Влас Михайлович Дорошевич
Влас Михайлович Дорошевич
Дела московские
Дела московские
I
I
II
II
III
III
IV
IV
—————————-
Дела московские, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1917
Время на прочтение: 9 минут(ы)
В течение трёх недель жильцы самых фешенебельных московских отелей были ‘посажены на парашу’.
Было, — а может быть, есть, — а может быть вечно будет, несмотря ни на какие революции? — такое наказание в каторжных тюрьмах.
Оно применяется к самым отчаянным каторжанам.
Бывшие кандальники острова Сахалина могли бы послать сочувственную телеграмму ‘товарищам по несчастью’, жильцам ‘Метрополей’ и ‘Националей’:
— Вспоминая прошлое, живо принимаем живейшее участие в вашей судьбе. Пьём денатурат за здоровье свободных граждан свободной России, посаженных на парашу.
Бастовали официанты, горничные, коридорные.
Фешенебельные дамы и фешенебельнейшие кавалеры сами ходили на кухню.
Господь над ними сжалился, — хоть повара скоро добились удовлетворения.
Поварята величественно говорили:
— Возьмите квиток в конторе!
Они брали квитки:
— Порция ветчины — 4 руб. 50 коп. Курица — 10 руб.
Но это ещё не беда.
Люди, платившие по 15, по 25, по 40 рублей за номер, сами себе чистили платье, чистили сапоги:
‘Глядишь, а гордый сей испанец
У себя на чердаке
На сапоги наводит глянец
С сапожной щёткою в руке’.
Но и это ещё не беда.
Они сами мели свои номера.
И сами выносили, — извините, — не мои.
Это уже менее приятно.
Коридоры первоклассных гостиниц напоминали теперешние московские улицы.
У каждой двери — кучка сора.
В этих коридорах можно было встретить, — но не надо было стараться встречать! — сконфуженных дам, без шляп, но в манто.
Они таинственно пробирались… пугливо словно на свидание… что-то бережно держа под манто…
Словно:
‘Тайный плод любви несчастной
Держала в трепетных руках’. [*]
[*] — А. С. Пушкин ‘Романс’. Прим. ред.
Какой-то миллионер вопил:
— Боже ж мой! Боже ж мой! И это я!!! Я, который с 1915 года уже аристократ! Я ж приехал в Москву в Леонтьевском переулке у антикваров покупать галерею предков! И я ношу! Что я ношу? Я даже по-французски не знаю, как это называется!
И, — что всего забавнее, — эти кандальные жильцы каторжных гостиниц, сидя на параше, платили, как будто им служили десятки прислуги, как будто малейшее их желание предупреждалось!
Ничего более жалкого, беспомощного, растерянного и идиотски-глупого нельзя себе представить.
Прислуга гостиниц, как известно, предъявила свои требования 1 мая, дав срок до 10.
Кажется был срок обсудить!
Но хозяева вообще, — и хозяева гостиниц в частности, — ничего не забыли и ничему не научались.
Они всё ещё не поняли, что ‘доброе старое время’ миновало.
И только 9, вечером, объявили своё решение:
— Нет!
В надежде, что прислуга на стачку не пойдёт.
Прислуга пошла.
И вот началось как у парижских извозчиков:
— А! Ты бьёшь кнутом моего пассажира? Так я буду бить твоего.
Прислуга бастовала. Хозяева упорствовали.
А жильцы ‘сидели на параше’.
Хозяева ‘грозили самоубийством’:
— Закроем гостиницы!
Но гостиниц они не закрыли. Гостиницы существуют и процветают. Требования прислуги удовлетворены. Следовательно, в этих требованиях ничего ‘режущего дело’ не было.
Ясно?
Жильцы отлично знали, что, в конце концов, хозяева всё ‘слупят с них’.
И никому не пришла в голову простая мысль:
— Позвольте! Ведь, я же плачу за номер со всеми удобствами. Я выношу помои. Конечно, это удобство. Но для хозяина гостиницы. Ему не нужно иметь прислуги. Какое мне дело до того, что с него прислуга спрашивает дорого? Что он не может с ней сговориться? Номер мне сдан с удобствами. Их нет. За то, чего нет, я платить не обязан.
Кажется, во всей Москве нашёлся только один человек, который стал на эту правильную точку зрения.
Он мне рассказывал:
— За две недели до этого я платил за номер по 17 рублей в сутки. Вдруг, — ещё до забастовки, до предъявления прислугой каких бы то ни было требований, — управляющий гостиницей говорит мне: ‘Знаете, ваш номер теперь будет стоить 25 рублей в сутки’. — ‘Почему?’ — ‘Всё, знаете, вздорожало. Вот и мы набавляем’. Резон. Почти сорок процентов! Потом начали набавлять ещё. Телефон, который стоит в номере, — 3 руб. 50 коп. в неделю. Электрическое освещение — 3 руб. 50 к. в неделю. За бельё — 3 руб. в неделю, отдельная плата, как в то время, когда люди ездили со своими подушками, простынями и одеялами. Словом, — набавка в 50 процентов. Ещё до забастовки! И когда потом мне начали петь Лазаря: ‘Мы о вас же, о квартирантах, заботимся! Разбойники-прислуга хотят, чтобы с вас драли по 15 процентов!’ — оставалось только улыбаться. ‘Разбойники, требующие 15 процентов, и благодетели, набавляющие 50’. Я решил благодетелей оштрафовать. ‘Номер мне сдавался с прислугой. Прислуги нет. Почему, — не моё дело. Но за отсутствие прислуги я никаких 7 рублей в сутки набавки платить не желаю’. И за отсутствие прислуги вычел с гостиницы, по расчёту, 91 рубль. Правильно? — ‘Если вы со мной не согласны, — идём в суд. Я докажу, что я прав. Вы мне не дали того, что должны были дать, — я вам не плачу за то, чего вы мне не дали’.
Если бы все эти злосчастные кандальные жильцы каторжных гостиниц, посаженные на парашу, сразу объявили:
— Мы не желаем платить за право выносить помои. Ликвидируйте конфликт как вам угодно, но мы будем вычитать за отсутствие прислуги.
Конфликт был бы ликвидирован на две недели раньше.
А то, что же было хозяевам не выдерживать характера, если ‘за прислугу’ работали жильцы!
И такая простая мысль никому не пришла в голову.
А, ведь, собирались ‘совещания постояльцев’.
Ахали, охали, жаловались на прислугу, на требования рабочих, на революцию.
Краснея, дамы шептали друг другу:
— Представьте, я сама носила.
— Не говорите! Я тоже. Кажется, мы даже встретились…
И никто не сказал:
— Да не будем платить за то, чего нет. Не станем платить за отсутствующую прислугу. И тем заставим хозяев поскорее кончить конфликт.
Никто не просит вас быть за ту, за другую из борющихся сторон.
Не будьте ни за революцию, ни против революции.
Будьте за самого себя.
Отстаивайте свои законные интересы.
Когда идёт бой между капиталом и трудом, спросите у своего здравого смысла:
— На чьей стороне ваши собственные интересы?
‘Сидеть на параше’ и платить за это деньги!
Какое отсутствие простого, человеческого здравого смысла.
Почти месяц длится стачка у ‘Мюра и Мерилиза’.
И все, кто живёт своим трудом, и кого без труда ждёт голод, — с интересом следят за этой борьбой слабого, — по большей части женского, — труда и огромного капитала.
Забастовка началась трогательно.
В первые дни, 24 часа в сутки, магазин охраняли забастовавшие служащие.
Потом охрана была передана милиции.
Но в первое время, проходя ночью мимо магазина, вы могли видеть у всех дверей на скамеечках мюровских барышень и приказчиков.
А ночи тогда были холодные. Они дрогли.
— Что вы тут делаете?
— Охраняем магазин от эксцессов.
Нынче боятся называть вещи своими именами. Кошку зовут кисой. Грабежи — эксцессами. Всё-таки не так страшно.
— Чтоб потом не сказали на нас!
Они хранили хозяйское добро и своё доброе имя.
Хозяева могли спать спокойно: их имущество хранят ихние обиженные служащие.
Так, как не хранят своего.
Не спуская глаз. Не спят ночей.
— Но слушайте! Ведь, вам же это трудно!
— Что ж делать! Надо терпеть! Зато потом будет лучше! Солидарность!
В них горел энтузиазм. Энтузиазм первой борьбы.
Эти девушки потому и взятые на службу, что они менее требовательны, чем мужчины, и ‘безответны’, — в первый раз почувствовали, что они не одиноки в житейской борьбе, почувствовали локоть соседа и словно электрический ток пробегающую по их рядам энергию на борьбу.
Они были полны веры и энтузиазма.
И сжалось сердце, когда в газетах появилось, что фирма ‘всё простив’, предложила получить жалованье за первую половину месяца ‘по старому положению’ и стать на работу.
— Выдержат или не выдержат?
Капитал презрительно относится к энтузиазму:
— Энтузиазмом сыт не будешь! Поголодаете, мои друзья, и согласитесь! Голод приносит благоразумие. И наличные деньги всегда соблазнительны.
Кто победит?
Молодой энтузиазм, впервые проснувшийся в первой борьбе, юная гордость труда или полный, презрительный к человеку карман?
Часть бастующих дрогнула.
— Мы согласны получить!
Это была голодная спазма желудка.
Но остальные поддержали ослабевших от голода.
Помогли им.
И, поддерживая товарищей рукой, повели вперёд:
— К победе!
