я хотлъ прежде всего показать ее доктору Бернарду. Я нашелъ его дома и прочелъ ему содержаніе записки.

Мой добрый докторъ былъ нсколько взволнованъ и обрадованъ, когда я перевелъ ее, и особенно похвалилъ меня за то, что я ничего не сказалъ Тому. ‘То, что мы нашли, можетъ-быть какая-нибудь утка, мой милый Денисъ’, сказалъ докторъ, ‘а можетъ-быть и очень важная вещь. Я повидаюсь нынче ночью по этому предмету съ полковникомъ Эвансомъ.’ Мы направились вмст къ жилищу Эванса. Это былъ старый служака, который сражался подъ начальствомъ герцога Кумберландскаго и былъ подобно доктору мировымъ судьей нашего графства. Я перевелъ для полковника записку, которая была слдующаго содержанія:

(Пропускъ въ рукописи Теккерея).

Мистеръ Эвансъ посмотрлъ на лежавшую передъ нимъ бумагу, въ которой заключались офиціальныя свднія о войскахъ, расположенныхъ въ пяти портахъ, и нашелъ, что записка бднаго голубя составлена правильно.

— Это писалъ кавалеръ? спросилъ онъ.

— Нтъ, я не думаю чтобъ это былъ почеркъ де-Ламотта.

Я назвалъ Нмца, котораго я видлъ вмст съ кавалеромъ — г-na Лоттерло, г. Эвансъ сказалъ, что знаетъ его хорошо.

— Если Лоттерло замшанъ въ это дло, продолжалъ г. Эвансъ,— мы узнаемъ объ немъ поподробне, и онъ пошепталъ что-то доктору Бернарду.

За тмъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ онъ похвалилъ меня за мою благоразумную скрытность, прибавивъ, чтобъ я и впередъ никому не разказывалъ объ этомъ дл, и товарищу посовтовалъ держать языкъ на привязи.

Но Томъ Мизомъ не былъ также остороженъ какъ я, и разболталъ объ этомъ приключеніи одному или двумъ пріятелямъ и своимъ родителямъ, которые, подобно моимъ, занимались торговлей. Они жили въ Уинчельси, въ уютномъ домик съ садомъ и прекраснымъ скотнымъ дворомъ. Однажды они нашли свою лошадь мертвою въ стойл, въ другой разъ ихъ корову разнесло, и она околла. Въ т времена такіе странныя проявленія мести повторялись довольно часто. Фермеры, торговцы или помщики, которымъ случалось имть непріязненныя столкновенія съ извстными партіями, часто бывали принуждены горько оплакивать послдствія вражды, которую имли неосторожность возбудить. Что мой несчастный старый ддъ не переставалъ быть сообщникомъ контрабандистовъ, я заключаю изъ одного случая, о которомъ не могу умолчать и который не могу извинить чмъ-нибудь. Конечно, ддъ былъ жестоко наказанъ за это, но мое повствованіе еще не подвинулось на столько, чтобъ я могъ теперь же разказать о томъ, какъ старикъ поплатился за свои грхи.

Въ это время пріхалъ навстить нашихъ уинчельсійскихъ судей капитанъ Пирсонъ, командиръ фрегата Серапионъ, находившагося въ Доунскомъ порт. Я вспомнилъ, что видлъ этого джентльмена въ Лондон, въ дом моего добраго покровителя Питера Дениса. Мистеръ Пирсонъ также узналъ во мн маленькаго мальчика, выстрлившаго въ разбойника. Онъ былъ очень заинтересованъ, услыхавъ о почтовомъ голуб и объ извстіи, которое онъ несъ. Повидимому, онъ, подобно полковнику Эвансу, зналъ Лоттерло.

— Ты славный малый, сказалъ капитанъ, — но мы знаемъ вс извстія, которыя приносятъ голуби.

Весь нашъ берегъ въ это время былъ въ большомъ волненіи, ожидая съ часа на часъ вторженія Французовъ. Флотъ ихъ въ канал, какъ говорили, превосходилъ численностію нашъ, и мы знали, что и армія ихъ была сильне нашей. Я помню всеобщій ужасъ и волненіе, паническій страхъ однихъ и хвастливыя выходки другихъ, въ особенности же памятна мн суматоха, происшедшая однажды въ церкви во время воскресной службы. По мстамъ пробжалъ слухъ, что Французы уже высадились. Народъ тотчасъ же бросился вонъ изъ церкви, и въ числ бжавшихъ я замтилъ нкоторыхъ изъ самыхъ буянливыхъ и задорныхъ хвастуновъ, которые прежде громче другихъ покрикивали: ‘пусть-ка попробуютъ!’ Только мать и я, да капитанъ Пирсонъ остались на мстахъ и просидли до конца службы, изъ которой докторъ Бернардъ не хотлъ выпустить ни одной строки и которую даже я находилъ чрезвычайно утомительною и мучительно-длинною. Онъ произнесъ благословеніе, которымъ оканчивается служба, съ большею противъ обыкновенная медленностью и торжественностью. Самъ принужденъ былъ отворить дверь своей каедры и сойдти съ нея безъ обычнаго сопровожденія церковника, который соскочилъ съ своего мста и выбжалъ изъ церкви подобно другимъ прихожанамъ. Докторъ Бернардъ повелъ меня обдать къ себ, моя добрая мать была слишкомъ умна, чтобы завидовать внимательности оказанной мн, а не ей. Когда ей случалось прислуживать мистриссъ Бернардъ съ корзинкою кружевъ и духами, мать почтительно стояла передъ нею, какъ прилично торговк.

— Ты, сынъ мой, совсмъ другое дло, говорила она, — я хочу сдлать изъ тебя джентльмена.

И я надюсь, что употреблялъ вс усилія, чтобъ исполнить желаніе доброй женщины.

Война, возможность высадки Французовъ, и средства противиться вторженію были предметами разговора джентльменовъ, и хотя я не могъ понимать всего происходившаго, но я могу привести теперь факты, значеніе которыхъ было объяснено мн впослдствіи. Голуби продолжали передавать нкоторыя извстія во Францію, взамнъ тхъ, которыя они доставляли оттуда. Въ помощію этихъ и другихъ встниковъ наше правительство получало подробныя свднія о плавахъ и приготовленіяхъ непріятеля. И я припоминаю, какъ я слышалъ, что его величество имлъ своихъ собственныхъ тайныхъ корреспондентовъ во Франціи, увдомленія которыхъ были поразительной врности. Мистеръ Лоттерло также занимался передачею извстій. Онъ былъ солдатомъ въ Америк, насильственнымъ вербовщикомъ здсь, и я не знаю чмъ еще только онъ не былъ. Онъ пересылалъ извстія по распоряженію своихъ патроновъ, которымъ взамнъ того сообщалъ свднія, получаемыя имъ изъ Франціи. Достойный джентльменъ былъ слдовательно шпіономъ по ремеслу, и хотя ему не суждено было быть повшеннымъ, тмъ не мене онъ получилъ ужасное возмездіе за свое вроломство, о чемъ я разкажу въ свое время. Что касается г. де-Ламотта, то джентльмены полагали, что кавалеръ былъ скоре контрабандистъ нежели измнникъ, и что въ этомъ дл онъ имлъ сообщниками десятки, — что я?— сотни людей группировавшихся около него. Одинъ изъ нихъ, я зналъ, былъ мой набожный ддъ, другіе двое жили въ монастыр, и я могъ бы назвать еще множество лицъ даже въ одномъ нашемъ маленькомъ городк, именно всхъ ловцовъ макрели, къ которымъ посылали меня въ вечеръ похоронъ бдной r-жи де-Савернъ.

Капитанъ Пирсонъ съ чувствомъ пожалъ мн руку, когда я собирался уходить и, по взгляду, брошенному на меня докторомъ, я заключилъ, что онъ готовитъ мн нчто весьма пріятное. Предположеніе мое оправдалось очень скоро, и въ такое время, когда я былъ погруженъ въ мрачную бездну отчаянія.

Хотя моя дорогая малютка Агвеса жила пансіонеркой въ дом ненавистныхъ Уэстоновъ, однако ей позволено было посщать мистриссъ Бернардъ, и эта добрая женщина никогда не забывала извстить меня какимъ-нибудь сигналомъ, что моя маленькая возлюбленная сидитъ у нихъ въ дом. Иногда мн присылали сказать слдующее: ‘пасторъ проситъ возвратить ему назадъ книгу съ Арабскими Сказками, и Денису не худо было бы самому занести ее.’ Въ другой разъ моя милйшая мистриссъ Бернардъ писала мн на своей визитной карточк: ‘если ты хорошо занимался математикой, то можешь придти къ чаю,’ или: ‘ты сегодня можешь имть французскій урокъ,’ и тому подобное,— а тамъ ужъ я наврное зналъ, что увижу мою очаровательную маленькую учительницу. Сколько лтъ, моя милая, было Джульетт, когда она и молодой Ромео полюбили другъ друга? Что касается до моей возлюбленной, она еще играла въ куклы, когда въ насъ зародилась эта маленькая страстишка. Но чудный талисманъ невинности, который я носилъ въ своемъ сердц, не покидалъ меня съ тхъ поръ въ продолженіи всей моей жизни, и сохранилъ меня отъ многихъ искушеній.

Разъ начавъ откровенничать, нужно сознаваться во всемъ. Мы, молодые лицемры, имли обыкновеніе писать другъ другу маленькія записочки, которыя прятали въ разные мудреные уголки, лишь намъ однимъ извстные. Джульетта писала крупнымъ круглымъ почеркомъ по-французски, Ромео отвчалъ, какъ мн кажется, съ сомнительною орографіей.

