Действительный статский советник, Добронравов Леонид Михайлович, Год: 1915

Глава
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Скачать в PDF

Дйствительный статскій совтникъ.

Повсть.

‘Вода стираетъ камни, разливъ ея смываетъ земную пыль: такъ и надежду человка Ты уничтожаешь.
Тснишь его до конца, и онъ уходитъ, измняешь ему лицо и отсылаешь его.
Въ чести ли дти его — онъ не знаетъ, унижены ли — онъ не замчаетъ,
Но плоть его на немъ болитъ, и душа его въ немъ страдаетъ’.

Іовъ, XIV, 19—22.

Прологъ.

Отплываетъ корабль. Стоишь на корм и смотришь назадъ: предъ тобою городъ, который ты покинулъ. Въ немъ прошли дни твои съ быстролетной радостью и долгой печалью. Часть жизни осталась здсь, развянная въ каменныхъ улицахъ, осталась часть души твоей. Здсь взлетала гордо мечта твоя и, сраженная въ лет, умирала. И многое-многое покидаешь ты: то, отъ чего свтлетъ сердце и то, отъ чего въ смертельной тоск мечется и бьется израненная душа.
Отплываетъ корабль. Не слышно городского гула, который какъ глухая труба гудитъ, перестаешь различать отдльные дома и устья улицъ, открывающихъ у берега ненасытные рты свои. Передъ тобою — городъ въ цльности и слитности, ты удаляешься отъ него. И видишь только золотые кресты на церквахъ, зажженные вечернимъ солнцемъ, блистающіе ослпительнымъ свтомъ. И кажется, что это кресты на могилахъ, въ которыхъ много погребла душа твоя.
Долго-долго смотришь назадъ и — не оторвать глазъ. Уже ничего, кром синей дали, предъ тобою, но глазъ ищетъ увидть и сердце жаждетъ насладиться печалью и радостью.
Жаль покинутаго тобою, но остроту жалости смягчаетъ видніе грядущаго. Со всхъ сторонъ, со всхъ концовъ наступаетъ синій сумракъ, но сердце провидитъ грядущее. Оно можетъ не быть: неврны пути и въ странствіяхъ много невзгоды. Можетъ быть, ты послдній разъ отплылъ и не суждено теб больше видть другіе города. Ясный вечеръ поглащаетъ черная ночь. Пусть эта ночь будетъ послдняя. Завтра свтлое солнце не наполнитъ тебя радостью. Но другіе увидятъ его.
Солнце, солнце! Вс мы проходимъ подъ тобою, озаренные твоимъ огненнымъ окомъ, направляя путь свой изъ свта въ тьму. Слава грядущимъ вослдъ! Слава отшедшимъ! Изъ страны въ страну путь человческій.

I.

