Д. В. Философов
Д. В. Философов
Дела домашние
Дела домашние
I.
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
V.
V.
Дела домашние, Философов Дмитрий Владимирович, Год: 1907
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Декаденты празднуют победу. Г-н Горнфельд говорит о ‘торжестве победителей’, а Л. Галич жалуется на то, что мы в ‘плену у лирики’.
Декаденты действительно торжествуют. Главное их торжество не в том только, что им удалось выйти из своей ‘келии под елью’ на широкую улицу, а что они перестали быть в глазах читателей особой школой, направлением в русской литературе. Это им удалось благодаря соединению с враждебным дотоле лагерем так называемых реалистов. Если Горький и Брюсов были два антипода, то теперь, благодаря Леониду Андрееву, который встал у самого водораздела, антиподы встретились. Леонид Андреев пьет воду у обоих источников. Оба лагеря считают его своим. Между сборниками ‘Знания’, альманахами ‘Шиповник’, ‘Факелы’ и декадентскими журналами ‘Весы’, ‘Золотое Руно’, ‘Перевал’ завязались как будто дружеские связи. Границы отдельных течений стерлись, все смешалось в бурном водовороте ультрасовременной литературы, которой одни дают кличку ‘мистического анархизма’, другие ‘соборного индивидуализма’, а третьи, наиболее желчные, — хулиганства. Но как бы то ни было, все профаны утверждают, что прежние группировки исчезли, что мы присутствуем если не при синтезе побежденных антиномий и противоречий, то, по крайней мере, при какой-то интеграции, которая пока еще не дифференцировалась. В общем, эта точка зрения профанов мне кажется верной. Литература живет не на Марсе и не на Луне, и как бы некоторые писатели ни старались быть самодовлеющими, с каким бы пафосом ни провозглашали принцип ‘искусства для искусства’, все-таки они живут на земле, среди нас грешных, и ничто человеческое им не чуждо. И если вся русская жизнь, русский быт и русская идеология подверглись перелому, сдвигу, если мы присутствуем теперь при общей перемене насиженных мест, облюбованных теорий и установившихся критериев, то явно, что этот сдвиг должен был отразиться и на литературе. Это прежде всего социологический факт, следствие известного, вполне закономерного процесса. К чему он приведет — с точностью определить нельзя. Пессимисты говорят об анархии, упадке культуры и т.д. Оптимисты — о возрождении. Я лично скорее оптимист. Происшедший сдвиг, этот самый драгоценный результат русской революции, мне кажется полным живых, плодоносных семян, из которых вырастет сад обновленной русской культуры. Не к ‘разбитому корыту’ вернулись мы, а, наоборот, окончательно разбили старое корыто, и из него пить уже наверное не будем. Поэтому, в частности, когда говорят о вырождении русской литературы, о ее падении, я не верю. Мне это кажется ворчанием людей, страдающих больной печенкой, пессимизмом литературных ‘октябристов’. Так же, как экспроприаторы-хулиганы — только печальные, но неизбежные спутники революционной борьбы, так же и литературные хулиганы и экспроприаторы — не могут считаться показателями литературного вырождения. В тылу большой армии, идущей походом, всегда есть мародеры.
Конечно, такая интеграция литературных течений, такое смешение в одной бесформенной массе самых разнородных элементов — долго продлиться не может и не должно. Постепенно в этом улье все распределятся по своим ячейкам, затем новые вместе со своей пчелой-маткой отойдут от старого, и между отдельными роями начнется борьба за существование, но пока этого еще нет. Если пчелы в своем улье дерутся между собой, то это их домашние дела. Для специалистов пчеловодов эти распри, может быть, и заметны, но для профанов нет. А то явление, которое не заметно глазу профана, очевидно, не вошло еще в жизнь, не стало фактом общественным. В конце концов, профаны всегда правы. Они, конечно, не должны вмешиваться в дела специалистов, препятствовать их ученой работе, но они вправе игнорировать специалистов… Когда Герцен боролся с буддизмом в науке, Михайловский отстаивал права профана-дилетанта, оба они исходили из глубоких требований жизни, которая выше всевозможных ‘ученых’.
Наши ‘декаденты’ (под этой кличкой я для удобства объединяю всю ультрасовременную литературу) не хотят этого понять. С одной стороны, они как дети радуются, что широкая публика, или, как они говорят, толпа, их не только признала, но и с любопытством смотрит на кавалькаду лихих наездников — мистических анархистов, с другой — они обижаются, когда их связывают общей кличкой, не вникают в те якобы глубокие разделения, которые существуют между Вячеславом Ивановым и Александром Блоком, или между Городецким и Кузминым. Как будто домашние дрязги и пререкания между пчелами одного и того же улья имеют какое-нибудь общественное значение.
