С. А. Андреевский
С. А. Андреевский
Дело Цедербаума с Лютостанским
Оскорбление в письме
Дело Цедербаума с Лютостанским
Оскорбление в письме
———————————————————
Дело Цедербаума с Лютостанским, Андреевский Сергей Аркадьевич, Год: 1909
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Г о с п о д и н Л ю т о с т а н с к и й. Я желал бы представить документы, удостоверяющие мою личность.
М и р о в о й с у д ь я. Это совершенно излишне.
П р и с я ж н ы й п о в е р е н н ы й А н д р е е в с к и й. В настоящем случае небезынтересно выяснить личность господина Лютостанского. Так как в делах об оскорблениях сан и звание оскорбленного, на основании 31 ст. Устава, играют важную роль, то я желал бы знать действительное его звание. Разноречие заключается в том, что, по некоторым слухам, пущенным в газетах, Лютостанский именовался бывшим раввином, по документам, которые удалось собрать редакции ‘Рассвета’, он — католический ксендз, исключенный за пороки и беззакония, из справки же, полученной обвиняемым в адресном столе, оказывается, что он протоиерей Ипполит Лютостанский.
Л ю т о с т а н с к и й. Я желал бы представить копию с герольдии…
М и р о в о й с у д ь я. Из справки адресного стола видно, что вы и то, другое лицо, имеющее то же имя, отчество и фамилию, имеете звание и сан протоиерея, — скажите, кто вы такой?
Л ю т о с т а н с к и й. Для выяснения этой справки я просил бы на несколько минут отложить дело для того, чтоб я мог сходить домой и принести документы о моей личности, которые я забыл на столе.
А н д р е е в с к и й. Мы желаем знать, имеет ли обвинитель духовный сан, который дает право на особое уважение.
М и р о в о й с у д ь я. Вы не протоиерей?
Л ю т о с т а н с к и й. Каким образом может быть это?
М и р о в о й с у д ь я. Справка дана адресным столом или то двойник ваш? Я полагаю, если вы протоиерей православного исповедания, то гражданский костюм немыслим. Я предлагаю вам дать ответ на справку адресного стола, представленную защитой!
Л ю т о с т а н с к и й. Если б дали мне 5 минут, я представил бы документы герольдий. Я потомственный дворянин Ковенской губернии, Ипполит Осипович Лютостанский, православного вероисповедания.
А н д р е е в с к и й. Я желал бы предложить вопрос: состоял ли господин Лютостанский в католическом духовенстве?
Л ю т о с т а н с к и й (в сильном смущении). Э…Э, э…э. Я считаю это излишним. Как обвинитель я должен заявлять свое, а не подлежать ответу.
А н д р е е в с к и й. Я прошу занести в протокол, что Лютостанский отказался удовлетворить мою просьбу — ответить, состоял ли он в католическом духовенстве.
М и р о в о й с у д ь я. Вы обвиняете господина Цедербаума в оскорблении на письме?
Л ю т о с т а н с к и й. Прежде всего позвольте представить вам эти благодарности, полученные мною…
М и р о в о й с у д ь я. Мы не поверяем этого. Позвольте просить вас дать объяснение вашему заявлению. Взвешивая ваше заявление, суд находится в недоумении. Вы заявляете, что Цедербаум 31-го числа прислал вам с неизвестными жидами оскорбительные письма — приносители и письма были во множественном числе? Письма были принесены в несколько приемов?
Л ю т о с т а н с к и й. Несколько человек, пришли и принесли письмо и газету, и затем одно письмо было прислано по почте. Я имею подозрение, что все это писано одним лицом — одни чернила и одна бумага.
М и р о в о й с у д ь я. Это замечание может быть проверено лишь экспертизой. Письмо по почте было прислано за подписью Цедербаума?
Л ю т о с т а н с к и й. Нет, оно без подписи, но почерк на конвертах, чернила и бумага одни и те же.
М и р о в о й с у д ь я. Какое было нанесено вам оскорбление?
