Дело жизни, Тимковский Николай Иванович, Год: 1904

Драматургия
Время на прочтение: 90 минут(ы)
Скачать в PDF

Дло жизни.

Сцены въ 5-ти дйствіяхъ,

Н. И. ТИМКОВСКАГО

1904.

Изданіе магазина ‘Книжное Дело’.

Москва, Моховая, д. Варваринскаго О-ва, и Арбатъ, д. Юрасова. Отдленіе: С.-Петербургъ, Екатерининская ул., д. No 6.

ЛИЦА:

Черемисовъ Глбъ Гавриловичъ, землевладлецъ, среднихъ лтъ.
Анна Родіоновна, жена его.
Таня, дочь ихъ, очень молодая двушка.
Гаврила Ивановичъ, отецъ Черемисова.
Крузовъ Андрей Павловичъ, владлецъ завода.
Корягинъ Дмитрій Николаевичъ, земскій врачъ, молодой.
Марья Платоновна, земская фельдшерица и акушерка, пожилая двушка.
Дворянчиновъ Егоръ Тарасовичъ, сельскій учитель, подъ 40 л.
Домна Захаровна, жена его, однихъ лтъ съ мужемъ.
Флегонтовъ Патрикй Саввичъ, богатый хлботорговецъ, пожилой.
Ульяновъ Петръ Акимовичъ, землевладлецъ, молодой.
Крутогоровъ Арсеній Даниловичъ, уздный предводитель дворянства.
Ребринскій Николай Артемьевичъ, судебный слдователь.
Жустринъ Филиппъ Макаровичъ, |
Лазуринскій Павелъ Маркеловичъ, |
Поскребинъ едоръ Лукичъ, } землевладльцы.
Лубковъ Иванъ Серапіоновичъ, |
Черничкинъ Илья Назаровичъ, |
1-й. |
2-й. |
3-й. } землевладльцы.
4-й. |
Нсколько землевладльцевъ.
Кирилловна, старая нянька Черемисова.
Любаша, горничная, внучка Кирилловны.
Карлъ Ивановичъ, директоръ на завод у Крузова.
Служащіе на завод Крузова и гости: мужчины, дамы, два лакея Крузова безъ рчей.
3-е дйствіе происходитъ въ дом Крузова, остальныя — въ усадьб Черемисова.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

Усадьба Черемисова. Садъ, переходящій непосредственно въ паркъ. Направо отъ зрителей — деревянный двухъэтажный домъ съ нижней террасой и верхнимъ балкономъ, на который ведетъ наружная узенькая лстница. Передъ террасой — цвтникъ, дальше за террасой, въ глубин сцены, крыльцо. Въ лвой сторон сада бесдка. Невдалек отъ террасы — качели. Вдали виднются поле, рка, деревня и труба Крузовскаго завода. На горизонт синетъ роща.— На авансцен — круглый садовый врытый въ землю столъ, на которомъ Кирилловна и Любаша разставляютъ чайныя принадлежности.

I. Кирилловна, Любаша.

Кирилловна. Надо, чтобы все было какъ слдоваетъ. Анна Родіоновна праздничный севризъ вынула: этотъ надо назадъ снесть. (Указываетъ на старый приборъ). Гость-то не маленькій: заводчикъ… тысячникъ большой… вотъ бы за кого Танечку выдать, любо-дорого!
Любаша. Ну, баушка, велика радость за старика выходить…
Кирилловна. Это по нашему, по деревенскому, коли сорокъ лтъ, такъ и старъ. А по господски онъ въ самой пор.
Любаша. Барыня-то, чай, за доктора выдетъ. У нихъ ужъ, чай, давно все слажено.
Кирилловна. Нтъ, за Андрея бы Палыча куда бы лучше. Тогда и Глбъ Гаврилычъ опять оперуется, а то раззорилъ онъ себя съ этими мужланами.
Любаша. Глбъ Гаврилычъ такой для простого народа радтель, ужъ это надо къ чести ему приписать.
Кирилловна. Ну да, къ чести… всаживаетъ, всаживаетъ въ нихъ, а они нешто чувствуютъ что? Имъ бы только содрать съ кого. Знамо, мужичьи хари. Вотъ и староста нашъ говоритъ: ‘мирволитъ, гытъ, баринъ этимъ идоламъ. У меня, гытъ, только что руки связаны, а то бы я ихъ вотъ какъ!’. Поди-ка, другой севризъ принеси, да варенья… да полотенце чистое. (Приставляетъ стулья къ столу).
Любаша. (Направляясь съ подносомъ къ столу). Знаю я старосту-то: Севастьянычъ уметъ юлить передъ бариномъ, а ужъ такой-то кляузникъ, не приведи Господи!

2. Гаврила Ивановичъ (въ фуражк съ дворянской кокардой, съ цвткомъ въ петличк, съ тросточкой въ рукахъ, входитъ изъ парка и, встртясь съ Любашей, хватаетъ ее).

Гаврила Ивановичъ. Стой! Говори: откуда и куда? (Заигрываетъ съ ней).
Любаша. Оставьте, Гаврилъ Иванычъ,— чтой-то, право!
Гаврила Ивановичъ. Говори: много хозяйскаго чаю-сахару воруешь, а?
Любаша. Пустите, а то вотъ подносъ такъ и грохну… сейчасъ умереть, грохну!
Гаврила Ивановичъ. А я изъ жалованья вычту.
Кирилловна. И посмотрю я на васъ, Гаврила Иванычъ. (Тотъ отходитъ отъ Любаши, которая уходитъ въ крыльцо): волосъ на голов нтъ, а глазъ все коситъ, все коситъ…
Гаврила Ивановичъ. Но — не забываться!
Кирилловна. Эхъ, Гаврила Иванычъ, Гаврила Иванычъ, вдь,въ субботу въ обдъ будетъ сто лтъ.
Гаврила Ивановичъ. Всю жизнь твержу теб, старая кочерыжка, что я не Гаврила, а Гавріилъ!
Кирилловна. Гавріилъ-то, чай, въ писаніи…
Гаврила Ивановичъ. Васъ, сиволапыхъ, хоть въ трехъ щелокахъ вари, все вы будете невжды и свиньи. Я всегда говорилъ это. (Любаша возвращается съ новымъ приборомъ на поднос, съ вазочкой варенья и чайнымъ полотенцемъ). Впрочемъ, чортъ съ вами, коли вы обращенія не понимаете: съ вами баринъ шутитъ, а вы… (Увидавъ около стола соръ). Это что: соръ? Подмести немедленно: въ 24 часа! Чуть не доглядишь, сейчасъ везд грязь разведутъ. Только срамите меня передъ Андреемъ Павловичемъ. Я вотъ приду: я васъ тогда палкой. (Останавливаясь на верхней ступеньк террасы). Живо! Въ 24 часа! (Уходитъ черезъ террасу въ комнаты. Любаша достаетъ изъ-за крыльца вникъ и подметаетъ соръ).
Кирилловна. Самого-бы палкой-то. Уметъ только денежки по втру пущать, да съ бабами баловаться. (Вынимаетъ изъ вазочки съ вареньемъ ложку, наскоро облизываетъ ее и кладетъ въ полоскательную чашку).
Любаша. Человкъ старый, мастистый, а этакъ озорничаетъ. А еще образованный.
Кирилловна. Вотъ погоди: и ты образуешься, — тоже безобразить будешь. (Любаша оставляетъ вникъ, украдкой вынимаетъ изъ кармана книжку и разсматриваетъ ее).
Любаша. Отъ ученья-то, баушка, люди великатне длаются.
Кирилловна. Ну да, ‘великатне!’ Вонъ, Домна-то…
Любаша. А что-жъ? изъ мужичекъ, а за учителя вышла. А вдь босая бгала.
Кирилловна. (Взглянувъ на Любашу). Ты это чегой-то, уткнумши носъ въ книжку, стоишь?
Любаша. Барышня дала сейчасъ. Занятная книжка: какъ все на земл устроено, откуда втеръ дуетъ и откуда дождикъ проистекаетъ.
Кирилловна. Брось, брось! Ишь, какая начетница объявилась. Мудрите вы съ барышней больно. Вотъ за это и нтъ вамъ второй мсяцъ дождя, хоть пополамъ разорвитесь. Ты, Любка, не смй у меня учиться вплотную, а то за косы… (Любаша прячетъ книжку въ карманъ).

3. Дворянчиковъ. (Выходитъ изъ комнатъ черезъ террасу).

Дворянчиковъ. Добролюбивые люди, нтъ ли здсь папиросочки?
Кирилловна. А вы бы, Егоръ Тарасовичъ, свои завели, а то все на господскіе льститесь.
Дворянчиковъ. ‘Господскія’… Словно я лакей. Ты, едосья Кирилловна, вообще много позволяешь себ — да!
Кирилловна. Ишь вдь: невеликъ человкъ, а какой гнвливый.
Дворянчиковъ. Врешь! я великъ человкъ, потому что я служу великому длу. Я — учитель, а не прихлебатель!
Кирилловна. Ну, какъ есть масло на сковород: зашипитъ, забрыжжетъ, а все ни къ чему. (Домна Захаровна останавливается въ дверяхъ на террас). Вонъ, гляди, жена идетъ. (идетъ къ крыльцу).

4. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. (Сходитъ съ террасы, подозрительно). Егоръ, ты чего тутъ?
Дворянчиковъ. Хотлъ папироску…
Домна Захаровна. (Насмшливо и недоврчиво). Папироску?
Кирилловна. Любка, уйди отъ грха. (Уходитъ въ крыльцо, Любаша за нею).
Дворянчиковъ. Живешь, живешь ты, Домна Захаровна, а все у тебя вентиляція въ голов свиститъ.
Домна Захаровна. Ну, ну… Денегъ-то у Глба Гаврилыча просилъ?
Дворянчиковъ. Его сейчасъ дома нтъ. Да если бы и былъ дома… Какія у него деньги?
Домна Захаровна. Прогорлъ, стало-быть, съ мужиками со своими? Какъ же теперь намъ быть то? Вдь этакая незадача! Недаромъ я нынче во сн все въ бан мылась.
Дворянчиковъ. Эхъ, Домна, погрязла ты въ суевріи. А еще брала у меня уроки самообразованія!
Домна Захаровна. Ну, ты своей ученостью передо мной не хвастай. Ученье-то идетъ въ прокъ умнымъ — а ты какой добычникъ?
Дворянчиковъ. Домна Захаровна, когда же ты перестанешь шпынять меня? Это наконецъ просто… Живемъ, благодареніе Богу, съ голоду не умираемъ.
Домна Захаровна. А на черный день что у насъ есть? Прямые нигилисты.
Дворянчиковъ. Домна Захаровна, ‘нигилистъ’ — значитъ…
Домна Захаровна. А, поди ты въ бучило! Народилъ дтей, а самъ… Теб сказано: надо корову купить. Настасья говоритъ: у Лаптевыхъ по случаю неурожая корова задешево продается… Ты вотъ что: проси у этого заводчика. Слышишь?
Дворянчиковъ. Что ты, что ты! Повернется ли языкъ? Съ какой радости онъ будетъ давать намъ деньги?
Домна Захаровна. Эхъ ты, нескладеха! У него денегъ то, чай, бурунъ цльный: онъ — матеріалистъ, а мы съ съ тобой…
Дворянчиковъ. Домна Захаровна, ‘матеріалистъ’ — значитъ…
Домна Захаровна. А еще лучше: просись къ нему на заводъ въ новую школу. Чай, видлъ, какое онъ у себя училище взгрохалъ? чета здшнему.
Дворянчиковъ. Ну, что ты говоришь, Домаша? Я горжусь, что столько лтъ работалъ здсь съ Глбомъ Гавриловичемъ на родной нив, и вдругъ взять, да перебжать на заводъ!
Домна Захаровна. А ты посмотри, какую квартиру тамъ для учителя отдлали? Всякому пальчику по чуланчику! по крайности, не въ тснот будемъ.
Дворянчиковъ. Да вдь мы школу-то здшнюю, можно сказать, вмст съ Глбомъ Гаврилычемъ строили. Вдь я тутъ съ самаго основанія завелся… Насъ съ Глбомъ Гаврилычемъ идея связываетъ,— какъ ты этого не понимаешь? Да, кром того, сколько онъ намъ съ тобой помогалъ: вдь все его попеченіями…

5. Таня (въ малороссійскомъ костюм, сходитъ съ террасы, держа въ рукахъ коробку съ коллекціей и книгу).

Таня (идетъ къ Домн Захаровн). Вотъ вамъ, Домна Захаровна, книгу. Не знаю только, по вкусу ли придется.
Домна Захаровна (беретъ книгу). Благодарствуйте. Мн, коли романъ, такъ, по крайности, какой-нибудь психическій. (Разсматриваетъ книгу, слдя ревнивымъ взглядомъ за Таней и мужемъ).
Таня. Хочу похвастать передъ вами, Егоръ Тарасовичъ. (Открываетъ передъ нимъ коробку). Составляю коллекцію для школы.
Дворянчиковъ. (Смотритъ въ коробку). А!.. Жучки… Козявочки… Такъ… такъ. Честь вамъ и слава. Сйте разумное, доброе, вчное.

(Любаша вноситъ самоваръ, ставитъ его на столъ и уходитъ).

Домна Захаровна (съ скрытымъ раздраженіемъ). Егоръ, пора домой.
Таня. А чаю? (Ставитъ коробку на садовую скамейку и завариваетъ чай).
Домна Захаровна. Нтъ, покорно благодарю. (Мужу). Пойдемъ.
Дворянчиковъ. Я бы, Домаша, чепурушечку выпилъ. (Домна Захаровна длаетъ сердитое движеніе. Входитъ черезъ паркъ Корягинъ).

6. Корягинъ.

Корягинъ. Здравствуйте. (Здоровается съ Таней). Вотъ вамъ почта. (Отдаетъ Тан газеты и письма). Дайте мн за это чаю.
(Здоровается съ Дворянчиковымъ). Фу, духота какая. (Снимаетъ шляпу, обмахивается ею, потомъ садится къ столу, просматриваетъ газеты).
Таня (наливаетъ Корягину и Дворянчикову, бгло просматриваетъ почту, потомъ идетъ къ качелямъ и, стоя, качается на нихъ),
Домна Захаровна (мужу). Ну, выпей, что ли чаю, да приходи… (идетъ).
Дворянчиковъ. Я вотъ тутъ газетинку… (Выбираетъ газету).
Домна Захаровна (Останавливаясь). Докторъ, вы шли — не видали моего индюка?
Корягинъ. Не имлъ удовольствія.
Домна Захаровна. Пропалъ, проклятущій, пойтить, поискать. (Идетъ).
Таня. Придете на засданіе-то?
Домна Захаровна. Гд ужъ мн… (съ ироніей). У васъ все народъ образованный… Ну, да, коли зовете, такъ вотъ управлюсь — приду послушать умныя рчи. (Уходитъ. За сценой слышенъ ея голосъ, зовущій индюка): ‘Пыря, пыря!’
Дворянчиковъ (выбравъ себ газету). А я, пока что, удалюсь въ бесдку да почитаю, что на Божьемъ свт длается. (Беретъ стаканъ съ чаемъ и уходитъ).
Корягинъ. Что это какъ вы расфрантились? Не для заводчика-ли?
Таня. Обыкновенный малороссійскій костюмъ.
Корягинъ. Этотъ господинъ опять у васъ торчитъ? Я видлъ здсь его коляску.
Таня. Онъ, должно быть, въ парк съ мамой.
Корягинъ. Чего это онъ повадился?
Таня. Да вдь онъ давнишній знакомый и папы и мамы.
Корягинъ. Ну, папа-то не большой охотникъ до него. Не знаю, какъ мама.
Таня. Мн очень непріятно, что онъ все съ мамой.
Корягинъ. А не съ вами?
Таня. Это что еще? Я говорю вамъ про маму. Она какъ-то измнилась…
Корягинъ. Къ худшему?
Таня. Да… Впрочемъ, все это глупости: мама не можетъ измниться къ худшему. (Задумчиво). Съ ней что-то сдлалось еще съ того времени, какъ умеръ Коля…
Корягинъ. Съ тхъ поръ прошло больше года: не все же тосковать. (Издали доносятся чуть слышно звуки пастушьяго рожка)
Таня. Она такъ любила Колю… и потомъ все это такъ неожиданно вышло. Я сама, какъ только вспомню своего братишку… (съ глубокимъ чувствомъ) Господи, какой чудный мальчикъ былъ.
Дворянчиковъ (выходитъ изъ бесдки, щелкая пальцемъ по газет). Въ Ирландіи то какія дла длаются,— а? Молодчага у нихъ этотъ… какъ его? (ставя передъ Таней стаканъ). Позвольте еще стаканчикъ… Еще пишутъ, новая экспедиція къ сверному полюсу похала. Я объ этомъ размышляю такъ: ну, откроютъ они полюсъ,— да кому же отъ этого тепле станетъ? Димитрій Николаевичъ, одолжите папиросочку.
Корягинъ. Вы знаете, что я не курю.
Дворянчиковъ. Ахъ, вдь и правду. А я своихъ не держу, дабы курить помене. (Беретъ налитый Таней стаканъ и идетъ въ бесдку). Полюсъ, полюсъ… Что такое полюсъ? Масс-то что отъ этого… черному-то народу? Не понимаю… (скрывается въ бесдк).

(Влетаетъ изъ парка Марья Платоновна).

7. Марья Платоновна.

Марья Платоновна. Почта, говорятъ, пришла?.. Письма есть?
Таня (радостно). Марья Платоновна! (Бросается обнимать ее).
Марья Платоновна. Да, вдь видлись утромъ, видлись… Смерть устала, а скоро опять бжать. Дайте чашечку. (Таня наливаетъ). А, и хлбъ есть? Отлично… (Наскоро перебравъ почту). Писемъ мн нтъ. А что пишутъ о медицинскихъ курсахъ?
Корягинъ. Ничего.
Марья Платоновна. Не можетъ быть. Такъ о чемъ же они пишутъ? (Наскоро пьетъ чай и стъ хлбъ). А гд Глбъ Гавриловичъ? Не возвращался еще?
Дворянчиковъ. (Входитъ въ возбужденіи съ газетой). Огуречниковъ то! представьте себ: въ инспектора попалъ,— а? Здравствуйте, Марья Платоновна, (здоровается). (Тан). Еще стаканчикъ соблаговолите: духотища, сушь, испаряемость страшная… (Таня наливаетъ ему).
Марья Платоновна. Ваша жена сейчасъ забгала ко мн въ больницу за своимъ индюкомъ. Зачмъ ее индюкъ попадетъ къ намъ? Не лчиться же… Про какого Огуречникова вы говорите?
Дворянчиковъ. Мой однокашникъ: вмст въ бабки играли… Теперь, изволите видть, инспекторомъ народныхъ училищъ задлался, фортуну свою завоевалъ. Мы тутъ съ индюками возимся, а онъ вонъ какъ шарахнулъ… чудеса въ ршет! (Слышится звукъ подъхавшаго экипажа).
Марья Платоновна. Что же вы завидуете?
Дворянчиковъ. Ничего я не завидую, а только диву даюсь. Что такое Огуречниковъ? Не боле, какъ Володька Огуречниковъ только и всего. (Звукъ рожка замолкаетъ).

8. Черемисовъ (входитъ, выколачивая съ своею платья вткой пыль).

Черемисовъ. (Издали). Ну, наглотался я пыли! Такъ все пересохло: въ пол — страшно смотрть… Здравствуйте, докторъ. (Здоровается). А Марья Платоновна, моторный человкъ! (Протягиваетъ ей руку).
Марья Платоновна (здороваясь съ нимъ). Вотъ модникъ какой: по десяти разъ на дню здоровается.
Черемисовъ (выколачивая съ картуза пыль). Всю дорогу чихалъ отъ пыли. Въ горл першитъ.
Таня (подаетъ ему стаканъ съ чаемъ). Папа, вотъ теб чай.
Черемисовъ. Спасибо, Танюшка… Поцловалъ-бы тебя, если бы не былъ похожъ на трубочиста отъ пыли.
Таня (подставляетъ отцу щеку). Ничего, цлуй.
Черемисовъ. Ну, ладно, коли такъ. (Цлуетъ ее, потомъ обращается къ Марь Платоновн). Дайте-ка папироску: съ утра не курилъ. Эта Кирилловна вчно упрячетъ папиросы такъ, что самъ дьяволъ не найдетъ. (Таня уходитъ въ комнаты).
Дворянчиковъ. Оберегаетъ господское добро.
Черемисовъ. Я сегодня изъ-за нея безъ папиросъ ухалъ. (Беретъ изъ портъ-сигара Марьи Платоновны папироску и закуриваетъ. Тоже длаетъ Дворянчиковъ. Марья Платоновна также закуриваетъ). Ну, что у васъ новенькаго?
Марья Платоновна. Ничего особеннаго. Попадья восьмого субъекта родила.
Черемисовъ. Ну, ужъ это какъ будто и лишнее.
Марья Платоновна. Ничего не лишнее. Чмъ больше людей, тмъ лучше.
Черемисовъ. Народилась куча дтей — хорошо, перемерли вс — еще лучше?.. Молодецъ у меня Марья Платоновна!
Таня (входитъ съ табакомъ и гильзами). Я теб, папа, набью сейчасъ. (набиваетъ папиросы).
Марья Платоновна (Черемисову). Вы скажите лучше, какъ у васъ съ попечительствомъ?.. Я затмъ и забжала, вдь вы по дламъ попечительства здили?
Черемисовъ. Да что! Скверно. Марксистъ Тарасовъ не выноситъ народника Лазуринскаго, тотъ, въ свою очередь, не терпитъ Тарасова. Вотъ тутъ и налаживай какое-нибудь общее дло.
Марья Платоновна. Я ужъ по вашему лицу вижу, что неладно. (Тан). Давайте, я буду набивать: не люблю сидть безъ дла. (Набиваетъ папиросы).
Таня. Папа, тутъ письмо теб. (Черемисовъ беретъ письмо и читаетъ).
Дворянчиковъ. Чмъ бы помочь сообща мужичку въ его бдственномъ положеніи, — а они замсто того… Вотъ ужъ именно: паны дерутся, а у хлопцевъ чубы трещатъ.
Таня. Какъ имъ не стыдно!
Черемисовъ (кончивъ читать). Духанинъ отказывается участвовать въ попечительств: пишетъ, что ему противно видть передъ собой выхоленную физіономію господина Крутогорова.
Марья Платоновна. Ахъ онъ постылый!
Таня. Какъ это гадко!
Корягинъ. Все личные счеты да самолюбія дрянныя…
Дворянчиковъ. Вотъ бы кого привлечь: Крузова. Капиталистъ, связи большія иметъ въ Петербургв… да и здсь вс подъ его дудку пляшутъ.
Черемисовъ. Съ заводчикомъ я не желаю имть ничего общаго.
Марья Платоновна. Тоже личные счеты?
Черемисовъ (сурово). У насъ никакихъ счетовъ нтъ. Намъ съ нимъ нечего длить, но и длать вмст тоже нечего.
Марья Платоновна. Да просто берите съ него на попечительство деньги — и все тутъ. (Слышенъ звукъ подъхавшаго экипажа).
Черемисовъ. Деньги, деньги… Что такое деньги? Надо хоть немножко души дать. Надо свой личный трудъ вложить.
Дворянчиковъ. Кто-то подъхалъ.
Корягинъ. Ужъ не на засданіе ли начинаютъ спозаранку съзжаться?

9. Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ на террас).

Гаврила Ивановичъ. Глбъ,— Флегонтовъ пріхалъ.
Черемисовъ. Какъ? Неужели на засданіе? Я не звалъ его.
Гаврила Ивановичъ (многозначителъно). Нтъ, онъ по личному длу. Поди къ нему, Глбъ.
Черемисовъ (морщится) А, чортъ… (идетъ).
Корягинъ. ‘По личному длу’… Гм… (Многозначительно переглядывается съ Марьей Платоновной), (Гаврила Ивановичъ и Черемисовъ скрываются въ комнатахъ, Гаврила Ивановичъ шепчетъ что-то Черемисову). (Таня, обезпокоившись, разспрашиваетъ Корягина).
Дворянчиковъ. Третьяго дня встрчаюсь съ нимъ у старшины, и сей Флегонтовъ подаетъ мн два своихъ толстыхъ пальца. Каковъ а? я, конечно, проглотилъ эти два пальца изъ любви къ человчеству, такъ какъ онъ для попечительства можетъ быть полезенъ. Но въ сущности кто онъ такой? Кулакъ, золотой мшокъ — не боле. (Изъ парка приближаются Анна Родіоновна и Крузовъ).

10. Анна Родіоновна. Крузовъ.

Анна Родіоновна (издали). Таня, налей намъ чаю, пожалуйста.
Таня. Сейчасъ. (Собирается налить чаю, но, взглянувъ на мать, останавливается).
Дворянчиковъ (идетъ имъ навстрчу). Честь имю кланяться! (здоровается съ Анной Родіоновной и Крузовымъ).
Таня (видимо, желая сказать что-то другое). Мама, ты устала?
Анна Родіоновна. Нтъ, ничего… Жарко… дышать нечмъ…

(Крузовъ здоровается съ Корягинымъ и Марьей Платоновной и садится за столъ)

Крузовъ. Зато какое чистое небо! (Разговариваетъ съ Таней).
Таня (наливая чай). Мы вс, наконецъ, возненавидли это чистое небо: второй мсяцъ ни капельки дождя! (Анна Родіоновна, поздоровавшись съ Корягинымъ, вдругъ зажимаетъ носъ платкомъ).
Корягинъ. Что это вы?
Анна Родіоновна. Запахъ карболки.
Корягинъ. Да, вдь я сюда изъ амбулаторіи.
Анна Родіоновна (отходитъ отъ него). Мн страшенъ этотъ запахъ съ тхъ поръ, какъ… Вы знаете, когда мой мальчикъ…
Корягинъ. Да, да, знаю. Не вспоминайте. (Разговариваетъ съ Марьей Платоновной, Крузовъ вмшивается въ ихъ разговоръ).
Анна Родіоновна (Тан). Какъ славно игралъ Авдеевскій пастухъ на рожк… Ты слышала? (Увидавъ коробку съ коллекціей, беретъ ее и смотритъ). Что это? Еще жертвы? И этихъ приколешь на булавку? Дала бы имъ пожить: ихъ вкъ и такъ коротокъ. Всякому хочется пожить… хоть немножко.
Таня. Ну, хорошо… Вынь ихъ отсюда своими руками и выпусти на волю. (Глядитъ на мать, посмиваясь).
Анна Родіоновна. Своими руками? (Стоитъ въ нершительности, потомъ опускаетъ пальцы въ коробку, вздрагиваетъ и отшатывается. Вс смются). Нтъ, не могу! (Оставляетъ коробку, садится на качели и тихонько покачивается).
Таня. Какая, ты мама, трусиха. (Относитъ коробку на перила террасы и возвращается).
Анна Родіоновна. Досадно имть такую глупую натуру, какъ у меня. (Таня приноситъ матери чаю, та пьетъ).
Марья Платоновна. Я видла, тутъ вамъ письмо есть.
Таня. Ахъ, да. (Беретъ со стола письмо и подаетъ матери). Отъ тети Кати, кажется?..
Анна Родіоновна (вскрываетъ письмо). У меня за послднее время такіе несчастные первы стали… (читаетъ письмо).
Крузовъ (продолжая разговоръ съ Корягинымъ). Ну, какъ же идетъ у васъ борьба съ эпидеміей? Успшно? (Дворянчиковъ, стоя за стуломъ доктора, внимательно прислушивается къ разговору).
Корягинъ (сурово). Нтъ не успшно.
Крузовъ. Что такъ?
Корягинъ. Мн, чтобы только объхать весь тифозный районъ, нужно недлю. Живутъ въ тснот, въ грязи, спятъ вс вмст. Тутъ трудно что-нибудь сдлать. (Дворянчиковъ утвердительно и грустно киваетъ головой).
Крузовъ. Такъ изъ-за чего же вы стараетесь, трясетесь по сквернымъ проселочнымъ дорогамъ, ночей не спите? Все равно, пройдетъ эпидемія по всему району и не успокоится до тхъ поръ, пока не сдлаетъ всего, что сдлать можетъ.

(Дворянчиковъ съ грустью киваетъ головой).

Корягинъ (Сурово). Мн некогда объ этомъ думать. Я долженъ лечить и буду лечить.
Крузовъ. Лтомъ повальное разстройство животовъ, а крестьяне дятъ огурцы и лукъ съ квасомъ: и взрослые и дти…
Таня. Да, это правда.
Крузовъ (Корягину). Какое же врачеванье возможно при такихъ условіяхъ? Вдь, въ сущности, вы только зарегистровываете болзни, и весь смыслъ вашей дятельности сводится въ конц-концовъ къ… статистик. (Таня нетерпливо протестуетъ противъ этого и хочетъ возразить, но не находитъ словъ).
Марья Платоновна. Такъ, стало быть, по вашему выходитъ: ложись, да помирай? Чушь какая!
Корягинъ (встаетъ и беретъ шляпу), Нтъ, по мннію Андрея Павловича, выходитъ, что если что и можно сдлать, такъ только у него на завод.
Крузовъ (Корягину). Вамъ у меня, конечно, не пришлось бы скакать за 1000 верстъ и проводить большую часть своей жизни въ тарантас. Здсь вы поневол только длаете видъ, что лчите, а у меня вы бы дйствительно лчили людей…
Корялинъ. Для того, чтобы они, вылчившись, опять шли къ вамъ на заводъ терять послдніе остатки здоровья? Нтъ, благодарю покорно: пусть кто хочетъ идетъ къ вамъ, а я не пойду, (надвая шляпу). Ну, мн надо въ больницу… До свиданія пока, (уходитъ).
Марья Платоновна. Ахъ, и мн бы надо бжать… Ну, да, куда ни шло, еще чашку. (Таня наливаетъ ей).
Дворянчиковъ (задумчиво и грустно). Да, средства, средства… Вотъ у меня недавно лучшаго ученика взяли изъ школы. Вострый мальченка, головастикъ-съ. Отецъ въ трактиръ въ услуженіе отдалъ. Я ему говорю: ‘дай ты сыну курсъ кончить’. А онъ мн на это: ‘Каждый, говоритъ, старается пропитаніе имть’. Вотъ и подите! Но и душа много значитъ, Андрей Павловичъ. Вотъ Глбъ Гаврилычъ — весьма небогатый человкъ, однако выстроилъ и школу и больницу. А теперь вотъ попечительство это… это его идея. Всякому благому начинанію онъ протягиваетъ свою сочувственную десницу…
Крузовъ. Видлъ я и больницу вашу и школу: тсно, бдно…
Дворянчиковъ. Это оттого, Андрей Павловичъ, что земство у насъ бдное. Если бы Глбъ Гавриловичъ не выстроилъ на свое иждивеніе, такъ, пожалуй, и этого бы не было…

(Голосъ Домны Захаровны за сценой): ‘Егоръ!’