Приморскій надлъ сюртукъ, взялъ съ полочки, прибитой у двери, хрустальный флаконъ съ духами, надушилъ платокъ, шелковые отвороты сюртука и, повернувъ выключатель, вышелъ изъ уборной. Надо еще положить папиросъ въ портсигаръ и взять бумажникъ, у Лузгиныхъ карточная игра.
Въ большомъ кабинет, съ тяжелыми, темными книжными шкапами и разостланнымъ посередин пушистымъ персидскимъ ковромъ, гд ежедневно отъ десяти до одиннадцати принимались просители и лица, пріхавшія по служб, онъ остановился: появилась слабость въ ногахъ, и голова стала кружиться. Дыханье отяжелло и грудь, казалось, стиснулъ, сжалъ желзный обручъ. Приморскій слъ въ просторное, обитое коричневой кожей кресло и запрокинулъ голову на спинку. Не было никакихъ силъ двинуться, пошевелиться. Въ глазахъ выступали одинъ изъ другого свтлые круги, непрерывно и однотонно звенло въ ушахъ. Словно сквозь дремоту Приморскій услыхалъ тихіе, быстрые шаги: торопливо подкрадывался кто-то. Онъ открылъ глаза и увидлъ горничную Полю, въ блой наколк и блыхъ крахмальныхъ, какъ у институтокъ, нарукавникахъ.
— Барыня велли доложить, что он сейчасъ будутъ готовы…— Поля замялась и опустила блдное, монашеское лицо.
Приморскій понялъ, что кром этого велно было спросить, готовъ ли онъ, но Поля такъ боится его, что не ршается спросить.
— Хорошо… Принесите стаканъ воды похолодне.
Отъ выпитаго стакана воды стало какъ-будто легче: задишалось свободне. Изъ большого кабинета Приморскій вошелъ въ сосдній, рабочій, маленькій и узкій, досталъ папиросы, неторопливо наполнилъ портсигаръ. Бралъ папиросы, одну за другой, и чувствовалъ, что трудно почему-то длать это, надо заставлять себя протягивать руку къ продолговатой серебряной коробк съ гравированной крышкой. Хотлось ничего не длать, ни одного движенія, застыть вотъ такъ въ кресл, ничего не видть, не прислушиваться къ непонятной, неясной тревог, уныло и тихо воющей въ душ. Онъ не зналъ, откуда, отъ чего и какъ пришла эта тревога, но слышалъ ее въ себ и чмъ больше слушалъ — безпокойне длалось на сердц, мшало что-то новое, неловкое, чужое и въ то же время будто свое, давнее, но такъ забытое, что нельзя было узнать.
Онъ сталъ искать причины. Все, что обыкновенно безпокоило и раздражало, служебныя и семейныя дла, совсмъ уладились, притерплся къ нимъ. Сынъ ушелъ три года назадъ изъ дому и не даетъ о себ никакихъ извстій — это было давно, съ этимъ свыкся. Не это рождаетъ тоскливую тревогу, а что-то другое — и хуже всего то, что это другое — неизвстно.
Положивъ въ карманъ портсигаръ, а въ другой — бумажникъ, Приморскій сидлъ съ закрытыми глазами, опустивъ плечи и тяжело склонивъ голову надъ столомъ. Невыносимо щемитъ сердце! Мысли проходили, какъ черныя, грозовыя облака, словно въ курящемся густомъ дыму, заволокнутыя имъ, неясныя и тяжелыя, не передаваемыя словами. ‘Скоре бы хать — тоскливо подумалъ Приморскій и посмотрлъ на часы — уже четверть десятаго’. Жаль, что далъ Лузгину слово пріхать. А самое лучшее успокоеніе — зассть за текущія дла, которыми полонъ пузатый портфель. Какое странное лицо у Прохорова было во время вечерней панихиды. Не видлъ его недли дв. Да, когда это было? Прохоровъ вошелъ съ докладомъ и сталъ просить о чемъ-то. Ахъ, да, о дочери: принять ее на службу, писать на машинк. Держалъ въ рукахъ бумаги и говорилъ: она, ваше превосходительство, спеціалистка по Ундервуду. И вотъ лежитъ сейчасъ подъ глазетовымъ покровомъ и ничего уже не скажетъ. Странное у него лицо. Носъ какой длинный сталъ! Да, надо будетъ дочку все-таки устроить.
Приморскій пододвинулъ блокнотъ и, взявъ карандашъ, рзкимъ, фигурнымъ почеркомъ написалъ, не заканчивая буквъ: Прохор. мсто переписч. сказать Экскузовичу.
Жалко, жалко человка! хорошій былъ. И отчего это онъ такъ скоро? Пятидесяти не было. А мн пятьдесятъ четыре. Фу, какъ непріятно!..
Онъ зажмурился и вздрогнулъ и сталъ думать о Лузгиныхъ. Вроятно, вс уже съхались, ожидаютъ его, томятся — хотятъ зассть за карты, но не смютъ, скучно пьютъ чай и говорятъ, должно быть, о томъ, кто будетъ назначенъ начальникомъ отдленія вмсто покойнаго Прохорова и пройдутъ ли новые штаты съ прибавкой къ жалованью? Или ругаютъ его. Вроятне всего, потому что никого такъ крпко, такъ зло и часто не ругаютъ, какъ директора департамента Приморскаго.
На стол зазвонилъ телефонный звонокъ. Вздрогнувъ отъ неожиданнаго, рзкаго звука, Приморскій взялъ трубку.
— Я слушаю,
— Отецъ, ты?— спросилъ глухой, придавленный голосъ. Приморскій узналъ: говоритъ Викторъ, пропадавшій три года. Тяжелыми толчками, сильно забилось сердце. Боже, откуда, какимъ образомъ.
— Я,— отвтилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ — Викторъ! когда пріхалъ?
— Давно… Давно я пріхалъ.— Въ трубк стало тихо и вдругъ громко зазвучалъ рыдающій голосъ:— старикъ мой родной! Скажи мн что-нибудь! Два слова скажи!
Приморскій затрясся, охваченный бурнымъ страхомъ.
— Что съ тобой, голубчикъ? Случилось что-нибудь? Что такое? Гд ты?
— Тяжко, отецъ! Гадко мн! Погано! Викторъ, прізжай сейчасъ ко мн.
— Спасибо. Нтъ!.. Я не хочу тебя видть. Я хочу только слышать твой голосъ. Ты не ищи меня! Не надо. А сейчасъ скажи что-нибудь.
— Что? Что теб сказать?
Рука, державшая трубку, дрожала.
— Что хочешь. О себ разскажи. Какъ живешь? Или нтъ, не это. Ты только отвть… Спокойно живешь?
Приморскій горлъ: нужно говорить, говорить, упросить, чтобы пріхалъ, чтобы увидться, нельзя же такъ.
А голосъ въ трубк продолжалъ:
— Молчишь?.. И теб скверно?
Приморскій услыхалъ упругій, свистящій шелестъ шелка, приближавшійся сзади. Онъ зналъ, что это шла жена и не хотлось, чтобы она услыхала его разговоръ съ Викторомъ.
Нтъ у тебя никакихъ словъ? А?.. Ну, прощай!
— Подожди, постой! Одну минутку!— задохнулся Приморскій, слыша шаги жены возл себя и торопясь:— Я теб хочу сказать… Ты слышишь?.. Слушай?
— Я готова, Павелъ Петровичъ — сказалъ протяжный, носовой голосъ.— Пора хать!
Приморскій положилъ трубку на аппаратъ и всталъ.
— Что съ вами? У васъ ужасное лицо. Непріятности какія-нибудь? Вы съ кмъ сейчасъ говорили?
— Съ Викторомъ — глухо отвтилъ онъ.
Она удивленно подняла начерненныя, рдкія брови и сжала блдныя, тонкія губы.
— Съ Вик-торомъ? Онъ здсь? Удивляюсь!
Приморскій взглянулъ на ея увренные, свтлые, надменно сощуренные глаза, гордо поднятую голову и, укрощая вскипвшее раздраженіе, холодно произнесъ:
— Не знаю, что вы находите удивительнаго, Лидія Александровна, въ томъ, что сынъ говоритъ съ отцомъ?
Онъ пожалъ плечами.
— У меня такого сына нтъ — сказала она, идя впереди въ полутьм просторной, длинной залы.— Онъ для меня умеръ.
— Но для меня живъ! Понимаете?
— Ахъ, это ваше дло!— Въ ея голос тягуче заныла скука.— Я не вмшиваюсь и сожалю, что спросила. Я просто устала отъ всего… этого. Вы настаивали на томъ, что я должна хать съ вами къ какимъ-то вашимъ Лузгинымъ. Я исполняю ваше желаніе. Не понимаю, чего вамъ отъ меня еще нужно?
Приморскій чувствовалъ, какъ валами ходитъ въ сердц злоба, но, привыкнувъ постоянно сдерживаться и не показывать ее, сжалъ вытянутыя внизъ руки въ кулаки и стиснулъ губы.
Жена сла въ передней на стулъ и Поля, суетясь, стала надвать ей на ноги высокія срыя калоши съ мховой опушкой.

II.