Мы, старые москвичи, ведь, хорошо знаем историю ‘Мюра и Мерилиза’.
Первого в Москве огромного капиталистического предприятия в розничной торговле.
Это здание, построенное ‘на костылях’.
Сколько разорений принесло оно!
Сколько мелких галантерейных торговль оно закрыло!
Им съедены наш ‘старый город’, ряды и, блаженной памяти, ‘Ножевая линия’, с её маленькими лавочками, шкафчиками, хозяйчиками, ‘зазывалами’ и мальчишками:
— Иголки, нитки, кружева, прошивки и разный дамский товар! Пожалуйте! У нас покупали!
Сколько сотен хозяйчиков разорилось, сколько тысяч приказчиков осталось без куска хлеба!
В борьбе с непосильной конкуренцией.
‘Мюр’ вырос на наших глазах.
В первое время, когда он ‘резал’ всех, у него всё было дешевле, чем у других.
Даже папиросы, которые стоили рубль за сотню, у ‘Мюра’ продавались по 90 копеек.
Но когда конкуренты были зарезаны, мелкая торговля убита, прежние ‘мюровские’ цены отошли в область преданий.
Всё стало не дешевле и не лучше, чем в других местах.
Да и к чему? Публика была завоёвана. Она привыкла ‘не бегать по городу’, а покупать всё в одном месте. Как бы ‘Мюр’ не повышал цены, публика шла к нему как корова в привычную загородку.
‘Мюр’ первый применил в таком размере труд приказчиц.
Но почему?
Потому что они были дёшевы, старательны, ‘боялись за свои места’ и были безответны.
Безответны до последнего дня.
Сейчас у ‘Мюра’ есть, оказывается, вознаграждение в 75 копеек в день, а жалованье в 50 рублей считается уже недурным.
И это при обязанности:
— Одеваться скромно, но прилично.
Можно ли жить сейчас на такие деньги? Питаться? Одеваться? Обуваться? Да ещё прилично!
И вот мы с интересом, спокойно, издали, как посторонние зрители, смотрим на происходящую борьбу.
С возмущением читаем, что какой-то г-н директор ‘пошёл на уступку’, разрешил служащим ‘не вставать при его появлении’.
С улыбкой читаем про угрозу ‘Мюра’ тоже покончить самоубийством.
— Закроет магазин на 2 года.
Словно такое закрытие магазина обойдётся дешевле, чем прибавка служащим!
Мы отлично знаем, что прибавка эта не обойдётся ‘Мюру’ ни в один грош.
Что всё это универсальный магазин возьмёт с нас же.
Что за всё заплатим мы. И за прибавки, и за теперешний ‘прогул магазина’.
Что поплатимся мы, и только мы.
Что чем дальше протянется забастовка, тем больше ‘проторей и убытков’ придётся платить ‘Мюру’.
Мы платимся и сейчас.
Тратим время, тратимся на трамвай, на извозчиков, мечемся по всему городу, не зная, где купить то, что мы привыкли покупать в одном месте.
И всё-таки смотрим как посторонние зрители на то, что происходит.
А ещё на днях мы, прямо с умилением, читали о забастовке в Париже ‘мидинетт’.
Газеты сообщили нам об этом даже по телеграфу. Так нас это интересует.
И в это тяжёлое время известие о забастовке и победе парижских ‘мидинетт’ нас глубоко тронуло и на секунду радостно взволновало.
Словно пахнуло весной и цветами.
‘Мидинетт’, — от слова midi — полдень.
Полуденница.
Словно название каких-то бабочек!
Так зовут в Париже мастериц модных магазинов.
В полдень они, — круглый год без шляп, без платочка, — выбегают из мастерских.
Настоящие воробьи парижской улицы.
По молочным наскоро завтракают. Совсем словно воробьи поклюют.
И целый час гуляют по улицам молодые, весёлые, жизнерадостные.
Наполняя парижскую улицу своим воробьиным чириканьем.
‘Мидинетт’ — любимица Парижа.
Они объявили забастовку, добиваясь ‘английской недели’.
Т. е. права кончать работу в субботу в 12 часов дня.
И победили, к общему удовольствию.
Когда ‘стачечницы’ толпами проходили по улицам, из окон, с балконов им аплодировали, махали платками.
И мы читаем об этом, глубоко растроганные:
— Ах, Париж! Где даже забастовки проходят так весело!
Но, милостивые государи, ‘мидинетт’ бастуют не впервые.
И их забастовки проходят весело, потому что Париж не даёт в обиду:
— Своих ‘мидинетт’.
У этих маленьких тружениц нет ни копейки.
Но всякий галантный человек в Париже считает своим долгом дать во время стачки сотню франков в забастовочный капитал ‘мидинетт’.
Всякая элегантная дама говорит своему кавалеру:
— Мой друг! Дайте что-нибудь этим воробьям!
