ДАНАИДЫ.
ДАНАИДЫ.
Новелла Эрнста фонъ-Вильденбруха.
(Переводъ съ нмецкаго).
Данаиды, Вильденбрух Эрнст, Год: 1897
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Въ январ 1871 г. генералъ Фейдгербъ, главнокомандующій сверной французской арміей, долженъ былъ отступить и очистить нмцамъ поле сраженія. Напрасно пытался онъ пробить брешь въ стн, которая въ вид двухъ прусскихъ армейскихъ корпусовъ встала между нимъ и Парижемъ. Наконецъ, онъ ршился на послднюю отчаянную попытку, но былъ разбитъ на голову при Сэнъ-Кентен посл семичасового ожесточеннаго боя и отступилъ къ Камбре.
Вся страна между Сеной и Соммой, на свер Франціи, была очищена отъ французскихъ войскъ и перешла въ руки нмцевъ. Но въ кра было не спокойно: въ городахъ, мстечкахъ, деревняхъ остались жители, не ршавшіеся покинуть свои жилища. Прибытія пруссаковъ они ждали съ глубокой и глухой ненавистью.
Каждый разъ, когда съ восточной стороны поднимался ревъ канонады, они высыпали изъ домовъ на улицу и шепотомъ передавали другъ другу:
— Это наши, сегодня зададутъ они проклятымъ пруссакамъ.
И всякій разъ, когда кончался ужасный короткій день и опускалась зимняя ночь, они печально расходились по домамъ.
— Опять изъ этого ничего не вышло,— говорили они и снова оставляла ихъ надежда на успхъ.
И вотъ когда случилось роковое пораженіе при Ст.-Кентон и возвстило имъ, что нтъ больше никакой надежды, глубокое отчаяніе овладло ими и они ршились мстить на смерть.
Теперь нмцы были окружены какъ бы роемъ пчелъ, глухое жужжаніе которыхъ ежечасно напоминало имъ о близкой опасности. Если нмцы проходили черезъ поле, внезапно въ лсу раздавался выстрлъ, и пока прислушивались къ его замирающему раскату, не зная, въ кого онъ направленъ, раздавался другой и съ жалобнымъ жужжаніемъ пуля шлепалась о мерзлую, жесткую землю. Принимались за поиски въ кустахъ, начиналась травля по полямъ, иногда французовъ находили и избивали на мст. Зловщее жужжанье на время прекращалось, но на мсто выбывшихъ являлись другіе и снова начиналась глухая борьба.
Гд находили пріютъ эти стрлки — найти было не трудно: каждый изъ этихъ мрачныхъ каменныхъ домовъ, изъ которыхъ состояла деревня, представлялъ готовое убжище. Между этими деревнями была одна, которая пользовалась особенно дурной славой и среди нмецкихъ солдатъ считалась настоящимъ разбойничьимъ гнздомъ. Это была большая деревня въ отдаленномъ уголку Пикардіи.
Такъ какъ не имлось достоврныхъ доказательствъ, что деревня оправдывала свою дурную славу, ршено было навести точныя справки, и если молва окажется справедливой, уничтожить это разбойничье гнздо. Для испытанія одинъ батальонъ пхоты былъ расположенъ въ деревн и ему была предписана величайшая осторожность. Впрочемъ, не было необходимости предупреждать солдатъ, потому что они сами знали отъ своихъ товарищей, въ какое опасное мсто они теперь попали, и все время были на сторож. Вс дома, въ которыхъ имъ былъ отведенъ постой, они обыскали сверху до низу, но не нашли тамъ ни спрятаннаго оружія, ни вообще чего-либо подозрительнаго, зато въ погребахъ оказалось много хорошаго вина. Правда, вино могло быть отравлено я солдаты не безъ колебанія ршились его попробовать, но страхъ этотъ скоро прошелъ. Напитокъ былъ превосходенъ и нравился съ каждымъ днемъ все больше и больше.
Тмъ не мене, бдительность ихъ не уменьшалась и доврія къ этой ‘смертоносной дыр’ не было. Нкоторыя странныя явленія невольно заставляли ихъ задумываться.
Во всей деревн не оказалось ни одного молодого крестьянина. Остались только женщины да старики. Женщины съ непріязненнымъ страхомъ прятались въ домахъ, а старики угрюмо молчали. Тишина и спокойствіе царили въ деревн. Невольно напрашивался вопросъ, куда двалась вся молодежь? Наконецъ, нашелся одинъ, кто разршилъ загадку. Это былъ старый, состоявшій на пенсіи, лсничій, ежедневно выпивавшій свою рюмку абсента въ той же кофейн, гд собирались нмецкіе офицеры. Онъ былъ весельчакъ и балагуръ, съ чисто французскими блокурыми усами и веселыми, живыми глазами. Только онъ одинъ во всей деревн и сходился съ нмцами подъ одной кровлей.
Случилось такъ, что офицеры предложили ему раздлить съ ними стаканъ вина и скоро между ними завязался разговоръ.
— Куда двалась вся ваша молодежь?— спросилъ одинъ офицеръ, подливая лсничему вина.
— Боже мой,— улыбнулся старикъ во весь ротъ,— если бы теперь посмотрть по вашимъ деревнямъ, господа пруссаки, то вдь тоже пришлось бы спросить: гд ваши молодцы? Разумется, вс ушли на войну: одинъ — здсь, другой — тамъ, а бдныя жены сидятъ въ одиночку да горюютъ.
— Мы готовы были бы утшать вашихъ скучающихъ дамъ,— смясь, отозвались офицеры,— да он заперли свои двери такъ же крпко, какъ и сердца.
— Ну да,— сказалъ лсничій, лукаво подмигнувъ,— были бы только бабы, а ужъ господа офицеры узнали бы, какъ лсничій уметъ ихъ утшать. Года только теперь не т.
— Конечно, вели бы вы были моложе,— замтилъ одинъ капитанъ, пристально смотря черезъ столъ въ глаза веселому старику,— вы тоже длали бы что-нибудь другое, а не сидли бы здсь, въ деревн? Не правда ли?
При этомъ капитанъ смотрлъ такъ пронзительно и голосъ его звучалъ такъ рзво, что, повидимому, то и другое не очень понравилось лсничему.
— Что же сталъ бы я длать, по мннію господина капитана?— спросилъ лсничій, не глядя въ лицо капитану.
— Вы бы ушли вмст съ другими молодыми парнями деревни и длали бы то же, что они — прятались бы за кустами, залегали бы на пашняхъ и стрляли бы въ пруссаковъ.
— Значитъ, господинъ капитанъ полагаетъ, что я сдлался бы вольнымъ стрлкомъ?— и старикъ даже подскочилъ на стул и замоталъ головой при такомъ забавномъ предположеніи.
— Эй, Рудольфъ!— обратился онъ къ хозяину кофейни, стоявшему за прилавкомъ, заложивъ руки въ карманы,— ты слышалъ? мы — вольные стрлки! ты и я! хорошимъ бы стрлкомъ былъ ты, нечего сказать… Ха-ха! Ты, который тысячу разъ въ день посылаешь всхъ вольныхъ стрлковъ ко всмъ чертямъ! Если бы не они, кончилась бы эта проклятая война, и теб не пришлось бы раззоряться!
