ДЕЛА И ДНИ
ДЕЛА И ДНИ
* * *
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Дела и дни, Юровский Леонид Наумович, Год: 1916
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916-1918 годов
Сост., предисл. и коммент. А.Ю. Мельникова.
М., 2010.
Под зарядным ящиком было очень хорошее место, единственным, но не слишком существенным недостатком которого являлось отсутствие простора. Зарядный ящик, соответственно положению нашего фронта, обращен на запад. Он отбрасывает утром изрядную тень на сторону противника и вечером — такую же тень в нашу сторону. Перед орудием он имеет то преимущество, что и в полдень он дат некоторую тень, в которой возможно укрыться, если осторожно подлезть под стрелу и поместить голову аккуратно под осью. Место в тени зарядного ящика было моим местом, и никто его у меня не оспаривал. Во-первых, потому, что я был орудийным фейерверкером и ‘нумера’ орудий были мне подчинены. Во-вторых, потому, что в глазах моих сослуживцев по батарее я — существо, в практическом отношении нуждающееся в поддержке и покровительстве. Мои боевые товарищи очень ценят то, что я могу перевести подобранные в окопах немецкие газеты и письма, что я видел некоторые страны и кое-что читал. Но они уверены, что, если не позаботиться о том, чтобы я вовремя поел, надлежащим образом укрылся и правильно уложил свои вещи, то я растеряю вс, что у меня имеется, и погибну от голода, дождя, жары, или холода, как беспомощное дитя. Я не берусь судить о том, насколько обосновано их мнение. Я лишь констатирую его, как факт, объясняющий мою привилегию на тень от зарядного ящика не в меньшей степени, чем мо положение орудийного фейерверкера, в этой превосходной, густой тени, которой позавидовал бы лишнный вовсе тени бессмертный Петер Шлемиль давно умершего Шамиссо, я провл много хороших часов и дней. Для человеческого благополучия нужно очень и очень немного. Здесь, на войне, научаешься довольствоваться малым и находить удовлетворение в том, чего раньше не замечал. Я понимаю, что обстановка пустой бочки нисколько не должна была препятствовать философической работе Диогена. Я только не могу понять, как мог он огорчаться тем, что беседуя с ним, один из властителей Греции загородил от него солнце. Должно быть, в то время в Элладе было менее жарко, чем в Галиции в наши дни.
Быть может, от долгого лежания под зарядным ящиком — я выходил из своего убежища лишь в дни дождей и дни бов — и спокойного созерцания окружающей природы и у меня развилась бы склонность к философическому мышлению. Но приказом командира батареи я был извлечн из его тени и переведн на новую должность. Таковы уже превратности войны и перипетии воинской карьеры. ‘Судьба играет человеком, она изменчива всегда’. Для нас это — основное положение житейской мудрости.
Таких карьер, как моя, в настоящее время на фронте очень много. Потому-то я и считаю возможным описывать здесь свою собственную судьбу: во всех соседних батареях — и лгких, и мортирных, и тяжлых — есть люди, автобиография которых будет весьма мало разниться от моей. А среди них у вас могут оказаться приятели и знакомые. И затем ещ одно. Не так давно я прочитал в ‘Русских Ведомостях’ письмо моего дорогого и уважаемого коллеги Деренталя, в котором он свидетельствовал о том, что накануне был дежурным по конюшне. И мне было чрезвычайно занятно узнать, что у нас, двоих сотрудников одной и той же газеты, писавших с запада и с востока, оказались довольно сходные занятия. Дорогой Деренталь, может быть, и вам весело будет прочитать, что в один из тех часов, когда вы дежурили по конюшне, я чистил щткой и скребницей свою лошадь Налт. Налт — лучшая лошадь батареи, несколько тряская, но сильная и удивительно быстрая: пустить е полной рысью и обогнать всех разведчиков — огромное наслаждение. И я ухаживаю за ней, как только могу…
Мой командир моложе меня. Он меньше моего знает по политической экономии, но несравненно больше моего смыслит в военном искусстве. Он несколько волнуется во время напряжнной работы, но он мужествен и не прячется в ровике, когда все уже укрылись в нм. Он — меткий стрелок и ведт огонь с увлечением, которое передатся всей батарее. Он, не колеблясь, ставит батарею в рискованное положение, если считает, что этим может быть достигнут успех. Но он бережт себя нисколько не больше, чем своих людей. ‘Пусть узнает солдатскую жизнь и пусть пройдт по всем должностям’, — сказал он после того, как я впервые пришл на батарею и представился ему. И думаю, что это было правильное решение.
