Дйствительный статскій совтникъ.
Дйствительный статскій совтникъ.
Повсть.
(Продолженіе).
V.
V.
VI.
VI.
VII.
VII.
* * *
Действительный статский советник, Добронравов Леонид Михайлович, Год: 1915
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Сонъ Приморскаго былъ коротокъ, прерывистъ и неспокоенъ. Сначала поздъ подкатилъ изъ четырехъ новенькихъ синихъ вагоновъ и изъ нихъ вышли кондукторы, одтые факельщиками при погребальныхъ процессіяхъ, въ треугольныхъ шляпахъ, съ блымъ позументомъ, Приморскаго заставляли ссть въ передній вагонъ, но онъ не хотлъ, вырвался и побжалъ, и ноги вязли въ глубокомъ сыпучемъ песк и сзади накатывалъ грохотъ: стремительно приближался поздъ: вотъ-вотъ раздавитъ. Но страха никакого не было, ничего не было въ душ, кром равнодушнаго, пустого спокойствія. Поздъ не раздавилъ, прокатилъ мимо, поднимая прозрачныя облака песочной пыли, и Приморскій очутился въ Александровскомъ парк, на скамейк. Рядомъ сидлъ Викторъ и говорилъ много, горячо, безъ передышки, но невозможно было понять, что онъ говоритъ. Приморскій силился умомъ, но ничего не могъ понять и проснулся. Проснулся онъ на диван, въ рабочемъ кабинет. Какъ задремалъ одтымъ, слушая колоколъ къ заутрен, такъ и проспалъ. Часы показывали четверть восьмого.
Недалеко слышалось шарканье, шаги и шелестъ платья: прислуга убирала квартиру.
Приморскій пошелъ въ умывальную, умылся, намочилъ голову одеколономъ и вернулся въ кабинетъ. Во всемъ тл проплывала ослабляющая истома. Рзало глаза.
На улиц грохотали тяжелыя телги. Окна въ кабинет дрожали, позвякивали изрдка и слабо хрустальныя подвски на люстрахъ въ большомъ кабинет и зал. И сквозь камень толстыхъ стнъ, казалось, проникалъ въ квартиру унылый, однотонный шумъ, суетливо-мертвый шумъ городского дня, городской суеты. Въ окна струилась срая муть, срымъ туманомъ замирала въ комнат и жадно глотала звуки просыпавшагося дома.
Приморскій просмотрлъ нсколько длъ, предназначенныхъ сегодня для доклада министру, отложилъ ихъ въ сторону, взялъ ново-поступившія и, пробгая заголовки и концы прошеній,писалъ на заглавныхъ листахъ крпкимъ, узорнымъ почеркомъ ‘по 3 номеру’ — т. е. безъ особаго доклада, въ установленномъ порядк, или же надписывалъ цифру отдленія, въ которомъ дло должно было ршаться. Жизни и участи человческія, доли и недоли людскія проходили передъ его глазами, втиснутыя въ топорныя, отъ вка неизмнныя, формы прошеній, какъ въ каменную оправу. Ничто не задерживало усталаго, привычнаго взгляда. Разв попадется какая-нибудь любопытная фамилія, задержится въ сознаніи, шевельнетъ улыбкой усы и исчезнетъ. Много фамилій, много людей, много длъ и объ одномъ и томъ же, объ одномъ и томъ же вс бумаги, вс прошенія: о томъ, что трудно жить и просимое должно что-то облегчить, въ чемъ-то помочь.
Приморскій сунулъ дла въ портфель. Каждый день, по утрамъ онъ продлывалъ одно и то же, спокойно и равнодушно, но сегодня въ душ, встревоженной разговоромъ съ сыномъ, мыслями о Прохоров, необычными, жуткими, съ легкимъ холодкомъ, неловко поворачивалось новое: ‘Зачмъ?’ Вотъ бумаги просмотрлъ, а зачмъ он ему? Подетъ въ департаментъ, куда здитъ такъ долго, такъ давно. Зачмъ? Зачмъ жизнь проходитъ или уже прошла, для чего? Для какой дли убилъ лучшіе годы на ненужную ему, скучную работу? Какъ расточитель прожилъ, швыряя день за днемъ безъ колебаній, безъ сожалнья, въ невдомую глухую бездну. Зачмъ?
Поля принесла на квадратномъ серебряномъ поднос газеты и пачку писемъ. Писемъ было много. Ему часто писали разныя лица, губернаторы, архіереи, сановники, художники, ученые, но почти въ каждомъ письм была какая-нибудь просьба и каждое начиналось: ‘Ваше превосходительство, многоуважаемый’…
Когда же въ департамент освобождалось мсто, — ‘вакансія’ — приходили письма, написанныя изломаннымъ, намренно искажннымъ почеркомъ, съ одною подписью, во всхъ неизмнною: ‘Вашъ доброжелатель’. Приморскій зналъ: сколько кандидатовъ было на свободное мсто, столько же и писемъ, и повторялось это каждый разъ при чьемъ-нибудь назначеніи. О разныхъ лицахъ писали одно и то же, даже въ одинаковыхъ выраженіяхъ.