Мы изобрли для нашихъ писемъ множество странныхъ хранилищъ, гд они лежали poste-restante. Такъ, напримръ на японскомъ шкафик въ гостиной стояла китайская ваза, наполненная смсью изъ разныхъ душистыхъ травъ и спецій, туда молодые хитрецы обыкновенно опускали свои руки, и рылись въ ней до тхъ поръ, пока не ощупывали между розовыми листьями и душистыми кореньями маленькой записочки, еще боле душистой и драгоцнной нежели вс ваши цвты и гвоздики. Въ прихожей мы имли другое знаменитое почтовое отдленіе, а именно: стволъ большаго мушкета, висвшаго надъ каминомъ, изъ котораго торчалъ билетикъ съ надписью ‘заряжено’, но на этотъ счетъ я имлъ другія, боле достоврныя свднія, такъ какъ я самъ помогалъ Мартину, слуг доктора, чистить это ружье. Затмъ на кладбищ, подъ лвымъ крыломъ херувима на могил сэръ-Джаспера Биллинга была небольшая впадина, въ которую мы клали маленькіе клочки бумаги, исписанные особенными условными знаками, нами же самими изобртенными. И какъ бы вы думали, читатель, что мы писали на этихъ бумажкахъ? Старую псню, которую поютъ молодые люди съ тхъ поръ, какъ началось пніе. Мы спрягали нашимъ дтскимъ почеркомъ: ‘Amo, amas’, и т. д. О! какъ не благодарить мн Бога за то, что мои дрожащія руки еще могутъ писать эти слова! Когда я постилъ послдній разъ Уинчельси, моя милая, я нарочно пошелъ взглянуть на могилу сэръ-Джаспера и на впадину подъ крыломъ херувима, но тамъ было только немного земли и моху…. Мистриссъ Бернардъ говорила мн, въ послдствіи, что она нашла и прочитала нсколько подобныхъ писемъ, но въ нихъ не было ничего дурнаго, а когда докторъ принималъ свой серіозный видъ, его grand srieux (на что онъ имлъ полное право) чтобы пожурить виновныхъ, жена его напоминала ему то время, когда будучи первымъ ученикомъ въ Гарроузской школ, онъ находилъ время писать не одни только латинскія и греческія упражненія, но и маленькія записочки къ одной молодой двушк, жившей въ деревн. Обо всемъ этомъ, какъ я уже сказалъ выше, она сообщила мн въ послдствіи, но съ самаго перваго дня нашего знакомства, она не переставала быть моимъ лучшимъ другомъ и покровительницей.

Этому лучшему и счастливйшему времени моей жизни (я дйствительно нахожу его таковымъ, хотя въ настоящую минуту чувствую себя въ высшей степени счастливымъ и благодарнымъ) суждено было внезапно окончиться, и бдный простофиля, Денисъ, зазвавшійся на верху блаженства, испыталъ неожиданное паденіе, которое на нсколько времени совершенно уничтожило и ошеломило его. Я уже разказалъ, что приключилось съ моимъ товарищемъ, Томомъ Мизомомъ, за его злополучное вмшательство въ дла г. Лоттерло и за нескромную болтовню о нихъ. Теперь секретъ мейнгера Лоттерло, знали двое, а именно: Томъ Мизомъ и Девисъ Дюваль, и хотя Денисъ держалъ языкъ за зубами, кром тхъ случаевъ, когда онъ разговаривалъ съ пасторомъ или капитаномъ Пирсономъ, однако Лоттерло сдлалось извстно, что я прочелъ и объяснилъ голубиную депешу, встникъ которой былъ сраженъ рукою Мизома. Лицо сообщившее все это г. Лоттерло, былъ никто другой, какъ самъ капитанъ Пирсонъ. Когда Лоттерло и его сообщникъ узнали объ участіи, которое я принималъ въ этомъ злополучномъ открытіи, они озлобились противъ меня еще больше чмъ на Мизома. Кавалеръ де-Ламоттъ, нкогда равнодушный и даже ласковый ко мн, положительно меня возненавидлъ, и сталъ считать меня врагомъ, котораго ршился устранить съ своей дороги. И отсюда-то возникла катастрофа, низринувшая бднаго простофилю Дюваля эсквайра съ той блаженной стны, съ высоты которой онъ любовался на свою возлюбленную, между тмъ какъ она рзвилась и играла въ саду. Однажды вечеромъ — могу ль забыть этотъ вечеръ? Это было въ пятницу {Пропускъ въ рукописи Теккерея.}. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . когда моя маленькая двочка напилась чаю у мистриссъ Бернардъ, я получилъ позволеніе проводить ее домой къ Уэстонамъ, которые жили не боле какъ въ ста шагахъ отъ прихода. Въ продолженіе всего вечера общество толковало о войн, объ опасности вторженія, о военныхъ извстіяхъ изъ Франціи и Америки, а моя двочка сидла молча за своимъ вышиваньемъ, изрдка поглядывая своими большими глазками то на того, то на другаго изъ говорящихъ. Наконецъ пробило девять, часъ, въ который миссъ Агнеса по обыкновенію возвращалась къ своему опекуну. Мн предоставлена была честь служить ея провожатымъ, и я, конечно, желалъ бы въ десять разъ увеличить разстояніе между обоими домами. ‘Доброй ночи, Агнеса.’ — ‘Доброй ночи, Денисъ! въ воскресенье увидимся!’ Мы перешептываемся еще нсколько минутъ въ сіяньи звздъ, маленькая ручка съ нжнымъ пожатіемъ медлитъ въ моей рук, но вотъ раздаются шаги прислуги по мраморному полу дома, и я скрываюсь. Впрочемъ и днемъ, и ночью, и за уроками, и во время рекреацій я не переставалъ думать объ этомъ маленькомъ созданіи.

‘Въ воскресенье увидимся!’ А еще только пятница! Даже такой промежутокъ казался мн длиннымъ. Какъ мало предчувствовали мы оба предстоявшую намъ продолжительную разлуку, и т странныя перемны, опасности и приключенія, которыя суждено мн было перевести прежде, нежели я снова долженъ былъ пожать въ своихъ рукахъ эту дорогую ручку.

Ворота затворились за нею, и я пошелъ мимо церковной стны къ себ домой. Мысли мои уносились въ прошедшее, къ той счастливой незабвенной ночи моего дтства, когда мн удалось спасти эту дорогую двочку отъ ужасной смерти, я думалъ о томъ, какъ я любилъ ее съ тхъ поръ всми силами души своей, и какое утшеніе внесла она въ мою юную жизнь. Въ продолженіе многихъ лтъ она была моею единственною отрадой и моимъ единственнымъ товарищемъ. Дома я имлъ пищу и пріютъ, и, по крайней мр со стороны матери, видлъ ласку, но мн не доставало общества, и до тхъ поръ пока я не сталъ домашнимъ человкомъ въ семейств моего добраго доктора Бернарда, я не зналъ что такое дружба и доброе сотоварищество. Какъ мн было не чувствовать благодарности за такое драгоцнное благо? И я молился, внутренно давая себ общаніе сдлаться достойнымъ такихъ друзей. Погруженный въ эти счастливыя мысли, я брелъ домой, какъ вдругъ — встртилось нчто, разомъ ршившее мою будущую судьбу.

Это нчто была дубина, такъ сильно треснувшая меня по уху и по виску, что я безъ чувствъ упалъ на землю. Помню, что передъ этимъ я видлъ съ полдюжины людей, мелькавшихъ во мрак аллеи, по которой мн нужно было проходить, потомъ началась борьба, посыпались ругательства, чей-то голосъ закричалъ: ‘Хорошенько его, проклятаго, хорошенько!’ и я очутился на мостовой, столь же безжизненный, какъ и т плиты, за которыя упалъ. Очнувшись, я почти ничего не могъ разглядть, струившаяся по лицу кровь ослпляла меня, я лежалъ въ крытой повозк вмст съ другими стонавшими несчастливцами, и когда я заохалъ отъ боли, грубый голосъ, съ приправой крпкаго слова, приказалъ мн немедленно замолчать, посуливъ въ противномъ случа повторить затрещину. Я очнулся въ страшныхъ мученіяхъ и безпокойств, по потомъ опять лишился чувствъ. Когда я снова пришелъ въ полусознательное состояніе, я почувствовалъ, что меня поднимаютъ изъ повозки, несутъ куда-то, и за тмъ бросаютъ въ переднюю часть лодки, въ которую, по всей вроятности, послдовали за мною и остальные товарищи моего печальнаго путешествія. Наконецъ, кто-то пришелъ и сталъ обмывать мою окровавленную голову соленою водой (отъ чего вс мои жилы забились и заныли). Потомъ какой-то человкъ, шепнувшій мн на ухо: ‘я другъ’, туго перевязалъ мн лобъ носовымъ платкомъ, и наша лодка направилась къ бригу, стоявшему на возможно-близкомъ разстояніи отъ берега. Въ то время, какъ я поднимался на корабль, покачиваясь отъ слабости изъ стороны въ сторону, негодяй, ранившій меня и осыпавшій меня ругательствами, хотлъ-было нанести мн еще одинъ ударъ, но мой тайный другъ не допустилъ его до этого. То былъ Томъ Гукгамъ, семейству котораго я подарилъ когда-то три гинеи, можно смло сказать, что онъ спасъ мн въ этотъ день жизнь, потому что напавшій на меня негодяй сознавался въ послдствіи, что онъ имлъ намреніе причинить мн серіозный вредъ. Меня бросили въ переднюю часть корабля съ тремя или четырьмя избитыми и стонавшими бдняками, и такъ какъ втеръ былъ попутный, судно поплыло къ своему назначенію. Какую страшную ночь провелъ я! Боль и жаръ не покидали меня. Мн представлялось, что я вытаскиваю изъ воды маленькую Агнесу, и я нсколько разъ называлъ ее по имени, какъ сообщилъ мн въ послдствіи Томъ Гукгамъ, который приходилъ ночью съ фонаремъ, чтобы посмотрть на насъ несчастныхъ, скученныхъ въ одномъ угл. Томъ принесъ мн воды, и такимъ образомъ, то страдая, то впадая въ безпамятство, я провелъ ужасную ночь.

Поутру судно наше достигло фрегата, стоявшаго близь какого-то города, и Томъ Гукгамъ взнесъ меня на корабль на своихъ собственныхъ рукахъ. Случилось, что въ то же время лодка капитана отчаливала отъ берега, и такимъ образомъ капитанъ съ своими друзьями и ваша партія несчастныхъ новобранцевъ съ ихъ похитителями очутились лицомъ къ лицу. Я не мало удивился и обрадовался, увидавъ, что капитанъ этотъ былъ никто другой, какъ самъ Пирсонъ пріятель моего добраго пастора. Лицо мое было обвязано, и до такой степени блдно и окровавлено, что я былъ почти неузнаваемъ.

