Дачные страсти, Брюсов Валерий Яковлевич, Год: 1893 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 18 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Брюсов Валерий Яковлевич.

Дачные страсти.

Пьеса в одном действии.

Действующие лица:

Владимир Александрович Финдесьеклев, молодой поэт.

Альфонс Пудович Гитарин, 22-ух лет.

Иван Иванович Обедов, лицо без определённых занятий.

Игнатий Петрович Козлов.

Лидия Валериановна, его жена.

Мэри, старшая

} их дочери.

Таля (Наталия), младшая

Горничная.

Сад при даче Козловых. Прямо группа деревьев и скамейка. В глубине, справа от сцены, калитка. Ход к даче налево.

Мэри, Таля, Лидия Валериановна.

Лидия (ещё за сценой). Чай накройте на террасе!

Голос горничной. А к чаю что прикажете подать?

Лидия. Возьмите молока и положите свежего варенья!

Таля. Maman (матушка), к чаю надо бы рому или коньяку!

Мэри. А, да, да! Он говорил, что любит чай с ромом.

Таля. И надо поторопиться: мы его звали к семи часам.

Лидия. Сегодня вы что-то особенно хлопочете!

Таля. Ещё бы! У его отца два каменных дома в Москве да имение в Тамбовской губернии.

Лидия. Таля! Нехорошо!

Мэри. Она всегда, maman, такие гадости говорит. Мне, например, просто приятно быть с ним знакомой, разговаривать, танцевать.

Таля. Ну, танцует-то он плохо, и притом вовсе не держит!

Мэри. Это он тебя, может, не держит, а меня даже очень крепко.

Лидия. Taisez-vous! (Замолчи!). Видишь ли, Мэри, конечно, я очень рада, когда ты веселишься по-детски, ну там, гуляешь, танцуешь, Но ведь надо подумать и о будущем.

Мэри. Maman, это так прозаично!

Лидия. Жизнь есть проза, мой друг. Тебе двадцать первый год, ты можешь остаться старой девой. Приданого ведь за вами нет.

Таля. Вы не беспокойтесь, maman! Замуж-то нам и самим хочется.

Лидия. Натали! Я не с тобой говорю.

Таля. Да что ей говорить! Она всё равно ничего не сумеет. Вот я у неё отобью этого Финдесьеклева.

Лидия. Да замолчи, гадкая девчонка! Ты вот лучше бы о Гитарине подумала!

Таля. Он такой противный!

Лидия. Очень красивый молодой человек и, кажется, с состоянием. Во всяком случае, на хорошем месте.

Таля. Он мне надоел, а толку от него никакого не будет.

Лидия. Как не будет? Это уже твоё дело позаботиться, что бы был толк. Даром, что ли. Я всякие вечера устраиваю, кормлю да пою? Гитарин-то в стакан чаю три куска сахару кладёт, а сегодня вот ещё за ромом просил послать!

Таля. Поезд пришёл. Вот papa (отец) идёт!

Те же, Козлов и Обедов, затем Гитарин.

Козлов (нагруженный коробками и кулёчками). Ух, матушка, просто духу не переведу! Точно без пяти в шлеме остался (термин карточной игры).

Лидия. Здравствуйте, здравствуйте, Иван Иванович! Всё привезли, о чём я говорила?

Козлов. Всё, матушка, всё! Вот колбаса, вот духи, вот мазь от клопов…

Лидия. Ботинки мне переменил?

Козлов. Фу, ты — пропасть! Переменить-то и забыл!

Лидия. О чём же вы, Игнатий Петрович, думали?

Козлов. Захлопотался, матушка! А тут карточка в руках. Ну, думал, дело и сделано.

Лидия. А перчатки мне о шести пуговицах привёз?

Козлов. Привёз, привёз! Иван Иванович, где у вас перчатки-то?

Обедов. Вы у меня их взяли, Игнатий Петрович. Помните, в магазине-то?

Козлов. Где же они? Вот так фокус! Я их там, в магазине-то и оставил.

Лидия. Вы смеяться надо мной приехали? Изверг вы, а не муж! Завтра у нас в округе танцевальный вечер, а я без перчаток.

Козлов. Ну, обойдётся, матушка, ведь на даче!

Лидия. Извольте сейчас отправляться назад, в Москву! Слышите? Что бы я вас без перчаток и не видела!

Козлов. Ведь поезда нет, матушка! Не пешком же бежать?

Мэри. Maman, сюда идут.

Голос Гитарина. Можно войти?

Лидия. Да, входите.

Входит, раскланявшись, Гитарин.

Ах, Альфонс Пудович, пожалуйте, пожалуйте! Что это вы нас забыли? Третий день вас не видно. Надеюсь, вы проведёте вечерок у нас? Мы будем очень рады.

Гитарин. Благодарю вас. Я с удовольствием.

Обедов (Козлову). Значит, поиграем?

Лидия. Извините, если вас оставлю, но муж так устал. Его, знаете ли, так утомляет железная дорога! Мы уж нарочно снимаем дачу поближе к Москве. Пойдём, Игнаша!

Мэри, Таля и Гитарин. Потом Финдесьеклев.