Сегодня было три такихъ письма. Мсто начальника отдленія считалось хорошимъ и виднымъ, кандидатовъ на него было много и анонимныя письма, полученныя Приморскимъ, были написаны жестоко и гнусно. Объ одномъ изъ кандидатовъ, Мигузов, писали, что онъ пьетъ втихомолку, иметъ содержанку-портниху, съ которой прижилъ пятеро дтей, не чистъ на руку и беретъ взятки. ‘Если бы г. Мигузовъ былъ назначенъ начальникомъ отдленія, Ваше Превосходительство стали бы пальцемъ указывать, такъ какъ это было бы самое предосудительное изъ всхъ назначеній и самое несправедливое’. О второмъ, Власенко, сообщали, что онъ — тайный революціонеръ и служитъ только для того, чтобы ‘употребить во зло ввренныя ему тайны’. На служб онъ ведетъ себя ‘предосудительно, склоняя барышень, служащихъ въ департамент по вольному найму, въ качеств переписчицъ, къ преступному и противозаконному сожительству’. Въ конц письма высказывалась мысль, что онъ терпимъ на служб — ‘исключительно по доброт Вашего сердца, Ваше Превосходительство, назначеніе же подобнаго субъекта начальникомъ отдленія вызоветъ вполн понятный ропотъ въ сердцахъ и умахъ всхъ здравомыслящихъ элементовъ’.
Сенаторъ и членъ совта Асташовъ просилъ въ письм предоставить мсто ‘способному, милому и талантливому молодому человку, Антону Казимировичу Скульскойу, сыну нашего общаго добраго знакомаго Казимира Францевича’.
Приморскому нехорошо стало отъ всхъ этихъ писемъ и противно, словно притронулся руками къ липкому и грязному. Остался непріятный осадокъ. За всю свою долгую службу онъ никогда никого не просилъ о себ или чтобы за него просили. Въ семь отца своего, мелкаго провинціальнаго почтоваго чиновника онъ твердо принялъ въ сердце прямоту къ жизни и потомъ много горькихъ часовъ пережилъ изъ-за нея, но отъ нея не отказался и ни разу не отступилъ. И покойный министръ, при которомъ началъ служить и возвысился Приморскій, цнилъ въ немъ эту прямоту больше его ума, усидчивости, таланта и образованія.
Въ кабинетъ вошла Поля.
— Курьеръ за бумагами пріхалъ.
— Возьмите.
Она взяла осторожно обими руками пухлый отъ наполнявшихъ его бумагъ портфель и унесла и, вернувшись, подала визитную карточку: Иннокентій Пименовичъ Мигузовъ.
Приморскій вышелъ къ нему въ большой кабинетъ.
Мигузовъ низко поклонился, держа руки прижатыми ладонями къ ногамъ. Приморскій какъ-то очень ясно увидлъ его багрово-красную плшь, переходившую въ пухлый, красный, налитой затылокъ.
— Здравствуйте, Иннокентій Пименовичъ! Садитесь!
Мигузовъ прислъ на краешекъ кресла, поставивъ ноги рядомъ и поглаживая короткими толстыми пальцами фалды форменнаго, застегнутаго на вс пуговицы сюртука. Откашлялся, заморгалъ вками и вобралъ въ себя воздухъ.
— Я… ээ… осмлился, ваше превосходительство, обезпокоить… мгм…
— Пожалуйста! Къ вашимъ услугамъ.
— Я насчетъ… этого…
Онъ сталъ красенъ: щеки багрово потемнли и на лбу выступила испарина. Онъ пошевелилъ пальцами, не отнимая рукъ отъ колнъ и еще разъ откашлялся.
— Насчетъ чего?
Мигузовъ глянулъ на Приморскаго испуганными глазами.
— Я… ваше превосходительство… осмлюсь утруждать… нижайше прошу прощенія!.. Неоднократно исполнялъ обязанность начальника отдленія… послдній разъ въ прошломъ году съ мая по октябрь… и…— Онъ помолчалъ, тяжело дыша, досталъ изъ задняго кармана платокъ и отеръ мокрое, смущенное лицо.— И… и въ служб двадцать три съ половиной года… и ваше превосходительство знаете меня, какъ… вообще… съ этой стороны… то-есть съ наилучшей стороны… я не осмливался идти, но жена убдила, чтобы…— Онъ съ мольбой глянулъ на Приморскаго, сидвшаго напротивъ, въ кресл съ склоненной на бокъ головой.— Ваше превосходительство!
Приморскій молча посмотрлъ на него, догадываясь смутно, о чемъ будетъ рчь.
Мигузовъ сморщилъ вдругъ лицо, губы его задрожали и онъ сталъ сползать съ кресла на полъ. Приморскій сначала не понялъ, что онъ хочетъ длать и только увидвъ колно Мигузова, упершееся въ коверъ, быстро всталъ и рзко сказалъ:
— Встаньте, Иннокентій Пименовичъ!
Мигузовъ поспшно поднялся и залепеталъ.
— Ваше превосходительство… только нужда… пятеро человкъ дтей, за каждаго плати, каждому то одно, то другое… ваше превосходительство…
Приморскому стало и жалко, и противно и словно онъ въ этомъ былъ чмъ-то виноватъ.
— Вы что хотите?
— Мсто освободилось, ваше превосходительство… и…
— Хотите получить начальника отдленія вмсто покойнаго Прохорова?
