День в английском театре времен Шекспира, Варшер Сергей Абрамович, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 12 минут(ы)

ДЕНЬ ВЪ АНГЛІЙСКОМЪ ТЕАТР ВРЕМЕНЪ ШЕКСПИРА.

Статья С. Э. Варшера.

Въ 1613 году, въ то самое время, когда Россія готовилась съ честью выйти изъ затрудненій, созданныхъ неблагопріятными условіями Смутной эпохи,— въ Лондон, въ одинъ изъ дожливыхъ зимнихъ дней, замчалось на улицахъ какое-то особенное, усиленное движеніе. Цлыя толпы самаго разнообразнаго люда спшно и оживленно шли по тому же направленію, куда медленно ползли, громыхая и стуча, огромныя, неуклюжія колымаги знати, запряженныя четвернею блыхъ лошадей, покрытыхъ яркими попонами. То и дло раздаются громкіе, повелительные голоса скороходовъ, расчищающихъ мсто для экипажа лэди. Группа офицеровъ, сверкая полированною сталью своихъ кирасъ, слдуетъ по сторонамъ и сзади, верхомъ на тяжелыхъ андалузскихъ коняхъ. Представители золотой молодежи, слдуя укореняющейся испанской мод, дутъ, развалясь въ открытыхъ экипажахъ, на мулахъ, увшанныхъ погремками и бубенчиками, изукрашенныхъ страусовыми перьями и лисьими хвостами. Тутъ же снуютъ взадъ и впередъ оборванные, перепачканные мальчики-ремесленники, грубо ломятся впередъ, не разбирая дороги, солдаты и матросы, назойливо выкрикиваютъ свои товары торговки и разносчики. И все это суетится, спшитъ, шлепаетъ по лужамъ плохо вымощенныхъ улицъ, осыпаетъ бранью то не въ мру усерднаго полисмена, то богатый экипажъ, разбрасывающій далеко вокругъ брызги жидкой грязи {Craig and Mac-Farlane: ‘Pictorial History of England’, II, 634.— N. Drake: ‘Shakespeare and his Times’, cap. VI.— Routledge: ‘Theold dramatists‘.— Ben Jonson’s Works, passim.}. Надо совершенно отршиться отъ новйшаго представленія о Лондон, чтобы представить себ сколько-нибудь врную картину англійской столицы того времени. Вдь всего нсколько лтъ передъ этимъ въ королевскомъ указ предписывалось замостить нсколько главныхъ улицъ, въ виду того, что он покрыты канавами и рытвинами, что всякое движеніе по нимъ въ экипажахъ должно прекратиться, что пшеходы и всадники, попадая въ эти ямы, подвергаются тяжелымъ увчьямъ, а иногда и смерти {Pictarial History cap. IV.}. Въ самомъ центр города тамъ и сямъ тянутся огромные пустыри, поросшіе бурьяномъ, даже кустарниками. Половина домовъ — деревянные, грубо обмазанные глиной, освщенные ршетчатыми отверстіями: стекло еще довольно дорого, и эту роскошь позволяютъ себ только достаточные люди. Современникъ наивно восхищается новымъ обыкновеніемъ — блить дома поверхъ глины известкою, ‘которая,— говоритъ онъ,— ложится такими ровными и восхитительно блыми слоями, что на мой взглядъ нтъ ничего боле изящнаго’ {N. Drake ‘Shak. a. h. Times’. 221.}. Среди этой бдности, грубости и грязи тмъ рзче выдляются новые, только что отстроенные дворцы и палаты, не то готическіе, не то итальянскіе, съ куполами и башенками, съ узорчатыми украшеніями, террасами, фонтанами, статуями. Блескъ эпохи Возрожденія даетъ себя чувствовать на каждомъ шагу, но обнаруживается онъ какъ-то неуклюже, какъ у человка, только что бывшаго бднякомъ и вдругъ ставшаго богатымъ. И, все-таки, въ Лондон въ это самое время было уже 17 театровъ. Все-таки, въ два года было распродано сорокъ тысячъ экземпляровъ разныхъ пьесъ, игранныхъ на лондонской сцен {Prynne: ‘Histriomastix’, введеніе.— Стороженко: ‘Шекспировская критика въ Германіи’.}. Такъ велика была общественная потребность въ этомъ учрежденіи.