Гитарин (Тале). Вы сегодня ещё очаровательнее, чем всегда.

Таля. Мне надоели ваши глупости.

Гитарин. При вас я ни о чём больше не могу говорить, как о вашей красоте.

Таля. Потому-то с вами так и скучно.

Мэри. Ах, у меня есть дело! (Уходит).

Гитарин. Наталья Игнатьевна, за что вы на меня сердитесь?

Таля. Я вовсе не сержусь. Ну, рассказывайте что-нибудь! Только что бы мне было весело!

Гитарин. Вот… Ах, вы меня совсем убили!

Таля (смеётся). Какой вы смешной!

Гитарин. Наталья Игнатьевна, я вас люблю безумно.

Таля. Не пододвигайтесь ко мне так близко, ещё увидят! Я вам сказала, рассказывайте что-нибудь!

Гитарин. Вы будете на завтрашнем балу?

Таля. Да ведь иначе со скуки помрёшь! Особенно с такими кавалерами, как вы.

Гитарин. Будет играть оркестр Александрова.

Таля. Неужели? Он такой душка!

Гитарин. Он вам нравится? Ах!

Таля. Чего вы опять вздыхаете? И как это долго время тянется! Который час?

Гитарин. Я с собой не взял часов. Вы кого-то ждёте?

Таля. А мы пригласили к себе Финдесьеклева, — знаете, с которым познакомились в парке. Ещё на последнем вечере всё танцевал с моей сестрой.

Гитарин. Это такой блаженненький? Ухаживал за Лизонькой Пустяковой и стихи ей писал?

Таля. С чего вы взяли? Вовсе он за Лизонькой не ухаживает.

Гитарин. Перестал с тех пор, как Лизоньку застали на свидании с Говорилиным.

Таля. Как с Говорилиным? Да ведь он ухаживает за Юленькой!

Гитарин. Он в двух сразу был влюблён и на прошлом балу ещё танцевал две кадрили — и третью! С Поркиной!

Таля. И что в ней находят? Букольки на лбу и платье с вырезом? Зато всегда намазанная, нарумяненная. Мужчины рады за кем угодно ухаживать.

Гитарин. Только не я, Наталья Игнатьевна. Я ваш раб до гроба.

Таля. Опять! Не трогайте моих рук!

Гитарин. Таля, милая!

Таля. Не смейте меня так называть!

Гитарин. Ведь прежде вы позволяли — почему же теперь так переменились в отношениях со мной?

Таля. Я вовсе не переменилась, всё такая же.

Гитарин. Так позвольте поцеловать… По-старому!

Таля. Отстаньте! Ещё совсем светло. (Отстраняясь, видит Финдесьеклева, который ходит у калитки). Владимир Александрович, вы здесь? Что же вы не идёте? Как вам не совестно так церемониться? У меня сердце чувствовало, что вы близко. Кажется, знакомы?

Гитарин. Немного.

Таля. Я сейчас скажу. Сестра вас всё ждала. И мама будет очень рада.

Гитарин и Финдесьеклев.

Финдесьеклев

Вот, наконец, тот край земли,

Куда мечты меня влекли.

Гитарин. Декламацией занимаетесь?

Финдесьеклев. Да… Минутная импровизация. Стихами легче выразить набежавшие мечты.

Гитарин. А с чего это они на вас набежали-то?

Финдесьеклев. Ведь вы поймёте, конечно, наслаждение быть там, где она… Дышать одним воздухом?

Гитарин. А не будет нескромностью спросить, кто это ‘она’?

Финдесьеклев. О нет! Зачем тревожить, что вечно должно остаться под мантией тайны?

Гитарин. Что вы за чушь городите?

Финдесьеклев. Вы думаете изумить меня презрением к тем заветам, где слиты и полусказаные звуки,

И музыкальные слова?

Гитарин. Вот что я вам скажу: когда я бываю пьян, то точно так же разговариваю.

Финдесьеклев. Тогда я не вижу причин, зачем бы нам теперь вести разговор с вами.

Гитарин. Да с вами только выпившим и можно толковать!

Финдесьеклев. Милостивый государь, вы, кажется, уже начинаете?

Гитарин. Ничего я не начинаю.

Финдесьеклев. Если бы не уважение к дому, где мы встретились с вами, если бы не боязнь нарушить мир чистой души её…

Гитарин. Да чьей?

Финдесьеклев. Оставьте меня! Больше я не скажу ни слова.

Гитарин, Финдесьеклев, Мэри, Таля, Лидия Валериановна и Обедов.

Таля. Это господин Финдесьеклев, Владимир Александрович.

Лидия. Очень приятно, очень приятно. Я так много слышала о вас от моих дочерей.

Финдесьеклев. Простите, что я был столь дерзок: позволил себе явиться так запросто!

Лидия. Полно, что за претензии на даче? AprХs tout (в конце концов), приятно познакомиться с молодым поэтом, подающим такие надежды в литературе.

Таля. Да, maman очень нравятся ваши стихи.

Финдесьеклев. Неужели вашего слуха достигло моё скромное имя?

Лидия. О, помилуйте! Мне приходилось читать ваши прелестные произведения.