Мигузовъ прижалъ руки къ груди.
Приморскій подумалъ: ‘Почему бы Мигузову не получить этого мста? Чмъ онъ хуже или лучше другихъ? Вс одинаковы. Разницы никакой’.
— Хорошо, Иннокентій Пименовичъ, я постараюсь — сказалъ онъ, глядя на темный узоръ ковра — все, что будетъ отъ меня зависть — я сдлаю.
Мигузовъ стоялъ, опустивъ голову, и вдругъ всхлипнулъ. Отвернувъ лицо въ сторону, торопливо и робко вытеръ глаза платкомъ и поклонился.
— Мн ничего не нужно, Павелъ Петровичъ… мн… мое кончено… только для дтей… Нужда!
Приморскій посмотрлъ на его лицо, смущенное и красное отъ волненія, и увидлъ вдругъ всю жизнь Мигузова съ университетской скамьи до сегодня. И жизнь эта показалась ему такой тяжелой, невыносимой и унылой, что хотлось сказать что-нибудь теплое, утшающее, но не привыкъ онъ говорить съ подчиненнымъ и не зналъ, какъ сказать. И безъ словъ протянулъ руку. Лицо Мигузова оставалось прежнимъ и далее немного измнилось: хмуро проглянула въ немъ угрюмость отъ униженія и, быть можетъ, сожалніе о немъ. Онъ невнятно попросилъ прощенія за безпокойство и откланялся.
Приморскій проводилъ его до двери и, оставшись одинъ, подошелъ къ окну. Думы вились вокругъ Мигузова и его товарищей, всхъ статскихъ, коллежскихъ, надворныхъ совтниковъ, начальниковъ, столоначальниковъ, длопроизводителей, бокъ-о-бокъ съ жизнью которыхъ протекали его дни, близко, рядомъ, совсмъ вплотную и въ то же время далеко, съ ледянымъ холодомъ. Отчего это было такъ? Вдь, онъ никогда не желалъ имъ дурного, былъ съ ними ласковъ сначала, крестилъ у нихъ дтей, прізжалъ въ гости. И они когда-то говорили съ нимъ просто и хорошо, но случилось его быстрое возвышеніе, и онъ остался въ сторон отъ нихъ. Съ переходомъ въ просторный директорскій кабинетъ пресклись нити, соединявшія его со вчерашними товарищами, сегодня — подчиненными.
Какъ въ туман проплылъ Мигузовъ, пытавшійся встать на колни. Приморскаго передернуло. Поля доложила о Скульскомъ.
Онъ вошелъ спокойно и небрежно. Все у него лоснилось и блестло: и напомаженные волосы, расчесанные блымъ проборомъ въ ниточку, и воротникъ, и манжеты и лакированные ботинки.
— Скульскій — сказалъ онъ, шепелявя и нагибая голову, какъ конь въ туго натянутыхъ вожжахъ — круто и на бокъ.
Садясь, онъ концами пальцевъ подтянулъ кверху свже проутюженныя, въ складку, брюки, и Приморскій вспомнилъ и своего Бориса и сотни другихъ похожихъ на Скульскаго молодыхъ людей, которыхъ приходилось часто встрчать въ гостиной жены.
— Вамъ писалъ обо мн Валерьянъ Платонычъ Асташовъ.
Онъ вопросительно, съ любезной полуулыбкой, сморщившей его щеки, посмотрлъ на Приморскаго.
Приморскій сухо отвтилъ:
— Да, я получилъ письмо.
— Валерьянъ Платонычъ просилъ кланяться вамъ — заговорилъ Скульскій развязно, разставивъ руки полукругами и кистями упираясь въ колни — Онъ не совсмъ здоровъ и не могъ захать, чтобы лично переговорить о моемъ дл.
— Въ чемъ состоитъ ваше дло?— спросилъ Приморскій, холодно разсматривая бритое, надменное лицо гостя. Что-то враждебное къ нему зашевелилось въ мысляхъ.
Скульскій удивленно приподнялъ бровь.
— Э… въ письм Валерьянъ Платонычъ писалъ…
‘Нтъ, ты мн самъ объ этомъ разскажи — подумалъ Приморскій:— Любопытно послушать!’
— Ахъ, это относительно какого-нибудь мста для васъ?
Скульскаго покоробило. ‘Какого-нибудь’. Онъ поднялъ голову и медленно произнесъ:
— Мсто начальника отдленія. Опредленно!
— Вы служите гд-нибудь?
— При директор департамента таможенныхъ сборовъ, въ званіи камеръ-юнкера — вычеканилъ послднія слова Скульскій.
— Образовательный цензъ?
— Воспитывался въ императорскомъ александровскомъ лице.
Вы давно служите?
— Э… шестой годъ.
Приморскій помолчалъ. Скульскій сидлъ, вытянувъ шею по-птушьи.
— Вы, конечно, знаете, что мсто начальника отдленія не маленькое и на него имется много кандидатовъ изъ служившихъ и опытныхъ и изъ своего департамента.
Скульскій наклонилъ голову.
— Да-а… я з-з-наю, но Валерьянъ Платонычъ сказалъ, что у меня есть шансы и… это зависитъ отъ васъ…
— Я не понимаю — перебилъ Приморскій, не дослушавъ Скульскаго:— на чемъ основывается ваше желаніе перейти въ нашъ департаментъ?