Сходя по красно-ковровой лстниц, Приморскій увидлъ, въ широкій пролетъ, внизу швейцара и департаментскаго курьера, Лямзина, Федю-рыжаго, какъ его когда то давно прозвали дти, развозившаго бумаги. Оба весело смялись чему-то: швейцаръ спокойно, съ достоинствомъ, а курьеръ весело, подвизгивая по щенячьи. На звукъ шаговъ, приближавшихся сверху, швейцаръ поднялъ голову, узналъ, и лицо его изъ веселаго мгновенно превратилось въ испуганно-почтительное. Онъ тихо и быстро шепнулъ что-то курьеру: тотъ снялъ фуражку и, вытягиваясь, одернулъ фалды длинно полаго, форменнаго сюртука.
— Карета здсь?
Приморскій сталъ надвать подставленныя швейцаромъ калоши.
— Такъ точно, ваше пр-р-ство, имются.
Приморскій глянулъ на жирно-розовое лицо швейцара. Сотни, тысячи разъ онъ видлъ его, но сейчасъ почему-то непріятны показались выпученные, почтительные глаза и полураскрытыя губы, словно онъ хотлъ слушать генеральскія слова не только ушами, но и ртомъ. Знакомое проглянуло въ швейцаровомъ лиц, общее, кого-то напоминающее… ‘Ну, да, ясно!.. Чиновникъ особыхъ порученій Леоновичъ… и… Лузгинъ… и Экскузовичъ… и Днпровскій’… Ну, конечно, это они! Только раньше не замчалъ: похожи одинъ на другого.
Поджидая медленно сходившую по ступенькамъ жену, глухо шумвшую по ковру ротондой, еще разъ взглянулъ на лицо швейцара и отвелъ глаза. Вспомнилось: ‘Такъ точно, ваше прр-ство, имются’…
— Неужели этого нельзя сказать просто, безъ кривлянья?.. ‘Имются’… Дуракъ!
Пока швейцаръ подсаживалъ Лидію Александровну въ карету, Приморскій подозвалъ курьера, метнувшагося на зовъ въ служебно-почтительномъ изступленіи, и негромко сказалъ, глядя ему въ переносье.
— Вотъ что: завтра утромъ ты подешь въ адресный столъ и узнаешь, гд живетъ Викторъ Павловичъ Приморскій.— Онъ подмтилъ сверкнувшее въ глазахъ курьера любопытство и нахмурился.— Понялъ? Стоя на одномъ мст, курьеръ завилялъ бедрами.
— Такъ точно, ваше прр-ство, понялъ!
— Адресъ привезешь мн на службу.
— Такъ что, ваше прр-ство, не сюды, а на службу. Гд изволютъ жить Викторъ Павловичъ.
— Ну, да!
— Слуш-iу, ваше цр-р-ство!
Подсапывая, онъ затрусилъ, завилялъ, заизогнулся и осторожно притронулся къ локтю Приморскаго — помогъ ссть въ карету.
Шорхая резиновыми шинами по мостовой, карета отъхала.
Курьеръ посмотрлъ ей вслдъ, сохраняя на лиц почтительное уваженіе, потомъ повернулся и, входя за швейцаромъ въ подъздъ, прыснулъ, приставляя къ губамъ ладонь.
— Ну, и дла, скажу вамъ!
— А что?
— Старшой-то, Викторъ, объявиться изволили!
Швейцаръ встрепенулся:
— Да ну-те!
— Ей Богу! Позжай, говоритъ, завтра въ адресный столъ, адресъ узнай и моментально, говоритъ, ко мн на службу, только чтобъ ни одна душа, значитъ, не знала.
Швейцаръ недоврчиво покосился.
— Когда же это онъ вамъ?
— А какъ вы генеральшу подсаживали. Подозвалъ и — по секрету. И все сердится чего-то.
— Н-да-а! Вотъ вамъ и здрас-с-те!— Швейцаръ улыбнулся.— Генеральша опять въ истерику впадетъ. Поля, горничная ихняя,— знаете — говорила… Когда старшой въ третьемъ год заявился съ визитомъ, какъ слдуетъ, по форм, къ родителямъ, генеральша даже до визга дошла. ‘Чтобъ ноги его никогда не было въ нашемъ дом! Проклинаю на всхъ вселенскихъ соборахъ!’ Такъ и выложила! Опять же, пріятно очень это, сынъ, можно сказать, образованія достигъ, служить бы, бариномъ жить, а онъ по монастырямъ — какъ носачъ какой, въ лаптяхъ! Конечно, тяжело матери-то. А? И отъ знакомыхъ стыдно! Какіе люди здютъ! Пальто снимаешь — не видать, а снимешь — глаза трепещутъ… Намедни двое прізжали, моложавые такіе изъ себя. У одного Александръ-Невскій, а другого — Блый Орелъ. Ведешь компанію съ такими.— Ну, разумется, стыдно, ежели сынъ въ носачахъ ходитъ. Екзикуторскій сынъ — товарищъ генеральскому, въ университет сообща обучались, а куда теперь! Столоначальникъ въ просвщеніи, а не то, чтобы что!.. Которому, значитъ, подвалитъ счастье, а которому — шишъ на поднос съ постнымъ масломъ! Вотъ и судите!
Курьеръ задумался и злорадно усмхнулся, шевельнувъ рыжими, съ серебромъ усами.
— Такъ и надо! За гордость! Очень изъ себя гнетъ!— Нагибаясь къ швейцару, зашепталъ:— Силъ нтъ! Какъ глянетъ, такъ тебя всего и сводитъ! И что страху — сказать нельзя. И не виноватъ ни въ чемъ и все въ акурат, а боишься. Поврите, начальники отдленія идутъ съ докладомъ и справляются: а что, какъ сегодня? Вотъ сынкомъ-то Богъ и наказалъ! Чувствуй!..

* * *

Къ Лузгинымъ нужно было хать далеко — подъ Смольный. Сидя въ углу кареты и касаясь шляпой обитой кожею стнки, Приморскій думалъ о Виктор. Нежданно появился, надолго, зачмъ, что случилось? Такъ же вдругъ исчезъ три года назадъ, неизвстно куда, невдомо зачмъ? Горитъ что-то у него въ душ, сжигаетъ — и мечется, изъ города въ городъ, мняетъ занятія. Доходили разные слухи, нехорошіе слухи, злыя. Первенецъ, любимый и, странно, чмъ безпутне — ближе къ сердцу.
Карета мрно покачивалась. Хорошо сидть въ темнот съ закрытыми глазами, хать въ неясномъ, слитномъ гул улицъ, усыпляющемъ мысли.
Лидія Александровна нсколько разъ взглядывала на мужа, но не могла увидть его лица: отъ широкихъ полей черной фетровой шляпы падала на него тнь и въ карет былъ сумракъ.
— Убдительно прошу васъ, Павелъ Петровичъ, будьте такъ любезны, внушите вашему сыну, чтобы онъ велъ себя корректно.— ‘Корректно’ было произнесено протяжно, въ носъ.— Мн совершенно не улыбается перспектива — слышать отъ моихъ знакомыхъ разсказы о томъ, что человкъ, носящій нашу фамилію, ведетъ себя Богъ знаетъ, какъ. Пожалуйста, прошу васъ.
Приморскій вздохнулъ. Раздраженіе, всегда обжигавшее при словахъ жены, холодныхъ, надменныхъ, пустыхъ, въ которыхъ ясна была ему напудренная, напомаженная душа, заставило сойтись брови и сжать руки.
— Мой сынъ давно уже совершеннолтній и можетъ жить такъ, какъ ему угодно. И я считаю, что совершенно недопустимо, именно… недопустимо кому бы то ни было вмшиваться въ его жизнь и предписывать какую-то особую… conduite.
— Да, я не отрицаю, но все-таки вы, какъ отецъ… все-таки не забывайте, что это бросаетъ тнь на нашу фамилію. Вы не должны забывать, что вращаетесь въ обществ, и-и… занимаете такой постъ!..
— Простите, это касается только меня…
Приморскій повернулъ голову къ жен и въ зелено-хмуромъ свт уличнаго фонаря увидлъ ея злое, надменное лицо съ искривленно сжатыми губами.
— О томъ, что и какъ я долженъ длать, какъ поступать — позвольте судить мн.
Лидія Александровна улыбнулась съ презрительнымъ сожалніемъ.
— Я не отнимаю отъ васъ вашихъ правъ, но я тоже занимаю опредленное общественное положеніе. Я вращаюсь въ обществ и мн очень непріятно, поврьте, слышать всякія ужасныя вещи о молодомъ человк, котораго, къ сожалнію, называютъ нашимъ сыномъ.
Приморскій сталъ тяжело дышать и растегнулъ воротникъ пальто.
— Или попрошу васъ замолчать или не говорить о Виктор… Вы… вы… безсердечная женщина.
— Вы забываетесь, Павелъ Петровичъ — медленно и надменно, выцживая каждое слово, заговорила она:— Въ васъ сказывается иногда ваше дтство. Вы не испытали благотворнаго вліянія… окружающей среды и общества. Я не привыкла къ подобному, къ подобнымъ… Однимъ словомъ, я прошу васъ…
За все время двадцатисемилтней немирной жизни Лидія Александровна, раздражаясь, часто говорила мужу о его низкомъ происхожденіи и всегда это кончалось большими ссорами, не разговаривали недлями и мсяцами, и сводила ихъ снова необходимость похать вмст къ знакомымъ или въ театръ.
— Нехорошо все у насъ, Лидія Алесандровна… Очень нехорошо!
Она не отвтила, закуталась плотне въ ротонду и стала смотрть въ окно кареты, думая, о чемъ думала всегда,— что она несчастна, что мужъ — грубое, не тонкое существо, никогда не можетъ понять ничего, кром своихъ служебныхъ длъ, никого и ничего не любитъ, кром себя и своего Виктора, потому что эгоистъ до мозга костей.

III.

Приморскихъ ждали и томились. На каждый звонокъ вслдъ за прислугой бросался въ переднюю Лузгинъ, а его жена становилась на порог столовой и заране расцвтала улыбкой. Но это все приходили запоздавшіе гости. Леоновъ съ женой, Додонскій и Вахрамевъ.
Наконецъ, Приморскіе пріхали. Лузгинъ хлопотливо помогалъ снимать пальто, отталкивая горничную, чтобы самому услужить, и даже сдлалъ движеніе, будто собирался снять калоши съ генеральскихъ ногъ.
— Я очень счастливъ, ваше превосх… Павелъ Петровичъ, что соблаговолили, пожаловали… А мы было думали… Софочка, помоги же…— Онъ сдлалъ жен страшные глаза, показывая на Лидію Александровну, отцплявшую передъ зеркаломъ шарфъ.
Лидія Александровна прищурилась.
— Ахъ, meri, не безпокойтесь.
Пріхавъ къ Лузгинымъ, она хотла показать, что они хотя не ея общества, но она снизошла къ нимъ и снисходительно разговаривала съ Софьей Павловной.
Приморскій подошелъ къ зеркалу — пригладить смявшіеся подъ шляпой волосы. Передъ нимъ стоялъ хмурый, блдный человкъ, въ пенснэ, съ большимъ лысющимъ лбомъ и съ тнями на щекахъ, подъ скулами. И въ этомъ человк удивило, непріятно удивило лицо сро-желтаго цвта и блдныя губы, словно отъ боли полураскрытыя. И надъ бровями напряглись суровыя выпуклости.
— Какъ ваше драгоцнное здравіе, ваше превосходительство?— суетился Лузгинъ, поглядывая на мрачное лицо Приморскаго.
— Плохо, Степанъ Иванычъ.
Лузгинъ вздохнулъ, закрывъ глаза, покачалъ головой и снова оживился.
— Покорнйше прошу въ столовую, горяченькаго чайку. Онъ открылъ дверь и посторонился, давая дорогу Приморскому.
При вход Приморскаго въ столовой застучали отодвигаемые стулья, вс сидвшіе встали. Приморскій молча протягивалъ руку и видлъ все т же лица, которыя видлъ и вчера, и сегодня днемъ, и третьяго дня, и годъ тому назадъ, и десять лтъ, видлъ широкія неискреннія улыбки, слышалъ сюсюканье, шарканье, подхлебываніе при словахъ.
— Позвольте представить, ваше превосходительство, Никаноръ Иванычъ Додонскій.— Лузгинъ указалъ молодого, полнаго человка, съ закрученными рыжеватыми усами, въ форменномъ сюртук, на лацкан котораго были прицплены два значка: университетскій и археологическаго института.
— Очень пріятно.
Приморскій пожалъ полную, мясистую, широкую кисть и пошелъ въ конецъ стола, куда приглашалъ Лузгинъ.
‘Додонскій, Додонскій… Что-то знакомое. Ахъ, да!..’ Онъ вспомнилъ. Додонскій былъ вчера назначенъ столоначальникомъ, переведенъ изъ учителей женскаго института, благодаря просьбамъ свтлйшей княгини Кондрицъ, начальницы института. Приморскій хотлъ назначить на это мсто Вахрамева, но министръ, во время доклада, сказалъ: ‘Мсто общано мною господину Додонскому. О немъ лестныя рекомендаціи я имю отъ Марьи Николавны Кондрицъ’. Пришлось уступить. И то, что предназначалось Вахрамеву, получилъ Додонскій. Но фамилія Додонскій будто знакома раньше. Гд, когда, по какому поводу?
Сидя за столомъ, Приморскій видлъ обращенные на него взгляды. Говорили шопотомъ.
— Пожалуйста, покорнйше прошу чачку, ваше превосходительство!— Лузгинъ осторожно, обими руками поставилъ стаканъ передъ Приморскимъ.— Вамъ съ чмъ прикажете, съ лимончикомъ, коньячкомъ или со сливочками?
Сосди тревожно уставились на столъ, чтобы подать Приморскому то, что онъ назоветъ.
— Благодарю васъ, я безъ ничего.
Лузгинъ огорчительно-ласково улыбнулся.
Какъ же такъ, ваше превосходительство! Можетъ быть, пирожочка кондитерскаго, конфеточекъ? Отъ О-Гурмэ.
— Благодарю, я сейчасъ ничего не хочу.— Приморскій взглянулъ на озабоченное, красное, потное лицо Лузгина, на сдоватые волосы на вискахъ и затылк и мягко прибавилъ, положивъ на его руку свою.— Спасибо, Степанъ Иванычъ, я посл. Садитесь и не хлопочите.
Леоновичъ, красивый, румяный, чернобородый и чернобровый спросилъ громко, желая начать разговоръ:
— Скажите, Палъ Петровичъ,— какъ чиновникъ особыхъ порученій при министр, онъ позволялъ себ въ обращеніи съ директорами фамильярность, называлъ только по именнотчеству. Этимъ онъ хотлъ показать свою независимость и либеральность.— Скажите, Палъ Петровичъ, кого предназначаютъ на мсто Прохорова? Это не секретъ?
Приморскій посмотрлъ на его самоувренное лицо и нахмурился.
— Прохоровъ еще лежитъ на стол.
Леоновичъ улыбнулся: подъ черными усами, за алыми кровавыми губами блеснули зубы…
— Мертвый въ гроб мирно спи, жизнью пользуйся живущій.. А все-таки, вроятно, кандидатъ имется? Надюсь, это не нескромно съ моей стороны? Тмъ боле, я помню, его высокопревосходительство передъ моимъ назначеніемъ не скрывалъ его.
Приморскій понялъ: Леоновичъ хотлъ сказать, что если даже самъ министръ не скрываетъ, то тмъ боле нечего скрывать вамъ.
— Я объ этомъ еще не думалъ — сухо отвтилъ онъ.
— Ходитъ слухъ, что назначатъ будто бы не изъ нашего вдомства. Справедливо ли это?
Приморскій не отвтилъ. Минуту вс молчали за столомъ. Слышно было только глотаніе, жеваніе, прихлебываніе.
— А Прохоровъ оставилъ семью безъ всякихъ средствъ — тихо, смущаясь, сказалъ Вахрамевъ.
— Скучная матерія, Семенъ Христофорычъ — улыбаясь, сказалъ Леоновичъ.— Мы собрались на именины и не будемъ говорить о томъ, кто, кому, чего оставилъ или не оставилъ.
Опять замолчали. Приморскій чувствовалъ на себ взгляды, зналъ, что долженъ говорить, что ждутъ этого, потому что иначе никакой разговоръ не наладится, и не могъ найти темы, о чемъ говорить? Что сказать имъ, когда такъ плохо, такъ тяжело на душ?
Между прочимъ, пишутъ въ газетахъ, что существуетъ проектъ о преобразованіи нашего вдомства,— сказалъ Лузгинъ, стараясь вызвать всхъ на общій разговоръ.— Я даже сегодня читалъ, что будто бы изъ нашего министерства хотятъ образовать два.
Леоновичъ поднялъ кожу на лбу тремя крупными, пухлыми складками.
— Это вн всякаго сомннія утка! Очередная газетная утка. Я думаю, что-о… м-ы… въ сущности нельзя придавать особой вры всмъ газетнымъ сообщеніямъ и свдніямъ.— Онъ погладилъ блой, пухлой рукой свою черную, красивою бороду.— По моему мннію, вс эти газетныя извстія высасываются изъ пальца господами сотрудниками ради полученія построчной платы.
За столомъ раздалось сочувственное хихиканье, но сейчасъ же смолкло: Приморскій не принималъ въ немъ участія. Онъ случайно взглянулъ на Додонскаго и вспоминалъ, гд могъ его видть, но несомннно гд-то встрчалъ.
— Не жарко ли, ваше превосходительство?— спросилъ сзади, нагибаясь, Лузгинъ,— не открыть ли въ гостиную дверь?
— Все равно.
Лузгинъ пошелъ къ дверямъ, остановился, оглянулся на Приморскаго, соображая, какъ понять ‘все равно’ — открывать дверь или нтъ, и, ршивъ, что надо открыть, быстро завилялъ впередъ.
Лидія Александровна встала изъ-за стола. За нею встали вс дамы и перешли въ гостиную.
— Въ преферансикъ, ваше превосходительство, осмлюсь предложить?— подкатился Лузгинъ.
— А можно не играть мн?— спросилъ Приморскій.
Гости переглянулись, а Лузгинъ, стоя на одномъ мст, завилялъ бедрами. (Приморскій вспомнилъ курьера Лямзина). Если онъ не будетъ играть, никто не сядетъ за карты, будутъ изнывать и скучно мямлить о прочитанномъ въ утреннихъ газетахъ. Неужели о чемъ-нибудь другомъ нельзя поговорить? Нтъ, не станутъ. Будутъ коситься одинъ на другого, смущаться: не повредитъ ли это по служб?
— Хорошо.
Лузгинъ посвтллъ.
— Пожалуйте вотъ сюда, въ кабинетикъ, ваше превосходительство. Партнеры: Никаноръ Иванычъ, Андрей Александрычъ и я. Ничего не имете противъ, ваше превосходительство?
— Пожалуйста, пожалуйста!