Финдесьеклев. Виноват, именно что?

Лидия. Они были в ‘Новостях дня’…

Финдесьеклев. Ах, я в этой газете не писал!

Лидия. Я, может быть, спутала. Вы где писали?

Финдесьеклев. Я, собственно, ещё нигде не печатал своих стихов. Зачем отдавать на позорище мира муки своей мысли и грёзы своей души?

Лидия. О, конечно, конечно! Но я слышала их от дочерей.

Финдесьеклев. Своим лучшим произведением я считаю ‘Пир Сатаны’.

(Декламирует).

Где мятётся безумный хаос,

Где огонь пожираем огнём,

Словно капли чудовищных слёз

Упадали проклятья дождём.

Лидия. Ce est sharmant (прекрасно)! Восхитительно, восхитительно!

Гитарин. Оно немножко непонятно.

Таля. Уж вы-то молчали бы! Разве вы понимаете что-нибудь в поэзии? Мне всегда плакать хочется, когда я слышу стихи Владимира Александровича.

Финдесьеклев. Они писаны кровью моего сердца.

Лидия. Позвольте вас угостить чаем со свежим вареньем и деревенским молоком. Вы любите такие дачные удовольствия?

Финдесьеклев. Увы, моя душа слишком привыкла к искусственному, что бы любить простоту! Но как я завидую тем, кому она близка!

Лидия. Imaginez-vous (представьте себе), то же самое я каждый день слышу от Мэри.

Мэри. Maman…

Лидия. Не красней! О, у неё такие возвышенные чувства!

Все, кроме Обедова и Гитарина, уходят.

Гитарин и Обедов.

Обедов. Каково, братец?

Гитарин. Теперь я понимаю, теперь понимаю!

Обедов. Даже чай пить нас не пригласили!

Гитарин. Ступай, пей! Ты свой человек в доме.

Обедов. Э, братец, не в чае дело! А ведь просто внимания не обращают!

Гитарин. Вот почему она смеялась надо мной!

Обедов. Да кто, чёрт возьми?

Гитарин. Наталья Игнатьевна. Сам-то не понимаешь?

Обедов. Так вот ты из какой оперы! Ну, это, не сокрушайся! Она тут сбоку припёка.

Гитарин. А кто же?

Обедов. И на балу этот самый Финдесьеклев всё с Манькой танцевал и теперь ради неё пришёл.

Гитарин. Он-то, может быть, ради неё, а Таля к нему ластится.

Обедов. Тебе-то что?

Гитарин. Слушай, Обедов, я уж во всём признаюсь. Только никому… нет! В самом деле — никому! Мы были влюблены друг в друга.

Обедов. Я и сам, братец, не слеп, видел, как ты увивался около Наташки.

Гитарин. И она любила меня. Мы всегда вот на этой скамейке целовались.

Обедов. Чёрт вас побери, замечал я! Ну, что же? Жениться хотел?

Гитарин. Нет… Жениться — не жениться… Жениться я не хочу.

Обедов. Ну? А я уж, было, думал, ты совсем спятил!

Гитарин. Нет! Я — жениться? Нет, зачем же?

Обедов. Так чего ж ты нюни распустил? Июль месяц, скоро с дачи поедут. Не всё ли тебе равно, кто потом с Наташкой целоваться будет?

Гитарин. То есть как же это мне всё равно?

Обедов. Ты у них зимой бывать собираешься? Так ведь эдак как раз в женихи попадёшь.

Гитарин. Я не о том… А всё-таки…

Обедов. Чего там ‘всё-таки’? Дурак ты, как я погляжу. Ведь если что — так женят! А так какой интерес на свидания бегать и время терять?

Гитарин. Да ведь нравится она мне!

Обедов. И жениться хочешь?

Гитарин. Нет.

Обедов. Слушай, ты! Бери с меня пример! Вот я к маменьке пристроился, так зато ем и пью здесь чуть не каждый день.

Гитарин. Скверно это!

Обедов. Скверно-то, скверно, потому они что? Полграфина на троих подают. А всё лучше, чем ты! Манька на все услуги готова, а какого рожна тебе нужно — я даже в толк не возьму.

Гитарин. Мне теперь только бы этому Финдесьеклеву насолить!

Обедов. На это и я согласен. Выставить его рад.

Гитарин. Я его на дуэль вызову.

Обедов. И опять — дурак. Никак это вы в точку не попадёте!

Гитарин. Ну, что ж делать? Говори, коли умён!

Обедов. Чем он берёт? Тем, что богат, у отца деньги есть. Ну, и тебе надо сюда же махнуть!

Гитарин. А если в кармане одна зелёненькая?

Обедов. А три целковых есть?

Гитарин. Есть.

Обедов. Так, запомним! Мы вот что сделаем: объявим, что ты наследство получаешь.

Гитарин. Как наследство?

Обедов. Да так: от дяди, мол! Ну там, из Америки, что ли, он, мол! Они все за тобой и побегут!

Гитарин. Ведь не поверят!

Обедов. Телеграмму смастерим. Не бойся, на телеграфе знакомые!