Л ю т о с т а н с к и й. На конверте было написано: ‘Его Высокопреподобию протоиерею Ипполиту Лютостанскому’.
М и р о в о й с у д ь я. Протоиерей есть духовный чин, это не оскорбление.
Л ю т о с т а н с к и й. В одном конверте было прислано письмо, а в другом газета с вызовом на диспут.
М и р о в о й с у д ь я. Газета не есть письмо. Если вы оскорблены в газете — это будет оскорбление в печати.
Л ю т о с т а н с к и й. Я нахожу оскорбление в надписи на конвертах.
Предъявлено было письмо и конверт с газетой. Господин Цедербаум признал, что оба конверта были посланы им, но не признал себя виновным в оскорблении.
Л ю т о с т а н с к и й. Затем есть еще письмо с угрозами.
М и р о в о й с у д ь я. Подписано оно?
Л ю т о с т а н с к и й. Нет, анонимное, но оно было прислано в тот же день по городской почте, так что теперь для безопасности я должен был обратиться к градоначальнику и выхлопотать разрешение носить оружие — кинжал и револьвер. (В публике смех.)
М и р о в о й с у д ь я. Почерк на письме похож?
Л ю т о с т а н с к и й. Почерк изменен, письмо написано печатными буквами, но на конверте один и тот же.
М и р о в о й с у д ь я. Потрудитесь сказать цель вашей жалобы — чего желаете?
Л ю т о с т а н с к и й. Я желаю привлечь Цедербаума к ответственности за нанесение клеветы.
М и р о в о й с у д ь я. Он уже привлечен. Клеветы на письме не существует, клеветой называется, если кому-либо приписываются такого рода деяния, которые порочат честь, достоинство и доброе имя. Какая ваша цель?
Л ю т о с т а н с к и й. Я должен выяснить, что в посылке трех неизвестных лиц была, вероятно, злонамеренная цель — меня хотели вызвать из квартиры на лестницу — для какой цели, это очень ясно. Но так как это было утром, я был неодет, то хозяйка приняла письма, и неизвестные удалились.
М и р о в о й с у д ь я. Цель неизвестна. Вы посланцев не видали? Об этом нужно будет спросить хозяйку.
А н д р е е в с к и й. Я просил бы огласить содержание письма.
М и р о в о й с у д ь я. Вы желаете, чтоб были оглашены представленные вами письма?
Л ю т о с т а н с к и й. Я ссылаюсь на них.
М и р о в о й с у д ь я. Может быть, вы желаете объяснить, были ли вы ксендзом?
Л ю т о с т а н с к и й. Я состоял ксендзом, потом принял православие, но не был лишен сана и не был опорочен. Это есть не более как жидовская клевета. Дело это будет разбираться в окружном суде.
А н д р е е в с к и й. Я прошу позволения ссылаться на газеты.
М и р о в о й с у д ь я. Первое письмо в конверте с надписью: ‘Его Высокопреподобию протоирею Ипполиту Лютостанскому. Николаевская, 52’ следующего содержания: ‘В прилагаемом при сем сегодняшнем номере газеты ‘Новое время’ вы найдете письмо мое, в котором я имею честь пригласить вас на публичный диспут, согласно указанным в этом письме условиям. Вы будете так любезны, что не откажетесь уведомить меня в течение недели о выборе для этого дня и места, причем смею рассчитывать, что затем буду иметь честь лично с вами уговориться насчет дальнейших условий. В надежде скорого ответа, который буду с нетерпением ожидать, имею честь пребыть вашим покорнейшим слугою А. Цедербаум’. Второе письмо на конверте имеет просто надпись: ‘господину Лютостанскому, Николаевская, 52’, писано печатными буквами: ‘Недолго вам носить собачью жизнь — издохнешь скоро. Ты хочешь взять деньги, ты получишь их по смерти твоей собачьей. Твой знакомый N’.
Со стороны обвинителя в суд была вызвана вдова капитана первого ранга Колокольцова.