Я побывал у своего орудия установщиком, т.е. устанавливал дистанционную трубку шрапнели соответственно скомандованному числу делений, дабы снаряд разорвался на положенном расстоянии от батареи. Я побывал наводчиком, т.е., глядя в окуляр прицельного приспособления, наводил орудие и затем поднимал или опускал дуло его, смотря по указанной командиром дистанции. Но вы не думаете, конечно, что в окуляр прицельного приспособления или, технически правильнее, панорамы, видна та цель, которую обстреливает батарея. Такие случаи носят совершенно исключительный характер: в нашей бригаде за настоящую войну их почти не было вовсе. Выехать на открытую позицию в условиях современного боя, это значит погубить свою батарею почти наверняка: неприятельская артиллерия засыплет е шрапнелью и гранатами прежде, чем удастся выпустить несколько очередей. А для того, чтобы возможна была стрельба по невидимой цели, существует несколько простых, но в высшей степени остроумных формул и приборов.
Усовершенствовавшись в установке трубок и в более ответственном деле наводки, я был назначен орудийным фейерверкером: тут я стал принимать, записывать и передавать ‘прислуге’ команды, следить за их исполнением, заботиться о том, чтобы орудие было правильно поставлено, снабжено патронами и чтобы оно исправно действовало в бою. После трх бов командиру было доложено, что я освоился с этим делом. Тогда я простился со своими товарищами по работе при орудии и с жизнью на позиции батареи. Товарищей было 8 человек: это были славные, хорошие, заботливые ребята, которых нельзя было не полюбить. Глубоко миролюбивые по характеру, они тем не менее вели свою боевую работу спокойно, деловито, без отказа, без малодушия во всех условиях, и лгких, и трудных, лучших солдат нельзя себе и пожелать. В артиллерии убыль сравнительно с пехотой невелика, и значительная часть персонала работает с самого начала войны. Люди приобрели поэтому большую опытность, привыкли друг к другу, и в старых частях образовалась устойчивая боевая традиция. Я думаю, что по своим боевым качествам наша лгкая артиллерия — когда она достаточно снабжена снарядами — стоит на высоте всех тех требований, которые могут быть предъявлены к ней.
Разведчики и наблюдатели, в команде которых я состою, живут при командире батареи. Мы помещаемся на краю деревни в полуразвалившейся халупе, ибо целых халуп здесь на окраине нет. Бедная Галиция! В той полосе, которая была ареной зимней позиционной кампании и летних напряжнных наступательных бов, вс носит следы разрушения. Города и селения так пострадали, что протекут годы после войны, покуда они примут прежний вид. Много сгорело хат, много славных, старинной архитектуры деревянных церковок походят на руины, много полей изрыто вдоль и поперк окопами, ходами сообщения, воронками австрийских крякалок и тяжлых снарядов. Сравнительно хорошо ещ тем жителям, которые остались в своих халупах: многие из них не соберут своего урожая, или соберут лишь часть его, но жилище их останется цело. А если у крестьян осталась корова, они в обмен на молоко получат от солдат и денег и хлеба. Впрочем детям солдаты щедро раздают хлеб, не требуя никаких взаимных услуг. Хлеба у нас много, солдаты сыты, если только по условиям окопной жизни подвоз пищи не слишком затруднн: артиллеристы же и полки в резерве кормятся вполне хорошо, и с солдатского стола всегда перепадает населению. Но те, которые ушли, убоявшись огня и меча, — те будут проливать много слз, когда возвратятся на родину. Бесхозяйное имущество погибает фатально…
Мы живм в полуразвалившейся халупе, но и в ней нам живтся хорошо: в тесноте, да не в обиде. Солома есть, на полу хватает места для всех, на сохранившейся печи в любое время дня можно вскипятить воду, сварить молочную кашу или молодой картофель в дополнение к казнной порции. Халупа наша окружена вишнвыми деревьями, и вид у нас хороший, далкий на стрынскую долину, в которой непрерывным рядом тянутся деревни, — белые и полужлтые хатки, сады, высокие хорошие здания сельских школ, блестящие и потускневшие купола новых и старых церквей.