Гитарин. А после-то ведь узнают!

Обедов. Наследство через шесть месяцев выдаётся, а тебе только бы до конца лета. Или ты жениться собираешься?

Гитарин. Нет, нет!

Обедов. Ну, так нечего и толковать! Ты вот что: пригласи в трактир — трёшница есть, сам говорил — там за полубутылкой и потолкуем. Здесь-то ведь до ужина ещё наголодаешься!

Гитарин. Я с удовольствием, если хочешь.

Обедов. Ну, брат, и пойдём! А то вон сюда идут!

Финдесьеклев. Потом Мэри.

Финдесьеклев (пробираясь и посматривая на часы). Увы, зачем в душе моей нет трепета, что испытывают другие, приходя на свидание? О, если бы моей истерзанной душе была доступна любовь! Но мои чувства слишком извращены для этого. Я — жертва своего гения. Все те, кто будет поклоняться моему имени, и не подумают о моих мучениях. Но я напомню им! Я завещаю написать на моём памятнике только два слова: ‘Он страдал’. Нет, лучше: ‘Тому, кто много страдал за человечество’. Или лучше так: ‘Невидимо для всех страдал он мучениями мира’. На эту тему и скажу речь, при жизни, в фонограф, и её воспроизведут на открытии памятника. А может, мне поставят статую при жизни? О, тогда своей речью я заставлю рыдать всё многотысячное собрание!

Появляется Мэри.

Ты ль, наконец? Тебя ли вижу я?

Одну со мной, под сенью тихой ночи.

Мэри. Ах, как мне страшно! Вдруг нас хватятся, застанут!

Финдесьеклев. О, как я страдаю, как я страдаю!

Мэри. Что с вами?

Финдесьеклев. Ты не поймёшь моих мучений. Забудь о них! Пусть эта повесть не тревожит твоей мечты!

Мэри. Владимир Александрович, мне было так страшно идти сюда!

Финдесьеклев. Дитя моё! Что страх? Он растает, как утренний снег под первым вздохом солнца.

Мэри. Владимир Александрович, вы не будете смеяться надо мной?

Финдесьеклев. Увы, я бы любил тебя, если бы моей истерзанной душе была бы доступна любовь. Но мои чувства слишком извращены для этого. А ты? Ты любишь меня?

Мэри. Ах!

Финдесьеклев. Да, ты счастлива, потому что меня любишь. Твой трепет передаётся и мне. Видишь, как улыбается луна-чаровница?

Мэри. Ведь сегодня нет Луны!

Финдесьеклев. Ну, это всё равно! Дай мне забыться!

Истомлённая агонией

Злобных дум и горьких слов,

Закачай меня гармонией,

Стройным шествием миров!

Мэри. Владимир Александрович, если бы я могла…

Финдесьеклев. Ты можешь! В тебе — источник поэзии. В следующий раз я положу у ног твоих моего Люцифера.

Мэри. Ах нет, собак-то я боюсь!

Финдесьеклев. Это не собака…

Мэри. Тогда кот?

Финдесьеклев. Это не кот и не пёс, а моя поэма. Моё творение. О, это глубокое произведение! Боюсь, что мир не поймёт его.

Мэри. Меня то же никто не понимает.

Финдесьеклев. Вообрази себе хаотическое пространство — безграничность и безвременность. Там блуждают кометы. И вот Люцифер бросается в пламя.

Мэри. Зачем?

Финдесьеклев. Как ты не понимаешь? Это порыв вечности, безумие могущества. И вот тогда разверзаются катакомбы и выходят сонмы египетских царей, фараонов. О, только мне могла прийти в голову такая мысль, Байрону и мне!

Мэри. Да!

Финдесьеклев. Я понимаю твоё смущение. Ты подавлена грандиозностью начертанной мной картины. Но не будем говорить о ней! Пока ещё творение в мечтах: оно — тайна между поэтом и небом.

Те же и Таля. После Финдесьеклев и Таля. Потом Мэри.

Таля (выскакивая из-за куста). У!

Финдесьеклев (в испуге). Ай, что это?

Мэри. Гадкая девчонка! Что ты бегаешь не вовремя?

Таля. Помешала? Ну, я не виновата! Тебя мама ищет.

Мэри. И всегда неправда!

Таля. Конечно ищет!

Мэри неохотно уходит.

Так вы, Владимир Александрович, свиданиями занимаетесь?

Финдесьеклев. Я надеюсь, Наталья Игнатьевна, что всё виденное вами вы погребёте в тайниках вашей души.

Таля. Никому не скажу. Не бойтесь! Ах, как счастлива моя сестра!

Финдесьеклев. Увы, она мне призналась, что ей тяжело здесь. Её не понимают.

Таля. Просто блажит она: целый день или спит или зевает. О, почему я такая несчастная!

Финдесьеклев. Неужели вас коснулось крыло горести? Но она минует, и судьба улыбнётся.

Под угрозами ненастья,

В день сомнений и потерь

Смело жди минуты счастья

И в грядущее поверь!

Таля. Ах, нет! Мне не на что надеяться. Знаете, Владимир Александрович, я пойду в монастырь.