Г-н Семенов (Не свой), постоянный сотрудник французского литературного журнала ‘Le Mercure de France’, свой последний отчет о русской литературе посвятил ‘мистическому анархизму’. Предварительно он сделал безнадежную попытку разобраться в новейших течениях и разбил русских писателей на отдельные группы, причем Валерия Брюсова зачислил в ‘парнасцы’, а Александра Блока — в мистические анархисты. Пчелы декадентского улья загудели. Брюсов заявил, что он не парнасец, а Блок, что он не имеет ничего общего с мистическим анархизмом, о чем ‘свидетельствуют его стихи и проза’ (Весы, No 8). Г-н Семенов давно уже пишет за границей о русской литературе, и я, признаться, далеко не всегда согласен с его оценкой наших писателей. По-видимому, некоторая односторонность его суждений находилась в связи со слишком долгим пребыванием за границей. Но вот, вернувшись в Россию, он постарался войти в соприкосновение с новыми течениями и посвятил одно письмо эротизму в русской литературе, другое — мистическому анархизму. Написал он свой отчет крайне объективно, и я совершенно не понимаю, почему наш улей так всполошился. В. Брюсов протестует, он не парнасец. Однако Вячеслав Иванов в своей публичной лекции, читанной прошлой весной на высших женских курсах, причисляет его и Бальмонта именно к парнасцам. В чем же вина г-на Семенова? Уж если Вяч. Иванов, этот эрудит, Тредьяковский нашего декадентства, ошибается, так кто же, наконец, что-нибудь понимает? Еще неуместнее протест г-на Блока.
Популяризатором мистического анархизма был у нас Г. И. Чулков. Я присутствовал, можно сказать, при самом зарождении этого течения и отлично знаю, что именно Вячеслав Иванов и Блок были совершенно солидарны с г. Чулковым. В свое время предполагалось даже устроить при содействии тогдашнего режиссера театра г-жи Коммиссаржевской — В.Э. Мейерхольда — маленькую ‘мистико-анархическую’ сцену, для которой и был написан знаменитый ‘Балаганчик’ Блока. Вяч. Иванов же написал предисловие к брошюре г-на Чулкова. Пока мистический анархизм оставался экзотическим цветком, выросшим в парниках декадентской кружковщины, — ни Вяч. Иванов, ни А. Блок от него не открещивались, а самодовольно радовались своей выдумке. Но когда критика начала свой поход против этой новинки, Вяч. Иванов и Блок сейчас же от своего излюбленного детища отказались, предоставив Г.И. Чулкова всецело на съедение обозлившихся товарищей. В вышеупомянутой лекции Иванов снисходительно отзывается о мистическом анархизме, как выдумке молодежи (как будто он сам тут ни при чем), а Блок удостоверяет, ссылаясь на свои ‘стихи и прозу’, что он не мистический анархист. Когда Толстой говорит, что он не толстовец, или Лавров защищался от неумеренных ‘лавристов’ — это понятно. Но ведь Блок, во-первых, еще не Толстой и не Лавров, а во-вторых — мы совершенно не знаем, что же он такое сам по себе. Сослаться на свои ‘стихи и прозу’ очень легко, тем более что вряд ли кто эти стихи и прозу станет изучать. Но мне эти стихи и прозу изучать пришлось, и я по совести утверждаю, что г. Блок именно мистический анархист, потому что его ‘стихи и проза’ покрыты с одной стороны налетом мистицизма, в начале литературной карьеры г. Блока очень глубокого и нежного, а затем ставшего уличным и плоским, и кроме того, эти стихи и проза преисполнились самого озорского разнузданного ‘анархизма’, или, вернее, хулиганства. Сначала были у него проникновенные гимны ‘Прекрасной Даме’, к Деве Марии, а затем Дева Мария превратилась каким-то фокусом в Мэри, героиню ‘Незнакомки’, пьесы абсолютно недоступной пониманию не только профанов, но, я думаю, и специалистов, пьесы, отдающей остроумием самым уличным и пошлым. Нам интересно знать не нет Блока, а его да. Или, выражаясь языком ‘мифотворца’ Иванова, не его ‘непримиримое Нет’, а — слепительное Да. Но в том-то и штука, что это ‘слепительное Да’ отсутствует, и ссылка на стихи и прозу не более как жест страдающего манией величия сверхчеловека.
Г. Иванов-Разумник в своей ‘Истории русской интеллигенции’ считает Мережковского тоже ‘мистическим анархистом’. Затем в печати зачастую корили Мережковского, что он в предисловии к первому изданию своей книги о Льве Толстом и Достоевском выступил якобы в защиту самодержавия. Однако, насколько мне известно, Мережковский, этот враг реального самодержавия и иллюзорного мистического анархизма, с протестами не выступал и выступать, по-видимому, не намерен. Он думает, вероятно, что его ‘стихи и проза’ говорят сами за себя и не нуждаются в эффектных протестах автора. Кроме того, если его ‘стихи и проза’ и дали повод для недоразумений, то, значит, в них были неясности, непродуманность. Уничтожить их можно долгим упорным трудом дальнейшей работы мысли, чем и занят Мережковский. Но г. Блок отлично понимает, что его ‘стихи и проза’ ничего доказать не могут. Потому он и спешит поведать миру, что он не мистический анархист, ‘хотя в моих стихах и прозе, как бы говорит он, ясно видно, что я одно, но сим свидетельствую за своей подписью, что я совсем другое’. И кого г. Блок убедит?