А н д р е е в с к и й. Нельзя ли спросить, была ли свидетельница под судом?
Г о с п о ж а К о л о к о л ь ц о в а. Была, но я оправдана.
М и р о в о й с у д ь я. В чем обвинялись?
К о л о к о л ь ц о в а. В подлоге векселей. Позвольте мне сказать, этот вопрос меня оскорбил. Я не только оправдана, но признана невинной.
М и р о в о й с у д ь я. Конечно, оправданные не виновны. (Лютостанскому.) Что вы желаете, чтобы показала госпожа Колокольцова?
Л ю т о с т а н с к и й. Что она получила письма от посланного Цедербаума.
М и р о в о й с у д ь я (Колокольцовой). Не можете ли рассказать, каким образом вы получили письма, адресованные Лютостанскому?
К о л о к о л ь ц о в а. Я была дома.
М и р о в о й с у д ь я. В котором это было часу?
К о л о к о л ь ц о в а. Не помню.
М и р о в о й с у д ь я. Дверь запирается?
К о л о к о л ь ц о в а. Да.
М и р о в о й с у д ь я. Открытие двери предшествовал звонок?
К о л о к о л ь ц о в а. Нет, я была в кухне, когда услыхала, что кто-то подходит к двери. Я пошла и увидала, что один человек входит в комнату, спрашивает господина Лютостапского и держит в руке два конверта, не решаясь подать мне.
М и р о в о й с у д ь я. Вы помните формат?
К о л о к о л ь ц о в а. Помню, один большой, другой обыкновенный. (Судья предъявляет конверты, свидетельница признает их.) Подающий письма желал узнать, тут ли живет то лицо, к которому адресованы письма?
К о л о к о л ь ц о в а. Я дословно не помню, но он спросил, тут ли живет Лютостанский.
М и р о в о й с у д ь я. Так просто, Лютостанский — не объяснив, дворянин или кто?
К о л о к о л ь ц о в а. Я не помню. Я говорю: тут, но так как дверь была не совсем закрыта, то я видела на лестнице, около двери, людей с курчавыми головами и, вспомнив, что Лютостанский рассказывал, что у него были неприятности, сказала, что он уехал и я передам ему письма по возвращении. Посланный ушел, и я затворила дверь.
М и р о в о й с у д ь я. Разговор вы имели с одним лицом?
К о л о к о л ь ц о в а. С одним, но я видела и других.
М и р о в о й с у д ь я. Почему вы полагаете, что стоявшие на лестнице были с ним вместе?
К о л о к о л ь ц о в а. Один вошел, а другие были на площадке лестницы и интересовались знать, что было в комнате.
М и р о в о й с у д ь я. Можете указать тех лиц, которые были?
К о л о к о л ь ц о в а. Я хорошенько не помню.
Л ю т о с т а н с к и й. Вы заметили тип тех, которые были на лестнице?
К о л о к о л ь ц о в а. На меня они сделали впечатление типа еврейского: я видела курчавые головы. Меня взволновало это, я видела, что они интересовались знать, что было за дверью.
А н д р е е в с к и й. Вы видели много курчавых голов?
К о л о к о л ь ц о в а. Я не думала, что меня об этом будут спрашивать.
А н д р е е в с к и й. Но люди эти были в большом количестве?
К о л о к о л ь ц о в а. Дверь была не совсем открыта.
А н д р е е в с к и й. Что же они делали? Молчали?
К о л о к о л ь ц о в а. Молчали и смотрели
А н д р е е в с к и й. К вам не обращались?
К о л о к о л ь ц о в а. Нет.
А н д р е е в с к и й. Почему же вы думали, что они к вам шли?
К о л о к о л ь ц о в а. Потому, что я живу наверху, больше некуда идти.
А н д р е е в с к и й. Почему вам показалось, что это евреи?
К о л о к о л ь ц о в а. Сколько могу судить, по типу да и по говору.
А н д р е е в с к и й. Что же они, кричали?
К о л о к о л ь ц о в а. Нет, они ожидали.