Финдесьеклев. Как, в монастырь? Офелия! Что страшит вас в жизни?

Таля. Вы такой добрый, я вам признаюсь: я… Я люблю… Влюблена.

Финдесьеклев. Это счастье, а не горе. О, если бы моей истерзанной душе была доступна любовь! Но мои чувства слишком извращены для этого.

Таля. Да он меня не любит! Владимир Александрович, ведь вы очень любите мою сестру?

Финдесьеклев. Я? О да, её образ…

И как перлы в загадочной бездне морей,

Как на небе вечернем звезда,

Он со мною везде и всегда.

Таля (плачет). За что я такая несчастная?

Финдесьеклев. Что с вами, Наталья Игнатьевна? Отчего вы плачете?

Таля. Оставь меня, злой, безжалостный! Ах, я не знаю, что говорю!

Финдесьеклев. Наталья Игнатьевна! Упрёков заслуживаю я…

Таля. Ну да! Ты угадал! Угадал, я люблю тебя. Разве я виновата, что ты такой красивый, такой гениальный!

Финдесьеклев. Я? Неужели я… Неужели вы…

Таля. Ну, оттолкните меня, посмейтесь надо мной! Конечно, я этого заслужила.

Финдесьеклев. Мне смеяться над вами? Оттолкнуть вас? Верьте, что в моём сердце всегда таились дружественные к вам чувства!

Таля. Вы это говорите, что бы меня утешить.

Финдесьеклев. Верьте, что совершенно холодно встретить ваш взор невозможно:

Ты — виденье чарующих грёз

В нашем мире страданий и слёз.

Это экспромт, сейчас…

Таля. Ах, как я люблю твои стихи! Ты в прошлый раз подарил стихотворение моей сестре, а я его выучила наизусть:

Моей истерзанной души

Вы дали лебедя надежды,

И закрываются в тиши

Полуистерзанные вежды,

И чертятся огнём едва

Неповторимые слова.

Ах, как это хорошо!

Финдесьеклев. Наталья Игнатьевна, я… Я люблю вас!

Таля. Нехорошо надо мной уж так надсмехаться.

Финдесьеклев. Клянусь тебе…

Таля. Нет, не верю. Вы любите мой сестру, любите её за то, что она кончила гимназию, а я — нет. Вы боитесь, я не пойму ваших стихов.

Финдесьеклев. Таля! Теперь я чувствую, что наши души от вечности соединены прозрачными нитями созвучий. Ты одна на земле достойна моей любви.

Таля. Ты потом обманешь меня?

Финдесьеклев. О, с моей души ветхой чешуёй спадают минутные заблуждения. Как ошибался я до сих пор! Как мог не видеть алмаза души твоей?

Таля. И ты будешь всегда любить меня?

Финдесьеклев. Всегда, вечно, пока существует жизнь, и планеты блуждают вокруг лучезарного Солнца.

Таля. Милый! Ну, поцелуй в знак любви! Ах, какие у тебя страшные глаза, когда ты целуешься!

Финдесьеклев. Ты очаровательна!

Таля. Знаешь что, тебе надо отпустить бороду, что бы совсем быть поэтом. Ну, целуй ещё! Будет, будет!

Мэри (издали). Ну, теперь тебя зовёт мама! А!

Таля. Что ты, гадкая девчонка, бегаешь не вовремя?

Мэри. Это подло, низко! Этого от тебя я даже не ожидала.

Лидия (за сценой). Таля, Таля, где ты?

Финдесьеклев и Мэри. Финдесьеклев один. Потом Козлов.

Финдесьеклев. Мэри, я должен сказать тебе… Вам…

Мэри. Оставьте меня!

Финдесьеклев. Мария Игнатьевна, вы не осудите строго того…

Мэри. Моя жизнь навеки разбита.

Финдесьеклев. Когда лиловые крылья упрёка…

Мэри. Замолчите! (Уходит).

Финдесьеклев. Что происходит! Вот она жизнь, водоворот её! Меня судьба всегда бросает к пятому акту драмы. Очевидно, во мне заключается особая психическая сила. Как истерзан я всем произошедшим!

Оставьте меня одного:

Печаль моя — сердцу услада!

Я вам не скажу ничего,

А ваших речей мне не надо.

Да, я должен забыться в одиночестве, что бы понять, что совершилось. Я нашёл свой идеал. Таля, тебе все мечты с этой минуты! Прочь все мелочи жизни! Я парю на высотах чувства и не хочу, не могу, не в состоянии думать ни о чём низком. Только возвышенное может касаться меня своим крылом.

Козлов (входя). Вот где вы! Что это вас, батенька, одного-то в темноте покинули? Давайте-ка перед ужином в гусарский винт перекинемся!

Финдесьеклев. Винт?

Козлов. Да. Играете?

Финдесьеклев. ‘Винт — современный бог скучающей России’.

Козлов. Я сейчас с болваном играл. Как везло ему — ужас!

Финдесьеклев. С болваном?

Козлов. Вообразите, батенька: пришло ему зараз три коронки, одна до сеятки и две до дамы да ещё туз пик!

Финдесьеклев. Малый без козырей?