* * *

Въ кабинет было очень тсно. Между диваномъ, письменнымъ столомъ и небольшимъ книжнымъ шкафомъ съ матовыми стеклами едва умстился раскрытый ломберный столикъ и играющіе сидли близко придвинувшись къ нему, потому что спинки стульевъ почти вплотную прижимались къ шкафу, дивану и столу. Много курили, и дымъ стлался въ воздух, нависая надъ партнерами и блымъ листомъ бумаги, разграфленнымъ и исчирканнымъ карандашомъ.
Приморскій былъ даже радъ, что слъ играть въ карты: не надо говорить ни съ кмъ, можно думать о Виктор. Въ ушахъ застылъ его растерзанный голосъ: ‘Скажи мн, хоть два слова скажи!’ Непремнно завтра надо увидать его. Ну хорошо, увидитъ, а лотомъ что? Надо ему сказать… Что сказать? О чемъ спросить? А если не будетъ словъ, не будетъ отвтовъ? А можетъ быть, ихъ и нтъ, а не то что не будетъ?
— Ваше превосходительство, вашъ ходъ — ласково сказалъ Степанъ Иванычъ.
— А хорошо, благодарю васъ…
Приморскій бросилъ случайную карту, не думая о ней.
— Это же козырь, валіе превосходительство!— ужаснулся Вахрамевъ.— Надо простую.
Приморскій замтилъ удивленные взгляды партнеровъ, досадливо наморщилъ носъ — съ досады на себя самого, и опять неврно сходилъ. Вахрамевъ тихо крякнулъ. Въ огорченномъ лиц его Приморскій прочелъ: ‘Эхъ ты, сапожникъ, сапожникъ!’.
Такъ игралъ до ужина, прислушиваясь то къ себ самому, то къ голосу Виктора, стоявшему въ ушахъ неотступно, то къ прибауткамъ Леоновича! Леоновичъ первый смялся имъ и самодовольно поглядывалъ на сосдей: ‘Какой я! А? Для васъ Приморскій фигура, а для меня обыкновенный смертный и я при немъ ни капельки не стсняюсь’.
Когда отъ всякихъ вистовъ, ходовъ, распасовокъ въ голов срый туманъ пошелъ, на порог появилась Софья Павловна и слащаво стала приглашать къ столу.
Остановились въ дверяхъ кабинета, пропуская Приморскаго впередъ. Опять его взглядъ коснулся Додонскаго, почудилось что-то знакомое-знакомое. Невольно спросилъ:
— Гд-то я съ вами встрчался.
Додонскій гибко выгнулся дороднымъ тломъ.
— Да, ваше превосходительство. Я имлъ счастье бывать въ вашемъ дом.
Приморскій остановился и удивленно поднялъ брови.
— Въ моемъ? Когда?
— Нсколько лтъ назадъ, ваше превосходительство. Я, ваше превосходительство, товарищъ Виктора Павловича.
Вахрамевъ и Степанъ Иванычъ, прислушивавшіеся съ улыбкой, стали глядть по сторонамъ, будто ничего не слыхали, ничего не знаютъ, а думаютъ вовсе о другомъ.
— Какъ сейчасъ Викторъ Павловичъ?— сіяя потной улыбкой, спрашивалъ Додонскій, ничего не знавшій изъ того, что было извстно всему департаменту, о чемъ судачили вс языки, когда не было другой темы для разговора.
— Благодарю васъ, хорошо — медленно, спокойно отвтилъ Приморскій, проходя въ столовую.
Вахрамевъ и Степанъ Иванычъ переглянулись: ‘Камень! Идолъ!’
Ужинъ былъ шумный: гости подвыпили, перестали стсняться Приморскаго, даже острить пробовали:
— У васъ, Степанъ Иванычъ, сегодня вечеръ съ генераломъ.
Степанъ Иванычъ улыбался, ерзалъ испуганными глазами по сторонамъ, видлъ, что Приморскій не обижается, чокался, пилъ и подливалъ другимъ. А въ конц ужина, за мороженымъ, въ радушномъ хозяйскомъ изступленіи выкрикнулъ:
— Господа, споемте нашему глубокоуважаемому и дорогому Павлу Петровичу многая лта!
Запли вразбродъ, фальшивя, неровными голосами. А Степанъ Иванычъ, красный и веселый, махалъ руками, какъ регентъ.

IV.