Дворянчиковъ. Жена зоветъ… До пріятнйшаго свиданія, Андрей Павловичъ! (пожимаетъ ему руку). Картузъ то, знать, я въ комнат… (бжитъ въ комнаты).
Домна Захаровна (за сценой): ‘Егоръ!’
Дворянчиковъ (кричитъ). Сейчасъ! (скрывается въ комнатахъ).
Таня (подходитъ къ матери). Хочешь еще чаю?
Анна Родіоновна (въ раздумь посл письма). Нтъ, мерси.

(Марья Платоновна горячо разговариваетъ о чемъ-то съ Крузовымъ).

Таня (беретъ у матери чашку). Что пишетъ тетя Катя?
Анна Родіоновна. Зоветъ въ Петербургъ.
Таня. Что же — теб хочется похать?
Анна Родіоновна (задумчиво, видимо, волнуясь отъ своихъ мыслей). Мн музыки хочется и картинъ бы хорошихъ посмотрть… главное,— музыки, музыки… Катя пишетъ, какіе интересные концерты предполагаются зимой…

11. Гаврила Ивановичъ, Черемисовъ и Дворянчиковъ (съ картузомъ).

Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ). Такъ я свожу Флегонтова, покажу ему бычка: можетъ быть, онъ и размякнетъ… Вдь его надо въ нкоторомъ род елеемъ смазать.
Черемисовъ (махнувъ энергически рукой). Ну, длайте, какъ знаете. (Гаврила Ивановичъ скрывается въ комнатахъ).
Дворянчиковъ. Да, средства, средства… Такъ до пріятнйшаго, господа. (Длаетъ общій поклонъ). Непремнно прибгу на засданіе. (Торопливо уходитъ).
Крузовъ (идя навстрчу Черемисову). Здравствуй, дружище. (Жметъ ему руку). Ты разстроенъ чмъ-то?
Анна Родіоновна (обеспокоенная, подходитъ къ мужу). Зачмъ пріхалъ Флегонтовъ?
Черемисовъ (стараясь насмшкой маскировать истину). На засданіе пожаловалъ.
Анна Родіоновна. Не правда: тутъ не въ засданіи дло. Ты скрываешь что-то… Впрочемъ, я.и такъ знаю, что тутъ какая-нибудь новая непріятность: здсь безъ этого дня не проходитъ. (Опятъ садится на качели и тихонько раскачивается).
Марья Платоновна (подходя къ ней). Охота вамъ представлять все въ траурномъ цвт.
Черемисовъ. Ты, Анюта, лучше вотъ что: вели-ка убрать отъ грха эти качели: лишнее напоминаніе. Давно прошу тебя объ этомъ.
Марья Платоновна. Разумется. Что сердце ворошить?
Анна Родіоновна. Нтъ, мн жаль съ ними разстаться: я какъ будто качаю на нихъ своего мальчика… (Таня припадаетъ къ матери).
Черемисовъ. Полно, Анюта, уйми ретивое.
Крузовъ. Смотрю я на всхъ васъ… Жалко мн васъ, господа.
Черемисовъ. Что такое?
Крузовъ. Надрываетесь вы здсь, а все кругомъ остается по старому.
Марья Платоновна. Какъ это ‘все’?
Крузовъ. Да такъ. Та же нужда, та же грязь, та же темнота.
Анна Родіоновна. Да, темнота, темнота…
Крузовъ. Цлыя деревни побираются, въ семьяхъ вражда, разладъ, дти растутъ, какъ щенки. Везд безпомощность, безпросвтность…
Черемисовъ. Ну, что же изъ этого? Мы отлично знаемъ, что нашъ уздъ — самый злополучный: почва бдная, народъ темный, изъ года въ годъ неурожаи, раззореніе хозяйствъ… Мы знаемъ, что здсь нужно бороться съ бдой, какъ на пожар, чтобы хоть что-нибудь отстоять. Ну, и будемъ бороться!
Таня (горячо). Да, папа, ты правду говоришь. Ты это такъ хорошо сказалъ! (порывисто обнимаетъ отца).
Анна Родіоновна. Бороться? изъ-за чего? Зачмъ?
Черемисовъ. Затмъ, что стыдно, безчестно сидть сложа руки, когда у твоего сосда горитъ домъ!
Марья Платоновна. Вотъ это врно. Дайте вашу лапку! (Крпко жметъ руку Черемисову) Эхъ, не хочется, а надо бжать: попадья ждетъ. (Идетъ, но, заслышавъ слова Крузова, останавливается).
Крузовъ. Васъ послушать, такъ кажется, что вы можете дождь съ неба свести.
Черемисовъ. Никто не приглашаетъ тебя распоряжаться на неб: и на земл можно много сдлать.
Марья Платоновна (подходитъ). И сдлаемъ!
Крузовъ. Ну, что же, кормите, лечите, поддерживайте десятки, сотни выброшенныхъ за бортъ людей, а въ это время желзные законы жизни раздавятъ васъ самихъ вмст съ тысячами и милліонами другихъ…
Марья Платоновна (садится, скрестивъ руки). Такъ что же, позвольте васъ спросить, лучше: плюнуть на все и набивать собственные карманы?
Крузовъ. Какъ не хотите понять вы, наивные люди, что только упрямый самообманъ заставляетъ васъ биться головами объ стну? (Черемисову). То, что ты называешь ‘дломъ своей жизни’, во имя чего тратишь послднія средства и силы, есть ни боле. ни мене, какъ совершенно безполезное самоистязаніе.
Марья Платоновна. Лучше чугунъ лить по вашему примру?
Крузовъ. Да, лучше чугунъ лить, чмъ носить воду ршетомъ. (Черемисову). Ты, повидимому, не желаешь признавать никакихъ экономическихъ и соціальныхъ законовъ?
Черемисовъ. А ты, кажется, признаешь одни свои ‘чугунные’… или желзные, какъ ты ихъ называешь?
Крузовъ. Да, — т, которые насильно заставятъ признать себя, хочешь ты этого или не хочешь.
Черемисовъ. Чортъ бы побралъ тебя съ твоими законами, заводами, машинами, свистками, капиталами и со всей твоей чугунно-литейной моралью!
Анна Родіоновна (морщась съ мучительнымъ выраженіемъ). Перестань, Глбъ.
Таня (обнимая отца). Не волнуйся, папа, не волнуйся.
Анна Родіоновна (мужу). Когда ты раздражаешься, мн всю душу коробитъ. Это такъ больно, что… (Сдерживается и не договариваетъ).
Крузовъ (Черемисову). Ты сердишься какъ ребенокъ, который ударится обо что-нибудь и начинаетъ въ сердцахъ колотить первый попавшійся предметъ…

12. Кирилловна.

Кирилловна. Марья Платоновна, тамъ за вами изъ больницы прислали: отъ доктора.
Марья Платоновна (вскакивая). Батюшки, что же я тутъ постылая, разслась! Бгу, бгу! (убгаетъ).
Черемисовъ. Что тамъ такое?
Кирилловна. Ребенка, слышь, телгой перехало.
Таня. Господи!
Анна Родіоновна (потрясенная, хватается за сердце). (Крузовъ успокаиваетъ ее).
Кирилловна. Гусева, говорятъ, мальченку… мать-то реветъ!
Таня. Папинъ крестникъ! Папинъ крестникъ! Какая жалость! (Накидываетъ на голову платокъ, готовясь идти). Мама, твой любимецъ! . .
Черемисовъ. Мальчишка-то какой славный… Эхъ, бда за бдой на этихъ Гусевыхъ! (Надваетъ картузъ), Надо сбгать въ больницу. (Таня и Черемисовъ идутъ. Кирилловна за ними).
Таня. Вася! Васенька! Какая жалость!
Кирилловна. Да сказываютъ, не очень чтобы… Руку — ногу повредило ему, Да голову маленько. Можетъ, еще какъ-никакъ отдышится. Вотъ только крови, слышь, больно много вышло. (Черемисовъ,Таня и Кирилловна скрываются).
Анна Родіоновна. Ребенка телгой… изувчило… раздавило… какъ червяка. И каждый день здсь что-нибудь ужасное… каждый день!.. Проклятая деревня! Давитъ, губитъ, терзаетъ!.. Вотъ и моего мальчика… И все это такъ жестоко, такъ безсмысленно!
Крузовъ. Зачмъ же вы живете въ этой ‘проклятой’, по вашему выраженію, деревн? Въ сотый разъ спрашиваю васъ — и все не могу добиться отвта.
Анна Родіоновна. Вы знаете, что я не могу покинуть мужа, который родился здсь и приросъ къ своей деревн.
Крузовъ. Но вы-то не приросли къ ней? Вы живете здсь, стиснувъ зубы. Что заставляетъ васъ? Любовь къ мужу? Желаніе раздлить съ нимъ трудъ?
Анна Родіоновна. Да, да! Вы отлично знаете это…
Крузовъ. Полноте. Я знаю, что было время, когда мы оба съ вами увлекались народническими идеями Глба Черемисова, но это время прошло, и вы не врите въ нихъ, такъ же какъ и я. Васъ удерживаетъ здсь просто на просто… малодушіе…
Анна Родіоновна. Малодушіе?
Крузовъ. Да, простая боязнь признаться себ самой, что вы ошиблись и истратили лучшіе годы своей жизни на погоню за миражемъ. Просто трусость.
Анна Родіоновна. Вы думаете?
Крузовъ. Будь вы поискренне, посмле, вы бы давно бросили это толченіе воды въ ступ.
Анна Родіоновна. И ушла бы отъ мужа? Да?
Крузовъ. И ушли бы — вмсто того, чтобы заниматься дломъ, въ которомъ сами не видите смысла.
Анна Родіоновна. Нтъ, Андрей Павловичъ, въ чемъ другомъ, а въ этомъ я не труслива. Вдь не побоялась же я порвать съ вами, когда вы…
Крузовъ. Когда я бросилъ донкихотствовать во вкус Глба?
Анна Родіоновна. Да… и поставили себ цлью — наживу.
Крузовъ. Наживу — какъ средство…
Анна Родіоновна. Вамъ хотлось богатть, чтобы властвовать?… Знаю.
Крузовъ. Не только властвовать…
Анна Родіоновна. Но наслаждаться жизнью? Тоже знаю.
Крузовъ. Не только наслаждаться, но и вліять на жизнь.
Анна Родіоновна. Можетъ быть… Во всякомъ случа я не побоялась бы объявить вамъ тогда прямо, что я отнюдь не намрена идти съ вами къ достиженію вашей благородной цли…
Крузовъ. И предпочли Глба съ его проповдью о ‘меньшемъ брат?’ Да, да, знаю, что это звучало у него тогда очень красиво, а вы такъ чутки ко всему красивому… Только — увы! на дл-то это оказалось вовсе не такъ красиво…
Анна Родіоновна (съ невольной горечью). Намъ здсь не до красоты.
Крузовъ. А главное,— безплодно. Вышло нчто неожиданное: Глбъ, всю жизнь любившій этого ‘меньшого брата’, всю жизнь сгоравшій желаніемъ помочь ему, оказался совершенно безсильнымъ сдлать для него что-нибудь существенное, а, я, который, по вашимъ словамъ, хотлъ ‘только богатть и властвовать’, я, никогда не питавшій къ этому меньшому брату нжныхъ чувствъ,— я-то какъ разъ и получилъ возможность дать людямъ то, что для нихъ прежде всего нужно и полезно…
Анна Родіоновна. Поздравляю васъ. Только вы едва ли соблазните меня своими ‘полезными’ длами. (Беретъ лейку и поливаетъ цвты въ цвтник).
Крузовъ. Я знаю это… потому что, если говорить положа руку на сердце,— такъ ни мн, ни вамъ въ сущности нтъ никакого дла до этого пресловутаго ‘брата’.
Анна Родіоновна (поворачивается къ нему и говоритъ серьезно, съ оттнкомъ горечи). Если это такъ, то и мн и вамъ должно быть очень стыдно. (Поливаетъ цвты).
Крузовъ. Что же подлаешь, если мы съ вами отъ природы такіе? (Смотритъ на цвты). Мало у васъ цвтовъ… Я пришлю вамъ изъ своего цвтника.
Анна Родіоновна. Мерси.
Крузовъ. Наврно, вы вотъ эти цвточки любите больше, чмъ своего довольно-таки невзрачнаго и нечистоплотнаго меньшого брата?..
Анна Родіоновна. Мн кажется, достаточно объ этомъ.
Крузовъ. Скажите: вы такъ-таки и забросили свою музыку?
Анна Родіоновна. Такъ-таки и забросила.
Крузовъ. А какой удивительной піанисткой были.
Анна Родіоновна. Зачмъ вы заговорили объ этомъ?
Крузовъ. У васъ здсь прескверное фортепьяно: ему, вроятно, лтъ полтораста.
Анна Родіоновна. Зачмъ вы… Вдь вы знаете, что это мое больное мсто?
Крузовъ. Неужели Глбъ не въ состояніи выписать для васъ новый рояль?
Анна Родіоновна. Я сама не хочу этого.
Крузовъ. Вы? Такая страстная музыкантша?
Анна Родіоновна. Есть не мало боле дйствительныхъ нуждъ.
Крузовъ. Позвольте мн подарить вамъ..
Анна Родіоновна. Нтъ, не позволю.
Крузовъ. Принять отъ стараго друга подарокъ?
Анна Родіоновна. Не желаю.
Крузовъ. Это упрямство. Вы могли бы возобновить свою музыку.
Анна Родіоновна (съ горечью). Намъ здсь не до музыки.
Крузовъ. Помните, какъ вы прежде упивались? Шопенъ, Бехтовенъ… и общій нашъ любимецъ Шуманъ — гд они теперь? А Шубертъ? а Чайковскій?
Анна Родіоновна. Перестаньте объ этомъ, прошу васъ. Когда кругомъ нужда, грязь болзни, тогда не до Шумана.
Крузовъ. Послушайте,— что вы съ собой длаете? Такая ли жизнь нужна вамъ? Вы такъ тонко чувствуете красоту,— а кругомъ васъ грубые мужики, нескладныя бабы, ребятишки съ вздутыми животами. Вашъ слухъ ищетъ прекрасныхъ мелодичныхъ звуковъ,— а вамъ съ утра до вечера приходится внимать разговорамъ о неурожа, объ удобреніи, о недоимкахъ, о потравахъ и порубкахъ, о плутняхъ разныхъ кулаковъ и міродовъ… Вы любите природу, но и природой здсь нельзя наслаждаться, потому что здсь все отравлено вопросомъ: будетъ дождь, или не будетъ? Все поневол разсматривается съ точки зрнія посвовъ и всходовъ, косьбы и уборки сна, соломы, телятъ, поросятъ…
Анна Родіоновна (оборачиваясь къ нему). Скажите: вы долго еще проживете здсь?
Крузовъ (озадаченный). Не знаю… а что?
Анна Родіоновна. Я все стараюсь сдлаться машиной, въ род тхъ, которыя такъ правильно и аккуратно работаютъ у васъ на завод,— а вы мшаете мн въ этомъ… Зачмъ вамъ это нужно?
Крузовъ. Зачмъ?.. Видите ли… я чувствую, что, возясь всю жизнь съ машинами, съ разсчетами и отчетами, съ чугуномъ и желзомъ, я въ недалекомъ будущемъ тоже могу превратиться въ машину. Васъ эта перспектива прельщаетъ, а меня страшитъ.
Анна Родіоновна. Ну, вамъ-то нечего бояться. Если вы имете возможность давать людямъ то, что для нихъ ‘прежде всего полезно и нужно’, если вы сами хвалитесь этимъ…
Крузовъ. Ахъ, это вы насчетъ общественной дятельности? Увы, ужъ я давно утратилъ вру въ эту иллюзію.
Анна Родіоновна. Такъ какъ же вы говорите… А еще мечтаете ‘вліять на жизнь!’
Крузовъ. Прежде мечталъ, а теперь… ‘Общественная дятельность’ — гм!.. Акушерка и могильщикъ — это я еще понимаю: помочь человку выйти на сцену, а потомъ помочь ему удалиться съ нее… ‘принять’ и ‘убрать’ — просто, ясно, дльно. А все остальное…
Анна Родіоновна. Я не узнаю васъ… Прежде вы не такъ говорили.
Крузовъ (поглощенный своей мыслью). Ужъ сколько вковъ лучшіе люди стараются сдлать человческую жизнь разумной, здоровой, счастливой, а она попрежнему неразумна, нездорова и несчастна. Безпощадное колесо жизни вертится по какимъ-то своимъ стихійнымъ законамъ, калчитъ равнодушно свои жертвы, и никто не въ силахъ остановить его.
Анна Родіоновна. Полноте, Андрей Павловичъ. Мы просто лукавимъ передъ собой, чтобы оправдать въ собственныхъ глазахъ наше равнодушіе къ человку. Вотъ Глбъ не скажетъ этого: и онъ, и докторъ, и учитель хотятъ работать для блага людей — и работаютъ, а у насъ съ вами, должно быть, нтъ этой потребности.
Крузовъ. Потому что мы съ вами зрячіе, а они слпые. Имъ въ ихъ слпот кажется, что они работаютъ, а въ сущности они вертятся въ колес, какъ и я, и вы, и вс другіе. Люди должны думать только о томъ, какъ бы ихъ самихъ не исковеркало колесо,— а гд ужъ имъ спасать другихъ!
Анна Родіоновна. Постойте… Если вы не врите ни въ какое дло жизни, такъ зачмъ же вы хлопочете надъ своимъ заводомъ, расширяете дло, устраиваете то одно, то другое?
Крузовъ (пожимая плечами). Надо же что-нибудь длать. Надо вертться въ какомъ-нибудь колес…
Анна Родіоновна. Въ такомъ случа зачмъ же вы смялись надъ дломъ Глба, если всякое дло въ вашихъ глазахъ есть иллюзія?
Крузовъ. Я смялся надъ его слпотой.
Анна Родіоновна. Ну, вотъ мы съ вами зрячіе, да что намъ изъ этого толку? Мы прозрли и поняли, что ничего не можемъ сдлать… Нечего сказать, большое утшеніе!
Крузовъ. Нтъ, мы теперь можемъ сдлать…
Анна Родіоновна. Что же?
Крузовъ. Человку надо прежде всего ощущать жизнь, и чмъ живе онъ ощущаетъ ее, тмъ онъ счастливе. Съ тхъ поръ, какъ вы отвернулись отъ меня и вышли за Глба, душа у меня точно закрылась какой-то свинцовой крышкой, и вотъ до сихъ поръ тщетно силится открыться. Я не скажу, чтобы это было отчаяніе: нтъ, я просто не ощущаю жизни. Когда начинаетъ вянуть внутри самый корешокъ жизни,— тогда для человка все теряетъ свою прелесть… Съ вами я чувствую себя мало-мальски живымъ: какъ-то открывается душа… по старой памяти. Потому-то мн и боязно думать, что вы можете здсь превратиться въ автомата. Нтъ, мы должны всми силами бороться противъ этого, чтобы окончательно не потерять ощущеніе жизни. Мы должны въ этомъ помочь другъ другу… (беретъ ея руку). Если прежде вы порвали со мной изъ-за того, что я жаждалъ ‘богатть и властвовать’, то теперь, когда я стремлюсь просто жить по-живому и ощущать въ себ жизнь,— теперь вы снова должны подать мн руку,— и вы сдлаете это, потому что единственное доброе дло, какое вы можете сдлать для человка, это — оживить его… (Анна Родіоновна, взволнованная, переживаетъ внутреннюю борьбу, видимо, колеблется, потомъ нершительно протягиваетъ Крузову другую руку).
Анна Родіоновна (задумчиво). Оживить?..

13. Таня.

Таня (вбгаетъ разстроенная). Мама, Васенька нашъ умеръ, умеръ!.. (Увидавъ обоихъ, останавливается.) А ты… Вдь ты его любила… А теперь ты даже не пошла къ нему, даже… Ты все здсь, все здсь… Мама, да что сдлалось съ тобой?!
Крузовъ (подходитъ къ Тан). Нтъ, съ вами-то, дорогая моя, что сдлалось? (Хочетъ взятъ ее за руку.)
Таня (отстраняясь.) Не трогайте меня! (Убгаетъ черезъ террасу въ комнаты).

(Пауза).

Анна Родіоновна (пораженная, смотритъ вслдъ дочери, потомъ оборачивается къ Крузову). Знаете что: узжайте скоре къ себ въ Петербургъ. (Крузовъ вопросительно смотритъ на нее). Я васъ очень прошу объ этомъ. (Уходитъ вслдъ за дочерью).

ЗАНАВСЪ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

Большая комната. Сборная мебель, частью — старинная, обветшалая. Посреди — два стола, составленныхъ вмст и покрытыхъ блой скатертью. Налво — круглый столъ, направо — ломберный.

1. Таня, Корягинъ. (Они сидятъ налво за круглымъ столомъ. Передъ Таней кучка дешевыхъ изданій для народа, которыя она записываетъ въ тетрадь. Корягинъ прочитываетъ бумаги. Молчаніе).

Таня (кладя перо). Какъ вы думаете: добьемся мы чего-нибудь съ папой?
Корягинъ. Это вы насчетъ попечительства?
Таня. Да… и вообще. Удастся ли намъ что-нибудь сдлать?
Корягинъ (смотритъ на нее пытливо). Прежде вы спрашивали только о томъ, что мы должны длать, и длали это, а теперь… Значитъ, великолпнйшій Андрей Павловичъ произвелъ впечатлніе не на одну вашу маму?
Таня (смущенная и задтая за живое). Изъ чего вы это заключаете?
Корягинъ. Изъ того, что за послднее время вы уже не такъ горячо относитесь…
Таня. Къ вамъ? Я все та же…
Корягинъ. Не ко мн, а къ длу.
Таня. Неправда. Видите: (показываетъ на книги и тетради): я и сейчасъ занята дломъ.
Корягинъ. А мысли ваши гд?
Таня. Тамъ же гд и были.
Корягинъ (указывая на бумагу, которую онъ просматривалъ). Вотъ тутъ у меня составленная вами записка о количеств скота у крестьянъ. Не угодно ли послушать? (Читаетъ). ‘Что касается лошадей и коровъ крестьянъ Ивана Власова, Петра Кузьмишина, Сергя Любина, Евстигня Фарофонтова и прочаго рогатаго скота’… и такъ дале. Недурно вдь для перваго раза?.. а?..
Таня (выхватываетъ у него бумагу, смотритъ на нее съ сконфуженнымъ видомъ, потомъ торопливо прячетъ ее подъ тетрадъ). Я перепишу.
Корягинъ. Вотъ что значитъ великолпнйшій…
Таня (съ насильственнымъ смхомъ, подъ которымъ хочетъ скрыть свое смущеніе). Вы, кажется, ревновать меня вздумали?
Корягинъ (поднимая брови). Ревновать?
Таня (съ тмъ же смхомъ). Ну, да… какъ Домна Захаровна…
Корягинъ. Гм… довольно неожиданное сопоставленіе. Во-первыхъ, мы съ вами не страстные любовники, всецло занятые своимъ личнымъ чувствомъ,— а…
Таня (продолжая смяться). Это-то конечно, конечно.
Корягинъ. Мы трезво и сознательно ршили соединиться для того, чтобы совмстно работать здсь для народа… (Останавливается.) Позвольте узнать: чему вы сметесь?
Таня (переставъ смяться). Такой глупый стихъ нашелъ. Простите.
Корягинъ. Если я васъ ревную, такъ это все во имя того же дла нашей жизни.
Таня (стараясь понятъ). То-есть… я не понимаю что-то?
Корягинъ. Прежде мы понимали другъ друга съ полслова… Да, — все во имя того же дла. Помните, мы съ вами разъ навсегда дали другъ другу слово принимать лишь то, что помогаетъ нашему длу, и отвергать все, что мшаетъ ему. И вдругъ оказывается, что достаточно явиться какому-нибудь вооруженному апломбомъ, самоувренному господину…
Таня (взволнованная). Да не могу же я совсмъ не думать, не чувствовать, а только работать. У меня за это время столько разныхъ безпокойныхъ мыслей… Я теперь все по ночамъ думаю… Все хочу, хочу поговорить съ вами, а вамъ все некогда… Чмъ же я виновата, что у меня такое настроеніе?
Корягинъ. Вы виноваты не тмъ, что у васъ такое настроеніе, а тмъ, что позволяете ему распоряжаться вами.
Таня. Да разв я могу… Нтъ, вы не хотите понять… вы не чувствуете этого.
Корягинъ. Чувствую, Татьяна Глбовна, чувствую. Не такая я ужъ въ самомъ дл деревяшка… Но, видите ли… сегодня настроеніе отобьетъ васъ отъ одного дла, завтра отъ другого… Дайте только волю настроеніямъ,— и вы окончательно запутаетесь въ нихъ. (Беретъ ея руку). Поврьте мн, Таня,— говорю это вамъ, какъ вашъ сотоварищъ, какъ другъ: — прежде всего — дло, работа, и никакихъ уступокъ настроеніямъ. Надо начертить себ опредленную программу дятельности и выполнять ее, не отвлекаясь по сторонамъ,— иначе вы ничего путнаго въ жизни не сдлаете. Для насъ съ вами эта программа уже намчена: я буду лчить, вы будете учить — вотъ и все.
Таня (задумчиво). Да, да… Только мн иногда кажется, что этого мало, что нужно еще что-то… (Хочетъ высказать, но не находитъ словъ). Я вотъ говорить не умю.
Корягинъ. Если намъ удастся устроить это попечительство, то придется поработать и тамъ. И этого, поврьте, будетъ совершенно достаточно, чтобы наполнить жизнь… (Входитъ Гаврила Ивановичъ).

2. Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ (при вид стола, накрытаго блой скатертью). Гм… блая скатерть. Точно чай собираются пить.
Таня. Вы же сами велли Любаш постелить.
Гаврила Ивановичъ. Я?! Не можетъ быть! (Подходитъ къ столу, приподнимаетъ скатерть и видитъ два стола). А безъ скатерти тоже не хорошо,— никакого вида, какъ это глупо: въ дом нтъ большого стола.
Корягинъ. Вы все гонитесь за помпой… Къ чему это? Вдь это не какое-нибудь офиціальное засданіе.
Гаврила Ивановичъ. Нтъ, я люблю длать дло, какъ слдуетъ. Жаль, что теперь не вечеръ, а то бы можно четыре свчки поставить. А гд же бумага, карандаши?.. (кричитъ) Эй, люди!.. А колокольчикъ гд? А графинъ съ водою? Гд же графинъ? Разв можно безъ графина? (Уходитъ крича): Эй, люди! Любашка! едосья! (входятъ Черемисовъ и Флегонтовъ, за сценой голосъ Гаврила Ивановича: ‘Гд же графинъ?’)

3. Черемисовъ, Флегонтовъ.

Черемисовъ (продолжая разговоръ). Поэтому я надюсь, Патрикй Саввичъ, что вы, при вашихъ средствахъ, поддержите наше попечительство.
Флегонтовъ (самодовольно). Хе, хе… Нтъ, вотъ бычокъ у васъ, Глбъ Гаврилычъ… Ахъ, хорошъ бычекъ! И гд вы только такого бычка раздобыли?
Черемисовъ (съ досадой). Вамъ бы только бычокъ.
Флегонтовъ. Чудной вы человкъ, Глбъ Гаврилычъ. Надъ вами, можно сказать, крыша валится, а вы… O себ то лучше подумайте! Вдь срокъ векселю! (Входитъ Гаврила Ивановичъ съ графиномъ воды и стаканомъ, которые ставитъ на столъ).

4. Гаврила Ивановичъ.

Черемисовъ. Ну, я увренъ, что вы подождете. Сами видите, какія времена…
Флегонтовъ. Душой бы радъ сдлать для васъ по-сусдски, да дла больно плохи. Такъ подошло, хоть въ бутылку ползай.
Гаврила Ивановичъ. Въ бутылку хочешь? Это можно. Пойдемъ-ка, выпьемъ, закусимъ, да обсудимъ все по-хорошему. (Черемисовъ подходитъ къ Тан и Корягину и разговариваетъ съ ними).
Флегонтовъ. Хе, хе… Вдь этакій лукавецъ. Знаетъ, что трезвый я прижимистъ, а какъ загуляю — прямо карманъ разворачиваю: бери, кто хочешь.
Гаврила Ивановичъ. А потомъ я портретъ съ тебя сниму: увковчу. Давно собираюсь.
Флегонтовъ. Портретъ? Это хорошо, это ладно. Вотъ только медали со мной нтути: не.захватилъ.
Гаврила Ивановичъ. Ничего. Повсимъ серебряный рубль на шею: на карточк и за медаль сойдетъ.
Флегонтовъ. И то… Ахъ, кудесникъ ты… (Къ Черемисову.) Вотъ ежели бы вы, Глбъ Гаврилычъ, мн по-сусдски, бычка подарили, замсто процента, (Гаврилъ Ивановичъ подставляетъ къ середин стола кресло и помщаетъ на стол противъ него графинъ и стаканъ) — я бы того… отсрочилъ. Зачмъ онъ вамъ? Вдь для мужиковъ больше держите. Знаю.
Черемисовъ (нетерпливо махаетъ рукой, потомъ вынимаетъ изъ кармана тетрадъ, отдаетъ Корягину и что-то объясняетъ ему. Корягинъ начинаетъ просматривать вмст съ нимъ тетрадъ).
Флегонтовъ. Сердитый… хе. хе. Гаврилъ Иванычъ, ком-херумъ! (Беретъ Гаврилу Ивановича подъ руку и идетъ),
Гаврила Ивановичъ. Мы съ тобой все живо обдлаемъ: въ 24 часа!
Флегонтовъ. Постойка-сь! (Поравнявшись съ докторомъ, останавливается). Хотлъ я васъ спросить, докторъ… Данныя вами моей жен пилюли она ихъ вс приняла, а что дальше длать, сами не домякнемся. Дайте намъ самаго лучшаго лкарства: чего-нибудь посильне посредственне.
Корягинъ. Вотъ заду, посмотрю: а такъ, за глаза, нельзя. (Углубляется въ тетрадь).
Флегонтовъ. Да еще вотъ какая, сударь мой, оказія…
Корягинъ (не отрываясь отъ тетради). Въ чемъ дло?
Флегонтовъ. Носъ у меня что-то краснетъ. Подумаютъ: пьяница. Нехорошо.
Корягинъ. Пустое.
Флегонтовъ. Ну, одначе?
Корягинъ. Мажьте вазелиномъ. (Углубляется.)
Флегонтовъ. Вазелиномъ? Гм…
Гаврила Ивановичъ. Пойдемъ, тяжелая артиллерія. (Увлекаетъ его.)
Флегонтовъ. ‘Вазелиномъ’… Вдь это онъ мн въ надсмшку,— а?
Гаврила Ивановичъ. Теб бы, красавецъ мой, къ ветеринару… (Оба скрываются.)
Черемисовъ. Всю душу вымоталъ изъ меня этотъ кулакъ!
Таня (обнимая отца). Бдный папа, рвутъ тебя со всхъ сторонъ!
Черемисовъ. Ничего, Таня, выкрутимся. Не впервой вдь. (Хлопаетъ ее по плечу). Еще живъ Курилка! Будемъ съ тобой молодцами! (Къ Корягину, который читаетъ тетрадь). Это, собственно, даже не проектъ попечительства, а только черновой набросокъ: сегодня ночью сидлъ и кропалъ. Просмотрите-ка его, пожалуйста, и добавьте отъ себя…

(Входитъ Крузовъ, за нимъ слдуетъ Дворянчиковъ, которому, видимо, хочется поговорить съ Крузовымъ).