Козлов. Разумеется! Так идёте? По маленькой?

Финдесьеклев. Идёмте, идёмте!

10.

Справа входят Мэри и Таля.

Мэри. Оставь меня! Я с тобой и разговаривать не хочу.

Таля. Да ведь у тебя всё равно ничего не вышло бы, а на мне он женится!

Мэри. Я ни о чём таком даже и не думала.

Таля. Если он тебе нравится сам по себе, отбей его у меня после свадьбы! Ничуть не пожалею. У меня другом будет улан с чёрными усами.

Мэри. Мне совестно даже слушать тебя.

Таля. Ничего, мы одни! Да ведь ты и сама в десятерых влюблялась!

Мэри. Таля, как ты смеешь?

Таля. Разве не правда? Прошлое лето в двух была влюблена: в Иванова и в Петрова.

Мэри. А тебя застали, когда ты с Кошечкиным целовалась. Ты только тем и берёшь, что всем на шею вешаешься. Больше-то в тебе ничего интересного и нет.

Таля. Да ты что городишь? Лицом не больно-то, а если первой гимназию кончила — так уж все перезабыла.

Мэри. А ты и не кончила!

Таля. Ну, а теперь ты ведь, как и я, кроме ‘Новостей дня’ ничего не читаешь!

11.

Мэри, Таля, Обедов и Гитарин.

Обедов. Это мы! Это мы!

Таля. Что случилось?

Обедов. Ещё не ужинали?

Таля. Нет. Да в чём дело?

Обедов. Надо заготовить шампанского, чёрт возьми!

Таля. Вы и так, Иван Иванович, кажется, выпили лишнего.

Обедов. Я пьян. Чёрт побери, да! Я — пью, но ради друга!

Таля. Да говорите толком!

Обедов. Мы только что получили телеграмму. Вчера скончался дядя моего друга и…

Таля и Мэри. И?..

Обедов. И оставил ему своё состояние: два миллиона долларов и золотые прииски.

Таля. Два миллиона…

Мэри. И золотые прииски…

Обедов. Два миллиона долларов и золотые прииски в Калифорнии.

Таля. Альфонс Пудович, правда это?

Гитарин. Вот телеграмма-с!

Таля (читает). ‘Калифорния. Вчера умер Джон Смит. Наследство Альфонсу Гитарину’. Откуда же вы узнали про два миллиона и прииски?

Обедов. Из письма. Ещё письмо получили. Оно, того, дома осталось.

Мэри. Поздравляю, Альфонс Пудович!

Обедов. Два миллиона и прииски! К чёрту всё! Теперь, Альфонс, ты можешь построить себе дворец из мрамора и ездить один на пятнадцати лошадях сразу.

Таля. Да что же вы молчите, Альфонс Пудович?

Гитарин. Я подавлен-с, такой случай…

Обедов. Ура, Альфонс! Идём, надо сообщить сию весть милейшей Лидии Валерьяновне и любезнейшему Игнатию Петровичу. Ура!

12.

Таля и Мэри. Таля одна. Потом Лидия Валериановна.

Мэри. А! Что, взяла? Вот и прогадала!

Таля. Оставь меня, пожалуйста в покое! Не твоё дело.

Мэри. Не вешалась бы на шею Финдесьеклеву, иное бы было дело!

Таля. Я пошутила с ним, а ты уж Бог знает что воображаешь!

Мэри. Да, пошутила! И я немного понимаю.

Таля. Ничего не понимаешь! Убирайся от меня!

Мэри. Ухожу, ухожу.

Таля (одна). Как же быть? Неужели в самом деле два миллиона и прииски? Как же сравнивать с какими-то двумя домами и имением? К тому ж, верно, ещё всё это заложено! Да и сам Финдесьеклев — такой дурак, а Гитарин… Если и надоедлив немножко, всё же очень милый кавалер и гораздо умнее. Ну, что из того, если я посмеялась сегодня над ним: он так влюблён, что всё простит.

Лидия (поспешно входя). Таля, Таля!

Таля. Я здесь, maman!

Лидия. Ты уже слышала?

Таля. Слышала, maman.

Лидия. Таля, он прежде за тобой ухаживал. Пока ему не успели вскружить голову, надо… Ну, ты понимаешь… Il faut (как следует)…

Таля. Maman, я сегодня с ним поссорилась.

Лидия. Какие глупости! Если постараешься, ты всегда сумеешь увлечь его. Подумай, четыре миллиона и прииски!

Таля. Два миллиона, maman.

Лидия. Мне Иван Иванович сказал, что четыре. Я сейчас постараюсь привести его сюда и оставить вас вдвоём. Не забывай, Таля, ведь мне так тяжело было воспитывать вас! А как дорого стоят ваши туалеты! Et votre pauvre pХre (и ваш бедный отец), он так устал работать!

Таля. Ах, maman, миллионы и прииски!

Лидия Валериановна уходит.

13.

Таля одна. Потом Лидия Валериановна, Гитарин и Обедов с фонарём.