А н д р е е в с к и й. А письмо принес кто-то из этой толпы, или русский принес его?
К о л о к о л ь ц о в а. Я сказала, что письмо принес один.
А н д р е е в с к и й. Отчего вы сказали, что Лютостанского нет дома?
К о л о к о л ь ц о в а. Потому что Лютостанский говорил мне, что евреи его окружали, делали дерзости, угрожали его жизни, а я не желала, чтоб в моей квартире был скандал.
А н д р е е в с к и й. Почему евреи?
К о л о к о л ь ц о в а. Конечно, евреи, потому что он пишет, открывает факты, что они против нашей религии.
А н д р е е в с к и й. Это он вам говорил?
К о л о к о л ь ц о в а. Я и сама читала эти книги. Я думаю, что убиение младенцев есть преступление.
А н д р е е в с к и й. Да, конечно! Вам не случалось видеть Лютостанского, окруженного толпой?
К о л о к о л ь ц о в а. Я не выходила с ним вместе.
Со стороны Цедербаума был представлен рассыльный его типографии, русский, мещанин Ракитин.
М и р о в о й с у д ь я. Ваша обязанность заключается в разноске?
Р а к и т и н. Да.
М и р о в о й с у д ь я. Не посылал ли вас Цедербаум в Николаевскую, дом 52?
Р а к и т и н. Могли посылать.
М и р о в о й с у д ь я. Не давали ли вам этих конвертов?
Р а к и т и н. Я не знаю.
М и р о в о й с у д ь я. Не случалось ли вам разыскивать Лютостанского?
Р а к и т и н. Может быть.
М и р о в о й с у д ь я. Не помните ли вы встречи с госпожой Колокольцовой?
Р а к и т и н. Я не знаю, но только помню, что когда носил письмо, то отдал его не кухарке, а барыне.
Предъявляют Колокольцову.
К о л о к о л ь ц о в а. Может быть, он, две недели прошло, я хорошо не помню.
Г о с п о д и н Ц е д е р б а у м. Посылал я вас с письмом?
Р а к и т и н. Да мало ли я ношу писем.
М и р о в о й с у д ь я. Случается вам одному ходить или в обществе с другими?
Р а к и т и н. Я один хожу.
Л ю т о с т а н с к и й. Я хочу обратить внимание: даже и теперь в крови посланец еврейской типографии пришел.
У Ракитина была небольшая царапина под ухом.
А н д р е е в с к и й. Господин Лютостанский, вероятно, относит и это к употреблению евреями христианской крови? (В публике веселый смех.)
Л ю т о с т а н с к и й. Если в крови, следовательно, нетрезвого поведения.
Ц е д е р б а у м. Человек этот служит у меня 8 лет и никогда не был пьяным.
М и р о в о й с у д ь я. Был кто с вами?
Р а к и т и н. Нет, я один ходил.
М и р о в о й с у д ь я. Когда поднимались, был кто на лестнице?
Р а к и т и н. Никого не было, я один носил.
М и р о в о й с у д ь я. Я предлагаю сторонам покончить дело примирением. За вами слово, господин Лютостанский.
Л ю т о с т а н с к и й. Если Цедербаум даст документ, что не будет присылать и делать нападения, я готов был бы простить.
Ц е д е р б а у м. Пусть суд решит дело.
Л ю т о с т а н с к и й. Значит, хочет еще евреев прислать и производить нападения?
Ц е д е р б а у м. Я никогда не унижусь больше вступать в корреспонденцию с господином Лютостанский. Он может быть спокойным.
М и р о в о й с у д ь я. Вам принадлежит слово, господин Лютостанский. Что вы желаете сказать против господина Цедербаума?
Л ю т о с т а н с к и й. Я покорнейше прошу на основании известных законов подвергнуть его ответственности, потому что, хотя и была представлена справка из адресного стола, но я могу сказать, что этого нет, потому что в Петербурге никого не называют ложным названием. Цедербаум есть мещанин, так он и записан, и хотя крещен не Александром, но так записан.