Декаденты воображают, что они вошли в общественность, но, увы, они вошли не в общественность, а просто на улицу, на ту улицу, по которой бегает камаринский мужик. И их полемика между собой — дело вовсе не общественное, а уличное. Они вынесли на улицу свои домашние дрязги, и как бы они ни пыжились, их перебранка остается делом домашним.
В Москве издаются три декадентских журнала: ‘Весы’, ‘Перевал’ и ‘Золотое Руно’. Но совершенно неизвестно, чем один журнал отличается от другого, где кончаются ‘Весы’ и начинается ‘Перевал’. Почти те же сотрудники, везде попадаются интересные статьи и везде чувствуется — как бы сказать повежливее — слишком сильный привкус именно ‘мистического анархизма’. Отличаются журналы, и очень резко, только шрифтом, обложкой и форматом. В одном провинциальном городе издавалось три газеты. Обитатели города жалели, что вместо трех плохих газет у них нет одной хорошей. То же можно сказать и про московские декадентские журналы. Жаль, что они не соединятся в одно большое издание, посвященное новейшей литературе. Слишком много сил и денег они тратят зря. Но это объединение оказывается невозможным. Если для нас, ‘профанов’, журналы эти ничем не отличаются друг от друга, то для посвященных — между ними непроходимая пропасть. ‘Гриф’ клюет ‘Скорпиона’, ‘Скорпион’ жалит ‘Грифа’ и оба вместе поедом едят беззащитное ‘Золотое Руно’. Причиной всему якобы принципиальные несогласия, а в сущности мелкие домашние дрязги. Во всех профессиональных кружках живучи свары и ссоры, и лицам, к данной профессии не принадлежащим, эти свары и ссоры абсолютно не интересны. Но наши ‘мистические анархисты’ думают иначе. Они спешат поведать миру о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем. К услугам торжествующих победителей — шестая великая держава пресса, и вот нам, профанам, через все газеты оповещается, что г-да Кузмин, Балтрушайтис и Ликиардопуло вышли из состава сотрудников ‘Золотого Руна’. Ну, скажите на милость, кому интересно знать, что г. Ликиардопуло ушел из ‘Золотого Руна’ и куда-то пришел. Я еще понимаю, когда такое письмо появляется за подписью Брюсова, Мережковского и Гиппиус, да и то на их месте я не оповещал бы мир о таком неважном событии. Но когда этим делом занимаются гг. Ликиардопуло, право же это просто смешно. Ну не все ли равно нам, ‘профанам’, а газеты читают большею частью профаны, где ‘сотрудничает’ этот почтенный литератор?
Г-да декаденты страшно боятся, как бы их не перепутали. Мы не только должны твердо знать, что Балтрушайтис с Ликиардопуло непохож на Гумилева (есть и такой), но помнить, в дружбе ли они между собой или в ссоре. Для сего мы должны неуклонно читать все декадентские журналы и неусыпно следить, кто кого ругает и кто кого хвалит. А ругать и хвалить друг друга они большие мастаки. ‘Весы’, можно сказать, живут руганью Г. И. Чулкова и ‘Золотого Руна’. Даже такой тонкий и серьезный критик, как Антон Крайний (псевдоним), не сумел выйти из кружковых дрязг и тратит свое дарование на едкие насмешки над Г. И. Чулковым, оставляя почему-то в покое Вячеслава Иванова, духовного отца этого блудодейства.
Но как бы декаденты ни старались, мы, профаны, по-прежнему будем совать их всех в один мешок мистического анархизма, потому что их разногласие — это домашние ссоры обитателей одного и того же улья. Вот когда от этого улья отойдет новый рой, собравшийся около своей особой матки-пчелки, матери-идеи, и когда этот рой начнет спор и борьбу со старым не во имя личных недовольств друг другом, не во имя обиженных самолюбий, а во имя какого-нибудь соприкасающегося с жизнью объединяющего начала, тогда другое дело. И это, конечно, будет, потому что живые силы в нашей современной литературе есть. А пока что, хорошо бы, если гг. мистические анархисты немного сбавили гонора и были немножко поскромней. Если они не могут обойтись без ссор, то ссорились бы в ‘закрытых помещениях’, у себя, в своих журналах, существующих больше для сотрудников, чем для подписчиков. Выходить же на улицу со своими дрязгами как-то уж очень наивно.
P. S. Во избежание недоразумений считаю своим долгом заявить, что я состою сотрудником всех трех декадентских журналов. Очень может быть, что за настоящий фельетон мне грозит кара, и не сегодня-завтра меня торжественно исключат из какого-либо из этих журналов, о чем будет оповещена при посредстве газет ‘вся Россия’. Что ж делать? ‘Amicus Plato’ и т.д.
Впервые опубликовано: ‘Товарищ’. 1907. 23 сентября (6 октября). No 379. С. 3.
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/filosofov/filosofov_dela_domashnie.html