Вернувшись домой, Приморскій встртилъ въ дверяхъ гостиной сына Бориса. Борисъ только что возвратился изъ гостей. На немъ былъ студенческій шитый золотомъ мундиръ со типагой. Они не видлись два дня, встрчались обыкновенно, какъ и сейчасъ, случайно. Лидія Александровна поцловала сына въ щеку и ушла къ себ, шурша въ гостиной платьемъ.
— Здравствуй Борисъ.
— Мое почтеніе.
Приморскій пожалъ вялую руку сына.
— Ты въ гостяхъ былъ?
— Да.
Борисъ отвчалъ скучающимъ, небрежнымъ голосомъ и лицо его, въ вялыхъ складкахъ, кривилось небрежной, усталой гримасой.
— Если спать не хочешь, пойдемъ ко мн.
— Все равно.
Подвиливая на ходу выпяченными бедрами и возя но дошвами по полу, Борисъ пошелъ за отцомъ. Въ кабинет онъ слъ въ кресло, высоко положивъ ногу на ногу, и съ поднятыми бровями смотрлъ на отца, не понимая, о чемъ могутъ быть разговоры между ними. Приморскій выровнялъ стопку бумагъ — ‘длъ’ въ красныхъ и синихъ обложкахъ, лежавшихъ на стол, и сложивъ руки — одна на другую — помолчалъ.
— Вотъ что я хочу сказать теб, Борисъ… Вернулся твой братъ…
Борисъ насмшливо сжалъ тонкія, узкія, какъ у матери, губы.
— Я не знаю, въ какомъ состояніи Викторъ, но у меня есть данныя предполагать, что ему не очень хорошо. Понимаешь? Душевно ему не хорошо. И ты сдлалъ бы превосходно, если бы завтра захалъ къ нему — я теб завтра сообщу адресъ — и навстилъ и… вообще… былъ бы ему чмъ-нибудь полезенъ… Я теб дамъ деньги — ты передай ему будто бы отъ себя, предложи… ну, скажешь, если онъ спроситъ, откуда у тебя они, скажешь, что заработалъ, имешь урокъ, или что-нибудь другое. И предлагай въ долгъ — Приморскій открылъ боковой ящикъ стола и сталъ доставать деньги.
— Ээ…м… собственно говоря я тоже испытываю нкоторую нужду въ… су.
— Хорошо, я теб дамъ.
Приморскій передалъ сыну сторублевку.
— Семьдесятъ пять — Виктору, а остальное возьмешь себ…
Борисъ спряталъ деньги въ боковой карманъ мундира и сдлалъ движеніе, чтобы встать.
— Подожди минутку… Отнесись къ Виктору родственне, тепле… Понимаешь меня? Онъ много пережилъ… и много перенесъ…— Приморскій вздохнулъ.— Ну, а какъ твои дла?
— Блестящи.
— Пріятно слышать. Какъ занятія? Что у васъ въ университет?
Борисъ оттопырилъ нижнюю губу.
— Я тамъ не бываю. Ничего интереснаго. Вотъ весной буду держать экзаменъ.
— Какой?
— Статистику.
— Тьт, кажется, ее держалъ? Года три назадъ.
— Н…нтъ… собирался — Борисъ поморщился,— былъ не здоровъ.
— Сколько же ты экзаменовъ выдержалъ за четыре года?
Борисъ выпятилъ трубочкой губы, поморщилъ лобъ и помахалъ рукой.
— Э… э… я посщалъ нкоторыя практическія… занятія и…и затмъ у насъ предметная система, а не курсовая, такъ что… э… до годамъ нельзя считать.
— Да, но многіе твои товарищи, поступившіе вмст съ тобою, вроятно, въ этомъ году кончаютъ?
— Возможно… Вообще, отецъ, это скучная матерія.
Приморскій пристально взглянулъ на сына — и будто первый разъ увидлъ его. Неужели этотъ развинченный, равнодушный, съ узкимъ лбомъ и тупымъ взглядомъ потухшихъ глазъ молодой человкъ — неужели это его сынъ? Какъ это случилось, что въ одномъ дом, подъ одной крышей, рядомъ росъ этотъ человкъ такъ незамтно и такъ по-своему? О чемъ онъ думаетъ, чмъ интересуется, во что вритъ, что любитъ?
— Что ты Борисъ, думаешь потомъ длать?— Спросилъ съ любопытствомъ Приморскій.
— То есть? Когда потомъ?
— Ну, по окончаніи университета.
— Служитъ.
— Зачмъ?
Борисъ вздернулъ плечи и покосился на отца.
— Какъ зачмъ? Вполн понятно, мн кажется.
— А вотъ, представь, мн не понятно. Каждый человкъ длаетъ то, что ему нравится, къ чему онъ чувствуетъ призваніе, что онъ знаетъ. А неужели же ты чувствуешь призваніе къ бумагамъ, которыхъ никогда не видлъ, о которыхъ не имешь ни малйшаго представленія?
— Надо же зарабатывать деньги.
— Послушай, но ты молодъ еще, неужели у тебя нтъ другихъ желаній? Неужели теб никогда не хотлось быть, ну… артистомъ, писателемъ, ученымъ, художникомъ?
Борисъ подумалъ, шевеля челюстями,
— Нтъ. По моему надо длать карьеру и… вообще… имть прочное, обезпеченное положеніе… я, собственно, мечтаю устроиться въ конц концовъ такъ, какъ ты…
Приморскій устало улыбнулся.
— Какъ я?— онъ вздохнулъ — А по совсти скажу теб, что если бы мн была дана еще одна жизнь, я прожилъ бы ее иначе.
Борисъ звнулъ и всталъ.
— Мн спать захотлось…— Онъ приложилъ свои губы къ щек отца — Merci sa су… завтра ты скажешь адресъ Виктора и, изволь, я поду къ нему.
— Борисъ, это твой братъ, а ты говоришь такимъ тономъ, будто теб очень не хочется къ нему. Ты его не любишь?
— Что значитъ — люблю — не люблю — усмхаясь, сказалъ Борисъ, вздергивая плечомъ — я его совсмъ не знаю. Онъ мн антипатиченъ, вотъ и все.
Приморскій, нахмурясь, постучалъ пальцами по столу.
— Иди.
Онъ развернулъ дло о пожертвованіи купцомъ Колышковымъ участка земли для постройки на немъ пріюта для бдныхъ дтей. Такъ было обозначено въ духовномъ завщаніи. Но посл смерти Колышкова выяснилось, что существуетъ еще одно духовное завщаніе, по которому земля была назначена вдов его брата. Наслдники же ссылались на то, что Колышковъ писалъ завщаніе, будучи не въ твердомъ ум и здравой памяти, что доказывали врачебнымъ свидтельствомъ и требовали землю себ. Дло ршалось въ разныхъ инстанціяхъ, тянулось много времени и теперь поступило въ департаментъ Приморскаго. Министерскій юрисконсультъ сдлалъ свое заключеніе, съ которымъ Приморскій не согласился и для доклада министру долженъ былъ представить свое особое мнніе, Дло было любопытно въ юридическомъ отношеніи и Приморскій имъ очень интересовался. Но сейчасъ, глядя на ровныя ремингтонныя лиловыя строчки, не чувствовалъ въ нихъ никакого интереса и было ршительно все равно, кому отойдетъ земля купца Колышкова.
Отъ проведеннаго у Лузгиныхъ вечера на душ осла какая-то копоть: непріятно вспоминались неискреннія улыбки, взгляды, рчи. Не надо было вовсе здить. И зачмъ? Чтобы показать, что онъ не презираетъ своихъ подчиненныхъ. Но ему все равно не врятъ. Сколько разъ пробовалъ и говорить по-просту, дружески, и къ себ приглашалъ одно и то же: покорнйше благодарю, ваше превосходительство, счастливъ вашимъ вниманіемъ, ваше превосходительство. Много лтъ служитъ вмст съ ними, знаетъ о нихъ все, и они все знаютъ о немъ — и какая-то холодная стна отдляетъ ихъ. Робость, заискиванье, наушничество, двуличность, сплетни, зависть, низкопоклонство, лесть и опять робость. Та же стна, что на служб, та же стна и дома,— между нимъ и женою, сыномъ и дочерью. Ни правдиваго слова, ни участія, никакого интереса ничего. И такъ дни, такъ годы, долгіе тяжелые, унылые годы. Есть только дло, одно дло, служба — куда вс силы, всю душу, всю жизнь. Все сосредоточено въ потемнвшемъ, старинномъ красномъ зданіи, въ просторномъ казенномъ директорскомъ кабинет, въ туго набитомъ бумагами кожаномъ портфел, на которомъ вытиснено: директоръ департамента.
Приморскій закрылъ обложку ‘дла о купц Колышков’: заниматься онъ сегодня не могъ. Онъ всталъ и, заложивъ руки за спину, заходилъ по кабинету. Сна не было давно, не спалъ по ночамъ, ходилъ и думалъ, и думы были тяжелыя, унылыя, какъ срыя, каменныя плиты. Шагалъ неторопливо и думалъ о Виктор, и вспоминался Викторъ — мальчикъ, съ сіяющими темными глазами, въ гимназической куртк, знавшій наизусть вс пушкинскіе стихи. Викторъ — юноша, изучающій философію и политическую экономію — ‘Ницше, Марксъ, нео-кантіанцы, Шопенгауэръ, Бемъ-Баверкъ’, Викторъ — читающій только Библію и ходящій по церквамъ, потомъ,— кутящій, напивающійся пьянымъ, потомъ — прежняя уединенная жизнь, начало сочиненія ‘Индивидуализмъ’, исчезновеніе неизвстно куда.
Что творилось въ этой душ? Кто знаетъ? Какъ и вс въ семь,— жизнь про себя, жизнь въ тихомолку въ неизвстности и тайнъ.
Въ большомъ кабинет тонко и рзко тикаютъ часы, словно кузнечикъ. Вс спятъ въ дом, и тишина стынетъ въ большихъ, темныхъ комнатахъ, много видавшихъ въ своихъ казенныхъ, многолтнихъ стнахъ. Изстари здсь жили только директора департамента, вызжавшіе отсюда или прямо въ Лавру, на кладбище, или сначала въ министерскій домъ, что бывало очень рдко, два — три случая всего за столтнее существованіе департамента.
Приморскій остановился у окна и, отодвинувъ тяжелую, суконную штору, близко посмотрлъ въ стекло. Широкое створчатое окно выходитъ во дворъ. Напротивъ во всхъ окнахъ темно, спятъ, только въ третьемъ этаж четыре окна свтятся желтымъ свтомъ. Это окна квартиры покойнаго Прохорова. Лежитъ онъ сейчасъ на стол, ничего не чувствуетъ, ничего ему не надо и все-все равно. ‘Дочку нельзя ли, ваше превосходительство, въ канцелярію, на машинк писать’ — слышится въ ушахъ. Надо завтра непремнно сказать Экскузовичу. Темно во двор и черной громадой подымаются полнницы дровъ, сложенныхъ посреди двора, заготовленныхъ на зиму.
Приморскій отошелъ отъ окна, взялъ карандашъ и, облокотись колномъ на кресло, сталъ водить карандашомъ по бумаг, вспоминая, что нужно завтра длать. Утромъ — пріемъ, въ двнадцать часовъ панихида по Прохоров, потомъ на службу, а со Службы къ Виктору, если Лямзинъ разыщетъ его адресъ.
На улиц густо ударилъ колоколъ къ ранней заутрен. Приморскій прилегъ на диванъ и сталъ прислушиваться къ затихающему гуднью колокола. И было въ немъ что-то грустное и напоминающее.

(Продолженіе слдуетъ).

Леонидъ Добронравовъ.

‘Современникъ’, No 2, 1915

Добронравов Леонид Михайлович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Действительный статский советник, Добронравов Леонид Михайлович, Год: 1915
  2. Тоня, Ильф Илья, Петров Евгений, Год: 1937
  3. Две вдовы, Сарразен Адриан, Год: 1816
  4. Аполлоний и фессалийские поселяне, Виланд Христоф Мартин, Год: 1799
  5. Пропасть, Арцыбашев Михаил Петрович, Год: 1912
  6. Ужас, Арцыбашев Михаил Петрович, Год: 1905
  7. Кружевница, Михайлов Михаил Ларионович, Год: 1852
  8. Кирджали, Пушкин Александр Сергеевич, Год: 1834
Электронная библиотека