— Ага, молодчикъ, сказалъ онъ довольно строго,— ты, какъ видно, подрался, не такъ ли? Вотъ что значитъ сопротивляться людямъ, состоящимъ на служб его величества.

— Я и не думалъ сопротивляться, меня ударили сзади, капитанъ Пирсонъ, сказалъ я.

Капитанъ посмотрлъ на меня съ серіознымъ и въ то же время удивленнымъ лицомъ. Въ самомъ дл, трудно было сыскать боле не представительнаго малаго, какъ тотъ, который стоялъ передъ нимъ въ эту минуту. Минуту спустя, онъ сказалъ:

— Господи помилуй, да неужели это ты, мой другъ? Не ужели это молодой Дюваль?

— Точно такъ, сэръ, отвчалъ я. И не то отъ волненія, не то отъ горячки или потери крови и слабости, я почувствовалъ, что голова моя снова кружится, и я безъ чувствъ упалъ на землю. Очнувшись, я увидалъ себя въ маленькой каютк на Серапис, гд, кром меня, лежалъ еще другой больной. Весь день у меня былъ жаръ и бредъ, въ продолженіе котораго я постоянно кричалъ: ‘Агнеса, Агнеса!’ и все хотлъ застрлить разбойника. За мною ухаживалъ одинъ добрый подлкарь, съ такимъ вниманіемъ и усердіемъ, которыхъ, конечно, не въ прав былъ ожидать отъ него бдный раненый юноша въ моемъ жалкомъ и униженномъ положеніи. На пятый день, я уже оправился, хотя былъ еще нсколько слабъ и блделъ, впрочемъ, слабость моя была не на столько велика, чтобы я не въ состояніи былъ пойдти къ капитану, когда тотъ прислалъ звать меня къ себ въ каюту, и мой пріятель подлкарь провелъ меня къ нему.

Капитанъ Пирсонъ писалъ въ это время за столомъ, увидавъ меня, онъ выслалъ своего секретаря, и когда послдній ушелъ, дружески пожалъ мн руку, и сталъ откровенно говорить со мною о странномъ случа, приведшемъ меня на его корабль.

— Мы получили извстіе, сказалъ онъ, — что въ одномъ трактир въ Унчельси можно захватить нсколько хорошихъ моряковъ изъ такъ-называемой партіи макрелей, и мой помощникъ, дйствительно, поймалъ съ полдюжины молодцовъ, которые найдутъ себ боле приличное занятіе на королевской служб во флот его величества, нежели на своихъ собственныхъ суденышкахъ, гд они обирали и обманывали своего государя. Ты былъ случайною рыбкой, попавшеюся вмст съ прочими. Я знаю твою исторію. Я говорилъ о теб съ нашими добрыми друзьями въ приход. Ты еще очень молодъ, а ужь усплъ нажить себ странныхъ враговъ въ своемъ родномъ город, и теб лучше совершенно изъ него удалиться. Въ тотъ вечеръ, когда я въ первый разъ встртился съ тобою, я общалъ нашимъ друзьямъ взять тебя на корабль въ качеств волонтера перваго класса. Въ свое время ты выдержишь экзаменъ и будешь произведенъ въ мичманы. Кстати — мать твоя теперь въ Дил. Ты можешь отправиться, на берегъ и она тебя обмундируетъ. Вотъ полученныя на твое имя письма. Я писалъ о теб доктору Бернарду, какъ только узналъ тебя.

Я простился съ моимъ капитаномъ и покровителемъ, и побжалъ читать свои письма. Въ одномъ изъ нихъ добрая мистриссъ Бернардъ и докторъ разказывали о томъ какъ перепугало ихъ мое внезапное исчезновеніе, и какъ безпокоились они до тхъ поръ, пока капитанъ Пирсонъ не сообщилъ имъ, что я отысканъ. Что касается до письма моей матери, то она писала мн своимъ простымъ языкомъ, съ какимъ нетерпніемъ она ожидаетъ меня въ трактир ‘Голубаго Якоря’ въ Дил, и какъ хотлось бы ей самой пріхать ко мн, ‘но твои новые товарищи, пожалуй, засмютъ простую старуху, если она явится посмотрть на сынка. Прізжай-ка ты лучше самъ въ Диль, гд я обмундирую тебя, какъ прилично офицеру, состоящему на королевской служб.’ Итакъ, я немедленно отправился въ Диль. Добрый подлкарь, ходившій за мною во время болзни, и уже успвшій полюбить меня, далъ мн чистую рубашку и такъ акуратно перевязалъ мою рану, что ее почти нельзя было замтить подъ моими черными волосами. ‘Le pauvre cher enfant! Comme il est ple!’ сказала моя мать, увидавъ меня, и глаза ея загорлись любовью и нжностью. Добрая женщина непремнно пожелала сама причесать мои волосы, и собравъ ихъ въ щегольскую косу, перевязала ее черной лентой. Потомъ она повела меня къ портному и заказала мн добрый запасъ разнаго платья, которое даже и сынъ лорда могъ бы, не стыдясь, привезти съ собою на корабль. Когда она увидала меня въ моемъ мичманскомъ мундир, она положила мн въ карманъ такой тяжеловсный кошелекъ съ гинеями, что я просто сталъ въ тупикъ отъ ея щедрости. Заломивъ шляпу на бекрень, я, какъ мн кажется, преважно выступалъ вмст съ нею по городу. Въ Дил она имла двухъ или трехъ друзей, подобно ей торговцевъ, и по всей вроятности сообща занимавшихся вышеупомянутыми морскими промыслами, но она и не подумала сдлать имъ визитъ. ‘Помни, мой сынъ,’ сказала она, ‘что ты теперь джентльменъ. Лавочники и торговцы теб не компанія. Я другое дло, я только бдная парикмахерша и лавочница, яя ничего боле.’ Встрчаясь съ такими знакомыми, она кланялась имъ съ большимъ достоинствомъ, но не представила меня ни одному изъ нихъ. Мы отужинали вмст въ ‘Якор,’ толкуя о нашемъ дом, столь близкомъ и въ то же время столь далекомъ, но она ни разу не упомянула мн о моей маленькой двочк, я же самъ какъ-то не ршался намекнуть о ней. Мать приготовила для меня въ трактир прекрасную спальню, въ которую она прогнала меня довольно рано, такъ какъ я чувствовалъ еще большую слабость посл горячки, а когда я улегся, она вошла въ мою комнату, стала на колни подл моей постели, и съ лицомъ, орошеннымъ слезами, начала молиться и просить Бога на своемъ природномъ нмецкомъ язык, чтобы Тотъ, Которому благоугодно было избавить меня отъ бдствій, защитилъ бы меня и на будущее время, и всегда охранялъ бы меня въ предстоящей мн жизненной дорог. Теперь, когда эта дорога уже приближается къ концу, я оглядываюсь назадъ съ чувствомъ глубокаго благоговнія и благодарности за странныя опасности, отъ которыхъ я былъ избавленъ, и за великія милости, которыми я наслаждался.

Я написалъ длинное письмо къ мистриссъ Бернардъ, передавая ей исторію моихъ приключеній въ наивозможно веселомъ тон, хотя по правд сказать, при мысли о родин и о находившемся тамъ маленькомъ существ, изъ глазъ моихъ выкатились на бумагу дв крупныя слезы, но я не могъ не чувствовать себя благодарнымъ за ласки, которыми я былъ осыпанъ, и не мало восхищался мыслію что становлюсь настоящимъ джентльменомъ, и, того и гляди, сдлаюсь офицеромъ флота его величества. Мое платье было готово очень скоро. Чрезъ двадцать четыре часа посл заказа, г. Леви принесъ его къ намъ въ трактиръ, и я имлъ удовольствіе тотчасъ же обновить его. Заломивъ на бекрень шляпу и привсивъ съ боку тесакъ, я взялъ подъ руку свою мать и вышелъ съ нею вмст на плацъ-парадъ. Я былъ совершенно доволенъ собою, но мн кажется, она чувствовала еще большую гордость. Встртивъ нсколькихъ знакомыхъ торговцевъ съ ихъ женами, она преважно кивнула имъ головой, и прошла мимо, не сказавъ ни слова, какъ будто давая имъ почувствовать, что они должны держать себя подальше, когда она находится въ такой изящной компаніи. ‘Завсегда уважай себя, сынъ мой,’ сказала она. ‘Въ лавк, другое дло, я готова быть покорною слугой всхъ моихъ покупателей, но когда я прогуливаюсь съ тобою по Дильскому плацъ-параду, я иду съ молодымъ офицеромъ флота его величества.’

Въ то время какъ я расхаживалъ по городу на второй день моего прізда въ Диль, какъ бы вы думали, читатель, что предстало моимъ глазамъ? Карета моего добраго доктора Бернарда, приближавшаяся къ намъ по Дуврской дорог. Докторъ и его жена съ пріятнымъ удивленіемъ посмотрли на мою измнившуюся наружность, и когда они вышли изъ кареты въ трактиръ, добрая леди просто на просто заключила меня въ свои объятія и нжно поцловала. Мать должно-быть видла изъ своей комнаты этотъ поцлуй. ‘Ты нашелъ себ добрыхъ друзей, мой сынъ,’ сказала она, и въ ея грубомъ голос отозвалась грусть. ‘Это хорошо, они могутъ быть теб полезне, чмъ я. Теперь, когда ты уже оправился, я могу хать съ покойною душой, но если ты заболешь, мой сынъ, твоя старая мать придетъ ухаживать за тобою и благословлять тебя.’ Она непремнно хотла отправиться домой въ тотъ же вечеръ. У нея были друзья въ Фокстон и Дувр (какъ мн было извстно), и она хотла остановиться у кого-нибудь изъ нихъ. Но передъ отъздомъ она уложила мои вещи въ новый сундукъ съ необыкновенною акуратностью. Каковы бы ни были ея чувства при нашемъ разставаніи, она не обнаружила ни слезъ ни горя, и свъ въ свою маленькую таратайку на двор трактира, ни разу не оглянувшись назадъ, отправилась въ свое одинокое путешествіе. Хозяинъ ‘Якоря’ и его жена простились съ ней дружески и почтительно. Они предложили мн взойдти въ буфетъ чтобы выпить стаканъ вина или водки, по я сказалъ что никогда не пью ни того ни другаго, какъ мн кажется, мать моя снабжала хозяина ‘Якоря’ нкоторыми запасами съ своихъ рыбачьихъ лодокъ. ‘Будь у меня одинъ сынъ, да еще такой пригожій,’ сказала мистриссъ Бонифасъ (чувство благодарности за подобный комплиментъ не позволяетъ мн позабыть ея имя). ‘Будь у меня одинъ только сынъ, и имй я возможность оставить ему такое же состояніе какое r-жа Дюваль можетъ оставить вамъ, ужь я не послала бы его въ море въ военное время, никакъ не послала бы!’ — ‘Если вы сами не пьете никакого вина, такъ врно имете товарищей, которые его употребляютъ,’ прибавилъ хозяинъ, ‘и потому можете передать имъ, что они всегда будутъ дорогими гостями въ Голубомъ Якор.’ Мн ужь не въ первый разъ приходилось слышать, что мать моя богата. ‘Если это такъ,’ сказалъ я своему хозяину, ‘то увряю васъ, что для меня это совершенная новость.’ Онъ и его жена оба похвалили меня за мою осторожность, прибавивъ съ значительною улыбкой ‘мы больше знаемъ, чмъ разказываемъ, г. Дюваль. Слыхали ли вы когда-нибудь о г. Уэстон? Слыхали ли вы о г. де-Дамотт? Мы знаемъ, гд находится Булонь и Ост—…’

— Молчи, жена, перебилъ ее тутъ хозяинъ. Если капитанъ не хочетъ говорить, то зачмъ его разспрашивать? А, вотъ уже и обденный звонокъ! Вашъ обдъ врно несутъ на верхъ къ доктору Бернарду, г. Дюваль.

Дйствительно онъ былъ правъ, и я съ большимъ аппетитомъ услся за столъ съ моими добрыми друзьями.

По прізд въ городъ докторъ послалъ за своимъ другомъ, капитаномъ Пирсономъ, и покамсть мы сидли за обдомъ, послдній пріхалъ въ своей лодк съ корабля, и потребовалъ, чтобы докторъ и мистриссъ Бернардъ отправились оканчивать свой обдъ въ его каюту. Это доставило мистеру Денису Дювалю честь получить приглашеніе, и какъ я, такъ и мой новый сундукъ были пристроены въ лодк и отвезены на фрегатъ. Вещи мои отнесли въ каюту канонира, гд висла также и моя койка. Посидвъ нсколько минутъ за столомъ г. Пирсона, я вышелъ по знаку, поданному мн однимъ изъ мичмановъ, и познакомился съ моими новыми товарищами, которыхъ на Серапис было около дюжины. Хотя я былъ только волонтеръ, но ростомъ и лтами превосходилъ многихъ мичмановъ. Конечно, имъ было извстно, что я сынъ торговки въ Уинчельси, и тогда, и въ послдствіи,— въ этомъ вы можете быть уврены, читатель,— на мою долю выпало не мало грубыхъ шутокъ, но я принималъ ихъ весьма добродушно, и здсь, также какъ въ школ, долженъ былъ пролагать себ дорогу кулаками. Нтъ никакой надобности сообщать! вамъ число фонарей и боксовъ, которые я давалъ и получалъ. Право я былъ не злопамятенъ, и благодаря Бога, никогда никому не причинялъ такого вреда, чтобы быть вынужденнымъ въ послдствіи ненавидть этого человка. Правда, были люди, которые меня ненавидели: но ихъ уже нтъ боле, а я еще живу по милости Божіей съ чистою совстью, и ихъ вражда мн ничего не сдлала.

Первый лейтенантъ нашего корабля, г. Пэйджъ, былъ родственникъ мистриссъ Бернардъ, и эта добрая леди выставила ему въ такомъ прекрасномъ свт качества своего благодарнаго и покорнаго слуги, и такъ трогательно разказала ему о моихъ приключеніяхъ, что г. Пэйджъ удостоилъ меня своего особеннаго благоволенія и расположилъ въ мою пользу нкоторыхъ изъ моихъ сослуживцевъ. Исторія съ разбойникомъ служила неисчерпаемымъ источникомъ разговоровъ и шутокъ, но я не обижался и скоро пріобрлъ себ хорошую репутацію между своими однокашниками, примнивъ къ нимъ ту систему, которой слдовалъ въ школ: а именно, я воспользовался первымъ случаемъ, чтобы побороть извстнаго въ вашемъ мичманскомъ кружк боксера. Нужно вамъ сказать, что мои товарищи называли меня ‘мыльницей,’ ‘пудрилкой,’ и тому подобными прозвищами, намекая на извстную профессію моего дда, когда одинъ изъ нихъ, насмхаясь надо мною однажды, спросилъ меня: ‘Слушай, мыльница, куда ты хватилъ разбойника-то?’

— А вотъ куда, отвчалъ я, и вмст съ этимъ далъ ему лвою рукою преисправный ударъ по носу, такъ что у него врно искры изъ глазъ посыпались. Нсколько минутъ спустя, онъ заплатилъ мн тою же монетою, мы подрались на славу, а потомъ уже навсегда остались друзьями. Что это? не далъ ли я вчера общанія не говорить боле ни слова о моихъ кулачныхъ подвигахъ? Вотъ видите ли, читатель, мы всегда общаемъ исправиться, и вчно забываемъ свои общанія. Я полагаю, что всякій можетъ сказать о себ то же самое.

Передъ отъздомъ съ корабля мои добрые друзья пожелали еще разъ меня увидть, мистриссъ Бернардъ, приложивъ палецъ къ губамъ, вынула изъ своего кармана маленькій пакетикъ и опустила его въ мою руку. Я думалъ, что она даетъ мн деньги, и мн было какъ-то непріятно, что она обращается со мною такимъ образомъ. Но когда она ухала, я раскрылъ пакетикъ и нашелъ въ немъ медальйонъ съ маленькимъ локономъ блестящихъ черныхъ волосъ. Догадываетесь ли вы, чьи это были волосы, читатель? Къ медальйону было приложено письмо на французскомъ язык, написанное крупнымъ дтскимъ почеркомъ, въ которомъ моя возлюбленная говорила, что она день и ночь молится за своего милаго Дениса. А, какъ бы вы думали, гд находится теперь этотъ медальйонъ? Тамъ, гд онъ былъ въ продолженіе сорока двухъ лтъ, и гд онъ останется даже и тогда, когда на вки смолкнетъ бьющееся подъ нимъ врное сердце.

Прогремла заревая пушка, и наши друзья простились съ фрегатомъ, не подозрвая судьбы, которая ожидала многихъ изъ находившихся на немъ въ это время лицъ. Какая страшная перемна совершилась черезъ три недли! Славное бдствіе, постигшее насъ, внесено въ лтописи нашего отечества.

Въ тотъ самый вечеръ, какъ капитанъ Пирсонъ принималъ своихъ друзей изъ Уинчельси, онъ получилъ предписаніе отплыть въ Гулль, и сообразоваться съ приказаніями находившагося тамъ адмирала. Изъ Гумбера насъ скоро послали на сверъ, въ Скарборо. Тамъ вдоль всего свернаго берега, господствовало довольно сильное волненіе, по случаю появленія нсколькихъ американскихъ каперовъ, которые ограбили замокъ одного шотландскаго дворянина, и взяли контрибуцію съ одного приморскаго города въ графств Кумберландъ. Когда мы уже подъзжали къ Скарборо, мстныя власти выслали къ намъ на встрчу лодку съ извстіемъ, что непріятельскую эскадру уже видли съ берега. Начальникомъ этой странствующей разбойничьей экспедиціи былъ одинъ мятежный Шотландецъ, который, можно сказать, дрался съ веревкой на ше. Безъ сомннія, многіе изъ нашихъ молодцовъ хвастливо разглагольствовали о томъ, съ какимъ мужествомъ сразятся они съ этимъ пиратомъ, и положили вздернуть его на его же собственную рею, если только онъ попадется въ ихъ руки. Но это было diis aliter visum (боги ршили иначе), какъ говорили мы у Покока, и мы сами попались въ просакъ. Monsieur Джонъ Поль Джонсъ, сдланный въ послдствіи кавалеромъ Ордена Заслуги его христіанскаго величества, былъ если хотите, измнникъ, но боле храбрый измнникъ еще никогда не носилъ оружія.

Насъ послали охранять купеческую флотилію, плывшую въ Балтійское море подъ прикрытіемъ нашего корабля и Графини Скарборо, которою командовалъ Перси. Такимъ образомъ черезъ двадцать пять дней по вступленіи моемъ на службу его величества, я имлъ счастіе присутствовать при одномъ изъ самыхъ серіозныхъ и отчаянныхъ сраженій, которыя когда-либо происходили.

Я не намренъ описывать здсь исторію битвы 23 сентября, кончившуюся тмъ, что нашъ славный капитанъ долженъ былъ опустить флагъ передъ непреодолимымъ и сильнйшимъ врагомъ. Сэръ-Ричардъ разказалъ о своемъ бдствіи въ словахъ боле благородныхъ, нежели т, которыя я могъ бы пріискать, хотя я и участвовалъ въ этомъ ужасномъ дл, гд нашъ флагъ опустился передъ британскимъ ренегатомъ и его пестрою шайкой, однако я видлъ только малую часть этой роковой для насъ битвы. Она едва началась какъ наступила ночь. Какъ хорошо помню я звукъ непріятельской пушки, которая въ отвтъ на окликъ нашего капитана угостила насъ выстрломъ! Мы также отвчали залпомъ, и это былъ первый залпъ, который мн пришлось услыхать въ сраженіи…

ПРИМЧАНЕ ИЗДАТЕЛЯ СОRNHILL MAGAZINE.

Читатели пробжали теперь послднія строки, написанныя Уилльямомъ Мэкписомъ Теккереемъ. Повсть его внезапно прерывается, какъ прервалась и самая жизнь, исполненная силъ и цвтущихъ надеждъ на будущее, но между повстью его и жизнью есть одна разница: тогда какъ послднія главы первой имютъ проблы и перерывы, свидтельствующіе о недоконченныхъ усиліяхъ автора, послднія главы второй наполнены и завершены.

Постараемся, по возможности, уяснить читателю, что вышло бы изъ Дениса Дюваля, еслибы авторъ усплъ окончить свое произведеніе. Несмотря на свой отрывочный характеръ, эта повсть всегда будетъ имть огромное значеніе, и служить предостереженіемъ для неосновательныхъ критиковъ не кричать посмшно о какомъ-либо талант: ‘онъ исписался, въ немъ ничего не осталось, это только отголосокъ въ пустот’. На подобныхъ порицателей, конечно, никто не обращаетъ вниманіе, однако каждый честный авторъ испытываетъ не только удовольствіе, но даже своего рода торжество, видя, что геній, обвиняемый въ безсиліи и дряхлости, вдругъ проявляется на закат дней своихъ съ новымъ блескомъ и съ новою силой. Денисъ Дюваль не конченъ, но вполн разршаетъ этотъ вопросъ. Блистательный геній, озарившій насъ въ Ярмарк Тщеславія и достигшій въ Эсмонд своего зрлаго развитія, ни чуть не умалился, но сталъ только шире, мягче, пріятне, когда такъ внезапно угасъ въ Денис Дювал.

Говоримъ это, чтобъ опровергнуть другое поспшное, но весьма распространенное заключеніе, а именно, будто Теккерей мало заботился о план своихъ произведеній. Факты доказываютъ, напротивъ, что онъ чрезвычайно объ этомъ заботился, и въ подтвержденіе нашихъ словъ, мы можемъ сообщить читателямъ, что въ бумагахъ его найдено множество самыхъ тщательныхъ замтокъ и изслдованій о мельчайшихъ топографическихъ и историческихъ подробностяхъ, которыя могли сдлать его разказъ вполн подходящимъ къ истин. Много ли найдется молодыхъ романистовъ, которые, желая помстить своего героя въ Уинчельси, сто лтъ тому назадъ, взяли бы на себя трудъ изучить, какъ построенъ былъ городъ, какія ворота вели въ Рай (еслибы герою случилось имть какія-либо сношенія съ этитъ городомъ), кто были мстные магнаты, и кто имъ управлялъ? Теккерей, между тмъ, все это сдлалъ, хотя изслдованія его не прибавили двадцати строкъ къ его разказу и нисколько не усилили его интереса, въ этомъ просто высказалось добросовстное усиліе автора держаться въ вымысл какъ можно ближе къ истин. Что въ Уинчельси было трое воротъ: ‘Ньюгэтъ на югозападной сторон, Ландгэтъ на сверовосточной, и Страндгэтъ (отсюда шла дорога въ Рай) на юговосточной’, что ‘управленіе состояло изъ мера и двнадцати судей’, что ‘отъ города посылались въ Лондонъ носильщики балдахина во время коронаціи’ и проч. и проч., все это какъ должно внесено въ памятную книжку съ указаніемъ на источники. Точно также все что говорится о выходцахъ въ Рай, о находившейся тамъ французской церкви основано на точныхъ историческихъ свидтельствахъ. Порядокъ и аккуратность, съ которыми расположены замчанія, заслуживаютъ также вниманія читателя. Каждое изъ нихъ озаглавлено, какъ напримръ:

‘Французскіе выходцы въ Рай. Въ Рай находится маленькая колонія французскихъ выходцевъ, которые большею частію занимаются рыбнымъ промысломъ, и имютъ своего священника.’

‘Французская реформатская церковь. Тамъ, гд есть достаточное число врныхъ, устраивается церковь. Пасторъ утверждается въ своемъ званіи провинціальнымъ синодомъ ила създомъ, если послдній состоитъ, по крайней мр, изъ семи пасторовъ. Пасторамъ помогаютъ въ отправленіи ихъ обязанностей міряне, которые носятъ титулъ церковныхъ старостъ, дьяконовъ и уставщиковъ. Изъ собранія пасторовъ, дьяконовъ и церковныхъ стиростъ составляется консисторія.’

Конечно, въ подобной мелочной заботливости нтъ какой-либо особенной заслуги, но такъ какъ автору Дениса Дюваля всегда отказывали въ этомъ достоинств, то справедливость требуетъ, чтобы мы о немъ упомянули. Пусть молодые, неоперившіеся геніи увидятъ, что считалъ онъ необходимымъ для усовершенствованія своего произведенія.

Но главнйшій интересъ этихъ выносокъ и примчаній заключается въ томъ, что он освщаютъ намъ ходъ разказа. Помщать ихъ здсь сполна мы находимъ лишнимъ, ибо это составило бы только длинный перечень книгъ, журналовъ и разныхъ періодическихъ изданій, на основаніи которыхъ Теккерей такъ ярко изобразилъ обычаи и характеры описываемаго имъ времени. Впрочемъ, мы постараемся дать читателю возможно полную идею о задуманной повсти.

Для начала, вотъ характеристическое письмо, въ которомъ г. Теккерей рисуетъ для своего издателя планъ и завязку романа:

‘Любезный N.—

Я родился въ 1764 году въ Уинчельси, гд отецъ мой занимался мелочною торговлей и въ то же время исполнялъ должность церковнаго причетника. Вс мстные жители сильно промышляли контрабандой.

Къ намъ часто хаживалъ одинъ французскій дворянинъ, по имени графъ де-Ламоттъ и съ нимъ одинъ Нмецъ баронъ фонъ-Лоттерло. Отецъ мой доставлялъ для этихъ двухъ джентльменовъ разные тюки въ Остенде и въ Кале, а можетъ-быть здилъ даже въ Парижъ, и видлъ тамъ французскую королеву. Помщикъ нашего города, эсквайръ Уэстонъ изъ монастыря, и его братъ имли одинъ изъ самыхъ представительныхъ домовъ въ округ. Онъ былъ церковнымъ старостою въ нашей церкви и пользовался большимъ уваженіемъ. Да, по если вы прочтете Annual Regester за 1781 г., то увидите, что 13-го іюля шерифы отправились въ Лондонскую Башню для того, чтобы взять подъ стражу г. де-Ламотта, преступника, обвиненнаго въ государственной измн. Дло въ томъ, что этотъ альзасскій дворянинъ, попалъ въ затруднительное положеніе въ своемъ собственномъ отечеств (гд онъ командовалъ Субизскимъ полкомъ), пріхалъ въ Лондонъ, и подъ предлогомъ пересылки гравюръ во Францію и въ Остенде снабжалъ французскихъ министровъ свдніями о движеніяхъ англійскихъ флотовъ и войскъ. Его помощникъ, г. Лоттерло изъ Брунсвика, былъ вербовщикомъ, потомъ слугою, шпіономъ Франціи и г. Франклина, и наконецъ сдлался королевскимъ свидтелемъ противъ самого де-Ламотта, который, благодаря ему, и былъ повшенъ.

Этотъ Лоттерло, бывшій вербовщикомъ рекрутъ для нмецкихъ войскъ во время американской войны, потомъ слугою въ Лондон во время возмущенія Гордона, потомъ помощникомъ шпіона, и наконецъ шпіономъ надъ шпіономъ, былъ какъ мн кажется, отъявленный мошенникъ, вдвойн ненавистный тмъ что говорилъ поанглійски съ нмецкимъ акцентомъ.

‘Что, если онъ задумаетъ жениться на этой очаровательной двочк, которая живетъ у г. Уэстона въ Уинчельси? А! здсь я вижу тайну.

‘Что, если этотъ мошенникъ, отправляясь за полученіемъ своей платы отъ англійскаго адмирала, съ которымъ онъ имлъ сношенія въ Портсмут, случайно попадетъ на Royal George въ день потопленія этого корабля?

‘Что касается до Джона и Джозефа Уэстоновъ изъ монастыря, я съ сожалніемъ долженъ сказать, что они были также большіе мошенники. Ихъ судили за разграбленіе Бристольской почты въ 1780 г., но, будучи оправданы по недостатку уликъ, они снова были преданы суду, вслдствіе вторичнаго обвиненія въ подлог: Джозефъ оправдался, а Джонъ былъ обвиненъ въ уголовномъ преступленіи. Впрочемъ это не помогло бдному Джозефу. Еще до начала суда оба брата и нкоторые другіе заключенные бжали изъ Ньюгата, въ это время Джозефъ выстрлилъ и ранилъ привратника, пытавшагося поймать его на Сноу-Гилл. За это его судили, объявили виновнымъ на основаніи закона именуемаго ‘Чернымъ актомъ’ и повсили вмст съ братомъ.

‘Итакъ, если я былъ невиннымъ участникомъ въ измнахъ де-Ламотта, въ поддлкахъ и грабительствахъ Уэстоновъ, въ какихъ мудреныхъ длахъ и затрудненіяхъ случалось мн иногда находиться?

‘Въ послдствіи я женился на молодой двушк, на которую мтилъ грубый Лоттерло, и жилъ очень счастливо.’

Здсь, какъ видятъ читатели, общая идея набросана довольно грубо, и планъ этотъ былъ выполненъ не во всхъ своихъ частяхъ. Другое письмо, никогда не достигшее до своего назначенія, заключаетъ въ себ позднйшія свднія о Денис.

‘Ддъ мой, Дюваль, былъ цирюльникомъ и парикмахеромъ по ремеслу и исправлялъ въ то же время, должность церковнаго старосты во французской протестантской церкви въ Уинчельси. Я былъ посланъ въ Рай нахлбникомъ къ одному методисту, мелочному торговцу, корреспонденту дда.

‘Ддъ мой и его корреспондентъ держали пополамъ рыбачье судно, но они ловили не рыбу, а бочонки нантскаго коньяка, который мы выгружали на берегъ гд-нибудь въ хорошо извстномъ намъ мст. Въ простот сердца я, ребенокъ, получилъ однажды позволеніе хать на ловлю. Обыкновенно мы вызжали ночью на-встрчу судамъ, плывшимъ отъ французскаго берега, и я выучился всмъ морскимъ маневрамъ не хуже любаго изъ нашихъ матросовъ. Какъ памятна мн болтовня Французовъ въ ту ночь, какъ я въ первый разъ присутствовалъ при перегрузк бочонковъ! Однажды по насъ стрлялъ таможенный катеръ его величества, Lynx, и я спросилъ, что это за мячики, которые плещутся около насъ по под и проч.