Наблюдательных пунктов у нас один или два, смотря по обстоятельствам: на бугре в ходе сообщения, на деревне, иногда в передовом пехотном окопе. Дежурим мы на наблюдательном пункте по очереди: наблюдатель со стереотрубой и телефонист со своим аппаратом. Начинаем рано утром, когда поднимается солнце и рассеется утренний туман, кончаем, когда погаснут последние лучи. Если же ночью идт стрельба, то в темноте по отблеску стараемся определить местонахождение неприятельских батарей.
На смену выходишь на рассвете, и нет ничего лучше этой утренней прогулки по полям, ещ покрытым росой, когда вдыхаешь посвежевший за ночь воздух и ждшь, что вот-вот позади прорвутся сквозь туман первые солнечные лучи. Дойдшь до хода сообщения и долго, иной раз с версту, шагаешь по узкой щели, выкопанной в чернозме и глинистой подпочве. Если встретишь пехотинцев, плотно прижимаешься к стене, чтобы пропустить их, и снова, касаясь локтями жлтых стен и наклоняя голову, чтобы укрыться от внимательных взглядов неприятельских наблюдателей, продвигаешься вперд, пока не дойдшь до места, где щель расширяется. Под защитой крепких стволов на случай обстрела устроено укрытие и к столбу прикреплена стереотруба. Это и есть наблюдательный пункт.
Здесь узнашь от старого наблюдателя, что случилось в течение предыдущего дня, напьшься с ним чаю, если была возможность достать кипятка в соседней роте, закусишь хлебом и сушеной воблой, которая в дни дежурств заменяет завтрак, обед и ужин, и приступишь к ‘работе’.
На первый взгляд вс кажется неподвижным у противника, пока глаз не привыкнет различать предметы вдали. Тогда картина оживает. По далкому шоссе, верстах в десяти, проносятся автомобили и тянутся обозы. Ближе в лощине покажется небольшой разъезд и снова исчезнет, скрытый кукурузой. Кто-то нагружает возы в полях, поднимая вилами недавно скошенную рожь. Кто? Долго вглядываешься и, если расстояние не слишком велико, различаешь серые куртки и бескозырки германских солдат. Вот шевелится что-то и блестит позади неприятельских окопов. Лопатами подбрасывают землю и роют ход сообщения, или новую линию укреплений, как раз напротив лощинки, уже обстрелянной нами. Работают усердно, насыпь растт и отчтливо чернеет на зелной траве. Однако для работ существует ночь, вести их днм, конечно, удобно, но слишком уже дерзко. ‘Телефонист, доложите на батарею, что неприятель работает вблизи цели No 5, левее 0-20. Не прикажет ли командир открыть огонь?’ — ‘Была команда к бою? Хорошо’.
И напряжнно смотришь в сторону противника, ожидая, когда начнт работать батарея. Там номера уже подошли к орудию, фейерверкер скомандовал уровень угломера, прицел и трубку, наводчик дрнул за шнур, телефонист передал ‘очередь’. Резко ахнул позади выстрел, снаряд завизжал, засвистел в воздухе, пройдут 10-20 секунд, пока он долетит. Затем в ярких лучах солнца показывается белое, круглое, красивое облачко и тает в воздухе, уносимое ветром. Одно, другое… Рабочий день начался…
‘Русские Ведомости’, 13 августа 1916 года, No 187, с. 2 (под псевдонимом ‘Юр. Лигин’).
После слов ‘…остроумных формул и приборов’ и до нового абзаца ‘Усовершенствовавшись в установке трубок…’ идт пробел примерно в 11 строк. По-видимому, описание ‘остроумных формул и приборов’ изъято военной цензурой.
Стр. 17. ‘Мои боевые товарищи очень ценят то, что я могу перевести подобранные в окопах немецкие газеты и письма…’ — Вероятно, перевод немецких газет и писем расширял кругозор соратников Л.Н. Юровского в связи со скупостью российских официальных источников. И свободное владение Леонидом Наумовичем немецким языком было действительно большой находкой. А вот что пишет другой прекрасный знаток немецкого языка в марте 1915 года: ‘Наши официальные источники крайне скупы в сообщении того, что нам стоило вырвать у немцев наш контруспех. Немецкие же сообщения (как раз на днях мне в руки попалась немецкая газета, найденная в захваченном австрийском окопе) гласят о потере нами 300 орудий, а это колоссальный масштаб, даже и в том случае, если немцы удвоили цифру отобранных пушек’. — Ф.А. Степун (Н. Лугин), Из писем прапорщика-артиллериста’, Томск, ‘Водолей’, 2000, с. 47.