Дамы не любят давать денег сами. Но они полны сочувствия к милым девушкам, которые шьют им такие красивые платья.
У нас нет даже галантного жеста парижан!
Кому пришло в голову помочь этим милым ‘барышням от Мюра’, таким любезным, внимательным, терпеливым с клиентами, в особенности с клиентками?
Кому пришло в голову помочь ‘барышням’ в борьбе?
Какой элегантной даме пришло в голову сказать своему кавалеру:
— Помогите им, мой друг! Я их достаточно мучила своими капризами! Это гораздо элегантнее, чем выпить бутылку шампанского за 70 рублей.
На помощь пришли свои.
Банковские, например, служащие.
Но общество? Общество? С умилением читающее о парижских ‘мидинетт’ и спокойно смотрящее, как на его глазах изнемогают в борьбе милые, скромные, маленькие труженицы?
А мы знаем, что каждый лишний день забастовки приносит ‘Мюру’ убытки.
И что ‘Мюр’ нам ‘не простит’.
Каждый потерянный рубль взыщет с нас же повышением цен.
И что наше сочувствие, наша помощь ‘мюровским служащим’, наша моральная поддержка приблизили бы конец борьбы.
У нас нет ни великодушия, ни даже понимания своих интересов.
Бастуют дворники.
Московские улицы превратились в то, чем они были 40 лет тому назад.
Начались уже глазные, горловые, лёгочные заболевания.
В эти жары нас ждут эпидемии.
Наше здоровье, наши жизни в опасности.
А г-да домовладельцы говорят, что они соберутся через неделю и через две недели обсудят дело.
А мы две недели должны задыхаться в пыли, в вони, в грязи?
Возмутительно, что забастовавшие дворники не дают даже метельщикам мести улицы.
Это — преступление против народного здоровья.
А не возмутительно, не преступление, что г-да домовладельцы обрекают город ещё на 2 недели грязи?
Они хотят взять дворников измором.
Они говорят, что ‘забастовщиков’ среди московских дворников не больше 20 процентов.
Но так во всякой борьбе.
Так и на войне.
Не вся рота всегда состоит из решительных людей.
Какой-нибудь десяток людей кидается вперёд и увлекает за собою остальных.
И о чём, в сущности, идёт спор.
Неужели прибавка, — только прибавка, — до 100 рублей в месяц дому с доходом в 12.000 рублей так уж непосильна?
Ведь г-да домовладельцы, всё равно, возьмут это с нас.
И если эту прибавку, — без добавлений в свою пользу, — правильно разложить на квартиры, каждому из нас придётся платить такие гроши, что, право, жизнь, здоровье и спокойствие стоят гораздо дороже.
Нас заставляют жить как свиней, из-за грошовой домовладельческой экономии.
Но должны же мы понимать свои интересы и защищать свои права.
Мы снимаем квартиры с известными удобствами, — среди них то, что мы не должны тонуть в грязи.
Домовладельцы нам этого не дают.
Мы не должны платить за то, чего не получаем.
Если каждый квартирант объявит своему домовладельцу, что впредь до окончания забастовки он будет вычитать с квартирной платы десять процентов за отсутствие дворника, — соглашение будет достигнуто в три дня.
И всякий суд признает квартиранта правым.
И не один контракт в силу этого не может быть нарушен.
— Домовладелец не даёт того, что он должен мне давать, и я ему за недоданное не плачу.
Это просто и ясно.
Идёт борьба между капиталом и трудом.
Это два жёрнова.
И мы между ними как зерно. Нас сотрут в порошок.
Мы тоже должны скристаллизоваться.
Мы тоже класс.
Колоссальный класс потребителей.
Мы не можем оставаться в идиотском положении людей, которые от всего только терпят и за всё только платят.
Людей, которых ‘держат на параше’, людей, которые платят ‘Мюрам’ прогульные дни их магазинов, людей, которых ‘из-за экономии’ обрекают на эпидемии.
Мы не можем доставлять себе роскоши своими деньгами оплачивать сопротивление г-д предпринимателей.
Мы должны, в наших интересах, ускорять решение всех этих конфликтов.
А для этого принимать в них участие.
Становясь на ту из борющихся сторон, к которой толкают нас наш интерес, наш здравый смысл.
Иначе мы, мы, и только мы будем козлищами отпущения, с которых будут драть две шкуры.
С нас, всё равно, возьмут и за прибавки, которые сделают.
И мы же, деньгами, да ещё и здоровьем, заплатим предпринимателям за их упорство в борьбе.
Не будем же простаками, выражаясь мягко.
Источник: Дорошевич В. М. При особом мнении. — Кишинёв: Издание товарищества ‘Бессарабское книгоиздательство’, 1917. — С. 48.
Оригинал здесь: Викитека.
OCR, подготовка текста — Евгений Зеленко, февраль 2013 г.