Вотъ и теперь, въ тотъ самый день, описаніе котораго составляетъ предметъ нашей бесды, жители Лондона возбуждены именно крупнымъ событіемъ въ театральномъ мір. Не такъ давно передъ этимъ сошелъ со сцены и удалился въ свой родной городокъ кумиръ толпы, величайшій образецъ поэта, творецъ новйшей драмы — Вилльямъ Шекспиръ. Онъ сдлалъ свое дло, онъ создалъ такую школу драматическихъ писателей, которая все еще живетъ его преданіями, учится его искусству. Его пьесы продолжаютъ итти на сцен, пользуются тмъ же блестящимъ успхомъ, тою же народною любовью, он, попрежнему, растрогиваютъ и веселятъ, удивляютъ и восхищаютъ, и на ряду съ ними не меньшимъ успхомъ пользуются пьесы его многочисленныхъ сторонниковъ и послдователей и также вызываютъ восторгъ и восхищеніе. Но народная масса какъ-то инстинктивно, все-таки, любитъ боле другихъ своего Шекспира, этого ‘могучаго двигателя сердецъ’, какъ его называютъ. И вдругъ разносится по Лондону всть, что сегодня пойдетъ въ театр новая пьеса этого драматическаго полубога! Было отъ чего прійти въ волненіе лондонскимъ жителямъ: массами повалили они — и старъ и младъ, и богатый и бдный, и знатный и простолюдинъ — къ театру ‘Глобусу’, тому самому театру, гд Шекспиръ былъ одновременно и хозяиномъ, и писателемъ, и актеромъ, гд осталась та же труппа актеровъ, какая играла и при немъ,гд особенно живо должны сохраниться его завты, его преданія и наставленія. И идутъ вс, и спшатъ, и боятся опоздать, не найти мста, взволнованные, возбужденные и заране веселые и довольные.

На обширной топкой площадк, у самаго берега Темзы, возвышается грубая шестиугольная башня, частью бревенчатая, частью сколоченная изъ досокъ, кверху она постепенно съуживается и представляетъ, такимъ образомъ, усченную пирамиду. Башня не покрыта: только у одной изъ шести граней торчатъ надъ стною дв остроконечныя кровли, прикрывающія сцену, между ними разввается красный флагъ: это значитъ, что ворота театра уже открыты для публики, когда вс мста будутъ заняты или когда представленіе окончится, флагъ опустятъ {Ph.. Chasles:: ‘Etude sur le XVI si&egrave,cle’ p. 333 seqq.— Ch. Dibdin: ‘History of the English Stage’, IV, 17.}. Кругомъ башни обведенъ тинистый, зловонный ровъ, съ перекинутыми осклизшими отъ грязи мостиками. На двухъ противоуположныхъ концахъ строенія — широкія ворота для входа внутрь театра. Надъ самыми воротами, на карниз, стоитъ колоссальная, грубо размалеванная статуя Геркулеса: онъ держитъ надъ головою земной шаръ, а на немъ надпись: totus mundus agit histrionem, т.-е. весь міръ играетъ комедію. По обимъ сторонамъ двери гигантскіе тесовые щиты свшиваются съ высокихъ мачтъ, водруженныхъ въ болотистую землю: огромныя ярко-красныя буквы, наляпанныя сурикомъ, такъ и бросаются въ глаза. ‘Здсь все правда: историческая пьеса’ — такъ озаглавлено на афиш это новое произведеніе Шекспира. Представленіе общается грандіозное, великолпное: ‘вс костюмы новые, одну изъ главныхъ ролей будетъ играть самъ Ричардъ Барбэджъ’, одно имя котораго приводитъ толпу въ неистовый восторгъ: для народа это такой же кумиръ изъ актеровъ, какъ Шекспиръ изъ драматурговъ. ‘На сцен,— продолжаетъ афиша,— будутъ стрлять изъ пушки’ {Ph. Chasles: ‘Angleterre au seizi&egrave,me si&egrave,cle’, chap. VIII, p. 334.} — еще одною причиной больше, чтобъ ожидать на сегодня чего-то совсмъ необыкновеннаго, чрезвычайнаго. Афиша знаетъ это и за чрезвычайность представленія объявляетъ на сегодня двойныя цны. Но что такое двойныя цны въ театр, гд многія мста стоятъ только три копйки! {Прологъ къ драматической хроник Шекспира Генрихъ VIII, мста стоили отъ шиллинга до полпенни.} Еще часа три до начала представленія, а огромная площадь передъ театромъ уже буквально запружена массою народа. Давка и безпорядокъ: вс увязаютъ въ грязи, падаютъ, бранятся и неудержимо рвутся впередъ и впередъ, спша заплатить свои гроши и войти въ широкія ворота гостепріимнаго ‘Глобуса’. Кассиръ, въ живописномъ черномъ плать, съ трудомъ успваетъ опускать мдныя монеты въ разрзъ на крышк кованнаго сундучка, на всякій случай прочно прикрпленнаго цпями къ стн {Ben Jonson’s: ‘Masque of hymen’, Routledge`s Edition, 76.}. Полицейскіе давно уже отошли къ сторон: они чувствуютъ себя безсильными. Въ воздух стоитъ смшанный гулъ голосовъ, восклицаній, божбы, ругательствъ. А тмъ временемъ начинается движеніе и на противуположной сторон башни, у другихъ дверей, черезъ которыя пройдутъ въ театръ актеры, писатели, записные театралы и вообще привилегированная публика. И здсь тоже спшатъ запастись мстомъ заблаговременно: боле всего хлопочутъ о томъ, какъ бы успть захватить скамью или трехногій табуретъ,— иначе придется располагаться на полу. У входа въ толп бойко продаются литературныя новости, летучіе сатирическіе листки. ‘Новости изъ ада! Кому новостей изъ ада?’ — предлагаетъ одинъ разнощикъ. ‘Семь смертныхъ грховъ Лондона!’ — выкрикиваетъ другой.— ‘Новйшій Альманахъ! на два гроша остроумія! ‘Венера и Адонисъ’ соч. Вилльяма Шекспира!’ {Journal of а Barrister.— W. Fennor. ‘Discriptions’, III. Об цитаты взяты у Филарета Шаля.}. Многіе запасаются этими листками, чтобъ скоротать скучное время ожиданія.