5. Крузовъ, Дворянчиковъ.

Крузовъ (Черемисову). Тамъ ужъ начинаютъ съзжаться. Тебя спрашиваютъ… (Дворянчиковъ разсматриваетъ книжки).
Черемисовъ. А ты что же… присутствовать намренъ?
Крузовъ. Если ты не имешь ничего противъ этого.
Черемисовъ. Да зачмъ теб? Самъ же говорилъ, что не вришь въ мою затю.
Крузовъ. Хочу посмотрть, что за дятели у тебя соберутся. (Подходитъ къ Тан и Корягину. Корягинъ встаетъ и молча выходитъ съ тетрадкой Черемисова на террасу. Крузовъ провожаетъ его взглядомъ, потомъ вмст съ Дворянчиковымъ разсматриваетъ книжки).
Черемисовъ (пожавъ плечами, идетъ и останавливается). А Анна гд?
Таня. Мама въ своей комнат: у нея голова болитъ

(Голосъ кого-то изъ гостей за сценой справа: ‘Глбъ Гаврилычъ!’)

Черемисовъ. Таня, зайди къ матери, попроси ее, если она можетъ, выйти къ гостямъ. Скажи, что для дла нужно. (Уходитъ.)
Крузовъ (Тан). Докторъ, кажется, не выноситъ моего присутствія?
Таня (не глядя на него). Мн надо къ мам…
Крузовъ (указывая на книжки). Это у васъ для школьной библіотеки?
Таня. Да.
Дворянчиковъ. Славныя есть книжки: поучительныя.
Крузовъ (Тан). Вы все это сами обернули въ обертки, сброшюровали, перенумеровали?
Таня. Да.
Крузовъ. А теперь каталогъ составляете?
Таня. Да.
Крузовъ. Не стоить тратить время на это.
Таня. Какъ не стоитъ?
Крузовъ. Такъ… Охота вамъ питать народъ такими пустячками? Нтъ, ужъ если заводить библіотеку, такъ хорошую.
Таня. Для этого надо имть хорошія средства.
Крузовъ. Я вамъ дамъ ихъ, а вы вс эти несчастныя книжонки бросьте въ печку.
Корягинъ (появляясь на порог). Татьяна Глбовна вложила сюда свой трудъ. Ей не легко достались эти, по вашему выраженію, ‘несчастныя книжонки’,— а теперь вс ея труды и заботы вы предлагаете ‘бросить въ печку’?
Крузовъ. Народъ надо кормить здоровой пищей, а не этими сусальными пряниками. А впрочемъ, какъ угодно…
Таня (смущенная и взволнованная). Я схожу къ мам… Дмитрій Николаевичъ, можетъ быть, вы дадите ей какихъ-нибудь капель? (Уходитъ. Корягинъ уходитъ за ней).

(За сценой вплоть до прихода гостей слышатся по временамъ голоса и смхъ).

Дворянчиковъ. Охъ, деньги, деньги… Охъ, эти карбованцы. (Конфузливо потирая руки). Хотлъ было я съ вами, Андрей Павловичъ, объ одномъ дльц… Просить вашего просвщеннаго содйствія…
Крузовъ. Что такое?
Дворянчиковъ. Приступаю, такъ сказать, скрпя сердце и скрипя зубами… хе, хе…
Крузовъ (смотритъ на него). Вашъ смхъ не изъ веселыхъ.
Дворянчиковъ. Пустился въ острословіе, да не складно что-то… хе, хе…
Крузовъ. Плохо, я вижу, живется вамъ здсь, Егоръ Тарасовичъ.
Дворянчиковъ (задтый за живое). Почему же-съ?.. Чмъ ужъ я такъ? Вовсе нтъ-съ… Конечно, матеріальное положеніе сельскаго учителя незавидно, но зато дятельность моя… Я вотъ отъ младыхъ ногтей пошелъ въ учителя… И если я отказался отъ мысли о карьер, о высшемъ образованіи, то, съ другой стороны, я стою близко къ народу, сю разумныя смена… Жить въ столиц, гд водоворотъ, служить въ какомъ-нибудь министерств и прочее — все это, конечно, иметъ свою… какъ сказать, позолоту. Но я разсуждаю такъ: была бы идея-съ, а остальное — прахъ и пепелъ.
Крузовъ. Идея — это хорошо, но, скажите пожалуйста,— вы столько лтъ учите здсь: сталъ ли отъ этого народъ умне, счастливе?
Дворянчиковъ (нсколько озадаченный), Вы изволите спрашивать… Отчасти — пожалуй. Но, конечно, этого учесть нельзя. Тутъ нужны поколнія… Надо врить въ прогрессъ. Все-таки образованіе — великое дло.
Крузовъ. Потому-то вы свое собственное и забросили?
Дворянчиковъ. Андрей Павловичъ, вы уязвляете меня въ Ахиллесову пяту. Да, я когда-то мечталъ получить всестороннее развитіе. Волею неумолимаго рока, я остался недоучкой. Самъ чувствую, что, живя въ здшней глуши, отсталъ отъ вка, мохомъ обросъ. Иной разъ говоришь, а самъ думаешь: ‘да можетъ быть, свжему-то человку смшно тебя слушать?’ Впрочемъ, я и здсь не перестаю заниматься по мр силъ самообразованіемъ.
Крузовъ. Имя 60 учениковъ въ школ и шестерыхъ собственныхъ дтей? Тутъ, Егоръ Тарасовичъ, можно заниматься не самообразованіемъ, а самоуничтоженіемъ.
Дворянчиковъ. Зачмъ же вы меня такъ ужъ обрекаете? Богъ не безъ милости и не безъ добрыхъ душъ на свт. Я терплю нужду — да, но зато я облеченъ высокимъ званіемъ народнаго учителя. Народнаго-съ! Тутъ, Андрей Павловичъ, миссія! Русская пословица говоритъ: Денегъ ни гроша, да зато слава хороша.
Крузовъ. Да, я знаю: у насъ любятъ называть учителя ‘свточемъ’ или еще какимъ-нибудь хорошимъ словомъ, но знаю также, что эти самые люди не постсняются при случа наступить этому свточу на ногу.
Дворянчиковъ (утирая платкомъ на лбу выступившій потъ). Да, это вы правду истинную… И больно могутъ наступить.
Крузовъ. Впрочемъ, судя по вашимъ словамъ, въ общемъ вамъ живется недурно? (Насмшливо.) Ну, что же, очень радъ за васъ.
Дворянчиковъ (смущенно). Лично я не ропщу… Далъ Богъ денечекъ,— дастъ и кусочекъ. Но многосемейность моя заставляетъ меня домогаться лучшей жизни.
Крузовъ. Вамъ хотлось бы перейти ко мн на заводъ?
Дворянчиковъ (отирая лицо и оглядываясь на дверь). Собственно, изъ-за семьи больше… Главная причина: помщеніе у меня очень тсное.
Крузовъ. Можете вы преподавать хоровое пніе?
Дворянчиковъ. И очень-съ! Самъ люблю пніе и даже собственныя псни сочинялъ-съ… И хоромъ дирижировалъ!
Крузовъ. Я хочу ввести у себя въ школ хоровое пніе, а также организовать хоръ изъ рабочихъ… Могли бы вы взять это на себя?
Дворянчиковъ. Съ превеликимъ удовольствіемъ!
Крузовъ. Учителя для новой школы я хочу выписать изъ Петербурга… Переходите ко мн помощникомъ учителя: въ наклад не останетесь.
Дворянчиковъ (отирая потъ). Помощникомъ?

6. Гаврила Ивановичъ (румяный отъ выпивки).

Гаврила Ивановичъ. Ура! Уломалъ купчину! (Увидавъ, что Черемисова нтъ). А гд же Глбъ?
Крузовъ. Кого вы уломали? Не Флегонтова-ли?
Гаврила Ивановичъ. Тугой мужикъ, кремень… Принужденъ былъ распить съ нимъ графинчикъ наливки… Вдь я знаю, какъ съ этими толстобрюхими дла вести… Портретъ съ него снялъ… Между нами будь сказано, если бы не я, то Глбу не сдобровать бы.
Крузовъ. Флегонтовъ тамъ? (Указываетъ)
Гаврила Ивановичъ. Тамъ. Я пристроилъ его къ закуск: сидитъ, насыщается.
Крузовъ. Я давно собираюсь поговорить съ нимъ. (Уходитъ.)
Гаврила Ивановичъ (взглянувъ на Дворянчикова, который смущенъ и разстроенъ). Что это вы, мой любезнйшій?.. или жена опять задала вамъ пфеферу?
Дворянчиковъ. Душно что-то. Пойду на вольный воздухъ… (Уходитъ черезъ террасу въ садъ.)
Гаврила Ивановичъ (взглянувъ на столъ). А звонка такъ и не подали? Вдь этакая дичь непроходимая! (Идетъ. Входятъ Анна Родіоновна, Таня, Корягинъ.)

7. Анна Родіоновна, Таня, Корягинъ.

Анна Родіоновна (продолжая разговоръ). У меня сейчасъ такое ощущеніе, будто вс эти люди пришли за моей душой. Эта скучная и влюбленная въ себя предводительша…
Гаврила Ивановичъ. Успокойтесь, Анна Родіоновна: Флегонтовъ, дйствительно, пріхалъ сегодня за нашей душой, но я ловкимъ маневромъ отпарировалъ ударъ отъ головы Глба…
Анна Родіоновна (встревоженная). Что такое? Что случилось?
Гаврила Ивановичъ. Ничего, успокойтесь:
Гроза миновала,
Земля освжилась, и туча промчала…
Вотъ только съ бычкомъ придется разстаться. Иду успокоить Глба. (Уходитъ.)
Анна Родіоновна. Что онъ говоритъ? Какой ударъ?
Корягинъ. Дло шло, очевидно, объ отсрочк платежа по векселю. Флегонтовъ да Черничкинъ — наши уздные ростовщики.
Анна Родіоновна. Вы говорите: Флегонтовъ хочетъ… (Заслышавъ удаляющійся звукъ бубенчиковъ, останавливается и прислушивается.) Какой мелодичный звукъ у этихъ бубенчиковъ… Слышите? (Таня разспрашиваетъ Корягина.)

8. Марья Платоновна (быстро входитъ черезъ террасу).

Марья Платоновна. Засданіе еще не начиналось? (Къ Корягину.) Сейчасъ приходитъ въ амбулаторію молодой парень и пристаетъ съ ножемъ къ горлу, чтобы ему кровь пустили. ‘Я, говоритъ, слышу, какъ она у меня въ голов переливается’. (Къ Анн Родіоновн и Тан.) А это у него отъ малокровія. Анна Родіоновна, что это вы: прокисе?

9. Черемисовъ.

Черемисовъ. Господа, я ужъ думаю: не отложить ли намъ засданіе до другого раза?
Корягинъ. Это почему?
Черемисовъ. Т, на которыхъ мы особенно разсчитывали — Бурмасовъ, Карлинъ, Деборъ — не пріхали.
Марья Платоновна. Это все жены мутятъ, все жены!
Черемисовъ. Степановъ сейчасъ демонстративно удалился… А вдь онъ же первый толковалъ о необходимости объединенія.
Корягинъ. А объединять то начали вы, а не онъ: вотъ ему и досадно.
Черемисовъ. Предводительша тоже ухала. Бситъ меня эта душевная мелкота!..
Таня. Ей нужно, чтобы вс передъ ней на заднихъ лапкахъ ходили.
Черемисовъ. Мн, чортъ знаетъ, какъ досадно, что она ушла отъ насъ: вдь она хотла устроить благотворительную лоттерею и концертъ въ пользу попечительства. Анна, отчего ты отказалась играть у нея на вечер? Она очень обидлась на тебя.
Анна Родіоновна. Я давно забросила музыку, да и настроеніе у меня вовсе не такое, чтобы играть въ салон у предводительши.
Черемисовъ. Ты вообще слишкомъ сухо обошлась съ ней сегодня.
Марья Платоновна. Здшнія дамы считаютъ васъ гордячкой и со злости на васъ тормозятъ дло. Вотъ увидите, что и предводитель пойдетъ теперь на попятную, а за нимъ потянутся и другіе.
Анна Родіоновна. Эти милыя дамы опротивли мн своими сплетнями и намеками. Я не выношу, когда у меня роются въ душ.
Черемисовъ. Анна, прежде ты умла жертвовать своими личными чувствами ради идеи… (Крузовъ въ дверяхъ.)

10. Крузовъ, потомъ Флегонтовъ.

Марья Платоновна (Анн Родіоновн). Неужели вамъ такъ ужъ трудно сдлать визиты этимъ дурамъ, умаслить ихъ?
Анна Родіоновна. Да, трудно. Трудне, чмъ вы думаете.
Крузовъ. Глбъ, я бы на твоемъ мст не посылалъ жену на поклонъ къ этимъ барынямъ. Для нея это слишкомъ мучительно: вдь то, что насъ съ тобой, можетъ быть, только царапаетъ, — Анну Родіоновну ножемъ ржетъ. Это во-первыхъ… А во-вторыхъ, можетъ быть, мы обойдемся и безъ твоихъ уздныхъ барынь.
Черемисовъ (сурово). Никто не посылаетъ ее на поклонъ. До сихъ поръ Анна добровольно длила со мной трудъ. У насъ было общее дло.
Корягинъ. Да,— общественное дло, близкое всмъ намъ.
Марья Платоновна. Конечно, то былъ тсный кружокъ, а теперь…
Таня (подходитъ къ матери и, ласкаясь, разспрашиваетъ ее).
Флегонтовъ (просовывается въ дверь и манитъ Крузова). Андрей Павлычъ! На секундочку! Ком-херумъ!
Крузовъ. Иду. (Флегонтовъ скрывается. Крузовъ идетъ).
Анна Родіоновна. Вы сказали мн, что узжаете въ Петербургъ?
Крузовъ (оборачиваясь). Ничего подобнаго не говорилъ. У меня будетъ скоро освященіе школы… Такъ что я пока не собираюсь узжать. (Уходитъ. Входитъ Гаврила Ивановичъ).

11. Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ. Глбъ, пора бы начать… Тамъ Ульяновъ пріхалъ.
Черемисовъ. А, Петръ Акимычъ? Это хорошо. Душа — человкъ.
Гаврила Ивановичъ. Душа-то душа,— да онъ, кажется, назюзюкался.
Марья Платоновна. Ахъ, постылый!
Корягинъ. Вроятно, онъ въ полос запоя?
Черемисовъ. Эхъ, жаль молодца! Доканалъ его Флегонтовъ. Съ горя пьетъ. Вы, папаша, лучше уложите его: пусть проспится.
Гаврила Ивановичъ. Постараюсь. Тамъ еще кое-кто пріхалъ: изъ созвздія Крутогорова.
Черемисовъ. Охъ, ужъ эти мн незваные!
Гаврила Ивановичъ. Пора бы приступить къ длу.
Корягинъ (Черемисову). Откладывать засданіе невозможно.
Черемисовъ. Ну, хорошо, я сейчасъ… Вы пойдите пока, папаша, къ нимъ. Я сію минуту. (Гаврила Ивановичъ уходитъ. За сценой громкіе разговоры и взрывы смха.) Набрались неподходящіе для насъ элементы. Особенно т, которые всюду хвостомъ за предводителемъ слдуютъ. Не на такой подборъ я разсчитывалъ.
Марья Платоновна. Ну все-таки есть Лазуринскій, Лубковъ, Жустринъ… Кто еще тамъ?
Корягинъ. Въ другой разъ и этихъ не соберешь.
Марья Платоновна. Хоть шерсти клокъ — и то годится!
Черемисовъ. Для меня важне всего то, что у насъ готовое ядро уже есть: это — нашъ тсный кружокъ…
Анна Родіоновна. Глбъ, избавь меня отъ этого засданія?
Черемисовъ. Какъ ‘избавить’?
Анна Родіоновна. Мн несносны эти люди, ихъ разговоры, ихъ пошлый смхъ, ихъ лица… Я уйду.
Таня. Мамочка, ну, останься! Ну, побудь здсь… для папы.
Черемисовъ. Анна, я тебя не понимаю. Не съ тобой ли вмст мы затвали это дло? И вдругъ теперь…
Анна Родіоновна. Буду ли я участвовать въ этомъ дл, или нтъ, отъ этого ровно ничего не измнится.
Черемисовъ. И ты можешь говорить такъ?
Марья Платоновна (ударяя рукой по столу). Это просто возмутительно! Какая вы жена? Какая вы подруга своему мужу?
Черемисовъ, Таня. Марья Платоновна?
Марья Платоновна (не слушая). Мужъ на вашихъ глазахъ надрывается, а вы… Хоть бы на полграна простого человческаго чувства!
Черемисовъ. Марья Платоновна!
Марья Платоновна. Эхъ, душа-то у васъ, я вижу, дамская!
Анна Родіоновна. Марья Платоновна, вы не были въ моей душ. Вы не знаете, что я переживаю. Можетъ быть, мн тяжеле всхъ? Можетъ быть, все во мн… (Сдержавъ подступившія слезы.) Нтъ, вы этого не понимаете! (Торопливо уходитъ.)
Черемисовъ. Анна, послушай… Да что съ тобой сдлалось? Анюта! (Уходитъ.)
Марья Платоновна (въ возбужденіи чутъ не бгая по комнат). Гд ужъ намъ понять! Вы — натура высшая, а мы просто чернорабочіе. Гд ужъ намъ!
Таня (готовая заплакать). Марья Платоновна! Стыдно, стыдно, стыдно! Что вамъ сдлала мама?
Марья Платоновна (опомнившись, круто поворачиваетъ къ столу, наливаетъ въ стаканъ воды и выпиваетъ залпомъ). Поганая я: не умю держать сердце и языкъ на привязи!

12. Гаврила Ивановичъ, Жустринъ, Лубковъ.

Гаврила Ивановичъ (въ дверяхъ, пропуская Лубкова и Жустрина} на которомъ накинутъ плэдъ). Пожалуйте, господа, пожалуйте! Пора приступить къ длу. (Опятъ скрывается за дверью со словами, обращенными за сцену: ‘Федоръ Лукичъ! Николай Артемьевичъ!’)
Жустринъ (продолжая разговоръ съ Лубковымъ). Такъ вы, Иванъ Серапіоновичъ, утверждаете, что растительная пища…
Лубковъ. Я 14 лтъ вегетаріанствую,— и вотъ, какъ видите…
Жустринъ. Но какъ это дйствуетъ на нервную систему? (Корягину.) Докторъ, скажите. Я бы, пожалуй, ршился… (Говоритъ съ Корягинымъ. Корягинъ передаетъ Марь Платоновн тетрадъ Черемисова, та отходитъ и принимается читать тетрадъ.)
Лубковъ (вынимаетъ изъ бокового кармана пачку брошюръ и подаетъ Тан). Вотъ тутъ для вашей школьной библіотеки нсколько брошюръ, преимущественно по вопросу о пьянств и вегетаріанств.
Таня. Спасибо. (Разсматриваетъ вмст съ Лубковымъ брошюры.)
Гаврила Ивановичъ (входитъ съ бумагой, карандашами и располагаетъ все на стол. Къ Марь Платоновн.) Уложилъ Акимыча…
Жустринъ (Корягину, продолжая разговоръ). А то у меня, знаете, такое состояніе: мурашки по спин… дыханіе какъ будто затрудненное… все, знаете, хочется поглубже… вотъ такъ… вздохнуть. (Усиленно вздыхаетъ). Гршно вамъ, докторъ: для мужиковъ у васъ всегда есть время, а для меня…
Корягинъ. Дайте-ка пульсъ.
Жустринъ (отстраняясь). А вы… не отъ какихъ-нибудь заразныхъ?
Корягинъ. Нтъ, нтъ,— не бойтесь… (Щупаетъ пульсъ у Жустрина, Жустринъ что-то говоритъ ему съ безпокойнымъ видомъ. Входятъ, разговаривая, Поскребинъ и Ребринскій. Черезъ террасу входитъ Дворянчиковъ, подходитъ къ Тан и Лубкову, разговариваетъ съ ними и разсматриваетъ брошюры).

13. Таня, Корягинъ, Жустринъ, Лубковъ, Гаврила Ивановичъ, Дворянчиковъ, Поскребинъ, Ребринскій.

Поскребинъ. А, Марья Платоновна! Здравствуйте! Не цлуйтесь со мной: у меня насморкъ.
Марья Платоновна. Мысль, что онъ остеръ, не даетъ Поскребину покоя. (Опять погружается въ тетрадъ.)
Поскребинъ (шутовскимъ тономъ). Виноватъ-съ! (Къ Ребринскому, продолжая разговоръ.) Началъ я перебирать въ голов разные анекдоты, представьте себ: не оказалось ни одного, который можно разсказать при дамахъ.
Ребринскій. Ха, ха, ха! Ужъ этотъ Федоръ Лукичъ!
Гаврила Ивановичъ (подлетаетъ къ нимъ, таинственно). Вы что? Насчетъ клубнички?.. Свженькое что-нибудь есть?
Ребринскій. Тутъ насчетъ нашей предводительши. Пальчики оближешь!
Поскребинъ (Гаврил Ивановичу). Разсказать?
Гаврила Ивановичъ. Нтъ, ну васъ совсмъ. Тутъ наслушаешься… И что вамъ за охота, не понимаю? (Понизивъ голосъ). Впрочемъ, пожалуй… такъ и быть, разскажите потихоньку. (Поскребинъ разсказываетъ при сдержанномъ смх Ребринскаго и Гаврилы Ивановича. Входятъ Флегонтовъ и Крузовъ).

14. Флегонтовъ. Крузовъ.

Флегонтовъ. Магарычъ бы надо съ васъ, Андрей Павлычъ. (Входитъ Черемисовъ).
Крузовъ (оглядываетъ комнату, видитъ, что Анны Родіоновны нтъ, спрашиваетъ Черемисова, потомъ уходитъ въ дверь, куда ушла Анна Родіоновна. Черемисовъ смотритъ ему вслдъ).
Флегонтовъ (звая). O, Господи, какъ звается-то посл сливянки!

15. Черемисовъ.

Черемисовъ. Папаша, позовите, пожалуйста, остальныхъ. Что они тамъ длаютъ?
Гаврила Ивановичъ (идетъ, кричитъ въ дверь): Господа, господа! (Скрывается).
Флегонтовъ (Черемисову). Ну, наше дло слажено. Бычка, стало-быть, я беру…

(Черемисовъ съ досадой отворачивается отъ него, подходитъ къ Марь Платоновн и разговариваетъ съ нею).

Флегонтовъ (подходитъ къ Тан, Лубкову и Дворянчикову и смотритъ на брошюры). Охъ, книжки, книжки… Не люблю засаривать голову… (Разговариваетъ съ Дворянчиковымъ).

16. Гаврила Ивановичъ, Кирилловна.

Гаврила Ивановичъ (входитъ съ фотографическимъ аппаратомъ, Кирилловна высовывается въ дверь).
Гаврила Ивановичъ. Сейчасъ придутъ… Господа, позвольте мн увковчить моментъ… (Замтивъ Кирилловну.) А ты зачмъ? Какъ только я за аппаратъ, такъ ужъ эта старуха и торчитъ гд-нибудь. (Кирилловна скрывается.) Умираетъ, а ногой дрягаетъ!
Черемисовъ. Посл, папаша, посл. И безъ того никакъ до дла не доберемся (подходитъ къ отцу). А Ульяновъ что? (Разспрашиваетъ отца).
Флегонтовъ (продолжая разговоръ съ Дворянчиковымъ). Ну, что же и пропитаніе достаточное имете? Щеголь Ивашка: что ни годъ, то рубашка!
Дворянчиковъ. Тутъ, Патрикй Саввичъ, не пропитаніе, а идея-съ! Я вотъ ужъ который годъ учительствую, преслдуя только принципіальное отношеніе къ школ.
Флегонтовъ. Такъ-съ. Стало-быть, больше изъ-за небесныхъ внцовъ стараетесь? Доброе дло-съ! У меня по сусдству тоже есть учитель. Изъ семинаристовъ онъ. Такъ тотъ больше воробьевъ стрляетъ. А то заставитъ двчонокъ чистить картофель, а мальчишекъ рубить дрова,— вотъ, стало-быть, первый урокъ — ариметика: 5 десятковъ картофеля, да 3 десятка полнъ — много ли это будетъ? Хе-хе… Все ищетъ себ попечителя побогаче… Въ школ-то зимой свженько, чернила за пазухой мерзнутъ. Мужички возятъ дрова, такъ по полнцу сбросятъ на отопленіе школы… хе-хе… Ну, а все же приходится учителку за бутылкой для нихъ посылать… Выпьетъ съ ними семинаристъ и разсолодетъ, а рядомъ ободранные мальчишки на кулачки дерутся… хе-хе…
Дворянчиковъ (съ неудовольствіемъ). Да-съ… такъ-съ… Однако, я не понимаю, къ чему эта матерія клонится? (Отходитъ къ брошюрамъ и разсматриваетъ ихъ).
Поскребинъ (Ребринскому, продолжая разговоръ). Нтъ, Николай Артемьичъ, въ собакахъ вы понимаете, а въ женщинахъ ничего не смыслите,— ни бельмеса! Евгенія Павловна не хороша? Да вы посмотрите: одн формы… это лучшая невста въ узд!
Флегонтовъ (подходя). Это вы о Михальцевой? Да-съ, это точно-съ… Конечно, красота, формы… кто говоритъ!.. Да, вдь все это одна… какъ сказать?— формалистика… а существенность-то гд? (Входятъ: Крутогоровъ, Лазуринскій, 1-ый, 2-ой, 3-ій, 4-ый землевладлъцы и еще нсколько землевладльцевъ. Изъ парка входитъ Домна Захаровна, подходитъ къ мужу и говоритъ съ нимъ).

17. Таня, Корягинъ, Черемисовъ, Жустринъ, Лубковъ, Дворянчиковъ, Поскребинъ, Ребринскій, Флегонтовъ, Гаврила Ивановичъ, Крутогоровъ, Лазуринскій, Домна Захаровна, 1-ый, 2-ой, 3-ій, 4-ый землевладльцы (1-ый и 2-ой землевладльцы и Лубковъ подходятъ къ Черемисову и разговариваютъ съ нимъ, выражая свое сочувствіе и одобреніе. Жустринъ присоединяется къ нимъ).

Крутогоровъ (продолжая разговоръ съ Лазуринскимъ). Вы, Павелъ Маркеловичъ, въ качеств народника, увлекаетесь мужикомъ, идеализируете его. Я съ наслажденіемъ читалъ ваши талантливыя статьи, но… нашему мужику прежде всего чужды стремленія въ красот.
Лазуринскій. Позвольте, Арсеній Даниловичъ…
Крутогоровъ. Pardon… Возьмите, напримръ, наши народныя псни… ‘Ты поди, моя коровушка, домой’… Все про дорогу, да про корову…
Дворянчиковъ (подходитъ къ Крутогорову). Народная псня, ваше превосходительство, пришла теперь въ упадокъ, — но все-жъ-таки… (Крутогоровъ не слушаетъ его).
Флегонтовъ. Не говорите, ваше превосходительство, хорошія псни есть. У-ухъ, какія псни! ‘Не блы-то снги’, ‘Вотъ мчится тройка удалая’… (Крутогоровъ возражаетъ Флегонтову, Дворянчиковъ, обиженный невниманіемъ, отходитъ).
Домна Захаровна (мысленно пересчитывавшая присутствовавшихъ, вдругъ съ испугомъ). Господа, да никакъ насъ тринадцать? (Флегонтовъ, Жустринъ, Поскребинъ и еще кое-кто оглядываются, считая глазами).
Дворянчиковъ. Полно, Домаша.
Домна Захаровна (мужу). Выйди, выйди пока!
Поскребинъ. Больше тринадцати, больше! Успокойтесь. (Домна Захаровна пересчитываетъ).
Гаврила Ивановичъ (заслышавъ звонъ бубенчиковъ, идетъ на террасу и кричитъ оттуда). Господа, могу васъ обрадовать: кажется, Черничкинъ подъхалъ!
Лазуринскій. Этотъ кощей безсмертный?
Черемисовъ (пожимая плечами). Я не приглашалъ его.
Поскребинъ. Вы знаете: онъ недавно подрался съ пастухомъ изъ-за потравы…
Флегонтовъ. Горячій старикъ: такъ и лзетъ руками въ чужую бороду… Хе-хе!..
Гаврила Ивановичъ. И жаденъ до гадости: ходитъ по полю и собираетъ въ карманъ оставшуюся картошку…

18. Черничкинъ, потомъ Крузовъ.