А н д р е е в с к и й. Позвольте мне, господин судья, рассказать все по порядку, потому что источник этого дела, очевидно, кроется не в сегодняшнем заседании.
Л ю т о с т а н с к и й. Я просил бы предупредить, чтобы то, что относится к письму, было бы допущено, но что касается клеветы, допущенной в ‘Рассвете’, то об этом уже подана жалоба прокурору.
М и р о в о й с у д ь я. Вы уже кончили ваше объяснение, подписали его, последнее слово принадлежит обвиняемому и его защитнику.
А н д р е е в с к и й. Надеюсь, меня больше не станут перебивать. Разобранное здесь обвинение до того странно, что его невозможно было бы себе объяснить, если б нельзя было вдаваться в предыдущие обстоятельства. В них только можно найти разгадку и умысел обвинения. Не знаю, господин судья, слыхали ли вы ранее о господине Лютостанском. Его репутация на книжном рынке не особенно давнего происхождения: лет около шести тому назад Лютостанский дебютировал своим произведением ‘Об употреблении евреями христианской крови’. Эта книга расходилась по преимуществу между евреями, которые скупали ее, интересуясь наполняющей ее клеветой. Но полный расцвет авторской деятельности Лютостанского совпадает с известным кутаисским процессом, когда книга о евреях приобрела особенный интерес. Этот процесс раскрыл для Лютостанского его миссию: с тех пор он считает себя ученым, талантливым юдофобом — ниспосланным свыше бичом Израиля. Торговля его произведениями пошла успешно: объемистые тома новых сочинений (‘Талмуд и евреи’), стали выходить один за другим. В угаре успеха и, вероятно, связанными с ним барышами, Лютостанский уже начертал, быть может, в своем воображении бесконечный путь деятельности в том же направлении: он напишет еще десятки книг, он будет богат и славен, он составит себе историческое имя правдивого борца против неправедного еврейского племени. Успех манил, успех обманывал, все, казалось, благоприятствовало его известности, его слава уже настолько прошумела, что он счел возможным продавать свой портрет, выставив его на окнах магазинов, где можно было видеть фигуру Лютостанского в задумчивой позе и в загадочном одеянии. (Представляет карточку Лютостанского в талисе и филактериях.) Вместе с тем в какой-то газете был пущен слух, что Лютостанский бывший раввин, и эта молва придавала особенную пикантность его сочинениям, его гонениям на евреев, когда-то его родное и с отвращением покинутое племя. Словом, все шло благополучно, но вдруг с весны настоящего года звезда Лютостанского начала чадить и меркнуть. Гонимое и унижаемое еврейство не дремало, в его среде нашлись люди, которые зорко следили за каждой строкой Лютостанского, за каждым его изветом, все отмечали, все проверяли, собирали факты, справки и сведения. Одним из двигателей патриотической реакции против Лютостанского был именно господин Цедербаум — его сегодняшний противник. С давних лет посвятивший себя общественным нуждам своего народа, соучастник при устройстве первой хоральной синагоги в России, преподаватель еврейского Закона Божия в общих учебных заведениях, а затем издатель в течение 20 лет древнееврейской газеты ‘Гамелиц’, человек, заслуживший письменную благодарность от таких высоких лиц, как наш славный ученый Н.И. Пирогов, — господин Цедербаум имеет такое чистое имя и такое светлое прошлое, что если бы даже господин Лютостанский, со свойственными ему приемами, попробовал перерыть до дна эту длинную жизнь, он бы не сумел в ней найти ни малейшей пищи для злословия. Этот-то господин Цедербаум и явился зловещей тенью на ясном небе Лютостанского как охранитель народной чести и религии. В 17 ‘Рассвета’ за нынешний год появилась заметка, беспощадно и неотразимо разоблачавшая и недобросовестное обращение Лютостанского с источниками, и его невежество. Было доказано, что в переводе с еврейского он делает такие ошибки: вместо ‘путь прямой’ — ‘путь жизни’, вместо ‘сильная рука’ — ‘сильная буря’, что Маймонида он относит вместо XII века к XI, что он цитирует какого-то философа Стагирена, ему самому неизвестного, между тем как этот философ не кто иной, как Аристотель, уроженец Стагиры, причем Лютостанский перевел выражение французского автора об Аристотеле ‘philosophe Stagyrene’ (Стагирский философ) буквально: философ Стагирени, было указано и еще много любопытного. Но рядом с этим были опубликованы действительно ужасные и притом официальные данные о личности и прошлом Лютостанского. Ввиду данного мне разрешения привожу их.