— Больше… э… Жалованья и… положеніе’… Валерьянъ Платонычъ хотлъ э… лично, но…
— Очень жалю — сказалъ Приморскій — что не могу исполнить желанья Валерьяна Платоныча, но у меня уже есть кандидатъ.
Скульскій опустилъ концы сжатыхъ, бритыхъ губъ и всталъ.
— Извиняюсь за безпокойство, но я думалъ… э…
— Пожалуйста.
— Я такъ и передамъ Валерьяну Платонычу.
— Да, да… будьте добры, что кандидатъ уже есть и мсто общано.
Подпрыгивая на ходу, Скульскій пошелъ къ дверямъ передней, а Приморскій нажалъ пуговку звонка, чтобы Поля проводила.
‘Взбленится Асташовъ. А, впрочемъ… чортъ съ нимъ!’
Онъ зналъ, что отказомъ Скульскому нажилъ себ врага — Асташова, вліятельнаго, злого и глупаго старика, но было все равно. Онъ представилъ Асташова, съ облысвшей головой, похожей на рдьку хвостомъ кверху, оттопыривающаго во время разговора рукой ухо, сердито шевелящаго блыми пучками бровей и дремлющаго по очереди то въ Совт, то въ Сенат — хмуро улыбнулся одной стороной лица.
‘И тебя ожидаетъ тоже шепнулъ сбоку кто-то невидимый, тайно бродящій въ срой мути, затуманившей комнату. Приморскій быстро оглянулся. ‘Фу, какой вздоръ!— подумалъ онъ глядя на часы — надо сейчасъ завтракать и на панихиду’.
Этотъ часъ, отъ десяти до одиннадцати, часъ пріема былъ самый скучный, нудный и тяжелый изъ всхъ часовъ. Заняться ничмъ нельзя: кто-нибудь непремнно помшаетъ. Приходили съ разными странными просьбами, начиная съ полусумасшедшаго старика — изобртателя, придумавшаго ‘воздушные аматоры’, какъ онъ говорилъ и кончая монашенкими, просившими на помощь и ‘благоукрашеніе обители’. И Приморскій всхъ принималъ и каждаго выслушивалъ и швейцару было приказано: кто бы ни пришелъ отъ десяти до одиннадцати,— никому не отказывать.
А сегодня, кром тяжелаго осадка на душ посл визитовъ Мигузова и Скульскаго, было отвращеніе отъ прочитанныхъ скверныхъ подметныхъ писемъ. Клочья ихъ блли на ршетк камина и на мдномъ лист возл него, и когда Приморскій случайно взглядывалъ, ходя изъ одного кабинета въ другой, на каминъ,— обрывки писемъ казались блыми предательскими немигающими глазами.
Около одиннадцати пріхали знакомая свтская барыня съ просьбой о субсидіи дтскому пріюту — яслямъ, натрещала, нашумла платьемъ, наговорила кучу любезныхъ и привтливыхъ словъ и ухала, оставивъ посл себя едва слышный запахъ тонкихъ духовъ.
Приморскій пошелъ завтракать, но на дорог въ столовую его встртила Поля.
— Барыня просятъ васъ пожаловать къ нимъ.
Приморскій вошелъ, удивленный желаніемъ жены, въ ея гостиную.
Лидія Александровна, въ китайскомъ шелковомъ, синекрасномъ халат писала за маленькимъ письменнымъ столикомъ, съ выгнутыми тонкими ножками. Обернувшись къ мужу, она протянула ему руку въ кольцахъ для дежурнаго утренняго поцлуя и попросила ссть.
Приморскій прислъ неподалеку, у круглаго столика, на которомъ лежали альбомы — виды Венеціи, Швейцаріи, оранжевыя неразрзанныя новыя книжки ‘Revue contemporain’ и ‘Revue des deut mondes’ и стереоскопъ и приготовился слушать. Въ гостиной жены онъ бывалъ рдко, чаще всего въ присутствіи гостей и то на короткое время. Жена, думавшая, что у нея salon, принимала такихъ людей, съ которыми Приморскій не могъ говорить спокойно и которыхъ презиралъ крпко и глубоко. Въ гостиной этой его оскорбляла обстановка, мебель, картины, бездлушки, цвты, даже самый воздухъ, застоявшійся, удушливый, пропитанный духами.
— Я хотла поговорить съ вами, Павелъ Петровичъ.. Я получила письмо отъ Анны Сергевны Асташовой. Она очень проситъ васъ оказать любезность, назначить нашего общаго знакомаго Антона Казимирыча Скульскаго на мсто… тамъ у васъ какое-то мсто освободилось… Антонъ Казииирычъ очень хорошо принятъ у Анны Сергевны и даже какой-то ей дальній родственникъ. Онъ будетъ у васъ. Я надюсь, что вы не откажете. Это такой пустякъ!
— Скульскій у меня уже былъ и я ему отказалъ.
Лидія Александровна вытянула лицо, медленно разводя руки и поднимая плечи.
— Вы понимаете, что вы сдлали?
— Понимаю.
— Вы серьезно говорите?
— Вполн.
— Вы… ахъ, нтъ, вы не понимаете… Вы портите добрыя отношенія съ Анной Сергевной.
— Мн все равно.
— Ахъ, вамъ все равно!— раздраженно заговорила Лидія Александровна:— Вамъ, конечно, все равно, потому что вамъ… всегда, все равно. Вы никогда не думаете о томъ, тактично это или нтъ… Вамъ все равно… но мн, мн не все равно.
— Не волнуйтесь, Лидія Александровна.
— Вы… вы длаете такое… такія вещи и еще хотите, чтобы я была спокойна. Вы должны назначить на это мсто Антона Казимирыча. Понимаете? Должны!
Онъ посмотрлъ на часы и всталъ.
— Вы, только для этого хотли меня видть?
Лидія Александровна тоже встала и близко подошла къ нему…
— Итакъ, вы не желаете исполнить моей просьбы?
Онъ взглянулъ въ ея ненавидящіе глаза и холодно отвтилъ:
— Простите меня, Лидія Александровна, но я не вмшиваюсь ни въ какія ваши дла. Попрошу и для себя того же.
Она не дала ему досказать и визгливо, забывъ свою холодную, обычную сдержанность, стала быстро выговаривать слово за словомъ, одно рзче и оскорбительне другого. По ея словамъ выходило, что онъ разбилъ ея жизнь, мшаетъ ей во всемъ, что она страдаетъ изъ за его грубости, безтактностей, неумнья обращаться съ людьми, что его вс, вс, вс ненавидятъ, терпть не могутъ, что нтъ ни одного человка, который бы его любилъ и уважалъ, что своими глупыми поступками онъ портитъ будущую карьеру Бориса.
Приморскій молча, слушалъ и никакъ не могъ понять, за что эта женщина, съ краснымъ и искаженнымъ отъ гнва лицомъ, такъ ненавидитъ его, и неужели она — та самая славная двушка, которая когда-то говорила ему о своей любви?
Когда Лидія Александровна, задыхаясь, прервала свою кипвшую рчь, онъ повернулся и вышелъ.
Въ столовой пила чай Тамара, черная, косоглазая, похожая на мать губами и глазами. Передъ нею, на стол, рядомъ со стаканомъ чая лежала раскрытая книга. Тамара, не подымая головы, быстро бгала глазами по строкамъ, изрдка отпивая изъ стакана.
— Ты сегодня не на курсахъ?— спросилъ Приморскій, садясь напротивъ.
— Какъ видишь — отвтила она, не глядя на него.
— Больна?
Она пожала плечами.
— Здорова.
Приморскій пилъ чай и думалъ, глядя на склоненную къ столу голову дочери: ‘Отчего и она чужая мн, совсмъ чужая, холодная и враждебная? Отчего? Что насъ разъединяетъ?’ Отчего и Борисъ, и она всегда молчатъ, при немъ, ничего не скажутъ, ничмъ не подлятся? Неужели имъ нечего сказать? Нтъ ни одного слова. Откуда столько враждебности къ нему и на служб, и дома? И отчего онъ только теперь сталъ ее чувствовать?
— Что у васъ на курсахъ новаго?
Тамара усмхнулась и подняла голову.
— Тебя это такъ интересуетъ?
— Это не отвтъ.
— Ничего особеннаго.
— Скажи мн, Тамара, неужели у тебя нечего сказать мн? А?
— Я не знаю, о чемъ ты хочешь говорить?
— Ну, о чемъ-нибудь своемъ разскажи. О своихъ занятіяхъ, о своихъ планахъ. Чего ты, напримръ, хочешь и ждешь для себя? Борисъ и тотъ сказалъ мн вчера, что мечтаетъ стать чиновникомъ.
— Борисъ — дуракъ!
— Не отрицаю. Но ты къ чему стремишься?
Тамара подумала, посмотрвъ на лпной карнизъ потолка.
— Ни къ чему.
— А разв можно такъ жить?
— А почему нельзя? Ты же живешь.
— Ты думаешь, я ни къ чему не стремлюсь?
— Думаю, что нтъ.
‘Къ чему я стремлюсь?— Подумалъ онъ и не могъ себ отвтить.— ‘Что бы на служб все было исправно и хорошо? Да, но это выходитъ само собой. Къ чему же я стремлюсь, въ самомъ дл?’
Онъ думалъ, вспоминалъ, но память приводила только миновавшія желанія, которыя давно исполнены вс и новыхъ нтъ. Все, чего онъ могъ достигнуть безъ связей и протекціи, достигнуто. Ну, а дальше?
— Видишь, самъ же не можешь отвтить — сказала Тамара.— У тебя есть твое двадцатое число, у меня что-то другое, но въ сущности, оно для меня то же, что для тебя двадцатое число. Такъ и живу, отъ одного къ другому.
— Но… вдь, вришь ты во что-нибудь?
— А ты вришь?
Приморскій молчалъ.
— Думаю, что врю — сказалъ онъ.
— А я о себ думаю, что не врю.
— Такъ и живешь?
— Такъ и живу.
— Тяжело такъ…
Тамара сморщила лобъ.
— Какъ теб сказать?.. Надо привыкнуть.
— А ты… привыкла?
— Да.
Приморскій вздохнулъ.
— Не хорошо у насъ въ дом.
Тамара съ любопытствомъ посмотрла на него.
— Что теб кажется не хорошо?
— Все, Тамара, все… Все нехорошо… Викторъ вернулся. Слыхала?
— Да. Maman сообщила.
— Ты не рада?
Тамара пожала плечами.
— Мн все равно.
— Вотъ этого я никакъ не могу понять — оживляясь, заговорилъ Приморскій:—Викторъ… онъ, вдь, твой братъ. Что же изъ этого? Я не люблю его.
— За что?
— Я вообще не люблю наивныхъ и глупыхъ мечтателей.
— По твоему, Викторъ глупъ?
— Несомннно.
— И ты его не хочешь видть.
— Нисколько.,
Приморскій чувствовалъ въ голос Тамары жестокость и пересталъ спрашивать. Никакъ не могъ понять, отчего у нея и у Бориса такая нелюбовь къ Виктору. Равнодушно ‘ни узнали о его исчезновеніи три года назадъ и также равнодушны теперь, когда Викторъ вернулся. И удивительне всего то, что Викторъ ихъ, кажется, любитъ. Но почему раньше не замчалъ этого? И почему только теперь такъ ясно стало и такъ больно?
Тамара допила свой чай, закрыла книгу и вышла изъ столовой, не глядя на него.
Выйдя на улицу, Приморскій увидлъ знакомую фигуру у второго подъзда. ‘Викторъ… Зачмъ онъ здсь? У кого?’
Приморскій заторопился, хотлъ догнать, но Викторъ слъ на извозчика и ухалъ. Первая мысль была — взять другого извозчика и похать вслдъ, но швейцаръ второго подъзда уже стоялъ, завидвъ его, безъ фуражки и почтительно трепеталъ дороднымъ тломъ.
Приморскій вошелъ и сталъ подниматься по лстниц, обгоняя пвчихъ, въ длинныхъ до полу, широкихъ, черныхъ шинеляхъ. Дверь квартиры Прохоровыхъ была открыта, и на площадк передъ нею и въ передней толпились. люди.
Приморскій отдалъ кому-то пальто, — нсколько рукъ подхватили его,— и вошелъ въ узкій, короткій проходъ, который сдлали для него, потснившись, чиновники. Ихъ много собралось сегодня. Были и изъ другихъ департаментовъ, потому что вчера разнесся слухъ, что на панихиду прідетъ министръ и его товарищъ. Поэтому, ожидая министра, панихиду не начинали, и священникъ въ темной ряс, то высовывалъ въ гостиную лысую голову, то исчезалъ.
Перекрестившись у стола, на которомъ лежалъ покойникъ, Приморскій оглянулся, не зная, куда идти и гд встать до начала панихиды.
Изъ сосдней двери появился Лузгинъ и, улыбаясь и потирая руки, подошелъ къ Приморскому.
— Пожалуйте, ваше превосходительство, пока въ кабинетикъ.
Приморскій пошелъ за нимъ и въ кабинет увидлъ всхъ, кто былъ вчера у Лузгиныхъ. Курили и, улыбаясь, разговаривали о чемъ-то. Но, увидвъ Приморскаго, замолчали, длая грустныя лица.
Приморскій слъ въ кресло у письменнаго стола, на которомъ въ смятомъ ворох перемшаны были письма, телеграммы, какія-то записки.
— Вотъ, ваше превосходительство, можно сказать, жизнь наша — сказалъ со вздохомъ Лузгинъ: — сегодня ты есть, такъ сказать, дышешь и существуешь, а пришла смерть — и лежишь на стол — онъ помолчалъ и, подумавъ, прибавилъ.— Безъ всякаго дыханія… Разршите папиросочку предложить, ваше превосходительство?— Онъ протянулъ Приморскому раскрытый портсигаръ.
Понемногу заговорили вс, и каждый говорилъ о неожиданности и смерти, говорилъ тми же нескладными, тяжелыми словами, что и сосдъ, но сквозь шелуху словъ просвчивали острый страхъ смерти и тайная радость, что умеръ Прохоровъ, другой человкъ. Вспоминали Прохорова и изъ ихъ словъ было видно, что умеръ онъ оттого, что часто раздражался, велъ неправильный образъ жизни и много работалъ, выпивалъ, много курилъ и не обращалъ вниманіи на свое здоровье.
‘А зачмъ вамъ ваше здоровье?— думалъ Приморскій, слушая негромкіе — изъ уваженія къ начальству и покойнику — голоса — Все равно и вы умрете и о васъ будутъ говорить такъ же, какъ вы говорите о Прохоров’.
Въ кабинетъ вошелъ вице-директоръ Экскузовичъ, чистенькій, подстриженный, съ маленькой, черной бородой и выбритыми щеками, въ точно такомъ же отложномъ воротничк, какой носилъ министръ. Слегка улыбаясь и щуря глаза, онъ поздоровался съ Приморскимъ, а остальнымъ кивнулъ и тоже подслъ къ столу.
— Слышно, Павелъ Петровичъ, что эту панихиду поститъ его высокопревосходительство?
— Не знаю.
— Я сейчасъ встртилъ на лстниц Леоновича. Онъ ожидаетъ. Передавалъ, что его высокопревосходительство говорилъ сегодня утромъ по телефону, что прідетъ.
Приморскій ничего не отвтилъ. Вс замолчали и въ тишин зычно раздавалось откашливанье пвчихъ за стной.
Экскузовичъ, оскорбленный тмъ, что Приморскій не поддержалъ разговора, надулся и замолчалъ, посапывая носомъ и поводя по сторонамъ маленькими, срыми, недобрыми глазками.
Приморскій взглянулъ на часы.
— Степанъ Иванычъ, надо начать панихиду — обратился онъ къ Лузгину.— Распорядитесь пожалуйста. Уже двадцать минутъ перваго.
Экскузовичъ зашевелился въ кресл и вполголоса сказалъ Приморскому:
— Простите, Павелъ Петровичъ, удобно ли начинать, не дожидаясь его высокопревосходительства? Вдь по телефону…
— Панихида назначена ровно въ двнадцать — холодно проговорилъ, вставая, Приморскій и пошелъ къ дверямъ.
За нимъ гуськомъ затоптались чиновники, удивленно переглядываясь и многозначительно поджимая губы.
Въ гостиной Приморскій всталъ передъ столомъ, на которомъ лежалъ Прохоровъ, и сумрачно посмотрлъ на его желтое, спокойное лицо съ высокимъ лбомъ, давившимъ на темныя глазницы и втянутыя щеки.
Монашенка, низко кланяясь, разносила на свтломъ поднос свчи. Священникъ и дьячекъ вышли въ облаченіяхъ изъ столовой и, откашлявшись, начали панихиду. Запли стоявшіе въ передней пвчіе. Изрдка шелестли вздохи и раздавался глухой плачъ вдовы.
Когда панихида приходила къ концу, позади задвигались, зашептались и смолки сразу, словно срзалъ кто-то ніопотъ. Въ комнату входили: министръ, его товарищъ и за ними — Леоновичъ и другой чиновникъ особыхъ порученій, Брыкинъ.
На пухломъ лиц министра вс замтили неудовольствіе и поняли: оттого, что панихиду начали, не дожидаясь его прізда. Леоновичъ гнвно смотрлъ въ затылокъ приморскаго, будто хотлъ пронзить его взглядомъ: онъ былъ обиженъ больше, чмъ самъ министръ, ибо лакеи всегда щепетильне своихъ господъ.
Приморскій стоялъ, не оборачиваясь и глядя неподвижными, сумрачными глазами въ лицо покойника, и не думалъ, что позади уже сплетаютъ цлую исторію, ждутъ его отставки и предполагаютъ, кого министръ назначитъ на его. мсто.
— Совершеннйшій скандалъ!— прошепталъ Лузгинъ Вахрамеву, осторожно выбираясь въ переднюю.— Я просто же могу дальше оставаться. Надо имть веревочные нервы.
И многіе, какъ Лузгинъ, постарались уйти пораньше, до конца: боялись чего-то, а чего — сами не знали и только выйдя на улицу, значительно говорили другъ другу:
— Ну это знаете!.. Какъ вамъ угодно!
Черезъ часъ посл панихиды въ департамент оживленно говорили, что ‘Приморскій устроилъ скандалъ’. Были и такіе, которые слыхали сказанныя министромъ слова: ‘подобное недопустимо’. И хотя министръ не говорилъ этого, ничего не говорилъ, но они готовы были присягнуть, что слыхали ‘собственными ушами’. Нкоторые пришедшіе задолго до панихиды, видли у Прохоровыхъ, Виктора Приморскаго, онъ пробылъ недолго и все торопился… Мигузовъ, увренный въ томъ, что Приморскій выйдетъ въ отставку и не сможетъ дать ему мсто начальника отдленія, разсказывалъ товарищамъ:
— Сегодня чуть свтъ вызвалъ меня къ себ по телефону. Ну, я пріхалъ, а онъ мн мсто Прохорова предлагаетъ. Я говорю, покорнйше благодарю, ваше превосходительство, только я мечтаю до пенсіи дотянуться, а больше мн ничего не надо. Помоложе найдутся.
— Такъ и сказалъ?— захохоталъ Власенко, подмигивая слушателямъ.
А мн что? Такъ и сказалъ.
— Ну, хорошо, поврилъ! Разскажи еще что-нибудь веселенькое.
Въ отдленіе вошелъ Экскузовичъ и, обходя столы, здоровался съ каждымъ чиновникомъ не ниже столоначальника. Остальнымъ важно кивалъ.
Когда онъ прошелъ въ другое отдленіе, Власенко вытянулъ правую руку, сжалъ вмст концы указательнаго и большого пальцевъ, остальные оттопырилъ и тонкимъ голосомъ протянулъ:
— Мар—ци—панъ!
Такъ онъ прозвалъ Экскузовича за его холодную вжливость и сладенькую начальственную улыбочку.
Изъ отдленія въ отдленіе, отъ стола къ столу, кончая регистратурой и архивомъ ходили тревожные разговоры, злорадные разговоры: наконецъ, Приморскій нарвался.
А Приморскій сидлъ въ своемъ директорскомъ кабинет, за большимъ столомъ краснаго дерева и длалъ свою ежедневную работу, направлялъ дла, писалъ свои заключенія, короткія и точныя, и каждое слово въ нихъ словно было отлито изъ металла. Время отъ времени къ нему приходили чиновники за разъясненіями, и онъ коротко и ясно разсказывалъ, что надо длать, и самыя сложныя и запуганныя дла становились въ его словахъ простыми и обыкновенными, какихъ много проходило черезъ департаментъ. Около трехъ часовъ вошелъ Экскузовичъ и вкользь замтилъ, что пріхалъ министръ. Любопытно всматривался въ блдное лицо Приморскаго, надясь увидть въ немъ смущеніе, но ничего не увидлъ: лицо было спокойно и устала. И усталый, тайно насмшливый взглядъ Приморскаго на мгновеніе задержался на глазахъ Экскузовича и, прочитавъ все въ нихъ,— опустился на бумаги, какъ птица слетаетъ съ горы въ долину.
— Да, кстати, чтобы не забыть — сказалъ Приморскій:— Пожалуйста сдлайте распоряженіе о назначеніи дочери Прохорова сверхъ штата въ департаментъ.
Экскузовичъ нахмурился. Онъ завдывалъ составомъ сверхштатныхъ служащихъ и его всегда грызло неудовлетворенное честолюбіе: ему хотлось командовать всми, даже самимъ министромъ. Къ своимъ маленькимъ правамъ онъ относился очень ревниво и никому не позволялъ вмшиваться въ свои распоряженія.
— Видите ли, Павелъ Петровичъ, у насъ нтъ сейчасъ свободныхъ вакансій: Если откроется, чему есть вроятіе, тогда, конечно, можно будетъ.
— Нтъ, ужъ пожалуйста откройте вакансію, если ее нтъ. А дочь Прохорова должна быть назначена.
— Слушаю — сухо сказалъ Экскузовичъ.
Приморскій снова остался одинъ. Затрелилъ звонко телефонъ.
— Allo! Павелъ Петровичъ, вы?
Приморскій узналъ голосъ Асташова.
— Да.
— Былъ у меня Антонъ Казимирычъ Скульскій и передалъ о своемъ визит къ вамъ. Я не врилъ, что вы ему отказали.
— Мсто было общано уже.
— Асташовъ помолчалъ и холоднымъ тономъ продолжалъ:
— Да, конечно, если такъ, но все-таки я думалъ, что вы не откажете. Я былъ сегодня у его свтлости и просилъ походатайствовать за господина Скульскаго передъ Николаемъ Францевичемъ.
Николай Францевичъ — имя и отчество министра.
‘Вотъ оно что — подумалъ Приморскій и почувствовалъ какой-то новый приливъ былой, свжей силы.— Посмотримъ’. Онъ любезно простился съ Асташовымъ и положилъ трубку на вилочки аппарата.
У двери изогнулся Лямзинъ, вытягивая рыжую голову.
— Что скажешь?— спросилъ Приморсхій.
Лямзинъ, накрывъ ротъ ладонью, откашлялся.
— Такъ что, ваше прес-во… адресочекъ Викторъ Палыча.
— Подойди.
Лямзинъ двинулся къ столу, ступая на носкахъ, загребавшихъ внутрь, и размахивая руками. Такъ ходятъ люди по льду, поддерживая руками равновсіе, чтобы не упасть. У стола Лямзинъ вытянулся, шевеля тазомъ и прижимая руки къ туловищу.
— Узналъ адресъ?
— Такъ точно, ваше прр-ство… На Васильевскомъ Острову, по 26 линіи, номеръ третій, а квартиры восьмой.
Приморскій взялъ поданный ему Лямзинымъ справочный листокъ адреснаго стола и спряталъ.
— Узнай, есть ли кто нибудь у его высокопревосходительства.
— Слуш-шу…
Лямзинъ исчезъ. Примоскій прошелъ кабинетъ до двери, посмотрлся въ зеркало, поправилъ вихры на вискахъ и слъ неподалеку, въ кресло. ‘Надо изъ департамента похать къ Виктору’. А до этого — разговоръ съ министромъ. Мигузова надо отстоять. ‘Ахъ, да, вотъ что еще нужно сдлать’.
Онъ всталъ и позвонилъ, и вошедшему курьеру, съ большой золотой медалью на ше, сказалъ:
— Попроси ко мн Ивана Семеныча.
Иванъ Семенычъ явился быстро. Пожавъ съ поклономъ руку Приморскаго, онъ молча внимательно взглянулъ на него.
— Заготовьте представленіе о назначеніи на мсто начальника отдленія вмсто умершаго Прохорова Иннокентія Мигузова. Сдлайте это сейчасъ же и перешлите немедленно въ кабинетъ Николая Францевича.
Иванъ Семенычъ поклонился и метнулся торопливо къ дверямъ, виляя длинными фалдами форменнаго сюртука.
Приморскій шелъ съ докладомъ къ министру, на пути кланялись, изгибаясь, курьеры, отставляя при поклон руки назадъ, встрчные чиновники уступали дорогу, глаза ихъ смотрли на него какъ всегда — съ недоброжелательной почтительностью.
Когда Приморскій подошелъ къ двери министерскаго кабинета, дверь отворилась и вышелъ Леоновичъ.
— А я за вами, Павелъ Петровичъ. Его высокопревосходительство желаетъ васъ видть.