Гаврила Ивановичъ (идетъ навстрчу Черничкину съ протянутыми руками). Илья Назарычъ! вотъ сюрпризъ!
Черничкинъ (здоровается съ Гаврилою Ивановичемъ, потомъ съ другими) Слышу, что-то затваютъ здсь, — и пріхалъ. Я никогда не жду особыхъ приглашеній… А вы хотли все подъ сурдинку обдлать? Нтъ-съ, у насъ ничего не скроешь!.. (Флегонтову). А, Калита! Ну, какъ Богъ терпитъ?
Флегонтовъ. Ничего. Живемъ, плодимся и размножаемся.
Черничкинъ. Да скупаете чужія земли за безцнокъ?
Флегонтовъ. Хе, хе…
Черничкинъ. Молодецъ насчетъ ‘хапенъ зи’… Ульянова-то скушали? И рощу, и усадьбу,— все проглотили? Остались только рожки да ножки! И Глба Гаврилыча скоро скушаете, и всхъ насъ скушаете…
Флегонтовъ. Хе-хе… Вы-то тоже умете изъ блохи голенище скроить… хе, хе…
Черемисовъ. Господа, можно начать? Илья Назарычъ!
Черничкинъ. Слушаю-съ. (Садится за столъ.) Буду сидть смирно. Такъ вотъ себя гвоздочкомъ къ мсту и прибью.
Гаврила Ивановичъ. Господа, засданіе открывается! (Машинально шаритъ звонокъ). Эхъ, колокольчикъ-то! (Поспшно уходитъ. Вс разсаживаются вокругъ стола. Поскребинъ и Ребринскій сидятъ рядомъ въ нкоторомъ отдаленіи и разговариваютъ. Марья Платоновна садится рядомъ съ Таней, Домна Захаровна — съ мужемъ.)
Жустринъ (безпокойно оглядываясь). Поддуваетъ откуда-то… (Пересаживается и укутывается плэдомъ.)
Черемисовъ. Господа, я долженъ начать свою рчь съ упрека по адресу нашихъ дамъ, которыя блещутъ своимъ отсутствіемъ…
Крутогоровъ (насмшливо озираясь). Позвольте… а гд же Анна Родіоновна?
Черемисовъ (хмурясь). Ей нездоровится…
Крутогоровъ. У моей жены тоже внезапно сдлался мигрень…
Флегонтовъ. А моя ‘дрожащая’ половина вторыя сутки пластомъ лежитъ.
Черничкинъ. А моя, если бы и пріхала, вы бы сами не обрадовались.
Черемисовъ. Я, господа, хочу только сказать, что пора бы намъ отбросить вс личныя недоразумнія и распри изъ-за выденнаго яйца и сообща принять мры для борьбы съ бдствіемъ, которое надвигается на нашъ уздъ. Въ частности я уже говорилъ объ этомъ съ большинствомъ изъ васъ. Вс мы знаемъ, что здшнее населеніе не оправилось еще отъ прошлогодняго неурожая. Въ этомъ году, вслдствіе засухи, по всмъ признакамъ положеніе будетъ еще хуже, такъ какъ хлба у крестьянъ изъ рукъ вонъ плохи…

(Домна Захаровна вынимаетъ изъ кармана орхи и грызетъ).

Черничкинъ. Мы сами мало собрали.
Марья Платоновна. Да вдь вы-то перебьетесь, а они…
Черничкинъ. А они вотъ работать не желаютъ-съ.
Таня. Вотъ ужъ неправда!
Черничкинъ. Уповаютъ на даровщинку… да-съ!
Лазуринскій. Кто вамъ сказалъ это?
Крутогоровъ. Это я вамъ могу сказать: въ прошлую безхлбицу нанимала ихъ желзная дорога расчищать путь. Не пошли!
Черемисовъ. А вы спросите — почемъ имъ предлагали?
Лазуринскій. За 10, за 15 верстъ хать…
Марья Платоновна. Вдь лошадь прокормить надо…
Дворянчиковъ. И все-таки шли-съ! И очень многіе шли-съ!
Таня. Готовы были работать за 5 фунтовъ хлба!
Черемисовъ. Они продавали свой будущій лтній трудъ,, закабаляли себя кулакамъ и міродамъ.
Корягинъ. А также господамъ землевладльцамъ, которые это хорошо знаютъ.
Черничкинъ. А я вамъ скажу: пока мужика держишь впроголодь, онъ и смиренъ и работящъ, а какъ только…
Дворянчиковъ. Это сужденіе голословное… да-съ! И притомъ…
Крутогоровъ (бросивъ удивленно-строгій взглядъ на Дворянчикова, обращается къ Черемисову). Кром того, вс эти подачки только развращаютъ народъ.
Черемисовъ. Арсеній Даниловичъ, часъ тому назадъ вы вмст съ вашей супругой относились иначе къ этому вопросу. Вы отлично знаете, что я и не предлагаю ограничиваться одними подачками. Мн хочется, чтобы помощь была существенная, а не призрачная. Погорлъ крестьянинъ, или пала у него лошадь,— вотъ тутъ-то и надо поддержать его, помочь ему стать на ноги,— иначе онъ…
Дворянчиковъ. То, что пропонируетъ Глбъ Гаврилычъ…
Черничкинъ. Вс они пьяницы — да-съ!
Крутогоровъ. Сегодня мой Павелъ съ утра пьянъ. Повезъ меня, чуть не вывалилъ. Что съ нимъ подлаешь? Конечно, я нравственно наказалъ его: вышелъ изъ экипажа и больше версты шелъ пшкомъ. ‘Вотъ смотри, каналья, что ты сдлалъ съ бариномъ,— и казнись!’
Лазуринскій. Ну, знаете, народъ пьетъ меньше, чмъ мы.
Крутогоровъ. A propos! Имю честь сообщить вамъ, что нашъ ветеринарный врачъ окончилъ дни свои. Спился.
Марья Платоновна. Да что вы?
Крутогоровъ. Онъ за послдній годъ проводилъ время довольно однообразно: лежитъ на диван, встанетъ, выпьетъ водки, закуситъ огурцомъ и опять ляжетъ. Впрочемъ, лтомъ онъ закусывалъ свжимъ огурцомъ, а зимой — соленымъ.
Черемисовъ. Но мы уклонились, господа…
Жустринъ (ежась и кутаясь въ плэдъ). Свжевато что-то.
Ребринскій. А съ другой стороны, какъ не пить? Какія у насъ здсь развлеченія?
Черничкинъ. Ну, у васъ-то — собаки!
Дворянчиковъ. Если бы у насъ были концерты, спектакли…
Флегонтовъ. Въ бан тоже можно хорошо провести время.
Поскребинъ. На Пасх прізжалъ къ намъ фокусникъ Альфонсъ 2-й? Почему непремнно ‘второй’? Зачмъ ‘второй’?
Корягинъ (рзко). Господа, о чемъ мы говоримъ?
Домна Захаровна. А я скажу, что все это глупость одна. Пьяница всегда будетъ пить. Какихъ еще развлеченіевъ нужно? Мы вонъ намедни съ попадьей да съ дьяконицей забрали ребятъ, да въ лсъ. Всего было много: варенья… всего. Погуляемъ, а тамъ пить и сть… Цлую корчагу картофеля съли.
Флегонтовъ. Оно конечно, ежели нутренность крпкая… (Смхъ.)
Корягинъ (съ досадой встаетъ и сердито смотритъ на смющихся).

(Входитъ Гаврила Ивановичъ съ колокольчикомъ.)

Черемисовъ. Господа, обратимся къ длу!
Марья Платоновна. Господа!
Гаврила Ивановичъ (звонитъ въ колокольчикъ. Шумъ стихаетъ).
Черемисовъ. Я предлагаю, господа, организовать попечительство для оказанія помощи населенію. Прежде всего, конечно, настоятельно нужна продовольственная помощь… и притомъ по возможности трудовая.
Поскребинъ (Ребринскому, увлекшись). Это было на обд у Ласточкина. Подаютъ салатъ… И такъ, я вамъ скажу, мн этотъ салатъ понравился…
Черемисовъ. Федоръ Лукичъ! (Гаврила Ивановичъ звонитъ).
Поскребинъ. Pardon! (Цродолжаетъ говоритъ тихонъко Ребринскому).
Крутогоровъ. A propos, господа… У меня въ сел недавно образовалось общество трезвости… съ портнымъ Потапычемъ во глав. По поводу открытія общества, означенный Потапычъ сходилъ на могилку къ жен, которая умерла у него ровно 20 лтъ тому назадъ, тамъ ему взгрустнулось: онъ выпилъ на могилк и съ тхъ поръ до сего дня пьетъ безъ просыпу… (Смхъ.)
Черемисовъ. Арсеній Даниловичъ, зачмъ вы хотите представить все нарочно въ шутовскомъ вид? Здсь дло, право, не шуточное. (Крутогоровъ пожимаетъ плечами).
Лубковъ. Господа, мы обязаны серьезно отнестись къ этому вопросу. Теперь не время шутить!
Лазуринскій. Мы съхались сюда для обсужденія проекта Глба Гавриловича!
1-й землевладлецъ. Давайте разговаривать о дл!
2-й землевладлецъ. Господа, не будемъ терять времени!
Черемисовъ (ко всмъ). Если вамъ угодно выслушать…
Флегонтовъ. И чего вы, Глбъ Гаврилычъ, такъ ужъ объ этомъ чернозем убиваетесь? Много ли мужичку нужно? Мужичекъ всегда обернется. У кого хорошо шарикъ (показываетъ на голову) работаетъ, тотъ всегда добудетъ себ пропитаніе.
Марья Платоновна. Гд добудетъ? Откуда?
Дворянчиковъ. Господа, у Глба Гавриловича написанъ проектъ…
Гаврила Ивановичъ (перебивая его). Господа, прошу выслушать то, что мы съ сыномъ…
Дворянчиковъ. Позвольте-же и мн сказать свое слово!
Гаврила Ивановичъ (надменно). Дайте сначала сказать тому, кто постарше.
Дворянчиковъ (уязвленный). Въ какомъ смысл ‘постарше’?
Флегонтовъ (ему). Погодите, не вашъ ходъ. Есть люди, которые посолидне.
Дворянчиковъ. Вы оскорбляете званіе учителя!
Черемисовъ. Господа, какъ не стыдно!
Таня. Егоръ Тарасовичъ! (Уговариваетъ его).
Дворянчиковъ. Я хотлъ лишь высказать нсколько сжатыхъ мыслей, но если мн не даютъ..ю если я въ вашихъ глазахъ какой-то презрительный Терситъ, то я… (Оскорбленный, отсаживается подальше. Таня подходитъ къ нему и уговариваетъ его).
Домна Захаровна. Вы вотъ, Глбъ Гаврилычъ, о мужикахъ заботитесь: настроили имъ всякой всячины:— больницу, школу… какого имъ еще, съ позволенія сказать, рожна? — а учителя у насъ въ тснот да въ обид. Вы меня извините: я не дама, не аристократка — я всегда правду ржу…
Флегонтовъ. Бдовая… хе-хе.
Марья Платоновна. Посмотрла бы я, гд еще объ учител такъ заботятся!
Черемисовъ. Чего же вы хотите отъ меня, Домна Захаровна?
Домна Захаровна. Я не про васъ… Я — вообще… Есть такіе люди, для которыхъ чмъ кто погане, тмъ жалче…
Черничкинъ. Вотъ она правда золотая! Все для лапотниковъ! все для этихъ лодырей! (Черемисову). Я — врагъ этого!
Черемисовъ. Чего именно?
Черничкинъ. Всего! Я носомъ чувствую во всемъ этомъ фальшь. Да-съ, носомъ!
Лазуринскій. Носомъ? Вотъ новый способъ знакомиться съ положеніемъ вещей.
Корягинъ. Господа, будемъ, наконецъ, мы говорить о дл или нтъ?
Черничкинъ. Меня не проведешь! Я врю только въ то, что можно положить въ карманъ… да-съ! Вотъ давайте мн сюда! (Хлопаетъ по карману). Ампошэ! Пожалуйте!.. А то все норовятъ вынуть. Куда ни приди, все теб въ карманъ лзутъ!
Черемисовъ. Зачмъ же вы сюда пожаловали, если такъ боитесь за цлость своихъ кармановъ?
Таня (старается успокоить его). Папа, папа!
Черничкинъ. Да, я вижу, что пришелся не ко двору,— ну и пойду лучше ко дворамъ. (Хочетъ уйти, Гаврила Ивановичъ удерживаетъ его и уговариваетъ. Черничкинъ ворчитъ, среди гостей поднимаются шумные разговоры. Входитъ Крузовъ и останавливается въ отдаленіи въ поз наблюдателя).
Флегонтовъ. Охъ, батюшки, у меня отъ этихъ разговоровъ весь фрыштикъ комомъ свернулся!
Жустринъ (встаетъ). Собственно, и мн пора-бы… Какъ будто сыренько становится?
Черемисовъ (подходитъ къ нему). Вы-то, Филиппъ Макаровичъ, надюсь, примете участіе? (Флегонтовъ подходитъ къ нему и слушаетъ).
Жустринъ. O, да, да… Я — разумется… Я отъ души сочувствую вамъ. (Жметъ Черемисову руку.) Вотъ только нервы мои… Для меня пагубно всякое волненіе… Да и средства мои… вы сами знаете, крайне ограничены… Конечно, и я внесу свою лепту, но (указывая на Флегонтова) вотъ Патрикй Саввичъ можетъ быть гораздо полезне меня.
Черемисовъ (Флегонтову). Я думаю, что вы не откажетесь помочь?
Флегонтовъ. Не подходящая это для насъ операція. Ежели-бы въ пользу бдствія какого… (Жустринъ, ежась, уходитъ подъ сурдинку).
Черемисовъ. Какого-же вамъ еще бдствія? Помилуйте!
Флегонтовъ. Не могу: балансъ не позволяетъ…
Гаврила Ивановичъ (подходитъ). Послушай, Патрикй Саввичъ: вдь ты на прошломъ неурожа какъ набилъ карманъ-то!
Флегонтовъ. Разсказывай! (Лубковъ подходитъ къ Черемисову и разговариваетъ съ нимъ).
Гаврила Ивановичъ. Другіе руками берутъ, а вдь ты еще ногой подгребаешь.
Флегонтовъ (смется). Поди ты! Кудесникъ… право!
Гаврила Ивановичъ. Нтъ, я съ тебя сдеру… (Продолжаетъ разговоръ съ нимъ).
Лубковъ (Черемисову). Я думаю написать въ Москву брату: пусть онъ соберетъ тамъ денегъ… А можетъ-быть, я и самъ поду. Вы не задете-ли ко мн со своимъ проектомъ? Мы на досуг разберемъ.
Черемисовъ. Прекрасно.
Лубковъ. Вотъ и Павелъ Маркеловичъ прідетъ.
Лазуринскій (услыхавъ свое имя, подходитъ). Падаетъ народничество, падаетъ! Это стыдъ для современнаго общества!
Черемисовъ. Не унывайте, Павелъ Маркеловичъ: одно народничество падаетъ — другое нарождается.
Крутогоровъ (подходитъ къ Черемисову). Народничество — хорошая вещь,— только вмсто того, чтобы поднимать мужика, вы, народники, сами спускаетесь до его уровня.
Черничкинъ. Совершенно врно-съ! Истинно-съ! (Партія Крутогорова одобрительно шумитъ.) Къ мужику докторъ сломя голову летитъ, а къ барину…
Флегонтовъ. Что врно, то врно. Какую-нибудь бабу — старопляндію лчитъ, а меня вонъ… ,,вазелиномъ’! Старопляндія-то, можетъ, и со всми своими потрохами одного моего носа не стоитъ, а онъ…
Черничкинъ. Помрешь,— не дозовешься!
Корягинъ. Не присылайте за мной во время пріема!
Марья Платоновна. Мы не можемъ бросить больныхъ!
Черничкинъ. Мы знаемъ ваши пріемы! (Шумъ).
2-ой землевладлецъ (кричитъ.) Неправда! Здсь медицинскій персоналъ — образцовый!
1-ый землевладлецъ. Они вс силы отдаютъ длу! Совершенно несправедливыя нападки!

19. Ульяновъ.

Ульяновъ (въ дверяхъ, посл сна, всклокоченный.) ‘Мутится умъ, въ душ тоска нмая’…
Марья Платоновна. Проснулся?!
Ульяновъ. ‘Напрасно я забвенье призывалъ’…
Гаврила Ивановичъ (подходитъ къ нему.) Подите, Петръ Акимычъ, отдохните.
Ульяновъ. Помщики, предводители, гонители, мучители! Вдь небо-то чистое,— зачмъ-же вы его, братцы, коптите? (Одни смются, другіе ворчатъ).
Крутогоровъ (вздергивая съ брезгливымъ видомъ плечами.) Ну, ужъ это, знаете…
Марья Платоновна (Ульянову.) Идите спать, шальная голова!
Ульяновъ. Марья Платоновна! Душа-человкъ! Кристаллъ!.. Позвольте мн быть у вашихъ ногъ! (Хочетъ встать передъ ней на колни.) (Смхъ и протестующіе голоса).
Марья Платоновна. Ахъ, постылый! вставайте сейчасъ!.. (Корягинъ, Черемисовъ и Гаврила Ивановичъ уговариваютъ Ульянова).
Флегонтовъ. Чуденъ! Собакъ ученыхъ не надо.
Ульяновъ (вставая.) Флегонтовъ! Центавръ! Троглодитъ! шь меня живьемъ! Жри! Чавкай! Вдь вс чавкаютъ!
Черемисовъ. Полно, Петръ Акимычъ, подите…

(Гаврила Ивановичъ и Корягинъ стараются увести Ульянова).

Ульяновъ. Культура, цивилизація, телеграфы, телефоны, граммофоны — все для этого чертополоха, все. Прогрессъ, электричество… Тьфу ты, поганство какое!
Флегонтовъ. Ахъ, шутъ гороховый!
Ульяновъ. Глбушка, много ты набралъ у нихъ на попечительство? Тутъ, братъ, много не наберешь — нтъ! (Слышатся протестующіе и недовольные голоса.) Тутъ все такіе касатики…
Марья Платоновна (Ульянову). Ну, ну, идите безъ разговоровъ!
Ульяновъ. Желаю жертвовать! (Снимаетъ съ себя часы.) Глбушка, бери… вотъ… послдніе оскребки… вотъ! (Шаритъ въ карманахъ, вытаскиваетъ кошелекъ, перочинный ножикъ, носовой платокъ. Черемисовъ и Корягинъ суютъ все это ему назадъ.)
Марья Платоновна. Протрезвитесь сначала!
Ульяновъ. Вы думаете — я пьянъ? Нтъ, это только переходная ступень. Все берите, все! (Хочетъ снятъ пиджакъ.) ‘Послдняя жертва!’ (Корягинъ и Гаврила Ивановичъ увлекаютъ его къ двери.) Глбушка! милунчикъ ты мой!
Черничкинъ (Черемисову съ ехидствомъ). Этакъ вы порядочно насобираете!
Ульяновъ. Эхъ, хоть бы маленькое землетрясеньице, чтобы провалились эти касатики въ тартарары!
Крутогоровъ. Уведите его, пожалуйста!
Марья Платоновна. Маршъ, безъ разговоровъ, безпутная голова!
Ульяновъ (въ дверяхъ). Марья Платоновна! ‘Меня никто не любитъ и все живущее клянетъ!’ (За сценой поетъ: ‘Меня никто не любитъ’…)
Черничкинъ (Черемисову). Вы нарочно науськали на насъ этого пьяницу! нарочно! Вашъ благопріятель, вашъ! (Среди гостей начинается все усиливающійся сердитый шумъ. Черемисовъ звонитъ, но безуспшно.)
Крузовъ (встаетъ и подходитъ къ столу). Господа! (Шумъ стихаетъ, слышится: ‘Тс!.. тише, тише!’) Я убдился, господа, что симпатичная идея Глба Гавриловича привела на практик лишь къ различнаго рода нареканіямъ и недоразумніямъ. Думаю, что этихъ недоразумній не будетъ, если организацію помощи возьметъ на себя заводъ. (Голоса: ‘Конечно, конечно!— Такъ, такъ!’ и нсколько апплодисментовъ.) Такъ какъ часть окрестнаго населенія работаетъ у меня на завод, то я считаю своимъ долгомъ пойти навстрчу продовольственной нужд мстныхъ крестьянъ (Голоса: ‘Врно, врно!— Правильно!— У завода есть средства, а мы сами… Мы не можемъ этого!— Браво, Андрей Павловичъ!’ — и апплодисменты.) Заводъ дастъ для этого средства, правленіе завода сосредоточитъ въ своихъ рукахъ организацію помощи, васъ же, господа, какъ людей, стоящихъ близко къ внутренней жизни населенія, я попрошу содйствовать мн своими совтами и указаніями. (Голоса: ‘Отлично!— Браво, браво! Очень рады!’ и апплодисменты).
Черемисовъ (хочетъ говоритъ, звонитъ, но тщетно. Лазуринскій и Лубковъ тоже протестуютъ, но ихъ не слушаютъ).
Корягинъ и Гаврила Ивановичъ (возвращаются и разспрашиваютъ присутствующихъ: Корягинъ — Таню и Марью Платоновну, Гаврила Ивановичъ — Черемисова и кое-кого изъ гостей).
Крузовъ. Семнадцатаго у меня на завод будетъ происходить освященіе новой школы. Приглашаю васъ, господа, на это торжество. Тогда я надюсь окончательно договориться съ вами и выработать форму нашей совмстной дятельности. Я увренъ, господа, что у насъ все пойдетъ, во славу Божію, какъ по маслу.

(Громъ апплодисментовъ и шумное одобреніе).

Голоса: ‘Браво, Андрей Павловичъ! Конечно, у завода есть средства!— Мы вс рады! Спасибо, Андрей Павловичъ!— Браво, браво! благородно!..’

(Черемисовъ, Корягинъ, Лубковъ и Лазуринскій протестуютъ противъ этого).

Черемисовъ, Марья Платоновна и Корягинъ нсколько разъ кричатъ: ‘Господа, господа!’ — но безуспшно.
Таня. Папа, что же это?!
Черемисовъ (кричитъ). Я не согласенъ!.. Позвольте, господа! (Звонитъ.)
(Шумъ продолжается. Вс встали со своихъ мстъ. Большинство окружаетъ Крузова и жметъ ему руку.) Господа! (Звонитъ. Шумъ не стихаетъ. Марья Платоновна тщетно старается водворитъ порядокъ. Черемисовъ въ раздраженіи швыряетъ звонокъ на столъ и выходитъ.)

(Посл паденія занавса еще слышится шумъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

Огромная столовая въ дом Крузова. Въ окна падаютъ косые лучи заходящаго солнца. Только что отобдали, и лакеи убираютъ съ большого, устроеннаго глаголемъ, стола. Ставятъ вина и закуски на одинъ столъ, другой выносятъ, возвращаются и хлопочатъ возл стола. На стол въ вазахъ роскошные цвты. Анна Родіоновна стоитъ у открытаго окна, слушая звуки поющаго въ дальней комнат хора: ‘Гой ты, Днпръ’, когда звуки умолкаютъ, слышится шумъ одобренія и голоса: ‘браво! bis!’ и пніе начинается снова. Таня, сидя въ качалк, глядитъ на мать, не то любуясь ею, не то тревожась за нее.

1. Анна Родіоновна, Таня и два лакея у стола.

Таня (подходитъ къ матери и тихонько окликаетъ ее). Мама! (Анна Родіоновна не слышитъ). Мамочка!
Анна Родіоновна (вздрогнувъ, оборачивается). Ахъ, это ты, Таня?
Таня. Нынче съ самаго утра народъ, шумъ, всякая торжественность… Просто голова кружится… Можетъ быть, это отъ того, что я за обдомъ вина выпила? Какъ-то чудно и весело… И знаешь, мамочка, мн непріятно, что мн такъ весело. Право!.. Не знаю, почему… А теб, мамочка?.. Ты такъ печальна… Впрочемъ, нтъ, нтъ… не то. (Всматривается въ лицо матери).
Анна Родіоновна. Я вовсе не печальна.
Таня. У тебя сейчасъ такое лицо… (Подыскиваетъ выраженіе.) Такое хорошее лицо!
Анна Родіоновна. Я слушаю пніе.
Таня. Мн вотъ хочется поцловать тебя, а я какъ будто боюсь, точно ты сейчасъ чужая мн: хорошая, славная, а чужая. (Анна Родіоновна нжно, но вмст съ тмъ разсянно обнимаетъ дочь, Таня цлуетъ ее.) Впрочемъ, я все глупости болтаю… Это, должно быть, отъ шампанскаго: въ первый разъ въ жизни пила шампанское! А какъ славно поетъ хоръ. Это Егоръ Тарасовичъ такъ ихъ обучилъ. Но, знаешь, мамочка, я его теперь видть не могу!
Анна Родіоновна (разсянно). Кого?
Таня. Егора Тарасовича. Папа не ожидалъ отъ него такой измны. Нтъ въ жизни ничего хуже измны!
Анна Родіоновна (съ волненіемъ). Измны?.. Ты судишь черезъ-чуръ строго.
Таня. Мн за папу обидно. Вс бгутъ на заводъ. Попечительство придумалъ папа, а они вс сюда кинулись. Когда папа уговаривалъ ихъ, они только спорили да ворчали, а тутъ они, что ни скажетъ имъ Андрей Иавловичъ, на все согласны… (Съ внезапной грустью.) Мама, зачмъ мы сюда пріхали? Меня мучаетъ совсть.
Анна Родіоновна. Что-же дурного въ томъ, что мы пріхали на освященіе школы?
Таня. А папа вотъ не похалъ. И Дмитрій Николаевичъ и Марья Платоновна тоже. (Крузовъ входитъ и, остановившись, смотритъ па Анну Родіоновну и Таню).
Анна Родіоновна. У всякаго свои взгляды. Вдь папа сказалъ, что если теб хочется быть на освященіи, такъ позжай. Перестанемъ разговаривать объ этомъ: мн хотлось-бы забыть обо всемъ и только слушать безъ конца это пніе: я такъ давно не слыхала хора…

2. Крузовъ.

Крузовъ (лакеямъ). Вино и фрукты оставьте и уходите… (Съ нетерпніемъ.) Да ну, пошли вонъ! (Лакеи уходятъ, оставивъ на стол вино, фрукты, конфекты и кое-что изъ закусокъ.) Я вотъ все смотрю: сколько красоты въ обихъ васъ и какъ все, что здсь окружаетъ меня, облагорожено вашимъ присутствіемъ. Такъ-бы вотъ стоялъ и глядлъ на васъ.
Анна Родіоновна. Я пойду туда, поближе…
Крузовъ. Издали лучше слушать.
Анна Родіоновна. Мн хочется утонуть съ головой въ звукахъ (Идетъ).
Крузовъ. Вы будете у меня попечительницей школы: это вопросъ ршеный?
Анна Родіоновна (уходя). Нтъ, нтъ…
Крузовъ. Да почему?
Анна Родіоновна. И безъ меня обойдетесь… (Уходитъ).
Крузовъ. Если ваша мама откажется, я буду просить васъ.
Таня (вспыхнувъ). Меня!.. Съ какой стати? Я вовсе не гожусь…
Крузовъ (любуясь, смотритъ на нее). У васъ есть какое-то удивительное сходство съ мамой: что-то неуловимое во взгляд, въ поворот головы, въ манерахъ. Я помню вашу маму почти двочкой… вотъ какъ вы сейчасъ.
Таня (отвернувшись). Я ужъ давно не двочка.
Крузовъ. Знаю, знаю: докторская невста…
Таня (красня и хмурясь). Вы этого не можете знать… И зачмъ вы объ этомъ…?
Крузовъ. Ваша мама точно такъ-же сдвигаетъ брови, когда сердится. (Другимъ тономъ.) Ну, а теперь скажите мн откровенно: за что вы меня такъ не взлюбили? (Таня смущенно теребитъ рукавъ платья и смотритъ по сторонамъ.) Я — старый другъ вашего семейства. Мы съ вашимъ папой смотримъ на вещи по разному, но это никогда не мшало мн любить его и его семью, тянуться душой ко всмъ вамъ. Можетъ-быть, это потому, что у меня своей семьи нтъ… Я и вашего покойнаго братишку, Колю, любилъ… Какъ сейчасъ помню этого милаго мальчугана съ задумчивыми не по лтамъ глазами. Такъ вотъ видите, молодой другъ мой: я одинъ, какъ перстъ, и отогрваюсь немножко сердцемъ только въ вашемъ семейств. Знаете псню:

‘Ахъ, скучно одинокому и деревцу рости’…

Таня. Вамъ не можетъ быть скучно. У васъ столько всякихъ длъ и столько средствъ. Вы можете сдлать все что захотите.
Крузовъ. Что-же, напримръ, я могу сдлать?
Таня. Ну, напримръ… вы могли-бы столько людей выручить изъ бды, сдлать счастливыми.
Крузовъ. ‘Счастливыми’? Какимъ же образомъ я сдлаю это? Своими средствами? Но меня самого эти средства не длаютъ счастливымъ. Значитъ, дло не въ средствахъ. Своими знаніями? Да, у меня знаній больше, чмъ, напримръ, у моихъ рабочихъ, но никакого счастія мн мои знаніи не даютъ. Я даже склоненъ думать, что если корень ученія горекъ, то плоды его… кисленьки. Вы видите, что я самого себя не могу сдлать мало мальски счастливымъ,— а вы говорите…
Таня. Что-же вамъ мшаетъ?
Крузовъ. Не знаю… можетъ-быть, одиночество, а можетъ-быть… Вотъ если-бы у меня была такая жена, какъ ваша мама, и такая дочурка, какъ вы,— я бы…

(Пніе прекращается. Шумъ голосовъ, крики: ‘браво, браво’, шумъ все усиливается, приближаясь).