Стр. 18. ‘…в этой превосходной, густой тени, которой позавидовал бы лишнный вовсе тени бессмертный Петер Шлемиль давно умершего Шамиссо, я провл много хороших часов и дней.’ — Речь идт о повести немецкого естествоиспытателя и поэта Адельберта фон Шамиссо (1781-1838) — ‘Удивительная история Петера Шлемиля’ (1813) — ‘Peter Schlemihls wundersame Geschichte’, в которой рассказывается о человеке, потерявшем свою тень. Адельберт фон Шамиссо происходит из лотарингских дворян. Его отец эмигрировал в Германию во время Французской революции.
Стр. 18. ‘Я понимаю, что обстановка пустой бочки нисколько не должна была препятствовать философической работе Диогена. Я только не могу понять, как мог он огорчаться тем, что, беседуя с ним, один из властителей Греции загородил от него солнце’. — Л.Н. Юровский посмеивается над преданием о разговоре Диогена Синопского с Александром Македонским. Рассказывают, что ‘коренастый бродяга из черноморского Синопа’ Диоген был сыном фальшивомонетчика и единственным учеником Антисфена. Он бродил по Греции, но чаще всего останавливался в Коринфе, именно там жил он в круглой глиняной бочке — пифосе (). ‘Над ним смеялись, но его любили. И когда коринфские дети из озорства разломали его бочку, то коринфские граждане постановили: детей высечь, а Диогену выдать новую бочку. Он дожил до дней Александра Македонского. Когда Александр был в Коринфе, он пришл посмотреть на Диогена. Тот лежал и грелся на солнце. ‘Я Александр, царь Македонии, а скоро и всего мира, — сказал Александр. — Что для тебя сделать?’. — ‘Отойди в сторону и не заслоняй мне солнце’, — ответил Диоген. Александр отошл и сказал друзьям: ‘Если бы я не был Александром, я хотел бы быть Диогеном’. Умер Диоген будто бы в тот самый день, что и Александр в далком Вавилоне’. — М.Л. Гаспаров, ‘Занимательная Греция’, Москва, 2009, с. 272.
Стр. 18. ‘Судьба играет человеком, она изменчива всегда.’ — Слова из песни ‘Пожар московский’ (стихи Н.Г Соколова, музыка народная), посвященной событиям 1812 года. Слова написаны в 1850 году. В 1902 году, когда Л.Н. Юровский поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт, вышла первая граммофонная пластинка с записью песни. Тиражи, выпущенные к 100-летию Отечественной войны 1812 года, были огромны. У песни было несколько названий: ‘Пожар московский, или 1812 год’, ‘Наполеон в Москве’ и т. д. Песня была записана на пластинках в исполнении самых популярных певцов и певиц того времени — М. Комаровой, М. Лидарской, Ю. Морфесси, русских народных хоров под управлением М. Головина и П. Баторина, оркестра В. Кузьмина:
Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
А на стенах вдали кремлевских
Стоял он в сером сюртуке.
И призадумался великий,
Скрестивши руки на груди.
Он видел огненное море,
Он видел гибель впереди.
И, притаив свои мечтанья,
Свой взор на пламя устремил,
И тихим голосом страданья
Он сам с собою говорил:
‘Зачем я шел к тебе, Россия,
Европу всю держа в руках?
Теперь с поникшей головою
Стою на крепостных стенах.
Все войско, собранное мною,
Погибнет здесь среди снегов,
В полях истлеют наши кости
Без погребенья, без гробов’.
Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда,
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без стыда.
Песня, видимо, была популярна на фронте. См. фрагмент из ‘Юношеского романа’ В.П. Катаева: ‘Вскоре батарейный уехал по болезни в тыл лечиться, а на его место был назначен боевой офицер поручик Тесленко, как тогда принято было говорить — из простых, маленький, с мягким непородистым лицом, кумир солдат, о котором даже сложили песню на мотив ‘Шумел, горел пожар московский, дым расстилался по земле’ и т.д. Слова были такие: ‘Шумел, горел лес августовский, то было дело в ноябре. Мы шли из Пруссии Восточной, за нами Герман по пятам’, и потом через несколько строк: ‘Поручик храбрый наш Тесленко сказал ‘не сдамся никогда’… и так далее’. — Валентин Катаев, Сочинения, т. 3, Москва, ‘Вагриус’, 2005, с. 175.