Л ю т о с т а н с к и й. Позвольте мне сказать несколько слов.
М и р о в о й с у д ь я. Вы уже имели это право.
А н д р е е в с к и й. Евреи узнали, что Ипполит Лютостанский причислился к духовному званию при Тельшевской римско-католической консистории под именем Фульгентия и 28 февраля 1864 г. был рукоположен в иереи, но и в этом сане он пробыл недолго, потому что в канцелярию ковенского губернатора вдруг поступило от виленского генерал-губернатора предписание о предании суду ксендза кафедрального собора Лютостанского по обвинению его в разврате с вдовой Елизаветой В. Ковенский губернатор отношением от 8 августа 1867 г. за 3496 уведомил об этом Тельшевскую духовную римско-католическую консисторию. В период времени с августа 1867 г. по апрель 1868 г. обвинение против Лютостанского было проверяемо духовной и светской властями, причем оно вполне подтвердилось, и обнаружились еще другие неблаговидные поступки Лютостанского. Вследствие этого 9 апреля 1868 года в консистории состоялось постановление следующего содержания: ‘Лютостанский, возненавидя иноческих’! свой сан, вопреки произнесенным им обетам, предался праздной жизни, неслыханным беззакониям, разврату с Елизаветою В., подал ложный безыменный донос на Андрея В. с целью, в случае арестования последнего, захватить его деньги, кроме того, он уже в течение четырех лет не исполнял обязанностей, на нем лежащих как на священнике и на христианине вообще, и предался разным порокам, вследствие чего был прикосновенен ко многим делам, отчасти уже сужденным, отчасти находящимся в рассмотрении гражданских властей. Поэтому Тельшевская римско-католическая духовная консистория постановляет: ‘Иеромонаха Фульгентия Лютостанского за вышеприведенные преступления и беззакония лишить духовного сана и отдать в распоряжение гражданских властей». И все это за подлинными номерами. Таков-то оказался негодующий гонитель евреев. После таких разоблачений публицист ‘Голоса’, уже не стесняясь, пишет о Лютостанском в самых презрительных выражениях. Лютостансний, чувствительный к вежливому письму господина Цедербаума, не оскорбился вот какими строками: ‘Лютостансний не только не ученый муж, не боец за истину, не обличитель зла и порока, а заведомый пакостник, который на глазах у всех совершает подлог…’
Л ю т о с т а н с к и й. Об этом будет разбирательство в окружном суде, а потому это только повторение.
М и р о в о й с у д ь я. Вы в настоящее время не должны говорить.
А н д р е е в с к и й. Господин Лютостанский не оскорблялся и не печатал опровержений. Действительно, ему осталось одно — молчание. Молчание было хитрее всего: могут подумать, что не прочел, другие скажут, что презирает клевету, а все вообще со временем забудут, казалось бы, и Цедербауму можно было удовольствоваться уже сделанными разоблачениями. Да, если бы у господина Лютостанского был стыд и не было бы наглости после всего этого как ни в чем не бывало продолжать издание своих обличительных книг. Что же осталось Цедербауму? Дарить его презрением? Конечно, это было бы удобно и спокойно, но едва ли патриотично: книжки ведь выходят и бродят по свету, на них нет клейма о том, кто таков и в какой степени заслуживает доверия их автор, а клевета, между тем, сеет свои семена. И вот господин Цедербаум придумал последнее средство: он сделал печатное заявление, что вызывает Лютостанского на диспут в присутствии ученых экспертов по выбору Лютостанского и намерен на этом диспуте разоблачить его незнание и искажения. Это было действительно решительное средство: на таком диспуте Лютостанский не может устоять. После этого вызова Лютостанский впервые заметался и стал терять почву. Он возразил двумя заявлениями, одним, по-видимому, приличным, но крайне уклончивым, а другим — шутовским. Газеты оценили эти возражения и сделали вывод, что Лютостанский затягивает вопрос, старается отделаться от спора. Тогда — и вот источник настоящего заседания — Лютостанский рискнул последним, эффектным, но небезопасным средством: он придумал затеять, изобресть судебное дело, забить в набат, что Цедербаум посягает на его личность и чуть ли не на его жизнь, что этот человек преследует его за его проповедь и за его идеи бранью и палкой, он попытался еще раз показать публике, будто он, Лютостанский, опасен и грозен для иудейства, будто его гонят за правду, будто враг его приходит в ярость от бессилия. Словом, господин Лютостанский попытался в последний раз уронить своего противника последней фальсификацией. Он оповестил об этом заседании в ‘Петербургской газете’, обвиняя Цедербаума в том, что он присылает к нему целый кагал на квартиру с оскорблениями и угрозами. Мы слышали уклончивое показание госпожи Колокольцовой об этом молчаливом, странном и едва ли существовавшем кагале. Кто были виденные свидетельницею люди, зачем они приходили, какое это имеет отношение к Цедербауму — все это осталось непонятным. Да если бы кагал сделал какие-нибудь неприятности Лютостанскому, при чем тут вызов Цедербаума на диспут? Если б, например, окружной суд публиковал о розыске конокрада для представления его суду и применения к нему закона, а крестьяне бы его отыскали и избили до смерти, неужели законный вызов суда мог бы считаться подстрекательством крестьян на подобное преступление? Итак, рассказ о кагале оказался призраком воображения госпожи Колокольцовой. Что же сказать о письме господина Цедербаума? Оно изложено в самом деликатном и сдержанном тоне, надпись на конверте сделана согласно с полученной из адресного стола справкой. Материал для этой справки, вероятно, поступил в адресный стол от самого Лютостанского, и, следовательно, он знал, что у Цедербаума был повод сделать подобную надпись на конверте. Он это знал, как знает о том, что никакой истории с кагалом не было, и, несмотря на все это, взвел на Цедербаума обвинение и привлек его к суду. Такое обвинение называется недобросовестным. Я прошу вас, господин судья, признать это вашим приговором. Пусть эта недобросовестность соединится с именем Лютостанского как характеристическая черта не только его судебных ябед, но и его печатных инсинуаций.
М и р о в о й с у д ь я. Выслушав уголовное дело по обвинению дворянином Лютостанским еврея А. Цедербаума в оскорблении на письме, я, не касаясь тех отношений, которые существовали у Лютостанского и Цедербаума до 31 августа, и не выходя из рамки обвинения, нашел, что представленное письмо отличается полной вежливостью и не имеет ничего оскорбительного, надпись на конверте, в которой Лютостанский называется протоиереем, не может быть признана оскорбительной, потому что Цедербаум имел справку адресного стола. Переходя затем к письму анонимному, я не нахожу, чтоб оно могло быть признано поводом к обвинению по одному сходству почерка надписи на конверте. Обращая внимание, что при строгом анализе письма, в нем нет тени умышленного оскорбления, а, напротив, письмо исполнено справедливости и достоинства, я нахожу в жалобе Лютостанского недобросовестность, а потому, на основании ст. 119 и 121, постановляю: Цедербаума считать по суду оправданным, а обвинение признать недобросовестным.
[Съезд утвердил приговор мирового судьи, отвергнув только ‘недобросовестность’.]
Опубликовано: Андреевский С.А. Защитительные речи. СПб., 1909.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/andreevskiy_s_a/andreevskiy_delo_cederbauma.html