Таня (страшно смущенная, длаетъ движеніе.) Я… пойду туда…
Крузовъ. Да они, вроятно, сами сейчасъ сюда придутъ. Я съ вами разболтался о себ, а хотлъ-то поговорить о васъ.
Таня. Обо мн?.. Что-же?
Крузовъ. Я съ грустью предвижу, что вы истратите свою молодость на черствую, однообразную лямку деревенской жизни и никогда не узнаете, что такое настоящая, кипучая, брызжущая весельемъ жизнь. Въ погон за дломъ, вы пройдете мимо нея, и только потомъ, когда будетъ уже поздно, поймете, что только въ этой бьющей фонтаномъ молодой жизни и заключается весь смыслъ нашего существованія.
Таня (страшно смущенная и взволнованная.) Почему это вы вдругъ? Я даже не понимаю, о чемъ вы говорите…
Крузовъ (беретъ ея руки.) Мн такъ хотлось-бы увезти васъ туда, гд жизнь переливается всми красками, гд есть молодое веселье, страсть, красота, разнообразіе…
Таня (освобождая свои руки.) Пустите… сюда идутъ. (Входятъ съ шумомъ и говоромъ: Дворянчиковъ, Домна Захаровна, Анна Родіоновна, Поскребинъ, Ребринскій, Лубковъ, Жустринъ, 1-ый, 2-ой, 3-ій и еще нсколько землевладльцевъ, другіе гости, дамы и барышни).

3. Таня, Крузовъ, Дворянчиковъ, Домна Захаровна, Анна Родіоновна, Поскребинъ, Ребринскій, Лубковъ, Жустринъ, 1-ый, 2-ой, 3-ій и др. землевладльцы, дамы и барышни.

Дворянчиковъ (окруженный дамами, которыя разспрашиваютъ его, оживленный, одтый щеголевато.) Это — соединенный хоръ рабочихъ и учениковъ-подростковъ… Есть предаровитыя личности.
Крузовъ. Браво, Егоръ Тарасовичъ! (Анна Родіоновна подходитъ къ столу и вынимаетъ изъ вазы цвтокъ).
Дворянчиковъ (польщенный.) Нынче для меня, Андрей Павловичъ, присп день свтлаго торжества: это именно такая школьца, о какой я мечталъ… А ужъ ребятенки-то какъ рады: и школьники и мои собственные. Честь вамъ и слава, Андрей Павловичъ!
Анна Родіоновна (Дворянчикову.) Я была сердита на васъ, но когда послушала вашъ хоръ — я все забыла. У васъ положительно музыкальный талантъ, Егоръ Тарасовичъ, и мн хочется почтить его хоть этимъ цвткомъ. (Вдваетъ Дворянчикову въ петлицу вынутый изъ вазы цвтокъ. Домна Захаровна, безвкусно расфранченная, подозрительно смотритъ на эту сцену. Гости апплодируютъ.) (Анна Родіоновна садится въ качалку, Таня подходитъ къ ней. Крузовъ разговариваетъ съ гостями).
Дворянчиковъ (смущенный.) Ахъ, весьма польщенъ… тронутъ-съ! Ежели вы, такая музыкантша и артистка въ душ, меня одобряете, то я… я…
Домна Захаровна (подходитъ къ Анн Родіоновн.) Это только цвточки, а ягодки впереди.
Анна Родіоновна. Что это значитъ?
Домна Захаровна. Ничего. Такъ… (Отходитъ.) (Анна Родіоновна пожимаетъ плечами).

4. Гаврила Ивановичъ, Флегонтовъ.

Гаврила Ивановичъ (румяный отъ вина, во фрак, въ бломъ галстух, съ бутоньеркой въ петличк, продолжая разговоръ съ Флегонтовымъ.) Мы съ сыномъ тоже ничего не жалемъ для блага и просвщенія нашего народа…
Анна Родіоновна (громко). Мн очень нравится это: ‘мы съ сыномъ’…
Флегонтовъ (отирая лицо фуляровымъ платкомъ). Ну, разуважилъ ты насъ, Егоръ Тарасычъ. Инда слеза прошибла… Жертвую красненькую на твоихъ пвчихъ: взрослымъ на водку, мальчишкамъ на пряники. (Вынимаетъ бумажку.) Отдай-ка имъ, братецъ.
Гаврила Ивановичъ. Давай, я снесу… Я умю разговаривать съ народомъ. (Беретъ деньги и выходитъ.)
Флегонтовъ. Тамъ есть одинъ басина… у-у-у! Какъ онъ при освященіи школы ‘многая лта’ Андрею Павловичу гаркнулъ: искры изъ глазъ посыпались! (За сценой хоръ кричитъ: ‘ура!’,) Вонъ онъ, вонъ онъ, басина-то! Слышите? Вотъ такъ пасть! И какъ это въ человческомъ естеств можетъ быть такая глотка?
Гаврила Ивановичъ (входитъ торопливо). Они въ восторг… Качать меня собирались. Андрей Павловичъ, вашъ директоръ Карлъ Ивановичъ и ваши служащіе идутъ васъ привтствовать…

5. Карлъ Ивановичъ и группа служащихъ, въ сопровожденіи нсколькихъ дамъ и двицъ. (У Карла Ивановича и у нкоторыхъ изъ компаніи, слдующей за нимъ, въ рукахъ бокалы съ виномъ.)

Карлъ Ивановичъ. Глубоко почитаемый и дорогой Андрей Павловичъ! Я и ваши служащіе хотимъ выражать вамъ наши сердечные привты по случаю торжественнаго открыванія новой школы и попечительнаго совта. Глубоко уважаемый Андрей Павловичъ! Вашей высокополезной дятельностью вы, такъ сказать, наполнили весь нашъ уздъ благоустроенностью. Вы осушали болота, вырубали лса, построили четыре мостовъ, провели во всей здшней окружности образцовые пути сообщенія… Тамъ, гд прежде могли бгать одни зайчики, теперь можно хать въ коляск съ дамами, даже во время осенней ужасной распутницы. (Слышится сдержанный смхъ и осторожныя: ‘тс! тш!..’ Вашъ заводъ даетъ заработокъ сотнямъ и тысячамъ здшнихъ поселянъ, о которыхъ вы заботитесь, какъ родной папаша. Для взрослыхъ дтей вы выстроили вторую, нын освященную великолпнйшую школу, равной которой нтъ не только въ узд, но и во всей губерніи, для маленькихъ дтенышей вы устроили ясли. И русскій богомольный народъ нын набожно молился о вашемъ драгоцнномъ здравіи и со слезами клалъ земляные поклоны (Кто-то фыркаетъ отъ смха, слышится: ‘тс!’) и кричалъ вамъ ‘виватъ!’ И мы вс, славные тмъ, что служимъ подъ вашей протекціей, еще разъ почитаемъ васъ своимъ низкопоклонствомъ (Низко кланяется. Слышится фырканье и ‘тс, тс’!) и говоримъ: разъ ‘виватъ!’ два ‘виватъ!’ три ‘виватъ!’ и вс изъ одной груди возглашаемъ вамъ наше русское ‘ура!’.. (Голоса: ‘урра!!’)
Крузовъ (жметъ Карлу Ивановичу руку). Спасибо, Карлъ Ивановичъ. Вы значительно усовершенствовались въ русскомъ язык… Ну, господа, налейте себ вина и чокнемтесь. (Кое-кто наливаетъ себ вина.) Вс, вс! Карлъ Ивановичъ, заставьте всхъ налить! (Гаврила Ивановичъ хлопочетъ, наливая гостямъ вино и любезничая съ дамами. Служащіе, которымъ Карлъ Ивановичъ наливаетъ вина, почтительно раскланиваются передъ директоромъ, другіе раболпно прислуживаютъ ему.)
Крузовъ (несмотря на протестъ Анны Родіоновны, наливаетъ ей вина).
Карлъ Ивановичъ (Тан, которая отказывается). Нтъ, мадемуазель, нтъ! Вы должны… Сегодня такой день. (Заставляетъ ее взятъ бокалъ съ виномъ).
Крузовъ (Жустрину, который въ страх машетъ руками). Какая тамъ неврастенія! И слушать не хочу. Извольте пить. (Даетъ ему бокалъ. Лубкову.) А вы?
Лубковъ. Я принадлежу къ согласію графа…
Крузовъ. Въ чужой монастырь со своимъ уставомъ не ходятъ. (Подаетъ ему бокалъ. Лубковъ, пожимая плечами, беретъ.) Господа, позвольте мн выпить за успхъ новаго попечительства, за совмстную дятельность правленія завода съ господами землевладльцами. (Обращается къ групп землевладльцевъ.) Отъ души радъ, господа, что первые шаги нашей совмстной дятельности ознаменовались сегодня полнымъ единомысліемъ. (Ко всмъ.) Пью за здоровье г.г. землевладльцевъ, присутствующихъ у меня сейчасъ, а равно и за здоровье тхъ, отсутствующихъ, которые почтили сегодня своимъ участіемъ освященіе моей школы и открытіе новаго попечительства. (Одобрительный шумъ и голоса: ‘Спасибо, Андрей Павловичъ! — Очень рады!— Ваше здоровье, Андрей Павловичъ!— За нашу совмстную дятельность!’) Наконецъ, господа, я предлагаю выпить за здоровье попечительницы нашей новой школы, Анны Родіоновны…
Анна Родіоновна. Полноте! Что вы! Я вовсе не…
Крузовъ (не слушая)… которая такъ много, съ такимъ усердіемъ и любовью поработала въ дл народнаго просвщенія. (Одобрительный шумъ и голоса: ‘Здоровье Анны Родіоновны! За здоровье попечительницы!— Браво, браво!— Ваше здоровье, Анна Родіоновна!’) (Одинъ изъ служащихъ: ‘За здоровье Карла Иваныча!’)
Карлъ Ивановичъ (оборачиваясь на него). Тс! (Вс обступаютъ Анну Родіоновну, чокаются съ ней. Карлъ Ивановичъ и служащіе, чокаясь съ ней, говорятъ: ‘Къ намъ! къ намъ!— Очень рады!— Поработайте у насъ!’ Анна Родіоновна протестуетъ жестами, хочетъ говорить, но ей не даютъ. Лубковъ передаетъ подъ сурдинку свой бокалъ одному изъ г.г. служащихъ, тотъ, оглянувшись по сторонамъ, залпомъ выпиваетъ его.)
Дворянчиковъ (подходитъ къ Тан съ бокаломъ и хочетъ чокнуться).
Таня. Нтъ, я съ вами не хочу чокаться. (Отворачивается отъ него, Дворянчиковъ говоритъ ей что-то, очевидно оправдываясь передъ ней. Домна Захаровна отводитъ мужа отъ Тани. Крузовъ, желая вытереть съ сюртука вино, вынимаетъ носовой платокъ, но роняетъ его, нсколько служащихъ бросаются поднимать его, одинъ поднимаетъ и подаетъ Крузову, другой осторожно вытираетъ своимъ платкомъ вино съ сюртука Крузова.)
Крузовъ. Теперь, господа, чтобы достаточнымъ образомъ ознаменовать сегодняшній достопамятный день, попросимъ Анну Родіоновну доставить намъ высокое наслажденіе своей артистической игрой на рояли. (Шумные голоса и апплодисменты: ‘просимъ, просимъ!’)
Анна Родіоновна. Я не могу. Я отстала отъ музыки…
Крузовъ. Анна Родіоновна — удивительная музыкантша.
Карлъ Ивановичъ (Анн Родіоновн). Просимъ, на колняхъ просимъ!
Гаврила Ивановичъ (Анн Родіоновн). У Андрея Павловича концертный рояль. (Вс обступаютъ Анну Родіоновну, кричатъ: ‘просимъ, просимъ!’ — и увлекаютъ ее къ выходу, несмотря на ея протесты.)
Домна Захаровна (проводивъ компанію до дверей, возвращается къ столу, вынимаетъ носовой платокъ и укладываетъ въ него фрукты и сласти).

6. Домна Захаровна, Флегонтовъ, Гаврила Ивановичъ.

Флегонтовъ и Гаврила Ивановичъ (проводивъ компанію за дверь, возвращаются).
Гаврила Ивановичъ. Ну, пока они тамъ, а мы здсь… (Идутъ къ столу.)
Флегонтовъ (увидавъ Домну Захаровну съ узелкомъ). Одначе вы того… порядочно чемоданъ набили.
Домна Захаровна. Для ребятъ для своихъ. У меня вдь ихъ шестеро, а у всхъ рты. Гд мужъ-то? По домамъ пора… (Уходитъ.)
Флегонтовъ. То пили начерно, а теперь давай пить набло. (Наливаетъ и пьетъ.) Ты, говоришь: попечительство хочетъ закупить муку у Кувшинова? Это не по-сусдски. Отчего-же не у меня?
Гаврила Ивановичъ (пьетъ). У тебя, братъ, мука негодная. Не мука, а мука.
Флегонтовъ. Какъ такъ негодная? Мука — средственная. Понятно, не первый сортъ. Для мужичка очень даже годится: мужичекъ во славу Божію все състъ.
Гаврила Ивановичъ. У Кувшинова мука лучше.
Флегонтовъ. Да вдь зато я цну сбавилъ.
Гаврила Ивановичъ. И онъ сбавилъ.
Флегонтовъ. А ты толкомъ говори. Можешь ты обтяпать для меня это дльце… по-сусдски?
Гаврила Ивановичъ. Я-то могу… Я все это — въ 24 часа. Я имю большое вліяніе на Андрея Павловича. Могу также и на сына повліять: знаешь, чай, земство тоже закупаетъ муку, а Глбъ хорошъ съ предсдателемъ…
Флегонтовъ. Ну, и орудуй.
Гаврила Ивановичъ. Давай 500 рублей на попечительство.
Флегонтовъ. Ужъ и 500?
Гаврила Ивановичъ. Не мене.
Флегонтовъ. На попечительство, говоришь?
Гаврила Ивановичъ. На попечительство, говорю. Выпьемъ! ( Чокается).
Флегонтовъ. Хитрый ты старикъ! (Пьетъ).

7. Дворянчиковъ.

Гаврила Ивановичъ. А, педагогическій персоналъ! На фуражировку вышли? Пейте скорй, пока жены нтъ. (Дворянчиковъ наливаетъ и пьетъ).
Флегонтовъ (закусываетъ и, дирижируя, напваеть.) ‘Лейся быстрою волной’…
Гаврила Ивановичъ (закусываетъ.) Мн что-то опять сть захотлось. Удивительное дло: сегодня цлый день ли тутъ, — и все-таки… Ужъ очень хороша закуска была, — не правда-ли? Самъ предводитель облизывался, а онъ ужъ извстный гурманъ… Икра, омары — прямо на рдкость. Я, знаете, тоже люблю пость. Я, когда бываю въ город, зайду въ ресторанъ,— мн хочется състь и того, и другого, и третьяго… мн хочется все състь! Плачешь, а шь! Знаешь, что вредно, губительно, а шь. Единственное удовольствіе въ жизни. Я умю сть, но зато умю и дло длать. (За сценой Анна Родіоновна играетъ на рояли).
Флегонтовъ. Хорошо подъ эту музыку коньячку выпить. (Напваетъ): ‘Днпръ широ-окій!… (Хмля и икая.) Егоръ Тарантасычъ, спой мн ‘многая лта’.
Дворянчиковъ. Во-первыхъ, я для васъ не ‘Тарантасычъ’, а во-вторыхъ…
Флегонтовъ (съ удивленіемъ.) Что это? Вотъ ужъ изъ палки-то выстрлило!
Дворянчиковъ. Научитесь сначала уважать свободную личность человка.
Флегонтовъ. Ну, ну, не шуми. Я вдь за такія слова и осадить могу… Какая ‘свободная личность’! Такихъ-то, какъ ты, продаютъ пучокъ за пятачекъ. Поступилъ на заводъ и заважничалъ? Генеральской курицы племянникъ. Нтъ, ты прежде научись уважать настоящихъ, солидныхъ людей.
Гаврила Ивановичъ. Ну, полно теб, тяжелая артиллерія.
Дворянчиковъ. Не уважать васъ надо, а обличать!
Флегонтовъ. Что-о? Ахъ ты… Да хочешь, я тебя сейчасъ однимъ словомъ изобличу? Подай мн сорокъ цлковыхъ, которыя ты у меня выклянчилъ, какъ шпанскій нищій какой…
Гаврила Ивановичъ (старается урезонитъ его).
Дворянчиковъ. Отдамъ, отдамъ, не бойся! Съ процентами отдамъ.
Флегонтовъ. Не нужно мн твоихъ процентовъ… Ишь ты, какъ раскозырялся! За мой-же грошъ, да я-же нехорошъ? ‘Обличать’… Смотри, какъ-бы тебя изъ школы за эти слова не попросили того… (Длаетъ жестъ.) Фридрихъ хераусъ?.. ‘Свободная личность’! (Въ негодованіи наливаетъ и пьетъ).
Гаврила Ивановичъ. Егоръ Тарасовичъ, драчливый птухъ жиренъ не бываетъ…
Дворянчиковъ. Нынче для меня праздникъ: освященіе новой школы. Я ликовалъ, торжествуя, какъ участникъ событія,— а онъ…
Гаврила Ивановичъ. Да бросьте вы это! Все равно, вс помремъ, и вс будемъ приведены къ одному знаменателю. (Анна Родіоновна перестаетъ играть. Слышатся шумныя одобренія, апплодисменты. Черезъ нсколько минутъ она играетъ другую вещь.) Смертные, не будемъ роптать на судьбу: будемъ пить безропотно! (Наливаетъ).

8. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. Ну, ужъ спаивать мужа я не позволю!
Гаврила Ивановичъ. Домна Захаровна, зачмъ вы безпокоите честныхъ и пьяныхъ людей?
Домна Захаровна (подходитъ къ мужу.) Ну-ка, дыхни! (Флегонтовъ фыркаетъ).
Дворянчиковъ. Да что ты, Домаша!
Домна Захаровна. Дыхни, говорятъ!
Дворянчиковъ (дышетъ). Ну… Странный ты персонажъ.
Флегонтовъ. Что? На цугундеръ? Вотъ-те и ‘свободная личность’! (Давясь отъ смха, выходитъ).
Домна Захаровна. Смотри у меня… Вонъ и манишку закапалъ. Что-же теб надо, какъ маленькому дит, слюнявку надвать, что-ли? Неряха! Пойдемъ-ка отъ грха домой!
Гаврила Ивановичъ. Ну, куда вамъ торопиться?
Домна Захаровна. У насъ дома неразбериха. Только что перебрались на новоселье. Да и ребятъ младшихъ надо отъ дьяконицы взять.
Дворянчиковъ. Такъ ты, Домаша, иди пока что, а я тутъ…
Домна Захаровна. Да ты, знать, ополоумлъ, Егоръ! Я третій день съ этой переборкой изъ испарины не выхожу, а онъ… Лшакъ! право, лшакъ!
Дворянчиковъ. Да хорошо, — иду, иду. А ты-бы выражалась поаккуратне.
Домна Захаровна. Что мн выражаться? Я не барыня! (Входить Черемисовъ.) Собирайся, собирайся домой… Не все задрамши хвостъ бгать! (Поворачивается къ Черемисову спиной и выходить).

9. Дворянчиковъ, Гаврила Ивановичъ, Черемисовъ.

Дворянчиковъ (въ крайнемъ замшательств, съ виноватымъ видомъ подходитъ къ Черемисову и здоровается съ нимъ). Здравствуйте, Глбъ Гавриловичъ — и до свиданья-съ! Жена ждетъ. Вдь я нын съ этой перевозкой покинулъ ее, какъ Марія на развалинахъ Карагена… Хе-хе!.. Вы не гнвайтесь на нее: она ничего… добрая… вотъ только обхожденіе у нея… Хе-хе… До пріятнйшаго-съ! (Уходитъ со смущеннымъ видомъ, ероша волосы).
Черемисовъ. И это — человкъ, съ которымъ я столько лтъ работалъ вмст, которому всячески помогалъ…
Гаврила Ивановичъ. Плюнь. Вдь ты знаешь: у него Домна идетъ въ корн, а онъ на пристяжк трюхаетъ…
Черемисовъ. Помните, какъ мы съ этой Домной няньчились? А теперь она мн показываетъ спину.
Гаврила Ивановичъ. Ты думалъ, изъ нея выйдетъ женщина, а изъ нея вышла корова. Я всегда говорилъ это.
Черемисовъ. Никогда вы этого не говорили. Просто, вс мы были слпы…
Гаврила Ивановичъ. Въ конц-концовъ, на все надо смотрть съ философской точки зрнія… Вотъ выпей-ка лучше! Ты за женой? (Наливаетъ вина сыну и себ).
Черемисовъ. Да, я никакъ не предполагалъ, что она и Таня засидятся здсь до вечера. (Оглядываетъ комнату.) Недурно живутъ господа заводчики. Я сейчасъ проходилъ, видлъ: вс стны увшаны картинами — да какими еще: все оригиналы. (Глядитъ на отца.) Что это вы, папаша, сегодня какимъ-то шаферомъ?
Гаврила Ивановичъ. Да вдь моментъ-то торжественный…
Черемисовъ. Или метръ-д-отелемъ, что-ли?.. (Прислушивается къ музык,) Это жена играетъ?
Гаврила Ивановичъ. Она, она… Тутъ тысячный рояль. (Подаетъ сыну вина, тотъ отмахивается.)
Черемисовъ (съ невольной грустью). Давно я не слыхалъ ея музыки… Да, вотъ у меня нтъ тысячнаго рояля… (Слушая музыку, задумывается.)
Гаврила Иваковичъ. Ты пріхалъ кстати: я могу сообщить теб пріятный сюрпризъ.
Черемисовъ (продолжая прислушиваться къ музык). Я вотъ слушаю музыку и думаю: а вдь много привлекательнаго есть въ этой красивой, поэтической жизни?.. Поэзія, музыка… Эхъ, одичалъ я!
Гаврила Ивановичъ. Мн Флегонтовъ сегодня спьяну проболтался…
Черемисовъ (слушая музыку, а не отца). Флегонтовъ?.. Люблю я ея музыку. Она душу вкладываетъ въ звуки. Душа у нея плачетъ. Вдь много у нея души… не правда ли? большая у нея душа… да… Глубокая!
Гаврила Ивановичъ. Теперь теб нечего бояться Флегонтова: Андрей Павловичъ купилъ у него твой вексель.
Черемисовъ (не разобравъ хорошенько, но вздрогнувъ). Что? Что вы сказали?.. Вексель?
Гаврила Ивановичъ. Ну да… Флегонтовъ продалъ Андрею Павловичу. Теперь твой вексель въ хорошихъ рукахъ. Андрей Павловичъ по пріятельски не будетъ прижимать тебя… Тутъ, можетъ быть, и моя дипломатія помогла…
Черемисовъ (вскакивая въ гнв). Какъ? не предупредивъ меня, продать вексель? Это безчестно? Флегонтовъ — низкая душенка!
Гаврила Ивановичъ. Да, сплутовалъ Патрикй: бычка за отсрочку взялъ, а самъ сейчасъ же запродалъ вексель. Ну, да постой! Я еще накажу его за бычка. Вотъ увидишь.
Черемисовъ. Къ чорту бычка: не въ немъ дло! Я занималъ у Флегонтова, а не у Крузова, — а теперь выходитъ, что я попалъ въ лапы къ заводчику?.. Да правду ли вы говорите? Можетъ быть, Флегонтовъ сочинилъ? Гд онъ,— здсь? (Длаетъ движенье. Входитъ Крузовъ.)
Гаврила Ивановичъ. Постой,— сюда идетъ Андрей Павловичъ.

10. Черемисовъ, Крузовъ.

Крузовъ. Егоръ Тарасовичъ сказалъ мн, что ты здсь. (Пожимая ему руку.) Очень радъ тебя видть. Ты у меня — дорогой гость.
Гаврила Ивановичъ (сыну многозначительно). Флегонтова предоставь мн. (Выходитъ.)
Черемисовъ (сурово). Я за женой захалъ.
Крузовъ. У тебя такой сердитый видъ… За попечительство на меня сердишься? Такъ ты самъ долженъ былъ понять, что съ такими дятелями, какіе собрались тогда у тебя, далеко не удешь: они могутъ быть только на побгушкахъ.
Черемисовъ. Ну, это ты оставь: въ этомъ намъ не столковаться. Я хотлъ съ тобой о другомъ…
Крузовъ. Извини меня, Глбъ, но тутъ въ теб говоритъ просто упрямство: чисто мужицкое упрямство.
Черемисовъ. Если во мн говоритъ упрямство, то въ теб говоритъ беззастнчивая самоувренность золотого мшка, который звенитъ деньгами и заглушаетъ этимъ звономъ вс другіе звуки. Хлопнулъ мшкомъ — и убилъ въ зародыш доброе дло! ‘Пришелъ, увидлъ, побдилъ!’
Крузовъ. Я поставилъ организацію помощи на прочное основаніе — и меня же винятъ въ томъ, что я убилъ доброе дло.
Черемисовъ. Да, ты вынулъ изъ него душу живую! Я хотлъ, чтобы люди приняли хоть мало-мальски къ сердцу участь своихъ сосдей-крестьянъ, вошли хоть немного въ ихъ нужды,— а у тебя все сведется на цлковый.
Крузовъ. Удивляетъ меня твоя нетерпимость. Мы оба съ тобой длаемъ, что можемъ, для окрестнаго населенія, только каждый на свой ладъ. Почему-же мы не можемъ дйствовать вмст?
Черемисовъ. Почему? Да просто потому, что я въ самомъ дл жалю тхъ, о комъ хлопочу, я не на словахъ только вижу въ нихъ людей, а ты смотришь въ глубин души на нихъ, какъ на грубый, безсмысленный скотъ, и презираешь ихъ.
Крузовъ (съ кривой усмшкой). Презираю? Гм… А если бы и такъ,— что же изъ того, если я даю имъ…
Черемисовъ. Что?
Крузовъ. Школы, больницы, ясли — все то, о чемъ и ты хлопочешь. Но прежде всего — заработокъ. Куда двались бы они безъ меня?
Черемисовъ. А куда уходитъ ихъ заработокъ? Они въ город или здсь же на завод все продаютъ, пропиваютъ, проматываютъ на дурацкое щегольство, на картежную игру… Но еще хуже: куда теперь уходитъ ихъ душа, на что размнивается ихъ человческій обликъ?
Крузовъ. Это ужъ ихъ добрая воля. Они не маленькіе. Я даю имъ все, что могу. Мой заводъ иметъ право гордиться своимъ благоустройствомъ.
Черемисовъ. А я теб въ сотый разъ скажу: если ты ни въ грошъ не ставишь тхъ, съ кмъ имешь дло, если ты не видишь ни въ комъ изъ нихъ человческой души и не отдаешь имъ хоть крупицу своей собственной,— изъ всей твоей дятельности не выйдетъ ничего, кром зла и вреда для нихъ… да, пожалуй, и для тебя самого. (Слышится заводской свистокъ.) Съ тхъ поръ, какъ заголосилъ здсь твой заводскій свистокъ, народъ день ото дня сталъ портиться, забросилъ землю, семью, искалчилъ себя физически и нравственно…
Крузовъ (нахмурившись, нетерпливо). Ну, довольно объ этомъ. ‘Душа, душа’… Весь этотъ ребяческій лепетъ я уже слышалъ не одинъ разъ… Ты хотлъ со мной еще о чемъ-то?
Черемисовъ (проводитъ рукой по лбу, стараясь вспомнить). Да, да… O чемъ я хотлъ? (Вдругъ вспомнивъ, внутренно коробится.) Вотъ о чемъ. Ты, какъ чудовищный паукъ, на весь уздъ накинулъ свою паутину…
Крузовъ (еще больше хмурясь). Сколько разъ ты мн будешь повторять это?
Черемисовъ. Ты и меня, наконецъ, опуталъ.
Крузовъ. Тебя?
Черемисовъ. Да. Ты отлично понимаешь… Зачмъ теб понадобился мой вексель?
Крузовъ. А, ты о вексел?
Черемисовъ. Не о барышахъ же ты заботился при этомъ. Теб просто хочется схватить меня за горло и держать? Да?
Крузовъ. Вотъ мило! Я же его вызволилъ по дружески отъ кулака…
Черемисовъ. Чтобы зажать въ свой собственный кулакъ? Ха, ха! Нтъ, лучше не говори мн про свои дружескія чувства.
Крузовъ (сквозь зубы). Если такъ… Ну, пусть будетъ по твоему. Не станемъ говорить о чувствахъ. Я не намренъ навязываться съ ними. Мн казалось, что наши прежнія отношенія…
Черемисовъ (скрестивъ руки). Что ты намренъ длать съ векселемъ?
Крузовъ. Что вздумается.
Черемисовъ. Однако?
Крузовъ. Это мое дло.
Черемисовъ. Я скорй чорту душу продамъ, чмъ позволю теб ломаться надъ мной!
Крузовъ (саркастически). Что ‘душу?’! Души твоей ни одному чорту не нужно! А вотъ, когда теб придется проститься съ имніемъ,— что ты тогда запоешь? Гд будешь прилагать свое народолюбіе, которымъ ты такъ хвастаешься передо мной?
Черемисовъ. Имя въ карман вексель, можно безнаказанно глумиться надъ человкомъ…
Крузовъ (глубоко оскорбленный, старается скрыть это подъ саркастическимъ смхомъ). Сознайся, другъ любезный, что твои излюбленныя идеи и гуманныя чувства и все то, что ты громко называешь ‘дломъ своей жизни’ — потерпли банкротство? Твои народники, въ род Дворянчикова, разбгаются отъ тебя, твоя жена…
Черемисовъ (запальчиво). Что моя жена? Или ты и ее опуталъ?
Крузовъ. Опуталъ-то ее не я, а ты еще въ то время, когда она, по своей наивности, врила въ твои возвышенныя бредни.
Черемисовъ. По какому праву ты осмливаешься говорить мн это? (Анна Родіоновна перестаетъ играть. Слышится шумъ голосовъ и апплодисменты).
Крузовъ. Не я, а ты — паукъ, высасывающій изъ своихъ близкихъ живыя силы во имя призрака, который ты называешь громко ‘дломъ твоей жизни’…
Черемисовъ. Андрей Павловичъ, ты лжешь на меня и на моихъ близкихъ!
Крузовъ. Дорого приходится расплачиваться твоей семь за твой упрямый и смшной фанатизмъ! (Анна Родіоновна торопливо входитъ, запыхавшись возбужденная музыкой и апплодисментами, съ блестящими глазами и букетомъ цвтовъ).

11. Анна Родіоновна.