Хозяинъ кофейни былъ чернобородый, съ мрачнымъ взглядомъ, французъ. Цлыми днями онъ стоялъ за прилавкомъ въ молчаливомъ раздумьи. При словахъ стараго лсничаго лицо его приняло невыразимо странное выраженіе. Онъ вытаращилъ глаза и пристально смотрлъ на говорящаго тупымъ вопросительнымъ взглядомъ, потокъ открылъ ротъ, какъ будто что-то хотлъ сказать, во не произнесъ ни слова и такъ и остался съ полуоткрытымъ ртомъ.
— За это давай еще абсента,— крикнулъ лсничій, ударяя ладонью по прилавку. Теперь онъ стоялъ лицомъ къ лицу съ хозяиномъ и смотрлъ ему прямо въ глаза. Внезапно по чертамъ хозяина пробжала какая-то судорога, онъ вынулъ руки изъ кармана, налилъ стаканъ и крикнулъ во все горло:
— Къ чорту вольныхъ стрлковъ!
— Ха-ха, господинъ капитанъ,— засмялся старикъ, обращаясь къ капитану,— цлую недлю Рудольфъ не раскрывалъ рта и вотъ его первыя слова: къ чорту вольныхъ стрлковъ!— И старикъ просто помиралъ со смху.
Но на капитана эта веселость не произвела, повидимому, особаго впечатлнія.
— О васъ обоихъ я не говорю,— продолжалъ онъ,— но другіе! Я не могу себ представить, чтобы все мужское населеніе отъ 30 до 60 лтъ находилось въ войскахъ,— вдь у васъ не было призвано ополченіе.
Вдругъ за прилавкомъ раздался глухой и злобный голосъ, больше похожій на ворчанье:
— Если господа хотятъ знать, гд наши мужчины, то пусть будутъ такъ добры поискать ихъ подъ землей, тамъ они ихъ найдутъ убитыми, раздавленными вашими же руками.
Это говорилъ хозяинъ. Онъ опять заложилъ руки въ карманы и смотрлъ передъ собой, опустивъ голову, какъ разъяренный быкъ.
Между офицерами наступило молчаніе. Они безмолвно обмнялись взглядами. Эти слова шли прямо изъ сердца. Очевидно, г. Рудольфъ не былъ другомъ пруссаковъ.
Молчаніе внезапно было прервано голосомъ, который обращался къ хозяину изъ внутренней, расположенной за прилавкомъ, комнаты. Среди наступившей тишины слова эти прозвучали особенно отчетливо. Голосъ былъ женскій, красивый и глубокій.
— А, madame la Reine!— крикнулъ лсничій. Онъ подошелъ къ прилавку и заговорилъ съ кмъ-то въ сосдней комнат.
— Войдите же, Рудольфъ занятъ и не можетъ выйти. Насъ вамъ нечего бояться.— Онъ повернулъ голову къ нмецкимъ офицерамъ и хитро имъ подмигнулъ.
— Конечно, дамамъ мы ничего не сдлаемъ,— весело подтвердили офицеры.
Замтно было, что хозяиномъ овладло скрытое безпокойство. Онъ хотлъ выйти съ очевиднымъ намреніемъ помшать женщин войти. Но лсничій крпко ухватилъ его за руку и что-то шепнулъ ему на ухо. Слова были сказаны такъ тихо, что только видно было движеніе губъ, но, очевидно, они произвели свое дйствіе на хозяина, онъ остановился и, повернувшись къ двери, сказалъ:
— Ну, что жъ вы не выходите, madame Гюйо?
Черезъ порогъ переступила женщина лтъ тридцати. Ничего особеннаго въ ней не было, но женщины появлялись среди нмцевъ такъ рдко, что взоры всхъ офицеровъ обратились на нее и вс пристально разсматривали вошедшую.
Почувствовавъ на себ эти взгляды, она невольнымъ движеніемъ плотне закуталась платкомъ, покрывавшимъ ей плечи и всю фигуру. На ея сильныхъ, но красивыхъ чертахъ выступилъ густой румянецъ и въ то время, какъ она тихо разговаривала съ хозяиномъ, она старалась незамтно повернуться къ офицерамъ спиной. По всему чувствовалось, какъ непріятно ей было это вниманіе.
— Желаете вы, чтобы я послалъ вамъ это на домъ?— вполголоса спрашивалъ хозяинъ, ставя голову сахара на прилавокъ. Вы знаете, стоитъ вамъ только приказать…
— Нтъ, благодарю,— коротко отвтила она и положила деньги на столъ. Хозяинъ испустилъ какое-то ворчаніе и сдлалъ видъ, что не хочетъ брать денегъ.
— Вы знаете, madame Гюйо, — недовольно замтилъ онъ,— что этого совсмъ не надо. Во всякомъ случа нечего съ этимъ спшить.
— А вы знаете, что я такъ хочу,— возразила она быстро и горячо, гордо поднявъ голову. Она выпрямилась и казалась выше хозяина. Нсколько мгновеній они молча смотрли другъ другу въ глаза, причемъ въ ея глазахъ мелькнуло презрительное выраженіе. Потомъ, взявъ покупку, она торопливо вышла, такъ же какъ вошла, ни на кого не глядя, молча и безъ поклона.
Рудольфъ, не скрывая своего неудовольствія, громко захлопнулъ крышку ящика и опять угрюмо замолчалъ.
— Madame la Reine, говорите вы,— обратился одинъ изъ офицеровъ къ старому лсничему,— значитъ, она королева?
— Хе-хе, — засмялся старикъ, — не правда ли, въ ней есть что-то такое? Она изъ Нормандіи, а тамъ вс он въ этомъ род. На самомъ же дл она просто вдова Рейнъ Гюйо. Вотъ надъ этимъ-то именемъ и острятъ у насъ.
— Она вдова?— переспросилъ офицеръ.
— Да, мужъ ея, старый мастеръ Гюйо, черезъ два года посл свадьбы умеръ, и очень хорошо сдлалъ, сказать по правд. Посл его смерти выплыли на свтъ Божій разныя его длишки. Онъ былъ очень богатъ и притомъ страшно скупъ. Домъ, который вы видите тамъ,— онъ указалъ на одноэтажный домъ, стоявшій противъ кофейни,— старый скряга оставилъ ей, а вмст съ тмъ отвращеніе и ужасъ ко всмъ мужчинамъ. Бдняжка испытала много горя со старой развалиной, оттого она стала такой гордой, сидитъ одиноко въ своемъ дом, ни съ кмъ не водится и сама смотритъ за своимъ хозяйствомъ. И до сихъ поръ еще ни одинъ мужчина не добился чести вступить съ ней въ разговоръ.
При этихъ словахъ онъ подмигнулъ однимъ глазомъ на Рудольфа, который, мурлыкая себ подъ носъ, старательно хлопоталъ около стакановъ и графиновъ, казалось, ничего не видя и не слыша. Лсничій снова подмигнулъ на Рудольфа, причемъ сдлалъ такую смшную гримасу, что вс офицеры покатились со смху.
По истин это былъ веселый старикъ!
Въ это мгновеніе вошелъ адъютантъ и принесъ извстіе, вызвавшее нкоторое волненіе: баталіонъ долженъ выступать. Такъ какъ свободнаго стула не было, то лсничій поднялся со своего мста и предложилъ его адъютанту, а самъ подошелъ къ прилавку, облокотился на столъ и вступилъ съ хозяиномъ въ разговоръ. Рудольфъ смотрлъ мрачно и угрюмо.
— Я не понимаю тебя,— возбужденно шепталъ онъ старику,— какъ можешь ты посвящать въ наши дла проклятыхъ нмцевъ.
— Тише, глупая голова!— прошиплъ сквозь зубы лсничій. Онъ незамтно кивнулъ головой въ сторону нмцевъ. Его черты приняли выраженіе напряженнаго вниманія. Въ разговор офицеровъ онъ уловилъ нсколько словъ, изъ которыхъ понялъ, что рчь шла объ уланахъ.
Рудольфъ замолчалъ. Тонъ, съ которымъ обратился къ нему старикъ, испугалъ его.
— Набей мн трубку,— сказалъ громко лсничій и, передавая трубку, тихо прибавилъ:— Раскрой, наконецъ, ротъ и говори хоть что-нибудь, чтобы пруссаки чего не подумали. Только не говори громко, а то мн не слышно, о чемъ они говорятъ. Къ намъ на постой придутъ уланы — вотъ что я разобралъ.
— Чортъ возьми,— проворчалъ Рудольфъ, набивая трубку.
— Одинъ эскадронъ,— продолжалъ лсничій,— это немного, что ты думаешь? Мы могли бы ихъ прикончить?
Онъ держалъ трубку во рту, Рудольфъ подалъ ему огня и оба пристально посмотрли другъ другу въ глаза.
Если бы нмцы могли ихъ видть въ этотъ моментъ, они не узнали бы своего веселаго собутыльника. Густыя брови его были сдвинуты, глаза метали искры и ноздри расширились, точно чуяли кровь. Если бы лсничій стоялъ теперь въ лсу и ему попался бы нмецкій солдатъ,— наврно послдній никогда не вернулся бы домой.
Но вотъ офицеры поднялись со своихъ мстъ и потребовали счетъ. Пока Рудольфъ считалъ деньги, одинъ изъ нихъ ударилъ лсничаго по плечу.
— Еще одинъ стаканчикъ на прощанье, мой милый,— сказалъ онъ.— Приходится намъ съ вами разстаться.— Старикъ потянулъ себя за усъ и сдлалъ изумленное лицо.
— Какъ? Господа покидаютъ насъ? Бдный Рудольфъ, какая потеря для тебя!
Офицеры засмялись.
— Да здравствуетъ война!— сказали они, чокаясь съ нимъ. Лсникъ грустно покачалъ головой.
— Ахъ, господа офицеры, пусть это несчастье скорй кончится!
— Во всякомъ случа, г. Рудольфъ можетъ быть спокоенъ,— продолжалъ офицеръ,— посл насъ придутъ уланы, и мы расхвалимъ имъ его абсентъ и кофе.
— Уланы?— спросилъ лсничій,— но вдь это ужасно.
Этотъ страхъ снова возбудилъ веселость офицеровъ.
— Они вовсе не такъ страшны, эти уланы,— раздалось съ ихъ стороны,— надо только знать людей, тогда вс страхи пропадутъ. О вашей деревн мы тоже имли совсмъ другое представленіе. Сперва, когда мы пришли, мы думали здсь найти вольныхъ стрлковъ, охотниковъ за людьми, а въ сущности вы добрые ребята.
— Вдь вы это скажете уланамъ?— спросилъ насмшливо старикъ.— Когда приходятъ они?
— Завтра утромъ.
— Тоже батальонъ?
Офицеровъ забавляло незнаніе лсничаго въ военномъ дл.
— Уланы не имютъ батальоновъ, только эскадроны, одинъ эскадронъ придетъ сюда.
Лсничій покачалъ головой.
— Все равно,— сказалъ онъ,— жаль, что вы, господа, уходите. Мн это очень грустно.
Онъ пожалъ руки всмъ офицерамъ, и черезъ часъ подъ звуки трубъ батальонъ выступилъ изъ деревни, направляясь на западъ къ мсту новаго назначенія. На пригорк, гд деревенская улица выходитъ въ чистое поле, уже стоялъ лсничій и пропустилъ мимо себя весь батальонъ. Всякій разъ, какъ онъ замчалъ офицера, онъ снималъ съ головы кепи и низко кланялся, на что офицеры весело ему кивали. Потомъ вернулся въ деревню, обошелъ вс дома, чтобы удостовриться, не осталось ли чего-нибудь, но нмцы все унесли, оставивъ только стны.
Спустя полчаса какая-то фигура вышла изъ деревни и скорымъ шагомъ направилась черезъ поле къ лсу, который черной лентой разстилался вдали. Это былъ лсничій. По временамъ онъ останавливался, чтобы сбить съ каблуковъ налипшій снгъ, и потомъ еще быстре продолжать свой путь и вскор скрылся въ чащ лса.
Настала ночь, но не принесла обычной тишины. Слышался какой-то глухой шумъ и топотъ ногъ по дорогамъ и тропинкамъ деревни. Откуда то приходили люди то по одиночк, то группами. Когда они вступали въ полосу свта, широко теперь лившагося изъ оконъ всхъ домовъ, сразу можно было видть по ихъ спутаннымъ бородамъ, покрытымъ грязью одеждамъ и сапогамъ, что они цлые дни, а можетъ быть, и недли провели подъ открытымъ небомъ.
Если бы нмцы, которые ушли сегодня, могли вернуться въ деревню, они поняли бы теперь, куда двалось все мужское населеніе мстечка.
Женщины выходили изъ домовъ и здоровались со своими мужьями, отцами и сыновьями. Повсюду слышались веселыя восклицанія и смхъ. Но большинство тихо перешептывалось между собою. Вокругъ раздались голоса: ‘Къ Рудольфу’, и имя это, передаваясь изъ устъ въ уста, всмъ указывало сборный пунктъ.
Большая зала кафе представляла обширный четырехугольникъ, едва вмщавшій всю массу мужчинъ и женщинъ, расположившихся въ ней. Тусклыя, спускавшіяся съ потолка керосиновыя лампы, скудно освщали группы вооруженныхъ мужчинъ, размстившихся вокругъ столовъ и гнвно и горячо жестикулировавшихъ. Сдвинувъ на затылокъ шляпы, открывшія ихъ дикія лица, они разсказывали о своихъ кровавыхъ подвигахъ. Слушатели внимали имъ, затаивъ дыханіе. Удушливая жара, табачный дымъ и запахъ водки наполняли воздухъ, казалось, весь залъ былъ напоенъ яростью, ненавистью, и жаждой крови.
— Смерть собакамъ-пруссакамъ!— заревлъ одинъ парень съ воловьей шеей, грозно стукнувъ стаканомъ по столу. Громкій вопль ярости раздался со всхъ концовъ зала. Слова эти, видимо, произвели зажигающее дйствіе.
— Пусть у меня отсохнутъ руки, — продолжалъ стрлокъ,— если завтра выпущу живымъ хоть одного улана!
— Я то же самое говорю,— закричалъ другой молодой крестьянинъ, сидвшій напротивъ, — насъ 50 вооруженныхъ человкъ, мы размстимся у оконъ по домамъ и всхъ ихъ выбьемъ изъ сдла одного за другимъ.
— Хорошо придумано, молодчики, хорошо!— хвалилъ лсничій, переходя отъ стола къ столу, со всми вступая въ разговоръ и внимательно все слушая.— Хорошо придумано, а только такъ длать не годится.
— Почему не годится?— кричали кругомъ.
— Потому что улановъ боле ста человкъ, при первомъ же выстрл они повернутъ вспять и хотя бы вы перестрляли девяносто человкъ, десять все-таки верпутся къ своимъ мстамъ и на слдующій день нашу деревню сотрутъ съ лица земли.
— Но они должны умереть, чортъ меня возьми!— крикнулъ опять черный великанъ, стуча своимъ стаканомъ по столу, точно онъ хотлъ его раздробить.
— Кто дрожитъ за свою жизнь, тотъ измнникъ!— закричалъ сидвшій напротивъ.
— Долой измнниковъ! Долой!— поднялся неистовый крикъ по всему залу.
Слово ‘измнникъ’ наэлектризовало толпу. Мужчины оглядывались кровожадными глазами, голоса женщинъ звенли рзко, какъ трубы, и все собраніе бушевало и неистовствовало въ безумной и безпредметной ярости.
Отрывисто и звучно надъ всмъ этимъ адскимъ шумомъ пронесся голосъ стараго лсничаго.
— Такъ слушайте же!— кричалъ онъ, вставъ у всхъ на виду посреди залы.— Не только вы должны принять улановъ, но еще доставлять имъ вс удобства, кормить ихъ какъ можно лучше и завтраками и ужинами, словомъ, чмъ только можно.
— Ты ихъ хочешь откормить для насъ?
— Да, я хочу этого, а о перц и соли я самъ позабочусь.
— Браво, старый браконьеръ!— засмялись вс кругомъ, одобрительно смотря на лсничаго.— На чердак стараго плута всегда найдется хорошая мысль.
— Мы сотремъ улановъ, какъ пыль,— продолжалъ лсничій,— но сдлаемъ это такъ тихо, что никто объ этомъ не узнаетъ. Поняли вы, о чемъ я говорю?
Глаза всхъ смотрли на него съ нмымъ вопросомъ и удивленіемъ. Очевидно, лсничаго еще не понимали.
— Мы ихъ впустимъ въ деревню такъ же, какъ и ушедшій сегодня батальонъ. Прежде всего нужно успокоить ихъ подозрительность, что теперь не трудно, потому что пруссаки принимаютъ насъ за ‘добрыхъ ребятъ’. Ты вдь слышалъ это, Рудольфъ? Такимъ образомъ, въ одну темную ночь, мы должны позаботиться, чтобы вс офицеры собрались у Рудольфа, а солдатъ мы постараемся напоить днемъ хорошимъ виномъ, отъ котораго эти нищіе съ ногъ валятся. Хорошее-то вино имъ не въ привычку. Вотъ тогда-то вы, мои молодчики, тихонько прокрадетесь сюда. Пусть человкъ двнадцать самыхъ ловкихъ и опытныхъ вломится черезъ окно и двери и вступитъ съ пруссаками въ разговоръ — вы понимаете — не стрляя, а тихонько съ ножомъ въ рук, и когда каждый изъ васъ пригвоздитъ къ полу своего офицера навсегда, мы пойдемъ дальше по квартирамъ, каждый въ свой домъ, а эти дамы ужъ позаботятся, чтобы двери, за которыми храпятъ нмцы, были открыты, такъ что мы нанесемъ имъ визитъ безъ всякаго шума. А на слдующее утро вс пруссаки будутъ пить кофе или у старика Петра, или у сатаны.
Глубокая тишина наступила посл этихъ словъ. Самые неугомонные крикуны замолчали раньше всхъ, какъ это всегда бываетъ, когда забіяки должны приступить къ длу. Казалось, какая-то темная, ужасная фигура вошла неслышными шагами и сла между ними, принеся съ собою холодъ смерти. Теперь шла рчь не о подстрливаніи одиночныхъ солдатъ, а объ убійств цлой массы людей по заране составленному плану. Вс почувствовали тайный ужасъ, и только лсничій былъ по прежнему спокоенъ и увренъ въ себ.
— Понимаете ли вы теперь, что я хотлъ этимъ сказать,— продолжалъ лсничій, причемъ губы его сложились въ ужасную улыбку, — что мы должны ихъ стереть, какъ пыль? Какъ скоро мы покончимъ съ ними, мы закопаемъ ихъ вмст съ лошадьми, которыхъ раньше заржемъ, съ оружіемъ и обозомъ. Они должны быть стерты съ лица земли, исчезнуть, чтобы ни малйшаго слда отъ нихъ не осталось. А когда пруссаки придутъ опять и будутъ спрашивать про тхъ — ба!— мы о нихъ ничего не знаемъ, никогда не видли уланъ, никто къ намъ и не приходилъ. Можетъ быть, они сбились съ пути, можетъ быть, повернули въ сосднюю деревню — пожалуйста, обыщите, господа, ха-ха-ха!
Онъ рзко захохоталъ и стукнулъ стуломъ объ полъ такъ, что тотъ хрустнулъ. Этотъ смхъ сразу привелъ въ себя всхъ присутствующихъ.
— Это идея! Дьявольская идея!— закричалъ черный парень, все время въ упоръ смотрвшій на лсничаго.— Это идея!— какъ эхо раздавалось по всему залу.
— Но ты знаешь,— сказалъ Рудольфъ, вернувшійся опять за прилавокъ и снова наполнявшій стаканы,— какъ осторожны и подозрительны проклятые пруссаки, когда трое спятъ, четверо стоятъ на часахъ.
— Разв я не говорилъ,— возразилъ лсничій, подставляя свой стаканъ, — что мы должны усыпитъ ихъ подозрительность? Въ этомъ должны помочь намъ наши дамы.
Услыхавъ, что рчь идетъ о нихъ, женщины переглянулись и столпились тсне.
— Да, да, мои красавицы!— говорилъ старикъ.— Пока вы держитесь въ сторон, ничего нтъ удивительнаго, что пруссаки на насъ косятся. Вы должны быть съ ними немножко поласкове, сообщительне.
— Тысяча чертей!— он должны любезничать съ этими собаками нмцами?— Глухой ропотъ между мужчинами показывалъ, что это предложеніе не встртило большого сочувствія.
— Онъ правъ,— сказалъ черный, ударивъ кулакомъ по столу,— мы какъ волки кинемся на нихъ и наши удары имъ будутъ не сладки.
— Къ тому-же, это для отечества,— послышалось кругомъ.
— Да, женщины должны намъ помочь, — ршилъ вдругъ общій голосъ,— он должны завлечь пруссаковъ въ сти.
До сихъ поръ женщины лукаво подталкивали другъ друга, прислушиваясь къ этимъ совщаніямъ, но теперь он молчали — дло становилось серьезно.
— Желали бы мы знать точне, что намъ надо длать?— сказала одна красивая, стройная женщина, съ смлымъ улыбающимся лицомъ.
— Француженка — и спрашиваетъ, что ей надо длать, чтобы быть любезной!— удивился лсничій, лукаво взглянувъ на говорившую.— Богъ мой, да это очень просто — встрчаютъ пруссаковъ, радуются, что, наконецъ, удалось увидть вблизи знаменитыхъ улановъ. При этомъ добавляютъ, что хотя сперва ихъ страшно боялись, ужасно боялись, но теперь видятъ, что они очень любезны, право, гораздо любезне пхотинцевъ, бывшихъ передъ ними.
Старикъ сопровождалъ свои слова такими забавными гримасами, что его слушательницы разразились веселымъ смхомъ и захлопали въ ладоши. На мрачныхъ лицахъ мужчинъ показалась улыбка и внезапно всми овладла жажда веселья.
— Танцовать, будемъ танцовать!— раздавалось вокругъ.
Въ то время, какъ сдвигали столы и стулья, чтобы очистить пространство, опять раздался властный голосъ лсничаго:
— Еще одну минутку, дтушки, еще одну минутку! Это слово навело меня на хорошую мысль: пруссаки и именно офицеры никогда не ходятъ безъ сабель и револьверовъ, это могло бы представить неудобства для васъ, когда вы ворветесь. Мы такъ устроимъ, чтобы вечеромъ, когда они соберутся у Рудольфа, были танцы, при этомъ они должны будутъ снять оружіе и работа наша на половину сдлана.
— Съ кмъ они будутъ танцовать?— спросилъ Рудольфъ.
— Конечно, не съ твоими стульями, а съ дамами,— отвчалъ лсничій.— Дамы будутъ такъ добры, что придутъ сюда, не вс, а около дюжины. Пусть он понарядне однутся и постараются быть остроумными и любезными, потомъ какъ бы между собой будутъ жаловаться, что нтъ кавалеровъ для танцевъ, а потомъ — потомъ будутъ танцовать съ пруссаками.
— Но вдь имъ сразу бросится въ глаза, если мы безъ всякаго повода и причины здсь явимся,— сказала стройная красавица. Очевидно, она взялась говорить отъ лица всхъ женщинъ.
— Правильное замчаніе, моя раскравица,— одобрилъ лсничій.— Поэтому мы разскажемъ нмцамъ, что празднуемъ торжество, домашній праздникъ у Рудольфа… напримръ, онъ длалъ видъ, что размышлялъ,— ну, напримръ, его помолвку.
— Богъ мой!— сказалъ, громко смясь, Рудольфъ, — ты меня женишь, старый дятелъ? Ты ужъ и невсту также нашелъ?
Лсничій обвелъ глазами вокругъ и, схвативъ стоявшаго рядомъ хозяина за руку, сказалъ хриплымъ, сдавленнымъ голосомъ:
— Что ты мн дашь, если я теб ее добуду?
— Кого?— спросилъ тотъ. Старикъ безмолвно качнулъ головой на противоположный уголъ залы.
Рудольфъ широко осклабился. Глаза всхъ обратились на указанное мсто и слова ‘Рейнъ Гюйо’ облетли залу.
Рейнъ Гюйо все время внимательно слушала, не смшиваясь гъ толпой и сидя за отдльнымъ столомъ. Но какъ только раздалось ея имя, она поднялась, какъ бы объятая страхомъ, и направилась къ дверямъ.
Тогда поднялся дикій вопль и крикъ.
— Оттуда не уходятъ, гд совщаются патріоты!— кричали мужчины.
— Вдь, не королева въ самомъ дл, а такая же, какъ и вс,— насмшливо заявили женщины.
Общій говоръ принялъ такой угрожающій тонъ, что женщина невольно остановилась. Лицо ея было мертвенно блдно и большіе, темные глаза испуганно смотрли вокругъ.
— Граждане не могутъ считать меня плохой патріоткой,— тихо сказала она, пытаясь улыбнуться,— за то, что я должна смотрть за хозяйствомъ.
— Ахъ, что хозяйство, — грубо отвтилъ черный забіяка,— теперь дло не въ немъ, а въ отечеств! Разв у всхъ насъ нтъ хозяйства? Разв мы не ушли въ лсъ, не забросили все!
— Конечно, конечно,— подхватили вс.
— Друзья мои, къ чему такое волненіе?— успокоительно обратился лсничій къ собранію, вставъ между толпою и Рейнъ Гюйо.— Madame Гюйо умная женщина и хорошая патріотка, это я знаю лучше всхъ, потому что я старе васъ всхъ, и она пойметъ, что немного отъ нея требуется. Въ продолженіе одного вечера она въ глазахъ пруссаковъ будетъ невстой нашего браваго Рудольфа. Не правда ли, m-me Гюйо?
Съ опущенной головой Гюйо выслушала эти ласковыя слова. Грудь ея высоко поднималась и опускалась.
— Отъ чего же непремнно я?— тихо простонала она.
— Отъ того, что желательно, чтобы пруссаки получили бы хорошее мнніе о вкус Рудольфа,— отвчалъ лсничій, потянувъ себя за усы.
— И потому, что не съ сегодняшняго дня извстно, что нельзя доврять всему, что выходитъ изъ Нормандіи, — злобно сказала стройная красавица, самая энергичная противница Гюйо,— и если ее не держать на глазахъ, то въ одинъ прекрасный вечеръ она всхъ насъ продастъ пруссакамъ.
Рейнъ Гюйо мрачнымъ, презрительнымъ взглядомъ измрила противницу.
Рудольфъ подошелъ къ ней и съ неуклюжей любезностью положилъ свою руку ей на плечо.
— Вдь, вы знаете, m-me Гюйо,— сказалъ онъ.
Рейнъ Гюйо вздрогнула отъ отвращенія, почувствовавъ его прикосновеніе.
— Не прикасайтесь ко мн!— отшатнулась она и невольно сдлала шагъ въ сторону. Рудольфъ стоялъ съ глупымъ озадаченнымъ лицомъ, снова поднялся ропотъ, но еще грозне, чмъ прежде.
— Какъ? она корчитъ недотрогу? Потому, вроятно, что ея старый скряга оставилъ ей мшокъ съ деньгами? Она хочетъ противиться вол народа? Измнница! Измнница!
Все чаще, все грозне повторялось роковое слово, и Рейнъ Гюйо съ ужасомъ замчала, какъ все населеніе деревни враждебно относилось къ ней. Ей не оставалось выхода, она должна была покориться. Чтобы утишить бурю, она подняла руку.
— Я не говорю, что я не хочу, только одно я бы желала спросить: все это только такъ, для виду? И на слдующій день все будетъ по старому?
— Да, вдь, мы вамъ сказали,— отвчалъ лсничій,— на слдующее утро вы опять свободны, въ случа, если Рудольфъ не побдитъ вашего суроваго сердца.
Рейнъ Гюйо сжала блдныя губы.
— Хорошо,— сказала она,— пусть будетъ такъ.
— Вотъ это дло!. Это врно!— раздалось со всхъ сторонъ.
Покорное согласіе гордой вдовы было встрчено одобрительно.
Какъ только начались танцы, Рейнъ Гюйо безмолвно покинула залу.
Хмурыя облака пасмурной завсой покрывали сырое зимнее небо, когда Рейнъ Гюйо, посл безсонной ночи, подошла къ окну и взглянула на безлюдную деревенскую улицу. Какой пустынный видъ! Сегодня въ первый разъ она замтила это, хотя ей давно была знакома эта печальная картина. Сегодня въ первый разъ почувствовала она себя одинокой, хотя уже много лтъ была одинока. Что ее не любили въ деревн, она давно догадывалась, но что ее такъ ненавидли, это она впервые узнала вчера вечеромъ. Она еще раньше думала продать имущество и покинуть деревню, хотя не знала, куда потомъ идти. Но теперь этого нельзя было привести въ исполненіе. Сперва нужно было исполнить то, что на нее возложили вчера, но при мысли о предстоящемъ, ея сердце болзненно сжимаюсь, и она чувствовала холодную дрожь. Она пошла въ кухню и занялась приготовленіемъ завтрака, во, сдлавъ его, она къ нему не притронулась. Молча сла она у очага и долго пристально смотрла передъ собой. Гнетущее чувство близкой бды, сознаніе глубокаго одиночества и безпомощности давили ее и она неслышно заплакала, не пытаясь даже удержать текущія слезы. И долго такъ сидла она неподвижно, какъ каменное изваяніе.
Вдругъ до ея слуха донесся съ улицы шумъ, лошадиный топотъ и бряцаніе оружія. Холодная дрожь пробжала у ней по спин — уланы! Сначала она хотла остаться на мст, ничего не желая слышать и видть, всецло отдавшись на волю судьбы. Но любопытство побдило страхъ, она вышла изъ кухни и подошла къ окну, выходившему на улицу.
Передъ самымъ ея домомъ стояла группа женщинъ. Повидимому, он собрались здсь не случайно, потому что въ самое то мгновенье, какъ Рейнъ Гюйо показалась у окна, вс повернулись къ ней и поклонились, насмшливо присдая. Она отошла отъ окна, но сейчасъ же вс стали стучать въ него. Волей неволей она должна была открыть окно.
— Доброе утро, madame la Reine!— закричали женщины.— Мы только хотли засвидтельствовать вамъ свое почтеніе и представиться вамъ, какъ подружки на вашей помолвк съ Рудольфомъ.
Безучастно смотрла на болтушекъ Рейнъ Гюйо, но раздавшееся хихиканье пробудило ее. Она поспшно захлопнула окно и ушла въ глубь комнаты. Ломая руки, безъ устали ходила она взадъ и впередъ, она чувствовала, что ей нтъ никакого выхода, что на каждомъ шагу она окружена неумолимыми шпіонами — озлобленными женщинами.
— Что я имъ сдлала?— говорила она, тихо жалуясь самой себ.— Что я имъ сдлала?— Она чувствовала, какъ эта незаслуженная обида начинаетъ внушать ей ненависть къ ея преслдователямъ.
Между тмъ, эскадронъ приближался и изъ своей комнаты Рейнъ Гюйо почти въ упоръ смотрла въ лица уланъ. Она видла ихъ загорлыя черты, увренные, веселые глаза, кидавшіе смлые взоры по обимъ сторонамъ домовъ, и хотя она содрогнулась отъ ужаса при вид блествшихъ копій, хотя она себ представляла, что эти ужасныя копья проливали французскую кровь, она чувствовала себя пригвожденной къ мсту какой-то властной силой. Она не могла отвести взора отъ этой, медленно двигавшейся воинственной толпы и слдила за ней до тхъ поръ, пока могла. Невольно передъ ея глазами встали другіе образы, которые она мысленно представляла себ рядомъ съ этими спокойными молчаливыми людьми, т, которыхъ она видла вчера вечеромъ: съ искаженными лицами, съ хриплыми голосами, и когда она сравнила ихъ съ этими, Р. Гюйо провела рукой по лбу и съ ужасомъ оглянулась кругомъ. Но она была одна. Вс женщины давно уже убжали за уланами, но вдругъ ей почему-то послышалось вчерашнее роковое слово: измнница!
Черезъ четверть часа раздался стукъ у ея дверей. Выйдя въ въ сни, она остановилась какъ вкопанная: передъ, ней стоять прусскій уланъ. Одной рукой онъ держался за ручку двери, а другой держалъ лошадь въ поводу. Рейнъ Гюйо пристально смотрла на него широко открытыми глазами. Цвтущее, свжее, зарумянившееся, отъ зимняго воздуха, юношеское лицо прямо глядло на нее.
— Не бойтесь, сударыня,— сказалъ уланъ,— я очень сожалю, что долженъ васъ побезпокоить, но постараюсь, какъ можно меньше васъ стснять. Будьте такъ добры сказать мн, куда я могу поставить свою лошадь?
Онъ говорилъ бгло по французски, и еслибъ она была боле знакома съ военными отличіями, то по цвтному шнуру на погонахъ шинели она поняла бы, что передъ ней стоялъ вольноопредляющійся.
Не въ состояніи произнести ни одного слова, она молча наклонила голову, вышла первая изъ дверей, кивнувъ ему головой, чтобы онъ слдовалъ за ней. Въ стн, примыкавшей къ жилому дому, находились деревянныя ворота, заложенныя деревяннымъ же засовомъ. Напрасно она старалась отнять засовъ: дерево забухло отъ сырости и холода и не поддавалось ея усиліямъ.
— Позвольте мн,— сказалъ уланъ, видя ея напрасныя усилія. Онъ попробовалъ вытащить, но засовъ заслъ такъ крпко, что онъ долженъ былъ схватиться обими руками.
— Будьте такъ любезны, подержите на минуту мою лошадь,— попросилъ онъ.
Она взяла поводъ изъ его рукъ, лошадь стала медленно ее обнюхивать. Это было красивое и стройное животное, собственный конь улана. Рейнъ Гюйо посмотрла въ красивые и доврчивые глаза врнаго животнаго и невольно погладила его стройную шею, но въ то же мгновеніе отдернула руку, точно обжегшись — вдь это была лошадь пруссака!
— Наконецъ-то!— сказалъ уланъ, вытаскивая засовъ.— Если позволите, я смажу желзо, оно немного заржавло. Онъ толкнулъ одну половинку воротъ и взялъ поводья отъ своей молчаливой хозяйки.
— Очень вамъ благодаренъ,— сказалъ онъ сердечно,— это конюшня, не правда ли?
Она кивнула головой.
— Иди, ‘Эгмонтъ’,— сказалъ уланъ, трепля по ше своего рыжаго,— такой славной конюшни ты давно уже не видалъ, старый плутъ.
Пока онъ разсдлывалъ лошадь, Рейнъ Гюйо, облокотясь на косякъ двери, разсматривала юнаго воина. Онъ снялъ шинель и киверъ, его стройная, гибкая фигура двигалась ловко и быстро. Густые блокурые, слегка вьющіеся волосы обрамляли его лобъ.
— Это огромная деревня, сударыня,— болталъ онъ, занимаясь своимъ дломъ,— мы размстились по-царски, почти для каждаго отдльный домъ. Это очень пріятно, когда по недлямъ не видишь крыши надъ головой. Впрочемъ, я думаю,— продолжалъ онъ, не дождавшись отвта,— мы не долго будемъ злоупотреблять вашимъ гостепріимствомъ. Скоро будетъ миръ, мы вернемся по домамъ и вы будете свободны отъ пруссаковъ.
Онъ посмотрлъ черезъ коня на безмолвную собесдницу и, засмявшись, прибавилъ:
— Это вамъ не причинитъ большого горя, не правда ли?
Рейнъ Гюйо отвернулась въ сторону.
— Господинъ желаетъ чего-нибудь закусить?— спросила она.
— О, если вы будете такъ добры…
— Это моя обязанность,— сказала она отрывисто и жестко.
Теперь наступило молчаніе съ другой стороны, и когда она бросила взглядъ на юношу, лицо его было красно до корня волосъ. Онъ совсмъ наклонился къ своей лошади, шутилъ съ ней, называлъ ее ласковыми именами, сыпалъ кормъ въ ясли и благородное животное отвчало тихимъ ржаніемъ на ласки своего хозяина.
Рейнъ Гюйо вышла изъ конюшни, но по середин двора остановилась и оглянулась назадъ.
— Если господинъ…— она остановилась,— если господинъ желаетъ видть свою комнату…
— Я буду имть честь посл навстить васъ, сударыня.— Онъ старался повсить уздечку на гвоздь, вбитый въ косякъ.
— У васъ есть какое-нибудь горе?— вдругъ спросилъ онъ, бросивъ свое занятіе и обернувшись къ ней. Рейнъ Гюйо невольно отступила назадъ.
— Почему вы это думаете?— сказала она, глядя на него во вс глаза.
— О,— отвчалъ онъ, — я думаю это потому, что ваше лицо кажется такимъ опечаленнымъ и въ такое время…— Онъ замолчалъ и наклонился къ уздечк, потомъ, взглянувъ на нее, добавилъ: Я думалъ, вы кого-нибудь потеряли?
Сперва смертельная блдность, потомъ яркая краска покрыла ея лицо, и эта рзвая перемна придала ей почти величественную красоту. Медленно покачала она головой.
— У меня нтъ въ арміи родныхъ и мн некого терять.
Съ этими словами она поспшно повернулась и исчезла въ дом. Войдя къ кухню, Рейнъ Гюйо сла въ самый отдаленный уголъ и закрыла лицо руками. Ей нужно было на минуту ничего не видть, ни о чемъ не думать. Потомъ она направилась къ очагу, чтобы приготовить обдъ, и вдругъ вспомнила, что ворота на двор не заперты. Надо ихъ закрыть. Зачмъ? Она сама не знала, зачмъ она пошла, но казалось, что она скрываетъ у себе въ дом какую-то тайну, которую никто не долженъ знать, особенно он, эти ненавистныя сплетницы. Какъ будто длая что-то нехорошее, она поспшно обошла кругомъ дома, заперла ворота и, удостоврившись, что никто ея не видлъ, съ облегченіемъ вздохнула. Отчего ей надо было таиться? Что скрывать? Ничего. Случилось ли что-нибудь такое, что сама она ясно сознавала? Нтъ — и однако она чувствовала, что произошло что-то новое, большое, страшное и странное, чего раньше не было. Она не сознавала, что именно случилось. Родилось какое-то новое и загадочное чувство. Но еслибы кто-нибудь вздумалъ ей его растолковать, она не стала бы слушать и зажала бы себ уши.
Она вернулась на кухню, осмотрла свои кастрюли и, снова охваченная какимъ-то непонятнымъ безпокойствомъ, поднялась на лстницу, которая вела изъ сней на вышку, предназначенную улану. Мастеръ Гюйо, ея покойный мужъ, придавалъ мало значенія комфорту въ жизни и еще мене желалъ тратить на это деньги. Это была простая комната, содержавшая только предметы крайней необходимости: кровать, столъ, два стула Окинувъ взоромъ это убогое жилище, она замтила, что въ двери не было ни замка, ни задвижки. Раньше объ этомъ она никогда не думала, такъ какъ комната стояла пустой, но теперь, держась въ раздумьи за ручку двери, она вдругъ вспомнила слова, сказанныя вчера, вечеромъ: ‘дамы должны позаботиться, чтобы двери комнатъ, гд спятъ пруссаки, были открыты’. Внезапно ее охватилъ невыразимый ужасъ. Сама судьба устроила такъ, что эта комната, предназначенная улану, была такъ удобна для предстоящаго ночного ‘визита къ пруссакамъ’.
— Я не знала этого,— тихо проговорила она, какъ бы желая оправдаться передъ собой. Но пока она раздумывала, нельзя ли помстить улана въ другомъ мст, на лстниц послышались шаги и передъ ней стоялъ ея новый постоялецъ.
Смущенный, онъ молча глядлъ на нее, пораженный ея страннымъ видомъ: безсильво опустивъ руки, она прислонилась къ стн и смотрла на него расширенными отъ ужаса глазами. Но онъ быстро оправился и, перешагнувъ послднія ступеньки, спросилъ указывая на комнату:
— Это комната, гд я буду жить?
Она молча наклонила голову. Улавъ медлилъ входить.
— Кажется, для васъ это очень тяжело?— сказалъ онъ.
Она отрицательно покачала головой.
— Здсь… такъ не уютно,— сказала она, заикаясь.
— О, что до этого,— засмялся уланъ,— то для солдата это не иметъ значенія. Кровать, стулъ и столъ, на которомъ можно написать письмо. Чего больше желать?— Онъ перешагнулъ порогъ.
— Что, если онъ замтитъ, что дверь не запирается?— со страхомъ нечистой совсти спрашивала она себя. Но онъ не обратилъ на дверь никакого вниманія и перенесъ къ себ вс свои вещи. Рейнъ Гюйо молча наблюдала за нимъ: онъ разбиралъ свои вещи спокойно, просто и весело. Очевидно, даже тни подозрнія не было у него. Еслибъ онъ могъ предчувствовать, что эта комната будетъ его могилой? Если бы она могла ему это сказать? Невольно губы ея открылись, но она съ ужасомъ сжала ихъ… ‘Измнница!’ шепнулъ ей внутренній голосъ.
Наконецъ, ей стало неловко оставаться здсь, какъ будто подсматривая за нимъ.
— Обдъ скоро готовъ,— сказала она, — не пожелаетъ ли господинъ черезъ полчаса сойти внизъ?!
— Хорошо,— отвтилъ онъ, — за одно я успю въ это время написать письмо.
При этихъ словахъ онъ показалъ ей съ улыбкой пакетъ, обвязанный зеленой ленточкой.
— Дорогія письма: я получилъ ихъ во время войны, — добавилъ онъ.
— Вроятно, изъ вашей деревни?— спросила она.
Онъ добродушно засмялся, видя, что она принимаетъ его за крестьянина.
— Моя родина — городъ, и письма я получаю отъ матери и маленькой сестренки.
Глаза его съ тихой радостью смотрли на дорогія строки.
— Знаете, madame,— продолжалъ уланъ,— эту ленточку принудила взять меня сестра, потому что зеленый цвтъ — цвтъ надежды. Конечно, это предразсудокъ, но самое странное то, что онъ оправдался. Бывали такіе дни, что вечеромъ смотришь на себя и удивляешься, какимъ чудомъ уцллъ. И, представьте себ, я не могу отдлаться отъ этого предразсудка. Впрочемъ, теперь ужъ опасность миновала. Скоро будетъ миръ.
И вздохнувъ съ облегченіемъ, онъ положилъ пакетъ на столъ. Рейнъ Гюйо все еще стояла на порог, какъ прикованная. Уланъ взглянулъ на нее и его снова поразили эти глаза, смотрвшіе на него съ тмъ же выраженіемъ нмого ужаса. Замтивъ смущеніе улана, она низко опустила голову и несвязно проговорила:
— Конечно, конечно… такъ… господинъ потрудится сойти?
— Когда и куда вамъ угодно, — отвтилъ онъ, почтительно кланяясь.
Если бы кто видлъ теперь Рейнъ Гюйо на кухн, ему бы показалось, что эта женщина ходить и двигается во сн. Въ ушахъ у ней стоялъ шумъ и звонъ и изъ всеобщаго гама отчетливо выдлялись только одни слова: ‘моя мать и моя маленькая сестра’. И вдругъ ее поразила странная мысль: что было бы, еслибъ она была его матерью? Невыразимо сладкое чувство наполнило ее при этой мысли. Передъ ней проносились чудныя картины. Наверху, на лстниц, нетерпливо ждетъ она сына. Ея маленькая дочь, его сестра, выбжала къ нему на встрчу къ воротамъ, вотъ уже слышны шаги и она чувствуетъ, какъ пробгаетъ по ней дрожь при звук его шаговъ, вотъ уже въ пролет видно его лицо, еще два прыжка и его голова лежитъ у ней на груди, молодое, красивое, милое лицо! И какъ жадно покрываетъ она поцлуями эти волосы, глаза, какъ сжимаетъ его въ своихъ объятіяхъ! Безсознательно Рейнъ Гюйо подняла свои руки и съ глубокимъ вздохомъ уронила ихъ опять. Вотъ онъ внимательно, съ нжной улыбкой всматривается ей въ глаза и говоритъ:
— У тебя горе, матушка?— совсмъ такъ, какъ это было сегодня утромъ.
Она прижала руки къ сердцу, въ которомъ было теперь какое-то теплое блаженное чувство, будто лучъ солнца проникъ туда и растопилъ ледъ, и это случилось въ тотъ моментъ, когда онъ ей сказалъ: ‘у васъ горе, сударыня?’ этотъ дружескій, сердечный голосъ проникъ ей въ душу.
Она тряхнула головой, провела рукой по лбу, какъ бы прогоняя что-то несбыточное.— ‘Пруссакъ’, прошептала она, принимаясь за работу.
Она представляла себ все, что она слышала ужаснаго про улановъ, вспоминала, какъ раньше при одномъ упоминаніи о нихъ, она испытывала такое чувство, какъ будто говорили о хищныхъ звряхъ, а не о людяхъ. Она думала тоже, какъ спокойно слушала вчера, вечеромъ, планъ объ ихъ избіеніи. Ей казалась вполн естественными слова лсничаго — что ихъ надо ‘стереть съ лица земли, какъ пыль’. Да, такъ онъ сказалъ, и опять неожиданно, противъ воли, воображеніе рисуетъ ей новую странную картину: она видитъ его мать, блдную, нжную женщину. Съ какимъ страхомъ поджидаетъ она своего сына. Вотъ ужъ вс вернулись, только его нтъ. Но онъ долженъ вернуться, она знаетъ это, потому что онъ не палъ въ сраженіи, не умеръ въ лазарет. Если бы это случилось, ее давно бы извстили. Гд же онъ?.. Рейнъ Гюйо покачала головой… Стертъ съ земли, исчезъ… и даже нтъ слда его могилы, какъ же его найти? Казалось, что Рейнъ Рюйо разговаривала съ незнакомкой, ея фантазія влекла ее все дальше и дальше: вотъ его мать пріхала сюда изъ далекой страны. Ей сказали, что въ послдній разъ видли ея сына въ этой деревн, и она неустанно его везд ищетъ. Рейнъ Гюйо ясно слышитъ, какъ робко и тихо постучались къ ней. Она знаетъ, кто тамъ ждетъ. Она сла бы въ уголъ такъ, какъ теперь, и крикнула бы: ‘войдите’. Она видитъ на порог женщину, держащую за руку свою маленькую дочку. Об въ черномъ, блдны и грустны. Она знаетъ, о чекъ ее спроситъ эта женщина, но длаетъ видъ, что ничего не знаетъ.
— Не можете ли вы сообщить мн что-нибудь о моемъ сын? Не знаете ли чего-нибудь о немъ?— Ясно слышитъ она этотъ робкій дрожащій голосъ, ясно видитъ она глаза его маленькой сестры, испытующе глядящей на нее.
— Нтъ, мадамъ, я ничего не знаю,— вдругъ проговорила она совершенно громко, какъ въ бреду,— нтъ, мадамъ, ровно ничего!
Тогда его маленькая сестра начинаетъ описывать его наружность: блокурые волосы, голубые глаза… но она не даетъ докончить ребенку, боле она не можетъ вынести. И вотъ видитъ она, какъ въ лиц матери выступаетъ отчаяніе, какъ горькія слезы катятся изъ ея глазъ, и какъ об фигуры уходятъ медленно, какъ люди съ разбитыми сердцами, и какъ она изъ своей двери слдитъ за ними до тхъ поръ, пока он не скроются изъ глазъ, потомъ бросится она въ конюшню, гд они сегодня разговаривая, упадетъ въ отчаяніи и будетъ цловать то мсто, гд онъ сегодня стоялъ, и какъ страстно она будетъ желать увидть его только одинъ разъ, только тотъ день, когда онъ стоялъ передъ ней полный жизни и силы! И этого никогда, никогда больше не будетъ… Посреди двора есть могила — глубокая яма, гд лежитъ онъ вдали отъ родины, матери и маленькой сестры. Подъ нимъ лежитъ его лошадь, красивое врное животное, съ чудными глазами. Оба стерты съ лица земли безъ слда… Рейнъ Гюйо всплеснула руками и горько зарыдала. Вдругъ она услышала шаги на лстниц — Боже! вдь это онъ, живъ. То былъ лишь страшный сонъ… Она вскочила, отерла глаза, и когда его блокурая голова показалась въ дверяхъ и онъ ласково спросилъ ее: можно войти?— ей казалось, что лучъ солнца проникъ ей въ душу.
— Сейчасъ, сейчасъ,— отвчала она, и голосъ ея звучалъ почти радостно.— Пожалуйста, войдите туда,— и она указала рукой на слдующую комнату,— я сію минуту накрою.
— Какъ, въ вашей комнат?— скромно спросилъ онъ.
— Почему же нтъ? Не могу же я заставлять васъ сть на кухн.
Онъ безъ возраженій вошелъ къ ней. Поспшно сдвинула она столъ на середину комнаты, покрыла его чистой скатертью и поставила одинъ приборъ.
— Еще одну минуточку, господинъ не откажется выпить бутылку вина изъ моего погреба?— Она исчезла и скоро вернулась съ запыленной бутылкой въ рукахъ. Отъ скорой ходьбы она раскраснлась, на голов у нея былъ надтъ свжій чепчикъ, и теперь передъ нимъ была настоящая француженка, прелестная, ловкая и граціозная.
Молодой человкъ съ восхищеніемъ смотрлъ на нее. Она почувствовала впечатлніе, произведенное ею на гостя, и наклонилась къ шкафу, гд стояли стаканы, чтобы скрыть улыбку удовольствія, скользнувшую на ея лиц.
— Нтъ, m-me, нуженъ еще стаканъ,— сказалъ онъ, когда она поставила на столъ только одинъ.— У насъ въ Германіи обычай, чтобы хозяинъ чокался съ гостемъ.
— Правда? Ну, если m-r этого желаетъ…— и она поставила второй стаканъ.
— Теперь супу — вы позволите?— съ этими словами она подала ему полную тарелку и встала возл его стула.
Онъ поднялся и принесъ ей другой стулъ.
— Не будете же вы стоять, когда я сижу,— сказалъ онъ.
— Но я должна вамъ прислуживать…
— Право, я потеряю аппетитъ, если вы не составите мн компаніи.
Она сла и смотрла на него, пока онъ лъ супъ. Ей казалось, что она не устанетъ вчно смотрть на него.
Затмъ она принесла второе блюдо, услуживая ему съ возроставшимъ удовольствіемъ. Замтивъ, что бутылка откупорена, стаканы наполнены, но не тронуты, онъ обратился къ ней со стаканомъ въ рук.
— M-me, вы позволите съ вами чокнуться?
Не глядя на него, она тоже взяла стаканъ.
— За что прикажете выпить?— спросилъ онъ.
Она помолчала минуту.
— За вашу матушку,— тихо сказала она, взглянувъ ему въ лицо.
— И еще глотокъ,— прибавила она быстро,— за вашу маленькую сестру.