Стр. 18. ‘Не так давно я прочитал в ‘Русских Ведомостях’ письмо моего дорогого и уважаемого коллеги Деренталя, в котором он свидетельствовал о том, что накануне был дежурным по конюшне’. — Во второй половине 1916 года Александр Аркадьевич Деренталь опубликовал в ‘Русских Ведомостях’ 5 заметок о своих впечатлениях от службы во французской армии: По дороге к фронту (от нашего корреспондента), ‘Русские Ведомости’, 23 июня 1916 года, No 144, с. 2, 25 июня 1916 года, No 146, с. 4, 29 июня 1916 года, No 149, с. 4-5, Возвращение ‘домой’ (от нашего корреспондента), ‘Русские Ведомости’, 15 июля 1916 года, No 163, с. 5, День во французской кавалерийской казарме (от нашего корреспондента), ‘Русские Ведомости’, 20 сентября 1916 года, No 216, с. 3.
Письмо А.А. Деренталя, которое имеет в виду Л.Н. Юровский, это часть III корреспонденции ‘По дороге к фронту’ (‘Русские Ведомости’, 29 июня 1916 года, No 149, с. 4-5): ‘Для других моих товарищей трудовой день кончился. Для меня он только ещ должен начаться. Сегодня я — garde d’curie, — ‘страж конюшни’ в буквальном переводе. На моей ответственности и под моим верховным управлением — шестьдесят лошадей и целая анфилада стойл, им принадлежащих. 24 часа я должен неотлучно находиться при этих ‘благородных животных’, беречь из пуще глаза, с заботливостью старой няньки следить за их питанием, за их чистотой, за тем, чтобы сосед не бил копытами и не кусал за шею своего соседа…’ (с. 4).
Позднее, в 1918 году, А.А. Деренталь так передавал свои мысли в период службы во французской армии: ‘Тогда, на французском фронте, вс было ясно и определнно. Впереди за чернеющей при мртвом сиянии падающих ракет и мгновенных вспышках рвущихся снарядов линия проволочных заграждений — враги. Их нужно побороть, или погибнуть. Позади — Франция — свободная страна, давшая у себя приют и защиту изгнанникам. Мы боремся за не. Когда мы победим — быть может, от победы нашей распадутся и рабские цепи изгнавшей нас суровой матери-мачехи России…’. — А. Дикгоф-Деренталь, Силуэты октябрьского переворота, ‘Пережитое (в год революции)’, Книга первая, изд-во ‘Верфь’, Москва, б. г., с. 48.
В газете ‘Русские Ведомости’ А.А Деренталь работал с 1910 года и до закрытия газеты большевиками в 1918 году. Сво отношение к ‘Русским Ведомостям’ А.А. Деренталь высказывает вот в этой небольшой автобиографии: ‘Что же касается до воспоминаний, связанных с газетой, могу сказать одно: как начал себя помнить, всегда в нашей семье получались ‘Русские Ведомости’ и получаются до сих пор. Таким образом, с самого детства привык к ‘Русским Ведомостям’ и научился любить их, как нечто сво близкое, родное’. — В книге ‘Русские Ведомости’ 1863-1913. Сборник статей, Москва, 1913, с. 59.
Стр. 19. ‘Пусть узнает солдатскую жизнь и пусть пройдт по всем должностям’, — сказал он после того, как я впервые пришл на батарею и представился ему. И думаю, что это было правильное решение’. — Ср. мнение воевавшего на фронте Великой войны Викторина Михайловича Молчанова о военном пополнении: ‘Из запаса сперва те ещ более-менее были подготовлены к войне, а затем уже которые просто сейчас же прошли 6 месяцев (или 4 месяца даже) школы, и по сути они ничего не понимали, ничего не знали. Никакой дисциплины не понимали, абсолютно ничего. Потом уже немного лучше стало, когда образовались школы прапорщиков, и их там по 6 месяцев вс-таки ‘приводили в христианскую веру’, а то была распущенность такая страшная. Это было примерно весь 1914 год, такая нехватка была’. — В.М. Молчанов, Последний белый генерал, Москва, ‘Айрис-Пресс’, 2009, с. 58. Впрочем, вот мнение из артиллерии, относящееся ко второй половине 1916 года, одного из сослуживцев Ф.А. Степуна: ‘Шестинедельной выпечки прапорщики никуда не годятся. Как офицеры они безграмотны, как юнцы, у которых молоко на губах не обсохло, они не авторитетны для солдат’. — Ф. Степун (Н. Лугин) ‘Из писем прапорщика-артиллериста’, Томск, ‘Водолей’, 2000, с. 43.