Таля. Миллионы и прииски! Зимой будем жить в Петербурге, а на лето уезжать за границу. Гостинную я сделаю синей, а будуар — розовым. Мы будем принимать по четвергам, а бывать у нас будет только высший свет. И все будут ухаживать за мной — офицеры, уланы, но я буду суровой: ‘Monsieur (господин), вы забываете, — я замужем’! А если ухаживать будет Александров? Ах, ну для него одного можно сделать исключение! Какие у него глаза, особенно когда он смеётся! Вот будут завидовать-то Юленька и Лизонька Пустяковы!

Лидия (вводя остальных). Вот сюда, Альфонс Пудович! Там сейчас всё приготовят. Нет, нет, не отказывайтесь: мы должны поздравить вас шампанским! А, здесь и Таля! Садитесь, Альфонс Пудович, повесьте здесь фонарь! Вот так!

Гитарин. Мне, право, совестно. Вы так заботитесь!

Лидия. Ах, оставьте! Мы так рады, что вы прямо к нам. Вы наш близкий знакомый. Таля, например, уж прямо считает вас за одного из своей семьи. Кстати, это ваш дядя с отцовской стороны или с материнской?

Гитарин. С отцовской… То есть с материнской, — обеих-с.

Обедов. С материнской. Он муж его тётки — Джон Смит.

Лидия. И давно он уже в Америке?

Гитарин. С рождения.

Обедов. Сорок лет назад он был в России и познакомился с сестрой его матери, затем овдовел.

Лидия. Откуда же он знал вас, Альфонс Пудович?

Обедов. А он приезжал! Вот он в прошлом году приезжал.

Лидия. Скажите, в прошлом году! Что же, он уже стар был?

Гитарин. Стар-с.

Обедов. Развалина! Еле ноги волочил.

Лидия. Как же он решился ехать из Америки?

Обедов. Из любви к нему. Он его так любил, так любил! Бывало, эдак скажет мне: ‘Джон, понимаешь ты, как я люблю Альфонса? Нет, — скажет, — чёрт побери, ты не понимаешь’!

Таля. Да ведь вы только в этом году познакомились с Гитариным.

Обедов. Э, нет! Мы возобновили знакомство. Я знал Альфонса ещё мальчиком. В одной рубашонке без штанов передо мной бегал.

Лидия. Иван Иванович!

Обедов. От любви говорю, Лидия Валерьяновна, честное слово, от любви! А у дяди была ещё собака, и он её на золотом шнурке водил, это так у них в Америке принято. Я всё знаю, мы ведь приятели были.

Таля. А вы любили дядю?

Гитарин. Любил-с.

Таля. Да что вы такой расстроенный?

Гитарин. Неожиданность! Вдруг такая перемена в судьбе!

Таля. Вы сами переменились. Скоро нас просто забудете. Где уж! Может быть, за границу уедете?

Гитарин. Наталья Игнатьевна, как вы можете так говорить? Кажется, вы знаете мои чувства.

Лидия. Извините, Альфонс Пудович, я пойду поторопить прислугу! (Делает знак Обедову).

14.

Таля и Гитарин. Потом Мэри.

Таля. Я всё-таки боюсь, что из-за этого наследства всё изменится… И вы изменитесь…

Гитарин. Я-то не изменюсь! А вот вы изменились по отношению ко мне.

Таля. Да я просто не знаю, как с вами разговаривать: вы теперь миллионер!

Гитарин. Нет, не теперь, а тогда, помните?

Таля. Ах, что вы за пустяки говорите! Неужели вы на это обратили внимание?

Гитарин. Наталья Игнатьевна, вы так жестоко смеялись надо мной!

Таля (смеётся). Вот не ожидала, что вы такой! Дожидаясь гостей, я позволила себе пошутить с вами, а вы уж и обиделись.

Гитарин. Пошутить? Не в шутку ли вы и засматривались на этого Фин… Десь… Как его?

Таля. Так вы ревнуете?

Гитарин. Ну да! Мне было больно, я ревновал.

Таля. Ревнуете? Значит, вы ещё любите меня?

Гитарин. Ведь я говорил это тебе, Таля, а ты смеялась надо мной!

Таля. Ну, прости, милый! Я не думала, что тебя это так огорчит.

Гитарин. Таля, я твой раб!

Таля. А мне было так страшно: я думала, вдруг, с получением наследства, он и смотреть на меня не станет!

За кулисами видна подсматривающая Мэри.

Гитарин (целуя). Милая, как ты можешь так говорить? Я люблю тебя больше жизни.

Таля. И всегда будешь любить?

Гитарин. И до смерти и после неё. О моя богиня! А ты, скажи, ты любишь меня?

Таля. Ах, мне совестно!

Гитарин. Нет, скажи! Теперь ты должна сказать.

Таля. Я… Если maman… Я согласна быть твоей женой.

Гитарин (про себя). Женой! Чёрт возьми! (Вслух). Что задумывать о будущем, Таля!

Таля. Но ведь ты всегда будешь меня любить?

Гитарин. Ну да, всегда. Однако, Таля, это ты не ради моего наследства так говоришь?

Таля. Как ты смеешь так обо мне думать? Оставьте меня! Вы меня оскорбили.

Гитарин. Таля, Таля…

Таля. Да если бы у тебя ничего не было, вот если бы сейчас оспорили это завещание дяди, — я рада была бы делить с тобой радость и горе.

Гитарин. И это правда? Таля, я верю тебе. Я должен тебе признаться во всём видишь ли…

Поцелуй.

15.

Те же, Финдесьеклев и Мэри, которая тотчас же исчезает.

Финдесьеклев. Так это правда?

Гитарин. Чёрт возьми!

Таля. Альфонс, спаси меня!

Финдесьеклев. Так вот ваши клятвы? Теперь я понимаю. Полчаса назад…

‘О женщины, ничтожество вам имя’!

Таля. Что я за несчастная! (Плачет).

Финдесьеклев. Вы надсмеялись над святыней души поэта, вы оскорбили святое святых его чувств. О, если бы вы поняли, что совершили, то рыдали бы у ног моих!

Гитарин. Не кричите! Соседи могут услышать.

Финдесьеклев. А вы, вы! Крокодил под маской человека! Завтра я пришлю вам своих секундантов!

Гитарин. Оставьте меня в покое!

Финдесьеклев. Нет! Я не оставлю этого! Ты не уйдёшь от справедливой мести! Я в лицо бросаю тебе звание подлеца! Вы — подлец!

Гитарин. Позвольте, это уж слишком! Где тут урядник живёт? Прямо протокол!..

16.

Те же. Лидия Валериановна и Обедов. В глубине Мэри.

Таля. Мама, мама, меня оскорбляют!

Лидия. Владимир Александрович, что с вами? Успокойтесь!

Финдесьеклев. Прочь! Прочь от меня, чудовище с зелёными глазами! Василиск, развращающий дочерей своих!

Лидия. Вы с ума сошли? Вы забываетесь!

Финдесьеклев. Вы недостойны развязывать ремень у сапога моего, а осмелились смеяться надо мной. Вы…

Лидия. Извольте выйти вон!

Обедов. Чего ты, брат, в самом деле разорался? Вон ступай!

Финдесьеклев. Да, я уйду. Прозрачным ли струнам души поэта место там, гд5е предпочтены Обедовы?

Обедов. Вон, говорят тебе! Чёрт побери, здесь не безобразничают!

Финдесьеклев. Оставьте меня! Я сам уйду.

‘Пойду искать по свету,

Где оскорблённому есть чувству уголок’…

17.

Те же без Мэри и Финдесьеклева. Потом Козлов.

Гитарин (вслед Финдесьеклеву). ‘Карету мне, карету’!

Лидия. Какой скандал! Какой скандал! Все слышали.

Таля. Мама, мы любим друг друга. Альфонс Пудович просил моей руки, и я… Я согласилась, мама.

Лидия. Какой удар! Таля, дитя моё, я этого не ожидала от тебя. Вы, милостивый государь, я вас знала за благородного, честного молодого человека. Зачем было волновать юную душу неопытной девушки? Не лучше ли было обратиться к нам? Но, впрочем, s’est fait (свершилось). В принципе, я за свободу чувства. Никогда я не позволю себе налагать оковы на сердце дочери. (Тронутая). Дети мои, благословляю вас, будьте счастливы!

Гитарин. Я-с… Я, собственно, не могу жениться.

Лидия. Ах!

Таля. Как?

Гитарин. Я-с не могу жениться. Я… Я уже обручён-с.

Лидия. Как уже обручены? С кем обручены?

Гитарин. Право же обручён. Я даже в двух местах обручён.

Лидия. Что за пустяки! Ведь вы любите Талю?

Таля. Ты любишь меня, Альфонс?

Гитарин. Люблю-с.

Лидия. Так вот, вы получили наследство, а с деньгами можно даже с женой развестись. Зачем же жениться на той, кого не любишь?

Гитарин. Я не могу-с… Потому что у меня… У меня нет-с денег.

Лидия. Но они будут! Шесть миллионов и золотые прииски.

Гитарин. Нет-с, это не я… Это вот он всё выдумал. Никакого наследства нет, мы сами телеграмму написали.

Таля. Ах, maman!

Лидия. Что же вы думаете? И на вас управа найдётся! (Кричит). Я в суд подам, я за честь дочери ничего не пожалею!

Гитарин. Это вот всё он, не я-с!

Лидия. Что ж это делается? Опозорили нас перед всеми соседями! Я ли не одного желала: счастья дочерей? Выбирая жениха, искала не богатства, а человека. А она, бедный голубок! Ведь она краснела только, разговаривая с мужчиной! Ведь она была просто сама невинность! За что же мы так наказаны? (Плачет).

Обедов. Что, брат, видно, от ворот поворот вдоль по улице?

Входит Козлов.

Козлов (издали). Идёмте ужинать, господа! А там в винт сыграем. Я уж карты приготовил.

Лидия (вдруг очнувшись). Изверг вы рода человеческого! Аспид! Истукан бесчувственный.

Занавес.

1893 г.

Источник текста: Боцяновский В. Ф., ‘Звезда’, No 10 — 11, 1939 г.

Брюсов Валерий Яковлевич.

Дачные страсти.

Читайте также: