Дайджест журнала 'Ясная Поляна' за 1988 год, Толстовство, Год: 1988 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 55 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ДАЙДЖЕСТ

журнала

^‘ ЯСНАЯ ПОЛЯНА ^‘

за 1988 год

РИГА

ИЗ ВЫПУСКА ПЕРВОГО

/ Март 1988 /

———————————————————————-

/…………………………………………/

— /…/ Журнал ‘Ясная Поляна’ не собирается претендовать на обладание абсолютной истиной. И мы сожалеем, когда кто-нибудь берется утверждать это о себе или о том исповедании, к которому себя причисляет. Это ведет к нетерпимости и фанатизму. Журнал лишь будет стараться находить то доброе и светлое, что рассыпано повсюду, как бы различно люди это ни называли. Мы верим, что все исходит из одного источника.

— То, о чем вы говорите, наверное, можно назвать толстовством?

— Можно, но вовсе не обязательно. В связи с этим интересно прочесть, что сам Толстой писал о толстовстве. С этого, пожалуй, и начнем.

— И все же, можно ли считать, что журнал представляет некоторое движение, условно называемое толстовством?

— Лишь в том случае, если учесть, что это движение не ограничено какими-либо формальными рамками.

— Если даже не определять, не ограничивать формальными рамками, можно ли что-нибудь выделить как общее всем в этом движении?

— Пожалуй, можно сказать о ненасилии, свободном поиске истины и, конечно же, о том, что все люди — братья. Не ограниченное определенной формой, оно проявлялось то в движении земледельческих коммун во всем мире, то в ненасильственном сопротивлении и во многом другом. В лихолетье 30-40-х годов физически почти уничтоженное в России, оно в то же время некоторыми своими сторонами расцвело на индийской земле в форме гандизма, сатьяграхи. В определенной степени оно проявилось и в движении американских негров под руководством Мартина Лютера Кинга…..

— Если вернуться к поиску общности, то, вероятно, журнал можно определить как экуменический?

— Возможно, это было бы не совсем точно. Во всяком случае, тот экуменизм, когда люди собираются и пытаются договориться,

Выпуск 1.

что и как объединять и потом исповедовать, несет в себе большую вероятность превращения затем этих, уже условно объединенных доктрин опять в одно или несколько новых течений или церквей. Журнал лишь предлагает учиться всем, стараться понять убеждения другого: людям различных исповеданий, людям верующим и неверующим, не спешить отрицать и проклинать друг друга, но глубоко задуматься: ‘А почему он, этот другой, верит, мыслит, говорит иначе, чем я?’ Однако, как бы то ни было, бесспорно и то, что определенные инициативы экуменических движений заслуживают внимания и всяческого поощрения.

— Может быть, ваш журнал можно назвать правозащитным?

— Защита прав — дело важное. Но не надо забывать и об обязанностях. Мы предполагаем уделять в журнале больше внимания именно обязанностям, не пресловутым ‘почетным обязанностям’, но тем неизменным обязанностям, которые имеет человек по отношению к человеку, по отношению к жизни.

/………………………………./

———————

Выпуск 1.

———————————————————————-

толстой о толстовстве

———————————————————————-

К началу XX века в Англии, как и в других странах, возникло несколько обществ и коммун последователей Льва Толстого. Перси Редферн, представитель Манчестерского Толстовского общества, основанного в 1900 году, спрашивал Толстого в письме его мнение об их деятельности. Ниже предлагается ответ на это письмо.

1901 г. Августа 2/15 Я. П.

Дорогой друг!

Вы правы, предполагая, что толстовское общество должно быть мне интересным. Но я сожалею, что во мне сохранилось еще достаточно тщеславия для того, чтобы интересоваться им. Я всегда был того убеждения, и оно не может измениться, что быть членом старого общества, учрежденного Богом или при начале сознательной жизни человечества, более производительно для себя и для человечества, чем быть членом ограниченных обществ, организуемых нами для достижения тех целей, которые мы в состоянии сознавать. Я думаю, что предпочтение, оказываемое нашим собственным обществам, происходит оттого, что роль, которую мы играем в них, представляется нам гораздо более важной, чем та, которую мы исполняем в великом Божьем обществе.

Но это только самообман, все три вида деятельности, упомянутые Вами в вашем письме, вернее достижимы человеком, считающим себя членом великого Божьего общества, нежели членом Толстовского общества. Такой человек, если он искренен, — как я знаю, что вы искренни, — будет, во-первых, распространять, насколько может, те мысли, которые доставили ему душевное удовлетворение и энергию жизни, не заботясь о том, Толстого ли они, или кого-либо другого.

Во-вторых, он будет всеми силами стараться вызывать людей к высказыванию их мнений о самых важных вопросах жизни.

В-третьих, он будет стремиться доставлять каждому, с кем он приходит в соприкосновение, столько радости и счастья, сколько он в состоянии, а также будет помогать тем, которые впадают в затруднения от твердого следования учении Христа.

Человек, принадлежащий к великому Божьему обществу, будет исполнять, кроме того, и много других полезных христианских дел, которые не были ни предвидены, ни определены ни ‘толстовским обществом’, ни каким бы то ни было другим.

Я допускаю, что существуют некоторые выгоды в соединений людей одинакового образа мыслей в обществе, но думаю, что невыгоды таких организаций гораздо значительнее, чем их преимущества. И потому я сознаю, что для меня было бы большой потерей переменить свое членство великого Божьего общества на кажущееся полезным участие в каком бы то ни было человеческом обществе.

Мне жаль расходиться с вами во мнении, но я не могу думать иначе.

Ваш друг

Лев Толстой.

Выпуск 1.

———————————————————————-

Петр Салимонов

/1919-1988/

,,И НИЧТО НЕ УКРЫТО ОТ ТЕПЛОТЫ ЕГО‘

/Пс. 18:7/

Весь восемнадцатый псалом звучит как торжественная песнь. Мне хотелось бы особо подчеркнуть совершенство этого закона в том, что ничто не укрыто от теплоты. Это я особенно понял в словах Иисуса: ‘Ибо Он повелевает солнцу светить на добрых и на недобрых’.

И светит солнце одинаково для всех, — и в крохотном дворике бедняка, и во дворце богатого, и на прогулочном пятачке тюрьмы. Интересная и очень важная истина заложена в законах природы. Все в природе берет тепло от солнца и по Божьему закону отдает это тепло дальше. Банан Африки от солнца наливается соком и отдает его всем нуждающимся в нем, зерна пшеницы — в хлебе насущном отдают тепло солнца, арбузы, налившись живительной влагой, отдают ее всем жаждущим.

Удивительное рассказывают о муравьях. Они, эти крохотные, черненькие — удивительно мудры. Приходит весна, раскрываются муравейники, в муравейниках откладываются белые личинки. Дни бывают теплые, бывают и холодные дни. Когда холодные, тогда личинки требуют больше тепла. И приносят им это тепло сами же муравьи. Среда них имеют особые и очень ревностные муравьи — служители. Делатели — как назвал Иисус тех, кто так нужен. Они выбегают из муравейника наверх, ложатся на солнышке и нагреваются. Нагревшись, они быстро бегут в муравейник к личинкам. Там они отдают свое тепло. И снова мчатся наверх, на солнцепек. И так они снуют от солнца к личинкам, пока это нужно для их жизни.

Великий урок в этом занятии муравьев для тех, кто хочет взять себе имя христианина.

Нашего тепла, личного, хватает только на двух, трех человек. И то — настоящее ли это тепло? Только питаясь от солнца, от света, от того, что выше и полнее нас, мы можем согревать, светить миру.

Да. Солнце внутреннего тепла души человеческой подобно солнцу, от теплоты которого ничего не укрыто.

Таким мы узнали явление Христа, светлое его Учение.

Солнце правды необходимо всем, необходимо, чтобы, насытив любящих его, передавать тепло другим. Такая светлая, излучающая, отдающая тепло жизни и есть та истинная, вечная. Божья жизнь в нас, о которой учил Христос: ‘Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный’.

Мне пришлось найти Бога в тесных обстоятельствах. И первым свидетелем, которого послал мне Бог, был молодой священник. Я тогда /это было в 1941 году/ еще не был верующим, а полюбил его. Какое это было дитя Божье! Кроткий, светлый, молчаливый, ко всем — я подчеркиваю это качество — ко всем внимательный и добрый. Он прошел передо мной, как видение, но образ его до сих пор не угас

Выпуск 1.

———————————————————————-

в моих очах, в моем сердце.

Потом я видел, уже в Башкирии, дитя Бога в образе мусульманина, муллы, в его поступках. В камере, где нас было пятьдесят человек из далеких мест, пятьдесят истощенных переходами и долгим содержанием в тесноте и недостаточном питании, он один был местный. И ему прихожане раз в неделю приносили передачу, в основном сухари, целую сумку. И он все, до сухаря, отдавал нам, всем поровну, всем одинаково. Свою жизнь, свое тепло. И мы все, разные люди, были безгранично благодарны и ему, и Богу, которого он исповедовал, этот старый человек, иноверец, но какой настоящий. Когда он, по своему обычаю, становился посреди камеры на колени на свою подстилочку и молился, все благоговейно молчали. ‘Мулла молится!…’.

Потом я видел Бога — Солнце Правды — в лице Петра Петровича, брата из меннонитов, немца из России. Какое светлое качество Бога в нем было!… Он просыпался раньше всех в камере и черпал духовные силы для себя, смотря в окошко на просыпавшуюся зарю, и когда все поднимались, унылые и опустошенные, он встречал каждого проникновенным, полным жизни взглядом. Всех, кто хотел тепла, — а хотели его все мы — он обогревал своей неомраченной свежестью. Я тогда уже отдался Богу всей своей душой, и мне казалось, что этот брат должен быть ко мне особо добрым и близким, но не так было. Брат не имел лицеприятия. Он был для всех как-будто одинаковым. Он все-всем уделял свое внимание, как равным: для него как-будто все были нужны. Да, поистине, у него было: ‘и от теплоты его ничто не укрыто’.

Так должны поступать все, как подобие Бога, Бога совершенного. Но увы, часто люда — поступают не так. Они хотят выделиться, обособиться, считать себя вообще теплее других, считают себя даже горячим. Но может ли такое быть в природе? Может ли быть теплым предмет, постоянно находящийся в холодном пространстве? Конечно, не может! Если он отдает тепло от себя, то он станет холоднее, а среда, которой он отдает свое тепло, хоть чуточку, но станет от этого теплее. Таков закон жизни.

Только постоянно питаясь от источника тепла, можно согреваться. И когда ты будешь согрет от этого источника, ты не сможешь не отдавать своего тепла другим. Таков закон Бога в физической жизни, таков он и в духовной.

Часто в беседах о Боге спрашивают: ‘Скажите, сколько Богов есть на свете, и какая вера самая лучшая?’ И хочется им как можно яснее сказать: ‘Бог один во всем мире. Смотрят только на Него разно, говорят о Нем разно. Бог один, и самая лучшая вера у тех, кто исповедует Бога-Любовь, Любовь без деления людей на своих и чужих, на достойных и недостойных’.

Христос, поясняя эту мысль самарянке, смущающейся, дать ли ему, еврею, напиться воды или не дать, сказал ей: ‘И не на горе сей и не в храме только находятся поклонники Богу, они — везде. И Бог таких поклонников ищет. Бог хочет видеть поклонение в духе и истине, то есть верной жизнью’. И это поклонение излучает тепло и от тепла его ничто не укрыто.

А это понимание — самое ценное. Это жизнь в свете.

1975 г.

г. Запорожье.

———-

Выпуск 1.

———————————————————————-

Георгий Мейтин

ИСПОВЕДУЮ

НЕНАСИЛИЕ

Понимаю, это звучит для многих странно. Ненасилие, непротивление … Знаю, что упоминание даже этих слов вызывает у многих снисходительную, иногда презрительную улыбку. И, к сожалению, в некоторых случаях, когда нет ни малейшего желания хотя бы постараться понять, что стоит за этими понятиями, может быть не улыбка, а даже раздражение. Жаль… Но как бы то ни было, разумеется и то, что в мире, где насилие укоренилось на стольких уровнях, во стольких сферах жизни, очень и очень непросто от него отказаться или даже только придти к подобной мысли. И в то же время, именно потому, что так зловеще последствия насилия, все больше людей приходит к убеждению о необходимости отказа от него. И, прежде всего, в своей личной жизни. /………………………………………../

/………………………………/

/…../ Каким бы ни был человек, как бы глубоко он ни захоронил в себе лучшие, светлые стремления, мы должны не забывать, что они есть, глубоко, но есть. И оттого, что человек ограничился своей самостью, оттого, что получил много зла, он тем более несчастен, и тем более достоин сострадания, а никак не ненависти. И он больше, чем кто бы то ни было нуждается в целительной любви.

Но в любви не может быть догматизма, как не может быть догматизма в ненасилии. Любовь не может быть догматом, — нельзя вдруг себя заставить полюбить всех, — но это — идеал, к которому можно и нужно стремиться и по возможности приближаться. Идеал потому идеал, что бесконечен. Это — движение, это — жизнь. Как мы можем полюбить врагов тех, которые причиняют нам зло, когда и ближних своих мы любить не научились? Порой, все, что мы можем, это — стараться лучше понять человека, лучше его почувствовать и пожелать ему истинного счастья.

И оказывается, что нечего пытаться противодействовать злу или, другими словами, бороться против узости любви в другом человеке. Делать это надо в себе. И оттого, насколько успешно человек освобождается от иллюзий своей отдельности, насколько будет расширяться в нем любовь, будет зависеть то, как он влияет на окружающих, неважно, думает он об этом или нет. И конечно, лучше, когда это к увеличению, к расширению любви, а не к сужению, не к ненависти.

И непротивление — не догмат, но идеал, к которому каждый может приближаться по мере сил. Кто-то сможет стерпеть оскорби-

Выпуск 1.

———————————————————————-

тельное слово, пожалеть говорящего и с любовью ответить ему ласковым словом, другой сможет стерпеть оскорбление, но ответить с любовью уже не сможет, он сможет просто промолчать, кто-то сможет стерпеть удар, один, второй, третий, другой сможет стерпеть удар, но на второй сорвется и ударить сам, оба не смогут убивать людей, как бы это убийство не называлось: смертной казнью или войной, но, возможно, лишь один из них будет готов ради того, чтобы не убивать других, пожертвовать собственной жизнью.

И путеводная звезда на этом пути — любовь, Человек, любящий просто не сможет ни убить, ни ударить, ни ответить злым словом. Чем больше любви, тем легче, тем естественнее ненасилие, чем сильнее любовь, тем больше готовности жертвовать, тем сильнее ее действие на сердца людей, какие бы они не были.

‘Но все это — красивые слова, и говорить можно многое. А вот что бы ты сам сделал, если бы…’ Тут следует обычно несколько подобных продолжений: — ‘Если бы на тебя лично напал разбойник?’ или ‘Если бы на твоих глазах убивали ребенка?’.

И я должен буду ответить честно: не знаю? Не знаю, как я поступил бы. Я этого и не могу знать. Могу ли я однозначно говорить о будущем, тем более о том, что лишь можно предположить когда-то? Конечно, я могу попытаться представить определенную ситуацию, но тем не менее, сказать точно, как именно я поступил бы, не могу. Не может человек предугадать все заранее. А в каждой из ситуаций возможно бесчисленное множество различных оттенков.

Да, в мире есть войны, есть и разбойники, организованные или неорганизованные, есть, наконец, и просто хулиганы, и от всего этого нельзя отгородиться. Но люди слишком привыкли руководствоваться в своей реальной жизни тем, что их пугает в вымышленных ситуациях с вымышленными злодеями. Реальный ‘человек-злодей’, каким бы он ни был, все же — человек, как бы он сам ни желал забыть об этом. Реальный ‘человек-злодей’, кроме того, что он злодей, еще и жалкий, несчастный страдалец, нуждающийся в тепле человеческого участия. Вымышленный же злодей’ — только злодей, злодей и ничего больше. И вот — отношение к такому вымышленному злодею переносится в жизни на реальных людей. И эти несчастные вместо так нужного им тепла получают чаще всего лишь жестокую ненависть, которой им и так хватает с избытком. Воображаемое зло по отношению к вымышленному злодею переносится на реальных людей. Воображаемое насилие против таких злодеев переносится в повседневную жизнь как её неотъемлемое условие. Воображая врагов, человек лишь разжигает в себе злобу.

Помню одного человека, который упражнялся в силовых приемах с тем, чтобы при необходимости быть готовым к таким встречам, представляя, каким образом он будет защищаться. И что же? — Он постоянно попадал в подобные ситуации. Чем больше он тренировался, тем с большим вызовом он смотрел на людей, тем больше он видел в окружающих врагов, и тем больше врагов у него оказывалось. Каждый раз, после того, как бывал побитый, он тем больше накапливал в себе ожесточенности, тем больше верил в то, что человек — злодей, и своей верой и своими действиями действительно внушал это людям.

Надо верить в то хорошее, доброе, что есть в человеке, и так же, как вера в злое начало проявляет это злое начало в себе и в окружающих, так же вера и в доброе проявляет и притягивает все то

Выпуск 1.

———————————————————————-

доброе, что есть в сердцах. Надо верить, верить с надеждой и любовью!

‘Но как поступать, если на твоих глазах кого-то бьют, убивают? Что, может быть, просто закрыть глаза?’ Нет, этого делать нельзя. О каком сострадании может идти речь, если человек готов закрыть глаза нечужие страдания. Я не знаю, как бы я поступил, — это зависят от очень многих причин, — но знаю, что если быть наполненным любовью, если ею руководствоваться в своих действиях, то поступок будет правильным. Если человек нуждается в помощи, в нашей защите, мы должны, мы обязаны, мы не можем не помочь, но так, чтобы как можно меньше нарушалась любовь. И если это нам не удается, то — не будем себя оправдывать — не потому, что это невозможно, но потому, что в нас мало любви. И все же, каждый может по мере сил приближаться к бесконечному идеалу. Так же, как одно лишь присутствие ожесточенного человека нередко провоцирует конфликт, так и одно дашь присутствие человека любящего, бывает достаточно, чтобы конфликт успокоился, насилие прекратилось.

‘Но если человек пьяный, невменяемый, то неужели и тогда не следует применить силу?’ И тогда не следует применить силу?’ Да, и тогда не следует. Идеал — полное, абсолютное ненасилие. И если пытаться внести в него какие-либо поправки, то кто и как будет определять ту грань, за которой насилие будет благом? Если допустить исключения, то им не будет предела. Кто тогда скажет, при какой степени опьянения следует сделать в идеале исключение? Кто определит степень невменяемости? Тогда в любом случае, когда мы не пожелаем признаться в своей слабости, в несовершенстве нашей любви, мы будем себя оправдывать тем, что человек, с которым мы имеем дело, — невменяемый. И если мы оправдываем себя подобным образом, мы останавливаемся на пути жизни. Нет, лучше не будем крошить идеал, а всегда, когда нам что-либо не удается, признаемся себе в этом откровенно, и само такое признание дает возможность нового движения.

Довольно широко распространено мнение, что ‘вся эта христианская проповедь непротивления злу есть рабская философия, годная лишь для слабых и трусливых людей’.

И тут я возражу: нет, совсем не так. Это учение, выражающее суть христианской морали, не рабская философия, но учение любви, И оно не для трусливых людей, наоборот — ‘В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх… боящийся несовершенен в любви’, как замечательно это выражено апостолом. Любовь преобразует человека и наполняет его силой — не разрушающей силой ‘сильных личностей’, но силой созидающей, побеждающей ненависть и страх.

Правда, немало случаев таких, когда, скажем, при встрече с хулиганами один человек бежит, оставив в беде другого, и потом оправдывается тем, что он, мол, пацифист. Тогда уж скажем прямо: будит вернее называть это не пацифизмом, но самой обыкновенной трусостью… ‘Кто сбережет свою жизнь, тот потеряет ее…’ Но любовь творит чудеса, и чем больше ее в сердце, тем сильнее, бесстрашнее становится человек даже физически слабый. Чем больше в человеке любви, тем на большие жертвы он готов. ‘…А кто отдаст свою жизнь…’ Чем больше человек жертвует собой, своей отдельной

Выпуск 1.

———————————————————————-

личностью, тем больше он обретает жизни неограниченной, единой.

‘Но не будет ли рабством — терпеть гнет угнетателей?’ Будет. Будет тогда, когда будет страх перед нами, страх за себя, когда человек будет готов на все, лишь бы не подвергнуться наказанию. В ‘Хадисах’ приводится подобный вопрос: ‘Как относиться к угнетателям?’ И как бы это не показалось кому-нибудь странным, но в словах Магомета очень точно отразилась суть христианской морали. Он ответил, что угнетателям надо… помогать/?/, помогать воздерживаться от угнетения. Да, именно так. Это уже не рабская покорность, но помощь угнетателю почувствовать себя человеком. Что толку ненавидеть его, бороться против него? Не вызовет ли это еще больше ответной злобы? Не вызовет ли это в душах восставших ненависти. И этого нельзя не видать на бесчисленных примерах истории так называемых классовых и освободительных войн. Стремление к внешнему освобождению, ведомое не любовью, а страхом и ненавистью, превращалось в кровавую человеческую бойню с жуткими долгими последствиями, казнями друг друга и тюрьмами.

Трусливый раб не посмеет воспротивиться приказу своего повелителя, каким бы этот приказ ни был. Он выполнит и прикажет избить другого раба, своего товарища, и даже убить его, Дрожа за свою жизнь, он не осмелится возразить. Тогда же, когда он увидит, что повелитель, в результате каких-то причин, потерял свою силу и власть, он готов будет обрушить на него всю свою ненависть, долгие годы скованные страхом. Вот это и будет рабской психологией.

Человек же, преображенный любовью, будет жалеть человека, обладающего внешней властью. Он будет жалеть его и желать ему истинного блага, то есть пробуждения к истинной жизни, расширения любви. Но тогда, когда поведение будет против совести, против любви, такой человек откажется исполнить его, какие бы кары его за это ни ожидали. Он скажет: ‘Не сердись, но я не могу исполнить твой приказ. Я не могу убивать моих братьев. Зачем ты хочешь сделать горе и себе и другим? Пожалей их, пожалей себя!’ И если приказ не отменен, и отказавшийся его исполнить сам приговорен к казни, то он предпочтем пожертвовать своей жизнью, чем самому убивать других, предпочтет ‘отдать жизнь, чтобы обрести ее’. Это не рабство, это — свобода. Свобода поступать по совести, по велению сердца, свобода от страха. Такие люди были и есть. Они есть в каждой стране, среди людей с различным цветом кожи, среди различных народов. По всему миру есть люди, отказывавшиеся от дел, противных разуму и любви, готовые, если надо, на страдания за свой идеал. Не все могут быть одинаково близко к этому идеалу, но каждый может идти к нему.

‘Но, несмотря на все это, угнетатели продолжают угнетать, и все эти жертвы любви ничего не меняют’. Не будем торопиться с выводами. То, что внешне мы не всегда видим перемены, еще не говорит о том, что перемен нет вообще. Любовь совершает свою внутреннюю неустанную работу, хотя и не всегда сразу заметны ее плоды. Зато плоды насилия видны даже слишком, и хотелось бы их не видеть, да не удается, и все пытаемся, как ни банально это сравнение, тушить огонь маслом.

‘Если все вдруг откажутся от всякого насилия, то что же будет? Если никто не будет защищать страну, придут враги и будут жечь и убивать!’ Надо заметить, что такие доводы приводятся верующими в насилие во всех странах. Однако, при этом чаще всего забывают, что этот

Выпуск 1.

———————————————————————-

отказ совершается не в одной какой-то стране, но повсеместно. И уж если на то пошло, то кто бы на кого нападал, если говорить о ‘всех’?

Но ладно, что об этом говорить? Не будем говорить о том, чего нет, о том, что ‘было бы’, не будем строить утопии. Насилие есть, оно реально в своих зловещих проявлениях, в тех страшных бедствиях, которое оно несет людям, которые люди несут сами себе, друг другу. И, наверное, самым ужасным по своим масштабам бедствием является война. Периодически случалось — одни люди решали, что они вправе владеть большими территориями, большим количеством людей, то же решали и другие, и устраивали из ‘своих’ людей бойню. Лилась кровь, горели города. Случалось и еще невероятней по своему безумию, когда одни люди решали, что именно они обладают абсолютной истиной, и все непременно должны верить только им, и, посылали своих верующих убивать друг друга. И люди — духовные рабы — шли, шли и убивали, причем самое страшное, часто это совершалось во имя того, кто не только повторил заповедь ‘не убивай’, но и призывал не гневаться, любить всех и все прощать!

Люди шли на эти кровопролития не только из-за страха, но и из-за убеждения: когда руководящим идеалом было не братство всех людей, но процветание своего государства, не любовь Божья, но своя вера.

И все же, из века в век, из года в год дело любви совершало и совершает свое непрекращающееся действие через тех, кто оторвался от идеалов своего времени. Возможно, когда-то в племени людоедов первый человек, пришедший к сознанию недопустимости продолжения людоедства, был объявлен нарушителем, изменником традиций, и сам был убит и съеден своими соплеменниками. Но его поступок не прошел бесследно, где-то в сознании хотя бы у нескольких из них он что-то пробудил. Это длительный процесс освобождения от старых суеверий и установок, но всегда были люди, просыпавшиеся к новому сознанию. Их распинали, их бросали на растерзание зверям, их жгли на кострах инквизиции, их сажали в тюрьмы и отправляли на каторгу, и все же дело их любви, явно или невидимо, но расширяло сознание людей.

Не могут все сразу придти к одинаковому сознанию, не может оно быть установлено законом, и тем более не может это произойти вдруг только в одной стране. И пока будет сознание нужности насилия, будут и государства, будут и войска. В этом нет ничего удивительного. И даже, с одной стороны, можно сказать, что это естественно, если только здесь уместно такое слово. Но, естественным будет и то, что сознающие безумие войны не будут принимать участия в этом безумии, они не смогут этого делать, они не смогут убивать своих братьев. Будет ли нормальным то, что сегодня люди будут брататься на мирных конгрессах и фестивалях дружбы, а завтра эти же люди оденутся в одинаковые одежды и будут учиться маршировать, то есть одинаково топать ногами, возьмут в руки оружие убийства и будут учиться, как с их помощью можно искалечить больше людей, и потом пойдут по приказу стрелять друг друга, потому что им внушили, что это их долг, что они — враги! Правительство каждой страны внушает людям, что это — долг. Но есть долг, превосходящий все — долг любви. Человеку, идущему путем любви, непонятно, как это возможно — стрелять в людей, в братьев-людей, в людей, с которыми вчера мирно общался или в людей, которых никогда раньше не видел, и которые никогда раньше не видели его, и также не понимают, зачем все это нужно. Но он понимает, что любое насилие лишь увеличивает злобу и ненависть, и он в этом

Выпуск 1.

———————————————————————-

участвовать не может. Он не может участвовать в производстве того, что предназначается для вреда другим, в производстве средств уничтожения. Каждое правительство обвиняет своих пацифистов в том, что они ослабляют военную мощь государства. Но отказ от насилия происходит не в одном государстве, и также как насилие не является узконациональной проблемой, так и отказ от насилия происходит во всемирном масштабе.

То же и с насилием внутренним. Неправильна постановка вопроса: ‘Что было бы, если бы все отказались от государственного насилия? Не стало бы органов правопорядка, и бандиты беспрепятственно грабили бы и убивали невинных людей’. Неправильна потому, что пока есть в мире насилие, часть людей будут называться разбойниками, бандитами, мафией, а часть — охранниками порядка, милицией, полицией и т. д. Не будем теперь вдаваться в подробности того, как и те, кого называют охранниками порядка, сами становятся его нарушителями, допустим, что все исполняют именно свои обязанности, как они их понимают. Но и те, и другие делают ставку на насилие. И если насилие уменьшается, если кто-то отказывается от него, то происходит это не с одной стороны, но с обеих. Работа любви действует во всех направлениях, для нее не существует ни государственных, ни сословных границ, она пробуждает к новому сознанию и разбойника и судью.

Когда в человеке пробуждается любовь, его не должны смущать подобные вопросы, как ‘что, если бы…’ Он должен жить сегодня, сейчас так, как подсказывает ему совесть, поступать по любви. И в этом будет благо — и его и общее.

И еще хочу сказать тем, кому кажется все кругом холодным, бессердечным, мрачным, я хочу сказать им: не надо отчаиваться! Многим знакомо это чувство, чувство тоски и уныния. Тогда все плохо, все бездушны и жестоки. Так кажется. И мы склонны винить в этом всех и все. И это можно понять — ведь мы так слабы, так несовершенны. А ведь представляется нам мир бессердечным тогда, когда в нас самих гаснет любовь. Тогда действительно мы остаемся как без света, все теряет свои радостные краски, в темноте и холоде.

Не надо отчаиваться, когда непогода, дождь потушил наш маленький костер. Не надо отчаиваться, но лучше терпеливо собирать сухие ветки, терпеливо искать тлеющий уголек. И когда он найден, и высушен хворост, то он снова воспламеняется и своим теплом и светом рассеивает холод и мрак ночи. И тогда мы снова и снова чувствуем, что в этом благо, что мы можем, мы должны поддерживать друг друга теплом своего участия, теплом любви. Мы понимаем, что уныние было лишь временным. Но и оно может быть недаром, — оно дает нам лишнюю возможность осознать, чем люди живы, в чем они нуждаются. Люди нуждаются в любви. И больше именно те, кто не верит в нее, кто ожесточились, не встречая ее в людях, и поверили в ненависть и насилие. И как тут можно отвечать им тем же, чего им и так достаточно, от чего они и так страдают? Но если мы не можем дать каждому все то, в чем он нуждается, то, в любом случае, всякий способен по мере своих сил стараться, стараться жить по любви, поступать по любви и, по крайней мере, стараться избегать всего того, что ее нарушает, сужает. И человек, даже лишь только начавший движение в свете любви, чувствует, что путь этот — ПУТЬ ЖИЗНИ, и чем дальше, тем увереннее он идет, тем становится радостнее и светлее.

———-

Выпуск 1.

———————————————————————-

ИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ПРЕССЫ

——————————

‘ИСКРА’

12.10.1973 г.

/ Журнал канадских духоборов /

От редакции ‘Искры’: Как известно, большое число молодых людей в США протестуют против призыва в армию. Многие из них также стремятся к простой жизни, ближе к природе. Эта заметка дает возможность вам познакомиться с мыслями одного американца, находящегося под влиянием произведений Толстого, мыслями, которые, без сомнения разделяются многими другими людьми в Америке, в Канаде, а также и в других странах мира.

‘Недавно я посвятил некоторое время чтению религиозных произведений Льва Толстого, что навело меня на осознание, как многим я обязан этому великому русскому мыслителю, когда в 1964-65 годах я отбывал тюремное заключение за отказ служить в армии. Это было ‘Царство Божие внутри вас’ Толстого, что дало мне силу, мужество и рвение, чтобы выстоять.

Во время тюремного заключения у меня было много свободного времени, чтобы подумать о том, что я буду делать, когда выйду на волю. Как я обеспечу себе жизнь? Если нам необходимы деньги, каким образом я буду их добывать? И сколько именно денег нам нужно? Я был убежден, что если мы последуем правилу Генри Дэвида Торо — упрощать — то много денег нам не понадобится. Проводя жизнь простую, придерживаясь вегетарианской диеты, одеваясь просто, живя в непритязательных домах /Хижина, лачуга, сарай, что у вас есть/. В деревне или в лесу, если это возможно, нам нетрудно будет заработать себе на жизнь.

Пища насыщает тело, одежда и кров дают ему тепло, но дух в человеке нуждается в большем: он нуждается в небесной пище, он нуждается в единении с Отцом, нуждается в том, чтобы исполнить волю Отца.

Легко потворствовать велениям тела, посвящать дни нашей жизни труду для добывания удобств и удовольствий, для насыщения его прожорливого аппетита. А что, если вместо того, чтобы потворствовать ему, мы будем следовать велениям духа? Что, если мы скажем себе: ‘Я больше, чем тело, я совсем не это тело. Я дух, во мне Божье начало, во мне живет что-то от Бога, что и является мной’. Нетрудно заметить, что такое убеждение может иметь огромное влияние на нашу жизнь. Оно дает совершенно новый размах и перспективу.

Я помню, что в колледже я был совершенно счастлив в убеждении, что Бога нет, жизнь бессмысленна, и что когда мы умираем, — мы умираем, вот и все. Я должен был отказаться от такого жизнепонимания не потому, что эмоционально признал его несостоятельным, но потому, что я пришел к заключению, что оно просто неверно.

Во-первых, я открыл в самом себе глубокое и безошибочное чувство благоговения перед жизнью /я всегда буду благодарен Швейцеру за ту помощь, которую он оказал мне в этом открытии/, оно охватывает не только моих близких, но также не меньше и животных, и даже растения.

Теперь вопрос состоит в том, как же мы, имея работающий в нас дух, живем в обществе, экономика которого строится на войне /убийстве/, где 60-80% каждого доллара прямо или косвенно идет

Выпуск 1.

———————————————————————-

на войну, на ее осуществление или подготовку, или на уплату за минувшие годы войны? Каким образом мы должны зарабатывать себе на жизнь?

Все эти размышления привели меня опять к вопросу, который я задавал себе, будучи в тюрьме: что я буду делать после освобождения? Я видел, что если я буду вести простую жизнь, то у меня не будет необходимости работать всё время, чтобы заработать то необходимое количество денег, в которых я буду нуждаться. Это было важно, потому что, подобно Торо, я чувствовал, что для жизни духа необходимо ‘широкое поле досуга’, но даже если я буду работать часть времени, мне необходимо все же решить вопрос, какой вид работы я буду делать. Ясно, что я не смогу работать ни на какой работе, которая прямо или косвенно приводит или может привести к убийству, нанесению вреда как и угнетению моих близких и вообще живых существ. Кроме того, я понял, что существует много хорошей работы, которая должна быть сделана: в области образования, заготовок или в области гуманитарной.

Уже перед тем, как освободиться из тюрьмы, я договорился о работе по сбору яблок в Нью-Хемпшире. Момент был отличный: меня освободили в конце августа, а сбор начался в начале сентября. Вначале я нашел, что работа трудна, но дает удовлетворение. Есть что-то освежающее и оздоровляющее в ручном труде, особенно в простом земледельческом труде на полях или фруктовых садах. Человек, работающий в поле или во фруктовом саду, находится в соприкосновении с чем-то, чего работающий в канцелярии или на заводе не узнает никогда. Это дыхание самой жизни. Да, это солнце и небо, трава и деревья и еще что-то общее, большое, что-то гораздо утончённое, что-то невидимое, что таится в работе. Сама земля кажется излучающей жизнь.

Мое решение зарабатывать себе на жизнь земледельческим трудом оказалось для меня правильным. Мы должны признать, что в мире имеется некоторое количество ручного труда, который должен быть выполнен для того, чтобы обеспечить каждого мужчину, женщину, ребенка, необходимой им пищей, одеждой и кровом, и мы все должны чувствовать себя обязанными сами принять участие в этой работе, вместо того, чтобы позволить /принуждать/ беднякам и обездоленным выполнять за нас всю эту работу, в то время, как люди, имеющие образование или какую-то ловкость, ухитряются ничего не делать. ‘Приобщимся ко всеобщей работе мира’ — это обращенный к нам призыв Толстого в его книге ‘Так что же нам делать?’ Я счастлив, что мне пришлось познакомиться с этой книгой во время моего первого сезона по сбору яблок.

Теперь я живу в деревне, на небольшой ферме, которая была моим домом в течение последних трех лет. Сейчас начало марта, все еще зима, но уже тепло и кажется, что весна у нас будет ранняя. Дождь, принуждавший меня сидеть два последних дня дома и который дал мне время записать эти мысли, кончился. Солнце сияет, и надо подрезать ягодные кусты. Мир и радость’.

———-

ИЗ ВЫПУСКА ВТОРОГО

/ Апрель-Май /

———————————————————————-

—————-

Из почты ‘ЯП’

—————-

/………………………………../

‘….одни сознательно следуют ненасилию и любви, других неосознанно побуждает к этому опыт. Главное здесь в том, что любви, разума, совести и, как неминуемое их следствие, потенциала ненасилия дано всем людям поровну, одинаково. Только люди в разных долях и с разным ускорением открывают в себе эти свойства. Когда человек кажется бессердечен, бессовестным насильником, то это не значит, что он лишен благодати любви, совести и возможности непротивления, — просто он еще недостаточно пользуется присущей ему данностью любви, совести и непротивления….

Толстой не является единственный автором толстовства, растущего с незапамятных времен, собравшего в себе лучшие достижения человечества и развивающегося и сегодня. И всех нас обнимает, охватывает собой, как планету ноосфера, беспартийное, бесформенное толстовство, отнимающее уверенность в том, кто дальше, а кто ближе из нас, и оставляющее уверенность в том, что все мы — люди. Таким мне видится толстовство — дорогой, направлением пути человечества — без рамок и границ, где членскими взносами является совершенствование, девизом — наши первые слова в младенчестве, гербом — наши первые детские рисунки, гимном — наши тихие мысли, обращенные к жизни, наказанием — муки совести, поощрением — робкая улыбка ближнего’.

В.ВЛАДЕВ

г. Киев.

———-

Выпуск 2.

———————————————————————-

Л.Н.Толстой

ИЗ ДОКЛАДА,

ПРИГОТОВЛЕННОГО ДЛЯ

КОНГРЕССА МИРА В СТОКГОЛЬМЕ

Мы собрались здесь для того, чтобы бороться против войны. Войны, то есть, для чего все народы мира, миллионы и миллионы людей, отдают в бесконтрольное распоряжение нескольких десятков лиц, иногда одного человека, не только миллиарды рублей, талеров, франков, иенов, представляющих большую часть их труда, но и самих себя, свои жизни.

Мы должны ясно, открыто, не только повторить ту истину, которую знают и не могут не знать все люди о том, что человек не должен убивать человека, но и разъяснить то, что никакие соображения не могут уничтожить для людей христианского мира обязательность этой истины.

И потому я предложил бы нашему собранию составить и обнародовать такое воззвание к людям всех и в особенности христианских народов, в котором мы ясно и определенно высказали бы то, что все знают, но никто или почти никто не говорит, а именно то, что война не есть, как это признается теперь большинством людей, какое-то особенно доброе, похвальное дело, а есть, как всякое убийство, гадкое и преступное дело как для людей тех, которые свободно избирают военную деятельность, так и для тех, которые из страха наказания или из корыстных видов избирают ее.

По отношению лиц, свободно избирающих военную деятельность, я предложил бы ясно и определенно высказать в этом воззвании то, что несмотря на всю эту торжественность, блеск и всеобщее одобрение, которыми обставляется эта деятельность, деятельность эта преступная и постыдная, и тем более преступная и постыдная, чем выше положение, занимаемое человеком в военном сословии. Точно также предложил бы высказать ясно и определенно по отношению людей из народа, которые призываются на военную службу угрозами наказания или подкупом ту грубую ошибку, которую они делают и против своей веры, и против нравственности, и против здравого смысла, когда соглашаются поступать в войска: против веры тем, что поступая в ряды убийц, нарушают признаваемый ими закон Божий, против нравственности тем, что из страха наказания со стороны или из корыстных побуждений соглашаются делать то, что в душе своей признают нехорошим. И против здравого смысла тем, что поступая в войско, рискуют в случае войны теми же самыми, если не более тяжелыми бедствиями, чем те, которые им угрожают за отказ, главное же, поступают противно здравому смыслу уже тем, что вступает в то самое сословие людей, которое лишает их свободы и принуждает поступать в солдаты.

/…/ Как в сказке Андерсена, когда царь шёл в торжественном шествии по улицам города, и весь народ восхищался его новой прекрасной одеждой, одно слово ребенка сказавшего то, что все знали, но не высказали, изменило все. Он оказал: на нем

Выпуск 2.

———————————————————————-

нет ничего’, и внушение исчезло, и царю стало стыдно, и все люди, уверявшие себя, что они видят на царе прекрасную новую одежду, увидали, что он голый. То же надо оказать и нам, сказать то, что все знают, но только не решаются высказать, сказать, что как бы ни называли люди убийство, убийство всегда есть убийство — преступное, позорное дело. И стоит ясно, определенно и громко, как мы можем сделать это здесь, сказать это, и люди перестанут видеть то, что им казалось, что они видели, и увидят то, что действительно видят. Перестанут видеть: служение отечеству, геройство войны, военную славу, патриотизм, и увидят то, что действительно есть: голое, преступное дело убийства.

В какую форму сложится жизнь людей, отказавшихся от убийства, мы не знаем и не можем знать. Одно несомненно: то, что людям, одаренным разумом и совестью, естественнее жить, руководствуясь этими свойствами, чем рабски подчиняться людям, распоряжающимися убийством друг друга, и что поэтому та форма общественного устройства, в которую сложится жизнь людей, руководствующихся в своих поступках не насилием, основанным на угрозе убийства, а разумом и совестью, будет во всяком случае не хуже той, в которой они живут теперь.

1909 г.

———-

Выпуск 2.

———————————————————————-

От редакции

/…………………………………………/

/…../ Журнал ‘Ясная Поляна’ поддерживает все мирный инициативы, от кого бы они ни исходили. Однако основной, истинно мирной инициативой является инициатива совести каждого отдельного человека. Народы, государства состоят из отдельных личностей, составляющих и все человечество. Из сердца каждого отдельного представителя человечества могут исходить как хищнические побуждения, так и стремление к мирной жизни со всеми, к братству со всеми, к любви ко всем. Человек в этой жизни ищет, борется, ошибается, еще и еще ищет, падает, снова поднимается. Он должен сделать выбор в своем сердце. И чем больше отдельных, быть может, даже совершенно не знакомых между собой, людей делают выбор мирной инициативы своей совести, тем лучше и надежнее может чувствовать себя человечество, тем реальнее мир на земле, мир без войн.

Журнал ‘Ясная Поляна’ особенно поддерживает те мирные инициативы различных общественных групп, которые касаются совести каждого человека. В частности — восстановление права на так называемую альтернативную службу. Хотя альтернативная служба — никак не конечная цель, она лишь может стать одним из временных шагов к полной и свободной демилитаризации человечества. Когда мы говорим о восстановлении права на альтернативную службу, речь не идет о праве быть пацифистом — такого права никто не может ни давать, ни отнимать, как не может быть ни права, ни запрета иметь совесть и поступать по совести — речь лишь идет о праве адептам старого мышления не гневаться в подобных случаях. А все то, что способствует уменьшению гнева и других недобрых чувств, можно только приветствовать.

/…../ Уже в большинстве европейских стран существует такая практика замены военной службы на мирную. Это — поистине веление времени: это шаги к тому, чтобы на земле был мир и, как теперь стали говорить, — ненасильственный мир, — мир как результат выбора совести.

———-

Выпуск 2.

———————————————————————-

РАУЛЬ ФОЛЛЬРО

ОТРЫВКИ ИЗ КНИГ И РЕЧЕЙ

Видели ли вы когда-нибудь границу?

Это деревянная застава, и с каждой стороны — полицейские. Вы ее замечаете внезапно, как засаду за поворотом дороги. С другой стороны такие же деревья и такое же небо. Но судьба иная.

Иногда, эта граница устраивается посреди деревни. Люди переговариваются и протягивают друг другу руки через ‘границу’…… до тех пор, пока люди, которые ими управляют /почему именно эти, а не те?/ не оденут одних людей в синее, а других в красное и не заставят их убивать друг друга.

И они убивают, потому что разделены деревянной заставой о полицейскими с обеих сторон.

С одной стороны у людей достаточно еды, а с другой голодают. Почему?

/ ‘Любовь спасет мир’. 1948 /

———-

Первый признак любви — справедливость. Плод справедливости — мир.

Милосердная любовь — не снисходительное сострадание сытого человека, доставляющего себе приятное удовольствие, — она долг, всех нас обязывающий.

Люби, и все осуществится.

Любовь не в одной жалости. Мы блаженно упиваемся этим худосочным видом любви — жалостью. Она — предлог, позволяющий нам увериться в своем ‘добром сердце’.

/ ‘Единственная истина — это любить друга’. 1966 /

———-

Выпуск 2.

———————————————————————-

…Дайте нам один самолет, каждый из нас по самолету, по одному из ваших бомбардировщиков. Потому что я узнал, что каждый из них стоил приблизительно 5 миллиардов франков. И вот я высчитал, что на стоимость двух таких смертоносных самолетов можно было бы лечить всех прокаженных в нашем мире.

Одним самолетом меньше в каждом лагере: это не изменит соотношение ваших сил…..

Вы сможете спать спокойно, и я буду лучше спать. Потому что миллионы людей, наконец, обретут сон.

/ Открытое письмо генералу Эйзенхауверу и Г.Маленкову.1954 /

———-

Сегодня надо сделать выбор, сегодня же и навсегда.

Или же люди научатся любить и понимать друг друга,

И человек, наконец, будет жить для человека,

Или же люди исчезнут с лица земли все, и все вместе.

Если человек захочет, то к его услугам будет неисчерпаемый

источник энергии и тепла:

Никто больше не будет зябнуть и вскоре никто не будет голодать.

Но также, если человек захочет, земля распадётся,

Исчезнет род человеческий.

И какой плод сорвет тогда человек

С древа познания добра и зла?

Думаете ли Вы, что спасете мир речами государственных

деятелей или голосованием на ассамблеях?

Ведь дело идет о спасении мира от него самого и от

атомной бомбы, мира, который больше не решается во

что-либо верить, потому что его научили все отрицать,

Мира, который больше ничего не ждет, потому что ему все было обещано.

Надо спасти мир.

Научить его снова видеть жизнь как радостное и любящее братство.

Сказать ему, что поистине мы обладаем только тем счастьем,

которое даем, что злые — подлинно несчастны, что только

эгоист — подлинно одинок.

/………../

/ ‘Атомная бомба или любовь?’ 1949 /

———-

ИЗ ВЫПУСКА ТРЕТЬЕГО

/ Июнь-сентябрь /

———————————————————————-

/х/

И.И.ГОРБУНОВ-ПОСАДОВ

/1864-1940/

ТАБАЧНЫЕ ЛИСТЬЯ

Табачные листья, что сладко людей опьяняют.

Весь долгий, весь тяжкий свой день трудовой

В убийственной, полной отравы, своей мастерской

Табачные листья они разбирают —

Женщины, девушки, дети — привычной рукой

И медленно ад смертоносный вдыхают

Всей грудью больной.

X X X

Ночью в остроге. Духота, вонь. Десятки храпящих

человеческих тел на нарах с ползающими вшами.

Вот в ночной полутьме, среди тяжко храпящих, свистящих,

хрипящих, стонущих порою во сне тел, просыпается человек.

И вдруг в ночной мгле, в жутком уединении души перед ним встает

страшное воспоминание.

Ужас, насилие, кровь!….

Странный лик замученных им жертв выступает перед убийцей из

темных углов камеры.

И из глубины его души весь ужас им совершенного вдруг

обнажается перед ним впервые в своей страшной силе.

Кажется, может наступить пробуждение совести, великий

душевный переворот, когда потрясенная, опаленная, очищенная

вспыхнувшим огнем сознание ужаса, сделанного, душа может вдруг

возродиться в пламени раскаяния, испепеляющим зло в человеке.

Но… в эту минуту дрожащие от волнения руки торопливо,

привычно шарят в изголовьи…..

Вот они — избавители: табак и спички!! — Дрожащими руками он

свертывает поскорее цигарку. Вспыхивает огонек. Табачный дым

ударяет в мозг.

Душа опьянена, одурманена. Поднявшийся крик совести оборвался. Совесть снова убита.

X X X

———————————————————————-

/х/ Иван Иванович Горбунов-Посадов — близкий друг Л.Толстого, редактор издательства Посредник.

Выпуск 3.

———————————————————————-

В глубине окопов сидят друг против друга, неделя за неделями солдаты двух неприятельских армий — люди-братья, мужики, рабочие двух стран, переодетые в солдатские шинели и потому убивающие друг друга.

Они следят друг за другом из окопов. Если из неприятельского окопа появится голова человека, они должны разнести в куски его череп.

Они сидят в окопах друг против друга дни за днями, неделя за неделями в сырости, в воде, в грязи, во вшах, среди вони испражнений, следя все время за противником, переряженным в мундир. Таким же, как они, братом другой страны, чтобы убить его, если для этого будет какая-нибудь возможность.

Они сидят неделя за неделей в этой беспрерывной атмосфере убийства, в этом аду, засыпанном порой раскаленным дождем неприятельских снарядов.

Солдаты наши знают, что те, кого называют их врагами, такие же совершенно люди, как они, с таким же телом, такою же жизнью. Только лица желтые, да глаза поуже.

Они хорошо их видят в дни перемирия, уборки трупов, когда они сходятся с ними, как товарищи и переговариваются друг с другом на том общем всем людям братском языке, на каком так много говорят друг другу глаза и пожатия рук и обмен бедными их солдатскими подарками. И еще больше таких разговоров с приведенным пленными, когда они узнают через переводчика, что это фуджийские крестьяне, токийские рабочие, рыбаки Японского моря, — так же, как они — владимирские мужики, петербургские рабочие, каспийские рыбаки. Очи знают, что у этих, сидящих против них в окопах несчастных, как они, людей тоже есть жены, дети, отцы, матери, от которых они тоже отняты, Бог знает почему, для этой безумной бойни.

И они должны сидеть недели за неделями, чтобы, притаившись, следить за ними, как за дичью, или красться ночью, как дикие звери, чтобы переколоть их.

Как они выдерживают это?

Если лезут мысли о деревне, о детях, о высохшей от слез старухе-матери, о том, что тебя оторвали от твоей полосы, пригнали сюда, как бессловесного раба, чтобы сидеть месяцы в этой мерзости, когда генералы ездят в своих роскошных вагонах… Если лезут мысли о том, что ты должен быть все время целью для чьих-то выстрелов… быть убийцей ничего не сделавших тебе людей… Если возмущение, наконец, поднимается в солдатской душе, — водка и табак делает свое дело. Они одуряют, они заглушают.

Там, на родине, везде собирают табак, папиросы — для них, для солдат, чтобы они крепко сидели, чтобы они не разбегались из своих окопных нор.

Там, на родине, в столицах, где журналисты, сидящие в ярко освещенных ресторанах и распивающие с любовницами под музыку ликеры, прославляют ‘чудо-богатырей’, сидящих в грязи, во вшах, среди испражнений и крови человеческой, там, в столицах, шумят балы и гремят концерты ‘на табак солдатикам — нашим героям!’ Знаменитые певцы распевают, знаменитые актеры и актрисы представляют, знаменитые танцовщицы пляшут для того, чтобы к окопам

Выпуск 3.

———————————————————————-

подвозили табак, чтобы солдатский мозг ни на минуту не оставался не одуренным.

Изящные дамы ходят по квартирам: ‘Жертвуйте папиросы на священный алтарь отечества!’

Чудо-богатырей одуряют всем: манифестами, речами, молебенами о победах. Но все это в конце концов не действует. Не выдерживают человеческие нервы, человеческая душа.

Надо постоянно заглушать сознание. И тогда делай, что хочешь с человеком.

‘Вот вам табак, герои, чудо-богатыри: Вот вам горы махорки, горы папирос. Только сидите там, в этой грязи, вони, человеческой крови. Только забудьте о том, что вы люди, что те, которые сидят там, в противоположных окопах, тоже люди-братья’.

И они покорно сидят в своих окопах, прокуренные рабы, прокурившие свою душу. Вот вам табак: затягивайтесь и … убивайте.

‘На табак наши героям, на табак чудо-богатырям.’

X X X

Он был каторжник, осужденный за несколько убийств. Но каторжник-убийца на службе государства.

Государство убивает своих врагов. И каторжник-убийца стал государственным убийцей — палачем.

Ом задушил уже на государственной виселице десять человек. Ему платят за каждого из них по пяти рублей, вносящихся на его имя в тюремную кассу, и ему обещали освобождение до срока.

Идя на казнь, он выпивает большой стакан водки и идёт на свою работу. У каждого своя работа. Рабочий работает у станка. Крестьянин на земле. Судья за своим столом с законами. А он работает с виселицей. Они с судьей — два конца одной палки. С одного конца чистый, высокообразованный господин судья, а с другой — безграмотный каторжник-убийца. Но они оба одно. Одни своим осуждением набрасывают веревку на человека, а другой затягивает ее. И это называется правосудием.

Он задушил уже на государственной виселице десять человек. Все это были бунтовщики. Все — молодые люди. Мужчины и девушки. Ну что ж… За каждого ему клали в тюремную кассу пять рублей и давали водки. И обещали освободить до срока.

Идя на казнь, он выпивал стакан водки и шел на свою работу.

Так было и сегодня, как всегда. Но сегодня, в числе других к виселице привели очень молоденькую девушку, которая твердо держала свою маленькую, коротко остриженную головку. Лицо ее было бело, как стена, но глаза твердо смотрели.

Он перевидел их немало за это время: и таких, что трепетали, как листья, и таких, что твердо, геройски умирали. И шею и тех и других одинаково затягивала петля его веревки. Из горла и тех, и других вылетал одинаковый хрип. Тело одинаково вздрагивало. И все было кончено. У всех одинаково. И доктор свидетельствовал смерть. Это было привычным.