Анна Родіоновна. Глбъ, ты за мной пріхалъ? Ну, я сейчасъ не поду… мн хочется играть, играть… Смотри, какой букетъ мн поднесъ Карлъ Ивановичъ… Здсь дивный рояль! Господи, какъ я давно не играла! (Мужу). Искусство, музыка — вотъ въ чемъ жизнь! (нюхаетъ цвты). Что за прелестные цвты! (Крузову). Это изъ оранжерей! (Мужу). Я точно была въ летаргіи и вдругъ проснулась… И хочу жить за десятерыхъ. Что это господа, какіе вы оба? Или опять поссорились? Когда я играю или слышу музыку, мн кажется непонятнымъ: какъ это люди могутъ принимать близко къ сердцу что-нибудь, кром искусства? Стоитъ-ли хлопотать, спорить, раздражаться, куда-то спшить, чего-то достигать?.. Зачмъ все это, когда есть на свт музыка?
Черемисовъ. Анна, такъ ты не хочешь хать домой?
Анна Родіоновна. (вся поглощенная своимъ возбужденіемъ, разсянно). Домой? Зачмъ домой?
Черемисовъ. Какъ зачмъ?
Анна Родіоновна. А какой хоръ тутъ былъ! (Крузову). Не можетъ-ли вашъ хоръ еще что-нибудь спть? Какую-нибудь русскую псню?
Крузовъ (съ полупоклономъ). Если прикажете…
Черемисовъ (смотря съ недоумніемъ на жену и волнуясь). Анна, мн хотлось-бы поговорить съ тобой… Серьезное дло есть.
Анна Родіоновна. Ахъ, нтъ, нтъ! я теперь не въ состояніи говорить ни о какихъ длахъ. Мн надо только звуковъ, звуковъ… Все дловое кажется мн сейчасъ такимъ скучнымъ, ничтожнымъ. Ты знаешь, Андрей Павловичъ хочетъ устроить у себя концертъ въ пользу попечительства. Я буду играть карнавалъ Шумана,— только надо серьезно подготовиться.
Черемисовъ. Да, вотъ ты какъ… А у предводительши не хотла играть?
Анна Родіоновна. Ахъ, мн теперь все равно, у кого ни играть, въ чью пользу ни играть, лишь-бы инструментъ былъ хорошій. Если хочешь, я и у предводительши сыграю. (Слышатся звуки оркестра). Это что такое? Оркестръ?
Крузовъ. Да, оркестръ изъ рабочихъ. Должно-быть, Карлъ Ивановичъ устраиваетъ танцы… Пойду, скажу, чтобы оркестръ подождалъ, пусть хоръ споетъ еще что-нибудь. (Уходитъ, крича за сценой): ‘Карлъ Ивановичъ! Карлъ Ивановичъ!’
Анна Родіоновна (прислушиваясь). Что это они играютъ? (Напваетъ).
Черемисовъ. Прощай, Анна. Я вижу, теб теперь ни до кого на свт… А гд Таня?
Анна Родіоновна. Оставь ее: пусть повеселится. Она со мной прідетъ. (Напваетъ).
Черемисовъ. Если хочетъ, пусть остается. (Идетъ).
Анна Родіоновна. Ты не сердись на меня, Глбъ, я сейчасъ положительно въ состояніи невмняемости…

12. Таня (вбгаетъ и бросается къ отцу. Оркестръ перестаетъ играть).

Таня. Папа, удемъ отсюда,— удемъ скорй!
Черемисовъ (цлуя дочь). Да что ты, Танюшка? Теб скучно стало?
Таня. Нтъ, мн не скучно… Я не знаю, что со мной… мн страшно… У меня душа разрывается… Удемъ скорй!
Черемисовъ. Ну, и отлично: покатимъ вмст и будемъ разговаривать дорогой. Ты мн все это разскажешь… Идемъ! (Обнимаетъ Таню за талію и ведетъ ее). Докторъ уже два раза навдывался о теб…
Анна Родіоновна. Таня! (Таня останавливается). Ты не хочешь проститься со мной?
Таня. Ахъ да… (подходитъ къ матери, разсянно цлуетъ ее и уходитъ съ отцомъ).
Анна Родіоновна (смотритъ дочери и мужу вслдъ, и ея оживленіе смняется какой-то гнетущей мыслью).

13. Крузовъ.

Крузовъ. Хоръ, получивъ отъ Флегонтова на чай, разбжался, и его не скоро теперь соберешь… (взглядываетъ на Анну Родіоновну). Что это вы? Совсмъ другое лицо: сейчасъ только было праздничное, а теперь…
Анна Родіоновна. Болитъ сердце.
Крузовъ. Сердце?
Анна Родіоновна (наполовину сама съ собой). Болитъ за нихъ. Я бы теперь сыграла что-нибудь грустное… Или нтъ,— лучше не надо… Дайте мн вина (Крузовъ наливаетъ вина и подаетъ ей). Мн не хочется хать домой: тамъ со всхъ сторонъ смотритъ на меня унылая обыденщина. Тамъ мн холодно, грустно, и музыки нтъ. Право, я какой-то выродокъ… Живешь цлые годы съ близкими людьми — и вдругъ начинаешь чувствовать, что ничего теб не надо: ни семьи, ни… ходишь, точно во сн или точно что потеряла… Жалко мн ихъ… Я не знаю, что съ собой длать.
Крузовъ. А я знаю (кладетъ передъ ней бумагу и карандашъ). Пишите сейчасъ мужу…
Анна Родіоновна (машинально беретъ карандашъ). Мужу?
Крузовъ. Пишите… что вы остаетесь здсь (Анна Родіоновна отшатывается). Остаетесь потому, что вамъ дома нечего длать. Пишите, что вы наконецъ ясно поняли истину…
Анна Родіоновна (тихо). Какую истину?
Крузовъ. Ту, что вы созданы не для деревни, не для лямки будничной жизни, а для искусства, для музыки, для красоты. Глбъ не видитъ и не понимаетъ этого, онъ весь поглощенъ своей деревней. Онъ многаго въ жизни не замчаетъ потому, что живетъ съ шторами на глазахъ. Что? Или боитесь написать правду?
Анна Родіоновна. Я не знаю, въ чемъ правда, гд она… Я перестала себя понимать!
Крузовъ. Нтъ, вы отлично видите истину и трусливо отмахиваетесь отъ нея. Вамъ чуждо все то, чмъ живетъ Глбъ, но вы старательно поддлываете себя подъ его образецъ и обманываете вашихъ близкихъ этой поддлкой. Вы поддльная жена, поддльная мать, поддльная хозяйка… Одно въ васъ есть неподдльное: это то, что вы артистка, артистка съ ногъ до головы, въ душ, въ мысляхъ, во вкусахъ, во всемъ существ. И это-то единственно неподдльное вы малодушно прячете ото всхъ, даже отъ себя самой, и разыгрываете несвойственныя вамъ роли жены, матери… Имете-ли вы право жить съ человкомъ и числиться его подругой, когда душа ваша не съ нимъ, а совсмъ въ другомъ мст? Надо мало уважать себя и своего мужа, чтобы продолжать эту поддльную жизнь, эту жалкую мистификацію и только ‘числиться’…
Анна Родіоновна (блдная, перемучившись отъ словъ Крузова, старается улыбнуться). Вы точно кипяткомъ брызжете на меня… Вдь это больно… Это очень жжется… (выпиваетъ залпомъ остатки вина). Что-же я должна, по вашему?
Крузовъ. Я вамъ сейчасъ скажу… Хотите еще вина?
Анна Родіоновна. Не нужно… или нтъ, дайте… Все равно.
Крузовъ (наливаетъ ей вина). Мы съ вами удемъ за границу. Я устрою вамъ жизнь, къ которой вы всегда органически тянулись: жизнь, посвященную цликомъ искусству.
Анна Родіоновна. Постойте… о чемъ мы съ вами говоримъ? Моя жизнь прожита… У меня взрослая дочь.
Крузовъ. Да, конечно, мы съ вами не молодые влюбленные, а помятые жизнью старые друзья.
Анна Родіоновна. Да, помятые жизнью.
Крузовъ. А для такихъ-то именно людей всего ужасне одиночество. Мн нужна ваша душа… ваша тонкая, нжная женская душа, безъ которой я всю жизнь чувствовалъ себя одинокимъ, хотя у меня и не было недостатка въ пріятеляхъ и пріятельницахъ. Я люблю въ васъ прежде всего артистку, которой вы всегда были и будете, люблю вашу чуткость ко всякой красот, ваше отвращеніе къ обыденщин. Мн нужна ваша артистическая душа — понимаете? А вамъ нуженъ міръ красоты, впечатлнія искусства, художественныя наслажденія. Послушайте, вдь надо устраивать жизнь такъ, чтобы всякій получалъ то, что ему прежде всего нужно. Или я ошибаюсь?
Анна Родіоновна. Нтъ, вы не ошибаетесь.
Крузовъ. Ну, вотъ я и вашему мужу дамъ то, что ему нужно…
Анна Родіоновна (съ изумленіемъ), Глбу? Вы?
Крузовъ. Да… Онъ такъ щедро благодтельствовалъ деревн, что у него выросъ долгъ выше головы. Флегонтовъ каждый день могъ явиться къ нему съ векселемъ и сказать: ‘уходи-ка, братъ, на вс четыре стороны, потому что здсь все — усадьба, лсъ, земля — принадлежитъ мн’. И Флегонтовъ сдлалъ бы это, если бы я не купилъ у него вексель…
Анна Родіоновна. Вы?! Вексель?
Крузовъ. Да, чтобы доказать вамъ, какъ нельзя лучше, полную безпомощность Глба со всми его идеями, которыми онъ увлекъ васъ. Теперь онъ будетъ длать ‘дло своей жизни’ только въ томъ случа, если я позволю ему это. Вдь теперь я могу, какъ Флегонтовъ, придти къ Глбу и сказать: ‘съ чужого коня среди грязи долой!’ Я могу раздавить его, но не сдлаю этого: я предоставлю ему то, что для него прежде всего нужно въ жизни,— т. е. возможность жить въ деревн и работать для народа…
Анна Родіоновна. И взамнъ этого хотите отнять у него жену? Такъ?
Крузовъ. Ему нужна не жена, а деревня.
Анна Родіоновна (встаетъ, задыхаясь). Велите дать мн лошадь… Скорй! Я ду домой!
Крузовъ. Что это значитъ?
Анна Родіоновна. Вы хотите купить меня у мужа? O, какая это… Скоре вонъ отсюда!..
Крузовъ. Что вы говорите? И вы могли подумать?..
Анна Родіоновна. Я уйду пшкомъ!.. Я не могу!.. (Идетъ, за сценой звуки венгерки).
Крузовъ. Постойте! (Анна Родіоновна останавливается). Сегодня вы оба съ мужемъ оскорбили меня такъ, какъ меня никто еще въ жизни не оскорблялъ. (Вынимаетъ изъ кармана веселъ) Вотъ вашъ вексель! (Разрываетъ его на клочки). Теперь ступайте. (Анна Родіоновна стоитъ пораженная, влетаетъ танцующей походкой Карлъ Ивановичъ).

14. Карлъ Ивановичъ.

Карлъ Ивановичъ. Анна Родіоновна, осчастливьте!.. Андрей Павловичъ! (Беретъ Крузова подъ руку). Мы васъ увлечемъ, увлечемъ! Вы будете танцовать съ Анной Родіоновной…
Крузовъ (рзко освобождаетъ свою руку и говоритъ сухимъ, начальническимъ тономъ). Велите приготовить для Анны Родіоновны экипажъ. (Уходитъ. Карлъ Ивановичъ, опшенный, смотритъ вслдъ ему, потомъ на Анну Родіоновну и разводитъ руками. За сценой звуки венгерки. Появляется Гаврила Ивановичъ и Флегонтовъ, пародирующій венгерку, и группа зрителей съ Поскребинымъ во глав, который хохочетъ).

ЗАНАВСЪ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

Декорація 1-го дйствія. Деревья въ саду замтно пордли. Вечеръ. На кругломъ садовомъ стол горятъ дв свчи въ садовыхъ подсвчникахъ. За столомъ сидитъ Таня и читаетъ книгу. Анна Родіоновна тихонько покачивается на качеляхъ. Сцена освщается сбоку луннымъ свтомъ. Издали доносятся звуки гармоники и деревенской псни.

1. Анна Родіоновна, Таня (об въ теплыхъ платкахъ).

Анна Родіоновна (пожимаясь и кутаясь въ платокъ). Вечера длаются холодные.
Таня. Ты бы пошла лучше въ комнаты: ты такая зябкая.
Анна Родіоновна. Мн опротивли стны комнатъ. (Пауза). Скоро наступятъ темныя ночи. Будетъ идти по цлымъ недлямъ дождь, кругомъ будетъ слякоть… Вся жизнь замретъ вокругъ насъ, и сами мы замремъ… какъ т бабочки, которыхъ ты приколола на булавки… Фу, когда же замолчитъ эта несносная гармоника? Такъ бы зажала уши и бжала отсюда!
Таня. Въ Авдеев престольный праздникъ.
Анна Родіоновна. Что можетъ быть хуже этихъ деревенскихъ праздниковъ? (Пауза).
Таня. Мама, ты подешь на заводъ?
Анна Родіоновна (съ удивленіемъ). Зачмъ?
Таня. А какъ же, вдь ты — попечительница школы?
Анна Родіоновна. Я не буду попечительницей.
Таня. Почему?
Анна Родіоновна. Просто не хочу. (Пауза).
Таня. Что писалъ теб Андрей Павловичъ?
Анна Родіоновна. Когда?
Таня. А вчера онъ прислалъ теб письмо… вмст съ цвтами-то?
Анна Родіоновна. А,— ты видла?..
Таня. Что онъ пишетъ?
Анна Родіоновна. Тебя очень интересуетъ Андрей Павловичъ?
Таня. Я думала,— онъ самый счастливый, а онъ… А ему нехорошо живется…
Анна Родіоновна. Откуда ты это знаешь?
Таня. Онъ самъ говорилъ… тогда, на вечер у него. Отчего онъ такой?
Анна Родіоновна. (пытливо смотритъ на дочь). Поди-ка сюда. (Таня подходитъ и останавливается противъ матери, стараясь не глядть на нее). Ты въ послднее время стала со мной неоткровенна.
Таня (тихо). И ты тоже, мама.
Анна Родіоновна (съ изумленіемъ). Я? Что ты хочешь сказать этимъ?
Таня. Ты не такая, какъ была прежде, — а между тмъ…
Анна Родіоновна (съ невольной досадой). Не говори, пожалуйста, загадками.
Таня. Я съ тобой неоткровенна потому, что не умю говорить. И хочу, да не умю… А вотъ ты умешь, да не хочешь.
Анна Родіоновна. Просто потому, что ты не можешь понять меня: для этого надо пережить гораздо больше, чмъ ты пережила.
Таня. Ты привыкла смотрть на меня, какъ на двочку.
Анна Родіоновна (какъ бы сама съ собой). У которой больше общаго съ папой, чмъ съ мамой… Да, да… Тмъ лучше для тебя.
Таня (тихо, многозначительно). А я чувствую, что теперь у меня съ тобой много общаго… (Анна Родіоновна смотритъ на нее пытливо-вопросительно). Я вотъ прежде не понимала, а теперь понимаю, почему ты такъ любишь музыку. Вдь на словахъ ничего не выразишь, а въ музык…
Анна Родіоновна (смотритъ на нее). Да, да…
Таня. Я прежде не хотла учиться музык, а теперь хочу… Когда ты играла тамъ… на завод…— у меня сердце разрывалось не то отъ тоски, не то еще отъ чего-то… (Входитъ Корягинъ). Мн все представлялась какая-то особенная жизнь: и интересная, и страшная… И я все рвалась туда, точно взлетть хотла…

2. Корягинъ.

Корягинъ (здороваясь съ обими). Однако никуда не взлетли, а только оторвались отъ жизни и повисли между небомъ и землей?
Анна Родіоновна. Лучше быть между небомъ и землей, чмъ на такой земл, какъ въ нашемъ дрянномъ захолусть.
Корягинъ. Ну, спорить я не расположенъ… Глбъ Гавриловичъ дома?
Анна Родіоновна. Онъ съ утра ухалъ къ предсдателю управы.
Корягинъ. Что такое натворилъ у васъ староста?
Анна Родіоновна. Какой староста?
Корягинъ. Да Савостьянычъ то вашъ? Говорятъ, проворовался?
Анна Родіоновна. Очень можетъ быть.
Корягинъ. Впрочемъ, вы стали не отъ міра сего. (Къ Тан). Разскажите, пожалуйста, что такое вышло?
Таня (смутившись). Я сама хорошенько не знаю.
Корягинъ. Какъ? Вы, помощница отца, правая рука его, не знаете…
Таня. Да неужели это такъ важно?
Корягинъ. Послушайте, Татьяна Глбовна, тутъ проворовывается человкъ, къ которому вы вмст съ Глбомъ Гавриловичемъ привыкли, которому вы такъ довряли, — а вы говорите… Что же важно-то посл этого?
Анна Родіоновна. Мы такъ привыкли здсь ко всякимъ мерзостямъ, что…
Корягинъ (смотритъ на Таню). Сегодня у васъ видъ мечтательной барышни. (Заглядываетъ въ книгу, которую читаетъ Таня). Взялись за чтеніе жестокихъ романовъ?
Анна Родіоновна. Отчего же ей не читать жестокихъ романовъ? Если нтъ жизни, такъ пусть хоть романы будутъ.
Корягинъ. Гм… А вы сидите и любуетесь луной?
Анна Родіоновна. Сижу и любуюсь луной.
Корягинъ. Ну, а днемъ, когда луны нтъ, чмъ занимаетесь?
Анна Родіоновна. Да ничмъ… Подойду къ фортепьяно, возьму однимъ пальцемъ ноту и слушаю. (Таня слушаетъ, задумчиво смотря на матъ).
Корягинъ. И находите смыслъ въ этомъ занятіи?
Анна Родіоновна. Тутъ хорошо то, что смысла и не требуется.
Корягинъ. Вотъ какъ?
Анна Родіоновна. Худо, когда ищешь смысла въ своемъ дл — и не находишь его.
Корягинъ. Тогда надо бросить это дло и заняться тмъ, въ чемъ есть смыслъ, вотъ и все.
Анна Родіоновна. А въ чемъ онъ есть?
Корягинъ. Ну, философія пошла.
Анна Родіоновна (задумчиво). Чистый звукъ, чистое небо, чистый блый снгъ — хороши сами по себ, безъ всякихъ вопросовъ.
Корягинъ. Ну, хороши, да что мн съ ними длать? Во всякомъ случа, на одной красот далеко не удешь… Скажите лучше, какъ чувствуетъ себя Кириловна? Я зашелъ провдать ее.
Таня. Ей, кажется, полегчало.
Корягинъ. Температуру мрили?
Таня. Утромъ мрила: тридцать восемь и семь.
Корягинъ. А вечеромъ?
Таня. Я еще не… Сейчасъ поставлю градусникъ. (Встаетъ).
Корягинъ. Значитъ, вы попросту забыли? Надо было раньше сдлать… Эхъ, Татьяна Глбовна!
Таня. Я сейчасъ поставлю. Право, это ужъ не такъ важно… (Уходитъ въ крыльцо).

——

Анна Родіоновна. Вы все священнодйствуете надъ разными важными длами… величиной съ булавочную головку?
Корягинъ. А вамъ бы хотлось горами двигать?
Анна Родіоновна. Что мн за дло до вашихъ горъ? Пусть ихъ себ стоятъ спокойно на мст. А вотъ вы съ Глбомъ…
Корягинъ. Мы, Анна Родіоновна,— люди маленькіе, и дла у насъ поэтому маленькія.
Анна Родіоновна. И жизнь маленькая, и мысли, и чувства — все маленькое?..
Корягинъ. Совершенно врно. Но маленькое дло, Анна Родіоновна, все же лучше, чмъ большая праздность.
Анна Родіоновна. И любовь ваша къ Тан — тоже очень маленькая?
Корягинъ. Конечно, я не могу любить такъ, какъ любятъ герои вотъ этихъ (беретъ книгу, которую читала Таня) жесточенныхъ романовъ, но я смю думать, что моя любовь и серьезне, и лучше.
Анна Родіоновна. Если она выражается въ выговорахъ и нотаціяхъ, какъ у васъ, то я бы на мст Тани…
Корягинъ. Ну, ужъ коли пошло на правду, то я скажу вамъ, Анна Родіоновна, что вы первая портите дочь.
Анна Родіоновна. Я?
Корягинъ. Портите прежде всего своимъ примромъ, своимъ пренебреженіемъ къ окружающей васъ жизни, къ длу, къ людямъ…
Анна Родіоновна (подавивъ свое волненіе). Дале?
Корягинъ. А дале… Зачмъ вамъ понадобилось тащить Таню съ собой на заводъ?
Анна Родіоновна. Это что за вопросъ?
Корягинъ. Она съ тхъ поръ ходитъ, какъ шальная. Разв вы не видите? Какимъ дурманомъ тамъ опоили ее? Господа въ род Крузова дйствуютъ на молодыя головы, какъ вредный наркозъ… особенно когда эти головы не знаютъ еще ни людей, ни жизни…
Таня (входитъ). У меня разбился градусникъ. Пойду въ больницу, возьму… (Идетъ и встрчается съ Марьей Платоновной, одтой въ дорогу).

3. Марья Платоновна.

Марья Платоновна. Здравствуйте, Танечка! (Здоровается). Докторъ здсь?
Таня. Здсь. (Идетъ за Марьей Платоновной).
Марья Платоновна (здоровается съ Анной Родіоновной). Здравствуйте. (Корягину) Ульяновъ помираетъ. Сейчасъ ду къ нему. За вами захала… Подемте!
Корягинъ. Зачмъ? Прежде еще можно было бы полчить его стрихниномъ, а теперь… Какая цль хать? Все равно, помретъ.
Марья Платоновна. Ахъ, никакой тутъ цли не нужно!
Корягинъ (пожимая плечами). Хорошо, създимъ. Я сейчасъ, только на старуху взгляну (уходитъ въ крыльцо).
Таня. Что такое съ Ульяновымъ?
Марья Платоновна. Допился таки, постылый. Вчера зазжала къ нему — раздуло всего, лицо багровое, глаза помутились…
Анна Родіоновна (морщится съ выраженіемъ боли). Да не разсказывайте вы, ради Бога! (Вскакиваетъ съ мста и ходитъ). Вдь это просто нестерпимо!
Марья Платоновна. Ну, ну… Я молчу. (Входитъ Домна Захаровна съ книгой). Экая вы ‘не тронь меня’!

4. Домна Захаровна.

Домна Захаровна. Здравствуйте… Здсь мужъ? У васъ?
Марья Платоновна. А вы бы сначала поздоровались по-человчески.
Домна Захаровна. Какъ еще здороваться? Я не аристократка, не дама изъ Амстердама. (Тан). Принесла вамъ книжку. (Отдаетъ книгу). Благодарствуйте.
Таня. Обмнить хотите?
Домна Захаровна. Нтъ ужъ… (Высматривая, не спрятался ли гд мужъ). Куда тутъ читать! Это вы все читаете да гуляете. Завидки на васъ берутъ. А намъ не до гулянокъ: все заботы да непріятности разныя. Бгай вотъ за мужемъ: то индюкъ пропадетъ, то мужъ (высматриваетъ).
Марья Платоновна. А вы подъ столъ загляните.
Домна Захаровна. Пожалуйста, не стройте надо мной надсмшковъ. Я знаю, что онъ сюда пошелъ.
Таня. Его нтъ у насъ, Домна Захаровна. Онъ къ намъ съ завода не ходитъ.
Домна Захаровна. Нтъ, я знаю, онъ прячется отъ меня. (Анн Родіоновн): Вы ему, должно-быть, все на фортепьянахъ играете? Гршно вамъ: мужа совсмъ у меня отъ дома отбили.
Анна Родіоновна. Домна Захаровна, избавьте меня отъ этихъ сценъ.
Домна Захаровна. Я за мужемъ пришла! Я въ своемъ прав! Онъ дтей малыхъ совсмъ забросилъ: каждый день изъ дому бгаетъ.
Анна Родіоновна. Пожалуйста, не кричите на меня своимъ кухарочьимъ голосомъ.
Домна Захаровна. ‘Кухарочьимъ’? (Съ сердитыми слезами). И не такимъ еще закричишь, коли у тебя на ше прорва дтей сидитъ малъ-мала меньше! Вамъ-то въ полагоря безъ маленькихъ дтей-то. Схоронили мальчишку — теперь гуляй на вс четыре стороны!
Анна Родіоновна (судорожно хватается за сердце). Злая, безсовстная! Она нарочно о дтяхъ… Стыда нтъ! Жалости нтъ! (Страшно разстроенная, уходитъ въ комнаты).
Таня. Мамочка, мамочка! (Убгаетъ за ней).
Марья Платоновна (Домн Захаровн). Взбалмошная баба! (Идетъ). Ревнуетъ мужа ко всмъ женщинамъ въ мір, какъ своего индюка къ чужимъ индюшкамъ… (Уходитъ).
Домна Захаровна. А вы вс — кликуши, психопатки, читательницы! (Кричитъ). Егоръ, у меня не отбгаешься! Я съ тобой еще по свойски поговорю! (Идетъ и встрчается съ Гаврилой Ивановичемъ, который входитъ изъ парка въ дворянской фуражк, съ тростью. Онъ немного навесел).

5. Домна Захаровна, Гаврила Ивановичъ.

Гаврила Ивановичъ (издали при вид Домны Захаровны). ‘Пыря, пыря’! (Подходитъ). Мужа ищете? Вашъ благоврный въ деревн брагой угощается.
Домна Захаровна. Брагой?.. Ахъ, онъ… Чуяло мое сердце: каша-то вчера изъ горшка вылзла! Ну, погоди-жъ ты! (Быстро уходитъ. Изъ крыльца выходитъ Корягинъ).

6. Гаврила Ивановичъ, Корягинъ.

Корягинъ. Кто это: Домна? А Марья Платоновна ушла? Здравствуйте. (Здоровается съ Гаврилой Ивановичемъ).
Гаврила Ивановичъ (скандируя). Привтъ мой вамъ, почтеннйшій мой докторъ! (Вшаетъ фуражку на сучокъ). А я сейчасъ заходилъ въ деревню, полюбовался на праздникъ. Меня, вдь, любятъ тамъ… Я почему-то большое вліяніе имю на нихъ… Подхожу къ околиц, а тамъ ужъ драка идетъ. ‘Что вы, говорю, православные, длаете’. А православные такъ и чешутъ… Хе, хе!.. Завтра будутъ у васъ въ больниц увчные: предсказываю вамъ. И вдь что, безобразники, длаютъ: у нихъ хлба нтъ, а они брагу варятъ. Развратился народъ,— я всегда говорилъ это. (Слышенъ звукъ подъхавшаго экипажа).
Корягинъ. Ну, да вдь не вс варятъ. Чмъ говорить-то, вы-бы лучше не ходили къ нимъ пить эту брагу.
Гаврила Ивановичъ. Нельзя: надо жить съ народомъ общей жизнью. Народъ празднуетъ,— и я праздную. Тутъ — идея… Вдь деревня, знаете, чмъ хороша: всегда можно выпить на свжемъ воздух… (Входитъ Черемисовъ). А, Глбъ многострадальный!

7. Черемисовъ (не то сердитый, не то озабоченный), потомъ Таня.

Черемисовъ. Здравствуйте, докторъ. (Пожимаетъ руку Корягину, потомъ нехотя здоровается съ отцомъ, который протягиваетъ ему руку).
Корягинъ. За что вы прогнали старосту?
Черемисовъ. Лукавый старичишка!
Гаврила Ивановичъ. Именно ‘лукавый’! Я всегда говорилъ это.
Черемисовъ. Никогда вы не говорили этого, а всегда стояли за него горой.
Гаврила Ивановичъ. Я? (Вздергиваетъ плечами, потомъ идетъ къ столу, беретъ книгу, приставляетъ лорнетъ къ глазамъ и, щуря одинъ глазъ, силится прочесть).
Корягинъ. Что же, онъ обманывалъ васъ?
Черемисовъ. Сно у меня воровалъ… Но что хуже всего: своего же брата — мужика грабилъ: ужилилъ часть лса, который я пожертвовалъ погорльцамъ. Да много разныхъ плутней… Я утшаюсь тмъ, что все это отрыжка крпостничества и отживаетъ свой вкъ, а молодое поколніе…
Корягинъ. Да, да… Ну, мн надо хать. (Прощается).
Черемисовъ. Куда?
Корягинъ. Къ Ульянову.
Черемисовъ. Да, онъ совсмъ плохъ. Жаль парня: хорошая душа, широкая.
Корягинъ. Гнилое дерево. (Уходитъ. Таня сбгаетъ съ террасы и торопливо подходитъ къ отцу).
Таня. Здравствуй, папочка (цлуетъ отца и идетъ).
Черемисовъ. Куда же ты? Мы съ тобой цлый день не видались.
Таня. Въ больницу надо: за градусникомъ для Кирилловны.
Черемисовъ. Намъ и поговорить-то съ тобой путемъ некогда. Эхъ!.. Мама дома?
Таня. Она въ спальн. (Уходитъ. Черемисовъ ходитъ по саду, поглядывая на отца и хмурясь съ видомъ человка, собирающагося начатъ непріятный разговоръ. Вдали слышится визгливая бабья псня).
Гаврила Ивановичъ (оставляетъ книгу). Н-да… Савостьянычъ, Ульяновъ — все это очень грустно, но зато… погляди, Глбъ, какой вечеръ. Луна… Звуки псни… Хочется посидть, помчтать. Жаль, что дамскаго общества нтъ. Хоть бы Марью Пантагоновну, что ли… Впрочемъ, она существо безполое… Вообще, Глбъ, надо смотрть на жизнь съ философской точки зрнія.
Черемисовъ. Э, подите вы съ своей философской точкой!
Гаврила Ивановичъ. Я вижу, ты разстроенъ… Я понимаю это: ‘и скучно, и грустно, и некому руку пожать’… Я бы на твоемъ мст тоже… (Многозначительно) Да, я понимаю тебя (направляется къ террас). ‘А годы проходятъ, все лучшіе годы’…
Черемисовъ. Постойте, папаша, вы куда?
Гаврила Ивановичъ. Да что то сть захотлось. Пойдемъ, выпьемъ травничку?
Черемисовъ. Погодите минуту… (Не глядя на отца). Сейчасъ я зазжалъ къ Флегонтову.
Гаврила Ивановичъ. Да… Ну, и что же?
Черемисовъ. Вы брали у него деньги?
Гаврила Ивановичъ. Ну да, бралъ… Триста рублей…
Черемисовъ. Не триста, а пятьсотъ.
Гаврила Ивановичъ. Или пятьсотъ? Не помню хорошенько… Да, да, именно пятьсотъ. Ну, что же изъ этого? Я взялъ ихъ на попечительство.
Черемисовъ. И проиграли въ город въ карты?
Гаврила Ивановичъ. Ну да, со мной случай вышелъ… Но я, конечно, выплачу.
Черемисовъ. Изъ какихъ денегъ?
Гаврила Ивановичъ (съ видомъ оскорбленнаго достоинства). Ты, кажется, хочешь сказать, что я не кредитоспособенъ?
Черемисовъ. Да, не вполн. Я знаю, что вы способны брать въ кредитъ, но способны ли отдавать — сомнваюсь.
Гаврила Ивановичъ. Глбъ?!
Черемисовъ. А зачмъ вы поручились Флегонтову моимъ именемъ, что и попечительство, и земство купитъ муку у него, а не у Кувшинова?
Гаврила Ивановичъ. Кто оклеветалъ меня? кто? Я просто взялъ у него деньги въ возмездіе за твоего бычка.
Черемисовъ. Да вдь теперь про насъ съ женой распускаютъ слухи, будто мы, подъ прикрытіемъ попечительства, занимаемся гешефтами, что мы взяли съ Флегонтова большія деньги, обобрали Ульянова, Крузова и еще чортъ знаетъ кого… Вы позорите меня!
Гаврила Ивановичъ. Покорно благодарю! На васъ съ женой злятся въ узд, про васъ распускаютъ разныя сплетни,— а я оказываюсь виноватъ? Вотъ это значитъ: ‘другъ на дружку, а вс на Петрушку!’
Черемисовъ. Да неужели вы не понимаете, что вы сдлали? Вдь вы просто-напросто взяли съ Флегонтова отъ моего имени взятку! (Анна Родіоновна выходитъ на террасу съ книгой).
Гаврила Ивановичъ. Я! Взятку?!. И это говоришь ты? Боги безсмертные, вотъ до чего я дожилъ! (Показываетъ на свою голову) Вдь эта голова за всхъ думала, вдь это сердце за всхъ страдало! Ржьте меня! Терзайте меня!
Черемисовъ (морщится). Э… папаша!
Гаврила Ивановичъ. Я не мальчишка… Я всегда былъ душой общества! Весь домъ мною держался! Меня вс уважали… меня умли цнить… Я сейчасъ докажу теб, насколько я былъ популяренъ! (Торопливо идетъ въ комнаты). Ты увидишь, увидишь… (Проходя мимо Анны Родіоновны). Это все вы натравливаете его на меня! вы, вы, вы! (Уходитъ въ комнаты).
Анна Родіоновна. (съ тоской и отвращеніемъ въ тон). Глбъ, зачмъ эти сцены? Все равно, все останется по старому… съ той только разницей, что насъ будутъ считать взяточниками (сходитъ съ террасы).
Черемисовъ. Нтъ, по старому не останется! Я положу этому конецъ… Много я отъ него переносилъ, но ужъ это… Я не позволю втаптывать въ грязь наше доброе имя! Флегонтову я верну деньги, а отца заставлю… (Входитъ въ возбужденіи Гаврила Ивановичъ, неся вышитую подушку, вышитыя туфли и жбанъ, вдали слышны пьяные крики).
Гаврила Ивановичъ. Вотъ! вотъ, какъ меня цнили! Земскія учительницы вышиваютъ мн подушки! земскія акушерки дарятъ мн туфли! признательные крестьяне подносятъ мн жбанъ,— а ты… И это за вс мои труды и попеченія?
Черемисовъ. Кому вы это говорите? Вс ваши труды заключались въ томъ, что вы прокутили имніе, разорили насъ, влзли въ долги, съ которыми я еще до сихъ поръ не раздлался. Мн надо было нсколько лтъ работать, какъ каторжному, чтобы не все еще здсь пошло прахомъ.
Гаврила Ивановичъ. Лжешь! Ты самъ раскидалъ деньги на своихъ сиволапыхъ! Теб мужикъ дороже отца родного? Мужику почетъ, а отца на живодерню? Такъ? Нтъ, мое терпніе наконецъ истощилось! Я молча несъ крестъ свой… Я долго молчалъ,— а теперь скажу, какъ Тургеневъ: ‘довольно’! (Надваетъ фуражку, идетъ и останавливается). Да, довольно! (Уходитъ). (Слышны звуки гармоники и дтскій плачъ).

——

Анна Родіоновна (съ злымъ смхомъ). Прелестне всего то, что онъ пойдетъ сейчасъ въ деревню, будетъ болтать съ бабами, угощать ихъ сладкой водкой и разсказывать всмъ и каждому, какъ онъ облагодтельствовалъ насъ…
Черемисовъ. Что же тутъ смшного? не понимаю…
Анна Родіоновна. Мн забавно смотрть, какъ ты здсь всю жизнь надрываешься, воображая, что тебя поймутъ, оцнятъ, поддержатъ… ха, ха.
Черемисовъ. Не вс же такіе, какъ мой папенька.
Анна Родіоновна (съ накопившимся болзненнымъ раздраженіемъ). Другіе то лучше его? Домна Захаровна, напримръ,— этотъ ‘самородокъ?’ Или твой милый Савостьянычъ, этотъ ‘хорошій русскій типъ’? Ха, ха! Да вс здсь, вс! Везд, куда ни посмотришь, темно, грязно, мерзко… O, какъ мн противно здсь все… даже эти деревья, которыя вчно у меня передъ глазами!
Черемисовъ. Анна, что съ тобой?
Анна Родіоновна. А мы продолжаемъ сидть здсь, изнывать, колотиться головами объ стну — и все ради этого идола: деревни. O, какъ я ненавижу эту безсмысленную глыбу, которая придавила васъ всхъ! Мн противенъ этотъ дикій народъ, противны ихъ грубые голоса, ихъ пьяныя псни и вчная брань, и вчное попрошайничество, ихъ отвратительныя избы, эти гнзда заразы, и грязь, грязь везд: на ихъ улицахъ, на ихъ дтяхъ, на одежд, на лицахъ…
Черемисовъ. Анна, Анна, ты столько лтъ прожила среди народа — и ты не хочешь понять…
Анна Родіоновна (запальчиво перебивая его). Здсь, среди твоего народа, погибло самое для меня дорогое въ жизни: мой сынъ!
Черемисовъ. Ты хочешь все свалить на деревню?
Анна Родіоновна. Вдь изъ нея же, изъ твоей милой деревни, пришла сюда зараза и отняла у меня ребенка, а мы, сидя въ этой проклятой глуши, были безсильны: мы не могли отстоять его… Онъ былъ здоровъ, игралъ… качался вотъ тутъ (указывая на качели)… и вдругъ налетла смерть… смерть!
Черемисовъ (стараясь успокоить ее). Анна, Анна!
Анна Родіоновна. Деревня сгубила нашего ребенка!.. Неужели ты не понимаешь? (Истерически). Да пойми же, пойми!
Черемисовъ (понуря голову, глухо). Анна, не вспоминай… Его не воскресишь, только душу надорвешь. Надо о живомъ думать. Анна, скажи мн: неужели вотъ т… мужицкія дти, которыя массами болютъ, уродуются, мрутъ кругомъ насъ… тотъ же Вася Гусевъ, раздавленный телгой…— неужели они не возбуждаютъ въ теб никакого участія? Анна, неужели сердце твое закрылось для всего на свт?
Анна Родіоновна (съ взрывомъ ожесточенія). А, пусть ихъ хоть вс перемрутъ! (Съ рыданіемъ). Мой-то… мой-то вдь умеръ!
Черемисовъ (глубоко тронутый, старается побороть свое волненіе). Анна, Анюта… (Старается ласками успокоить ее). Ну, полно же… Я знаю, какъ велика твоя мука… Не вспоминай… Не нужно… Ты изведешься такъ… Ну, полно же, полно… прошу тебя!
Анна Родіоновна. Теб легко: ты никогда не любилъ его… нашего бднаго мальчика. Ты сразу успокоился.
Черемисовъ (съ горечью). Я не любилъ?
Анна Родіоновна. У тебя всегда былъ одинъ кумиръ: твой народъ! На долю нашего ребенка не очень-то много оставалось въ твоемъ сердц.
Черемисовъ. Я не любилъ его? Анна, ты не знаешь, что говоришь. Когда онъ умеръ, я убгалъ изъ дому, чтобы ты не видала моего сумасшедшаго горя… Я справился съ собой: я загналъ свою тоску глубоко… на самое дно души… заставилъ себя вспомнить о томъ, чего требовали отъ меня долгъ и состраданіе… Да, я справился съ собой… Но и теперь подчасъ мой сынъ, какъ живой, стоитъ у меня передъ глазами и рветъ мн сердце. Мн чудится его голосъ: я слышу, какъ онъ зоветъ меня… я бываю готовъ откликнуться, а потомъ вспомню все, и…
Анна Родіоновна (плачетъ). Колюшка мой, Колюшка мой…
Черемисовъ (длаетъ страшное усиліе надъ собой и подавляетъ свое волненіе). Не надо думать о мертвыхъ… Не надо оглядываться назадъ. Это мшаетъ жить, работать, отнимаетъ силы, растравляетъ душу… Анна, не надо!
Анна Родіоновна (отираетъ слезы и встаетъ съ видомъ человка, принявшаго роковое ршеніе). Глбъ, удемъ отсюда!
Черемисовъ (не понявъ хорошенько). Куда? Мн теперь никакъ нельзя ухать. Ты знаешь, что попечительство только что стало у меня налаживаться, вотъ Духанинъ хочетъ примкнуть, Лазуринскій тоже подбираетъ компанію… Лубковъ пишетъ мн изъ Москвы, что онъ организуетъ тамъ кружокъ… Гд его письмо-то? (Шаритъ въ карман). А уду я, и къ моему возвращенію опять все рухнетъ.
Анна Родіоновна. Возвращаться и не надо.
Черемисовъ. Что ты говоришь, Анна?
Анна Родіоновна. Да, да, совсмъ переселиться отсюда
Черемисовъ. Анна, подумай, если мы и подобные намъ будутъ бжать изъ деревни, съ кмъ же останется народъ? Съ Крутогоровыми, Флегонтовыми, Черничкиными?
Анна Родіоновна. А я теб говорю: дальше, дальше отсюда, отъ этого страшнаго мста, гд я похоронила и сына моего, и молодость, и талантъ, и все, что было во мн живого…
Черемисовъ (ошеломленный). Ты похоронила свою молодость? Ты жалуешься?.. Значитъ, дло, ради котораго ты пошла сюда со мной, всегда было теб чуждо? Да разв ты не была моей подругой, помощницей? Нтъ, ты была ею,— слышишь ли: была!
Анна Родіоновна. Я обманывала и тебя, и себя, и только Крузовъ научилъ меня быть искренней…
Черемисовъ (внутренно вздрогнувъ). Крузовъ?
Анна Родіоновна. Да, онъ одинъ осмлился посмотрть правд прямо въ глаза.
Черемисовъ. Правд? Какой правд?
Анна Родіоновна. А мы вс слишкомъ изолгались передъ самими собой и отъ этого стали трусами. Ты не посмешь признаться даже самому себ, что твой народъ, для котораго мы жертвовали своими силами, средствами, нервами, остается все такимъ же темнымъ, грубымъ, что онъ готовъ продать тебя первому встрчному кулаку…
Черемисовъ. Неправда! Клевета на народъ!
Анна Родіоновна. Нтъ, ты скажи лучше, чмъ отплатилъ теб народъ за твои попеченія? Благодаренъ онъ теб за нихъ? Любитъ онъ тебя? Жалетъ?
Черемисовъ. А кто его любилъ, кто его жаллъ? Отвть мн, если можешь. Мы расплачиваемся за грхи нашихъ отцовъ, и это тоже правда, потому что этого требуетъ справедливость, совсть… даже простое человческое чувство. Вотъ объ этой-то правд вы съ Крузовымъ и забыли… Да!.. А благодарности народа мн не надо, и не за что ему благодарить насъ: вс мы его должники неоплатные, а онъ нашъ кредиторъ. Да, Анна, да! Очень терпливый кредиторъ…
Анна Родіоновна (съ взрывомъ болзненнаго раздраженія). Нтъ, ужъ мы достаточно заплатили этому кредитору! Теб хочется, чтобы онъ вытянулъ изъ насъ послднія жилы? Да я-то не хочу этого! (Сдерживается и говоритъ серьезнымъ искреннимъ тономъ). Глбъ, если ты хоть сколько-нибудь любишь меня, ты бросишь это чудовище-деревню, которое погубитъ всхъ насъ. Вдь прежде мы хоть узжали отсюда, а послдніе годы живемъ безвыздно въ этомъ склеп… Я измучилась здсь. У меня передъ глазами все только убожество, нищета, разрушеніе. Вижу больницу, и на меня оттуда ветъ смертью. Вижу дтей около школы и вспоминаю своего мальчика… Прохожу по деревн: грязь, гнилая солома, раззореніе… Все только срое, угрюмое, жалкое. Ни тни красоты, ни тни радости! Все это камнемъ ложится на душу. Все у меня изныло внутри…
Черемисовъ. Да пойми же, Анна, что твое спасенье здсь, среди чужого горя и нищеты! Не отъ деревни теб надо спасаться, а отъ себя самой. Ты сама, какъ ржавчина, подтачиваешь свою душу. Стань ближе къ людямъ, утопи свою муку въ мор чужихъ страданій, и теб будетъ легче, легче… поврь мн, Анна!
Анна Родіоновна (съ горькой усмшкой). Утопить свою муку? Пробовала, да видно вода не принимаетъ… Ты ршительно не хочешь ухать отсюда? Даже посл того, что ты слышалъ отъ меня?
Черемисовъ. Анна, это невозможно. Бросить народъ въ то время, какъ на него надвигается бда? Да ужъ одна мысль о томъ, что тутъ безъ меня длается… Да я просто не имю права ухать.
Анна Родіоновна (подходитъ къ мужу и говоритъ очень серьезно и многозначительно). Глбъ, вдь я сейчасъ не одну себя жалю… Я хочу и тебя пожалть… Ты осунулся, постарлъ. Ты всегда стараешься скрыть отъ меня всякія бды, но я все знаю… Я тебя жалю — пойми! И потому говорю теб: удемъ вмст. Для меня это дло не шуточное — поврь мн! Я слишкомъ много ставлю на карту. Удемъ, пока не поздно!
Черемисовъ. Да пойми же, Анна, что я родился тутъ, выросъ среди этого народа, сроднился съ нимъ. Моя жизнь переплелась съ его жизнью тысячью нитей… Я чуть не всхъ знаю лично. Я тутъ крестилъ, училъ, внчалъ, хоронилъ, устраивалъ ихъ семейныя дла, входилъ въ ихъ интимную жизнь. Деревня знаетъ, что есть вблизи нея человкъ, который болетъ за нее сердцемъ, думаетъ о ней, готовъ придти къ ней на помощь въ тяжелую минуту… Разв одного этого мало? Народъ грубъ, теменъ, говоришь ты? Такъ это еще больше обязываетъ меня быть здсь. Если сами они темны, если дти ихъ темны, такъ внуки перестанутъ быть темными… Анна, какъ я могу сбжать отъ нихъ? Да меня замучитъ совсть, я буду презирать себя, какъ дезертира, какъ измнника. Пойми же, Анна, пойми, ради Бога, что тутъ у меня не упрямство, не капризъ: тутъ для меня вопросъ совсти, тутъ дло всей моей жизни!
Анна Родіоновна. Довольно, Глбъ. Все сказано между нами. Для меня тоже ршался вопросъ жизни. Я хотла ухать съ тобой, теперь я уду съ Крузовымъ.
Черемисовъ (не понимая еще настоящаго значенія ея словъ). Съ Крузовымъ? Какъ? Почему съ Крузовымъ? И куда? Въ Петербургъ?
Анна Родіоновна. Ты меня не понялъ… Я уду навсегда, совсмъ.
Черемисовъ. Какъ?
Анна Родіоновна. Я не вернусь больше…
Черемисовъ (ошеломленный). Ты не вернешься? Постой, Анна, дай опомниться…
Анна Родіоновна. Я не нужна ни теб, ни твоей деревн… Единственно, кому я нужна,— это Крузовъ, и я уду съ нимъ.
Черемисовъ. Анна, да ты безумствуешь!
Анна Родіоновна. Нтъ, я была безумна, когда замуровала себя здсь ради твоего народа!
Черемисовъ. Ты раскаиваешься въ томъ, что вышла за меня, а не за Крузова? Значитъ,ты и въ этомъ обманывала меня? И тутъ была ложь? Ты любишь его, а не меня?
Анна Родіоновна. Я никого не люблю.
Черемисовъ. Никого? Такъ зачмъ-же тутъ Крузовъ? При чемъ-же тутъ Крузовъ?
Анна Родіоновна. Мы съ нимъ подъ пару. Онъ тоже не вритъ ни въ какое ‘дло жизни’ и тоже ни къ чему ни приросъ.
Черемисовъ. Анна, какъ мн понимать тебя? Чего-же ты хочешь отъ жизни?
Анна Родіоновна. Ничего я отъ нея не хочу. Мн твоей жизни не нужно: я не гожусь для нея. Мн надо только убжать отъ нея куда-нибудь подальше, отгородиться стной отъ ея безобразій, не видть ея, не слышать, не замчать…
Черемисовъ. Чмъ ты отгородишься отъ нея? Такой стны для тебя не существуетъ!
Анна Родіоновна (наполовину сама съ собой). Искусство, красота, музыка… Будемъ скитаться съ Крузовымъ, какъ вчные жиды, изъ одного мста въ другое, безъ оглядки на себя, безъ всякихъ связей съ жизнью… точно въ аэростат, который носится надъ землей. Будемъ опьянять себя искусствомъ, звуками, картинами, театрами…
Черемисовъ. Вы будете осматривать музеи, выставки, покупать картины… на Крузовскія деньги? Устраивать концерты, поощрять искусство… ха, ха! Прекрасное зрлище! Но,— Анна, гд-же стыдъ-то, отъ котораго у всякаго честнаго человка краска бросается въ лицо?
Анна Родіоновна. А твой стыдъ куда двался? Пока мы будемъ устраивать концерты, ты станешь благодтельствовать крестьянамъ… тоже на Крузовскія деньги! (Черемисовъ длаетъ удивленный и негодующій жестъ). Да, да! Вдь ты отлично знаешь, что все здсь принадлежитъ ему. Значитъ, ты успокоился посл того, какъ онъ уничтожилъ вексель?
Черемисовъ (сдавленнымъ голосомъ). Анна, не говори мн такихъ оскорбительныхъ словъ. Я не успокоюсь до тхъ поръ, пока не выплачу ему все, до копйки. Я говорилъ сегодня съ Флегонтовымъ: я продамъ ему имніе,— и тогда…
Анна Родіоновна. И тогда все-таки останешься здсь?
Черемисовъ. Да, потому что можно помогать не одними деньгами… И не одними рублями живъ будетъ человкъ. И ты останешься съ нами… Все, что ты говорила сейчасъ, я считаю за бредъ… Ты подешь въ Петербургъ къ сестр, отдохнешь, освжишься и опять вернешься къ намъ. (Входитъ Таня съ градусникомъ и, заслышавъ послднія слова, замираетъ въ испуг).
Анна Родіоновна. Я никогда не вернусь къ вамъ.
Таня (бросается къ матери и кричитъ, задыхаясь). Мама! Мама!.. Ты не удешь отъ насъ! Нтъ, нтъ! Мамочка!?
Анна Родіоновна. Пусти! (Освобождается отъ нея и отходитъ въ сторону).
Таня (бросаясь къ отцу). Папа, что-же это? Она хочетъ ухать? Она не вернется? Господи, что мы за несчастные!
Черемисовъ (обнимая дочъ). Таню-то, Таню-то пожалй! Прожить столько лтъ вмст и вдругъ бросить все: мужа, семью, дло!.. Нтъ, ты не ршишься на это! Ты не имешь права! Это безчеловчно! Это безчестно! Да я просто не пущу тебя! (Съ отчаяніемъ). Ахъ, я все не то говорю! Зачмъ все это сразу обрушилось на меня?!
Анна Родіоновна (останавливается у террасы). Хорошо, я останусь здсь… Боюсь только, что съ каждымъ днемъ я все больше буду ненавидть твой народъ и все, что меня здсь окружаетъ… а потомъ и тебя съ дочерью! (Уходитъ въ комнаты).

ЗАНАВСЪ.

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Большая комната, просто меблированная. Противъ зрителей стеклянная дверь, ведущая на балконъ, и окна. По правой сторон тоже окна. Въ правомъ углу старинное фортепіано. По стнамъ полки съ книгами. Налво дв двери. Сумерки. Сквозь стекла двери и оконъ можно различить пожелтвшую листву сада.

I. Кирилловна. Любаша.

Любаша (подметаетъ полъ. Кирилловна сметаетъ тряпкой пыль съ мебели, полокъ, книгъ).
Кирилловна. Покамстъ я хворала, тутъ щетка-то, чай, и не гащивала? Ишь, пыли-то сколько развели… эвона, эвона! Ты, знать, Любашка, съума сошла со своими книжками,— право! Да вс вы тутъ…
Любаша. Легла бы ты лучше, баушка, пожалла бы свою старость.
Кирилловна. ‘Легла-а?!’ Что я за барыня? Нтъ, постой, я тутъ такую пыль подыму!
Любаша. Ну, вотъ ты все говорила: не надо лчить… Вылчилъ же тебя Митрій Николаичъ.
Кирилловна. И даже вовсе не онъ.
Любаша. А кто же?
Кирилловна. Бабочка такая въ Авдеев есть: черезъ нее я и свтъ увидала. Вотъ кабы Анна-то Родіоновна поклонилась ей, она бы у нея болзь отвела: порчу вотъ какъ сымаетъ!
Любаша. Да нешто барыня у насъ порченая? Что ты, баушка!
Кирилловна. Да ужъ дло видимое. А кто испортилъ? Домна — вотъ кто! Съ сердцовъ за мужа. Злющая вдь она, поганка.
Любаша. Мало ли, баушка, что люди болтаютъ. Все это по глупости.
Кирилловна. Ты больно умна! Не знаешь, какъ людей портятъ? Вотъ зашьютъ теб въ перину башмаки или чулокъ подбросятъ на дорогу съ худымъ словомъ,— и затоскуешь, инда высохнешь вся, какъ лучинка. Вонъ Агафью изъ Демидовки какъ испортили? Странникъ съ Афона ее отчитывалъ: ‘у тебя, говоритъ, на каждой вещи чертикъ — тьфу! — сидитъ’.
Любаша. Э, врутъ все!
Кирилловна. ‘Врутъ’? Ты врь старымъ людямъ, а не книжкамъ. И отчего это у насъ въ дом такое напущеніе пошло? Что Анна Родіоновна, что Танечка — вс разбились въ мысляхъ. Ужъ на что Гаврила Иванычъ,— и тотъ, слышь, съ предводителемъ какіе-то горшки откапываетъ, а когда же Гаврила Иванычъ такими длами занимался? Напущеніе, право напущеніе. Прежде въ земл не копались, а всего было много, а теперь горшки откапываютъ, а во всемъ пошло хуже да хуже… Въ деревн сказываютъ, знаменья всякія начались. Быдто вотъ идешь ты въ чистомъ пол, на неб ни тучки,— ничего… и вдругъ быдто шаръ летитъ… и кружитъ и кружитъ… и вдругъ теб къ ногамъ — бухъ! Обкатится этакъ округъ тебя — да какъ лопнетъ! Такъ вотъ теб, стало быть, золотомъ весь и разсыпится… Да! (Увидавъ на стол коробку съ коллекціей) А это что такоеча? Откудова? (Беретъ коробку и смотритъ).
Любаша. Не трожь, баушка: это барышнина комплекція.
Кирилловна (ворчитъ). ‘Комплекція’! Еще что выдумаешь? Натаскали въ комнаты всякихъ гадовъ. (Любаша видитъ раскрытую книгу, беретъ ее и старается прочитать что-нибудь въ сумеркахъ).
Любаша. Это все къ наук принадлежитъ.
Кирилловна. Мудруешь больно. Гадина — она гадина и есть. Выходила бы замужъ лучше, а она вотъ что-то…
Любаша. Кто? барышня-то?
Кирилловна. А кто же? Не дурнушка она у насъ, не кособокая какая. (Стираетъ пыль съ книгъ). Книговъ-то какая пропасть проваленная! И для чего это господа книжки пишутъ?
Любаша. Извстно, баушка, для чего:— для жалости.
Кирилловна. Только пыль разводить. (Взглянувъ на Любашу). А ты опять уткнулась? Эхъ, мужа-то у тебя нтъ: бить-то тебя некому. Брось! (Любаша оставляетъ книгу и опять начинаетъ мести).

2. Таня.

Таня. Кирилловна, теб докторъ не веллъ много двигаться.
Кирилловна. А кто же безъ меня сдлаетъ? (Указывая тряпкой на бюсты). Болванчиковъ-то обметать, аль нтъ?
Таня. Какихъ болванчиковъ?
Кирилловна (указывая на бюсты). А вонъ…
Любаша. Экъ, баушка, брякнула! (Смется).
Кирилловна. Ну, ну, не глупе тебя… Обметать что ли?
Таня. Не нужно… все равно… оставь. (Подходить къ двери и задумчиво смотритъ въ садъ).
Кирилловна (замахиваясь тряпкой на Любашу, которая смется и крутитъ головой). Нишкни, ты! Вотъ такъ тряпкой грязной и ляпну! (Тан). Лампу, что ли, зажечь? Дни-то какіе махонькіе стали.
Таня. Зажги.
Кирилловна. Спички-то? (Уходитъ).
Любаша (участливо). Грустливы ты что-то, барышня. И книжекъ не читаете, а бывало, все съ книжкой.
Таня (разсянно). Да, да, а ты какъ?.. читаешь?
Любаша. Вотъ какъ читаю. Меня, барышня, ваши книжки вотъ какъ привчаютъ.
Таня (съ грустной улыбкой). А вотъ меня он ужъ больше не привчаютъ.
Кирилловна (входя со спичками). Обидно мн, барышня: Любк платокъ подарили, а мн шишь съ масломъ.
Таня. Да вдь ты — старуха, ты не будешь цвтное носить.
Кирилловна. Вотъ только надть стыдно, а ужъ какъ хорошо-то! Извстно, человкъ два раза въ жизни глупъ бываетъ: въ дтств, да въ старости… (Подставляетъ стулъ и лзетъ, чтобы зажечь висячую лампу).
Любаша. Не лазь, баушка: я зажгу… (Зажигаетъ лампу).
Кирилловна. Ты, чай, и ланпу-то не оправила? Карасину-то, кажись, мало… Ну, да авось хватитъ. Что зря жечь-то? (Идетъ и опускаетъ у оконъ занавски. Таня задергиваетъ дверь портьерой и отходитъ).

3. Марья Платоновна.

Марья Платоновна (входитъ). Здравствуйте, Танечка! (Здоровается). А мы тутъ Ульянова схоронили. (Вынимаетъ портъ-сигаръ, Кирилловна подаетъ ей спички, Марья Платоновна закуриваетъ).
Кирилловна. Петра Акимыча? Хорошій баринъ былъ: просторный, въ тотъ разъ мн два цлковыхъ далъ, ‘гуляй, говоритъ, старуха’! (Со вздохомъ). Такая ужъ, видно, судьба его коротенькая. Кому назначено помереть, тотъ помретъ. Вонъ въ Авдеев лтось мужикъ рубилъ дрова, повздорилъ съ женой, да и пусти ей вслдъ полнцемъ… такъ, легонько. Ну, и убилъ, и въ Сибирь пошелъ. Хорошій мужикъ: умственный… бородастый такой. А иного бьютъ, бьютъ, а онъ все живъ. Кому что предназначено. (Вздыхая, уходить).
Марья Платоновна. Что это вы, Танечка, носикъ повсили, а? (Таня не отвчаешь). Докторъ у васъ?
Таня (выходя изъ задумчивости). Докторъ? (Киваетъ по направленію къ кабинету). Онъ тамъ съ папой.
Марья Платоновна. Сейчасъ Анна Родіоновна была у меня въ больниц: взялась помогать мн при перевязк больного…
Таня. Какъ, мама?
Марья Платоновна. Хотла переломить себя, а какъ только увидала кровь, съ ней сдлалось дурно.
Таня (встревоженная). Господи!
Марья Платоновна. Потомъ ничего: отошла. Нтъ, это дло не по ней.
Таня. Она все на могил у Коли сидитъ.
Марья Платоновна. Вы бы повліяли на нее какъ-нибудь. Вдь этакъ не долго и свихнуться.
Таня (съ болзненной усмшкой). Кому что предназначено.
Марья Платоновна. Да будетъ вамъ — чушь какая! Придетъ вдь въ голову. Право, я браниться начну! Об вы со своей мамой какія то мертворожденныя. Я бы изъ пожарной трубы васъ всхъ! (Подходить къ Тан и обнимаетъ ее). Вдь вотъ какое мн съ вами горе! (Съ энергическимъ жестомъ). А все эта любовь проклятая! (Таня грустно качаетъ головой, какъ бы желая сказать, что тутъ дло не въ любви). Да ужъ нечего. Вижу, вижу… Вамъ, небось, представляется, что это ужъ и Богъ знаетъ, какъ важно, а вдь на самомъ дл это все чушь одна! У каждой изъ насъ есть въ прошломъ какое-нибудь дурацкое увлеченіе: это неизбжно, какъ корь у дтей. Облюбуемъ какого нибудь прохвостика и носимся съ нимъ, какъ полоумныя, и страдаемъ. Вдь и я когда-то съ ума сходила… вы знаете это… Наплевала же я на своего сударя — и живу, не тужу. Все это только лишнія путы. (Дружески хлопая Таню по плечу). Выбросьте-ка поскорй изъ головы эту копоть, да, благословясь, принимайтесь за дло! Ну ее, эту любовь,— провались она совсмъ! Безъ нея то лучше, спокойне… да и меньше глупостей надлаешь. (Входитъ Корягинъ. Таня, избгая смотрть на него, подходитъ къ книгамъ и длаетъ видъ, что роется въ нихъ).

4. Корягинъ, потомъ Любаша.

Корягинъ (молча здоровается съ Таней).
Марья Платоновна. А васъ въ амбулаторіи Степанъ Огузкинъ ждетъ.
Корягинъ. Что ему нужно?
Марья Платоновна. Его въ драк избили. Свидтельство проситъ: судиться намренъ. (Слышится звукъ заводскаго гудка). Чу, гудокъ загудлъ… значитъ, надо больнымъ ужинъ отпускать. (Встаетъ). Такъ вы зайдете въ амбулаторію?
Корягинъ. Да, я скоро.
Любаша (входитъ). Марья Платоновна…
Марья Платоновна. Иду, иду… Знаю, что за мной. (Любаша уходитъ). Мы еще, Танечка, увидимся съ вами: я забгу. (Уходитъ).
Корягинъ (не глядя на Таню). Давно собираюсь сказать вамъ, Татьяна Глбовна…
Таня (понуря голову). Что сказать?
Корягинъ. Собственно говоря, тутъ и безъ словъ все понятно…
Таня (еще ниже опуская голову). Говорите.
Корягинъ. Ну… видите… мы съ вами не пара. Да. Вы не годитесь мн въ товарищи, да и я буду для васъ скученъ. Вы не такая, какой я васъ считалъ…
Таня. Да, не такая…
Корягинъ. Не думайте, что во мн говоритъ ревность… Да я и не врю, чтобы тутъ у васъ было что-нибудь серьезное… Скажу больше: если бы вы измнили лично мн, это было бы поправимо. Но тутъ вышло хуже… Я думалъ, что вы, какъ вашъ отецъ, органически тянетесь послужить народу, но оказалось, что вы, какъ ваша чувствительная мама…
Таня. Не трогайте маму.
Корягинъ. Вы хорошій человкъ, но вы не работница. Если первый попавшійся господинъ можетъ такъ подйствовать на ваша воображеніе… (Таня жестомъ останавливаетъ его). Вы вообще, подобно своей мам, живете прежде всего воображеніемъ. Это не ваша вина, конечно, но бда въ томъ, что дятельность, которой мы съ вами ршили посвятить себя, не можетъ дать пищи ни вашему воображенію, ни тмъ ‘поэтическимъ’ настроеніямъ, къ которымъ вы по своей натур такъ склонны. Какъ бы то ни было, но одно несомннно: мы съ вами смотримъ въ разныя стороны, а при этомъ совмстная жизнь есть обидная нелпость.
Таня (съ болью). Довольно, Дмитрій Николаевичъ.
Корягинъ. Еще два слова: если бы я думалъ, что все это пройдетъ у васъ, какъ опьяненіе, и вы опять войдете въ колею трудовой, идейной жизни, я бы не обратилъ особеннаго вниманія на этотъ эпизодъ: ‘было и прошло’. Но это не пройдетъ: въ этомъ сказалась ваша натура. Вы никогда не будете хорошей работницей, какъ напримръ Марья Платоновна, а мн нужна именно жена работница. Я, какъ мужикъ, ищу въ жен прежде всего рабочую силу, такъ какъ для меня жизнь — это сплошная работа, требующая напряженія всхъ силъ…
Таня. Довольно, не говорите больше… Къ чему?
Корягинъ. Ваша правда: всякіе комментаріи тутъ излишни. Простите меня, что я такъ грубо и прямо. Это очень больно, а все-таки такъ лучше: по крайней мр на чистоту… да. Дайте вашу руку: вдь мы не враги. (Таня, сдлавъ усиліе надъ собой, протягиваетъ ему руку. Корягинъ пожимаетъ ее, потомъ идетъ и останавливается). Мн, вроятно, придется перевестись въ другое мсто, потому что меня выживаютъ отсюда Крутогоровъ и К®, да это выходитъ теперь какъ будто даже кстати… А пока я не переведусь, постараемтесь видться порже. Глбу Гавриловичу я подожду говорить обо всемъ этомъ. И вы пока не говорите: у него и безъ того безпокойства много. (Входитъ Анна Родіоновна, Таня отходитъ къ окну, отодвигаетъ занавску и прижимается къ стеклу лбомъ.

5. Анна Родіоновна.

Корягинъ. Здравствуйте, Анна Родіоновна (здоровается). Зачмъ вы все на кладбище ходите, разстраиваете нервы?
Анна Родіоновна. Мн тамъ спокойне.
Корягинъ. Ну, ужъ какое это спокойствіе? (Смотритъ на нее). Вамъ бы лучше ухать куда-нибудь на время.
Анна Родіоновна. На время? Да, я, можетъ быть, уду.
Корягинъ. И прекрасно сдлаете. (Смотритъ на Таню, хочетъ что-то сказать, но раздумываетъ и уходитъ).
Анна Родіоновна. Какъ скоро наступила осень. Летятъ листья, летятъ, летятъ… Какъ уныло у насъ теперь въ саду! Становится такъ грустно, такъ пусто, такъ холодно кругомъ… (Подходитъ къ фортепьяно, беретъ аккордъ и замираетъ въ тоскливой задумчивости). Хорошо вылить въ музык всю душу, всю муку и умереть…
Таня. Да, умереть…
Анна Родіоновна (взглядываетъ на нее, потомъ подходитъ къ ней). Что съ тобой? (Таня молчитъ). O чемъ вы сейчасъ говорили съ докторомъ?
Таня. Мы разошлись.
Анна Родіоновна. Я знала, что такъ будетъ…
Таня. Мы съ нимъ разные люди и чувствуемъ по разному.
Анна Родіоновна (какъ бы отвчая на собственныя мысли). Разные люди? Да, да… Хорошо, что вы вовремя…
Таня. Нельзя соединять намъ жизнь, это нечестно.
Анна Родіоновна. Нечестно? (За сценой привp3,тственный гулъ голосовъ). Что это за шумъ?
Таня. Тамъ Егоръ Тарасовичъ… Это, должно быть, его бывшіе ученики пришли.
Анна Родіоновна. Ты говоришь: нечестно?.. Да, да… Я сама такъ же думаю.
Таня (тихо черезъ силу). Мама… ты лучше… узжай отъ насъ.
Анна Родіоновна (вздрогнувъ), Куда? Зачмъ?..
Таня. Теб нехорошо тутъ… (Анна Родіоновна съ волненіемъ смотритъ на нее испытующимъ взглядомъ). Мы съ папой какъ-нибудь справимся съ собой, проживемъ… Я по себ знаю, какъ тяжело бываетъ, когда… Нтъ, ты лучше узжай, мама, а то ты будешь ненавидть насъ. (Анна Родіоновна порывисто прижимаетъ къ себ дочь). А ужъ это страшне смерти… (Увидя, что матъ прислушивается къ звукамъ на улиц). Что ты?
Анна Родіоновна. Ничего. Такъ… Мн показалось, будто подъхалъ кто-то… (Глубоко заглядывая дочери въ глаза). А ты знаешь, куда и съ кмъ я собиралась хать?
Таня. Я все знаю, мама… Что теб мучиться здсь? (Третъ себ грудь)… Грудь давитъ. (За сценой привтственный гулъ голосовъ. Въ то время какъ Черемисовъ отворяетъ дверь, слышится): Прощайте, Егоръ Тарасычъ! Приходите къ намъ, Егоръ Тарасычъ! Мы прибжимъ къ вамъ! Счастливо оставаться!

6. Черемисовъ.

Черемисовъ (входитъ). Собралась деревенская молодежь: все бывшіе ученики и ученицы Егора Тарасовича… (За сценой привтственный гулъ).

7. Дворянчиковъ.

Дворянчиковъ (въ дверь). До свиданія, братцы. Какъ бы намъ, съ Божьей помощью, такъ преумудриться, чтобы не забывать другъ друга? (Голоса. — ‘Нтъ, Егоръ Тарасовичъ! Нтъ! Мы не забудемъ!’) Я буду захаживать къ вамъ по воскресеньямъ. Равно забгайте и вы. (Гулъ голосовъ: ‘Прощайте, Егоръ Тарасовичъ!— Спасибо! Будьте здоровы, Егоръ Тарасовичъ!’.
Дворянчиковъ (затворяетъ дверь, оборачивается и видитъ Анну Родіоновну). Анна Родіоновна! (Смущенно здоровается съ ней). Тронули они меня до слезъ: обрадовались мн… (Тан). Вы, какъ и встарь, читаете имъ по воскресеньямъ? Доброе дло, свтлое дло… Сйте разумное, доброе, вчное!.. А у меня, поврите-ли, все задрожало внутри, когда они стали привтствовать меня… Зазвенли струны въ душ… Вдь я съ ними сроднился… Эхъ!
Черемисовъ. Здсь, Егоръ Тарасовичъ, нсколько поколній прошло черезъ ваши руки, здсь на вашихъ глазахъ стали выростать такіе славные молодые побги,— а вы…
Дворянчиковъ. Не бейте лежачаго, Глбъ Гавриловичъ! Мн самому на завод вотъ какъ тошнехонько. Одинъ этотъ фабричный гудокъ всю мою нервную систему переворачиваетъ… Безсонница меня истомила… Страхъ какой-то сверхъестественный, почти, можно сказать, суеврный… Изъ дому убгать сталъ, пьянымъ два раза напивался, вотъ ужъ до чего дошелъ! А уйти съ завода не смю. Я не такой подвижникъ, какъ вы, и не такая у меня подруга жизни, какъ у васъ. (Анна Родіоновна отворачивается.) Анна Родіоновна понимаетъ васъ, идетъ съ вами рука объ руку, а моя… (Махнувъ рукой) Ну, да Богъ съ ней, она о дтяхъ печется… Я душевно радъ, что вы отъ меня за мою ренегацію не отвернулись. Тянетъ меня къ вамъ, сколько разъ ходилъ сюда съ завода, да съ полдороги вертался: духу не хватало. А вотъ, наконецъ… Вдь тломъ я на завод, а душой-то здсь, здсь!.. Ну, а теперь забгу къ доктору въ амбулаторію, да и домой скорй. До свиданья! (Жметъ руку Черемисову). Потеплло у меня на душ съ вами… До свиданья, Татьяна Глбовна! (Прощается). Коллекцію изволили закончить?
Таня. Нтъ. Бросила. (Черемисовъ тревожно наблюдаетъ за женой и дочерью).
Дворянчиковъ. Жаль, жаль… До пріятнаго свиданья, Анна Родіоновна. (Прощается). Какъ вы тогда играли у Андрея Павлычато: вкъ не забуду! (Черемисову). А Гавріилъ Ивановичъ, какъ я слышалъ, археологіей увлекся?
Черемисовъ. Какая археологія! Просто, у предводителя поваръ хорошій: вотъ онъ и похалъ туда погостить. Что-то роютъ тамъ: какіе-то черепки.
Дворянчиковъ. Хе, хе…Такъ-съ… Андрей Павловичъ, кажется, скоро въ Европу узжаетъ. А къ намъ въ школу наставникъ пріхалъ: санктъ-петербургская штучка, въ золотыхъ очкахъ щеголяетъ… хе-хе. Прощайте-съ! (Идетъ и останавливается). Вы, въ случа чего, не говорите ужъ жен, что я тутъ былъ: вдь я, собственно, въ больницу пошелъ, къ доктору, насчетъ безсонницы посовтоваться, а сюда попалъ, такъ сказать, инкогнито… Хе, хе… До пріятнйшаго! (Уходитъ).
Черемисовъ. Танюшка, тамъ твоя публика ждетъ тебя.
Таня (какъ-бы очнувшись). Какая публика?
Черемисовъ. Ты забыла? Вдь сегодня воскресенье?
Таня (все еще не собравшись съ мыслями). Да, да…
Черемисовъ. Деревенская молодежь собралась на воскресное чтеніе.
Таня. Ахъ, да… Сейчасъ, сейчасъ… (Беретъ съ полки книгу и уходитъ. Черезъ минуту за сценой слышится привтственный гулъ).
Черемисовъ (притворивъ дверь, подходитъ къ жен). Анна, ты чувствуешь, что жить такъ, какъ мы съ тобой сейчасъ живемъ,— нельзя?
Анна Родіоновна. Я давно чувствую это.
Черемисовъ. Вотъ ты послушалась меня, осталась здсь, ты живешь съ нами, а вдь ты не живая. Такъ нельзя… Надо на что нибудь ршиться. (Ходитъ по комнат). Ты слышала: онъ скоро узжаетъ?
Анна Родіоновна. Слышала.
Черемисовъ. Анна… я тебя больше не буду удерживать…
Анна Родіоновна (съ больной усмшкой). А,— видно, тяжеленько вамъ обоимъ приходится со мной: и теб и дочери…
Черемисовъ (подходитъ къ жен). Анна, поговоримъ по душ. Въ тотъ разъ мы говорили съ тобой нехорошо, не по-товарищески. Тогда я негодовалъ на тебя, стыдилъ, упрекалъ, теперь стыжу себя самого. (Анна Родіоновна смотритъ на него съ недоумніемъ и волнуется). Тогда я говорилъ теб: ‘я тебя люблю, я твой мужъ — и потому требую, чтобы ты была со мной, жила моею жизнью’. А теперь говорю: Анна, я люблю тебя, я твой самый близкій, и потому хочу, чтобы ты была тамъ, куда рвешься душой, и жила такъ, какъ велятъ теб твои чувства, взгляды, твоя натура. Я не могу допустить, чтобы въ теб зародилась тнь вражды противъ насъ, твоихъ близкихъ, родныхъ. Мы не ляжемъ камнемъ на твою душу,— не бойся, намъ слишкомъ дорога твоя душа. Мы хотимъ, чтобы въ теб опять воскресла жизнь, чтобы тепле и свтле было у тебя на сердц. Лучше будь вдали отъ насъ живой, чмъ вблизи насъ мертвой. (Анна Родіоновна плачетъ). O чемъ? O чемъ? Анна, мы и безъ слезъ все можемъ ршить и устроить… Надо только врить другъ другу… до конца врить, Анна.
Анна Родіоновна. Сколько любви, сколько красоты въ душ у тебя и у Тани… Зачмъ нтъ у меня такого сердца? Отчего я не могу отдавать свою душу людямъ, какъ это длаешь ты? Ты думалъ, что твоя Анна горитъ любовью къ ближнему,— а у нея только холодъ внутри, мучительный холодъ. Изъ любви къ теб я старалась полюбить твой народъ, всю жизнь ломала себя, убивалась надъ мужиками, входила въ бабьи интересы, учила, утшала, устраивала ясли, а внутри у меня было холодно, холодно. Я судорожно хваталась то за одно, то за другое: только бы не размышлять, только бы не оглядываться на себя! И всегда мн казалось, что вотъ, вотъ упадетъ передо мной завса, и я увижу страшную пустоту, огромную могилу…
Черемисовъ. Да, бдная моя, да…Я знаю это… Даже въ т минуты, когда ты бывала радостной, оживленной, я всегда чувствовалъ въ теб этотъ холодъ… тамъ, гд-то, на самомъ дн души. Такъ бываетъ весной на рк: сверху оттаетъ, а внизу подъ водой все еще держится ледъ. (Беретъ ея руки и смотритъ на нее). Вотъ и теперь онъ просвчиваетъ въ твоихъ глазахъ.
Анна Родіоновна. Сегодня я пошла въ деревню навстить свою слпую… Она стала гладить меня по голов — она вдь по волосамъ меня узнаетъ — гладила и плакала отъ радости… и говорила, что какъ только я пришла, ей стало лучше… А я… я, вдь, ничего этого не чувствовала: я только притворялась передъ ней… Я вся точно пустая…
Черемисовъ. Не могу простить себ, что я столько лтъ прожилъ съ тобой и не заглянулъ ни разу поглубже въ твою душу, не разсмотрлъ, что тамъ стонетъ въ ней, не помогъ теб въ твоей страшной душевной ломк. Моя вина, моя вина!
Анна Родіоновна. Ахъ, какъ ужасно быть мертвой среди живыхъ! (Слышенъ звукъ подъхавшаго экипажа. Анна Родіоновна вздрагиваетъ и прислушивается. Черемисовъ старается подавить въ себ волненіе и казаться особенно бодрымъ).
Черемисовъ. Не отчаивайся, Анна… Еще загорится въ теб душа… Ты еще оживешь, бдняжка моя, ты еще… (Входитъ Крузовъ, одтый по-дорожному).

8. Крузовъ.

Крузовъ. Не удивляйся, что я такъ поздно: я захалъ проститься. (Протягиваетъ Черемисову руку).
Черемисовъ (не безъ колебанія подаетъ свою). Ты узжаешь?
Крузовъ. Да, сегодня съ ночнымъ поздомъ. (Здоровается съ Анной Родіоновной).
Черемисовъ. Куда? въ Петербургъ?
Крузовъ. Сначала въ Петербургъ, а потомъ за границу.
Черемисовъ. Да, да, вотъ ты какъ… Ну, я сейчасъ… Мн нужно отдать теб… Я сейчасъ… (Поспшно уходитъ).

——

Крузовъ. Вы дете со мной? (Анна Родіоновна не отвчаетъ). Вчера вы писали мн, что дете.
Анна Родіоновна. Да, я писала…
Крузовъ. Глбъ знаетъ?
Анна Родіоновна. Знаетъ.
Крузовъ. Ну, и что же?
Анна Родіоновна. Онъ не удерживаетъ меня…
Крузовъ. Вотъ какъ? Я узнаю Глба… Онъ понялъ, что вамъ не такая жизнь нужна, что никто въ этомъ не виноватъ… Да, это съ его стороны умно и… честно. Вы собрались въ дорогу?
Анна Родіоновна. Нтъ.
Крузовъ. Но вдь я писалъ вамъ, что заду за вами? Или у васъ не хватаетъ духу разомъ сжечь корабли? (Анна Родіоновна молчитъ). Или вы, можетъ быть, все еще не довряете мн, какъ тогда съ векселемъ?
Анна Родіоновна. Нтъ, я врю вамъ.
Крузовъ. Вполн?
Анна Родіоновна. Вполн.
Крузовъ. И препятствій къ отъзду у васъ никакихъ нтъ?
Анна Родіоновна. Препятствій нтъ.
Крузовъ. Такъ, значитъ, демъ. Да будьте же повеселе: все на свт происходитъ гораздо проще, чмъ кажется, надо только быть посмле и поменьше философствовать надъ жизнью. Что у васъ сейчасъ въ мысляхъ, никакъ я не пойму? (Входитъ Черемисовъ, держа въ рукахъ бумагу).
Черемисовъ. Вотъ теб вексель взамнъ уничтоженнаго.
Крузовъ. Не нужно мн твоего векселя.
Черемисовъ. Я требую, чтобы ты взялъ его.
Крузовъ (пожимая плечами). Изволь, если теб такъ хочется. Все равно, я брошу его въ печку.
Черемисовъ. Это для меня безразлично. Я отдамъ теб, что долженъ. Часть долга вышлю теб на дняхъ, а часть…
Крузовъ. Но вдь ты разоряешь себя?
Черемисовъ. Это не твоя забота.
Крузовъ. Наконецъ, что же ты будешь длать здсь, сидя на развалинахъ?
Черемисовъ (не отвчая ему). Анна, ты дешь съ нимъ? Если да, то возьми у меня денегъ… У него ничего не бери… Пока я могу дать теб немного, потомъ вышлю… (Жен). Если ты дешь съ нимъ, зачмъ откладывать? Чмъ скоре, тмъ лучше, легче… Узжай такъ, чтобы Таня не видала, а то она и безъ того… Потомъ мы съ ней какъ-нибудь…
Крузовъ. Онъ правъ. Ршайте скоре.
Черемисовъ. Анна, если ты думаешь, что я или дочь твоя… Поврь мн: мы не будемъ судить тебя: ни я, ни Таня. Мы хотимъ только, чтобы ты была живой… Мы будемъ любить тебя, какъ всю жизнь любили, будемъ все такъ же болть и радоваться за тебя… И когда бы ты ни вернулась къ намъ, ты всегда будешь для насъ близкой, любимой… И всегда мы… Врь мн, Анна… Зачмъ мучиться? Надо жить… да. Надо искать жизни. Ты вотъ что: ты живи,— а все прочее… Э, да что говорить… Главное: живи!
Крузовъ. Онъ тысячу разъ правъ. Пока человкъ не умеръ, онъ долженъ жить, а не ходить около жизни… какъ мы съ вами. Какая цна, какой смыслъ въ самомъ добродтельномъ существованіи, если человкъ мертвъ?
Анна Родіоновна. ‘Жить?’ Вы оба говорите это?.. ‘Искать жизни’? А я вотъ знаю, что довольно мн выхать за околицу,— и я буду, какъ безумная, рваться сюда назадъ, точно я здсь душу свою покинула… (Черемисовъ длаетъ порывистое движеніе къ ней, но сдерживается).
Крузовъ (отступая въ изумленіи). Что же это? Давно ли вы…
Анна Родіоновна. Какъ! Мы будемъ съ вами искать жизни, а въ это время они, мои близкіе, брошенные мной…
Крузовъ (понуривъ голову). Я такъ и зналъ, что вамъ будетъ жаль мужа.
Анна Родіоновна. Нтъ, нтъ,— не то… Во мн сейчасъ не то. Жаль мужа, дочери? Нтъ, это не остановило бы меня. Или вы думаете, что я не жалла ихъ до боли, когда писала вамъ, что ду? Я знала, что мн придется насильно оторвать себя отъ нихъ… И все-таки я ухала бы съ вами… А вотъ теперь не въ силахъ оторваться! Ну, говорите же что-нибудь, объясните мн… Ну, оторвите меня отъ него, если можете!
Крузовъ. Увы! не могу. Для меня теперь ясно, что вы никогда не удете отъ него. Глбъ, ты еще разъ побдилъ меня. Ну, что же длать… Значитъ, такъ суждено. Я всегда чувствовалъ это въ глубин души, а теперь хорошо понялъ… (Къ Анн Родіоновн). Мы съ вами всю жизнь коченемъ отъ холода:— мы не можемъ отогрть другъ друга… А вотъ у него есть огонь, у котораго всякому хочется погрться. Все живое летитъ на огонь… да. Тутъ ужъ ничего не подлаешь. Для меня теперь это ясно… да. Ну, и значитъ… значитъ, прощайте. (Идетъ. Анна Родіоновна въ страшномъ волненіи отворачивается, чтобы не видть, какъ онъ уходитъ).
Черемисовъ. Постой! (Подходитъ къ нему и протягиваетъ ему руку).
Крузовъ (продолжительно пожавъ ему руку). Счастливо оставаться. (Идетъ).
Черемисовъ. Куда теб выслать деньги? .
Крузовъ. Денегъ я не возьму.
Черемисовъ. Опять великодушіе?
Крузовъ. Нтъ, это просто равнодушіе. Мн никого и ничего не нужно, Прощайте. (Уходитъ). (Черемисовъ задумчиво смотритъ ему вслдъ, видимо, онъ не можетъ собраться съ мыслями. Слышенъ звонъ бубенчиковъ. Анна Родіоновна подходитъ къ окну, отворяетъ его, высовывается и смотритъ).
Черемисовъ (тихо). Анна… (Анна Родіоновна не слышитъ, Черемисовъ смотритъ на нее, потомъ осторожно подходитъ и кладетъ ей на плечо руку, Анна Родіоновна вздрагиваетъ. Задушевнымъ тономъ): Анна, его еще можно вернуть…
Анна Родіоновна (съ измнившимся лицомъ). Я пойду туда… къ нему.
Черемисовъ. Къ кому?
Анна Родіоновна. Къ сыну… Я тамъ у него посижу… Я немножко… Ты не ходи за мной… (Выходитъ. Черемисовъ въ тревожномъ недоумніи). (Входитъ Таня съ книгой).

9. Таня.

Таня. Онъ ухалъ? Совсмъ ухалъ?
Черемисовъ. Да… Отчего ты не вышла проститься?
Таня. Онъ спрашивалъ обо мн?
Черемисовъ. Нтъ.
Таня. Такъ зачмъ же я… (Обрывается). А гд мама?
Черемисовъ. Она тутъ… Она пошла… погулять. (Подходитъ къ окну и смотритъ). Вонъ она идетъ.
Таня (ставитъ книгу на полку и обводитъ глазами книги). Папа, я не знаю, что прочитать имъ. Мн все кажется неинтереснымъ. Никакъ не могу сообразить… (Взглядываетъ на отца, который не слушаетъ ее, беретъ съ полки книгу, раскрываетъ ее и въ изнеможеніи прислоняется къ полк. Лампа догораетъ и начинаетъ гаснутъ).
Черемисовъ (самъ съ собой). Все въ ней переболло… живого мста не осталось. (Закрываетъ окно и поворачивается къ Тан, та, чтобы скрытъ отъ отца свое настроеніе, садится, перелистываетъ книгу и длаетъ видъ, что просматриваетъ ее). Мама твоя не вынесла деревни… да. А мы съ тобой? Не догоримъ ли и мы скоро, какъ вотъ эта лампа? Мы ждемъ, что вотъ, вотъ взойдетъ какое-то солнце и все озаритъ кругомъ, мы вримъ въ это. А взойдетъ ли оно? Озаритъ ли? А если по прежнему будетъ моросить и конца не будетъ этой безпросвтной мути? Усталъ я… (Подходитъ къ Тан). И ты, голубка моя, устала… или душа у тебя болитъ? (Кладетъ ей на голову руку). Не пора ли намъ съ тобой, Танюшка, взяться за умъ-а? Перестать надрываться, пожить хоть годъ спокойно, беззаботно? Вдь жизнь уплываетъ, уплываетъ…

10. Марья Платоновна.

Марья Платоновна (вбгаетъ). Господа! Авдеево горитъ! Этакое несчастье!
Черемисовъ. Авдеево? (Подбгаетъ къ стеклянной двери и отдергиваетъ портьеру. Видно зарево. Свиститъ втеръ). Да, это оно, оно! Надо бжать!
Марья Платоновна. Постойте, я принесу вамъ… Вотъ бда, вотъ бда! (Убгаетъ).
Черемисовъ. Таня, демъ! Теб не въ первый разъ. Тебя народъ слушается… демъ! Теперь нельзя предаваться грусти… Надо дйствовать, надо спасать!
Марья Платоновна (вбгаетъ съ картузомъ и пальто для Черемисова и верхней одеждой и платкомъ для Тани). Вотъ вамъ пальто. (Суетъ ему въ руки пальто). Не смйте безъ пальто… Нынче холодно… Танечка! (Кладетъ около нея пальто п платокъ).
Черемисовъ (беретъ пальто и бросаетъ его). Ну, тамъ то, въ огн, не холодно… Вы забгите къ Михайл, велите поскорй дрожки заложить… или Любаш скажите.
Марья Платоновна. Нтъ, я сама, сама… Извольте пальто взять! (Суетъ ему пальто).
Черемисовъ. Я сейчасъ велю трубу… Бросьте пальто! (Подходитъ къ Тан), Таня, собирайся скорй!
Марья Платоновиа. Ахъ ты, Господи,— на горе втеръ подымается! Чистая бда. Бгу, бгу! Ахъ это несчастное село! (Убгаетъ. За сценой набатъ).

——

Черемисовъ. Таня, что же это?
Таня (ломая руки). Не могу…
Черемисовъ. Какъ?! и ты?! Да вдь тамъ послднее сгоритъ! Вдь надо пожалть!
Таня (съ отчаяніемъ). Да не могу же я, не могу!
Черемисовъ. Вдь твои же земляки горятъ, твой же родной народъ! Ну, что же? дешь? Нтъ? Такъ помни: завтра ты пожалешь объ этомъ, вотъ какъ пожалешь! (Торопливо уходитъ въ дверь, ведущую на балконъ. Черезъ распахнутую дверь доносится отдаленный шумъ пожара. Зарево все разгорается. Набатъ. Слышны голоса:— Черемисова: Михайла! Гд Михайла? Вызови скорй! Что же вы тамъ застряли? Марьи Платоновны, Павелъ, Павелъ! Да что васъ не дозовешься? Да поворачивайтесь вы, ради Бога! и смшанные голоса рабочихъ. Таня мучительно борется съ собой, то смотря на зарево и прислушиваясь къ шуму, то падая въ отчаяніи головой на столъ, Анна Родгоновна всходитъ по лстниц изъ сада на балконъ и останавливается у двери).

11. Анна Родіоновна.

Анна Родіоновна (смотря на зарево). Горятъ, опять горятъ… Смотри, какой огненный веръ раскинулся… Глбъ похалъ. Вс бгутъ туда… А мы? Что насъ сковало? Страшно жить. Таня… Что же ты молчишь? Говори что-нибудь.
Таня (которую уже начали душить рыданія, съ внезапнымъ порывомъ вскакиваетъ съ мста, хватаетъ машинально платокъ и бжитъ черезъ балконъ въ садъ, за сценой кричитъ): Папа, папа! Подожди… Остановись! Возьми меня съ собой! Папа! Марья Платоновна… остановитесь!..
Анна Родіоновна (прислонятъ въ изнеможеніи къ двери, говоритъ, какъ бы въ забытьи). Псню бы заунывную… чтобы дрожало сердце, чтобы разрывалось отъ слезъ… Псню бы… (Подходитъ къ фортепьяно, садится, беретъ одинъ аккордъ, другой, потомъ, рыдая, падаетъ головой на клавиши).

ЗАНАВСЪ.

Тимковский Николай Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Тьма, Тимковский Николай Иванович, Год: 1904
  2. Любовь — книга золотая, Толстой Алексей Николаевич, Год: 1922
  3. Гамлет, Шекспир Вильям, Год: 1601
  4. Благовременное вспоможение, Константинов Трофим Васильевич, Год: 1794
  5. Пигмалион, или сила любви, Майков Василий Иванович, Год: 1779
  6. Яков Шишиморин, портной из Лондона за Знаменским мостом, Дершау Федор Карлович, Год: 1841
  7. Похождения Петра Степанова сына Столбикова, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1842
  8. Зачем иные люди женятся, Григорьев Петр Иванович, Год: 1854
Электронная библиотека