‘Я не захотлъ дале заниматься контробавдой, по увщанію г. Уэслея, который прізжалъ проповдывать къ вамъ въ Рай, во не въ томъ дло…’

Въ этихъ письмахъ не появляются ни ‘моя мать’, ни графъ де-Савернъ, ни его несчастная жена, между тмъ какъ Агнеса существуетъ только подъ именемъ ‘очаровательной двочки’. Графъ де-Ламоттъ, баронъ Лоттерло и Уэстоны занимали повидимому первое мсто въ ум автора: это историческіе характеры. Въ своемъ первомъ письм авторъ отсылаетъ насъ къ журналу Annual Register по поводу исторіи де Ламотта и Лоттерло, и вотъ что мы тамъ находимъ.

‘5-го января 1781 г. арестованъ за разныя измнническія продлки нкто, по имени Генрихъ Франсуа де-Ламоттъ, называющій себя барономъ. Онъ жилъ нкоторое время въ Бондъ-Стрит у суконнаго фабриканта, г. Отлея.

‘Входя по лстниц въ канцеляріи государственнаго секретаря въ Клевеландъ Роу онъ обронилъ нсколько бумагъ, которыя были немедленно замчены и доставлены вмст съ обвиненнымъ къ лорду Гиллзборо. По окончаніи допроса, его отвезли въ Лондонскую башню, какъ государственнаго преступника, и посадили въ тсное заключеніе. Говорятъ, что отобранныя отъ него бумаги имютъ весьма важное значеніе. Между-ними находятся подробныя описанія каждаго значительнаго корабля въ нашихъ верфяхъ и докахъ и проч. и проч.

‘Вслдствіе открытія вышеупомянутыхъ бумагъ, Генрихъ Лоттерло, эсквайръ изъ Викгэма близь Портсмута, былъ также арестованъ и привезенъ въ городъ. Посланные застали г. Лоттерло отправлявшимся на охоту. Узнавъ въ чемъ дло, онъ не обнаружилъ ни малйшаго смущенія, и съ величайшею готовностью отдалъ свои ключи…. Г. Лоттерло Нмецъ, недавно поселившійся въ Викгэм, въ нсколькихъ миляхъ отъ Портсмута. Имя свору гончихъ собакъ и пользуясь репутаціей вселаго собесдника, онъ былъ хорошо принятъ всми окрестными джентльменами.

‘14-го іюля 1781 г. Показаніе г. Лоттерло было такого важнаго свойства, что судъ былъ въ большомъ изумленіи въ продолженіе всего допроса. Г. Лоттерло сказалъ, что въ 1778 г. онъ заключилъ съ де-Ламоттомъ условіе, по которому обязался снабжать французскій дворъ тайными свдніями объ англійскомъ флот, что за эту услугу онъ получалъ сперва только по восьми гиней въ мсяцъ, но что важность доставляемыхъ имъ свдній показалась подсудимому до такой степени очевидною, что послдній вскор положилъ ему уже по пятидесяти гиней въ мсяцъ, не считая множества цнныхъ подарковъ, что во всхъ непредвиднныхъ случаяхъ онъ самъ прізжалъ въ городъ къ г. де-Ламотту, но обыкновенныя происшествія, касавшіяся ихъ сдлки, сообщалъ ему по почт. Онъ призналъ бумаги, найденныя въ его саду, прибавивъ, что печати принадлежатъ г. де-Ламотту и хорошо извстны во Франціи. По приказанію подсудимаго онъ здилъ въ Парижъ и тайно видлся съ французскимъ министромъ, г. Сартиномъ. Онъ составилъ планъ для взятія эскадры губернатора Джонстона, за что требовалъ съ Французовъ восемь тысячъ гиней и третью долю приза, предполагая раздлить ихъ между собою, подсудимымъ, и однимъ должностнымъ пріятелемъ, но французскій дворъ согласился на уступку только восьмой части приза. Условившись съ Французами какъ взять коммадора, онъ отправился къ сэръ-Гью Паллизеру и представилъ, ему планъ какъ взять Французовъ и разстроить тотъ первоначальный проектъ, которымъ самъ снабдилъ французскій дворъ.

‘Судъ продолжался тринадцать часовъ, наконецъ присяжные посл вебольшаго совщанія, объявили подсудимаго виновнымъ, и надъ нимъ немедленно былъ произнесенъ приговоръ, подсудимый съ большимъ спокойствіемъ принялъ извстіе объ ожидавшей его страшной участи (его осудили повсить и четвертовать), но онъ въ сильныхъ выраженіяхъ сталъ обвинять г. Лоттерло…. Въ продолженіи всей этой тяжелой сцены онъ выказалъ большое мужество, соединенное съ твердостію и присутствіемъ духа, въ то же время сохраняя вжливый, снисходительный и непринужденный видъ. Уличенный въ измн государству, которое его пріютило, онъ не могъ бы, думаемъ мы, перенести эту ужасную минуту такъ твердо и спокойно, еслибы не сознавалъ себя невиннымъ относительно своего собственнаго отечества, на служеніе которому, какъ онъ думалъ, посвящена была его жизнь….

‘Г. де-Ламоттъ имлъ около пяти футовъ, десяти дюймовъ росту, пятьдесятъ лтъ отъ роду и весьма красивую наружность, его манеры были въ высшей степени благородны, а въ глазахъ выражалась большая проницательность. Онъ былъ одтъ въ блое суконное платье и полотняный жилетъ, вышитый по тамбуру.’ Annual Register, книга 24, стр. 184.

Весьма можетъ быть, что этотъ разказъ о суд надъ государственнымъ измнникомъ въ 1781 г., послужилъ основою всей повсти. Здсь появляются т же самыя лица, которыя мы встрчаемъ въ роман г. Теккерея, но какая разница между безжизненными образами, сохранившимися въ Annual Register, и живыми лицами, снова воскресающими въ Денис Дювал. Роль, предназначенная имъ въ повсти, вполн понятна, но читателю оставалось еще узнать, какъ разстроивали они жизнь и любовь Дениса. ‘По крайней мр, Дюваль, сказалъ мн де-Ламонтъ, когда я жалъ ему на прощаньи руку, и отъ всего сердца извинялъ его проступокъ, какъ ни безумно и ни безпечно провелъ я свою жизнь, и какъ ни пагубна была моя любовь для тхъ, съ которыми я сближался, я никогда не оставлялъ ребенка въ вужд, и, самъ оставаясь почти безъ куска хлба, обезпечивалъ существованіе маленькой Агнесы.’ Что это былъ за проступокъ, который Денисъ прощалъ ему отъ всего сердца? Изъ словъ: ‘какъ ни пагубна была моя любовь для тхъ, съ которыми я сближался,’ видно, что де-Ламоттъ долженъ былъ поддерживать притязанія Лоттерло на Агнесу, этотъ эпизодъ обозначенъ въ памятной книжк Тэккерея словами: ‘Генріэта Ифигенія‘ Первоначально Агнеса называлась Генріэтой, а Денисъ Блезомъ {Въ числ примчаній находится маленькая хронологическая таблица событій по порядку чиселъ.

Блезъ родился въ 1763 г.

Генріэта де Барръ родилась въ 1766—7 г.

Отецъ ея отправился въ Корсику въ — 68 г.

Мать бжала въ — 68 г.

Отецъ былъ убитъ въ Б. въ — 69 г.

Мать умерла въ — 70 г.

Блэза выгоняютъ въ — 79 г.

Генріэта Ифигенія, въ — 81 г.

Катастрофа Ламотта въ — 82 году.

Дло адмирала Роднея въ — 82 г.}.

Что касается г. Лоттерло, ‘этого отъявленнаго мошенника, вдвойн ненавистнаго тмъ что говорилъ по-англійски съ нмецкимъ акцентомъ,’ то, введя Ламотта на вислицу, посл того какъ самъ признавался, что между ними было торжественное условіе никогда не выдавать другъ друга, онъ тутъ же бился объ закладъ, что Ламоттъ будетъ повшенъ, взломавъ бюро и отличившись многими другими подобными продлками,— онъ, повидимому, ухалъ въ Уинчельси, гд ему легко было, грозя или льстя Уэстонамъ, сдлать попытку овладть Агнесой. Мы знаемъ, что она жила у этихъ людені и что они порицали ея врную любовь къ Денису. Доведенная до крайности настойчивыми преслдованіями Лоттерло и Уэстоновъ, она обратилась къ доктору Бернарду съ просьбой о защит, и вскор явилась неожиданная помощь. Родственники ея матери, де-Віоменили, убдились наконецъ въ невинности графини. Можетъ-быть (говоримъ можетъ-быть, повторяя намекъ на такой планъ, сдланный самимъ Тэккереемъ въ пріятельской бесд у домашняго очага) они знали, что, въ случа прощенія матери, Агнеса получитъ право на нкоторое наслдство: какъ бы то ни было, они, вроятно, имли свои причины, чтобы потребовать ее къ себ въ эту благопріятную минуту. По совту доктора Бернарда, Агнеса отправилась къ своимъ богатымъ родственникамъ, которые такъ долго ее отвергали, а теперь выказывали ей такое сильное расположеніе. Говоря слдующія слова, Денисъ, быть-можетъ, именно думалъ о той минут, когда, возвратившись домой посл долговременнаго отсутствія, онъ не нашелъ боле своей возлюбленной: ‘О, Агнеса, Агнеса, говоритъ онъ, какъ мчатся годы! Какія странныя событія совершились съ нами, сколько горя мы перенесли, и какъ чудесно хранило насъ благое Провидніе, съ тхъ поръ какъ твой отецъ стоялъ на колняхъ передъ телжкой, въ которой покоилось его дитя!’

Въ то время какъ Агнеса узжала на родину во Францію, Денисъ сражался на Аретуз подъ начальствомъ своего прежняго капитана сэръ-Ричарда Пирсона, который командовалъ Сераписомъ въ дл съ Полемъ Джонсомъ. Денисъ былъ раненъ при самомъ начал этого сраженія, а капитанъ Пирсонъ, какъ извстно, долженъ былъ опустить флагъ, потому что вс люди на его корабл были или убиты или переранены. О дальнйшей дятельности Пирсона, за которою, вроятно, продолжалъ слдить Денисъ, въ памятной книжк Теккерея находится множество замчаній.

Сераписъ, К. Пирсонъ. Мемуары Витсона.

Gentleman’s Magazine, 49, стр. 484. Разказъ о дл съ Полемъ Джонсомъ въ 1779 г.

Gentleman’s Magazine, 502, стр. 84. Пирсонъ сдланъ кавалеромъ ордена въ 1780 г.

Командовалъ Аретузою при Юшант въ дл адмирала Кемпенфельдта въ 1781 г. Марсово Поле, ст. Юшантъ.

Затмъ слдуетъ вопросъ:

Какимъ образомъ Пирсонъ ушелъ отъ Поля Джонса?

Но прежде чмъ отвчать на этотъ вопросъ, мы заставимъ самого сэръ-Ричарда разказать намъ исторію этого бдствія. Должно полагать, что Тэккерей много думалъ о письм капитана въ адмиралтейство и заимствовалъ изъ него характеръ Пирсона.

‘Посл нсколькихъ предварительныхъ эволюцій, мы стали другъ противъ друга. Лапа вашего запаснаго якоря уцпилась за корму непріятельскаго корабля, и мы сошлись на такомъ близкомъ разстояніи, что жерла нашихъ пушекъ касались другъ друга. Въ этомъ положеніи мы дрались отъ половины восьмаго до половины десятаго. Благодаря огромному количеству и разнообразію воспламеняющихъ снарядовъ, брошенныхъ непріятелемъ, корабль нашъ загорался разъ десять или двнадцать въ различныхъ мстахъ, и вамъ не разъ стоило величайшихъ трудовъ и усилій, чтобы погасить пламя. Въ то же время наибольшій изъ двухъ фрегатовъ, крейсируя вокругъ васъ въ продолженіе всего сраженія, и обстрливая наше судно вдоль, положилъ почти всхъ людей бывшихъ на корм и на главныхъ палубахъ.

‘Около половины девятаго загорлся одинъ пороховой патронъ, отъ него пламя сообщилось другимъ патронамъ, расположеннымъ по направленію къ корм, такъ что въ одну минуту взлетли на воздухъ и матросы, и офицеры, стоявшіе назади главной мачты… Въ десять часовъ непріятель сталъ просить о пощад, я немедленно скомандовалъ на абордажъ, но, вступивъ на палубу, ваши люди замтили, что въ засад спрятано было несравненно большее число враговъ, вооруженныхъ пиками, и готовыхъ выдти имъ на встрчу. Тогда нашъ экипажъ немедленно вернулся назадъ и возобновилъ пальбу, продолжавшуюся до половины одиннадцатаго. Наконецъ когда фрегатъ, ставъ поперегъ нашей кормы, снова началъ васъ обстрливать (между тмъ какъ мы не въ состояніи были навести на него на одной пушки), мн показалось лишнимъ и даже невозможнымъ сопротивляться доле безъ малйшей надежды на успхъ. Я опустилъ флагъ, и наша главная мачта, надломившаяся у самого корня, повалилась черезъ бортъ…

‘Глубоко сожаля о случившемся несчастіи — объ утрат королевскаго корабля, которымъ я имлъ честь командовать, я въ то же время льщу себя надеждой, что ихъ лордства придутъ къ тому убжденію, что корабль этотъ былъ взятъ съ боя, а не уступленъ, и что для защиты его употреблены были вс средства.’

Посл продолжительнаго плаванія въ Сверномъ мор Сераписъ и Графиня Скарборо приведены были Полемъ Джонсомъ въ Тексель. Тогда сэръ-Джоржъ Йоркъ, нашъ посланникъ въ Гаг, обратился къ государственнымъ чинамъ Нидерландовъ съ просьбою о возвращеніи этихъ призовъ. Но послдніе отказались употребить свое вмшательство.

Конечно, съ судьбою Сераписа связана была и судьба Дюваля, но какимъ образомъ ускользнулъ онъ отъ Поля Джонса? Въ замтк, слдующей за этимъ вопросомъ, есть намекъ на то, какъ удалось ему освободиться отъ двойнаго заключенія.

‘Недавно прибыли изъ Амстердама на корабл Летиція нсколько моряковъ. Они вырваны были изъ когтей голландскаго остъиндскаго корабля капитаномъ капера Кингстонъ, который, потерявъ нсколько человкъ изъ своего экипажа, и узнавъ объ ихъ судьб отъ одной уличной пвицы, нашелъ въ себ достаточно мужества, чтобъ абордировать корабль и обыскать его. Бдняки лежали скованные въ трюм, и, не случись это обстоятельство, они наврное были бы увезены въ вчную неволю.’ Gentleman’s Magazine, 50, стр. 101.

Замчаетъ ли читатель, какъ правда и вымыселъ должны были слиться между собою въ этой повсти? Вообразимъ себ Дениса Дюваля, который, избавившись отъ заключенія въ Голландіи, попадаетъ въ сти голландскаго остъ-индскаго корабля, или схваченъ вмст съ матросами капера Кингстонъ? Вотъ лежитъ онъ скованный въ трюм, думая то объ Агнес и садовой стн, которая одна раздляла ихъ въ былое время, то о вчной, безнадежной невол, куда влекутъ его въ настоящую минуту. Вообразимъ себ уличную пвицу и радостныя восклицанія матросовъ Кингстона, когда они бросаются въ трюмъ освобожлать плнниковъ, и мы будемъ въ состояніи представить себ до нкоторой степени, что вышло бы изъ этихъ главъ.

Получивъ свободу, Денисъ продолжалъ служить на мор, но онъ не съ разу попалъ въ герои, а прежде прошелъ вс постепенныя должности, какія обыкновенно проходитъ молодой морякъ, и которыя записаны у Теккерея въ слдующемъ порядк:

‘Прежде производства въ мичманы, молодой человкъ долженъ прослужить на корабл два года. Такіе волонтеры большею частію отдаются на попеченіе канонира, который заботится объ ихъ содержаніи, имъ позволяютъ ходить по шканцамъ и съ самаго начала носить мундиръ. По наступленіи пятнадцати лтъ, будучи произведены въ мичманы, они начинаютъ обдать за общимъ столомъ съ прочими товарищами. Держа экзаменъ на офицерскій чинъ, они обязаны знать все, относящееся къ навигаціи и къ мореходству, умть подробно объяснить различныя движенія корабля, приливы, и отливы, различные способы опредленія долготы и широты мста съ помощью хронометра и наблюденій надъ луною. Изъ практическаго мореходства они должны знать: какимъ образомъ провести корабль съ одного мста на другое при всевозможныхъ неудобствахъ втра, прилива и проч. За тмъ, если кандидатъ оказываетъ удовлетворительныя познанія, онъ получаетъ отъ капитана свидтельство и чинъ.’

Въ другой замтк описывается личность, съ которою мы не имли еще случая познакомиться въ повсти:

‘Это былъ морякъ старой школы, боле привыкшій къ мазилк, чмъ къ квадранту Гадлея, онъ проникъ въ тайны навигаціи по руководству Дюкова Гамильтона Мура, а объ оснастк и другихъ корабельныхъ принадлежностяхъ получилъ понятіе изъ великолпныхъ гравюръ, украшающихъ страницы Дарси Ливера.’

Денису пришлось быть морякомъ въ бурное время. ‘Въ 1779 г., сказано въ Annual Register, ‘общественныя дла представляли такое ужасное зрлище, какого страна не видала, быть-можетъ, въ продолженіе нсколькихъ столтій.’ Дюваль былъ дйствующимъ лицомъ во многихъ поразительныхъ событіяхъ, быстро слдовавшихъ одно за другимъ въ продолженіе войнъ съ Франціей, Америкой и Испаніей. Ему суждено было придти въ столкновеніе съ майоромъ Андре, судьба котораго возбудила въ то время такое живое участіе: говорятъ, что Вашингтонъ плакалъ, подписывая его смертный приговоръ. Этотъ молодой офицеръ казненъ былъ 2 октября 1780 г., а черезъ годъ посл того Денисъ долженъ былъ присутствовать при допрос и. казни человка, еще боле ему знакомаго и близкаго, г. де-Ламотта. Мужество и благородство, съ которыми послдній подчинился своей судьб, тронули не только всхъ свидтелей его казни, но и самого Дюваля, которому онъ столько вредилъ.

Вотъ что писалъ о немъ Денисъ: ‘Посл моего добраго тески, капитана и адмирала Дениса, это былъ первый джентльменъ, съ которымъ я находился въ короткихъ отношеніяхъ, человкъ порочный и даже преступный, но все еще не совершенно погибшій, какъ надюсь, и о чемъ молюсь. Признаюсь, я чувствовалъ большое расположеніе къ этому роковому существу.’

Очередь Лоттерло тогда еще не наступала, но изъ вышеприведеннаго письма мы знаемъ, что онъ погибъ на Royal George, сверхъ того въ памятной книжк Теккерея есть отмтка, соединяющая судьбу этого дурнаго человка съ судьбою этого прекраснаго корабля. {Изъ современныхъ описаній о погибели Royal Georg видно, что онъ переполненъ былъ народомъ, пріхавшимъ съ берега, мы уже видли, что въ числ прочихъ находился Лоттерло, прибывшій на корабль, чтобы получить плату за свое вроломство.}

Между тмъ примчаніе, подъ заглавіемъ: ‘Дло адмирала Роднея въ 1782 г.’ указываетъ на то, что Дюваль долженъ былъ принять участіе въ побд Англичанъ надъ французскимъ флотомъ, которымъ командовалъ тогда графъ де-Грассъ, взятый въ плнъ вмст съ Ville de Paris и четырьмя другими кораблями.

‘Де-Грассъ съ своею свитой высадился близь Портсмута, на Jouthsea Common. Ихъ повезли въ каретахъ, въ гостиницу George, гд вице-адмиралъ, сэръ-Питеръ Паркеръ угощалъ все общество великолпнымъ обдомъ, на свой собственный счетъ.’ Здсь также Денису пришлось увидать много любопытнаго, наконецъ, въ ту же осень судили обоихъ Уэстоновъ, и Денисъ сдлался невольною причиной наказанія, которое постигло его стариннаго врага Джозефа Уэстона. На этотъ счетъ мы находимъ дв слдующія замтки:

‘1782—3 г. Джо Уэстонъ, попрежнему ненавидящій Блэза, стрляетъ по немъ въ Чипсайдской улиц.

‘Черный Актъ, изданный въ царствованіе Георга II, глава 22:— ‘Поелику многіе неблагонамревные и безпорядочные люди, соединившись между собою подъ именемъ Черныхъ, образовали союзы, для того, чтобы съ помощью другъ друга воровать и уничтожать оленей, красть кроликовъ и опустошать рыбные пруды….. симъ узаконяется, что если кто-либо станетъ умышленно и злонамренно стрлять въ людей, въ жилищахъ, или въ какихъ другихъ мстахъ, то подвергнется смертной казни, какъ уголовный преступникъ, и будетъ лишенъ послдняго напутствія отъ священника.’

Нкто Джозефъ Уэстонъ дйствительно былъ найденъ виновнымъ на основаніи Чернаго Акта, потому что ранилъ человка на Сноу-Гилл, за что и былъ повшенъ вмст съ своимъ братомъ. Въ памятной книжк Теккерея читаемъ слдующія примчанія:— ‘Уэстоны въ Парламентскихъ Вдомостяхъ, 1782 г. стр. 463, 470, 473.’ — ‘Gentleman’s Magazine, 1782 г.’ ‘Настоящіе мемуары Джоржа и Джозефа Уэстоновъ, 1782 г.’ Notes and queries, выпускъ I, книга X. {Слдующія замчанія относятся къ тому же Предмету: ‘Конокрады. Нкто Сондерсъ посаженъ былъ въ Оксфордскую тюрьму за конокрадство. Онъ, повидимому, принадлежалъ къ шайк, одна часть которой крала лошадей въ сверныхъ графствахъ, а другая въ южныхъ. Въ среднихъ же графствахъ эти молодцы сходились между собою и учиняли обмнъ.— Gentleman’s Magazine, 39, 165.

‘1783 г. Уголовныя преступленія.— Во время ‘весеннихъ засданій’ въ 1783 г., 119 преступниковъ приговорены были къ смертной казни.}

Слдующія за тмъ примчанія (по порядку чиселъ) заключаютъ въ себ разказъ о весьма безкорыстномъ поступк Дюваля:

‘Безпорядки въ Дил, 1783 г. Диль. Здсь произошло большое волненіе: 60 человкъ легкихъ драгунъ подъ начальствомъ полковника Дугласа, пришли ночью въ городъ на помощь таможеннымъ чиновникамъ, чтобы взломать магазины и отобрать товаръ, но такъ какъ контрабандисты всегда бываютъ на-готов, то при первой тревог они соединились вмст, и за тмъ послдовалъ отчаянный бой.’

Намъ уже извстно, что старый парикмахеръ Дюваль принадлежалъ къ партіи макрелей, или къ союзу контрабандистовъ, существовавшему вдоль всего берега. Въ повсти встрчаются безпрестанные намеки на его тайные склады и на прибыль, которую онъ получалъ отъ своихъ такъ-называемыхъ рыболовныхъ экспедицій. Припомнивъ все написанное объ этомъ джентльмен, мы легко можемъ вообразить себ увертки, слезы, лживыя увренія въ бдности и невинности, которыя вроятно расточалъ старый Дюваль въ ту ужасную ночь, когда его постили таможенные чиновники. Но вс его возгласы и восклицанія не повели ни къ чему: какъ только Денисъ увидалъ сцену, происходившую въ дом дда, онъ высказалъ всю правду и немедленно открылъ чиновникамъ завтные склады, сознавая при этомъ, что онъ жертвуетъ своимъ собственнымъ достояніемъ.

На поведеніе свое въ этомъ случа Денисъ указалъ въ слдующихъ словахъ: ‘Въ связи съ этимъ дломъ были вещи, о которыхъ я не могъ говорить…. Теперь эти тайны перестали быть тайнами. Это старинное общество контрабандистовъ уже давнымъ давно разсялось, и мн скоро придется разказать читателю, какимъ образомъ я самъ тому содйствовалъ.’

Итакъ, вс пріобртенія стараго Дюваля и все будущее состояніе Дениса Дюваля погибли безвозвратно, но послдній составилъ себ такую блестящую карьеру, что ему не нужно было противозаконныхъ прибылей. {Извстія о Суссекскомъ контрабандизм (сказано въ памятной книжк Теккерея) можно найдти въ X том Суссекскаго Археологическаго Сборника, 69, 94. Тамъ же встрчаемъ ссылку за Gentleman’s Magazine, т. VIII, стр. 292, 172.}

Но прежде чмъ достигнуть благосостоянія, Денису пришлось испытать много горькаго. Ему предстояло попасться въ плнъ къ Французамъ и протосковать нсколько лтъ въ одномъ изъ ихъ арсеналовъ. Наконецъ, когда вспыхнула революція, онъ или получилъ свободу, или, благодаря своему иностранному языку и происхожденію, нашелъ средства убжать. Потомъ онъ отправился, быть-можетъ, отыскивать Агнесу, которую, какъ намъ извстно, онъ никогда не забывалъ. Знатные родственники ея находились въ это время въ большомъ затрудненіи, потому что революція, доставившая свободу Дювалю, была безпощадна для ‘аристократовъ’.

Вотъ все, что мы знаемъ объ томъ період жизни Дениса Дюваля и Агнесы де-Савернъ, когда они находились въ разлук. Можетъ-быть, въ это время Денисъ видлъ Марію Автуанету, {Въ памятной книжк мы находимъ слдующее примчаніе.

‘Марія Антуанета родилась 2-го ноября, 1755 г., и ея именины приходятся въ одинъ день съ праздникомъ Fte des Morts.

‘Во время корсиканской экспедиціи Лорреньскій легіонъ состоялъ подъ начальствомъ барона де-Віомениля. Онъ эмигрировалъ въ начал революціи, участвовалъ въ дйствіяхъ арміи Конде и былъ дятельнымъ членомъ эмиграціи, возвратился во Францію вмст съ Лудовикомъ XVIII, затмъ послдовалъ за нимъ въ Гентъ, и наконецъ, посл 1815 г., сдланъ былъ маршаломъ и перомъ Франціи.

‘Другой Віомениль ухалъ въ Америку вмст съ Рошамбо въ 1780 году.} можетъ-быть онъ отыскалъ Агнесу и способствовалъ ея бгству, или можетъ-быть Агнеса уже находилась въ Англіи, и они встртились посл своей продолжительной разлуки посреди старой знакомой обстановки. Читателю остается только догадываться, гд именно произошла встрча. На голубятн ли фермера Парро, гд жили голуби, которыхъ такъ любила Агнеса, въ приходскомъ ли саду, озаренномъ вечерними лучами осенняго солнца, у старой ли стны, за которою росло грушевое дерево, въ равнин ли, откуда можно было видть французскіе огоньки по ту сторону канала, или наконецъ въ маленькомъ окн флигеля монастырскаго дома, гд огонь угасалъ обыкновенно въ девять часовъ вечера?

Но какъ бы это ни случилось, мы находимъ въ памятной книжк слдующую выноску: ‘портной обязуется поставить три пары платья изъ хорошаго сукна за 11 фун. 11 шил. (Gazeteer и Daily Advertiser)’, и потомъ другое примчаніе насчетъ дачи въ Бекенгем, ‘съ четырьмя гостиными, восьмью жилыми комнатами, конюшнею съ двумя акрами садовой и четырнадцатью акрами луговой земли, отданной въ наймы за 70 фун. въ годъ.’ Вроятно это былъ домъ, въ которомъ поселилась молодая чета посл брака. Въ послдствіи они перехали въ Ферепортъ, гд, какъ мы прочли выше, адмиралъ вшался на всахъ вмст съ своею свиньей. Изъ слдующихъ словъ должно заключить, что Дюваль еще долго оставался на служб посл женитьбы: ‘Недавно, когда мы подъ начальствомъ герцога Кларенскаго сопровождали французскаго короля въ Кале, мн вздумалось, въ бытность въ Дувр, нанять карету, чтобы прохать въ Уинчельси взглянуть на это старое окно монастырскаго дома. Я глядлъ на него, и вновь ожили во мн мои прежнія печали, мои infandi dolores, и по прошествіи сорока лтъ мн казалось, что я прежній школьникъ, возвращающійся къ своимъ занятіямъ и бросающій послдній взглядъ на дорогой предметъ своей любви.’

Въ другомъ мст Дюваль пишетъ: ‘Но кто же эта Агнеса? спроситъ читатель. Теперь она носитъ имя Агнесы Дюваль и сидитъ около меня за своимъ рабочимъ столомъ. Встрча съ нею совершенно измнила мою судьбу, вынуть такой билетъ въ жизненной лотере дается весьма и весьма не многимъ. Вс хорошіе поступки въ моей жизни вызваны были желаніемъ сдлаться ея достойнымъ’…. Дале: ‘если ты женишься когда-нибудь, любезный сынъ, и у тебя будетъ свой собственный мальчуганъ, я надюсь, что ему не придется краснть за своего дда, и что на моей могил, поросшей маргаритками, ты скажешь: ‘я любилъ его!’

Еще разъ возвращаясь къ Агнес, Дюваль говоритъ: ‘Когда мои чернила испишутся, и мой маленькій разказъ будетъ оконченъ, а тотъ колоколъ, что сзываетъ теперь врующихъ къ молитв, протяжнымъ гуломъ возвститъ о смерти Дениса Дюваля, прошу васъ, добрые люди, вспомните тогда, что я никого не любилъ въ своей жизни, кром этой женщины, и приберегите для нея мстечко рядомъ съ могилой ея врнаго друга.’

‘Русскій Встникъ’, NoNo 4—6, 1864