Но сегодня в первый раз что-то дрогнуло в его сердце. Оказалось, что у него все-таки есть сердце, и оно может дрогнуть.

Выпуск 3.

———————————————————————-

У осужденной девушки все свешивалась на лоб прядка, которую она отбрасывала решительным движением головы. У нее была беленькая, беленькая шейка, с большим родимым пятном.

Совсем как Машка!

Он давно, в молодости, много лет уже, как потерял сестру из вида и ничего не знал о ней. Но теперь, в эту минуту она встала вдруг перед ним.

Совсем как Машка.

И он вспомнил, как сестра играла с ним, как они возились вместе.

Она была такая ласковая до него. Она одна любила его, одна во всем свете.

Совсем Машка! И прядка такая же, и шейка, и родинка… Совсем Машка!

И он сейчас должен будет набросить на эту шею намыленную веревку.

А если он откажется…. Тогда что?

Тогда пропадет все. И пять рублей, да, верно, и все деньги, и освобождение, все…

Тогда… Тогда он отошел в сторону, за конвойных, будто поправить что-то. И в одно мгновение он вытащил скрученную цыгарку, чиркнул и затянулся.

Дым ударил в голову.

Потом он вышел опять вперед.

Резолюция была дочитана.

Настала очередь девушки.

Стараясь не смотреть на нее, он связал ей руки, надел на нее мешок, подвел ее к виселице и задушил ее, как всех… как всех…

X X X

Табачные листья, что сладко людей опьяняют.

Весь долгий, весь тяжкий свой день трудовой.

В убийственной, полной отравы, своей мастерской

Табачное листья они разбирают — женщины, девушки, дети —

привычкой рукой и медленно яд смертоносный вдыхают

Всей грудью больной.

Выпуск 3.

———————————————————————-

Георгий Мейтин

ШАГ С НАДЕЖДОЙ

Так случилось, что сам я никогда не делал даже попытки попробовать какой-либо из наркотиков и не имел такого желания, но постоянно сталкивался с этой проблемой у многих и многих людей. Не знаю, волей ли простого случая или по какой-то другой причине, но мне пришлось видеть и чувствовать бесчисленные страдания тех, кто стал жертвой этой мрачной разрушительной силы. Сколько жалоб и проклятий на свою судьбу, сколько надежд и новых, с каждым разом еще более отчаянных, падений!

Не случайно наркоманию назвали чумой двадцатого века. Двадцатый век с его стремительным бегом, с его фантастическими техническими достижениями и невиданными ранее волнами, с его богатством и нищетой оказался ее питательной средой. Стремительное движение — да, но оказалось, что от себя не убежать, прогресс науки — да, но в человеке нашлась еще какая-то странная пустота, богатства — и это так, но тем отчетливее возникал вопрос: а дальше? Наркотик на первых порах уничтожал, эти проблемы, затем проблемой становился од сам. Было стремление освободиться, освободиться от пустоты и вопросов, но пустота оставалась, а человек оказывался в еще более ужасном рабстве.

Первое время после того, как тема эта перестала у нас быть запретной, о наркомании наперебой бросились писать все кому не лень. Чего тут только не было! Или просто стремление к сенсационным открытиям, или намеки на какие-то таинственные происки, или административный оптимизм в духе 70-х годов без какого бы то ни бы было раздумья об истинных причинах этого бедствия. Тем же, кто старался более трезво и объективно оценивать проблему, приходилось беспомощно разводить руками. ‘Наркомания — не воспаление легких, не дизентерия, не чума, — пишет Ирина Веденеева /’Огонек’ N3, 1988 ‘У черты’/. — Ее лекарствами не вылечить. Лекарствами только можно привести в больнице организм в порядок. А дальше что? Что делать с тягой, которая не дает человеку жить нормальной жизнью? Можно, конечно, попытаться вылечить наркомана силой. Не хочешь, дескать, негодяй, понимать, что реальная жизнь счастливей, лучше, чем твоя, мы тебя заставим. Можно пытаться решить проблему милицейскими методами. Перекрыть весь доступ к наркотикам, наркоманов всех пересажать и посчитать, что все в порядке. Но, увы. Запретили посев опийного мака, пошел в ход обыкновенный. Убрали ‘натуральные’ наркотики, стали быстро распространяться химические, которые оказались еще страшнее. Начали жестче бороться с наркоманами, стало увеличиваться количество токсикоманов. A токсикоманы, кстати, почти все — или дети, или подростки. Как считают специалисты, перекрыть доступ к токсическим веществам практически невозможно. Никто просто не в силах предугадать, что принесет ‘нового’ быстро развивающаяся химия… Только ведь методы жесткого, силового отношения к тем же

Выпуск 3.

———————————————————————-

наркоманам в мировой практике не новы. Запад, который раньше нас столкнулся с этой проблемой, за долгие годы перепробовал все. И сажали, и избивали, и уничтожали. А наркомания все увеличивалась и увеличивалась…’

Проблема возвращается к новому поиску причин. И уже как следствие — преодоление внутренней зависимости, тех невидимых сетей, которые скрутили и держат человека, подчиняя его себе. Для того, чтобы ее преодолеть, необходим внутренний переворот, меняющий всю жизнь человека, ее основы и стремления. Пусть только будет надежда!

Как бы ни казалось трудно избавиться от наркотической зависимости, это возможно. И те, кто участвовал в летнем лагере восемьдесят четвертого года, и особенно те, кто помнит его первые недели на морском берегу в Вакароулли, знают, что это так. Есть, правда, вероятность подвергнуть сомнению то, что послужило толчком к началу этого лагеря. Но ведь во всем лучше находить хорошее, и, как бы то ни было, в основном все, кто это пережил, вспоминали то лето с большой теплотой.

Все были очень молоды, но некоторые уже успели испытать на себе кошмары наркотического рабства. И тут случилось — каким бы неожиданным и невероятным это ни казалось, — что с самого начала эта зависимость пропадала, и люди чувствовали себя наполненными чем-то другим, светлым, радостным. Радостным было, прежде всего, открытие новой жизни, жизни о Боге. Люди почувствовали какое-то блаженное единство, почувствовали себя одной семьей, обращались друг к другу с сияющей улыбкой. Я видел, как люди буквально меняются на глазах. Наверное, сами себя не узнавали — так поразительно все было. Вчера скучающие, мрачные, потерянные в этом мире, сегодня — сияли восторгом, я это видел и тоже радовался. А насколько же рады должны были быть те, кто только теперь освободился от наркотических ‘ломок’! И как тут важна и полезна была взаимная поддержка. Теплота соучастия в новой жизни. Поскольку и мне выпала судьба быть участником той летней коммуны, как мы ее называли, то и мне вспоминается эта теплота. Как-то добирался я до лагеря в проливной дождь, идти надо было несколько километров, было холодно. Но что значили тогда эти дождь и холод? Я знал, что там отогреюсь, что там я буду согрет нашим общим душевным теплом.

Несколько серых палаток среди сосен на морском берегу стали нашим домом. Нашим любимым домом — так, кажется, чувствовали все! Удивительно и то, что все /может быть, я и ошибаюсь, говоря ‘все’/ старались чем-то послужить, приложить свои силы: посуда всегда была чистая, всегда были принесены дрова для костра и питьевая вода. В самом начале лета, когда в лесу заросли были молодой крапивы, мы варили из нее суп. Заваривали листья земляники и брусники так, что от чая даже почти отвыкли. Все это было вкусно, хорошо. Но самым лучшим было то, как преображались внутренне.

Однажды, находись в городе, я узнал, что к нам поехали новые люди, человек пять. Возвращался в лес я с некоторым

Выпуск 3.

———————————————————————-

беспокойством: что там? Удастся ли прибывшим влиться в нашу жизнь? И как же я был счастливо удивлен, когда, поздно вечером добравшись до палаток, я услыхал звуки полюбившихся нам песен /’Ты должен быть ребенком….’/ и различил в темноте, освещенные отблесками пылающего костра, счастливые лица! Пели, читали Евангелие.

В другой раз к нам пришли трое, изрядно выпивших, пожелавших остаться. Опять-таки, многие переживали о последствиях, но, видно, царившее там восторженное настроение было настолько сильно, что, ко всеобщей радости, и эти трое включились в нашу общую жизнь и забыли думать о выпивке.

Когда же лагерь стал еще разрастаться, и число участников приближалось к двадцати, оказалось, что это уже тяжелее. Появилась разобщенность, начались разногласия, споры… Первый радостный всплеск прошел, и теперь наша жизнь не оказывала такого притягательного действия на прибывающих. К этому надо было быть готовым, это — общая закономерность. И как, однако, точно она проявилась! Пережившие восторг обновления первых недель оставались верны тому, что дало это обновление, не было и мысли вернуться к прежнему, но они уже не встречали понимания со стороны. Теперь и Евангелие чаще читали не у общего костра, а в какой-нибудь из палаток. Песни пели уже без былого восторга, но с некоторым ностальгическим оттенком. Чем более ухудшалась общая обстановка в лагере, тек обособленнее держались его первые обитатели, чем меньше понимания они находили со стороны, тем ближе становились друг другу, тем более друг друга ценили. Вместе с тем нарастало беспокойство и предчувствие каких-то перемен. Это казалось неизбежным. И однажды, в мое отсутствие, когда приехали еще некоторые люди, и, несмотря на протесты, устроили пьянку, человек пятнадцать из тех, кто не желал в этом участвовать, собрали свои палатки, взвалили на плечи рюкзаки и с грустью покинули то место, с которым связано было так много доброго, хорошего, светлого, столько радости и счастливых дней….

Не буду теперь пересказывать всю историю того памятного лета, — возможно, кто-нибудь это сделает лучше меня и расскажет также о подробностях всех сторон жизни на первом месте, — я хочу лишь остановиться на проблеме освобождения от наркотической зависимости.

Подтверждаю — это было возможно. И без каких бы то ни было лекарств. Целителем оказался луч высшей жизни, пронзивший сердца и души и наполнивший их божественным светом. И даже если потом, после первых нескольких недель, тучи снова стали затягивать солнце жизни, пережившие пробуждение теперь все же знали, что как бы тучи и туманы не заслоняли солнечный свет, солнце есть, оно всегда есть. И тогда, когда решено было разъехаться, а через месяц снова собраться, это сознание давало силу. С какой же радостной надеждой спешили все снова встретиться!

Взаимная поддержка в делах, в словах, даже в мыслях. Как, должно быть, помогала она в пути! Уже одно сознание, что они, поехавшие в различных направлениях, не одни, что о них вспоминают с любовью, что они помнят друг друга и желают друг другу блага. Быть может, не раз это сознание спасало, когда цветы мака по обочинам дорог начинали слепить глаза…

Помню в каком восторге был один из участников, когда мне однажды рассказал, что несколько лет подряд ‘не слезал с иглы’, а теперь не может понять, что с ним случилось, что ‘ну даже не тянет, ну совсем не тянет’, потому что здесь так

Выпуск 3.

———————————————————————-

хорошо, И он хотел еще привести своих друзей, чтобы и они освободились. Это было уже на новом месте, на одном из новых мест. Несмотря на то, что лучшее время первых недель уже прошло, даже после возвращения через месяц было еще настолько светло, что несколько новых человек присоединились, и кое-кто тоже из наркоманов. Они прибывали к нашему лагерю, как к острову, держались, как за скалу, боясь сорваться. Об этом мне говорили многие.

Да, была обособленность, но, наверное, это было тогда закономерно. Те, кто чувствовали, что в одиночку не выдержат, естественно тянулись к какому-то, пускай маленькому, пускай ограниченному всего несколькими людьми в лесу, но единству.

Хотя плохие стороны обособленности не могли не проявляться. Приезжая в лес, я с каждым разом все больше замечал, что отношения в лагере уже не те, блаженные, которые были вначале. Песни пели, но реже, читали, но теперь все больше Ветхий Закон, улыбки на лицах можно было видеть все реже. Начинали замечать друг у друга недостатки, и это естественно — люди несовершенны, — но раньше на эти недостатки не обращали внимания, просто было не до них. Я очень переживал, — когда видел, что мир иногда нарушается, уступая место ссорам.

Когда я приезжал, я старался читать Евангелие, особенно те места, в которых речь идет о взаимоотношениях людей. Иногда и что-нибудь из Льва Толстого, а однажды вечером у костров прочел один из рассказов о Франциске Ассизском, в котором он говорит о ‘радости совершенной’. Этот рассказ, кажется, всем очень понравился и запомнился.

Такова уж жизнь, что за восторгом пробуждения следуют испытания, следуют жизненные трудности и невзгоды, и именно в них, в этих трудностях и невзгодах происходит внутренняя работа души человеческой, ее рост и совершенствование. И об этом всегда надо помнить, о том, что не всегда можно будет находиться в искусственно созданных тепличных условиях, и даже о том, что эта теплица не всегда будет удовлетворять. Теплица может обогревать маленький росток, но для ветвей большого дерева в ней уже не хватает места, под крышей теплицы можно уберечь от дождя тлеющие угли: не дать им совсем остыть, но лишь в ветре жизненных испытаний они могут вспыхнуть дающим свет пламенем. И когда мне говорили, что неужели же все так и закончится, и коммуна распадется, я отвечал, что даже если это будет так, и даже если это никогда не повторится и даже если кто-нибудь снова вернется к наркомании /не дай Бог/, то и тогда, уже одно воспоминание о том времени будет светом на мрачных дорогах жизни, даже одно то, что это было.

Один из участников писал мне потом: ‘Сядешь у окна и вспоминаешь всех вас, прошедшее лето, становится грустновато. Но я еще раз повторяю, что не нужно падать духом. Это здесь самое главное… Большее время провожу в одиночестве, потому что не с кем поговорить, — у всех на уме только водка. Думаю летом приехать в Ригу, хотя бы на недельку, для того, чтобы всех вас увидеть и поговорить. Ведь мы не виделись уже долго. Конечно же хочу, чтобы этим летом было так же, как в позапрошлое лето. Эти дни были самыми светлыми и счастливыми в моей жизни. И сейчас я вспоминаю песни и чтения у костра, которые помогают мне в настоящее время жить, дают энергию’…

О том, что это лето, время пробуждения, было лучшим временем жизни, подчеркивали многие из тех, кого я потом

Выпуск 3.

———————————————————————-

встречал в различных городах. Хотя судьбы были разные. Наступило время испытаний. После теплоты общения, наполняющей сердца, после единого стремления и взаимной поддержки оказались люди в своих городах, с которыми связаны были часто далеко не лучшие ощущения, в своей обыденней жизни, которая раньше нередко была наполнена кошмарами, в своем прошлом окружении. У кого-то в этом окружении была ‘только водка’, у кого-то и кое-что другое, быть может не менее страшное. А тут как раз в Москве, и потом в других городах, началась поистине эпидемия ‘марцефали’ — страшной наркотической смеси, очень быстро связывающей и разрушающей человека. В такой обстановке оказались осенью участники летней коммуны, разъехавшееся по своим городам. В самом пекле искушений! Не все тогда выдерживали. Пережившие духовное пробуждение не успели окрепнуть: легко было, когда радом любящие и понимающие друзья, тяжело сказалось в одиночестве. Особенно тяжело в самое первое время.

Но как бы ни складывались судьбы, какие бы испытания ни выпадали, даже те, кто на какое-то время снова стали жертвами наркотической зависимости, все же теперь и они уже определенно знали, что есть другая жизнь, светлая жизнь, свободная, что она реальна, что она возможна для каждого.

Многие, к сожалению, считают, что страшно лишь ‘подсесть’ на опиосодержащее зелье, а курить психоделическую ‘травку’ — совсем неплохо и даже полезно. Несмотря на отсутствие собственного опыта, но лишь потому, что я наблюдал у людей, могу кое-что утверждать. Я могу утверждать, что психоделики едва ли безобиднее опиума, но, если опиум очень быстро подчиняет себе тело, то психоделик действует прежде всего на душу. В серое время массовых депрессий, когда особенно обнажено сознание потери смысла жизни, мало кто не соблазнится сделать путешествие в подсознательное, в надежде найти опасение от своих страхов. Но это не расширение, а искажение сознания. И, вначале захватывающая, иллюзия освобождений от щемящих страхов и потерянности, постепенно оборачивается новыми, еще белее терзающими кошмарами. И еще — болезненная привязанность. Но это потом, а вначале кажется, что действительно найден выход, найдена дверь в ту страну, где вечно царит блаженство, где человек купается в сказочных цветах и красках. Как многие прошли через это! Они прошли и увидели, что цветы увяли, и остались лишь сухие листья, а сказочные краски поблекли, и осталась чернота. И отчаянье!

Но перед тем — время неведения, когда хочется из лучших побуждений поделиться с ближним тем, что, как кажется, решает все проблемы и дает счастье. И главное — из лучших побуждений! Когда предложат, как тут кто поступит? Хорошо, когда хотя бы есть выбор. Но если человек не видит в жизни никакого просвета, то что же ему другое остается? Разве он с готовностью не попробует последнее средство, когда кажется, что всё равно нечего терять?

В Ленинграде, в районе известного кафе, присаживаюсь на низкий подоконник. Кругом — толпы народа, шум. В этой толчее замечаю, что кто-то шепчет мне на ухо. Это — девочка, говорит, что у нее есть ‘травка’ и что можно пойти покурить. Что мне делать? Обругать ее? Но, наверно, её уже неоднократно ругал участковый милиционер. Прочитать мораль, что, мол, нехорошо

Выпуск 3.

———————————————————————-

баловаться наркотиками? Но уж, наверное, она бесконечно много наслушалась этой морали и от мамы с папой, и от врача, считающимся наркологом, — так много, что только и хочется поскорее убежать и достать эту самую ‘травку’. Поэтому я говорю, что … очень благодарен ей, благодарен за то, что она хочет поделиться тем, в чем одном она находит радость. И я действительно искрение благодарен. ‘Но, — говорю, — мне этого не надо. У меня есть то, с чем ничего этого не надо, и я хочу с тобой этим поделиться. Ведь травка, рано или поздно, кончится, а как же ты будешь тогда?’ Она слушает, и я стараюсь ненавязчиво сказать о жизни, над которой не властвует время, о наполняющем свете, для которого не нужно ни курить что-то, ни глотать, и о Божьей любви, распространяющейся на всех без исключения. ‘Вот клёво!’ — говорит она и, переходя с жаргона, добавляет: ‘Как хорошо’.

Не знаю ее дальнейшей судьбы, как не знаю дальнейшей судьбы многих наркоманов, с которыми мне довелось встречаться в разное время в различных городах. Не знаю, удалось ли кому-нибудь из них так же счастливо пережить рождение к реальной, божественной жизни, как это произошло со многими в восемьдесят четвертом году. Но, может быть, все же и у них где-то в глубине души останется хоть какое-то сознание того, что эта жизнь есть, что она возможна для каждого, как море, шумящее за дюнами, как солнце, выходящее из-за туч. Надо лишь захотеть сделать шаг к нему. Шаг с надеждой.

———-

Выпуск 3.

———————————————————————-

Мартин Лютер Кинг

ЛЮБЯ ВРАГОВ СВОИХ

‘Вы слышали, что сказано: ‘Люби ближнего и ненавидь врага твоего’. А я вам говорю: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас. Да будете сынами Отца вашего Небесного’

/ Мф. 5:43-45 /

/………………………./

Я убеждён, что Иисус понимал трудности, связанные с этим — любовью к врагам. Его нельзя причислить к тем, кто бойко говорил о легкости нравственной жизни. Он сознавал, что всякое искреннее выражение любви вырастает из постоянной и полной преданности Богу. Когда Иисус говорил: ‘Любите врагов ваших’, он понимал, что это значит, он вложил смысл в каждое слово. Наш христианский долг — открыть себе значение этой заповеди и всеми силами стремиться осуществлять её в нашей жизни.

Во-первых, мы должны развивать и сохранять способность к прощению. Тот, кто лишён силы прощать, лишён и силы любить. Невозможно даже начать любить врагов без того, чтобы прежде всего понять необходимость простить тех, кто причиняет нам зло и обижает. Также необходимо осознать, что прощение должно исходить от пострадавшего, от жертвы несправедливости, от угнетённого. Виновник может просить прощения, он может одуматься, подобно блудному сыну, пойти пыльной дорогой, с сердцем, жаждущим прощения. Но только оскорблённый ближний действительно может омыть тёплыми водами прощения.

Прощение не значит игнорирование того, что было сделано, и не навешивание ложного ярлыка на злой поступок. Это, скорее, означает, что злой поступок больше не является барьером ко взаимоотношениям. Прощение — это катализатор, создающий атмосферу, необходимую для нового, свежего начала. Это — снятие ноши, погашение долга. Слова: ‘Я прощаю тебя, но я никогда не забуду того, что ты сделал’ — никогда не выражают истинной сути прощения. Разумеется, нельзя простить и то, что полностью стёрлось в памяти. Но, когда мы прощаем, мы прощаем с чувством, что нет уже больше препятствий для возобновления взаимоотношений. Так же мы не можем говорить: ‘Я прощу тебя, но ничего общего у меня больше с тобой не будет’. Прощение означает примирение,

———————————————————————-

/х/ Проповедь печатается по книге: ‘Martin Luther King. Strength to Love. 1963’.

Выпуск 3.

———————————————————————-

восстановление общего, без этого невозможно любить врага. Уровень любви, которой мы способны любить наших врагов, зависит от уровня наших способностей прощать их.

/…………./

/…/ Когда Иисус говорит ‘Любите врагов ваших’ он дает нам глубокую заповедь, которую нельзя обходить стороной. Разве мы не видим в современном мире тот тупик, из которого есть лишь один выход — любить врагов? Цепная реакция зла — ненависть возбуждает ненависть, войны производят новые войны — должна быть разорвана, или мы погрузимся в темную бездну уничтожения.

Другая причина, почему мы должны любить врагов своих, в том, что от ненависти черствеет душа и искажается личность! Разумеется, что ненависть — сила злая и ужасная, и что она делает ненавидящему человеку, мы видим. Ненависть приносит непоправимый ущерб ее жертвам. /…./

Но есть и другая сторона, которую нельзя упускать из внимания. Ненависть так же вредна и для того, кто ненавидит. Подобно раковой опухоли ненависть разлагает личность и лишает ее жизненного единства. Ненависть разрушает его чувство объективности. Она заставляет прекрасное воспринимать как уродливое, а уродливое — как прекрасное, перепутывает истину с ложью, ложь с истиной. /…/

Третья причина, почему мы должны любить врагов, в том, что любовь — это единственная сила, способная превратить врага в друга. Мы никогда не избавимся от врагов, отвечая злом на зло, мы избавимся от врага избавлением от вражды….

Однако, мы должны поторопиться сказать, что это — не основные причины, по которым мы должны любить наших врагов. Более основательная причина определенно выражена в словах Иисуса: ‘Любите врагов ваших,… да будете детьми Отца вашего Небесного.’ Нам дано это трудное дело для осуществления нашего единения с Богом. Мы являемся потенциальными сынами Божьими. Через любовь это становится действительным. Мы должны любить своих врагов потому, что только любя их, мы можем познать Бога и ощущать его красоту и святость.

Основательного решения расовой проблемы не будет до тех пор, пока угнетенные люди не разовьют в себе способность любить врагов. Тьма расовой несправедливости будет рассеяна только светом прощающей любви.

Более трех веков американские негры страдали под железным бичом угнетения, день и ночь дичали от чудовищной несправедливости, изнемогали в уродливом иге дискриминации. Вынужденные жить в этих позорных условиях, мы искушались тем, чтобы стать жестче и платить ответной ненавистью. Но если это происходит, то новое устройство, которого мы желаем, будет мало отличаться от дубликата этого старого. Мы должны в силе и кротости встречать ненависть любовью. Но это, конечно, непрактично. Жизнь — такая штука, где надо воздавать по заслугам, где нужно ответить ударом на удар, где собака съест другую собаку /…./

Выпуск 3.

———————————————————————-

Друзья мои, мы слишком долго следовали так называемому практическому пути, уже слишком долго, и он непреклонно вел ко всему большому беспорядку и хаосу. Время бурлит от крушений тех обществ, которые поддались ненависти и насилию. Мы должны идти другим путем /…/ Питая отвращение к сегрегации, мы будем любить сегрегационистов. Это единственный путь к созданию любящего общества.

Нашим самым озлобленным противникам мы говорим: ‘Вы будете проявлять свою способность причинять нам страдания, — мы будем проявлять нашу способность переносить их. Мы встретим вашу физическую силу нашей духовной силой. Делайте с нами что хотите, а мы будем продолжать любить вас. Нам совесть не позволяет подчиняться вашим несправедливым законам, ибо несодействие злу — столь же важная нравственная обязанность, как и содействие добру. Бросайте нас в тюрьмы, а мы все равно будем любить вас. И будьте уверены, мы истощим ваши силы нашей способностью страдать. Мы будем так призывать ваши сердца и совесть, что мы победим вас в этом деле, и наша любовь будет двойной победой’.

/…/ Иисус вечно прав. История наполнена истлевшими костями поколений, которые отказывались прислушаться к его завету любви. Может быть, в двадцатый век мы прислушаемся и последуем его словам — пока не поздно. Мы можем торжественно осознать, что мы никогда не будем сынами нашего Небесного Отца до тех пор, пока мы не полюбим врагов наших и не будем молиться за преследующих нас.

———-

ИЗ ВЫПУСКА ЧЕТВЕРТОГО

/ Октябрь — ноябрь 1988 /

———————————————————————-

От редакции

/ В связи с обострившимися в стране и во всем мире проблемами национальных взаимоотношений /

/…/ Как уже указывалось в предыдущих выпусках журнала, мы исходим из того убеждения, что все люди — братья, все, независимо от происхождения, взглядов и религиозной принадлежности. Но, вместе с тем, мы отрицаем всякое насилие. Каждый народ, как и каждый отдельный человек, должен иметь полную свободу самоопределения и развития. Для того, чтобы ощутить единство, человек должен прежде всего чувствовать, что это самое единство ему никто не навязывает, — иметь свободу выбора. Поэтому всякое ущемление прав на национальное развитие, — всякое навязывание интернационализма вызывает лишь взаимное недоверие между народами, вражду и, как это уже случалось в Закавказье, Казахстане и некоторых других районах, насилие. Любое насилие, какое бы оно не было — открытое или завуалировано проявляющееся в давлении, в принуждении, в угнетении — всегда имеет, раньше или позже, свои неизбежные последствия.

Само понятие братства, когда оно исходит от сторонников насилия, дискредитируется в своем исконном значении доброй воли. Насильственное ‘братание’ приводит к обезличиванию и превращается в ненависть. Или что остается говорить, когда афганская авантюра кощунственно была названа ‘интернациональным долгом?’

Ничто так не доказывает несостоятельность, ложность насилия, как ясно видимые примеры насильственного проведения идей. Так идея о равенстве на практике превращалась в гильотину, в красный террор, в уничтожение трети всего населения Кампучии, идея об общем труде — в новое рабство, в коллективизацию и уничтожение крестьян, в подневольный труд лагерей.

Ужасно, когда в результате невежества или суеверий, между людьми различных народов возникает подозрительность и вражда, но еще ужаснее, когда жизнь как отдельных людей, так и целых народов определяется той же подозрительностью, страхом или амбициями вознесенных к власти чиновников, и, как, теперь представляется недопустимой торговля отдельными людьми, тем более не вызывает сомнения преступность торговли оптовой, когда автографы двух или нескольких подобных чиновников могут определить судьбы целых стран и народов.

Но, также, как благие результаты дает только свободный, естественный, непринудительный труд, так и свободное и естественное развитие народов, а не навязанный военизированный патриотизм, разрушает границы подозрительности, недоверия и страха.

Выпуск 4.

———————————————————————-

В конце концов, перед лицом Вечности все внешние различия кажутся такими незначительными, что человек, живущий не одним лишь временным и приходящим, не может не почувствовать, что он — брат всем. Что он — брат каждому.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

КЛИФФОРД АЛЛЕН — ЛЛОЙД—ДЖОРДЖУ

‘Многоуважаемый г. Ллойд-Джордж.

Меня сегодня выводили перед войсками и прочли мне приговор к третьему, без перерыва, сроку тюремного заключения, на этот раз — двухлетнему.

Раньше своего водворения в тюрьму считаю правильным уведомить Вас, что, подобно другим лицам, находящимся в подобном положении, я последнее время почувствовал себя обязанным разобраться основательно в том, не следует ли мне на будущее время отказываться от исполнения всяких принудительных работ во время моего заключения. Я пришел к выводу, что действительно должен так поступить. Это значит, что я должен за тюремными стенами подвергаться строгим дополнительным наказаниям. Если хватит у меня выдержки и здоровья для осуществления этого намерения, мне придется провести весь срок своего пребывания в тюрьме в одиночном заключении, в карцере, лишенном всяких предметов, даже печатных тюремных инструкций. Мне придется ограничиваться полом, потолком и голыми стенами. Мне нечего будет читать, и мне не будет позволено ни писать, ни пользоваться теми письмами от друзей и редкими свиданиями, какие до сих пор разрешались, и придется продолжительными периодами жить на хлебе и воде.

Мне хочется, чтобы Вы знали, что я пришел к такому решению не из какой-либо погони за мученичеством. До сих пор я советовал заключенным за отказ от военной службы исполнять все тюремные требования: но я чувствую, что мне не следует больше этого делать, и прошу Вас позволить мне сообщить Вам — почему.

Вы, как и многие другие, всегда смотрели на нас, как на трусов или же людей, настолько глупых, чтобы страдать от мании мученичества. Вы считаете нас трусами потому, что нам во всяком случае безопаснее и удобнее в тюрьме, чем в окопах.

/…./ Правительство, включая Вас, наказало нас, арестовав и назначив в солдаты, хотя мы уже до полной очевидности доказали трибуналам, что для нас действительно по совести неприемлема всякая форма военной службы. Мы, естественно, отказались быть солдатами, и нас тогда отправили в тюрьму /в некоторых случаях после зверского с нами обращения/ за неповиновение военным приказаниям.

Затем Вы предложили освободить нас из тюрьмы не под условием нашего согласия отправиться в окопы, но — в том случае, если мы вместе с другими нашими единомышленниками, подписали бы уговор учавствовать в безопасных, невоенных работах. Нас официально должны были зачислить в отдел резерва армии, и в случае нашего неудовлетворительного поведения, нас должны были бы вернуть в наши полки. Впоследствии к этому была добавлена оговорка о том, что принимающие эту работу не должны

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

учавствовать в публичной пропаганде своих идей. Мы опять отказались от этого несомненно заманчивого предложения и предпочли оставаться в тюрьме на каторжной работе.

Тогда Вы нас вернули в армию, где нас опять подвергнули военному суду и опять заключили в тюрьму, и теперь, как и многих других, после второго приговора меня должны отослать в тюрьму на каторжные работы в третий раз, — и так далее, вероятно до бесконечности.

Из этого, думаю, явствует, что — сумасшедшие ли или в здравом уме — но по крайней мере мы не трусы. Не боязнь физической смерти в окопах побудила нас оставаться в тюрьме, но скорее — боязнь духовной смерти, которая, как мы убеждены, наступила бы для нас при согласии на какую бы то ни было форму военной повинности, строевую или гражданскую.

/…/ Когда мы говорим, что можем принять только полное освобождение, вот, что мы под этим разумеем. Признанные трибуналами людьми, доказавшими свою искренность, мы верим, что война есть зло. Следовательно, мы одинаково отрицательно относился и к милитаризму, и к военной повинности, предназначенной обеспечивать государство в его строевых и нестроевых военных нуждах. Поэтому мы и заявляем, что ничто на свете не побудит нас войти в какой-либо компромисс или согласие с Указом о воинской повинности.

Но наши повторные отказы принять все сделанные нам предложения не означают нашего нежелания служить нашим соотечественникам или товарищам-людям других стран. Эту общественную обязанность мы всегда признавали даже и раньше введения воинского Указа. Как я старался объяснить в моей последней речи перед военным судом, мы протестуем не против самого акта служения людям, но против служения, навязанного нам такими способами, которые заставляют нас потакать воинской повинности, а если бы нас завтра освободили с полным избавлением от этой повинности, мы сознавали бы наши общественные обязанности более живо, чем когда-либо раньше. К слову сказать, многие из нас и раньше призыва занимались деятельностью, за которой правительство признает величайшее общественное значение.

/…/ Мы, следовательно, такие противники войны и милитаризма, и настолько сознаем цену свободы, что не станем поддерживать воинскую повинность решительно ни в каких формах. Мы до такой степени дорожим правом свободного служения, что не станем соглашаться ни на какую разновидность государственного рабства. Вот почему мы продолжаем отказываться от всех этих предложений.

Мы упорствовали и будем упорствовать в этом отказе, несмотря на то, что вполне осязаем весь ужас повторных тюремных заключений. Никто, не испытавший на себе этот прием проверки искренности, не может составить себе понятия о мучительности его безмолвия и одиночества. Единственные люди, сумевшие, по-видимому, составить себе действительное представление об этом ужасе, — это те солдаты, которые, испытав на себе опасности окопов, содрогаются при одной мысли о замене их одиночным заключением.

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

/…/ С самого начала в упоминаемых мною случаях не было никакого сомнения в искренности наших убеждений. Тем не менее, Вы подвергаете нас непрерывному ряду приговоров к тюремному заключению.

До сих пор у Вас была приличная отговорка: ‘Нам, правительству, необходимо сделать судьбу искренне отказывающихся весьма тяжелой, иначе все станут отказываться, и воинская повинность провалится. К тому же, нельзя ожидать, чтобы правительство было в состояния в один день устранить все обнаружившиеся недоразумения в связи с осуществлением Указа о всеобщей воинской повинности’.

Хорошо. Вы произвели Ваше испытание и по Вашему собственному решению признали симулянтами менее ста человек из почти 5000 отказавшихся. И для выяснения недоразумения Вы имели достаточно времени, в течение которого мы подвергались одному, двум, трем и четырем срокам каторжной работы.

/…/ Не могу не подозревать, что Ваш упорный отказ предоставить полное освобождение от воинской повинности нескольким тысячам лиц из всего населения в действительности вытекает из Вашего предположения, что этим отказом Вы успешно избегаете создания опасного прецедента, могущего послужить препятствием Вашему тайному намерению сохранить какую-нибудь форму общей воинской повинности в этой стране после войны. А пока что Вам кажется, что Вам удалось изобрести способ разрешения щекотливого вопроса об отказавшихся по совести. Некоторых Вы заставляете работать в небоевых частях, некоторых в центрах, организуемых Министерством внутренних дел. Остальные, отвергнувшие эти приемы, будут, как Вам хочется думать, исполнять подобную же или почти подобную работу в тюрьмах. Такова, как мне кажется, истинная причина продолжения Вашей тактики преследования. Вы в сущности откинули Ваше первоначальное намерение проверить искренность отказывающихся и предоставить себе время выяснить, чего требует справедливость.

Ввиду этой Вашей новой цели я и решил, что обязан отказаться от участия в каком бы то ни было из этих планов, чего бы мне это ни стоило и независимо от того, насколько это может отсрочить мое освобождение. Три раза Вы меня уже наказывали за один и тот же поступок, теперь я считаю своей обязанностью отказываться исполнить в тюрьме что-либо такое, что носило бы характер своей поддержки такой несправедливости.

В течение всего времени моего участия в руководстве движением отказывающихся по совести я употреблял все усилия к тому, чтобы предупредить с их стороны всякие приемы, хотя бы только отдаленно похожие на обструкцию или следующие из раздражения. Я продолжаю считать, что таковой должна оставаться наша тактика. Имеется теперь достаточно доказательств того, что чем дольше Вы будете применять к нам это прием испытания нашей искренности посредством преследовании, тем вернее Вы обращаете нас, заключенных, в центр сопротивления всяким попыткам урезывать свободу в нашей стране. Вы, в сущности, доставляете нам случай высказывать негодование и вселять воодушевление во многих новых группах, которые гораздо многочисленнее, чем пока еще являемся мы. Это влияние будет расти, ибо никогда не было возможности того служения, которое выпало на их долю. Вы никогда не сломите таких людей: они непобедимы.

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

Но хотя я, как и все остальные, готов и рад подвергаться этому испытанию, и хотя я уверен, что, если бы мы стали простыли обструкционистами, мы тем самым предоставили бы Вам случай нас пересилить, — тем не менее считаю своим долгом так поступать в тюрьме, чтобы Вы не могли злоупотреблять моей готовностью переносить наказания и чтобы Вам не удалось приурочить меня к Вашим различным прямым и косвенным способам осуществления воинской повинности в настоящем и обеспечения ее утверждения в будущем.

Чувствую, что было бы с моей стороны неправильно стараться убеждать моих товарищей-единомышленников следовать моей тактике, — я и не собираюсь этого делать. Решение, связанное с такими тяжелыми последствиями, должно вытекать из глубокого убеждения человека в том, что одним только этим путем он может оставаться верным тому духовному руководительству, сознание и проявление которого он считает более ценным, чем его собственная жизнь /…/

В настоящее время я могу встретить это новое испытание с гораздо большей уверенностью, чем если бы я так поступил сначала. Каждый человек, которого Вы схоронили в тюрьме за его верность своему сознанию добра и зла, набрался там гораздо больше упорного мужества и спокойной решимости, чем то вдохновение, которое руководило им тогда, когда он как разумный человек на воле вступил в борьбу с общественной несправедливостью /…/

Тот, в ком личное тщеславие играло, быть может, некоторую роль тогда, когда Вы впервые отправили его в тюрьму, в настоящее время проникнут совсем иным духом. Вы ему дали случай осязать в его собственной жизни единство всего того, что делает человека сильным, свободным и искренним, вместе с тем Вы заставили его почувствовать и единство всего того, что наиболее вечно в жизни мира. Вы создали из него несокрушимую силу в разрастающейся борьбе против всего того, что удаляет от свободы как отдельных личностей, так и различные классы или народы.

Какое бы ни было в настоящее время Ваше мнение об отказывающихся по совести от военной службы, я уверен, что ничего, кроме добра, не может выйти из искренней попытки объяснить Вам побуждения и причины, вызывающие поступки этих людей.

Уважающий Вас

Клиффорд Аллен,

18 мая 1917 г.

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

К. А. Шестопёров —

военно—полевому прокурору Юго—западного фронта

генералу С. А. Батогу.

‘Глубокоуважаемый Сергей Александрович!

Вполне уважая Вас как человека, который поступает так, как находит нужным и как велит ему долг, я приношу Вам свое извинение за ту или те неприятности, какие Вам может причинить это мое письмо, зная Ваше ко мне расположение. Но, когда Вы узнаете мое душевное удовлетворение, что, наконец, после долгих лет религиозных исканий и тяжелых душевных переживаний я нашел истинный путь жизни, по которому должен идти, то не огорчитесь за меня. Ваше же хорошее ко мне отношение дает мне право надеяться, что Вы поймёте меня, что я должен поступить так, как поступаю сейчас, — жить и работать так, как велит мне через мою совесть наш Бог, а та любовь, которую питаю к нашему народу, частицу которого ношу в себе, побуждает меня безотлагательно начать новую жизнь, и в этой жизни отдать всего себя на служение.

/…/ Я увидел все ошибки своей прежней жизни, из которых главная — это та, что я жил, противясь воле Бога, и этим противлением Его воле приносил ужаснейший вред тем людям, которые со мной сталкивались на жизненном пути, а тем самым вредил всей жизни.

Я увидел, что все те люди, с которыми я встречался, несмотря на бьющую порой в глаза темную сторону, таят в себе источники светлой, божественной частицы, которая светится в их душах и только ждет усилия воли этих людей, чтобы из теплящейся прекрасной искорки превратиться в сильное пламя любви, той силы, которая только одна и может создать людям счастливую жизнь и осуществить идею царствия Божия на земле.

Вся моя предшествующая государственная и общественная службы и весь жизненный опыт теперь с особой яркостью предстали предо мной, и я увидел, что та государственная власть, на служение которой я отдал лучшие годы своей жизни, веря, что она служит благу народа, для цели строительства государственной жизни пользовалась очень часто невежеством людей и во имя объявлениях ею возвышенных целей принуждала одного человека видеть в другом своего врага и — оправдала и поощряла всякие чинимые им друг другу жестокости.

И вот, я увидел ясно, что тот путь, по которому я иду, — ложный путь, что стоять на страже государственной власти, покоящейся на насилии и использующейся в большинстве случаев для скорого созидания будто бы счастливой жизни, темными сторонами человеческой души, — я не могу, т. к. мой внутренний голос, голос совести, властно указывает мне мои обязанности — для блага людей исполнять только волю одного Бога и работать только в той области, где во всей полноте будет использована исключительно прекрасная, чистая сила человеческой души.

Выпуск 4.

———————————————————————-

АРХИВ

———-

Мне возражали и будут возражать, говоря, что государственная власть преследует возвышенные и чистые цели, что она преследует исключительно благо народа. Но факты политической жизни, особенно последнего времени, разве не опровергают эти возражения?

Как бы возвышенны и истинны ни были цели государственной власти, они никогда не могут оправдать безумного и жестокого избиения и убийства людей, благодаря которым и достигаются эти цели, — причем, главным образом избиваются и уничтожаются наиболее несчастные, невежественные люди и более доверчивые в своей сердечной простоте к тем, кто наименее их любит и думает об их счастье и благополучии, а только сулит им всякие блага, и к тем, которые смотрят на этих людей как на грубую силу, могущую помочь им в достижении ихних, очень часто честолюбивых мечтаний. А кому неизвестно, что эта сила потом презирается теми же, которым она оказала существенную услугу? И опять — унижение человеческой личности.

Мне не раз говорили: ‘Пусть погибнет 1000 темных невежественных людей, но 10000 умных будут благоденствовать’. На это я отвечал вопросом: ‘Где же то уважение к человеческой личности, где, хотя бы путь к достижению того, обещанного государственной властью, счастья людям?’ Ответа я, конечно не получал.

А как создается государственная власть? Опять политическая жизнь любого государства, и особенно политическая жизнь нашей бедной Родины ярко указывает, что эта власть создается на неправде и насилии, и в жертву этой власти приносятся самые святые чувства, и люда становятся в такие жизненные условия, в которых человек, особенно с неустойчивой психикой и с недостаточно развитым моральным чувством, отравляет свою душу злобой, жестокостью, убийством.

И этими то силами человеческой души и пользуется государственная власть, укрепляющая своё могущество и стремящаяся для какой-то несуществующей личности создавать условия свободного существования и развития, и поднять эту несуществующую человеческую личность на особый пьедестал, — а тысячи и сотни тысяч забитых невежеством, нуждою и горем людей принести легко в жертву плоду своих матерей.

Пережив в сильных душевных муках все несоответствие между задачами, которые поставила себе государственная власть, и средствами их исполнения, которыми была поругана и унижена человеческая личность, я, вполне отдавая себе отчет в своих действиях, не нахожу возможным по своим религиозным убеждениям оставаться на военной и вообще на государственной службе, о чем Вам как прокурору и сообщаю.

Посылаю Вам то предписание, на основании которого я должен явиться к Вам 30 декабря 1917 года.

Временно я буду жить в Немирове Подольской губ. О перемене своего адреса немедленно Вас уведомлю.

Примите уверения в глубоком к Вам уважении. Преданный Вам

Н.Шестоперов.’ 23.12.1917 г.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

Л.Н.ТОЛСТОЙ

ИЗ КНИГИ

^‘ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ ^‘

Истинная жизнь происходит не там, где совершаются большие внешние изменения, где передвигаются, сталкиваются, дерутся, убивают друг друга, а она происходит только там, где совершаются чуть-чуточные, незаметные изменения: в душах людей.

———-

Бог живет во всяком человеке. И нет той души, в которой не могло бы пробудиться сознание Его. Пробудившееся же сознание неудержимо влечет человека к единению с Богом, и людьми.

———-

Только поговори с человеком, вглядись хорошенько в его глаза, и ты почувствуешь, что ты родня, ему, что ты как будто прежде, давно знал его. Отчего это? Оттого, что то, чем ты живешь, одно и то же в тебе и в нём, и во всех людях.

———-

Отчего так тяжело бывает несогласие с другим человеком и еще тяжелее нелюбовь другого человека? Оттого, что мы все чувствуем, что то, что в нас делает нас людьми, одно во всех. А вот мы, не любя других, расходимся с тем, что одно во всех, расходимся сами с собой.

———-

Для того, чтобы было легче жить с каждым человеком, думай о том, что у тебя общего, одинакового с ним, а не о том, что у тебя отдельного и разного.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

Если человек думает, что его жизнь в его личности, и живет только для себя, то он неизбежно страдает. Стоит ему понять, что то, чем он живет, одно во всех людях, и страдание не только облегчается, но он узнает лучшее благо мира: любовь к людям и их любовь к себе.

———-

Мы, люди, должны понимать, что все мы — дети одного Отца, призванные выполнять, здесь, на земле, один общий закон, что каждый из нас должен жить не для себя, а для других, что цель жизни не в том, чтобы быть более или менее счастливым, а чтобы самому становиться и другим помогать быть белее добродетельными, что бороться против несправедливости и заблуждения всюду, где бы мы их ни встречали, есть не только наше право, но и наша обязанность, — обязанность всей нашей жизни, пренебрегать или нарушать которую мы не можем, не впадая в тяжкий грех.

/Мадзини/

———-

Человек, понимающий смысл в назначенное время жизни, не может не чувствовать свое равенство и братство с людьми не одного своего, но и всех народов.

Не раз видел я под Севастополем, когда во время перемирия сходившиеся солдаты русские и французские, как они, не понимая слов друг друга, все-таки дружески улыбались, делая знаки и похлопывая друг друга по плечу или брюху. Насколько люди эти были выше тех людей, которые устраивали войны и внушали людям, что они не братья, не одинаковые люди, а враги, потому что члены разных народов.

———-

Ни один человек не может быть ни орудием, ни целью. В этом состоит его достоинство. И как он не может располагать собою ни за какую цену /что было противно его достоинству/, т. е. он обязан в действительности признавать достоинство человеческого звания в каждом человеке и потому должен выражать это уважение по отношению к каждому человеку.

/Кант/

———-

То, что делают родители над детьми, воспитатели над воспитанниками, правители над управляемыми, силою заставляя их повиноваться, это — то же самое что делают над деревьями, когда их постригают или сгибают на них ветки. Деревья только на время принимают тот вид, который им хотят дать, а потом опять растут так, как это свойственно их природе.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

Про какое бы ни подумать материальное общее бедствие людей нашего времени, поищите его корни. Оно — в суеверии о том, что одни люди могут устраивать жизнь других.

———-

Устраивать жизнь других людей можно только насилием, а насилие не устраивает, а расстраивает жизнь людей. А потому один человек или несколько людей не могут устраивать жизнь другого человека или других людей.

———-

Добро с того момента, когда оно предписано, становится злом с точки зрения истинной нравственности, с точки зрения человеческого достоинства и свободы. Свобода, нравственность и достоинство человека заключается в том, что он делает добро не потому, что это ему предписано, но потому, что он признает его, стремится к нему, любит его.

/Бакунин/

———-

Мы так привыкаем думать, что одни люди могут устраивать жизнь других людей, что распоряжения одних людей о том, как другие должны верить или поступать, нам не кажутся странными. Если люди могут делать такие распоряжения и подчиняться им, то это только потому, что люди эти не признали в человеке то, что составляет сущность всякого человека! Божественность его души, всегда свободной и не могущей подчиняться ничему, кроме своего закона, т. е. совести, закона Бога.

———-

Суеверие устройства человеческого общества насилием тем ужасно, что оно преемственно. Люди, выросшие в насильническом устройстве, уже не спрашивают себя, нужно ли, законно ли оно, а признают его как нечто неизбежное, без которого жизнь немыслима.

———-

Суеверие о том, что одни люди могут устраивать жизнь других людей, т. е. насилием устраивать ее, тем особенно вредно, что люди, подпавшие этому суеверию, перестают различать добро от зла. Если можно для хорошего устройства забирать людей в солдаты и велеть им убивать братьев, то нет уже никакого божеского закона, и все можно.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

Какие бы беды ни происходили от людских грехов и страстей, законами, основанными на государственном насилии, нельзя исправить это зло, потому что, до тех пор, пока человек подчиняется не своей совести, а другим людям, совесть его не действует в нем.

———-

Ничто так не мешает улучшению жизни людей, как то, что они хотят улучшить свою жизнь делами насилия, насилие же людей над людьми более всего отвлекает людей от того одного, что может улучшить их жизнь, а именно — от того, чтобы люди сами старались становиться лучше.

———-

Может ли быть что-нибудь нелепее того, что человек имеет право убить меня, потому что он живет на той стороне реки, и что его государь в ссоре с моим, хотя я и не ссорился с ним?

/Паскаль/

———-

Много злого делают люди рада себялюбия, самые же опасные злодеяния делаются людьми ради государства. И что удивительное всего, это то — что люди, — делающие эти хитрости, обманы, шпионства, поборы с народа и ужасные смертоубийства — войны, гордятся своими злодеяниями.

———-

Обитатели земной планеты находятся еще в таком состоянии нелепости, неразумия, тупости, что каждый день читаешь в журналах цивилизованных стран обсуждение дипломатических отношений глав государств, имеющих целью союзы против предполагаемого врага, приготовление войн, при которых народы позволяют своим руководителям располагать ими, как скотом, ведомым на бойню, как будто не подозревая того, что жизнь каждого человека есть его личная собственность.

Обитатели этой странной планеты все воспитаны в убеждении, что есть народы, границы, знамена и все имеют такое слабое сознание человечности, что это чувство совершенно исчезает перед представлением отечества.

/Фламмарион/

———-

Все бедствия, неразрывно связанные с государством, постоянно увеличиваются вместе с расширением его пределов и, напротив, уменьшаются с их сужением.

———-

Выпуск 4.

———————————————————————-

Если бы мои солдаты начали думать, ни один не остался бы в войске.

/Фридрих II/

———-

Как часто встречаешь людей, возмущающихся против войны, тюрем, насилия и вместе с тем, постоянно участвующих в тех самых делах, которые они осуждают.

Человек нашего времени не может достаточно внимательно исследовать цели и приложения тех, кажущихся невинными, дел, которые он делает, если он хочет жить нравственной жизнью. Как, съедая котлету, человек должен знать, что эта котлета есть тело убитого барашка, отнятого у матери, так точно и жалование на оружейном, пороховом заводе, или за службу офицером, или чиновником по сбору податей, он должен знать, что деньги, которые он получает, он получает за то, что содействует приготовлению к убийству или тому, чтобы отбирать у бедных людей произведения их труда, и что участие его в этих делах есть дело дурное, безнравственное, хотя и скрытое.

В наше время самые большие и вредные преступления не те, которые совершаются временами, а те, которые совершаются хронически и не признаются преступлением.

———-

Помни, что в каждом человеке живет тот же дух, какой живет в тебе, и потому не только люби, но чти как святыню душу каждого человека так же, как и свою душу.

———-

Ребенок встречает другого ребенка, какого бы он ни был сословия, веры и народности, одинаково доброжелательной, выражающей радость улыбкой. А между тем, взрослый человек, который должен бы быть разумнее ребенка, прежде чем встать в какие бы то на было отношения с человеком, уже соображает, к какому сословию, вере, народу принадлежит встречный, и соответственно его сословию, вере, народности, так или иначе обходится с человеком. Недаром говорил Христос: будьте, как дети.

———-

———————————————————————-

СОДЕРЖАНИЕ:

Стр.

ВЫПУСК 1.

Толстой о толстовстве. Письмо к П.Редферну 3

П.Салимонов. ‘И ничто не укрыто от теплоты его’ /Пс.18:7/ 4

Г.Мейтин. ‘Исповедую ненасилие’ 6

Из зарубежной прессы. Журнал канадских духоборов 12

ВЫПУСК 2.

Из почты ‘ЯП’ 14

Л.Н.Толстой. Из доклада, приготовленного для конгресса

мира в Стокгольме 15

Р.Фолльро. Отрывки из книг и речей 18

ВЫПУСК 3.

И.И.Горбунов-Посадов ‘Табачные листья’ 20

Г.Мейтин. ‘Шаг с надеждой’ 24

Мартин Лютер Кинг. ‘Любя врагов своих’ 30

ВЫПУСК 4.

Клиффорд Аллен — Ллойд-Джорджу 35

Н.А. Шестоперов — генералу А.С.Батогу 39

Л.Н. Толстой. Из книги ‘На каждый день’ 41

—————-

———————————————————————-

АДРЕС РЕДАКЦИИ:

Тел.

РЕДАКТОР: Георгий Мейтин

———————————————————————-

ДАЙДЖЕСТ

журнала

‘ ЯСНАЯ ПОЛЯНА ‘

за 1988 год

ИЗ ВЫПУСКА ПЕРВОГО

ИЗ ВЫПУСКА ВТОРОГО

ОТРЫВКИ ИЗ КНИГ И РЕЧЕЙ

ИЗ ВЫПУСКА ТРЕТЬЕГО

ШАГ С НАДЕЖДОЙ

ЛЮБЯ ВРАГОВ СВОИХ

ИЗ ВЫПУСКА ЧЕТВЕРТОГО

От редакции

Читайте также:

^‘ ЯСНАЯ ПОЛЯНА ^‘