ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ
СОЧИНЕНІЙ
. М. PШЕТНИКОВА
ПЕРВОЕ ПОЛНОЕ ИЗДАНІЕ
ПОДЪ РЕДАКЦІЕЙ
А. М. СКАБИЧЕВСКАГО.
Съ портретомъ автора, вступительной статьей А. М. Скабичевскаго и съ библіографіей сочиненій . М. Pшетникова, составленной П. В. Быковымъ.
Цна за два тома — 3 руб. 50 коп., въ коленкоровомъ переплет 4 руб. 50 коп.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе книжнаго магазина П. В. Луковникова.
Лештуковъ переулокъ, домъ No 2.
1904.
Ддушка Онисимъ.
(Разсказъ).
Люблю я ддушку Онисима. Да и какъ не любить его, если онъ добрый, прямодушный человкъ. Давно я его знаю: еще когда я мальчишкой бгалъ въ ситцевой красной рубашонк, постоянно изорванной, по кулаковскому заводу, безъ штановъ, то какъ, бывало, увижу высокую, худощавую фигуру съ сдыми волосами, стоящую у воротъ, непремнно побгу къ нему съ неописанною радостію и кричу:
— Ддушка Онисимъ! ддушка Онисимъ! разскажи ты мн, какъ ты козу замсто поросенка сълъ?
И любо, какъ онъ крикнетъ: я тебя, шишкотрясъ (дуракъ)! Вотъ, какъ оттаскаю за вихоръ-то, не будешь старе себя передразнивать.
А онъ, надо вамъ пояснить, очень не любилъ, когда его корили козой и частенько-таки потеребливалъ наши вихры. И мы не обижались этимъ: напротивъ, намъ нравилось это.
И много ужъ прошло съ тхъ поръ лтъ, какъ онъ держалъ насъ на колняхъ, разсказывалъ намъ о томъ, какъ его наказывали, обижали и прочее, но вс мы глубоко уважаемъ эту старую, честную личность. И онъ радуется, глядя на насъ.
— Славные вы ребята вышли, внучки мои милые. А помните ли вы, какъ я васъ за вихры теребилъ?
— Помнимъ, ддушка Онисимъ, помнимъ. Мы глупы, малы были — спасибо.
— Ну, то-то, внучки мои. Теперь ужъ не мн должно утшать васъ, а вамъ меня, и потомъ прибавитъ со вздохомъ: да, внучки! и я былъ молодъ!
Но въ этихъ словахъ сколько выражалось грусти! Былъ молодъ и каково это было время: вдь ему теперь уже девяносто четыре года…
И много-много ддушка Онисимъ пережилъ всякихъ всячинъ въ это время, многое сохранилось въ его голов и, если бы онъ сталъ разсказывать вамъ про свою жизнь, вамъ бы долго-долго пришлось дожидаться конца, хотя бы вы, взрослые люди, и увлеклись каждымъ стариковскимъ словомъ, каждою простою рчью, каждымъ жестомъ его, хотя бы многое вамъ и показалось невроятнымъ…
Да. Влачить, подобно ддушк Онисиму, жизнь до такой старости вещь довольно не легкая, но ддушка Онисимъ терпть не можетъ вотъ какихъ словъ: старъ, старъ ужъ ты, ддушка Онисимъ! Пора бы и на спокой.
На это онъ съ гнвомъ возражаетъ: ахъ ты подлецъ! да раз я твою-то могилу залягу. Полуварначье ты эдакое, нашивальная гривенка, наколочный пятачекъ!
Вс, отъ мала до велика, уважаютъ его, даже самъ управитель подъ веселую руку любитъ поговорить съ нимъ о старыхъ порядкахъ и поиграть съ нимъ въ шашки,— что ставитъ управителя въ виду молодежи за добраго человка, а ддушку Онисима за добраго и умнаго, на томъ основаніи, что слово ддушки свято: ‘сказано-связано’ говоритъ онъ и, если что захочетъ сдлать по-своему, сдлаетъ. Напримръ, однажды управитель свободныхъ рабочихъ послалъ косить траву, а другую партію тушить лсной пожаръ, такъ-что въ завод не осталось ни одного рабочаго, ни одной здоровой, не старой бабы, да и пора была страдная: рабочимъ нужно было свою траву косить. Ну, Онисимъ и поплелся къ управителю.
— Ваше благородье, это теперича что означаетъ: вс, теперича, на работу пошли?
— Ну такъ что же?
— Нтъ, ты дай мн слово сказать, потомъ ужъ объясняйся. Я старый воробей, изъ-подъ неволи третій десятокъ годковъ вышелъ, меня вс слушаются. А вотъ ты что длаешь? взялъ да и угналъ весь народъ и отъ ихныхъ длъ отнялъ: поди-ко, всякому надо на слобод свои дла въ порядки привести. Время-то, знашь какое? Ну-ко, отвчай?
— Что же по-твоему — трав гнить? по-твоему лсъ долженъ горть?
— Почто? Вотъ и видно, что ты бабьимъ умомъ живешь. И сно не сгніетъ, а что до лсу, такъ рабочіе ты думать, и спасутъ его позаглазъ? Поврь старику: зато, что ты ихъ погналъ, они весь лсъ спалятъ. Предупреждаю и теб добра желаю. Просимъ прощенія и къ себ милости въ гости.
— Постой, старина! Ну, что бы ты сдлалъ на моемъ мст?— спросилъ озадаченный управитель.
— Что меня спрашивать: ты наукамъ обучался всякимъ, а я самоучкой выучился.
— Однако.
— А коли на то пошло, вотъ теб мой приказъ, исполнишь спасибо, не исполнишь — наплевать: освободи двсти человкъ отъ работъ.
— Какъ, разв я двсти послалъ?
— То то, что триста съ хвостикомъ, умная ты голова. Пошли въ лсъ пятьдесятъ, да самъ распоряжайся, гд какія канавы копать, откуда, куда и какъ воду пущать, а на покосъ можно солдатъ пригласить, также задаромъ нашъ хлбъ дятъ. Они сами вызываются, и про тебя не одна псня ими сложена.
Управитель и сдлаетъ такъ, какъ научитъ ддушка Онисимъ, а потомъ и говоритъ своимъ пріятелямъ: какой этотъ старикъ придурной, изъ ума выжилъ, настоятельно требуетъ,— ну я уважаю его старость, поблажаю ему… Даже горный начальникъ распекаетъ управителя: вы только какого-то старика Оглоблина слушаетесь, его умомъ глупымъ пользуетесь.
Управитель и горный начальникъ даже боялись ддушки Онисима, потому-что ‘этотъ старый чортъ располагаетъ къ себ’. И боялись они его съ тхъ поръ, какъ онъ выхлопоталъ пособіе рабочимъ. Дло состояло вотъ въ чемъ. Велно было проложить черезъ заводъ дорогу. Нахали землемры и проложили планъ дороги черезъ дома, а потому эти дома велно было ломать. ‘Какъ ломать? за что?’ слышалось везд, и никто не хотлъ взять въ толкъ, что дома ломаются для дороги. Судили, рядили, пошли въ контору, тамъ одно: ‘велно ломать, потому Васильевская улица кривая, а теперь хотятъ проложить прямую дорогу и черезъ рчку сдлаютъ каменный мостъ, слышно, дорога будетъ стоить не одну тысячу’.— ‘А коли дорога будетъ стоить не одну тысячу, такъ они за наши домишки пусть деньги заплатятъ’. ‘Какія вамъ деньги, Господь съ вами, коли вамъ даютъ землю у оврага, а домишки сломаете, перевезете, снова построите, говорили имъ въ контор’.— ‘Толкуйте! А раз намъ не жаль капусты, картофеля и прочаго, что въ огородахъ насажено’.
Такъ ничего и не могли подлать рабочіе съ конторой, а конторскіе служащіе, кои жили на томъ мст, гд предполагалась дорога, стали строить въ другихъ мстахъ дома. Управитель былъ новый и распорядился ломать дома на счетъ казны…
Пріхалъ генералъ, т.-е. главный начальникъ горныхъ заводовъ, какъ водится, распекъ начальство за то, что дорога не ладится, и какъ сталъ выходить изъ церкви, ддушка Онисимъ и подходитъ къ нему.
— Что старина?— спросилъ его генералъ.
— Енаралъ! защити, помилуй. Окромя тебя некого просить. Коли ты такъ приказалъ,— прости старика за глупыя мысли…
— Ну. Въ чемъ же дло, старый чортъ?
— А вотъ: ты веллъ дорогу строить?
— Я.
— Ну. Черезъ дома?
— Черезъ дома.
— А какъ же намъ изъ этихъ гнилыхъ бревенъ дома строить, коли лсу не даютъ?
— Вамъ пособіе назначено по пятнадцати рублей.
— Позови-ко управителя-то, мы это дло расчачкамъ (разсмотримъ).
Подошелъ управитель.
— Ты что говорилъ?— спросилъ его ддушка Онисимъ.—Ты намъ когда говорилъ о пособіи?
— Я говорилъ.
— Генералъ! Я человкъ старый, по закону отъ тлеснаго наказанья избавленъ, только ты не думай, что я буянъ, а ты спроси меня я т скажу, какія штуки твой управитель творитъ, первой: онъ намъ ни о какомъ пособіи не говорилъ, а веллъ просто-напросто ломать дома и перезжать къ оврагу, а то и забылъ, что мы люди рабочіе, намъ время дорого.
— Объяснись!— сказалъ генералъ управителю.
Управитель не зналъ, что сказать, генералъ, понявъ плутни, крикнулъ: долой со службы! а ддушк Онисиму сказалъ: спасибо, старина, что ты изобличилъ этого мерзавца. Скажи рабочимъ, что они, кром лсу, получатъ денежнаго вознагражденія по пятнадцати рублей.
Будь на мст ддушки Онисима другой, право не сдобровать бы ему, а Онисимъ старъ, не робокъ, за словомъ въ карманъ не ползетъ.
Поэтому-то ддушка Онисимъ пользуется большой славой въ завод, его любятъ вс, отъ мала до велика, но не думайте, чтобы онъ былъ гордъ: онъ такъ же, какъ и прежде бывало, въ солнечный день утромъ погоняетъ дв коровы, принадлежащія его внуку, ходитъ съ ребятами въ лсъ по грибы и ягоды и вечеромъ сидитъ на заваленк въ рубах, штанахъ, босой, какъ патріархъ, окруженный ребятами, мужчинами и женщинами, которые разговариваютъ съ нимъ, какъ съ родственникомъ. Онъ также и не богатъ, но по двумъ коровамъ, которыя онъ провожаетъ въ поле только по охот въ хорошій день, еще нельзя судить о богатств, да и гд ему было взять это богатство, когда онъ не былъ мастеромъ, не занимался хлбопашествомъ, не торговалъ, а работалъ въ фабрикахъ, былъ куреннымъ и полсовщикомъ. Правда, бывши полсовщикомъ, можно бы было накопить денегъ, но онъ полсовщикомъ былъ очень недолго и во все это время кутилъ. Это типъ обыкновенныхъ чернорабочихъ, и ддушку Онисима нельзя назвать человкомъ необыкновеннымъ. Исторія его очень проста.
Отца онъ не зналъ, а знали его отца только мать и заводчане. Мать его была двушка очень красивая и, такъ какъ она съ дтства жила у управителя, то и многимъ разнилась отъ остальныхъ двицъ: была высока, худощава, блолица, той уродливости, которая замчается даже въ красивыхъ двинахъ рабочаго класса, въ ней не было. Она выговаривала, ходила, глядла по управительски. У управителя она выросла, вс ее считали за свою двку, потому-что она не надменничала, и вдругъ разнеслась всть, что Матрена Оглоблина родила парня.— Чей парень? Ршили: управителя. Спросили тайкомъ у нея, она подтвердила и жила еще въ дом управителя два года, вплоть до его смерти. О матери и ребенк толковали недолго, потому-что въ Кулаковскомъ завод это вещь обыкновенная, а потомъ и совсмъ не стали обращать вниманія.
О дтств Онисима Иваныча разсказывать нечего.
Семнадцати лтъ онъ уже былъ зачисленъ на куренныя работы, а восемнадцати былъ женатъ, но жена на третій мсяцъ посл свадьбы родила.
Это было, конечно, большое горе для Онисима Иваныча, но онъ не задумался, а сталъ жить открыто съ Натальей Пановой, на которой впослдствіи и женился, когда умерла его жена.
Вообще семейныя дла его шли плохо. На работ тяжело, домой хоть и не приходи: то жена въ чемъ-нибудь виновата, то везд онъ замчалъ непорядки. Зато въ обществ своихъ товарищей онъ вполн отводилъ душу. Такого весельчака, краснобая, псельника не было во всемъ завод, Онисимъ Оглоблинъ всмъ былъ извстенъ, и вс отзывались о немъ съ похвалой. Передразнить механика-иностранца, сочинить стихи про кого-нибудь, это было легкимъ дломъ Оглоблина, и съ его словъ вс иностранцы, мастера и управитель назывались особыми прозвищами, при произношеніи которыхъ товарищи хохотали. Даже и теперь Онисимъ Иванычъ не задумается дать кличку кому-нибудь. Но все-таки по этому настроенію человка нельзя заключать, что онъ жилъ, спустя рукава: если дома, въ своемъ семейств, ему несчастливилось, то онъ всячески старался развеселиться съ товарищами и, частенько потшая ихъ какою-нибудь продлкой надъ мастеромъ и управителемъ, попадалъ подъ розги, такъ-что вс говорили, что нтъ на свт человка, который бы принялъ столько розогъ, какъ Онисимъ Оглоблинъ. Мало-по-малу продлки его сильно стали безпокоить начальство, и оно приняло противъ него боле крутыя мры, но это послужило ко вреду заводскаго начальства. Оглоблинъ сдлалъ штуку, которая возвысила его во всеобщемъ мнніи всхъ заводчанъ.
Разъ пріхалъ генералъ. Рабочіе слышали, что онъ за что-то разсердился на управителя. Только генералъ сталъ выходить изъ фабрики, Оглоблинъ и подходитъ къ нему и кидается ему въ ноги, говоря:
— Генералъ, пощади, помилуй!..
Генералъ сурово взглянулъ на управителя и горнаго начальника.
— Что это такое?— крикнулъ онъ.
— Виноватъ, енаралъ! прикажи постегать…— говоритъ Оглоблинъ.
Генералъ улыбнулся.
— Встань!— сказалъ онъ.
— Нтъ, не встану, покол на семъ мст при себ не накажешь.
— Хорошо. Принесите розогъ.
Принесли.
— За какую вину просишь ты наказывать себя?
— Вина моя вотъ гд!— сказалъ Оглоблинъ, ткнувъ пальцемъ въ голову.
— Не понимаю.
— Знаю я, что ты велишь меня наказать за правыя рчи…
— Говори.
— Слушай, коли такъ. Ты видлъ эти печи, что въ нихъ?— Шлакъ, а не мдь.
— Что-о?— крикнулъ генералъ и поглядлъ на горнаго начальника и управителя, т поблднли.
— И на рудникахъ — руда сверху только на показъ… Продали они. А въ амбар замсто муки лежитъ мдная руда.
— Ка-а-къ!
— Прикажи, батюшка генералъ, за правыя рчи наказывать.
Однако, Оглоблина не наказали, а генералъ, удостоврившись въ справедливости словъ рабочаго, уволилъ въ отставку горнаго начальника, а управитель застрлился.
Съ этихъ поръ вс рабочіе называли его храбрымъ и уважали, а управители потихоньку отъ рабочихъ воровали. Сильно эти управители злились на него, но ничего не могли подлать: Оглоблинъ былъ извстенъ генералу, отложили до новаго, но онъ и передъ новымъ отличился. Какъ разъ въ то время, какъ былъ въ завод генералъ, онъ спасъ двухъ утопавшихъ, донесли объ этомъ генералу, генералъ призвалъ его къ себ и поблагодарилъ его за усердіе.
— Генералъ, дозволь слово сказать?— началъ опять Оглоблинъ.
— Кляузничать?
— Зачмъ? Ослободи ты насъ: за сто сорокъ верстъ на работы посылаютъ.
— Правда?— спросилъ генералъ управителя.
— Въ Шарвинскомъ завод не хватаетъ рабочихъ.
— И знать ничего не хочу! Не посылать — и баста!
Вс удивлялись посл этого ловкости Оглоблина, но никто не завидовалъ тому, что ему везетъ. Будь и у другихъ побольше смлости и такту, и они бы могли разговаривать съ генераломъ.
Кончилъ онъ сорокалтнюю службу, вышелъ въ отставку на спокой, но скучно ему было. И онъ сталъ учиться шить сапоги. Этому онъ выучился скоро, и черезъ годъ работы у него было такъ много, что онъ не зналъ, за что ему и взяться. Но и эта работа ему опротивла, онъ сталъ ходить то на рудники, то на фабрику, и куда ни придетъ, везд кричатъ: ‘ддушка Онисимъ! отзвонилъ года-те, снова, что ли, хошь начинать’? Молодые люди съ завистью глядли на него и думали: врядъ ли намъ дождаться отставки, когда наши ребятишки мрутъ. Ходить на рудники и въ фабрики для Онисима было развлеченіемъ: онъ могъ поиздваться надъ мастеромъ, потеребить мальчугана за ухо, послушать псенъ, покалякать, поиграть съ мастерами въ шашки.
Теперь онъ не ходитъ на фабрики и рудники, а не ходитъ потому, какъ онъ говоритъ: ребятамъ завидно, что я на свобод: при мн тоже старики-то не любили мшать имъ. Все его занятіе теперь состоитъ въ томъ, что онъ нянчится съ дтьми, особенно съ дтьми внука Петра, котораго онъ такъ любитъ, что вс удивляются этому. Но эта любовь особенно не нравится внучкамъ и внукамъ, которые завидуютъ Петру потому, что Онисимъ Иванычъ вс деньги отдаетъ Петру, а не длитъ поровну. Старикъ хорошо знаетъ эту непріязнь, но говоритъ: за то я ихъ не поблажаю, что они вс на меня разсчитываютъ, а они попробовали бы по моему тянуть лямку, да мудрить съ начальствомъ.
Кром этого, внукъ тертый калачъ: мало того, что онъ прошелъ вс мытарства въ завод, но два года работалъ на золотыхъ пріискахъ и вполн изучилъ это дло. На промыслахъ у него много знакомыхъ рабочихъ, и вс они знаютъ, гд есть золото, но хранить или пользоваться этимъ золотомъ имъ воспрещено. Вотъ они и везутъ его Петру Оглоблину, а Петръ Оглоблинъ возитъ его въ городъ и тамъ по секрету продаетъ купцамъ и потомъ деньги отдаетъ рабочимъ, которые даютъ ему проценты за хлопоты. Даже въ город есть такой купецъ, который иметъ золотой пріискъ и на этомъ пріиск значится подрядчикомъ ддушка Онисимъ, но на этомъ пріиск золота нтъ, никто не работаетъ, а золото набирается въ кружку съ разныхъ пріисковъ и покупается отъ разныхъ рабочихъ очень выгодно. Даже ддушка Онисимъ заключаетъ условіе съ самимъ управителемъ на доставку золота, но самъ этимъ не занимается, а предоставляетъ внуку, который большую часть времени проводитъ на пріискахъ. И если управитель спроситъ его:
— А что ты, ддушка Онисимъ, не на пріискахъ?
— Ой, куды мн! Кости болятъ. Внучка послалъ.
— Плутъ же ты, Онисимъ. Чай тряхнуть домъ-то — золото лопатой греби.
— Ну и ты хорошъ: вмсто двухъ рублей семи гривенъ, полтора цлковыхъ за золотникъ платишь. Какъ я расписываюсь-то?
— Ну-ну! Ты, старый коршунъ, тоже не избгнешь кромшной.
— Я за правду стою, а вотъ ты неправдой-то сколь нажилъ. Мн только стоитъ дунуть генералу, такъ и праху-то твоего не останется: вдь генералъ-то здсь управителемъ былъ…
И помалчиваетъ управитель. Помалчиваетъ и ддушка Онисимъ.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