Стр. 21. ‘…воронками австрийских крякалок…’ — Ср. с фрагментом ‘Юношеского романа’ В.П. Катаева:
‘Чем ближе я подходил к батарее, тем явственнее слышались звуки ни на минуту не затухающего боя. Среди гула артиллерийской канонады я улавливал какие-то новые, грозные ноты.
Вероятно, как я теперь понимаю, это были звуки тех самых новейших немецких снарядов, окрещенных крякалками, о прибытии которых на фронт уже давно извещал солдатский телеграф.
Крякалки являлись тяжелыми снарядами двойного действия — как шрапнель и как граната. Сначала в воздухе разрывалась шрапнель, а потом на земле разрывалась граната, поражая осколками тех, кого не задели шрапнельные пули. Снаряды эти были начинены какой-то совершенно новой взрывчаткой страшной убойной силы.
…меня особенно ужасали разрывы крякалок: сначала в небе как бы из ничего возникало плотное облачко зловеще-черного цвета, из которого косо выкручивался как бы еще более черный и зловещий винт, раздавался крякающий разрыв шрапнели, и следом за ним из земли вырастал второй винтообразный клок мелинитового взрыва, и рваные осколки гранаты протягивались во все стороны со струнным звуком разбитой на куски арфы…’. — Валентин Катаев, Сочинения, т. 3, Москва, ‘Вагриус’, 2005, с. 408, 410.
Герой ‘Юношеского романа’ вольноопределяющийся Саша Пчлкин, как и Л.И. Юровский, стрелял по противнику из трхдюймовой, т.е. лгкой пушки ‘с масляным компрессором, поршневым затвором, оптическим прицельным приспособлением и зеркальным отражателем, так называемой панорамой’. — Там же, с. 149.
Крякающий звук немецких снарядов упоминает и Ф.А.Степун: ‘Вот вчера, например, когда я возвращался с разведки позиции мимо деревни, которую немцы как раз ‘драли’ девятидюймовыми, и слушал безумное кряканье рвущихся чудовищ, у меня разболелась голова и поднялась тошнота’. — Ф.А. Степун (И. Лугин), ‘Из писем прапорщика-артиллериста’, Томск, ‘Водолей’, 2000, с. 152.
Стр. 22. ‘Вот шевелится что-то и блестит позади неприятельских окопов. Лопатами подбрасывают землю и роют ход сообщения, или новую линию укреплений, как раз напротив лощинки, уже обстрелянной нами. Работают усердно, насыпь растт и отчтливо чернеет на зелной траве. Однако для работ существует ночь, вести их днм, конечно, удобно, но слишком уже дерзко’. — Ср. с фрагментом ‘Юношеского романа’:
‘…Батарея ведт огонь часто, но понемногу, разгоняет небольшие партии неприятеля, производящего земляные работы.
В два часа пополудни стрельбы почти никогда не бывало.
— Герман пьт каву (то есть кофе).
После двух часов, выпив каву, Герман идт на земляные работы, и наша батарея, уведомленная об этом по телефону с наблюдательного пункта, начинает разгонять Германа’. — Валентин Катаев, Сочинения, т. 3, Москва, ‘Вагриус’, 2005, с. 306.
Стр. 23. ‘По-видимому, описание ‘остроумных формул и приборов’ изъято военной цензурой.’ — Редактор санкт-петербургской газеты ‘Речь’ Иосиф Владимирович Гессен писал в своих воспоминаниях о времени Великой войны: ‘На совместном заседании представителей военной и гражданской цензуры с редакторами газет… милостиво постановлено представлять на предварительный просмотр лишь отдельные корректурные грани статей, имеющих непосредственное отношение к военным вопросам. Военные цензора действительно ничем, кроме статей о военных действиях, не интересовались…’. — И.В. Гессен, В двух веках. Жизненный отчт, ‘Архив русской революции’, издаваемый И.В. Гессеном, Берлин, 1937, т. XXII, с. 330-331. Иосиф Владимирович объясняет ниже природу пробелов, которые встречаются и в военных статьях Л.И. Юровского: ‘Чтобы оправдаться перед читателями, мы прибегали к уловке — вычеркнутые пассажи сохранялись в виде зияющих пробелов, но правительство поняло значение демонстрации и началась борьба из-за ‘пустых мест, которые то запрещались, то вновь — и это было уже крупным завоеванием — разрешались’ (там же, с. 331). Впрочем, для московских ‘Русских Ведомостей’ дело обстояло, по-видимому, проще, что видно из следующего замечания санкт-петербургского конкурента: ‘Тяжесть положения осложнялась ещ и тем, что Москва не считалась состоящей в районе военных действий, как Петербург, вследствие чего там газеты пользовались большей свободой и стали завовывать и петербургский рынок’ (там же, с. 331).
И.В. Гессен был земляком Л.И. Юровского, родился в любимой Леонидом Наумовичем Одессе (последнее можно заключить из лирического описания города, данного Л.Н. Юровским — В Одессе, ‘Русские Ведомости’, 7 марта 1915 года, No 54, с. 6). Отец Л.Н. Юровского был купцом 2-й гильдии, занимался торговлей хлебом. Ср. с данными в напечатанной статье В.Е. Юровского: ‘Леонид Наумович Юровский родился 6 ноября 1884 года в Одессе, в семье крупного, но впоследствии потерявшего состояние коммерсанта’.— В.Е. Юровский, Архитектор денежной реформы 1922-1924 годов, ‘Вопросы истории’, 1995, No 2, с. 138.
Фамилию ‘Юровский’ И.В. Гессен помнил с детства: ‘Этот отрезок улицы носит загадочное название ‘Грецк’, здесь расположена большая часть маклерских и экспортных контор. Вот один невзрачный человечек, с зонтиком в руках, даром, что небо безоблачно, рывком выделяется из снующей толпы, сильно жестикулируя зонтиком, останавливает нашу коляску и, крепко ухватившись руками за крылья е, быстро, быстро начинает заговаривать отца. Жаргон мы не совсем свободно понимаем, дома с родителями говорим только по-русски, но то, что юркий человечек с такой горячностью внушает, нам представляется просто бессвязным перечислением фамилий, отдельных слов и цифр: слышится — Анатра, Родоканаки, Юровский (это вс крупные экспортные фирмы)…’ (там же, с. 12).
Отметим, что согласно сообщенным автору В.Е. Юровским в конце 80-х годов сведениям отец Л.Н. Юровского разорился и в 1907 году, в год окончания Л.Н. Юровским Санкт-Петербургского политехнического института, покончил жизнь самоубийством. Возможно, выбор Л.Н. Юровским темы своей докторской диссертации ‘Русский хлебный экспорт, его организация и развитие’, защищнной в 1910 году в Мюнхенском университете, был связан с его жизнью в Одессе — Der russische Getreideexport, seine Entwickelung und Organisation. — Miinichener volkswirtschaftliche Studien, 105 Stuck. — Stuttgart und Berlin, 1910. 1. G. Cotta’sche Buchhandlung Nachfolger. M. 4-50. Публикация этой работы не прошла незамеченной в России. Л.Н. Литошенко ссылается на место в книге Л.Н., когда говорит об импорте в начале 1900-х годов германской ржи в царство Польское и прибалтийские губернии, цитируя приводимые в Der russische Getreideexport данные железнодорожной статистики.— См. Л. Литошенко, Германская рожь на русских рынках, ‘Вестник Европы’, январь 1913 года, No 1, с. 359-371. Ссылка на книгу Л.Н. см. на с. 361. Не исключено, что Л.Н. Юровский подарил книгу своему коллеге по ‘Русским Ведомостям’ Л.Н. Литошенко и быть может сегодня в каком-нибудь частном собрании, архиве или публичной библиотеке лежит и ждт извлечения на свет книга с дарственной надписью Л.Н. Литошенко, исполненной мелким, чтким почерком Леонида Наумовича.