Театръ понемногу наполняется. Внутри онъ представляетъ круглую арену, наподобіе цирка, она раздлена на дв неравныя части: большую — пантеръ и меньшую — сцену, партеръ сверху открытъ, сцена защищена крышей. Двери для ‘чистой’ публики ведутъ прямо на сцену, которая нсколько возвышена надъ землею и снабжена досчатымъ поломъ, устланнымъ рогожами: это крупное нововведеніе, потому что обыкновенно полъ покрывается соломой или сухими листьями. Но, вдь, ужъ сегодня особенный день, чрезвычайное представленіе, и все должно быть чрезвычайнымъ! Сцена отдлена толстымъ бревенчатымъ заборомъ отъ партера, уже переполненнаго массою народа, это дйствительно par terre, потому что вс стоятъ прямо на земл, подъ открытымъ небомъ, подвергаясь всмъ случайностямъ перемнной лондонской погоды. Но, вдь, и публика въ партер таковская, и ее, повидимому, ничуть не безпокоитъ состояніе погоды: по крайней мр, вс весело щелкаютъ орхи, дятъ апельсины и яблоки, пьютъ пиво. Особенно предусмотрительные и запасливые люди, забравшіеся сюда съ самаго утра и потому стоящіе впереди, тутъ же обдаютъ, и такихъ въ театр не мало. Шумъ здсь невообразимый: тамъ кого-то придавили, другаго уронили, тамъ двое подрались изъ-за мста, любители бокса присоединяются къ той или другой сторон, начинается потасовка {Ibidem.}. Вс знаютъ урочное время начала представленія и все же обнаруживаютъ нетерпніе: кто кричитъ, кто апплодируетъ, большинство швыряетъ каменьями и грязью въ холщевый занавсъ, раздвигающійся посредин на дв стороны. На сцен въ это время собирается чистая публика: она здсь, на сцен, и останется во время представленія,— это ея привилегія, за которую она и платитъ цлый шиллингъ. Счастливцы возсдаютъ на скамьяхъ и табуретахъ, опоздавшіе располагаются на рогожахъ. По краямъ сцены, у самой стны, нсколько досчатыхъ загородокъ: это ложи для дамъ. Публика на сцен тоже убиваетъ время по-своему: играютъ въ карты, въ триктракъ, курятъ, острятъ, отъ времени до времени приподнимаютъ занавсъ и перебраниваются съ партеромъ. Надо сказать, что театральный обычай установилъ съ давнихъ поръ непримиримую вражду между партеромъ и сценою: съ обихъ сторонъ раздаются самыя грубыя ругательства, насмшки, остроты, потомъ полетятъ яблоки, палки, оглоданныя кости, наконецъ, камни, нердко пробивающіе убогій занавсъ. Джентльмены не гнушаются отвчать тмъ же: они подбираютъ каменья и сильною рукой, привыкшею владть оружіемъ, бросаютъ ихъ въ толпу. Пущенные сверху, въ сплошную массу головъ, эти камни всегда попадаютъ въ цль и вызываютъ бшеные крики боли и безсильной злобы. Отъ времени до времени втеръ, раскрывая об половинки занавса, доноситъ на сцену изъ партера такой смрадъ отъ стоящихъ тамъ и сямъ огромныхъ лаханей, что привилегированные начинаютъ кричать: ‘курите можжевельникомъ!’ Служитель приноситъ большую жаровню съ горячими угольями, накладываетъ въ нее свжихъ можжевеловыхъ втвей, и джентльмены чувствуютъ себя лучше среди густого, тяжелаго дыму.

Понемногу появляются признаки приближенія спектакля: служитель вынесъ на авансцену и прикрпилъ къ занавсу, со стороны публики, доску съ надписью: ‘Лондонъ’. Теперь публика знаетъ мсто дйствія пьесы. Другіе служители въ то же время развшиваютъ по стнамъ сцены ковры, прикрпляютъ къ нимъ черные квадратные картоны съ двумя перекрестными блыми полосами: это окна, все вмст взятое должно обозначать, что дйствіе происходитъ въ дом, въ комнат. Въ глубин сцены, у задней стны, небольшое возвышеніе, задернутое отдльнымъ занавсомъ: это горы, балконъ, палуба корабля, крыша дома,— что угодно, смотря по надобности. Здсь происходитъ знаменитая балконная сцена между Ромео и Джульетой, здсь и замокъ Макбета, и король Дунканъ, будто бы отворяя окно, вдыхаетъ чистый воздухъ Шотландіи, здсь же ставится и кровать Дездемоны, умерщвляемой ревнивымъ Отелло. Между коврами картонныя двери, въ углу картонный же балдахинъ: онъ можетъ понадобиться, если въ числ дйствующихъ лицъ есть король. Но сторонамъ сложено еще нсколько картоновъ: на одномъ намалевано дерево — это лсъ или садъ, на другомъ крестъ или могильный камень — это внутренность церкви, кладбище {Мелкія подробности сценической обстановки собраны у Шаля, Тэна, Драка и др.: многое извлечено изъ комедій Бенъ-Джонсона и другихъ современниковъ Шекспира.}. Крайняя бдность сценической обстановки съ избыткомъ окупается неистощимымъ богатствомъ фантазіи зрителей, которые въ правдоподобіи не нуждаются и способны вообразить и представить себ что угодно: точь-въ-точь дти, разыгрывающія на большомъ отцовскомъ диван охотничьи и разбойничьи сцены изъ Майнъ-Рида или Купера. ‘У Шекспира,— говоритъ Тэнъ,— главнымъ машинистомъ является воображеніе публики: она до того молода и богата избыткомъ воображенія, что охотно принимаетъ шесть фигурантовъ за сорока-тысячную армію и при помощи одного только барабаннаго боя легко представляетъ себ вс баталіи Цезаря, Коріолана,Генриха V и Ричарда III’ {H. Taine: ‘Hist. de la littrature anglaise’, II, ch. II, p. 132.}. Уже Бэнъ-Джонсонъ замчалъ, что на сцен нердко цлая война Алой и Блой Розы изображается тремя заржавленными мечами {Прологъ къ его комедіи Every man in his humour.}. Современникъ-педантъ, сэръ Филиппъ Сиднэй, не одобряетъ романтической распущенности тогдашней драмы: ‘Смотрите — вотъ три дамы вышли прогуляться и нарвать цвтовъ: вы, конечно, представляете себ на сцен садъ. Но черезъ нсколько времени вы услышите тутъ же разговоръ о кораблекрушеніи, и васъ покроютъ позоромъ, если вы не представите себ скалы и моря. Вотъ дв арміи съ четырьмя мечами и однимъ щитомъ, и чье черствое сердце не испытаетъ при этомъ всхъ треволненій генеральной баталіи?’ Но, повторяемъ, публика такъ молода и непритязательна, такъ не избалована сценическими эффектами, что легко доходитъ до состоянія иллюзіи, какой намъ, въ нашъ разсудочный вкъ, не достигнуть никакими средствами науки и техническаго умнья.

Вотъ сцена готова, одинъ за другимъ приходятъ актеры и скрываются за драпировкой, чтобъ переодться: уборныхъ нтъ. Среди артистовъ мы совсмъ не замчаемъ женщинъ: во времена Шекспира актрисъ не было, и вс женскія роли исполнялись женоподобными молодыми людьми, идеальные женственные образы Офеліи, Дездемоны, Корделіи, Имоджены создавались мужчинами. Вотъ уже и въ ложахъ показались дамы, изъ нихъ большинство въ маскахъ,— предосторожность не лишняя, особенно на первомъ представленіи новой пьесы: литературные нравы таковы, что скромность женщины легко можетъ подвергнуться непріятному испытанію, да и партеръ иной разъ не поцеремонится запустить чмъ-нибудь въ ложу. Однако, дамы разодты: на нихъ мантильи или накидки изъ яркихъ или нжныхъ шелковыхъ матерій: ‘одн небесно-голубого цвта, другія жемчужнаго, третьи краснаго, какъ пламя, или бронзоваго, корсажи изъ блой серебряной парчи, вышитой изображеніями павлиновъ и разныхъ плодовъ и цвтовъ, внизу — свободное, ниспадающее широкими складками пурпуровое платье съ серебряными полосками, подобранное золотымъ поясомъ, а надъ нимъ другое, широкое, изъ лазуревой серебряной парчи, выложенной золотыми галунами. Волосы искусно завязаны подъ богатою діадемой, сверкающей, какъ огонь, отъ множества драгоцнныхъ камней, сверху ниспадаетъ до самой земли прозрачный вуаль, обувь лазуреваго или золотого цвта усыпана также рубинами и алмазами’ {Это описаніе, напоминающее волшебную сказку, читается, однако, цликомъ въ фееріи Бенъ-Джонсона Masque оf hymen.}. Присоедините къ этому алмазныя и жемчужныя ожерелья, такія же серьги, браслеты и кольца, огромныя опахала изъ страусовыхъ перьевъ — и вы поймете, какъ мало гармонируетъ эта сказочная роскошь съ грязною бдностью досчатой загородки, гд помщаются дамы въ своихъ ослпительныхъ богатыхъ нарядахъ.

Вотъ на сцен,за опущеннымъ занавсомъ, раздается шумъ,восклицанія, движеніе, хохотъ: это Барбэджъ, играющій сегодня роль кардинала Вольсэя, вышелъ поздороваться съ друзьями-джентльменами. Его окружаетъ золотая молодежь, все собутыльники: онъ всмъ пріятель, со всми одинаково фамильярничаетъ. А, вдь, еще недавно королевскіе и церковные указы приравнивали актеровъ къ вожакамъ медвдей, канатнымъ плясунамъ и т. п. Только крупные таланты шекспировской эпохи впервые завоевали актерамъ сносное положеніе въ обществ. Партеръ прислушивается къ движенію на сцен и догадывается: ‘Браво, Барбэджъ!’ — раздается въ толп. Даровитый артистъ показываетъ на минуту свое лицо между занавсокъ, раскланивается, длаетъ уморительную гримасу. Дикій вопль восторга, гиканье, апплодисменты, взлетающія кверху шляпы привтствуютъ всеобщаго любимца {Gentlcman’s Magazine, June, 1825. Elegy on Burbage.}. На авансцену выходятъ музыканты: ихъ десять человкъ, вс они итальянцы и вс приписаны къ артистамъ его величества. Три раза прозвучали трубы: это сигналъ къ началу. Раздвигаются об половинки занавса, къ ршетк подходитъ актеръ въ традиціонномъ черномъ бархатномъ плащ, съ втвью лавра въ рукахъ. Это Прологъ: онъ ждетъ, покуда угомонится толпа. Шумъ постепенно стихаетъ. Онъ говоритъ:

‘Сегодня мы отнюдь не будемъ васъ смшить,

Нтъ, передъ вами мы заставимъ проходить

Другія, скорбныя, высокія картины,

Что на чел кладутъ глубокія морщины.

Мы вамъ покажемъ сценъ величественныхъ рядъ,

Гд совмстилися и блескъ, и скорби ядъ.

Кто къ состраданію способенъ между вами,

Надъ пьесою поплачетъ вмст съ нами.

Кто ходитъ къ намъ въ надежд поучаться

Житейской правд, тотъ — могу ручаться —

Найдетъ ее у насъ. Т господа,

Которымъ пьеса нравится тогда,

Когда эффектъ, блескъ, роскошь въ ней найдутся,

Отнюдь на этотъ разъ не ошибутся.

Обманутся одни любители шутовъ,

Охотники до клоунства, фиглярства.

Гд рчь идетъ о слав государства,

Тамъ мста нтъ ни стуканью щитовъ,

Ни шуткамъ плоскимъ, ни кривлянью.

Вдь, еслибъ мы подобный вздоръ смшали

Съ такой высокой истиной, едва ли

Могли бы мы, артисты по призванью,

Вамъ угодить. Но нтъ, не сказочныя лица

Должны сейчасъ предъ вами появиться.

Вы ихъ увидите въ величіи и блеск, окруженныхъ

Народомъ и толпой друзей и приближенныхъ.

Но подъ конецъ, на вашихъ же глазахъ,

Блескъ и величье разлетятся въ прахъ.

И если и тогда вы будете смяться,

То вы безчувственны — я вынужденъ сознаться’*).

*) Прологъ къ Генриху VIII Шекспира.

Прологъ удаляется… По толп проносится сдержанный шепотъ тысячи голосовъ. Вотъ все стихло: съ секунды на секунду ждутъ начала. Но актеры что-то замшкались. Уже раздаются тамъ и сямъ нетерпливыя восклицанія. Опять поднимаются возня и шумъ. Вс закуриваютъ оставленныя было трубки, сцена наполняется табачнымъ дымомъ: курятъ джентльмены, курятъ и дамы въ ложахъ. Черезъ сцену проходитъ кавалеръ Брискъ, извстный всему Лондону кутила и мотъ: онъ запоздалъ нарочно, чтобы пройти по сцен при открытомъ занавс и щегольнуть ослпительною роскошью своего костюма. Ему не достало скамьи, и онъ непринужденно растягивается на полу, у самой ложи, зваетъ, отпускаетъ какое-то ругательство партеру, который уже привтствовалъ его апельсинными корками, вынимаетъ шпагу и, проткнувъ остріемъ сальную свчу, стоящую отъ него аршина за два, приближаетъ ее къ себ, закуриваетъ трубку и пускаетъ цлыя облака табачнаго дыма прямо къ дам, сидящей надъ нимъ въ лож: это хорошій тонъ того времени {Ph. Chasles:’ L’Angleterre au seizi&egrave,me si&egrave,cle’, p. 345.}.

Бриска знаютъ въ толп и намренно громко соболзнуютъ: ‘бдняга Брискъ, говорятъ, совсмъ разорился!’ Кавалеръ презрительно улыбается и, вынувъ изъ кармана горсть монетъ, бросаетъ ихъ въ толпу. Тамъ начинается драка. Прізжая провинціалка спрашиваетъ у своей столичной знакомой: ‘Кто этотъ интересный молодой человкъ?’ Интересный молодой человкъ замчаетъ, что становится предметомъ вниманія, и доволенъ: онъ небрежно сбрасываетъ на полъ свой дорогой плащъ и показываетъ свой расшитый жемчугомъ шелковый камзолъ, драгоцнную кружевную манишку, кованный золотомъ поясъ. И такихъ, какъ онъ, на сцен съ десятокъ: они лежатъ въ растяжку, ихъ ноги достигаютъ середины сцены и будутъ мшать актерамъ.

Между тмъ, рабочій людъ партера окончательно теряетъ терпніе: раздаются угрозы разнести театръ въ куски или поколотить актеровъ, а такъ какъ не разъ подобныя угрозы исполнялись на самомъ дл, то распорядители спшатъ выслать къ толп Барбэджа, и онъ, почтительно опустивъ голову, произноситъ: ‘Достопочтеннйшіе джентльмены! простите намъ это невольное промедленіе: королева Екатерина еще не побрилась’. Взрывъ хохота и апплодисменты покрываютъ его слова. Музыканты начинаютъ играть, чтобы занять чмъ-нибудь публику. На сцен жизнь идетъ своимъ чередомъ. Около ложи знаменитйшей красавицы того времени, носящей въ силу моды классическое прозвище Аманды, стоитъ въ меланхолической поз кавалеръ Фастидій: это совсмъ молодой человкъ, съ напускною меланхоліей въ стил Петрарки, любитель сонетовъ, луны и нжностей. Золотымъ гребешечкомъ отъ взбиваетъ кверху свои завитые усики и глядится въ зеркальце, помщенное въ туль его шляпы. Толпа его ршительно не переноситъ и осыпаетъ самою грубою бранью. Кавалеръ грустно отвчаетъ ей по-итальянски. Онъ подзываетъ своего пажа, и тотъ опрыскиваетъ ему розовою водой высоко взбитый хохолъ на голов {‘Gifford’s notes to Ben Jonson’.— Ph. Chasles, p. 349.}.

Но вотъ вторично прозвучали трубы, на сцену выходятъ герцоги Букингэмъ и Норфолькъ и лордъ Эбергвени: начинается первое дйствіе пьесы, которую теперь,во всхъ изданіяхъ сочиненій Шекспира,озаглавливаютъ Генрихъ VIII.

Норфолькъ разсказываетъ Букингэму о великолпіи празднествъ, данныхъ Францискомъ I французскимъ по случаю посщенія его королемъ Генрихомъ VIII. Герцоги не врятъ въ дружбу Франціи и считаютъ политику кардинала Вольсэя продажною. Букингэмъ всею душой ненавидитъ всемогущаго временщика, отъ котораго всмъ имъ приходится солоно, и высказываетъ намреніе свергнуть его. Кардиналъ и самъ является сюда же и, посл высокомрной бесды съ придворными, приказываетъ арестовать своего главнаго врага — Букингэма. Быстро мняется сцена, т.-е. картонный балдахинъ вынесенъ изъ угла и поставленъ посреди комнаты: мы въ засданіи королевскаго суда, гд изрекается, несмотря на заступничество королевы, смертный приговоръ отважному герцогу, рискнувшему потягаться со всемогущимъ кардиналомъ. Упоенной побдой, Вольсэй задаетъ роскошный пиръ — опять новая сцена — и приглашаетъ сюда прелестную Анну Болейнъ, съ намреніемъ угодить этимъ влюбчивому королю. Пиръ уже въ полномъ разгар, когда пушечные выстрлы за сценой извщаютъ о прибытіи короля. Вс вскакиваютъ съ мста, бгутъ, на сцен суматоха, раздаются громкіе крики. Клубы дыма врываются сквозь драпировки на сцену, слышится зловщій трескъ. Зрители все еще думаютъ, что шумъ и суматоха хорошо разыграны актерами, но это была дйствительная суматоха. Горящій пыжъ выпалъ изъ пушки на груду бумажныхъ декорацій, он загорлись, и въ мигъ вспыхнула убогая стройка досчатаго театра. ‘Пожаръ! пожаръ! спасайтесь!’ Толпа ахнула, какъ одинъ человкъ, и въ мигъ разнесла въ куски сколоченную на живую руку башню. Вс спаслись цлы и невредимы, только у одного замшкавшагося старика загорлась фалда, да и ту сейчасъ же залили кружкой пива.

Театръ, прославленный Шекспиромъ, бывшій свидтелемъ такихъ успховъ генія, какихъ мы не встрчаемъ боле въ исторіи человчества, сгорлъ до тла, сгорлъ именно въ тотъ день, когда въ первый разъ поставлено было на немъ послднее произведеніе Шекспира…

В. Шекспиръ в двухъ томахъ. Подъ редакціей А. Е. Грузинскаго. Том I.

Типографія т-ва А. А. Левенсонъ. Москва. 1912

OCR Бычков М. Н.

Читайте также: