Дача на Рейне. Том первый, Ауэрбах Бертольд, Год: 1868 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 479 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Б. АУЭРБАХЪ.

ДАЧА на РЕЙН

РОМАНЪ ВЪ ПЯТИ ЧАСТЯХЪ.

Съ предисловіемъ И. С. Тургенева.

ПЕРЕВ. СЪ НМЕЦ.

<Переводъ съ рукописи.>

ТОМЪ ПЕРВЫЙ.

Часть I и II.

Изданіе ‘Встника Европы’.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
1869.

ОГЛАВЛЕНІЕ ПЕРВАГО ТОМА.

Предисловіе И. С. Тургенева

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Книга первая

I. Видніе съ крыльями

II. Противъ теченія

III. За новымъ виномъ

IV. Непохожіе товарищи

V. Старый баронъ и красавица барыня

VI. Холодная закуска

VII. Освтившая молнія

VIII. Двойная исповдь

IX. Разсказъ Эриха

X. Добрый гость

XI. ‘Медуза’ и ‘Побда’

XII. Frau Aventiuro

Книга вторая.

I. Утро въ Эдем

II. Пойманная стрла

III. Поднято знамя

IV. Предложеніе и спросъ

V. Новый баловникъ и новый учитель

VI. Заработанный кусокъ хлба и гугенотское счастье

VII. Экзаменъ, оканчивающійся смхомъ

VIII. Глаза раскрываются

IX. Загадка въ сумеркахъ

X. Свтлый день и мрачные вопросы

XI. Предметъ гордости Зонненкампа

XII. Внутренность дома и сердца

XIII. Сатану длаютъ ручнымъ

XIV. Соперникъ

Книга третья.

I. Подземные толки

II. Воскресный обдъ

III. Міръ снаружи

IV. Евангельское слово о богатомъ юнош

V. Добрый товарищъ

VI. Третій

VII. Первая роза на открытомъ воздух

VIII. Я служу

IX. Двойное спасеніе

X. Практическая натура

XI. Ищи способа добывать деньги

XII. Въ веселомъ городк

XIII. Опять одинъ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Книга четвертая.

I. Борьба въ дтскомъ сердц

II. Зеленая втка

III. Геркулесъ въ парикмахерской

IV. Горькій миндаль

V. Корыстная душа

VI. Ловкій маневръ

VII. Новый наставникъ

VIII. Валаамъ

IX. Борьба съ горемъ дтскаго сердца

X. Предоставленный самому себ

XI. Роландъ, гд ты?

XII. Ночные звуки

XIII. Ландышъ

XIV. Новый сынъ

XV. Экстренный поздъ

XVI. Наконецъ, мы его нашли

Книга пятая.

I. Наверху

II. Ночные голоса

III. Прежніе люди въ новомъ вид

IV. Неудавшееся предпріятіе

V. Таинственная любовь

VI. День безъ занятій

VII. Нашъ другъ Кнопфъ

VIII. Прогулка на свобод

IX. Антоній

X. Роланда манитъ вдаль

XI. Виноградъ цвтетъ и наливается

XII. Радости и печали на охот

XIII. Освжающій напитокъ, прекрасное пніе и новая слава

XIV. Ближній

XV. Между небомъ и землей

XVI. У добраго сосда

XVII. Что называется формировать человка

XVIII. Посторонній глазъ начинаетъ подмчать

XIX. Неопредленныя стремленія

XX. Вторженіе въ чужія владнія

XXI. Научись понимать зло

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Новый романъ писателя съ талантомъ, подобнымъ таланту Бертольда Ауэрбаха, также мало нуждается въ рекомендаціи передъ русской публикой, какъ и передъ собственной, германской. Слава его упрочена и имя его стало дорогимъ у насъ, какъ и въ Англіи, въ Америк, во Франціи. Но да будетъ позволено мн, какъ старинному пріятелю автора, воспользоваться появленіемъ его послдняго произведенія въ русскомъ перевод, чтобы бросить бглый взглядъ на его прошедшую дятельность.

До сихъ поръ не изгладилось въ Германіи впечатлніе, произведенное его знаменитыми разсказами изъ Шварцвальдской деревенской жизни (‘Schwarzwlder Dorfgeschichten’), появившимися въ начал 40-хъ годовъ. Обращеніе литературы къ народной жизни замчается около того же времени во всхъ странахъ Европы (вспомнимъ Жоржъ-Зандъ — La Mare au Diable, La petite Fadette и т. д., а также и то, что совершалось у насъ въ Россіи), но честь почина остается за Ауэрбахомъ. Попытки воспользоваться нетронутой почвой народной жизни, не разложенной еще ‘ядомъ рефлексіи’, и тмъ самымъ придать ослабвавшей литератур новую жизнь и здоровые соки — подобныя попытки встрчаются еще раньше Ауэрбаха: въ Германіи до сихъ поръ не забыли той части Иммермановскаго романа: ‘Мюнхгаузенъ’, въ которой, съ такой поэтической правдой, воспроизведенъ бытъ вестфальскихъ крестьянъ: — фигуры ‘сельскаго головы’ (Oberschulze) и ‘блокурой Лизбеты’ остались достояніемъ литературы, но самый романъ, фальшивый, вычурный, безжизненно-фантастическій, какъ вс произведенія германской романтической школы 20-хъ годовъ, поглощаетъ своими мутными волнами прелестный оазисъ вестфальской идилліи. Сама эта идиллія явилась въ ‘Мюнхгаузен’ какъ второстепенный эпизодъ, и Иммерманнъ не придавалъ ей другого значенія. Ауэрбахъ поступилъ иначе. Возвратившись въ тихое пристанище родныхъ долинъ Шварцвальда, онъ оставилъ за ихъ чертою всю свою ученость и образованность, всякія политическія и эстетическія симпатіи и антипатіи, все, что до того времени волновало и занимало его, не оставилъ онъ только дара поэтической наблюдательности, и его любящее чуткое сердце осталось при немъ. Ауэрбахъ не сочинялъ идиллій: онъ погрузился всецло въ народную ‘суть’. Не утонченно развитый человкъ, въ невольномъ сознаніи своего превосходства снисходительно вступалъ въ сношеніе съ новымъ и интереснымъ бытомъ, посщалъ крестьянскія семейства, изучалъ ихъ правы, ихъ житейскія привычки и странности, — въ кругъ ихъ проникалъ поэтъ, который самъ былъ сыномъ этихъ долинъ, родился самъ въ крестьянскомъ семейств: съ сыновней нжностью и ‘піэтетомъ’, возвращался онъ въ міръ, съ которымъ его связывали самыя кровныя узы. Онъ находилъ въ немъ то, чего не давали ему т классы средняго и высшаго городскаго сословія, въ которыхъ онъ до тхъ поръ вращался: — простыя человческія отношенія, цлые, не надломленные характеры, односторонне-твердыя нравственныя убжденья — и, какъ фонъ для всей картины, ту несравненную, и величественную и привтную природу Шварцвальда, которую всю какъ-бы насквозь провваетъ крпительной свжестью сосновыхъ лсовъ и горныхъ вершинъ.

Недаромъ сказалъ Гте:— ‘Не былъ бы глазъ солнцеобразнымъ, какъ могъ бы онъ увидть солнце?’ {War nicht das Augo sonnenhnft, wie konut’ die Sonna въ erblicken?} И Ауэрбахъ, при всей сил своего таланта, не могъ бы такъ органически завладть всми тайнами той, до тхъ поръ почти замкнутой жизни — еслибъ самъ онъ былъ ей чужой. Этотъ фактъ объясняетъ, между прочимъ, и то преимущество, которое сохранилъ Ауэрбахъ передъ всми своими послдователями и подражателями. Въ его словахъ слышится звукъ ничмъ незамнимый. Точно также — если позволительно сравнивать малое съ великимъ — и у насъ, въ ‘Саввушк’ злополучнаго, скоро погибшаго И. Т. Кокорева, чувствуется, при всей скудости содержанія и неумлости исполненія, своеобразная, теплая струя, которая дается только особенной, бытовою близостью автора къ описываемымъ нравамъ. Кокоревъ былъ, какъ извстно, сынъ мщанина. Колыбель Ауэрбаха стояла въ бдномъ деревенскомъ домик, въ Нордштеттен (онъ родился въ 1812-мъ году), съ измала и со всхъ сторонъ, у домашняго очага, въ школ, на улиц, въ лсахъ и долинахъ охватилъ его крестьянскій бытъ. Работникъ его отца, добродушный Наги разсказывалъ ему, ходя за плугомъ, старинныя сказки и легенды, пастухъ плъ ему псни, сохраненныя живымъ преданіемъ, двушки повторяли ихъ на сходкахъ за прялками — и все это поэтическое богатство навсегда неизгладимыми чертами западало въ его сердце. Было еще одно обстоятельство, которое придало его зарождавшемуся развитію особое направленіе, его уму — особую окраску. Ауэрбахъ — еврей, и съ дтскихъ лтъ звалъ нужду. Отецъ его занимался торговлей скотомъ на ряду съ земледліемъ — и обремененный многочисленнымъ семействомъ, едва сводилъ концы съ концами. Вмст съ поэтическимъ даромъ, Ауэрбахъ унаслдовалъ и ту остроту разсудка, ту отчетливую сообразительность, ту выносливую силу терпнія — словомъ т качества, которыя составляютъ отличительные признаки еврейской породы. Эти качества пришлись ему въ пользу — сперва при изученіи Талмуда (съ двнадцатилтняго возраста его предназначали въ званіе раввина): онъ развилъ ихъ потомъ еще сильне, когда, будучи студентомъ въ Мюнхен и Гейдельберг, промнялъ свои прежнія занятія на чисто-спекулятивную философію. Поэтъ, и философъ, и еврей въ Ауэрбах сказались въ самомъ выбор перваго его научнаго труда, и перваго поэтическаго произведенія: предметомъ того и другого было одно и тоже лицо, по духу и но происхожденію близкое и какъ бы родственное Ауэрбаху: Спиноза. Полное изданіе сочиненій великаго еврейскаго мыслителя въ нмецкомъ перевод — и романъ, озаглавленный его именемъ, подвились единовременно въ 1837 году. Послдовавшіе за тмъ романы: ‘Поэтъ и Купецъ’, ‘Милые Люди’, ‘Что такое счастіе?’ — хотя и доставили автору почетную извстность въ тогдашней германской литератур, но теперь могутъ интересовать насъ только какъ свидтельство честнаго и добросовстнаго исканія пути, соотвтствовавшаго врожденнымъ дарованьямъ. Путь этотъ открылся ему наконецъ дома, въ тишин Шварцвальдскихъ долинъ. Съ появленія перваго собранія ‘Деревенскихъ разсказовъ’ (въ 1843 году Ауэрбаху минулъ 31 годъ), съ появленія этихъ разсказовъ, создавшихъ литературный жанръ, онъ уже зналъ свою цль — и шелъ къ ней неуклонно.

Мы сказали выше, что Ауэрбахъ оставилъ за чертою своей родины всю свою пріобртенную образованность: это выраженіе нуждается въ нкоторомъ ограниченіи. Вполн отбросить вліяніе культуры нельзя, да и не слдуетъ. Притомъ, то свойство его ума, которое направило его къ изученію Спинозы, не покинуло его и въ крестьянской изб, имъ посщенной и восптой. Нарисовавъ поразительно врными, тонкими, хотя иногда нсколько мелкими чертами свои фигуры, онъ иногда не отказываетъ себ въ удовольствіи пофилософствовать на ихъ счетъ, со всмъ искусствомъ опытнаго мастера обращаетъ онъ вниманіе читателя на тайное ихъ значеніе, на то символическое, которое лежитъ въ основаніи всякой непосредственной жизни, и высказывается иногда въ самыхъ, повидимому, незначительныхъ словахъ и поступкахъ… Разсказъ у него иногда становится аллегоріей. А потому и не удивительно, что онъ по могъ надолго удовлетвориться воспроизведеніемъ тхъ простыхъ человческихъ отношеній, той вчной исторіи любви, ея горестей и радостей, которымъ исключительно посвящены его первые разсказы: онъ сталъ постепенно вносить новйшіе диссонансы въ патріархальную гармонію деревни. Онъ имлъ тмъ боле права это сдлать, что въ наше время борьба великихъ интересовъ и вопросовъ, волнующихъ общество, проникаетъ въ сокровеннйшіе уголки. Обратившись къ народу для излченія собственныхъ недуговъ, онъ кончилъ тлъ, что открылъ присутствіе тхъ же недуговъ, подъ другими формами, въ народ. Вниманіе художника стало останавливаться преимущественно на тхъ лицахъ избраннаго имъ міра, которыя сами вовлекаются въ ту борьбу, подпадаютъ подъ неотразимое вліяніе общественныхъ вопросовъ. Ауэрбахъ принялся изображать (въ ‘Луцифер’ и друіихъ романахъ) то — столкновеніе независимаго, свободнаго духа и сильнаго характера, съ притязательнымъ авторитетомъ римско-католической куріи, то — вс послдствія внезапнаго перенесенія прекрасной женской души изъ простой обстановки родного быта въ сложныя условія придворной, столичной, искусственной жизни… Читатели, вроятно не забыли романа, на который мы намекаемъ — ‘Жена профессора’, одного изъ самыхъ поэтическихъ созданій Ауэрбаха. Въ этомъ же произведеніи онъ также въ первый разъ коснулся вопроса, который съ тхъ поръ нее боле и боле его привлекаетъ, въ который онъ старается все глубже проникнуть — вопроса о брак, во всей его важности и полнот, со всми его почти неразршимыми противорчіями — и постояннымъ стремленіемъ въ разршенію и примиренію. И Ауэрбахъ попытался представить это разршеніе, это примиреніе — сперва въ самой скромной, низменной сфер (въ ‘Эдельвейс’), а потомъ на самыхъ вершинахъ общественнаго зданія, въ самыхъ высшихъ слояхъ европейской культуры. Читатель понимаетъ, что рчь идетъ о роман: ‘На высот’, хорошо извстномъ и русской публик. Глубина міросозерцанія, сила психологическаго анализа, изысканное мастерство языка — вс постоянныя свойства Ауэрбаховскаго дарованія, никогда еще блистательне по проявлялись, чмъ въ этомъ замчательномъ произведеніи, но нельзя не сознаться, что поэтическое творчество иногда удаляется на второй планъ, высказывается въ деталяхъ и слишкомъ явственно выступаетъ работа сообнажающаго разсудка. Особенно бросается это въ глаза при воспроизведеніи тхъ лабиринтообразныхъ путей, по которымъ прекрасная придворная дама и ея царственный другъ, увлеченные, опутанные страстью, стараются выбраться на ту свободную высоту, гд вслдъ за раскаяніемъ и страданіемъ наступаетъ торжество окончательнаго примиренія. Все это очень умно, тонко, занимательно (дневникъ Ирмы, напр., наполненъ самыми интересными подробностями), — но можно было бы во всемъ этомъ желать боле жизненности и мене той сантиментальности, которая, также какъ у Диккенса, хотя въ другомъ род, представляетъ Ахиллесову пятку Ауэрбаховскаго дарованія. Съ увренностью можемъ мы сказать, что эти недостатки почти не существуютъ въ предстоящемъ роман, между тмъ какъ вс великія достоинства творца Шварцвальдскихъ разсказовъ развернулись въ немъ съ полнотою еще небывалой. Еще никогда Ауэрбахъ не задавалъ себ боле широкой задачи, не захватывалъ ея такъ глубоко и не исполнялъ ея съ такимъ совершенствомъ.

Мы сейчасъ, не безъ намренія, назвали Ауэрбаха творцомъ Шварцвальдскихъ разсказовъ. Онъ знаетъ самъ, что въ связи съ родиной — его главная сила, онъ знаетъ, въ какую почву вросли его корни. Недаромъ онъ и въ роман ‘На высот’ рисуетъ фигуры, подобныя Вальпург и всей ея семь. Избравъ мстомъ постояннаго жительства столицу — пока одной сверной Германіи — онъ не прервалъ постоянныхъ сношеній съ своей любезной Швабіей. Для нея онъ издаетъ своего ‘Кума’ (Gevattersmann), свой ‘Народный Календарь’. Правда — тамъ, гд, можно сказать, родилась его муза, въ этихъ прирейлскихъ долинахъ, господствуетъ еще и съ каждымъ годомъ возстаетъ, въ своихъ противукультурныхъ стремленіяхъ, та мощь, противъ которой онъ уже направилъ столько стрлъ, и которой готовится нанести новый ударъ въ своемъ послднемъ роман — мощь суеврія и предразсудковъ. Но Бертольдъ Ауэрбахъ въ полномъ разцвт жизни и силъ — и онъ не отступитъ отъ борьбы, въ которой видитъ свое призваніе. Пускай же онъ подаритъ своей земл и всему читающему свту еще много созданій, въ которыхъ высокая образованность, въ соединеніи съ яснымъ умомъ и поэтическимъ даромъ — дружно стремятся къ посильному разршенію жизненныхъ задачъ, завщанныхъ намъ всей протекшей исторіей европейскаго человчества!

Ив. Тургеневъ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.
ВИДНІЕ СЪ КРЫЛЬЯМИ.

‘Еще минутку подождите! вонъ машетъ какой-то господинъ, который также хочетъ хать’,— сказалъ перевозчикъ сидвшимъ въ лодк. То были мужчина и дв женщины.

Мужчина — человкъ невысокаго роста, съ сдыми волосами и очень румянымъ лицомъ, его голубые глаза глядли добродушно, но задумчиво и устало, взъерошенные усы, совершенно закрывавшіе верхнюю тубу, какъ будто по ошибк попали на его спокойное лицо. Онъ одтъ былъ по-лтнему и съ иголочки, притомъ изъ той новомодной матеріи, которая вся усыпана блыми крапинками, какъ будто носящій ее человкъ систематически катался на перин, на ремн вислъ у него красивый сакъ-вояжъ, вышитый синимъ и краснымъ бисеромъ.

Напротивъ него сидла высокая и стройная женщина, съ безпокойными глазами и рзкими чертами лица, которыя нкогда были, вроятно, привлекательны. Она длала нетерпливыя движенія головой, досадуя на задержку, повидимому, она не привыкла дожидаться, она встала и опять сла, на ней было матово-желтое шелковое платье, блый вуаль, на срой круглой шляп, обернутъ былъ кругомъ какъ повязка на тюрбан. Она еще разъ быстро откинула голову назадъ, потомъ стала смотрть внизъ, какъ будто съ намреніемъ не думать больше о томъ, кто заставлялъ ее ждать, и уткнула конецъ своего большого зонтика въ край лодки.

Подл мужчины сидла, спокойно улыбаясь, стройная блокурая двушка въ голубомъ плать, въ рук она держала на резинковомъ шнурк небольшую темную шляпку съ птичьимъ крыломъ. Голова у нея была большая, большой лобъ казался еще больше отъ пышныхъ заплетенныхъ въ косы волосъ, и два толстые локона падали направо и налво на плечо и грудь. Лицо двушки было весело и простодушно, и ясно какъ тотъ свтлый день, который освщалъ весь ландшафтъ.

Двушка надла теперь шляпу, и мать еще нсколько поправила ее.

Двушка быстро сняла дорожныя перчатки и вынула изъ кармана свжія, и пока она поспшно натягивала перчатку на руку, она смотрла на подходившаго господина.

Это былъ молодой человкъ съ густой темной бородой, высокій и красивый, крпкаго сложенія, съ срымъ пледомъ на плеч и въ срой, съ широкими полями, шляп съ чернымъ флеромъ. Онъ твердыми шагами спустился по извилистой дорожк съ крутого берега, вошелъ въ лодку и раскланялся, молча снявъ шляпу, это движеніе открыло правильный блый лобъ, отненный темными каштановыми волосами. Смлость и ршительность выражались на его лиц, которое, вмст съ тмъ, возбуждало къ себ довріе.

Двушка осмотрлась вокругъ, мать еще разъ поправила ей шляпу и при этомъ какъ будто ненамренно спустила одинъ длинный локонъ на грудь, а другой положила за плечо, это выходитъ очень красиво и кажется случайнымъ и непринужденнымъ.

Господинъ въ плать съ крапинками прижалъ къ губамъ свою палку съ блымъ набалдашникомъ.

Новый пассажиръ слъ далеко отъ нихъ и смотрлъ въ рку, а между тмъ ихъ лодка быстро поплыла.

Лодка пристала къ острову, на остров былъ обширный монастырь, въ которомъ было еще и учебное заведеніе для двицъ.

Пассажиры вышли на берегъ.

— Ахъ, какъ хорошо! и неужели здсь приходится учить вокабулы? сказала двушка, и указала на высокую группу деревьевъ, стоявшую на берегу, деревья были расположены полукругомъ такъ близко одно къ другому, какъ будто вс они выросли изъ оди его корня. Въ кругу этой группы поставлены были узенькія скамейки.

— Иди впередъ! сказала дама съ строгимъ взглядомъ, и быстро подала мужу руку,

Двушка пошла впередъ, посторонній господинъ слдовалъ за нею.

Въ кустахъ пли соловьи, дрозды, зяблики, какъ будто бы они хотли громко заявить:— Здсь у насъ райское спокойствіе и миръ, и никто насъ не тревожитъ! Темныя сосны съ широко раскинувшимся втвями у берега, и длинный рядъ лиственницъ съ ея свтлой зеленью стояли совершенно спокойно, а въ цвтущихъ каштановыхъ деревьяхъ жужжали пчелы.

Путешественники подошли къ монастырю. Зданіе, безъ всякой архитектурной особенности, было растянуто широко и представляло видъ на сады и луга острова, и дальше, на рку и горы.

Двери были заперты и нигд не видно было человческаго существа.

Старый господинъ позвонилъ, привратница открыла маленькое окошко и спросила, что нужно. Ей сказали, что хотятъ видть монастырь, но привратница отвчала, что ныншнимъ вечеромъ это уже невозможно.

— Отдайте мою карточку, сказалъ старый господинъ, и скажите достопочтенной матери, что я здсь съ женой и дочерью.

— Позвольте и мн прибавить мою карточку, сказалъ молодой человкъ. Его спутники оглянулись на его благозвучный голосъ. Молодой человкъ отдалъ привратниц свою карточку, и прибавилъ:

— Скажите почтенной начальниц, что я приношу ей поклонъ отъ моей матери.

Привратница заперла окно опять, и путешественники остались передъ дверью.

— Я принялъ васъ за француза, сказалъ старый господинъ молодому человку благосклоннымъ тономъ.

— Я нмецъ, отвчалъ тотъ.

— У васъ нтъ ли родственницы въ монастыр, и вы можетъ быть также знаете почтенную матерь?

— Нтъ, я не знаю здсь никого.

Отвты его были такъ отрывочны и коротки, что не давали никакого повода къ продолженію разговора, а старый господинъ былъ, повидимому, человкъ съ нкоторымъ значеніемъ и съ характеромъ, который не привыкъ заискивать, а напротивъ, привыкъ къ ухаживанью другихъ. Онъ пошелъ съ своими дамами къ хорошенькой куртин цвтовъ, и слъ съ своей свитой на скамейку. Но двушка, кажется, не мотла успокоиться, она ходила по краю лужайки и рвала спрятавшіяся фіалки.

Молодой человкъ остался на своемъ мст какъ вкопаный и разсматривалъ каменныя ступени у монастырской двери, какъ будто ему нужно было освдомиться или разузнать, какого рода судьба входила сюда и выходила по этимъ ступенямъ.

Между тмъ на скамейк старый господинъ говорилъ своей жен:

— Этотъ красивый молодой человкъ долженъ быть, кажется, игрокъ, проигравшій гд-нибудь здсь на водахъ свои деньги. Кто знаетъ, можетъ быть онъ у начальницы хочетъ занять ихъ.

Дама засмялась надъ своимъ мужемъ, которому теперь уже въ третій разъ казалось, что люди, которыхъ онъ встрчалъ въ своемъ путешествіи, были или злоди или несчастные.

— Можетъ быть, ты говоришь правду, отвчалъ старый господинъ, но эти разукрашенныя школы порока тмъ ужасны, что о каждомъ встрчномъ думаешь, что онъ вышелъ изъ нихъ.

— А я думаю, воскликнула двушка, только-что воткнувши фіалку въ платье, я думаю, что это долженъ быть поэтъ.

— Почему? спросила мать.

— Потому, что поэтъ долженъ быть красивъ какъ онъ.

Старый господинъ засмялся, а мать сказала,

— Дитя, теб везд мерещутся поэты. Постойте, однако, вотъ идетъ и привратница.

Монастырская дверь отворилась, и путешественники вошли. За второй ршетчатой дверью стояли дв монахини въ длинныхъ черныхъ платьяхъ и льняной веревкой на пояс. Старшая изъ нихъ, госпожа съ очень большимъ носомъ, сказала: ‘Начальница сожалетъ, что сегодня не можетъ видть никого, сегодня канунъ ея имянинъ, и въ эти дни она всегда остается до вечера одна. Вообще сегодня едва ли возможно принимать чужихъ, потому что дти (такъ называются здсь воспитанницы) приготовили праздникъ, которымъ они хотятъ привтствовать начальницу по захожденію солнца. Поэтому сегодня все въ безпорядк, въ большой столовой устроенъ театръ. Но начальница все-таки велла показать путешественникамъ устройство монастыря’.

Общество отправилось, въ сопровожденіи обихъ монахинь, по большимъ монастырскимъ переходамъ. Шаги монахинь раздавались громко и рзко, потому что у нихъ надты были толстыя деревянныя подошвы, которыя укрплены были двумя ремнями, обвернутыми вокругъ чулка. Маленькая красивая монахиня, которой изящное лицо было какъ будто насильно запрятано въ тсно облегавшій капюшонъ, постоянно держалась позади и робко предоставляла говорить другой. Теперь однако она заговорила по-французски съ двушкой въ голубомъ мусслиновомъ плать. Мать кивнула отцу съ выраженіемъ удовольствія: — видишь теперь, какъ хорошо было научить ребенка чему-нибудь хорошему, все это сдлала я, а ты всегда боялся и только уступалъ мн.

Отецъ не могъ удержаться, чтобъ не объяснить монахин-нмк съ большимъ носомъ, что его дочь Лина только полгода тому назадъ вышла изъ монастыря ‘Sacr-Coeur’ въ Ахен.

Молодой человкъ также сказалъ нсколько словъ по-французски хорошенькой монахин. Но теперь, и каждый разъ, когда онъ къ ней обращался, она всегда какъ-то торопливо отдалялась отъ него, она не то, что пугалась, но какъ-то съеживалась, странно улыбаясь, точно ее щекотали.

Путешественникамъ показали залу, гд бываетъ завтракъ, классную комнату, залу для музыки, большія спальни, и везд надо было удивляться чистот и порядку. Въ спальняхъ все устроено было такъ хорошо и такъ чисто, какъ будто здсь жили не настоящіе люди, и вовсе не безпокойныя дти, а какъ будто все это приготовлено было для какихъ-то воздушныхъ существъ. Лина отдернула занавску, и путешественники увидли ребенка, съ большими темными глазами, на рсницахъ которыхъ висли крупныя слезы. Молодой человкъ также подошелъ.

— Что съ этимъ ребенкомъ? спросила Лина.

— Ничего, у него просто тоска во родин.

— Просто тоска по родин! сказалъ тихо молодой человкъ, а дама спросила:

— Какъ же лечите вы тоску по родин?

— У начальницы есть на это врное средство, ребенка, который тоскуетъ по дом, объявляютъ больнымъ и кладутъ его въ постель. Когда онъ захочетъ встать, то почувствуетъ себя здоровымъ и дома.

— Подите вс отсюда! подите отсюда! Пусть придетъ Манна, пришлите Манну! причалъ ребенокъ.

— Она еще придетъ къ теб, успокаивала его монахиня, и объяснила, что ребенка можетъ успокоить одна только американка.

— Это, конечно, наша Манна, сказала Лина матери.

Наступили сумерки и по корридору въ золотомъ свт вечерняго солнца проносились странныя фигуры въ длинныхъ зеленыхъ, синихъ и красныхъ платьяхъ, и потомъ исчезали по кельямъ.

Постители вошли въ столовую, гд на заднемъ план декораціи представляли лсной ландшафтъ съ хижиной пустынника, и тамъ лежалъ молодой олень, привязанный за красную ленту, который, взглянувши странно своими блестящими глазами на чужихъ людей, вскочилъ, рванулся за свою привязку и хотлъ убжать.

Француженка объяснила, что дти сами сдлали эти декораціи вмст съ одной изъ сестеръ, очень искусной въ этомъ дл. Она объяснила еще, что они разучили большіе хоры, и что одна изъ ученицъ, прекрасный ребенокъ, сочинила пьесу, которая представляетъ сцену изъ жизни святого, празднуемаго въ тотъ день.

Монахиня-нмка съ большимъ носомъ выразила сожалніе, что никто изъ чужихъ не можетъ здсь присутствовать.

На стул лежалъ списокъ псни, которая должна была пться въ пьес. Дама взяла листокъ, прочла его и невольно подала молодому человку, который также пробжалъ его.

— Удивительно, однако, что ребенокъ можетъ такъ написать, сказала она.

Молодой человкъ долженъ былъ что-нибудь отвчать, и сказалъ высокомрнымъ тономъ:

— Нашъ нмецкій языкъ, а съ нимъ и нашъ стихотворный языкъ, это — клавикорды съ готовыми тонами, и на нихъ можетъ бренчать каждый ребенокъ.

— Вотъ я угадала, это — поэтъ, говорилъ торжествующій взглядъ двушки ея родителямъ.

Когда они вышли изъ столовой, превращенной въ театръ, Лина сказала хорошенькой француженк, что ей очень жаль, что она не можетъ видть теперь своей пріятельницы Германны Зонненкампъ, потому что она уже сегодня должна воротиться съ своими родителями, а завтра вечеромъ, она приглашена въ большое общество къ графин Вольфсгартень. Двушка сказала это съ особенной гордостью и удареніемъ, она, очевидно, была уврена, что и здсь извстно, что значитъ общество у графа Вольфсгартена.

Француженка кажется замтила это и отвчала.

— Мы здсь не знаемъ, какъ называемся мы тамъ въ свт, мы знаемъ здсь только свои монастырскія имена.

— Могу ли я узнать ваше имя?

— Отчего же нтъ? меня зовутъ Серафія.

Двушка, казалось, была теперь ближе съ француженкой, такъ какъ могла называть ее сестрой Серафіей, и радовалась, что иметъ право разсказать въ городк, что она познакомилась съ очень знатной монахиней, которая наврно была принцесса.

Путешественники пошли опять по длиннымъ корридорамъ, и когда они спускались по одной лстниц, они увидли, что имъ на встрчу поднималась блоснжная фигура съ большими крыльями на плечахъ и блестящей діадемой на голов, съ которой на грудь и шею спускались длинные черные локоны. Темные черные глаза съ длинными рсницами и густыми бровями блестли на блдномъ лиц.

— Манна! воскликнула громко Лина и по сводамъ раздалось эхо: ‘Манна’.

Крылатое видніе схватило Лину за руку, повело ее на верхъ лстницы отъ другихъ и сказало:

— Это ты, Лина? Ахъ, я была сейчасъ у бднаго ребенка, который такъ тоскуетъ по родин. Иначе мн не слдовало бы говорить сегодня ни съ одной человческой душой.

— Ахъ, какая ты теперь чудесная, какая красивая! Ты вроятно явилась ребенку какъ живой ангелъ, ахъ, какъ вс будутъ рады, когда я имъ это разскажу…

— Не говори объ этомъ, извини меня передъ твоими, что я такъ пробжала мимо нихъ, а кто это молодой человкъ съ вами?

Молодой человкъ кажется почувствовалъ, что рчь идетъ о немъ и взглянулъ вверхъ на удивительное явленіе, онъ приложилъ руку къ глазамъ, чтобы лучше видть, но совершенно не могъ разобрать черты лица, онъ видлъ только сказочную фигуру и два блестящихъ глаза.

— Мы также его не знаемъ, отвчала Лина, онъ встртился намъ только въ лодк. Впрочемъ — прибавила она со смхомъ, радуясь своему открытію, — ты можешь узнать, кто онъ, онъ привезъ поклонъ отъ своей матери начальниц, такъ спроси его. Не правда ли, онъ хорошъ?

— Ахъ, Лина, что ты говоришь! Я буду просить св. Женевьеву, чтобы она своей молитвой выпросила мн прощеніе, за то, что ты говоришь, а я… я это слушала… Прощай, Лина, кланяйся тамъ всмъ.

Крылатое видніе какъ будто унеслось по длинному корридору, оно уже не слышало, какъ Лина говорила ему вслдъ, что завтра она разскажетъ у графини Вольфсгартенъ, что она ее видла. Видніе исчезло.

Путешественники оставили монастырь, и передъ дверями старый господинъ сказалъ молодому человку:

— Какое счастье для двушекъ, что они могутъ воспитываться здсь въ монастыр, на остров, удаленномъ отъ всего свта.

— Двушки въ монастыр, а молодые люди въ казарм! Прекрасный порядокъ!— отвчалъ молодой человкъ рзкимъ тономъ.

Старый господинъ, не отвчая ни слова, отвернулся и отошелъ съ своими дамами на нсколько шаговъ, казалось, онъ не хотлъ дальше имть ничего общаго съ человкомъ такого революціоннаго образа мыслей.

Молодой человкъ поспшилъ одинъ къ лодк и быстро переправился на другую сторону. Рка была точно расплавленное золото. Онъ опустилъ руку въ воду и отеръ себ лобъ и глаза.

Проворно спрыгнувъ на берегъ, онъ оглянулся назадъ на островъ: старый господинъ съ женою и дочерью также спускались къ лодк, онъ издали поклонился имъ и пошелъ скорыми шагами на гору къ развалинамъ замка, откуда открывался видъ на монастырь. Молодой человкъ долго сидлъ здсь и смотрлъ внизъ на монастырь. Онъ слышалъ пніе двическихъ голосовъ, видлъ длинный рядъ ярко освщенныхъ оконъ, и взглянувъ на звзды, сказалъ наконецъ:

— О, мать!

Что хотлъ онъ выразить этимъ восклицаніемъ?

Быть можетъ, его мать сказала ему, что съ нимъ произойдетъ нкогда что-то похожее на чудо.

Въ кустахъ неустанно плъ соловей, молодой человкъ прислушивался къ его пнію и однако желалъ бы лучше, чтобы онъ не мшалъ ему слышать пніе дтей въ монастыр, которые переносили въ дйствительность волшебныя мечты о вчности и на время длались поющимъ ангельскимъ хоромъ.

— Я одинъ въ весеннюю ночь на развалинахъ, съ бьющимся сердцемъ! Я ли это? спросилъ себя молодой человкъ.

Онъ спустился съ горы и при самомъ вход въ гостинницу встртилъ стараго господина съ его дамами, которые отправлялись на станцію желзной дороги.

Ему хотлось бы спросить двушку, кто было это удивительное видніе, но онъ удержался. Къ чему? Лучше, если я не буду знать ее, и волшебство виднія останется чисто и ничмъ не нарушено.

Онъ вошелъ въ гостинницу слъ въ зал, сталъ читать карту блюдъ и не зналъ, что онъ читалъ и что ему выбрать, онъ смотрлъ въ нее до тхъ поръ, пока пришелъ кельнеръ и спросилъ ее у него, чтобы подать другому.

Онъ заказалъ первое, что попалось на глаза.

— Какого вина вы желаете? У насъ есть ‘Драконова-кровь’ изъ здшняго винограда.

— Принесите мн ‘Драконову-кровь.’

Онъ лъ и пилъ, не зная, что онъ лъ и пилъ, онъ зналъ только, что человкъ долженъ сть и пять. Наконецъ, онъ взялъ газету, лежавшую на стол. Что такое монастыри, что такое развалины замковъ? Что такое эта двушка съ привязанными крыльями? И это міръ живой, сегодняшній, дйствительный міръ!

Да, это онъ! Мы едва можемъ себ представить, какъ было въ другія времена, когда можно было спокойно выдумать приключеніе. Во всякое время, въ минуту ли тяжелой заботы, когда собственная жизнь становится намъ въ тягость и до міра намъ не бываетъ никакого дла, или въ минуту высокаго ощущенія, когда мы чувствуемъ себя, какъ будто поднятыми выше всякой дйствительности, является газета и требуетъ нашего вниманія и зоветъ насъ, какъ будто бы мы везд должны были участвовать въ устройств міровыхъ отношеній.

Какое дло теперь молодому человку до Америки? И однако же онъ прочелъ сейчасъ извстіе о тамошнихъ длахъ съ большой ревностью, и съ улыбкой осмотрлся, вспомнивъ, что, по словамъ француженки, одна американка утшаетъ ребенка, тоскующаго по родин, и что она написала также набожную пьесу къ празднику. Здсь ребенокъ играетъ съ благочестивымъ миомъ, а между тмъ на его родин идетъ такое броженіе! Мысли молодого человка были опять въ монастырь, и опять онъ вспомнилъ чудесное видніе.

Когда онъ хотлъ уже бросить листокъ, глаза его упали на одно объявленіе. Его брови нахмурились, онъ оглянулся и прочелъ еще разъ, затмъ спросилъ кельнера, не можетъ ли онъ взять себ газету, и отправился съ ней въ свою комнату.

— Красивый мужчина, — говорили ему вслдъ гости. Вроятно, молодой вдовецъ, который хочетъ разсяться путешествіемъ по Рейну, на шляп у него флеръ.

ГЛАВА II.
ПРОТИВЪ ТЕЧЕНІЯ.

Имя: Эрихъ Дорнэ… Званіе: д-ръ философіи, капитанъ въ отставк… Откуда: названіе небольшого университетскаго города… Куда … Цль путешествія …

Такъ писалъ молодой человкъ рано утромъ въ книг, въ которую по принятому порядку вносятся вс имена путешественниковъ, и только теперь онъ замтилъ, что передъ его именемъ было вписано: мировой судья Фоггъ съ женой, урожденной Ланденъ, и съ дочерью, изъ… названъ былъ небольшой городокъ съ пвучимъ именемъ на верхнемъ Рейн.

Итакъ, это очевидно былъ вчерашній господинъ съ крапинками и дв его дамы.

Эрихъ, такъ можемъ мы теперь называть его, отправился съ своимъ легкимъ дорожнымъ багажемъ къ пристани, гд причаливалъ пароходъ. Утро было свжо и ясно, кругомъ веселая поющая жизнь, только узкая полоса облака висла какъ туманъ надъ свтлой вершиной горной цпи. Эрихъ шелъ твердымъ шагомъ, высоко поднявъ голову и свободно вдыхая свжій утренній воздухъ. Онъ сталъ у перилъ пристани и смотрлъ на рку, съ которой теперь поднимался туманъ, разсивавшійся въ воздух, потомъ онъ долго глядлъ на островъ, гд теперь звонилъ утренній колоколъ и будилъ дтей, которыя вчера вечеромъ превращались въ сказку передъ самими собой. Какъ теперь открыла блестящіе глаза эта двушка съ длинными черными локонами и свтлыми крыльями?

Какъ будто желая отогнать этотъ образъ, Эрихъ вынулъ газету и еще разъ прочиталъ объявленіе.

Пароходъ приближался, шумно разрзая волны.

Эрихъ не видалъ, что вмст съ нимъ дожидались парохода и дв монахини изъ монастыря, и одна изъ нихъ была красивая и боязливая француженка. Только на пароход онъ замтилъ, что он вошли вмст съ нимъ. Онъ поклонился, на него посмотрли съ удивленіемъ и не отвчали. Монахини взяли свои молитвенники, услись на. палуб и стали молиться. Въ первую минуту Эрихъ подумалъ, не спросить ли ихъ, кто была двушка съ крыльями, но теперь онъ ршился оставить это. Приключеніе не должно было имть послдствій, онъ долженъ былъ собрать вс силы для своего дла.

На пароход шедшемъ вверхъ по рк, было еще мало путешественниковъ, и раннимъ утромъ люди бываютъ необщительны, какъ будто уединеніе во время сна продолжаетъ дйствовать на человческія души и посл. Эрихъ слъ недалеко отъ рулевого, который потихоньку напвалъ про себя. Глубоко задумавшись, Эрихъ смотрлъ на волны отъ парохода и на окружавшіе виды. Онъ сжалъ свои тонко очерченныя губы, повидимому, одъ хотлъ молча наслаждаться сокровищемъ красоты этой рки и этого ландшафта, и часто длалъ нетерпливыя движенія головой, когда слышалъ, что люди, сидвшіе около него, за такъ-называемой ‘бесдой’, теряяи въ болтовн свжесть утра и тихія освжающія впечатлнія ландшафтовъ.

Въ теченіе этой исторіи мы часто еще будемъ слышать объ этомъ своеобразномъ молодомъ человк. А теперь намъ надо предварительно знать, что Эрихъ былъ сынъ весьма уважаемыхъ родителей, получилъ заботливое воспитаніе и поступилъ въ военную службу, добровольно покинулъ ее, и посвятилъ себя занятіямъ наукой. Только нсколько дней тому назадъ онъ получилъ степень доктора. Онъ съ большими усиліями торопилъ окончаніе этого дла, потому что только два мсяца назадъ, какъ умеръ его отецъ.

Вечеромъ того дня, когда. Эрихъ получилъ свою докторскую степень, мать гуляла съ нимъ и убждала его отдохнуть теперь нсколько дней на свобод. При этомъ она провела рукой по блдному и похудвшему лицу его, и сказала:

— У тебя снова появится свжій румянецъ, жизнь и дятельность — обязанность человка, это была поговорка твоего отца, которую онъ выполнялъ и на дл до послдней своей минуты.

Только тогда, когда Эрихъ вернется изъ путешествія, хотли они ршить, что будетъ теперь съ ними обоими. При этомъ мать болзненно чувствовала и не могла подавить мысли, что они вышли изъ правильной и постоянной колеи жизни, и что передъ ними каждую минуту стоитъ невдомое существованіе, такое, которое имъ самимъ еще надо создавать, она никогда этого не знала и никогда этого не предвидла. Съ горестью, которую она старалась подавить, но которой не могла совершенно скрыть, она видла, припоминая слова Лессинга, что сынъ ея стоитъ на рынк и выжидаетъ себ работы. Между тмъ она надялась, что въ ея сын уляжется упорство, съ какимъ онъ не хотлъ пріобртать себ положенія въ жизни черезъ какое нибудь покровительство, но прежде всего ему надо было сохранить свою юношескую свжесть. Если бы мать увидла его теперь, она изумилась бы, какъ скоро это устроилось. Да, въ его глазахъ быль такой яркій блескъ и въ лиц такой цвтущій румянецъ, какихъ не было въ лучшіе и самые спокойные его дни.

Только для того, чтобы дать ему цль, она поручила ему передать поклонъ начальниц монастыря. Теперь Эрихъ былъ уже на обратномъ пути. Простое объявленіе въ газет дало его путешествію и его назначенію неожиданное направленіе.

Странно! думалъ Эрихъ про себя, положивъ руку въ боковой карманъ, гд лежала его газета… Странно, откуда являются эти призывы, которые бросаютъ странствующаго Одиссея въ ту и другую сторону!— Между тмъ у него было достаточно юношеской упругости, чтобы изъ-за цли не забыть удовольствій путешествія. Онъ свтлыми глазами смотрлъ на колеса парохода, на движеніе, оживлявшее рку и берета.

Об монахини вышли уже на второй станціи, и красивая француженка, обернувшись, кивнула ему, когда спускалась по маленькой боковой лстниц. Въ лодк она сложила руки и глядла внизъ, сошедши на берегъ, она также ни разу не оглянулась.

Путешественники мнялись отъ одного мста до другого, въ одной деревн на пароходъ явилась толпа богомольцевъ, большей частью женщинъ, съ блыми платками на голов, а тамъ, гд они сошли съ парохода, явилась толпа турнеровъ въ ихъ свтлосрыхъ костюмахъ, и они вскор запли на пароход псню, между тмъ какъ богомольцы пли свое на берегу. Во всхъ городахъ и деревняхъ, мимо которыхъ они плыли, раздавался звонъ колоколовъ, былъ свтлый, яркій, цвтущій весенній день, и Эрихъ чувствовалъ все то опьянніе, которое приноситъ въ душу рейнская жизнь: то напряженіе и возвышеніе всхъ жизненныхъ силъ, о которомъ нельзя сказать, откуда оно приходитъ, какъ нельзя отличить, что даетъ вину здсь на горахъ его пряность и его огонь. Это — дыханіе рки, это — запахъ горъ, сила почвы, солнечный свтъ, который пылаетъ въ вин, какъ и въ человк, вливаетъ энтузіазмъ радости, отъ котораго никто не можетъ отдлаться, и котораго никто не ножей, объяснить.

Съ Эрихомъ также часто заговаривали, но онъ уклонялся отъ всякихъ дальнихъ бесдъ, онъ хотлъ быть одинъ среди людского движенія, среди восхитительнаго ландшафта. Есть слова, которыя длаются осью для мыслей уединеннаго человка. Эрихъ слушалъ, какъ одинъ изъ путешественниковъ говорилъ другому:

— Имъ больше правится хать противъ теченія: тогда все видишь лучше и дольше, а для человческаго ума большій тріумфъ, что онъ запрягаетъ силу противъ теченія.

‘Противъ теченія’! Это и было то слово, которое осталось у Эриха изъ всего пестраго разнообразія, какое онъ сегодня видлъ, и о чемъ думалъ. Противъ теченія! Это былъ также и его жизненный путь. Онъ оставилъ обыкновенную дорогу и съ смлымъ упорствомъ собственной воли искалъ своего особаго пути. Это хорошо, такъ скоре, такъ ближе можно узнать міръ, и прежде всего свою собственную силу.

— Противъ теченія!— сказалъ онъ, улыбаясь, про себя. Посмотримъ, куда это ведетъ!

Былъ уже давно полдень, когда онъ вышелъ на берегъ у городка съ древней башней, которая иметъ веселую извстность въ цломъ свт. На берегу стоялъ молодой человкъ, который пристально посмотрлъ на него и наконецъ воскликнулъ:

— Дорнэ!

— Господинъ фонъ-Пранкенъ!— отвчалъ Эрихъ.

Они подали другъ другу руки.

ГЛАВА III.
ЗА НОВЫМЪ ВИНОМЪ.

— Вотъ Рейнъ! едва люди поздороваются и протянутъ другъ другу руку, какъ ужъ говорятъ,: давай пить! Должно быть это рка, текущая передъ нашими глазами, постоянно возбуждаетъ въ насъ охоту къ жидкости.

Такъ говорилъ Эрихъ красивому, тхъ же лтъ какъ онъ, блокурому спутнику, который сидлъ противъ него, положивъ руку въ туго застегнутой перчатк на голову темной лягавой собаки, прижавшейся къ его колнямъ. Собака нсколько разъ взглядывала на Эриха, котораго звучный голосъ быть можетъ произвелъ возбудительное впечатлніе и на животное.

— Теперь позвольте: вотъ карта винъ. Какого хотите года, и какого винограда? Не будемъ ли мы пить новое вино, которое еще весело и еще не улеглось?

— Да, молодое вино — съ здшнихъ горъ, гд свтъ солнца покоится такъ сладко, и гд кукушка поетъ въ лсу. Давайте пить вино той почвы, на которой мы теперь стоимъ, и станемъ кровными родными съ этимъ прекраснымъ клочкомъ земли.

Пранкенъ веллъ дожидавшемуся кельнеру отрывистымъ военнымъ тономъ:

— Бутылку Auslese!

Вино принесли, какъ золотое, оно лилось въ свтлые стаканы, собесдники чокнулись и выпили. Они сидли въ бесдк у рки, тамъ, гд широко раскидывается ландшафтъ, и гд глазъ отдыхаетъ на зеленющихъ островахъ Рейна, на ярко блестящихъ жилищахъ, на горахъ, на вьющихся лозахъ винограда и на великолпныхъ дачахъ.

Лодки, стоявшія у берега, были опять неподвижны, потому что волны отъ парохода уже сгладились, только тамъ-и-сямъ шумли издали позды желзныхъ дорогъ, на гладкой рк, на которой кое-гд отражались съ неба блыя облака, блестли лучи полуденнаго солнца, и въ цвтущихъ кустахъ бузины около бесдки распвалъ соловей.

— Вотъ жизнь! воскликнулъ Эрихъ. Посл цлаго дня уединенія, въ пестрой путаниц мыслей и среди приходящихъ и уходящихъ чужихъ людей, такъ неожиданно встртить теперь стараго знакомаго,— это какъ будто немножко вернуться на родину, и кром того, я долженъ вамъ сказать, что эту встрчу считаю хорошимъ предзнаменованіемъ.

Отто фонь-Пранкенъ кивнулъ съ довольнымъ видомъ, при неожиданной встрч онъ, быть можетъ, держалъ себя боле дружески, чмъ требовало приличіе, и теперь, когда Эрихъ говорилъ ему ‘вы’, тогда какъ прежде они говорили другъ другу ‘ты’, онъ кивнулъ ему съ довольнымъ видомъ. Эрихъ съ большимъ тактомъ понимаетъ свое положеніе, это хорошо. Пранкенъ быстро сдернулъ перчатку, еще разъ подалъ Эриху руку, и сказалъ:

— Вы, вроятно, путешествуете теперь для удовольствія?

— Нтъ, это было бы мн теперь не по состоянію и даже не кстати. Вы, можетъ быть, еще не знаете, что два мсяца тому назадъ умеръ мой отецъ.

— Да, да!… Я вчно буду благодаренъ нашему доброму профессору, если я чему-нибудь научился въ кадетской школ, — это было, конечно, довольно мало, — я обязанъ этимъ исключительно ему. Какимъ терпніемъ и какой неутомимой ревностью отличался вашъ добрый отецъ! Чокнемтесь въ его память.

Стаканы зазвенли.

— Если я когда нибудь умру, сказалъ Эрихъ, и голосъ его звучалъ глубокимъ чувствомъ,— я желалъ бы, чтобы и мой сынъ вспомнилъ меня такъ, съ товарищемъ, за стаканомъ вина, въ свтлый полдень!

— Ахъ, умирать! старался Пранкенъ повернуть разговоръ: если я умру, то мн ни до чего больше нтъ дла. Я нахожу крайне неумстнымъ, что тамъ наверху,— взгляните,— прямо въ середин виноградниковъ устроили кладбище.

Эрихъ ничего не отвчалъ, онъ только взглянулъ наверхъ и услышалъ въ эту самую минуту, какъ съ кладбища кричала кукушка.

— Вы запинаетесь сельскимъ хозяйствомъ? спросилъ онъ, какъ будто приходя въ себя.

— Да, покамстъ, я снялъ на неопредленное время свою лейтенантскую форму, и предпочелъ себ пьедесталъ изъ высокихъ непромокаемыхъ сапоговъ. Впрочемъ, и то и другое одинаково скучно.

Говоря это, Пранкенъ, по отвратительной такъ-называемой аристократической манер, принялся очень усердно чистить свои ногти, затмъ онъ вынулъ маленькую щеточку и еще разъ пригладилъ свои безукоризненно пробранные, нсколько жидкіе волосы. При этомъ онъ нсколько разъ взглядывалъ на своего собесдника.

Нсколько минутъ они сидли, не говоря ни слова и внимательно вглядываясь другъ въ друга. Два неловкихъ человка при встрч, своей неловкостью приводятъ одинъ другого въ замшательство, два ловкихъ человка, знающихъ свою ловкость, похожи на двухъ бойцовъ на шпагахъ, изъ которыхъ каждый хочетъ сначала узнать манеру другого и потому не наноситъ удара и не длаетъ нападенія.

Пранкенъ наклонился къ своему стакану, вдохнулъ букетъ вина, и наконецъ сказалъ съ усмшкой:

— Теперь вы отстанете и отъ своихъ покойныхъ коммунистическихъ идей?

— Коммунистическихъ? Я не думалъ, что и вы, какъ столько другихъ людей, будете ко всему, что вамъ не нравится, прикладывать удобное прозвище ‘коммунизмъ,’ я желалъ бы, чтобы я могъ быть коммунистомъ. Я хочу сказать: я желалъ бы, чтобы я могъ считать коммунизмъ за способную къ развитію форму общества, чмъ онъ однакоже никогда не можетъ быть. Мы должны другимъ путемъ работать для того, чтобы освободить наше существованіе отъ того варварства, что такіе же люди какъ мы, люди съ пали равноправные, терпятъ нужду въ самыхъ необходимыхъ потребностяхъ жизни. Въ мой стаканъ капаетъ горькая капля оттого, что я здсь спокойно пью вино тхъ горъ, на которыхъ должны теперь работать бдные угнетенные люди, которые никогда не попробуютъ и капли этого вина.

— Сегодня воскресенье, и теперь никто не работаетъ, отвчалъ Пранкенъ, и громко засмялся.

Уже при этой первой встрч обнаружилась противоположность между двумя молодыми людьми. Эрихъ также засмялся при неожиданной выходк своего пріятеля, онъ былъ достаточно развитъ для того, чтобы считать противорчіе принциповъ личнымъ вопросомъ, поэтому обратилъ бесду на мирные предметы, и разговоръ спокойно шелъ въ воспоминаніяхъ о прежнихъ временахъ.

По неподвижности шеи, по манер держать руки во время ходьбы въ обоихъ молодыхъ людяхъ можно было узнать военныхъ, но эта натянутость смягчалась у Эриха нкоторой элегической плавностью. Пранкенъ былъ элегантенъ, Эрихъ благороденъ и нженъ. Въ каждомъ тон и въ каждомъ движеніи Пранкена было что-то обязательное и пріятное, но въ его манер держать себя было и то распущенное безстыдство, или, если это слово звучитъ слишкомъ рзко, та impertinence, которая всякаго, непринадлежащаго къ своему обществу, считаетъ несуществующимъ, или смотритъ на него съ удивленіемъ: какъ это случилось, что и онъ также существуетъ на свт!

Манеры Эриха были не мене хороши, но при этомъ у него были непринужденность и достоинство. Голосъ его былъ прекрасный сильный баритонъ, тогда какъ голосъ Пранкена былъ теноръ, и въ самомъ способ разговора можно было видть между молодыми людьми большую разницу. Эрихъ выговаривалъ вполн каждое слово и каждой букв давалъ ея тонъ, напротивъ, Пранкенъ говорилъ съ какой-то усталой лнью, какъ будто ему было слишкомъ много гласныхъ и согласныхъ, какъ будто ему нужно было избгать всякаго усилія органовъ языка, слова, такъ сказать, падали съ его губъ, и однако онъ говорилъ охотно и очень изысканно. У Пранкепа былъ тотъ рзкій и сильный тонъ короткаго галопа, который былъ такъ свойственъ королевской лейбъ-гвардіи. Въ каждомъ совершенно обыкновенномъ выраженіи было что-то шумливое и гремящее.

Эрихъ больше обдумывалъ про себя, чмъ говорилъ. За своими серьезными занятіями онъ жалъ дома въ совершенной, почти монастырской тишин, и весь этотъ способъ обращенія опять показался ему новъ и страненъ.

— Господинъ баронъ, перервалъ его подходившій кельнеръ, который принесъ бутылку мстнаго шипучаго вина, вашъ кучеръ спрашиваетъ, не отпрячь ли ему лошадей?

— Нтъ, отвчалъ баронъ, и повертывая бутылку во льду, онъ продолжалъ говорить Эриху: — Мн не хочется только нарушать короткаго удовольствія этой встрчи съ вами. Вы не поврите, до какой степени скучна эта хваленая поэзія сельскаго хозяйства!

Онъ налилъ изъ откупоренной бутылки и сказалъ со смхомъ:

— Навозъ, и опять навозъ — вотъ его пароль. Олимпъ его есть куча навозу и возсдающее на немъ божество есть Юпитеръ-аммоніакъ! Пранкенъ выпилъ и громко засмялся своей острот, и при этомъ съ удовольствіемъ закрутилъ обими руками кончики своихъ усовъ.

Эрихъ свернулъ на прелесть рейнской жизни, но Пранкенъ вмшался и здсь.

— Хоть бы пришелъ кто-нибудь и стеръ румяна у этихъ лживыхъ воспвателей Лорелеи и прелестей рейнской жизни. Тамъ поэты всегда говорятъ о свжемъ душистомъ утр, а у насъ былъ сегодня такой туманъ, какъ будто у ангеловъ на неб ушло молоко, которое они кипятили себ къ кофе.

Эрихъ не могъ не засмяться, и прихлебнувъ изъ стакана, сказалъ:

— А прекрасное вино!

— Да, отвчалъ Пранкенъ, да, вино здсь пьютъ, но безъ всякой поэзіи, точно занимаются ремесломъ. Люди сидятъ по цлымъ часамъ вмст, всегда въ одномъ и томъ же обществ, всегда у нихъ въ запас одна и та же полдюжина анекдотовъ, всегда они пересказываютъ одну и ту же застарлую остроту, и затмъ идутъ домой съ красными лицами и пьяными ногами, и затягиваютъ псню, — и это называютъ рейнской веселостью. Единственное веселое во всей этой дланной лжи объ Рейн, остается разв такъ называемое ‘Strausswirtbschaft’.

— Что это такое?

— Видите ли, какой-нибудь почтенный кумъ портной или перчаточнивъ, заводитъ нсколько боченковъ собственнаго вина, котораго онъ не можетъ выпить одинъ. Тогда онъ втыкаетъ на своемъ дом пучекъ зеленыхъ втвей, и коренное нмецкое патріархальное обиталище, съ извстной зеленой изразцовой печкой и срымъ котомъ подъ лавкой, становится кабачкомъ. Выпивши въ одной улиц, граждане идутъ въ другую, третью, четвертую, и такимъ образомъ пьютъ, оказывая другъ другу взаимную помощь, и это здсь единственная прелесть.

— Такъ давайте и мы наслаждаться виномъ, возразилъ Эрихъ, посмотрите, какъ солнце еще разъ освщаетъ благородный напитокъ, которому оно такъ сладко улыбается, и который оно съ такимъ трудомъ вырастило. Выпьемъ, за солнце прошедшее и настоящее!

Онъ выпилъ стаканъ съ поспшностью, которая вообще не была свойственна его спокойному характеру.

— Я всегда думалъ, отвчалъ Пранкенъ, что въ васъ сидитъ поэтъ. Ахъ, я завидую вамъ, я желалъ бы имть талантъ и написать сатиру съ такимъ перцемъ, чтобы весь міръ обжигалъ на немъ языкъ.

Эрихъ усмхнулся и отвчалъ, что онъ также думалъ одно время, что у него есть поэтическое призваніе, но что потомъ онъ вполн понялъ свое заблужденіе и теперь ршился посвятить себя дятельной практической жизни.

— Да, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана газетный листокъ, можетъ быть, вы въ состояніи оказать мн услугу, ршительную для моей жизни.

— Съ радостью, если это не будетъ противъ:.

— Успокойтесь, здсь нтъ рчи ни о какихъ принципахъ, ни о какой политик. Можетъ быть, вы сдлались бы для меня сватомъ.

— Такъ вы влюблены? Такъ прекрасному Эриху Дорнэ, Адонису гарнизона, нуженъ сватъ?

— Нтъ, не то. Дло идетъ только о мст домашняго учителя. Взгляните вотъ въ эту газету, здсь написано: ‘Я ищу, для своего пятнадцати-лтняго сына, человка съ научнымъ образованіемъ и свтскими манерами, который бы готовъ былъ взять на себя преподаваніе и руководство, для высокаго положенія въ свт. Гонорарій — по соглашенію. По окончаніи воспитанія — пожизненная рента. Адресъ и свидтельства отдать на станціи желзной дороги *** на Рейн’.

— Я знаю это объявленіе, даже самъ помогалъ составлять его. Признаюсь, однако, что при выбор выраженія: ‘свтскія манеры’, мы разумли нчто иное.

— Быть можетъ, вы хотли этимъ сказать, что этотъ человкъ долженъ быть дворяниномъ?

— Именно. Я не имю надобности защищаться противъ того, что извстныя неудавшіяся существованія называютъ въ газетахъ феодализмомъ. Дло здсь въ томъ, чтобы воспитатель сохранилъ неприкосновенное почетное положеніе въ бюргерскомъ дом, и въ особенности съ упрямымъ воспитанникомъ.

— Конечно, это очень разсудительно и выгодно. Но можетъ быть, однако, я вмсто названія барона имю такъ-называемый непреклонный характеръ, нсколько дней теперь я уже называюсь докторомъ.

Пранкенъ кивнулъ снисходительно: и какъ будто поздравляя его, во скоро прибавилъ:

— А это вы забываете, что вы оставили службу съ капитанскимъ чиномъ? Признаюсь, что въ объявленіи я хотлъ сдлать особенное удареніе на военныхъ качествахъ. Но нтъ, вы не годитесь въ вожаки медвдей. Юноша необузданъ и коваренъ, какъ американскій краснокожій, и онъ знаетъ, какъ взяться, чтобы скальпировать всякій характеръ, онъ уже испробовалъ это на полдюжин педагоговъ.

— Быть можетъ, отъ этого опытъ будетъ еще привлекательне.

— И знаете-ли вы, что масса Зонненкампъ есть владтель многихъ милліоновъ, и что наслдникъ этого золота также знаетъ объ этомъ.

— Это не мшаетъ и, можетъ быть, еще больше привлекаетъ къ опыту.

— Хорошо. Я сведу васъ съ этимъ таинственнымъ человкомъ, я имю счастіе пользоваться его особеннымъ расположеніемъ. Впрочемъ, нтъ… лучше, если вы отправитесь со мной въ имніе моего зятя, вы вроятно помните также мою сестру Беллу?

— Очень, и я принимаю ваше гостепріимство., только я просилъ бы господина Зонненкампа… мн кажется, что я гд-то слышалъ уже это имя, но все равно… Я просилъ бы васъ, чтобы вы извстили его о моемъ прізд, и затмъ предоставили мн отправиться туда одному.

Пранкенъ бросилъ на Эриха вопросительный взглядъ. Эрихъ продолжалъ:

— Я вполн умю цнить ваше дружеское содйствіе, но вы знаете, что чужой человкъ, который вводится какъ третій, можетъ высказаться не такъ легко и свободно, какъ это можетъ быть въ разговор вдвоемъ.

Пранкенъ улыбнулся ловкости Эриха, онъ почувствовалъ нкоторую гордость, что можетъ рекомендовать человка съ такимъ отличнымъ образованіемъ. Онъ вынулъ изъ кармана записную книжку, и нсколько времени держалъ въ губахъ серебряный карандашъ. Онъ еще разъ обдумывалъ, хорошо ли онъ длаетъ, рекомендуя Эриха, не лучше ли было бы тотчасъ же устранить его, и замнить его человкомъ, который бы вполн считалъ себя его креатурой? Но тогда Эрихъ самъ сдлаетъ попытку, и быть можетъ, даже чрезвычайно вроятно, получитъ мсто. Тогда все-таки лучше связать его благодарностью. И среди этихъ размышленій у него явилось нкоторое добросердечіе. Пранкену показалось пріятнымъ разыграть роль человка, длающаго счастье другихъ, и онъ самъ на минуту былъ счастливъ этой мыслью.

Онъ тотчасъ написалъ на карточк господину Зонненкампу, чтобы онъ не входилъ пока ни въ какія обязательства, потому что на другой день явится къ нему одинъ ученый, бывшій артиллерійскій офицеръ. Покамстъ, онъ благоразумно избгалъ всякихъ дальнйшихъ дружескихъ рекомендацій, потому что не хотлъ длать ничего ршительнаго, не посовтовавшись съ своей сестрой.

Карточка была тотчасъ отослана, и Пранкенъ, надвая опять резинку на свою записную книжку, нсколько разъ еще снималъ и надвалъ ее, пока спряталъ книжку въ карманъ.

ГЛАВА IV.
НЕПОХОЖІЕ ТОВАРИЩИ.

Молодые люди отправились въ открытомъ экипаж по дорог, которая скоро повернула въ горы. Воздухъ былъ полонъ влажной свжести и высоко надъ виноградниками въ лсу пли соловьи, это была точно безконечная цпь пнія.

Молодые люди сидли молча, каждый зналъ, что другой вошелъ въ кругъ своей жизни, и впередъ невозможно было придумать, что изъ этого выйдетъ.

Когда Эрихъ снова снялъ теперь шляпу, и Пранкенъ всмотрлся въ прекрасное лицо и отпечатлнный на немъ энергическій повелительный характеръ, ему показалось, какъ будто онъ еще вовсе не видалъ его, ему стало страшно, когда онъ опять вспомнилъ, что онъ поставилъ себя съ нимъ въ отношенія, послдствій которыхъ невозможно было предвидть. Гнвъ и насмшка, благосклонность и добродушная улыбка мнялись въ выраженіи его лица, онъ даже бормоталъ про себя непонятныя слова и иногда прорывался короткій необъяснимый смхъ.

— Въ самомъ дл, это удивительно, чрезвычайно удивительно, говорилъ онъ къ самому себ, едва-ли кто нибудь подумалъ бы обо мн, что я могу быть такъ благороденъ и самоотверженъ, могу быть такимъ совершенствомъ дружбы. Мн всегда это говорили и я самъ вообразилъ, что способенъ только на всякіе пустяки, а я все-таки лучше своего собственнаго мннія о себ! Какой стыдъ, что я не видлъ своей собственной невинности и добродтели. Вотъ мы сидимъ здсь, я и онъ — этотъ другъ, сердечный братъ, благородный жрецъ судьбы для другого человка, который есть часть человчества, даже не что иное, какъ само чистое человчество. Вс его помышленія въ высшей степени благородны и человчны, но этой благородной человчности нравится однако и хорошій гонорарій!’

Пранкенъ легъ головой на подушку экипажа и усмхаясь смотрлъ на небо. Онъ ужъ позаботится о томъ, чтобы благородная человчность, сидящая съ нимъ рядомъ въ экипаж, не стала ему поперегъ дороги, а чего не сдлаетъ онъ самъ, то съуметъ сдлать сестра Белла.

Во всей манер Пранкена было что-то грубое. Съ дтства онъ одтъ былъ въ военную униформу, и она дала ему не только чувство замкнутости, но и опредленный, всегда ясно видный, исключительный характеръ, который выдлялъ его изъ обыкновенной толпы.

Среди товарищей въ общемъ строю онъ держался бодро и смло, онъ не отличался ничмъ особеннымъ, но онъ былъ хорошій офицеръ, умвшій хорошо управлять и муштровать своихъ лошадей и своихъ людей. Теперь, когда онъ снялъ мундиръ, ему казалось, что въ гражданскомъ плать онъ, какъ будто, долженъ развалиться, поэтому онъ держалъ себя съ грубой гордостью и старался въ каждомъ движеніи дать понять, что онъ не принадлежитъ къ обыкновеннымъ сынамъ человческимъ. Въ полку онъ всегда отдавалъ твердыя приказанія, а теперь онъ вступилъ въ мудреную команду обязанности и управленія самимъ собой. Предоставленный самому себ, онъ болзненно почувствовалъ, что безъ товарищества онъ — ничто. Жизнь показалась ему пустой и ничтожной, и онъ выработалъ себ извстное иронически-ожесточенное настроеніе, это давало ему въ его собственныхъ глазахъ нкоторое превосходство надъ этимъ сухимъ существованіемъ безъ парадовъ, безъ игры, безъ балета.

Теперь онъ съ нкоторой завистью смотрлъ на сидвшаго рядомъ Эриха, который былъ лишенъ всякаго вншняго положенія, былъ даже бденъ, и смотрлъ однако такъ твердо и спокойно и наслаждался ландшафтомъ, какъ будто это былъ праздникъ.

Въ самомъ дл, Эрихъ билъ поставленъ лучше.

Вступивши поздно въ солдатскую службу, онъ остался и въ строю особымъ человкомъ, никогда вполн не уходилъ въ товарищескую жизнь, и теперь, когда носилъ гражданское платье, все его существо раскрылось вновь и свободно.

— Я завидую вамъ, сказалъ Пранкенъ, когда они долго хали молча.

— Вы, мн?

— Да. Сначала мн было досадно и жалко, что человкъ вашего характера долженъ поступить въ частную службу, и еще въ какую! Но, бытъ можетъ, это — счастье, если человку приходится предпринимать что-нибудь ради прибыли.

— Это именно и будетъ тяжелая задача — быть при молодомъ милліонер, отвчалъ Эрихъ. Человческой силой двигаютъ дв вещи, идея и матеріальная выгода.

— Извините, я не совсмъ васъ понимаю.

— Позвольте, я объясню вамъ.

— Я слушаю.

— Кто приводитъ свою силу въ движеніе изъ-за идеи, тотъ вступаетъ въ область геніевъ, какъ бы ни былъ малъ и невиненъ кругъ его дятельности. Кто трудится ради прибыли, для обыкновенной нужды, или для потребностей роскоши, тотъ есть обыкновенный работникъ. Обыкновенная нужда дйствуетъ принудительно, крутая гора не заросла бы виноградомъ, лсъ не былъ бы расчищенъ, не плылъ бы корабль, не работалъ бы плугъ, если бы не вызывала обыкновенная нужда. Тамъ, гд и то и другое соединяется — и эти вещи не исключаютъ другъ друга ни въ какой сфер — тамъ является прекрасно-человчное. Дворянинъ, который работаетъ въ свт, иметъ счастье наслдовать идею, идею чести.

Пранкенъ кивнулъ въ знакъ согласія, и однако на его лиц опять была насмшливая черта: этотъ человкъ осмливается объяснять и доказывать дворянство и его права! Дворянство и религія вовсе не нуждаются въ доказательствахъ, и то и другое — историческій фактъ, и то и другое неприкосновенно.

Они опять оба замолчали, и каждый спрашивалъ себя: что выйдетъ изъ этой неожиданной общности, которая является въ ихъ жизни? Прежде, въ своей военной жизни они сходились только наружно и случайно, теперь могло произойти что-нибудь другое.

Въ долин лежали уже тни, между тмъ какъ на горахъ еще ярко блистало солнце. Они хали черезъ маленькій городокъ, на улицахъ былъ веселый шумъ, гуляли подъ-руку двушки, молодые люди въ одиночку или группами, слышались веселыя привтствія, насмшки и шутки, старики сидли передъ домами, фонтанъ на площади шумлъ изъ своихъ четырехъ трубъ, а дальше по большой дорог вдоль берега раздавалось веселое пнье.

— Ахъ, какъ отрадна наша нмецкая жизнь! воскликнулъ Эрихъ. Люди, живущіе трудомъ, отдыхаютъ вечеромъ, когда является тнь и прохлада въ этой безлсной стран винограда.

Они хали снять молча дальше и Пранкенъ вдругъ вздрогнулъ, потому что ему… онъ не зналъ откуда… какъ во сн, какъ видніе въ дали, явилась картина, что будто онъ съ пистолетомъ въ рукахъ стоитъ на дуэли противъ человка, который сидлъ теперь подл него. Откуда явилось ему это прозрніе — онъ этого не понималъ. И однако же… не предчувствіе ли это?

Онъ насильно заставилъ себя говорить. Основной чертой его характера, которую развили въ немъ воспитаніе и природа, была житейская добродтель, которую можно назвать свтской услужливостью. Чтобы прогнать отъ себя это странное представленіе, и въ порыв этой житейской добродтели, онъ сталъ разсказывать, гд онъ былъ. По совту своего зятя, графа Клодвига фонъ-Вольфсгартена, онъ сдлалъ визитъ одному сельскому хозяину, чрезвычайно уважаемому въ окрестности, чтобы, въ случа, если бы они другъ другу понравились, быть можетъ поступить къ нему въ ученье.

Землевладлецъ Вендеманъ, котораго страннымъ образомъ звали часто ‘мартовскимъ министромъ’,— потому что въ 1848 г. онъ три дня былъ министромъ, въ качеств оплота противъ напора революціи, — Вендеманъ во всей окрестности считался авторитетомъ и въ хозяйств, и въ политик.

Пранкенъ сталъ разсказывать, и чмъ дальше разсказывалъ, тмъ больше наслаждался своей остроумной манерой, и продолжалъ развивать ее. Онъ началъ:

— Мн любопытно бы знать, какъ вамъ покажется этотъ человкъ: онъ тоже — при этомъ слов Пранкенъ пріостановился, потомъ быстро продолжалъ — онъ тоже, какъ великіе реформаторы міра, иметъ большой запасъ прекрасныхъ наставленій, такъ что этого провіанта хватило бы на цлый капуцинскій монастырь.

Эрихъ засмялся, Пранкенъ также засмялся и продолжалъ:

— Ахъ, міръ состоитъ изъ однихъ предразсудковъ, хваленая поэзія сельскаго хозяйства не что иное, какъ жадность къ деньгамъ, которая кладетъ на себя румяна утренней и вечерней зари. Этотъ господинъ Вейдеманъ, съ своими сыновьями, не думаетъ ни о чемъ кром, денегъ. У него шесть сыновей, пятерыхъ я знаю, вс они безсовстно здоровы, съ несносно-блыми безукоризненными зубами, и вс отпускаютъ бороду. Эти горы, которымъ такъ удивляются путешественники, на своей поверхности должны доставлять имъ вино, а изъ своей внутренности поставлять шиферъ и марганецъ, мдь и химическіе матеріалы. У нихъ пять разныхъ фабрикъ, одинъ изъ сыновей рудокопъ, другой механикъ, третій химикъ, и такимъ образомъ они работаютъ вмст и помогаютъ другъ другу. Мн сказывали, что они извлекаютъ изъ буковаго дерева сорокъ различныхъ веществъ, и затмъ, выжавши изъ него все, что можно, они еще отсылаютъ уголь въ парижскіе рестораны. Не правда ли, прелестная поэзія природы? Вотъ, каковъ господинъ Вейдеманъ! Вы, кажется, наслаждаетесь пніемъ соловья? Господинъ Вейдеманъ выхлопоталъ для соловьевъ у правительства нчто въ род эдикта терпимости, потому что соловьи дятъ наскомыхъ и чрезвычайно полезны для земледлія и лсной культуры. Господинъ Вейдеманъ живетъ въ реставрированномъ замк, но если бы теперь пвецъ пришелъ въ этотъ замокъ, онъ не нашелъ бы слушателей, если бы не сталъ пть о той благородной любви, по которой азотъ и водородъ соединяются въ аммоніакъ.

Эрихъ былъ не въ такомъ расположеніи и не нашелъ нужнымъ что-нибудь отвчать на это. Онъ вспомнилъ, что въ дом его родителей имя Вейдемана упоминалось не одинъ разъ, и съ особеннымъ уваженіемъ. Теперь у мста было сказать объ этомъ.

— Какъ вы думаете, спросилъ Пранкенъ, стоитъ ли стремиться къ такой задач: умножить пищу человчества на нсколько мшковъ картофеля?

Но прежде, чмъ Эрихъ могъ отвтить, Пранкенъ прибавилъ:

— Ахъ, собственно говоря, нтъ ничего, чмъ бы стоило быть. Единственное — это разв солдатомъ.

Они поднимались теперь по крутой дорог въ гору и передъ ними открывалась въ далекомъ пространств рка съ ея островами. Пранкенъ, указывая къ рк на одно свтлое блое зданіе у берега, сказалъ:

— Посмотрите, вотъ вилла Зонненкампъ, которую называютъ также виллой ‘Эдемъ’. Большой стеклянный куполъ, на которомъ еще блеститъ солнечные лучи — это оранжерея для пальмъ. Зонненкампъ — страстный садовникъ, его оранжереи и огороды лучше, чмъ у владтельныхъ князей.

Эрихъ всталъ въ экипаж и оглянулся на ландшафтъ и на домъ, въ которомъ ему, быть можетъ, суждена была новая жизнь. Когда онъ снова слъ, Пранкенъ предложилъ ему сигару.

Эрихъ поблагодарилъ,— потому что онъ пересталъ курить. Пранкенъ сказалъ съ улыбкой:

— Кто не куритъ, тотъ невозможенъ для господина Зонненкампа.— Онъ сдлалъ рзкое удареніе на слов ‘господинъ’. На ряду съ его растеніями — главная его гордость состоитъ въ томъ, что онъ иметъ разнообразнйшую коллекцію настоящихъ сигаръ, и онъ былъ особенно благодаренъ мн, когда я однажды сказалъ, что у него цлый сераль сигаръ. Кто, откажется у него отъ сигары,— да я не знаю, какъ онъ будетъ съ нимъ жить.

— Я могу курить, но я не долженъ, отвчалъ Эрихъ и взялъ сигару.

— Мн кажется, что вы не только докторъ, философіи, но и настоящій философъ.

Они опять продолжали хать молча.

Эрихъ смотрлъ впередъ и самыя разнообразныя мысли проходили у него въ душ.

О чудный міръ! Неуловимыя силы его вютъ въ воздух: тамъ странствуетъ и человческая душа, не предчувствуя, что къ ней стремится другая, и что он об соединятся въ одну судьбу. И величіе человческаго духа въ томъ, что въ немъ есть нчто, и это нчто длаетъ одного способнымъ принять въ себя другого, котораго имени онъ не зналъ, лица котораго не видлъ и существованія котораго не подозрвалъ, — принять, какъ будто они всю жизнь провели вмст.

Кто жилъ не для одного себя, кто думалъ о цломъ, кто мечталъ о немъ, изслдовалъ и работалъ для него, тотъ всегда готовъ вступить въ великое всеобщее, и повторять слово творенія: Будь духъ отъ моего духа,— или вспоминать слово искупленія отъ первороднаго грха, по изреченію: Ты — хранитель своего брата!

ГЛАВА V.
СТАРЫЙ БАРИНЪ И КРАСАВИЦА-БАРЫНЯ.

‘Въ Вольфсгартенъ’, такъ гласила надпись на подорожномъ столб, на краю красиваго высокаго лса, куда они теперь въхали. Теперь мы на господской земл. Прозжій, спросившій дорогу и желавшій знать, кто живетъ въ видномъ издалека, простомъ помщичьемъ дом, съ колнчатою крышею, получилъ бы въ отвтъ, что тамъ живетъ пара счастливцевъ, которымъ нечего желать, кром дтей.

Есть люди, которые доставляютъ пищу душ. Какъ присядутъ двое, да начнутъ о нихъ говорить,— каждый чувствуетъ самъ себя хорошо, разбирая и разсказывая, что въ нихъ есть чистаго и хорошаго, и бываетъ благодаренъ собесднику за каждое новое слово о нихъ. Странно только, что вообще повсть о хорошемъ и толки о немъ не бываютъ продолжительны.

Есть опять такіе люди, которые доставляютъ бесдующимъ о нихъ матеріалъ трудный для анализа, говоря о нихъ, обращаешься больше на непривлекательныя стороны, но при этомъ хорошее какъ-то насильственно вмшивается въ разговоръ и выставляется само собою. Въ заключеніе, чувствуешь себя обязаннымъ прибавить:— Я все-таки не лицемрю, когда встрчаю эту личность привтливо, въ ней есть не только много завлекательнаго, но я много хорошаго.

Клодвигъ былъ характеръ перваго рода, а къ типамъ второго рода принадлежала жена его, Белла, урожденная баронесса фонъ-Пранкенъ.

Клодвигъ былъ дворянинъ въ лучшемъ значеніи слова. По характеру, онъ не былъ изъ тхъ добродушныхъ людей, которые каждаго привлекаютъ дружески-веселымъ обращеніемъ, въ его манер была важная сдержанность и спокойствіе. Однако вс его любили. И независимый помщикъ, и фабрикантъ, и поденщикъ, и пасторъ, и мастеровой, и чиновникъ, и купецъ изъ города: вс чувствовали къ нему особое почтеніе и привязанность. На него смотрли какъ на украшеніе мстной картины, какъ на могучее дерево, что стоить на вершин горы, подъ его тнью, вы любуетесь видомъ открытымъ вдаль, и желаете безопасности отъ бурь вашему покровителю.

Во всякой нужд можно было ждать совта и помощи отъ Клодвига фонъ-Вольфсгартена. Онъ долго жилъ въ чужихъ краяхъ, и всего пять лтъ тому, женившись во второй разъ, поселился въ замк.

Зато жена его, Белла Вольфсгартенъ, возбуждала больше удивленіе, чмъ любовь. Она была хороша собою,— даже слишкомъ хороша для стараго мужа, говорили иные. Она была разговорчиве мужа. Бывало, выдетъ кататься въ маленькой, приземистой коляск, на пар пгенькихъ пони, по усадьб и деревнямъ, — вс кланяются и дивятся, потому что правитъ она сама, между тмъ какъ мужъ сидитъ съ ней рядомъ, а сзади лакей. Старики, которые въ новыхъ модахъ всегда усматриваютъ что-нибудь особенное, говаривали, что если въ рукахъ Беллы возжи, такъ въ ея рукахъ и власть дома. Дло было, однако, совсмъ не такъ. Въ отношеніи къ мужу она была полна скромности и преданности, порой ему даже докучно было, когда она начнетъ расхваливать его при немъ же, краснорчиво описываетъ его доброту, его невозмутимое спокойствіе и широкое пониманіе вещей.

Теперь Эрихъ смутно припоминалъ тотъ большой эффектъ, какой произвела женитьба Клодвига въ столиц. Случилось это въ то самое время, когда Эрихъ оставилъ военную службу. Беллу онъ видалъ не разъ, го съ графомъ Вольфсгартеномъ еще не встрчался. Графъ долгое время былъ посланникомъ своей маленькой страны при папскомъ двор, въ Рим, гд съ нимъ и познакомился отецъ Эриха.

Въ ученомъ свт, Вольфсгартенъ былъ извстенъ небольшимъ археологическимъ сочиненіемъ, къ которому были приложены дорогіе рисунки. Графъ, кром музыки, занимался наукою древностей, и занимался ею съ той отчетливостью и серьзностью, которыя отличали весь его характеръ. О немъ была молва, что онъ не оставилъ безъ изученія ни одной науки, ни одного изящнаго искусства.

Овдоввъ въ Рим, не имя дтей, онъ возвратился въ отечество, гд занялъ положеніе уважаемаго, склоннаго къ такъ-называемому умренному прогрессу, члена палаты господъ. Тогда-то онъ, во время сессій, сблизился со старымъ фонъ-Пранкеномъ, который былъ членъ той же палаты. Скоро между нимъ и Беллою установились пріятельскія отношенія. Белла была одна изъ тхъ фигуръ, которыя поражаютъ. Блестящее искусство піанистки было однимъ изъ ея талантовъ.

При двор Белла была первою красавицей, но, если выразиться невжливо, уже нсколько перезрла для этого положенія: въ свт появились уже новые всходы, которымъ она не была ровесницей.

Белла, не мало видла, въ обществ двухъ англичанокъ, она объздила Италію, Грецію и Египетъ, имя при себ наемнаго курьера, на которомъ лежали хлопоты по путешествію. Возвратясь ко двору, при которомъ отецъ ея былъ обершталмейстеромъ, она стала вызжать въ свтъ, но свое участіе въ его забавахъ считала неизбжнымъ самопожертвованіемъ, на которое осуждаютъ себя высшія натуры, вмшиваясь во вседневныя дла. Съ Вольфсгартеномъ она любила говорить, и онъ, въ разговорахъ съ ней, исходилъ изъ предположенія, что мелочи свтской жизни едва ли могутъ привлекать ея вниманіе, она же прямо объявила, что уже вышла изъ поры, когда такая жизнь можетъ нравиться, и что ее въ состояніи занимать только боле высокіе интересы. Къ археологическимъ причудамъ Клодвига она выказала большое вниманіе и живое участіе. Само собою разумется, что въ каждомъ дом они встрчались, а если гд одинъ былъ безъ другого, то бывшаго на лицо спрашивали, здоровъ ли или чмъ задержанъ другой.

На этажеркахъ у Беллы не было фарфоровыхъ фигурокъ и другихъ игрушекъ въ этомъ род: мсто ихъ занимали избранныя копіи съ антиковъ. Она даже носила на ше ожерелье изъ крупныхъ янтарей, найденное въ гробниц знатной римлянки. Изъ своей поздки за-границу она привезла большой фотографическій альбомъ, и бывала рада, когда Клодвигъ пересматривалъ съ нею знакомые виды и давалъ ей объясненія. За это она награждала его игрою на роял, хотя въ обществ уже не играла.

Придворный свтъ занялся всмъ этимъ какъ новостью, Клодвигу и Белл тотчасъ передавали, что одинъ изъ нихъ сказалъ про другого, и сами наиболе высоко-поставленныя особы удостоили своимъ ободреніемъ Беллу и Клодвига, когда они, увидвъ, что отношенія между ними должны были опредлиться, нкоторое время колебались. Дло, однако, удалось, и обрученіе было отпраздновано въ самомъ тсномъ придворномъ кружк.

Когда дло устроилось, злымъ языкамъ стало по-свободне — вдь можно же было и вознаградить себя за добрыя старанія — и вотъ разсказывали о двухъ замчательностяхъ помолвки.

Говорили, что Белла обязала своего жениха никогда не упоминать о первой жен, а старикъ Пранкенъ будто бы спрашивалъ лейбъ-медика, долго ли графъ Вольфсгартенъ можетъ прожить. Когда врачъ уврилъ его, что пожилые люди въ род графа, живущіе такъ умренно, спокойно и безстрастно, могутъ дожить до возраста, который и опредлить трудно, то Пранкенъ, говорили, странно будто бы улыбнулся.

Впрочемъ, сама Белла вела себя такъ, что нельзя было поврить подозрнію, будто бы она надялась скоро остаться богатой, молодой вдовой. Съ Клодвигомъ, незадолго до свадьбы, случилось разъ головокруженіе, и вотъ съ тхъ поръ Белла устроивала такъ, что за нимъ повсюду, куда бы онъ ни пошелъ, слдилъ слуга, по большей части незамтно для самого графа. Она ухаживала за старымъ мужемъ съ величайшей и искренней заботливостью, и въ самомъ дл, графъ какъ-будто ожилъ новой жизнью, а когда они удалились въ свое наслдственное помстье, то онъ сталъ чувствовать себя еще счастливе.

Вольфсгартены каждое лто здили на воды, и тамъ, разумется, пользовались большимъ почетомъ, а Белла вызывала удивленіе въ себ не только своей красотою, но и своей безупречной врностью и попечительностью, доведенною до боязливости, о своемъ благородномъ супруг.

ГЛАВА VI.
ХОЛОДНАЯ ЗАКУСКА.

Здсь, на гор, было еще совсмъ свтло, когда гости подъзжали къ дому графа Вольфсгартена. Поднимаясь паркомъ на послднемъ възд въ гору, они увидли на дорог, промежъ деревьевъ, хорошенькую двушку, въ голубомъ лтнемъ плать. Замтивъ карету, двушка быстро пошла назадъ. Дв свтлоголубыя ленты, прикрпленныя по мод сзади, разввались по втру. Ея походка была вмст тверда и изящна.

— Aral замтилъ Пранкенъ, на холодной закуск у сестры мы встртимъ гостей. Этотъ милый ребенокъ, что такъ скоро скрылся — дочь мирового судьи: свже-выпеченная булочка, съ монастырской сковородки изъ Sacr-Cur въ Ахен. Вы увидите настоящее дитя Рейна, сестра удачно прозвала ее Мусселиното, въ самомъ дл: въ ней есть, знаете, что-то такое вчнолтнее. Теперь въ дом узнаютъ отъ нея, что мы тутъ.

Пранкенъ вынулъ карманную щетку и сталъ приглаживать волосы.

— Это — почтенное семейство, продолжалъ онъ, и двушка слишкомъ дорога для простой интрижки, на воздух можно курить сорта и подешевле.

И вдругъ, вспомнивъ, что онъ говоритъ съ Эрихомъ, Пранкенъ поспшилъ прибавить:— Такъ сказалъ бы вашъ камрадъ, донъ-Джіованни Ниннеръ, вчно бьющійся объ закладъ. А знаете, онъ ныньче разбитъ по всмъ суставамъ, и его катаютъ въ Висбаден на тележк.

Тутъ Пранкенъ какъ будто снова воодушевился, онъ выскочилъ изъ кареты и, протягивая Эриху руку, сказалъ: ‘Добро пожаловать въ Вольфсгартенъ!’

На двор стояло нсколько экипажей, а въ саду собралось дамское общество, дамы сидли на изящныхъ стульяхъ вокругъ большой куртины незабудокъ, посреди которыхъ возвышались красные рододендроны.

— Мы не помшаемъ, пожалуйста, не безпокойтесь, шутливо крикнулъ Пранкенъ еще издалека.

Белла поздоровалась съ братомъ и потомъ съ Эрихомъ, котораго она тотчасъ узнала. Онъ былъ представленъ: жена мирового судьи и фрейлейнъ Лина — имъ было очень пріятно возобновить вчерашнюю встрчу, — за ними были представлены жена окружнаго врача съ сестрою, жена лсничаго съ маменькою, аптекарша, бургомистерша, жена директора училища, дв негоціантки и дв жены фабрикантовъ, — все почетнйшее городское общество было, повидимому, на лицо.

Ихъ кавалеры, какъ оказалось, пошли наслаждаться какимъ-то видомъ и должны были скоро возвратиться.

Бесда передъ тмъ, повидимому, не была особенно оживлена. Фигура Эриха возбудила интересъ. Директорша, высокая, роскошная женщина — Белла называла ее ‘шитая’ — такъ она умла отлично одваться и такъ все сидло на ней хорошо — подняла лорнетку и посмотрла на ландшафтъ, но такъ, что успла взглянуть и въ сторону. Затмъ она спустила лорнетку съ такимъ выраженіемъ, изъ котораго можно было заключить, что она была довольна.

Эриха, конечно, спросили, давно ли онъ не видалъ Рейна, и ему пришлось разсказывать, какъ все теперь являлось ему въ новомъ свт и даже дйствовало на него упоительно. Къ слову онъ похвалилъ, что молодыя женщины носятъ на голов внки изъ свжихъ цвтовъ и листьевъ, между тмъ, какъ мужчины на прогулк, если и получаютъ внокъ изъ листьевъ, сплетенныхъ прекрасными руками, то могутъ надть его только на черный цилиндръ, украшающій ихъ голову, что выходить очень комично.

Какъ ни незначительно было это замчаніе, оно понравилось, общая улыбка свидтельствовала, что новый человкъ долженъ былъ оживить общество.

Белла умла длать гостей разговорчивыми.

— Не правда ли, капитанъ, замтила она, греки и римляне украшали себ голову лаврами, а новйшіе люди, какъ много ни воображаютъ о себ, украшаютъ только грудь, да и то орденами.

Она разсказала объ одномъ древнемъ побдномъ внк, виднномъ ею въ Рим, и спросила Эриха, существовали ли въ древнемъ Рим фехтовальные классы. Этого Эрихъ не зналъ и началъ разсказывать о разнаго рода побдныхъ внкахъ, при чемъ упомянулъ о внк ‘за снятіе’, который былъ наградою одного полководца, освободившаго городъ отъ осады, внокъ состоялъ просто изъ травы. Разсказъ этотъ возбудилъ смхъ.

Двицы между тмъ, стояли поодаль и стали звать мальчика, который игралъ внизу у ключа, потомъ вс он побжали съ холма внизъ, и видно было только, какъ разввались ихъ платья. У ключа он остановились: тогда мальчикъ оказался только предлогомъ, такъ какъ никто имъ и не занялся. Тамъ он стали толковать между собою объ интересномъ гост.

— Онъ еще красиве, чмъ архитекторъ, сказала дочь аптекаря.

— Онъ красиве и фонь-Пранкена, присудила дочь училищнаго директора.

Лина, дочка мирового судьи, могла разсказать, что она уже встртилась съ нимъ прежде, въ монастыр на остров, папенька, сказала она, былъ правъ, предполагая, что этотъ господинъ — французскаго происхожденія, такъ какъ его отецъ былъ эмигрантъ, изъ гугенотовъ, да и самое имя его французское. Дочь аптекаря, у которой былъ братъ поручикъ, — чмъ, замтимъ мимоходомъ, она не мало важничала — общалась справиться о капитан у своего брата.

Наивная Лина предложила сплесть внокъ и неожиданно положить его прізжему на голову. Внокъ былъ готовъ скоро, но ни одна изъ двушекъ, даже и сама Лина, не ршалась исполнить это оригинальное предложеніе.

Эрихъ, между тмъ, сидлъ въ кругу дамъ и въ голос его было слышно глубокое чувство, когда онъ хвалилъ судьбу людей, живущихъ посреди такой чудной природы, онъ высказалъ убжденіе, что такая обстановка возвышаетъ духъ, хотя и безсознательно для человка, который замчаетъ разницу только тогда, когда ему приходится жить въ иномъ мст.

Никто не ршался прибавить что-нибудь, пока сама Белла не вмшалась:

— Похвала природ, среди которой мы живемъ, столько же лестна для насъ, какъ если бы хвалили насъ самихъ, нашу одежду или домъ, или что нибудь принадлежащее намъ.

Потомъ она сдлала Эриху нсколько вопросовъ о его матери, онъ отвтилъ, и мимоходомъ, однако не безъ особаго ударенія, упомянулъ, что единственный братъ его матери, баронъ Бурггольцъ, умеръ на остров Мадер внезапно. При этомъ присутствующіе узнали, что Эрихъ былъ хотя наполовину благородной крови.

Белла говорила легко, говорить казалось для нея дломъ второстепеннымъ, а главнымъ — смотрть на людей и себя показывать. Когда она говорила, то черты лица ея оставались совсмъ спокойны, она даже едва шевелила губами, только улыбка ея обнаруживала рядъ мелкихъ, блыхъ зубовъ. Она знала, что Эрихъ пристально смотритъ на нее, и спокойно, какъ бы стоя передъ зеркаломъ, показывала свое лицо.

Хорошенькой лсничих она представила Эриха еще разъ, особо, рекомендуя ее, какъ отличную исполнительницу романсовъ, и при этомъ спросила Эриха, продолжаетъ ли онъ заниматься пніемъ, Эрихъ отвчалъ, что уже нсколько лтъ не поетъ.

Вечеръ былъ необыкновенно хорошъ, по и въ долин и на гор воздухъ, какъ бы особенно напряженный, нсколько тснилъ грудь, вдали поднималась бури. Дамы стали разсуждать, что лучше: прождать ли бурю въ Вольфсгартен, или поскоре хать.

— Хоть бы мужчины были тутъ, чтобы ршить, что длать! къ такому выводу приходили дамы.

Хорошенькая лсничиха призналась, что она боится бури.

— Вы боитесь бури также какъ ваша сестрица, замтилъ Эрихъ.

— Да я вовсе не боюсь, возразила послдняя.

— Я разумлъ родство музыкальное, сказалъ Эрихъ, слышите, птичка, что здсь все пла, вдругъ прекратила концертъ.

Разговоръ коснулся дйствія, какое буря производитъ на разныхъ людей.

— Мн кажется, прибавилъ Эрихъ, что изъ впечатлнія, какое производитъ на человка буря, можно заключить нестолько о его характер, сколько о — такъ сказать — растительной жизни его мозга, о томъ, что называется темпераментъ или нервное расположеніе. Мы такъ оторвались отъ природы вообще, что когда явленіе атмосферы поражаетъ наше зрніе и слухъ, то мы видимъ тутъ что-то необыкновенное, и намъ, какъ бывало вашимъ предкамъ, изъ тихаго воздуха какъ-будто слышится говоръ: ‘Примчай, что ты живешь и дышешь въ мір, движимомъ тайною’.

— А, вотъ и кавалеры! раздалось вдругъ. Дв славныя охотничьи собаки вскочили въ садъ, он стали осматривать и обнюхивать собаку Пранкена, которая долго была въ чужихъ краяхъ, точно хотли выслдить, гд она перебывала. За собаками показались и мужчины.

Эрихъ узналъ графа Клодвига, прежде чмъ тотъ былъ названъ. Его легко было отгадать по особенной заботливости о вншности и постоянно любезному выраженію уже нсколько старческаго, гладко-выбритаго лица. На лиц этомъ годы оставили уже много слдовъ, но не запечатлли его никакою усталостью жизни. Вс группировались около Вольфсгартена, онъ казался какъ бы владтелемъ этой области.

У Клодвига были два свойства, рдко совмщающіяся въ одномъ человк: онъ былъ вмст и сановитъ и любезенъ. Но хотя онъ не выказывалъ никакой барской спси, обращался со всми равно любезно, вс однако подчинялись ему, такъ какъ это подразумвалось само собою.

Когда ему представили Эриха, его черты вдругъ одушевились, по нимъ прошла какъ бы волна счастливыхъ воспоминаній.

— Душевно радъ видть сына моего римскаго друга. Для васъ у меня есть наслдство, сказалъ онъ, подвигая ближе къ глазамъ, малымъ пальцемъ лвой руки, свои золотые очки.

Тонъ, въ которомъ говорилъ Клодвигъ, былъ такъ размренъ и вмст пріятенъ, что новому знакомцу всегда казалось, какъ будто онъ уже слыхалъ прежде этотъ голосъ, отъ этой размренности ударенія даже то, что было въ рчи Вольфсгартена не обыкновеннаго, становилось какъ будто безсознательно-ожиданнымъ. Онъ держался хорошо, всегда ровно, и въ манер его преобладала нкоторая медленность. Онъ никогда не спшилъ, но на все находилъ время, и станъ его былъ замчательно прямъ, особенно для старика.

Когда Эрихъ отвчалъ, что чувствуетъ себя счастливымъ, наслдуя у графа дружбу его къ своему отцу, а у графини ея привязанность къ матери, — въ лиц Клодвига просіяла еще большая привтливость.

— У васъ совсмъ голосъ вашего отца, замтилъ онъ. Мн было очень больно, когда я услыхалъ о его кончин, много лтъ я сбирался писать ему, наконецъ было уже поздно.

Представляя Эриха другимъ гостямъ, Клодвигъ какъ бы облекалъ его долею своего достоинства.

— Теперь представляю васъ доброму товарищу, сказалъ графъ, и улыбнулся значительно, указывая Эриху на однаго господина съ толстою головой, краснымъ лицомъ и остриженными подъ гребенку, блыми, какъ лунь, волосами.— Это — нашъ майоръ.

Майоръ выразилъ удовольствіе поклономъ и протянулъ Эриху четыре пальца руки, указательнаго пальца у него не было, это, однако, не помшало старику крпко пожать руку незнакомца. Онъ еще разъ кивнулъ Эриху, но не произнесъ ни слова.

Въ числ остальныхъ мужчинъ, Эриху былъ представленъ красивый молодой человкъ съ загорвшимъ лицомъ и великолпною бородою. Это былъ архитекторъ Эргардъ. Онъ тутъ же простился съ графомъ, объяснивъ, что долженъ еще вечеромъ поспть въ ломку известняка, для заказа. Директоръ училища сообщилъ Эриху, что онъ тоже ученикъ профессора Эйнзиделя.

Тутъ майора отозвали къ себ дамы и стали его попрекать, особенно жена судьи, зачмъ и онъ, извстный своей внимательностью къ дамамъ и рыцарствомъ, сегодня оставилъ ихъ вмст съ другими, потребовали, чтобы онъ немедленно загладилъ свой проступокъ.

Едва майоръ усплъ ссть, какъ двушки надли внокъ, приготовленный для Эриха, ему, на снжно-блые волосы. Онъ шутливо поклонился, а Лин погрозилъ маленькимъ пальцемъ, спросивъ, не въ монастыр ли она научилась такимъ продлкамъ.

Майоръ, какъ скоро оказалось, служилъ предлогомъ для упражненія въ остроуміи, рдко бываетъ такое общество, въ которомъ кому-нибудь не приходится играть эту роль, или кто-нибудь не беретъ ее на себя-добровольно. Майоръ каждому, кто зналъ его, доставлялъ боле удовольствія, чмъ предполагалъ самъ, всякій, думая о немъ, или слыша его имя, добродушно улыбался.

Но вотъ по площадк, внчающей гору, пролетлъ порывъ втра, на господскомъ дом свернули флагъ, стулья, обитыя матеріею, унесли подъ навсъ, и вс скоро испытали пріятное чувство сидть въ веселомъ обществ, въ просторной зал, въ то время какъ на двор разыгрывалась буря.

Буря, конечно, и дала пищу для первыхъ разговоровъ. Майоръ разсказалъ объ одной схватк, во время ужасной грозы. Онъ излагалъ свои мысли неловко, но можно было понять, что онъ хотлъ выразить: именно, тяжкое впечатлніе, произведенное на него кровавымъ дломъ въ то время, когда раздавался голосъ неба.

Мировой судья тоже припомнилъ фактъ, котораго былъ свидтелемъ, именно, какъ одинъ парень, намреваясь произнесть ложную присягу, поднялъ, руку и, услыхавъ въ ту самую минуту ударъ грома, опустилъ ее, говоря: ‘это сдлалъ я!’ Лсничій одобрялъ грозу, говоря въ шутку, что отъ нея наврное выйдетъ дичь изъ чащи, прямо на охотника. Директоръ училища, разсмшилъ всхъ, описывая, какъ трудно продолжать занятія съ мальчиками во время грозы, и какъ не знаешь что съ ними, въ такомъ случа длать.

Наконецъ, вс взглянули на Эриха, ожидая, что и онъ что-нибудь скажетъ.

— Гроза, которая здсь раздражаетъ наши нервы, замтилъ онъ, тамъ, ниже, на низовьи Рейна, и тамъ, вверху, въ Эльзас, представляется дальнею зарницей, которая только прогоняетъ дневной жаръ. Тамъ теперь люди спокойно сидитъ на балконахъ и вдыхаютъ очищенный воздухъ. Можно бы сказать, и впечатлнія опредляются географической широтой.

Онъ всегда говорилъ съ оттнкомъ веселости, и успвалъ заставлять забыть о настоящемъ. Лсничиха, которая скрылась-было въ темной сосдней комнат, должно быть услыхавши его слова, вышла въ залу и успокоилась.

Эрихъ не остановился на приведенномъ замчаніи. Онъ говорилъ много. Онъ все еще, не смотря даже на нкоторые опыты, полагалъ, что люди ищутъ въ разговор чего-нибудь больше, чмъ препровожденія времени: что они желаютъ пріобрсть или выяснить себ что-либо. А потому, въ бесд онъ изливалъ всю свою душу, давалъ все, что было въ немъ лучшаго, и не догадывался, что за-глаза эти его восторженныя излянія были объясняемы какъ страсть выставлять себя на показъ, что въ нихъ видли просто аффектацію. У него было не только умнье обращаться въ обществ, но нчто боле: даръ становиться въ кругъ воззрній собесдника. Однако слушатель при этомъ обыкновенно замчалъ, что Эрихъ видитъ дальше его, хотя молодой человкъ вовсе не навязывалъ своего превосходства.

Есть такой родъ преобладанія надъ человкомъ, который состоитъ просто въ уясненіи, въ опредленіи ему его собственныхъ идей. Такой пріемъ долженъ былъ бы вызывать чувство удовлетворенія, даже благодарности. Но большинство подчиняется скоре тому преобладанію, въ которомъ слышенъ намекъ, что я-де говорю теб о вещахъ, которыхъ ты въ сущности не смыслишь, да и не въ состояніи понять. Такіе люди, какъ вщіе оракулы, потому именно и производятъ впечатлніе.

Мужчины пожимали плечами, особенно судья и училищный директоръ. Въ энергіи, съ какою Эрихъ разсыпалъ богатство своихъ мыслей и убжденій, было нчто странное, а для нкоторыхъ мужчинъ даже оскорбительное. Они сознавали, что въ этомъ незнакомц все было ново и привлекательно для женщинъ, начиная съ новизны его манеръ и акцента, до этого щедраго расходованія души въ разговор. Ясно было, что все это отодвигало на задній планъ тхъ, кто если и ршался сообщить мысль, то высказывалъ ее только при случа, да и то въ неоконченномъ вид. Судья, встртивъ блиставшіе взгляды своей дочери и лсничихи, потихоньку сказалъ директору:

— Это — человкъ опасный.

Разговоръ разбился по группамъ, и Эрихъ бесдовалъ съ Клодвигомъ, стоя у окна. Они смотрли въ садъ, въ темноту. Тамъ, за горами, змились молніи, порою он освщали небо высокимъ, яркимъ пламенемъ, порою просто разрывали его и тогда казалось, какъ-будто за этимъ небомъ есть еще другое небо. Раскаты грома продолжались, потолокъ вздрагивалъ и стеклянныя призмы на люстрахъ звенли.

— Есть вещи, есть обстоятельства, началъ Клодвигъ, которыя представляются намъ точно мы ихъ уже встрчали во сн, а иногда точь-въ-точь повторяются. Какъ я стою теперь здсь съ вами, такъ точно стоялъ я когда-то съ вашимъ отцомъ, въ римской Кампань. Не знаю, какъ-то случилось намъ говорить о томъ міровоззрніи, которое иметъ исходною точкой безконечность, и вотъ что сказалъ вашъ отецъ…. Я какъ-будто слышу его голосъ: ‘Только тогда, когда мы смотримъ на человчество во всей его общности, мы, какъ люди мыслящіе, пріобртаемъ то спокойствіе, которое составляетъ удлъ врующихъ, потому что только тогда и мы созерцаемъ весь міръ въ единств божественной мысли. Кто слдитъ за путемъ единичнаго муравья, тотъ не можетъ понять, зачмъ онъ совершаетъ вс эти зигзаги, затмъ внезапно попадаетъ въ ямку, вырытую муравьинымъ львомъ, который тоже вдь иметъ право жить. Но тотъ, кто смотритъ на муравейникъ какъ на цлое….’

Клодвигъ вдругъ остановился. Снизу, изъ долины пронесся рзкій свистъ локомотива и глухой топотъ позда.

— Правда, продолжалъ онъ посл паузы, и въ лиц его вдругъ что-то мелькнуло,— въ то время свистъ локомотива еще не прерывалъ тихаго размышленія.

— Но мн и этотъ свистокъ не представляется диссонансомъ, возразилъ Эрихъ.

— Что вы хотите сказать?

— А разв нтъ величія въ томъ, что люди вольны продолжать свою опредленную дятельность и среди мятежа природы? Въ нашемъ новомъ мір, по всей планет укрпилась цлая система движенія, котораго ничто не можетъ прервать. Нельзя ли сказать, что все, что мы производимъ, вся работа нашего періода состоитъ въ приготовленіи дорогъ, въ разчистк путей, для свободнаго дйствія вчныхъ силъ вашей природы? Люди нашего времени, это — строители дорогъ.

Клодвигъ взялъ Эриха за руку. Молнія нсколько разъ освтила сіявшее лицо молодого человка и ясное лицо старика: Клодвигъ крпко пожалъ взятую имъ руку, какъ бы желая сказать: еще разъ привтствую тебя, ты теперь мой!

Говорятъ, любовь порою осняетъ внезапно дв души и находитъ ихъ слитыми воедино, не бываетъ ли также и съ дружбою?

Здсь было такъ.

Они стояли другъ передъ другомъ, не ощущая волненія и сомнній, возбуждаемыхъ чуждымъ, ясно и крпко, какъ обладаніе лучшей сущностью самихъ себя, было ихъ сознаніе, что они сроднились, исчезла совсмъ мысль, что они увидлись въ первый разъ, всего за нсколько минутъ передъ тмъ.

Дло въ томъ, что они сблизились въ мысли о безконечномъ, гд исчезаетъ всякое намреніе, они могли бы долго простоять такъ, разлучивъ руки, не произнося ни слова, и все-таки имъ бы казалось, что они живутъ общею жизнью.

Взволнованнымъ голосомъ, какъ бы открывая тайну, въ которой ему признаться было трудно, но необходимо, Клодвигъ сказалъ:

— Въ такія бури я не разъ уже переносился мыслью въ то время, когда вся земля, отсюда до Оденвальда, была покрыта большимъ озеромъ, изъ котораго возвышалось островами нсколько горъ, пока бурный потокъ не прорвалъ себ дороги сквозь стну скалъ. Скажите, другъ, не приходила ли и вамъ мысль, что когда-нибудь опять наступитъ хаосъ?

— Конечно, но мы не можемъ представить себ ни до-человческаго періода, ни того, въ которомъ человчества не будетъ. Все, что мы можемъ сдлать, это — исполнить какъ слдуетъ нашъ рабочій часъ, который называютъ семьдесять лтъ.

Тутъ подошелъ майоръ и пригласилъ ихъ обоихъ въ другую залу, куда перешло общество. Клодвигъ еще разъ тихо провелъ рукою по рук Эриха, и сказалъ ему:

— Пойдемте.

Они возвратились къ обществу точно чета влюбленныхъ, которые только-что тайно обнялись въ первый разъ, и никто не догадывался, отчего такъ ясны были ихъ лица.

ГЛАВА VII.
ОСВЯТИВШАЯ МОЛНІЯ.

Буря, когда первое впечатлніе прошло, способствуетъ оживленію и сближенію общества.

Гости находились теперь въ концертной зал, надъ которою потолокъ возвышался куполомъ. Куполъ этотъ былъ ярко освщенъ, что имлъ почти торжественный видъ. По бокамъ залы, въ полвысоты стнъ, было четыре выступа, въ вид балконовъ, посреди стоялъ рояль. Гости услись въ кружокъ, на одномъ краю котораго находилось возвышеніе. Тутъ сидла Белла, и направо отъ нея жена судьи, налво — лсничиха.

Двицы ходили по зал подъ-руку, около нихъ оставался: Пранкенъ и шутилъ съ ними, въ рук у него была роза изъ внка Лины.

Когда Клодвигъ, Эрихъ и майоръ сли въ круг, приблизились и молодые люди. Белла спросила у майора, подвигаются ли впередъ работы замка, который перестраивалъ Зонненкампъ. Майоръ кивнулъ головою, онъ всегда кивалъ нсколько разъ прежде, чмъ начиналъ рчь, точно впередъ подтверждалъ все, что скажетъ. Съ большой увренностью онъ объявилъ, что во двор замка непремнно долженъ найтись колодецъ. Тогда Клодвигъ обратился къ нему съ просьбою заботливо сохранить все, что можетъ быть откопано при этомъ изъ остатковъ отъ временъ римлянъ или среднихъ вковъ, и общалъ вскор пріхать самъ и сдлать раскопки. Лсничиха замтила шутливо:

— Господинъ Зонненкампъ, — вс называли его такъ, но съ особеннымъ удареніемъ на слов господинъ, какъ бы высказывая нкоторое нерасположеніе, — господинъ Зонненкампъ теперь, должно быть, прибавитъ къ своей фамиліи названіе замка, который онъ чинитъ.

При имени Зонненкампа, точно прорвалась плотина, такъ потекла рчь со всхъ сторонъ.

— Господинъ Зонненкампъ очень уменъ, сказалъ директоръ училища, но Мольеръ сдлалъ злое замчаніе, что умъ у богатаго спрятанъ въ кошельк.

А аптекарь прибавилъ:

— Господинъ Зонненкампъ любитъ выдавать себя за отчаяннаго гршника, въ надежд, что ему не поврятъ, но ему врятъ охотно.

Эриху пришлось услышать имена: господинъ Зонненкампъ, госпожа Церера, Манна, Роландъ, двица Пэрини, — это было точно щебетанье птицъ въ лсу, изъ котораго не выдляется мелодія.

Бросивъ злобный взглядъ на Пранкена, жена судьи замтила:

— Съ такими загадочными и переселившимися издалека людьми могутъ водить знакомство только мужчины, какъ г. майоръ или г. фонъ-Пранкенъ, а женщины должны держать себя всторон.

Затмъ, она намекнула, что здшніе старожилы слишкомъ легко допускаютъ въ свое общество чужихъ пришлецовъ.

Белла немножко черезчуръ сострила насчетъ длинныхъ ногтей г-жи Цереры. Но она принуждена была замолчать съ гримасой, когда Клодвигъ замтилъ нсколько рзко:

— Чтожъ, индйцы гордятся длиною ногтей, какъ мы длиною родословныхъ и, быть можетъ, правы не меньше насъ.

Понятно, что такое легкое отношеніе къ дворянству со стороны Вольфсгартена должно было произвесть впечатлніе. Въ приведенныхъ словахъ Клодвига отразилось неудовольствіе его на выходки по поводу дома Зонненкампа. Все нечистое, все мелочное и придирчивое дйствовало на него какъ дурной запахъ.

Затмъ, обращаясь къ Эриху, онъ сказалъ:

— Зонненкампъ, о которомъ была рчь, — обладаетъ нсколькими милліонами. Чтобы завладть такимъ богатствомъ, нужна сила, я хочу сказать: пріобрсть много денегъ, это — храбрость, сберечь ихъ — нуженъ умъ, а хорошо расходовать деньги, это — искусство.

Онъ замолчалъ, но такъ какъ никто не возразилъ, то онъ повелъ рчь дальше:

— Мн кажется, богатство само по себ даетъ право на нкоторый почетъ, лично пріобртенное богатство свидтельствуетъ о сил дятельности и составляетъ заслугу. Мн кажется, что положеніе человка чрезмрно-богатаго трудне даже, чмъ положеніе иного владтельнаго лица. Въ богач сосредоточивается такое могущество, что немудрено, если въ его характеръ проникнетъ нкоторая склонность къ насилію, такой человкъ живетъ въ туман сознанія своей силы, почти перестаетъ быть единичной личностью, а ему самому все на свт представляется съ точки зрнія купли по справочной цн. Вамъ случалось ли когда знавать подобнаго человка?

Прежде, чмъ Эрихъ усплъ отвтить, крикливо вступился Пранкенъ:

— Капитанъ Дорнэ намренъ быть воспитателемъ молодого Зонненкампа.

Глаза всхъ обратились на Эриха, на него стали смотрть, какъ будто онъ вдругъ преобразился и облекся въ рубище. Мужчины перекинулись взглядами и пожали плечами, человкъ, принимающій на себя частную службу, да еще такого рода, мгновенно, лишается почета, дамы смотрли на Эриха съ сожалніемъ,

Эрихъ не замчалъ ничего этого, онъ потупилъ глаза въ землю и не могъ дать себ отчета, съ какою цлью Пранкенъ выступилъ вдругъ съ подобнымъ извщеніемъ, онъ сознавалъ, что слдовало бы что-нибудь сказать, но не находилъ ничего, а потому молчалъ.

Наступила неловкая пауза. Клодвигъ прижалъ свою тонкую руку къ блднымъ губамъ.

— Это мсто, сказалъ онъ наконецъ, принесетъ вамъ честь, а Зонненкампу честь и счастіе.

Эрихъ почувствовалъ, какъ его плеча коснулась большущая рука, онъ поднялъ глаза и встртилъ улыбающееся лицо майора, который, прижавъ нсколько разъ лвую руку въ сердцу, наконецъ вымолвилъ:

— Графъ высказалъ то, что я самъ хотлъ замтить, и хорошо, что высказалъ онъ, потому что онъ сдлалъ это лучше, чмъ съумлъ бы я. Выполните свое намреніе, любезный камрадъ.

Тогда Пранкенъ подошелъ къ нимъ и объяснилъ въ снисходительномъ тон, что этотъ совтъ далъ Эриху онъ, онъ же и рекомендовалъ его. Между тмъ, Лина отворила окно и вдругъ звонкимъ голосомъ произнесла:

— А вотъ и буря прошла.

Въ залу проникла струя свжаго душистаго воздуха, и разршила общее напряженіе, вс вздохнули свободне. Дождь все еще продолжалъ накрапывать, но въ рощ уже опять запли соловьи. Теперь приступили къ жен лсничаго съ просьбою, чтобы и она спла. Эта дама стала отказываться, но должна была уступить: сама Белла, которой игры изъ присутствующихъ, почти никто еще не слыхалъ, вызвалась акомпанировать.

Свжій, юный голосъ пвицы, ея простая и отчетливая манера доставили удовольствіе всмъ слушателямъ. Лсничиха пропла нсколько романсовъ. Лину также заставили-было пть, она отговаривалась, что сегодня пть не можетъ, но строгій, взглядъ матери принудилъ ее подойти къ роялю. Она взяла нсколько нотъ и затмъ остановилась, сказавъ съ наивностью:

— Ну вотъ, я и показала, что сегодня пть не въ состояніи.

Судейша закусила губу, и, по движенію ея ноздрей, легко было отгадать, что она гнвалась. Еще бы! Такая взбалмошная двочка. Да еще и показываетъ видъ, будто такъ себ, ничего и не случилось.

Лсничиха спла еще псню, и тогда Лина вызвалась пропть съ нею дуэтъ, увряя, будто это для нея не все равно, что пть одной. И въ самомъ дл, она пла свжимъ сопрано, съ нкоторою робостью, но и съ умньемъ.

Затмъ, она же, съ простой фамильярностью, какъ какой-нибудь старый товарищъ, просила Эриха спть что-нибудь. Все общество поддерживало Лину, но Эрихъ ршительно отказался. Онъ однако опять не мало удивился, замтивъ, что Пранкенъ ему поддакиваетъ. Пранкень еще прибавилъ:

— Капитанъ правъ, что не хочетъ вдругъ обнаружить вс свои дарованія.

Это было сказано самымъ любезнымъ тономъ, но злое намреніе было такъ очевидно.

— Благодарю васъ за товарищескую поддержку, сказалъ Эрихъ, оборотясь.

Небо прояснилось, только на горахъ Таунуса еще сверкала зарница. Гости распрощались, благодаря хозяевъ за веселый день.

Даже вчно-молчаливая, ‘шитая’ госпожа, заговорила при этомъ, и тотчасъ же отличилась новомоднымъ капоромъ, такъ-называемымъ башлыкомъ, который она прибрала себ очень ловко. Въ то время, когда вс уже собрались къ разъзду, вдругъ явился окружной врачъ, онъ былъ по сосдству, съ визитомъ у больного, и буря задержала его. Едва успвши раскланяться съ графомъ и Беллою, онъ ухалъ вмст со всми.

Белла не безъ удовольствія вздохнула по удаленіи гостей.

Въ разныхъ каретахъ было говорено много, и въ одной происходилъ плачъ, такъ какъ Лин пришлось выслушать грозную проповдь о томъ, что она вовсе не уметъ держать себя и все еще остается деревенской простотой, вмсто того, чтобы затнять другихъ и показать себя, она все еще смотритъ такъ, какъ будто часъ тому назадъ гоняла гусей. Лина, конечно, давно уже привыкла къ такимъ сердитымъ поученіямъ, но сегодня она приняла ихъ особенно къ сердцу. Весь день ей было такъ весело, и наказаніе было вдвойн тяжко. Она потихоньку плакала и плакала.

Самъ судья, который у себя дома, повидимому, не былъ судьею, не вмшивался въ эту бабью ссору. Только тогда, когда ему пришлось перемнять сигару, онъ выступилъ съ замчаніемъ:

— Этотъ краснорчивый господинъ Дорнэ — по-моему — человкъ опасный.

— А мн кажется, очень любезный.

— Вотъ женская логика! Какъ будто любезность исключаетъ опасныя свойства, напротивъ, въ ней-то они и заключаются. Но разв ты не замтила всю эту прозрачную интригу?

— Нисколько.

— Ну, такъ сообрази-же: мы встрчаемъ его въ монастыр, гд живетъ дочь этого страшнаго богача, Зонненкампа, и онъ показываетъ видъ, будто никого тутъ не знаетъ. А между тмъ, онъ же поступаетъ къ молодому Зонненкампу учителемъ… Ой, какъ освтило!

Въ самомъ дл, пронесся длинный лучъ молніи, и пролилъ свтъ не только на всю мстность, но и на всю ея обстановку. Ясне всего обрисовалась вилла Эдемъ, вс контуры ея выставились такъ рзко, какъ будто бы она находилась всего въ нсколькихъ шагахъ.

— Какъ ярко освтилось это большое строеніе, продолжалъ судья, какъ ясно былъ виднъ паркъ. А что затвается тамъ, наверху, того никто не знаетъ. Странный свтъ! Баронъ Пранкенъ вводитъ этого господина Дорнэ въ домъ своего зятя и тестя, какъ друга, а между тмъ они — заклятые враги.

Судейша сердилась на мужа, за то, что дома, наедин съ нею, онъ былъ всегда такой живой и выказывалъ такую тонкую наблюдательность, а между тмъ въ обществ былъ молчаливъ и сухъ, и блистать предоставлялъ другимъ.

— А кто же этотъ тесть? спросила она, чтобы что-нибудь сказать.

— Разумется, Зонненкампъ, то есть, онъ долженъ быть тестемъ. Несмтныя деньги Зонненкампа нужны барону Пранкену, а ему нтъ дла, откуда они взялись, объ удобреніи вообще не наводятъ такихъ справокъ.

Лина спустила вуаль и закрыла глаза, а судья сталь объяснять еще подробне, что ни онъ, ни жена не должны мшаться въ это дло.

— Этотъ капитанъ-докторъ — человкъ опасный, опасный во всхъ отношеніяхъ!

Такъ заключилъ свою рчь судья, и потомъ уже молчалъ до самаго дома.

ГЛАВА VIII.
ДВОЙНАЯ ИСПОВДЬ.

Белла и Отто отправились въ садъ, и ходили взадъ и впередъ. Тутъ Отто сказалъ ей, что онъ рекомендовалъ Эриха Зонненкампу, но уже теперь ршительно раскаявается.

Белла всегда была раздражена, если ей приходилось пожертвовать собою для угощенія ‘мщанскаго’ общества, и обратила теперь свое раздраженіе на брата, который ввелъ къ ней человка, какъ гостя равнаго, тогда какъ онъ въ дйствительности — лице служащее у господина Зонненкампа или, по крайней мр, имющее намреніе поступить жъ нему въ услуженіе. Съ злорадостнымъ удовольствіемъ прибавила она, что Отто, вроятно, любитъ преодолвать затрудненія, такъ какъ онъ вводитъ въ этотъ домъ человка съ такой обворожительной вншностью, какъ этотъ ‘докторъ’ (слово ‘докторъ’ она произнесла, придавая этому наименованію смыслъ унизительный, сравнительно съ титуломъ капитана), ясно, какъ день, что дочь Зонненкампа влюбится въ воспитателя своего брата.

— Этотъ Дорнэ, заключила она, личность въ самомъ дл привлекательная, не только красотою, но — и особенно — нкоторою мечтательною откровенностью и добродушіемъ. Подлинно это или поддльно, все равно, такъ какъ средство во всякомъ случа можетъ производить свое дйствіе, а ужъ особенно ни семнадцатилтнюю монастырку.

Пранкенъ отвчалъ съ добродушной усмшкой, что онъ предполагалъ у сестры мене будничную фантазію, сверхъ того, замтилъ онъ, Дорнэ — по характеру чуждается женщинъ и цлитъ въ нихъ собственно только идею женственности. При этомъ онъ однако объяснилъ, что хочетъ на слдующій же день постить Зонненкампа, прежде чмъ Эрихъ поспетъ въ виллу, и объявить владльцу ея, что рекомендацію онъ далъ противъ воли, онъ прибавилъ, что прямо посовтуетъ отклонить приличнымъ образомъ услуги Эриха уже потому, что онъ можетъ вселить въ мальчика либеральныя идеи, а если этого мало, то намекнетъ даже, что сближеніе съ Дорнэ не понравится двору, этотъ послдній аргументъ, по словамъ Пранкена, долженъ былъ ршить все дло, вдь онъ же, Пранкенъ, сакъ устроилъ такъ, что для Зонненкампа всего важне было мнніе о немъ при двор.

Белла, однако, оспаривала этотъ планъ, ей доставляло удовольствіе вызывать брата на соперничество именно съ такимъ соискателемъ, побда надъ нимъ дала бы брату новую силу. Сверхъ того, по ея словамъ, не худо было бы, въ виду госпожи Пэрини, у которой были какія-то тайныя, клерикальныя цли, имть тамъ своего человка, человка свтскаго и въ то же время обязаннаго благодарностью Пранкенамъ. Этого мало: въ случа, если бы — какъ слдовало ожидать — между донною Пэрини и самоувреннымъ Дорнэ началась тайная борьба, можно было имть въ своихъ рукахъ посредническій судъ и ршеніе.

Белла позабыла даже всю свою злость на мщанское общество, когда передъ ней развернулась цлая паутина интригъ, и пріятныхъ и полезныхъ. Она пользовалась довріемъ двицы Пэрини, хотя сама не вполн довряла ей, братъ остался бы наперсникомъ Эриха, и такимъ образомъ, весь домъ Зонненкампа былъ бы въ ихъ рукахъ, такъ какъ нельзя было не предвидть, что Эриху удастся пріобрсти тамъ большое вліяніе.

Пранкенъ отнкивался отъ предназначаемой ему роли, но не усплъ отдлаться отъ нея.

Кошка, притаивъ дыханіе, сидитъ у мышиной щели, не сойдетъ съ мста, она знаетъ, что мышь все-таки выйдетъ, она чуетъ, что мышь уже скребетъ тутъ, и знаетъ, что быть добыч. Белла знала врное средство повесть брата путемъ ей угоднымъ, стоило только напирать на непобдимость его личности и напоминать, что увренность въ себ ему такъ къ лицу. Отто успокоился, во всякомъ случа общалъ себ успокоиться совсмъ. Вдь Дорнэ все-таки былъ бдняга, которому слдовало помочь, и велъ себя въ тотъ вечеръ хорошо, даже держался очень прилично, когда было внезапно обнаружено его положеніе въ обществ.

Пока братъ съ сестрою прохаживались въ саду, Эрихъ сидлъ съ графомъ, въ его рабочемъ кабинет, освщенномъ двумя рожками лампы. Они сидли другъ противъ друга въ креслахъ, у длиннаго письменнаго стола.

— Жалко, говорилъ Клодвигъ, что докторъ пріхалъ такъ поздно, онъ, правда, жестковатъ, но человкъ хорошаго закала. Вы съ нимъ вроятно подружитесь.

Эрихъ не сказалъ ничего, и графъ продолжалъ:

— Не знаю, зачмъ мой шуринъ, по своему обыкновенію, такъ внезапно объявилъ о вашемъ проект всему обществу. Объ этомъ теперь вс заговорятъ, и прекрасное намреніе ваше лишится, такимъ образомъ, своего оттнка сердечности.

Эрихъ возразилъ съ большою твердостью, что всмъ суждено даже простыя, тихія дла совершать подъ огнемъ критики чужого ума.

Опять пристально взглянулъ на него Вольфсгартенъ. Готовность къ бою этого человка, повидимому, удивляла его. Своей маленькой рукой онъ накрылъ часть лежавшаго передъ нимъ портфеля, какъ будто заложилъ туда что-то.

— Въ васъ, или лучше по поводу васъ, я еще разъ убдился на опыт, сказалъ онъ, въ одной истин: люди считаютъ частную службу унизительною, забывая, что не въ томъ дло, кому служишь, а въ томъ, какъ смотришь на свою обязанность. ‘ich dien’ — девизъ моихъ предковъ по матери.

Старикъ замолкъ, и Эрихъ не зналъ, остановился ли онъ на минуту или ждетъ отзыва, но Клодвигъ тотчасъ продолжалъ:

— Когда офицеръ со значительнымъ чиномъ, или сановникъ принимаетъ на себя воспитаніе принца, то это считается очень почетною должностью. Но разв мене почтенно заняться воспитаніемъ трехъ десятковъ крестьянскихъ мальчиковъ, или, какъ вы, принять на себя развитіе этого юноши-богача? Теперь я долженъ обратиться къ вамъ съ просьбою…

— Желаю только одного: чтобы я съумлъ ее исполнить.

— Позвольте попросить васъ разсказать мн, съ возможною подробностью, какимъ образомъ вы такъ… то-есть, какъ вы пришли къ тому положенію, въ которомъ теперь находитесь?

— Очень охотно. Думаю заслужить ту честь, которой вы меня удостаиваете, если отложу скромность. Я буду говорить съ вами такъ, какъ съ самимъ собою.

Графъ прижалъ пружину звонка, стоявшаго на стол, явился слуга.

— Робертъ, которая комната приготовлена г. доктору?

— Съ темными обоями, напротивъ вашей спальни, графъ.

— Приготовьте капитану комнаты въ мезонин.

— Позвольте доложить вамъ, графъ, что тамъ еще находятся вещи принца Леонгарда…

— Ничего. Еще одно: не безпокойте меня, пока я не позвоню. Слуга вышелъ, Клодвигъ слъ поудобне къ креслахъ, и, покрывъ себ колна красной пуховою шалью, сказалъ:

— Если я закрою глаза, не подумайте, что я заснулъ.

Въ этихъ словахъ было нчто доврчиво-снисходительное, но далекое отъ всякаго покровительнаго чванства, въ просьб Клодвига къ Эриху — говорить безъ обиняковъ — слышалась сердечная задушевность.

Эрихъ началъ свой разсказъ.

ГЛАВА IX.
РАЗСКАЗЪ ЭРИХА.

— Мн двадцать восемь лтъ, и оглядываясь на свою прошлую жизнь, я вижу, что до сихъ поръ это были только поиски. Спеціальное призваніе всегда оставляетъ въ васъ много силъ безъ всякой дятельности, и однако же тяжелый выборъ долженъ быть когда-нибудь сдланъ, а въ конц концовъ человкъ можетъ уйти вссь во всякую профессію и дйствовать всми силами.

Я родился отъ самаго счастливаго брака, и вы знаете, что это значитъ. Съ третьяго года я воспитывался вмст съ принцемъ Леонгардомъ. Между нами постоянно былъ какой-то разладъ — я не знаю, откуда это происходило, но впервые мн сдлалось все яснымъ уже посл, когда дло дошло до явнаго разрыва. Тогда только я увидлъ, что извстнаго рода лицемріе, которое совершенно нейдетъ къ товарищескимъ отношеніямъ, длало меня снаружи податливымъ, а внутри безпокойнымъ и раздражительнымъ. Притомъ ничто, быть можетъ, такъ не противорчитъ дтскому характеру, какъ безпрерывная почтительность и услужливая покорность.

Я поступилъ въ кадетскій корпусъ, и пользовался тамъ особеннымъ почтеніемъ, потому что былъ товарищемъ принца. Мой отецъ былъ здсь моимъ исключительнымъ наставникомъ, и въ это же время я прожилъ два года вмст съ братомъ вашей жены. Учился я не особенно хорошо.

Одинъ изъ счастливйшихъ дней моей жизни былъ тотъ, когда я въ первый разъ надлъ эполеты, и если, быть можетъ, не меньше счастливъ былъ и другой день, когда я снялъ мундиръ, то это говоритъ только о моей способности противорчить себ. У меня и до сихъ поръ бьется сердце, когда мимо меня детъ баттарея.

Впрочемъ я забгаю впередъ и далеко ухожу назадъ, извините, мн трудно сосредоточиваться. Даже сегодня я пережилъ такъ много, но постараюсь быть послдовательне.

Вскор посл того, какъ я сдланъ былъ лейтенантомъ, мои родители переселились въ университетскій городъ, я остался одинъ. Цлый годъ я былъ доволенъ и счастливъ, какъ и все окружавшее меня. Еще и теперь помню часъ,— это былъ полдень прекраснаго свтлаго осенняго дня — помню даже дерево, слышу еще сороку, сидвшую на этомъ дерев,— когда я вдругъ остановилъ свою лошадь, и во мн зашевелился впервые вопросъ: ‘Что же я, однако, длаю на свт? Учусь самъ, и учу рекрутъ самому искусному способу убивать себ подобныхъ’.

— Позвольте мн спросить васъ, прервалъ его скромно Клодвигъ. Разв вамъ никогда не представлялась солдатская школа, какъ школа вообще человка и дло вашей профессіи?

Эрихъ былъ удивленъ и отвчалъ отрицательно, затмъ, собравшись съ мыслями, онъ продолжалъ:

— Я отгонялъ вс эти тяжелыя мысли, по они уже не оставляли меня. Во мн происходилъ разладъ съ самимъ собой и съ своимъ дломъ. Я не могу сказать, какимъ безплоднымъ казался я себ въ мір, все было пусто, все потеряло значеніе. Были дни, когда я стыдился своей одежды, стыдился, что я, здоровый, крпкій молодой человкъ, брожу безъ дла, одтъ хорошо, а моя лошадь, быть можетъ, стъ овесъ бднаго человка.

— Преувеличеніе, замтилъ Клодвигъ.

— Конечно, я также объясняю это теперь, но тогда, при первомъ напор ощущенія, со мною было иначе. Вспыхнула итальянская война, я сталъ просить отпуска, чтобы изучить настоящую войну. Мой начальникъ, принцъ Леонгардъ, во время упражненій въ стрльб, спросилъ меня нечаянно, въ которомъ изъ двухъ войскъ я буду сражаться, и прежде, чмъ я могъ отвтить, рзко прибавилъ: ‘Вы, вроятно, охотне пойдете въ такъ-называемое войско свободы, къ союзникамъ французамъ и итальянцамъ, противъ соединенной Австріи и Германіи?’ Я не нашелся ничего сказать, и мн стала очевидна неясность моихъ понятій. Я былъ уничтоженъ и не зналъ больше, что я такое, и что такое окружающій меня міръ. Съ тхъ поръ въ моихъ вншнихъ отношеніяхъ наступилъ такой же разладъ, какъ во мн самомъ. Нужно ли разсказывать вамъ эти мелкія мученія? Я заслуживалъ ихъ, потому что во мн не было ничего, кром противорчія, все мое существованіе представлялось мн одной большой ложью. Мн дали мундиръ, я былъ самъ не свой, и въ тоже время чувствовалъ себя плохимъ солдатомъ, потому что углубился въ изученіе философіи и хотлъ ршать загадку бытія. Собственно говоря, у меня общительная, мягкая натура, и однако же постоянная жизнь среди товарищей была для меня невозможна.

Два года я еще выдерживалъ это, но затмъ — потребовалъ отставки. Мн дали отставку съ чиномъ капитана, какъ я думаю, изъ уваженія къ. моимъ родителямъ. Теперь я былъ свободенъ! и — я уже сказалъ — глубоко опечаленъ, что оставилъ эту жизнь. Въ одиночеств я сдлался вялымъ — но надобно было съ этимъ покончить.

Я былъ свободенъ. Странно, конечно, задавать міру вопросы. Міръ, чего ты хочешь отъ меня? Міръ, что я долженъ для тебя сдлать? Есть тысячи родовъ дятельности: какую я долженъ выбрать? Я былъ готовъ на все. У меня былъ хорошій голосъ, многіе думали, что я сдлаюсь пвцомъ. Я даже получалъ приглашенія. Но какъ далеко было отъ этого мое внутреннее настроеніе. Во мн было пламенное и глубокое стремленіе принести какую нибудь жертву для моихъ ближнихъ. Если бы я былъ добрымъ католикомъ, я вроятно пошелъ бы въ монахи.

Клодвигъ открылъ глаза и встртилъ блистающіе взоры Эриха. Настала короткая пауза. Клодвигъ кивнулъ Эриху, потомъ снова сложилъ руки на груди, закинулъ немного голову назадъ, еще разъ кивнулъ головой и закрылъ глаза. Эрихъ продолжалъ.

— Когда я шелъ въ первый разъ по улиц въ партикулярномъ плать, мн казалось, что я будто иду совсмъ раздтый, какъ иногда мы видимъ это со страхомъ во сн. Когда человкъ растеряется такимъ образомъ, онъ легко длается суеврнымъ и подчиняется случайностямъ. Первый человкъ, который мн встртился и пристально вглядывался въ меня недоумвая, меня ли онъ видитъ, былъ мой старый капитанъ, который перешелъ въ гражданскую службу и былъ начальникомъ исправительнаго заведенія. Онъ читалъ о моей отставк, и вспоминая мои старыя попытки, спросилъ, не хочу ли я вполн посвятить себя поэзіи. Я отвчалъ отрицательно, и услышалъ отъ него, что онъ пріхалъ сюда съ цлью найти себ помощника. Я тутъ же ршился, мн захотлось посвятить себя новому длу — руководить и поднимать своихъ падшихъ собратій. Вступивъ въ новую должность, я написалъ немедленно къ своимъ родителямъ. Отецъ отвчалъ, что онъ вполн цнитъ мои стремленія, но впередъ предвидитъ, что извстная потребность прекраснаго сдлаетъ для меня невозможной жизнь между преступниками. Онъ былъ правъ. Я всми силами старался подавить въ себ прежнее стремленіе, къ высшей роскоши бытія, это мн не удалось, мн недоставало запаса юмора и той свободной точки зрнія, которая разсматриваетъ и принимаетъ явленія жизни какъ научные феномены. Я сдлалъ попытку, и она испугала меня какъ привиденіе. Въ своей капитанской форм я получалъ отъ арестантовъ больше уваженія, чмъ въ своемъ гражданскомъ плать. Жизнь между арестантами, по большей части людьми совершенно загрублыми или хитрыми лицемрами, стала для меня адомъ, и въ этомъ аду было еще одно мученіе особаго рода.

Меня одолвало тогда уныніе и раздумье, потому что я не могъ совсмъ забыть прежняго міра, я невольно заботился о томъ, что обо мн продолжаютъ думать въ свт. Такимъ образомъ меня постоянно преслдовали мысли о томъ, какъ люди разсуждаютъ и говорятъ о моихъ поступкахъ, представляя себя по чужимъ глазамъ, я казался себ — извините за краткость выраженія — идеалистическимъ бродягой. Я не былъ имъ и не хотлъ быть, а, главное, мои враги и насмшники не должны были имть того тріумфа, что я пропаду отъ небрежности и непостоянства.

Я напрасно мучился, потому что — у кого есть время, охота и потребность слдить за жизнью удалившагося человка? Люди хоронятъ мертвыхъ, и возвращаются потомъ къ своей ежедневной жизни, точно такъ они хоронятъ и живыхъ. Теперь я больше не упрекаю ихъ за это: такъ должно быть.

Мн стало ясно, что я неспособеннъ къ избранной мною профессіи, я еще слишкомъ жилъ въ себ самомъ безпрестанно держалъ предъ глазами совершившееся и старался изслдовать основаніе и происхожденіе характеровъ. Я еще не хотлъ тогда понять, что сущность и дйствія людей развиваются не такъ послдовательно, какъ я то полагалъ, притомъ я былъ еще слишкомъ страстенъ и особенно находился подъ господствомъ постояннаго стремленія въ прекрасному.

Я думалъ о переселеніи въ Новый Свтъ. Но что такое я былъ бы тамъ? Боролся ли я столько и усвоилъ ли себ столько опытности, чтобы быть въ состояніи превратить клочекъ первобытнаго лса въ плодоносное поле? Правда, у меня было особое основаніе, которое влекло меня въ Америку. Тамъ жилъ единственный братъ моего отца, и о немъ не было никакихъ извстій. У него былъ ювелирный магазинъ. Дядя любилъ сестру моей матери, и когда сдланное имъ предложеніе было отвергнуто нсколько рзко, оставилъ Европу и отправился въ Новый Свтъ. Онъ прервалъ всякія сношенія съ родиной и семействомъ, и когда другъ моего отца постилъ его въ Нью-Йорк, и наконецъ сталъ осторожно разсказывать объ насъ, дядя съ бранью выгналъ его изъ дома. Онъ не хотлъ ршительно ничего знать ни объ насъ, ни объ Европ.

Я вообразилъ себ, что я могъ бы расположить къ себ дядю, и вы знаете, что люди въ отчаянномъ положеніи любятъ ожидать спасенія отъ какихъ-нибудь необыкновенныхъ приключеній.

Мой добрый отецъ помогъ мн. Теперь мн стало ясно то, что онъ всегда считалъ моимъ призваніемъ, и чему я сопротивлялся, только увлекшись блескомъ военной службы. Во мн пробудилась жажда уединенія, мн представлялось, какъ будто я долженъ отыскать себ клочокъ земли, гд никакой звукъ не могъ бы нарушить моей внутренней жизни, гд я могъ бы утопать въ уединеніи. Это уединеніе, заключающее однако въ себ всю жизнь, дала мн наука. Отецъ помогъ, объяснивши мн, что мое прошлое не потеряно, что оно придастъ мн особенный характеръ и опытность. Онъ вышелъ и принесъ мн подарокъ, положенный въ мою колыбель: сенатъ университета, въ которомъ отецъ мой былъ преподавателемъ до того времени, когда назначенъ былъ воспитателемъ принца, — подарилъ мн вскор посл моего рожденія университетскую матрикулу, какъ новорожденнымъ принцамъ даютъ военную должность.

Клодвигъ расхохотался, онъ вытеръ себ глаза, наклонился, положилъ руки на колни, взглянулъ дружелюбно на Эриха и попросилъ его продолжать.

— Мн остается немного разсказывать. Я рано привыкъ, или врне сказать, отецъ рано пріучилъ меня жить только для общаго и, сколько возможно, удалять отъ себя все личное. Я отдался изученію древности, и то стремленіе къ прекрасному, которое представляло мн въ будущемъ поэтическую дятельность, теперь нашло себ удовлетвореніе въ усвоеніи классическаго міра. Своимъ прилежаніемъ всякій можетъ хвалиться, сказалъ поэтъ. Я работалъ добросовстно, и только въ родительскомъ дом видлъ счастье ребенка, а юношей — имлъ радость духовнаго развитія. Отецъ мой надялся, что мн суждено счастливое достиженіе того, чего не достигъ онъ самъ, онъ передалъ мн наслдство своихъ идей, которыхъ онъ не могъ ни внести въ науку, ни высказать на каедр. Если когда-нибудь былъ счастливый домъ, исполненный святости храма, это былъ домъ моихъ родителей.

Тогда умеръ мой младшій братъ, скоро будетъ годъ, какъ мы его похоронили, мой отецъ, который кром того носилъ въ душ оскорбленіе, при всей сил своего стоицизма, не перенесъ этого удара. Вотъ уже два мсяца, какъ умеръ и онъ. Я преодоллъ горе сиротства и кончилъ свои ученыя занятія, нсколько дней тому назадъ я получилъ свою докторскую степень.

Моя мать и я имли множество плановъ, но я еще ничего не ршилъ. По совту матери, сдлана мною прогулка по Рейну, потому что я работалъ слишкомъ много, и только посл моего возвращенія мы хотли остановиться на чемъ-нибудь. Тутъ я встртилъ брата вашей жены и счелъ своей обязанностью не отстранять представившагося мн случая. Я готовъ вступить въ частную службу. Я знаю, что могу длать, и полагаю, что достаточно приготовленъ къ своему длу. Было время, когда я думалъ, что могу найти себ удовлетвореніе, только дйствуя на большую массу людей. Теперь я удовольствовался бы, если бы мн удалось помочь образованію одного ребенка, и притомъ такого, который, по своему большому богатству, способенъ къ очень разнообразной жизни, — образовать въ человка, дйствующаго благородно и должнымъ образомъ приготовленнаго въ своей широкой задач.

Я кончилъ. Я не хочу, чтобы кто-нибудь думалъ обо мн лучше, чмъ я заслуживаю, но я хочу, чтобы меня цнили настолько, сколько я-считаю справедливымъ. Я ни слишкомъ скроменъ, ни самолюбивъ, я могу находиться въ опасномъ невдніи, потому что не знаю, какъ смотрятъ на меня другіе, я только выдаю себя такимъ, какъ я самъ считаю себя по честному признанію. Я думаю быть учителемъ. Кто хочетъ имть духовную жизнь и не можетъ быть творческимъ художникомъ, тотъ долженъ быть учителемъ, учитель, если можно такъ сказать,— ремесленникъ духа, и, какъ всякій ремесленникъ, бываетъ тмъ лучше, чмъ онъ больше иметъ и обнаруживаетъ художественности. Самое лучшее, что можетъ дать человкъ человку, это — дать ему мысль, и то, что я даю своему ученику, черезъ это становится еще боле моимъ. Впрочемъ, извините, что я и съ вами впадаю въ наставническій тонъ. Я отдалъ вамъ въ руки все мое существо, сколько я его знаю, если гд-нибудь есть еще проблы, спрашивайте меня.

— Этого довольно,— сказалъ Клодвигъ, вставая и спокойно кладя въ сторону плюшевое одяло. Разв только одинъ вопросъ. Не было у васъ никогда расположенія жениться, или не было никогда случая?

— Нтъ, я не женюсь. Я слышалъ, какъ многіе говорятъ: да, идеалы! я также имлъ ихъ, но теперь я живу въ семейств и для семейства. А для каприза красиваго существа я не хочу жертвовать всми высшими интересами. Я знаю, я стою въ противорчіи со свтомъ, я не могу лицемрить, не могу ни въ чемъ убждать себя и другихъ. Я поставилъ себ трудную жизненную задачу, и исполнить ее всего лучше одному.

Клодвигъ быстро подошелъ къ нему и сказалъ:

— Еще разъ даю вамъ мою руку. Пока въ мой рук есть еще жизнь, она не измнитъ вамъ. Я предполагалъ о васъ нчто другое, теперь я уже не могу сказать вамъ этого, теперь это и не нужно больше, я превозмогаю самого себя. Но довольно. Идите спокойно и твердо къ своей цли, вы вправ требовать отъ меня, что я могу сдлать для ея достиженія. Послушайте, вы имете право на меня въ всякомъ жизненномъ положеніи, всяческимъ образомъ. Вы не можете представить всего, что вы мн дали и еще даете. Доброй ночи, молодой мой другъ.

Графъ поспшно вышелъ, какъ будто для того, чтобы скрыть овладвавшее имъ чувство. Эрихъ стоялъ еще нсколько времени и смотрлъ на пустой стулъ и на одяло, точно все это былъ сонъ.

Вошелъ слуга и весьма почтительно проводилъ Эриха въ его комнату.

ГЛАВА X.
ДОБРЫЙ ГОСТЬ.

Когда человкъ перескажетъ всю свою жизнь, ему кажется какъ-то пусто, онъ точно все отдалъ,— что же еще остается затмъ? Какъ тогда кажется онъ себ мелокъ и разбитъ.

Съ Эрихомъ было совершенно иначе.

Внизу, въ долин, ясно раздавался полуночный, серебрянный звукъ колокола съ башни, которая въ старыя времена выстроена была какой-то благородной дамой и должна была указывать заблудившимся въ лсу человческое жилище. Эрихъ слушалъ эти звуки, и ему представилась исповдь въ церкви, врующіе открывали свою жизнь, и подкрпленные благословеніемъ, вновь вступали въ жизнь. Онъ исповдался человку, носившему въ себ внутреннее духовное освященіе, и въ своемъ сознаніи онъ чувствовалъ себя не обднвшимъ, а напротивъ укрпленнымъ и приготовленнымъ ко всякимъ добрымъ отношеніямъ къ ближнему.

Эрихъ открылъ окно и вдыхалъ свжій, ароматный ночной воздухъ. Внизу въ долин двигался тонкій туманъ, въ деревняхъ колокола звонили полночь, тихо и скромно звонилъ также колоколъ въ Вольфсгартен. Юноша погрузился въ жизнь природы: деревья шумли, втви двигались, и каждая почка напоялась влагой. Вдалек гудлъ еще ночной поздъ желзной дороги, соловьи громко пли и вдругъ перестали, какъ будто побжденные сномъ.

Подобно масс облаковъ, вся жизнь, своя и чужая, двигалась около Эриха. Сколько пережито имъ въ одинъ этотъ день и однако онъ еще не переступалъ порога того дома, гд, быть можетъ, приготовлялось все его будущее! Онъ обновилъ передъ собой свое прошедшее и подумалъ о пріют, о которомъ еще вчера и не подозрвалъ. О, какъ міръ великъ и богатъ! въ немъ часто живутъ наши наилучшіе друзья, ожидая только призыва и привтственнаго взгляда.

Вся полнота жизни, заключенной въ безконечности природы и человческаго духа, излилась на Эриха, и онъ съ блаженствомъ виталъ въ ней, въ эту минуту, онъ отдалъ свою жизнь, она была взята у него, онъ былъ свободенъ, но онъ уже не былъ самъ собой, онъ жилъ и виталъ въ безконечности.

Надъ горами по ту сторону рки взошла луна, проливной дождь прошумлъ по лсу, соловей снова громко заплъ, туманъ въ долин поднялся и исчезъ, и широкій лучъ засверкалъ вдали на стеклянномъ купол. Тамъ вилла Эдемъ!

Только съ большой борьбой Эрихъ уступилъ наконецъ усталости и затворилъ окно. Черный комодъ съ гербомъ принца Леонгарда прежде всего приковалъ его взглядъ. Эрихъ улыбнулся. Клодвигъ показалъ въ дом и передъ всми слугами, какъ онъ уважаетъ своего гостя, здсь еще нсколько дней тому назадъ жилъ принцъ. Эрихъ долго смотрлъ на бюстъ Медузы, это большое, энергическое и прекрасное лицо было поразительно. На голов съ дико разбросанными локонами лежали два крыла, подъ нахмуренными бровями смотрли неподвижно большіе глаза уничтожающимъ взглядомъ, ротъ искривленъ гнвомъ, и на губахъ лежатъ слова насмшки и злорадства: подъ подбородкомъ, какъ платокъ, завязались въ узелъ дв зми. Видъ этой головы былъ отталкивающій и вмст привлекательный.

Противъ Медузы стоялъ бюстъ ‘Побды’, Рауха, — удивительная женская фигура, напоминающая черты королевы Луизы, благородная голова съ дубовымъ внкомъ, не поднятая, а наклоненная, какъ будто обдумывала и удерживала… Какую странную противоположность представляли эти два бюста! Сегодня некогда уже думать объ этомъ, сонъ одолваетъ Эриха, но прошло немного времени, начало чуть свтать, и Эрихъ уже проснулся.

Есть часы и дни, когда на сердц бываетъ радость и увренность въ себ, какъ будто человкъ нашелъ ключъ, отпирающій вс сердца, какъ будто онъ держитъ въ рукахъ волшебную палочку, разверзающую вс источники, и сближаетъ насъ съ каждымъ человкомъ, какъ товарищемъ и братомъ. Міръ просвтляется, и душа свжетъ чувствомъ чистйшаго счастія, которое есть не что иное, какъ бытіе, жизнь, дыханіе, любовь.

Обнятый этимъ чувствомъ, Эрихъ, стоялъ у окна и смотрлъ черезъ рку на горы другого берега, на замки, городки, деревни по берегу и на высотахъ. Везд человкъ дома здсь, и живетъ въ чудномъ мір!

Эрихъ скоро уже былъ на воздух, онъ прошелъ черезъ паркъ и лсъ, шелъ какъ будто не самъ, его точно несла какая то — неизвстная сила. На свжихъ весеннихъ листьяхъ деревьевъ, на трав и цвтахъ еще висли капли ночного дождя, воздухъ былъ неподвиженъ, и однако же деревья, шумя какъ въ непогоду, часто вдругъ отряхали съ себя лежавшія на нихъ капли дождя. Это солнечный лучъ, который падаетъ теперь ни втви и листья, и производитъ непонятное для насъ движеніе. Въ кустарник громко и ясно выкрикивалъ черный дроздъ, выдаваясь въ перекрестномъ веселомъ щебетаньи своихъ лсныхъ товарищей.

Эрихъ остановился у крытой галлереи на гребн горы и долго смотрлъ на коршуна, который свободно леталъ и взвивался надъ горой, и потомъ опустился въ зарчномъ лсу.

Отчего это ему вдругъ вспомнился Зонненкампъ?

Не была ли это зависть и страхъ маленькихъ птицъ, которыя злословятъ сильнаго, какъ будто этотъ послдній не иметъ права жить по своей сил?

Потомъ Эрихъ подумалъ о мальчик, словно ему хотлось проникнуть въ его сонъ и сказать ему:— Я скоро приду къ теб.

Эрихъ долго осматривался кругомъ, не увидитъ ли онъ стекляннаго купола, но не нашелъ его. Онъ пошелъ дальше по возвышенности, гд скоро опять появились долили, высоты и горы.

Онъ остановился на большомъ пол и сталъ смотрть въ первый разъ, какъ сажали новый виноградъ. Рабочіе держали въ рукахъ свои орудія въ род большихъ буравовъ, втыкали ихъ въ рыхлую землю и затмъ, правильными рядами, сажали молодыя растенія. Онъ поздоровался съ рабочими, они весело отвчали ему, по тону его голоса они могли слышать, что онъ каждаго новаго человка привтствуетъ какъ брата. Онъ распрашивалъ ихъ, сколько нужно времени, пока въ первый разъ можно будетъ приготовлять изъ этого винограда вино, и старшій изъ рабочихъ подробно объяснилъ ему все, разговоръ съ поселянами освжилъ Эриха и снова свелъ его изъ блужданій въ безконечномъ — на землю. Уходя оттуда, онъ чувствовалъ, что ему слдуетъ успокоить высоко поднявшійся полетъ своихъ ощущеній для спокойной, дятельной жизни. Онъ узналъ отъ рабочихъ, что эта мыза принадлежала графу, который однако все отдавалъ въ аренду и не велъ хозяйства даже и въ собственномъ имніи.

Эриху показали также находившуюся не подалеку цементную фабрику, смотритель которой дружески его принялъ, онъ видлъ здсь изразцы, сдланные по лучшимъ рисункамъ изъ временъ ‘возрожденія’. Клодвигъ рекомендовалъ эти формы для производства, и работа имла хорошій сбытъ.

Эрихъ возвратился въ замокъ, освженный дыханіемъ природы и картиной дятельной человческой жизни. Слуга доложилъ, что графъ ожидаетъ его. Клодвигъ, уже одтый по всмъ приличіямъ свта, подалъ гостю руку и сказалъ:

— Я буду еще спрашивать васъ обо многомъ, а теперь только объ одномъ: отчаялся ли въ конц жизни вашъ отецъ… или, какъ это сказать?… въ законно-примиряющемъ, нравственномъ управленіи міра?

Со всей силой своихъ воспоминаній и вновь оживленный отраднымъ вліяніемъ утреннихъ впечатлній, Эрихъ разсказалъ, какъ его отецъ, еще въ послднюю ночь наканун смерти, называлъ своего сына счастливымъ, что онъ вступаетъ въ новое время, которое не ограничивается только тмъ, чтобы отдлаться отъ противорчій и насилія. ‘Сынъ мой,— говорилъ онъ,— у меня сердце трепещетъ отъ радости, при мысли о тхъ грядущихъ вкахъ, когда распустится та красота, свобода, заботливость о нашихъ ближнихъ,— все, что у насъ существуетъ теперь только въ зародыш. Взгляни сынъ мой, древніе только желали, чтобы государство воспитывало дтей, а теперь оно на дл воспитываетъ ихъ, и притомъ такъ, какъ этого не воображали себ никакой Солонъ, никакой Сократъ. Ты доживешь до того времени, когда едва будутъ понимать, что были рабы, крпостные, подчиненные, что были цехи и весь хламъ этой жизни, которая обманываетъ сама себя’.

Эрихъ прибавилъ, какъ онъ счастливъ, что отецъ его умеръ съ такимъ радостнымъ настроеніемъ, и онъ, его сынъ, можетъ съ такой полнотой жить въ его надеждахъ. Эрихъ, говорилъ съ такимъ одушевленіемъ, что Клодвигъ, положивъ ему руку на плечо, сказалъ:

— Довольно объ этомъ на сегодняшнее утро!

Графъ только выразилъ при этомъ еще свою радость, что онъ можетъ такъ сходиться съ выростающимъ поколніемъ, — его всегда мучила мысль, что онъ когда-нибудь потеряетъ связи съ новымъ временемъ.

— Мы кончили свою утреннюю молитву, давайте теперь завтракать,— заключилъ Клодвигъ вставая, и слегка поворачиваясь, чтобъ идти. Впрочемъ, еще одинъ вопросъ. Не говорилъ вамъ никогда отецъ, что предшествовало… внезапному разрыву съ дворомъ… вы знаете, о чемъ я говорю?

— Конечно, отецъ разсказывалъ мн это со всми подробностями.

— И онъ не запретилъ вамъ сообщать это другимъ?

— Другимъ — да, но вамъ — нтъ.

— Онъ называлъ мое имя?

— Нтъ, но онъ положительно разршилъ мн сообщать это тмъ, кого я уважаю отъ всей души, и вамъ я могу это сказать.

— Говорите не много потише, попросилъ Клодвигъ, и Эрихъ продолжалъ:

— На той послдней аудіенціи, о которой никто не могъ ничего узнать, отецъ мой долженъ былъ получить отъ герцога дипломъ на дворянство, чтобы имть возможность занять мсто при двор. Онъ сказалъ герцогу: ‘Ваше высочество, вы уничтожаете весь плодъ моего долголтняго труда, въ которомъ я посвятилъ лучшія мои силы образованію молодого принца — если думаете, что я приму этотъ даръ, или что я вообще считаю это за что-нибудь, соотвтствующее нашему времени’.— ‘Я не шучу съ подобными вещами’, отвчалъ герцогъ.— ‘И я также’, возразилъ мой отецъ.— Посл того прошли годы, какъ онъ мн это разсказывалъ, и его губы еще дрожали, при воспоминанія о той минут, когда онъ и его воспитанникъ въ послдній разъ стояли молча другъ противъ друга, эта минута была самая горькая въ его жизни.

Между Эрихомъ и Клодвигомъ снова наступила нмая пауза, пока, наконецъ, послдній сказалъ:

— Я понимаю, понимаю. Пойдемте.

Они вошли въ залу нижняго этажа, двери которой были затворены. Вскор явилась и Белла, она чувствовала, что Эрихъ внимательно смотрлъ на нее и, быстро отвернувшись, стала приготовлять кофе за другимъ столомъ.

— Моя жена, сказалъ Клодвигъ, послала уже сегодня записку фрейлейнъ Пэрини, а я веллъ посланному сказать господину Зонненкампу, что вы, любезный Дорнэ, будете у него только сегодня вечеромъ, или, еще скоре, завтра утромъ.

— А я должна извиниться передъ вами за брата, сегодня рано утромъ онъ отправился съ однимъ молодымъ человкомъ, котораго прозываютъ здсь ‘кавалеромъ бутылки’, на конную ярмарку въ Мангеймъ. Хотите кофе или чаю?

— Если можно, кофе.

— Это хорошо, и въ этомъ случа мы съ вами хорошіе друзья, сказала Белла. По моему, нтъ ничего отвратительне той вжливости, когда люди отвчаютъ на такой вопросъ: ‘мн все равно’! Если вамъ — думаю я — все равно, милая деликатная душа, такъ выберите себ что-нибудь опредленное, и не взваливайте этого ршенія на меня.

Такъ начался разговоръ въ веселомъ тон, и вс сли за столъ.

Белла знала, что Эрихъ смотритъ на нее, и знала, что въ изящномъ утреннемъ наряд она казалась еще прелестне, чмъ когда она одта для гостиной. Ея движенія были эластичны и граціозны. По фигур, Белла была тонкое, стройное и горделивое созданье, ея мягкіе темнорусые волосы, на половину распущенные, сдерживались кружевной косынкой, которая, повидимому, наброшена была невзначай и небрежно, какъ бы безъ совщаній съ зеркаломъ, и завязана подъ подбородкомъ. Цвтъ лица былъ свжъ, какъ будто Белла только-что вымылась молокомъ, и она дйствительно умывала его молокомъ каждое утро и вечеръ. Выраженіе ея лица было рзко и изящно, черты благородны, и только на верхней губ была впадинка, которую одинъ злоязычный кавалеръ при двор назвалъ однажды примтой отравительницы, досадно было для Беллы одно, а именно, что голосъ у нея собственно былъ мужской.

Въ легкомъ разговор за завтракомъ, она выказала всю свою привлекательность, задушевность, и вмст лукавство. По временамъ она пристально вглядывалась въ Эриха, и была поражена его наружностью, вчера она видла его только въ сумерки и потомъ при огн. Теперь онъ являлся днемъ, его лице блестло еще и потому, что наружность отражала на себ счастливо возбужденную внутреннюю жизнь, онъ смотрлъ на Беллу, какъ будто хотлъ ей сказать:— Я сдлался почти сыномъ вашему мужу, пусть и между нами возникнетъ благородная симпатія!

Белла была необыкновенно любезна, быть можетъ чувствуя, что сегодня она уже прибгла къ маленькому коварству. Написанная по-итальянски записка къ фрейлейнъ Пэрини заключала въ себ осторожно выраженный, по въ сущности положительный намекъ, что новаго гостя надо внимательно извдать.

Когда же Клодвигъ прибавилъ посланному, что Эрихъ прідетъ въ Эдемъ только вечеромъ или на другой день, она подумала, что употребленное ею коварство было кстати, и совсмъ успокоилась, такъ какъ Клодвигъ еще никогда съ такою настойчивостью не удерживалъ у себя гостя, и никто еще не могъ похвалиться, чтобы ему удалось вывести графа изъ собственнаго его самодовольнаго спокойствія.

Клодвигъ и Белла взаимно общали жить только другъ для друга, и до сихъ поръ они врно сдержали общаніе.— Я человкъ усталый, сказалъ Клодвигъ Белл, когда предлагалъ ей свою руку, а она отвчала, что соглашается успокоить усталаго. Съ тхъ поръ Белла прекратила всякія сношенія съ вншнимъ міромъ, она знала, что дружескія посщенія наполняютъ только извстные часы и дни, и затмъ уединеніе длается еще боле чувствительнымъ.

Белла была очень мила со всми и всегда, если только вс и всегда длали и жили такъ, какъ ей хотлось. Но въ сущности она не любила людей, она не имла въ нихъ никакой потребности, ничего не хотла отъ другихъ, и другіе также должны были оставить ее въ поко. Прежнія многочисленныя знакомства Клодвига, холостыя и семейныя, были ей противны, и Клодвигъ подчинился желанію живущей только для него жены, ограничить до послдней мры свою обширную переписку и свои личныя отношенія. На время у нихъ остались связи только съ двумя кружками общества въ ближайшей окрестности. Одно бюргерское общество, или общество ‘холодной закуски’, какъ называли его здсь на верху, мы видли вчера, съ другой стороны, два раза въ году они приглашали къ себ разсянно жившую аристократію. Неужели этотъ дезертировавшій капитанъ нарушилъ теперь все это?

Торжествуя при мысли, что она удалитъ его, Белла становилась все краснорчиве, а Эрихъ восхищался тмъ веселымъ, настроеніемъ, которое проникаетъ рейнскій край и охватываетъ каждаго, кто вступаетъ въ кругъ его обитателей. Наконецъ, онъ свелъ разговоръ опять на Зонненкампа и замтилъ, что ему кажется очень загадочнымъ тотъ оборотъ, съ какимъ вчера упомянуто было имя этого человка.

Белла съ большой поспшностью объяснила, что наперекоръ упрямому филистерству, она находитъ этого человка весьма привлекательнымъ, это завоеватель, смлый герой, а въ этомъ мір, устроенномъ на акціяхъ, конечно, нечего больше и завоевывать, кром денегъ.

Казалось, между странностями въ Зонненкамн и въ Белл была какая-то родственная связь. Клодвигъ весьма обдуманно прибавилъ:

— Мн часто случалось видть, что пока у человка богатство еще растетъ, его счастье представляется людямъ какъ справедливый результатъ житейскаго благоразумія, всмъ пріятно, какъ будто вс выростаютъ также вмст съ нимъ. Но когда человкъ достигъ своей цли, люди измняютъ ему, и то же житейское благоразуміе, которое прежде такъ одобряло, теперь осуждаетъ его… Понимаете-ли вы что-нибудь въ садоводств?

— Нтъ.

— Господинъ Зонненкампъ весьма замчательный садоводъ. И не странно-ли, въ устройств парковъ мы превзошли французское садоводство, которое налагало на родную растительность свой стиль, а теперь ушло въ огородничество, и такимъ образомъ находитъ себ сильную защиту въ господствующей надо всмъ польз. Англичане мастерски разводятъ свиней, до того, что у нихъ свиньи обращаются въ кусокъ жиру на четырехъ ногахъ, напротивъ, французы выбрали себ обработку овощей, и достигаютъ тутъ почти баснословныхъ результатовъ. Да, да, сказалъ онъ усмхаясь, господинъ Зонненкампъ воспитываетъ деревья, но воспитывая, онъ деспотически ломаетъ ихъ. Сегодня я могу говорить съ вами откровенне, господинъ Зонненкампъ всегда былъ мн чуждъ и всегда такимъ останется чуждымъ. При всемъ хорошемъ обращеніи и даже при старательной заботливости о хорошемъ обращеніи, въ его характер проглядываетъ какая-то дикая грубость, я понимаю грубость въ первоначальномъ смысл грубости дикаря.

— Да, прибавила Белла, ваше положеніе тамъ будетъ трудное, и особенно съ Роландомъ.

— Съ Роландомъ?

— Да, такъ зовутъ мальчика, мальчику хотлось бы, пожалуй, много знать, и ничему не учиться.

Белла осмотрлась съ удовольствіемъ, что она выразилась такъ удачно. Попугай въ большой клтк, стоявшей на веранд, закричалъ, какъ будто разсердись.

— Посмотрите, сказала вставая Белла, вотъ мой тиранъ,— ученикъ, который страшно мучитъ свою учительницу.

Она взяла попугая изъ клтки, посадила его себ на плечо, ласкала и гладила его, такъ что можно было почти позавидовать этой расточительности, вс ея движенія были граціозны, въ особенности поворотъ шеи и наклоненіе затылка.

ГЛАВА XI.
‘МЕДУЗА’ И ‘ПОБДА’.

Когда Белла ушла, Клодвигъ долго сидлъ, опустивъ глаза. Наконецъ онъ кивнулъ Эриху, какъ будто только-что увидлъ его. Между тмъ Белла воротилась опять, держа на рук и гладя попугая. Ола ходила по комнат и часто оборачивалась назадъ, когда Эрихъ разсказывалъ, что сегодня онъ, какъ будто насильно отрываясь отъ картины Рейна, отправился въ противоположную сторону и уже говорилъ со многими.

Клодвигъ при этомъ нсколько длинно распространился на счетъ своей любимой мысли, что въ физіономіи и характер здшнихъ жителей еще видны слды римскихъ колонистовъ. Белл, кажется, досадно было слышать это еще разъ, и она сказала какимъ-то раздражительнымъ тономъ:

— Когда удаляешься отъ Рейна, то чувствуешь.— по крайней мр я чувствую это, что кто-то, вроятно, батюшка-Рейнъ, смотритъ мн вслдъ и какъ будто зоветъ: оглянись-же.

— Мы, мужчины, не всегда имемъ это чувство, чтобы на насъ какъ будто кто-нибудь смотрлъ, проговорилъ Клодвигъ, и обратился къ Эриху съ просьбою опредлить древность глиняннаго сосуда, который стоялъ въ столовой на столик, это былъ вчерашній подарокъ мирового судьи. Эрихъ сдлалъ это легко, и они перешли потомъ въ сосднюю комнату, которая наполнена была пестрыми разнообразными предметами, найденными при раскопкахъ. Эрихъ, только-что оставившій научныя занятія, говорилъ съ такимъ зданіемъ обо всхъ предметахъ, встрчавшихся въ разговор, что Белла не могла не высказать ему своего удивленія.

— Вы хорошій наставникъ, и учиться у васъ должно быть пріятно.

Эрихъ поблагодарилъ. Белла съ любезной говорливостью продолжала:

— Да, да, многіе сообщаютъ свои знанія, чтобы блеснуть ими, другіе выдаютъ ихъ опять съ неохотой, а вы, докторъ, учите какъ добрый другъ, который радуется, что можетъ одарить, а еще больше радуется, что его даръ благотворенъ для получающаго, И вы учите такъ, что не только убждаешься въ вашемъ знаніи, но думаешь, что и самъ начинаешь понимать.

Клодвигъ взглянулъ съ удивленіемъ, совершенно тми же словами, наканун вечеромъ, онъ разсказывалъ объ отц Эриха, когда вспоминалъ, что единственное маленькое его сочиненіе написано было при самомъ безкорыстномъ содйствіи профессора Дорнэ.

Бэлла, выказавши себя столь неожиданно любезной, ушла. Мужчины еще долго оставались одни, они отправились въ комнату Эриха, и здсь Эрихъ подалъ Клодвигу экземпляръ своей докторской диссертаціи: только теперь пришло ему въ голову, какъ странно все это складывалось. Онъ писалъ свое изслдованіе объ апокрифическомъ сочиненіи Платона ‘О богатств’, а теперь ему именно приходилось руководить воспитаніемъ въ богатств. Оба они какъ будто удивились этому обстоятельству.

Клодвигъ просилъ Эриха прочитать ему по-нмецки диссертацію, прписанную по-латыни. Эрихъ исполнилъ просьбу, и это было для обоихъ глубоко пріятныя минуты. Когда они опять встали, Клодвигъ замтилъ, какъ должно казаться страннымъ найти здсь ‘Медузу’ и ‘Побду’ поставленными одна противъ другой, онъ признается въ ереси, которая, быть можетъ, и осуждается наукой, но правится ему лично. Медуза кажется ему изображеніемъ всепожирающей страстности, которая, при взгляд на нее заблудшагося, способна удержать его въ оцпенніи передъ собою, весьма знаменательно, говорилъ онъ, то, что древніе представляли этотъ крайній душевный хаосъ въ вид женщины, потому что именно въ женщин безпредльная страсть, въ силу противоположности, обнаруживается еще рзче. ‘Побда’ Рауха, напротивъ, представляется ему воплощеніемъ высоконравственнаго духовнаго настроенія новыхъ временъ.

— Это лицо удивительно похоже — онъ не кончилъ одной фразы, и запинаясь перешелъ въ другую, это не та богиня Побды, которая гордо и возвышенно носитъ внецъ на свтломъ чел, это изображеніе Побды, которая въ душ печалится о томъ, что должна была побждать противника. Этого мало, по моему мннію, это — богиня Побды надъ самимъ собой, что, во всякомъ случа, есть величайшая побда. Сказавши это, онъ прибавилъ:

— Теперь оставлю васъ, сегодня и вчера я уже слишкомъ много васъ безпокоилъ.

Эрихъ остался одинъ, между тмъ какъ онъ писалъ своей матери, Клодвигъ говорилъ Белл:

— Этотъ молодой человкъ — идеальная натура: не ему жить связаннымъ подобной службой, ему слдуетъ быть свободнымъ, какъ свободна птица на втк, она поетъ, летаетъ безъ всякой предназначенной цли, безъ всякаго опредленія времени, и всегда одна. Встртить такую родниковую натуру это счастіе.

— Не слишкомъ ли онъ самъ сознаетъ свою натуру,— спросила Белла, съ враждебнымъ блескомъ въ глазахъ.

— О, нтъ! Онъ не хочетъ радоваться, это чистый свтъ, когда я бываю съ нимъ, я точно возвышаюсь въ свтлыя области духа: это человкъ чистыхъ возрній, и съ нимъ я чувствую себя дома, какъ въ собственной душ.

Белла молчала, а Клодвигъ продолжалъ:

— Въ особенности мн нравится въ немъ то, что въ разговор онъ даетъ кончить мысль, ни прерываетъ ея ни миной, ни движеніемъ, при такомъ живомъ и такъ хорошо снабженномъ ум, это вдвойн дорого, это больше чмъ просто хорошая манера.

Белла все молчала, и прилежно занималась вышиваніемъ, совсмъ наклонившись надъ своей работой. Наконецъ, она подняла голову и сказала,— въ лиц ея было ясное выраженіе:

— Я радуюсь твоей радости.

— И я желалъ бы всегда имть эту радость, сказалъ Клодвигъ. Зачмъ мн уступать этого человка другому, и особенно этому господину Зонненкампу? Я въ состояніи дать ему свободный пріютъ на цлые годы. Почему мн не сдлать этого?

— Почему не сдлать? возразила Белла и бросила въ сторону свое шитье. Мн нтъ надобности говорить теб, что я не знаю другой радости въ жизни, кром твоей. Но оставь въ поко это короткое счастье, твою дтскую вру въ эту благородную личность. Я также нахожу, что въ немъ есть нчто возвышенное, онъ даетъ много и охотно, и въ немъ есть что-то нравственно возбуждающее.

— Но отчего же однако не сдлать этого?

— Потому что мы хотимъ оставаться одни! Клодвигъ, останемся одни! Я желаю, чтобы и братъ вскор опять оставилъ насъ, всякій третій, будь это ближайшій родственникъ или ближайшій нравственно человкъ, длаетъ однако то, что ты для меня становишься не одинъ, и я для тебя не одна.

Говоря это, она держала руку на рук Клодвига, теперь она взяла его за руку и стала гладить ее.

Клодвигъ ушелъ, и Белла смотрла на него вслдъ, качая головой.

Къ завтраку Белла вышла прекрасно одтая, съ единственною розою въ волосахъ. Между тмъ, какъ мужчины казались утомленными, она была чрезвычайно жива и много разсказывала о томъ, какой счастливой она всегда чувствовала себя въ дом родителей Эриха, это было семейство, гд не произносилось ни одного неблагороднаго слова, потому что мать всегда леляла въ себ новую идеальную мысль, она похожа была на жрицу, которая всегда поддерживала чистый огонекъ на домашнемъ алтар. Эрихъ, доведенный до послдней степени восторга, испытывалъ новое восхищеніе.

Днемъ они похали на прогулку, Белла была въ начал молчалива. Они постили остатки стараго римскаго лагеря. Белла сидла одна на скамейк подъ деревомъ, пока мужчины бродили кругомъ…

Когда они собрались вечеромъ при ламп, Белла опять явилась переодтою, въ этотъ день она перемнила платье въ третій разъ, и теперь она опять была чрезвычайно оживлена.

Во всю свою жизнь Белла никогда не была недовольна собой, она никогда не разскаявалась въ томъ, что сдлала, потому что всегда говорила себ: въ тотъ моментъ, когда я это сдлала, я, конечно, имла на это основаніе. Ныншній разъ она прежде всего никакъ не хотла показаться новому любимцу своего мужа въ ложномъ свт или одной ничтожной привской къ мужу, Эрикъ долженъ былъ понять, кто она. Она не только жена Клодвига, но и Белла фонъ-Пранкенъ.

Едва Клодвигъ выразилъ желаніе, чтобы она что-нибудь съиграла, она была тотчасъ готова. Торопливость и быстрота, съ какой она снимала съ рукъ бренчащіе браслеты, которые Эрихъ тотчасъ съ большою внимательностью принялъ у нея и положилъ на мраморный столикъ подъ зеркаломъ, манера, съ которой она повела руками, какъ порхающими крыльями, въ воздух, и потомъ опустила на клавиши, какъ пловецъ, когда онъ попадаетъ въ свою стихію — все это показывало, что она ршилась не оставаться на второмъ план. Еще никогда съ тхъ поръ, какъ она была женой Клодвига, она не играла такъ въ присутствіи третьяго, всегда одинъ Клодвигъ слышалъ ея мастерскую игру на фортепіяно. Сегодня она играла съ такимъ наслажденіемъ и такимъ мастерствомъ, что даже Клодвигъ, знавшій вс особенности ея игры, былъ снова изумленъ и восхищенъ.

Во время одной паузы Эрихъ, кажется, попалъ въ тонъ, замтивъ, что посл счастья, испытаннаго имъ въ обществ съ возвышенными людьми, и наслажденія свободной природой, для души не оставалось ничего, какъ искать новыхъ ощущеній въ безграничномъ и безбрежномъ эир музыки. Тутъ зиждется въ насъ царство мечты на яву, глубокихъ впечатлній, которыя за предлами слова и зрнія творятъ нчто, чего нтъ никогда въ видимой и слышимой жизни природы, и что раскрывается изъ загадочно-глубокой основы человческаго духа.

Когда Моцарта спросили, что происходитъ въ немъ передъ тмъ, какъ онъ пишетъ свои произведенія, онъ далъ отвтъ: ‘ничего, кром именно музыки, которая ищетъ себ выхода, это — чистая фантазія безъ опредленнаго ощущенія и безъ опредленныхъ мыслей, какое-то ритмическое волненіе тоновъ’ — такъ и мы, посл всхъ рефлексій и наблюденій, переносимся при посредств музыки въ то чистое, неопредленное, но все проникающее царство звуковъ, которое есть освобожденный и замкнутый въ себ хаосъ.

Белла сидла на большомъ стул и откинулась назадъ, она была удивительно хороша, такъ-что Эрихъ, смотрвшій на нее въ забытьи, опустилъ глаза.

Къ изумленію обоихъ собесдниковъ она вдругъ встала и простилась, она подала руку сначала Клодвигу, потомъ Эриху, потомъ еще разъ Клодвигу, и быстро вышла.

Клодвигъ оставался недолго съ своимъ гостемъ, потомъ простился и онъ.

Словно отуманенный шелъ Эрихъ въ свою комнату. Какъ богатъ міръ! что за день былъ сегодня, отъ утра въ росистомъ лсу и до сихъ поръ, человческое счастіе — истина! Подъ этой кровлей два существа достигли спокойствія и счастія, какія въ дйствительномъ мір считаются едва мыслимыми.

На устланной ковромъ лстниц онъ вдругъ остановился, и, среди неясной мысли о богатомъ дом, въ который онъ хотлъ войти и среди сознательной мысли о полнот человческой жизни здсь, его вдругъ остановилъ вопросъ: такая прекрасная жизнь, такая полнота души въ свободномъ наслажденіи природой, и затмъ опять свободное насыщеніе всмъ прекраснымъ въ наук и искусств,— не остается ли все это возможнымъ только для одного богатства, освобождающаго отъ всхъ заботъ и нуждъ, отъ всякаго труда ради насущныхъ потребностей?

Когда Эрихъ вошелъ со свчой въ верхнюю залу, онъ остановился въ страх: передъ нимъ, какъ привидніе, стояло изображеніе Медузы, которая смотрла на него съ открытымъ ртомъ и неподвижными глазами съ такимъ сильнымъ а подавляющимъ выраженіемъ.

Что это? Откуда вдругъ въ этомъ изображеніи такое сходство? Подозрваетъ ли это Клодвигъ? И въ тоже время, оно такъ страшно.

Эрихъ оглянулся,— это точно игра злого духа…. и прямая противоположность Медузы — ‘Побда’, также похожа на Боллу, когда она тихо и спокойно, покорно и скромно опускаетъ голову.

Подозрваетъ ли Клодвигъ эту удивительную игру контраста, и не это ли онъ хотлъ выразить, когда сегодня утромъ признавался въ своей ереси?

Виски у Эриха сильно бились.

Онъ потушилъ свчу и долго еще смотрлъ въ темноту ночи, стараясь вновь пробудить въ воспоминаніи веселую полноту прошедшаго дня.

ГЛАВА XII.
FRAU AVENTIURE.

Утромъ Эрихъ надлъ свой капитанскій мундиръ, потому что Клодвигъ совтовалъ ему это, осторожно ссылаясь на одинъ прежній опытъ. Онъ далъ ему въ распоряженіе и лошадь, а багажъ хотлъ прислать посл.

Морщинистое лицо Клодвига разгладилось, когда красивый молодой человкъ, которому военное платье было къ лицу, вошелъ въ комнату. Поздоровавшись съ нимъ, онъ указалъ на руку Эриха и замтилъ:

— Снимите этотъ трауръ.

Эрихъ взглянулъ на него съ удивленіемъ, и Клодвигъ объяснилъ:

— Вы не можете быть сантиментальны, и согласитесь со мной, что не идетъ въ первый разъ являться въ чужомъ дом съ знаками траура. Этимъ мы какъ бы требуемъ участія, котораго собственно не можемъ еще требовать. Вамъ слдуетъ сказать себ разъ совершенно опредленно, и потомъ вы будете за то совершенно спокойны: вы вступаете на службу и притомъ у чрезвычайно богатаго человка, который удаляетъ изъ круга своего зрнія все непріятное для глаза. Чмъ больше вы будете беречь свою личную жизнь для одного себя, тмъ вы свободне.

Клодвигъ съ усмшкой прибавилъ цитату изъ Лукіановой публичной продажи философскихъ сектъ, гд стоикъ, въ качеств раба, восклицаетъ: ‘хоть я продалъ, но въ себ самомъ я свободенъ!’

Эрихъ съ добродушной улыбкой снялъ съ руки трауръ.

Белла просила извинить ее, что не выйдетъ къ завтраку, она прощается съ Эрихомъ до свиданья.

Итакъ, мужчины остались одни. Клодвигъ передалъ Эриху письмо, которое онъ долженъ былъ вручить Зонненкампу, при этомъ онъ настоятельно и нсколько разъ повторялъ Эриху, чтобы не кончать дла, пока не увидится съ нимъ еще разъ. Скороговоркой онъ прибавилъ:

— Быть можетъ, я все-таки удержу васъ для одного себя.

Какъ мать передъ отъздомъ сына, отправляющагося въ чужую сторону, все еще набиваетъ ему карманы, такъ Клодвигъ старался еще снабдить своего молодого друга всевозможными наставленіями.

— Я мало знаю мальчика,— говорилъ онъ,— я знаю только, что онъ очень хорошъ собой. И вы, вроятно, согласитесь, что было бы совершенно превратно сообщать молодой душ великіе принципы, которые должны давать направленіе жизни,— прежде, чмъ эта молодая душа овладетъ матеріаломъ жизни и создаетъ собственныя стремленія.

— Конечно, отвчалъ Эрихъ: это совершенно тоже, что строить въ неразработанныхъ и полуцивилизоваиныхъ странахъ желзныя дороги, пока нтъ другихъ дорогъ, для подвоза земледльческихъ и промышленныхъ продуктовъ. Причина болзни новйшаго человчества, какъ часто говорилъ мой отецъ, заключается въ томъ, что ребенку догматически внушаютъ законы мірового правленія, это роскошь, разсчитанная на обманъ глаза, никакихъ результатовъ, потому что ‘есть прыжокъ мимо первой ступени.’

Клодвигъ нсколько разъ выражалъ свое согласіе. Этого человка можно спокойно пустить въ открытое море, у него есть съ собой компасъ.

Наконецъ пришло время отправляться.

Клодвигъ сказалъ: ‘Я еще провожу васъ немного.’ Эрихъ взялъ лошадь за поводъ. Идя рядомъ, Клодвигъ часто взглядывалъ на своего молодого друга съ любовью и заботливостью. Сначала онъ повторилъ, что считаетъ въ высшей степени достойной задачей образовать изъ молодого американца способнаго человка, затмъ еще разъ совтовалъ ему имть въ виду только одно это и ршительно не слушать никакихъ толковъ о Зонненкамп. ‘Быть можетъ, господинъ Зонненкампъ предоставляетъ говорить о себ что угодно, или потому, что онъ достаточно честенъ и порядоченъ, чтобы заботиться о людской молв, или, быть можетъ, въ его жизни есть ‘факты, которые онъ охотно приписываетъ ложнымъ слухамъ. Странно, конечно, что господинъ Зонненкампъ, хотя онъ по происхожденію нмецъ, еще никогда не видлъ въ своемъ дом никакихъ родственниковъ. Между тмъ, вроятно, что онъ человкъ простого происхожденія, что онъ длаетъ добро своимъ родственникамъ подъ условіемъ, чтобы они избгали всякихъ сношеній съ нимъ. Майоръ Краслеръ говорилъ разъ нчто подобное.’

— Еще одно, сказалъ Клодвигъ и остановился. Не говорите ничего господину Зонненкампу, что вы нсколько времени завдывали арестантами. Я не хочу этимъ бросать никакого пятна на господина Зонненкампа, по многіе боятся людей подобной практики.

Эрихъ поблагодарилъ, онъ видлъ сердечныя старанія этого человка уровнять ему жизненный путь. Они тихо пошли дальше.

— Здсь я ворочусь, сказалъ наконецъ Клодвигъ. Позвольте мн дать валъ еще одно предостереженіе.

— Предостереженіе?

— Быть можетъ, я употребилъ не то слово, я хотлъ только еще сказать вамъ: позаботьтесь о томъ, чтобы въ свт васъ не считали экзальтированнымъ. Кто ищетъ въ жизни чего-нибудь, кром пользы, удовольствія и почестей, тотъ вообще рискуетъ показаться экзальтированнымъ для многихъ, которые не подозрваютъ возможности такихъ стремленій, свтъ не можетъ быть справедливъ къ такимъ людямъ: онъ долженъ осуждать ихъ, потому что въ этихъ людяхъ онъ видитъ осужденіе собственныхъ стремленій. Если вы останетесь врны себ — а я полагаю такъ, — вамъ всю жизнь придется нести мученичество, несите его въ своемъ гордомъ сознаніи и знайте, что новый старый другъ признаетъ васъ и продолжаетъ жить съ вами.

Старикъ быстро положилъ руки на плеча Эриха, поцловалъ его, торопливо отвернулся и ушелъ. Онъ больше не оглядывался.

Эрихъ слъ на лошадь и похалъ. Поворачивая за уголъ лса, онъ оглянулся еще разъ, и увидлъ, что Клодвигъ стоитъ.

Белла смотрла на нихъ обоихъ съ балкона, откуда видна была вся дорога, теперь она пошла на встрчу мужу и была не мало удивлена, взглянувъ на его лицо. Въ немъ выражалось такое волненіе, какого она еще не видла. Онъ, кажется, плакалъ. Клодвигъ поспшно сказалъ:

— Ты говорила правду, намъ лучше оставаться однимъ. Но я радуюсь этой новой молодежи, она не такова, какъ были мы, она уже не колеблется между этими двумя полюсами — восторгомъ и отчаяніемъ, въ ней, напротивъ, замтно, — если можно такъ сказать, — извстное интеллектуальное воодушевленіе, и я думаю, что она сдлаетъ больше нашего. Я счастливъ, что еще не такъ старъ и могу понимать эту юность. Удивляюсь нашему настоящему и люблю его. Еще ни въ какія времена не бывало, какъ теперь, чтобы каждый и въ каждомъ призваніи такъ опредленно зналъ, чего онъ хочетъ и что долженъ длать, такъ теперь и въ наук, такъ и въ жизни.

Белла нашла нужнымъ что-нибудь отвчать и сказала, что для молодого Зонненкампа большое счастье получить такого руководителя.

— А мн прискорбно, что онъ попадаетъ въ этотъ домъ.

— И однако-же ты самъ рекомендовалъ его.

— Да, это правда. Человку рано или поздно отмщается за то, что онъ предпринимаетъ не вполн правдиво или съ противорчіемъ въ душ. Теперь я поставилъ себя ближе къ этому Зонненкампу, а собственно говоря, я не хочу этого. Въ этомъ дом я всегда испытываю такое ощущеніе, какъ въ семейств, гд дятъ лошадиное мясо. Боже мой! Быть можетъ, это предразсудокъ, привычка, лошадиное мясо есть также кушанье. Но теперь мн нечего заботиться объ этомъ прекрасномъ молодомъ человк.

Клодвигъ, повидимому, не могъ наговориться объ Эрих, и удивлялся, вспоминая теперь все, что онъ услышалъ отъ него въ это короткое время, показывая на цвтущую вишню, онъ сказалъ:

— Посмотри на это цвтущее дерево, таковъ и этотъ Дорнэ. Оно отряхиваетъ съ себя цвты и каждаго осыпаетъ ими, а все-таки остается по прежнему богато.

Белла отвчала, что когда о человк такъ говорятъ и думаютъ, для него должно быть трудной задачей — остаться всегда достойнымъ этого мннія.

— Нельзя ли, однако, спросила она скромнымъ тономъ, видть въ этой сообщительности преувеличенное чувство своего достоинства или даже тщеславія?

— О, нтъ. У этого молодого человка нтъ желанія блеснуть, онъ хочетъ только, чтобы ни одна минута жизни не проносилась мимо его безплодно. Онъ заставляетъ дйствовать ея движущую силу, и что онъ при этомъ радуется другимъ, ихъ вниманію и участію, это необходимо, безъ этой радости сообщительность не была бы возможна. Это — вра, которая можетъ сдвинуть съ мста горы предразсудковъ.

— Вра? Белла усмхнулась и очень кстати усмхнулась впередъ своему остроумію.— Мн кажется, что это скоре непрерывный восторгъ неврія.

Клодвигъ съ большой ревностью старался объяснить ей, что, напротивъ, въ этомъ состоитъ трудное усиліе постигнуть жизнь. Онъ говорилъ очень горячо и очень долго. Белла длала видъ, что слушаетъ, но она едва слушала его, она подсмивалась въ душ надъ старымъ дипломатомъ, въ которомъ все еще было что-то непонятно простодушное, почти ребяческое. Разъ только она гордо откинула назадъ голову, сознавая постоянство своей добродтели, которая сама энергически защищалась противъ мужа, хотвшаго приблизить къ ней такъ богато одареннаго молодого человка…

Между тмъ, Эрихъ халъ лсомъ, оживленный и довольный выпавшимъ ему счастьемъ. Онъ твердо держалъ поводья лошади, и чувствовалъ себя въ томъ настроеніи, когда человкъ бываетъ увренъ, что каждое предпріятіе ему удается, или что неудача будетъ только случайна и непродолжительна. Онъ хвалилъ свою судьбу, такъ скоро и вполн доставившую ему дружбу человка съ такимъ великолпнымъ характеромъ, въ которомъ била, однако, осторожная сдержанность.

Тамъ онъ оставлялъ свою недавно прошедшую жизнь, здсь начинается новая.

Онъ думалъ, съ улыбкой: ‘Такъ было, вроятно, съ героями древности, которые знали, что имъ покровительствуетъ олимпійское божество.’

На одномъ поворот лсной дороги онъ остановился и вынулъ изъ кармана открытое письмо Клодвига. Тамъ было написано:

‘Поклонъ отъ сосда на виллу Эдемъ, господину Зонненкампу.

‘Если бы счастье дало мн сына, я считалъ бы большой благосклонностью судьбы, имя возможность дать ему такого воспитателя, какъ этотъ молодой человкъ.

‘Клодвигъ, графъ фонъ-Вольфсгартенъ,

‘Замокъ Вольфсгартевъ, 4 мая 1864.’

Эрихъ далъ шпоры лошади и весело поскакалъ по зеленому, полному звуковъ, лсу.

Прозжая городокъ, онъ увидлъ въ окн зданія суда, за цвтами желтой фіалки, розовое лицо блокурой двушки, двушка спряталась, когда Эрихъ издали поклонился ей. Ему хотлось очень оглянуться назадъ, чтобы увидть, не смотрятъ ли на него, но онъ не ршился.

Только черезъ нсколько времени ему пришло въ голову, какъ онъ тщеславенъ, онъ думалъ, что, сидя за цвтами, поджидали его, а Лина, конечно, при приближеніи всадника, ожидала встртить барона фонъ-Пранкена.

Эрихъ похалъ долиной вдоль рки. Онъ былъ такъ веселъ, что въ первый разъ съ давнихъ поръ ему пришла въ голову псня, онъ но плъ ее вслухъ, во плъ про себя. Цлая масса разнообразныхъ мыслей и ощущеній наполнила ему сердце. Когда онъ увидлъ, какъ вдали солнечные лучи заиграли на стеклянномъ купол виллы Эдемъ, отраженіе ихъ блеснуло передъ нимъ, какъ молнія.

‘Почему такое свободное, блаженное существованіе не суждено было мн? Почему я долженъ служить?’

И потомъ пришла ему другая мысль: ‘Что сталъ бы я длать въ такомъ безобразномъ, живущемъ только для себя, существованіи?’

Потомъ выступила передъ нимъ загадка: ‘какъ надобно воспитывать богатаго мальчика?’

И странно,— такъ двоится человческая мысль,— Эрихъ думалъ не о томъ, можетъ ли онъ разршить загадку,— онъ думалъ, что понимаетъ, какимъ образомъ древніе могли изобразить идею вопроса и загадки въ вид сфинкса.

Дальше, его заняла мысль: ‘какъ воспитывать богатаго мальчика, который знаетъ, притомъ, что эта дача и безчисленныя богатства будутъ принадлежать ему, и который не видитъ передъ собой никакой обязательной дятельности?’

Эрихъ задумался, откинулъ голову и улыбнулся. И воспитатель, и воспитанникъ вовсе не отвлеченныя понятія, не идеи, оба они — живые, своеобразные люди. Такой отвлеченный вопросъ вообще нельзя и ршить, и вс загадка похожи на дурную погоду, изъ уютной комнаты она кажется невыносимой, а на открытомъ воздух дйствуетъ освжительно.

Эта мысль подйствовала и на него благотворно, уничтожая въ немъ всякія недоумнія и сомннія, онъ чувствовалъ себя, въ силахъ отвтить на вопросъ.

‘Выходи, сфинксъ, я готовъ!’ сказалъ онъ почти вслухъ и поскакалъ быстрой рысью.

Среди всхъ этихъ размышленій, на лиц его вдругъ явилась пріятная улыбка. Онъ спрашивалъ себя, ужъ не заколдованъ ли онъ, и имъ овладла вся гордость юности, и онъ вслухъ началъ сочинять письмо, какое онъ думалъ сегодня же написать матери:

‘Милая матушка!

‘Ты должна назваться теперь ‘Frau Aventiure’, потому что твой сынъ, авантюристъ, среди пароходовъ и телеграфовъ, попалъ въ заколдованное царство, гд двое духовъ, стерегущихъ святой Грааль, питаютъ его сахарнымъ хлбомъ похвалы и сладкимъ миндалемъ покровительства. Сынъ твой сидитъ теперь на гндомъ кон, въ карман у него изреченіе Сезама, мудраго пустынника, весь свтъ для него — столикъ съ волшебной скатертью, и все говоритъ: сердце, чего ты желаешь?

‘Милая матушка! Если ты желаешь себ спокойный островъ, то скажи только,— у меня въ распоряженіи безчисленнное множество такихъ острововъ.

‘А вотъ и post-scriptum, милая матушка. Что, если этотъ несчетный милліонеръ, къ которому я ду,— дядя Адамъ? Тутъ и сказка готова.’

Эрихъ остановился при мысли, что это фантастическое предположеніе можетъ быть дйствительностью.

Затмъ онъ опять быстро похалъ по широкой дорог, по об стороны ея росли большія орховыя деревья, цвты которыхъ осыпались на дорогу.

Лошадь шибко скакала, ея темная грива разввалась, всадникъ снялъ фуражку, чтобы струею свжаго воздуха обдать мокрый лобъ.

КНИГА ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.
УТРО ВЪ ЭДЕМ.

По рк внизъ и вверхъ ходятъ суда, издали, по обимъ сторонамъ, видны катящіеся позды, и глядятъ на все это, глядятъ съ наслажденіемъ люди изъ всякихъ странъ, люди различныхъ состояній. ‘Вотъ тутъ или тамъ — думаетъ не одинъ изъ зрителей — славно было бы жить, жизнью ровною, въ созерцаніи природы, работая на свобод, — славно бы со своими, хорошо бы и одному’.

Берега Рейна — благословленное мсто отдыха, но въ то же время это — нчто вчно-движущееся. Передъ порогомъ вашего дома разостлалась скатертью великая дорога всесвтныхъ сообщеній, изъ уединенія, въ каждый часъ, легко примкнуть къ непрестанному движенію, и оно тотчасъ унесетъ васъ съ собою.

По берегамъ чистенькіе города, и села, съ ихъ замками и виноградниками, а между ними густо набросаны, заботливо обдланныя, выхоленныя виллы, он идутъ цпью, которая почти не прерывается.

Отъ города до города, отъ дома до дома можно бы много разсказать о судьбахъ живущихъ тутъ людей, какъ одни силою твердой воли спаслись отъ пучины, или послднимъ, напряженнымъ усиліемъ выплыли въ берегу, какъ другіе не своею, грубою силою были выброшены на берегъ’.

Незнакомый, всмъ чужой человкъ, который здсь поселится, можетъ быть увренъ, что онъ воленъ завязать сосдскія отношенія съ коренными жителями или остаться уединеннымъ, непрерывное теченіе прибывающихъ и отбывающихъ не нарушитъ себялюбиваго одиночества.

— Чья это красивая дача съ башнею, что виднется издалека, плывущему по рк? Точно блая лебедь расположилась въ зелени.

Вопросъ этотъ часто слышится на тхъ судахъ, которыя поднимаются или спускаются по рк. Отвчаютъ на него, примрно, такъ:

‘Эта вилла называется ‘Эдемъ’, и она заслуживаетъ свое названіе: только Эдемъ этотъ можно видть не иначе, васъ извн. Все заперто, и вдоль стны, которою обнесенъ садъ, устроены капканы и самострлы. Только во время отсутствія владльца, прислуг дозволено пускать постороннихъ въ домъ и паркъ, и прислуг это доставляетъ порядочныя деньги. Хозяинъ виллы — богатый американецъ, домъ этотъ онъ выстроилъ самъ, онъ же устроилъ и тнистый паркъ, а изъ луга, который прежде тянулся въ берегу,— заброшеннаго, заплеснвшаго въ болот, сдлалъ фруктовый садъ. Теперь въ этомъ саду созрваютъ такіе фрукты, что, по величин и вкусу, ничего подобнаго прежде здсь и не видывали. А замокъ, что тамъ, наверху, онъ отстроилъ вновь изъ развалины.

‘А какъ зовутъ этого человка?

‘Зонненкампъ. Прислуга у него почти вся изъ другихъ мстъ, а самъ онъ посщаетъ очень немногихъ, и гости бываютъ у него рдко. Никто хорошенько не знаетъ, кто одъ такой, что онъ за человкъ. У него отличныя лошади, но и самъ онъ, и его жена, и компаньонка, если иногда и выдутъ на открытую дорогу, то сейчасъ же поворачиваютъ назадъ…’

Въ то утро, когда Эрихъ направился въ вилл верхомъ, тамъ, на половин, обращенной къ западу, слуги, въ утренней ливре, вынесли большой и толстый коверъ на широкое, усыпанное пескомъ, мсто. Подл душистой, богатой красками пирамиды изъ цвтовъ, поставленъ былъ круглый столъ, накрытый штофною скатертью, на которую помстили сперва большую вазу изъ граненаго хрусталя, полную артистически-смшанныхъ цвтовъ и втвей, а затмъ четыре прибора.

На сторон, возл цвтущаго кустарника и разноцвтной сирени, установили столъ съ серебряннымъ самоваромъ, и слуга затмъ зажегъ спиртовую лампочку. Вскор тонкое облачко пара поднялось надъ самоваромъ. Потомъ были еще принесены два большія, качельныя кресла.

Молодой человкъ стоялъ тутъ же, но не прикасался ли къ чему, а смотрлъ вдаль, черезъ фруктовый садъ и прудъ съ фонтаномъ и двумя парами лебедей, черезъ луга и пастбища, туда, гд открывался видъ внизъ, по теченію рки. Онъ перенесъ, наконецъ, взглядъ на предметы ближайшіе, осмотрлъ оконченныя приготовленія въ саду, и сказавъ: ‘хорошо’, ушелъ вмст со слугами.

Самоваръ киплъ, столы и кресла какъ-будто ждали общества. На спинку одного изъ качельныхъ креселъ прислъ смльчакъ-зябликъ и сталъ насвистывать. Точно разсказывалъ подруг, сидвшей на дерев, что все это очень комфортабельно, и что онъ тоже иметъ въ виду, современемъ, обзавестись такимъ хозяйствомъ.

Но смлаго и домовитаго зяблика скоро спугнули, послышались шаги, зябликъ взлетлъ, но неосторожно направился какъ разъ на самоваръ, тутъ его, должно быть, обдало паромъ, онъ сдлалъ острый уголъ назадъ, и пролтелъ совсмъ близко надъ головою подходившаго господина, чуть не задвъ его шляпы.

Это былъ широкоплечій, высокаго роста мужчина, въ изящномъ лтнемъ костюм, съ блымъ галстукомъ и стоячимъ воротничкомъ на рубашк, по-англійски.

Казалось, онъ сдлалъ все, чтобы хоть сколько-нибудь смягчить впечатлніе, какое должна была произвести его геркулесовская фигура, чтобы умалить и укротить себя. Изящность одежды достигла этой цли, хотя и не совсмъ. Соломенная шляпа съ широкими полями оттняла его лицо, такъ что на нкоторомъ разстояніи оло даже почти не было видно. Онъ прихрамывалъ на правую ногу, но этотъ недостатокъ обратился у него какъ бы въ особенность походки, и онъ воспользовался имъ все для той же цли смягченія своего богатырскаго вида, способнаго внушить нчто въ род страха.

За нимъ шелъ тотъ молодой человкъ, который только-что одобрилъ приготовленія, въ рукахъ у него былъ большой портфель. Господинъ въ соломенной шляп слъ на одно изъ качельныхъ креселъ, а молодой человкъ сталъ передъ нимъ въ выжидательномъ положеніи.

Господинъ снялъ шляпу и молодой человкъ…. назовемъ его по имени — камердинеръ Іозефъ…. поспшно принялъ ее отъ него. Тогда сидвшій провелъ нсколько разъ мясистою рукою по своему гладко выбритому, крпко изваянному подбородку. Страннымъ образомъ носилъ онъ на толстомъ пальц руки кольцо, простое кольцо, какъ бы изъ цпи, золотое, а посредин желзное.

Человкъ этотъ — господинъ Зонненкампъ. Лицо его было красновато, лобъ широкъ и на лбу гладко причесана прядь посдвшихъ волосъ. Темныя брови стояли щетинами и въ замчательно-большомъ разстояніи одна отъ другой, казалось, будто он насильственно раздвинуты. Кто видлъ это лицо разъ, уже не забывалъ его.

Водянисто-голубые, глубоко лежавшіе глаза его, пожалуй, свидтельствовали о ршительности характера, пожалуй и о хитрости, широкія скулы нсколько выдавались впередъ. Носъ его былъ великъ, но довольно-благородной формы. Въ губахъ, своевольно-стянутыхъ, отражалась повелительность. Все лицо представляло нчто увядшее, но заботливость о себ сохранила за нимъ выраженіе повелительной эергіи. Съ перваго взгляда на него можно было сказать себ, что имть его врагомъ не желательно.

— Дайте сюда, сказалъ онъ вдругъ, и вынулъ изъ жилетнаго кармана кольцо съ крохотнымъ ключемъ. Камердинеръ ловко подставилъ ему портфель, который Зонненкампъ тотчасъ открылъ, затмъ камердинеръ вынулъ изъ портфеля и подалъ Зонненкампу нсколько писемъ, которыя тотъ началъ располагать въ порядк. Онъ отложилъ особо письма съ заграничными марками, а остальныя собралъ въ кучу. Тогда Іозефъ, положивъ шляпу и портфель на другое кресло, началъ надрзывать каждый конвертъ съ двухъ угловъ.

Зонненкампъ бгло просмотрлъ открытыя письма, и въ тхъ изъ нихъ, которыя были изъ-заграницы, осмотрлъ только печать и почеркъ на адресахъ, потомъ веллъ вс такія письма положить назадъ, въ портфель. Изъ заграничныхъ же писемъ два онъ взялъ къ себ, а другія самъ сунулъ въ портфель и опять его заперъ.

Въ эту минуту отворились об боковыя двери, выходившія на террасу, Зонненкампъ поднялся со стула и взялъ въ руки свою широкую шляпу. На террасу явились дв женскія фигуры. Одна изъ вошедшихъ была стройная женщина, съ продолговатымъ, блднымъ лицемъ, носившимъ отпечатокъ страданія, на ней былъ утренній чепчикъ съ ярко-красными лентами и яркокрасная шаль, другая — была небольшая, гладенькая фигурка, съ лицомъ угловатымъ и совсмъ какъ бы безкровнымъ, съ гладко-причесанными, черными какъ смоль, волосами, съ глазами темными, проницательными…. Это было одно изъ тхъ лицъ, которыя, очевидно, никогда не бывали молоды, но на которыя зато и приближающаяся старость остается безъ вліянія. На ней было черное шелковое платье, а на ше вислъ плотно повязанный перламутровый крестъ, который блисталъ на самомъ верху груди.

Зонненкампъ приблизился на встрчу этимъ дамамъ до самой лстницы, благосклонно кивнулъ той, которая была одта въ черномъ, а другой, въ красной шали, подалъ руку и спросилъ ее о здоровіи, по-англійски.

Дама въ шали — это была госпожа Церера Зонненкампъ — повидимому, сочла лишнимъ отвчать на этотъ вопросъ. Она подошла прямо къ своему мсту за столомъ, приготовленнымъ для завтрака, камеристка положила ей на колни салфетку, а лакей подставилъ ей подъ ноги обитую скамейку.

Дама въ черномъ — это синьора Боромея Пэрини — приблизилась къ чайному столу, лакеи подалъ ей чайницу, откуда она черпнула ложкою горсточку чаю.

— А гд Роландъ? спросила утомленнымъ голосомъ Церера.

— Сейчасъ придетъ, отвчалъ Зонненкампъ и далъ знакъ позвать его.

Госпожа Пэрини подала первую чашку госпож Зонненкампъ, которая, и то какъ-будто съ трудомъ, налила туда капли дв сливокъ. Голосомъ, полнымъ подобострастія, Зонненкампъ обратился къ ней:

— Скушай же что-нибудь, мой другъ.

Церера поднесла къ губамъ ложку чаю, потомъ еще полложки, и посмотрла кругомъ себя, какъ бы скучая. Ей, казалось, надодало даже глотать.

— Гд же Роландъ?— спросила она еще разъ. Непростительно, что онъ никакъ не можетъ привыкнуть къ порядку. Что-о, М-lle Пэрини? Вы, кажется, что-то сказали.

— Нтъ-съ.

Тутъ Зонненкампъ обратился къ Церер, и опять мягкимъ, покорнымъ голосомъ просилъ ее имть еще немного терпнія, такъ какъ Роландъ получитъ теперь, надо надяться, такого воспитателя, который пріучитъ его къ порядку. Затмъ, онъ снова разсказалъ ей о письм Отто фонъ-Пранкена. Когда было произнесено это имя, то двица Пэрини вдругъ упустила свой сухарь въ чай и потомъ принялась добывать его ложкою. Въ это время Зонненкампъ объявилъ, что онъ ршился даже и не читать предложеній другихъ лицъ, пока не повидается съ тмъ, кого рекомендовалъ г. Пранкенъ.

— Онъ — дворянинъ, спросила Церера.

— Не знаю, — отвчалъ Зонненкамнъ — хотя очень хорошо зналъ, — онъ — капитанъ.

Церера продолжала глядть въ пространство, какъ бы въ ожиданіи все-таки узнать, дворянинъ-ли тотъ господинъ, о которомъ шла рчь.

Двица Пэрини, должно быть, отгадала, что думала Церера, и обратясь къ ней съ улыбкою, какъ бы желая выразить ея мысль, замтила:

— Трудно встртить такого истиннаго кавалера, какъ Саровъ фонъ-Пранкенъ,— въ Германіи едва ли есть равные ему, у него еще почти больше, чмъ у графини Беллы…

— Прошу никого не хвалить насчетъ графини, — прервалъ Зонненкампъ, и лицо его приняло такое выраженіе, какъ бываетъ у бульдога, если бы онъ сталъ нжничать… дамы увлекаются г. фонъ-Пранкеномъ, а я — графинею Вольфсгартенъ.

Церера сдлала едва замтное движеніе плечами, золотую ложку она прижала къ губамъ и на минуту задумалась. Наврно она думала: вотъ хвастается, будто увлеченъ, и все это длаетъ только съ цлью сказать любезность.

— Да гд же это, наконецъ, Роландъ?… вдругъ спохватилась она и толкнула ногами скамейку, такъ что покачнулся столъ и посуда зазвенла.

Вошедшій въ эту минуту слуга доложилъ, что Роландъ совсмъ не хочетъ придти къ завтраку, а желаетъ остаться у Норки, которая въ прошлую ночь выкинула пятерыхъ щенятъ.

— Такъ скажи же ему, — вмшался Зонненкампъ, и лицо его побагровло до самой пряди волосъ на лбу,— что если онъ не будетъ здсь сію же минуту, я велю тотчасъ утопить въ Рейн всхъ этихъ щенятъ.

Слуга поспшно ушолъ, и скоро затмъ показался необыкновенно-красивый мальчикъ, одтый въ голубой бархатъ, онъ былъ блденъ, и его чудно обрисованныя губы дрожали. Видно было, что онъ только что вынесъ тяжкую борьбу.

Это былъ стройный мальчикъ, съ лицомъ такой необычайной красоты и чистоты контуровъ, что невольно приходилъ на мысль рзецъ скульптора. Онъ снялъ свою жокейскую фуражку, и тогда стали видны его изящно причесанные темные волосы, расположенные густыми кудрями вокругъ лба.

— Поди ко мн, — позвала его мать,— поцлуй меня, Роландъ. Ты такъ блденъ, что съ тобою?

Мальчикъ поцловалъ мать, покачалъ головою отрицательно и произнесъ голосомъ, занимавшимъ средину между дтскимъ сопрано и возмужавшимъ органомъ:

— Я такъ же здоровъ, какъ мои маленькія собачки? При этомъ, въ щекахъ его показалась едва замтная краска, но губы окрасились въ пурпуръ.

— Ну, ужъ не хочу тебя наказывать въ день прізда твоего новаго воспитателя,— сказалъ Зонненкампъ, уловивъ взглядъ жены.

— Моего? еще новый воспитатель? Не хочу его, а если ты дашь его мн, то я ужъ такъ устрою, что онъ поскоре уберется.

Зонненкампъ улыбнулся. Ясно было, что ему, въ сущности, нравилась эта слишкомъ смлая выходка.

Роландъ не хотлъ сть ничего, однакоже принялся за завтракъ очень исправно, а тогда и мать, съ радости, что у дтища, такой славный аппетитъ, послдовала его примру.

Тутъ Пэрини не утерпла, чтобы не замтить:

— Вотъ видите ли, Роландъ, вамъ бы уже для маменьки слдовало аккуратне приходить къ столу. Она можетъ кушать только тогда, когда и вы кушаете.

Мальчикъ бросилъ на нее странный взглядъ и ничего по отвчалъ ей, видно было, что между нимъ и компаньонкою его матери отношенія не были удовлетворительны. Тмъ немене, фрейленъ Пэрини продолжала свою любезность къ Роланду, и вызвалась сходить, посл завтрака, взглянуть на щенятъ.

— Не знаете-ли, отчего собаки родятся слпыми?— спросилъ ее мальчикъ.

— Потому, что такъ это устроилъ Богъ.

— Да для чего же Богъ устроилъ такъ?

Тутъ Пэрини нсколько смутилась, по г. Зонненкампъ вывелъ ее изъ этого положенія, замтивъ, что кто все спрашиваетъ зачмъ, да зачмъ, — тотъ ничего не узнаетъ порядкомъ, и что Роландъ привыкъ постоянно задавать вопросы потому именно, что не хочетъ учиться путемъ.

Мальчикъ сталъ смотрть въ землю, въ выраженіи его лица появилось нчто въ род жесткости или тупости, пожалуй то и другое.

Г-жа Зонненкампъ вышла изъ-за стола, сла на одно изъ качельныхъ креселъ и стала разсматривать свои ногти, обдланные въ форму орховой скорлупы, съ длинными, прозрачными кончиками.

Мужъ сталъ разсказывать, какъ много писемъ, на языкахъ нмецкомъ, французскомъ и англійскомъ, онъ получилъ въ отвтъ на свою публикацію. Вызывавшіеся по большей части даже приложили свои фотографическія карточки, что, по мннію Зонненкампа, было резонно, такъ какъ вншность тоже не послднее дло.

Церера слушала его будто сонная и, въ самомъ дл, нсколько разъ закрывала глаза, а Зонненкампъ распространялся насчетъ того, какъ много на свт бдныхъ людей, вчно выжидающихъ счастливой судьбы, и притомъ всегда думающихъ, что для этого достаточно имть деньги, тутъ Церера, полуоборотясь, посмотрла на него, какъ бы съ удивленіемъ, что вотъ живутъ же люди, у которыхъ нтъ средствъ къ жизни.

Двица Пэрини была полезною посредницей въ разговорахъ. Такъ какъ Церера, какъ казалось, или и въ самомъ дл, была вообще безучастна къ ходу разговора, то г-ж Пэрини приходилось поддерживать его краткими замчаніями или заявленіями участія, при этомъ она только изрдка поднимала взглядъ съ вышиванья, которымъ была занята… Взглядъ этотъ былъ монастырскій, изподлобья, робкій и добродушный. Это давало Церер возможность слушать, не вмшиваясь въ разговоръ.

Отношеніе между г. Зонненкампомъ и г-жею Пэрини были отмчены крайней вжливостью. Можно, пожалуй, сказать, что она служила ему для упражненій въ вжливости. Впрочемъ, сказать правду, онъ давно отослалъ бы ее, но она пристала къ нему также плотно, какъ-то кольцо ‘противъ ревматизма’, которое онъ носилъ на пальц, при ней можно было имть увренность, что за Церерой постоянно кто-нибудь ухаживаетъ. Когда они вызжали втроемъ, то двицу Пэрини г. Зонненкампъ сажалъ рядомъ съ женою, а самъ садился на переднюю скамейку. Онъ не могъ отъ нея отдлаться, а потому старался быть какъ можно вжливе и обходился съ нею съ наружнымъ уваженіемъ. Надо, однако сказать, что у нея были въ самомъ дл хорошія качества, и едва ли не лучшимъ изъ нихъ было полное отсутствіе капризовъ. Она была всегда одинакова, ровна, никогда не выскакивала впередъ, не навязывалась, но когда ее спрашивали, у ней всегда оказывалось мнніе, именно такое, которое ничего не разстроивало. Еще ни разу она не обижалась, если на нее не обращали вниманія, то она умла такъ держать себя, какъ будто вовсе того не замчаетъ, если съ ней вступали въ разговоръ, она вела его пріятно, даже остро, она постоянно трудилась, старалась для другихъ, а о себ не говорила вовсе.

Каждое утро, лтомъ и зимою, она ходила въ церковь и всегда была одта, готова, хоть къ отъзду. Дома она знала все, гд что лежитъ, на дорог не длала никакихъ хлопотъ. Она постоянно что-нибудь вязала или вышивала, и скоро, въ район часа ходьбы, не оставалось ни одной церкви, гд бы не было какой-нибудь ея работы, для алтаря или для ризницы.

Она прекрасно говорила на всхъ главныхъ языкахъ европейскаго континента, но увряла, что все еще не можетъ совладать съ нмецкимъ. Зонненкампъ, однако, былъ убжденъ, что она отлично понимала и по-нмецки, а только притворялась, будто не понимаетъ, съ цлью легко понятною.

Относительно Роланда, она держала себя холодно, она обращалась съ нимъ, какъ съ сыномъ хозяина, но не шла дале, даже отказалась исполнить желаніе Зонненкампа, чтобы давать мальчику уроки изъ иностранныхъ языковъ. Она не хотла выходить изъ роли, которая была ей назначена, она была воспитательницей Манны, а затмъ сдлалась компаньонкою Цереры, она была этимъ, не хотла быть ничмъ больше, и это-то давало ей прочное и почтенное положеніе.

Итакъ, чмъ дальше распространялся Зонненкампъ о воспитател, котораго рекомендовалъ Пранкенъ, тмъ внимательне слушала его фрейленъ Пэрини, при этомъ, она однакоже не произнесла ни слова, и только на вопросъ Зонненкампа, что она подумала въ то время, когда въ первый разъ, въ Ницц, представлялась ихъ семейству, — она сказала:

— Я была такъ счастлива, что меня представилъ мой почтенный опекунъ, соборный пріоръ.

Роландъ выказывалъ нетерпніе и давалъ г-ж Пэрини знаки, чтобы она шла съ нимъ. Но Зонненкампъ попросилъ ее остаться у жены, и желая выказать сыну участіе къ его удовольствію, самъ пошелъ съ нимъ.

Собака подпускала къ дтенышамъ только Роланда, когда хотлъ подойти къ ней Зонненкампъ, то она заворчала и показала ему зубы. Онъ разсердился, но нечего было длать, какъ пойти прочь.

Тогда Роландъ сбгалъ за своимъ лукомъ и сталъ стрлять во двор по голубямъ и воробьямъ.

Вдругъ онъ остановился. Къ воротамъ подъхалъ всадникъ и ловко остановилъ своего коня.

ГЛАВА II.
ПОЙМАННАЯ СТРЛА.

— Стрляй, мой милый! не бойся, я поймаю стрлу, крикнулъ всадникъ съ лошади. Мальчикъ остановился, какъ бы пораженный чудомъ.

Эрихъ много слышалъ о красот Роланда, но все-таки былъ удивленъ при вид этого прелестнаго мальчика.

Какъ лукъ былъ натянутъ въ его рукахъ, такъ самъ мальчикъ стоялъ въ напряженномъ чувств боязни и волненія. Всадникъ любовался этой картинкой. Мальчикъ стоялъ съ непокрытою головой, и фуражка его была брошена на большую собаку, которая лежала у его ногъ и въ эту минуту повернула голову къ нему, точно спрашивая, не слдуетъ-ли вскочить и прогнать этого незнакомца.

— Ну, чтожъ? Понудительно сказалъ прізжій, стоя у воротъ:— пускай же стрлу! Трусишь, что-ли?

Стрла взвизгнула съ лука, прізжій наклонился въ сторону и поймалъ ее на-лету врнымъ махомъ.

— Ты или плохой стрлокъ, или нарочно промахнулся, сказалъ онъ.

Мальчикъ смотрлъ на него въ удивленіи, и неподвижно держалъ предъ собою лукъ. Прізжій подъхалъ ближе и слзъ съ лошади. Тогда мальчикъ насмшливо спросилъ его:

— Ты не богатырь-ли Зигфридъ?

— Что-о, возразилъ Эрихъ весело, такъ ты знаешь о немъ? Нтъ, братъ. Онъ подалъ Роланду руку, и тотъ взялъ ее.— Богатырь Зигфридъ, продолжалъ онъ, не ходилъ въ мундир съ краснымъ воротникомъ. Однако, помоги-ка мн пристроить куда-нибудь лошадь.

— А лошадь эта похожа на верховую графа Вольфсгартена…

— Она и есть.

— Иванъ! крикнулъ мальчикъ, и на его зовъ появился конюхъ, который повелъ лошадь въ конюшню. Вслдъ за нею пошли Эрихъ съ Роландомъ. Скоро изъ ближняго сарайчика послышался имъ визгъ и что-то въ род попытки лаять.

— У тебя тутъ гд-то вблизи молодыя сен-бернардскія собаки, сказалъ Эрихъ.

— Да, а ты узналъ ихъ по визгу?

— Ну нтъ, по визжанью не узнаешь породы, я сейчасъ видлъ здсь такую собаку, но по визгу я слышу, что он еще слпы, и имъ должно быть мене двухъ сутокъ.

Мальчикъ посмотрлъ на Эриха, какъ будто бы тотъ былъ колдунъ, потомъ онъ отворилъ сарайчикъ и подозвалъ Эриха, но предупредилъ его не подходить слишкомъ близко, такъ какъ самка, очень зла, и щенята теперь сосутъ ее.

Эрихъ все-таки подошелъ близко, и собака, посмотрвъ на него, не заворчала.

Мальчикъ опять удивился.

— Вотъ ты, врно, можешь сказать мн, отчего собаки родятся слпыми? спросилъ онъ.

Эрихъ улыбнулся. Охота задавать вопросы свидтельствуетъ о любознательности и понятливости ребенка, надо только чаще наводить его на такіе предметы, которые вызываютъ на вопросъ.

— Слпыми родятся, отвчалъ онъ, не одн собаки, а также кошки, орлы, коршуны. Можетъ быть, у тхъ именно животныхъ, которымъ нужно особенно-проницательное зрніе, оно и развивается не вдругъ, такъ что про нихъ нельзя сказать, что они прямо родятся на свтъ.. Да и человкъ, когда только-что родился, хоть и открываетъ глаза, но не видитъ.

На мальчика объясненіе незнакомца произвело сильное впечатлніе, тмъ сильне, что незнакомецъ говорилъ какимъ-то особеннымъ, непосредственно захватывавшимъ вниманіе голосомъ.

Эрихъ и самъ находился уже нсколько дней въ состояніи напряженномъ, и теперь ему самому казалось, какъ будто онъ видитъ сонъ, именно одинъ изъ тхъ сновъ, въ которыхъ человкъ сознаетъ свое усыпленіе и говоритъ себ: это я во сн, надо проснуться! Все, что онъ видлъ, конечно, было дйствительность, однако ему казалось, будто онъ самъ, среди всего этого, только зритель. Онъ преодоллъ это чувство, такъ сказать отрезвился и спросилъ:

— Ты сынъ г. Зонненкампа, не правда-ли? Тебя зовутъ Роландъ?

— Роландъ-Франклинъ Зонненкампъ. А тебя?

— Эрихъ Дорнэ.

Мальчикъ задумался. Ему казалось, что имя это онъ уже слышалъ, и слышалъ недавно, но онъ не помнилъ хорошенько, какъ и когда.

— Вы капитанъ артиллеріи? спросилъ онъ, указывая на мундиръ Эриха.

— То-есть, я былъ. А ты знаешь мундиры?

— Да, знаю… а г. фонъ-Пранкенъ говоритъ мн вы.

— Ну, а мы съ тобой, я думаю, ужъ будемъ на ты, какъ начали, только и ты говори мн также, сказалъ Эрихъ, и подалъ мальчику руку.

Рука эта была холодна, ясно было, что кровь прилила къ его сердцу. Онъ былъ удивленъ, покоренъ, независимо отъ своей воли.

— Если хочешь, началъ опять мальчикъ, я и теб уступлю одну изъ моихъ собакъ. Двухъ я оставлю себ, одну буду выкармливать для сестры моей, Манны, четвертую дамъ барону Пранкену, а пятая, если хочешь, достанется теб.

Эрихъ взглянулъ на мальчика съ удовольствіемъ. Эта охота дарить обнаружила хорошую натуру.

— Ты врно помнишь обычай гомеровскаго времени давать всякому гостю почетный подарокъ на память? спросилъ онъ.

— Ничего я не знаю о Гомер.

— Разв никто изъ учителей не говорилъ теб о немъ?

— Они не только-что говорили, но еще ужасно хвалили его, только это — скучно.

Эрихъ перемнилъ разговоръ на прежнее, спрашивая:

— А кто теб помогаетъ выкармливать собакъ?

— Есть ужъ такой мастеръ, егерь Клаусъ, который смотритъ за собаками, онъ будетъ доволенъ, когда я скажу ему, что ты по голосу щенковъ узналъ, сколько имъ дней.

Эрихъ на это кивнулъ. Ему казалось, что мальчика, который такъ сознательно усвоиваетъ себ новый фактъ, легко расположить жъ пріобртенію свдній, лишь бы только завладть его вниманіемъ.

Наконецъ, Эрихъ попросилъ мальчика, чтобы онъ велъ его къ отцу. Когда они выходили изъ конюшни,— одна пони, блоснжной масти, наклонила голову и заржала.

— Это — мой Пукъ, сказалъ мальчикъ. Ясно, что онъ былъ въ восхищеніи отъ случая показывать незнакомому человку вс свои сокровища, какъ ребенокъ, который всегда приноситъ любимому ‘большому’ свои игрушки, чтобы тотъ любовался ими. Эрихъ могъ только похвалить красивое животное, которое смотрло на него своими большими, добродушно-глуповатыми глазами.

Дорнэ взялъ мальчика за руку, и они пошли такъ черезъ большой садъ.

— А ты знаешь различать растенія? спросилъ мальчикъ.

— Нтъ, совсмъ не умю.

— Ну, и я тоже! воскликнулъ мальчикъ, точно радуясь, что и умный товарищъ его все-таки чего-нибудь не зналъ. Это общее незнаніе одного предмета какъ-будто сближало ихъ еще боле.

Когда они шли мимо одной гряды, на которой очищалась и подготовлялась земля для цвтовъ, — работавшій тутъ старичекъ, съ подслповатыми, но хитрыми глазами, снялъ шапку и поклонился.

— Не видалъ ли ты папеньки? спросилъ Роландъ.

— Онъ — вотъ тамъ, отвчалъ садовникъ, указывая въ ту сторону, гд находились оранжереи.

Вотъ они и у длинныхъ оранжерей, сдланныхъ изъ матовоголубыхъ стеколъ. Въ открытую дверь былъ виднъ фонтанъ, бившій посреди бассейна, обложеннаго срымъ мраморомъ и усяннаго камнями въ вид скалъ, обросшихъ водорослями. Деревья, зимовавшія въ оранжере, стояли еще тутъ, спереди видны были нкоторыя захирвшія, заботливо обвязанныя по стволу и втвямъ. Слышенъ былъ чей-то голосъ.

— Вонъ онъ тамъ, въ холодной оранжере, сказалъ Роландъ.

Теперь Эрихъ попросилъ его, чтобы онъ шелъ назадъ, такъ какъ, надо переговорить, съ отцемъ его наедин. Мальчикъ стоялъ какъ вкопанный. Но тутъ Эрихъ веллъ ему идти, съ такимъ твердымъ выраженіемъ въ голос, что Роландъ не звалъ, что съ нимъ длается. Когда Дорнэ пошелъ дале,— мальчикъ все еще стоялъ неподвижно, но скоро онъ повернулся, щелкнулъ пальцами и засвисталъ.

На минуту Эрихъ остановился, чтобы собраться съ мыслями, и протяжно дохнулъ. Что, если этотъ мальчикъ былъ ему родной? Если онъ встртитъ тутъ пропавшаго дядю? Тихими, задумчивыми шагами направился онъ дале и вошелъ въ открытую дверь холодной оранжереи.

ГЛАВА III.
ПОДНЯТО ЗНАМЯ.

— Кто тамъ? Что вамъ угодно? спросила какая-то фигура., поднимаясь съ гряды чернозема. Отъ шеи до ногъ она была облечена въ блузу изъ срой парусины, нчто въ род мшка, похожее на одежду арестантовъ или умалишенныхъ.

— Что вамъ угодно? Кто вы? Къ кому вы? повторялъ вопрошающій.

— Мн бы нужно господина Зонненкампа.

— А что вамъ угодно отъ него?

— Хочу ему представиться.

— Ну, такъ это — я. А кто же вы?

— Мое имя Эрихъ Дорнэ. Господинъ фонъ-Пранкенъ былъ такъ обязателенъ, третьяго дня вамъ….

— А! Вотъ вы кто! произнесъ Зонненкампъ, переводя дыханіе съ нкоторымъ усиліемъ. Руки его дрожали, когда онъ растегивалъ свою блузу. Принужденно улыбаясь, онъ сказалъ:

— Вы застали меня врасплохъ, въ моей рабочей одежд. Онъ сложилъ блузу сверткомъ и бросилъ ее отъ себя, потомъ спросилъ:

— Разв не было по близости никого изъ слугъ? А вы постоянно бываете въ мундир?

‘Стало быть, мундиръ испугалъ его?’ мелькнуло въ ум Эриха, и вглядываясь въ этого человка, онъ убждался, что это не можетъ быть его дядя.

— Мн очень жаль, что я вамъ такъ помшалъ, началъ Эрихъ, онъ сознавалъ, что первое впечатлніе было неудачно, и это было ему непріятно.

— Убдительно прошу извинить меня, продолжалъ онъ, запинаясь, графъ Вольфсгартенъ, у котораго я гостилъ и который вручилъ мн письмо къ вамъ, говорилъ мн….

— Письмо отъ графа Вольфсгартена? Очень пріятно. Милости просимъ, сказалъ Зонненкампъ, принимая письмо. Наша первая встрча сопровождалась нкоторымъ испугомъ, но между нами, мужчинами, это не подастъ повода къ предчувствіямъ — я хотлъ сказать предразсудку, неловкому чувству….

При этихъ словахъ Зонненкампъ совсмъ перемнилъ тонъ, онъ говорилъ вкрадчиво, любезно, нжнымъ, даже какъ-будто умоляющимъ голосомъ.

Быстро пробгая строки Клодвига, онъ бормоталъ вполголоса: ‘очень радъ, очень пріятно’! Потомъ онъ поднялъ глаза съ письма на Эриха, и сдлавъ нчто въ род поклона, сказалъ ему тономъ увренности, что мннія ихъ будутъ согласны:

— Вотъ дворянинъ,— да, графъ Вольфсгартенъ именно таковъ, каковъ долженъ бы быть дворянинъ. Графиня Белла также, какъ и онъ, благоволитъ къ вамъ?

Въ послднихъ словахъ уже былъ оттнокъ ироніи.

Эрихъ отвчалъ ему съ нкоторою строгостью въ тон и во взгляд:

— Оба супруга почтили меня любезнымъ вниманіемъ въ равной степени.

— Прекрасно, очень хорошо, заговорилъ снова Зонненкампъ. Однако выйдемте на воздухъ. Вы не знатокъ ли въ растеніяхъ?

Эрихъ выразилъ сожалніе, что пропустилъ время сколько нибудь ближе ознакомиться съ ботаникою.

Когда они вышли изъ оранжереи, Зонненкампъ еще разъ осмотрлъ постителя съ головы до ногъ. Тутъ только Эрихъ замтилъ, что, забывъ о своемъ мундир, онъ снялъ фуражку. Осмотръ, которому его подвергалъ Зонненкампъ, заставилъ его почувствовать, что значитъ, однако, частная служба, предоставленіе всей своей личности въ подчиненность одному человку.

Во взгляд Зонненкампа было нчто такое, что Эриху показалось, будто онъ стоитъ на невольничьемъ рынк. Сознаніе это проявилось въ немъ еще опредленне, когда Зонненкампъ вытянулъ руку и вдругъ какъ-то особенно сжалъ ее, Эриху подумалось, что этотъ человкъ вдругъ возьметъ его за подбородокъ, раздвинетъ губы, да и удостоврится, вс ли зубы цлы.

Но вскор Эрихъ покачалъ головой, подумавъ, откуда это взялись такія странныя фантазіи, и съ гордостью выпрямилъ станъ, онъ видлъ, что передъ этимъ человкомъ нужно поддержать себя.

Зонненкампъ тотчасъ кликнулъ лакея и приказалъ приготовить завтракъ у фонтана.

— Вы пріхали верхомъ? спросилъ онъ.

— Да. Графъ Вольфсгартенъ любезно одолжилъ мн лошадь.

— Съ сыномъ моимъ вы уже говорили?

— Да.

— Я радъ, чтовы пріхали въ мундир, замтилъ Зонненкампъ, и не счелъ нужнымъ спрашивать, каковъ Эриху показался мальчикъ.

Затмъ, Зонненкампъ, относясь къ Эриху, какъ-будто бы тотъ былъ не кто иной, какъ почетный, хорошо рекомендованный гость, сталъ показывать ему важнйшее свое сокровище, именно, рдкую по полнот коллекцію вересковъ. Онъ толковалъ Эриху о разновидностяхъ, и въ конц прибавилъ:

— Я былъ тамъ, откуда происходитъ большая часть этихъ вересковъ, именно на Столовой-гор, на мыс Доброй-Надежды.

— Жалю, сказалъ Эрихъ, что вмсто меня здсь не стоитъ моя матушка: она бы полюбовалась на это великолпіе.

— А матушка ваша интересуется растеніями?

— Нашъ профессоръ ботаники хвалилъ ея познанія, но сама она всячески старается отклонить отъ себя и тнь ученой женщины. А вдь должно быть трудно содержать вмст эти произведенія разныхъ климатовъ.

— Да, тмъ боле, что верески требуютъ умренной температуры и вмст ровной степени влажности. Вамъ, вроятно, случалось замчать, что это растеніе, съ его нжными цвтами, засыхаетъ, чрезъ нсколько дней посл того, какъ его пересадятъ въ горшокъ, для подарка дам. Растеніе это не сноситъ сухого комнатнаго воздуха.

Однако Зонненкампъ вдругъ остановился и улыбнулся про себя. Гость, повидимому, прибгалъ къ обыкновенному пріему, чтобы понравиться: онъ предоставлялъ богачу говорить о любимомъ предмет и выказывать познанія. ‘На такую грубую приманку меня не поймаешь’, подумалъ Зонненкампъ.

— Сдлайте милость, снимите этотъ горшокъ съ подставки на землю, сказалъ онъ, указывая на верескъ, имвшій видъ деревца.

Быстрый взглядъ Эриха упалъ на него, взглядъ, который показалъ Зонненкампу, что Эрихъ проникъ его мысль — испытать, уметъ ли Эрихъ служить, готовъ ли онъ покоряться.

Эрихъ исполнилъ просьбу съ большой готовностью, но Зонненкампъ уже ршилъ въ ум не принимать его къ себ въ домъ, не смотря на горячую рекомендацію Вольфсгартена. На это были дв причины. Незнакомецъ видлъ его въ чрезвычайномъ испуг, чмъ едва ли могъ похвалиться кто-нибудь другой, уже поэтому надо было сбыть его, но сверхъ того, оказывалось еще, что онъ претендовалъ на такое уваженіе, которое было бы стснительно.

Но во вниманіе къ отличной рекомендаціи, онъ хотлъ оказать Эриху у себя самый почетный пріемъ, какъ гостю. Онъ уже впередъ радовался при мысли, что подвергнетъ Эриха всестороннему испытанію, дастъ ему надуться сознаніемъ врнаго успха я потомъ безъ всякаго объясненія отпуститъ его.

Вотъ что происходило въ ум Зонненкампа, въ то время, какъ онъ пошелъ назадъ, и сталъ вставлять въ замокъ затворку двери отъ оранжереи. Ршеніе это было также крпко въ ум Зонненкампа, какъ ручка двери въ замк.

— Вы, конечно, говорите по-англійски? спросилъ Зонненкампъ Эриха, когда увидлъ свою жену, сидвшую въ качельномъ кресл. Красной шали на ней уже не было, она была въ одномъ плать, изъ блестящаго, золотистаго атласа.

— Капитанъ, докторъ… Виноватъ, какъ же ваше имя? спросилъ Зонненкампъ, представляя Эриха.

— Дорнэ.

Церера поклонилась едва замтно и, какъ будто бы Эриха тутъ и не было, замтила мужу досаднымъ тономъ, что онъ не обращаетъ на нее никакого вниманія, не сказалъ ни слова о ея новомъ плать. Въ безпомощномъ недоумніи стоялъ Зонненкампъ, онъ не могъ понять, что бы значило это внезапное обращеніе жены. Считала ли она хорошимъ тономъ выказать такимъ образомъ свое пренебреженіе къ незнакомцу? Но такой искусной манерницей она не была. Какъ бы желая извинить эту выходку, Зонненкампъ обратился къ Эриху съ сообщеніемъ, что жена его любитъ яркіе цвта.

Эрихъ отвчалъ, въ тон строгой правдивости, что онъ въ этомъ отношеніи согласенъ съ г-жею Зонненкампъ, что и среди природы умстны яркіе цвта, что человкъ долженъ одваться яркими лучами, какъ цвты.

Церера улыбнулась на эту любезность, и Эрихъ продолжалъ въ томъ же тон, что однимъ изъ печальныхъ послдствій свтской манеры выражаться, онъ считаетъ склонность людей видть одну вжливость и лесть, въ выраженіяхъ правдивыхъ, когда они сколько нибудь пріятны. Онъ замтилъ, что такимъ образомъ слова лишались своей полной цны. Языкъ свта онъ сравнилъ съ запиской, приглашающей на вечеръ, въ которой зовутъ въ восьми часамъ, разумя въ половин десятаго, такъ что тотъ, кто въ самомъ дл явился бы въ восемь, только привелъ бы хозяевъ въ замшательство.

Взглядъ Цереры переходилъ съ мужа на Эриха и опять на мужа, и такъ какъ никто не говорилъ ничего, то Эрихъ продолжалъ въ краткихъ, но характеристичныхъ словахъ излагать свое мнніе о естественности гармоніи между цвтами одежды человка и окружающей его природы. Однакоже вскор онъ замтилъ, что въ изложеніи своемъ зашолъ слишкомъ далеко, особенно, когда у него вырвалось сравненіе между легкими, облачными тканями, въ которыя одваются женщины, и одеждою птицъ.

Вдали показался Роландъ, и мать знакомъ подозвала его къ себ. Приближаясь, мальчикъ показалъ на башню. Мать посмотрла вверхъ и улыбнулась, отецъ тоже посмотрлъ туда и увидлъ, что на башн развевалось знамя Свероамериканскихъ Штатовъ.

— Кто это сдлалъ?— спросилъ Зонненкампъ.

— Я, отвчалъ Роландъ, улыбаясь съ выраженіемъ полнаго самодовольства.

— А когда?

Тутъ физіономія мальчика быстро измнилась, и онъ указалъ, мигая глазами, украдкою, на Эриха. Зонненкампъ сжалъ свою нижнюю губу между большимъ и указательнымъ пальцами руки, вытянулъ ее въ полукругъ, и кивнулъ самъ себ.

Взглядъ Роланда былъ замченъ Эрихомъ и сердце его радостно шевельнулось. Онъ спросилъ мальчика:

— Ты врно гордишься тмъ, что ты — американецъ?

— Да.

Въ эту минуту явилась двица Пэрини, когда ей представили Эриха, она взяла въ лвую руку свой перламутровый крестъ и сжала его, сама между тмъ очень церемонно кланяась. По приглашенію Цереры, об он пошли въ домъ, а Зонненкампъ, Эрихъ и Роландъ остались одни.

ГЛАВА IV.
ПРЕДЛОЖЕНІЕ И СПРОСЪ.

— Дай мн руку, Роландъ,— сказалъ Эрихъ. Мальчикъ протянулъ руку, обращая на Эриха доврчивый и веселый взглядъ.

— Мой юный другъ, продолжалъ Эрихъ, — благодарю тебя за то, что ты былъ такъ милъ, но теперь оставь насъ вдвоемъ, твоему отцу нужно переговорить со мною.

Отецъ и сынъ съ удивленіемъ посмотрли на этого человка, который распоряжался такъ свободно и незастнчиво. Мальчикъ пошолъ, еще разъ кивнулъ Эриху на прощанье.

Зонненкампъ и Эрихъ, оставшись одни, довольно долго молчали. Хозяинъ предложилъ гостю большую, темную, кривую сигару, сигары у него всегда лежали непосредственно въ карман. Эрихъ взялъ сигару, и когда Зонненкампъ предложилъ ему огня, — онъ не взялъ спички у него изъ руки, а прямо поспшилъ закурить. Едва потянувъ дымъ, онъ сказалъ:

— Вы врно согласитесь, что вжливость, побуждающая человка просить передать ему зажженную спичку, неумстна, изъ-за нея обыкновенно обжигаютъ себ пальцы.

Какъ ни незначительно само по себ было это замчаніе, оно, повидимому, должно было вести къ дальнйшему объясненію, а потому Зонненкампъ развалился въ кресл, подержалъ дымъ долго во рту, потомъ сложилъ губы въ кругъ и сталъ пускать дымъ на воздухъ правильными кольцами, которые, постепенно расширяясь, наконецъ исчезали.

— Вы уже теперь имете немалое вліяніе на мальчика, — сказалъ онъ наконецъ.

— Мн кажется, что мы нравимся другъ другу, а это подаетъ мн надежду, что я здсь могъ бы быть воспитателемъ. Только любовь можетъ воспитывать, какъ одна любовь создаетъ и образуетъ. Если художникъ не любитъ свое искусство, то онъ не создастъ ничего живого. Можетъ быть, иной способенъ полюбить всякаго ребенка потому именно, что его учить, но я могъ бы учить только того, кого полюбилъ.

— Прекрасно, превосходно, благородно. Но съ Роландомъ нужна строгость.

— Любовь строгости не исключаетъ, а напротивъ, включаетъ ее въ себя, кто любитъ, тотъ требуетъ совершенства и отъ себя, и отъ того, кого любитъ, стало быть бываетъ очень требователенъ.

Зонненкампъ очень любезно кивнулъ на это, но въ выраженіи его лица проглядывало нчто саркастическое. Онъ положилъ руки на колни и, устремивъ глаза въ землю, сказалъ:

— О подобныхъ вещахъ найдемъ время поговорить и посл, теперь коснемся ближе личнаго вопроса. Итакъ, вы?…

— По спеціальности, я — филологъ, но посвятилъ себя преимущественно педагогик.

— Знаю, знаю, — сказалъ Зонненкампъ, продолжая говорить какъ бы въ землю, но я просилъ бы коснуться именно личнаго вопроса.

Онъ не подымалъ глазъ, и Эриху было крайне тяжело возвращаться къ описанію самого себя. Онъ чувствовалъ себя такъ, какъ чувствуетъ себя человкъ, который съ бесды съ близкими товарищами, разгоряченный виномъ, приходитъ къ другому, совсмъ трезвому, да еще пытливому. Вчера онъ изложилъ свое положеніе Вольфсгартену свободно и отъ всей души, сегодня же ему приходилось длать тоже самое для того, чтобы найти покупщика на рынк. И оно такъ и есть! Продавцу всегда приходится боле заявлять и выставлять себя, чмъ покупщику. Сила богатства представлялась тутъ совсмъ въ новомъ вид, какъ тиранническая власть.

Эрихъ взглянулъ на широкій затылокъ и шею этого человка, который даже не удостоилъ его взгляда, но скоро усплъ одолть почти обидное сознаніе, что долженъ просить работы. Вдь въ дйствительности не онъ искалъ, а онъ могъ дать. Гордость, самосознаніе выразились въ его тон, когда онъ сказалъ коротко:

— Я предлагаю вамъ мой свободный трудъ.

При этихъ словахъ, Зонненкампъ, не перемняя своего положенія, быстро поднялъ голову и устремилъ на собесдника взглядъ, впрочемъ только на одно мгновеніе, потомъ онъ опять наклонилъ голову.

— Я хочу сказать, — продолжалъ Эрихъ, — что предлагаю вамъ и вашему сыну силу всего того, что во мн есть, что я до сихъ поръ старался усвоить себ изученіемъ и опытомъ. При этомъ, я думаю прежде всего только о томъ вознагражденіи, которое найду въ удовлетвореніи моей потребности дйствовать, и сознаю себя свободнымъ, такъ какъ то, что я могу здсь сдлать, я длаю и для себя, стараясь осуществить все, къ чему я стремился, и на что признаю себя способнымъ.

— Мн извстно, что такое свободный трудъ, — проговорилъ Зонненкампъ, смотря опять въ землю. Потомъ онъ выпрямился и сказалъ, съ улыбающимся лицомъ:

— Передъ вами — человкъ неученый. Полагаю, что мы скоре придемъ къ цли, если вы обратитесь ко мн, какъ къ человку простому, которому прежде всего желательно знать сторону фактическую.

— Я надялся, — прервалъ его Эрихъ, — что рекомендація графа Вольфсгартена…

— Графа Вольфсгартена я цню высоко, боле чмъ кого-либо, — возразилъ Зонненкампъ, — однако…

— Вы правы, — согласился Эрихъ, — я разскажу вамъ все.

Была ли тому причиною сигара или непріятное положеніе, въ какомъ онъ находился, но Эрихъ почувствовалъ, что на лбу у него выступилъ потъ томленія. На всякій случай, онъ отложилъ сигару и теперь опять какъ будто съ удивленіемъ замтилъ, что онъ въ мундир. Итакъ, онъ снова началъ разсказывать, что мундиръ онъ надлъ сегодня только потому, что такъ посовтовалъ графъ.

Тутъ Зонненкампъ опять совсмъ выпрямился, онъ чувствовалъ, что приготовился дать отпоръ этому человку, который, явившись незнакомымъ, попытался подчинить себ и жену его, и сына и даже его самаго, такъ что самъ онъ, Зонненкампъ, казалось, былъ чужой въ своемъ дом. Но ему хотлось, чтобы проситель наговорился вдоволь, до утомленія.

— Продолжайте, г. капитанъ, — сказалъ онъ, кладя на столъ руку съ полусогнутыми пальцами и тотчасъ отнимая ее назадъ, какъ будто положилъ ставку въ игр.

Эриху въ это время уже удалось призвать въ себ всю свою энергію и продолженіе его рчи было оттнено бойкимъ юморомъ, запечатлно совсмъ другимъ тономъ.

— Извините во мн,— началъ онъ,— трудность для ученаго выйти изъ его привычныхъ пріемовъ. Въ литературныхъ произведеніяхъ развитію характера самаго героя всегда предшествуетъ описаніе положенія его родителей, хоть я не герой, и дло мн предстоящее не требуетъ особенной доблести, но, съ вашего позволенія, я все-таки предложу вамъ свдніе о моемъ отц и матери.

Затмъ Эрихъ коротко и ясно изложилъ еще разъ свою біографію. Помня совтъ Вольфсгартена, онъ не коснулся своего влеченія къ воспитанію арестантовъ, но за то ему припомнился теперь случай изъ жизни, про который онъ, непонятно почему, совсмъ было-забылъ. Онъ разсказалъ, что однажды ему случилось испроситъ себ назначеніе состоять при приготовленіи пороха на завод…

— И я ушелъ оттуда, потому что былъ возмущенъ слдующею выходкою моего начальника: когда вслдствіе какой-то, и до сихъ поръ неизслдованной причины, взорвало мельницу и при этомъ погибло четыре человка, то какъ вы думаете, что сказалъ мой начальникъ? Онъ ни словомъ не выразилъ сожалнія объ участи погибшихъ, а сказалъ только: какъ жаль, порохъ былъ отличный!

— А какъ зовутъ его? спросилъ Зонненкампъ. Эрихъ назвалъ фамилію одного изъ знатнйшихъ людей въ княжеств. Къ немалому его удивленію Зонненкампъ произнесъ:

— Чудный человкъ, замчательная и сильная личность!

Посл этого перерыва, Эрихъ съ трудомъ могъ спокойно продолжать свой разсказъ. Кончивъ его, онъ прибавилъ:

— Прошу только не счесть меня за человка вчно-колеблющагося, нигд не находящаго спокойствія, на томъ основаніи, что я такъ часто мнялъ свое призваніе.

— Наоборотъ, замтилъ Зонненкампъ. Я довольно пожилъ въ Старомъ и Новомъ Свт, и могъ убдиться, что наиболе дльными людьми и бываютъ т, которые сами создаютъ себ назначеніе. Кто мняетъ дятельность, тотъ побуждается или дйствительнымъ призваніемъ къ иному, или вншнею необходимостью… Позволите мн сдлать вамъ вопросъ: считаете-ли вы возможнымъ, чтобы человкъ, который въ сущности изъ нужды или скажемъ, пожалуй, изъ покорности къ судьб, принимаетъ такое положеніе — мн бы не хотлось сказать положеніе служащаго, скажу — зависимость… Я ужъ нсколько разучился по-нмецки… то есть подобное мсто, думаете-ли вы, чтобы такой человкъ былъ способенъ къ занятію его? Не будетъ-ли онъ всегда чувствовать себя слишкомъ связаннымъ, тяготиться службою, сознавать себя несчастнымъ?

— Ваше открытое выраженіе длаетъ мн честь, отвчалъ Эрихъ, мн хорошо извстно, что роль воспитателя связана съ готовностью въ услугамъ, отъ пробужденія и до новаго сна. Мн особенно пріятно, что вы смотрите на это дло такъ глубоко и серьзно.

Опять что-то мелькнуло въ лиц Зонненкамна, но Эрихъ, повидимому, не замтилъ этого, такъ какъ продолжалъ говорить голосомъ, въ которомъ слышалось волненіе:

— Меня побуждаетъ искать мста воспитателя въ вашемъ дом не покорность судьб. Я согласенъ съ нами, что тотъ, кто принялъ бы такую должность изъ нужды, не могъ бы исполнять ее, хотя этимъ я все-таки не хочу безусловно отрицать, что изъ самой нужды можетъ возникнуть и искреннее влеченіе, или, какъ говорятъ, и нужда обращается въ добродтель. Мои познанія не велики, но я учился такъ, какъ слдуетъ учиться, а потому считаю себя способнымъ учить. Въ доброй вол я не уступлю никому, и насколько могу судить самъ о себ, полагаю, что будь я поставленъ и въ самыя лучшія обстоятельства, я все-таки избралъ бы съ радостью для свободнаго труда именно преподаваніе.

— Почтенныя чувства, очень почтенныя, продолжайте, вставилъ Зонненкампъ и почти испугалъ Эриха: ему еще какъ бы слышались эхо его собственныхъ, глубоко прочувствованныхъ словъ, которыя были неожиданно прерваны такимъ образомъ. Зонненкампъ прибавилъ съ оттнкомъ нкотораго тріумфа:

— Трудъ по влеченію, трудъ любительскій — хорошая вещь, но я предпочитаю педагога по ремеслу.

— Я въ этомъ убжденъ, возразилъ Эрихъ, и только удивляюсь такой практической увренности, которую, конечно, можно пріобрсть только въ Новомъ Свт.

Съ принужденною развязностью онъ началъ снова:

— Въ интерес дла, я хотлъ бы выразить только одно желаніе, одно требованіе.

— То есть?

Зонненкампъ опять положилъ руку на столъ, какъ будто предстояло пустить ставку.

— Я бы желалъ, чтобы вы согласились, если это вамъ не будетъ непріятно, видть во мн сперва, на нсколько дней, только гостя въ вашемъ дом.

Эрихъ замолчалъ. Онъ надялся, что Зонненкампъ тотчасъ отвтитъ утвердительно, но тотъ вынулъ изъ кармана новую сигару, и такъ какъ она трудно закуривалась, съ сердцемъ сломалъ ее и бросилъ въ кусты. На лиц его снова выступила краска и на губахъ его прошла дкая усмшка. Онъ думалъ: какая самоувренность! этотъ молодой человкъ думаетъ, что если ему только удастся пріютиться въ гнзд на нсколько дней, то онъ обворожитъ всхъ, такъ что ужъ невозможно будетъ его и уволить. Посмотримъ.

Такъ какъ онъ упорно молчалъ, то Эрихъ прибавилъ:

— И для васъ, и для меня било бы всего удобне до положительнаго соглашенія ближе познакомиться другъ съ другомъ, въ особенности же я желалъ бы этого по отношенію къ Роланду.

Зоненкампъ улыбнулся и сталъ слдить за двумя бабочками, которыя гонялись другъ за другомъ съ одного цвтка на другой, онъ едва слушалъ то, что Эрихъ говорилъ дале, а тотъ объяснялъ, что, какъ ему кажется, мальчикъ въ нкоторомъ смысл не по лтамъ зрлъ, а въ другихъ отношеніяхъ еще слишкомъ не зрлъ, чтобы можно было допустить какое-либо его участіе, въ особенности же его голосъ въ выбор воспитателя. Поэтому, какъ доказывалъ Эрихъ, надо было, чтобы мальчикъ видлъ въ немъ сперва только гостя, а потомъ уже узналъ учителя, сверхъ того, Эрихъ выразилъ желаніе, чтобы для Роланда оставалось всегда тайною денежное вознагражденіе учителя, или, во меньшей мр — самая цифра этого и вознагражденія.

Какъ только упомянуто было о деньгахъ, Зонненкампъ, повидимому, тотчасъ пробудился отъ своего наблюденія за бабочками.

— А какую сумму вы бы потребовали? спросилъ онъ, и зажегъ новую сигару, которая уже давно-была у него въ рук.

Эрихъ отвчалъ, что опредлить цифру дло не его, а отца ученика. Зонненкампъ сталъ быстро раскуривать сигару, такъ что на конц ея вспыхнулъ даже огонекъ, и тутъ уже объявилъ въ тон умиленія, что, по его убжденію, въ сущности никакая сумма не можетъ быть признана достаточною платою за трудную должность воспитанія и ученія. Потомъ, углубившись въ кресло, онъ лвою рукою приподнялъ лвую ногу, переложилъ ее черезъ правую, и продолжалъ поддерживать ее, повидимому, наслаждаясь самъ проявленіемъ своего великодушія.

— Не можете-ли вы объяснить мн въ нсколькихъ словахъ, какого принципа и какой методы вы намрены держаться при воспитаніи моего сына?

— Какой методы буду держаться, этого я пока и самъ не знаю.

— Какъ? Вы еще сами не знаете?

— Методу укажетъ мн самъ Роландъ, такъ какъ метода опредляется свойствами воспитанника. Позвольте мн объяснить сравненіемъ, которое я заимствую изъ окружающей васъ обстановки: видите рку — чтобы управлять на ней судномъ, лоцманъ долженъ знать свойства ея дна и вс въ ней мели, тогда онъ можетъ избгать ихъ. Такъ и мн предстоитъ прежде всего изслдовать буквально, каково у Роланда нравственное русло.

Эрихъ осмотрлся кругомъ, и продолжалъ:

— Или возьмемъ примръ еще боле близкій. Если вы замтите, что ваши слуги, ходя между вашимъ домомъ и службами, охотне направляются прямо по двору черезъ лужайку, выложенную дерномъ, то вроятно вы — если только есть возможность — уступите этому естественному пути, а не станете своевольно и упорно настаивать на охраненіи формы вашей лужайки, какъ бы она ни соотвтствовала правиламъ садоустройства. По всей вроятности, вы воспользуетесь этою природною тропинкою и обратите ее въ правильную. Такова именно та метода, которую внушаютъ сами факты, А въ человк есть тоже такіе пути,

Зонненкампъ усмхнулся, ему самому стоило сперва не мало труда и строгихъ подтвержденій охранять клумбу, усаженную кустарниками, посреди перваго двора, пока онъ, наконецъ, дйствительно, не провелъ тамъ дорожку.

— Согласенъ съ методою, отвчалъ онъ,— но принципъ?

При этомъ онъ самодовольно улыбнулся, сознавая всю проницательность своего анализа, противникъ далъ ему весьма удобный случай показать, что и самъ онъ довольно силенъ для умственной борьбы.

— Тутъ мн придется начать нсколько издалека, отвчалъ Эрихъ. Та великая борьба, которая тянется чрезъ всю исторію человчества и чрезъ всю жизнь человка, нигд не проявляется такъ рзко, какъ именно въ воспитываніи одного человка другимъ. Элементарныя силы, между которыми идетъ эта борьба, здсь являются одна передъ другой въ живыхъ лицахъ. Назовемъ это мы правомъ индивидуальности и авторитетомъ, или природою и исторіею…

— Я понимаю, понимаю, проговорилъ Зонненкампъ, когда Эрихъ немного остановился, боясь, не слишкомъ ли далеко зашелъ онъ въ общіе взгляды. Продолжайте, ободрилъ его Зонненкампъ. Эрихъ продолжалъ:

— Воспитатель долженъ представлять собою авторитетъ, воспитанникъ является тутъ какъ личность, одаренная отъ природы. Итакъ, задача въ томъ, чтобы постоянно установлять соглашенія, перемирія между обими борющимися силами, съ тмъ, чтобы изъ соглашеній этихъ возникла гармонія. Воспитывать ребенка совершенно индивидуально, значило бы ставить его вн условій общественной жизни и, ради свободы, лишать его солидарности въ жизни съ обществомъ, или затруднять ему доступъ къ такой солидарности, поставить его безусловно подъ вліяніе дйствующихъ законовъ общества — значило бы лишить его прирожденныхъ ему правъ. Каждый человкъ, когда родится, приноситъ съ собою свой законъ, по сверхъ того самъ поступаетъ подъ прежніе законы. Жанъ-Жакъ Руссо и французская революція сдлали именно ту большую ошибку, что, изъ отвращенія къ противо-разумнымъ преданіямъ, сочли возможнымъ, чтобы отдльный человкъ и отдльный періодъ могли все создать себ сами изъ себя. Человкъ-ребенокъ не вмщаетъ въ себ всего, что ему нужно, но и не можетъ все заимствовать извн. Вотъ почему я полагаю необходимымъ, чтобы постоянно, ежечасно, дйствовала смсь обоихъ элементовъ, именно природнаго и историческаго, и дйствовала незамтно. Дло въ томъ, что человкъ есть продуктъ природы и исторіи вмст. Только послднимъ онъ и отличается отъ животныхъ и назначается наслдникомъ всей силы, выработанной и собранной до него.

Зонненкампъ наклоненіемъ головы выразилъ удовольствіе. Этотъ человкъ уже очень свободно пересаживаетъ сегодня ту мудрость, которой вчера наслушался съ каедры,— подумалъ онъ въ то время, какъ Эрихъ говорилъ дале:

— Только человкъ въ природ — наслдникъ, а наслдовать съ пользою — это самое трудное для человка искусство.

— Это мн ново, позвольте попросить объясненія.

— Позвольте мн изложить эту мысль подробне: животное не получаетъ отъ природы и отъ произведшихъ его на свтъ ничего кром личной силы и вчно-одинаковой степени способностей. Человкъ же получаетъ, кром того, отъ родителей и человчества, силу, выработанную для него прежде его появленія на свтъ, силу, которая не тождественна съ его личностью, но которую онъ усвоиваетъ, въ которую онъ вступаетъ. Итакъ, одинъ человкъ наслдуетъ. И здсь, позвольте мн сказать вамъ прямо, что я не знаю, чмъ — напримръ, вашему сыну — трудне распорядиться разумно: тмъ ли, что принадлежитъ ему какъ человку, или тмъ, что переходитъ къ нему наслдственно, какъ къ вашему сыну. А вдь значеніе большинства людей опредляется именно только тмъ, чмъ они обладаютъ. Какъ вы видите, я не мало цню и послднее, но…

— Богатство не преступленіе, и бдность — не добродтель, прервалъ Зонненкампъ. Я хорошо понимаю, какъ глубоко и прекрасно вы разбираете все это. Признаюсь, мн это воззрніе ново, и я полагаю, что вы ршаете вопросъ врно, но спрашивается, можете ли вы, съ этими убжденіями, примниться къ воспитанію даннаго мальчика.

— Разумется, успокоилъ его Эрихъ, при воспитаніи я не стану безусловно замыкаться въ общіе принципы, тутъ все должно прійти само собою. Въ то время, когда заряжаешь ружье прицливаешься и стрляешь, конечно, не толкуешь себ теоретическихъ законовъ, которые обусловливаютъ все это, но надо бытъ знакомымъ съ ними, чтобъ операція была врна.

Это изъясненіе утомило Зонненкампа, которому подобныя вещи были непривычны, и который, сверхъ того, находился подъ непріятнымъ сознаніемъ, что ему, не только не удалось заявить себя съ особеннымъ достоинствомъ передъ гостемъ, но что тотъ даже порядочно умалилъ его.

— Извините, прервалъ тутъ конюхъ, появившись какъ разъ въ минуту, когда Эрихъ снова хотлъ подняться высоко. Зонненкампъ быстро всталъ, сказавъ, что это — часъ его прогулки верхомъ, и съ барской важностью простившись съ Эрихомъ, сдлалъ знакъ рукою, означавшій, что дальнйшее онъ откладываетъ до другого времени.

Затмъ онъ поспшно ушелъ. Въ эту минуту показался Роландъ и крикнулъ:

— Папаша, вдь мн можно поздить верхомъ съ г. Дорнэ?

Зонненкампъ махнулъ утвердительно головою, и вскор было видно, какъ онъ на бодрой лошади похалъ по блой дорог вдоль берега. На кон онъ казался въ полной сил лтъ. Слдомъ за нимъ халъ конюхъ.

ГЛАВА V.
НОВЫЙ БАЛОВНИКЪ И НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ.

По распоряженію Роланда, для него и Эриха были осдланы кони и другая верховая лошадь. Они тотчасъ сли и похали сперва шагомъ мимо деревни, которая начиналась тутъ же. На самомъ краю ея стоялъ домикъ съ закрытыми ставнями. Эрихъ спросилъ, чей это домъ и почему онъ запертъ. Роландъ разсказалъ, что домъ этотъ принадлежитъ его отцу, здсь жилъ архитекторъ, который строилъ виллу, а порою и самъ Зонненкампъ, когда прізжалъ изъ Швейцаріи или Италіи во время постройки виллы и устройства парка.

— Ну, теперь скорою рысью! сказалъ Эрихъ, бери поводья лучше въ лвую руку. Вотъ такъ.

Весело неслись они рядомъ другъ съ другомъ. Вдругъ, лошадь Эриха испугалась и поднялась на дыбы, Роландъ вскрикнулъ, но Эрихъ его успокоилъ, и прибавилъ: ‘я съ нею слажу!’ выпустилъ стремена и задалъ лошади такую работу, что отъ нея повалилъ паръ, лошадь смирилась. Тогда онъ опять подъхалъ къ Роланду, который со страхомъ ждалъ на дорог.

— Зачмъ же ты опустилъ стремена? спросилъ онъ.

— Потому, что я не хотлъ повиснуть на нихъ, еслибы лошадь бросилась на-земь.

Посл этого они опять спокойно похали рядомъ. Эрихъ спросилъ:

— Какую поздку ты любишь больше: когда дешь съ цлью, или когда просто скачешь, чтобы опять вернуться назадъ?

Роландъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ.

— Ты не понялъ моего вопроса?

— Понялъ.

— Ну, что-жъ ты думаешь?

— Я лучше люблю здить куда-нибудь въ гости.

— Я такъ о теб и думалъ.

— Представь себ, сказалъ Роландъ, мн опять хотятъ дать гувернера.

— Ага!

— Да мн его не надо.

— А что-жъ теб надо?

— Мн хочется вонъ изъ дому, вонъ отсюда — въ кадетскій корпусъ. Отчего же Манну пустили въ монастырь? Они все толкуютъ, что маменька не станетъ ничего кушать, когда меня не будетъ, но вдь должна же она кушать и тогда, когда я буду офицеромъ.

— А ты хочешь быть офицеромъ?

— Да, а то чмъ же?

Эрихъ промолчалъ.

— А что, ты — дворянинъ? вдругъ спросилъ мальчикъ посл этой паузы.

— Нтъ.

— А теб тоже хотлось бы сдлаться дворяниномъ?

— Сдлаться дворяниномъ нельзя.

Мальчикъ игралъ длинной гривою своей лошади, тутъ онъ оглянулся и увидлъ, что на башн спускали флагъ. Онъ показалъ это Эриху и прибавилъ съ гордостью, что опять-таки подниметъ его. Тонкія, пластически-прекрасныя и безцвтныя, казавшіяся порою истомленными, черты мальчика оживились напряженіемъ и краскою. Лицо его приняло вызывающее выраженіе.

Не касаясь обнаруженной имъ склонности къ своеволію, Эрихъ похвалилъ, что Роландъ гордится своимъ званіемъ американца.

— Въ Германіи я отъ тебя перваго слышу, что я въ этомъ правъ! воскликнулъ мальчикъ въ живйшей радости. Господинъ фонъ-Пранкенъ и госпожа Пэрини постоянно насмхаются надъ Америкою, только ты…. Но извини меня, вдь это въ самомъ дл не годится, что говорю вамъ — ты.

— Ну, ничего, говори ужъ по прежнему, будемъ друзьями.

Мальчикъ протянулъ ему руку, и Эрихъ пожалъ ее съ теплымъ участіемъ.

— Вотъ и наши лошади — тоже друзья между собою, продолжалъ Роландъ. А что, у тебя дома много лошадей?

— У меня нтъ ни одной, я бденъ.

— Теб хотлось бы быть богатымъ?

— Конечно, въ богатств большая сила.

Роландъ взглянулъ на него съ недоумніемъ. Этого не говорилъ мальчику ни одинъ изъ его воспитателей. Вс они или выставляли богатство ничтожною, даже какъ-будто предосудительною вещью, или выхваляли его съ подобострастіемъ.

Посл молчанія, которое продолжалось не мало,— ясно, что мальчикъ усиленно думалъ объ Эрих. Онъ опять обратился къ нему съ вопросомъ:

— По имени, ты, должно быть, французъ?

— Нтъ, я нмецъ. Мои предки переселились изъ Франціи. А сколько теб было лтъ, когда ты пріхалъ въ Европу?

— Четыре года.

— Ты помнишь что-нибудь объ Америк?

— Нтъ, ко Манна помнитъ много. Мн только помнится, точно какое-то жужжанье, псня одного негра, но вспомнить ее хорошенько я не могу, и никто здсь не можетъ продть мн ее.

Они поднимались по горной дорог, и тутъ имъ встртился тотъ человкъ, котораго Эрихъ замтилъ еще прежде, когда тотъ работалъ надъ садовою землею. Человкъ этотъ сошелъ съ дороги и поклонился очень почтительно.

Они пріостановились, и Роландъ спросилъ Николая — такъ звали садовника — зачмъ онъ такъ рано возвращается домой.

Садовникъ отвчалъ, что онъ идетъ теперь домой только къ обду и потомъ пойдетъ въ лсъ, чтобы принесть той новой земли, которую нашелъ г. Зонненкампъ. Онъ разсказалъ дале, что тамъ, наверху, въ лсу, есть желзистый ключъ, у котораго г. Зонненкампъ веллъ раскопать почву и нашелъ желзистую землю. Въ эту-то землю онъ садитъ теперь гортензіи, и цвты ея перемняютъ свою тлесную краску на небесно-лазоревую. Садовникъ не могъ нахвалиться, что за необыкновенный человкъ г. Зонненкампъ: все-то онъ знаетъ и изъ всего уметъ извлечь пользу, вотъ такъ-то немудрено сдлаться богатымъ, разсуждалъ садовникъ, потому что остальные, глупые люди, ходятъ-себ по-блу свту, въ которомъ разбросаны милліоны, да не знаютъ, гд они лежатъ.

Когда они похали дальше, и Эрихъ сталъ выражать свое удивленіе къ человку, который въ этомъ, какъ кажется, уже исчерпанномъ свт, все еще длаетъ открытія, точно Колумбъ. Узнавая такимъ образомъ изъ одного примра значеніе своего отца въ этомъ смысл, Роландъ даже приподнялся въ стременахъ отъ удивленія, никогда еще ему не случалось слышать, чтобъ кто-нибудь именно такъ хвалилъ его отца.

— Можетъ быть, ты хотлъ-бы захать къ кому-нибудь по близости? спросилъ Эрихъ.

— Нтъ, то-есть — да, я бы хотлъ повидать майора, но онъ теперь въ замк. Смотри — вонъ, тамъ, наверху, въ деревн, живетъ егерь Клаусъ, его называютъ также собачникомъ, у него наши собаки. Хочешь къ нему? Мн надо же сказать ему, каковы щенки у Норки, за часъ передъ тмъ, какъ ты пріхалъ, онъ былъ у меня.

Эрихъ охотно согласился, и они, мелкою рысью, стали взбираться по отлогому склону, потомъ повернули въ сторону, остановились подл небольшого домика и сошли съ лошадей.

Къ нимъ выбжали собаки разныхъ породъ и стали подскакивать къ Роланду. У Пука также оказались здсь знакомые, и онъ сталъ заигрывать съ однимъ бурымъ терріеромъ. Изъ дому вышелъ старикъ и приложилъ руку къ фуражк, но военному. На немъ была короткая, свтлосрая, шерстяная куртка, какую обыкновенно носитъ народъ на Рейн, и которая даетъ прирейнскимъ жителямъ свободный и развязный видъ. Онъ курилъ изъ фарфоровой трубки, на которой яркими красками изображено было нчто въ род апоеоза Наполеона.

Пріемъ, употребленный Роландомъ для представленія собачнику новаго своего друга, показалъ, что онъ съ подчиненными людьми умлъ обращаться повелительно.

— Ну-ка, снимай шапку еще разъ! сказалъ онъ егерю, представь себ, вотъ господинъ капитанъ тотчасъ узналъ, по одному виду, какой породы щенки Норки и сколько имъ времени.

— Это можно! Лай и визгъ собакъ бываетъ различенъ, смотря по тому, какова порода: умная или глупая, глупые люди тоже кричатъ и плачутъ совсмъ иначе, чмъ умные.

Сказавъ это, егерь самодовольно посмотрлъ на Эриха, держа трубку въ рук.

— Вы правы, сказалъ Эрихъ, и, какъ мн сдастся, не мало испытали въ жизни, не мало и продумали про себя.

— Тоже можетъ быть, отвчалъ старикъ.

Онъ ввелъ постителей въ комнату, и засмялся на вопросъ Эриха, какого святого былъ образъ, висвшій на стн.

— У меня только и есть одинъ святой, сказалъ онъ, это — святой Рохъ, изъ тамошней стороны, за ркою, люблю я его потому, что при немъ собака.

Въ комнат было много птицъ въ клткахъ, щебетанье и пнье на разные лады было такъ громко, что едва можно было разслышать свой собственный голосъ. Съ видимымъ удовольствіемъ старикъ сталъ разсказывать Эрику, какъ онъ уметъ пріучать птицъ, живущихъ наскомыми, къ зерновому корму, какъ онъ разводитъ мучныхъ и другихъ червей для корма, наконецъ, онъ сталъ ворчать на Роланда за то, что тотъ не интересовался птицами.

— Да, я не люблю птицъ, — подтвердилъ мальчикъ.

— А я знаю почему, — сказалъ Клаусъ.

— Знаешь? Ну, почему-жъ?

— Тебя не занимаютъ птицы, когда он летаютъ на вол, и не принадлежатъ теб, а держать ихъ взаперти ты тоже не любишь. Вотъ собаки теб правятся больше, потому что он бгаютъ на вол, а все-таки привязаны къ намъ.

Клаусъ кивнулъ Эриху, какъ будто хотлъ сказать: мы тоже не совсмъ глупы.

— Да, вы мн нравитесь больше!— обратился Роландъ къ двумъ молодымъ лягавымъ собакамъ, которыхъ держалъ у себя на колняхъ, въ то время, какъ ихъ матка стояла подл прижимаясь къ нему головою, и другія собаки тоже тснились къ нему.

— Все-таки, первое свойство собакъ — зависть и ревность,— замтилъ Эрихъ, — приласкай одну, тотчасъ и другія требуютъ ласки.

— Вонъ тамъ одна такая, что ей до этого и дла нтъ,— сказалъ Клаусъ смясь.

Въ углу лежала маленькая собачка бурой шерсти, она только изрдка открывала глаза и мигала. Эрихъ замтилъ, что, судя по наружности, это должна быть гончая для лисицъ.

— Дло! Да, онъ знаетъ толкъ въ собакахъ!— воскликнулъ Клаусъ, обращаясь къ Роланду. Дло! Этого лсовика я вытащилъ изъ лисьей норы: неврный и недобродушный зврь, ему врить нельзя, что ему ни давай, онъ никогда не будетъ благодаренъ и привязанъ.

Собака, лежавшая въ углу, тутъ опять открыла глаза, мигнула, и снова закрыла ихъ, какъ будто выказывая полное равнодушіе къ людскимъ толкамъ.

Роландъ вынулъ изъ клтки своихъ африканскихъ хорьковъ, чтобы показать ихъ Эриху, они, повидимому, узнали своего хозяина. Про одного изъ нихъ, золотисто-желтаго, онъ сказалъ, что это отчаянный бездльникъ, ему онъ далъ кличку Бухананъ. Клички другого онъ по хотлъ сказать, онъ въ сакомъ дл звался Кнопфъ, но на этотъ разъ Роландъ сказалъ только, что онъ зовется ‘Магистръ’, и объяснилъ это тмъ, что она всегда задумывается прежде чмъ войдетъ въ клтку и подергиваетъ губами, точно собирается прочесть длинное нравоученіе.

Когда они вышли въ садъ, собачникъ показалъ Эриху свои колоды съ ульями. Потомъ, оборотясь къ Роланду, онъ прибавилъ:

— Да, Роландъ, цвты твоего папеньки служатъ и для моихъ пчелъ, жаль только, что добрымъ пчеламъ приходится летать такъ далеко, въ вашъ садъ. Дурного тутъ нтъ, мое стадо кормится на чужой пастьб, а вдь до того еще не дошло на свт, чтобы богатые могли запретить пчеламъ бднаго человка сосать медъ изъ своихъ цвтовъ.

Онъ сказалъ это съ рзкимъ взглядомъ, взглядомъ, въ которомъ выразилось все озлобленіе бднаго на богатаго. Потомъ онъ сталъ жаловаться, что Зонненкампъ держитъ только соловьевъ. Соловьи, правда, поютъ хорошо, но съдаютъ у пчелъ медъ, то-есть съдаютъ пчелъ вмст съ медомъ, Клаусъ назвалъ соловья, къ которому люди такъ благоволятъ, свирпымъ убійцей пчелъ.

— Но, — возразилъ Эрихъ, — соловей не знаетъ, что пчелы даютъ медъ, и его нельзя обвинять за то, что онъ считаетъ пчелу вредной тварью, за истребленіе которой люди должны-молъ благодарить его. А впрочемъ, онъ пожираетъ пчелъ не намъ въ угоду, а себ въ сласть.

Клаусъ взглянулъ нсколько разъ то да Эриха, то на Роланда, и наконецъ кивнулъ, какъ будто соглашаясь, что оно пожалуй и такъ.

Тутъ Роландъ спросилъ, какъ идетъ дрессировка водолаза ‘Грейфа’, и получилъ въ отвтъ, что онъ будетъ хорошо ходить на человка, но покамстъ еще слишкомъ дикъ и скачетъ неправильно, хотя уже хватаетъ. Роланду хотлось попробовать, но поденщика, который служилъ для этого испытанія, не было дома. Тутъ Роландъ вспомнилъ, что старикъ садовникъ пошелъ домой и что онъ тоже согласится на пробу. Онъ побжалъ и привелъ съ собою садовника.

Въ то время, когда Роланда не было, Клаусъ быстро схватилъ Эриха за руку и сказалъ:

— Я хочу помочь вамъ, вы приберете его къ рукамъ, я ловко отдамъ вамъ его.

Эрихъ смотрлъ на него съ удивленіемъ, и тутъ старикъ сталъ объяснять, что онъ очень хорошо понялъ, зачмъ Эрихъ явился сюда, и что, взявшись за дло съ умньемъ, можно еще сдлать изъ Роланда порядочнаго человка. Онъ кончилъ, намекнувъ, съ хитрымъ взглядомъ, что Эрихъ врно отблагодаритъ его за помощь.

Прежде, чмъ Эрихъ усплъ возразить что-нибудь, возвратился Роландъ съ садовникомъ, который далъ навязать себ за шею подушку и сталъ къ забору сада, взявшись за ршетины обими руками. Затмъ выпустили изъ кануры большую ньюфаундленскую собаку, которая начала тяжело прыгать туда-сюда, но на свистокъ Клауса стала позади его.

Тутъ Клаусъ крикнулъ:

— Бери! Хватай!… На его!

Собака въ нсколько прыжковъ пронеслась черезъ садъ къ человчку, стоявшему у забора, подскочила на него, схватила зубами за подушку на его ше и стала теребить несчастнаго до тхъ поръ, пока тотъ не упалъ, тогда она встала правою лапою ему на грудь и посмотрла назадъ, на Клауса.

— Браво, браво!— закричалъ тотъ,— ишь какой, настоящій сатана!

— Правда!— воскликнулъ Роландъ.— Сатана!… вотъ ему самое настоящее имя… Пусть онъ такъ, и зовется! Сатана! Теперь во всемъ околодк будутъ меня бояться.

Эрихъ испугался этой смлой самоувренности и этой способности быстро схватывать каждый случай. Поэтому онъ присоединился къ Клаусу, когда тотъ сталъ доказывать, что собак, у которой уже есть вс зубы, нельзя перемнять клички.

— Это точно,— прибавилъ Клаусъ, — собака, которой перемняютъ имя, не слушаетъ клика.

— Къ тому же, — замтилъ Эрихъ, — такъ называть собаку т неправильно. Въ кличк собаки долженъ быть звукъ ‘э’ и названіе должно быть по возможности односложное, ‘э’ удобно кричать громко.

— Вы ученый знатокъ, такой ученый, какого я еще не встрчалъ, вы знаете все, — умилялся Клаусъ въ похвалахъ Эриху, и при этомъ чрезвычайно самодовольно и немного украдкою мигалъ.

Между тмъ ‘Сатана’ — Роландъ все-таки настаивалъ на этомъ имени — не хотлъ оставить упавшаго садовника, несмотря на призывы Клауса и Роланда. Это было не въ порядк, и собака отстала, но только тогда, когда ей показали плетку.

Роландъ наградилъ садовника деньгами, такъ что тотъ былъ очень доволенъ, униженно благодарилъ, и высказывалъ желаніе, чтобы ему по три раза въ день приходилось подвергаться такому нападенію собаки. Съ раздумьемъ смотрлъ на это Эрихъ. Можетъ ли такой богатый мальчикъ научиться любить людей, трудиться и дйствовать для свта, когда свтъ съ такою готовностью повергаетъ себя на его распоряженіе?

Когда Эрихъ съ Роландомъ уходили изъ избы, Клаусъ провожалъ ихъ нкоторое время, съ цлою сворой собакъ. Лошадей они вели на поводьяхъ, а Клаусъ обращался исключительно къ Эриху и выкладывалъ передъ нимъ нею свою премудрость въ воспитаніи собакъ.

Онъ считалъ себя чрезвычайно умнымъ, а всхъ ученыхъ — глупыми. Съ плутовскою миною, онъ принялся поучать самого Эриха. Поучительный разсказъ его состоялъ въ томъ, что съ собакою стоитъ заниматься только тогда, когда она уже вполн владетъ своими членами и не спотыкается о собственныя свои лапы. По словамъ учителя, въ воспитаніи собакъ очень важная статья, чтобы обращаться къ ней только съ короткими словами, просто кричать ей: пошолъ! сюда!— а никакъ не баловать ее длинными рчами, не слдуетъ пріучать ее, чтобы она думала, что она что-нибудь значитъ, цлые дни надо оставлять ее безъ вниманія и не принимать ея ласкъ, потому что какъ только начнешь слишкомъ возиться съ собакой, она тотчасъ станетъ надодливою. Онъ прибавилъ, что на охот собак можно внушить уваженіе только удачною стрльбою, и это необходимо особенно на первый разъ, когда берешь съ собою собаку на охоту, если вы подстрлите что-нибудь и собак есть что принести, она станетъ привязана, врна, если же будете давать промахи, то собака никогда не станетъ уважать васъ.

— Вы знакомы съ господиномъ Кнопфомъ? вдругъ спросилъ Клаусъ. Эрихъ отвчалъ отрицательно.

— Да, вотъ г. Кнопфъ, воскликнулъ Клаусъ, онъ говаривалъ мн разъ сто, что школьные учителя вс должны бы идти ко мн въ ученье. Собаки и люди схожи между собою, только собаки честне, он даютъ дрессировать себя я кусаются только тогда, когда хозяинъ приказываетъ.

Эрихъ съ удивленіемъ на него поглядлъ. Въ этомъ человк проглядывала какая-то странная горечь, казавшаяся загадочной, и въ тоже время онъ-то именно и былъ другомъ мальчика. Эрихъ повернулъ лошадь назадъ, а Клаусъ съ улыбкой слушалъ, какъ онъ ему говорилъ, что на животныхъ отчасти отражается разумъ тхъ людей, съ которыми они живутъ.

Клаусъ былъ очень доволенъ. Дойдя до равнины, онъ сталъ прощаться и, отведя Роланда въ сторону, сказалъ ему:

— Слушай, ты, шалунъ! Вс твои крпкоголовые учителя да наставники никуда не годятся. Вотъ для тебя человкъ! Такого слдовало бы твоему отцу пріобрсти, тогда изъ тебя, пожалуй, еще могло бы что-нибудь выдти. Но его вамъ, конечно, ни за какія деньги не добыть!

Клаусъ, повидимому, говорилъ это одному Роланду, но съ явнымъ намреніемъ быть услышаннымъ Эрихомъ, для того, чтобъ тотъ зналъ, что онъ долженъ быть ему благодаренъ.

Пока садились на лошадей, Клаусъ разговаривалъ:

— Извстно ли теб, что твой отецъ покупаетъ вонъ всю ту гору? Проклятое стремленіе округлять свои владнія! Твой отецъ покупаетъ еще и всю Поповскую улицу. Черезъ сто лтъ ни одинъ клочекъ земли на этихъ покрытыхъ виноградомъ горахъ не останется во власти тхъ, которые теперь тамъ роютъ и гребутъ. Должно ли быть такъ? Справедливо ли это?

И онъ указалъ на далеко растилающіяся прибрежья Рейна.

Они легкой рысью похали обратно къ вилл. Эрихъ ршился.

Онъ себ говорилъ: — Не слдуетъ боле покидать мальчика!— какъ вдругъ въ саду обвитаго виноградными лозами домика передъ нимъ мелькнула женская фигура и мгновенно скрылась за угломъ.

Увидлъ ли онъ въ дйствительности свою мать, или только живо себ ее вообразилъ? Въ немъ внезапно возникла мысль, что здсь непремнно должны жить его мать и тетка, этотъ домикъ съ садикомъ, кустарниками и прекраснымъ видомъ на далекій ландшафтъ,— все было какъ будто для нихъ приготовлено.

— Видлъ ты тамъ, въ саду, женщину? спросилъ онъ Роланда.

— Да, это фрейленъ Мильхъ.

— Кто такая фрейленъ Мильхъ?

— Ключница маіора.

ГЛАВА VI.
ЗАРАБОТАННЫЙ КУСОКЪ ХЛБА И ГУГЕНОТСКОЕ СЧАСТЬЕ.

Возвратясь съ прогулки, Эрихъ и Роландъ узнали о прізд Пранкена. Чемоданъ Эриха былъ уже отнесенъ въ его комнату. Камердинеръ Іозефъ отрекомендовался Эриху, какъ сынъ университетскаго слуги при анатомическомъ кабинет, и въ выраженіяхъ трогательной благодарности разсказалъ, какъ отецъ Эриха подарилъ ему французскую грамматику, но которой онъ, состоя при бильярд академическаго казино, въ свободныя минуты, заучивалъ вокабулы. То было первымъ шагомъ къ его настоящему положенію, и онъ изъявлялъ радость, что могъ наконецъ высказать свою признательность сыну человка, котораго считалъ своимъ благодтелемъ.

Іозефъ, помогая Эриху устроиться въ его комнат, сообщилъ ему нкоторыя свднія объ установленномъ въ дом порядк. Обдъ, между прочимъ, считался главнымъ событіемъ дня, и къ нему вс являлись парадно одтыми, собираясь — лтомъ въ Plеаsuryround, а весной въ Nizza: такъ называлась прилегавшая къ террас галлерея со сводами, куда солнце ударяло съ особенной силой.

Эрихъ снялъ мундиръ и отправился въ галлерею, гд уже засталъ Пранкена, гуляющаго взадъ и впередъ съ фрейленъ Пэрини. Пранкенъ дружески подошелъ къ Эриху и привтствовалъ его ласковой улыбкой, съ одинаковой быстротой появлявшейся и исчезавшей на его лиц. Исполненный сознанія своего высокаго положенія въ свт, онъ умлъ, когда хотлъ, выказывать безукоризненную учтивость, какъ будто даже не лишенную извстной доли добродушія. Но вскор онъ опять присоединился въ фрейленъ Пэрини и возобновилъ съ ней прогулку и разговоръ.

Эрихъ стоялъ одинъ, и въ немъ боролась гордость съ сознаніемъ, что онъ, въ качеств наемщика, не долженъ быть слишкомъ взыскателенъ и легко обижаться. Къ тому же молчаніе Пранкена на счетъ того, въ какомъ положеніи находится дло Эриха о занятіи имъ желаемой должности, могло быть съ его стороны только утонченной деликатностью.

Вскор явился и Роландъ, тоже въ другомъ костюм, увидя Эриха въ статскомъ одяніи, онъ очень удивился.

— Твою сестру дйствительно зовутъ Манной? спросилъ Эрихъ.

— Да, то-есть ея настоящее имя Германна, но обыкновенно вс называютъ ее Манной. А что?

Эрихъ хотлъ отвтить, что слышалъ, какъ это имя безпрестанно упоминалось въ разговор Пранкена съ фрейленъ Пэрини, но не усплъ. Въ комнату вошелъ господинъ Зонненкампъ въ черномъ фрак, бломъ галстук и туго натянутыхъ палевыхъ перчаткахъ. Онъ бодро, какъ-то особенно благодушно, раскланивался на вс стороны, точно намреваясь сказать: желаю вамъ хорошаго аппетита! Никогда не бывалъ господинъ Зонненкампъ такъ веселъ, какъ въ теченіи четверти часа, предшествовавшей обду.

Общество отправилось въ столовую — прохладную, четырехугольную со сводами комнату, которая освщалась сверху. Рзная, дубовая мебель здсь отличалась преимущественно прочностью. Въ большомъ буфет красовались старинныя чаши и кубки, изящное венеціанское стекло и прекрасное массивное серебро. Что же касается до слуховъ, будто господинъ Зонненкампъ стъ не иначе, какъ съ золотыхъ тарелокъ, то были чистыя сказки.

Посл нсколькихъ минутъ ожиданія, въ столовой растворились настежь об половинки дверей. Два лакея въ кофейнаго цвта ливреяхъ, какъ почетная стража, остановились на порог, черезъ который, съ величіемъ принцессы, переступила хозяйка Церера. Она нсколько принужденно поклонилась присутствующимъ, а Пранкенъ поспшилъ къ ней на встрчу и повелъ ее къ столу.

На каждаго гостя было по лакею, который, когда тотъ намревался ссть, пододвигалъ ему стулъ. Фрейленъ Пэрини на минуту остановилась у своего мста, облокотилась на спинку стула и, сжимая въ сложенныхъ рукахъ перламутровый крестъ, произнесла про себя молитву, перекрестилась и тогда уже сла.

Церера и за обдомъ не снимала съ рукъ своихъ палевыхъ перчатокъ. Она едва прикасалась къ блюдамъ и вообще держала себя такъ, какъ будто явилась къ столу только затмъ, чтобъ не разстроить обда. При каждой новой перемн она ожидала, чтобъ Зонненкампъ сказалъ:

— Скушай же что-нибудь, дитя мое… прошу тебя!

Въ тон, какимъ онъ это произносилъ, звучалъ двойной смыслъ, который не легко было опредлить. Иногда въ немъ слышался суровый укротитель зврей, дозволяющій укрощенному зврю насытиться лежащей передъ нимъ пищей,— а иногда заботливый отецъ, ласково уговаривающій своенравное дитя отвдать кушанья, ради собственной пользы. Церера ла только жаркое, да пирожное.

Пранкенъ велъ себя за столомъ, какъ прилично почетному гостю, на обязанности котораго лежитъ быть снисходительнымъ и сообщительнымъ съ хозяиномъ дома. Онъ живо описалъ Мангеймскую конную ярмарку, гд купилъ блую кобылу, которую теперь съ удовольствіемъ соглашался уступить господину Зонненкампу. Затмъ онъ нашелъ легкій способъ сдлать пріятное и Церер. Она питала сильную ненависть въ семейству ‘кавалера бутылки’, которое вело себя очень сдержанно въ отношеніи въ ея дому. Пранкенъ разсказалъ нсколько забавныхъ анекдотовъ изъ жизни этого господина, гд чванство и хвастливость играли главную роль, что, однако, не помшало ему избрать его себ въ спутники. Пранкенъ еще обладалъ способностью подражать голосу и манерамъ нкоторыхъ людей, и такъ смшно изображалъ ихъ особенности, что даже вызвалъ легкую веселость на утомленное лице Цереры и раза два усплъ заставить ее улыбнуться.

Разговоръ шелъ на итальянскомъ язык, довольно хорошо знакомомъ Пранкену, но на которомъ Эрихъ не совсмъ свободно изъяснялся.

Въ первый разъ въ жизни приходилось Эриху сидть за столомъ и молчать, почти наравн со слугами.

Наконецъ, сама Церера, вроятно считая своей обязанностью не оставлять совсмъ безъ вниманія новаго гостя за своимъ столомъ, обратилась къ Эриху съ вопросомъ, живы ли еще его родители?

Пранкенъ поспшилъ съ покровительственной похвалой отозваться о личностяхъ отца и матери Эриха, особенно напирая на то обстоятельство, что послдняя происходила изъ древняго рода.

— Судя по вашей фамиліи, я приняла бы васъ за француза, замтила фрейленъ Пэрини.

Эрихъ еще разъ повторилъ, что его предки уже два столтія тому назадъ, какъ переселились въ Германію, и онъ самъ чувствуетъ себя вполн нмцемъ, что, однако, не мшаетъ ему радоваться своему происхожденію отъ гугенотовъ.

— Что значитъ гугеноты?… Ахъ, да — это т, что поютъ! воскликнула Церера, дтски радуясь тому, что сама съумла отвчать себ на свой вопросъ.

Вс съ трудомъ удержались отъ смха.

— Вы какъ будто гордитесь тмъ, что происходите отъ гугенотовъ? сказалъ Зонненкампъ.

— Горжусь, — не есть настоящее слово, возразилъ Эрихъ. Но вамъ извстно, что отъ пуританъ, гонимыхъ за вру, произошли доблестные граждане, нын населяющіе Новый Свтъ. Подобно тому, какъ въ древніе времена греки, поселяясь въ Сициліи и Италіи, приносили туда съ собой и водворяли тамъ свое образованіе, такъ точно и пуританскіе выходцы распространили въ Новомъ Свт свою цивилизацію.

Способъ, какимъ выражался Эрихъ, смлость, съ какой онъ коснулся одного изъ важнйшихъ историческихъ событій, дали разговору совершенно новое направленіе. Изъ легкой, шутливой, блестящей остроумными выходками и наполненной личностями, рчь внезапно перешла въ серьезную и коснулась вопросовъ важныхъ и общихъ. Роландъ понялъ это, съ гордостью посмотрлъ на Эриха и былъ счастливъ тмъ, что образъ мыслей и возвышенное настроеніе духа его друга имли такое вліяніе на всхъ.

Зонненкампъ, со своей стороны, призналъ въ Эрих натуру исключительную, которая привыкла вращаться въ высшихъ сферахъ ума, онъ почти невольно почувствовалъ къ нему уваженіе и спросилъ:

— Но что же, по вашему, есть общаго между переселившимися въ Америку пуританами и гугенотами?

— Позвольте мн сдлать еще одно коротенькое замчаніе, возразилъ Эрихъ. Новйшее время уничтожило строгое разграниченіе между національностями, такъ, напримръ, мы видимъ, что евреи, разсянные по всмъ странамъ, мало-по-малу входятъ въ составъ различныхъ народностей. Гордый, деспотическій король изгналъ изъ Франціи гугенотовъ, и гугеноты переселились въ Германію. Англійскіе переселенцы внесли въ Америку свое образованіе,— переселенцы изъ гугенотовъ, поселяясь среди образованнаго народа, должны были подчиниться образованію своего новаго отечества. Вы мн позволите, господинъ Зонненкампъ, привести здсь въ примръ васъ самихъ?

— Меня? Какимъ образомъ?

— Вы — нмецъ, и переселились въ Америку: переселяющіеся нмцы въ Новомъ Свт становятся членами своего новаго отечества, и ваши дти сдлались американцами.

У Роланда заблистали глаза. За то Пранкенъ,— считалъ ли онъ себя оскорбленнымъ тмъ, что внезапное вмшательство въ разговоръ Эриха, его самого какъ бы отодвинуло на второй планъ, или онъ просто хотлъ смутить молодого человка, только, со смсью мнимаго добродушія и сожалнія въ голос, онъ воскликнулъ:

— Съ вашей стороны очень любезно ставить евреевъ на одну ногу съ гугенотами, большинство которыхъ къ тому же было знатнаго происхожденія.

— Были мои предки знатны, или нтъ — мн ршительно все равно, возразилъ Эрихъ: гугеноты посвятили себя торговл и ремесламъ, и не дале, какъ мои предки, были золотыхъ длъ мастерами. Но моя параллель между евреями и гугенотами требуетъ объясненія. На каждомъ обществ, гонимомъ за вру и переселяющемся на чужбину, лежатъ дв обязанности. Оно прежде всего должно выше всякой національности ставить интересы всего человчества, стремиться въ объединенію его и потому самому всми силами противодйствовать фанатизму или какому бы то ни было распаденію. Нтъ въ мір религіи, которая сама до себ давала бы людямъ святость, такъ точно нтъ и національности, которая одна, сама по себ, длала бы людей лучше и счастливе.

Пранкенъ и фрейленъ Пэрини въ изумленіи переглянулись, Церера ровно ничего не поняла, а Зонненкампъ въ недоумніи покачалъ головой на гостя, который въ легкую застольную бесду съ такой смлостью внесъ свои широкіе, историческіе взгляды и идеи. Тмъ не мене имъ все сильне овладвало впечатлніе, что передъ нимъ находится человкъ, далеко не дюжинный и привыкшій къ серьзнымъ размышленіямъ.

— Вы мн посл растолкуете это ясне, сказалъ онъ стараясь отклонить дальнйшія пренія о томъ же предмет. Но Роландъ спросилъ:

— Людовикъ XIV, преслдовавшій твоихъ предковъ, тотъ же самый, который разорялъ города на Рейн?

— Точно такъ.

Казалось, разговору не суждено было возвратиться въ прежнюю колею, какъ вдругъ онъ былъ прерванъ появленіемъ на стол какого-то кушанья съ очень острой приправой. Роландъ хотлъ его взять, но отецъ ему запретилъ. Мать, замтивъ это, вдругъ рзко произнесла:

— Оставь его сть, что онъ хочетъ!

Но взглядъ Эриха остановилъ мальчика, онъ положилъ на тарелку кусокъ, который уже подносилъ ко рту и сказалъ:

— Я лучше не стану сть,

Зонненкампъ сдлалъ знакъ лакею, чтобъ онъ вторично наполнилъ стаканъ Эриха виномъ, какъ будто этимъ хотлъ выразить благодарность, которую въ настоящую минуту къ нему чувствовалъ.

Разговоръ посл этого шелъ вяло. Пранкенъ молчалъ, потому-ли, что не находилъ боле ничего сказать, или потому, что хотлъ своимъ молчащемъ внушить Эриху, какъ неумстна была его педантическая рчь, нарушившая всеобщую веселость.

Обдъ кончился. Фрейленъ Пэрини опять тихо помолилась про себя. Вс встали, лакеи быстро отодвинули стулья, и общество отправилось на веранду пить кофе изъ крошечныхъ чашекъ.

Церера покормила бисквитомъ своего благо попугая, который пронзительно вскрикнулъ: ‘На здоровье, на здоровье’! а затмъ опустилась въ кресло. Пранкенъ помстился на низенькомъ табурет, почти у самыхъ ногъ ея.

Фрейленъ Пэрини выбрала себ мсто достаточно близкое къ нимъ, чтобъ въ случа, если они того пожелаютъ, принять участіе въ ихъ разговор, и настолько отдаленное, чтобъ въ противномъ случа не мшать имъ бесдовать наедин.

Зонненкампъ знакомъ вызвалъ Эриха въ садъ, а Роландъ, не дожидаясь приглашенія, послдовалъ за ними.

Пришелъ слуга и доложилъ, что полевой сторожъ Клаусъ, находившійся въ эту минуту при недавно родившихся щенятахъ, проситъ молодого барина пожаловать къ нимъ.

— Иди! сказалъ отецъ.

— Я хотлъ бы остаться съ вами, произнесъ Роландъ съ дтской мольбой въ голос и во взгляд, и быстро схватилъ Эриха за руку.

— Когда отецъ приказываетъ, ты долженъ повиноваться, спокойно замтилъ Эрихъ.

Роландъ пошелъ прочь отъ нихъ медленными шагами, по временамъ останавливался, но тмъ не мене все-таки оставилъ ихъ.

ГЛАВА VII.
ЭКЗАМЕНЪ, ОКАНЧИВАЮЩІЙСЯ СМХОМЪ.

Оба въ теченіи нсколькихъ минутъ шли молча. Эрихъ былъ недоволенъ самимъ собой, онъ еще слишкомъ много жилъ въ своихъ мечтахъ и не умлъ сопротивляться побужденію, которое заставляло его со всми и каждымъ длиться своими мыслями, стараясь при этомъ излагать ихъ какъ можно ясне и доступне для своихъ собесдниковъ. Онъ длалъ это подъ впечатлніемъ минуты, съ неподдльной наивностью, которая, однако, не исключала въ немъ сознанія своихъ богатыхъ мыслительныхъ силъ. Но въ слушателяхъ, вслдствіе всего этого, неизбжно должны были возникать сомннія на счетъ степени приготовленности къ жизни молодого человка, а также и подозрнія въ навязчивости.

Такъ полагалъ, по крайней мр, самъ Эрихъ и минуту спустя посл своего увлеченія всегда впадалъ въ уныніе, а затмъ все-таки опять принимался за старое, опять выставлялъ себя въ двусмысленномъ свт и мучился своей несостоятельностью. Какъ по волшебству угадывалъ Эрихъ, что нчто подобное теперь бродило въ голов у Зонненкампа, но при всемъ томъ онъ еще не зналъ, до какой степени казался Зонненкампу забавнымъ молодой мечтатель, который такъ усердно всхъ угощалъ своей вновь испеченной университетской ученостью. А впрочемъ и ему самому все это отчасти было знакомо. Восторженные юноши, сидя въ маленькихъ университетскихъ городкахъ и не имя передъ собой живыхъ людей, по невол предаются фантастическимъ воззрніямъ на человчество и являются въ собственныхъ глазахъ великими мудрецами, способными управлять міромъ, но не призываемыми къ этой дятельности только вслдствіе неблагодарности. Подобно имъ и шедшій теперь съ нимъ рядомъ капитанъ-докторъ, казалось, долженъ былъ имть въ своемъ распоряженіи только ограниченный кругъ идей.

Зонненкампъ шелъ, тихо посвистывая, — такъ тихо, что никто, кром его самого, не слыхалъ его свиста. И онъ умлъ при этомъ такъ складывать губы, что даже по движенію ихъ нельзя было угадать, что онъ свиститъ.

На небольшомъ возвышеніи онъ слъ самъ и указалъ Эриху на стулъ возл себя.

— Вы, безъ сомннія, замтили, сказалъ онъ — что фрейленъ Пэрини ревностная католичка, да и весь домъ мой принадлежитъ къ одному съ ней исповданію. Смю васъ спросить, къ чему вы такъ настойчиво выставляли на показъ ваше гугенотское происхожденіе?

— Для того, чтобы съ самаго начала вполн высказаться передъ вами, никто не долженъ во мн ошибаться.

Зонненкампъ снова довольно долго помолчалъ, потомъ сказалъ, опрокидиваясь на спинку стула:

— Я господинъ въ своемъ дом и объявляю, что ваша исповдь не воспрепятствуетъ вамъ вступить въ него. Но — онъ опять наклонился впередъ, сложилъ руки на колняхъ и устремилъ на Эриха пристальный взглядъ — но сегодня со мной случилось то, чего еще никогда не случалось: я чуть не свалился съ лошади, обдумывая во время прогулки все, что вы мн передали словомъ, главный вопросъ. Какъ, вы полагаете, слдуетъ воспитывать мальчика, который уже знаетъ, что ему нтъ надобности ни къ чему готовиться, такъ какъ онъ со временемъ будетъ обладателемъ цлаго, — или лучше сказать, — нсколькихъ милліоновъ?

— На это я вамъ могу отвчать самымъ положительнымъ образомъ.

— Въ самомъ дл? Я васъ слушаю.

— Отвтъ очень простъ: такого мальчика совсмъ нельзя воспитывать.

— Какъ! совсмъ нельзя?

— Да. Его воспитать можетъ одна судьба. Намъ же остается только упражнять его и пріучать настоящимъ образомъ распоряжаться и управлять своей силой.

— Распоряжаться и управлять, — повторилъ про себя Зонненкампъ. Такъ и я долженъ сказать, что вы не боле, какъ подтверждаете заключеніе, къ которому я уже не разъ приходилъ. Только боецъ, — человкъ выработавшій въ себ мужество и энергію, одинъ можетъ въ ваше время произвести что-нибудь значительное: проповдями да книгами ничего не пріобртешь, не одолешь стараго и не создашь новаго порядка вещей.

Измнившимся, почти вкрадчивымъ голосомъ Зонненкампъ продолжалъ:

— Вамъ можетъ показаться забавнымъ, что я, человкъ съ малыми свдніями, посреди тревогъ дловой жизни неимвшій времени пріобрсти прочныхъ познаній, повидимому, экзаменую васъ. Но будьте уврены, я васъ распрашиваю гораздо боле въ видахъ собственной пользы. Я уже вижу, что мн самому придется учиться у васъ даже больше чмъ Роланду. Сдлайте милость, скажите, какъ бы вы… вообразите себя отцемъ въ моемъ положеніи… Какъ бы вы воспитали вашего сына?

— Я полагаю,— возразилъ Эрихъ — что мы, съ помощью воображенія, многое можемъ себ представить, но положеніе, созданное таинственнымъ процессомъ природы, возможно постигнуть только однимъ опытомъ: на это не хватитъ никакой фантазіи. Позвольте же отвчать вамъ съ точки зрнія человка посторонняго.

— Извольте.

— Отецъ мой былъ воспитателемъ принцевъ, и я нахожу, что его задача была легче.

— Однако вы не ставите богатства выше власти?

— Нисколько. Но въ каждомъ принц уже съ самаго ранняго возраста пробуждается сознаніе долга, и то гордость, то чувство чести побуждаютъ поступать сообразно съ его высокимъ саномъ. Представительность, играющая столь важную роль въ жизни государей съизмала является имъ обязанностью, а потомъ превращается у нихъ въ привычку. Подчиняющееся сил — въ свою очередь становится силой…. Простите студенческую привычку…. улыбаясь сдлалъ оговорку Эрихъ.

— Продолжайте пожалуста: мн очень любопытно…

Зонненкампъ снова откинулся назадъ и приготовился слушать дальнйшее развитіе идеи Эриха съ такимъ же вкусомъ, съ какимъ люди дятъ лакомыя блюда. Поневол человкъ станетъ фантазировать, когда не можетъ назвать своимъ ни стула, на которомъ сидитъ, ни клочка земли, на которомъ стоитъ. Другое дло онъ, Зонненкампъ: онъ съ гордостью называетъ своею всю окружную мстность и, по словамъ собачника, въ состояніи скупить вс берега Рейна.

— Продолжайте,— сказалъ онъ, закуривая сигару.

— Какъ оно ни странно съ перваго взгляда,— началъ опять Эрихъ,— а то обстоятельство, что принцамъ уже въ колыбели даютъ военные чины, далеко не лишено смысла. Лишь только въ ребенк пробуждается сознаніе, онъ уже видитъ отца, всегда покоряющагося предписаніямъ долга. Я не намренъ опровергать, что этотъ долгъ иногда принимается очень легко, если не вовсе оставляется безъ вниманія, — но тмъ не мене онъ существуетъ, и хоть тнь его постоянно на виду. Иное дло сынъ богатаго человка: ему обязанности, налагаемыя богатствомъ, не представляются съ такой неотразимой силой. Онъ видитъ благотворительность, стремленіе къ общему благу, гостепріимство, но все это въ его глазахъ не иметъ значенія непремнныхъ обязанностей, а является только въ вид личныхъ наклонностей.

— Вы… вступаете на почву историческихъ обязанностей…. У васъ положительный талантъ воспитателя: я это испытываю на себ, и мн только остается благодарить васъ и графа Клодвига.

Зонненкампъ съ наслажденіемъ — было задался задачей вполн выпытать у Эриха его образъ мыслей и тмъ самымъ доставить ученому идеалисту случай высказаться. Его пріятно щекотало то, что Эрихъ все это говоритъ единственно для его удовольствія, а не потому, чтобы онъ, Зонненкампъ, въ этомъ нуждался. Онъ былъ не прочь заглянуть въ страну идеаловъ: тамъ все такъ чисто и прибрано, — но для этого достаточно было одного часа, пожалуй, половины дня. И вдругъ онъ, сверхъ всякаго ожиданія, почувствовалъ себя заинтересованнымъ. Онъ взялъ Эриха за руку и сказалъ:

— Вы дйствительно отличный учитель!

Эрихъ оставилъ похвалу безъ отвта и продолжалъ:

— Я высоко цню богатство, оно громадная сила, доставляющая свободу и самостоятельность.

— Вы правы — отвчалъ Зонненкампъ.— Но знаете то вы, чего можно всего сильне желать и чего нельзя купить ни за какія деньги?

Эрихъ отрицательно покачалъ головой. Зонненкампъ продолжалъ:

— Вры! Третьяго дня здсь хоронили одного бднаго виноградаря. Я отдалъ бы половину моего состоянія, чтобъ пріобрсти на послдніе годы моей жизни вру, подобную той, какая воодушевляла его. Сначала я недоврчиво слушалъ доктора, когда тотъ утверждалъ, будто бдный виноградарь представляетъ изъ себя цлый лазаретъ болзней, но потомъ убдился. И посреди всхъ этихъ страданій онъ неизмнно твердилъ:— Спаситель нашъ еще боле моего страдалъ, и Господь вдаетъ, къ чему мн все это посылаетъ!— Такая вра не стоитъ ли всхъ милліоновъ въ мір? А затмъ я васъ спрашиваю: чувствуете ли ни себя въ состояніи внушить ее моему сыну, не длая его въ тоже время рабомъ обрядовъ и поповъ?

— Едва-ли. Но есть другого рода душевное спокойствіе, которое достигается посредствомъ разума.

— Вы думаете? Въ чемъ же оно состоитъ?

— По моему мннію — въ счастливомъ сознаніи, что по мр силъ своихъ содйствуешь благосостоянію ближнихъ.

— Какимъ счастіемъ было бы для меня имть въ дтств наставника, подобнаго вамъ!— воскликнулъ Зонненкампъ уже совсмъ другимъ тономъ.

Эрихъ отвчалъ:

— Вы не могли мн сказать ничего пріятне, — ничего, что могло бы меня боле ободрить.

Быстрое движеніе рукой, какъ будто онъ отъ себя что-нибудь отталкиваетъ, служило знакомъ, что Зонненкампомъ овладвало не совсмъ-то пріятное расположеніе духа. Постоянныя возраженія Эриха утомляли его: онъ ни къ чему подобному не привыкъ, и самолюбіе его начинало страдать отъ этой игры, въ которой Эрихъ никогда не оставался у него въ долгу, но постоянно держалъ его въ ожиданіи сдачи.

Въ теченіи довольно долгаго промежутка времени слышно было только журчанье ручья, тихій плескъ волнъ Рейна и щелканье соловьевъ, которые неутомимо пли въ кустахъ.

— Были вы когда-нибудь игрокомъ?— неожиданно спросилъ Зонненкампъ?

— Нтъ.

— Или страстно влюблены?.. Вы удивляетесь, что я допрашиваю васъ съ цлью узнать, откуда у васъ эта зрлость?

— Можетъ быть, я обязанъ заботливому воспитанію и серьезному занятію наукой тмъ, что вы такъ снисходительно называете во мн зрлостью.

— Такъ. Но вы боле нежели воспитатель.

— Если это правда, то мн остается только радоваться. Я полагаю, лишь тотъ человкъ можетъ произвести что-нибудь дйствительно дльное и полезное, который видитъ нсколько дальше, чмъ того требуетъ непосредственно ближайшій кругъ его дятельности.

Опять легкая тнь пробжала по лицу Зонненкампа, и онъ сдлалъ прежнее движеніе рукой. Столь быстрые и прямо идущіе къ цлы отвты изумляли и смущали его.

Вдругъ въ боковой алле послышались голоса Пранкена и фрейленъ Пэрини.

— Вы должны постараться, — сказалъ Зонненкампъ, поднимаясь съ мста — стать въ хорошія отношенія съ фрейленъ Пэрини. Она тоже… она особа съ всомъ, и ее не легко узнать. Къ тому же она иметъ одно важное преимущество надъ большинствомъ мн извстныхъ людей, — а именно: она обладаетъ въ высшей степени ровнымъ характеромъ.

— Къ сожалнію, я не могу тмъ же похвалиться и заране прошу извиненія, если….

— Не надо. Но вашъ другъ Пранкенъ отлично уметъ ладить съ фрейленъ Пэрини.

Эриху показалось нечестнымъ скрыть отъ Зонненкампа то, что онъ не считаетъ себя вправ называться другомъ Пранкена. Они, правда, сначала въ корпус, а потомъ въ гарнизон были довольно близки между собой, но никогда не сходились вполн во мнніяхъ и взглядахъ, и стремленія его, Эриха, далеко не соотвтствовали стремленіямъ наслдника маіоратства. Онъ чувствовалъ доброту, съ какой Пранкенъ облегчилъ ему вступленіе въ домъ господина Зонненкампа, но истина всегда должна имть преимущество надъ благодарностью.

Зонненкампъ снова про себя засвисталъ: онъ былъ до крайности пораженъ такого рода искренностью и началъ подозрвать въ Эрих опытнаго дипломата, который считаетъ мудрымъ отвергать всякую благодарность. Этотъ человкъ или благороднйшій изъ идеалистовъ, или тончайшій изъ хитрецовъ.

Эрихъ мгновенно почувствовалъ всю несвоевременность своего признанія, но какъ было ему предвидть, что этимъ онъ уничтожитъ благопріятное впечатлніе, которое передъ тмъ усплъ произвести на Зонненкампа.

Между тмъ они встртились съ Пранкеномъ и съ фрейленъ Пэрини. Зонненкампъ дружески взялъ перваго подъ руку и отошелъ съ нимъ въ сторону.

Эрихъ остался вдвоемъ съ фрейленъ. Она держала въ рукахъ миніатюрную работу и, съ помощью крошечныхъ инструментовъ и тончайшей нитки, съ изумительной быстротой выводила кружевную гирляпду. Эрихъ говорилъ съ ней въ первый разъ и въ первый же разъ замтилъ, съ какой любовью она занималась своей работой. Вообще они держали себя въ отношеніи другъ друга какъ по взаимному договору: мы будемъ по возможности другъ друга избгать, а когда случай столкнетъ насъ, сдлаемъ видъ, будто никогда прежде не встрчались.

Въ противоположность полному, звучному голосу Эриха, фрейленъ Пэрини говорила нсколько глухо и хрипло. Замтивъ при этомъ выразившееся на лиц Эриха удивленіе, она сказала:

— Я вамъ очень благодарна, что вы у меня не спрашиваете, не охрипла ли я? Вы, себ представить не можете, до какой степени мн надоло всмъ и каждому съизнова объяснять, что я такъ говорю съ самаго дтства.

Эрихъ отвчалъ въ томъ же дружелюбномъ тон и разсказалъ анекдотъ объ одномъ изъ своихъ друзей, который родился 28-го февраля. Всякій, кто объ этомъ узнавалъ, непремнно замчалъ ему: ‘Счастье ваше, что вы родились не 29-го февраля, а то вамъ приходилось бы праздновать день вашего рожденія только разъ въ четыре года’. Другъ, наконецъ, самъ привыкъ говорить при каждомъ удобномъ случа: ‘Я родился двадцать восьмого февраля: счастье для меня, что не двадцать девятаго, а то мн приходилось бы праздновать день моего рожденія только разъ въ четыре года’.

Фрейленъ Пэрини отъ души захохотала, и Эрихъ послдовалъ ея примру.

— О чемъ вы сметесь? спросилъ Зонненкампъ, подходя къ нимъ. Ничего въ мір не любилъ онъ такъ, какъ смхъ.

Фрейленъ Пэрини повторила ему разсказъ Эриха о его друг, и Зонненкампъ въ свою очередь разсмялся.

Такимъ образомъ день вышелъ какъ будто веселый.

ГЛАВА VIII.
ГЛАЗА РАСКРЫВАЮТСЯ.

Пока Эрихъ съ Зонненкампомъ разговаривали въ саду. Роландъ съ Клаусомъ сидлъ у щенятъ. Клаусъ спросилъ, все ли уже покончено съ капитаномъ? Роландъ не понялъ, въ чемъ дло. Клаусъ про себя усмхнулся и подумалъ, что можетъ изо всего этого извлечь себ двойную выгоду.

— Что ты мн дашь, если я устрою такъ, что капитанъ останется здсь въ качеств твоего пріятеля и учителя?..— У-у! внезапно прервалъ онъ себя: у него лицо точно у собакъ, когда они въ первый разъ открываютъ глаза…. Ну, говори…. что ты мн дашь?

Роландъ молчалъ, въ мысляхъ его все смшалось и перепуталось, а щенята вокругъ запрыгали и завертлись.

Между тмъ, подошелъ Іозефъ, онъ отозвался о родителяхъ Эриха какъ о святыхъ, и въ заключеніе сказалъ:

— Вы правы гордиться, господинъ Роландъ, отецъ Эриха былъ воспитателемъ принцевъ, а самъ онъ будетъ — вашимъ.

Роландъ все еще не могъ говорить.

— Скорй затвори ставни! вдругъ закричалъ Клаусъ.

Іозефъ исполнилъ его приказаніе.. Клаусъ взялъ въ руки одного изъ щенятъ, приподнялъ ему вки и воскликнулъ:

— Теперь я видлъ: у нихъ только-что открылись глаза! Не надо впускать сюда свта, иначе собаки испортятся.

Занявшись собаками, Клаусъ забылъ свой двойной и хитрозадуманный планъ. Онъ вмст съ Роландомъ и Іозефомъ вышелъ на дворъ, а Роландъ вскор совсмъ ихъ оставилъ. Онъ увидлъ отца, сидящаго съ Эрихомъ, и ему стало досадно на послдняго. Зачмъ онъ ему съ самаго начала не сказалъ, кто онъ такой?

Но досада его скоро разсялась, и онъ охотно поспшилъ бы къ Эриху, чтобъ обнять его, однако превозмогъ свое желаніе и показался только посл того, какъ услышалъ смхъ.

Доврчиво подошелъ мальчикъ къ Эриху, и взглядъ его какъ-бы говорилъ:

— Благодарю тебя: я знаю, кто ты.

Эрихъ не понялъ взгляда. Наконецъ, Роландъ не утерплъ:

— Довольно былъ ты съ другими, сказалъ онъ, теперь пойдемъ со мной.

Онъ проводилъ Эриха въ его комнату и ожидалъ, чтобъ тотъ съ нимъ заговорилъ, но Эрихъ только попросилъ мальчика оставить его одного. Имъ овладла страшная усталость. Тяжестію лежало у него на сердц его зависимое положеніе. Человкъ, взявшій на себя обязанность воспитывать, сдерживать и руководить другого — думалъ онъ — теряетъ право жить для себя: онъ не сметъ говорить: ‘оставь меня’… ему предстоитъ всегда думать о другомъ.

Измученный видъ Эриха сильно опечалилъ Роланда. Мальчикъ не могъ знать, что Эрихъ страдалъ отъ недовольства самимъ собой. То не было утомленіе посл тяжелыхъ объясненій, не рдко оставляющихъ по себ душевную пустоту,— но настоящая скорбь отъ того, что онъ допустилъ себя увлечься слишкомъ обширной программой, имя цлью воспитаніе одного ребенка. Боле всего тревожило Эриха сомнніе насчетъ своей собственной несостоятельности, онъ чувствовалъ, что прежде, чмъ другому внушать твердость и мужество, онъ самъ долженъ нсколько боле сосредоточиться. Терзаемый такого рода мыслями, онъ едва замчалъ присутствіе мальчика, который безъ умолку болталъ о необыкновенной понятливости собакъ я въ то же время, съ любовью и вопросомъ въ глазахъ, безпрестанно взглядывалъ ему въ лицо.

Явился слуга и доложилъ, что подана карета.

Эрихъ просто испугался. Что же это за жизнь?! Прогуливаться по саду, здить верхомъ и въ экипаж, сть, потомъ опять гулять, наслаждаться…. Когда же углубиться въ самого себя и собраться съ мыслями? Возможно ли при такихъ условіяхъ дать молодому уму правильное развитіе и поддержать его всегда на одинаковой высот?

Гордость заговорила въ Эрих: не къ тому онъ себя готовилъ. Не для того онъ такъ много трудился и подвергалъ себя лишеніямъ, чтобъ теперь наполнять свое время однми прогулками, да лакомыми обдами. Онъ находилъ это невозможнымъ и хотлъ самъ распредлить, свое время такъ, чтобъ это соотвтствовало его наклонностямъ.

Эрихъ вышелъ съ Роландомъ на дворъ и въ учтивыхъ выраженіяхъ попросилъ освободить его отъ прогулки, говоря, что чувствуетъ потребность въ нсколькихъ часахъ уединенія.

Эти слова были встрчены различно. Зонненкампъ рзко оказалъ Эриху, что онъ никогда не налагаетъ на своихъ гостей никакого рода принужденій, Пранкенъ и фрейленъ Пэрини быстро обмнялись взглядомъ, въ которомъ выражалась злая радость по случаю того, что Эрихъ своеволіемъ, доведеннымъ до безтактности, самъ себ вредилъ.

Роландъ поспшилъ сказать, что онъ останется дома съ Эрихомъ, но Пранкенъ съ торжествомъ въ голос возразилъ:

— Господинъ Дорнэ хочетъ быть одинъ, если вы останетесь съ нимъ, милый Роландъ, вы ему помшаете.

Слово ‘господинъ’ онъ произнесъ съ особеннымъ удареніемъ.

Одинъ экипажъ приказали отложить, въ другой сли фрейленъ Пэрини, Пранкенъ и Роландъ. Зонненкампъ помстился на козлахъ. Онъ очень любилъ самъ править, и ничто не могло доставить ему большаго удовольствія, какъ одной рукой сдерживать четырехъ лошадей. Многіе видли въ этомъ хвастовство и смялись надъ его четверней, въ сущности же ему просто нравилось такъ здить. Церера тоже оставалась дома: она въ этотъ день уже довольно сдлала для общежитія.

Эрихъ подождалъ, пока они ухали, а затмъ вернулся къ себ въ комнату.

Онъ сидлъ одинъ, вокругъ все было тихо. Не мудрено, если онъ чувствовалъ себя утомленнымъ. Весь настоящій день прошелъ для него въ усиліяхъ принаровиться къ совершенно новому порядку вещей, и казалось почти невроятнымъ, чтобъ столько различныхъ впечатлній могло умститься въ такомъ короткомъ промежутк времени.

Чего онъ только сегодня не пережилъ! Не дале еще, какъ утромъ, онъ былъ у Клодвига и разсматривалъ римскія древности, — но ему казалось, будто съ тхъ поръ прошли цлые годы. Затмъ онъ попалъ въ совершенно чуждую для него сферу, впервые вкусилъ трудового хлба, испыталъ чувство обманутой дружбы и неблагодарности, — но все это, равно какъ и нчто загадочное, поразившее его въ Зонненкамп, Роланд, фрейленъ Пэрини и самой Церер, являлось ему какъ бы въ далекомъ прошломъ, лишь только онъ вспоминалъ о матери.

Имъ начала овладвать тоска по родин, но онъ сдлалъ надъ собой усиліе и не поддался ей. Привычка къ военной дисциплин помогла ему въ этомъ: стой на своемъ посту, внимательно слди за всмъ, что у тебя происходитъ передъ глазами и не смй уставать!…

— Не смй уставать! громко произнесъ онъ, и сознаніе въ себ молодыхъ силъ подкрпило его. Онъ чувствовалъ, что на завтра будетъ въ состояніи дать мужественный отпоръ всякаго рода загадкамъ. Всего боле успокоивала и утшала его мысль, что онъ остался вренъ истин. Онъ давалъ себ общаніе и впередъ никогда ей не измнять, понимая, что это единственная почва, на которой онъ не могъ быть ни униженъ, ни побжденъ.

Вдали, на другомъ берегу Рейна, на станціи желзной дороги слышалось пыхтніе локомотива, изъ котораго выпускали пары. Онъ свистлъ и шиплъ, какъ какое-нибудь чудовище, а Эрихъ думалъ: эта машина сегодня тащила за собой вагонъ, а въ нихъ сотни людей, теперь ее отпускаютъ на покой и освобождаютъ отъ паровъ. Онъ улыбнулся и въ голов у него мелькнуло сравненіе самого себя съ этимъ локомотивомъ, который теперь охлаждали, съ тмъ, чтобы на слдующее утро снова нагрть.

Вдругъ его пробудили отъ сна: онъ самъ не замтилъ, какъ заснулъ.

Передъ нимъ стоялъ слуга и докладывалъ, что хозяйка дома желаетъ съ нимъ говорить.

ГЛАВА IX.
ЗАГАДКА ВЪ СУМЕРКАХЪ.

Солнце уже зашло, но на долин, на рк и горахъ лежала еще жаркая полоса свта, когда Эрихъ, идя съ лакеемъ по корридору, выглянулъ въ окно.

Его провели черезъ нсколько комнатъ, въ послдней изъ нихъ, гд висла зажженная лампа подъ матовымъ колпакомъ, онъ услышалъ голосъ, говорившій:

— Благодарю васъ.— Садитесь.

Онъ увидалъ Цереру, сидящею на диван, а передъ ней кресло.

Эрихъ слъ.

— Я собственно для васъ осталась дома, начала Церера. У нея былъ весьма нжный, робкій голосъ, и она видимо съ трудомъ говорила. Эрихъ не зналъ что ей отвчать. Вдругъ она выпрямилась и спросила:

— Вы знакомы съ моей дочерью?

— Нтъ.

— Однако вы были въ монастыр на остров?

— Да. Я отвозилъ настоятельниц поклонъ отъ моей матери.

— Я врю вамъ. Не я причиной тому, что она будетъ монахиней,— не думайте этого.

Эрихъ молчалъ, не зная, что ему отвчать. А Церера, снова опускаясь на подушки, продолжала:

— Не оставайтесь у насъ, капитанъ,— предупреждаю васъ… Я ничему не училась, — онъ не далъ мн ничему выучиться,— но не оставайтесь у насъ, если только вы имете возможность иначе существовать. Зачмъ хотите вы поступить въ нашъ домъ?

— Затмъ, что я думалъ, — не дале еще какъ часъ тому назадъ, — что могу быть хорошимъ наставникомъ для вашего сына.

И Эрихъ разсказалъ ей о возникшихъ въ немъ сомнніяхъ, и о томъ, какъ онъ не считаетъ себя достаточно готовымъ для роли руководителя. Впрочемъ, осмливался онъ думать, врядъ ли и кто другой боле для нея годенъ, а разв только легче посмотритъ на дло. Онъ открылъ передъ ней всю душу, жалуясь на то, какъ быстро разбиваются о дйствительность вс идеальныя воззрнія на жизнь и дятельность.

— Я ничему не учена и васъ не понимаю, возразила снова Церера. Но вы такъ прекрасно говорите…. у васъ такія хорошія слова…. я вкъ бы васъ слушала…. нужды нтъ, что не понимаю…. Вы ему не скажете, что я васъ къ себ звала, не правда-ли?

— Кому ему?— хотлъ спросить Эрихъ, но Церера, опять быстро привставъ, сказала:

— Онъ иногда бываетъ ужасенъ…. онъ опасный человкъ…. Никто этого не знаетъ и не подозрваетъ. Да, онъ опасный человкъ!… А вы меня полюбили?

Эрихъ задрожалъ. Что все это означаетъ?

— Ахъ, я сама не знаю, что говорю, продолжала Церера.— Онъ совершенно правъ: я полуумная…. Зачмъ я васъ сюда позвала?… Ахъ, да, помню! Разскажите мн что-нибудь о вашей матушк. Дйствительно ли она такъ умна и знатна, какъ говорятъ? Я тоже когда-то была знатной дамой, — право была!

Эриха бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Возможно ли, чтобъ это странное, полусонное существо дйствительно было не въ полномъ разсудк, и только посредствомъ неутомимой бдительности до нкоторой степени обуздывалось въ присутствіи людей постороннихъ.

Еще утромъ собирался онъ писать матери, что попалъ въ какую-то сказочную страну, — и вотъ страна эта является ему все боле и боле населенною чудесами.

Съ безпристрастіемъ, какое только доступно сыну, Эрихъ изобразилъ свою мать, ея нравы и привычки, говоря, что она счастлива, потому что постоянно заботится о счастіи другихъ. Затмъ онъ описалъ смерть отца, брата и разсказалъ о величіи души, съ какимъ она перенесла вс эти испытанія.

Церера зарыдала и вдругъ воскликнула:

— Благодарю васъ, благодарю!

Она протянула ему свою блую, тонкую руку и не переставала повторять:

— Благодарю васъ!… Со всми своими деньгами онъ не могъ дать мн слезъ: я думала, что уже совсмъ разучилась плакать!… О, какъ меня это облегчаетъ!… Останьтесь съ нами… останьтесь при Роланд!… Онъ не можетъ плакать… не говорите ему ничего… Какъ желала бы я тоже имть мать!… Останьтесь у насъ!… Я всегда буду это помнить… благодарю васъ!… А теперь, идите, идите прочь, пока онъ еще не вернулся!… Идите!… Доброй ночи!…

Эрихъ возвратился въ свою комнату. Все это казалось ему сномъ. Таинственность, окружавшая въ его глазахъ домъ Зонненкампа, когда онъ смотрлъ на него отъ Вольфсгартена, все боле и боле сгущалась. Здсь происходили самыя странныя вещи.

Роландъ явился съ прогулки бодрый и свжій. Короткая разлука заставила его и Эриха свидться съ новымъ удовольствіемъ.

Роландъ присталъ въ Эриху, чтобъ тотъ ему разсказалъ что-нибудь о гугенотахъ: безъ сомннія, о нихъ шла рчь во время прогулки. Эрихъ отказался, говоря, что ему еще рано звать всю жестокость, съ какой люди преслдуютъ другъ друга изъ-за религіозныхъ вопросовъ.

Роландъ сообщилъ Эриху, что Пранкенъ на слдующій день отправляется въ монастырь къ его сестр Манн.

Эрихъ колебался: запретить мальчику передавать ему все слышанное, значитъ испугать его доврчивость и положить границы его искренности, а между тмъ онъ чувствовалъ, что ему не приходится выслушивать вещи, которыя, можетъ быть, желаютъ отъ него скрыть. Наконецъ, онъ ршился, въ случа своего дальнйшаго пребыванія въ дом, попросить Зонненкампа не говорить въ присутствіи Роланда о такихъ предметахъ, которые не должны быть извстны его наставнику.

Эриха пригласили кушать чай. Церера боле не выходила изъ своей комнаты.

Эрихомъ овладло безпокойство. Слдуетъ ему, или нтъ разсказать Зонненкампу о своемъ свиданіи съ его женой? Въ такомъ случа, ему надо передать и свой разговоръ съ ней. Правда, въ немъ не много заключалось: глухой намекъ, отдльныя слова, между которыми даже почти не существовало никакой связи.

Роландъ, съ своей стороны, все смотрлъ на Эриха съ какой-то мольбой въ глазахъ. Мальчикъ чувствовалъ, что въ его новомъ друг происходитъ что-то грустное, и желалъ всячески разсять его. Между чмъ, къ любви Эриха къ нему присоединилось еще состраданіе. Здсь явно существовали тяжелыя семейныя отношенія, отъ которыхъ мальчикъ неизбжно долженъ былъ пострадать. Счастье еще, что онъ не усплъ утратить юношеской бодрости духа.

Эриху безпрестанно приходило на память то, чему онъ былъ свидтелемъ въ смирительномъ дом. Самые закоренлые преступники съ торжествующимъ видомъ утверждали, что величайшимъ для нихъ удовольствіемъ было скрывать свои преступленія. Мене закоренлые, напротивъ, признавались, что рады были скорй подвергнуться наказанію, такъ какъ страхъ быть открытымъ и усилія скрыть свой проступокъ хуже всякаго наказанія.

Теперь на душ Эриха тоже лежала тайна. Что, если слуга выдастъ его, и онъ явится въ глазахъ другихъ недостойнымъ доврія?

Когда Эрихъ ложился спать, къ нему опять зашелъ Роландъ освдомиться, не иметъ ли онъ что-нибудь ему сказать?

Эрихъ отвчалъ отрицательно, и мальчикъ печально пожелалъ ему доброй ночи.

ГЛАВА X.
СВТЛЫЙ ДЕНЬ И МРАЧНЫЕ ВОПРОСЫ.

Утренняя роса блистала на трав, цвтахъ и кустарникахъ, птицы весело пли, когда Эрихъ вышелъ въ паркъ. Всюду господствовалъ духъ порядка и заботливости.

На берегу Эрихъ услышалъ разговоръ двухъ женщинъ, которыя выгружали лодку съ черноземомъ.

— Славу Богу, говорила одна изъ нихъ, что у насъ поселился такой человкъ. Теперь во всей окрестности не найдешь нуждающагося, если только кто можетъ работать.

— Да, отвчала другая: — а злые-то люди чего-чего о немъ не говорятъ!

— А что?

— Да вонъ, толкуютъ, будто онъ былъ портнымъ.

Эрихъ съ трудомъ удержался отъ смха. Тутъ подошла третья женщина и сказала гнусливымъ голосомъ:

— Портнымъ! нтъ, не портнымъ былъ онъ, а морскимъ разбойникомъ, и укралъ у султана въ Африк золотой корабль.

— Пусть такъ, возразила первая, у людодовъ еще много золота осталось, да къ тому же они язычники, а господинъ Зонненкампъ со своими деньгами только добро длаетъ.

Эрихъ слушалъ ихъ съ улыбкой, но въ тоже время ему было грустно отъ мысли, что богатство всегда вызываетъ злые толки.

Онъ пошелъ дальше. Остановясь на небольшомъ возвышеніи, Эрихъ съ удовольствіемъ замтилъ, какая гармонія существовала между главнымъ корпусомъ зданія, флигелями, паркомъ и садомъ. Близъ самаго дома, выстроеннаго во вкус renaiseance, росли деревья съ темною зеленью, липы и вязы, на фон которыхъ особенно отчетливо выдавалось все зданіе. Со всхъ сторонъ шли тнистыя аллеи и примыкали къ дому, который самъ казался здсь какимъ-то чудомъ, вызваннымъ изъ среды окружающей его природы. Каменныя галлереи съ колоннами, зеленыя лужайки, деревья, пригорки,— все какъ нельзя боле соотвтствовало одно другому. Веранды казались корзинами съ вьющимися растеніями, а все вмст составляло мастерское произведеніе сельской архитектуры, поэтическое цлое, вполн согласное съ законами искусства. На всемъ лежалъ оттнокъ свжести и чистоты, какъ будто зданіе только-что вышло изъ рукъ работниковъ: все дышало дятельностью и довольствомъ, каждое дерево, каждый листокъ, каждый колышекъ въ забор свидтельствовали, что находятся во власти человка богатаго и заботливаго.

Эрихъ недолго оставался одинъ, къ нему присоединился камердинеръ Іозефъ и любезно вызвался, въ качеств земляка, познакомить его со всмъ, что касалось домашняго быта его господъ.

Эрихъ молчалъ, и Іозефъ снова повторилъ разсказъ о томъ, какъ въ университет его звали Генрихомъ XXXII на томъ основаніи, что будто бы вс маркры называются Генрихами. Затмъ онъ былъ кельнеромъ въ одной изъ бернскихъ гостинницъ, гд Зонненкампъ прожилъ почти два лта сряду, занимая весь первый этажъ или, какъ говорилъ Іозефъ, самыя лучшія комнаты въ мір. Тамъ онъ впервые увидлъ его, понравился ему и поступилъ къ нему въ услуженіе. Не безъ юмора разсказывалъ Іозефъ, что прислуга Зонненкампа, который очень много путешествовалъ, представляла образчики всхъ націй, подобно тому, какъ его птичій дворъ заключалъ въ себ всевозможныя породы птицъ, не исключая и павлина. Кучеръ у него былъ англичанинъ, первый конюхъ — полякъ, поваръ — французъ, первая каммеръ-юнгфера — богемская изгнанница, а фрейленъ Пэрини полуфранцуженка, полуитальянка изъ Ниццы. Самъ баринъ отличался строгостью: садовникамъ крпко на-крпко запрещалось курить въ парк, а конюхамъ свистать на конюшн, чтобъ не тревожить лошадей, привыкшихъ только къ свисту своего господина. Но во всемъ остальномъ Зонненкампъ любилъ, чтобъ слуги его, какъ можно мене, походили на слугъ и не имли въ себ ничего подобострастнаго. Онъ только недавно уступилъ желанію своей жены одть нкоторыхъ изъ лакеевъ въ ливрею. Слугамъ предписывалось мало говорить, потому что Зонненкампъ обращался къ нимъ только съ извстными вопросами, на которые у тхъ ужъ были заготовлены извстные отвты, а впрочемъ ихъ содержали очень хорошо.

Въ заключеніе, Іозефъ съ самодовольнымъ видомъ сказалъ, что уже распустилъ въ людскихъ молву о томъ, кто такіе родители Эриха. Это не лишнее, прибавилъ онъ, когда люди знаютъ кто вы, они всегда имютъ къ вамъ больше уваженія. Но настоящей главой хозяйства была мадамъ Пэрини: она въ сущности двица, но Церера всегда и везд называетъ ее мадамъ.

— Ловчій правъ, — продолжалъ Іозефъ — утверждая, что фрейленъ Пэрини обладаетъ силой семи кошекъ.

Эрихъ попытался-было остановить этотъ потокъ откровенности, но Іозефъ упросилъ его дозволить ему высказаться и быть къ нему снисходительнымъ, ради ихъ университетскаго родства. Онъ сообщилъ еще, между прочимъ, что Пранкенъ собирается жениться на его молодой барышн.

— А ужъ какая она красавица! Какая добрая и ласковая! И что за веселая была она прежде! Для лея не существовало ни слишкомъ бшеной лошади, ни слишкомъ сильной бури на Рейн. Она охотилась не хуже любого браконьера, но за то теперь сдлалась такая печальная… все груститъ…

Эрихъ обрадовался, когда болтливый слуга вдругъ схватился за часы и воскликнулъ:

— Черезъ минуту баринъ встанетъ: мн надо идти къ нему. Онъ точенъ, какъ часы, — прибавилъ Іозефъ уже на-ходу.

Какъ отрывистые звуки отдаленной мелодіи, слагались въ мысляхъ Эриха вс свднія, полученныя имъ о хозяйской дочери. Не та ли это самая двушка, которая съ крыльями третьяго дня явилась ему въ монастыр? Онъ, стоялъ неподвижно, устремивъ глаза на плетенъ, а передъ нимъ рисовалась картина цлой жизни. Тамъ, въ монастыр, далеко отъ свта и людей, воспитывается двочка. Ей вдругъ говорятъ: ты баронесса Пранкенъ! Она счастлива и съ восторгомъ готова слдовать за прекраснымъ молодымъ человкомъ, черезъ котораго получаетъ доступъ во всмъ удовольствіямъ свта. Весьма вроятно, она и не знаетъ, что за человкъ ея мужъ, — да и лучше, если она никогда этого не узнаетъ.

Эрихъ покачалъ головой, какое ему дло до маленькаго монастырскаго цвтка?

Вс прелести парка стушевались въ глазахъ Эриха. Опустивъ глаза въ землю, онъ быстрыми шагами безъ цли ходилъ по аллеямъ, пока, выйдя изъ чащи деревъ въ пруду, не наткнулся на Зонненкампа. Едва можно было узнать его въ коротенькой, срой, выложенной снурками куртк. Подойдя къ Эриху, онъ изъявилъ удовольствіе, что видитъ его уже гуляющимъ, и предложилъ показать ему вс свои владнія.

Прежде всего онъ обратилъ вниманіе молодого человка на огромный кустъ папоротника и съ улыбкой слушалъ, какъ Эрихъ воображалъ себ укрывающагося тамъ буйвола. При этомъ онъ самъ, сопровождая свои слова сильными тлодвиженіями, разсказалъ, лакъ ему не разъ случалось ловить буйволовъ съ помощью аркана.

Затмъ онъ повелъ Эриха на возвышеніе, усаженное великолпными кленами, и которое онъ сниметъ центромъ всего парка. Онъ очень гордился этими прекрасными, раскидистыми деревьями и замтилъ, что такое тнистое мстечко особенно пріятно имть для укрытія отъ лтняго зноя въ стран виноградниковъ, гд обыкновенно не бываетъ защиты отъ солнца.

— Видите-ли,— сказалъ онъ — я красоту своего парка перенесъ и на чужія владнія. Вонъ тамъ, на верху, есть группа деревьевъ, я ее купилъ, расчистилъ, провелъ къ ней дороги, устроилъ новые разсадники, и все это только для того, чтобъ получить хорошій видъ. Свой домъ я строилъ съ цлью доставить удовольствіе собственнымъ глазамъ, а не чужимъ. Эта хижина внизу выстроена по моему плану, что, конечно, не обошлось мн даромъ, а тамъ, дале, зеленая изгородь скрываетъ каменоломни. Вонъ, ту изящную колокольню въ сел, на вершин горы, выстроилъ тоже я. Меня за то не мало восхваляли и курили передо мной иміамъ, но, — вамъ это можно сказать, — мною руководило единственно желаніе устроить себ хорошій видъ. Я хочу дать новый характеръ всей стран, но это не легко, такъ какъ приходится ежеминутно бороться съ корыстолюбіемъ людей. Вонъ теперь внизу одинъ корзинщикъ строитъ себ домъ и вздумалъ покрыть его отвратительной красной черепичной кровлей, которая мн колетъ глаза всякій разъ, какъ я на нее взгляну. Я никакъ не могу сговориться съ этимъ молодцомъ: онъ требуетъ за свой домикъ слишкомъ высокую цну… но,— что станете длать? онъ ее получитъ, лишь бы согласился подчиниться моимъ предписаніямъ.

Зонненкампъ выражался съ энергіей, которая напомнила Эриху отзывъ о немъ Беллы, назвавшей его завоевателемъ. Въ такомъ человк всегда бываетъ доля деспотизма, побуждающая его устроивать свтъ по собственному произволу и управлять вмъ согласно съ своими личными вкусами. Села, церкви, горы, лса существовали для него только, какъ части ландшафта, въ отношеніи которыхъ онъ ставилъ себя одного зрителемъ, а онъ любуется ими съ той или другой точки зрнія,

Зонненкампъ повелъ своего гостя дале по парку, везд объясняя его расположеніе. Онъ, въ одномъ мст, пользовался тмъ, что давала ему природа и только украшалъ и возвышалъ ее, а въ другомъ — самъ, посредствомъ насыпей и прорытій, сообщалъ мстности боле оживленный характеръ. Онъ указывалъ на искусное сочетаніе свта и тней. Кое-гд возвышалась группа, цлая рощица, изъ деревъ одной и той же породы, которые не рзко, не вдругъ исчезали, а постепенно мельчали и потомъ уже не замтно пропадали, какъ-то бываетъ въ природ. Зонненкампъ любезно улыбался, слушая Эрика, когда тотъ говорилъ, что чмъ мене въ устройств парка даютъ чувствовать свое присутствіе руки и умъ человческій, чмъ съ большей простотой и естественностью онъ расположенъ, тмъ выше и чище является тамъ искусство.

Маленькій ручеекъ бжалъ съ горы и впадалъ въ рку. Онъ то исчезалъ, то снова, какъ бы невзначай пробивался сквозь землю и, казалось, говорилъ своимъ журчаніемъ: — я здсь.

Въ расположеніи мстъ для отдыха, виднлась особенная заботливость. Подъ одной плакучей ивой, густая зелень которой составляла непроницаемый сводъ, стоялъ стулъ для одной особы, какъ бы предупреждая, что здсь разсчитано на одного. Но стулъ былъ опрокинутъ и прислоненъ къ дереву.

— Это любимый уголокъ моей дочери, — сказалъ Зонненкампъ.

— И вы опрокинули стулъ, чтобъ въ ея отсутствіе никто на немъ не сидлъ?

— Нтъ,— отвчалъ Зонненкампъ,— это случайность, но вы правы, и впередъ пусть будетъ по вашему.

Оба пошли дале, но Эрихъ едва замчалъ удобныя скамейки, встрчавшіяся здсь въ большомъ количеств, и разсянно слушалъ Зонненкампа. А тотъ объяснялъ ему, что не всегда ставитъ скамьи на открытой мстности, а иногда прячетъ ихъ въ лсной чащ, предоставляя, такимъ образомъ, желающимъ — наслаждаться уединеніемъ.

Подъ великолпнымъ вязомъ стоялъ столъ съ двумя скамьями — одна противъ другой. Зонненкампъ сказалъ, что мсто это называется ‘школой’, отъ того, что Роландъ часто беретъ здсь уроки. Эрихъ замтилъ, что онъ никогда не занимается преподаваніемъ на воздух. Можно, совершенно естественно, кое-чему научитьси гуляя, но настоящее, серьезное ученіе, требующее строгой сосредоточенности ума, непремнно должно происходить въ замкнутомъ пространств, гд бы не терялся голосъ.

Зонненкампу представился тутъ удобный случай объявить Эриху свое ршеніе на счетъ главнаго вопроса, но онъ ничего не сказалъ. Подобно тому, какъ художникъ радуется проницательности воспріимчиваго зрителя, указывающаго ему на достоинства, сокрытыя въ его произведеніи, но существованіе которыхъ онъ самъ едва допускалъ,— такъ точно Зонненкампъ наслаждался яснымъ пониманіемъ, съ какомъ Эрихъ оцнивалъ его разнообразныя творенія и искусную сопостановку деревъ и кустарниковъ.

Долго стояли они передъ одной группой изъ кедровъ и сосенъ, легкій, утренній втерокъ игралъ въ втвяхъ бальзамной сосны, серебристая зелень которой струилась въ воздух, точно блестящая зыбь на спокойной поверхности моря.

Вблизи лежалъ небольшой прудъ съ фонтанами, а нсколько дале, на пригорк виднлась бесдка изъ розовыхъ кустовъ. Зонненкампъ разсказалъ, какъ она была выстроена вслдствіе сна видннаго его женой, Церерой.

— Это было еще въ то время,— прибавилъ онъ, останавливаясь, — когда я, посл нашего переселенія сюда, чувствовалъ себя совершенно счастливымъ, и все вокругъ меня сохраняло спокойное, трезвое настроеніе.

Эрихъ опять подумалъ про себя: не разсказать ли ему Зонненкампу о странномъ вчерашнемъ приключеніи. Зонненкампъ продолжалъ стоять неподвижно и произнесъ, какъ-то особенно переводя духъ, точно медленно и осторожно раздувая огонь:

— У моей жены часто бываютъ странныя фантазіи, но если ей не противорчить, она скоро забываетъ ихъ.

Вдругъ онъ какъ будто спохватился, что сказалъ лишнее и заговорилъ съ необыкновенной поспшностью:

— Теперь пойдемте, я вамъ покажу все, что составляетъ мою гордость. Но прежде — еще одинъ вопросъ. Вы — философъ, скажите же, не ужасно ли, что мы должны со всмъ этимъ разстаться, что намъ предстоитъ умереть, и мы это знаемъ? Все здсь по прежнему будетъ зеленть и цвсти, а тотъ, кто это насадилъ и завоевалъ для этого средства, исчезнетъ, перестанетъ существовать?

— Не думалъ я, чтобъ васъ занимали подобныя мысли!

— Вы правы, давая мн такого рода отвтъ. Не слдуетъ длать вопросовъ, на которые никто не можетъ отвчать, съ горечью произнесъ Зонненкампъ.

— Но еще одно слово: я хочу, чтобъ Роландъ получилъ врное понятіе о томъ, что мною здсь сдлано. Онъ долженъ продолжать мое дло. Такого рода садъ не то, что произведеніе скульптуры или живописи, для выполненія котораго достаточно одного художника. Онъ ростетъ и требуетъ постояннаго ухода. Для чего, по крайней мр, не дана намъ увренность, что все нами созданное и завоеванное достанется въ наслдство вашему потомству, а не перейдетъ въ руки людей постороннихъ, которые, пожалуй, все это разорятъ?

— Если вы того мннія, что я не съумлъ бы отвчать на вашъ первый вопросъ, то я долженъ сознаться, что второго вовсе не понимаю.

— Хорошо, хорошо, мы посл еще объ этомъ поговоримъ… а не то такъ и совсмъ оставимъ этотъ разговоръ, перебилъ его Зонненкампъ:— а теперь пойдемте, я вамъ покажу все то, что составляетъ мою гордость.

ГЛАВА XI.
ПРЕДМЕТЪ ГОРДОСТИ ЗОННЕНКАМПА.

Изъ тнистаго, густо насаженнаго парка, окаймленнаго толстыми и высокими пихтами, внезапно открывался входъ въ настоящій лабиринтъ плодовыхъ деревъ, которые занимали пространство нсколькихъ десятинъ и представляли въ полномъ смысл слова волшебный видъ. Гряды были усажены грушами и яблонями, такими низенькими, что он походили на тисовые кустарники. Стволъ едва достигалъ двухъ футовъ вышины, но отъ него шли по ту и другую сторону тщательно подвязанныя втви въ тридцать футовъ, длинныя и буквально осыпанныя цвтомъ. Все это было въ высшей степени регулярно расположено и свидтельствовало о несокрушимости человческой воли, перехитрившей даже самую природу.

Деревья всевозможныхъ геометрическихъ формъ стояли, гд кругами, гд длинными рядами. Тамъ было, между прочимъ, одно дерево съ остроконечной верхушкой, украшенное всего четырьмя втками съ равными между ними промежутками, и изъ которыхъ каждая смотрла въ одну изъ четырехъ странъ свта. У стны стояли деревья, точь-въ-точь напоминавшія канделябру о двухъ ручкахъ, у другихъ стволъ и втви какъ бы составляли косой уголъ.

Эрихъ внимательно слушалъ, какъ Зонненкампъ ему толковалъ о необходимости подстригать деревья, для того, чтобы соки не разливались по стволу и втвямъ, а вс уходили въ плоды.

— Вамъ какъ будто жаль этихъ подстриженныхъ втвей? спросилъ Зонненкампъ.

— Не то, чтобы жаль, но натуральная и знакомая намъ форма плодовыхъ деревьевъ…

— Да, да, перебилъ его Зонненкампъ. До какой, право, степени люди подвержены предразсудкамъ! Вдь никто не находитъ жестокимъ и неестественнымъ, что виноградную лозу каждое лто трижды подстригаютъ? Никто не ожидаетъ отъ нея красоты, а вс требуютъ вкуснаго, сочнаго плода. Тоже самое и съ другими плодовыми деревьями. Съ прививкой деревъ ясно обозначился путь, по которому слдуетъ идти, и я только хочу быть послдовательнымъ! Садовое дерево иметъ одно назначеніе, фруктовое — другое. Эти яблони должны имть только такое количество втвей, какое необходимо для произведенія наиболе крупныхъ плодовъ. Отъ фруктоваго дерева я ничего и не требую, кром плодовъ.

— Но природа…

— Природа!…. Природа!…. быстро заговорилъ Зонненкампъ. Девять десятыхъ изъ того, что мы называемъ природой, суть не что иное, какъ дрессировка, изобртеніе нашей фантазіи. Природа и народъ — вотъ два идеала, которыхъ вы, философы, себ создали. А по моему нтъ ни природы, ни народа, а если они и существуютъ, то въ самыхъ ничтожныхъ размрахъ!

Эрихъ былъ пораженъ энергіей, съ какой все это говорилось. Но изумленіе его еще усилилось, когда Зонненкампъ продолжалъ:

— Настоящимъ воспитателемъ человчества назвалъ бы я того, кто съумлъ бы воспитывать людей такъ, какъ я воспитываю эти деревья: для ближайшей цли, отвергая все излишнее и постороннее. То, что называютъ природой — миъ. Природа не существуетъ, или, по крайней мр, ея очень мало на свт. А у насъ, у людей — все дло привычки, воспитанія, обычая. Да, природы нтъ!

— Все это для меня въ высшей степени ново, замтилъ наконецъ Эрихъ,— люди традиціи называютъ насъ, людей науки, богоотступниками, но человка, отрицающаго природу, я до сихъ поръ еще не встрчалъ, да и никогда не слышалъ, чтобъ такой существовалъ. Вы, безъ сомннія, шутите.

— Конечно, я шучу! съ горечью возразилъ Зонненкампъ. Эрихъ былъ совершенно сбитъ съ толку, онъ нершительно сказалъ:

— О тхъ, которые законы нашей жизни выводятъ изъ откровенія, пожалуй, и можно бы сказать, что они отрицаютъ природу, да и то не отрицаютъ, а только объявляютъ ее недйствительной…

— Я не ученый, а еще мене того богословъ, быстро перебилъ его Зонненкампъ. Всмъ управляетъ судьба. Въ лсу появляются гусеницы, рядомъ стоятъ два дуба: одинъ изъ нихъ весь изъденъ, другой совершенно цлъ — почему? мы не знаемъ. Везд судьба. Вы видите эти деревья? Я изучилъ ихъ экономію, то, что называютъ природой. Оказывается, что тысячу растительныхъ жизней въ зародыш должны погибнуть, чтобъ дать вполн развернуться одной. Тоже самое и въ человческой жизни.

— Поимаю, сказалъ Эрихъ — все живущее, по отношенію своему къ погибающему, составляетъ аристократію. Цвтъ, превращающійся въ плодъ — богачъ, тотъ, изъ котораго ничего не выходитъ, бднякъ. Такъ ли я васъ понимаю?

— Отчасти, отвчалъ Зонненкампъ нсколько утомленнымъ голосомъ. Я хотлъ только вамъ сказать, что боле не врю въ возможность найти человка, который могъ бы воспитать моего сына такъ, какъ я того желаю, и потому я пересталъ искать.

Оба долгое время молча ходили по саду. Вокругъ все цвло и жужжали пчелы. Эрихъ подумалъ — это пчелы Клауса.

Страненъ міръ! въ немъ совершаются такія удивительныя вещи!

Солнце сіяетъ, цвты благоухаютъ, а на душ у Эриха мрачно и боязливо. Глаза его встртили доску, прибитую къ стн и онъ прочелъ:

‘Предостереженіе: въ этомъ саду разставлены западни’.

Онъ взглянулъ на Зонненкампа. Тотъ улыбнулся и сказалъ:

— Вашъ взглядъ спрашиваетъ, правду ли гласитъ эта надпись. Такъ: люди считаютъ невозможнымъ, чтобъ на это могло хватить духу. Однако совтую вамъ держаться поближе ко мн.

Зонненкампъ, казалось, наслаждался смущеніемъ Эриха. Но онъ говорилъ неправду: въ саду не было ни одной западни.

На стн виднлися геометрическія фигуры въ вид звздъ, круговъ и квадратовъ. Зонненкампъ положилъ руки на плечо Эриха, пока тотъ ему говорилъ, что цифра и геометрическая форма составляютъ исключительно принадлежность человка. Геометрическая форма есть базисъ всякаго явленія, которое никогда не представляется голой линіей, но всегда существуетъ въ связи съ человкомъ. Это входитъ въ составъ таинственнаго ученія Пиагора.

— Я уже давно догадывался, замтилъ Зонненкампъ, смясь: что я послдователь Пиагора. Благодарю васъ за то, что вы меня удостоили этого названія. И такъ, мы новйшее искусство садоводства окрестимъ Пиагоровымъ.

Тонъ его былъ шутливый, но въ тоже время въ немъ слышалось и удовольствіе.

Между тмъ они черезъ колоннаду въ Помпеевскомъ стил, которая глубоко вдавалась во вторую террасу фруктоваго сада, пришли въ такъ-называемую ‘Ниццу’.

— Теперь я вамъ покажу мой домъ, сказалъ Зонненкампъ, толкнулъ маленькую дверь, ведущую въ подземный ходъ, и повелъ своего гостя въ жилой домъ.

ГЛАВА XII.
ВНУТРЕННОСТЬ ДОМА И СЕРДЦА.

Внезапное появленіе Зонненкампа и Эриха въ подземномъ царств испугало слугъ и служанокъ. Зонненкампъ, не обращая на нихъ вниманія, сказалъ Эриху по-англійски:

— Дв вещи, на которыя человкъ, подобно мн удалившійся отъ длъ, всего больше обращаетъ вниманія — это кухня и конюшня.

Онъ привелъ его въ кухню. Тамъ были цлыя дюжины различныхъ очаговъ, и каждое кушанье, мясо или зелень, имло свою отдльную сковороду или кострюлю, которыя ставились или прямо въ большой огонь или въ боковыя печурки. Физіологія приготовленія соусовъ и сироповъ была здсь возведена на высшую степень повареннаго искусства. Эрихъ не могъ на это достаточно налюбоваться.

Тамъ же въ подземномъ пространств Зонненкампъ сообщилъ своему гостю, что каждая печка въ дом иметъ свою отдльную трубу. Онъ считалъ это весьма важнымъ потому, что такимъ образомъ сдлалъ себя независимымъ отъ различнаго направленія втра. Архитекторъ сначала сильно противился этому, и кром того, это стоило большого труда и искусства, по за то доставило совершенію новыя удобства.

По всему дому проходили электрическія проволоки для звонковъ. Лстницы были устланы дорогими коврами и уставлены канделябрами, въ спальняхъ стояли везд широкія кровати. Все устройство отличалось роскошью и вкусомъ, позолота, мраморъ и шелкъ являлись въ искусномъ сочетаніи, ничто не бросалось въ глаза, но все было изящно и имло жилой видъ. Мебель не стояла такъ, какъ будто не зная гд ей пріютиться, но везд вполн соотвтствовала остальному убранству комнатъ, казалась прочной и повидимому только ожидала людей, которые дйствительно тамъ жили, а не являлись на минуту, чтобъ посмотрть и уйдти.

Тяжелыя, шелковыя занавсы были одного цвта съ коврами: большіе часы въ залахъ шли врно, а изящныя бездлушки на каминахъ и горкахъ стояли въ порядк. При дальнйшемъ осмотр, однако, оказывалось, что убранство дома не выражало собой характера владтеля, но было просто дломъ искуснаго обойщика. Особенно чувствовалось здсь отсутствіе всего наслдственнаго, что говорило бы о прошломъ. Эрихомъ овладло впечатлніе, что здсь, въ собственномъ дом, живутъ какъ въ наемномъ, и ему все казалось, что за нимъ слдомъ идетъ Роландъ, въ душу котораго ему надлежитъ вглядываться, а мальчикъ между тмъ уже знаетъ, что все это рано или поздно онъ назоветъ своимъ.

Зонненкампу казалось смшнымъ, когда люди отдлывали свои дома на средневковой ладъ и такимъ образомъ строили ихъ боле на показъ, нежели для собственнаго удобства. Когда Эрихъ замтилъ ему, что Гте былъ такого же мннія, онъ сказалъ:

— Мн это очень пріятно. Я полагаю, Гете хорошо понималъ жизнь. Зонненкампъ произнесъ эти слова снисходительнымъ тономъ, который самъ собой давалъ уразумть, что всякій, заслужившій одобреніе господина Зонненкампа, долженъ считать себя счастливымъ.

Въ сверной части дома находилась огромная зала, посреди которой стоялъ великолпный малахитовый столъ, со стульями вокругъ него. Четыре окна въ человческій ростъ освщали ее, а между ними, въ половину ихъ вышины, были вдланы въ стну мраморныя фигуры, работы Ритчеля, изображающія четыре времени года. Потолокъ былъ украшенъ превосходной лпной работой. Спускавшаяся съ него серебрявная лампа, казалось, сама собой держалась на воздух. Она состома изъ летящаго Амура, который держалъ въ рук факелъ, гд, пояснилъ Зонненкампъ, и зажигался газъ.

— Это единственная комната, прибавилъ онъ улыбаясь: — гд у меня есть произведенія искусства Я не хочу лгать ни себ, ни другимъ. У меня нтъ вкуса къ скульптур. Вы, въ качеств сына профессора эстетики, назовете это варварствомъ?

— Нисколько. Это только честно, и вы, сколько мн кажется, имете на то право!

— Честность есть обязанность, а не право.

— Извините: я дурно выразился. Я хотлъ только сказать, что искусства ревнивы. Кто иметъ такую опредленную способность къ искусству садоводства, тотъ долженъ довольствоваться ею и можетъ легко обойдтись безъ другихъ искуствъ.

Зонненкампъ усмхнулся: молодой человкъ всегда умлъ выдти изъ затруднительнаго положенія.

Дале, Зонненкампъ ввелъ своего гостя въ концертную залу. Здсь не было ни золота, ни бархата. Лпная работа на потолк и зеленые обои на стнахъ составляли главное украшеніе комнаты. Въ нишахъ, между двумя маленькими каминами, стояли, съ выпуклыми спинками, кресла и диваны, обитые шелковой матеріей коричневаго цвта.

Зонненкампъ съ улыбкой выслушалъ замчаніе Эриха, который выразилъ свое одобреніе простот, съ какой была убрана концертная зала. Отсутствіе въ ней излишнихъ украшеній, не развлекая глазъ, позволяло внимательне слушать.

Удовольствіе Зонненкампа ежеминутно возрастало.

— Кто изъ вашего семейства занимается музыкой? спросилъ Эрихъ.

— Эта зала приготовлена для моей дочери.

— Чудесно! воскликнулъ Эрихъ. Тамъ, въ саду, ее ожидаетъ опрокинутый стулъ, а здсь — концертная зала.

Зонненкампъ, привычнымъ ему движеніемъ, взялъ нижнюю губу между указательнымъ и большимъ пальцемъ, какъ бы что-то припоминая или раздумывая.

— Кстати зашла рчь о моей дочери, я вамъ покажу ея жилище, сказалъ онъ внезапно, и отворилъ боковую дверь.

Они вошли въ маленькую комнатку, съ опущенными сторами. Зонненкампъ живо ихъ поднялъ, и изъ оконъ открылся видъ на галлерею изъ виноградныхъ лозъ и ни гористые берега Рейна. Комната была безъ всякихъ украшеній, по очень мила. На стн вислъ рядъ фотографическихъ изображеній, голубой лентой прикрпленныхъ къ внку, посреди котораго помщался большой портретъ папы. Блыя запавски у кровати были откинуты, и изъ-за нихъ выглядывало изящной работы распятіе изъ слоновой кости. Нсколько ниже висла раскрашенная литографія, родъ диплома Германны, называемой Манной Зонненкампъ, удостоврявшій, что она принята въ ‘союзъ непорочнаго двства’.

Письменный столикъ, маленькая полочка для книгъ, изящные стулья, — все говорило, что здсь жилище молодой двушки, которая живетъ религіозной, самой въ себ замкнутой жизнью. Въ комнат какъ-будто вялъ духъ молитвы. Вступая въ нее, всякій невольно оглядывался, ожидая, что вотъ войдетъ сама ея обитательница, взглянетъ своимъ невиннымъ дтскимъ взглядомъ и за тмъ быстро опуститъ глаза при вид людей, которые осмлились. проникнуть въ ея святилище.

Взоръ Эриха остановился на прекрасномъ камин изъ зеленоватаго мрамора, полукруглая доска котораго была обита плющемъ. Въ углубленіи стояли цвты и растенія. Горшки отъ нихъ были такъ искусно скрыты, что зелень и цвты, казалось, росли тамъ какимъ-то чудомъ.

— Вамъ это нравится? спросилъ Зонненкампъ. Дочь моя всегда лтомъ украшаетъ каминъ цвтами, и фрейленъ Пэрини, въ память ея, постоянно икъ тамъ поддерживаетъ.

Эрихъ продолжалъ смотрть неподвижно: онъ надялся угадать характеръ молодой двушки. Вдругъ Зонненкампъ положилъ ему на плечо свою тяжелую руку и сказалъ:

— Отвчайте мн честно: вы сюда пріхали не ради моего сына, а ради моей дочери.

— Я васъ не понимаю…. началъ Эрихъ.

— Вы были въ монастыр? Вы видли мою дочь?

— Да. Но я тогда не имлъ ни малйшаго понятія ни о васъ, ни о вашей дочери, ни о вашемъ сын.

— Я вамъ врю. Но не воображаете ли вы себ, что вамъ, оставаясь въ моемъ дом, удастся пріобрсти любовь моей дочери?

— Благодарю васъ за вашу откровенность, возразилъ Эрихъ. Мой отвтъ будетъ не мене искрененъ. Я счелъ бы себя несчастнымъ, еслибъ полюбилъ вашу дочь.

— Почему?

— Потому, что я считаю несчастіемъ любить такую богатую двушку, не говоря уже о ея католическихъ убжденіяхъ. Никогда двушка, обладающая такимъ богатствомъ, не будетъ моей женой, хотя бы мн пришлось разбить сердце. Прошу васъ…. co-временемъ въ васъ, пожалуй, опять могутъ возникнуть подобнаго рода подозрнія…. и потому я васъ прямо прошу: не давайте мн мста при вашемъ сыв. Пусть я все это время былъ вашимъ гостемъ, и мн останется только благодарить васъ за ваше дружелюбіе.

— Молодой человкъ, вы не удете!… Я вамъ врю и вполн на васъ полагаюсь. Благодарю васъ: вы мн доказали что на свт есть еще люди, которымъ можно врить и которыхъ можно уважать. Останьтесь! Дайте мн руку….. Останьтесь! Мы все поршимъ спокойно. Къ тому же, дочь моя…. и пусть это вамъ служитъ ручательствомъ моего доврія…. дочь моя уже почти помолвлена за барона фонъ-Пранкена…. Ну, теперь пойдемте въ мой кабинетъ.

Тамъ все было направлено къ тому, чтобъ достигнуть какъ можно боле удобствъ. Для каждаго настроенія духа, для каждаго времени года были свои отдльные стулья и диваны, а передъ ними столы. Казалось, что эта одна комната заключала въ себ нсколько другихъ. въ ней въ большомъ пространств, чувствовалось совершенно уютно. Окна выходили на югъ, и изъ нихъ, на первомъ план, виднлись буки и клены, скрывавшіе нсколько обнаженный видъ холмовъ съ виноградниками. Дале шли лсистыя вершины горъ, и посреди нихъ, прямо противъ выхода на балконъ, возвышались развалины крпости, возведенныя, какъ вскор узналъ Эрихъ, по распоряженію самого Зонненкампа и подъ непосредственнымъ надзоромъ маіора.

Здсь висла всего одна только, но очень хорошая картина. То былъ портретъ Роланда въ настоящую величину. Мальчикъ сидитъ на обломк опрокинутой колонны, онъ смотритъ вдаль, а рука его покоится на голов красиваго водолаза. Пока Эрихъ осматривался, Зонненкампъ растворилъ дв двери въ стн и ввелъ его въ комнату, которую называлъ своей библіотекой. Но тамъ не было ни одной книги, а всюду стояли ящички, глиняные и стеклянные сосуды, точно въ хорошо-снабженной аптек. Зонненкампъ объяснилъ, что здсь у него хранятся смена всевозможныхъ растеній въ мір. Изъ этой комнаты вела прямо въ садъ лстница, поросшая китайскимъ глициномъ, на которомъ гроздами висли голубые цвтки, похожіе на бабочекъ. Затмъ Зонненкампъ и Эрихъ вернулись въ кабинетъ. Зонненкампъ, заговорилъ о томъ, какъ его всегдашнимъ желаніемъ было, чтобъ Роландъ вступилъ въ тотъ обширный кругъ дятельности, изъ котораго онъ самъ только-что вышелъ. Рчь зашла, такимъ образомъ, о торговл, и Эрихъ былъ пораженъ широтой взгляда Зонненкампа на этотъ предметъ. Онъ не допускалъ возможности отдльнаго существованія той или другой дятельности, той или другой производительности. Каждая часть свта, по его мннію, существовала только съ помощью другой и въ связи съ ней, весь міръ являлся въ его глазахъ однимъ обширнымъ рынкомъ. Производства желза, табаку, шерсти и хлба, онъ одновременно разсматривалъ въ Швеціи, Шотландіи, Остъ-Индіи и Гаванн, и везд противопоставлялъ ихъ одно другому.

Зонненкампъ, казалось, хотлъ теперь отплатить Эриху за все, что онъ преаде отъ него слышалъ. Эриха все боле и боле изумляли въ немъ быстрота соображенія, энергія, точность выраженій и какая-то спокойная самоувренность. Каждое свое мнніе и воззрніе онъ излагалъ съ необыкновенной полнотой. Онъ смотрлъ на свтъ съ зоркостью англичанъ и американцевъ, которые мене всхъ прочихъ народовъ употребляютъ очки. Онъ схватывалъ сущность дла, не затрудняясь подробностями и не стсняясь излишними мудрствованіями, а замчанія его отличались рдкой опредленностью, касались ли они того, что онъ видлъ въ чужихъ краяхъ, или того, что онъ перенесъ къ себ.

Зонненкампъ очень хорошо зналъ, какое впечатлніе онъ произвелъ на Эриха, и съ улыбкой кивнулъ головой, когда тотъ замтилъ, какъ много счастія въ томъ, чтобъ не только пріобртать, но и владть, и жить.

— Подумайте же хорошенько, сказалъ Зонненкампъ, о томъ, что намъ сдлать изъ-Роланда?… Вы настолько уже видли, прибавилъ онъ съ торжествующимъ взглядомъ, чтобъ убдиться, что, взявъ на себя воспитаніе моего сына, вы не измните ни меня, ни моего дома?

Это послднее замчаніе значительно разсяло впечатлніе, какое Зонненкампъ произвелъ было на Эриха. Оно доказывало, что хозяинъ все показывалъ и говорилъ съ умысломъ.

Явился слуга и передалъ порученіе барона Пранкена, который желалъ передъ отъздомъ проститься съ господиномъ Зонненкампомъ.

ГЛАВА XIII.
САТАНУ ДЛАЮТЪ РУЧНЫМЪ.

На двор стояла осдланная лошадь Пранкена, и самъ онъ ходилъ взадъ и впередъ, помахивая хлыстомъ. Съ любезной поспшностью и весело встртилъ онъ Зонненкампа, говоря, что желаетъ съ нимъ проститься. Зонненкампъ замтилъ, что вс дйствія Пранкена отличаются неожиданностью, собираясь въ дорогу, онъ объ этомъ всегда объявляетъ только въ самую минуту отъзда. А Пранкенъ на это съ лукавой скромностью возразилъ, что онъ надется въ этомъ отношеніи заслужить одобреніе своего друга, Зонненкампа, такъ какъ ничто не можетъ быть непріятне и ничто не длаетъ жизнь такой блдной и скучной, какъ мелочные о ней толки и пренія, — однимъ словомъ, какъ переливаніе изъ пустого въ порожнее. Его, Пранкена, дло убить зайца, а приготовить его къ столу онъ предоставляетъ ученому повару.

Слова эти Пранкенъ произнесъ съ своей обычной развязностью, подергивая себя за кончики блокурыхъ усовъ. Съ Эрихомъ онъ простился очень холодно и сказалъ, что надется, возвратясь изъ своего коротенькаго путешествія, еще застать его здсь.

— Вслуча же, если вы отсюда раньше удете, прибавилъ онъ, то прошу васъ передать мое почтеніе вашей матушк.

Прощаясь съ Зонненкампомъ, онъ снялъ одну перчатку, теперь же слова ее надлъ, и тогда уже подалъ руку Эриху. Онъ это сдлалъ открыто и, видимо, не безъ намренія. Но Эриху такая холодность почти пришлась по сердцу: она снимала съ него часть благодарности. Чмъ боле Пранкенъ станетъ его чуждаться, тмъ независиме и миролюбиве могутъ быть ихъ отношенія въ будущемъ.

Пранкенъ еще разъ подозвалъ къ себ Зонненкампа и сказалъ, что хотя онъ ему и рекомендовалъ молодого ученаго,— слова: ‘молодой ученый’ онъ произнесъ съ аристократической небрежностью, — однако проситъ его не слишкомъ скоро ршаться, чтобъ посл не упрекать себя.

— Послушайте, баронъ, возразилъ Зонненкампъ, я тутъ купецъ… и онъ остановился,— я знаю, что бываютъ отношенія…. что часто бываешь принужденъ…. и потому, объявляю вамъ, что я снимаю съ васъ всякую отвтственность. Что же касается до упрековъ самому себ…. то, повторяю, баронъ, я — покупатель (новая остановка), молодой человкъ продавецъ, а продавцу всегда приходится больше высказываться, чмъ покупщику, особенно еще, если его товаръ заключается въ немъ самомъ.

Пранкенъ улыбнулся и назвалъ это самой тонкой дипломатіей. Онъ подошелъ къ лошади, вскочилъ въ сдло и поскакалъ галопомъ. Зонненкампъ закричалъ ему еще вслдъ, чтобъ онъ посмотрлъ, принялась ли магнолія на монастырскомъ двор. Пранкенъ въ отвтъ снялъ шляпу, помахалъ ею въ воздух и быстро скрылся изъ виду.

— Какой славный, милый наздникъ! Всегда бодръ и веселъ! сказалъ Зонненкампъ вслдъ Пранкену и распространился о его веселомъ, беззаботномъ прав.

Эрихъ молчалъ. Онъ зналъ Пранкена, зналъ, что такое постоянно-оживленное обращеніе нравится, но находилъ, что въ основаніи его лежитъ ложь. Невозможно, безъ особенныхъ усилій, во вс часы дня находиться въ подобномъ настроеніи, которое какъ бы заставляетъ человка постоянно хвастаться своей энергіей и сознательно или безсознательно лгать.

Спокойно слушалъ Эрихъ дальнйшія разсужденія Зонненкампа, пока тотъ у него не спросилъ: не находитъ ли онъ, что только человкъ, съ дтства сознающій преимущества своего дворянскаго происхожденія, можетъ пріобрсти такой беззаботный взглядъ на жизнь? Тогда онъ отвчалъ, что, по его мннію, и другимъ сословіямъ не отказано ни въ одной изъ радостей жизни.

Зонненкампъ одобрительно кивнулъ головой. Между тмъ ему тоже подвели лошадь, онъ слъ на нее и ухалъ.

Эрихъ пошелъ отыскивать Роланда и нашелъ его у собакъ.

— Вообрази себ, сказалъ ему мальчикъ: одна поденщица мн сейчасъ разсказала, что ‘Сатана’ укусилъ бднаго садовника. По дломъ дураку! Зачмъ берется за то, чего не уметъ!

Эрихъ былъ непріятно пораженъ. Возможно ли, чтобы такое молодое сердце уже до такой степени зачерствло? Онъ началъ доказывать Роланду, какъ жестоко видть въ человк только игрушку, которую, поигравъ съ ней, оставляютъ безъ вниманія. Онъ говорилъ съ жаромъ. Роландъ съ досадой тряхнулъ головой.

— Отчего ты мн ничего не отвчаешь? спросилъ Эрихъ.

— Я не зналъ, что ты тоже умешь читать нравоученія.

Сначала красота мальчика и его отвага плнили Эриха и побудили его посвятить себя ему. Въ эту минуту ршимость его нсколько поколебалась, но вслдъ за тмъ возвратилась къ нему еще тверже. Ему захотлось во что бы то ни стало смягчить эту, черствую отъ природы, или зачерствлую отъ воспитанія, натуру.

Молча шелъ Роландъ возл Эриха, а потомъ вдругъ попросилъ его съ нимъ похать верхомъ. Они направились къ деревн. Но Роландъ ни за что не согласился навстить садовника, котораго Эрихъ засталъ больнымъ въ постел, бдняга кряхтлъ и стоналъ. Зайдя потомъ къ Клаусу, Эрихъ уже не нашелъ тамъ Роланда. Мальчикъ ушелъ съ ‘Сатаной’ въ лсъ на гору. Клаусъ встртилъ Эриха не слишкомъ-то почтительно. Онъ, правда, снялъ шапку, по тотчасъ же снова надлъ ее на бекрень и приблизился къ нему съ тмъ доврчивымъ видомъ, который такъ свойственъ жителямъ верхняго Рейна: точно они собираются чокнуться стаканами и хотятъ побрататься.

— Господинъ капитанъ, вы покончили? спросилъ онъ.

— Нтъ.

— Могу ли я вамъ сказать одно дло?

— Почему нтъ, если это хорошее дло.

— Все зависитъ отъ того, какъ взглянешь на него. Вонъ, живущій тамъ, внизу, онъ указалъ пальцемъ по направленію къ вилл — собирается скупить вс берега Рейна. Но видите ли, собака….

— Довольно! воскликнулъ Эрихъ и ршительнымъ тономъ объявилъ Клаусу, что тотъ не иметъ права съ нимъ такъ говорить, да еще злословить.

Эрихъ почувствовалъ, что обращеніе его съ Клаусомъ было до тхъ поръ слишкомъ просто и дружелюбно, иначе тотъ никогда не посмлъ бы съ нимъ такъ доврчиво изъясняться. Поэтому онъ счелъ нужнымъ выговорить ему даже строже, чмъ самъ того желалъ.

Клаусъ съ особенной энергіей затянулся изъ своей наполеоновской трубки, а потомъ сказалъ:

— Да, да, я вижу, вы тамъ сами съумете справиться, а я для васъ недостаточно уменъ. Вы не хотите бить мн благодарнымъ, но я не требую никакого вознагражденія.

И онъ тихонько пробормоталъ, что вс приближающіеся къ богатымъ непремнно портятся. Эриху пришлось снова поворотить въ другую сторону, такъ какъ Клаусъ одинъ могъ оспаривать у него вліяніе надъ Роландомъ. Смягченный опять новымъ дружелюбнымъ обращеніемъ Эриха, Клаусъ однако оставался молчаливъ.

Когда Роландъ вернулся, Эрихъ ему ни слова не сказалъ ни о его прогулк въ лсъ, ни о своемъ посщеніи больного садовника. Онъ хотлъ, чтобъ Роландъ самъ у него о немъ освдомился, но мальчикъ ничего не спрашивалъ, и оба молча пришли домой.

Эрихъ немедленно отправился къ Зонненкампу и сказалъ, что отношенія его къ Роланду должны наконецъ быть приведены въ извстность.

— Значитъ, вы тоже находите Роланда отличнымъ юношей?

— Въ немъ много отваги и ршимости, но…. Я знаю, отцамъ бываетъ тяжело выслушивать нкоторыя вещи…. однако, соображаясь съ вашими вчерашними словами, я полагаю въ васъ настолько благоразумія….

— Конечно, конечно! Говорите прямо.

— Я нахожу въ немъ какую-то черствость сердца и удивительное въ его возраст равнодушіе ко всему чисто человческому, сказалъ Эрихъ и передалъ ему слова Роланда о приключеніи съ садовникомъ. Улыбка пробжала по лицу Зонненкампа, и онъ, сказалъ:

— А вы беретесь облагородить его испорченный характеръ?

— Извините, я не говорилъ, что характеръ его испорченъ. Роландъ теперь стоитъ на перепутьи, характеръ его долженъ окончательно опредлиться, и потому онъ требуетъ особенно осмотрительнаго съ нимъ обращенія.

— А какого вы мннія о талантахъ Роланда?

— У него, сколько мн кажется, ихъ вовсе нтъ. Способности его не переходятъ за черту обыкновенныхъ. У него природный, прямой умъ, онъ все легко схватываетъ, но на сколько удерживаетъ схваченное…. это еще остается для меня вопросомъ. Я уже замтилъ, что сначала у него все идетъ гладко, затмъ мыслительныя силы у него вдругъ останавливаются, и онъ боле не двигается впередъ. Я еще не вполн отдаю себ отчетъ въ такого рода умственномъ устройств. Если намъ не удастся его улучшить, то, я боюсь, Роландъ никогда не будетъ счастливъ. Радости его всегда будутъ кратковрененны, а удовольствіе и обязанность продолжать начатое дло останутся ему непонятны… Но все это могутъ быть только мои фантазіи.

— Нтъ, нтъ, вы правы. Я не имю ни малйшаго доврія къ характеру моего сына. Онъ живетъ только настоящимъ. Дло, надъ которымъ надо потрудиться, чтобъ позже вкусить плоды, кажется ему тягостнымъ и скучнымъ.

— Это свойство всхъ дтей вообще.

— Нтъ, изъ такихъ дтей никогда не выходитъ сильные люди. Поэтому-то мн такъ и хочется, чтобъ Роландъ полюбилъ растенія и убдился въ томъ, что на свт есть вещи, съ которыми нельзя обращаться небрежно, и которыхъ никогда не слдуетъ забывать.

— Меня радуетъ, что вы сами указываете на главные пункты. Богачъ и сынъ богача въ одномъ отношеніи похожи на принца и на сына принца: они имютъ около себя только услужливыхъ друзей. Я противъ моей воли сдлался товарищемъ въ играхъ и удовольствіяхъ Роланда,— когда настанетъ очередь серьезнаго дла, оно непремнно произведетъ на него отталкивающее дйствіе.

— А разв нельзя соединить серьезное съ пріятнымъ?

— Я надюсь этого достигнуть, однако необходимо пріучать и къ строго-серьезному.

Эрихъ замолчалъ, а Зонненкампъ спросилъ:

— Вы имете еще что-нибудь сказать?

— Да, и я уже объ этомъ упоминалъ. Необходимо, чтобы между Роландомъ и предметами вншняго міра установились постоянныя, такъ сказать родственныя отношенія: только тогда онъ почувствуетъ себя чмъ-то въ жизни. У кого нтъ воспоминаній дтства, глубокой привязанности къ прошлому, тотъ лишенъ настоящихъ радостей жизни. Спросите у самого себя и вы увидите…. ваше возвращеніе въ Германію служитъ тому доказательствомъ что главной пищей вашей души были именно эти воспоминанія дтства и юности.

Зонненкампъ пришелъ въ волненіе, а Эрихъ продолжалъ:

— У вашего сына нтъ родины, и это омрачаетъ его душу.

— Нтъ родины! въ изумленіи воскликнулъ Зонненкампъ. Онъ съ трудомъ сдержалъ въ себ негодованіе и произнесъ съ принужденной кротостью.

— Такъ ли я понялъ? Нтъ родины?

— Такъ точно. Для внутренней жизни ребенка необходимы привычки. Путешествіе, если оно не вредитъ ребенку, то во всякомъ случа не приноситъ ему пользы, и онъ относится къ нему равнодушно. Быстрая перемна ландшафта не производитъ на ребенка должнаго впечатлнія, его радуетъ видъ локомотива на желзной дорог, втренной мельницы на гор. Только глубокія привязанности даютъ душ силу и твердость. Если людямъ необходимо имть цль въ жизни, то имъ не мене того нужна и исходная для нея точка, которую именно и составляетъ родина. Вы говорили мн, да я и самъ это вижу, что Роланда ничто не радуетъ. Не отъ того ли это, что у мальчика нтъ родины, что онъ дитя постоялыхъ дворовъ и гостинницъ,— что ему негд было пустить корней, что у него нтъ въ прошломъ картинъ, которыми бы онъ жилъ, и къ которымъ бы воображеніе всегда могло его переносить? Онъ мн разсказывалъ, что, играя въ римскомъ Колизе, въ парижскомъ Лувр, въ лондонскомъ Гайдъ-Парк, на женевскомъ озер, и живя въ Европ, онъ всегда съ гордостью называлъ себя американцемъ. Скажите сами, разв не должно это поднимать въ душ безпокойства, которое всегда бываетъ причиною всхъ неудачъ?

— Я вижу, возразилъ Зонненкампъ, что вы воплощенный нмецъ, который можетъ въ воображеніи или дйствительности изъздить весь свтъ и постоянно будетъ съ самодовольствомъ приговаривать:— Ахъ, мн такъ хорошо, а у васъ ни у кого этого нтъ. Ба! А я вамъ скажу, что если я доставилъ моему сыну что-нибудь хорошее, такъ это, по моему мннію, именно то, что онъ не будетъ имть сентиментальной, такъ называемой осдлости на родин. Свистъ локомотива спугнулъ, и прогналъ нкогда пресловутую тоску по родин. Мы граждане міра, и въ американскихъ нравахъ именно и есть высокаго то, что они не признаютъ національныхъ ограниченій. Любовь къ родин есть старое зло и предразсудокъ. Пусть Роландъ будетъ свободнымъ человкомъ!

Эрихъ долго молчалъ.

— Я полагаю, сказалъ онъ наконецъ, — что для насъ обоихъ не хорошо и утомительно вдаваться въ столь общіе вопросы. Я только хотлъ сказать, что, подобно тому, какъ путешествіе, предпринимаемое безъ цли, доставляетъ мало удовольствія, такъ точно и жизнь, не имющая передъ собой никакой задачи, никакого сознательнаго дла или наслажденія, не можетъ дать человку ни счастія, ни удовлетворенія. Еслибъ у Роланда былъ къ чему-нибудь особенный талантъ…

— Но вы находите, что его нтъ?

— По крайней мр я до сихъ поръ еще ни одного не открылъ, да и не надюсь открыть: еслибъ онъ родился при другихъ условіяхъ, изъ него могъ бы выдти хорошій слсарь или конюхъ…. надюсь, что вы меня, какъ слдуетъ, поймете…. Я вижу лучшее доказательство равенства людей въ томъ, что вообще, или по большей части, одни обстоятельства ставятъ ихъ въ то, или другое положеніе. Сотни судей, напримръ, при иныхъ условіяхъ, были бы уличными гуляками, и наоборотъ. Повторяю: въ этомъ я вижу полноту способностей, по-ровну распредленныхъ на все человчество. Только весьма немногимъ достается въ удлъ геній, который опредляетъ, чмъ именно человкъ долженъ быть.

— Понимаю, понимаю. И вы не колеблетесь взять на себя воспитаніе мальчика, о которомъ вы такого ничтожнаго мннія?

— Я ничуть не ничтожнаго мннія ни объ ум, ни о сердц Роланда. Я даже полагаю, что онъ способенъ любить, только любовь для него наслажденіе, а не долгъ. Онъ обладаетъ качествами, которыя круглымъ числомъ выпадаютъ на долю каждаго человка, не выходящаго изъ ряда обыкновенныхъ людей. И этого вполн достаточно, чтобъ посредствомъ разумнаго и добросовстнаго воспитанія сдлать изъ него человка дльнаго, честнаго, счастливаго самого и доставляющаго счастіе другимъ. Боле того: я почти радуюсь, что не нахожу въ Роланд ничего геніальнаго.

— Я уважаю и цню вашу искренность, сказалъ Зонненкампъ:— но мн теперь некогда. Потрудитесь сами объявить Роланду, кто вы.

Зонненкампъ казался раздосадованнымъ, онъ передвигалъ сигару изъ одного угла рта въ другой и началъ перебирать бумаги, какъ будто Эриха уже тамъ не было.

Выйдя отъ Зонненкампа, Эрихъ отправился къ Роланду. Мальчикъ жевалъ куски почти совсмъ сырой говядины и пережеванные давалъ ихъ вновь дресированной собак Сатан. Это, по словамъ Клауса, должно было до такой степени привязать къ нему собаку, что она сдлается съ нимъ неразлучной. Съ минуту Эрихъ смотрлъ молча, затмъ веллъ Роланду отослать собаку, такъ какъ онъ иметъ ему что-то сообщить.

— Разв нельзя при собак?

Эрихъ не отвчалъ. Онъ видлъ, что ему прежде всего надо было отстранить всякое соперничество съ собакой. Когда же онъ вторично и очень серьозно взглянулъ на Роланда, тотъ сказалъ:

— Пойди, Сатана, и жди у дверей, а затмъ, обращаясь къ Эриху, прибавилъ: — ‘Ну, теперь говори’.

Эрихъ взялъ Роланда за руку и разсказалъ ему, что онъ сюда пріхалъ затмъ, чтобъ сдлаться его воспитателемъ. Роландъ положилъ свою прелестную головку на слегка сжатую лвую руку и смотрлъ на говорившаго своими большими, блестящими, но нсколько блуждающими глазами.

— Я это зналъ, проговорилъ онъ наконецъ.

— А кто теб сказалъ?

— Клаусъ и Іозефъ.

— Отчего же ты мн этого не сказалъ?

Роландъ не далъ никакого отвта, но только взглянулъ на Эриха, какъ бы желая сказать: — ‘Я могу ждать’. Тогда Эрихъ объяснилъ ему, что онъ хотлъ прежде испытать самого себя и убдиться, годенъ ли онъ для этого дома. Роландъ все молчалъ. Собака начала царапаться въ двери, Роландъ обернулся, по не ршался отворить. Эрихъ сдлалъ это за него. Собака бросилась въ комнату, приласкалась къ Роланду, а затмъ приблизилась къ Эриху и стала лизать ему руки. Она какъ будто хотла служить между ними посредницей.

— Она тоже тебя полюбила! воскликнулъ Роландъ съ дтской радостью.

Слово: тоже — до сихъ поръ одно выражало то, что происходило въ Роланд. Вдругъ онъ вскочилъ и бросился на шею къ Эриху, который крпко обнялъ его. Собака лаяла и прыгала вокругъ пахъ.

— Мы будемъ съ тобой друзьями! воскликнулъ Эрихъ, освобождаясь изъ объятій мальчика. У меня былъ братъ твоихъ лтъ, теперь ты займешь его мсто.

Роландъ молча сжималъ въ обихъ рукахъ правую руку Эриха.

— Итакъ, мы весело и бодро немедленно начнемъ нашу новую жизнь.

— Да, отвчалъ Роландъ, — мы пошлемъ Сатану въ воду: онъ отлично, уметъ вытаскивать разныя вещи.

— Нтъ, милый братъ, намъ надо работать. Покажи мн все, чему ты до сихъ поръ учился.

Эрихъ замтилъ, что Роландъ изо всхъ предметовъ боле усплъ въ географіи. Онъ началъ его въ ней экзаменовать, и мальчикъ радъ былъ, что можетъ удовлетворительно отвчать. Мало-по-малу они перешли и на другіе предметы, въ нихъ Роландъ былъ очень слабъ, а къ латыни питалъ самую непримиримую вражду.

— Мы понемножку научимся всему необходимому, утшалъ его Эрихъ: — и въ тоже время будемъ гулять, здить верхомъ, ходить на охоту, удить рыбу и кататься въ лодк.

Въ виду столькихъ удовольствій, мальчикъ развеселился. На башн пробили часы и онъ воскликнулъ:

— Черезъ часъ Пранкенъ будетъ у Манны. Какъ ты думаешь, могу ли я научиться здить верхомъ, фехтовать и стрлять также хорошо, какъ Пранкенъ?

— Конечно, можешь.

— Я черезъ Пранкена послалъ письмо Манн.

— На какомъ язык?.

— Конечно, на англійскомъ. Ахъ, мн пришло въ голову…. Вс такъ хорошо говорятъ о твоей матери, скажи ей, чтобъ она также сюда пріхала. Она могла бы жить въ нашемъ виноградномъ домик….

Мальчикъ ничего боле не усплъ связать. Эрихъ приподнялъ его, обнялъ и крпко прижалъ къ сердцу. Мальчикъ высказалъ его собственное желаніе, то самое, которое возникло въ немъ при первомъ взгляд на домикъ. Къ тому же оказалось, что мальчикъ охотно уступалъ, былъ способенъ длать добро и доставлять радости. Жестокость его въ отношеніи къ тому садовнику стушевалась.

Тутъ пришли сказать, что поданъ обдъ, и Эрихъ съ Роландомъ руку объ руку отправились въ столовую.

ГЛАВА XIV.
СОПЕРНИКЪ.

Обдъ былъ такой же торжественный, какъ и наканун. Хозяйка Церера опять присутствовала за нимъ, но ни словомъ, ни взглядомъ не дала замтить о своей вчерашней бесд съ Эрихомъ. Она по временамъ обращалась къ нему съ коротенькими замчаніями, но разговоръ постоянно сбивался на одно: на упрашиванія ее что-нибудь скушать. Эрихъ удивлялся терпнію, съ какимъ Зонненкампъ опять и опять возвращался къ тому же.

Посл обда, за кофе, Зонненкампъ сказалъ Эриху, что у него появился соперникъ, котораго сильно рекомендовалъ послдній наставникъ Роланда, кандидатъ Кнопфъ. При этомъ онъ далъ замтить Эриху, что не всякаго, безъ разбора, допускаетъ къ своему столу, и затмъ приказалъ Іозефу пригласить къ нему незнакомца.

Въ комнату вошелъ худощавый, сильно загорлый мужчина. Его представили всему обществу, а Эриха отрекомендовали ему просто капитаномъ, на время оставивъ въ сторон его докторское званіе. Незнакомецъ, — его звали профессоръ Крутіусъ, — былъ университетскимъ товарищемъ кандидата Кнопфа. Онъ не мало помыкался по свту и послднее время, въ теченіи нсколькихъ лтъ, былъ учителемъ въ кадетскомъ корпус въ Westpoint, близъ Ньюйорка. Онъ все это разсказалъ очень развязно, но съ оттнкомъ горечи въ тон.

Зонненкампъ собирался доставить себ посл обда зрлище. Онъ хотлъ устроить между соперниками турниръ и самъ присутствовать при немъ, спокойно покуривая сигару. Ловко угадавъ пункты, на которыхъ ихъ можно было свести, онъ не мало удивился, когда Эрихъ, не вступая еще въ борьбу, сложилъ передъ противникомъ оружіе, говоря, что завидуетъ его обширной опытности и знанію свта. Самъ же онъ никогда не оставлялъ родины, постоянно вращался только въ тсномъ кругу и имлъ дло съ однми книгами.

Крутіусъ очень скоро открылъ, что фрейленъ Пэрини была главной спицей въ колес всего домашняго устройства, и быстро нашелъ съ ней общія воспоминанія. Онъ сопровождалъ въ Италію одно американское семейство, съ которымъ и самъ пріхалъ изъ Новаго Свта. Съ большой искренностью и съ явнымъ званіемъ дла изобразилъ онъ особенности американскаго мальчика образованнаго круга и изложилъ свои мннія на счетъ того, какъ съ нимъ слдуетъ обращаться. Длая видъ, что онъ говоритъ на-обумъ, безъ всякой цли, онъ, однако, видимо предназначалъ свои замчанія Роланду, который съ изумленіемъ на него смотрлъ.

Эрихъ стоялъ возл Зонненкампа, облокотись о перила балкона, и говорилъ ему, что сознаетъ себя далеко не готовымъ для дла, которое, было, хотлъ на себя взять, и указывалъ да вновь явившагося кандидата, какъ на человка, гораздо боле способнаго.

Зонненкампъ ничего не отвчалъ и быстро пускалъ въ воздухъ клубы сигарнаго дыма, — ‘Великодушіе! думалъ онъ про себя: — Великодушіе…. не боле, какъ одинъ чадъ и дымъ!’

Крутіусъ между тмъ усердно поддерживалъ разговоръ съ Церерой и съ фрейленъ Пэрини. Роландъ подошелъ къ отцу и сказалъ ему тихо, но ршительно:

— Отошли его прочь… я не хочу его.

— Почему?

— Потому что у меня уже есть Эрихъ, а этого прислалъ Кнопфъ.

— Иди въ свою комнату, не твое дло здсь разсуждать, приказалъ ему Эрихъ. Мальчикъ взглянулъ на него, широко раскрывъ глаза и повиновался.

Эрихъ объяснилъ Зопаевкампу, что одна изъ особенностей Роланда заключается въ горечи, какую онъ питаетъ ко всмъ своимъ бывшимъ учителямъ. Мальчикъ не усплъ самъ объяснить почему, но видимо желалъ себ въ наставники человка совершенно посторонняго.

Зонненкампъ былъ удивленъ дружескимъ соглашеніемъ между Роландомъ и Эрихомъ. Послдній замтилъ еще, какъ грустно должно быть мальчику постоянно переходить изъ однхъ рукъ въ другія.

Крутіусъ распрашивалъ фрейленъ Пэрини о томъ, нтъ ли у Зонненкампа родственниковъ и часто ли онъ получаетъ письма. Онъ старался выпытать, что въ этомъ дом думаютъ объ Америк. Зонненкампъ энергически замтилъ, что желаетъ Америк диктатора, который уничтожилъ бы въ ней безбожіе. Крутіусъ посмшилъ на это сказать, что въ Новомъ Свт есть много людей, которые стремятся сдлать изъ нея монархическое государство, они не смютъ открыто выражать свои желанія, но въ душ питаютъ надежду на ихъ сбыточность.

Зонненкампъ кивнулъ головой и втихомолку засвисталъ.

— Гд вы остановились? спросилъ онъ вдругъ у Крутіуса. Тотъ назвалъ гостинницу въ маленькомъ городк.

— Тамъ отличное помщеніе.

Лице Крутіуса передернуло. Онъ явно ожидалъ, что немедленно пошлютъ за его вещами, а его самого пригласятъ остаться въ дом въ качеств гостя. Но Зонненкампъ вмсто того учтиво поблагодарилъ профессора за его посщеніе и попросилъ у него адресъ, чтобъ можно было къ нему написать. Крутіусъ, дрожащей рукой, вынулъ изъ кармана сильно потертый бумажникъ и подалъ свою карточку. Онъ распростился съ принужденной учтивостью.

Зонненкампъ попросилъ Эриха проводить Крутіуса часть дороги и, такъ какъ онъ, повидимому, нуждался, вручить ему поделикатне нсколько золотыхъ монетъ.

— Что это — довріе, или обращеніе какъ съ слугой? задалъ себ вопросъ Эрихъ.

Онъ догналъ Крутіуса у стны парка и отрекомендовалъ себя тоже учителемъ. Обращеніе профессора мгновенно измнилось, и онъ воскликнулъ!

— А! Вы тоже учитель и, безъ сомннія, мой соперникъ?

Эрихъ отвчалъ утвердительно. Крутіусъ злобно на него взглянулъ. Онъ былъ пріятно пораженъ привтливымъ обращеніемъ капитана, котораго принялъ за друга дома, чувствовалъ къ нему благодарность за его похвалы, и теперь оказывалось, что онъ тоже учитель. Онъ заскрежеталъ зубами отъ того, что могъ вдаться въ такой обманъ.

Съ большой осторожностью вручилъ ему Эрихъ деньги. Онъ поставилъ себя совершенно на одну ногу съ нимъ, признался ему въ собственной бдности и сказалъ, что часто бываютъ случаи, когда ничего боле не остается, какъ принять подарокъ отъ тхъ, кто богаче насъ,

— Ха, ха! захохоталъ Крутіусъ: — онъ меня знаетъ, хочетъ меня связать одолженіемъ и такимъ образомъ отъ меня откупиться.

Эрихъ замтилъ, что онъ ршительно не понимаетъ, къ чему относятся эти слова.

— Въ самомъ дл? со смхомъ сказалъ Крутіусъ: — Такъ значитъ, и невинность въ капитанскомъ чин тоже можно подкупить? Весь міръ есть не что иное, какъ старая лавка съ ветошью. Чтожъ изъ этого? Логовище, въ которомъ тигръ пожираетъ свою добычу, очень красиво, съ большимъ вкусомъ убрано. Каменьщики и обойщики могутъ многое скрыть!… Извините меня, я утромъ выпилъ вина…. и къ этому не привыкъ…. Хорошо, давайте сюда деньги! Мой нижайшій поклонъ вилл Эдемъ!… Ха, ха, славное имячко!

И не сказавъ боле ли слова въ объясненіе, профессоръ Схватилъ деньги, дотронулся до шляпы и удалился быстрыми шагами.

Эрихъ задумчиво возвратился къ Зонненкампу. Тотъ ласково допросилъ его ссть и спросилъ:

— Взялъ онъ деньги?

Эрихъ сдлалъ утвердительный знакъ головой.

— И, конечно, едва, едва поблагодарилъ? продолжалъ Зонненкампъ.

Эрихъ повторилъ признаніе Крутіуса на счетъ того, что онъ утромъ пилъ вино, и что это было для него вовсе непривычнымъ дломъ.

Указывая на большую пачку писемъ, Зонненкампъ сказалъ, что въ нихъ заключаются все предложенія занять мсто, о которомъ было напечатано объявленіе. Онъ сдлалъ при этомъ очень забавныя замчанія на счетъ того, какъ много существованій всегда разсчитываютъ на одну и ту же добычу, посылаемую имъ судьбой. Стоитъ только открыть горшокъ съ медомъ и къ нему вдругъ слетится куча пчелъ, осъ и шмелей, которыхъ за минуту передъ тмъ никто не видалъ. Потомъ онъ сказалъ:

— Я могу прибавить одно новое свдніе къ вашему знанію людей.

— По поводу профессора Крутіуса?

— Нтъ, по поводу того бднаго садовника, о которомъ вы такъ сожалли. Весело право становится, когда подумаешь, какіе есть на свт славные плуты. Я уже давно знаю, что онъ преловко воруетъ черноземъ изъ лсу на гор, теперь же отзывается, что укушеніе собаками во время ихъ дрессировки — чистая ложь, Я уже разсказалъ объ этомъ Роланду, и меня радуетъ. что онъ съ дтства получаетъ врное понятіе о лживости и негодности людей.

— Вы, конечно, посл этого не станете держать этого человка въ вашемъ услуженіи? спросилъ Эрихъ.

— Напротивъ. Мн очень пріятно видть въ этомъ садовник такъ много плутовства. Я люблю играть съ плутами и мошенниками и желалъ бы всегда имть ихъ съ полдюжины подъ рукой, чтобъ научить Роланда, какъ слдуетъ съ ними обращаться.

— Я бы его этому не училъ, сказалъ Эрихъ.

— И не надо. Вы здсь нужны для другого.

Съ грустными мыслями вышелъ Эрихъ отъ Зонненкампа. Слуга передалъ ему, что Роландъ ожидаетъ его на берегу рки. Онъ пошелъ туда, и Роландъ встртилъ его просьбой покататься съ нимъ по Рейну. Мальчикъ отцпилъ отъ берега красивую лодку, ловко принялся грести, и они поплыли по рк, которая теперь была ярко-зеленаго цвта, изъ изумрудныхъ волнъ ея безпрестанно выростали передъ глазами острова, покрытые виноградниками.

Свжій втеръ поднялъ на рк легкую зыбь. Роландъ былъ вполн счастливъ. Онъ опустилъ парусъ и радовался, что можетъ показать свою ловкость. Въ каждомъ его движеніи было столько граціи, что Эрихъ не могъ имъ достаточно налюбоваться.

Эрихъ совсмъ не умлъ править лодкой и, къ великому удовольствію Роланда, просилъ его ему показать, какъ слдуетъ съ ней обращаться, чтобъ по произволу направлять ее. Лицо Роланда дышало радостью, какой Эрихъ на немъ еще не видалъ.

Они плыли съ распущенными парусами, вокругъ лодки пнились и журчали волны, а Роландъ разсказывалъ, что своимъ искусствомъ въ управленіи лодкой обязанъ кандидату Кнопфу. Грести, спускать и подбирать паруса, править рулемъ и заставлять лодку описывать круги, Кнопфъ умлъ лучше самаго искуснаго лоцмапа — нтъ, даже лучше самой лоцманши. Лоцманша была высокая, сильная женщина, которая ихъ въ эту самую минуту окликнула. Она правила большой лодкой, на которой вела буксирное судно, а мужъ ея, такой же рослый я сильный на видъ, стоялъ, прислонившись къ мачт.

Роландъ обогнулъ буксирное судно и прицпилъ свою лодку къ той, которою правила лоцманша. Она съ нимъ весело болтала, но въ тоже время зорко слдила за направленіемъ, по какому плыло судно. Спустя нсколько времени, Роландъ опятъ отцпилъ свою лодку, и они понеслись обратно, внизъ по теченію рки.

Роландъ началъ забавно разсказывать о томъ, какъ лоцманша командуетъ своимъ мужемъ, но Эрихъ свелъ рчь на кандидата Кнопфа. Роландъ, однако, отказался боле говорить о немъ, равно какъ и о своихъ другихъ учителяхъ, къ которымъ ко всмъ относился съ полнйшимъ равнодушіемъ. Они точно были для него не больше, какъ кельнера въ гостинницахъ, которые сегодня вамъ служатъ, а завтра вами отпускаются. Кому же интересно говорить объ отставленныхъ слугахъ? только изъ нсколькихъ словъ Роланда можно было заключить, что кандидатъ Кнопфъ очень любилъ своего воспитанника.

Рчь зашла о садовник, но и тутъ Роландъ высказалъ полное равнодушіе къ плутнямъ этого человка. Онъ былъ того мннія, что вс бдные люди — плуты.

Во время этой прогулки Эрихъ ближе познакомился съ мальчикомъ и если еще больше полюбилъ его, то и почувствовалъ къ нему еще сильнйшее состраданіе. Роландъ уже научился презирать людей, у него, казалось, не было въ мір существа, мысль о которомъ была бы ему особенно дорога и пріятна. Сестру, повидимому, онъ любилъ больше всхъ, и когда они подходили къ вилл, онъ сказалъ:

— Какъ я теперь съ тобой иду, такъ Манна ходитъ теперь съ Пранкеномь. Я увренъ, что когда Манна прідетъ сюда, ты тоже ее полюбишь.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.
ПОДЗЕМНЫЕ ТОЛКИ.

Душистая земляника красуется на зеленой полян, и на глазъ это ягода красивая, и на язык вкусна.

Еслибъ можно было проникнуть въ самую земную утробу и подслушать, что тамъ толкуется у самаго корня растенія — мы наврное услыхали бы, какъ аммоніакъ, вещество не особенно пріятнаго вида и запаха, самодовольно улыбаясь, хвалится: ‘Что бы тутъ было безъ меня?!’

Кали, напротивъ, вещество блое, блестящее, съ пріятнымъ запахомъ, не иметъ нужды заявлять о своихъ заслугахъ. Одинъ видъ его уже самъ о себ свидтельствуетъ, и онъ можетъ говорить: ‘За меня весь ученый міръ!’

Кремневая кислота покоится, довольная собой, и восклицаетъ: ‘Я здшняя первобытная обитательница: чего домогаются мои недолговчные товарищи?! Творенье вчерашняго дня, они завтра исчезнутъ, но я уже многое пережила: на все мода!’

Личинка майскаго жука съ наслажденіемъ грызетъ корень, щуритъ свои глазенки и думаетъ: ‘Они-то тамъ радуются тому, что служатъ другимъ, а я, — я только мъ!’ Дождевой червь, сгибая свою спинку, и разгибаясь, пробирается на верхъ и гордится тмъ, что прорываетъ каналы и прокладываетъ дороги, съ помощью которыхъ тамъ внизу все движется и питается. Кротъ, гнздящійся неподалеку, подстерегаетъ минуту, когда личинка, насытившись, заснетъ, и въ свою очередь пожираетъ ее.

Точь-въ-точь, какъ внизу у корня, такъ и на верху, въ обширной людской на вилл Эдемъ, жизнь кипитъ и проявляется въ самыхъ разнообразныхъ видахъ.

Господинъ Зонненкампъ держится въ своемъ хозяйств одного мудраго правила, которое многіе находятъ жестокимъ: въ число его слугъ не допускаются женатые. Онъ вообще хорошо людямъ платитъ, они ни въ чемъ не терпятъ нужды, но на семейную жизнь не должны посягать. Ни одинъ нищій никогда не проникаетъ въ его тщательно содержимый садъ, гд онъ, чего добраго, могъ бы нарушить порядокъ. У входа кастелянъ обыкновенно подаетъ ему милостыню, и старая кухарка не рдко ворчитъ на то, что пропадаютъ даромъ остатки кушаньевъ, которые могли бы насытить многихъ и многихъ голодныхъ.

Полдень. Здсь обдаютъ задолго до того времени, когда наступаетъ пора накрывать столъ для господъ. Два конюха и третій кучеръ, на которыхъ лежитъ обязанность стеречь конюшни, обдаютъ отдльно и въ глубокомъ молчаніи, затмъ они идутъ освобождать отъ занятій остальныхъ слугъ, и т, въ свою очередь, обдаютъ.

Первое лице здсь — главный поваръ, для краткости называемый шефомъ. Его высокая, дородная фигура одта вся въ блое, лице у него безбородое съ крючковатымъ носомъ, какъ у копчика. Онъ тутъ разыгриваетъ роль маркиза. Говоритъ онъ на какомъ-то необыкновенномъ нарчіи, что, однако, вовсе не мшаетъ ему ловко справляться съ подчиненными ему кухарками.

Два конюха и кучеръ отобдали. На длинномъ стол накрываютъ боле дюжины приборовъ, и въ комнату начинаютъ собираться слуги.

Прежде всего появляется,— или лучше сказать ему вс уступаютъ дорогу, — старшій кучеръ, Бертрамъ, человкъ гигантскаго роста и необычайной силы, съ рыжеватой бородой, раздленной на дв густыя пряди. На немъ длинный, спускающійся ниже бедръ, вязаный жилетъ и блая съ голубымъ полосатая куртка, мало отличающаяся отъ тхъ, какія носятъ остальные кучера и конюхи.

Съ поклономъ всмъ присутствующимъ, Бертрамъ садится на верхнемъ конц стола, по правую его руку помщается Іозефъ, а по лвую главный садовникъ. Рядомъ съ послднимъ занимаетъ мсто маленькій человкъ съ угловатымъ лицемъ и очень быстрыми глазками: это курьеръ Лутцъ. Остальные слуги размщаются сообразно съ отправляемыми ими должностями, а на самомъ конц стола сидятъ младшіе конюхи и садовники.

Первая кухарка, любимица фрейленъ Пэрини, строго наблюдаетъ за тмъ, чтобы предъ обдомъ читалась молитва. Рослый кучеръ Бертрамъ, отъявленный вольнодумецъ, при этомъ всегда начинаетъ оправлять и обдергивать свой длинный вязаный жилетъ. Іозефъ складываетъ руки и шевелитъ губами, остальные молятся каждый про себя.

Лишь только сняли со стола супъ, и слуги взялись за вино,— имъ каждый день полагается за обдомъ вино, — Бертрамъ началъ разговоръ.

— Я все ожидаю, сказалъ онъ: — узнаетъ ли меня господинъ лейтенантъ Дорнэ? Я служилъ въ его батаре.

— Въ самомъ дл? радостно воскликнулъ Іозефъ: — его, конечно, вс тамъ любили?

Бертрамъ не счелъ нужнымъ прямо отвчать на этотъ вопросъ, но только замтилъ, что никакъ не полагалъ, чтобъ господинъ Дорнэ когда-нибудь пошелъ въ услуженіе.

— Въ услуженіе?

— Да, онъ такой же слуга, какъ и мы вс. Но онъ кое-чему научился въ книгахъ, вотъ его и сдлали гувернеромъ.

Іозефъ сострадательно улыбнулся и принялся объяснять обществу настоящее положеніе Эриха. Онъ прежде всего осыпалъ похвалами его именитаго отца, у котораго, по его словамъ, было не мене двадцати различныхъ орденовъ, а жена принадлежала къ высшей знати. Іозефъ радъ былъ закидать своихъ слушателей мудреными названіями наукъ, въ род антропологіи, зоологіи, астрологіи, археологіи и петрофактологіи. Капитанъ Дорнэ — говорилъ онъ — все это знаетъ, и одинъ заключаетъ въ себ цлый университетъ. Однако ему не удалось доказать, что Эрихъ не иметъ ничего общаго со слугами.

Главный садовникъ сказалъ съ прусскимъ акцентомъ:

— Во всякомъ случа, онъ очень хорошъ собой и молодцомъ сидитъ на лошади, но за то ничего не смыслитъ въ садоводств.

Лутцъ, курьеръ, замтилъ, что Эрихъ превосходно говоритъ по-французски и по-англійски. Что же касается до русскаго, турецкаго и польскаго языковъ, то ими господа ученые обыкновенно не занимаются. Онъ же, Лутцъ, въ качеств портного подмастерья изъздившій. весь свтъ, понималъ всевозможные языки. Въ послднее время, онъ сопровождалъ въ путешествіи бывшую фрейленъ Пранкенъ, ныншнюю графиню Вольфсгартенъ, а съ ней и еще двухъ англичанокъ. Теперь онъ служитъ курьеромъ у господина Зонненкампа, то-есть, здитъ съ нимъ, когда тотъ предпринимаетъ поздку. Остальное время онъ проводитъ въ праздности: нельзя же назвать работой того, что онъ принимаетъ письма и относятъ ихъ на станцію желзной дороги, да играетъ на цитр, сопровождая свою игру свистомъ,— у въ послднемъ онъ особенно искусенъ. Но у маленькаго человка есть, кром того, еще одно таинственное назначеніе.

Между слугами какъ бы существовало соглашеніе никогда не возражать Лутцу на его замчанія за столомъ. Такъ и теперь, въ отвтъ на его слова только улыбнулась вторая кухарка, съ которой онъ находился въ нжныхъ, никому пока неизвстныхъ отношеніяхъ.

Мужчина съ сарматскимъ лицемъ, по выговору полякъ, утверждалъ, что вся честь введенія Эриха къ нимъ въ домъ, принадлежитъ Пранкену. Бертрамъ легонько толкнулъ Іозефа въ бокъ и началъ преувеличенно хвалить барона фонъ-Пранкена, а Іозефъ лукаво подмигнулъ, какъ бы желая сказать: Такъ и есть! полякъ опять себя выдалъ. Извстное дло, что одъ находится въ тайномъ услуженіи господина Пранкена.

Рчь зашла о томъ, останется ли Пранкенъ жить на вилл Эдемъ посл своего брака съ Манной. Слуги уже успли какъ-то провдать о его сватовств.

Одинъ садовникъ, слегка заикаясь, сказалъ, что недавно слышалъ въ деревенской гостинниц толки о томъ, будто Зонненкампъ прежде занимался портняжнымъ ремесломъ. Вс засмялись и начали подстрекать къ дальнйшимъ разсказамъ заику, который служилъ посмшищемъ всему кружку слугъ. Бдняга, наконецъ, посинлъ отъ злобы и усилій говорить не заикаясь, Бертрамъ, ухватясь за об половинки своей длинной бороды, воскликнулъ:

— Посмлъ бы мн это кто-нибудь сказать! я живо далъ бы ему закусить собственными его зубами!

— Пусть люди говорятъ, что хотятъ! успокоительно произнесъ главный садовникъ, и самъ улыбнулся своей мудрости, прибавивъ: стоитъ только, чтобъ человку повезло, такъ и пойдетъ о немъ злая молва.

Одинъ изъ младшихъ конюховъ при этомъ разсказалъ о драк, происшедшей недавно между слугами ‘виннаго графа’ — и слугами Зонненкампа. Первые подсмивались надъ послдними, упрекая ихъ, зачмъ они служатъ господину, о которомъ не знаютъ ни кто онъ, ни откуда. Одинъ смльчакъ даже утверждалъ, будто госпожа Зонненкампъ — купленная невольница.

Затмъ пошли неслишкомъ-то назидательные разсказы о тайныхъ длахъ различныхъ семействъ, пока толстая кухарка не положила всему конецъ восклицаніемъ:

— Полно вамъ болтать! не даромъ говорила моя матушка, что во всякомъ дом, великъ онъ или малъ, у каждой двери лежитъ по камню.

Второй садовникъ, худощавый мужчина съ остроконечнымъ лицемъ, прозванный блкой и извстный своей набожностію, не преминулъ при этомъ удобномъ случа произнести умилительную проповдь о злословіи. Онъ былъ сначала садовникомъ, а потомъ полицейскимъ служителемъ въ одномъ изъ главныхъ городовъ сверной Германіи. Тамъ встртилъ его Зонненкампъ, возвративъ его къ первоначальнымъ занятіямъ, онъ еще сталъ его употреблять въ длахъ, требовавшихъ особенной обдуманности и осмотрительности.

Старая, престарая судомойка, которая сидла на стул бокомъ и держала тарелку съ кушаньемъ на колняхъ, вдругъ сказала:

— Говорите, что хотите, а вновь пріхавшій баринъ непремнно женится на нашей барышн. Когда это случится, вы вспомните мое слово. Въ нкоторомъ царств, въ нкоторомъ государств, жили въ одномъ замк принцъ съ принцессой, принцъ переодлся слугой…. Смйтесь, смйтесь, я дло говорю!

Іозефъ и Бертрамъ обмнялись значительнымъ взглядомъ.

Со всхъ сторонъ посыпались шутки, и вс по очереди приставали къ Кетте, чтобъ она имъ предсказала ихъ судьбу. Одинъ Лутцъ подсмивался надъ суевріемъ своихъ товарищей. Однако смхъ его сдлался очень принужденнымъ, когда Бертрамъ сказалъ:

— Извстное дло, что вс портные люди свдущіе и не врятъ въ адъ.

Смху не предвидлось конца. Вдругъ сверху раздался голось.

— Пусть Бертрамъ закладываетъ карету, а Іозефъ идетъ сюда!

Общество немедленно разошлось. Конюхи отправились да конюшни курить трубки, а садовники разбрелись по парку и теплицамъ. Іозефъ поспшно передалъ еще двумъ лакеямъ приказаніе накрывать столъ, и въ подземномъ царств возстановилась тишина. Только котлы да кострюли шипли на огн, и шефъ съ важнымъ видомъ наблюдалъ за успшнымъ ходомъ своихъ занятій.

Часъ спустя, Лутцъ принималъ письма, которыя ему надлежало отнести на станцію желзной дороги. Онъ при этомъ вскользь и какъ бы самымъ невиннымъ образомъ объявилъ, что новый учитель уже пріобрлъ себ въ дом двухъ приверженцевъ. Одинъ изъ нихъ Бертрамъ, нкогда служившій въ его баттаре, а другой Іозефъ, который со времени пребыванія своего въ университет считаетъ себя ему обязаннымъ. Никогда открыто не упоминаюсь о томъ, что Лутцъ былъ шпіономъ между слугами, но это само собою разумлось между нимъ и его господиномъ.

ГЛАВА II.
ВОСКРЕСНЫЙ ОБДЪ.

Когда Эрихъ халъ по лсу, гд все пло, благоухало и сіяло, онъ собирался писать матери письмо о заколдованной стран, въ которой внезапно очутился. Съ тхъ поръ прошло всего нсколько дней, но ему казалось, что промчались цлые годы. Чего онъ только за это время не передумалъ и не испыталъ! Письмо теперь, конечно, будетъ написано совсмъ въ другомъ дух.

По воскресеньямъ весь порядокъ въ дом измнялся. Утромъ не было общаго завтрака. Эрихъ встртился съ Зонненкампомъ въ саду, и этотъ у него спросилъ, подетъ-ли онъ съ ними въ церковь. Эрихъ, не колеблясь, отвчалъ: нтъ, такъ какъ это было бы съ его стороны лицемріемъ. Онъ, пожалуй, могъ бы сопровождать ихъ, чтобъ этимъ выразить свое уваженіе къ чуждому для него вроисповданію, но другіе не замедлили бы объяснить его поступокъ иначе.

Зонненкампъ съ изумленіемъ на него поглядлъ, но прямота Эриха, тмъ не мене, произвела свое дйствіе.

— Хорошо, сказалъ Зонненкампъ: — съ вами по крайней мр знаешь чего держаться.

Онъ произнесъ эти слова тономъ, который можно было истолковать двояко, но Эрихъ понялъ его въ хорошую сторону.

Когда вс ушли въ церковь, Эрихъ слъ за письмо къ матери. Онъ началъ сравненіемъ себя съ Одиссеемъ, котораго волны морскія выбросили на неизвстный островъ. Ему, правда, не угрожаютъ опасности, но мысли его въ такомъ хаос, что ему становятся страшно за себя…..

Онъ вдругъ остановился: не въ этомъ тон слдуетъ ему писать матери. Онъ разорвалъ листокъ и началъ другой. Просто и коротко описалъ онъ свою встрчу съ Пранкеномъ, Клодвигомъ и Беллой и затмъ прибавилъ:— Герои Гомера находились подъ особеннымъ покровительствомъ боговъ, — я въ этотъ день оказался еще счастливе ихъ: меня всюду сопровождало и охраняло воспоминаніе о незапятнанной репутаціи и о высокихъ заслугахъ моихъ родителей. Говоря о Роланд, онъ замтилъ, что богатство развиваетъ въ людяхъ самостоятельность и стремленіе прилагать къ длу свои силы, причемъ упомянулъ и о намреніи мальчика поселить въ виноградномъ домик близъ себя и мать своего наставника.

Въ деревн гудли колокола, а Эрихъ писать о своемъ серьзномъ пониманіи обязанностей, выпадающихъ на долю того, кто берется вести по дорог къ добру юношу, которому выпалъ въ удлъ всемогущій даръ богатства. Здсь вдругъ ему припомнилось евангельское сказаніе о богатомъ юнош. Онъ забылъ точныя выраженія вопроса юноши и отвта Христа и, желая освжить ихъ въ памяти, сталъ искать въ Роландовой библіотек библію. Но ее тамъ не оказалось. Эрихъ, между тмъ, чувствовалъ себя не въ состояніи продолжать письмо, прежде чмъ удовлетворитъ своему желанію.

Онъ вышелъ въ садъ, встртилъ тамъ садовника, прозваннаго блкой, и обратился къ нему съ вопросомъ, нтъ-ли у него библіи? Тотъ отвчалъ утвердительно, живо сбгалъ за книгой и вручилъ ее Эриху съ назидательными словами.

Возвратясь въ свою комнату, Эрихъ больше не писалъ, но весь погрузился въ чтеніе, а потомъ долго сидлъ, поддерживая голову рукой и смотря вдаль. Между тмъ Роландъ вернулся изъ церкви, и зайдя къ нему въ комнату, положилъ на столъ молитвенникъ. Эрихъ взялъ его за руку. Ему сильно хотлось спросить Роланда: А ты будешь ли въ состояніи послдовать этому ученію, когда со временемъ….

Его мысли были прерваны замчаніемъ Роланда:

— Ты себ досталъ библію?

И мальчикъ разсказалъ, какъ эта книга проникла въ домъ и распространилась тамъ, благодаря садовнику. Эрихъ съ трудомъ удержался, чтобъ не высказать Роланду своего мннія на счетъ книги, которую онъ глубоко уважалъ и считалъ первою въ мір, хотя и не питалъ къ ней благоговйнаго чувства въ смысл предписываемомъ и внушаемомъ церковью.

— Знакомо ли теб это? спросилъ Эрихъ, указывая Роланду на страницу, гд говорилось о богатомъ юнош.

Роландъ прочелъ и, на вопросъ Эриха, что онъ объ этомъ думаетъ, съ удивленіемъ на него поглядлъ: онъ явно не понялъ смысла прочитаннаго. Эрихъ не хотлъ еще ему объяснять значенія притчи, предпочитая нсколько выждать. Смя первое время лежитъ въ земл неподвижно, пока его не пробудятъ къ дятельности направленныя на него силы. Эрихъ зналъ, что такое смя въ эту минуту запало въ сердце мальчика, и ршился спокойно ждать времени, когда оно взойдетъ и принесетъ плодъ.

Эрихъ охотно согласился на просьбу Роланда пойдти съ мимъ на встрчу въ маіору, который каждое воскресенье у нихъ обдалъ. Они долго шли по алле, окаймленной орховыми деревьями, потомъ стали между виноградниками подниматься въ гору. У большого пространства, усаженнаго короткими тычинками, они наконецъ встртили маіора, съ которымъ читатель уже познакомился въ Вольфсгартен. Онъ былъ въ парадной форм и въ орденахъ.

Вс окрестные жители боле или мене держались въ сторон отъ дома Зонненкамповъ,— маіоръ являлся въ ихъ дом единственнымъ представителемъ тамошняго дворянства. Церера особенно была счастлива тмъ, что ей оказывалъ большое вниманіе человкъ, имвшій такъ много орденовъ. Злые языки утверждали, будто маіоръ получаетъ, за свою любезность и за то, что по воскресеньямъ облекается въ ордена, значительную прибавку къ своей довольно скудной пенсіи. Но это была чистая клевета: маіоръ, или лучше сказать фрейленъ Милькъ, строго придерживались правила ни отъ кого не принимать подарковъ и ни подъ какимъ видомъ не ставить себя въ зависимое положеніе.

Маіоръ былъ очень радъ встрч съ молодыми людьми.

— Вы уже здсь! сказалъ онъ Эриху. Держите построже этого молодца, не давайте ему выходить изъ повиновенія. А затмъ, указывая на гору, продолжалъ: — Черезъ годъ мы получимъ…. то-есть господинъ Зонненкампъ получитъ съ этихъ виноградниковъ первое вино. Пили вы когда-нибудь двственное вино?

Эрихъ отвчалъ отрицательно и маіоръ объяснилъ ему, что такъ называется первое вино, добытое изъ вновь разведеннаго виноградника.

Походка маіора состояла изъ постоянныхъ стремленій упасть и усилій удержаться на ногахъ. Сдлавъ два шага впередъ, онъ неизмнно останавливался съ улыбкой и оглядывался крутомъ. Онъ улыбался всякому, кто попадался ему на встрчу. Изъ того, что онъ лишился нсколькихъ пальцевъ на ногахъ, еще не слдовало, чтобъ другіе люди испытывали его неудовольствіе. Зачмъ имъ постоянно видть передъ собой печальное лице? Маіоръ пояснилъ Эриху, что во время похода въ Россію онъ отморозилъ на ногахъ пальцы, которые ему и принуждены были отнять.

— Правду гласитъ пословица, сказалъ онъ съ улыбкой: что всякій самъ лучше знаетъ, гд ему жметъ башмакъ.

Онъ одобрительно кивнулъ Эриху головой, когда, тотъ замтилъ, что эта пословица можетъ быть распространена и на многіе другіе случаи жизни.

Затмъ онъ освдомился у Роланда, встала ли его мать? Церера приносила съ своей стороны не малую жертву каждому воскресному дню. Она вставала утромъ уже въ девять часовъ и всего только часъ времени посвящала своему туалету, а потомъ со всмъ семействомъ шла въ церковь. За то передъ обдомъ она снова ложилась въ постель, съ избыткомъ вознаграждала себя за упущенный утромъ сонъ, а затмъ уже одвалась по праздничному.

Когда они сошли въ долину, къ нимъ присоединился архитекторъ, тоже отправлявшійся обдать на виллу. Они раздлились на дв партіи: Роландъ шелъ съ маіоромъ, а Эрихъ съ архитекторомъ. Прійдя домой, они вс постили сначала Роландовыхъ собакъ и потомъ уже отправились въ галлерею, гд нашли самого Зонненкампа съ докторомъ и патеромъ.

Едва успли Эриха представить вновь прибывшимъ гостямъ, какъ въ комнату вошла Церера въ великолпномъ наряд. Маіоръ тотчасъ подалъ ей руку, слуги захлопнули за ней об половинки дверей, и все общество, черезъ длинную амфиладу комнатъ, направилось въ столовую.

По лвую руку Цереры помстился маіоръ, по правую — патеръ, а возл него, сда фрейленъ Пэрини. Дале сидли докторъ, самъ Зонненкампъ, архитекторъ, Роландъ и Эрихъ.

Патеръ громко произнесъ молитву.

Разговоръ сначала былъ совершенно непонятенъ Эриху, такъ какъ преимущественно вертлся около личностей ему вовсе незнакомыхъ. Между прочимъ много говорилось объ одномъ винномъ торговц, который велъ обширныя дла, и съ сыномъ котораго Пранкенъ покупалъ лошадей. Шефъ пріобрлъ въ одномъ изъ его погребовъ, лежащихъ вверхъ по теченію рки, гд и производилась окончательная распродажа, большой запасъ вина, которое всми было признано за отличное. Хозяинъ этого погреба намревался совсмъ покончить съ длами и переселиться въ столицу, гд, будто бы, надялся привлечь на себя вниманіе двора.

— Онъ, пожалуй, чего добраго, еще вздумаетъ и за дворянствомъ погнаться, замтилъ докторъ: — отъ него все станется!

Зонненкампъ въ эту минуту подносилъ ко рту кусокъ рыбы съ тонкой приправой и вдругъ до такой степени раскашлялся, что весь побагровлъ и не на шутку всхъ перепугалъ. Однако онъ вскор оправился и объяснилъ, что подавился косточкой.

Маіоръ находилъ въ высшей степени неумстнымъ, что богатый торговецъ мтилъ попасть въ правительственные кандидаты для поступленія въ палату депутатовъ. Это оказывалось тмъ неблаговидне съ его стороны, что онъ въ настоящемъ случа являлся соперникомъ такого человка, какъ Вейдеманъ. Вниманіе Эриха было возбуждено: всякій разъ, что рчь заходила о Вейдеман, имя его произносилось не иначе, какъ съ величайшимъ уваженіемъ. ‘Винный графъ’, сказалъ докторъ, явно хочетъ только удовлетворить своему честолюбію и выставить себя въ благопріятномъ свт передъ правительствомъ. Не можетъ же онъ не предвидть своего пораженія, вс его желанія, безъ сомннія, тмъ и ограничиваются, чтобъ имя его появилось на столбцахъ газетъ въ числ сторонниковъ правительства.

— А вы что на это скажете, почтенный патеръ? внезапно спросилъ докторъ. Котораго изъ двухъ кандидатовъ намрено поддерживать духовенство?

Патеръ былъ высокъ ростомъ, худощавъ и совершенно сдъ. Отличительную черту его физіономіи составляли чрезвычайно блестящіе глаза, которые наблюдательно, но въ то же время спокойно, выглядывали изъ-подъ густыхъ темнорусыхъ бровей. Въ обращеніи его было много достоинства, которое, однако, не исключало ни живости, ни своего рода развязности. Онъ гораздо охотне оставилъ бы вопросъ доктора безъ отвта, но это оказывалось неудобнымъ. Приложивъ большой палецъ лвой рука въ указательному, и сдлавъ движеніе въ воздух, онъ только замтилъ, что противъ гражданскихъ способностей Вейдемана никто ничего не можетъ сказать.

Доктору пришлось удовольствоваться этимъ уклончивымъ отвтомъ. Но маіоръ сталъ до небесъ превозносить благородство характера Вейдемана и предсказывать ему побду.

Маіоръ изъяснялся съ трудомъ и краснлъ до самаго корня своихъ сдыхъ волосъ всякій разъ, какъ ему приходилось говорить не съ однимъ только ближайшимъ сосдомъ по столу, но и выражать свое мнніе во всеуслышаніе.

— Вы говорите точь-въ-точь, какъ братья масоны, поддразнилъ его докторъ.

Маіоръ строго на него взглянулъ, съ упрекомъ покачалъ головой, какъ бы говоря: ‘такими вещами не шутятъ’, и замолчалъ.

Зонненкампъ объявилъ, что хотя онъ и считается здшнимъ гражданиномъ и платитъ подати, однако не участвуетъ въ выборахъ. Онъ привыкъ къ иного рода, боле обширной дятельности, да къ тому же смотритъ на свое пребываніе здсь, какъ на временное: онъ и домашніе его только гостятъ въ Германіи.

Докторъ и Эрихъ переглянулись, и затмъ оба посмотрли да Роланда. Чего можно ожидать отъ мальчика, которому говорятъ: твое настоящее положеніе для тебя не годится?

Докторъ, разъ избравъ маіора цлью своихъ шутовъ, уже не оставлялъ его въ поко. Извстный и всми любимый шутникъ, докторъ всегда уже съ утра бывалъ расположенъ посмяться и пошутить, какъ человкъ сытый и довольный судьбой. Обращеніе его, въ высшей степени живое, какъ нельзя боле противорчило неуклюжей мшковатости маіора, который, впрочемъ, охотно поддавался всякой шутк. Оставаться пассивнымъ, когда его поддразнивали, послдній считалъ своей обязанностью. Вся фигура его тогда говорила: ‘смйтесь, дти, и забавляйтесь, хотя бы то было и да мой счетъ!’

Патеръ взялъ сторону притсняемаго маіора, но, повидимому, только для того, чтобъ давать новую пищу нападкамъ на него доктора. По крайней мр маіоръ улыбался своему союзнику еще съ большимъ смущеніемъ, чмъ противнику. Сначала патеръ говорилъ спокойно, не выходя изъ важнаго, повствовательнаго тона, но потомъ, увлекшись потокомъ собственной рчи, началъ бросать во вс стороны стрлы, которыя постоянно мтко попадали въ цль. Но при этомъ манеры его оставались неизмнно утонченными и любезными, и онъ ни на минуту не упускалъ изъ виду достоинства своего священническаго сада. Ему было, между прочимъ, свойственно одно очень пріятное движеніе тонкими, прекрасными руками, которое какъ-то успокоительно на всхъ дйствовало. Глаза фрейленъ Пэрини особенно широко раскрывались, когда она ихъ устремляла на патера. Она, казалось, не могла на него насмотрться и его наслушаться. Однако, она не въ силахъ была скрыть непріятное чувство, которое овладло ею, когда патеръ, высморкавшись, по обычаю духовенства, въ синій холщевой платокъ, скомкалъ его и потомъ въ теченіи рчи часто имъ помахивалъ. Она вздохнула свободно, только когда ненавистный платокъ снова очутился въ карман.

Въ отношеніи къ личности маленькаго, безцеремоннаго доктора, фрейленъ Пэрини держала себя съ большою важностью, а докторъ нкоторымъ образомъ смотрлъ на нее, какъ на товарища, потому что она имла кое-какія свднія въ медицин. Онъ тмъ боле уважалъ ее, что она никогда не жаловалась ему на нездоровье и не прибгала къ нему за пособіемъ.

Она вообще вела очень умренный образъ жизни и принимала весьма мало участія, какъ въ большихъ пиршествахъ, такъ и въ ежедневныхъ обильныхъ обдахъ. Фрейленъ, повидимому, не ощущала никакихъ нуждъ и существовала единственно для удобства другихъ.

Докторъ Рихардъ, въ качеств уважаемаго врача, совтовъ котораго вс домогались, присвоилъ себ право самаго безцеремоннаго обращенія. Онъ былъ избалованнымъ и въ тоже время много любимымъ тираномъ всей здшней мстности вообще, а дома Зонненкампа въ особенности. За обдомъ онъ бывалъ всегда очень словоохотливъ, чему не мало способствовало то, что онъ много пилъ и мало лъ. Онъ хвалилъ вина, зналъ названіе каждаго изъ нихъ и опредлялъ степень его крпости и зрлости. Онъ попросилъ одного сорта, за приготовленіемъ котораго было много хлопотъ. Зонненкампъ приказалъ подать. Докторъ отвдалъ и нашелъ, что вино еще свжо, не перебродило и потому непріятно на вкусъ. Съ появленіемъ нкоторыхъ блюдъ, Зонненкампъ сомнительно взглядывалъ на доктора, но докторъ, спша предупредить словесный вопросъ, говорилъ:

— Кушайте, кушайте, это вамъ не сдлаетъ вреда!

— Пить, — вотъ самое пріятное занятіе въ мір! въ шутку сказалъ Зонненкампъ.

— Жаль, замтилъ докторъ, что вы не знавали Борша, этого славнаго малаго, который однажды произнесъ слдующее мудреное изрченіе: ‘Глупе всего на свт то, что състного нельзя пить’.

Затмъ, обратясь къ Эриху, онъ продолжалъ:

— Вашъ другъ Пранкенъ не слишкомъ то хорошо отзывается о нашихъ при-рейнскихъ странахъ, но это отъ того, что онъ еще не достаточно акклиматизировался. Здсь всякій непремнно долженъ пройдти черезъ катарръ, Надюсь, вы его терпливе перенесете и скоре отъ него отдлаетесь. Видите ли вы эту бутылку? Вс ощущенія, какія возбуждаютъ въ васъ поэзія, драма и всякаго рода искусства,— вс заключаются въ ней. Пьющій изъ нея чувствуетъ, что онъ не просто только вьючное животное, но еще и нчто иное. Ему, правда, не всегда понятно, сколько въ ней закупорено прекраснаго, да этого и не надо: достаточно, что онъ сознаетъ себя сильнымъ и счастливымъ.

— Еслибъ только не было поддльнаго вина! замтилъ архитекторъ.

— Да, отвчалъ докторъ, въ прежнія времена случаи блой горячки были здсь очень рдки, теперь же они безпрестанно встрчаются, — и это не есть слдствіе самаго вина, а спирта, который въ немъ заключается…. Вы знатокъ въ вин? обратился онъ опять къ Эриху съ видомъ президента, который даетъ и отнимаетъ право голоса.

— Нтъ еще.

— А между тмъ вы, безъ сомннія, уже писали въ честь вина стихи. Тамъ всегда восклицаютъ: наполняйте стаканы, будемъ ликовать, мы ликуемъ, мы ликовали. А на дл-то, господа, поэты посл первой же бутылки уже не стоять на ногахъ.

Нечаянно взглянувъ на Роланда, докторъ какъ-будто вспомнилъ, что въ присутствіи его не годится смяться и шутить надъ Эрихомъ. Онъ поспшилъ перемнить разговоръ и, дружески называя Эриха своимъ ‘коллегой’, вызвалъ его на занимательные разсказы изъ университетской и полковой жизни. Маіоръ былъ очень доволенъ тмъ, что его, наконецъ, оставили въ поко, и онъ могъ, вслдствіе этого, безъ помхи заняться питьемъ и дой. Прикрпивъ въ плечамъ салфетку, онъ, подъ ея прикрытіемъ, растегнулъ сюртукъ. ‘Хорошо, думалъ онъ, что фрейленъ Милькъ приготовила мн сегодня такой красивый, блый жилетъ: не бда, если его и увидятъ’. Маіоръ находился въ наилучшихъ отношеніяхъ со слугами. Стоило ему только мигнуть Іосифу и тотъ, при каждой перемн вина, непремнно наполнялъ ему стаканъ его любимымъ бургундскимъ, которое сверкало въ дорогомъ хрустальномъ графин.

Наконецъ и маіоръ пересталъ пить, заинтересованный оборотомъ, какой принялъ разговоръ. Эрихъ случайно упомянулъ о женевской конвенціи для оказанія помощи раненымъ. То былъ весьма любопытный предметъ для патера, доктора и воина, и за столомъ поднялся громкій и оживленный говоръ.

Маіоръ, возвысивъ голосъ, заявилъ, что люди, которые не хотятъ, чтобы ихъ вслухъ называли, были первоначальными основателями этого учрежденія, равно какъ и многихъ другихъ, имющихъ въ виду благотворительную цль. Докторъ, непривычнымъ для него шопотомъ, замтилъ Эриху, что маіоръ все, что длается на свт хорошаго, неизмнно приписываетъ масонамъ, и потому, если Эрихъ желаетъ остаться съ нимъ въ дружескихъ отношеніяхъ, долженъ всегда съ уваженіемъ отзываться объ ихъ братств.

Все общество внимательно слушало Эриха, пока онъ говорилъ о томъ, какъ люди настоящаго вка вправ гордиться тмъ, что имютъ такія прекрасныя благотворительныя учрежденія. Христіанство, поселивъ въ мір стремленіе къ самопожертвованію, на первомъ план котораго стоитъ уходъ за больными, пріобрло характеръ величія и чистоты, незнакомый предъидущимъ вкамъ и поколніямъ.

Патеръ одобрительно кивнулъ головой, а Роландъ былъ счастливъ тмъ, что слова Эриха произвели на всхъ пріятное впечатлніе.

Общество встало изъ-за стола въ прекрасномъ расположеніи духа. Патеръ тихо помолился, маіоръ крпко пожалъ Эриху руку.

— Смотрите-ка, нсколько дерзко замтилъ докторъ, волосы маіора стали еще бле.

Такъ, по крайней мр, дйствительно казалось. Лицо маіора, разгоряченнаго виномъ и разговоромъ, сильно раскраснлось, и близна волосъ вслдствіе этого особенно рзко выдавалась.

— Волосы у маіора стали еще бле! повторило все общество, и смущенная улыбка, игравшая на губахъ маіора, разразилась добродушнйшимъ смхомъ.

ГЛАВА III.
МIРЪ СНАРУЖИ.

Вскор посл обда, доктору доложили, что его дожидаются многіе больные, которые, зная о его обыкновеніи по воскресеньямъ обдать на вилл, приходили къ нему за помощью и совтомъ. Живо попросивъ у Зонненкампа сигару, онъ повелительнымъ, не допускающимъ отказа, тономъ сказалъ Эриху, чтобъ тотъ за нимъ слдовалъ.

Дорогой докторъ протянулъ Эриху руку и дружески сказалъ:

— Я ученикъ вашего дда и въ университет былъ знакомъ съ вашимъ отцомъ.

— Мн очень пріятно это знать, но почему вы до сихъ поръ объ этомъ ни слова не сказали?

Докторъ съ минуту на него пристально посмотрлъ, затмъ, положивъ ему на плечи руки и качая головой, сказалъ задушевнымъ тономъ:

— Я въ васъ ошибся. Я думалъ, что порода идеалистовъ вымерла, вы ученый, но не мудрецъ. Любезный капитанъ докторъ, зачмъ имъ знать, въ какихъ я съ вами отношеніяхъ? Итакъ, вы намрена остаться жить у господина Зонненкампа?

— Почему бы и нтъ?

— Этотъ человкъ не уметъ плакать, а вы….

— А я?

— У васъ слзный мшечекъ наполняется при каждомъ движеніи души, говорите ли вы о своемъ отц или объ уход за больными…. У васъ необыкновенная склонность къ ипохондріи.

Эрихъ былъ изумленъ, обращеніе доктора казалось ему страннымъ, но прежде, чмъ онъ собрался ему отвчать, тотъ закричалъ крестьянамъ, ожидавшимъ его у входа въ домъ кастеляна:

— Иду, иду къ вамъ!… А вы, прибавилъ онъ, обращаясь къ Эриху, подождите меня здсь, — я скоро вернусь.

И онъ приблизился къ больнымъ, которые вс поснимали шляпы и картузы. Онъ съ каждымъ поговорилъ, кому далъ словесныя наставленія, а кому, вырывая листки изъ памятной книжки, прописалъ рецепты на спин широкоплечаго парня.

Эрихъ издали смотрлъ на эту сцену. Онъ самъ сознавалъ въ себ недостатокъ житейской мудрости, но это не мшало ему быть счастливымъ мыслью, что заслуги дда и отца доставили ему еще одного друга. Точно его всюду сопровождало наслдство дружбы и благодарности, оставленное ему дорогими умершими. Съ новымъ чувствомъ взглянулъ онъ на домъ богатаго помщика и подумалъ: ‘нтъ, я не бденъ!’

Докторъ вернулся и весело сказалъ:

— Ну, теперь я свободенъ. Графъ Клодвигъ мн о васъ говорилъ, но я нахожу, что онъ неврно васъ изображаетъ. Старая псня! Всякій, смотря на міръ съ своей точки зрнія, видитъ въ немъ только собственное отраженіе. Я, между прочимъ, хотлъ сказать теб…. ахъ, извините, сказать вамъ, что все расположеніе, какое вы теперь встрчаете въ людяхъ, есть только воздаяніе вамъ за все добро, сдланное вашимъ ддомъ и отцомъ. Дайте-ка мн еще разъ на васъ хорошенько посмотрть. Я васъ много лтъ тому назадъ видлъ съ принцемъ.

Онъ отступилъ шага на два и продолжалъ:

— Вы происходите отъ двухъ здоровыхъ корней. Отецъ — потомокъ гугенотовъ…. мать истая германка, блокурая и утонченная…. правильное смшеніе національностей. Пойдемте сюда, въ бесдку. Позволите вы мн подвергнуть васъ краткой діагностик?

Эрихъ улыбнулся. Способъ, какимъ докторъ изучалъ и опредлялъ его свойства, былъ въ высшей степени оригиналенъ и невольно привлекалъ къ нему молодого человка.

Докторъ о втку дерева стряхнулъ съ сигары пепелъ и спросилъ:

— Можете ли вы находиться въ ежедневныхъ сношеніяхъ съ человкомъ, котораго вы не любите, или, по крайней мр, не уважаете?

— Я до сихъ поръ еще этого не испыталъ, но думаю, что едва ли могъ бы. Такія столкновенія непремнно должны имть дурное вліяніе на душу.

— Я ожидалъ подобнаго отвта. Что до меня касается, то я придерживаюсь мннія Лессинга: ‘Лучше жить съ дурными людьми, чмъ совсмъ безъ людей’. Могу я продолжать вопросы?

И не дожидаясь отвта, онъ еще спросилъ:

— Не приходилось ли вамъ уже испытывать на себ неблагодарность?

— Мн кажется, я еще ничего не сдлалъ, что заслуживало бы благодарности. Къ тому же едва ли ршенъ вопросъ, имемъ ли мы право требовать благодарности, такъ какъ все, что мы длаемъ хорошаго другимъ, служить также и къ нашему удовлетворенію.

— Хорошо, хорошо…. я это знаю. Теперь дале. Врите ли вы во зло, и если врите, то давно ли?

— Если вы подъ зломъ разумете сознательное стремленіе вредить ближнимъ, то я не врю въ него. Я убжденъ, что всякое злое дло есть явленіе неестественное, на него человкъ какъ бы уполномочивается чувствомъ самосохраненія и совершаетъ его всегда подъ вліяніемъ страсти. Да и самая вра во зло, можетъ быть, есть не что иное, какъ особый видъ страсти.

Докторъ быстро закивалъ головой и сказалъ:

— Ну, еще одинъ вопросъ. Обидчивы вы? Легко оскорбляетесь?

— Ваше дружеское испытаніе, которому вы подвергаете меня, можетъ служить доказательствомъ противнаго.

Докторъ бросилъ до половины выкуренную сигару и сказалъ:

— Извините, я ошибся: у меня есть для васъ еще одинъ вопросъ, но это уже дйствительно послдній. Удивляетъ ли васъ, когда вы подъ лоскомъ свтскаго образованія находите въ мужчинахъ и женщинахъ отъявленныхъ дуръ и глупцовъ? Думаете ли вы, что эти люди только глупцы и больше ничего, или предполагаете, что въ основаніи ихъ поступковъ и образа мыслей кроется причина дйствій другихъ людей?

Вопреки дружескому тону доктора, терпніе Эриха истощилось. Онъ не безъ досады замтилъ, что уже много странныхъ экзаменовъ выдержалъ въ этомъ дом, но настоящій превосходитъ своею оригинальностью вс предъидущіе.

— Посл вамъ, можетъ быть, многое разъяснится, сказалъ докторъ и тайкомъ пожалъ Эриху руку, къ нимъ на встрчу шла фрейленъ Пэрини, и онъ къ ней присоединился.

Все общество снова встртилось у фонтановъ, немного поболтало и разошлось. Патеръ и маіоръ пригласили Эриха ихъ навщать. Доктору предстояло еще хать на практику, и онъ спросилъ у Зонненкампа, можетъ ли взять съ собой Роланда и Эриха. Зонненкампа, казалось, непріятно поразило это сближеніе именъ Роланда и Эриха, однако онъ отвчалъ утвердительно. Эрихъ слъ съ докторомъ въ коляску, а Роландъ помстился на козлахъ близъ кучера, который уступилъ ему возжи.

День былъ необыкновенно хорошъ. Въ воздух, пропитанномъ благоуханіемъ цвтовъ, вяла прохлада, гудли колокола и звучали псни жаворонковъ.

Они въхали въ деревню, расположенную довольно далеко отъ рки. Изъ одного сада, гд цвла сирень, неслись къ нимъ на встрчу звуки псни, которую, казалось, пли четыре голоса, подъ липами, за оградой мальчики занимались гимнастическими упражненіями.

— О наша чудная Германія! воскликнулъ Эрихъ, не будучи въ состояніи сдержать своего восторга. Вотъ она жизнь, наша германская жизнь! Освжая душу звуками псенъ, укрпляя тло движеніемъ на открытомъ воздух, народъ пріобртаетъ силу и красоту физическую, а вмст съ тмъ и бодрость духа, которая заставляетъ его стремиться къ чести и свобод! Все прекрасное свойственно намъ не мене, чмъ пародамъ классической древности.

Докторъ положилъ къ Эриху на колни руку и попросилъ его, въ случа, если онъ здсь останется, предоставить ему, доктору, удовольствіе поближе познакомить его съ прирейнской жизнью, въ которой онъ, быть можетъ, найдетъ много и печальныхъ сторонъ.

— И если вамъ удастся…. продолжалъ докторъ, я думаю, вы одинъ въ состояніи это сдлать, если-жъ нтъ, то намъ уже прійдется отложить всякое попеченіе…. Повторяю: если вамъ удастся дать этому мальчику счастіе, научивъ его наслаждаться не только тмъ, что у него есть, но и тмъ, чего онъ лишенъ, то-есть жизнью общественной и народной, то вы совершите дло достойное васъ, и надъ которымъ стоило потрудиться. Главное, вы должны на это время мужественно отказаться отъ всхъ вашихъ личныхъ желаній, — тогда только на васъ и на ваше дло снизойдетъ благословеніе неба. Изреченіе: ‘Заботьтесь только о томъ, чтобъ обрсти царствіе Божіе’, я понимаю такъ, что человку слдуетъ искать въ жизни единственно истины и любви, — все остальное прійдетъ само собой…. Роландъ,— внезапно перебилъ себя докторъ — остановись тутъ!

Докторъ вышелъ и направился къ маленькому, но очень опрятному домику. Эрихъ и Роландъ приблизились къ мсту, гд происходили гимнастическія игры. Сначала на нихъ смотрли робко и съ недовріемъ, но когда Эрихъ, сбросивъ пальто, показалъ одному мальчику, какъ слдуетъ длать упражненіе, съ которымъ тотъ не могъ справиться, вс снова ободрились и повеселли. Роландъ тоже захотлъ попробовать свою ловкость, но она оказалась не велика. Тогда Эрихъ общался съ нимъ дома позаняться гимнастикой, но пожаллъ только, что тамъ у Роланда не будетъ товарищей, которые возбуждали бы его соревнованіе.

Между тмъ явился посланный отъ доктора и попросилъ Эриха и Роланда пожаловать назадъ къ экипажу. Въ ту самую минуту, какъ докторъ выходилъ изъ домика, передъ которымъ они остановились, съ церковной башни ударили въ колоколъ. Вс бывшіе тутъ сняли шляпы, не исключая и доктора, который сказалъ:

— Сію минуту на глазахъ моихъ скончался семидесятидвухлтній старикъ. Вчера, уже чувствуя приближеніе смерти, онъ утшался воспоминаніемъ одного добраго дла. Въ голодный 1817 годъ, старикъ, тогда юноша, путешествовалъ въ качеств бочарнаго подмастерья по Люнебургскимъ лсамъ. Въ то время не было правильныхъ дорогъ, и онъ, посл нсколькихъ часовъ ходьбы на удачу, набрелъ на бдную хижину, въ которой нашелъ дтей, плакавшихъ отъ голода. У бочарнаго подмастерья былъ въ свинцовой банк копченый угорь и краюха хлба. Онъ и то и другое отдалъ дтямъ, которые не помнили себя отъ радости. Такъ вотъ вчера старикъ и говорилъ мн: ‘Я до сихъ поръ не могу забыть того, какъ мн удалось накормить голодныхъ дтей, а т въ свою очередь съ благодарностью вспоминаютъ о незнакомц, избавившемъ ихъ отъ голодной смерти.’ Отрадно видть, какимъ утшеніемъ служитъ для человка въ его предсмертныя минуты мысль, что онъ хоть разъ въ жизни совершилъ доброе дло. Старикъ много страдалъ, и смерть была для него настоящимъ избавленіемъ. Да, молодой мой другъ, таковъ свтъ: въ одно и тоже время молодость поетъ и веселится, а бдный, престарлый страдалецъ отживаетъ свой вкъ…. Однако, чтожъ это я? внезапно спохватился докторъ: — Не затмъ я васъ взялъ съ собой, чтобъ наводить на васъ грусть. Роландъ, позжай черезъ всю деревню къ послднему домику. Обратясь къ Эриху онъ прибавилъ:— Я хочу вамъ теперь доставить пріятное впечатлніе. Мы демъ къ людямъ, правда, терпящимъ нужду, но бдность которыхъ не вызоветъ въ васъ никакихъ горькихъ ощущеній. Бдный виноградарь и его семеро дтей, изъ которыхъ четыре сына и три дочери, не смотря на вс свои лишенія,— самые веселые люди въ мір. Особенно замчателенъ своимъ веселымъ нравомъ старикъ отецъ. Его настоящее имя Труба, но вс обыкновенно зовутъ его Семиствольной трубой или для краткости просто Семиствольникомъ, отъ того, что у всхъ семерыхъ его дтей отличные голоса, и онъ превосходно ихъ учитъ пть.

Экипажъ остановился у назначеннаго домика, дочери сидли на порог при вход, сыновья были въ деревн, гд упражнялись съ другими молодыми людьми въ гимнастик. Семиствольникъ немедленно за ними послалъ и, на вопросъ доктора, какъ онъ поживаетъ, отвчалъ:

— Ахъ, господинъ докторъ, все также. У моего младшаго сына по прежнему лучшій голосъ во всемъ околодк. Затмъ, обратясь къ Роланду, онъ продолжалъ: — Да, молодой баринъ, мои дти тоже богаты, каждый и каждая изъ нихъ получаютъ отъ меня въ приданое по сотн и даже по дв псенъ. Если они съ этимъ не съумютъ прожить свой вкъ, такъ они ни на что не годны.

Между тмъ пришли сыновья и началось пніе. Докторъ и Роландъ были въ восторг, а Эрихъ, быстро схвативъ мелодію псни, присоединился къ поющимъ. Старикъ одобрительно кивнулъ ему головой и, по окончаніи, сказалъ:

— Вотъ какъ, баринъ, и вы тоже умете пть!

Докторъ всегда возилъ съ собой въ экипаж погребецъ. Онъ веллъ его привести, и тогда всеобщему веселью не было границъ. Семиствольникъ объявилъ, преимущественно Роланду, что самый счастливый человкъ въ мір тотъ, кто пользуется хорошимъ здоровьемъ и уметъ пть.

Докторъ между тмъ распростился и ухалъ. Когда настали сумерки, Эрихъ съ Роландомъ тоже оставили домикъ и, въ сопровожденіи двухъ старшихъ сыновей Семиствольника, направились къ рк, гд отцпили лодку и поплыли къ вилл.

Рка въ этотъ вечеръ была необыкновенно тиха и прозрачна, вечерняя заря бросала на нее пурпуровый оттнокъ. Эрихъ сидлъ молча, на его долю выпала одна изъ тхъ рдкихъ минутъ, когда человкъ, ни о чемъ не думая, безотчетно наслаждается всмъ его окружающимъ. Роландъ и сыновья Семиствольника мрно ударяли веслами по вод, а потомъ совсмъ перестали грести, и лодка медленно и неслышно скользила по гладкой поверхности рки. Когда они причалили къ вилл, на неб уже загорались звзды.

ГЛАВА IV.
ЕВАНГЕЛЬСКОЕ СЛОВО О БОГАТОМЪ ЮНОШ.

На слдующее утро пришелъ архитекторъ и отправился съ Роландомъ къ развалинамъ крпости, гд мальчикъ подъ его руководствомъ снималъ планы.

Зонненкампъ напомнилъ Эриху о его общаніи навстить патера, и лишь только фрейленъ Пэрини вернулась отъ обдни, молодой человкъ съ своей стороны вышелъ изъ дому.

Жилище патера находилось въ совершенномъ затишь, и еслибъ не рзкій звонъ колокольчика у дверей и не громкій лай двухъ блыхъ шавокъ, можно было бы подумать, что здсь, посреди этой опрятной и уютной обстановки, никогда не раздается ни малйшаго шороха. Собаки вскор успокоились, на лстниц показалась ключница и попросила Эриха войти. Его, повидимому, ожидали.

На верху Эрихъ нашелъ патера въ его буквально залитой солнцемъ комнат, которая отличалась чрезвычайно простымъ убранствомъ. Онъ сидлъ за столомъ и держалъ въ лвой рук книгу, тогда какъ правая покоилась на глобус, стоявшемъ передъ нимъ на низенькой подставк.

— Вы застаете меня странствующимъ по свту, — сказалъ патеръ, ласково привтствуя Эриха, и пригласилъ его ссть на диванъ, надъ которымъ висла плохая раскрашенная литографія съ изображеніемъ св. Вароломея. Въ этой комнат царствовали невозмутимыя миръ и тишина, все въ ней говорило о скромныхъ вкусахъ хозяина, который, повидимому, ничего не желалъ, какъ проводить дни въ размышленіи и серьезныхъ занятіяхъ. Дв канарейки, каждая въ отдльной клтк, нсколько оживляли комнату и, какъ шавки внизу встртили гостя лаемъ, такъ он здсь привтствовали его звонкимъ пніемъ. Патеръ на нихъ махнулъ, он мгновенно замолкли и только съ любопытствомъ поглядывали на Эриха.

Хозяинъ сказалъ, что онъ слдилъ на глобус странствіе одного миссіонера, и при этомъ повернулъ глобусъ.

— Вы, безъ сомннія, не другъ миссіонерства?— спросилъ онъ.

— Я смотрю на него,— отвчалъ Эрихъ: — какъ на первую ступень къ цивилизаціи народовъ. Миссіонеры, распространяя всюду письменный языкъ посредствомъ священныхъ книгъ, которыя пользуются такимъ почетомъ въ мір, совершаютъ великое дло. Они этимъ самымъ до нкоторой степени содйствуютъ переходу каждаго національнаго языка отъ его неорганическаго состоянія въ органическому.

Патеръ отодвинулъ лежавшую передъ нимъ раскрытую книгу и скрестилъ руки на груди. Съ особеннаго рода покровительственнымъ видомъ, который совершенно естественно проистекалъ изъ его положенія, какъ лица духовнаго, онъ сказалъ Эриху, что слышалъ о немъ много хорошаго. Съ своей же стороны, онъ не можетъ отказать въ уваженіи человку, который по убжденію измняетъ весь ходъ своей жизни. Конечно, это бываетъ часто слдствіемъ легкомыслія и неустойчивости въ характер, которая не допускаетъ находить удовлетворенія ни въ какомъ род дятельности, но тамъ, гд этого нтъ, можно безошибочно предполагать въ такомъ человк большой запасъ искренности и правдивости.

Эрихъ поблагодарилъ и прибавилъ, что не во вншнихъ преимуществахъ того или другого званія заключается его достоинство, а въ тхъ чисто человческихъ сторонахъ, которыя непремнно лежатъ въ основ каждаго званія.

— Весьма справедливо, — отвчалъ патеръ, длая движеніе рукой, какъ бы онъ собирался благословлять: но въ моихъ глазахъ духовное званіе выше всхъ. Оно не представляетъ никакихъ выгодъ, не общаетъ ни наградъ, ни славы, но покоится единственно на началахъ, которыя вы, не знаю почему, назвали общечеловческими, но которыя гораздо справедливе слдуетъ называть божественными.

Эрихомъ внезапно овладло чувство непривычнаго смиренія, которое удержало его возражать патеру. Слова послдняго дышали неподдльной кротостью. Въ комнат опять водворилась тишина., ни малйшій звукъ не долеталъ въ нее извн.

Изъ окна растирался видъ на паркъ и на виллу и дале на противоположный берегъ рки. Замта, что Эрихъ любовался прелестнымъ ландшафтомъ, патеръ сказалъ:

— Да, господинъ Зонненкампъ устроилъ все это для себя, но красота его жилища служитъ и для нашего удовольствія. Признаюсь, я не люблю выходить изъ дому, когда того не требуютъ мои обязанности.

— И вамъ не скучно въ этомъ сельскомъ уединеніи?

— О нтъ! Я живу въ Бог и въ самомъ себ. Я здсь имю все то, что имлъ бы и въ большомъ город: прихожанъ, церковь и домъ, остальное для меня не существуетъ.

Изъ глубины души Эриха поднялось воспоминаніе о его ранней молодости, и онъ разсказалъ патеру, какъ посреди веселой жизни гарнизона, его не рдко посщало желаніе вступить въ духовное званіе. Но, не чувствуя въ себ вры въ божественное откровеніе, онъ не ршался посвятить себя церкви.

— И вы совершенно правы. Вры никто не можетъ самъ себ дать, но смиреніе всякій можетъ и долженъ въ себ выработывать, а съ нимъ вмст нисходитъ на человка и благодать вры.

Патеръ произнесъ эти слова какъ математическую истину, Эрихъ почтительно возразилъ:

— Родной языкъ посредствомъ вншнихъ звуковъ вводитъ человка въ извстный кругъ мыслей и ощущеній. Нельзя ли сказать, что и у души есть тоже своего рода языкъ, и что онъ, даже и безъ вншнихъ звуковъ образуетъ въ немъ религіозное настроеніе и привычку, которыхъ никто не долженъ оспаривать и которыя, если искренни, не могутъ быть уничтожены, такъ какъ въ ихъ основной причин почва и корень составляютъ одно.

— Вы изучали мистиковъ?— спросилъ патеръ.

— Отчасти. Я только хотлъ изо всего этого вывести то заключеніе, что вс честные противники должны, по возможности, приходить къ соглашенію тамъ, гд дло идетъ о неприкосновенномъ и недоказанномъ.

Опять настало молчаніе. Эрихъ и патеръ оба, каждый по своему, стремились къ истин и искренно желали ей служитъ.

— Вы въ возраст, такъ началъ натеръ, когда молодые люди обыкновенно помышляютъ о женитьб. Согласно съ нравами ныншняго вка они стараются взять за себя двушку съ деньгами… съ большими деньгами… съ очень большими деньгами. У васъ такой честный, открытый взглядъ, что я, если бы и умлъ, не сталъ бы хитрить съ вами. Я прямо поставлю вопросъ: правда ли, что вы сватаетесь за фрейленъ Зонненкампъ?

— Я?— въ изумленіи воскликнулъ Эрихъ: — Я!

— Да, вы.

— Благодарю васъ, — сказалъ Эрихъ, когда прошла первая минута удивленія: — благодарю васъ за вашъ прямой вопросъ. Вамъ извстно, что я не принадлежу къ вашей церкви…

— А фрейленъ Зонненкампъ принадлежитъ, и было бы трудно…

— Я совсмъ не то хотлъ сказать, — перебилъ его Эрихъ: — странно, право, черезъ сколько испытаній мн привелось здсь пройти. Меня по очереди допрашивали гордый наздникъ, знатный баринъ, воинъ, докторъ, а теперь хотятъ еще пропустить сквозь духовное ршето.

— Я васъ не понимаю.

— Пусть такъ, — продолжалъ Эрихъ: — я согласенъ исповдаться въ вашемъ кроткомъ, священномъ присутствіи, и объявляю, что если католичество предписываетъ вамъ безбрачіе, то я нахожу его равно необходимымъ для всякаго, кто хочетъ жить для идеи. Художникъ, ученый, священникъ не должны создавать семьи. Отрекаясь отъ семейныхъ радостей, они могутъ полне отдаваться служенію мысли и тмъ самымъ удовлетворительне выполнять свое назначеніе.

— Divisus est! divisus est!— сказалъ ему патеръ.— Св. апостолъ Павелъ говоритъ, что мысли женатаго не принадлежать уже одному Богу, но длятся между нимъ и женой. Он еще боле раздляются, когда судьба его дтей становится его собственной. У священника нтъ судьбы.

Улыбка мелькнула на лиц патера, когда онъ продолжалъ:

— Представьте себ, что я женатъ на сварливой женщин… Конечно, бываютъ и кроткія, самоотверженныя женщины, но нельзя же отрицать, что существуютъ и злыя. Мн, священнику, предстоитъ съ каедры проповдывать о мир, согласіи и любви, а не дале, какъ часъ тому назадъ, я самъ ссорился и бранился…

Вдругъ онъ приложилъ палецъ къ губамъ и остановился, замтивъ, что слишкомъ далеко ушелъ отъ цли. Фрейленъ Пэрини уже успла сообщить ему, что Эрихъ, до прізда своего сюда, быль въ монастыр. Съ удивленіемъ на него взглянувъ, патеръ спрашивалъ теперь самъ себя: случайно или умышленно далъ молодой человкъ такой неожиданный оборотъ ихъ разговору? Какъ бы то ни было, онъ все-таки не терялъ надежды, тмъ или другимъ способомъ, добиться отъ Эриха прямого отвта. Зорко наблюдая за нимъ, онъ, какъ бы невзначай, спросилъ, дйствительно ли Эрихъ сознаетъ въ себ достаточно силъ для того, чтобъ воспитать сообразно съ своими убжденіями юношу, подобнаго Роланду?

Эрихъ отвчалъ утвердительно, и патеръ еще спросилъ:

— Что вы намрены ему прежде всего внушить?

— Могу отвчать въ двухъ словахъ, я хотлъ бы развить въ Роланд, — сказалъ Эрихъ:— любовь къ міру и людямъ. Полюбивъ ихъ, онъ совершенно естественно захочетъ длать имъ добро. Если же, напротивъ, я научу его презирать свтъ и мало цнить жизнь, то онъ, пожалуй, станетъ во зло употреблять дарованныя ему силы.

— Мн очень жаль, — кротко замтилъ патеръ: — что вы неврующій. Вы на пути ко спасенію, но добровольно съ него сворачиваете. Знаете ли вы, что такое богатство? Я вамъ скажу: богатство — это величайшее испытаніе нашего времени, одна изъ самыхъ необузданныхъ силъ природы, съ которой совладать можетъ одинъ всемогущій Господь. Оно превосходитъ всякую другую матеріальную силу. Животное ищетъ себ, и ищетъ только необходимаго, одинъ человкъ собираетъ то, чего ни самъ не можетъ състь, ни дти его. Тотъ, кто такъ много получаетъ отъ жизни, неизбжно подвергаетъ опасности свою душу. Я пробовалъ привести этого мальчика и всхъ его домашнихъ къ тому, чтобы они, по крайней мр, разъ въ день, передъ каждымъ обдомъ, вспоминали, откуда имъ ниспосланы вс эти блага, которыми они такъ легкомысленно пользуются. Не думаете ли вы, что возможно въ богатыхъ людяхъ пробудить чувство нравственности иначе, какъ посредствомъ религіи? Молитва, произносимая передъ обдомъ, заставляетъ человка одумываться: она напоминаетъ ему, что есть кто-то, кого ему слдуетъ благодарить за все, чмъ онъ владетъ. Подобная мысль непремнно сбиваетъ съ него часть гордости и самодовольства, и, вмст со смиреніемъ, возбуждаетъ въ немъ желаніе длиться съ ближними. Только тамъ, гд есть господень страхъ,— да, именно страхъ,— возможно и успокоительное сознаніе, что пользуешься его всемогущимъ покровительствомъ. На обденномъ стол этихъ богачей ежедневно красуется роскошный букетъ. За скудной трапезой бднйшихъ изъ деревенскихъ обывателей благоухаетъ гораздо боле роскошный букетъ изъ цвтовъ небесной благодати, нисходящей на нихъ вмст со словами молитвы. Душа наполняется спокойствіемъ, и пища принимается тломъ съ большей пользой. Тамъ, на верхнемъ Рейн, они говорятъ: ‘движимое имущество’, движимость. И они правы: вс богатства ныншняго вка, не что иное, какъ движимыя имущества. Они переходятъ изъ рукъ въ руки и исчезаютъ. Врьте мн!— воскликнулъ патеръ и взялъ Эриха за руку: — врьте мн, главное зло нашего времени заключается въ государственныхъ бумагахъ.

— Въ государственныхъ бумагахъ? Какъ такъ? Я не понимаю!

— Да это и не легко понять. Кому можно отдавать въ займы милліоны? Одному государству. Безъ государственныхъ бумагъ не существовала бы и возможность занимать такія большія суммы. Въ прежнія времена не было богачей, подобныхъ ныншнимъ, людямъ не куда было помщать на проценты свои милліоны. Теперь же, благодаря государственнымъ бумагамъ, весь міръ живетъ на проценты, хотя это и запрещаютъ каноническіе заходы. Въ былое время, люди, видите ли, владли большими недвижимостями, какъ-то: полями, лсами. Они, такимъ образомъ, зависли отъ божьяго солнышка. Если жатва ихъ созрвала во-время и приносила обильные плоды, они, собирая ихъ въ глазахъ всхъ, жертвовали церкви десятую часть своего дохода. Теперь же богатства хранятся въ несгораемыхъ, недоступныхъ для воровъ сундукахъ, ни солнце, ни втеръ, ни дурная погода не имютъ на нихъ вліянія, они никому не видимы, и отъ доходовъ съ нихъ никуда не жертвуется десятая часть, разв только на долю банкира выпадаетъ небольшой лажъ. Жатва владтеля государственныхъ бумагъ заключается въ стрижк купоновъ, изъ нихъ онъ вяжетъ свои снопы. Еслибъ Господь нашъ снова, явился на земл, ему уже не пришлось бы боле выгонять изъ храма мнялъ и торговцевъ. Она выстроили теперь свои собственные храмы. Да, ныншній градъ Сіонъ, въ который стремятся вс богачи и короли нашего времени, подъ защиту котораго вс прибгаютъ, — это англійскій банкъ! Думали ли вы когда-нибудь о томъ, что станется съ человчествомъ, если государственные долги все будутъ рости и умножаться? Безъ сомннія, нтъ. Весь міръ будетъ заложенъ и перезаложенъ, а кто станетъ его выкупать? Дающіе въ займы потребуютъ наконецъ себ уплаты. Вспыхнетъ всеобщій пожаръ, передъ которымъ не устоятъ и несгораемые сундуки, настанетъ потопъ, который уничтожитъ милліоны и милліоны государственныхъ бумагъ. Въ Америк обыкновенно говорятъ, что тотъ или другой человкъ стоитъ столько то долларовъ, — и только такимъ образомъ оцниваютъ людей. Я не радуюсь чужимъ бдамъ, но признаюсь вамъ, хотлъ бы дожить до банкротства англійскаго банка. Вообразите себ: ночью приходитъ извстіе, что все погибло! Тысячи мужчинъ и женщинъ, лишенные того, что придавало имъ блескъ, внезапно увидятъ себя на голой земл и узнаютъ все свое ничтожество.

Эрихъ улыбнулся. У него мелькнуло въ голов, что всякій человкъ, поставленный, какъ патеръ, въ одинокое положеніе и имющій мало или никакого общенія съ людьми, ему равными по уму и образованію, невольно долженъ впасть въ отвлеченности.

— Конечно, сказалъ Эрихъ, допустивъ возможность существованія покупщика для земли, увидишь, что она обременена долгами, превышающими ея стоимость. За то личное достояніе человка, въ свою очередь, далеко превосходитъ ея стоимость, такъ какъ оно, главнымъ образомъ, заключается въ его нравственномъ бытіи и въ рабочей сил. Имущество въ прежнія времена состояло все въ глыбахъ земли, на долю нашего вка выпала задача возвысить цнность нравственнаго и движимаго имущества людей.

Онъ хотлъ еще прибавить, что у римлянъ, даже во времена республики, существовало такое же несоразмрное распредленіе богатствъ между отдльными личностями, но патеръ былъ до такой степени занятъ собственными мыслями, что едва его слушалъ. Онъ всталъ, подошелъ къ шкапу съ книгами, взялъ большую библію, раскрылъ ее и, подавая Эриху, сказалъ:

— Возьмите прочтите: вотъ единственный способъ, какимъ Роландъ можетъ быть воспитанъ. Читайте!

Эрихъ повиновался и прочелъ:

‘Когда выходилъ Онъ въ путь, подбжалъ нкто, палъ передъ нимъ на колни и спросилъ его: Учитель благій! что мн длать, чтобы наслдовать жизнь вчную? Іисусъ сказалъ ему: что ты называешь меня благимъ? Никто не благъ, какъ только одинъ Богъ. Знаешь заповди: не прелюбодйствуй, не убивай, не крадь, не лжесвидтельствуй, не обижай, почитай отца своего и мать. Онъ же сказалъ ему въ отвтъ: Учитель! все это сохранилъ я отъ юности моей. Іисусъ, взглянувъ на него, полюбилъ, его и сказалъ ему: одного теб не достаетъ, пойди, все, что имешь, продай и раздай пищимъ, и будешь имть сокровище на небесахъ, и приходи, послдуй за мною, взявъ крестъ. Онъ же, смутившись отъ сего слова, отошелъ съ печалію, потому что у него было большое имніе. И посмотрвъ вокругъ, Іисусъ говоритъ ученикамъ своимъ: какъ трудно имющимъ богатство войти въ царствіе Божіе! Ученики ужаснулись отъ словъ его. Но Іисусъ опять говоритъ имъ въ отвтъ: дти! какъ трудно надющимся на богатство войти въ царствіе Божіе! Удобне верблюду пройти сквозь игольныя уши, нежели богатому войти въ царствіе Божіе!’

— А теперь встаньте, сказалъ Эриху патеръ, и скажите,— онъ говорилъ взволнованнымъ голосомъ:— скажите честно, разв это не единственный способъ?

— Говоря по чести: нтъ! Того, о комъ здсь идетъ рчь, я люблю и уважаю можетъ быть боле, нежели многіе врующіе. Но самое ученіе возникло въ то время, когда всякое дйствительное могущество, государство, богатство, вс преходящія блага презирались и отвергались, какъ не имющія никакого значенія въ сравненіи съ чистой идеей. Такое ученіе должно было, во времена рабства и иноземнаго владычества, поддерживать въ добр людей съ высокими понятіями о нравственности, и благотворно дйствовать на сердца, которыя, видя, какъ исчезаютъ сила и слава сего міра, искали въ новыхъ учрежденіяхъ торжества чистой идеи. Но если вс, безъ исключенія, станутъ отрекаться отъ своихъ имуществъ, гд же будутъ т, въ чью пользу станутъ отрекаться? И почему слова, проповдующія отреченіе, не были возведены церковью въ законъ?

— Мн нравится, отвчалъ патеръ, что вы такъ прямо идете къ цли. Наша церковь иметъ, кром общихъ законовъ, еще законы частные, которые она предлагаетъ желающимъ достигнуть совершенства. Таковы законы о цломудріи и добровольной бдности: имъ подчиняются только т, которые стремятся быть совершенными.

— Я спрашиваю себя, снова началъ Эрихъ: ученіе объ откровеніи, которое разсматриваетъ вс явленія чисто нравственнаго свойства, распространяется ли оно также и на вопросы мірскіе? Человчество развивается, и съ теченіемъ времени не возникаютъ-ли въ мір новыя общественныя условія, подобно тому, какъ въ природ выдвигаются новыя силы, въ род пара или электричества?

— Человкъ, отвчалъ патеръ: съ искони вковъ одинъ и тотъ же, измняется только гражданинъ. Я не требую… богатый юноша самъ отъ себя не требовалъ совершенства, и потому онъ не подходитъ подъ законъ о добровольной бдности. Я только хотлъ вамъ доказать, что вы никогда не будете въ состояніи воспитать этого мальчика, если не внушите ему положительныхъ религіозныхъ врованій. Животное сметъ все, что можетъ, у него не можетъ быть и рчи о воздержаніи. Иное дло человкъ: онъ не сметъ длать всего, что въ его власти. Длать только то, на что у насъ есть силы, или лучше сказать, къ чему мы имемъ склонность, и во всхъ поступкахъ руководствоваться единственно этой склонностью, не значитъ еще быть человкомъ. Человческое достоинство начинается тамъ, гд эти склонности попираются ногами, и человкъ начинаетъ длать то, что ему предписываетъ законъ божескій. Еслибъ всякій въ своихъ поступкахъ сообразовался только со своими склонностями, то за безопасность человчества. нельзя бы было поручиться даже въ теченіи одного дня. Его цльность обезпечивается, и оно поддерживается въ добр только закономъ Божіимъ, за чертой котораго начинается грхопаденіе, но съ этимъ не соглашаются господа естествоиспытатели. Побужденія у животныхъ очень сильны, но человкъ можетъ свои побужденія по произволу усиливать, возбуждать и разнообразить: гд тутъ границы, если ихъ не воздвигнетъ законъ Божій? Но во всемъ этомъ я еще не касался вопроса о церкви. Сколько мн извстно, вы особенно много занимались изученіемъ исторіи?

— Занимался, но не очень много.

— Во всякомъ случа, вамъ извстно, что ни одинъ народъ, ни одно государство не могутъ достигнуть свободы, если во глав ихъ не стоитъ церковь, учрежденіе неизмнное и непоколебимое. Вы хотите, сколько мн кажется, сдлать изъ этого мальчика человка свободнаго. Мы тоже любимъ людей свободныхъ, желаемъ ихъ побольше, но они не возможны безъ религіи, безъ строгаго повиновенія ея законамъ. Величайшій результатъ, какого можно достигнуть путемъ воспитанія, заключается въ томъ, чтобъ даровать человку душевное спокойствіе…. понимаете-ли вы?… душевное спокойствіе. Въ состояніи-ли ваша свтская мудрость создать это спокойствіе, это всегда ровное настроеніе духа, эту готовность жъ самопожертвованію?… вдь вся наша жизнь есть ne что иное, какъ рядъ самопожертвованій! Если вы все это можете дать человку наравн съ религіей, та права ваши одинаковы съ нашими. Но я сильно въ томъ сомнваюсь. Мое мнніе подтверждается опытами тысячелтіи и фактами, ежедневно совершающимися на нашихъ глазахъ, а вамъ еще предстоитъ доказать противное.

— Для насъ, возразилъ Эрихъ, религія составляетъ не все воспитаніе, а только часть его, и этимъ мы отличаемся отъ духовенства. За тмъ уже не наша вина, если религія находится въ противорчіи съ наукой.

— Наука, сказалъ патеръ, ничего не значитъ въ отношеніи къ вчности. Существуютъ или нтъ электрическіе телеграфы и швейныя машины, это не касается вчной жизни. Она дала намъ только одно откровеніе, содержаніе котораго останется неизмннымъ, сколько бы еще новыхъ изобртеній ни сдлали люди въ теченіи своего земного существованія.

— А у церкви могутъ быть имущества? не безъ робости спросилъ Эрихъ.

— Церковь ничего не иметъ, она только всмъ управляетъ, рзко отвчалъ патеръ.

— Мн кажется, мы слишкомъ далеко зашли въ нашихъ разсужденіяхъ, поспшилъ сказать Эрихъ, и прибавилъ:

— Нельзя ожидать, чтобъ господинъ Зонненкампъ и его сынъ отказались отъ своихъ богатствъ, и намъ остается только искать, какой за тмъ лучшій способъ вести Роланда къ добру?

— Совершенно справедливо! воскликнулъ патеръ и, внезапно вставъ со своего мста, быстро зашагалъ по комнат:— совершенно справедливо! Мы теперь опять на прямой дорог. Выслушайте меня внимательно. Въ мір, видите-ли, появилась новая сила, которая еще не успла пріобрсти себ мста въ высшей сфер нравственнаго порядка вещей. Это, такъ-называемая haute finance. Вы съ удивленіемъ на меня смотрите?

— Не съ удивленіемъ, а съ вопросомъ.

— Такъ. Эта haute finance колеблется между высшимъ и низшимъ слоемъ общества: я спрашиваю, къ которому изъ двухъ она примкнетъ? Не долженъ-ли такой богатый, ‘мщанскій’ юноша, какъ Роландъ, разъ очутившись въ водоворот жизни, непремнно пойдти ко дну.

— Отчего же вы полагаете, спросилъ Эрихъ, что съ нимъ это можетъ случиться легче и скоре, чмъ съ юношей благороднаго происхожденія, носящаго военный или гражданскій мундиръ? Или вы думаете, что послдняго спасетъ религія?

— Нтъ, не религія, а другое столь же положительное учрежденіе, а именно дворянство, на долю котораго выпало то преимущество, что для него годы шаловливой юности проходятъ съ наименьшимъ вредомъ для будущаго. Дворянинъ въ зрломъ возраст возвращается въ свое помстье, длается добрымъ семьяниномъ и съ достоинствомъ поддерживаетъ свое положеніе въ свт. Но даже и въ большомъ город, посреди всякаго рода сумасбродствъ, его удерживаетъ въ извстныхъ границахъ сознаніе, что онъ членъ высшаго общества и двора. Но что подобнаго иметъ богатый юноша изъ мщанъ? У него нтъ ни сословной чести, ни общественныхъ обязанностей, по крайней мр въ строгомъ смысл этого слова.

— Въ такомъ случа, замтилъ Эрихъ, для Роланда, быть можетъ, было бы величайшимъ счастьемъ, еслибъ его отцу удалось получить дворянство?

— Не знаю, отвчалъ патеръ, недовольный тмъ, что зашла рчь о предмет, о которомъ онъ недавно имлъ интимный разговоръ съ самимъ Зонненкашюмъ.

— Не знаю, повторилъ онъ и продолжалъ:— Еслибъ вмст съ дворянскимъ дипломомъ можно было получить и семнадцать поколній предковъ, это, пожалуй, было бы хорошо, но новое дворянство…. Мы лучше оставимъ это. Я хочу сказать, что у дворянства есть честь, историческія, наслдственныя обязанности, оно создало себ законы, которые стремится оправдывать на дл: noblesse oblige, дворянство обязываетъ, говоритъ оно. А богатство, какими законами руководствуется? Самыми грубыми, чисто животными. Знаете-ли вы, что гласить главный изъ нихъ?

— Я не вижу, куда вы мтите.

— Законъ, ставящій пріобртеніе выше всего въ мір, говоритъ: ‘самъ себ помогай’. Но это длаетъ и животное: оно также само себ помогаетъ. Итакъ, богатство, стоитъ между дворянствомъ и народомъ, и не иметъ ни нравственныхъ началъ, ни обязанностей. Подъ словомъ народъ, я здсь разумю не одно только сословіе, работающее руками, но и всхъ людей науки, искусства и даже церкви. У народа есть трудъ, — haute finance не иметъ чести, а о труд знаетъ не боле, какъ сколько нужно для того, чтобъ заставлять трудиться другихъ и извлекать себ изъ ихъ труда пользу. Что же у нея есть? Деньги… Чего она отъ нихъ требуетъ? Наслажденія!… Кто доставляетъ ей на это обезпеченіе? Государство!… А что она длаетъ для государства? Вотъ вопросъ! Знаете-ли вы на него отвтъ?

Эрихъ, слегка дрожащимъ голосомъ, сказалъ:

— Если дворянство чувствуетъ за собой право и обязанность…. ну, скажемъ хоть для того, чтобы предводительствовать войсками на войн, то пусть богатые юноши возьмутъ на себя обязанность безвозмездно служить въ рядахъ войска мира. Пусть они поставятъ себ въ законъ дятельность, направленную къ улучшенію общественнаго быта вообще и дойдутъ до полнаго самоотверженія въ длахъ благотворительности.

— Послднее принадлежитъ однимъ намъ, перебилъ его патеръ: вы же никогда этого не достигнете безъ религіи. Вы никогда не дойдете до того, чтобъ люди, движимые только состраданіемъ, да своимъ, какъ вы его называете, чисто человческимъ чувствомъ, согласились выходить изъ роскоши и, подобно намъ, посщать хижины бдныхъ, беззащитныхъ, больныхъ и умирающихъ.

Между тмъ, какъ патеръ произносилъ эти слова, явился кистеръ съ извстіемъ, что одинъ старый умирающій виноградарь проситъ совершить надъ нимъ таинство соборованія. Патеръ въ туже минуту былъ готовь за нимъ слдовать. Эрихъ удалился.

Когда онъ очутился на улиц и вдохнулъ въ себя свжій воздухъ, ему на мгновеніе показалось, будто онъ вышелъ изъ атмосферы, пропитанной запахомъ ладана. Но нтъ, подумалъ онъ вслдъ за тмъ: это нчто иное, тутъ чувствуется сила, которая лицемъ къ лицу становится съ великой загадкой человческаго существованія. Эрихъ шелъ въ глубокомъ раздумья. У него опять промелькнуло въ ум, насколько боле его могутъ давать другимъ т, которые имютъ твердыя, догматическія правила, не выработанныя ими самими въ себ, а скоре ими только прочувствованныя. Что же до него касается, то онъ все долженъ почерпать въ самомъ себ, въ собственномъ разум.

— Но можетъ-ли то, что выходить изъ моего разума, годиться для разума другого человка? внезапно задалъ онъ себ вопросъ.

Эрихъ остановился. Краска бросилась ему въ лице при мысли, что, воспитывая другого, онъ въ тоже время воспитываетъ и самого себя. Пусть же, думалъ онъ, мальчикъ тоже самъ изъ себя почерпаетъ свое знаніе и пониманіе вещей. Что за воспитаніе, которое предлагаетъ одно готовое? Оно не должно ограничиваться тмъ, чтобы постоянно протягивать юнош руку и водить его, предоставляя ему самому только передвигаться съ мста на мсто.

Эрихъ стоялъ на половин горы, на дорог, которая вела къ маіору. Онъ взглянулъ внизъ на виллу, носившую гордое названіе Эдема, и ему припомнилось библейское слово: въ саду Эдема стоятъ два дерева, дерево жизни и дерево познанія добра и зла, для того, кто вкуситъ плодовъ отъ дерева познанія, настаетъ конецъ блаженной жизни… Неужели это всегда такъ?

Вдругъ онъ точно прозрлъ, человку даны на земл три вещи: наслажденіе, отреченіе отъ земныхъ благъ и знаніе.

Тамъ, Зонненкампъ желаетъ для своего сына наслажденія. Весь міръ въ его глазахъ есть не что иное, какъ накрытый столъ, учиться надо настолько, чтобъ найдти прямой путь къ наслажденію и настоящую его мру. Земля есть увеселительное мсто, она производитъ растенія для нашего удовольствія. У насъ въ жизни нтъ другого назначенія, какъ гулять, сть, пить, спать и опять гулять…. и для этого должно свтить солнце?

Чего хочетъ патеръ? Отреченія отъ земныхъ благъ? На семъ свт нтъ ничего, достойнаго любви, его радости не боле какъ обманчивыя мечты, и потому лучше отъ нихъ отвернуться.

А чего хочемъ мы, и чего желаютъ т, на которыхъ стремимся походить? Знанія. Жизнь не раздляется только на наслажденіе и на отреченіе: знаніе заключаетъ ихъ обоихъ въ себ, оно изъ нихъ двухъ длаетъ одно. Наука, это мать долга и прекрасныхъ длъ.

Въ древнія времена воины получали изъ рукъ боговъ щитъ, который ограждалъ ихъ отъ всякой опасности. Эрихъ ни отъ кого не получилъ щита, но тмъ не мене чувствовалъ себя защищеннымъ и укрытымъ отъ всхъ бдъ. Онъ былъ такъ счастливъ самъ въ себ, что боле ни въ комъ и ни въ чемъ не нуждался, знаніе давало ему все.

Онъ пошелъ дале и, успокоенный и довольный, вступилъ въ домъ маіора, жившаго въ ближайшей деревн. Онъ зналъ, что здсь не ожидалъ его никакой экзаменъ.

ГЛАВА V.
ДОБРЫЙ ТОВАРИЩЪ.

Маіоръ жилъ на гор, посреди виноградниковъ, въ домик богатаго виноторговца, который былъ членомъ одного съ нимъ братства. Масонство играло въ жизни маіора важную роль. Около него преимущественно вертлись вс его мысли, онъ относился къ нему, какъ къ святын, и когда видлъ людей, недоумвающихъ передъ той или другой жизненной загадкой, на лиц его появлялось выраженіе, говорившее: ‘для меня не существуетъ тайнъ, мн все ясно. Прійдите къ намъ, у насъ есть на все отвтъ.’

Одна сторона дома, во флигел котораго жилъ маіоръ, выходила на большую дорогу, а другая смотрла окнами на рку съ горами на противоположномъ берегу. Маіоръ строго держался въ границахъ своего домика и маленькаго садика съ бесдкой, который былъ отведенъ исключительно для его. употребленія. Главная часть зданія находилась подъ его надзоромъ, но онъ не жилъ въ ней, и втеченіи многихъ мсяцевъ, когда большой домъ и садъ оставались пустыми, онъ ни разу въ нихъ не заглядывалъ.

Эрихъ засталъ маіора въ его собственномъ садик. Онъ читалъ газету и курилъ длинную трубку, а передъ нимъ стояла чашка холоднаго кофе. Противъ него сидла пожилая женщина, въ высшей степени опрятно одтая, съ большимъ блымъ чепчикомъ на голов. Она штопала чулки, но съ приходомъ Эриха встала, собираясь уйдти. Маіоръ коснулся рукой своей военной фуражки и вынулъ изо рта длинную трубку.

— Фрейленъ Милькъ, сказалъ онъ: — это мой камрадъ, господинъ докторъ Дорнэ, капитанъ въ отставк.

Фрейленъ Милькъ присла, взяла корзинку съ чулками и скрылась въ домик.

— Она умна и добра, всегда, всмъ довольна и весела. Вамъ надо съ ней поближе познакомиться, сказалъ ей вслдъ маіоръ.— А какой она знатокъ человческаго сердца! Во всемъ мір не найдется другого ей подобнаго. Она видитъ людей насквозь…. Садитесь же, товарищъ, вы пришли въ мой самый лучшій часъ. Вотъ видите: я такъ и живу…. Мн, собственно говоря, нечего длать, но я все-таки рано встаю…. это удлиняетъ жизнь…. къ тому же я этимъ способомъ ежедневно одерживаю побду надъ своей лнивой натурой. Я встаю, моюсь холодной водой и иду гулять…. часто противъ воли, но иду, потому что долженъ. Возвратясь, я сажусь здсь…. передо мной столъ съ блой скатертью, на немъ въ красивомъ прибор кофе, густыя сливки, булки…. масла я не употребляю. Я наливаю кофе, обмакиваю въ него булку…. она пріятно хруститъ…. у меня зубы еще цлы, благодаря фрейленъ Милькъ, которая содержитъ ихъ въ порядк…. за второй чашкой я беру трубку, курю и думаю…. курю и знакомлюсь съ исторіей въ томъ вид, въ какомъ мн ее ежедневно предлагаетъ газета…. Глаза у меня еще крпкіе, я читаю безъ очковъ, стрляя, попадаю въ цль, и слышу хорошо, и спина у меня здоровая…. держусь прямо, какъ рекрутъ…. Не правъ ли я, товарищъ, что со всмъ этимъ считаю себя богатйшимъ человкомъ въ мір?… За обдомъ у меня бываетъ отличный супъ…. никто въ мір не уметъ варить такого супа, какъ она…. кусокъ превосходнаго жаркого, кружка вина, кофе…. она изъ четырехъ кофеинокъ сваритъ вамъ такого кофе, какого другая не съуметъ приготовить изъ цлаго фунта…. И что же, не смотря на все это, мн не разъ приходилось читать наставленія вашему покорному слуг. Ты самый неблагодарный человкъ въ мір, говорилъ я самъ себ, если можешь но временамъ бывать злымъ и желать того, чего не имешь. Смотри, какъ около тебя все мило: хорошій хлбъ, покойный стулъ, добрая трубка…. вокругъ миръ и тишина…. Разв ты не счастливйшій человкъ въ мір, оттого что всмъ этимъ владешь?… Да, добрый товарищъ! Вы…. вы чертовски учены…. извините…. я хочу сказать вы очень учены…. Я же, видите ли, ничего не знаю, пичему не учился…. Я быль барабанщикомъ…. ужо я вамъ это разскажу…. Да, товарищъ…. что я хотлъ сказать?… а, вспомнилъ! Вы знаете въ тысячу разъ больше моего, но, не смотря на это, все-таки можете кое-чему у меня научиться. Вамъ надо еще приноровиться къ жизни, настоящее должно составлять все, въ настоящемъ ищите наслажденія и будьте счастливы настоящимъ. Настоящій часъ, разъ что онъ пробилъ, уже боле не вернется. О завтрашнемъ дн никогда не слдуетъ думать!… Вздохните поглубже, товарищъ…. Что за чудный воздухъ! Есть ли гд-нибудь другой, лучшій?… Къ тому же мы имемъ теплую, чистую одежду!… Ахъ! станемъ благодарить Творца вселенной!… Да, мой другъ, еслибъ мн въ моей молодости кто-нибудь говорилъ все то, что я вамъ теперь говорю…. Однако, что это я?… Извините, я старый болтунъ…. Какъ мило съ вашей стороны прійдти навстить меня!… Ну, что ваши дла? Вы дйствительно намреваетесь воспитывать этого юношу? Мн кажется, вы настоящій для того человкъ…. вы сформируете его…. Вамъ, товарищъ, конечно извстно, что такое значитъ сформировать человка?… Это можетъ сдлать только военный…. Одни военные могутъ воспитывать людей…. строгая дисциплина необходима для этого…. Но я вамъ за мальчика ручаюсь…. изъ него выйдетъ хорошій человкъ…. непремнно выйдетъ…. Фрейленъ Милькъ говоритъ, что выйдетъ, если только онъ попадетъ, въ хорошія руки. Школьные учителя никуда не годятся. Учитель Кнопфъ былъ отличный малый, добрый и дльный, но слишкомъ слабъ и не умлъ натянуть поводья. Но, благодареніе Творцу вселенной, теперь нашелся настоящій для него человкъ…. Спасибо вамъ за то, что ко мн пришли. Если я могу вамъ быть чмъ-нибудь полезенъ, то не забывайте, что мы товарищи. Какое счастье, что вы были военнымъ! Я всегда желалъ для него военнаго…. Фрейленъ Милькъ въ томъ свидтельница…. я ей сотни разъ повторялъ: только бы намъ добыть военнаго человка!… Теперь мы сдлаемъ изъ Роланда воина, настоящаго воина, у него много мужества и недостаетъ только выправки.

— Я желалъ бы, началъ Эрихъ: — и если дйствительно поступлю на это мсто….

— Какъ, если дйствительно поступлю? Въ этомъ нтъ ни малйшаго сомннія,— я вамъ это говорю…. А мы тоже что-нибудь да значимъ! Однако, извините, я больше ни слова не скажу…. Итакъ, товарищъ, вы говорите….

— Я хочу сказать, что намъ не надо готовить Роланда исключительно къ тому или другому званію. Пусть онъ прежде всего будетъ образованнымъ, разсудительнымъ и добрымъ человкомъ, а если тогда явится призваніе….

— Совершенно справедливо… въ высшей степени умно сказано… такъ… хорошо… Судьба этого мальчика меня сильно озабочивала! Какъ глупы, однако, люди, желающіе себ милліоновъ! Вдь больше желудка человку нельзя състь, больше восьми часовъ никто не въ состояніи спать. Главное — торжественно произнесъ маіоръ, понизивъ голосъ и поднявъ къ верху руку — главное, онъ долженъ вернуться къ природ… въ этомъ все… да, онъ долженъ вернуться жъ природ!

Къ счастью, Эрихъ не полюбопытствовалъ узнать, что подразумваетъ маіоръ подъ словами: ‘вернуться къ природ.’ Маіору не легко было бы ему это объяснить, такъ какъ онъ самъ не зналъ, что хотлъ этимъ сказать. Тмъ не мене онъ очень любилъ эту фразу, повторялъ ее при каждомъ удобномъ случа, а затмъ предоставлялъ всякому самому доискиваться до ея смысла.

— Вернуться къ природ — этимъ все сказано, повторилъ онъ минуту спустя и продолжалъ:

— Что я еще хотлъ у васъ спросить?… Да! Вдь вы не дворянскаго происхожденія, и вамъ, безъ сомннія, тоже пришлось не мало вынести въ военной жизни?

Эрихъ отвчалъ отрицательно, и маіоръ нершительно продолжалъ:

— Такъ… такъ… Вамъ, въ качеств образованнаго, ученаго человка, привелось меньше моего терпть… Я наконецъ принужденъ былъ подать въ отставку. Когда-нибудь ужъ я вамъ это разскажу.

Эрихъ сообщилъ, что онъ только что былъ у патера, и маіоръ замтилъ:

— Онъ честный человкъ, но я не имю ничего общаго съ духовенствомъ. Вы знаете — я принадлежу въ обществу масоновъ.

Эрихъ кивнулъ головой, а маіоръ продолжалъ:

— Все, что есть во мн хорошаго, все отъ масоновъ. Мы съ вами еще объ этомъ поговоримъ… я хочу быть вашимъ воспріемникомъ. Какъ радъ будетъ съ вами познакомиться Вейдеманъ!

Опять имя Вейдемана было произнесено тономъ, какимъ человкъ выражаетъ свой восторгъ, любуясь съ вершины горы прелестнымъ ландшафтомъ.

— Вы упомянули о духовенств… снова началъ маіоръ: видите ли — и онъ придвинулъ свой стулъ поближе къ Эриху: видите ли вся сила барабана внутри… Я, видите ли, былъ барабанщикомъ… нтъ, вы не смйтесь…. вс говорятъ, что барабанъ производитъ только шумъ, а я вамъ скажу, что въ немъ заключается прекраснйшая музыка…. Я ни къ кому близко не подхожу…. видите ли, я вамъ скажу… будьте внимательны… Я съ вами не спорю, говорю я, что вы слышите одинъ шумъ, не спорьте же и вы, когда я утверждаю, что слышу тамъ нчто иное…. Я, видите-ли, много размышлялъ: люди такъ умны, они на все выдумаютъ машины, но подать сигналъ барабаномъ или трубой не въ состояніи никакая машина: для этого необходимы человческій руки и человческій ротъ…. Я именно былъ барабанщикомъ…. ужо я вамъ это разскажу…. Такъ, видите ли, когда забьютъ въ барабанъ, я по этому узнаю, какое у кого сердце. Тамъ, гд ты, братецъ мой, слышишь одинъ безсмысленный шумъ, я различаю музыку, исполненную смысла и значенія. И потому, ради Бога, не станемъ спорить о религіи. Споры ни къ чему не ведутъ, они пустые звуки, все дло въ томъ, какое сердце сидитъ у человка въ груди.

Оригинальное обращеніе и еще боле оригинальный разговоръ маіора, въ словахъ котораго, однако, звучала неподдльная искренность, и какая-то своеобразная смлость, сильно понравились Эриху.

Маіоръ поставилъ трубку около себя и спросилъ:

— Есть ли у васъ такой человкъ, котораго вы ненавидите всми силами вашей души, при вид котораго у васъ сердце поворачивается?

Эрихъ сказалъ, что нтъ, и при этомъ упомянулъ о томъ, какъ отецъ его часто говаривалъ ему, что ничто въ мір не набрасываетъ ни душу человка такую мрачную тнь, какъ скрываемая въ немъ ненависть. Уже, ради самого себя, не слдуетъ давать воли такому вредному чувству.

— Вотъ человкъ, такъ человкъ! воскликнулъ маіоръ: — Теперь мы съ вами друзья! Кто имлъ такого отца, тотъ самъ долженъ быть хорошимъ человкомъ.

И онъ началъ разсказывать, что въ сосднемъ городк живетъ одинъ контролеръ сбора податей, котораго онъ, маіоръ, отъ всей души ненавидитъ. Человкъ этотъ постоянно носитъ медаль св. Елены, которою новый Наполеонъ награждалъ ветерановъ за геройство, съ какимъ они сражались въ рядахъ притснителей своего отечества.

— Представьте себ, продолжалъ маіоръ:— онъ веллъ сдлать свой портретъ съ этой медалью на груди и повсилъ его у себя въ парадной комнат на той же самой стнк, гд у него уже красовался въ вычурной рамк дипломъ, дарованный ему французскимъ министромъ на ношеніе медали. Я не кланяюсь этому человку, не отвчаю на его поклоны и никогда не сажусь съ нимъ за одинъ столъ, онъ исповдуетъ другую честь, чмъ я. Скажите, разв мы не вправ наказывать дурныхъ людей? А чмъ другимъ могу я его наказать, какъ не выказывая ему мое презрніе?… Мн это тяжело, но я себя считаю къ тому обязаннымъ.

Эрихъ возразилъ, что этотъ человкъ все же заслуживаетъ нкотораго снисхожденія. Съ тщеславіемъ трудно бороться, да и къ тому же многія правительства благопріятно смотрятъ на чиновниковъ, имющихъ медаль св. Елены. Контролеръ находится на государственной служб, и это самое можетъ его до нкоторой степени оправдывать.

— Что правда, то правда! воскликнулъ маіоръ и быстро завивалъ головой:— Да вы, какъ я вижу, воспитатель въ полномъ смысл этого слова…. Я дожилъ до семидесяти лтъ…. то-есть мн пошелъ уже семьдесятъ третій годъ… я зналъ многихъ людей и ни одного безусловно дурного человка. Подъ вліяніемъ страсти и гордости, въ припадк глупости люди часто поступаютъ не хорошо… но, Господи Боже мой! Остается только благодарить небеснаго Отца, за то, что ничего подобнаго не чувствуешь за собой… вдь и я могъ бы быть такимъ же…. Я вамъ очень обязанъ…. много, премного обязанъ…. вы у меня сняли врага съ шеи…. именно съ шеи. Онъ у меня всегда тутъ сидлъ и давилъ своей тяжестью…. Ахъ, да вотъ онъ самъ идетъ!

Дйствительно, контролеръ шелъ мимо садика. Маіоръ поспшилъ къ забору, кивая головой и махая рукой. Онъ, можетъ быть, надялся, что контролеръ первый ему поклонится, но этого не случилось. Тогда маіоръ закричалъ такъ громко, какъ будто выпалилъ: ‘Добраго утра, господинъ контролеръ’! Тотъ учтиво отвчалъ и прошелъ мимо. Но старый маіоръ былъ несказанно счастливъ. Онъ гладилъ себя рукой по сердцу, какъ бы радуясь, что съ него вдругъ свалился камень.

Фрейленъ Милькъ выглянула изъ окна, маіоръ попросилъ ее сойдти внизъ: онъ имлъ ей сообщить нчто пріятное. Она повиновалась, видъ у нея былъ чуть ли еще не опрятне прежняго, на завязкахъ ея благо съ тальей передника ясно виднлись слды утюга. Маіоръ объявилъ ей, что контролеръ ни въ чемъ не виноватъ, такъ какъ носитъ медаль св. Елены изъ повиновенія правительству.

Затмъ они вс пошли въ домъ. Маіоръ показалъ своему гостю комнату, гд все было до крайности просто и чисто. Самъ онъ взглянулъ на барометръ и кивнувъ головой, проговорилъ: ‘Стоить на хорошей погод’! Потомъ посмотрлъ на привинченный къ окну градусникъ и обтеръ лобъ, какъ бы сейчасъ только замтивъ, что на двор было жарко.

Издали донесся выстрлъ. Маіоръ, указывая Эриху по направленію, откуда онъ раздался, сказалъ:

— Это ученіе въ крпости. Я нахожу, что у гладкоствольныхъ орудій такой же точно звукъ, какъ и у нарзныхъ. Товарищъ, вамъ предстоитъ учить меня новому военному искусству. Я въ немъ теперь ничего не смыслю, но когда слышу стрльбу, во мн опять воскресаетъ солдатъ.

Маіоръ попросилъ фрейленъ Милькъ подать бутылку лучшаго вина. Она, повидимому этого ожидала и немедленно принесла вино и стаканы, при чемъ бросила на маіора значительный взглядъ. Тотъ понялъ и сказалъ:

— Будьте покойны: я знаю, что мн утромъ не слдуетъ много пить. Капитанъ, дайте мн вашъ штопоръ. Я васъ считаю за порядочнаго человка, а всякій порядочный человкъ непремнно носитъ въ карман штопоръ.

Эрихъ со смхомъ подалъ ему ножикъ, который былъ снабженъ штопоромъ. Откупоривая бутылку, маіоръ еще сказалъ:

— Кром того, порядочный человкъ долженъ умть свистать. Товарищъ, будьте такъ добры, посвистите!

Эрихъ отъ смху едва могъ сложить губы для свиста. Между тмъ бутылка была откупорена, и оба дружески выпили.

— Можетъ быть, сказалъ маіоръ: — намъ съ вами теперь здсь гораздо лучше, чмъ Зонненкампу на его великолпной вилл. Но, капитанъ, повторяю: слонъ счастливъ, и муха счастлива, только у слона хоботъ длинне, чмъ у мухи.

Маіоръ засмялся, обрадованный своимъ удачнымъ сравненіемъ. Эрихъ послдовалъ его примру, и оба долго и весела смялись. Смхъ ихъ утихалъ и опять возобновлялся всякій разъ, что они другъ на друга взглядывали.

— Вы мн поясняете пословицу, сказалъ Эрихъ: — что комара можно принять за слона. И дйствительно: не объемъ, не. мра, а организмъ составляютъ жизнь.

— Такъ…. такъ точно! воскликнулъ маіоръ: фрейленъ Милькъ, пріидите пожайлуста сюда!

Фрейленъ Милькъ явилась на призывъ, и маіоръ продолжалъ:

— Прошу васъ, капитанъ, повторите еще разъ, что вы сказали объ организм. Фрейленъ Милькъ очень рада будетъ слышать. Она, видите ли, занимается учеными предметами гораздо больше, чмъ это можно предположить. Пожайлуста товарищъ, повторите объ организм, я не съумю такъ хорошо передать.

Эрихъ повторилъ, и вс опять засмялись.

Фрейленъ Милькъ рекомендовала Эриху школьнаго учителя, какъ отличнаго каллиграфа, на что маіоръ со смхомъ воскликнулъ:

— Да, товарищъ, фрейленъ Милькъ живая табель о рангахъ. Если вы захотите получить свднія о комъ-нибудь изъ здшнихъ обывателей, обратитесь только къ ней. Да еще, ради. Бога, по пользуйтесь лекарствами отъ графини Вольфсгартенъ… Фрейленъ Милькъ все это гораздо лучше знаетъ…. А піявки никто въ мір не съуметъ поставить такъ ловко, какъ она.

Добрая старушка сконфузилась, и Эрихъ, замтя это, поспшилъ расхвалить цвты и растенія, украшавшія наружную сторону окна. Маіоръ сталъ уврять, что она въ садоводств свдуще, можетъ быть, самого Зонненкампа. И еслибъ, прибавилъ онъ, было извстно, съ какими ничтожными средствами она садитъ и разводитъ цвты, то безъ, сомннія, ей на выставк присудили бы первый призъ преимущественно передъ владтелями хорошо устроенныхъ теплицъ.

Желая положить конецъ похваламъ себ, фрейленъ Милькъ сказала Эриху, что главное несчастіе Роланда заключается въ томъ, что этотъ богатый юноша не иметъ никакого настоящаго удовольствія.

— Не иметъ никакого настоящаго удовольствія, повторилъ маіоръ: — Ужъ вы только послушайте ее!

— Да, повторила фрейленъ Милькъ и кивнула головой, при чемъ у ней на голов запрыгали банты и оборки отъ чепца:— У него, пожалуй, и много удовольствій, но все это удовольствія, купленныя за деньги и потому самому не настоящія. Кто живетъ на свт прогуливаясь, да безъ занятій, тотъ напрасно ищетъ удовольствія.

Эрихъ ласково взглянулъ на добрую старушку, и съ этой минуты между нимъ и фрейленъ Милькъ навсегда установились отношенія, исполненныя взаимнаго доврія и полнаго пониманія другъ друга.

Эрихъ, въ сопровожденіи ея и маіора, вышелъ изъ дому. Къ нимъ на встрчу бросилась блая съ коричневыми пятнами лягавая собака.

— Откуда ты? воскликнулъ маіоръ, ласково ей выговаривая:— гд ты опять шаталась, безпутная, бродяга! А теперь разв ты не видишь, что у насъ гость? Дожила до старости, а все не научилась ни порядочности, ни приличію! Стыдно…. право стыдно!…

Такъ усовщевалъ маіоръ свою собаку, хорошо извстную въ окрестности подъ именемъ Леди. Онъ держалъ у себя суку, а не кобеля, на томъ основаніи, что будто бы собаки въ деревн обращались съ ней вжливе и никогда не затвали съ ней драки.

Выйдя съ Эрихомъ за садовую калитку, маіоръ сказалъ:

— Видите ли вы эти два подстриженные дуба? Втеченіи нсколькихъ лтъ я замчалъ, что тотъ, который стоитъ на лво отъ насъ, постоянно десятью или одиннадцатью днями ране своего товарища начиналъ покрываться листьями. Однажды, совершенно неожиданно, вернулся морозъ. Листья на этомъ дерев поблекли, оно все лто прохирло и съ тхъ поръ сдлалось осторожне: оно распускается уже посл того, какъ появятся листья на противоположномъ ему дуб. Поневол допустишь, что у деревьевъ есть разсудокъ. Да, любезный товарищъ, въ мір устроено все гораздо лучше, чмъ намъ кажется. Вотъ я живу пансіономъ, ничмъ не занятъ, а все же часто нахожу, что день коротокъ: такъ много есть надъ чмъ наблюдать и о чемъ подумать…. Ну, прощайте и не забывайте, что мы всегда рады будемъ васъ видть.

Эрихъ на прощаньи протянулъ руку, и пожимая ее, маіоръ еще сказалъ:

— Благодарю васъ. Теперь у меня еще однимъ человкомъ увеличилось число тхъ, кого я люблю. Разв это не настоящее счастье? Оно поддерживаетъ въ человк молодость и здоровье.

Эрихъ уже отошелъ на нсколько шаговъ, когда маіоръ окликнулъ его и, подойдя къ нему, сказалъ:

— Еще одно слово о господин Зонненкамп…. Вы не заблуждайтесь на его счетъ, товарищъ. Люди, обыкновенно, или длаютъ себ идоловъ изъ счастливцевъ и богачей, или разрываютъ ихъ на части. У господина Зонненкампа кожа не много шероховатая, но зерно хорошее. А что касается до его прошлаго, то какой человкъ можетъ безусловно похвастаться своимъ прошлымъ? Не я, по крайней мр, и никто изъ тхъ, кого я знаю. Я не всегда жилъ такъ, какъ могъ бы теперь того пожелать…. Но, довольно, вы гораздо умне меня.

— Мн это вполн понятно, отвчалъ Эрихъ. Въ Америк люди безъ отдыха работаютъ и стремятся единственно къ одному — къ пріобртенію. Когда человкъ втеченіи многихъ десятковъ лтъ ничего, кром этого, не имлъ въ виду, его нравственныя способности совершенно естественно притупляются. Онъ твердитъ себ, что когда пріобртетъ достаточно денегъ, тогда вернется къ чести и къ добру. Но когда настанетъ это ‘достаточно’? Да и не будетъ ли тогда ужъ поздно? Признаюсь вамъ, я удивляюсь господину Зонненкампу!

— Такъ…. такъ, подтвердилъ маіоръ: онъ, въ качеств золотоискателя, принужденъ былъ сталкиваться съ разнаго рода людьми, пока не составилъ себ состоянія…. Да, да, я спокоенъ…. Вы умне меня…. Но и чуть не забылъ главнаго…. Посмотрите мн прямо въ глаза и скажите откровенно: правда ли, что вы были въ монастыр у фрейленъ Манны?

— Я былъ въ монастыр и видлъ фрейленъ Манну, но не зналъ, кто она такая, и не говорилъ съ ней ни слова.

— Такъ вы не затмъ пріхали сюда и помстились къ господину Зонненкампу, чтобъ жениться на его дочери,

Эрихъ съ улыбкой выразилъ удивленіе на счетъ того, что ему со всхъ сторонъ длаютъ этотъ вопросъ.

— Видите ли, товарищъ, вамъ лучше выкинуть изъ головы эту двушку: она уже почти просватана за барона фонъ-Пранкена. Я охотне бы вамъ ее отдалъ, во тутъ ничего не подлаешь.

Наконецъ, Эриху удалось уйдти. У него было легко на душ. Онъ видлъ, что около Роланда собирались благотворныя силы, достаточныя для того, чтобъ постоянно держать его въ извстномъ настроеніи духа, необходимомъ для его будущаго благосостоянія.

Онъ остановился передъ орховымъ деревомъ, втви котораго широко раскинулись во вс стороны.

— Зонненкампъ правъ, сказалъ онъ: — успхъ при разведеніи растеній зависитъ отъ вліянія на нихъ окружныхъ высотъ и отъ теченія воздуха. Есть нжныя деревья, которыя погибаютъ на сквозномъ втр,— другія крпко пускаютъ въ землю корни только тамъ, гд ихъ сильно колеблетъ втромъ. Человческая жизнь не есть ли такое же растеніе, и люди, какими она обставляется, не образуютъ ли вокругъ нея климатъ?

Эриху все боле и боле уяснялись обстоятельства, которыя до сихъ поръ содйствовали или препятствовали развитію его воспитанника.

Какъ міръ разнообразенъ! Тамъ на верху, въ замк, близъ молодой супруги, въ атмосфер, созданной собственными мыслями, отдыхаетъ графъ отъ жизни, богатой трудами и событіями,— здсь маіоръ доканчиваетъ дни въ обществ престарлой экономки. Какъ вздернула бы свой носикъ Белла, еслибъ узнала, что ее сравниваютъ съ экономкой, а между тмъ….

Вдругъ Эрихъ услышалъ, какъ изъ прозжавшей мимо кареты его окликнули два голоса, мужской и женскій.

ГЛАВА VI.
ТРЕТІЙ.

Въ тотъ самый день, какъ Эрихъ оставилъ Вольфсгартенъ, туда явился другой гость въ лиц сына богатаго виноторговца, прозваннаго ‘виннымъ графомъ’. Онъ постоянно разъ въ недлю посщалъ замокъ, чтобъ играть съ Клодвигомъ въ шахматы. То былъ человкъ еще молодой, но уже изношенный, который, повидимому, не зналъ, что ему длать съ жизнью. Занятіе отца ему не нравилось, денегъ у него было много, онъ кое-чему учился, зналъ нсколько музыку, рисовалъ, обладалъ многими талантами, но ни одного не развилъ въ себ основательно. Ему все надоло, онъ всмъ скучалъ. Избрать себ какой-нибудь трудъ и заработывать деньги, онъ считалъ лишнимъ. Членъ совта управленія различныхъ желзныхъ дорогъ, онъ сначала находилъ удовольствіе въ томъ, чтобъ распоряжаться, отдавать приказанія и получать низкіе, почтительные поклоны отъ подчиненныхъ. Но вскор и это ему опротивло. Путешествіе успло также утратить для него всю прелесть: куда ни подешь, говорилъ онъ, всюду приходится таскать за собой тяжелый грузъ скуки. Онъ какъ то вяло и тоскливо смотрлъ въ глаза свту: ему нечего было въ немъ длать и нечего было отъ него ожидать. Одну только способность къ шахматной игр развилъ онъ въ себ съ большой тщательностью. Клодвигъ, съ своей стороны, тоже любилъ иногда провести чась-другой за шахматами, и молодой человкъ неизмнно приходилъ въ недлю разъ составлять партію графа. Это придавало ему нкоторый всъ, какъ въ глазахъ другихъ, такъ и въ своихъ собственныхъ.

Онъ, между прочимъ, втайн пользовался большой популярностью въ сред окрестной молодежи, подобно ему, славившейся своей безпорядочной жизнью. У него была весьма богатая и разнообразная коллекція картинъ самаго легкаго, игриваго содержанія, но ее видть сполна допускался только тотъ, кто находился съ нимъ въ очень близкихъ отношеніяхъ. Въ глазахъ свта ‘винный графъ’, конечно, слылъ человкомъ порядочнымъ. Никто никогда не видалъ его пьянымъ. Въ обществ не-дворянъ, онъ держалъ себя снисходительно, съ видомъ человка скучающаго, который только изъ доброты душевной поддерживаетъ сношенія съ такими ничтожными людьми: онъ длаетъ это ради своего прежняго съ ними товарищества. Матери предостерегали своихъ дочерей на счетъ ‘виннаго графа’, какъ дтей, которыхъ пугаютъ волкомъ, рыскающимъ по полямъ. Но это не мшало имъ самимъ чувствовать нкоторое удовольствіе, когда онъ бросалъ на нихъ томные взгляды и шепотомъ имъ что-нибудь разсказывалъ.

Лина, дочь мирового судьи, была далеко не такая простушка, какъ полагала ей мать. Она утверждала, что ‘кавалеръ бутылки’ есть именно тотъ человкъ, который, по словамъ сказки, скитается по свту, отыскивая сильныхъ ощущеній, чтобъ испытать какъ это морозъ по кож подираетъ?

Каждый годъ, ‘кавалеръ бутылки’ проводилъ нсколько мсяцевъ въ Париж, для того, чтобъ освжить свой туалетъ, пополнить запасъ анекдотовъ и вполн просвтиться въ требованіяхъ, какъ вншней, такъ и внутренней моды. Онъ не говорилъ, подробно о своемъ отц, друг посланник, министр или герцог такомъ-то, но давалъ понять, что. находится въ самой тсной связи съ наиболе извстными членами жокей-клуба.

Онъ еще находилъ маленькое удовольствіе въ томъ, чтобы оказывать добродтельной графин Белл самое любезное вниманіе. Но въ этотъ день она его ршительно не замчала и вовсе не слыхала его рчей. Графъ тоже былъ разсянъ, быстро проигрывалъ одну партію за другой и, по временамъ, задумчиво поглядывалъ на своего партнера, сидвшаго на любимомъ мст Эриха.

‘Кавалеру бутылки’ вскор явилось подкрпленіе, но и оно на этотъ разъ оказалось безсильнымъ. Въ комнату вошелъ полный, весьма тщательно одтый мужчина. То былъ въ свое время знаменитый пвецъ, женившійся на богатой вдов изъ сосдняго торговаго города и поселившійся въ здшней красивой мстности. Белла всегда его радушно принимала и любила слушать, какъ онъ плъ остатками своего все еще пріятнаго голоса. Замтивъ, что его сегодня встртили холодне обыкновеннаго, онъ поспшилъ сказать, что захалъ въ Вольфсгартенъ случайно, такъ какъ находился по сосдству. Это еще боле раздосадовало Беллу: она не хотла, чтобъ Вольфсгартенъ посщали только мимоздомъ. Наконецъ, оба гостя ушли, и Клодвигъ съ Беллой вздохнули свободне.

Клодвигъ удалился въ кабинетъ, гд находилось у него собраніе древностей. Но тамъ все показалось ему измнившимся. Различныя урны, чаши, мечи, ожерелья, барельефы, все точно потускнло, а половинка лица воина, добытая изъ окаменлой лавы, какъ-то особенно угрюмо смотрла. На все налегла печать унынія, и каждая изъ этихъ вещей, выведенныхъ изъ ндръ земли на свтъ Божій, казалось, говорила: зачмъ мы тутъ? У всхъ у насъ чего-нибудь да недостаетъ. На сердц у Клодвига было не лучше: тамъ тоже какъ будто остались одни обломки. Со времени отъзда Эриха ему все чего-то не доставало.

Съ сжатыми губами и безпокойнымъ взоромъ бродилъ онъ цлый день по замку и по саду безъ всякой цли. Наконецъ, Белл удалось заставить его разговориться. Онъ сказалъ ей, что видитъ, какъ готовъ осуществиться одинъ изъ его идеаловъ въ жизни и что онъ, при этомъ, чувствуетъ какую-то странную тревогу. Впервые пожаловался онъ на малодушіе и безсиліе старости. Затмъ онъ остановился, въ надежд, что Белла поспшитъ уяснить ему, чего онъ желаетъ, и тмъ облегчитъ ему признаніе, но та молчала.— Мы окружаемъ себя предметами роскоши, прибавилъ онъ тогда, но это не та роскошь, какой ищетъ наше сердце. Наконецъ, видя, что околичности ни къ чему не ведутъ, Клодвигъ прямо сознался, что упрекаетъ себя въ томъ, зачмъ отпустилъ Эриха. Такого именно человка онъ всегда желать себ въ товарищи. И ко всему этому онъ осмливался думать, что съ своей стороны могъ бы быть полезенъ молодому ученому, одаренному наружностью Аполлона, тмъ, что содйствовалъ бы его возвышенію въ свт.

Верхняя губа Беллы слегка дрогнула.

— Капитанъ…. начала она, и чуть не сказала: капитанъ изъ ‘Wahlverwandschaft’ Гте, но запнулась и продолжала:— Капитанъ…. то-есть докторъ, конечно, счелъ бы себя счастливымъ, но…. будемъ говорить откровенно…. Моя репутація оставалась до сихъ поръ незапятнанной…. мы не думаемъ, что скажутъ о насъ….

— Говори смле, ободрилъ ее Клодвигъ, а самъ обтеръ себ платкомъ лице.

— Не думаешь ли ты, что этотъ молодой человкъ…. насъ иногда…. какъ бы это сказать…

— Будетъ стснять? докончилъ Клодвигъ. Белла кивнула головой. Но Клодвигъ уже объ этомъ думалъ и опровергъ ея мнніе, сказавъ, что то было бы постыднымъ порабощеніемъ честнаго человка, еслибъ онъ сталъ отказываться отъ добраго дла потому только, что дурные люди часто, подъ обманчивой наружностью, дйствительно скрываютъ дурной поступокъ.

Тогда Белла посовтовала мужу поскорй отправить къ Эриху посланнаго съ предостереженіемъ, не заключать съ Зонненкампомъ никакихъ окончательныхъ условій. Клодвигъ пожалъ ей руку и бодрыми шагами пошелъ къ себ въ комнату. Тамъ онъ слъ за письмо въ Эриху, но вскор оставилъ его и, вернувшись къ Белл, сказалъ, что не можетъ писать.— Не проще ли, прибавилъ онъ, велть заложить карету и самимъ създить на виллу Эдемъ?

Клодвигъ обыкновенно избгалъ непосредственныхъ сношеній съ Зонненкампомъ и его домомъ, насколько то позволяла дружба, которую велъ съ ними его шуринъ. Но сегодня объ этомъ не могло быть и рчи, и вскор онъ весело туда отправился.

Белла то и дло опускала и поднимала свой вуаль и вообще была очень безпокойна. Различныя мысли бродили у ней въ голов и сердце ея сильно билось. Вдругъ она схватила мужа за руку и воскликнула:

— О, какъ ты добръ и великодушенъ, другъ мой! Мн постоянно приходится открывать въ теб новыя совершенства!

Она этими словами какъ бы хотла заглушить въ себ что-то, что начинало въ ней говорить, но въ чемъ она не хотла даже себ самой сознаться. То былъ какой-то непонятный капризъ, игра…. но не страсть, нтъ…. могла ли Белла предположить въ себ что-либо подобное? Врне всего, то было дьявольское навожденіе. Этотъ молодой человкъ долженъ обладать, сверхъестественной, чудесной силой. Белла ненавидла его, онъ лишилъ покоя ея мужа и встревожилъ ее саму. Ему предстоитъ за это поплатиться. Она ободрилась и гордо выпрямилась: ршеніе ея было принято. Она своимъ присутствіемъ разрушитъ нелпый планъ мужа. Если-жъ Эрихъ не захочетъ понять ея намековъ, она прямо ему выскажетъ свое неудовольствіе и заставитъ уклониться отъ приглашенія графа.

Она сдлалась спокойне и веселе. Клодвигъ замтилъ это и началъ толковать о томъ, какую комнату отдать Эриху и какія перемны съ его переселеніемъ къ нимъ должны произойти въ ихъ домашнемъ быту. У Беллы тоже будетъ новая подруга, ей предстоитъ посщеніе матери Эриха, которую они непремнно пригласятъ. Какъ пріятно, что Белла уже знаетъ ее и глубоко уважаетъ. Клодвигъ говорилъ, что фамилія Дорнэ принадлежитъ къ старинному дворянскому роду Дорнэ де-Сентъ-Моръ. Члены этой фамиліи, выхавъ изъ Франціи во время преслдованія гугенотовъ. сами отказались отъ своего званія. Теперь же Клодвигъ постарается возвратить Эриху дворянство посредствомъ выгоднаго брака…. да, онъ сдлаетъ для него это и, можетъ быть, еще многое другое.

Белла въ шутку замтила, ужъ не намренъ ли онъ его совсмъ усыновить, и Клодвигъ объявилъ, что онъ вовсе отъ этого не прочь. Повидимому веселая, но въ сущности горькая улыбка мелькнула на губахъ Беллы, когда она сказала, какъ странно ей будетъ имть сына, всего не многими годами моложе ея.

Передъ глазами Клодвига запрыгала и завертлась его коллекція древностей. Белл опять стало не по себ, ее всегда непріятно поражало то, что мужъ ея всякую бездлицу такъ горячо принималъ къ сердцу. Она не притворялась, когда въ зиму, предшествовавшую его сватовству, выказывала склонность къ искусствамъ классической древности, къ наукамъ и вообще ко всмъ высшимъ стремленіямъ въ жизни. Она была уврена, что все это составляетъ только предметъ разговора для людей, когда они сходятся, но что, въ сущности, никто не считаетъ этого чмъ-нибудь важнымъ. Въ толкахъ объ исторіи умственнаго развитія народовъ она видла только простое препровожденіе времени.

Каково же было ея удивленіе и даже испугъ, когда она сдлала открытіе, что наука и вообще высшіе интересы жизни дйствительно составляютъ часть существованія Клодвига, что онъ радуется или печалится всякому общественному событію, какъ происшедшему въ собственной семь, и что онъ, наконецъ,— да, Белла могла въ этомъ убдиться,— глубоко религіозенъ. Онъ правда, не упоминалъ, подобно ей, безпрестанно о Бог, но съ чувствомъ искренняго благоговнія относился ко всему, что свидтельствовало о Его могуществ и благости. Кром того онъ былъ до крайности чутокъ къ малйшему противорчію въ словахъ и поступкахъ, ко всему, что отзывалось двусмысленностью.

Белла даже и себ самой не сознавалась въ томъ, что все это ей казалось въ высшей степени педантическимъ, натянутымъ и нравоучительнымъ. Она никакъ не ожидала, выходя замужъ за человка свтскаго, найти въ немъ профессора. Но, сознавайся она въ томъ или нтъ, а участіе и стремленіе къ высшимъ интересамъ жизни до крайности ей наскучили. Въ глазахъ ея всякій игралъ въ жизни какую-нибудь роль. Серьезно на нее смотрть, пожалуй, могли бдняги ученые, но никакъ не люди съ высокимъ положеніемъ въ свт. А теперь еще оказывалось, что Клодвигъ хотлъ возмутить потокъ ихъ скучной, однообразной, но спокойной и благоустроенной жизни введеніемъ въ нее третьяго лица.

Было бы чистой клеветой обвинять Беллу въ томъ, что она выходила за графа съ надеждой, остаться вскор богатой и красивой вдовой. Престарлый оберъ-шталмейстеръ позаботился записать на ея имя порядочный капиталъ и кром того изъ доходовъ съ имнія ежегодно откладывалъ значительныя суммы, которыя, по смерти его, могли и не переходить къ наслднику маіоратства. Было бы, повторяемъ, клеветой утверждать, что Белла, произнося передъ алтаремъ клятву, питала въ душ надежду на скорое освобожденіе, но тмъ не мене она не безъ тайнаго ужаса слдила за измненіями, какія производили въ ней года, проводимыя близъ мужа, который, по лтамъ, могъ бы быть ея отцомъ.

И кто знаетъ, сколько денегъ способенъ потратить Клодвигъ на этого ненавистнаго Дорнэ, который не могъ удержаться ни въ одномъ званіи, и къ тому же находился въ немилости при двор? А всего хуже то, что онъ совсмъ отвлечетъ отъ нея вниманіе мужа. Они будутъ вмст заниматься, откапывать древности, а ей, между тмъ, прійдется сидть одной, — ей, которая съ такимъ самоотверженіемъ, такъ великодушно принесла себя въ жертву старику!

Белла была зла на Эриха за то, что онъ возбуждалъ въ ней дурныя мысли. Взглянувъ нечаянно на мужа, она воскликнула:

— Боже мой, какія у тебя блдныя губы! Что съ тобой?

Ужъ не оказываютъ ли своего дйствія на него ея дурныя мысли?

— Это ничего, отвчалъ Клодвигъ. Смотри, вонъ онъ тамъ, стоитъ, погруженный въ размышленія. Что за прекрасное у него лице! Какое благородство въ осанк!

Карета быстро подвигалась впередъ. Эрихъ услыхалъ шумъ колесъ и съ удивленіемъ оглянулся на горячія привтствія графа и его супруги. Онъ принужденъ былъ ссть съ ними въ карету. Взглядъ, брошенный Клодвигомъ на Беллу, ясно выражалъ его восторгъ.

На вопросъ, вступилъ ли онъ окончательно въ свою новую должность, Эрихъ отвчалъ отрицательно, и Клодвигъ, пожимая ему руку, воскликнулъ:

— Очень радъ, очень радъ!

Разговоръ ихъ долженъ былъ на этомъ остановиться, такъ какъ къ нимъ подъхалъ Зонненкампъ, верхомъ, на своемъ ворономъ кон. Онъ съ радостью привтствовалъ дорогихъ гостей и не безъ удивленія замтилъ, въ какихъ короткихъ съ ними отношеніяхъ находился Эрихъ. Зонненкампъ похалъ за каретой къ себ домой и по прізд на виллу принялъ гостей очень радушно.

Едва успли они выйти изъ экипажа, какъ на дворъ въхала еще карета, а въ ней докторъ.

ГЛАВА VII.
ПЕРВАЯ РОЗА НА ОТКРЫТОМЪ ВОЗДУХЪ.

Посщеніе Клодвига и Беллы придало Эриху совершенно новое значеніе. Зонненкампъ при нихъ въ первый разъ назвалъ его: ‘другъ мой’.

Господинъ Зонненкампъ подалъ Белл руку. Та приняла ее неохотно, слегка отвернувшись: пусть-молъ Клодвигъ видитъ, чему она, ради него, подвергается.

Слегка опираясь на руку хозяина дома, Белла вошла въ садъ и вдругъ остановилась въ изумленіи: передъ ней на розовомъ куст сіяла, не смотря на раннее время года, роскошно-распустившаяся роза. Зонненкампъ сорвалъ ее и поднесъ ей съ нсколькими любезными словами. Белла милостиво поблагодарила, но сдлала видъ, что не замтила, когда онъ снова подалъ ей руку. Они пошли дале въ оранжереи. Іозефъ, который имлъ способность всегда попадаться на глаза именно въ ту минуту, когда въ немъ оказывалась надобность, получилъ отъ Зонненкампа приказаніе увдомить о прізд гостей хозяйку Цереру и фрейленъ Пэрини.

Докторъ, между тмъ, былъ позванъ къ госпож Церер, но лишь только послдняя узнала о прибытіи графа и графини, какъ немедленно объявила о своемъ намреніи быть въ этотъ день здоровой. Однако у ней хватило находчивости сказать доктору, что уже одно его присутствіе вылечиваетъ ее отъ всякой боли. Докторъ Рихардъ понялъ и ушелъ.

Въ это же время Клодвигъ говорилъ Эриху:

— Вы здсь не останетесь. Мы васъ съ собой возьмемъ… Я за вами пріхалъ.

Онъ произнесъ эти слова отрывисто и поспшно, какъ будто они были у него давно заготовлены и теперь вырвались сами собой.

На гор показался Роландъ ее складнымъ стуломъ и принадлежностями для рисованія въ рукахъ. Едва завидя его, Белла закричала ему дружески: ‘здравствуйте’.

— Какъ онъ прекрасенъ, сказала она окружающимъ:— Дать бы ему въ руки, вмсто складного стула и портфеля, щитъ и копье, и вышла бы прелестная картина изъ греческой жизни.

Белла замтила, что похвала ея Роланду была пріятна Эриху.

— Да, господинъ Дорнэ, продолжала она: — Я однажды заказала одному художнику изобразить сцену, въ которой мн случилось видть Роланда. На большой дорог, на куч камней сидлъ нищій, Роландъ положилъ ему въ шапку монету и бросился отъ него бгомъ. Фигура его была до такой степени изящна, а лице его сіяло такой радостью отъ сознанія совершеннаго имъ добраго дла, что я до сихъ поръ не могу забыть впечатлнія, какое онъ на меня тогда произвелъ.

Клодвигъ потупился: Белла, безъ сомннія, упустила изъ виду, что собственно не она, а мужъ ея присутствовалъ при описанной ею сцен, и что онъ же подалъ художнику мысль изобразить ее въ картин.

Роландъ былъ удивленъ, найдя дома такого рода гостей, а еще боле пріему, какой они ему оказали. Белла сказала мужу: ‘Клодвигъ, поцлуй его за меня!’ И Клодвигъ обнялъ мальчика, который въ недоумніи поглядывалъ на Эриха.

— Когда капитанъ у насъ поселится, вы должны его почаще навщать, милый Роландъ, — сказала Белла.

Зонненкампъ не понялъ, что она хотла этимъ дать понять, а Роландъ, встревожась при одной мысли, что можетъ лишиться Эриха, съ мольбой поглядлъ на него. Теперь только стало Эриху ясно, что хотли они ему сказать въ карет, когда подъхалъ Зонненкампъ.

Въ оранжереяхъ оставались недолго. Белла объявила, что когда на воздух все зеленетъ и цвтетъ, теплицы производятъ на нее тяжелое впечатлніе.

Вскор явилась фрейленъ Пэрини въ качеств посланной отъ Цереры, чтобъ объявить гостямъ о намреніи послдней быть сегодня здоровой.

Белла и фрейленъ Пэрини отдлились отъ общества мужчинъ, имъ о многомъ хотлось поговорить другъ съ другомъ, и больше всего объ Эрих. Белла не могла достаточно выразить своего удивленія по тому поводу, что фрейленъ Пэрини такъ скоро угадала въ немъ необыкновеннаго человка, какимъ онъ дйствительно былъ. А между тмъ фрейленъ Пэрини ей еще ни слова о немъ не говорила. Но Белла надялась этимъ способомъ скорй вывдать все, что ей хотлось знать. Фрейленъ Пэрини сказала, что не можетъ достаточно надивиться на нмецкихъ ученыхъ, въ число которыхъ она включаетъ и Беллу.

Графиня отклонила отъ себя этотъ нсколько двусмысленный комплиментъ и серьезно замтила, что иметъ весьма мало общаго съ ныншней молодежью, которую она не вполн понимаетъ. Ни одна изъ дамъ не хотла первая произнести своего мннія, но каждая, казалось, предполагала въ другой тайную склонность къ Эриху.

— Извстно ли вамъ, сказала Белла, разсматривая розу, подаренную ей Зонненкампомъ: — что этотъ молодой человкъ съ двойнымъ званіемъ военнаго и ученаго, весьма низкаго мннія о женщинахъ?

— Нтъ, я этого не знала, но это, можетъ быть, согласно съ мнніемъ барона фонъ-Пранкена, составляетъ часть ереси, которую онъ такъ смло и самонадянно исповдуетъ.

— Но какого вы сами мннія о господин Дорнэ?

— Никакого.

— Почему?

— Потому, что я не могу судить о немъ безпристрастно: онъ не принадлежитъ въ нашей церкви. Какъ станете вы его разсматривать? Самоувренность, какую онъ высказываетъ на каждомъ шагу, невозможна въ человк, признающемъ надъ собой власть божію. Онъ похожъ на принца крови, путешествующаго инкогнито. А баронъ фонъ-Пранкенъ говоритъ, что онъ разъзжаетъ по свту на невидимой каедр, съ которой постоянно читаетъ проповди.

Об дамы засмялись. Белла достаточно узнала. Она только еще очень осторожно достаралась укрпить фрейленъ Пэрини въ мнніи, что не слдуетъ допускать въ домъ человка, такъ далеко зашедшаго въ невріи. Фрейленъ Пэрини, играя крестикомъ отъ четокъ, лукаво поглядывала на Беллу. Итакъ, графиня не желаетъ, чтобъ Эрихъ здсь оставался. Ужъ не затваетъ ли она интригу противъ мужа, съ цлью ввести молодого человка въ собственный домъ? Фрейленъ Пэрини, въ отвтъ на ея внушенія, колко замтила, что господинъ фонъ Пранкенъ поднялъ всю эту исторію, и ему же предстоитъ теперь привести ее къ удовлетворительному концу. Белла дала понять, что Эриха еще и по другой причин неудобно держать въ дом, и здсь въ третій разъ онъ былъ названъ опаснымъ человкомъ. Этотъ приговоръ произнесла фрейленъ Пэрини, намекая на одну отсутствующую особу и на другую присутствующую. Отъ нея не могло скрыться возбужденное состояніе Беллы.

Затмъ, какъ бы желая нсколько сгладить рзкость своего замчанія, она поспшила прибавить, что такой человкъ, какъ Отто фонъ-Пранкенъ не долженъ опасаться ничьего соперничества. И она съ участіемъ распространилась о путешествіи Пранкена. Оно, пожалуй, говорила она, можетъ быть сочтено за неосторожность, но въ конц концевъ все-таки молодое сердце должно быть взято не иначе, какъ приступомъ. Смлыя, ршительныя мры часто оказываются дйствительне самыхъ обдуманныхъ и скоре приводятъ къ желаемому результату. Фрейленъ Пэрини говорила очень серьезно и не мене серьезно возразила ей Белла, что, хотя она и не иметъ ничего противъ поступка Пранкена, который, на этотъ разъ пошелъ противъ установленныхъ свтомъ правилъ, однако же она не можетъ отрицать и того, что боле скромныя средства и мры тоже не рдко помогаютъ достигать цли.

Разговоръ снова коснулся Эриха, и теперь Белла отозвалась о немъ гораздо благосклонне. Она изъявила сожалніе къ матери молодого человка и утверждала, что его самонадянный видъ чисто напускной и есть слдствіе сознанія своего неловкаго положенія. Онъ гордостью хочетъ прикрыть зависимость, въ какую его поставили обстоятельства. Фрейленъ Пэрини слегка повела глазами въ знакъ того, что чувствуетъ себя обиженной такимъ неумстнымъ замчаніемъ. Белла спохватилась и поспшила прибавить, что только кроткія, благочестивыя натуры способны легко переносить зависимость. Ихъ благочестіе возвышаетъ ихъ въ собственныхъ глазахъ и ставить на равную ногу со всми.

Фрейленъ Пэрини улыбнулась. Она знала настоящую цну милостивому обращенію съ ней Беллы и ея дружескимъ пожатіямъ рукъ.

Между тмъ къ нимъ подошелъ слуга и доложилъ, что госпожа Церера желаетъ видть графиню и проситъ ее пожаловать въ парадную залу. Сама она не можетъ къ ней придти, потому что докторъ запретилъ ей выходить на воздухъ.

Фрейленъ Пэрини проводила Беллу до крыльца, а тамъ учтиво съ ней простилась. Белла схватила ее за руки и, горячо пожимая ихъ, сказала, какъ счастлива была бы она, еслибъ могла постоянно имть при себ подругу, подобную фрейленъ Пэрини. Впрочемъ, она надялась, что та не замедлитъ оказать ей честь своимъ посщеніемъ,

Белла удалилась, шелестя шелковымъ платьемъ, а фрейленъ Пэрини сдлала своими миніатюрными ручками движеніе, какое длаютъ кошки, когда имъ удается наконецъ поймать добычу, которую он долго подстерегали. Насмшливо сверкнули ея обыкновенно кроткіе глазки и маленькій ротикъ едва слышно произнесъ: — вс вы обмануты!

Госпожа Церера жаловалась на свои постоянныя страданія, а Белла утшала ее тмъ, что у ней ни въ чемъ нтъ недостатка, даже въ прелестныхъ дтяхъ. Она не знала, чему отдать предпочтеніе, чудной ли красот Роланда или кроткой прелести Манны?

Белла рдко посщала домъ Зонненкампа, но всякій разъ, что она тамъ бывала, ею овладвала страсть, можетъ быть исключительно свойственная женщинамъ. Въ своемъ замк въ Вольфсгартен она жила въ довольств, которое, казалось, ничего не оставляло желать, но лишь только переступала она черезъ порогъ виллы Эдемъ, въ нея вселялся демонъ зависти. Она не могла равнодушно смотрть на эту свжую, вновь возникшую здсь жизнь, въ которой не было ничего дряблаго, ничего сколько-нибудь напоминающаго о разрушеніи. Всякій разъ, что ей приходила на умъ госпожа Церера, у ней рябило въ глазахъ: она являлась ея воображенію не иначе, какъ украшенная великолпнымъ брильянтовымъ уборомъ, подобнымъ которому едва ли владютъ многія принцессы.

Сегодня она была особенно снисходительна и покровительственна съ госпожой Церерой и радовалась тому, что въ ея власти съ ней такъ обращаться. Эти люди все могутъ купить себ, исключая древняго, съ исторической извстностью имени. Если бы даже удалось намреніе Отто жениться на Манн, то и это не много пользы принесло бы имъ. Фамилія ихъ только покрылась бы легкимъ слоемъ лака, — такимъ легкимъ, что онъ постоянно какъ бы говорилъ: — не тронь меня, а не то я исчезну!

Конечно, здсь опять главнымъ предметомъ разговора былъ Эрихъ. Белла, приложивъ къ губамъ розу, едва скрыла улыбку, вызванную словами Цереры:

— Я хотла бы, — сказала она — имть капитана для себя.

— Для себя?

— Да. Только, я думаю, мн ужъ ничему теперь не выучиться, я слишкомъ стара, слишкомъ глупа… А прежде онъ не позволялъ мн учиться!

Белла съ жаромъ начала оспаривать это скромное о себ мнніе хозяйки дома.— Госпожа Церера, говорила она, еще молода и прекрасна, ее можно принять скоре за сестру, нежели за мать Роланда. Кто скажетъ, что она не умна или не уметъ себя держать? Госпожа Церера улыбнулась, принимая все это за чистую монету. Затмъ Белла, изъявила намреніе удалиться, боясь боле продолжительной бесдой утомить госпожу Зонненкампъ, нжная и слабая организація которой требовала большихъ предосторожностей.

Церера отвчала ей смущеннымъ взглядомъ, не зная, за что принять эти слова: за похвалу или за порицаніе? Белла, прощаясь, поцловала Цереру въ лобъ.

Зонненкампъ оставилъ графа съ Эрихомъ, а самъ пошелъ сдлать кое-какія распоряженія въ дом. Кром того онъ получилъ письмо и депеши, изъ которыхъ многія требовали немедленнаго отвта. Онъ послалъ маіору приглашеніе къ обду и веллъ посланному, если онъ его не застанетъ дома, отправиться за нимъ въ крпость.

Клодвигъ, въ сопровожденіи Роланда и Эриха, пошелъ въ комнату послдняго. Между учеными вскор завязался интересный для обоихъ разговоръ, и они совсмъ забыли о присутствіи Роланда. Мальчикъ сидлъ молча я смотрлъ то на того, то на другого. Онъ не понималъ всего, о чемъ они говорили, но инстинктивно угадывалъ, какъ пріятна была для нихъ эта бесда. Когда Клодвигъ наконецъ удалился въ свою комнату, Роландъ схватилъ Эриха за руку и воскликнулъ:

— Я тоже хочу все знать и буду учиться всему, чему ты прикажешь. Я хочу быть такимъ, какъ ты и Клодвигъ!

Эрихъ ласково на него взглянулъ. Предложеніе Клодвига приходилось ему, какъ нельзя боле по сердцу, но тутъ его ожидала серьезная обязанность. Онъ уже разъ ршился, и теперь ему не приходилось измнять своего ршенія.

ГЛАВА VIII.
Я СЛУЖУ!

Маіоръ явился въ то самое время, когда садились за столъ. Онъ былъ очень радъ встртить Клодвига и Беллу. Всякій добрый поступокъ, всякая ласка, оказанная однимъ человкомъ другому — несказанно радовали маіора.— Они подтверждали его высокое мнніе о людяхъ и давали ему въ руки новое оружіе противъ шутниковъ и хулителей рода человческаго. Онъ былъ благодаренъ Клодвигу и Белл, какъ будто они лично ему оказали услугу. Съ Эрихомъ онъ поздоровался, какъ отецъ съ сыномъ, и при этомъ пожаловался, что испортилъ себ аппетитъ. Онъ былъ въ крпости и хотлъ попробовать, хорошо ли тамъ кормятъ рабочихъ. Кушанья ихъ оказались такъ вкусны, что онъ, самъ того не замчая, до-сыта нался. Эрихъ сказалъ ему въ утшеніе, что для тонкихъ яствъ, подаваемыхъ за столомъ Зонненкампа, немного понадобится мста.

Маіоръ, обратясь къ Іозефу, произнесъ:— Налей! Іозефъ понялъ. На одномъ изъ боковыхъ столовъ стоялъ графинъ, окруженный рюмками, онъ налилъ изъ него и далъ маіору, который залпомъ выпилъ рюмку возбуждающаго аппетитъ напитка.

— Это расчищаетъ дорогу, сказалъ онъ Эриху и засмялся.

— Да, духъ приказываетъ разступиться толп, возразилъ тотъ.

Церера не пришла къ столу. Лишь только вс заняли свои мста, доктора потребовали къ больному. Онъ немедленно всталъ. Зонненкампъ упрашивалъ его остаться, но Клодвигь посовтовалъ лучше его отпустить. Стоитъ только встать на мсто тхъ, которые теперь ожидаютъ доктора, чтобъ почувствовать, какъ было бы жестоко его здсь удержать единственно для своего удовольствія.

— Вотъ истинно добрый человкъ! шепнулъ маіоръ Эриху. Слова эти долетли до слуха Роланда, и лице его омрачилось. Значитъ, отецъ его, просившій доктора остаться, не добрый человкъ.

Эрихъ понялъ, что происходило въ мальчик, и сказалъ маіору такъ, чтобы и Роландъ могъ слышать:

— Господинъ Зонненкампъ хотлъ только этимъ выразить свое предположеніе, что деревенскіе жители часто преувеличиваютъ опасность и по-напрасну тревожатъ доктора.

— Правда, правда. Я ошибся…. Спасибо, товарищъ!

У Роланда отлегло отъ сердца, онъ весело улыбнулся Эриху и охотно расцловалъ бы его.

Пріятное настроеніе духа, въ какомъ до сихъ поръ находилось общество, казалось, было нарушено. Докторъ велъ оживленный разговоръ, который посл его ухода тщетно вс старались поддержать. Мысль о бдныхъ и страждущихъ, къ которымъ онъ былъ отозванъ, невольно омрачила всеобщее веселье.

Эрихъ по справедливости могъ принять визитъ Клодвига и Беллы на свой счетъ. Онъ вмнилъ себ въ обязанность оживить разговоръ и возвратить обществу хорошее расположеніе духа. Но пока онъ еще раздумывалъ, съ чего начать, къ нему явился на помощь маіоръ, который имлъ въ запас новость и выбралъ именно эту минуту, чтобъ ее разсказать.

— Господинъ Зонненкампъ, началъ онъ и, по обыкновенію, весь покраснлъ: господинъ Зонненкампъ, въ газетахъ сказано, что къ вамъ скоро будутъ гости… много гостей.

— Ко мн? Въ газетахъ сказано?

— Да. То-есть тамъ не именно такъ сказано, но похоже на это. Газеты, видите ли, объявляютъ, что вслдствіе дороговизны жизни въ Америк, предпринимается тамошними жителями новое переселеніе. Многія семейства перебираются изъ Новаго Свта къ намъ въ Европу, гд они находятъ жизнь дешевле и пріятне.

Маіоръ, полагая, что очень ловко пополнилъ проблъ, происшедшій въ разговор, поспшилъ себя вознаградить за находчивость и залпомъ выпилъ стаканъ своего любимаго бургундскаго.

Зонненкампъ замтилъ, что вслдствіе этого, противъ американцевъ можетъ возникнуть такое же точно предубжденіе, какое существуетъ противъ путешествующихъ англичанъ.

Но никто боле не продолжалъ этого разговора. Вс оставляли рчь за Клодвигомъ, но тотъ молчалъ, сознавая всю неловкость своего положенія. Его тревожила мысль, что онъ явился въ домъ и пользовался гостепріимствомъ хозяевъ, все время замышляя противъ нихъ злое дло. Но Эрихъ иначе понялъ его молчаніе и поспшилъ дать разговору занимательный для него оборотъ. Воспользовавшись стихотвореніемъ Гте, въ которомъ тотъ восхваляетъ Америку за то, что въ ней нтъ развалинъ крпостей и городовъ, онъ упомянулъ о пристрастіи Клодвига къ древностямъ и Зонненкампа къ садоводству и провелъ между ними параллель. Эрихъ говорилъ много и хорошо, зная, что избранная имъ тема должна возбудить въ слушателяхъ живой интересъ. А между тмъ тутъ же, рядомъ съ удовольствіемъ, какое онъ при этомъ ощущалъ, вдругъ поднялся какъ бы укоръ совсти. До сихъ поръ Эриху случалось говорить не иначе, какъ отвчая на вопросы или повряя свои задушевныя мысли и стремленія людямъ, съ которыми онъ былъ въ близкихъ отношеніяхъ. Теперь же онъ впервые говорилъ съ цлью, или по крайней мр съ желаніемъ, блеснуть, и ни на минуту не упуская изъ виду дйствія, какое производятъ его слова на другихъ. Подмтя въ себ это совершенно новое настроеніе, онъ нсколько смутился, но тутъ же нашелъ себ и оправданіе въ томъ, что до нкоторой степени обязанъ исполнять роль хозяина въ отношеніи гостей, пріхавшихъ собственно къ нему. Какъ бы то ни было, оживленіе его оказалось заразительнымъ и расшевелило Зонненкампа и Клодвига.

Графиня Белла всякій разъ, что не она давала главное направленіе разговору, имла обыкновеніе выказывать полное равнодушіе, какъ къ тому, кто говорилъ, такъ и къ предмету, о которомъ шла рчь. Въ этихъ случаяхъ, она всегда очень ловко завязывала отдльный разговоръ съ своимъ ближайшимъ сосдомъ или сосдкой, не дозволяя имъ, даже еслибъ они того и хотли, принять участіе въ общей бесд. На этотъ разъ она все свое вниманіе посвятила фрейленъ Пэрини и безъ умолку говорила съ ней по-италіянски.

Равнодушіе Беллы къ его словамъ сначала огорчило Эриха, но потомъ онъ забылся и, въ свою очередь, пересталъ обращать на нее вниманіе.

Зонненкампъ былъ очень доволенъ своимъ домашнимъ учителемъ. Эрихъ, наведя разговоръ на хорошо знакомый ему предметъ, доставилъ ему возможность съ честью высказать себя передъ гостями. Съ другой стороны, Эрихъ составлялъ какъ бы украшеніе его дома и привлекъ къ его столу первыхъ людей въ стран. Клодвигъ попросилъ, чтобъ немедленно доводили до его свднія о всякомъ новомъ слд древнихъ временъ, на который нападутъ при работахъ, производимыхъ по случаю возстановленія крпости. Зонненкампъ любезно общался и замтилъ при этомъ, какіе разнообразные толки возбудила эта постройка. Многіе приписывали ему желаніе попасть въ книгу для путешественниковъ, такъ чтобъ имя его произносилось англичанами, которые въ прекрасные лтніе дни, плавая по Рейну съ указателемъ въ рукахъ, разсматриваютъ и изучаютъ малйшія подробности его береговъ. А между тмъ имъ руководило единственно чувство изящнаго и, возстановленіемъ древнихъ развалинъ, онъ хотлъ только пополнить видъ, разстилавшійся изъ оконъ его кабинета. Но онъ очень радъ, что можетъ въ тоже время содйствовать украшенію своего германскаго отечества.

Всякій разъ, что Зонненкампъ произносилъ слова: ‘германское отечество,’ тонъ его какъ-то странно звучалъ, не то презрительно, не то жалобно. Зная, что Клодвигъ съ головы до ногъ патріотъ, онъ охотно коснулся этой струны. Эрихъ взглянулъ на Роланда: не поразитъ ли мальчика эта явная лесть? Недале еще какъ въ воскресенье, Зонненкампъ, по поводу выборовъ, очень рзко отозвался о Германіи. Но лице Роланда оставалось спокойно. Это юношеское легкомысліе, не допускавшее мальчика замчать противорчія тамъ, гд оно встрчалось, съ одной стороны утшало Эриха, но съ другой усложняло его задачу воспитателя, такъ какъ показывало недостатокъ сообразительности. Онъ боле всего желалъ развить и укрпить въ Роланд послдовательность въ мысляхъ и поступкахъ.

Зонненкампъ продолжалъ распространяться о странностяхъ, какія ему еще приписывали, — въ сущности же ему ихъ никто не приписывалъ, а онъ самъ, вмст съ Пранкеномъ, распускалъ о себ разные слухи. Между прочимъ поговаривали о его намреніи перевести на себя имя семейства, нкогда владвшаго возстановленнымъ имъ замкомъ. Родъ этотъ, по имени Рейхенбергъ, весь вымеръ, и о герб его, которымъ намревались снова украсить, ворота замка, сохранилось весьма неточное воспоминаніе. Такъ, по крайней мр, говорилъ Зонненкампъ. Но Клодвигъ, который, не смотря на свой либеральный образъ мыслей, нсколько тщеславился своими знаніями по части генеалогіи и геральдики, возразилъ, что гербъ Рейхенберговъ очень хорошо извстенъ. Онъ раздляется на дв половины, съ лвой стороны на немъ изображена на голубомъ пол голова мавра, а на правой всы. Рейхенберги, безъ сомннія, первоначально обратили на себя вниманіе во время крестовыхъ походовъ, а затмъ уже заняли важныя должности въ государств.

Зонненкампъ съ любезной, почти заискивающей улыбкой попросилъ графа какъ можно скоре доставить ему рисунокъ герба. Разговоръ долго еще вертлся около этого предмета. Каждый изъ присутствующихъ по-очереди приводилъ разные девизы извстныхъ ему гербовъ, и вс при этомъ находили, что они или точно выражаютъ характеръ своихъ владтелей, или составляютъ забавную съ ними противоположность.

— Какой девизъ избрали бы вы для себя? спросилъ Зонненкампъ Эриха.

— Я служу! отвчалъ тотъ.

ГЛАВА IX.
ДВОЙНОЕ СПАСЕНІЕ.

Белл, наконецъ, удалось поговорить съ Эрихомъ наедин. Они вмст прогуливались, и графиня осторожно приступила къ выполненію своего плана. Она прежде всего не могла надивиться тому, какъ хорошо понималъ Эрихъ ея добраго мужа. Это тмъ боле удивляло ее, что съ Клодвигомъ вообще не такъ легко было ужиться, какъ то казалось съ перваго взгляда. Тонъ ея былъ мягокъ и выражалъ скоре похвалу, чмъ упрекъ.

Эрихъ отвчалъ:

— Тмъ боле заслуживаете вы благодарности, графиня, за то, что для него сдлали: онъ нашелъ въ васъ вторую молодость.

Была улыбнулась. Начало было хорошо, Эрихъ какъ разъ понялъ то, что она желала ему внушить, и вполн оцнилъ ея жертву. Она продолжала съ нжностью говорить о Клодвиг и о томъ, какъ она счастлива, что можетъ содйствовать успокоенію его чистой души. Какое прекрасное назначеніе, говорила она, служить ему безвозмездно и въ тиши и уединеніи приносить себя ему въ жертву! Но совсмъ тмъ, однако, не легко было справляться съ человкомъ, подобнымъ Клодвигу, хотя онъ по наружности и казался такимъ уступчивымъ и невзыскательнымъ. Въ заключеніе, она убдительно просила Эриха но оставлять ихъ и помочь ей сдлать счастливымъ закатъ жизни престарлаго графа. Въ словахъ ея звучала неподдльная искренность и теплота.

Эрихъ выразилъ свое сомнніе на счетъ того, благоразумно ли третьему лицу возмущать потокъ ихъ тихаго, мирнаго существованія. А вдобавокъ онъ чувствовалъ себя еще такъ мало готовымъ къ жизни: въ немъ еще ничто не установилось и не улеглось.

— При вашей правдивости, скромность совершенно излишня, возразила Была и пытливо на него поглядла. У нея упалъ веръ, и когда Эрихъ его поднялъ, она въ благодарность подала ему руку.

Ловко, почти кокетливо, хотя не безъ чувства, о чемъ свидтельствовало ея прерывистое дыханіе, навела она рчь на то, какъ счастлива она, имя врнаго, благороднаго друга, къ которому можетъ всегда обратиться за совтомъ, и который, она знаетъ, ее вполн пойметъ.

Эрихъ былъ въ недоумніи, къ кому относились эти слова: къ Клодвигу или къ нему.

— Вонъ онъ идетъ! внезапно воскликнула Белла: онъ ни за что не хочетъ ходить съ палкой, а между тмъ, вы сами видите, какъ онъ нуждается въ опор.

Она пошла на встрчу къ мужу и подала ему руку. Дойдя до роскошнаго кедра, подъ тнью котораго были разставлены красивые стулья, Клодвигъ слъ, Эрихъ и Белла остановились передъ нимъ. Тогда графъ изложилъ свой планъ на счетъ переселенія Эриха въ Вольфсгартенъ и говорилъ съ такимъ жаромъ, что вызвалъ краску на лице молодого человка. Взволнованнымъ голосомъ высказалъ Эрихъ свою признательность, но въ тоже время и отказъ.

Белла оперлась одной рукой о стулъ, на которомъ сидлъ Клодвигъ, а Эрихъ продолжалъ. Съ одной стороны, говорилъ онъ, передъ нимъ заманчивое предложеніе, съ другой — суровая обязанность. Первое несказанно его радуетъ, но долгъ и сердце предписываютъ ему избрать вторую. Въ дл воспитанія Роланда онъ видитъ трудную, но привлекательную задачу, которой твердо ршился себя посвятить.

Клодвигъ опустилъ глаза въ землю, но когда Эрихъ заговорилъ объ успвшей уже возникнуть въ немъ любви къ мальчику и о томъ, какъ все въ немъ, даже самые недостатки имли для него неотразимую прелесть, графъ выпрямился и на лиц его мелькнула улыбка. Во влеченіи Эриха къ Роланду онъ узнавалъ собственное влеченіе къ молодому ученому. Да, то была непрерывная цпь однихъ и тхъ же ощущеній. Тмъ не мене онъ не хотлъ отказаться отъ Эриха, не сдлавъ еще новой попытки склонить его на свою сторону. Въ дл воспитанія Роланда, сказалъ онъ, Эриха не допустятъ дйствовать вполн самостоятельно и его ожидаетъ борьба съ разнородными элементами, которые врядъ ли ему удастся побдить.

— Ахъ, вонъ идетъ докторъ! внезапно перебилъ себя графъ: Изберемъ его въ третейскіе судьи, и пусть онъ ршитъ чему быть.

— Здсь никто не можетъ ршить за меня, возразилъ Эрихъ: впрочемъ, я охотно доврюсь нашему другу.

Къ удивленію обоихъ, ршеніе доктора не было въ пользу ни того, ни другого. Онъ выразилъ только желаніе, чтобъ кто-нибудь доставилъ Эриху возможность постить Италію и Грецію. Клодвигъ хотлъ отвчать, но Эрихъ предупредилъ его, объявивъ, что прежде всего хочетъ имть занятіе, которое помогло бы ему существовать самому и содержать мать.

Медленно приподнимаясь со стула, Клодвигъ сказалъ:

— Молодой другъ мой, дайте мн вашу руку.

И тяжело опираясь на Эриха, онъ пошелъ къ дому.

— Я не узнаю самого себя, сказать онъ дорогой. Трудно поврить, чтобъ я уже многое испыталъ къ жизни, такъ горекъ показался мн сегодняшній опытъ. Или это уже знакъ старости, что намъ становится такъ трудно отказать себ въ исполненіи желаніи? А казалось бы, пора мн этому научиться! Видно, мы съ лтами впадаемъ въ дтство… дти ни въ чемъ не умютъ себ отказывать.

Онъ еще крпче оперся на Эриха, который быль глубоко тронуть безпомощнымъ состояніемъ добраго старика.

— Не понимаю, что со мной, продолжалъ Клодвигъ. Я не чувствую подъ собой ногъ. Не находите ли, что очень жарко?

— Нтъ. Вы бы сли отдохнуть.

Съ усиліемъ высвободивъ свою руку изъ руки Эриха, графъ медленно провелъ ею по лицу и сказалъ:

— Молодой другъ мой, когда я буду умирать…

И съ этимъ словомъ онъ тяжело упалъ. Эрихъ едва усплъ его поддержать. Сзади раздался крикъ Беллы, докторъ, шедшій возл нея, поспшилъ на помощь въ Эриху, но тотъ уже взялъ графа на руки, какъ ребенка, и быстро понесъ его по направленію къ дому.

Клодвига положили на диванъ въ большой зал. Белла рыдала, докторъ утшалъ ее, говоря, что у него есть средство, которое не замедлитъ привести ея мужа въ чувство. И дйствительно, Клодвигъ вскор произнесъ нсколько словъ. Тогда докторъ попросилъ всхъ удалиться. Лишь только вышли они изъ залы, Белла со слезами бросилась къ Эриху на грудь. Дрожь пробжала по всмъ членамъ молодого человка, когда онъ почувствовалъ на себ дыханіе молодой женщины.

— Вы нашъ спаситель! воскликнула она вн себя:— О другъ мой! другъ мой!

Мимо прошелъ Зонненкампъ, Белла мгновенно оправилась и съ удивительнымъ самообладаніемъ обратилась къ нему:

— Господинъ Зонненкампъ! нашъ общій другъ, капитанъ Дорнэ, оказался спасителемъ моего мужа. Онъ съ изумительной силой поднялъ его и принесъ въ домъ. Поблагодарите его вмст со мной.

Эрихъ былъ пораженъ такимъ необыкновеннымъ умньемъ владть собой.

Въ дверяхъ залы показался докторъ. Зонненкампъ съ участіемъ спросилъ:

— Что графъ?

Докторъ объявилъ его вн опасности. Съ нимъ былъ легкій ударъ, отъ котораго нечего бояться дурныхъ послдствій. А теперь Клодвигъ проситъ къ нему прійдти Эриха.

Молодой человкъ вошелъ въ залу и засталъ графа сидящимъ. Тотъ подалъ ему руку и сказалъ улыбаясь:

— Я теперь докончу свою фразу: когда я буду умирать, ты долженъ при мн находиться, мой молодой другъ. Но, успокойся, это еще не скоро будетъ. А теперь садись тутъ, возл меня. Гд моя жена?

Эрихъ пошелъ за Беллой, и она явилась въ сопровожденіи доктора и Зонненкампа. Докторъ не только позволилъ, но настоятельно требовалъ, чтобъ Клодвигъ и Белла немедленно отправились въ Вольфсгартенъ. Зонненкампъ любезно старался ихъ удержать, и твердилъ, что отдаетъ весь свой домъ въ распоряженіе дорогихъ гостей.

— Вы позволите господину Дорнэ съ нами похать? сказалъ Клодвигъ.

Зонненкампъ былъ непріятно пораженъ, однако нашелся и сказалъ:

— Я не имю права что-либо позволять или запрещать капитану Дорнэ. Но если вы ршились хать, то я, напротивъ, прошу его васъ сопровождать, взявъ съ него однако общаніе, что онъ возвратится къ намъ.

— И вы съ нами подете? спросила Белла доктора. Тотъ отвчалъ утвердительно.

Такимъ образомъ, они отправились въ четверомъ. Дорогой было мало говорено, только разъ Клодвигъ, взявъ Эриха за руку, сказалъ:

— Вы очень сильны.

Эрихъ и докторъ ночевали въ Вольфсгартен. Когда на слдующее утро докторъ уже собирался хать, Эрихъ еще спалъ крпкимъ сномъ. Докторъ разбудилъ его и сказалъ:

— Капитанъ, сегодняшній день вы еще можете здсь остаться, но никакъ не доле.

Эрихъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ.

— Вы меня поняли? спросилъ докторъ.

— Да.

— Ну, такъ прощайте.

Снова Эрихъ провелъ въ Вольфсгартен цлый день. Къ Клодвигу вернулось его обычное расположеніе духа, но въ обращеніи Беллы съ Эрихомъ проглядывала какая-то робость.

Вечеромъ пріхали Зонненкампъ и Роландъ, и Эрихъ вмст съ ними возвратился на виллу Эдемъ. Зонненкампъ былъ очень веселъ и на обратномъ пути вдругъ сконфузилъ Эриха неожиданнымъ замчаніемъ:

— Графиня Белла будетъ прелестная вдова.

Слова его сопровождались пристальнымъ взглядомъ, отъ котораго вся кровь бросилась въ лице молодому человку.

На слдующій день, подъ вечеръ, докторъ опять постилъ виллу Эдемъ. Онъ пріхалъ туда прямо изъ Вольфсгартена и привезъ хорошія извстія.

Немного спустя, онъ отвелъ Эриха въ сторону и сказалъ:

— Вы мн говорили, что еще ожидаете окончательнаго ршенія господина Зонненкампа на счетъ вашего вступленія къ нему въ домъ. Мое мнніе, что вамъ удобне объясниться съ нимъ письменно: вдали другъ отъ друга вы лучше увидите, что вамъ длать. Итакъ, мой совтъ вамъ: немедленно отсюда узжайте. Всякій лишній часъ, что вы остаетесь въ этомъ дом, подготовляетъ вашу гибель.

— Мою гибель?

— Да, вашу гибель. Вы здсь точно на выставк, и это натянутое положеніе, которое длится вотъ уже скоро недлю, иметъ на васъ дурное вліяніе.

Эрихъ смутился. Нчто подобное онъ уже и самъ себ говорилъ.

— Ни одинъ человкъ, продолжалъ докторъ, не въ состояніи выдержать такого положенія безъ вреда для себя. Вамъ необходимо ухать, иначе вы превратитесь въ актера, или въ проповдника, а не то, такъ и въ обоихъ вмст. Вы говорите съ цлью произвести впечатлніе, и повторяете заученное… Скорй, скорй прочь отсюда! вы испытали другихъ и другіе испытали васъ, теперь вамъ ничего боле не остается, какъ ухать. Я возьму васъ съ собой, вы у меня переночуете, а завтра отправитесь обратно къ вашей матушк, гд спокойно будете ожидать окончанія этого лта.

— Но Роландъ! сказалъ Эрихъ. Я не могу оставить мальчика. Я душой и сердцемъ къ нему привязался, и онъ тоже полюбилъ меня!

— Тмъ лучше. Пусть онъ ждетъ и стремится къ вамъ. Ему не лишнее узнать, что есть многое, чего нельзя достать за деньги. Ужъ если вамъ суждено съ ними жить, то пусть они этого домогаются. Вы, такимъ образомъ, пріобртете боле значенія въ дом и упрочите за собой ваше вліяніе надъ мальчикомъ. Предоставьте мн теперь за васъ дйствовать. Я сдлаю только то, въ благоразуміи чего вы сами убдитесь не позже, можетъ быть, какъ завтра.

— Вотъ вамъ моя рука, я ду съ вами! воскликнулъ Эрихъ.

Вс въ дом не могли прійдти въ себя отъ удивленія по случаю внезапнаго отъзда Эриха. Но прошло и часа, какъ онъ уже вмст съ докторомъ садился въ экипажъ…

Эрихъ былъ радъ, что прощаніе его съ Роландомъ не долго длилось. Мальчикъ былъ пораженъ и не могъ говорить отъ волненія. Уже когда Эрихъ сидлъ въ карет, онъ подошелъ къ нему съ щенкомъ въ рукахъ и положилъ щенка ему на колни. Но докторъ возвратилъ Роланду собаку, говоря, что она еще слишкомъ молода, и не можетъ обойтись безъ матери. Пусть она подростетъ, и тогда онъ самъ позаботится о томъ, чтобы она досталась Эриху.

Роландъ смотрлъ въ слдъ экипажу, пока тотъ не скрылся изъ виду. На душ у мальчика было тяжело, и мысли его перепутались. Эрихъ ни разу не обернулся, чтобы взглянуть на него. Съ его удаленіемъ Роландъ вдругъ почувствовалъ себя осиротлымъ въ родительскомъ дом. Онъ схватилъ собачку и хотлъ ее съ досадой отъ себя швырнуть, но та жалобно завизжала, и мальчикъ внезапно прижалъ ее къ груди.

— Будь спокойна, сказалъ онъ ей: я теб не сдлаю вреда. Мн тоже больно, но я не собака и не визжу,— замолчи же и ты теперь. Онъ насъ обоихъ бросилъ.

Роландъ возвратилъ щенка матери, которая приняла его съ большой радостью.

— Я тоже пойду къ маменьк, сказалъ Роландъ, но прежде послалъ ей о себ доложить.

Первымъ его дломъ, увидя мать, было пожаловаться на отъздъ Эриха.

— Онъ хорошо сдлалъ, отвчала она: я сама ему это совтовала.

— Ты?… Зачмъ?

— Ахъ, отстань пожалуста съ твоими глупыми ‘зачмъ’! Нельзя же теб всегда все объяснять!

Роландъ замолчалъ, но сердце его болзненно сжалось, и поцлуй матери былъ ему почти непріятенъ.

Онъ хотлъ пойдти къ отцу, но тотъ ушелъ съ маіоромъ въ крпость. Одинокій и унылый бродилъ мальчикъ по двору, заглянулъ къ собакамъ, заставилъ ихъ продлать вс штуки, а зачмъ отправился на конюшню. Охвативъ за шею свою лошадь, онъ долго стоялъ, прислонясь головой. Въ ум его мелькнула странная мысль: ‘Лошадь, собаки — мои, думалось ему: только то, за что заплачены деньги, можно вполн назвать своимъ.’

И въ душ Роланда внезапно пробудилось сознаніе, что человка съ человкомъ прочно связываетъ одна любовь. Онъ не привыкъ къ размышленію, и теперь у него разболлась голова отъ этого необыкновеннаго наплыва мыслей. Онъ приказалъ осдлать лошадь и похалъ по той же самой дорог, но которой недавно отправились Эрихъ и докторъ.

ГЛАВА X.
ПРАКТИЧЕСКАЯ НАТУРА.

Эрихъ молча сидлъ въ углу кареты, погруженный въ собственныя мысли. Докторъ, не желая ему мшать, тоже молчалъ. Эриху казалось, что онъ носится на бурныхъ волнахъ моря, и что противный втеръ мшаетъ ему попасть въ пристань. Онъ, въ теченіи послдней недли, занялъ важное мсто въ существованіи нсколькихъ людей и чувствовалъ, что судьба его отнын должна быть тсно связана съ ними. Но какъ онъ ни старался заглянуть въ будущее, ему тамъ представлялось одно неизвстное.

— Итакъ, вы врите въ воспитаніе? спросилъ наконецъ докторъ.

— Я васъ не понимаю.

— Что до меня касается, то я не придаю воспитанію ровно никакого значенія. Люди получаютъ отъ самой природы то, что называютъ въ нихъ направленіемъ, и оно не измняется ни при какихъ условіяхъ. Какимъ человка положатъ въ колыбель, такимъ зароютъ его и въ могилу. Способности, конечно, могутъ быть отчасти развиваемы, но это уже второстепенное дло, а главное, — то, что составляетъ сущность человка, ему даетъ природа.

Эрихъ усталъ и не чувствовалъ себя расположеннымъ вступать въ новыя пренія съ докторомъ, который продолжалъ:

— Сказать правду, меня просто беретъ зависть, смотря на этихъ богачей. Ну, не досадно-ли, что они за деньги хотятъ покупать плоды и ароматъ высшаго образованія! Одно утшаетъ меня, это слова Того, кто, стоя въ центр нравственнаго и умственнаго міра, сказалъ: ни одинъ богачъ не войдетъ въ царствіе небесное. У богатыхъ людей грузъ слишкомъ великъ. Живя вдали отъ нужды и отъ горькихъ дйствительностей жизни, они, такъ сказать, перехитрили самую природу. Времена года не имютъ на нихъ никакого вліянія, вс климаты къ ихъ услугамъ, и они, какъ ласточки, перелетая изъ края въ край, везд находятъ себ готовыя гнзда. Было бы вопіющей несправедливостію со стороны судьбы, еслибъ она даровала имъ еще наслажденіе высшими благами, которыя должны принадлежать исключительно намъ.

— Въ геометріи не существуетъ особенныхъ путей для великихъ міра сего, гласить Эвклидова поговорка, сказалъ Эрихъ: знаніе пріобртается только посредствомъ труда, то, что я желаю прежде всего развить въ Роланд, можетъ быть выражено однимъ словомъ: самодятельность.

— Такъ, такъ,— возразилъ докторъ:— Но вотъ что составляетъ наше преимущество передъ богатыми. Мы принадлежимъ самимъ себ. Богачу неизвстна благотворная сила уединенія, ему нкогда сосредоточиться, уйдти въ себя и жить своей собственной, внутренней жизнью. Слова Библіи: Что въ томъ, если ты весь міръ обрящешь, а душу свою погубишь,— я толкую по своему и говорю: что въ томъ, если ты богатъ, но никогда не можешь быть наедин съ самимъ собой? Кому негд головы преклонить, тотъ носитъ ее высоко и свободно. Вы видите, для меня не пропали даромъ два года, которые я посвящалъ изученію богословія, пока не пришелъ къ убжденію, что врачуя тло, хотя и не многимъ, но все-таки боле можно принести пользы, чмъ врачуя духъ.

Докторъ засмялся и продолжалъ:

— Главный вопросъ теперь въ томъ: на сколько избытокъ житейскихъ благъ оставляетъ въ человк способности къ воспріимчивости? И вся ваша задача съ Роландомъ должна ограничиться тмъ, чтобы какъ можно боле развить въ немъ эту воспріимчивость. А ученіе его вамъ прійдется начать сьизнова. По степени знанія свта, онъ еще ребенокъ, но по тому, чего онъ требуетъ отъ свта,— человкъ совершенно взрослый.

Эрихъ многое бы могъ на это возражать, но не хотлъ. Докторъ справедливо упрекалъ его за то, что онъ слишкомъ много говоритъ: ‘пусть же онъ теперь узнаетъ: что я умю также и молчать’, думалъ про себя молодой человкъ.

— Если вы дйствительно поступите на это мсто, снова началъ докторъ: то я могу вамъ быть полезенъ совтами. Къ сожалнію, вы не врачъ, а по моему мннію одни врачи могутъ быть хорошими воспитателями. Не знаю, замтили-ли вы, что у Роланда желудокъ плохо варить? А мальчики его лтъ обыкновенно чуть-ли не камни перевариваютъ. Я, впрочемъ, не требую, чтобъ его кормили боле простой пищей. Богатые люди дятъ безъ голода и пьютъ безъ жажды. Мальчикъ этотъ все можетъ имть, исключая одного — наивныхъ радостей дтства. Вотъ вамъ незначительный, но тмъ не мене поразительный примрь: Роланда не радуетъ новое платье. А между тмъ, вспомните, какую важную роль играло оно въ вашей собственной юности. Я и по-сю пору всегда съ удовольствіемъ надваю новое платье и люблю, чтобъ оно на мн хорошо сидло…. Чему вы сметесь? впезапно спросилъ онъ.

— Я вспомнилъ, отвчалъ Эрихъ, объ одномъ друг, тщательно изучающемъ богословіе. Представляю себ теперь его изумленіе, еслибъ ему кто-нибудь сказалъ, что грхопаденіе, впервые пробудившее въ человк сознаніе наготы, сдлалось потомъ источникомъ такихъ великихъ радостей!

Докторъ тоже засмялся, но не отступилъ отъ своего предмета.

— Пища и одежда, продолжалъ онъ, занимаютъ чуть ли не важнйшее мсто въ существованіи человка. Къ этому, впрочемъ, надо присоединить еще третье — сонъ. Воздухъ, пища и сонъ составляютъ основныя начала растительной жизни. Я думаю, капитанъ, что за это время усплъ васъ нсколько узнать, однако, полное мое сужденіе о васъ произнесу не прежде, какъ когда увижу васъ спящимъ. Нашъ девятнадцатый вкъ плохо спитъ. Воспитаніе, трудовую и государственную жизнь нашихъ современниковъ слдовало бы направить такъ, чтобъ возвратить имъ способность сна. Желалъ бы я обладать достаточными свдніями для того чтобы написать исторію сна, прослдивъ его въ разныя времена у различныхъ народовъ. Это бросило бы совершенно новый свтъ на ходъ умственнаго развитія человчества…. Но, опять возвращаюсь къ Роланду, онъ представляетъ странное смшеніе темпераментовъ своего отца и матери.

И докторъ распространился о богатырскомъ сложеніи Зонненкампа, который находится въ непрерывной борьб съ влеченіями своей натуры. Кротость, проявляемая имъ въ нкоторыхъ случаяхъ, есть чисто сознательная и служитъ только новымъ доказательствомъ его ничмъ несокрушимой силы. Онъ удивительно ловкій кулачный боецъ, и кулакъ его, по собственному признанію, бьетъ какъ желзный молотъ. Такой необычайной физической силой должны были обладать древніе германцы, которые безоружными руками давили и ломали закованныхъ въ латы римлянъ.

Докторъ со смхомъ разсказалъ, какъ онъ, въ первый разъ увидя Зонненкампа, все искалъ палицы, которую этотъ человкъ, по его мннію, непремнно долженъ былъ имть при себ. Когда Зонненкампъ съ кмъ-нибудь дружески обращался, то вся его фигура точно говорила: ‘не бойся, я теб ничего не сдлаю!’ Но онъ въ то же время страдалъ болзнью сердца и долженъ былъ избгать всякихъ сильныхъ ощущеній.

Затмъ докторъ посовтовалъ Эриху не быть слишкомъ сговорчивымъ съ Зонненкампомъ, который иначе вовсе перестанетъ съ нимъ церемониться.

— Патеры, видите ли, сказалъ онъ, служатъ обдню, а доктора прописываютъ рецепты по-латыни. Кто изъ моихъ паціентовъ согласился бы глотать срную кислоту, еслибъ увидлъ ее прописанную на понятномъ ему язык? Пріймите же къ свднію, что вамъ слдуетъ держать себя въ отношеніи къ Зонненкампу съ нкоторымъ достоинствомъ, а не то онъ васъ скорехонько заткнетъ за поясъ.

Потамъ докторъ перешелъ къ описанію сонливой жизни хозяйки Цереры, которую остроумная, а еще боле завистливая графиня Вольфсгартенъ прозвала крокодиломъ. И дйствительно, госпожа Зонненкампъ имла нкоторое сходство съ этимъ чудовищенъ, когда оно выходитъ на берегъ и грется на солнц. Если для самого Зонненкампа не существовало никакой слишкомъ утомительной дятельности, то Церер, напротивъ того, всякое самомалйшее движеніе стоило неимоврныхъ усилій. Ей весьма извинительно было переодваться три раза въ день, безъ цли бродить по комнатамъ, по цлымъ часамъ смотрться въ зеркало, кормить попугая, раскладывать пасіансъ и чистить ногти. У бдняжки не было другого занятія и развлеченія, какъ постоянно любоваться прекрасными видами, а этому не въ состояніи исключительно себя посвятить люди и поумне ея. Церера страдала разслабленіемъ членовъ, была капризна и немного зла.

Эрихъ колебался, не разсказать ли ему доктору о своемъ свиданіи съ Церерой, но тотъ не далъ ему на это времени.

— Съ годъ тому назадъ, сказалъ онъ, у Зонненкамповъ произошло нчто въ высшей степени странное. Меня пригласили на виллу, и я, пріхавъ, нашелъ дочь Зонненкампа въ положеніи, которое никакъ не могъ себ объяснить. Фрейленъ Пэрини разсказала мн, что у молодой двушки были такъ крпко сжаты руки, что она едва-едва разняла ихъ съ помощью двухъ лакеевъ, Когда я пріхалъ, то еще засталъ руки ея скорченными и какъ бы окоченлыми. Только въ высшей степени сильное нравственное потрясеніе могло довести до такихъ физическихъ послдствій. На разспросы мои мн не было дано никакого удовлетворительнаго отвта. Я только и добился, что господинъ Зонненкампъ отказалъ своей жен въ какомъ-то желаніи, а та въ отмщеніе разсказала дочери, страстно любившей отца, какой-то о немъ фактъ, который и повергъ ее въ это ужасное состояніе. Молодая двушка выздоровла, но постоянно грустила, пока ее не отправили въ монастырь, гд она, говорятъ, совсмъ ожила.

Эрихъ спросилъ, откуда у Зонненкампа столько недоброжелателей, которые распускаютъ о немъ такъ много неблагопріятныхъ слуховъ? Докторъ смотрлъ на это очень легко и объяснялъ тмъ, что все голодное дворянство радо воспользоваться малйшимъ пятнышкомъ на репутаціи человка, обладающаго несмтными богатствами, и роскошный образъ жизни котораго они считаютъ личнымъ дли себя оскорбленіемъ. Одинъ только Пранкенъ былъ хорошо расположенъ къ Зонненкампу, и это не потому только, что собирался жениться на его дочери и взять за ней богатое приданое, но и потому еще, что между нимъ и Зонненкампомъ существовала взаимная склонность. Зонненкампъ сильно интересуется всмъ, что касается до него самого, а Пранкенъ одинаково обманываетъ какъ ближнихъ, такъ и самого себя.

— А теперь, другъ мой, сказалъ въ заключеніе докторъ, вы сами можете судить, есть ли какая-нибудь возможность ужиться вамъ въ этомъ дом.

— Докторъ, у меня есть до васъ просьба, началъ Эрихъ. Скажите пожалуста, какъ вы, посл моего отъзда, станете говорить обо мн тому или другому изъ вашихъ друзей?

— Весьма охотно: ваша просьба какъ нельзя боле кстати! Вы идеалистъ. Какъ не легко возиться людямъ съ идеалами! Вы, идеалисты, думающіе, трудящіеся и чувствующіе за другихъ, сильно смахиваете на хозяина, построившаго себ гостинницу въ живописной мстности. Онъ заготовить у себя всякой всячины, да и молится Богу: дай, Господи, хорошей погоды! Пошли, Господи, побольше путешественниковъ! Но онъ не можетъ принудить ни путешественниковъ къ себ идти, ни погоду быть хорошей. А по моему, не заводи хозяинъ-идеалистъ гостинницъ! шь самъ себ на здоровье, а о другихъ не заботься. Они, если не захотятъ терпть голодъ и жажду, сами принесутъ свою порцію съ собой въ дорожномъ мшк. Я убдился, что въ жизни есть только два рода людей: или недовольные свтомъ, или недовольные собой. Но ныншняя молодежь умудрилась создать еще третій родъ недовольныхъ, а именно — недовольныхъ и свтомъ, и собой.

— Къ сожалнію, я принадлежу къ послднимъ.

— Вотъ почему, подхватилъ докторъ и, снявъ перчатку, положилъ руку на плечо Эриха, вотъ почему я и желалъ бы, чтобъ вы иначе устроили свою судьбу…. Какимъ образомъ — не знаю и тщетно стараюсь придумать.

Къ нимъ навстрчу халъ цлый рядъ возовъ, нагруженныхъ буковыми втвями. Докторъ мимоходомъ объяснилъ, что изъ этихъ втвей уже извлечены различныя химическія вещества, и что теперь ихъ везутъ на пороховой заводъ. Эрихъ отвчалъ, что это ему извстно, такъ какъ онъ одно время, находясь еще въ военной служб, состоялъ при пороховыхъ заводахъ въ горахъ.

Докторъ замолчалъ и задумчиво отвчалъ на поклоны прохожихъ. Вдали показалась коляска, запряженная парой прекрасныхъ лошадей въ яблокахъ. Въ ней сидлъ и самъ правилъ молодой человкъ, который, заидвъ доктора, уже издали началъ ему кланяться. Поравнявшись, оба экипажа остановились.

— Здравствуйте! закричалъ докторъ молодому человку, и они подали одинъ другому руки.

— Что Луиза и дти? спросилъ докторъ.

— Вс здоровы.

— Вы были у матушки?

— Да.

— Я какъ здоровье вашихъ?

— Слава Богу, хорошо.

Докторъ представилъ молодого человка Эриху и отрекомендовалъ его своимъ зятемъ, Генрихомъ Вейдеманомъ.

— Вы сынъ того господина Вейдемана, о которомъ я такъ много наслышался?

— Точно такъ.

— А гд теперь вашъ отецъ? спроситъ докторъ.

— Въ деревн, внизу. У нихъ тамъ идутъ толки объ устройств паровой мельницы.

Доктора внезапно поразила какая-то мысль, онъ быстро обернулся къ Эриху, бгло на него взглянулъ, но ни слова не сказалъ. Вейдеманъ извинился, что очень торопится на желзную дорогу и сталъ прощаться. Онъ, между прочимъ, сказалъ Эриху, что еще надется съ нимъ видться, и что отецъ его тоже будетъ очень радъ съ нимъ познакомиться.

Кареты тронулись, и каждая похала но своему направленію.

Докторъ объяснилъ Эриху, что зять его занимается практической химіей. ‘Понадобился козырь и явился козырь!’ пробормоталъ онъ вслдъ затмъ къ недоумнію Эриха. Эрихъ только вспомнилъ, какъ Пранкенъ точилъ зубы насчетъ сыновей Вейдемана, и не могъ удержаться отъ улыбки.

Подъзжая къ ближайшему мстечку, они увидли, что туда причаливалъ пароходъ, плывшій съ верхней части Рейна. Докторъ приказалъ кучеру хать какъ можно скоре, чтобы еще застать пароходъ у пристани. Лошади помчались во весь опоръ, а докторъ восклицалъ: ‘Нашелъ! нашелъ!’ и крпко сжалъ Эриху руку.

Оки поспли во-время. Карета подкатила къ пристани въ ту самую минуту, какъ съ парохода перекидывали на берегъ доску. Докторъ быстро выскочилъ изъ экипажа, приказалъ кучеру сказать жен, чтобъ она не ждала его ране вечера, и потащилъ Эриха на палубу. Эрихъ спросилъ, куда они дутъ? вроятно къ какому-нибудь больному? Докторъ утвердительно кивнулъ головой: онъ и дйствительно полагалъ, что иметъ дло съ больнымъ, котораго намревался радикально вылечить.

На пароход докторъ встртилъ много знакомыхъ. Небольшое общество, расположась вокругъ стола, пило майтранкъ и пригласило доктора и Эриха принять участіе въ его угощеніи. Докторъ подслъ къ нему, по объявилъ, что никогда не пьетъ никакихъ искусственныхъ винъ. Общество было очень весело. Находившійся на пароход бдный калка игралъ на гармоник, нкоторые изъ пассажировъ пли. Нсколько въ сторон, за маленькимъ столикомъ, на которомъ въ ваз со льдомъ стояла бутылка шампанскаго, сидлъ ‘кавалеръ бутылки’, а противъ него очень красивая молодая женщина, со множествомъ фальшивыхъ волосъ. И тотъ и другая курили сигаретки, и весело болтали по-французки. ‘Кавалеръ бутылки’ избгалъ встрчаться съ докторомъ взглядами, на что тотъ одобрительно кивнулъ головой и проговорилъ: ‘Дло, въ немъ еще не совсмъ пропалъ стыдъ!’

Когда пароходъ очутился въ виду деревни, куда они хали, докторъ объявилъ Эриху, что онъ его везетъ къ Вейдеману, этотъ человкъ, сказать онъ, съуметъ дать хорошій совтъ, и Эрихъ можетъ вполн ему довриться. Съ минуту Эрихъ былъ въ недоумніи, потомъ сообразилъ, что его вроятно хотятъ подвергать еще новому испытанію.

Онъ, вмст съ докторомъ, слъ въ лодку, которая должна была доставить ихъ на берегъ. Оставшіеся на пароход пассажиры со стаканами въ рукахъ, еще долго имъ кланялись, пока наконецъ не скрылись изъ виду. Лодочникъ, хорошо знавшій доктора, сказалъ ему:

— Вы найдете господина Вейдемана въ саду.

Они вышли на берегъ. Эрихъ былъ представленъ Вейдеману и увидалъ высокаго, худощаваго мужчину съ умнымъ, спокойнымъ лицомъ, въ глазахъ котораго было еще много жизни и огня. Въ, первую минуту, обращеніе Вейдемана поражало своей сухостью. Онъ сидлъ за столомъ, гд были разбросаны бумаги и стояло нсколько бутылокъ и стакановъ. Дружески кивнувъ головой вновь пришедшимъ, Онъ опять обратился къ своимъ собесдникамъ.

ГЛАВА XI.
ИЩИ СПОСОБА ДОБЫВАТЬ ДЕНЬГИ.

Разочарованіе непремнно овладваетъ вами, когда вы наконецъ встрчаетесь съ человкомъ, о которомъ вамъ до того привелось слышать очень много хорошаго. Такъ и Эрихъ, очутясь лицемъ къ лицу съ Вейдеманомъ, недоумвалъ, почему онъ пользовался такой громкой репутаціей, и ему показалось просто невроятнымъ, чтобъ этотъ человкъ могъ играть роль въ его собственной жизни. Доктора отозвали къ хозяину гостинницы, который наканун захворалъ и считалъ за особенное счастіе его теперешній пріздъ. Эрихъ пошелъ къ рк и долго ходилъ тамъ взадъ и впередъ. Все въ его судьб принимало такой странный оборотъ: его точно куда-то влекла невдомая ему сверхъестественная сила. Какъ недавно еще былъ онъ съ Роландомъ и прозжалъ по этой самой деревн, которая тогда не имла въ его глазахъ ршительно никакого значенія. А теперь въ ней можетъ быть суждено ршиться его участи, и имя деревни займетъ важное мсто въ его дальнйшемъ существованіи.

— Господинъ капитанъ! внезапно окликнулъ его лодочникъ: господинъ Вейдеманъ проситъ васъ пожаловать въ садъ.

Эрихъ пошелъ туда и былъ встрченъ Вейдеманомъ, который принялъ его чрезвычайно ласково, говоря, что теперь только настоящимъ образомъ привтствуетъ его, потому что прежде былъ слишкомъ поглощенъ своимъ занятіемъ. Вскор пришелъ и докторъ, и они втроемъ услись вокругъ столика въ одномъ изъ уголковъ сада, откуда разстилался обширный видъ на окрестную мстность. Вейдеманъ началъ подшучивать надъ докторомъ, забавно упрекая его въ мнимомъ пристрастіи къ слишкомъ сильнымъ средствамъ. Эрихъ присоединился къ Вейдеману, но въ ихъ шутливыхъ нападкахъ на доктора проглядывало искреннее къ нему уваженіе, и оба не замедлили сдлаться отличными друзьями.

Эрихъ уже догадывался, что докторъ намревается навязать ему управленіе пороховымъ заводомъ. Но Вейдеманъ сказалъ, что дло это обставлено слишкомъ большими трудностями. Правительство на каждомъ шагу воздвигаетъ новыя препятствія и они, наконецъ, ршились открыть главный сбыть своего производства въ Новый Свтъ. За то, прибавилъ онъ, у нихъ имется въ виду нчто совершенно новое. Они напали на слои бураго желзняка и теперь устроиваютъ общество для разработки его. Человкъ, съ нкоторымъ навыкомъ къ труду, легко можетъ втянуться въ это дло, и онъ, Вейдеманъ, не прочь поручить его Эриху.

Молодой человкъ учтиво отклонилъ отъ себя это предложеніе, говоря, что не намренъ боле измнять своего призванія. Доктор поспшилъ вмшаться и началъ восхвалять настоящее время, которое дозволяетъ людямъ съ основательнымъ знаніемъ посвящать себя дятельности, открывающей имъ путь къ пріобртенію. Они такимъ образомъ создаютъ среднее сословіе, подобнаго которому нельзя встртить ни въ одномъ историческомъ період.

— Настоящій вкъ принадлежитъ исключительно намъ, людямъ средняго сословія, сказалъ докторъ въ заключеніе: согласны вы съ этимъ?

— Вполн.

— Въ такомъ случа идите и длайте тоже. И онъ прибавить, что семейство Вейдемановъ, безъ сомнніи, охотно приметъ Эриха въ свой кругъ.

Эрихъ отвчалъ съ улыбкой, что, къ сожалнію своему, долженъ отказаться отъ ихъ дружескаго содйствія. Онъ уважаетъ свободу, доставляемую богатствомъ, но считаетъ себя неспособнымъ къ жизни, направленной исключительно къ пріобртенію.

— Вотъ какъ! съ досадой воскликнулъ докторъ:— А знакомъ ли вамъ девизъ нашего времени? Эксплуатировать или быть эксплуатированнымъ: вотъ онъ что гласитъ. Зачмъ же вы хотите, чтобъ васъ эксплуатировалъ Зонненкампъ?

— А неужели вы предпочли бы, чтобъ я эксплуатировалъ другихъ и присвоивалъ себ плоды чужихъ рабочихъ силъ?

— Не годится, вмшался Вейдеманъ, чисто личному вопросу давать такое общее значеніе. Я вижу… я ожидалъ, что различіе между богатыми и бдными васъ сильно занимаетъ. Я думаю, и нашъ другъ, докторъ, безъ сомннія, подтвердитъ это, что такъ-называемыя общественныя болзни имютъ много сходства съ физическими. Мы, въ настоящее время, благодаря успхамъ медицины, лучше нашихъ предшественниковъ понимаемъ ту или другую болзнь, хотя еще и не нашли способа ее лечить. Обыкновенно надо долго знакомиться съ болзнью, пока откроешь для нея лекарство, а до тхъ поръ приходится довольствоваться настоящимъ положеніемъ вещей.

— Вы никогда не желали быть богатымъ? спросилъ у Эриха докторъ, который казался раздраженнымъ.

— Нелпо было бы съ моей стороны желать того, чего я не въ состояніи себ доставить собственными силами.

Вейдеманъ пристально поглядлъ на Эриха. Тотъ почувствовалъ на себ его взглядъ, и ему показалось, что, онъ въ эту минуту, не колеблясь, простымъ движеніемъ руки отвергъ бы вс богатства въ мір. Но тутъ же ему пришло на мысль: а какъ хорошо было бы, избавясь отъ заботъ о насущномъ хлб, посвятить себя исключительно умственной дятельности и не имть надобности ни въ чемъ отказывать матери и тетк.

Но нтъ: первое желаніе его матери заключается въ томъ чтобы онъ остался вренъ самому себ. И чмъ настоятельне его уговоривали — тамъ Клодвигъ, здсь докторъ, измнить своему призванію, — тмъ ясне сознавалъ онъ, не только то, что не долженъ выходить изъ сферы избраннаго имъ труда, но еще и то, что на немъ уже лежитъ нравственная обязанность въ отношеніи къ Роланду.

Вейдеманъ разсказалъ, что недавно получилъ изъ Нью-Іорка письмо отъ своего племянника, доктора Фрица, который увдомлялъ его объ отъзд своей маленькой дочери въ Германію, гд онъ желалъ, чтобъ она получила воспитаніе. Затмъ разговоръ перешелъ на личности и на предметы, незнакомые Эриху.

Вскор пришелъ лодочникъ и объявилъ, что вдали на Рейн уже показался послдній пароходъ. На прощанье, Вейдеманъ крпко пожалъ Эриху руку и просилъ его, въ случа нужды, обратиться къ нему за помощью и за совтомъ: онъ всегда радъ будетъ оказать ему услугу.

Докторъ и Эрихъ сли въ лодку и поплыли къ пароходу. Въ теченіи всей дороги они ни слова не сказали другъ другу.

Сойдя съ парохода въ городк, гд жилъ докторъ, они встртили въ липовой жне вдоль берега много мужчинъ и женщинъ. Прибытіе послдняго парохода, который здсь останавливался на ночь, считалось событіемъ и встрчать его обыкновенно выходила большая часть жителей маленькаго городка. Жена доктора тоже тутъ была, и вмст съ мужемъ и Эрихомъ отправилась домой. Она была очень ласкова съ молодымъ человкомъ, съ которымъ уже познакомилась въ Вольфсгартен. Эрихъ ее почти совсмъ не помнилъ. Она была скромная, молчаливая женщина, и онъ тогда не обратилъ на нее никакого вниманія.

У доктора на дому дожидалось много больныхъ, Эрихъ побывалъ въ своей комнат, а затмъ отправился въ библіотеку. Къ удовольствію своему, онъ нашелъ тамъ слды ученыхъ занятій доктора и убдился, что тотъ внимательно слдитъ за всми успхами медицины. Это было ему тмъ пріятне, что онъ надялся съ помощью доктора пополнить нкоторые проблы въ собственномъ знаніи.

Настали сумерки. Эрихъ сидлъ въ покойномъ кресл и думалъ, вдругъ раздался лошадиный топотъ, и онъ, какъ бы невольно, подошелъ къ окну. Ему показалось, что онъ въ прохавшемъ мимо всадник узналъ Роланда, но потомъ приписалъ это дйствію воображенія, которое рисовало ему то, что наиболе занимало его.

Въ докторскомъ дом все было въ высшей степени уютно и свидтельствовало о довольств. Самого хозяина изъ-за ужина опять позвали къ больному изъ сосдней деревни. Эрихъ съ его женой вышли погулять и направились вдоль чистой улицы къ берегу рки. Докторша, между прочимъ, замтила, что желала бы для своего мужа постояннаго товарища, подобнаго Эриху, образъ мыслей котораго ему сильно приходился по душ. Онъ иногда чувствуетъ себя одинокимъ въ городк, гд не иметъ почти никого себ равнаго по уму и развитію.

Эриху было очень пріятно это слышать. Въ словахъ докторши онъ видлъ не только дружескую оцнку самого себя, но и выраженіе умной, любящей женщины, которая желала своему мужу разумнаго и прочнаго счастья.

ГЛАВА XII.
ВЪ ВЕСЕЛОМЪ ГОРОДК.

Въ городк господствовали самыя дружескія и простыя отношенія между сосдями. Проходящіе по улицамъ и стоящіе у оконъ и на балконахъ весело обмнивались поклонами, болтали, шутили и смялись. Во многихъ домахъ слышались игра на фортепіано и пніе.

Эрихъ съ докторшей встртили судейшу и дочь ея Лину, которыя тоже вышли подышать свжимъ воздухомъ. Он изъявили удивленіе по случаю внезапнаго отъзда Эриха, такъ какъ вступленіе его въ домъ Зонненкампа считалось дломъ уже совершенно оконченнымъ. Отъ нихъ же Эрихъ узналъ, что Роландъ дйствительно былъ сегодня въ городк. Онъ нсколько разъ прозжалъ мимо докторскаго дома и, наконецъ, такъ сильно пришпорилъ лошадь, что та взвилась на дыбы: на него просто было страшно смотрть.

Лина сгорала отъ желанія поговорить съ Эрихомъ, и это ей удалось, когда мать ея и докторша, встртясь съ директоромъ училища и его женой, завели съ ними рчь о лсничих, которая жила съ ними въ одномъ дом и только-что родила. Лина пошла съ Эрихомъ впередъ и поспшно съ нимъ заговорила.

— Знаете вы, спросила она — что у вашего воспитанника Роланда есть сестра?

— Да, я о ней слышалъ.

— Только слышали? Нтъ, вы и видли ее. Она та самая двушка, которую мы съ вами встртили въ монастыр, на лстниц, въ сумерки. У ней еще была на лбу звзда, а за плечами крылья.

— Вотъ какъ! Въ самомъ дл?

— Вотъ какъ! Въ самомъ дл? передразнила его Лина.— Ахъ, какъ несносны эти мужчины! А я думала, что вы….

Она остановилась.

— Что я? спросилъ Эрихъ.

— Ахъ, маменька права, когда бранитъ меня за неосторожность и глупость: я болтаю все, что мн взбредетъ на умъ. Но, вдь вы меня не обманете….

— Конечно, нтъ. Говорить неправду вообще грхъ, а въ отношеніи къ вамъ двойной.

— Ну, хорошо, сказала она и сняла шляпку:— Сознайтесь, Манна произвела на васъ впечатлніе? Только, смотрите, скажите правду, тогда и я вамъ кое-что скажу.

— Если вы полагаете, что я вамъ скажу: нтъ, то вы лишите меня возможности быть правдивымъ.

— Ну, такъ слушайте же, я вамъ скажу…. только, пожалуйста, вы никому не говорите. Манна у меня спросила, кто вы такой, а это отъ нея очень много! Ахъ, какая ужасная вещь богатство! Вдругъ являются люди и хотятъ на васъ жениться, потому что у васъ много денегъ…. нтъ, я не то хотла сказать…. Сдлайте такъ, чтобъ Манна не пошла въ монахини.

— Я долженъ этому помшать?

— Видли вы триповыя сандаліи монахинь? Можетъ ли быть что-нибудь отвратительне? Такія сандаліи и Манна должна будетъ носить, а между тмъ у нея самая красивая нога въ мір.

— Но почему же ей не сдлаться монахиней, если она того желаетъ.

Лина смутилась: она не ожидала такого отвта и къ тому же вспомнила, что сама хорошая католичка.

— Ахъ!… сказала она: — я думала…. вотъ видите ли какой я глупой ребенокъ!… Когда-то, уже давно, въ одинъ замокъ пріхалъ рыцарь, переодтый оруженосцемъ…. ну, вотъ мн и пришло на умъ, что въ теперешнее время оруженосца долженъ замнить домашній учитель.

Она не успла докончить своей мысли. Къ нимъ подошла мать, которая, увидя дочь разговаривающею съ постороннимъ мужчиной, испугалась, чтобъ та не наговорила глупостей.

— Смю спросить, о чемъ вы толкуете? спросила судейша.

Лина тяжело вздохнула и стала кусать резинковую ленточку своей соломенной шляпки. Мать ей это запрещала длать, но она, вроятно, забыла. Эрихъ между тмъ отвчалъ совершенно просто:

— Ваша дочь напомнила мн о нашей первой встрч въ монастыр. Я тогда былъ не совсмъ къ вамъ внимателенъ и сегодня прошу васъ меня за это простить. Возможность передъ вами теперь оправдаться снимаетъ съ моей совсти тяжелый упрекъ, и я васъ умоляю передать мои извиненія также и вашему супругу. Въ путешествіи встрчаешь столько чванныхъ, непріятныхъ людей, что и самъ подъ-часъ становишься неучтивымъ, чмъ и наносишь себ вредъ. Еслибъ я не имлъ счастія опять съ вами встртиться, вы сохранили бы обо мн, а я о васъ не совсмъ пріятное воспоминаніе. Но въ этотъ прекрасный вечеръ, на берегу вашей чудной рки, гд люди таръ привтливы и веселы, невольно чувствуешь желаніе быть со всми ласковымъ, и такъ и хочется всякому встрчному сказать: — Радуйся, товарищъ, и давай вмст наслаждаться тмъ короткимъ временемъ счастья, которое называется жизнью.

Эрихъ говорилъ съ одушевленіемъ и произвелъ на судейшу весьма выгодное впечатлніе. Вообще эта вечерняя прогулка всмъ показалась очень пріятной. Лина вскор оставила мять одну съ Эрихомъ, а сама пошла рядомъ съ докторшей. Они еще долго такимъ образомъ гуляли. Вдругъ вдали послышался шумъ, колесъ, и докторша тотчасъ узнала, что это экипажъ ея мужа.

И дйствительно, къ нимъ вскор подъхалъ докторъ, къ которому уже успло возвратиться веселое расположеніе духа.

— Меня призывали, сказалъ онъ — чтобъ передо мной исповдаться. Умеръ одинъ мой должникъ.

И докторъ разсказалъ, что въ сосдней деревн жилъ человкъ, котораго онъ не могъ равнодушно видть. Человкъ этотъ произнесъ ложную клятву, съ цлью отпереться отъ долга въ сто гульденовъ, которыми ссудилъ его докторъ. Такой поступокъ невольно заставилъ послдняго поврить низости человческой природы. Но вотъ, должникъ передъ смертью раскаялся, возвратилъ долгъ, и докторъ внезапно увидлъ себя сотней гульденовъ богаче и однимъ врованіемъ бдне. Какъ ему теперь смяться надъ людьми, которыхъ онъ потерялъ возможность презирать?

— Что вы сдлаете съ этими деньгами? спросила Лина.

— А ты что сдлала бы?

— Не знаю.

— Капитанъ, на что употребили бы вы ихъ? Внезапно обратился докторъ къ Эриху: — куда двали бы вы милліонъ, еслибъ онъ у васъ былъ?

— Я? спросилъ озадаченный Эрихъ, не понимая къ чему клонится этотъ вопросъ.

— Да, вы?

— Я объ этомъ никогда не думалъ, но полагаю, что скоре всего учредилъ бы во всхъ германскихъ университетахъ стипендіи. Богатый человкъ обязанъ заботитися объ обезпеченіи людей, посвящающихъ себя наук.

— Хорошо, сказалъ докторъ: всякій думаетъ о томъ, что ему ближе къ сердцу. Вотъ мой маленькій другъ Лина, будь у нея въ распоряженіи милліонъ, накупила бы голубой кисеи и одла бы въ нее весь свтъ. Не правда ли, Мусселина?

Лина молчала.

— Отвть какой-нибудь шуткой, Лина, сказала судейша:— или ты не умешь?

Но Лина, казалось, дйствительно не умла, хотя вообще между ней и докторомъ существовали самыя дружескія отношбнія, и они часто другъ съ другомъ шутили и смялись.

Распростившись съ судейшей и ея дочерью, докторъ съ Эрихомъ отправились домой.

— Вы здсь можете видть совершенно новый родъ воспитанія, — сказалъ докторъ дорогой.— Судейша во что бы то ни стало хочетъ сдлать изъ своей дочери бойкую, свтскую барышню, но, къ счастію, двочка отъ природы проста, умна, искренна, и когда съ ней говоришь наедин, выказываетъ много живости и неподдльной веселости, такъ что дйствительно заслуживаетъ названіе Мусселины.

Докторъ былъ особенно ласковъ съ Эрихомъ. Онъ созналъ, что слишкомъ рзко вмшался въ судьбу молодого человка, и хотлъ, не имя на то права, произвести въ ней переворотъ. Онъ сожаллъ, что первое впечатлніе, произведенное на Эриха Вейдеманомъ, было не вполн благопріятно послднему. И дйствительно, прибавилъ докторъ, сегодня Вейдеманъ былъ какъ-то особенно сдержанъ, съ нимъ, вроятно, что-нибудь случилось и потому Эрихъ хорошо сдлаетъ, если повременитъ составить себ о немъ окончательное мнніе. Эрихъ отвчалъ, что никакъ не позволитъ себ судить о какомъ нибудь прекрасномъ вид на Рейн, по тому, какимъ онъ ему представится въ дождливую или туманную погоду. Докторъ улыбнулся. Онъ явно во время своей поздки много думалъ объ Эрих и теперь звалъ его не иначе какъ капитаномъ, чему впрочемъ не замедлилъ высказать причину.

— Вы первый человкъ изъ военнаго званія, съ которымъ я чувствую себя привольно. До сихъ поръ, въ сношеніяхъ съ офицерами, я всегда испытывалъ… не то, чтобы страхъ, а какое-то ощущеніе робости, свойственное безоружному, когда возл него находится человкъ вооруженный. Въ васъ много воинской смлости, но въ тоже время и спокойствія. Я беру назадъ мое слово и говорю, что воинъ въ сущности можетъ быть лучшимъ воспитателемъ, чмъ врачъ. Ну, а теперь, прощайте! Спокойной ночи!

Въ уединеніи своей комнаты Эрихъ забылъ все, что прожилъ и перечувствовалъ въ этотъ день. Роландъ занялъ вс его мысли и онъ тщетно старался себ представить, что теперь могло происходить въ душ мальчика, который похалъ вслдъ за нимъ, чтобы еще разъ на него взглянуть. Роландъ негодовалъ на Эриха за то, что тотъ могъ покинуть его, — его, который такъ искренно и съ такой доврчивостью полюбилъ своего новаго наставника. Мальчику казалось, будто его ограбили, и онъ съ тоской въ сердц здилъ взадъ и впередъ по улицамъ городка въ надежд встртить Эриха или увидать его въ окн. Но ожиданіе его не сбылось, и онъ со слезами досады отправился въ обратный путь.

Мальчику, котораго ожидало впереди несмтное богатство, міръ казался чуждымъ и негостепріимнымъ, — Эриху, все достояніе котораго заключалось въ собственныхъ мысляхъ, онъ являлся исполненнымъ всевозможныхъ благъ и радостей. Онъ въ тишин ночной припоминалъ дружескій пріемъ, оказанный ему въ Вольфсгартен Клодвигомъ, а здсь докторомъ, и гостепріимство получало въ его глазахъ размры высокой добродтели. Въ древнія времена люди принимали у себя боговъ и ангеловъ,— нын человкъ, давая пріютъ страннику, о существованіи котораго онъ еще вчера не имлъ понятія, проявляетъ въ себ туже свою божественную природу.

Тамъ, на верху, въ Вольфсгартен, ему было оказано отеческое расположеніе, возникшее вслдствіе сходства во вкусахъ и мнніяхъ. Здсь у доктора, не смотря на существенное различіе во взглядахъ на вещи, онъ встртилъ не мене искреннюю и теплую дружбу. Тамъ онъ видлъ Беллу, которая все любить обращать въ собственную пользу. Здсь онъ нашелъ докторшу, которая для себя лично ничего не желаетъ, но въ простот души хочетъ только, чтобъ мужъ ея могъ имть въ Эрих постояннаго товарища для бесды объ ученыхъ предметахъ. А кром того, сколько еще другихъ личностей встртилъ онъ… неужели это все только мимолетныя встрчи, которыя имютъ значеніе, обыкновенныхъ путевыхъ впечатлній и которыя, разъ исчезнувъ, останутся для него безъ всякихъ послдствій?

ГЛАВА XIII.
ОПЯТЬ ОДИНЪ.

— Утромъ я себя всегда чувствую точь-въ-точь какъ вымытый трубочистъ, — говаривалъ про себя докторъ. Онъ обыкновенно, зимой и лтомъ, вставалъ въ пять часовъ и принимался за работу, которую прерывалъ только въ случа, если за нимъ присылалъ дйствительно опасно больной, Онъ такимъ образомъ работалъ нсколько часовъ сряду, и это не только знакомило его съ новйшими открытіями въ медицин, но еще, по его собственному выраженію, освжало его подобно ключевой вод, въ которой онъ каждое утро купался. Что-бы затмъ ни случилось въ теченіи дня, онъ неизмнно чувствовалъ себя бодрымъ и веселымъ, потому что усплъ подкрпить себя умственной пищей. Однажды, въ бесд съ пріятелемъ, онъ назвалъ эти утренніе часы, посвященные серьезному труду, верблюжьими: онъ, какъ верблюдъ, въ теченіи ихъ запасался живительной влагой, которой снова и снова освжалъ себя въ продолженіи дня всякій разъ, что утомлялся, бродя по безотрадной пустын. Нельзя сказать, однако, чтобъ жизнь вообще казалась ему пустыней. Онъ обладалъ необыкновеннымъ спокойствіемъ духа и большимъ запасомъ веселости, съ помощью которыхъ бодро смотрлъ на міръ и побждалъ вс трудности, какія встрчалъ на своемъ пути. Эту веселость и это спокойствіе онъ приписывалъ исключительно своему здоровому желудку.

Когда, на другое утро посл своего отъзда изъ виллы Эдемъ, Эрихъ проснулся, докторъ, кабинетъ котораго находился противъ его комнаты, послалъ ему сказать, что черезъ часъ времени будетъ ожидать его къ завтраку. Въ столовую докторъ явился такимъ свжимъ, какъ будто только-что всталъ. Жена его вскор ушла хлопотать по хозяйству, а врне для того, чтобъ не мшать ему говорить съ Эрихомъ объ ученыхъ предметахъ, о которыхъ на этотъ разъ, впрочемъ, не было и помину.

Въ столовой висли портреты родителей доктора, а также его, дда и бабушки. Это послужило ему поводомъ разсказать кое-что изъ своей собственной жизни. Ддъ и отецъ доктора были шкиперами. Онъ помнилъ, какъ тотъ и другой праздновали свою золотую свадьбу, и съ своей стороны надялся до того же дожить. Затмъ докторъ освдомился, въ какомъ положеніи находились дла матери Эриха, и какія имла они средства къ существованію.

Эрихъ откровенно ему все разсказалъ. У матери его были знатные и богатые друзья, на которыхъ она возлагала кое-какія надежды, но онъ ршительно ничего отъ нихъ не ожидалъ, да если говорить правду, то и предпочиталъ обойтись безъ ихъ помощи. Докторъ подтвердилъ его въ этомъ мнніи и выразилъ при этомъ свой, какъ онъ самъ называлъ, еретическій взглядъ на благотворительность. Онъ особенно возставалъ противъ благодяній, разсыпаемыхъ понемножку на вс стороны, и находилъ, что гораздо лучше и дйствительне оказывать ихъ въ боле узкомъ кругу, устроивая вполн судьбу одного человка или семейства, которые потомъ, съ своей стороны, могли бы длать добро и оказывать пользу ближнимъ. Докторъ не разъ пытался приложить свою теорію къ практик, но съ Зонненкампомъ ему это не удалось. Тотъ ршительно отказывался имть что-либо общее съ людьми, которымъ бросалъ милостыню.

Рчь такимъ образомъ слова зашла о Зонненкамп, и докторъ взялъ съ Эриха слово, что онъ самымъ точнымъ образомъ уговорится съ Зонненкампомъ на счетъ вознагражденія за свои труды по воспитанію его сына.

— А затмъ вамъ нечего больше и думать объ этомъ человк, — сказалъ докторъ, разбивая яйцо: — Свтъ, видите ли, держится на обмн веществъ. Мы съ большимъ аппетитомъ димъ яйца, а курица добываетъ себ пищу изъ навозной кучи.

Эриху чувствовалось очень пріятно въ обществ этого умнаго, дятельнаго человка. Онъ выразилъ свое удовольствіе по случаю того, что нашелъ въ такомъ маленькомъ городк столько замчательныхъ людей, которые должны придавать особенную прелесть общественной жизни. Докторъ сталъ оспаривать это мнніе.— Необходимость, въ какую вы здсь поставлены вести знакомство съ вашими сосдями, говорилъ онъ, и невозможность, какъ въ большомъ город, самому выбирать своихъ пріятелей, длаютъ васъ мелочнымъ, раздражительнымъ и развиваютъ наклонность къ сплетнямъ. Кругъ вашихъ знакомыхъ въ большомъ город, пожалуй, и не будетъ обширне того, въ которомъ вы здсь вращаетесь по необходимости, — но эта необходимость, лишая васъ свободы, длаетъ общественную жизнь натянутой.

— Впрочемъ, насъ здсь,— сказалъ онъ въ заключеніе,— всего на всего столько, что мы всегда можемъ составить партію виста.

Настало время отъзда, и Эрихъ разстался со своими друзьями подъ самымъ пріятнымъ впечатлніемъ. Докторъ проводилъ его до первой станціи по желзной дорог, а тамъ простился съ нимъ, крпко пожимая ему руку и повторяя, что желалъ бы съ нимъ вмст жить.

Поздъ простоялъ на станціи доле обыкновеннаго, поджидая другой, съ нижней части Рейна, который халъ къ нему на встрчу и немного запоздалъ. Толпа молодыхъ людей, въ сопровожденіи нсколькихъ пожилыхъ, раскланявшись съ докторомъ, сла въ вагонъ, гд находился Эрихъ. Докторъ объяснилъ ему, что они вс дутъ на пробу вина, назначенную сегодня по случаю распродажи, въ одномъ изъ погребовъ ‘виннаго графа’. Онъ между прочимъ указалъ на одного человка, который имлъ репутацію самаго тонкаго знатока вина во всей страд. Эрихъ замтилъ, что онъ тоже, возвращается съ ‘пробы вина’. Онъ отвдалъ въ здшней мстности много различныхъ винъ, хоть это и были вина духовныя.

Докторъ громко засмялся.

— Дйствительно, — сказалъ онъ: — графъ Вольфсгартенъ, Пранкенъ, Белла, Зонненкампъ, собачникъ, Семиствольникъ, Мусселина, Вейдеманъ, фрейленъ Пэрини, маіоръ, патеръ, я и Роландъ… какая разнообразная карта винъ! Смотрите, чтобъ вамъ теперь, по выход изъ погреба, не опьянть.

Потомъ, перемнивъ тонъ, онъ вдругъ воскликнулъ:

— Вы, право, способны довести меня до того, что я еще, пожалуй, возьму, да и напечатаю что-нибудь. Я не раздляю того мннія, что будто бы должны существовать такіе потребители, которые въ свою очередь ничего не производятъ. У насъ въ Германіи врядъ ли найдется человкъ, получившій ученую степень и не написавшій хоть одной книги, это, я полагаю, облегчаетъ самое ученіе. Когда вы здсь поселитесь, я почти увренъ, что займусь сочиненіемъ исторіи сна.

Ожидаемый съ Нижняго Рейна поздъ пріхалъ. Докторъ еще разъ схватилъ Эриха за руку и воскликнулъ:

— Мы друзья, не правда ли? Тотъ изъ насъ, кто первый измнитъ другому, обязанъ предупредить его объ этомъ за восемь дней. Прощайте!

Послднія слова были заглушены свистомъ локомотива, и Эрихъ помчался домой.

Онъ сидлъ потупившись, вдругъ кто-то сказалъ: — Вонь детъ молодой Зонненкампъ!— Эрихъ выглянулъ въ окно и еще разъ увидлъ Роланда, который вскор скрылся за небольшой насыпью.

Эрихъ не слышалъ ни оживленнаго говора, ни веселаго смха своихъ спутниковъ. Погруженный въ самого себя, онъ перебиралъ въ ум событія послднихъ дней и старался угадать, что ожидаетъ его впереди. Онъ радъ былъ, когда на слдующей станціи его спутники вышли, и онъ остался одинъ въ вагон. На мгновеніе имъ овладло раскаяніе въ томъ, что онъ ничмъ не поршилъ съ Зонненкампомъ: честно ли это и разумно ли?— задавалъ онъ себ вопросъ. Но мысль эта не долго его тревожила, и онъ опять ободрился.

Физически насъ уноситъ впередъ паровая сила. А нравственно?!.. Насколько можемъ мы сами устраивать свою собственную судьбу?..

На многихъ станціяхъ въ вагонъ къ Эриху садились мальчики съ сумками черезъ плечо. Оказалось, что то были дти родителей, жившихъ на отдльныхъ дачахъ и въ деревняхъ. Ихъ каждый день посылали въ уздный городъ въ школу, откуда они возвращались вечеромъ. Эриху пришло на умъ, какая молодежь выйдетъ изъ этихъ дтей, которые съ утра попадаютъ въ суматоху поздовъ, собираются для ученія и снова по желзной дорог возвращаются домой? Эта юность не будетъ похожа на ныншнюю, она съизмала научится охранять свою внутреннюю жизнь отъ натиска безпокойнаго современнаго ей времени. Эрихъ видлъ въ будущемъ, какъ большіе города перестанутъ непомрно рости. Люди начнутъ селиться среди зелени полей, по берегамъ ркъ, на широкомъ пространств, гд на нихъ будетъ привтливо смотрть голубое небо. И при всемъ этомъ они не будутъ лишены возможности усвоивать себ элементы образованія, которымъ пользуются люди тсно сбитые въ кучи по большимъ городамъ. А освжительный воздухъ полей наветъ на душу новыя силы.

Между тмъ, какъ Эрихъ съ докторомъ спшили на желзную дорогу, судейша съ мужемъ и дочерью садились за утренній кофе. Рчь, конечно, зашла о вчерашней прогулк, и судейша передала мужу извиненія Эриха.

— Хорошо… хорошо… сказалъ судья: — Этотъ молодой человкъ любезенъ и ловокъ, а все-таки не дурно, что онъ убрался: онъ опасный человкъ!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.
БОРЬБА ВЪ ДТСКОМЪ СЕРДЦ.

На прибрежныхъ ивахъ и ольхахъ шумно щебетали воробьи. Имъ, безъ сомннія, многое надо было другъ другу передать о томъ, что каждый изъ нихъ прожилъ и испыталъ въ теченіи дня, а день для нихъ, можетъ быть, составляетъ уже значительный періодъ времени. Одинъ, чванящійся своей опытностью, воробей, — не то самецъ, не то самка, такъ какъ онъ былъ одтъ въ безразличную одежду, свойственную старости,— пріютился въ уголку на втк, гд сидлъ, прислонясь къ стволу. Онъ, потирая носъ объ втку, разсказывалъ, какъ пріятно провелъ время на той сторон рки, въ гостинниц, подъ тнистыми сводами малорослыхъ липъ. Кельнера медлили убирать остатки англійскаго завтрака, а тамъ было много пирожнаго, къ сожалнію въ слишкомъ большихъ кускахъ, много яицъ, меду, сахару,— словомъ, тамъ былъ пиръ, подобнаго которому надо поискать. Воробей утверждалъ, что настоящія радости въ жизни наступаютъ только посл того, какъ перестаешь думать о своихъ ближнихъ и начинаешь искать удовольствія исключительно въ пищ и пить. Но этого можно достигнуть только въ самую зрлую пору жизни.

Другіе воробьи, не обращая вниманія на сытаго хвастуна, затяли споръ о томъ, могутъ ли какія бы то ни было человческія яства сравниться съ салатнымъ сменемъ и съ молоденькими кочешками капусты. Одинъ юный проказникъ, порхая вокругъ юной проказницы, доводилъ до ея свднія, что съ задней стороны дома лодочника, у слухового окна вислъ мшочекъ съ сильно отдувшимися боками. Мшочекъ этотъ былъ полонъ коноплянаго смени, и стоило только чуть-чуть ковырнуть одинъ изъ его швовъ, чтобъ насладиться заключавшимся въ немъ лакомствомъ. Но онъ просилъ сохранить все это втайн, говоря, что иначе туда полетятъ и другіе воробьи, а конопля, какъ извстно, есть самая вкусная вещь въ мір. Проказникъ уврялъ, что хорошенькій клювъ проказницы именно достаточно тонокъ для того, чтобъ распороть шовъ. Нужно же людямъ быть такъ безсовстно злыми, чтобы, вывшивая на открытый воздухъ столь драгоцнное лакомство, упрятывать его въ наглухо завязанный мшокъ!

Явился запоздалый воробей и объявилъ, что пугало, стоящее въ пол, есть не что иное, какъ палка съ навшеннымъ на все платьемъ. ‘Глупые люди сами еще врятъ въ птичьи пугала и воображаютъ, что и мы вримъ!’ со смхомъ сказалъ онъ, и замахалъ крыльями отъ удивленія и состраданія къ подобной нелпости.

Но если въ ивахъ и ольхахъ господствовало такое шумное веселье, то не мене оживленное зрлище представлялъ и обширный лугъ подъ ними, гд бгали въ запуски, болтали, смялись и рзвились монастырскія воспитанницы.

Въ сторон отъ веселыхъ подругъ, подъ тнью тхъ самыхъ изъ, гд такъ громко щебетали воробьи, ходила взадъ и впередъ молодая двушка съ стройнымъ, гибкимъ станомъ, съ черными волосами и блестящими глазами. Рядомъ съ ней шла высокаго роста женщина въ монашескомъ одяніи, на величественной наружности которой лежала печать спокойной, но несокрушимой силы. Ея губы были отъ природы такъ крпко сжаты, что составляли на лиц ея одну тонкую алую черту. Блый платокъ скрывалъ ея лобъ, а затмъ, все лице, большіе глаза, узкія брови, тонкій носъ, сжатый ротъ, острый, но красивый подбородокъ имли въ себ что-то повелительное и невозмутимое.

— Почтенная мать, начала молодая двушка: вы прочитали письмо отъ фрейленъ Пэрини?

Монахиня,— настоятельница монастыря, — слегка обратила къ ней голову и повидимому ожидала, чтобы молодая двушка, — Германна Зонненкампъ,— продолжала. Но Манна молчала, и настоятельница наконецъ заговорила.

— Господинъ Пранкенъ детъ сюда, сказала она: — Онъ изъ хорошей фамиліи, отличается честными правилами, но, кажется, человкъ свтскій,— впрочемъ, это еще ничего не значитъ. Совершенно естественно у него и нетерпніе людей, живущихъ въ мір, однако я надюсь, что онъ воздержится отъ сватовства, пока ты еще находишься у насъ, въ качеств нашей дочери, то-есть дочери самого Господа.

Она говорила медленно, какъ бы взвшивая каждое слово.

— Уйдемъ отсюда, прибавила она потомъ: птицы здсь такъ шумятъ, что мшаютъ слышать даже собственныя слова.

Он пошли черезъ лежащее посреди острова кладбище, въ лсокъ, гд возвышалась небольшая группа скалъ, прозванная дтьми Швейцаріей. Тамъ он сли, и настоятельница продолжала:

— Въ теб я уврена, мое дитя. Я знаю, что ты съумешь отклонить всякій намекъ господина Пранкена на любовь или на сватовство.

— Вамъ извстно, наша мать, возразила Манна трогательнымъ голосомъ, въ которомъ какъ бы звучали слезы:— вамъ извстно, что я дала обтъ вступить въ монастырь.

— Мн это извстно и въ то же время неизвстно. Всякое твое общаніе, данное теперь, всякая ршимость, принятая въ настоящую минуту, имютъ для насъ значеніе слова, написаннаго на песк: подуетъ втеръ, коснется его нога человка — и оно изгладилось. Ты должна еще пожить въ свт и вкусить его благъ, прежде чмъ отречься отъ нихъ. Да, дитя мое! Свтъ долженъ показаться теб такимъ, какимъ теперь кажутся теб твои куклы,— далекимъ, ничтожнымъ, мертвымъ… такъ-что теб непонятно, какъ могутъ другіе расточать на него столько любви и вниманія.

Настало молчаніе. Одинъ соловей щелкалъ въ кустахъ, да надъ ркой летали вороны и пли, — люди имютъ обыкновеніе называть ихъ пніе карканьемъ, — прославляя свою родину, на крутыхъ скалахъ.

— Дитя мое, минуту спустя заговорила опять настоятельница: — сегодня, много лтъ тому назадъ, умерла моя мать, и я ныньче, какъ тогда, молилась за упокой ея души. Когда она умирала, — люди называютъ это смертью, а мы возрожденіемъ, — когда она умирала, говорю я, мой обтъ запрещалъ мн постить ее на одр смерти. И что-же?— мн это не стоило почти ни малйшей борьбы. Разв намъ въ сущности не все равно, гд наши родители: тамъ ли въ мір, или на верху у Бога? Смотри: вечерняя заря загорается надъ землей. На горахъ и на берегу рки стоитъ люди и восхищаются природой,— этимъ новымъ идоломъ, который они себ создали, будучи дтьми природы. Но мы дти Божіи, и въ нашихъ глазахъ природа не иметъ никакого значенія, будь она окрашена въ яркіе тоны или покрыта снгомъ.

— Я врю… мн это понятно, согласилась Манна.

— Потому-то я съ тобой объ этомъ и говорю, продолжала настоятельница.— Великое дло побдить свтъ съ его искушеніями, оттолкнуть его отъ себя, ни мгновенія не чувствовать къ нему влеченія, и такимъ образомъ, еще при жизни, вкусить вчнаго блаженства. Да, дитя мое, и она положила об руки на голову Манны: я желала бы подлиться съ тобой своей силой … нтъ, не своей, а тою, которую мн далъ Господь…. Теб предстоитъ жестокая борьба съ свтомъ, изъ которой ты должна выдти побдительницей прежде, чмъ вступитъ къ намъ,— въ преддверіе неба.

Манна закрыла глаза. Въ сердц ея было одно желаніе: чтобы земля внезапно передъ ней разступилась и поглотила ее, или чтобъ какая-нибудь сверхъестественная сила мгновенно вознесла ее на недосягаемую міру высоту. Когда она открыла глаза, передъ ней сіяло небо въ полномъ блеск вечерней красоты, на горахъ лежали фіолетовыя тни, рка сверкала золотомъ. Она быстро опять зажмурилась и движеніемъ руки что-то отъ себя оттолкнула, какъ бы говоря: ‘Я не хочу тебя, ты не долженъ для меня существовать. Ты пустая игрушка, на которую мы напрасно тратимъ нашу любовь!’

Потомъ Манна начала дрожащимъ голосомъ жаловаться на мракъ и уныніе, водворившіеся въ ея сердц. Нсколько дней тому назадъ, она въ духовной пьес произносила слова Ангела-благовстника, и вдругъ черный демонъ поселилъ въ душ ея разладъ. Весь тотъ день она молилась о томъ, чтобъ достойнымъ образомъ выполнить священную роль, выпавшую ей на долю, а въ сумерки внезапно явился образъ мужчины, и взоръ ея съ удовольствіемъ на немъ остановился. То, безъ сомннія, быль искуситель. Онъ опять и опять приходилъ къ ней во сн. Она среди ночи вставала и со слезами молилась, чтобъ Богъ не допустилъ ее до грха и спасъ отъ гибели. Но спокойствіе къ ней не возвращаюсь. Ей ненавистенъ этотъ образъ мужчины, она презираетъ его, отгоняетъ отъ себя, но онъ неотступно преслдуетъ ее. Она просила настоятельницу наложить на нее покаяніе въ вид трехдневнаго поста.

Настоятельница кротко и ласково старалась успокоить молодую двушку. Ей не слдовало, говорила она, длать себ упреки, которые только могутъ еще боле раздражить ея воображеніе и чувства. Въ пору, когда цвтетъ сирень и поютъ соловьи, семнадцатилтнія двушки всегда бываютъ склонны къ мечтательности. Манна не должна огорчаться такого рода снами,— пусть она лучше надъ ними смется. Смхъ самое врное средство ихъ прогнать. Манна поцловала у настоятельницы руку.

Сдлалось темно. Воробьи умолкли, шумная толпа дтей скрылась въ домъ, и только соловьи продолжали выводить трели въ кустахъ. Манна вернулась въ монастырь, держась за руку настоятельницы. Она вошла въ обширную спальню, зачерпнула рукою святой воды и окропила себя ею. Лежа въ постел, она еще долго молилась и заснула съ руками сложенными крестомъ.

Рка быстро текла по долин, мимо виллы, гд спалъ Роландъ съ печатью недовольства на лиц,— и мимо городка, гд у доктора въ дом размышлялъ Эрихъ,— и мимо гостинницы, изъ окна которой Пранкенъ упорно смотрлъ на монастырь. Мсяцъ серебрилъ рку, въ воздух звучала пснь соловья, въ домахъ, разбросанныхъ по берегу, покоились сномъ тысячи людей, забывая радость и горе, пока ихъ не пробудитъ наступающій день.

ГЛАВА II.
ЗЕЛЕНАЯ ВТКА.

Съ западной стороны монастыря, подъ высокими, раскидистыми каштанами, буками и липами и дале, подъ тнью елей съ молодыми побгали, стояли крпкіе столы и стулья. За ними сидло множество двочекъ въ голубыхъ платьяхъ, вс он занимались чтеніемъ, письмомъ и рукодліемъ. По временамъ между вили поднимался легкій шумъ, похожій на жужжанье пчелъ, порхавшихъ вокругъ каштановъ въ цвту. Иногда раздавался шелестъ, шарканье — такіе же тихіе, какъ полетъ птицъ въ густой зелени деревьевъ.

Подъ высокой липой за небольшимъ столикомъ сидла Манна, а неподалеку отъ нея подъ стройнымъ букомъ, въ которомъ было вдлано изображеніе Мадонны, помщался на низенькой скамеечк ребенокъ, прозванный сверчкомъ, отъ того, что, будучи оторванъ отъ домашняго очага, сильно страдалъ тоской по родин. Онъ былъ любимцемъ и забавой всего монастыря. Манна, повидимому, заставила ребенка примириться съ его новымъ положеніемъ. На слдующій день посл представленія священной пьесы, она выпросила у одной монахини, занимавшейся садоводствомъ, небольшой клочекъ земли, на которомъ ребенокъ могъ бы развести свой особенный садикъ. И съ тхъ поръ казалось, что ребенокъ, поливая растенія и ухаживая за ними, самъ началъ пускать корни на чужбин. Но онъ былъ неразлученъ съ Манной.

Манна прилежно работала. Передъ ней на стол была разложена голубая матовая бумага. Она на ней рисовала звзды кисточкой, которую обмакивала въ маленькую раковину. Манна особенно гордилась опрятностью своихъ тетрадей, въ которыхъ каждый листокъ былъ тонко разлинованъ и исписанъ красивымъ, въ высшей степени ровнымъ почеркомъ. Манна нсколько дней тому назадъ удостоилась высшей почести, какой только можетъ достигнуть монастырская воспитанница, а именно ей былъ пожалованъ голубой бантъ, по единодушному соглашенію трехъ классовъ воспитанницъ: ‘дтей Іисуса’, ‘ангеловъ’ и ‘дтей Маріи’. Тутъ почти не было и выбора, такъ какъ само собой разумлось, что голубой бантъ не могъ быть присужденъ никому, кром Манны. Это отличіе ставило ее нкоторымъ образомъ во глав всхъ подругъ.

Она рисовала, присматривая за порученными ей дтьми и по временамъ еще заглядывала въ раскрытую передъ ней книгу сочиненія омы Кемпійскаго. Отдлывая звзды съ отчетливостью и изяществомъ, доступными, можетъ быть, только въ стнахъ монастыря, она взглядомъ ловила то или другое изрченіе омы Кемнійскаго. Такимъ образомъ, пока руки ея были заняты легкой работой, душа ея питалась духовной пищей.

Вдругъ съ рки долетлъ звукъ весла, мрно ударявшаго по вод. Двочки быстро оглянулись и увидли лодку, а въ ней красиваго молодого человка, который стоя махалъ шляпой, какъ бы привтствуя островъ.

— Это твой братъ? Твой отецъ? спрашивали он одна у другой. Но никто не зналъ молодого человка.

Лодка причалила. Любопытство овладло двочками, но он не смли оставить своихъ занятій, такъ какъ время ихъ было строго распредлено. Къ счастью, у одной высокой блондинки оказался недостатокъ въ зеленой шерсти, за которой она могла пойти въ монастырь. Уходя, она сдлала знакъ подругамъ, что принесетъ имъ желаемыя свднія. Но еще до ея возвращенія, явилась монахиня изъ прислужницъ и потребовала въ монастырь Манну Зонненкампъ.

Манна встала. Ребенокъ хотлъ за ней послдовать, но она приказала ему остаться, и онъ опять спокойно услся на скамеечку подъ буковымъ деревомъ съ изображеніемъ Мадонны. Манна сорвала небольшую втку, заложила ею въ книг мсто, которое читала, и пошла вслдъ за монахиней.

Между оставшимися двушками поднялся говоръ: ‘Кто это? Двоюродный братъ? У Зонненкамповъ нтъ родни въ Европ. Вроятно кузенъ изъ Америки’.

Любопытство двочекъ было сильно возбуждено, отчего не мало пострадали ихъ занятія. Манна передала одной изъ подругъ голубой бантъ, который носила на плеч, и та съ гордостью взяла его на свое попеченіе.

Манна вернулась въ монастырь. При вход ея въ пріемную настоятельницы, Отто фонъ-Пранкенъ быстро всталъ съ мста и низко поклонился.

— Господинъ фонъ-Пранкенъ, сказала настоятельница, привезъ теб поклоны отъ родителей и отъ фрейленъ Пэрини.

Пранкенъ подошелъ къ Манн и подалъ ей руку. Правая рука послдней была занята книгой, и она нершительно протянула ему лвую. Наружность Манны поразила Пранкена, и онъ, не смотря на свою обычную находчивость, съ нкоторымъ замшательствомъ выразилъ свое удовольствіе, что видитъ ее здоровой, замтилъ, что она выросла, и передалъ ей, съ какимъ не. терпніемъ ожидаютъ съ ней свиданія родители и фрейленъ Пэрини. Пранкенъ вскор оправился, но голосъ его продолжалъ слегка дрожать, и въ словахъ его звучало глубокое чувство. Ему вдругъ, посреди непривычнаго для него волненія, пришло на умъ, что оно не должно ускользнуть отъ вниманія Манны и можетъ произвести на нее благопріятное впечатлніе. Онъ продолжалъ разговоръ въ томъ же тон, въ какомъ началъ, и внутренно самъ удивлялся искусству, съ какимъ вошелъ въ роль скромнаго, застнчиваго, смущеннаго молодого человка. Онъ съумлъ передать ей нсколько интересныхъ подробностей о родительскомъ дом и съ тонкой похвалой отозвался о молодой двушк, которая избирала мстомъ своего пребыванія святой островъ, пока ей не настанетъ время возвратиться на континентъ, гд ее ожидаетъ цлый міръ новыхъ радостей и обширный кругъ друзей.

Манна долго слушала молча, наконецъ, спросила:

— Что это за капитанъ Дорнэ, о которомъ мн Роландъ съ такимъ восторгомъ пишетъ?

Пранкена точно кольнули въ сердце, однако, онъ отвчалъ съ улыбкой:

— Я былъ настолько счастливъ, что мн удалось найти бднаго молодого человка, который въ состояніи сообщить вашему Роланду…. вы мн позволите его такъ называть: я его люблю какъ брата…. кое-какія свднія въ наукахъ. Я надюсь, что занятія съ нимъ не повредятъ Роланду.

— Роланд мн пишетъ о немъ, какъ о вашемъ близкомъ друг.

— Безъ сомннія, самъ господинъ Дорнэ навелъ его на эту мысль, которую я и не намренъ оспаривать, если она въ состояніи внушить мальчику больше уваженія къ его новому учителю. Но…. вамъ я могу это сказать…. что до меня касается, то я нсколько скупъ на названіе друга, и потому….

— Разскажите мн что-нибудь объ этомъ человк, который называетъ себя вашимъ другомъ.

— Позвольте мн сдлать одну маленькую оговорку. Вы, конечно, согласитесь съ тмъ, что мы обязаны подавать руку помощи всякому заблудшему, возвращающемуся на истинный путь….

— А что сдлалъ господинъ Дорнэ? вмшалась настоятельница. Его дурное поведеніе огорчило бы меня за его мать, которая была моей подругой въ молодости. Она хотя и протестантка, въ полномъ смысл этого слова, и что вы, свтскіе люди, называете доброй и благородной женщиной…

Пранкенъ на мгновеніе былъ озадаченъ, но вскор оправился и, сдлавъ мягкое, какъ бы исполненное предусмотрительной доброты движеніе рукой, сказалъ, скромно опустивъ глаза:

— Почтенная мать! Избавьте меня отъ необходимости говорить здсь о такихъ вещахъ. На этихъ священныхъ стнахъ, посреди ликовъ святыхъ, не мсто картинамъ нечестиваго содержанія,— такъ точно и въ этой чистой атмосфер не должны произноситься слова, которыя въ свт, пожалуй, и не считаются неприличными. Я вамъ могу сказать только одно: у меня есть достаточныя къ тому гарантіи, что бдный молодой человкъ не сдлаетъ ничего предосудительнаго.

Лицо Манны вдругъ приняло строгое выраженіе.

— Не понимаю, сказала она, какъ можно мальчика, моего брата, поручать человку, который….

Пранкенъ, извиняясь, что перебиваетъ ее, умолялъ фрейленъ Зонненкампъ забыть все, что онъ, увлекаемый искренностью, могъ сказать не въ пользу своего бывшаго товарища. Это невольно вырвалось у него въ присутствіи невинности и красоты. Онъ просилъ такъ трогательно, въ словахъ его звучало столько сердечной теплоты и любви къ человчеству, что Манна сама добровольно протянула ему руку и сказала:

— Я вамъ врю. Мн такъ пріятно видть въ васъ столько доброты.

Пранкенъ былъ счастливъ, но ршимость его, помшать вступленію Эриха въ домъ Зонненкампа, еще боле окрпла. Чмъ боле онъ думалъ, тмъ непонятне становилось ему, какъ могъ онъ самъ на себя взвалить такую обузу. Онъ теперь вдвойн сердился на Эриха за то, что тотъ поставилъ его въ необходимость говорить ложь. Пранкенъ былъ слишкомъ гордъ, чтобъ прибгать къ ней безъ особенныхъ причинъ.

— Смю васъ просить,— началъ онъ опять: — будьте такъ добры и покажите мн строки, въ которыхъ Роландъ говоритъ о господин Дорнэ. Мн интересно видть, насколько онъ уже уметъ различать людей. Да, посмотримъ, что пишетъ намъ дорогой братецъ о своемъ новомъ учител.

Манна покраснла и сказала, что пора перестать говорить о капитан. Но она попросила Пранкена употребить все свое вліяніе на то, чтобъ удалить его изъ ихъ дома. Пранкенъ общался и, сдлавъ надъ собой усиліе, заговорилъ опять по прежнему весело и вкрадчиво. Онъ выразилъ желаніе, чтобъ Манна послала его, какъ средневкового рыцаря, на борьбу съ дракономъ, а не довольствовалась возложеніемъ на него столь легкихъ порученій. Но въ тоже время онъ внутренно сознавалъ, что порученіе Манны теперь было уже вовсе не такъ легко.

Настоятельница встала, находя, что пора положить конецъ посщенію. Новая встрча съ Пранкеномъ состоялась, и пока этого было достаточно. Настоятельница въ сущности не была такъ исключительно предана монастырю, чтобы препятствовать Пранкену пріобрсти любовь Манны. Къ тому же она полагала, что богатство одной и знатное происхожденіе другого могли впослдствіи принести не мало выгодъ монастырю и церкви.

— Съ вашей стороны было очень любезно насъ навстить,— сказала она: — Прошу васъ, передайте мой поклонъ вашей сестр, графин Белл и скажите ей, что я ее никогда не забываю въ моихъ молитвахъ.

Пранкенъ понялъ, что ему пора удалиться, но хотлъ перадъ уходомъ сказать еще что-нибудь боле опредленное и унести съ собой ручательство въ томъ, что желанія его могутъ современемъ осуществиться. Съ мягкимъ свтомъ въ глазахъ обратился онъ къ Манн съ просьбой, которую высказалъ такъ смиренно и въ тоже время убдительно, что не было возможности ему въ ней отказать.

— Фрейленъ Манна,— сказалъ онъ:— Мы, слабые люди, живущіе въ мір, бываемъ счастливы, когда намъ случается находить себ опору.

— Что вы хотите сказать?— быстро и рзко вмшалась настоятельница.

— Почтенная мать! Я хотлъ просить,— съ покорнымъ видомъ обратился Пранкенъ къ монахин, которая строго на него смотрла:— я хотлъ просить фрейленъ Зонненкампъ, чтобъ она передала мн книгу, которую держитъ въ рукахъ.

— Удивительно!— воскликнула Манна.— Я сама только-что хотла вамъ ее дать, съ просьбой отвести ее моему брату. Пусть онъ каждый день читаетъ изъ нея главу, начиная съ той, которая заложена зеленой вткой. Такимъ образомъ мы ежедневно будемъ съ нимъ встрчаться въ мысляхъ.

— Какъ я счастливъ, что мы сошлись съ вами въ мысляхъ! Было бы жестоко отказать намъ въ нашемъ взаимномъ желаніи.

Настоятельница не нашлась, что ей сказать, а Пранкенъ продолжалъ:

— Только фрейленъ Манна…. простите мою дерзость…. я буду васъ просить оставить эту книгу въ моемъ владніи: я тоже желаю мысленно идти по одной дорог съ вами и съ вашимъ братомъ.

— Но на этой книг написано мое имя,— отвчала Манна, и по лицу ея разлился яркій румянецъ.

— Тмъ лучше!— хотлъ, но удержался, высказать Пранкенъ, и во-время остановился. Сложивъ руки, какъ на молитв, онъ просилъ настоятельницу замолвить слово въ его пользу.

Настоятельница въ недоумніи покачала головой, и потомъ сказала:

— Дитя мое, ты не можешь отказать господину Пранкену въ этой просьб. А теперь прощайте.

Пранкенъ ушелъ изъ монастыря, унося съ собой книгу. Когда они отчаливали отъ острова, лодочникъ замтилъ ему:

— У васъ тамъ, врно, есть невста.

Пранкенъ ничего не отвчалъ, но далъ лодочнику цлую горсть мелкой монеты. Онъ вышелъ на берегъ съ сердцемъ, преисполненнымъ радости, и немедленно послалъ сестр телеграмму.

ГЛАВА III.
ГЕРКУЛЕСЪ ВЪ ПАРИКМАХЕРСКОЙ.

Телеграфный чиновникъ былъ очень удивленъ таинственнымъ содержаніемъ телеграммы, которую ему поручали передать. Однако онъ остерегся чмъ либо выразить свое удивленіе, такъ какъ податель ея былъ, по всему видно, молодой человкъ знатнаго происхожденія, обращеніе котораго, не смотря на всю его учтивость, отличалось аристократической небрежностью. Телеграмма гласила слдующее:

‘Слава Богу! Зеленая втка съ острова благополучія. Новая родословная. Небесная Манна. Безконечное обладаніе. Посвященіе. Новорожденный.

Отто фонъ-Пранкенъ.’

Пранкенъ ходилъ взадъ и впередъ по аллеямъ красиваго сада, расположеннаго вокругъ станціи желзной дороги, смотрлъ на горы и на рку по направленію въ острову. Весь міръ являлся ему какъ бы преображеннымъ, онъ точно впервые очутился на земл или съ глазъ его внезапно сдернули покровъ — такъ все казалось ему свтло и прекрасно. Онъ удалился за клумбу кустарниковъ, гд никто не могъ его видть, и сталъ ла колни. Душа его была переполнена. Вдругъ вблизи раздался шорохъ, Пранкенъ быстро вскочилъ на ноги и тщательно счистилъ съ колней песокъ. Но тревога была напрасная: передъ нимъ стоялъ нищій. Не давъ даже послднему времени попросить милостыни, Пранкенъ подалъ ему щедрой рукой, а когда бднякъ удалился, онъ вернулъ его и удвоилъ первоначальную подачу.

Воздухъ былъ пропитанъ смолистымъ запахомъ распускающихся листьевъ, на балюстрадахъ висло, какъ бы въ ожиданіи чего-то, безчисленное множество розовыхъ бутоновъ, съ вершины крутой скалы, черезъ которую пролегала желзная порода, доносился крикъ кукушки, а ей вторили тысячи другихъ птицъ. Въ природ все пло и благоухало, земля казалась воскресшей, освобожденной, и на ней покоилось благословеніе Божіе.

Служащіе при желзной дорог, видя молодого человка, который то быстро расхаживалъ около станціи, то вдругъ останавливался, какъ вкопанный, или пристально смотрлъ вдаль, опять опускалъ глаза въ землю, — полагали, что онъ съ слдующимъ поздомъ ожидаетъ прибытія близкаго ему лица. Но Пранкенъ никого и ничего не ожидалъ. Что еще могло съ нимъ случиться? Разв не исполнились вс его желанія? Онъ не понималъ только одного: какъ могъ онъ теперь еще оставаться въ разлук съ Манной. ‘Нтъ, убждалъ онъ самого себя, не слдуетъ терять ни минуты, пока мы не соединимся съ ней на вки’.

Съ дерева, подъ которымъ стоялъ Пранкенъ, спорхнулъ зябликъ и полетлъ черезъ рку, на островъ. ‘Ахъ, подумалъ молодой человкъ, еслибъ и я могъ за нимъ послдовать, пріютиться гд-нибудь на дерев и оттуда любоваться ею, а вечеромъ ссть на ея окно, смотрть какъ она спитъ, и ждать ея пробужденія’.

Вс волненія, свойственныя молодости, внезапно охватили сердце Пранкена. И въ тоже время изъ глубины его души поднялся голосъ демона тщеславія и самообольщенія, который шепталъ ему, что онъ благородный юноша поэтъ, что въ немъ заключается много прекраснаго. Пранкенъ охотно внималъ этому голосу, потомъ внезапно опомнился и старался отогнать отъ себя демона.

Онъ слъ въ уединенную бесдку и принялся за чтеніе омы Кемпійскаго. Взоръ его остановился на изрченіи: ‘Научись владть собой и ты будешь въ состояніи властвовать надъ міромъ’. Пранкенъ смотрлъ до сихъ поръ на жизнь, какъ на шутку, изъ которой не стоило труда длать что-нибудь серьезное. Онъ относился къ ея явленіямъ съ видомъ самодовольнаго превосходства, съ какимъ заставляютъ пуделя скакать черезъ палку. Теперь онъ съ удивленіемъ оглянулся и спросилъ себя, неужели подобный взглядъ можетъ согласоваться съ врованіями приверженцевъ церкви? ‘Въ дом Отца Моего обителей много’: не дурно, можетъ быть, показывать людямъ, играющимъ жизнью, что жизнь принадлежитъ не имъ однимъ.

Все вокругъ Пранкена являлось ему теперь чудесне и загадочне, но многое въ тоже время и становилось ему понятне. Еслибъ бутоны, украшающіе изгородь, могли въ ту минуту, какъ въ нихъ протекаетъ лучъ солнца и они распускаются, высказать свои ощущенія, они объяснили бы именно то, что теперь происходило въ душ Пранкена. Человкъ, только смутно слышавшій о древнемъ преданіи, вдругъ находящій на дв рки кладъ Нибелунговъ и такимъ образомъ длающійся обладателемъ необычайнаго, единственнаго въ мір сокровища, долженъ бы былъ непремнно чувствовать то, что теперь чувствовалъ Пранкенъ, впервые проникаясь смысломъ христіанскаго ученія, которое онъ почерпалъ изъ своей книжечки. Въ ней все такъ понятно, она такъ ясно излагаетъ человческія стремленія, такъ кротко научаетъ, что необходимо отказываться отъ лжи и слдовать правд.

Пранкенъ долго сидлъ, погруженный въ размышленія. Позды приходили и уходили, пароходы сновали взадъ и впередъ по рк, Пранкенъ все видлъ и слышалъ, какъ во сн. Онъ очнулся только, когда на монастырскихъ часахъ пробило полдень, и тогда направился въ гостинницу.

Тамъ засталъ онъ товарища, который недавно женился и путешествовалъ со своей молодой женой. Пранкенъ былъ встрченъ съ изъявленіями радости и получилъ приглашеніе участвовать въ прогулк по рк и въ горы, которую молодые намревались совершить посл обда. Пранкенъ отказался, самъ не зная почему. Но взоръ его оживился, и онъ не спускалъ глазъ съ молодой четы. ‘Такъ точно, думалъ онъ, буду и я путешествовать съ Манной!’ Пріятная дрожь пробжала у него по членамъ, при мысли, что она будетъ принадлежать исключительно ему, и онъ одинъ, одинъ въ цломъ мір, будетъ владть ею. Ахъ, зачмъ онъ не можетъ сейчасъ взять ее изъ монастыря! Но ему еще предстояло учиться терпнію.

Обдъ прошелъ очень весело. Пранкенъ вскор убдился, что еще не утратилъ своей старой способности шутить и смяться, и чрезвычайно этому обрадовался. Такимъ образомъ, товарищъ его не разгласитъ въ военномъ казино о перемн, происшедшей въ немъ, Пранкен, и толстякъ Канненбергъ не станетъ биться объ закладъ на десять бутылокъ сладкаго Канарскаго, о томъ, что это благочестивое настроеніе не боле какъ мимолетный капризъ. Пранкенъ произносилъ свои остроты, какъ выученныя наизусть, и ему казалось, что цлый вкъ прошелъ съ тхъ поръ, какъ онъ въ послдній разъ былъ на парад.

За столомъ кто-то упомянулъ о толп странниковъ, на слдующее утро отправлявшихся изъ сосдняго города на богомолье. Молодые подняли вопросъ о томъ, не похать ли имъ посмотрть на это отправленіе, которое, вс говорили, должно было совершиться съ большой пышностью. Но они отложили ршеніе до вечера.

Пранкенъ проводилъ молодыхъ къ ихъ лодк, а самъ пошелъ на станцію желзной дороги и взялъ билетъ въ сосдній городъ. Онъ радъ былъ, что посплъ къ вечерни и направился прямо въ соборъ, гд съ улыбкой состраданія взглянулъ на церковнаго служителя, предлагавшаго ему показать достопримчательвости храма. Пранкенъ присоединился къ толп молящихся и преклонилъ колни.

Онъ вышелъ изъ церкви освженный, въ мир съ самимъ собой, и пошелъ бродить по городу. Остановясь передъ магазиномъ парикмахера, онъ долго стоялъ передъ нимъ въ раздумья. Никто не поврилъ бы, а Отто фонъ-Пранкенъ мене всхъ, еслибъ кто-либо сказалъ, что ему предстоитъ борьба, не въ открытомъ пол, въ виду грознаго непріятеля, а передъ большимъ окномъ, съ выставленными въ немъ духами, фальшивыми уборами изъ волосъ для дамъ и мужчинъ, съ восковыми куклами, стеклянныя глаза которыхъ такъ неподвижно смотрятъ на васъ изъ-подъ искусственныхъ бровей и рсницъ. Надъ входомъ виднлась надпись золотыми буквами: ‘Здсь брютъ и завиваютъ’. Не смшно-ли, что тутъ, передъ этими дверьми приходится иногда человку выдерживать борьбу съ самимъ собой? Нтъ, это далеко не смшно, а горько и грустно.

Пранкенъ съ чувствомъ самодовольства ршился отложить всякую наружную гордость, вмшаться въ толпу богомольцевъ и вмст съ ними молиться, подвергая себя наравн съ ними различнымъ истязаніямъ. Но чтобъ не обратить на себя посторонняго вниманія, которое могло бы возмутить его благочестивое настроеніе, а главное во избжаніе быть узнаннымъ и тмъ самымъ ввести въ грхъ ближнихъ, доставивъ имъ поводъ къ глумленію надъ святыми вещами, онъ счелъ нужнымъ предварительно сбрить бороду и усы. Онъ боле всего опасался молодой четы, которая намревалась быть зрительницей при отправленіи богомольцевъ и могла потомъ распустить слухъ о томъ, что видла въ числ ихъ Пранкена. Сколько людей тогда было бы введено въ грхъ! Нтъ, ради ближнихъ и ради собственной безопасности, необходимо сдлать себя неузнаваемымъ.

Съ твердой ршимостью вошелъ Пранкенъ въ парикмахерскую. Сказать правду, требовалось не мало силы воли, чтобы ршиться вдругъ лишить себя любимаго украшенія, котораго къ тому же нельзя было возстановить по произволу. Однако Пранкенъ смло переступилъ черезъ порогъ благоухающаго магазина, слъ на кресло передъ зеркаломъ и въ послдній разъ устремилъ взоръ на свою прекрасную бороду и усы. На него накинули блый плащъ,— приличное одяніе для жертвы, а услужливый юноша, ни мало не подозрвавшій, какое священнодйствіе онъ совершаетъ, обратился къ нему съ вопросомъ:

— Что прикажете: выбрить васъ, или завить?

— Завить! съ быстротой молніи воскликнулъ Пранкенъ. На него вдругъ точно низошло откровеніе. Да, онъ присоединится къ богомольцамъ завитый и изящно одтый: это будетъ имть гораздо боле глубокій смыслъ и произведетъ боле сильное впечатлніе. Пусть видятъ, какое уваженіе оказывается религіозному обряду знатнымъ молодымъ человкомъ военнаго званія.

Пранкенъ вышелъ отъ парикмахера прекрасно завитый и, проходя мимо большихъ зеркальныхъ оконъ другихъ магазиновъ, съ самодовольной улыбкой поглядывалъ въ нихъ на отраженіе своихъ спасенныхъ усовъ и бороды.

Пранкенъ зналъ въ город гостинницу, которая преимущественно передъ другими посщалась знатью. Онъ отправился туда въ надежд встртить тамъ знакомыхъ, одинаковаго съ нимъ положенія въ свт, которыхъ намревался уговорить вмст съ нимъ отправиться на богомолье. Но знакомыхъ онъ не нашелъ, а только засталъ въ общей комнат знаменитую актрису, приглашенную сюда на нсколько представленій, и съ которой онъ въ былое время состоялъ знакомымъ. Теперь онъ сдлалъ видъ, будто ее не узналъ, и ушелъ въ свой номеръ.

Настало утро. Церковные колокола возвстили время отправленія богомольцевъ въ путь. Пранкенъ вдругъ измнилъ свое ршеніе.

‘Не слдуетъ никогда поступать съ необдуманной поспшностью, сказалъ онъ самому себ, и подавать свту поводъ къ ошибочнымъ истолкованіямъ. У людей, что ни говори, есть своего рода обязанности въ отношеніи къ свту и къ прошлому. Надо постепенно отставать отъ старыхъ привычекъ и мало помалу выказывать въ себ новаго человка’.

Онъ изъ окна гостинницы, пуская клубы сигарнаго дыма, смотрлъ, какъ проходила мимо него процессія богомольцевъ, а потомъ отправился на желзную дорогу, взялъ билетъ и помчался обратно въ Вольфсгартенъ.

ГЛАВА IV.
ГОРЬКІЙ МИНДАЛЬ.

Въ стран виноградниковъ дамы любятъ собираться вмст на чашку кофе. Весной и лтомъ, он обыкновенно устроиваютъ эти собранія на небольшихъ пригоркахъ, въ тнистыхъ бесдкахъ, откуда разстилается прекрасный видъ, — осенью и зимой, въ уютныхъ комнатахъ, въ изобиліи снабженныхъ диванными подушками съ вязаными и шитыми шерстью изображеніями попугаевъ и собакъ.

Эти собранія обыкновенно устроиваются дамами поочередно, и кофе здсь служитъ только скромнымъ предлогомъ для слдующихъ за нимъ фруктовыхъ пирожковъ и бокаловъ съ ‘майтранкомъ.’ Когда же хозяйки хотятъ особенно отличиться, то он выписываютъ изъ большого города мороженое, которое и привозится съ большими предосторожностями по желзной дорог.

Жена мирового судьи начала въ этомъ году рядъ весеннихъ приглашеній на кофе. Въ ея маленькомъ садик роскошно цвла сирень, и онъ вообще представлялъ пріятное зрлище, но туда могли свободно проникать взоры сосдей, и потому угощеніе было приготовлено въ гостиной противъ открытаго балкона.

Съ диванныхъ подушекъ, обитыхъ шумящей тафтой, были сняты чахлы. Графиня Вольфсгартенъ тоже получила приглашеніе и приняла его, но ее никто не ожидалъ. Она обыкновенно, за часъ до прибытія гостей, присылала изящную записочку, въ которой изъявляла сожалніе, что должна отказаться отъ давно ожидаемаго удовольствія провести часъ-другой времени въ обществ многоуважаемой судейши и ея дорогихъ гостей. Причиной тому былъ ея несносный мигрень.

На этотъ разъ, однако, сверхъ всхъ ожиданій, графиня лично явилась на приглашеніе, да еще, — что вовсе не соотвтствовало ея высокому положенію въ свт, — пріхала первая. Судейша поспшно отправила Лину въ парадную комнату прибавить еще одинъ приборъ, такъ какъ ни чуть не разсчитывала видть у себя графиню Вольфсгартенъ.

— Я сегодня ожидаю моего брата, который возвращается изъ небольшого путешествія, пояснила вскор Белла. Дло въ томъ, что ей хотлось поскорй свидться съ братомъ и получить отъ него свднія о Манн и объясненіе загадочной телеграммы. Впрочемъ, она пріхала сюда еще съ другимъ намреніемъ, которое вскор само собой обнаружилось.

Судейша замтила, что ‘капитанъ-докторъ Дорнэ’…

— Я право не знаю, какъ его звать?

— Зовите его просто докторомъ.

— Итакъ, докторъ Дорнэ былъ съ визитомъ у патера, у маіора и у доктора. Ключница доктора много о немъ разсказывала служителю при суд. Не странно ли, что онъ, будучи по наружности человкомъ порядочнымъ, обошелъ такъ сказать самый центръ городка и не заглянулъ въ домъ мирового судьи. Онъ, правда, когда ночевалъ у доктора, вечеромъ встртился съ нами на прогулк и очень учтиво извинялся въ этомъ упущеніи, а докторша увряла, будто онъ скоро опять сюда прідетъ и поселится у Зонненкампа, на жалованьи вдвое больше того, какое получаетъ мировой судья. Господинъ Пранкенъ сдлалъ поистин доброе дло, доставивъ такое мсто человку, который, должно надяться, вполн оправдаетъ оказанное ему довріе.

На все это Белла одобрительно кивнула головой и похвалила судейшу за то, что она уметъ отдавать справедливость людямъ, которые по доброт сердечной оказываютъ помощь ближнимъ въ нужд. Но, полагала она, судейша, безъ сомннія, также понимаетъ, какъ опасно длать добро человку неблагонадежному. Благодянія могутъ окончательно испортить его, или въ немъ почти всегда наживаете себ врага, который только ожидаетъ случая, чтобъ скинуть съ себя маску и явиться въ своемъ настоящемъ свт

Судейша была въ восторг отъ того, какъ графиня, мннія которой всми уважались, высоко цнила ея простой здравый смыслъ. Она увряла, — довольная, что такая мысль могла войдти ей въ голову, — что всякій, кто вступаетъ въ личныя сношенія съ графиней, непремнно начинаетъ ясне смотрть на вещи. Белла отвчала обворожительной улыбкой. Затмъ об дамы похвалили туалетъ одна другой, при чемъ все-таки преимущество было отдало наряду графини, съ которой въ чемъ либо соперничать было бы чистой нелпостью.

Белла сегодня была какъ-то особенно оживлена.

Не желая, чтобъ болзни графа было придано слишкомъ серьезное значеніе, она сама разсказала о легкомъ обморок, случившемся съ нимъ въ вилл Эдемъ, гд господинъ Дорнэ сначала его сильно возбудилъ, но потомъ оказалъ ему истинную помощь.

Судейша разсыпалась въ похвалахъ графу и выразила свое удовольствіе на счетъ того, что онъ, благодаря графин, не иметъ недостатка въ самомъ тщательномъ за собой уход. Белла, между тмъ, снова обратила разговоръ на Эриха. То, что онъ не постилъ домъ мирового судьи, она очень тонко и осторожно приписала совершенно естественной робости, какую онъ долженъ ощущать въ виду одного зданія суда и въ обществ человка, извстнаго своей преданностью къ личности правителя. Любопытство судейши было возбуждено. Она захотла получить боле опредленныя свднія, и ей, подъ клятвой строгаго молчанія, — не распространяемаго впрочемъ на судью, которому все слдовало знать, — было сообщено слдующее: въ политическихъ извстіяхъ одной иностранной газеты, т. е. газеты, издаваемой по ту сторону желто-зеленаго пограничнаго столба, значилось, что бывшій лейтенантъ Дорнэ принужденъ былъ подать въ отставку, подъ опасеніемъ увольненія самимъ правительствомъ.

— Но какъ же это его въ такомъ случа произвели въ капитаны? спросила судейша.

— Вашъ вопросъ такъ труденъ, что хоть бы подъ-стать самому судь, отвчала Белла. Она созналась, что сама не могла понять послдняго обстоятельства и, конечно, не хотла съ своей стороны мшать бдному молодому человку зарабатывать себ кусокъ хлба. Тмъ не мене, капитанскій чинъ, полагала она, — при этомъ рука судейши подверглась крпкому пожатію въ знакъ того, что ей сообщается важная тайна,— былъ ему данъ единственно ради матери, любимой статсъ-дамы вдовствующей герцогини. Изъ уваженія къ ней, вроятно, не желали длать огласки.

Белла собиралась улыбнуться въ восторг отъ своей находчивости, но замчаніе судейши вызвало на ея лице выраженіе покровительственнаго состраданія.

— Мужъ мой, сказала она, — опять-таки угадалъ правду. Когда мы возвращались отъ васъ, гд такъ пріятно провели время, мой мужъ сказалъ мн и моей дочери: ‘дти, говорю вамъ, Дорнэ опасный человкъ!’ Надо сознаться, мужчины гораздо умне насъ и всегда скоре узнаютъ другъ друга.

И судейша вдалась въ общія разсужденія о людяхъ. Она это очень любила и всегда утверждала, что тотъ, кто живетъ въ дом, наполненномъ судебными актами, непремнно получаетъ самое невыгодное мнніе о человчеств. Но Белла на этотъ разъ не дала ей распространиться.

— А вашъ мужъ, сказала она, передалъ Зонненкампу свое остроумное заключеніе о доктор Дорнэ?

— Ваша правда! воскликнула судейша: — ему-то прежде всего и слдовало бы это сказать. Будьте такъ добры, графиня, посовтуйте моему мужу переговорить съ Зонненкампомъ. Онъ меня не послушается, ваше же желаніе, напротивъ, поспшитъ исполнить.

— Извините, но я этого не могу сдлать, отвчала Белла: вы сами поймете, что мн не пристало мшаться въ такого рода дла. Братъ мой былъ до нкоторой степени товарищемъ Дорнэ, хотя они и служили въ разныхъ полкахъ. А мужъ мой чувствуетъ болзненную… мечтательную, хотла я сказать, склонность къ молодому человку. Тмъ не мене, вы совершенно справедливо замтили, что вашъ мужъ…

Белла усердно поработала и была уврена, что судья въ этотъ же самый вечеръ отправится къ Зонненкампу предупредить его на счетъ Дорнэ, который можетъ теперь идти куда хочетъ и удивлять кого угодно своими самонадянными рчами и гордымъ обращеніемъ. Белла по многимъ причинамъ не желала, чтобы Эрихъ поселился гд-нибудь по сосдству. Онъ ей мшалъ, почти былъ ей ненавистенъ. Она, играя веромъ, мысленно повторяла слова мирового судьи: ‘Этотъ Дорнэ опасный человкъ’.

Судейша вообще отличалась свободнымъ образомъ мыслей. Она не даромъ была дочерью президента суда, который во время могущества Меттерниха постоянно находился на сторон оппозиціи, Къ тому же домъ ея былъ, что называется, полная чаша, а это, какъ извстно, сильно способствуетъ къ тому, чтобъ поддерживать въ людяхъ либерализмъ. Судейша ставила себ въ особенную заслугу то, что ни въ чемъ не уступала людямъ знатнаго происхожденія. Она даже видла въ этомъ извстнаго рода гражданскую доблесть. Но Беллу она считала женщиной необыкновеннаго ума и добровольно ей подчинялась, не замчая того, что иногда заходила слишкомъ далеко въ своемъ уваженіи къ ней. Белла все это видла и понимала, и обращеніе ея съ судейшей всегда отличалось дружелюбіемъ, какое возможно только между равными. Въ настоящій свой визитъ она еще удвоила любезность, изъ опасенія, чтобъ судейша не приписала ея посщеніе какой-нибудь корыстной цли.

Въ комнату вошла Лина. Она была очень мила въ голубомъ плать и бломъ съ таліей передник. Мать немедленно отослала ее прочь, чтобъ она не была помхой, еслибъ графиня пожелала сообщить ей еще что-нибудь особенное.

— Какъ ваша дочь мила и какъ хорошо говоритъ она по-французски!

— Вы очень добры, отвчала судейша.— Я не знаю, какова вообще ныншняя молодежь, но моей Лин недостаетъ развязности, и она ужъ черезъ-чуръ наивна. Представьте себ — не понимаю право, откуда она могла набраться такихъ мыслей въ монастыр, — двочка вообразила себ, что, этотъ капитанъ Дорнэ стремится занять мсто учителя Роланда потому, что втайн любитъ фрейленъ Манну, которую видлъ въ монастыр.

Белла притворилась чрезвычайно удивленной и пожелала еще разъ услышать разсказъ о встрч съ Эрихомъ семейства судьи. Но судейша отказалась повторить его, говоря, что не желаетъ, чтобъ Лина имла репутацію бойкой барышни. На это графиня могла бы ей отвтить: ‘Вы хотите изъ простой, доброй двочки, по обладающей ни особенной красотой, ни талантами, но милой, веселой и чистосердечной, сдлать свтскую вертушку. Вы то и дло понукаете ее: смйся, шути, пой, прыгай! Вы хотите блокураго ребенка, съ свтлыми голубыми глазами, превратить въ смуглую двушку съ огненнымъ взоромъ’… Белла могла бы все это сказать, но смолчала. Она крпко сжала свои тонкія губы, ноздри ея слегка дрогнули: она въ эту минуту ненавидла весь родъ людской. Къ счастью, она была избавлена отъ необходимости отвчать, такъ какъ начали собираться гости. Вс дамы громко изъявляли свое удовольствіе при встрч съ графиней, но въ душ каждая досадовала на то, что не могла боле, какъ надялась, играть первую роль.

Превосходное было собраніе!

Есть вещи, учрежденія, положенія, которыя, однажды будучи названы невпопадъ, навсегда сохраняютъ свои неудачныя прозвища. Таже участь постигла и прекрасный обычай, въ силу котораго дамы собираются одна у другой пить кофе. Можно предположить, что приглашеніе ‘на кофе’ есть не что иное, какъ шутка или насмшка, такъ какъ въ сущности дамы, являющіяся на кофе, занимаются гораздо мене питьемъ кофе, чмъ сплетнями и игрой въ мнимое одна къ другой расположеніе. Но тмъ не мене обычай этотъ очень хорошъ, за исключеніемъ, впрочемъ, тхъ случаевъ, когда еще устраивается игра въ карты и дло при этомъ заходитъ такъ далеко, какъ у тхъ столичныхъ дамъ, которыя, ведя правильную игру, заводятъ у себя красивыя, въ черномъ сафьянномъ переплет книжечки съ золотымъ обрзомъ и съ надписью: ‘Часы набожныхъ размышленій’, а въ книжечкахъ этихъ он записываютъ карточныя взятки и ведутъ разсчеты. Но это тамъ, въ столиц, а въ нашемъ маленькомъ городк просвщеніе еще не достигло такихъ размровъ. Здсь карты не составляютъ любимаго убжища отъ скуки, и вс забавляются, какъ кто можетъ. А почему бы при этомъ и не потолковать другъ о друг, о сосдяхъ, вообще о ближнихъ, а иногда и не позлословить? Разв не тоже самое длаютъ и другіе, напримръ, мужчины за бутылкой вина? Неужели у нихъ только и рчи, что о высокихъ предметахъ?

Здсь тоже главный предметъ разговора составляютъ городскія новости, и кто ими мало интересуется и держится отъ нихъ въ сторон, тотъ безполезный членъ общества. Собравшіяся у судейши женщины толкуютъ о томъ о семъ, судятъ и рядятъ, какъ о равной себ, такъ и о высшей и о меньшей братіи. Но не слдуетъ забывать, что эти же самыя женщины — виновницы разныхъ благотворительныхъ учрежденій, которыми он прекрасно управляютъ. Итакъ, отложивъ всякіе злые помыслы, присоединимся и мы къ ихъ обществу.

Вотъ госпожа, Вейсъ. За спиной, ее называютъ угольщицей, потому что мужъ ея торгуетъ деревомъ и углемъ. У нея черные локоны и темное лицо, какъ будто она его не совсмъ чисто вымыла. Ей извстно ея прозвище угольщицы, и она постоянно одвается въ платья дымчатаго цвта, что, при ея черныхъ волосахъ и смугломъ лиц, не представляетъ особенно пріятнаго зрлища, по крайней мр при дневномъ свт. Къ тому же она еще коситъ, и томный взглядъ ея глазъ иметъ выраженіе какъ будто застывшей въ нихъ нжности.

Вотъ супруга цементнаго фабриканта, высокая, важнаго вида женщина, которая никогда не смется, но всегда серьезна, какъ будто всюду носитъ съ собой глубокую тайну. Но тайны у нея никакой нтъ,— молчитъ же она потому, что не уметъ ничего сказать.

Дальше сидитъ красивая, но слишкомъ полная жена директора училищъ, прозванная франтихой, вслдствіе того, что всегда нарядно и изящно одта. Она постоянно улыбается, при чемъ выказываетъ прекрасные зубы. Можно предположить, что она даже извстіе о смерти передала бы не иначе, какъ съ улыбкой.

Вотъ жена чиновника, служащаго при обществ пароходства. Она мать одиннадцати дтей и очень хороша собой. Все общество сильно негодуетъ на маленькую, круглую, миленькую женщину, за то, что она вмсто того, чтобъ держать чашку съ кофе на стол, высоко поднимаетъ ее въ лвой рук, а правой усердно макаетъ туда пирожки. Она на всякую рчь одобрительно киваетъ головой, со всми соглашается, но сама рдко вмшивается въ разговоръ и тогда говоритъ съ полнымъ ртомъ, такъ что ее никто не можетъ понять.

Тутъ были еще дв поселившіяся въ городк англичанки, скромныя и всми любимыя двушки. Он не были знатнаго происхожденія, но казались такими, потому что ни въ комъ не нуждались. Живя въ своемъ маленькомъ домик, он довольствовались сами собой и обходились безъ всякой посторонней помощи, подобно своему родному острову, который все самъ производитъ и ни отъ кого ничего не заимствуя, иметъ все, что нужно для благосостоянія человка. Всякій разъ, что он появлялись въ обществ, ихъ встрчали съ новымъ удовольствіемъ, а ихъ оригинальное произношеніе нмецкаго языка и своеобразный способъ выраженія, казалось, еще боле всхъ располагали въ ихъ пользу. Графина Белла была особенно любезна съ англичанками.

Между женщинами шелъ оживленный разговоръ, точно пніе птицъ въ лсу. Каждая поетъ ни свой ладъ, чиститъ носикъ, а о другихъ мало заботится и едва ихъ слушаетъ. Впрочемъ случилось, что два раза вниманіе всего общества былоустремлено на одинъ и тотъ же предметъ. Госпожа Вейсъ весьма удачно замтила, что всякій, видящій графа Клодвига, непремнно чувствуетъ увренность, что у этого человка много орденовъ, хотя бы случилось, что онъ въ эту минуту не былъ украшенъ ни однимъ изъ нихъ. Жена окружного судьи не успокоилась, пока не повторила этого графин.

Второй разъ рчь зашла о томъ, какого кто мннія на счетъ привычки мужчинъ курить. Жена директора училищъ разсказала, какъ мужъ ея всегда желалъ быть отъявленнымъ курильщикомъ только для того, чтобъ, отставъ отъ этой привычки, имть случай доказать ей свою любовь. Съ лица Беллы не сходила условная улыбка, — холодная, но тмъ не мене очаровательная.

Затмъ разговоръ коснулся Зонненкампа и перешелъ на Эриха. Почему бы и нтъ? Въ лтнее время городокъ часто посщается путешественниками, которые прідутъ, полюбуются развалинами, взглянутъ на другія достопримчательности и отправятся дале. Но не было еще примра, чтобъ кто-нибудь доле здсь останавливался, а тмъ боле личность такая необыкновенная. Эрихъ — чужеземная птица, вздумавшая свить себ гнздо въ таинственномъ жилищ Зонненкампа. Пусть такъ: у него никто не намренъ за то выщипывать перья, но всякій вправ высказать о немъ свое мнніе.

Судейша сказала, что она-было думала пригласить въ ихъ общество маіора на томъ основаніи, что онъ боле другихъ могъ бы сообщить свдній о капитан-доктор.

Вс дамы запаслись работой, шитьемъ и вязаньемъ на спицахъ и крючкомъ. Ни одна не хотла казаться лнивой, но на дл работы мало подвигались впередъ.

Когда сдлалось извстно, что мать Эриха — дама знатнаго происхожденія, вс наперерывъ старались доказать, что подозрвали это съ самаго начала. Белла продолжала всмъ и на все улыбаться.

Къ обществу на четверть часа присоединился судья. Белла пригласила его ссть около себя. Пріятно смотрть, говорила она, на мирное счастье, господствующее въ ихъ маленькомъ кружк и изъявляла при этомъ надежду, что оно никогда не будетъ возмущено никакимъ враждебнымъ элементомъ.

Судья съ удивленіемъ посмотрлъ на нее своими добродушными глазами и въ недоумніи погладилъ бороду, которую носилъ, вопреки служебнымъ правиламъ. Какъ могъ онъ подозрвать, что это только предисловіе къ тому, что позже должна сообщить ему его жена?

Онъ вскор удалился, извиняясь, что не можетъ доле остаться. Судейша объявила, что Лина поступила въ городское общество пвцовъ, собиравшееся участвовать въ концерт, который давало общество большого сосдняго города. Она надялась, что дочь ея будетъ пть соло.

Белла отозвалась на это неодобрительно и съ большимъ знаніемъ дла. Она терпть не могла музыкальныхъ торжествъ, потому что воображала, будто она одна понимаетъ музыку и что только та и есть настоящая музыка, которая ей нравится. Въ музыкальныхъ торжествахъ участвуютъ сотни юношей и молодыхъ двушекъ и почти всегда исполняютъ ораторіи Генделя, Гайдна, Баха. Беллу сердило то, что эти люди думаютъ, будто много смыслятъ въ музык. Будь это въ ея власти, она полицейскимъ предписаніемъ запретила бы подобныя торжества. Вслдствіе этого она не любила и самыя ораторіи, которыя, говорила она, приходились ей не по вкусу, что и должно было служить неопровержимымъ доказательствомъ неудовлетворительности этихъ музыкальныхъ произведеній.

Впрочемъ, она милостиво соглашалась признать за нмецкими сочинителями ораторій нкоторыя достоинства. Ее возмущало только то, что судейша, жена директора училища, дв дочери живущаго пенсіей лсничаго и еще нсколько дочерей портныхъ и сапожниковъ, могли вс себ вообразить, будто он служатъ искусству, тогда какъ на дл не въ состояніи взять ни одной врной поты.

Тутъ Лина явилась на сцену. Вс дамы обратились къ ней съ просьбой что-нибудь спть. Особенно англичанки желали услышать что-нибудь національное нмецкое. Но Лина, которая вообще не имла обыкновенія жеманиться, на этотъ разъ наотрзъ отказалась пть. Напрасно глаза матери метали молніи — она оставалась при своемъ. Белла, взявъ за руку разгнванную судейшу, заступилась за Лину, говоря, что та права, отказываясь вдругъ, такъ, ни съ того ни съ сего пть. Затмъ она — неслыханное событіе!— встала, подошла къ роялю и, взявъ въ вид прелюдіи нсколько аккордовъ, заиграла сонату Моцарта. Исполненіе ея было мастерское. Присутствующія были въ полномъ смысл слова осчастливлены, а домъ судьи внезапно получилъ совершенно новый блескъ и значеніе. До сихъ поръ, за исключеніемъ Вольфсгартена, разв только немногіе замки, обитаемые знатью, могли похвастаться тмъ, что въ стнахъ ихъ когда либо раздавалась игра графини Беллы. Беллу осыпали похвалами. Она поспшила ихъ отъ себя отклонить и снова примялась полушутливо, полусерьезно нападать на обычай, вслдствіе котораго вс, носящія длинныя платья, считаютъ своей обязанностью брянчать на фортепіано. Белла, какъ истая сестра своего брата, бывала непомрно счастлива всякій разъ, когда ей удавалось сказать острое словцо. Такъ и теперь она была очень довольна собой, когда говорила:

— Всякая молодая двушка считаетъ нужнымъ учиться вязать чулки изъ звуковъ.

Она въ теченіи нсколькихъ минутъ раза три повторила: ‘вязать чулки изъ звуковъ.’ Вс смялись, а англичанки переглянулись. Белла любезно взялась имъ объяснять смыслъ этихъ словъ.

— Да, сказала она: он вяжутъ чулки изъ звуковъ, и главная задача ихъ въ томъ, чтобъ не спустить ни одной петли въ цпи звуковъ. Эти милыя дти смотрятъ на четыре части сонаты, какъ на четыре части чулка: край у нихъ соотвтствуетъ первой части, паголенокъ — адажіо, пятка — каприччіо, носокъ — финалъ. По моему мннію, только тому слдуетъ учиться музык, у кого есть талантъ.

Вс единодушно съ ней согласились. И дйствительно, сколько времени тратятъ двицы, учась играть на фортепіано, а какъ выйдутъ замужъ — все забываютъ.

Судья снова, по приглашенію дамъ, явился въ гостиную. Жена его была на седьмомъ неб. Белла похвалила голосъ Лины, пніе которой прежде какъ-то слышала. Затмъ графиня пригласила молодую двушку погостить у ней въ Вольфсгартен, говоря, что можетъ ей кое въ чемъ быть полезна совтами. Взглядъ, брошенный судейшей на мужа, выражалъ полное блаженство. И какъ хорошо, что все это случилось въ присутствіи этихъ дамъ! Съ этихъ поръ судейша начала себ ставить въ большую заслугу свое простое, дружеское обращеніе съ докторшей, съ угольщицей и съ женами купцевъ.

Белла еще разсыпалась въ похвалахъ вкуснымъ пирожкамъ и пряникамъ, которые судейша приготовляла съ такимъ неподражаемымъ искусствомъ. Она даже попросила рецептъ, какъ ихъ готовить. Судейша отвчала, что знаетъ секретъ, который сообщаетъ ея пирожному такой необыкновенный вкусъ. Онъ заключается въ извстной доз горькаго миндалю, примшиваемаго къ тсту. Она общалась написать графин рецептъ, но, какъ всегда длала въ подобныхъ случаяхъ, постаралась тотчасъ же забыть свое общаніе.

Вскор явился на столъ ‘майтраннъ.’ Его отвдали и нашли, что никто не уметъ его такъ хорошо приготовлять, какъ судья. Спустя нсколько минутъ, доложили о прізд фонъ-Пранкена.

Судья вышелъ къ нему, судейша старалась удержать Беллу. Лина выглянула въ окно и увидла, какъ Пранкенъ учтиво отклонилъ отъ себя приглашеніе войдти на минуту въ домъ. Белла поспшно простилась и ухала.

Съ ея отъздомъ вс почувствовали себя свободне, точь-въ-точь какъ посл удаленія двора. Дамы еще тсне сдвинулись съ кружокъ, стряхнули съ себя принужденіе и одушевились.

Англичанки первыя встали, чтобъ отправиться домой. Другія, не желая отъ нихъ отстать въ знаніи приличій, послдовали ихъ примру и вскор вс разошлись. Судья съ женой и дочерью остались одни.

Судейша отозвала мужа въ другую комнату и тамъ начала его убждать, чтобъ онъ, въ качеств мирового судьи, построже наблюдалъ за порядкомъ ввреннаго ему участка и не допускалъ туда никакихъ подозрительныхъ личностей.

Судья былъ ревностнымъ исполнителемъ своихъ обязанностей. О немъ вс отзывались, какъ объ отличномъ человк. Но тмъ не мене, онъ не имлъ ни малйшаго призванія къ своему длу. ‘Я не вижу ничего интереснаго’, говорилъ онъ, ‘въ ссорахъ людей мн постороннихъ. Будь я землевладльцемъ, я бы во всю мою жизнь не затялъ ни одной ссоры, а жилъ бы себ припваючи, всми и всмъ довольный’. Но разъ попавъ въ мировые судьи, онъ добросовстно выполнялъ вс требованія своего положенія. Однако онъ очень неохотно согласился вмшаться въ дло объ Эрих и только тогда на это окончательно ршился, когда жена уврила его, что этого желаетъ графиня Белла.

Они дружно разговаривали, какъ вдругъ въ сосдней комнат раздался стукъ, а вслдъ затмъ крикъ. Лина уронила подносъ съ чашками и разбила въ дребезги цлый чайный приборъ.

Лучшимъ доказательствомъ прекраснаго расположенія духа судейши было то, что она вовсе не разсердилась.

— Успокойся, дитя мое, сказала она дочери. Зло сдлано, его не поправишь, и потому лучше о немъ не думать. Полно, развеселись! Ты была такая розовенькая, теперь совсмъ поблднла. Я почти рада этой маленькой непріятности: всякая радость непремнно должна сопровождаться неудачей.

Лина молчала, не желая сказать, подъ вліяніемъ какихъ мыслей у ней выпалъ изъ рукъ подносъ.

ГЛАВА V.
КОРЫСТНАЯ ДУША.

— Отчего ты хоть на минутку не вошелъ къ этимъ почтеннымъ людямъ? спросила Белла своего брата, когда они уже сидли въ карет и хали домой. Выходя изъ общества, гд она была весела и любезна, Белла обыкновенно въ теченіи нкотораго времена сохраняла то самое настроеніе духа, въ какомъ была тамъ, и продолжала улыбаться стульямъ, шкафамъ, и въ пустое пространство. Но братъ ея возвратился изъ совершенно другого міра и съ утра еще ни съ кмъ не говорилъ, исключая,— кто бы это подумалъ!— съ собственными мыслями и съ душой Манны.

— Ахъ, оставь меня съ твоимъ свтомъ — сказалъ онъ сестр — я хочу его забыть, и пусть онъ съ своей стороны меня тоже забудетъ. Тамъ передъ тобой прыгали и вертлись куклы: не можешь ты разв ихъ теперь спрятать въ шкафъ и забыть?

— Ты чмъ-то озабоченъ? спросила Белла, положивъ руку на плечо брата.

— Озабоченъ! Новая несообразность! Озабоченъ! Какъ часто я прежде слышалъ это слово и самъ, повторялъ его. Что такое: озабоченъ? Ничего. Я разбитъ, въ конецъ разбитъ, и въ тоже время вновь созданъ. Ахъ, сестра, со мной совершилось чудо, и вс чудеса въ мір сдлались мн теперь понятны.

— Прекрасно, поздравляю тебя! Ты, кажется, дйствительны влюбленъ.

— Влюбленъ! Ради Бога, не говори этого. Я счищенъ, преображенъ. Ахъ, я такое бдное, слабое, робкое существо, что стыжусь въ этомъ признаться даже теб, моей единственной сестр. Въ былое время я и не подозрвалъ въ себ способности такъ волноваться, такъ…. какъ бы это сказать…. возноситься духомъ, такъ сосредоточиваться…. О, сестра, что это за. двушка!

— Какъ лгутъ,— сказала Белла, откинувъ голову на мягкіе подушки кареты,— т, которые утверждаютъ, будто мы, женщины, составляемъ неразршимую загадку. Вы, мужчины, гораздо непонятне насъ. Ты, Отто фонъ-Пранкенъ, любитель и знатокъ балета, впадаешь въ романтизмъ! Хорошо, пусть будетъ такъ: извстно, что никакая сила въ мір не сравнится съ силой иллюзіи.

Пранкенъ замолчалъ. Слова Беллы касались его слуха, какъ звуки изъ другого міра. Когда, гд и кто думалъ или говорилъ о балет? Но въ тоже время, воображеніе, какъ въ туман, рисовало ему игривые, соблазнительные образы, легкія фигуры въ высоко-подобранныхъ платьяхъ.

Сердце его сильно билось подъ книгой, спрятанной въ его боковомъ карман. Онъ собирался изобразить сестр то необыкновенное состояніе, въ которомъ находился въ эти послдніе дни. Онъ точно самъ себя не чувствуетъ и не знаетъ, ни гд онъ, ни кто онъ. Ему надо сдлать усиліе памяти, чтобъ вспомнить свое собственное имя и то, чего онъ желалъ и еще желаетъ теперь. Онъ ходитъ, какъ въ чаду. Міръ для него не существуетъ: вдали мелькаютъ позди, на рк стоятъ города и селенія, но для него это пустые призраки. Онъ весь ушелъ въ душу.

Такой переворотъ произвелъ въ немъ ома Кемпійскій и строки, на которыхъ покоились черные глаза Манны. Все это пронеслось у него въ мысляхъ. Могла ли понять его сестра, что въ немъ происходило, когда онъ самъ не вполн ясно это сознавалъ. Онъ ршился все скрыть въ себ и сдлавъ усиліе, перемнилъ тонъ и сказалъ съ улыбкой:

— Да, Белла, любовь — это священное чувство.

Белла начала его дразнить, говоря, что онъ изъясняется, какъ кандидатъ на званіе пастора, который, въ тни пасторскаго садика, признается въ любви пасторской дочк, одтой въ розовой ситецъ. Лучшее доказательство искренности его новаго чувства, Белла видла въ отказ Пранкена войдти въ домъ мирового судьи. Онъ хорошо длаетъ, похвалила она брата, что хочетъ прекратить свое волокитство за Линой.

Отто въ смущеніи поникъ головой. Вскор онъ завелъ рчь о Манн. Тонъ его, когда онъ говорилъ о ней, былъ такъ мягокъ и нженъ, что Белла не могла прійдти въ себя отъ удивленія. Она оставила его спокойно говорить, а сама только ударяла пальцами одной руки о другую и думала про себя: ‘Черные и свтлые глаза могутъ совершать безконечныя превращенія’.

Экипажъ въхалъ въ рощу, которая издавала пріятный запахъ смолы. Пранкену казалось, что ароматъ исходилъ изъ книги, лежавшей у него на сердц, и оттуда распространялся на весь міръ.

— Со времени нашего дда, архіепископа Губерта — сказалъ онъ, задумчиво смотря вдаль — никто изъ нашей семьи не посвящалъ себя церкви. Я хочу….

— Быть не можетъ! воскликнула Белла,

— Я хочу,— продолжалъ Пранкенъ,—сдлать служителя церкви изъ моего второго сына.

Какъ ни забавно все это казалось, но Пранкенъ говорилъ искренно. Онъ сидлъ, развалясь на мягкихъ подушкахъ экипажа и пускалъ въ воздухъ струи сигарочнаго дыма.

Белла, у которой всегда и на все былъ готовый отвтъ, теперь молчала, Отто вообще не любилъ сомнительныхъ положеній, но на этотъ разъ сидлъ какъ очарованный и ничего не могъ сдлать, чтобъ выдти изъ него. Онъ, обыкновенно смлый и находчивый, походилъ теперь на хвастуна, который, разъ попавъ въ общество пьяницъ, долженъ пить, хотя ему ужъ опротивло вино.

— Могу я дать теб совтъ? спросила наконецъ Белла.

— Сдлай одолженіе.

— Я врю, Отто, въ искренность твоего настоящаго настроенія духа, врю и въ продолжительность его. Но, прошу тебя, не давай его никому замтить. Посторонніе могутъ принять это за притворство, за средство расположить въ свою пользу богатую наслдницу, благочестіе которой всмъ извстно. Ради твоей чести, твоего положенія въ свт,— я ужъ оставляю въ сторон все другое, — брось эти странности. Я не отъ себя говорю, Отто, а отъ имени свта: сложи съ себя эту святость. Извини, если я не такъ выражаюсь, но въ эту минуту я не нахожу другихъ словъ. Будь опять тмъ, чмъ ты былъ до твоего отъзда,— по крайней мр передъ свтомъ. Ты не сердишься? У тебя такой озабоченный видъ.

— О нтъ! Ты умна и добра, и я тебя послушаюсь.

Онъ продолжалъ въ совершенно другомъ тон:

— Что длается на вилл? Всезнающій, великій мудрецъ еще тамъ?

Белла усмхнулась. Братъ ея заговорилъ по прежнему, рзко и насмшливо. Пранкенъ въ душ порадовался, что не утратилъ своего прежняго тона, который и намревался, до поры до времени, сохранить, а можетъ быть и навсегда удержать за собой въ качеств отличнаго оружія для борьбы съ вольнодумствомъ.

— Ты, безъ сомннія, говоришь о своемъ друг? не могла удержаться Белла, чтобъ не кольнуть брата.

— Моемъ друг? Онъ никогда не былъ моимъ другомъ, и я никогда его такъ не называлъ. Я увлекся состраданіемъ, и далъ себя обмануть. Отличительную черту нашей семьи составляетъ именно то, что мы не можемъ равнодушно видть несчастныхъ. А когда я оказываю кому-нибудь помощь, то непремнно сближаюсь съ этимъ человкомъ. Вытаскивая изъ воды утопающаго, мы совершенно естественно беремъ его на руки и прижимаемъ къ сердцу, но все это еще далеко до дружбы.

Да, это опять тотъ же дерзкій, самоувренный тонъ. Только онъ за послдніе дни, вслдствіе размышленія, пріобрлъ новую силу и убдительность.

Белла передала брату записочку, которую получила на его имя отъ фрейленъ Пэрини. Пранкенъ распечаталъ, прочелъ ее и вдругъ повеселлъ. Онъ сунулъ записку въ боковой карманъ, но потомъ подумалъ, что это недостойное сосдство для омы Кемпійскаго, и переложилъ записку въ другой карманъ. Затмъ онъ сложилъ руки крестомъ на груди и погрузился въ пріятныя размышленія.

— Нельзя ли мн прочесть записку фрейленъ Пэрини? спросила Белла, и протянула руку.

Отто опять вынулъ ее изъ кармана, вторично пробжалъ глазами и передалъ сестр. Въ записк сообщалось извстіе объ отъзд Эриха, и о томъ, что онъ имлъ съ Церерой свиданіе, которое сохранялъ отъ всхъ втайн. Остальное она общала разсказать ему при свиданіи.

Отто сказалъ, что надется скоро получить разъясненіе этой загадки.

— Она боле не загадка для меня, съ торжествомъ возразила Белла: — Лина, дочь мирового судьи… Кстати мн пришло на умъ, что у Эгмонтовой Клерхенъ не было фамиліи, да она и не нуждалась въ ней…. Итакъ, Лина всюду разглашаетъ, что капитанъ видлъ въ монастыр Манну, а на другой день, никому не сказавъ ни слова, заставилъ тебя ввести его въ домъ ея отца. Такимъ образомъ, ты, не мене всхъ насъ, обманутъ этой корыстной душой.

Пранкенъ глубоко вздохнулъ и крпко сжалъ кулаки, но потомъ сдлалъ движеніе рукой, какъ будто отгоняя отъ себя какую-то мысль. Белла продолжала разсказывать, какъ она, въ гостяхъ у судейши, позаботилась о томъ, чтобъ эта корыстная душа, — названіе это въ приложеніи къ Эриху, кажется, пришлось ей очень по сердцу, — принуждена была идти въ другое мсто искать себ очага. Судья взялъ это дло на себя. Къ удивленію своему, Белла увидла, что Отто вовсе не былъ такъ доволенъ этимъ извстіемъ, какъ она ожидала. Ему казалось неприличнымъ для человка, собирающагося жить высшей жизнью,— только онъ въ ум своемъ самъ не разбиралъ, подразумвалъ ли онъ при этомъ высшую общественную, или высшую духовную жизнь,— принимать участіе въ интригахъ и дйствовать скрытными путями. Онъ предпочелъ бы прямо идти въ Зонненкампу и открыть ему глаза.

Белла сдлалась очень весела и далека отъ всякаго раздраженія. Ей казалось забавнымъ, что опредленіе въ должности домашняго учителя могло надлать столько шуму и хлопотъ. Такого рода личность, сколько она ни прикрашивайся, всегда останется мелочнымъ существомъ. Однако она посовтовала брату, если онъ желаетъ, чтобъ вся заслуга въ этомъ дл сохранилась за нимъ, не медлить и не дать судь себя опередить. Отто общался на слдующій же день побывать у Зонненкампа и перерзать вс нити къ возвращенію Дорнэ на виллу. Но когда наставало это ‘завтра’, онъ пропускалъ его нсколько разъ, прежде чмъ отправился туда. ‘Все же было бы лучше, думалъ онъ, чтобъ чужія руки и чужія средства устроили для него это дло. Надо дать мировому судь время привести въ исполненіе свое намреніе’.

Между тмъ, Отто продолжалъ читать ому Кемпійскаго, отыскивая тамъ правилъ, примнимыхъ къ настоящему случаю, но ничего не нашелъ.

ГЛАВА VI.
ЛОВКІЙ МАНЕВРЪ.

На третій день посл своего возвращенія, Пранкенъ отправился на виллу Эдемъ. На пути онъ захалъ къ мировому судь, освдомиться, что тотъ усплъ сдлать? Но судья былъ настолько остороженъ и уменъ, что ничего не хотлъ предпринять, не повидавшись сначала съ Пранкеномъ, который рекомендовалъ Зонненкампу своего друга. Если же Пранкенъ того желаетъ, то онъ будетъ готовъ хать вмст съ нимъ.

Пранкенъ очень любезно раскланялся, видя, что въ конц концевъ ему все-таки самому приходится дйствовать. Онъ принялъ предложеніе судьи сопровождать его на виллу. Этотъ несносный педантъ все-таки можетъ быть ему полезенъ. За него можно спрятаться и во всякомъ случа вывдать у него кое-что о положеніи врага.

Пранкенъ, подъ вліяніемъ своего новаго высокаго настроенія, не хотлъ вмшиваться въ интригу. Но въ настоящемъ случа онъ даже и не видлъ никакой интриги. А ловкій маневръ, уврялъ онъ себя, всегда позволителенъ. Защищаться отъ нападеній врага можно и даже должно. Онъ пріободрился а мысленно начертилъ себ планъ, какъ ему дйствовать. Лучше всего, думалъ онъ, взять на себя роль мнимаго защитника Эриха и тмъ самымъ побудить мирового судью дятельне преслдовать молодого человка. Пранкенъ снова превратился въ. смлаго, самоувреннаго гвардейскаго ротмистра, храбро перескакивающаго черезъ всякаго рода барьеры.

Судья пригласилъ Пранкена зайдти къ дамамъ, покуда онъ приготовится къ поздк. Онъ еще не брился. Добрый судья круглый годъ жилъ противозаконно, ежедневно собираясь сбрить бороду, которая въ герцогскомъ декрет запрещалась гражданскимъ чиновникамъ. Свое неповиновеніе закону онъ оправдывалъ зубной болью, въ сущности же носилъ бороду именно для того, чтобъ прикрытъ у себя полное отсутствіе зубовъ.

Пранкенъ поднялся на верхъ, къ дамамъ. Судейша любезно привтствовала его и немедленно разсыпалась въ похвалахъ Белл. Она постовала на Пранкена за то, что онъ не хотлъ войдти къ ней въ тотъ день, когда у нея были гости, которые вс за одно съ ней очень о томъ сожалли.

— А можно у васъ спросить, куда ни здили? полюбопытствовала судейша.

— Внизъ по Рейну, къ одному очень дорогому другу.

— Какъ его зовутъ?

— Фонъ Кемпенъ.

Судейша поздравила Пранкена съ тмъ, что у него столько друзей. Желательно было бы, прибавила она, чтобъ они вс были его достойны. Здсь разговоръ легко могъ перейдти на Эриха, но Пранкенъ поспшилъ освдомиться о фрейленъ Лин. Мать отвчала, что она на кухн, учится стряпн. Это необходимо, замтила она, для будущей жены и хозяйки дома, причемъ выразила мнніе, что кухарки вообще плохія въ этомъ случа наставницы. Пранкенъ похвалилъ ее за предусмотрительность и распространился на счетъ испорченности прислуги, въ чемъ непосредственно обвинялъ революціонеровъ, которые уничтожаютъ въ народ всякую честность и всякія врованія.

Судейша была вполн съ нимъ согласна и снова собиралась завести рчь объ Эрих. Къ счастью, въ комнату вошелъ судья. Онъ былъ въ полной форм и при шпаг, что длало изъ него пресмшную фигуру. Но Пранкенъ остался доволенъ его внимательностью, и они похали.

Пранкенъ обыкновенно выходилъ изъ дому судьи не иначе, какъ самодовольно покручивая усы. Многіе изъ его товарищей, думалъ онъ про себя, сочли бы весьма похвальнымъ и благороднымъ, что онъ такъ щадилъ молодую двушку. Въ этомъ пріятномъ сознаніи собственной добродтели, онъ воображалъ себя настоящимъ благодтелемъ семейства судьи. Ему казалось, что онъ постоянно ему что-то даритъ, и подарокъ его былъ тмъ цнне, что стоилъ ему нкоторой жертвы.

Лина смотрла на отъздъ отца съ Пранкеномъ изъ окна двичьей, находившейся воаі кухни. Ее скрывали цвты, разставленные на подоконник. Лица ея касалась свжая, только-что распустившаяся мсячная роза, нжный запахъ которой пріятно щекоталъ ея обоняніе, между тмъ какъ трепетъ не мене сладкій мгновенно охватилъ ея сердце. Когда карета съ судьей и барономъ скрылась изъ виду, она побжала въ гостиную, открыла фортепіано и звучнымъ голосомъ, съ большимъ чувствомъ начала пть какой-то романсъ. Но мать явилась съ распущенными волосами и замтила Лин, что вовсе не время пть, когда на кухн въ двухъ горшкахъ ушелъ кипятокъ.

— Ты, кажется, всю твою жизнь будешь дурочкой, сказала она: — ты въ монастыр только и выучилась, что болтать да разныхъ языкахъ, а во всемъ остальномъ сдлалась гораздо хуже.

Лина вернулась въ кухню и, стоя передъ плитой, глубоко задумалась. Ей очень хотлось знать, о чемъ говорили Пранкенъ и ея отецъ.

А они, между тмъ, собственно затруднялись поддерживать разговоръ. Пранкенъ хвалилъ судью за то, что онъ такъ заботится о порядк и спокойствіи ввреннаго ему участка. Судья жаловался на трудность своего положенія. Ему впрочемъ удалось заставить разговориться Пранкена, который передалъ ему вс,— конечно, несправедливыя,— обвиненія, будто бы взводимыя на Эриха. Нкоторые, прибавилъ онъ, даже утверждаютъ, будто капитанъ Дорнэ измнникъ. И Пранкенъ убдительно просилъ судью пощадить бднаго молодого человка, къ которому нкогда самъ герцогъ былъ милостиво расположенъ. Но въ тоже время онъ благодарилъ своего спутника за то, что тотъ взялся поправить дло, которое онъ, Пранкенъ, затялъ подъ впечатлніемъ минуты. Бдный судья не зналъ, что ему длать, и когда они подъзжали къ вилл, совсмъ растерялся.

ГЛАВА VII.
НОВЫЙ НАСТАВНИКЪ.

Вечеромъ, въ день разлуки Роландъ заснулъ съ досадой въ сердц, которая исчезла на слдующее утро, уступивъ мсто печали. Нтъ, думалъ онъ, невозможно, чтобъ Эрихъ его покинулъ. И такъ сильна была въ немъ эта увренность, что онъ пошелъ въ комнату Эриха просить у него извиненія, что ему могъ присниться такой гадкій о немъ сонъ. Но комната Эриха оказалась пустой, а на стол лежала его докторская диссертація, какъ бы въ знакъ того, что все это былъ не сонъ.

Роландъ не долго оставался одинъ: его вскор позвали къ отцу. Зонненкампъ представилъ ему молодого человка весьма красивой наружности, говорившаго только по-французски и очень плохо по-нмецки. Человкъ этотъ отличался изящными манерами и носилъ имя кавалера де-Каннъ. Родомъ изъ французской Швейцаріи, онъ былъ рекомендованъ Зонненкампу его столичнымъ банкиромъ. Послдній, впрочемъ, самъ затруднился бы сказать, откуда добылъ о немъ нужныя свднія, такъ какъ въ сущности все дло было устроено фрейленъ Пэрини.

Никогда никто не видлъ, чтобъ фрейленъ Пэрини отправляла письма на почту. Вся ея корреспонденція велась черезъ патера. Но это не мшало ей находиться въ постоянныхъ сношеніяхъ съ французскимъ духовенствомъ, что и дало ей возможность сокровеннымъ путемъ довести Зонненкампа до того, что онъ самъ вызвалъ изъ Швейцаріи этого новаго наставника для своего сына. Фрейленъ Пэрини хорошо знала, какимъ отпоромъ встртилъ бы Зонненкампъ непосредственное вмшательство съ ея стороны, и потому дйствовала особенно осторожно.

Кавалеръ съ большимъ тактомъ съумлъ въ самое короткое время расположить въ свою пользу всхъ членовъ семьи, не исключая и самого Зонненкампа. Онъ составлялъ полную противоположность Эриху и отличался, если можно такъ сказать, совершенной безличностью. Онъ никогда не выдвигался впередъ съ своимъ мнніемъ, но умлъ словамъ другихъ придать такой всъ, что всякій невольно возвышался въ собственныхъ глазахъ. И это выходило у него такъ просто и естественно, что его никакъ нельзя было заподозрить въ лести. Даже немногія слова, произнесенныя Церерой, и т были имъ такъ истолкованы, что можно было подумать, будто онъ ее давно знаетъ. Сверхъ всего этого, онъ еще обладалъ большими свдніями въ ботаник, что длало его особенно пріятнымъ Зонненкампу.

Онъ вмст съ фрейленъ Пэрини молился передъ обдомъ, и длалъ это такъ скромно и въ тоже время граціозно, что еще боле выигралъ въ общемъ мнніи. Одинъ Роландъ чувствовалъ къ нему отвращеніе, самъ не отдавая себ отчета почему. Онъ мысленно сравнивалъ кавалера съ Эрихомъ и теперь впервые обратился къ отцу съ просьбой, отдать его въ какое-нибудь учебное заведеніе, гд онъ общался хорошо учиться и вести себя во всхъ отношеніяхъ прилично. Но отецъ не согласился, говоря, что Роланду гораздо полезне остаться подъ руководствомъ такого лица, какъ его теперешній наставникъ.

Роландъ не могъ пожаловаться, чтобъ кавалеръ слишкомъ утруждалъ его ученіемъ, но тмъ не мене мысль объ Эрих не давала ему покоя. Онъ уже два раза украдкой писалъ ему письма, похожія на изліянія влюбленной двушки, которая жалуется своему возлюбленному, что ее принуждаютъ въ, ненавистному для нея браку. Эрихъ не имлъ понятія о досад, какая было поселилась противъ него въ сердц Роланда, но тотъ тмъ не мене горько себя за нее упрекалъ и просилъ тысячу разъ извиненія за то, что могъ хоть одну минуту на него сердиться. Но Роландъ не послалъ этихъ писемъ и былъ такъ неостороженъ, что оставилъ ихъ открытыми на стол. Кавалеръ снялъ съ нихъ копію для фрейленъ Пэрини.

У Эриха былъ преданный другъ и защитникъ въ лиц Іозефа. Онъ то и дло спрашивалъ у Роланда: когда же возвратится Эрихъ? и постоянно занималъ его разсказами не только о родителяхъ, но и о дд капитана Дорнэ. Между прочимъ онъ упомянулъ также о брат Эриха, мальчик однихъ лтъ съ Роландомъ, что заставило послдняго еще сильне желать сближенія съ молодымъ человкомъ, который усплъ внушить ему такую сильную любовь. Роландъ надялся въ брат Эриха пріобрсти также себ брата.

Такъ прошло нсколько дней. Роландъ сидлъ на складномъ стул по ту сторону дороги, откуда открывался прелестный видъ на паркъ, посреди котораго гордо возвышалась башня главнаго корпуса зданія. Роландъ рисовалъ, а кавалеръ сидлъ возл него. Онъ былъ очень порядочный живописецъ. Роландъ вскор замтилъ, что ему въ прежнее время слишкомъ много помогали и теперь принялся за дло съ новымъ рвеніемъ. Онъ былъ дйствительно заинтересованъ. Кавалеръ рисовалъ тотъ же видъ, что Роландъ, и оба по временамъ сравнивали свои рисунки.

Учитель подалъ ему мысль снять нсколько видовъ съ развалинъ, пока он еще не возстановлены. Роланду удались эти снимки. Иногда онъ и врилъ, что самъ ихъ сдлалъ, но недолго, и имъ снова овладвало разочарованіе. Все это казалось ему комедіей, такъ какъ лучшая часть его рисунковъ всегда длалась учителемъ.

Вдругъ послышался шумъ колесъ. У Роланда забилось сердце: это врно детъ Эрихъ. Онъ подошелъ къ дорог и увидлъ Пранкена съ мировымъ судьей. Кавалеръ послдовалъ за мальчикомъ, который опять печально поникъ головой. Пранкенъ подалъ Роланду руку и просилъ познакомить его съ кавалеромъ. Роландъ представилъ ихъ другъ другу, а кавалеръ самымъ почтительнымъ образомъ объявилъ, какое мсто онъ занимаетъ въ дом. Пранкенъ въ отвтъ дружески кивнулъ ему головой, вышелъ изъ кареты и пошелъ рядомъ съ Роландомъ. Дорогой онъ передалъ мальчику поклонъ отъ сестры и сказалъ, что иметъ отъ нея важное къ нему порученіе, о которомъ они посл на свобод поговорятъ. Затмъ Пранкенъ лестно отозвался о кавалер за его прекрасныя манеры и сказалъ Роланду, что такой человкъ гораздо предпочтительне какого-нибудь надутаго и занятого собой нмецкаго доктора.

— Эрихъ могъ бы быть собой занятъ, но въ немъ не было ни малйшей гордости, рзко замтилъ Роландъ.

Пранкенъ дернулъ себя за усы. Надо быть спокойне и оставить Эриха въ поко, такъ какъ онъ уже отстраненъ.

Роланду вдругъ сдлалось страшно: онъ, самъ не зная, изъ чего-то заключалъ, что Эриху угрожаетъ какая-то опасность.

У входа въ виллу, Пранкенъ оставилъ Роланда съ кавалеромъ, которому опять милостиво поклонился. Затмъ онъ сказалъ судь, чтобы тотъ шелъ къ Зонненкампу одинъ. Судья вытаращилъ на него глаза, а Пранкенъ, не дожидаясь отвта, отправился къ фрейленъ Пэрини,

Пэрини радостно встртила его и подала ему об руки. Онъ не мене дружески привтствовалъ ее. Когда Пранкенъ завелъ рчь о кавалер, фрейленъ Пэрини сдлала видъ, будто ничего о немъ не знаетъ. Пранкенъ разсказалъ ей, какое пріятное впечатлніе произвелъ на него кавалеръ, и въ свою очередь прикинулся ничего не подозрвающимъ о тайныхъ продлкахъ фрейленъ Пэрини.

Онъ началъ разсказъ о своемъ свиданіи съ Манной и только слегка намекнулъ на перемну, какую она въ немъ произвела. Фрейленъ Пэрини слушала очень внимательно, по обыкновенію, сжимая въ лвой рук свой перламутровый крестъ, а потомъ сама принялась передавать подробности о томъ, о чемъ только вкратц сообщала ему въ письм, то-есть, о таинственномъ свиданіи Эриха съ Церерой. Она также показала Пранкену отвтъ настоятельницы на ея вопросъ о встрч Эриха съ Манной. Копія съ письма Роланда къ Манн, въ которомъ тотъ писалъ ей объ Эрих, лежала тутъ же на стол.

При этомъ случа высказалась вся рыцарская натура Пранкена, теперь еще боле возвышенная нравственно-религіознымъ толчкомъ, который онъ получилъ. Протянувъ руку, какъ бы съ цлью отстранить отъ Манны всякое враждебное дыханіе, онъ твердо и ршительно объявилъ, что отнын имя Манны должно оставаться неприкосновеннымъ. Къ тому же все это дло было не что иное, какъ пансіонская выдумка шалуньи Лины, дочери мирового судьи. Лучезарный образъ Манны долженъ сіять не омраченный никакимъ, ни даже самимъ легкимъ облачкомъ: она прекрасна, чиста, великодушна. Пранкену казалось, что ему, въ качеств рыцаря Манны, предназначено быть защитникомъ невинности, и онъ распространилъ свое заступничество даже на Эриха. Да, въ этомъ случа Эрихъ былъ невиненъ: честность, высокое нравственное чувство предписываютъ отдать ему справедливость.

Фрейленъ Пэрини съ удивленіемъ смотрла на Пранкена, который въ пылу благороднаго увлеченія продолжалъ:

— Съ этой минуты ребяческая фантазія Лины должна быть забыта. Ни вы, ни я, ни сестра моя, ни Зонненкампъ, который, судя по вашимъ словамъ, къ счастью, ничего объ этомъ не знаетъ,— никто изъ насъ не станетъ боле упоминать объ этомъ дл.

Фрейленъ Пэрини, вмсто того, чтобъ оскорбиться, была въ восторг отъ великодушія и проницательности Пранкена. Она даже съ граціозной скромностью пошутила надъ мелочностью женщинъ и объявила, что съ его стороны это настоящее рыцарство. Въ ныншнее время, прибавила она, турниры производятся за нравственной арен, и потому самому заключаютъ въ себ глубокій смыслъ.

Фрейленъ Пэрини ни подъ какимъ видомъ не желала противорчивъ Пранкену, зная, что тмъ самымъ лишилась бы всякаго вліянія на него. Пранкенъ вышелъ отъ нея вполн довольный собой и отправился къ Зонненкампу. Теперь онъ могъ безопасно защищать Эриха: разв тотъ уже не былъ побжденъ? Онъ смло положилъ руку на книгу, лежавшую въ его боковомъ карман. Человкъ, который ее написалъ, долженъ быть имъ сегодня доволенъ.

ГЛАВА VIII.
ВАЛЛАМЪ!

Пранкенъ засталъ судью и Зонненкампа въ бесд о предметахъ общаго интереса. Хозяинъ дома привтствовалъ его очень дружески. Пранкенъ слъ верхомъ на стулъ.

— Я вамъ, почтенный другъ, началъ Пранкенъ (онъ любилъ, въ присутствія постороннихъ, называть Зонненкампа почтеннымъ другомъ), я вамъ посл разскажу о своемъ путешествіи. Теперь же позвольте мн васъ поздравить съ счастливой находкой. Мы, кажется, наконецъ, напали именно на такого наставника, какой нуженъ Роланду.

Но Зонненкампъ отвчалъ, что едва ли оставитъ у себя кавалера. Онъ пока взялъ его только на пробу. Внутренній голосъ предостерегаетъ его, чтобъ этотъ благовоспитанный швейцарецъ не слишкомъ развилъ въ Роланд склонность къ предметамъ религіи и къ церковнымъ обрядамъ. Что бы ни говорили, а Эрихъ боле всхъ для него годился — заключилъ Зонненкампъ.

Пранкенъ оглянулся, какъ бы изучая позицію врага, и сказалъ:

— Во всякомъ случа намъ слдуетъ хорошенько себ опредлить настоящую цну этого человка.

Онъ сдлалъ особенное удареніе на слов: цна. Зонненкампъ пытливо на него взглянулъ. Что хотлъ господинъ баронъ этимъ сказать?

— Цна этого человка, отвчалъ Зонненкампъ:— для меня ничего не значитъ. Но капитанъ-докторъ очень эксцентриченъ. Общество эксцентрическихъ людей вообще пріятно, хотя на нихъ и нельзя полагаться.

Тогда Пранкенъ съ запальчивостью новообращеннаго напалъ на невріе Эриха. Роланду, прибавилъ онъ, необходимо дать въ руководители человка истинно-религіознаго, который бы въ тоже время, однако, хорошо зналъ вс тонкости свтскаго обращенія.

— Вы, пожалуй, посовтуете, съ улыбкой возразилъ Зонненкампъ:— сдлать изъ Роланда служителя церкви.

— Отчего бы и нтъ? отвчалъ Пранкенъ, подергивая себя за бороду. Но, замтивъ насмшливый взглядъ Зонненкампа, онъ спохватился и поспшилъ поправиться.— Конечно, въ случа, если у него къ тому окажется призваніе.— У кого хватитъ духу ему тогда противорчить? Что можетъ быть прекрасне, какъ отречься отъ земныхъ благъ и взамнъ ихъ получитъ блага небесныя.

Судья въ смущеніи игралъ своей портупеей. Назидательный тонъ рчи ротмистра гвардіи его совсмъ озадачилъ. Предположить въ его словахъ шутку казалось ему невозможнымъ. Судья равно избгалъ смотрть на обоихъ собесдниковъ. За то Зонненкампъ не спускалъ глазъ съ Пранкена. Онъ удивлялся, какъ могъ этотъ молодой человкъ говорить такъ неосторожно. Неужели ему мало богатаго приданаго Манны, и онъ еще стремится завладть Роландовой частью?

Увлекаемый своей склонностью играть человческими страстями, Зонненкампъ началъ разсказывать, какими яркими красками изобразилъ ему Эриха докторъ Рихардъ, утверждая, что такого человка не слдуетъ упускать, а надо за нимъ какъ можно скорй отправить въ погоню чуть-ли не на шести лошадяхъ.

— Ахъ, этотъ докторъ! воскликнулъ Пранкенъ, и заигралъ рукой, какъ будто онъ въ ней держалъ невидимый хлыстъ.— Ахъ, этотъ докторъ! Атеизмъ и коммунизмъ всегда идутъ рука, объ руку. А разсказывалъ ли вамъ также докторъ о таинственномъ разговор, который онъ имлъ съ Дорнэ въ воскресенье?

— Нтъ. Но откуда вамъ это извстно?

— Я узналъ это случайно отъ… отъ одного слуги. Свиданіе происходило подъ предлогомъ медицинскаго совщанія. Оно сопровождалось пожатіемъ рукъ, и на немъ было ршено ничего не говорить господину Зонненкампу о давнишней связи между докторомъ и капитаномъ.

Зонненкампъ поблагодарилъ за свдніе, но въ душ негодовалъ. Подозрніе, что между его слугами есть подкупленные Пранкеномъ, подтвердилось. Онъ ршилъ немедленно удалить изъ дому поляка, съ которымъ Пранкенъ всегда особенно дружески обращался.

Зонненкампъ неслышно засвисталъ, о чемъ можно было догадаться только по едва замтному движенію его губъ.

Судья счелъ своей обязанностью не давать въ обиду узднаго доктора: того требовала солидарность ихъ отношеній къ герцогскому правительству. Доктора, — говорилъ онъ, — нельзя ни въ чемъ серьезно обвинять. Пранкенъ усердно гладилъ себ бороду и усы, а судья продолжалъ:

— Господинъ Пранкенъ, конечно, рекомендовалъ вамъ прежде молодого человка съ наилучшей стороны. Позволите ли вы теперь мн высказать мое мнніе?

Зонненкампъ отвчалъ, что онъ вообще иметъ большое довріе къ мннію судьи. Теперь, или никогда, настала минута для ловкаго маневра. Пранкенъ крпче услся на стул и старался ободрить судью, чтобъ онъ скоре высказался.

— Объяснитесь скорй,— сказалъ онъ:— Я самъ себя теперь упрекаю за то, что не подумалъ ране… дружескія отношенія съ этимъ Дорлэ могутъ быть дурно истолкованы высоко-поставленными лицами и даже приняты за измну.

— Позвольте мн, началъ судья тономъ, какимъ останавливаютъ обвиненнаго въ суд:— Позвольте мн самому знать, въ какихъ границахъ я долженъ держаться.

Пранкенъ былъ вн себя отъ досады. Этотъ слабый, ничтожный человкъ держалъ себя съ достоинствомъ, какого въ немъ никакъ нельзя было предположить. Пранкенъ ожидалъ, что судья распространится о нерасположеніи правительства къ Эриху и тмъ самымъ напугаетъ Зонненкампа, но на дл вышло иначе. Судья говорилъ спокойно, сдержанно, взвшивая каждое слово, почти дружески относясь къ Эриху. Онъ сдлалъ оговорку, извиняясь въ томъ, что не уметъ съ точностью выражаться. Назвавъ Эриха опаснымъ человкомъ, онъ подразумвалъ въ немъ просто человка… члена общества, и имлъ при этомъ въ виду только нравственную сторону вопроса… нтъ, не то, онъ опять обмолвился… Эриха вс знаютъ за человка въ высшей степени нравственнаго. Что же касается до соображенія, будто на дружескія отношенія съ Эрихомъ могутъ неблагопріятно взглянуть при двор, — онъ этому ршительно не вритъ. И вся фигура маленькаго судьи при этомъ выражала благосклонность и преданность.

— Государи нын царствующаго дома,— сказалъ онъ:— неотличаются мстительностью. Они, напротивъ, кротки и миролюбивы. Нашъ правитель иметъ, конечно, свои особенности, но вс они въ высшей степени безвредны. Всмъ извстна его неисчерпаемая доброта. Возможно ли посл этого, чтобъ онъ хотлъ преслдовать сына своего наставника и товарища своего брата? Я скоре готовъ утверждать, что онъ обратитъ свои милости на того, кто окажетъ пользу или вниманіе Эриху Дорнэ, такъ какъ онъ сдлалъ невозможнымъ, чтобъ милости эти обращались прямо на него.

Пранкенъ былъ въ отчаяніи. Онъ смотрлъ на судью, какъ на охотничью собаку, которая вышла изъ повиновенія. Нервически онъ сжималъ и разжималъ кулакъ и многое далъ бы въ эту минуту, чтобъ имть при себ хлыстъ. Онъ мигалъ судь, кидалъ на него грозные взгляды, но ничто не помогало. Пранкенъ горько улыбнулся и старался заглянуть въ ротъ оратору: ужъ не выросли ли у него опять зубы. Онъ говорилъ такъ бгло и ршительно, какъ никогда. Ай да бюрократъ! думалъ про себя Пранкенъ, подергивая себя за отворотъ сапога. Съ этими бюрократами никогда не знаешь, чего держаться!

— Мн очень пріятно, сказалъ онъ наконецъ, насильно улыбаясь: нашъ многоуважаемый судья такимъ образомъ разсеваетъ вс наши сомннія. Нечего сказать, господа чиновники отлично разбираютъ и толкуютъ дла!

Въ судью была пущена стрла, но онъ оставилъ ее безъ вниманія.

Зонненкампу, казалось, надоли эти переговоры. Онъ съ торжествующимъ видомъ направился къ письменному столу, гд лежало нсколько уже запечатанныхъ писемъ, выбралъ одно изъ нихъ, сорвалъ съ него печать и сказалъ:

— Прочтите потъ это, господинъ Пранкенъ и вы, господинъ судья, — прочтите въ слухъ.

Судья взялъ письмо и прочелъ:

Вилла Эдемъ. Мая 186—г.

‘Многоуважаемый капитанъ докторъ Дорнэ!

‘Простите старому, посдвшему въ опыт человку, который смотритъ на вещи съ чисто-практической точки зрнія, если онъ вамъ сдлаетъ слдующее замчаніе. Правы ли вы, ршаясь обратить вс силы вашего отъ природы прекраснаго и еще боле развитого серьезной наукой ума на воспитаніе одного мальчика, вмсто того, чтобъ избрать себ боле обширное поле дятельности? Позвольте мн вамъ сказать, что умъ и знаніе тотъ же капиталъ, а вы хотите помстить вашъ капиталъ на слишкомъ ничтожные проценты. Я уважаю благородство вашей души, равно какъ и вашу скромность. Но въ увренности, что вы ошибаетесь, думая удовольствоваться столь скромной долей, я считаю своей обязанностью съ благодарностью отклонить отъ себя ваше предложеніе — заняться воспитаніемъ моего сына.

Отъ души желалъ бы я, чтобъ вы доставили мн случай, обезпечить вамъ цлый годъ свободной дятельности и тмъ самымъ доказать вамъ, какъ глубоко васъ уважаетъ вашъ

‘Генрихъ Зонненкампъ’.

Судья читалъ, а Зонненкампъ неслышно продолжалъ свистть и бить тактъ одной ногой о другую. Онъ видимо былъ очень доволенъ своимъ письмомъ.

Съ торжествующимъ видомъ взялъ онъ его обратно отъ судьи и положилъ въ новый конвертъ.

— Желалъ бы я, сказалъ онъ, надписывая адресъ:— чтобъ этотъ человкъ жилъ у меня въ дом, только въ качеств кого-нибудь другого, а не воспитателя моего сына. Его постоянное присутствіе за столомъ, гд бы онъ давалъ направленіе разговору, было бы, напримръ, въ высшей степени пріятно. Жаль, право, что этого нельзя имть за деньги. Будь я герцогомъ, я непремнно завелъ бы у себя при двор особенныхъ чиновниковъ съ званіемъ совтниковъ краснорчія. Впрочемъ, каммергеры отчасти играютъ эту роль, — неправда ли? спросилъ онъ Пранкена съ легкимъ оттнкомъ ироніи въ голос.

Пранкенъ былъ внутренно возмущенъ дерзостью этого человка, который не щадилъ даже герцогскаго двора. Тмъ немене онъ въ отвть пріятно улыбнулся.

Лутца позвали черезъ проведенную въ стн трубу и вручили ему письмо для отправленія на почту.

Роландъ между тмъ ожидалъ Пранкена, который, выйдя отъ Зонненкампа, увелъ его въ отдаленную часть парка и передалъ ему новый экземпляръ омы Кемпійскаго. Онъ указалъ Роланду на страницу, съ которой ему слдовало начать читать сегодня, для того, чтобъ дале идти наравн съ Манной. При этомъ Пранкенъ настоятельно требовалъ отъ мальчика, чтобъ онъ хранилъ все это втайн и ни подъ какимъ видомъ не открывалъ своему наставнику, будь онъ врующій или неврующій — все равно.

— А разв Эрихъ больше сюда не вернется? спросилъ Роландъ.

— Твой отецъ еще до моего прізда написалъ ему письмо съ отказомъ и уже послалъ письмо на почту.

Мальчикъ остался одинъ неподвижно сидть на скамь, держа въ рукахъ раскрытую книгу, и безотрадно глядлъ въ даль.

ГЛАВА IX.
БОРЬБА СЪ ГОРЕМЪ ДТСКАГО СЕРДЦА.

За обдомъ Церера замтила, что сынъ ея очень блденъ. Она просила кавалера не слишкомъ обременять его занятіями и въ особенности поменьше заставлять его рисовать на открытомъ воздух. Кавалеръ отвчалъ, что такое желаніе госпожи Цереры вполн соотвтствуетъ его собственнымъ видамъ. Съ этихъ поръ онъ станетъ заставлять Роланда рисовать преимущественно съ гипсовыхъ фигуръ, а затмъ уже будетъ выводить его гулять.

Зонненкампъ былъ необыкновенно веселъ за столомъ. Сегодня его презрніе къ людямъ получило новую пищу, и онъ снова успшно испыталъ свои силы въ умньи играть человческими страстями. Къ тому же онъ чувствовалъ не малое облегченіе при мысли, что наконецъ отдлался отъ этого Дорнэ, который задалъ ему столько работы. Однако въ глубин его души оставалось смутное сомнніе на счетъ того, удастся ли ему сдлать для сына лучшій выборъ.

Посл обда Пранкенъ не старался удерживать судью, который очень торопился домой, куда и былъ отправленъ въ одномъ изъ экипажей Зонненкампа. Самъ же онъ еще остался на вилл и вступилъ въ интимную бесду съ Зонненкампомъ. Послдній не могъ надивиться искусству, съ какимъ молодой человкъ, стремившійся взять за себя двушку съ богатымъ приданымъ, умлъ прикинуться мечтательнымъ и влюбленнымъ.

Когда наконецъ Пранкенъ ухалъ, Зонненкампъ отправился въ оранжерею, гд его вскор нашелъ Роландъ.

— Отецъ, у меня есть до тебя просьба!

— Говори: я всегда бываю радъ, когда могу исполнить твое желаніе.

— Отецъ, я общаюсь теб каждый день заучивать по двадцати названій цвтовъ и растеній, только возврати мн Эриха!

— Очень мило со стороны господина Дорнэ научить тебя мн это сказать.

Мальчикъ быль пораженъ. Губы его полуоткрылись, онъ робко оглянулся, какъ бы призывая растенія въ свидтели того, что говорить правду, и воскликнулъ:

— Эрихъ не боле этихъ растеній могъ меня научить! Но во всякомъ случа, онъ единственный человкъ, котораго бы я согласился послушаться.

— Не исключая и меня? спросилъ Зонненкампъ. Мальчикъ молчалъ. Отецъ повторилъ:

— Не исключая и меня?

Голосъ его дрожалъ отъ гнва, кулакъ судорожно сжался.

— Не исключая и меня? грозно произнесъ онъ въ третій разъ. Мальчикъ отскочилъ назадъ и пронзительно вскрикнулъ:

— Отецъ!

Кулакъ Зонненкампа разжался, и онъ сказалъ, стараясь говорить спокойно:

— Я не хотлъ тебя ударить, Роландъ…. Пойди сюда…. ближе ко мн…. еще ближе.

Мальчикъ повиновался. Отецъ положилъ ему на голову руку. Лобъ сына горлъ, а рука отца была холодна какъ ледъ.

— Я люблю тебя боле, нежели ты можешь это понять, сказалъ Зонненкампъ. Онъ наклонился къ мальчику, но тотъ отстранилъ его отъ себя обими руками и воскликнулъ взволнованнымъ голосомъ:

— Прошу тебя…. пожалуйста пожалуйста, не цлуй меня теперь!

Зонненкампъ быстро отвернулся и ушелъ. Онъ надялся, что мальчикъ за нимъ послдуетъ и въ заключеніе все-таки его обниметъ, но ожиданія его не сбылись.

Зонненкампъ пошелъ въ другую часть оранжереи. Тамъ, стоя подъ роскошной пальмой, онъ дрожалъ отъ холода. Отчего ему отказано въ любви этого ребенка? спрашивалъ онъ самого себя. И ему невольно припомнились слова доктора Фрица, котораго онъ мысленно называлъ сумасбродомъ и агитаторомъ. ‘Какъ можешь ты,— писалъ ему однажды тотъ,— искореняя въ чужихъ дтяхъ любовь къ ихъ родителямъ, надяться на любовь къ себ собственныхъ дтей’?…

Зонненкампъ самъ не зналъ, почему пришли ему теперь на умъ эти слова, напомнившія о времени, которое онъ всячески старался забыть.

Вдругъ раздался рзкій голосъ, отъ котораго Зонненкампъ вздрогнулъ.

— God bless you, massa! пронзительно восклицалъ голосъ: God bless уои, massa!

Зонненкампъ быстро обернулся и увидлъ попугая своей жены. Онъ позвалъ садовника и тотъ объяснилъ ему, что госпожа Церера приказала перенести сюда своего попугая, находя, что ему слишкомъ холодно въ жиломъ дом.

— God bless you, massa! God bless you, massa! кричалъ попугай вслдъ Зонненкампу, уходившему изъ оранжереи.

Между тмъ Роландъ все стоялъ неподвижно, на томъ самомъ мст, гд его оставилъ отецъ. Паркъ, домъ, все вокругъ него представлялось ему, какъ въ туман. Вскор пришелъ Іозефъ, и Роландъ былъ очень радъ передъ кмъ-нибудь излить свое горе. Онъ все разсказалъ Іозефу и горько жаловался на отца:

— Не говорите мн ничего такого, чего я не могъ бы пересказать вашему отцу, остановилъ его Іозефъ. Этотъ умный и преданный слуга избгалъ вмшиваться въ т дла, которыя его не касались и никогда не былъ переносчикомъ. Отецъ, отпуская его въ услуженіе, внушилъ ему добрыя правила, которыхъ онъ твердо держался.

Роландъ спросилъ у Іозефа, не намренъ-ли онъ въ скоромъ времени снова постить свой родной городъ. Іозефъ отвчалъ отрицательно, по съ большимъ оживленіемъ принялся разсказывать о своемъ первомъ посщеніи родительскаго дома. Онъ съ большими подробностями описалъ дорогу туда и оказанный ему пріемъ. Мать, въ минуту его прізда, чистила картофель, отца не было дома, но онъ скоро вернулся. Сосди толпой приходили на него посмотрть, полагая, что, находясь въ услуженіи у такого богатаго человка, онъ долженъ носить платье сотканное изъ золота. Іозефъ смялся, разсказывая это, но Роландъ слушалъ его очень серьезно. Онъ, было, пошелъ домой, но домъ смотрлъ на него такъ непривтливо, точно не хотлъ его принять. Онъ направился въ комнату Манны, надясь, что тамъ ему будетъ пріютне, по картины на стнахъ и цвты въ открытомъ камин взглянули на него вопросительно-холодно, и онъ поспшилъ уйдти. Вздумалъ онъ писать Манн, но никакъ не могъ справиться съ письмомъ.

Тогда онъ опять вышелъ изъ дому и долго стоялъ за двор, погруженный въ самого себя. Кавалеръ спросилъ у него, не хочетъ-ли онъ чмъ-нибудь заняться? Роландъ съ удивленіемъ на него посмотрть, какъ на человка вовсе ему незнакомаго, и ничего не отвчалъ. Онъ взялъ лукъ и стрлы, но держалъ ихъ въ рукахъ безъ всякаго употребленія. Воробьи и голуби кружились въ воздух надъ нимъ, собаки вертлись около и со всхъ сторонъ обнюхивали его, но Роландъ ничего е замчалъ, онъ былъ точно потерянный.

Наконецъ, Роландъ отправился на берегъ, въ сопровожденіи большой собаки, ‘Сатаны’. Тамъ онъ слъ подъ тпью раскидистой ивы и снялъ шляпу. Голова его горла. Онъ зачерпнулъ воды и помочилъ себ лобъ, но это его нисколько не освжило.

Пристально, но безъ цли, устремивъ взоръ вдаль, онъ ни о чемъ особенно не думалъ. Мысли бродили у него въ голов, однако онъ не останавливался ни на одной изъ нихъ. Вдругъ его кто-то позвалъ. Онъ почти безсознательно схватилъ за морду лежавшую близъ его собаку и самъ притаилъ дыханіе изъ опасенія, чтобы не открыли его убжища. Но звавшій его голосъ сталъ удаляться и вскор совсмъ замолкъ. Онъ еще долго сидлъ, не смя пошевельнуться и стараясь заставить молчать собаку, которая, казалось, понимала его. Затмъ Роландъ опустилъ руку въ боковой карманъ, вынулъ оттуда письмо, написанное имъ къ Эриху, и прочелъ его. У него помутилось въ глазахъ отъ тоски и страстнаго желанія свидться съ другомъ. Онъ быстро вскочилъ и съ силою бросилъ письмо въ рку.

Настали сумерки. Неслышными шагами, подобно охотнику, подстерегающему добычу, вышелъ Роландъ изъ своей засады. Онъ сталъ по узкой тропинк взбираться на виноградную гору. Ему хотлось добраться до ловчаго, или до маіора, или до кого-нибудь изъ людей, которые согласились бы помочь ему. Но вдругъ онъ остановился.

— Нтъ, ни къ кому…. ни къ кому! прошепталъ онъ едва слышно, какъ бы опасаясь выдать свою тайну, даже передъ лицемъ безмолвной ночи: ‘Къ нему! къ нему!’

Онъ весь съежился и сгорбился, боясь, чтобъ кто-нибудь, не смотря на темноту, не увидлъ его на гор, и выпрямился только, когда вышелъ на большую дорогу.

ГЛАВА X.
ПРЕДОСТАВЛЕННЫЙ САМОМУ СЕБ.

Эрихъ возвращался домой съ ощущеніемъ человка, который изъ ослпительно освщенной залы внезапно переходитъ въ полумракъ кабинета, гд тускло горитъ всего одна лампа. Онъ щурится, третъ глаза, привыкшіе къ боле яркому свту, и плохо различаетъ предметы.

Опасная сторона богатства заключается въ томъ, что оно часто, не только губительно дйствуетъ на своего обладателя, но еще и вредно отзывается на людяхъ неимущихъ, которые въ силу обстоятельствъ находятся въ столкновеніи съ богачами. Языкъ не выработалъ настоящаго названія чувству, которое обыкновенно называютъ недоброжелательствомъ, завистью, алчностью. Въ сущности, оно ни то, ни другое, ни третье, а просто тяжелое ощущеніе, возбуждаемое вопросомъ:— Отъ чего и ты тоже не богатъ? Но нтъ, ты этого и не требуешь, а — почему не можешь ты быть только просто обезпеченъ? Жизнь человческая и безъ того обставлена многими трудностями: къ чему еще эта борьба съ нуждой?

Наибольшій вредъ, какой можетъ нанести человку неимущему видъ богатства состоитъ въ томъ — думалъ онъ — что богатство отнимаетъ у него охоту къ труду, длаетъ его лнивымъ, пробуждаетъ въ немъ сознаніе собственнаго рабскаго положенія и недоврія къ польз труда. Къ чему ведутъ вс высшія стремленія людей, ихъ мечты и открытія въ области мысли, пока на одной земл съ ними живутъ подобныя имъ существа, обреченныя терпть нужду. Муравьи, что копошатся тамъ, на большой дорог, гораздо боле ограждены отъ тяжелыхъ впечатлній и вредныхъ вліяній. Между ними не найдешь муравья, утопающаго въ роскоши, между тмъ, какъ сосдъ его умираетъ съ голоду. Самый усиленный трудъ ровно ничего не значитъ, пока существуетъ такой чудовищный порядокъ вещей. Неужели нтъ средства, науки, которыя могли бы его измнить?

Эрихъ закрылъ глаза и погрузился въ тревожную думу, свойственную нашему времени. Люди ныншняго вка мечтаютъ подъ свистъ локомотива и подъ грохотъ поздовъ. Вдругъ Эрихъ, не смотря на свои закрытые глаза, почувствовалъ, что они въхали въ туннель. При этомъ обыкновенно стихаетъ всякій вншній шумъ и невольно прерывается нить размышленій.

Когда поздъ снова выхалъ на свтъ божій, мысли Эриха приняли другое направленіе. На его лиц мелькнула улыбка. Ему вдругъ пришло на умъ, что можно было бы написать цлый трактатъ о томъ, какъ древніе идею и даже самый фактъ бдности вносили въ область философіи, религіи, политики и нравственности. Съ этой минуты исчезала горечь сознанія собственной бдности, которая такимъ образомъ длалась предметомъ размышленія и изученія.

Мысли Эриха шли дальше. Къ историческому взгляду на бдность присоединились еще воззрнія, почерпнутыя изъ природы. Только человку, думалъ Эрихъ, свойственно быть бднымъ или богатымъ. Въ составъ общественнаго быта входитъ длинная цпь сравненій. Одинъ человкъ сравниваетъ свое положеніе съ положеніемъ другого человка и думаетъ или говоритъ: у тебя есть то, чего у меня нтъ. Кром него, ни одно живое существо въ природ не подвержено этому, но каждое остается неизмнно равнодушнымъ ко всему, что длается съ подобными ему. У каждой птицы въ лсу есть свое гнздо, и ни одна другая, одинаковой съ ней породы, не селится настолько близко отъ нея, чтобъ находиться въ необходимости бороться съ ней изъ-за червяковъ и личинокъ. Животныя одной породы, съ одинаковыми наклонностями и равносильно вооруженныя, хотя и живутъ стадами, но между ними нтъ ни общности, ни связи. Человкъ одинъ сравниваетъ себя съ подобными себ и видитъ, что природа всхъ по-ровну надлила силами, но обстоятельства поставили ихъ на различную степень могущества и власти.

Поздъ мчался, локомотивъ свистлъ, въ душу Эриха проникло убжденіе, что величайшая идея, возвщенная человчеству устами одного человка, слдующая: ‘Когда мы обращаемъ наши мысли къ вчности, тогда между нами нтъ ни бдныхъ, ни богатыхъ. Наше званіе дтей божіихъ уничтожаетъ всякое несогласіе и не допускаетъ разъединенія.’

А поздъ все мчался и мчался, колеса быстро вертлись на осяхъ, производя однообразный шумъ, составлявшій какъ бы аккомпанимнтъ къ мыслямъ Эриха. Онъ наконецъ открылъ глаза и съ улыбкой подумалъ:

‘Да! Въ вагонахъ различныхъ классовъ мчатся дти божіи. Одна и таже сила, — сила пара безразлично везетъ ихъ къ цли, сидятъ-ли они на мягкихъ подушкахъ, или на жесткихъ лавкахъ.’

Въ его вагон безпрестанно мнялись пассажиры: Эрихъ не обращалъ на нихъ ни малйшаго вниманія, а они не прерывали его размышленій. Онъ всмъ одинаково улыбался, но видлъ всхъ какъ во сн. На все, происходившее вокругъ него, онъ смотрлъ безучастно, какъ смотрятъ на суетню въ муравейник, гд каждый тащитъ свою крупинку или свою соломинку.

Эрихъ очнулся только, когда по прізд на станцію въ его родной городъ кондукторъ у него потребовалъ билетъ. Онъ всталъ, какъ пробужденный отъ тяжелаго сна, и старался пріободриться и собраться съ силами для свиданія съ матерью.

Холмы вокругъ города, нкогда такъ восхищавшіе его, по которымъ онъ любилъ бродить съ отцемъ, слушая его исполненныя глубины и благородства рчи, теперь показались ему такими маленькими и сжатыми, а рка у подножія ихъ такой мелкой! Онъ видлъ лучшее, взоръ его покоился на боле обширномъ пространств, онъ любовался боле живописной мстностью и теперь невольно сдлался требовательне.

На станціи желзной дороги ему встртились знакомыя личности и въ томъ числ одну шутовскую фигуру, составляющую необходимую принадлежность каждаго маленькаго университета. Послдній улыбнулся, широко раскрывъ ротъ, и радостно привтствовалъ доктора. Эрихъ видлъ студентовъ въ пестрыхъ фуражкахъ, размахивающихъ по воздуху палками и играющихъ съ собаками. Все это казалось ему давно забытымъ сномъ. А между тмъ еще недавно его самымъ задушевнымъ желаніемъ было жить здсь, посвятивъ себя наук.

Онъ шелъ по городу, который представлялъ мало пріятнаго для глазъ. Все въ немъ было узко, сжато, угловато. Наконецъ, Эрихъ достигъ родительскаго дома, поднялся по узкой деревянной лстниц, показавшейся ему необыкновенно крутой, и вошелъ въ первую комнату. Тамъ никого не было. Мать его и тетка куда-то ушли. Тогда онъ отправился въ библіотеку, гд до сихъ поръ книги стояли на полкахъ въ порядк, котораго никто не осмливался нарушать. Теперь же он валялись разбросанныя по полу. Между ними стоялъ высокій, худощавый мужчина съ очками на носу, который съ удивленіемъ взглянулъ на Эриха.

Эрихъ назвалъ себя. Незнакомецъ снялъ очки и отрекомендовался извстнымъ антикваріемъ изъ столицы, который пріхалъ съ цлью купить библіотеку.

Значитъ, надежды матери рушились, подумалъ Эрихъ. Потомъ онъ обратилъ вниманіе антикварія на замтки, сдланныя рукой его отца почти на каждомъ том библіотеки, и сказалъ, что он, конечно, должны имть большую цну.

Антикварій пожалъ плечами и отвчалъ, что замтки эти не только не возвышаютъ, по напротивъ понижаютъ стоимость книгъ. Еслибъ умершій написалъ какое-нибудь большое сочиненіе, прославившее его имя, тогда замчанія его имли бы всъ. Но онъ всю жизнь только собирался писать. Вслдствіе этого, замтки на поляхъ книгъ, хотя, можетъ быть, весьма дльныя и умныя, въ глазахъ его — антикварія неизбжно уменьшаютъ стоимость библіотеки.

У Эриха, и безъ того сильно возбужденнаго всмъ, что съ нимъ произошло въ послдніе дни, навернулись слезы. Трудъ цлой жизни его отца не только пропадалъ даромъ, но еще оказывался разорительнымъ для его семьи. Во всей этой масс книгъ не было страницы, на которой не покоился бы взоръ умершаго. На нихъ начерталъ онъ свои мысли и чувствованія и излилъ богатый запасъ своихъ знаній. И что же? Люди почти съ презрніемъ отзываются объ этихъ сокровищахъ, которыми вдобавокъ, пожалуй, еще вздумаетъ воспользоваться кто-нибудь вполн посторонній. Эрихъ горько упрекалъ себя, что не уговорился окончательно съ Зонненкампомъ на счетъ своего вступленія къ нему въ домъ. Еслибъ онъ это устроилъ, то могъ бы теперь получить отъ него извстную сумму денегъ. Его терзала мысль, что онъ позволилъ гордости одержать надъ собой верхъ. Съ глубокой печалью смотрлъ Эрихъ на кипу исписанныхъ тетрадей и отдльныхъ листовъ, надъ которыми отецъ его трудился въ теченіи всей своей жизни.

Отецъ Эриха собирался писать книгу подъ заглавіемъ: ‘Истинные люди въ исторіи’, но онъ умеръ, не исполнивъ своей задачи. У него было заготовлено много любопытнаго матеріала, отдльныя части труда лежали совсмъ оконченныя, но он не могли бытъ употреблены въ дло, такъ какъ не представляли ничего цлаго. Разнообразіе научныхъ свдній, большой запасъ историческихъ фактовъ, заимствованныхъ изъ самихъ отдаленныхъ временъ,— все было тутъ, но имъ не доставало руководящей нити. Основная мысль сочиненія исчезла вмст съ профессоромъ въ могил. Одно было достоврно извстно: это то, что онъ хотлъ назвать свой трудъ: ‘Истинные люди’.

Въ первой части его должны были быть собраны черты, въ которыхъ въ различныя времена и эпохи проявлялось въ людяхъ божество, по образу и подобію котораго они созданы. Во второй части должно было заключаться ученіе объ отправленіяхъ духовной жизни, изложенное съ такой же точностью и опредленностью, какъ ученіе объ отправленіяхъ вншней природы. Затмъ предполагалось обозначить исходную точку генія, котораго обыкновенно считаютъ чудеснымъ явленіемъ, а также объяснить и то, какъ онъ порождаетъ новые факты. По крайней мр такое заключеніе вывелъ Эрихъ изъ бумагъ, которые пытался привести въ порядокъ. Но и отъ него также ускользала руководящая нить, и усилія его собрать все это въ одно цлое оказывались безполезнымъ трудомъ. Подобно искателю клада, который докапывается до него въ глубокомъ молчаніи, отецъ Эриха трудился безмолвно и скрылъ въ себ какъ то, что уже нашелъ, такъ и то, что еще стремился найти.

Эрихъ вышелъ изъ библіотеки въ сильномъ волненіи. Неопредленность его собственнаго положенія, отчужденіе отъ родины,— все это какъ бы слилось въ одну большую печаль о безполезности труда его отца. Онъ уныло оглянулся въ комнат, гд находился. Она ему показалась тсной и слишкомъ заставленной всякаго рода домашней утварью. Эрихъ, всегда такъ тщательно за собой наблюдавшій и строго судившій свои поступки, на этотъ разъ не замчалъ, что богатство, котораго онъ былъ недавнимъ свидтелемъ, и вновь пробудившееся въ немъ сознаніе собственной бдности набрасывали мрачный покровъ на все его окружавшее. Но заслышавъ голоса матери и тетки, онъ все-таки сдлалъ надъ собой усиліе, и ему удалось принять спокойный видъ.

Мать очень обрадовалась сыну, но въ тоже время испугала его, сказавъ, что вовсе не сочла бы предосудительнымъ, еслибъ онъ, безъ дальнйшихъ совщаній съ ней, окончательно помстился у Зонненкампа. Въ настоящихъ стсненныхъ обстоятельствахъ это было бы двойнымъ счастьемъ.

Эрихъ видлъ, что мать, мужества которой до сихъ поръ ничто не могло поколебать, была въ конецъ разбита. Смотря въ грустное, истомленное лице ея, онъ понялъ, что принесенная ею жертва оказалась безполезной. Выдержавъ тяжелую борьбу съ гордостью, она ршилась прибгнуть къ помощи вдовствующей герцогини, при двор которой была любимой статсъ-дамой. Описавъ свое бдственное положеніе, она, такъ сказать, вылила передъ ней всю душу. Это была первая просьба, съ какой она когда либо къ ней обращалась для себя, и полагала, что герцогиня можетъ ее вполн удовлетворить. Она просила суммы денегъ, достаточной для того, чтобъ избавить, ее отъ необходимости продать библіотеку покойнаго мужа, которая была какъ бы святыней для всей семьи и могла быть очень полезна ея сыну. Перечитывая свою просьбу, бдная женщина не могла удержаться отъ слезъ.

Отвтъ пришелъ, и мать показала его теперь Эриху. Секретарь герцогини писалъ отъ ея имени, въ изысканныхъ выраженіяхъ передавая увренія въ сочувствіи и уваженіи послдней. Къ письму была приложена маленькая сумма, далеко недостаточная для цли, къ какой предназначалась. Матери Эриха сильно хотлось отослать ее обратно, съ замчаніемъ, что вроятно чиновникъ, на котораго это было возложено, послалъ ей не всю сумму, назначенную герцогиней. Но подумавъ немного, она отказалась отъ своего намренія. Высокопоставленныхъ лицъ не слдуетъ оскорблять, — наоборотъ, ихъ надо съ покорностью благодарить, подъ опасеніемъ лишиться ихъ безполезныхъ милостей.

Эрихъ далъ слово въ теченіи восьми дней устроить дло такъ, что библіотека не будетъ продана.

Онъ немедленно пошелъ въ свою комнату и слъ писать письмо къ графу Вольфсгартену. Съ большой простотой изобразилъ онъ собственное настроеніе духа при возвращеніи въ родительскій домъ и положеніе, въ какомъ засталъ мать. Затмъ онъ напомнилъ Клодвигу его слова: ‘Я васъ настолько считаю своимъ другомъ, что согласился бы принять отъ васъ услугу’.

Въ заключеніи Эрихъ написалъ, что, въ случа отказа на его просьбу, чувства его къ обитателямъ Вольфсгартена нисколько не измлятся. Но онъ тутъ же почувствовалъ, что это ложь, разорвалъ письмо и написалъ другое, изъ котораго выпустилъ послднюю фразу. Не легко было Эриху въ первый разъ выступать въ роли просителя. Какъ бы то ни было, а онъ дйствительно являлся въ этомъ случа просителемъ, и жестоко страдалъ.

Затмъ Эрихъ возвратился къ матери и приступилъ къ. подробному описанію своего путешествія. Мать спокойно слушала его, и когда рчь зашла о Белл, сказала: ‘Белла Пранкенъ непонятная женщина’.

На сцену были вызвали снова старые планы. Эрихъ хотлъ открыть заведеніе для воспитанія дтей. Мать и тетка могли ему при этомъ быть очень полезни, такъ какъ находились въ связи съ самыми знатными и богатыми семействами въ кра. Только они еще не ршили, кому посвятить это заведеніе: двочкамъ или мальчикамъ? Эрихъ склонялся въ пользу послднихъ, на томъ основаніи, что съ мальчиками большая часть заботъ выпадетъ на его долю. Но мать желала, чтобъ онъ еще года два, три поздилъ по свту съ научной цлью. Возвратясь, онъ могъ бы написать какое-нибудь большое сочиненіе, которое разомъ бы поставило его на ноги и избавило отъ необходимости кое-какъ перебиваться тяжкимъ трудомъ. Она же съ теткой намревалась переселиться въ столицу, гд надялась ежегодно заработывать сумму денегъ, достаточную для того, чтобъ пока вполн обезпечить Эриха.

Впрочемъ, они отложили окончательное ршеніе вопроса до полученія письма отъ Зонненкампа. Мать сказала, что съ переселеніемъ ея въ домикъ, обвитый виноградомъ, осуществилась бы любимая мечта ея жизни. И еслибъ ей при этомъ встртилась возможность имть благодтельное вліяніе на богатаго юношу и оградить его хотя отъ нкоторыхъ опасностей, свойственныхъ его положенію, она сдлала бы это тмъ охотне, что мальчикъ былъ однихъ лтъ съ ея умершимъ сыномъ.

Эрихъ навстилъ своего стараго учителя и друга, профессора Эйнзиделя. Это былъ его главный наставникъ. Истый жрецъ науки, онъ жилъ исключительно для нея, посвятивъ себя ученымъ розысканіямъ, имющимъ въ виду ея обогащеніе. Въ высшей степени порядочный и умренный въ своемъ образ жизни, онъ поражалъ малымъ количествомъ пищи и питья, которое ежедневно употреблялъ. И при всемъ томъ онъ былъ всегда веселъ, съ улыбкой смотрлъ на міръ божій, съ неизмннымъ участіемъ относился ко всякому новому открытію, и вообще отличался смлымъ, многостороннимъ взглядомъ на все, что принадлежитъ области мысли. Профессоръ Эйнзидель былъ другомъ отца Эриха и не переставалъ сожалть о томъ, что прекрасныя, проникнутыя глубокимъ смысломъ стремленія послдняго остались тщетными, и онъ не создалъ ничего прочнаго и полезнаго. Основнымъ правиломъ дятельности профессора было: мы должны довольствоваться добромъ, которое длаемъ немногимъ отдльнымъ личностямъ: оно потомъ мало по малу распространяется на всхъ. Мы не можемъ создать ничего такого, что вполн удовлетворяло бы насъ, къ чему намъ не оставалось бы еще кое-чего прибавить, Только о Бог говорится въ Св. Писаніи, что Онъ, взглянувъ на свое твореніе, сказалъ: это хорошо! Чтобъ осуществленіе вполн соотвтствовало замыслу, а дло иде, это возможно только одному абсолютному генію. Ограниченный геній человка въ осуществивши своей задачи всегда остается ниже того, что хотлъ и надялся сдлать.

Когда Эриху случалось обращаться къ профессору Эйнзиделю съ какимъ-нибудь ученымъ вопросомъ, онъ не только получалъ желаемое объясненіе, но еще и указаніе на источники, откуда почерпнуть боле подробныя свднія о предмет. Въ иныхъ случаяхъ, профессоръ съ большой простотой указывалъ на собственные труды, какъ на такіе источники. Ему было ршительно все равно произносить собственное или чужое имя, лишь бы оно шло къ длу.

Въ комнат профессора висла небольшая гравюра съ картины Рембрандта, которую почти можно было бы назвать портретомъ самого хозяина. На ней изображенъ Фаустъ въ ночномъ колпак, пристально смотрящій на заколдованный напитокъ, который самъ собой свтится. Фаустъ представленъ въ вид изсохшаго старичка, который сильно нуждается въ пить, могущемъ возвратить ему молодость. У профессора Эйнзиделя не было такого напитка, но онъ ежедневно освжался въ источник произведеній классической древности.

Когда Эрихъ явился къ профессору за помощью и за совтомъ, онъ засталъ его за работой. Добрый старикъ жилъ совершенно одинъ, но не столько тяготился своимъ одиночествомъ, сколько различными житейскими заботами. Онъ пожаллъ, что Эрихъ не можетъ вполн посвятить себя наук, но въ тоже время соглашался съ тмъ, что молодой человкъ, по натур своей, какъ нельзя боле способенъ къ практической дятельности. Странная улыбка мелькнула у него на губахъ, когда онъ сказалъ:

— Вы крпко сложены и молодецъ собой. Это должно быть употреблено вами въ пользу: оно иметъ свою хорошую сторону. Да, да, это вамъ поможетъ.

Мучимый безпокойствомъ и желаніемъ поскорй приняться за какое-нибудь самостоятельное дло, Эрихъ на другой же день отправился въ столицу. Онъ слышалъ отъ антикварія объ одномъ начальник весьма уважаемаго учебнаго заведенія, который собирался на покой и искалъ передать заведеніе въ хорошія руки.

Эрихъ пріхалъ въ столицу, гд, будучи офицеромъ, беззаботно прожилъ нсколько лтъ, пользуясь большимъ почетомъ. Теперь за то многіе изъ его бывшихъ товарищей или длали видъ, будто вовсе его не узнаютъ, или на минуту останавливаясь, говорили: ‘Ахъ, это вы? Здравствуйте!’ и шли дале. Какъ въ чужомъ город бродилъ Эрихъ по столиц, справляясь у прохожихъ, куда ему идти. А между тмъ онъ здсь родился и нкогда былъ своимъ человкомъ. Но онъ надялся, что вскор все измнится къ лучшему. Онъ тутъ поселится, обживется, сдлается дятелемъ, и ему станетъ по прежнему хорошо и привольно.

Начальникъ заведенія принялъ Эриха какъ нельзя лучше и условія его оказались сносными. Всми уважаемое имя родителей молодого человка и тутъ оказало ему свое содйствіе. Но встртилось одно затрудненіе. Принимая на себя управленіе заведеніемъ, Эрихъ въ тоже время обязывался поддерживать уже установленный въ немъ порядокъ и на измнять способа преподаванія. Это заставило его призадуматься, и онъ ушелъ ни на что не ршась.

Дорогой Эрихъ встртилъ стариннаго друга и пріятеля своего отца, который въ настоящее время стоялъ во глав министерства народнаго просвщенія. Министръ остановилъ его, освдомился о его матери и предложилъ ему мсто хранителя музея древностей, съ общаніемъ въ самомъ скоромъ времени возвысить его въ званіе директора. Эрихъ просилъ, чтобъ ему дали время подумать.

Въ дверяхъ одного дома стоялъ старикъ, который, повидимому, ожидалъ, когда Эрихъ и министръ разойдутся. И дйствительно, онъ вслдъ затмъ подошелъ къ Эриху и дружески его привтствовалъ, но тотъ его не призналъ. Тогда старикъ съ изъявленіями благодарности припомнилъ молодому человку, какъ, во время заключенія его въ смирительномъ дом, былъ ему многимъ обязанъ. Теперь же, прибавилъ онъ, дла его идутъ хорошо. Онъ находился въ званіи канцелярскаго служителя и съ полудерзкимъ, полузастнчивымъ видомъ предложилъ Эриху свои услуги, въ случа, если можетъ чмъ-либо быть ему полезенъ.— Эрихъ поблагодарилъ. Отъ его вниманія не ускользнуло, что многіе изъ прохожихъ какъ-то странно на него поглядывали, вроятно, удивляясь тому, что видятъ его въ обществ этого человка.

Немного спустя, ему встртился возвращавшійся съ парада товарищъ, который занялъ его мсто въ полку и былъ теперь капитаномъ на дйствительной служб. Онъ взялъ Эриха съ собой въ казино, гд тотъ въ веселомъ обществ вскор забылъ вс свои невзгоды.

Въ казино только и было рчи, что объ Отто фонъ-Пранкен, да объ его невст, креолк, обладательниц нсколькихъ милліоновъ. Эрихъ не счелъ нужнымъ объяснять, что Манна не креолка, и что ему извстны нкоторыя подробности о сватовств Пранкена.

ГЛАВА XI.
РОЛАНДЪ, ГД ТЫ!

— Гд Роландъ? спрашиваетъ Зонненкампъ у Іозефа, Іозефъ у Бертрама, Бертрамъ у Лутца, Лутцъ у главнаго садовника, главный садовникъ у Блки, Блка у поселянъ, поселяне у дтей. Дти вопрошаютъ воздухъ, фрейленъ Пэрини кавалера, кавалеръ собакъ, но отъ Цереры вс скрываютъ.

Зонненкампъ поспшно детъ къ маіору. Маіоръ спрашиваетъ у всезнающей фрейленъ Милькъ, но на этотъ разъ и та находится въ полномъ невдніи. Маіоръ детъ къ крпости и тамъ заглядываетъ въ каждый ровъ, въ каждое подземелье, громко зоветъ Роланда, но не получаетъ никакого отвта. Зонненкампъ посылаетъ конюха къ ловчему, но тотъ ушелъ въ поле, и его не могутъ найти.

Зонненкампъ отправляется на станцію желзной дороги и беретъ съ собой Пука, маленькую лошадку Роланда. Онъ часто взглядываетъ на пустое сдло. На станціи онъ освдомляется, не пріхалъ ли Роландъ? Онъ старается говорить спокойно, какъ-будто ожидаетъ его возвращенія посл непродолжительнаго путешествія. Но тамъ Роланда не видали. Зонненкампъ возвращается на виллу и поспшно спрашиваетъ, не тамъ ли онъ? Получивъ отрицательный отвтъ, онъ детъ на ближайшую станцію желзной дороги, вверхъ по теченію рки. Тамъ освдомляется онъ о Роланд уже не такъ осторожно, какъ прежде, но и здсь никто не видлъ мальчика. Слуги бгаютъ туда и сюда, какъ угорлые.

Зонненкампъ вторично возвращается на виллу и застаетъ тамъ маіора, котораго фрейленъ Милькъ послала туда на всякій случай. Она утверждала, что Роландъ отправился въ монастырь къ Манн. Маіоръ и Зонненкампъ дутъ на телеграфную станцію и посылаютъ въ монастырь телеграмму. Они полны нетерпнія, такъ какъ телеграфъ не проведенъ прямо на островъ. Отвтъ можетъ придти не прежде, какъ черезъ два часа. Зонненкампъ остается здсь ждать, а маіора посылаетъ къ доктору и поручаетъ ему собрать свднія въ городк, не возбуждая, однако, любопытства людей постороннихъ.

Зонненкампъ ходитъ взадъ и впередъ по платформ, прикладывается горячимъ лбомъ къ холоднымъ каменнымъ столбамъ и Прислушивается. Вокругъ все тихо и пусто. Приходитъ поздъ, Зонненкампъ въ испуг отскакиваетъ: ему кажется, что локомотивъ мчится прямо на него. Онъ старается успокоиться, напрягаетъ зрніе, чтобъ хорошенько разглядть пассажировъ — но между ними нтъ Роланда. Люди расходятся, и все съизнова погружается въ тишину.

Зонненкампъ вошелъ въ залу, и нашелъ, что стулья и скамьи въ ней отвратительны: на нихъ нтъ никакой возможности отдохнуть,— совсмъ не то, что въ Америк. А можетъ быть ему это только такъ кажется. Онъ опять вышелъ на воздухъ. Укладчики хлопотали вокругъ багажнаго вагона, качельщикъ усердно дйствовалъ молотомъ и мотыгой. Зонненкампъ такъ пристально слдилъ за движеніями послдняго, какъ-будто собирался учиться его ремеслу. Вс эти люди спокойно и весело занимались своимъ дломъ. И неудивительно: у нихъ не пропалъ сынъ. Зонненкампъ взглянулъ вверхъ на телеграфныя проволоки, у него ежеминутно, даже тамъ, гд это не имло никакого смысла, готовъ былъ вырваться вопросъ: ‘Гд мой сынъ?’

Настала ночь.

Зонненкампъ отправился къ телеграфному чиновнику, еще разъ освдомиться, дошла ли до мста своего назначенія посланная имъ телеграмма? Ему отвчали утвердительно. Ударъ телеграфнаго молота заставилъ его вздрогнуть, точно кто повторилъ этотъ ударъ по виску его головы. Онъ просилъ чиновника не запирать телеграфа на ночь и остаться всю ночь на станціи. Кто знаетъ, могутъ откуда-нибудь придти извстія или встртится надобность отправить новую телеграмму. Но чиновникъ не согласился, не смотря на значительную сумму денегъ, которая была ему предложена. Онъ сослался на то, что безъ разршенія высшаго начальства не сметъ измнить установленнаго порядка. Онъ приказалъ бывшему тутъ разсыльному не отходить отъ него, съ шумомъ заперъ дверь телеграфа и поспшно удалился. Онъ явно боялся Зонненкампа. Тотъ снова остался одинъ.

Вдругъ на рк послышались удары веселъ.

— Это вы, маіоръ? закричалъ Зонненкампъ, и голосъ его рзко раздался въ прозрачномъ воздух звздной ночи,

— Да.

— Онъ съ вами?

— Нтъ.

Маіоръ вышелъ изъ лодки. Въ городк ничего не было слышно о Роланд. Отвтъ изъ монастыря теперь могъ придти только утромъ. У Зонненкампа вдругъ мелькнула догадка: не въ Вольфсгартен ли Роландъ? Онъ ршился вернуться на виллу и послать къ графу кого-нибудь изъ людей.

Когда Зонненкампъ, садясь въ экипажъ, подалъ руку маіору, тотъ замтилъ:

— Какая у васъ сегодня холодная рука.

Стрлой вонзилось въ сердце Зонненкампа воспоминаніе о томъ, какъ онъ сегодня хотлъ ударить сына. Что, если мальчикъ подъ впечатлніемъ этого бросился въ рку и нашелъ смерть въ ея волнахъ? Кольцо, которое Зонненкампъ носилъ, глубоко вонзилось ему въ палецъ.

На полдорог отъ виллы ихъ встртилъ Іозефъ.

— Дома онъ? спросилъ маіоръ. У Зонненкампа боле не хватало духу спрашивать.

— Нтъ, но барыня обо всемъ узнала.

Въ сел, черезъ которое имъ надлежало хать, обыватели еще гуляли, наслаждаясь теплой весенней ночью, стояли группами и весело разговаривали. На встрчу имъ попался патеръ, и Зонненкампъ попросилъ его похать съ ними на виллу.

Экипажъ въхалъ во дворъ виллы, но Зонненкампъ изъ него не выходилъ и продолжалъ неподвижно сидть на мст. Его принуждены были окликнуть. Тогда онъ очнулся, и къ нему мгновенно возвратились сила и сознаніе. Въ большихъ окнахъ дома мелькали огни. Вдругъ раздался крикъ. Зонненкампъ ускорилъ шаги. Въ большой зал на полу лежала Церера въ ночномъ одяніи. Она прижалась къ стулу и спрятала голову въ его подушку. Возл нея стоялъ патеръ, а фрейленъ Пэрини сыпала въ стаканъ успокоительный порошокъ.

Зонненкампъ торопливо подошелъ къ жен, положилъ ей на плечо руку и сказалъ:

— Церера, успокойся!

Она выпрямилась, взглянула на него сверкающими глазами, вдругъ вскочила на ноги, бросилась къ нему, разорвала на его груди одежду и воскликнула:

— Отдай мн моего сына!… Сына, сына моего отдай! Ты…

Зонненкампъ быстрымъ движеніемъ руки зажалъ ей ротъ. Она пробовала его укусить, но не могла и перестала биться.

Зонненкампъ попросилъ патера и фрейленъ Пэрини оставить его жену одну. Послдняя медлила, но повелительный жестъ рукой заставилъ ее ршиться, и она вышла вслдъ за патеромъ.

Тогда Зонненкампъ взялъ жену на руки, какъ ребенка, отнесъ ее въ спальню и положилъ на кровать. Ноги ея были холодны, онъ завернулъ ихъ въ шаль такъ крпко, что он казались связанными. Черезъ нсколько времени Церера заснула, или притворилась спящею, но и этого было достаточно.

Зонненкампъ отправился въ комнату съ балкономъ, гд сидли патеръ, маіоръ и фрейленъ Пэрини. Онъ поблагодарилъ патера и убдительно просилъ его пойдти отдохнуть. Тоже самое посовтовалъ онъ и фрейленъ Пэрини въ выраженіяхъ необыкновенно учтивыхъ, но въ тоже время повелительныхъ. Маіора онъ пригласилъ остаться съ нимъ.

Цлый часъ просидли они передъ открытымъ балкономъ, смотря на звздное небо и прислушиваясь къ плеску волнъ Рейна. Затмъ Зонненкампъ уговорилъ и маіора пойдти спать, сказавъ, что съ наступленіемъ дня, безъ сомннія, прекратятся вс ихъ тревоги.

Самъ онъ прилегъ отдохнуть въ комнат смежной съ спальней жены. Но прежде тихонько вошелъ къ ней и, закрывая рукой свчу, осторожно приблизился къ ея постели. Она спокойно спала съ яркимъ румянцемъ на щекахъ.

Вилла погрузилась въ молчаніе. Но Зонненкампа вскор разбудили. Слуга, котораго посылали въ Вольфсгартенъ, вернулся: тамъ тоже ничего не знали о Роланд.

— Господинъ Пранкенъ не собирался сюда? спросилъ Зонненкампъ, но слуга не зналъ.

Зонненкампъ, не смотря на всю свою усталость, не могъ спать. Онъ вышелъ на балконъ. Птицы чирикали, рка шумла, въ неб показалось солнце, вдали загудлъ колоколъ. Все въ природ было ясно, свжо, прекрасно, но Зонненкампу представлялось хаосомъ. Дочь его въ монастыр, жена каждую минуту готова выдать ужасную тайну, сынъ исчезъ, не оставивъ по себ слда. Можетъ быть, вонъ эти самыя волны скрываютъ его тло! Была минута, когда Зонненкампу стоило большого усилія, чтобъ не броситься въ балкона и тмъ самымъ положить конецъ своимъ страданіямъ. Но онъ поспшилъ прогнать отъ себя соблазнъ, закурилъ новую сигару и вышелъ въ паркъ.

Деревья точно дрожали отъ утренней прохлады, въ листьяхъ раздавался легкій шелестъ, съ первымъ лучомъ солнца на земл пробуждались звукъ и движеніе. Птицы оглашали воздухъ радостными пснями: у нихъ есть родина и семья,— у нихъ вс дти цлы!…

Зонненкампъ бродилъ по саду безъ цли. Эта земля его собственная, эти деревья принадлежатъ ему, здсь все зеленетъ, цвтетъ, дышетъ свжестью. Но дышетъ ли еще тотъ, для кого все это было вызвано къ жизни, — тотъ, для кого оно должно существовать, для кого было посажено и приготовлено?

— Зачмъ?— Зачмъ? восклицалъ Зонненкампъ и не получалъ отвта. Но не разслышалъ ли онъ его внутри себя, такъ какъ вдругъ обими руками быстро схватился за грудь.

Онъ вошелъ въ фруктовый садъ. Тамъ стояли деревья, втвямъ которыхъ онъ по произволу давалъ направленіе. Они сильно цвли и съ нихъ при дуновеніи утренняго втерка обваливались блые лепестки, отъ чего земля подъ ними была точно усыпана снгомъ.

Чмъ дале подвигалось утро, тмъ несомннне казалось Зонненкампу, что Роландъ умеръ и тло его носится волнами, которыя теперь окрасились пурпуромъ зари. Вся рка сдлалась точно кровавая: да, въ ней течетъ не вода, а кровь! У него вырвался глухой стонъ, а рука сдлала движеніе, какъ бы ища кого-то схватить и задушить. Онъ схватился за дерево и долго-долго трясъ его, покуда на немъ не осталось ни одного цвтка. Онъ самъ стоялъ весь покрытый блыми лепестками и смялся горькимъ, вызывающимъ хохотомъ.

— Нтъ, воскликнулъ онъ: жизнь ничего у меня не вынудитъ! Ничего!… Роландъ, гд ты?

Въ эту минуту передъ нимъ вдругъ мелькнула и быстро скрылась за деревьями блая фигура въ странномъ головномъ убор. Что это? Онъ протеръ себ глаза: — дйствительность или игра воображенія? Онъ пошелъ на встрчу явленію.

— Стойте! закричалъ онъ: тамъ разставлены западни и самострлы!

Въ отвтъ раздался женскій крикъ. Зонненкампъ подошелъ ближе и узналъ фрейленъ Милькъ.

— Что вамъ надо? Что случилось?

— Я хотла видть маіора.

— Онъ еще спитъ.

— Въ такомъ случа, я могу и вамъ сказать, начала фрейленъ Милькъ, нсколько оправясь отъ испуга: это мн не даетъ покоя.

— Говорите…. говорите скорй, безъ предисловій!

Фрейленъ Милькъ гордо выпрямилась и сказала:

— Если вы будете грубы, то я уйду прочь.

— Извините, что вамъ угодно? кротко спросилъ онъ.

— У меня есть для васъ совтъ.

Зонненкампъ съ трудомъ удерживался въ границахъ терпнія. Онъ сдлалъ ей знакъ, чтобъ она продолжала. Она сказала, что не иметъ покою… что не помнитъ, не говорила ли уже этого маіору… Зонненнампъ отъ нетерпнія сломалъ втку въ цвту. Фрейленъ Милькъ продолжала: она была уврена, что капиталъ Дорнэ знаетъ, гд Роландъ. Не дурно было бы послать ему телеграмму.

Зонненкампъ учтиво поблагодарилъ старушку и съ большимъ самообладаніемъ сказалъ, что пойдетъ разбудить маіора и пришлетъ его сюда къ ней. Но фрейленъ Милькъ просила его не прерывать сна маіора. Она вернулась домой, а Зонненкампъ продолжалъ свою прогулку по саду.

За ночь распустилось большое количество розъ, которыя, качаясь на высокихъ стебляхъ, посылали на встрчу своему владтелю цлые потоки благоуханія. Но это его нисколько не радовало.

У него передъ глазами паркъ, деревья, домъ: все это можно вновь пріобрсти, нажить, купить. Но чего не пріобртешь, не купишь, это — жизни ребенка, дтскаго сердца, его любви, духовной связи съ нимъ.

И опять пришли ему на умъ суровыя слова: ‘Вы убивали въ вашихъ ближнихъ благороднйшія способности души. Вы уничтожали любовь между отцемъ, матерью и дтьми. Берегитесь, настанетъ и ваша очередь’!….

Отчего эти слова, сказанныя ему въ Новомъ-Свт однимъ переселенцемъ, который съ трудомъ прокладывалъ себ путь въ жизни, такъ упорно преслдуютъ его сегодня, какъ вчера?

Ужъ не детъ ли этотъ ужасный человкъ сюда на томъ самомъ пароход, который теперь, съ первымъ утреннимъ свтомъ, плыветъ вверхъ по рк?

Зонненкампъ никакъ не могъ подозрвать, что въ эту самую минуту дочь этого самаго человка говорила съ его собственнымъ сыномъ.

ГЛАВА XII.
НОЧНЫЕ ЗВУКИ.

За ночь разцвли розы въ саду милліонера и въ душ юноши.

‘Къ Эриху!’ звучало внутри Роланда, но онъ не выдалъ себя ни однимъ звукомъ. Ночь была звздная, на безоблачномъ неб кротко сіяла луна. Непривычная радость охватила все существо мальчика. Онъ шелъ очень скоро и протягивать руки, какъ бы сбираясь летть. Вдругъ ему послышалось, что за нимъ гонятся. Онъ остановился: то былъ звукъ его собственныхъ шаговъ.

Вдали показалась группа неподвижно стоявшихъ людей, которые, повидимому, его ожидали. Онъ приблизился къ нимъ: это оказались колья, выкрашенные черной краской и приготовленные для плетня въ одинъ изъ виноградниковъ на гор. Роландъ пошелъ тише. Ему хотлось пть, но онъ боялся обратить на себя вниманіе. Достигнувъ вершины небольшого холма, онъ остановился. Внизу, у ногъ его, пыхтлъ буксирный пароходъ, на немъ между мачтъ мелькали огоньки. Роландъ, любуясь ими, сосчиталъ: ихъ било семь.

— Тамъ тоже не спятъ, громко произнесъ онъ, и ему впервые пришло на умъ, что люди могутъ не спать по ночамъ, заработывая себ средства къ существованію, вонъ какъ т фигуры, что движутся вокругъ машины и близъ рули на пароход, или какъ лодочники на шлюпкахъ, которыя къ нему прицплены. ‘Къ чему это? Что принуждаетъ къ этому людей?’ И мальчикъ въ недоумніи покачалъ головой. Задумчиво продолжалъ онъ путь по гладкой поверхности холма, а затмъ сталъ взбираться на смежную съ нимъ гору. Его забавляло смотрть, какъ за нимъ слдовала его тнь. Онъ шелъ посреди дороги, держась подальше отъ канавъ, видъ которыхъ возбуждалъ въ немъ непріятное ощущеніе. Тнь отъ деревьевъ, длинными полосами ложившаяся на дорогу, тоже нсколько тревожила его, и онъ радовался, когда снова выходилъ на лунный свтъ. Вскор передъ нимъ показалась деревня: онъ пріободрился и пошелъ смле. Хотя въ ней вс спали, тмъ не мене онъ находился посреди людей и чувствовалъ себя въ безопасности. Богатому мальчику всегда говорили, что ночью по дорогамъ ходятъ воры да убійцы. Что было на немъ такого, чмъ могли бы прельститься воры? Часы съ цпочкой. Онъ вынулъ ихъ, намреваясь подальше спрятать.

— Стыдно! воскликнулъ онъ вдругъ, сознавая страхъ, который до сихъ поръ таился у него въ глубин души. Ему стало досадно на себя, и онъ съ вызывающимъ видомъ началъ пересчитывать, преувеличивая, вс опасности, какія могли ему встртиться.

— Ну, что же? Идите сюда! говорилъ онъ вслухъ: ‘Я здсь и Сатана тоже! Что долго думать, идите: не такъ ли, Сатана?’ ласково обращался онъ къ собак, которая весело вокругъ него прыгала.

Онъ шелъ чрезъ деревню, погруженную въ глубокій сонъ, по временамъ раздавался лай собакъ, которыя чуяли близость Сатаны. Роландъ приказалъ ему молчать, и онъ повиновался. Мальчикъ узналъ деревню: это та самая, въ которой онъ былъ въ воскресенье съ докторомъ и Эрихомъ. Вотъ домикъ, гд умеръ старикъ, а тамъ на противоположной сторон мсто, отведенное для гимнастическихъ упражненій, въ которыхъ онъ, вмст съ Эрихомъ, принималъ участіе. Дале стояло жилище Семиствольника, а въ немъ безмятежнымъ сномъ покоился весь оркестръ. Роландъ на минуту остановился, раздумывая, не войдти ли ему въ домъ и не разбудить ли его обитателей, съ тмъ, чтобъ взять кого-нибудь изъ нихъ съ собой или отправить съ извстіями о себ къ отцу. Но онъ не исполнилъ ни того, ни другого намренія.

Ночь была необыкновенно тиха. Издали еще доносился лай собаки, которая лаяла какъ бы нехотя, точно сквозь содъ. Вдоль дороги журчалъ ручей. Роландъ съ удовольствіемъ прислушивался къ тихому плеску воды, но ручеекъ вскор смолкъ и исчезъ. Вся окрестность погрузилась въ молчаніе.

Вдругъ Роландъ очутился у входа въ узкое ущелье, въ которомъ, вслдствіе оснявшихъ его густыхъ деревьевъ, было такъ темно, что онъ не видлъ, куда ступалъ. Но онъ храбро шелъ впередъ, стараясь думать о томъ, какое прекрасное зрлище должно представлять это ущелье днемъ. Выйдя изъ него и снова увидавъ себя на открытой мстности, онъ почувствовалъ нкоторое облегченіе. Надъ вершиной одной изъ горъ сверкнула звзда, такая большая и ясная. Она все выше и выше поднималась на горизонт, и блескъ ея становился все ярче и ярче. Знакома ли эта звзда Манн?

На пути Роланда опять встртилась деревня. Въ крайнемъ изъ ея домовъ свтился оголенъ и слышались голоса. Одна женщина съ горькимъ плачемъ стовала о томъ, что ей завтра предстоитъ вести да продажу свою единственную корову. Роландъ, не думая долго, положилъ на порогъ низенькой комнаты нсколько золотыхъ монетъ, постучался въ ставень и закричалъ:

— Эй, добрые люди, деньги за корову лежатъ у васъ на порог!

И онъ стремглавъ бросился прочь отъ домика. Ему сдлалось страшно, какъ будто онъ что-нибудь укралъ. Онъ бжалъ долго, пока не споткнулся и не упалъ въ канаву. Самъ не давая себ отчета въ своемъ бгств, онъ прислушивался, не гонятся ли за нимъ люди, которымъ онъ сдлалъ такой неожиданный подарокъ. На лиц его мелькнула улыбка при мысли, что онъ похожъ на духа, который, странствуя по свту, облегчаетъ участь несчастныхъ, а потомъ укрывается отъ ихъ благодарности.

Бодро шелъ онъ дальше, счастливый тмъ, что ему удалось сдлать, и мечтая о томъ времени, когда у него будетъ много, много денегъ, и онъ станетъ точно также ходить невидимкой, всюду принося съ собой радость и облегченіе.

Вдругъ онъ увидлъ въ пол, близъ дороги, страшнаго вида человка, который держалъ въ рукахъ оружіе, поправленное прямо противъ него. Роландъ вздрогнулъ, остановился и спросилъ у человка, что ему надо. Тотъ молчалъ и не двигался съ мста. Роландъ натравилъ да него собаку. Сатана возвратился, помахивая головой. Тогда Роландъ самъ пошелъ прямо на страшный предметъ и громко расхохотался, хотя все еще сильно дрожалъ. Вооруженный человкъ былъ не что иное, какъ птичье пугало.

Чу! вдали раздался стукъ. По одному направленію съ Роландомъ медленно тащилась телга. Тяжело качаясь на осяхъ, она жалобно скрипла, а подъ колесами ея съ трескомъ дробились каменья. Роландъ мысленно поршилъ, что у телги должно быть всего два колеса и что она запряжена одной лошадью. Желая вполн удостовриться въ справедливости своей догадки, онъ остановился и сталъ прислушиваться. Нтъ, о мостовую ударяютъ боле нежели дв пары копытъ. Вскор телга съ нимъ поровнялась, и онъ увидлъ, что она запряжена парой, а колесъ у нея дйствительно только два. Роландъ отошелъ въ сторону, дожидаясь, пока она продетъ. Рядомъ съ телгой шелъ извощикъ, посвистывая и пощелкивая бичемъ. Роландъ далъ телг себя опередить, а самъ пошелъ за ней слдомъ. На юнаго странника напалъ страхъ, и ему пріятно было чувствовать близость человка, который, подобно ему, бодрствовалъ. Въ случа опасности было кого позвать на помощь, и Роландъ мысленно повторялъ крикъ: ‘Помогите! Помогите!’ Но опасность ни съ какой стороны не являлась.

— Жаль, что на насъ никто не нападаетъ! этакъ намъ съ тобой, пожалуй, и не придется выказать нашей храбрости! сказалъ Роландъ собак, подшучивая надъ самимъ собой.

Это однако не помшало ему сильно струситъ, когда телга вдругъ перестала скрипть. Она была на минуту задержана у заставы и опять двинулась, при чемъ отъ сердца мальчика отлегло.

Вскор телга вторично остановилась у крайняго дома ближайшей деревни. Дворникъ, явно поджидавшій извощика, былъ не мало изумленъ, увидавъ при свт фонаря прелестнаго мальчика, который смотрлъ на него большими, блестящими глазами.

— Это кто? воскликнулъ дворникъ и отъ испуга и удивленія остался съ раскрытымъ ртомъ. Огромная собака обнюхала ему ноги и, оскаливъ зубы, поглядла на своего хозяина, какъ бы только ожидая его приказанія, чтобъ броситься на дворника.

Роландъ приказалъ собак не трогаться съ мста. Вроятно въ звукахъ его голоса было нчто такое, что и дворнику и извощику внушало къ нему уваженіе. Они почтительно спросили у него, не желаетъ ли онъ выпить съ ними вина. Роландъ согласился и слъ за столъ, освщенный тускло горвшей лампой. Извощикъ помстился около него, и они чокнулись стаканами. Дворникъ съ любопытствомъ поглядывалъ на Роланда.

— Какое славное кольцо! сказалъ онъ улыбаясь и показывая на руку мальчика. И какъ блеститъ въ немъ камень! оно врно дорого стоитъ. Подари-ка мн его.

Хозяинъ дома, услышавъ эти слова, вышелъ изъ комнаты въ одной рубашк и панталонахъ. На Роланда посыпались вопросы: кто онъ, откуда и куда идетъ? Онъ отвчалъ уклончиво.

Извощикъ снова отправился въ путь. Роландъ шелъ рядомъ съ нимъ, распрашивая его о подробностяхъ его житья-бытья. Онъ узналъ между прочимъ, что телга была нагружена новыми глиняными кружками, которыя везлись къ одному цлебному источнику. Тамъ ихъ наполнятъ минеральной водой и отправятъ въ разныя страны, до самой Голландіи. Роландъ удивлялся, когда услышалъ, какимъ разнообразнымъ процессамъ подвергалась минеральная вода, прежде чмъ являлась на стол его родителей, гд ее обыкновенно пили. Въ понятіяхъ извощика, Голландія составляла крайніе предлы земли, и онъ въ свою очередь съ изумленіемъ услыхалъ отъ Роланда, что есть еще много другихъ странъ и даже частей свта, которыя лежатъ гораздо дальше Голландіи. Извощикъ не могъ надивиться обширнымъ познаніямъ Роланда и освдомился, не былъ ли онъ самъ въ которой-нибудь изъ этихъ странъ.

Роландъ не далъ ему прямого отвта. Тогда извощикъ завелъ рчь о честности, ссылаясь при этомъ на собственный примръ. Все что на немъ надто, говорилъ онъ, принадлежитъ ему и заработано тяжкимъ трудомъ. Онъ предпочелъ бы голодать и просить милостыню, нежели владть дурно нажитымъ добромъ. Если Роландъ, прибавилъ онъ въ заключеніе, сдлалъ что-нибудь дурное, за что ему угрожаетъ наказаніе, если онъ напримръ укралъ кольцо, то пусть онъ скоре вернется назадъ и постарается поправить свою ошибку. Роландъ успокоилъ извощика.

Дорога между тмъ завернула въ дубовую рощу. Вдругъ послышался крикъ совы и раздался въ воздух точно насмшливый хохотъ.

— Слава Богу, что я не одинъ! сказалъ извощикъ. Ты тоже слышалъ хохотъ?

— Это не хохотъ, а крикъ ночной птицы.

— Да, какъ же! Хороша ночная птица! Это духъ смха.

— Духъ смха? кто это такой?

— Моя мать, когда была маленькой двочкой, слышала его однажды днемъ. У насъ дти часто ходятъ въ лсъ собирать желуди. Подъ дубомъ разстилаютъ блый платокъ и начинаютъ трясти дерево. Трясутъ да трясутъ, а съ него такъ и сыплются желуди, ты вдь знаешь, жолудями кормятъ свиней. Вотъ въ одинъ ясный осенній день въ лсъ отправилась цлая толпа дтей. Мальчики взобрались на деревья и стали оттуда бросать жолуди. Такой пошелъ по лсу трескъ да шумъ! вдругъ изъ чащи раздался громкій хохотъ… ‘Это что?’ — спрашиваютъ дти. Ахъ, восклицаетъ матушка: это духъ!— ‘Духъ?’ повторяетъ одинъ шалунъ: ‘А если духъ, такъ давай же, я пойду на него посмотрю’. И мальчишка ушелъ въ чащу. Вотъ онъ идетъ и видитъ: на пн сидитъ крохотный человкъ. Голова у него огромная, больше всего туловища, волосы сдые, а борода длинная, предлинная и тоже сдая. ‘Это ты смялся’? спрашиваетъ мальчикъ. ‘Я’, отвчаетъ карликъ и опять, какъ захохочетъ! Вы тамъ жолуди трясете, говорить онъ: одна жолудь упала подъ платокъ. Вамъ ее не найдти, она ушла глубоко въ мохъ. Изъ нея выростетъ дерево. Когда оно будетъ большое, его срубятъ, распилятъ и изъ досокъ сдлаютъ колыбель и дверь. Въ колыбель положатъ ребенка, и когда онъ въ первый разъ отворитъ дверь, тогда и я буду свободенъ. А до тхъ поръ я долженъ скитаться по лсу за то, что кралъ деревья и жилъ дурнопріобртеннымъ добромъ’. Карликъ еще разъ громко захохоталъ. Мальчикъ смотритъ, а онъ исчезъ во пн. Съ тхъ поръ многіе слышатъ его хохотъ, но никому не удается его видть. Вс знаютъ и дубъ, о которомъ онъ говорилъ, да никто къ нему не прикасается.

Роландъ слушалъ, и его бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Онъ не врилъ словамъ сказки, но на него сильно подйствовали разсужденія, которыми извощикъ сопровождалъ свой разсказъ, не переставая распространяться о томъ, какъ дурно нажитое добро никогда не идетъ въ прокъ.

Начало свтать. Роландъ подалъ извощику руку и простился съ нимъ. Ему хотлось остаться позади и немного отдохнуть. А извощикъ устроилъ себ мстечко на телг близъ дышла и прилегъ соснуть. Теперь, когда насталъ свтъ, онъ могъ себ это позволить.

Роландъ слъ на кучу камней съ краю дороги и долго еще прислушивался къ стуку и скрипу медленно удалявшейся телги. Въ первый разъ въ жизни пришлось ему заглянуть въ совершенно чуждую для него сферу существованія человка, съ которымъ онъ не имлъ ничего общаго. Онъ какъ во сн видлъ извощика, какъ тотъ прибываетъ на мсто своего назначеніи и въ изнеможеніи бросается на кучу сна, которая потомъ служитъ кормомъ его лошади.

Никогда еще не случалось Роланду быть до такой степени одинокому и такъ безгранично предоставленному самому себ. Онъ зналъ, что некому его позвать. Весь міръ казался ему новымъ, какъ будто онъ его впервые увидалъ. У ногъ его проворно ползъ жукъ, стараясь перебраться черезъ кусокъ дерева, и онъ внимательно слдилъ за его движеніями.

Разнообразныя, непривычныя мысли толпились въ юномъ ум мальчика. ‘Какая безконечная полнота существованій разсяна въ мір!’ думалось ему. На живой изгороди, вдоль дороги, въ едва распустившихся цвтахъ шиповника сидло множество мухъ и жуковъ. Шмели, жужжа, перелетали съ одного цвтка на другой. Бабочки, жука, мухи, пауки, вс здсь ночевали, а благоразумныя улитки забрались подальше въ втки, гд ничто не могло нарушить ихъ покоя.

Полевая мышь высунулась изъ своей норки. Она сначала оглядывалась, поводя усиками обнюхала воздухъ, потомъ быстро шмыгнула въ траву и исчезла въ другой норк. Пестрый жукъ торопился скорй перебраться черезъ дорогу. Онъ вообще боялся открытыхъ мстностей и только тогда успокоился, когда очутился въ чащ хлбныхъ растеній.

Мимо пробжалъ заяцъ. Сатана бросился за нимъ, а Роландъ невольно схватился за бокъ, отыскивая ружье.

Наплывъ различныхъ впечатлній былъ такъ силенъ, что когда Роландъ отъ нихъ очнулся, ему показалось, будто онъ все это время плавалъ по бурной рк, а теперь волна внезапно выкинула его на берегъ. Солнце взошло и ослпило его своимъ блескомъ. Онъ всталъ и пошелъ дале. Но поступь его была не тверда, и онъ упорно смотрлъ въ землю. Внутри его что-то зашевелилось, и тайный голосъ шепталъ: ‘Вернись къ отцу и матери!’

Но вдругъ у него громко вырвалось: ‘Эрихъ!’ — ‘Эрихъ!’ многократно повторило эхо, дробясь по горамъ. Нершимость исчезла, и Роландъ быстро и твердо пошелъ впередъ. Ему казалось, что онъ не идетъ, а его влечетъ какая-то невидимая сила. Безсонная ночь на открытомъ воздух, выпитое съ извощикомъ вино, новыя мысли и впечатлнія, все это бродило въ немъ, сталкивалось и до крайности его возбуждало. Ему казалось, что съ нимъ должно случиться что-нибудь необыкновенное, что ему предстоитъ открыть чудо, какого еще никому не приводилось видть. Онъ безпрестанно оглядывался, какъ бы ожидая, что вотъ, вотъ оно явится и скажетъ: ‘Я тебя ожидаю. Ты ли это, наконецъ?’

Озираясь по сторонамъ, онъ замтилъ, что собака его покинула. Неподалеку виднлся лсокъ. Сатана, безъ сомннія, отправился въ него на охоту за зайцами и дикими кроликами. Роландъ свиснулъ. ‘Сатана!’ хотлъ онъ крикнуть, но вдругъ остановился и позвалъ собаку ея прежнимъ именемъ. ‘Грейфъ!’ закричалъ онъ, и собака явилась, весело махая хвостомъ. У ней вислъ изъ пасти языкъ, а шерсть была вся мокрая отъ утренней росы, которой она набралась, когда бжала черезъ поле, засянное пшеницей. Роланду стоило не мало хлопотъ защититься отъ ласкъ собаки, которая была вн себя отъ радости, услышавъ свое прежнее имя. Она тяжело дышала и смотрла на хозяина своими понятливыми глазами.

— Да, тебя зовутъ Грейфомъ!.. сказалъ Роландъ.— Но теперь довольно, назадъ! и собака пошла за нимъ слдомъ.

Дорога углубилась въ лсъ. Роландъ свернулъ въ сторону и легъ на мохъ подъ тнистой елью. Надъ нимъ щебетали птицы и кричала кукушка. Грейфъ слъ около него и ревниво поглядывалъ на своего господина, какъ бы желая привлечь на себя его взглядъ. Роландъ обими руками раскрылъ ему пасть и любовался его длинными, острыми зубами. Собственный голодъ напомнилъ ему, что и собака должна быть голодна: ‘Хорошо, хорошо’, сказалъ онъ: ‘въ первомъ же мстечк, гд есть мясникъ, ты получишь свою порцію колбасы’. Грейфъ облизался, сдлалъ прыжокъ, какъ бы понявъ въ чемъ дло и съ громкимъ лаемъ бросился гонять грачей, которые, несмотря на раннюю пору, уже искали корма въ поляхъ.

Усталый мальчикъ вскор заснулъ. Грейфъ, зная, въ чемъ состоятъ обязанности собаки, не легъ, но слъ возл Роланда, охранять его сонъ. По временамъ глаза его сильно моргали, онъ длалъ усилія, чтобъ держать ихъ открытыми, вскидывалъ вверху головой, но продолжалъ врно сторожить.

Вдругъ Роландъ проснулся, пробужденный звуками дтскаго голоса.

ГЛАВА XIII.
ЛАНДЫШЪ.

Роландъ протеръ себ глаза. Передъ нимъ стояла двочка въ бломъ платьиц и голубомъ передничк. Личико у нея было розовенькое съ большими голубыми глазами, обрамленное темнорусыми кудрями, волнистыя пряди которыхъ падали ей на шейку. Двочка держала въ рукахъ букетъ полевыхъ цвтовъ.

Грейфъ стоялъ передъ ней, заграждая ей путь.

— Грейфъ, назадъ! воскликнулъ Роландъ, и быстро вскочилъ на ноги. Собака спряталась за него.

— Это нмецкій лсъ! сказала двочка съ иностраннымъ акцентомъ и голосомъ, какъ у сказочной принцессы.— Это нмецкій лсъ! Я въ немъ нарвала цвтовъ. А ты лсной принцъ?

— Нтъ. Но ты какъ здсь очутилась?

— Я изъ Америки. Меня дядя сегодня сюда привезъ, и я теперь навсегда останусь въ Германіи.

— Лиліана! Иди сюда! Гд ты тамъ запропастилась? закричалъ съ дороги мужской голосъ.

Роландъ увидлъ сквозь деревья открытый экипажъ, въ которомъ сидлъ важнаго вида мужчина, съ блыми какъ снгъ волосами.

— Иду, иду! отвчала двочка.— Я здсь нашла такіе прелестные цвты!

— На, возьми вотъ этотъ, сказалъ Роландъ, срывая ландышъ. Двочка бросила букетъ, который держала въ рукахъ, и схватила цвтокъ, предложенный ей Роландомъ.

— Good by! сказала она потомъ и быстро побжала къ коляск. Сидвшій въ ней мужчина приподнялъ двочку, помстилъ около себя, и они ухали. Роландъ снова остался одинъ.

Что это было: дйствительность или-сонъ? Но вдали еще раздавался шумъ колесъ, а на земл лежали сорванные цвты. Но въ самомъ ли дл сказала двочка, что она изъ Америки? ‘Отчего я за ней не послдовалъ и не разспросилъ сидвшаго въ коляск старика? Теперь они ухали, и я не знаю, куда двочку увезли’, упрекалъ себя Роландъ.

Онъ стоялъ, устремивъ взоръ на цвты, но не поднималъ ихъ. Грейфъ лаялъ, какъ бы желая сказать: ‘Пусть посл этого говорятъ, что на свт не бываетъ чудесъ!’ Онъ обнюхалъ цвты и вдругъ бросился по слдамъ двочки на дорогу и за экипажемъ, точно съ цлью исполнить желаніе своего господина, догнать путешественниковъ и доставить ему возможность съ ними поговорить. Роландъ остановилъ его свистомъ и крикомъ. Грейфъ вернулся и получилъ выговоръ.— ‘Ты заслуживаешь — сказалъ мальчикъ — чтобъ я теб не далъ общанной колбасы.’ Грейфъ легъ къ его ногамъ и умильно на него посмотрлъ, какъ будто хотлъ сказать, что онъ это сдлалъ не съ дурнымъ намреніемъ.

— А теперь намъ пора въ дорогу! воскликнулъ Роландъ.

Вдали раздался свистъ локомотива, и они направились въ ту сторону. Вскор дорога вышла изъ лсу и продолжала извиваться между виноградными холмами.

Роландъ увидлъ нсколькихъ женщинъ, которыя ходили взадъ и впередъ, таская черноземъ къ подножію одной горы, гд разводился новый виноградникъ. Немного въ сторон, близъ живой изгороди, былъ разложепъ огонь, на которомъ киплъ котелокъ. Возл стояла старуха и что-то мшала въ немъ сухой вткой. Роландъ остановился. Старуха его окликнула и пригласила подойдти поближе. Роландъ подошелъ и увидлъ, что она варила, кофе. Вскор пришли и другія женщины. Между ними были молодыя и старыя, и вс он живо болтали, шутили и смялись. Опрокинутыя корзины замнили имъ стулья, и одна изъ нихъ была предложена Роланду. Женщина спрашивали у него не принцъ ли онъ какой-нибудь? Онъ отвчалъ отрицательно, но вопросъ этотъ видимо ему польстилъ. Онъ принялъ слегка, покровительственный видъ, впрочемъ былъ очень снисходителенъ и даже много шутилъ.

Старый виноградарь, главный распорядитель здсь производившихся работъ, объявилъ Роланду, котораго въ качеств мужчины считалъ достойнымъ членомъ общества, что онъ никогда не пьетъ кофе. Это глупая мода, прибавилъ онъ, вслдствіе которой деньги вывозятся въ Америку и никогда оттуда не возвращаются.

Роландъ удивился, что и здсь тоже говорили объ Америк.

Все общество слушало съ большимъ вниманіемъ, пока онъ объяснялъ, что изъ Америки получаютъ не кофе, а сахаръ.

— Что же касается до нашего сахару, сказала старуха: — то онъ и не прізжалъ изъ Америки. У насъ его вовсе нтъ.

Первая чашка съ самыми густыми сливками, тутъ же снятыми съ горшка молока, была подана Роланду вмст съ кускомъ чернаго хлба. Ему очень хотлось чмъ-нибудь отблагодарить этихъ добрыхъ людей, но у него пропалъ портъ-монне. Онъ это теперь только замтилъ, но въ тоже время помнилъ, что еще имлъ его, когда пилъ вино съ извощикомъ. Вроятно его укралъ, подумалъ онъ, дворникъ, у котораго былъ такой плутовской видъ. Но Роландъ скрылъ свою печаль по случаю пропавшихъ у него денегъ и сказалъ, прощаясь съ добрыми людьми, что когда-нибудь отплатить имъ за ихъ ласку и угощеніе.

Онъ пошелъ дале.

Итакъ, ему пришлось еще и это испытать! Бдный и беззащитный, онъ воспользовался гостепріимствомъ людей, которые сами весьма не много имли, и это произвело на него чуть ли не самое пріятное впечатлніе.

Да, свтъ прекрасенъ и люди добры, хотя иногда и случается, что дворники не могутъ устоять противъ соблазна тугонабитаго кошелька. Оживленный этими мыслями, Роландъ шелъ бодро и весело и вскор достигъ станціи желзной дороги.

Онъ съ цлью обошелъ ближайшія станціи, зная, что тамъ его могутъ скоро накрыть, и предпочелъ нсколько пройдти пшкомъ.

На желзной дорог какой-то очень дурно одтый человкъ, у котораго одна нога была въ сапог, а другая въ туфл, встртилъ его, какъ знакомаго.

— Здравствуйте, любезный баронъ! кричалъ онъ ему: — ‘здравствуйте’! и старался поближе къ нему подойдти.

Въ такое прекрасное утро, посл столь необыкновенной ночи было вдвойн непріятно столкнуться съ этимъ человкомъ, который издавалъ сильный запахъ водки. А онъ, какъ нарочно, почувствовалъ особенное расположеніе къ Роланду. Наконецъ, одинъ изъ служителей при желзной дорог подошелъ къ этому, не то пьяному, не то сумасшедшему человку, и учтиво попросилъ его не тревожить постителей станціи. Тотъ немедленно отошелъ въ сторону, но издали продолжалъ кивать и подмигивать Роланду, какъ будто у нихъ была какая-то общая тайна.

Роланду объяснили, что человкъ этотъ членъ весьма уважаемаго знатнаго семейства. Родные его не разъ пытались ему помочь и назначали ему ежегодное содержаніе, по это ршительно ни къ чему не вело. Теперь онъ жилъ у одного носильщика, и единственную его отраду составляла желзная дорога. Его вс сожалли и обращались съ нимъ ласково, не забывая, что онъ все-таки баронъ. Но Роландъ смотрлъ на него со страхомъ, еще усиленнымъ отъ возбужденнаго состоянія, въ которомъ онъ находился. Въ тоже время его сильно поразило уваженіе, съ какимъ вс относились къ этому пьяному помшанному старику потому только, что онъ баронъ,

Роландъ заложилъ буфетчику при желзной дорог свое кольцо, и на полученныя деньги взялъ билетъ въ университетскій городъ, гд жилъ Эрихъ.

Онъ былъ очень доволенъ, когда наконецъ сидлъ въ вагон.

— Ахъ, какъ пріятно хать! невольно вырвалось у него.

Сосдь его съ удивленіемъ на него посмотрлъ. Могъ ли онъ знать, что мальчикъ изнемогалъ отъ усталости и былъ несказанно счастливъ тмъ, что, безъ дальнйшихъ съ его стороны: усилій, быстро приближался къ цли своего путешествія — къ Эриху.

— А куда лежитъ вашъ путь, баронъ? спросилъ сосдъ.

Роландъ назвалъ городъ и въ свою очередь съ удивленіемъ на него взглянулъ: съ какой стати онъ его честитъ барономъ? На одной станціи, гд желзная дорога развтвлялась, и перемнялись кондуктора, сосдъ вышелъ и сказалъ новому кондуктору:

— Позаботьтесь о молодомъ барон, который здсь сидитъ.

Роланду было пріятно, что его такъ называютъ. А хорошо, подумалъ онъ, быть въ дйствительности барономъ. Вс относятся къ вамъ съ почтеніемъ и въ разговор безпрестанно употребляютъ титулъ. Но мысль, эта недолго занимала мальчика. Ему гораздо пріятне было думать объ Эрих и о томъ, какъ тотъ удивится и обрадуется его прізду. Лице его горло отъ нетерпнія и радостнаго волненія.

Но вдругъ онъ вспомнилъ о собак и испугался. Гд она, и что съ ней сталось? Онъ ее потерялъ или забылъ. А поздъ между тмъ мчался по долинамъ, чрезъ ущелья и туннели. Роланду казалось, что прошелъ цлый годъ съ тхъ поръ, какъ онъ оставилъ родительскій домъ.

Недалеко отъ университетскаго города, гд дорога снова развтвлялась, къ Роланду въ вагонъ сло нсколько студентовъ. Они вскор довели до свднія всхъ своихъ спутниковъ, что сейчасъ совершили великій подвигъ, а именно истратили родительскія деньги на угощеніе другъ друга майтранкомъ. Настоящее вино, прибавили они, не стоитъ пить: его всякій можетъ имть. Оказалось, что они и въ вагонъ взяли порядочный запасъ вышеупомянутаго напитка и въ припадк великодушія или, лучше сказать, сумасбродства, пригласили и Роланда участвовать, въ ихъ угощеніи. Но тотъ скромно, однако ршительно, отказался.

Когда они пріхали въ университетскій городъ, уже начало темнть. Роландъ спросилъ, гд живетъ докторъ Дорнэ, и одинъ изъ студентовъ, юноша съ весьма пріятной наружностью, державшійся въ сторон отъ шумной толпы товарищей, взялся его проводить, говоря, что онъ сосдъ вдовы профессора. Роландъ пошелъ вмст съ нимъ. На него вдругъ напалъ страхъ. А что, если онъ не застанетъ Эриха, или если тотъ не захочетъ его принять? Мало ли что могло случиться за эти дни!

Съ сильно бьющимся сердцемъ поднялся онъ по узкой, крутой, деревянной лстниц. Ему отворила дверь женщина, которая, стоя на порог, спросила:

— Кого вамъ угодно?

— Капитана Дорнэ.

— Его здсь нтъ, онъ ухалъ.

ГЛАВА XIV.
НОВЫЙ СЫНЪ.

Роландъ попросилъ, чтобъ ему позволили здсь подождать. Служанка провела его въ комнату и сказала, что Эрихъ ухалъ въ столицу, но что его сегодня ожидаютъ назадъ. Мать его ушла на могилу младшаго сына, со дня смерти котораго сегодня прошелъ ровно годъ. Затмъ служанка пошла оправить лампу. Роландъ остался одинъ въ комнат, гд было почти совсмъ темно. Онъ слъ въ уголокъ дивана расправить свои утомленные члены я погрузился въ размышленіе.

Странно! На свт разбросано столько человческихъ жилищъ! И вотъ вы входите въ одно изъ нихъ, садитесь и отдыхаете въ чужомъ дом.

Съ городской башни, по сохранившемуся еще средневковому обычаю, звучалъ хоралъ, игранный на трубахъ. Мысли Роланда перепутались, онъ не вполн сознавалъ, гд онъ, но смутно помнилъ, что прохалъ много городовъ и земель, видлъ много домовъ и въ каждомъ изъ нихъ живутъ люди своей особенной, отдльной жизнью, о которой другіе ничего не знаютъ.

Немного спустя вернулась домой мать Эриха. Она остановилась на порог. Роландъ быстро вскочилъ:

— Добраго вечера, матушка! сказалъ онъ.

Профессорша въ испуг протянула руки.

— Господи! Германъ… ты?…

— Я не Германъ. Меня зовутъ Роландомъ.

Профессорша вся дрожала, но явилась тетушка съ огнемъ и все объяснилось. Роландъ объявилъ, что онъ пріхалъ за Эрихомъ, съ которымъ теперь ужъ больше не разстанется. Мать со слезами нжно его обняла.

На лстниц послышались шаги, и черезъ минуту въ комнату вошелъ самъ Эрихъ.

Роландъ не могъ двинуться съ мста.

— Ты здсь! воскликнулъ Эрихъ въ крайнемъ изумленіи.

Роландъ съ трудомъ, запинаясь, разсказалъ, что онъ сдлалъ. Его смутилъ холодный пріемъ Эриха, который даже не подалъ ему руки и въ заключеніе сказалъ:

— Еслибъ ты былъ моимъ сыномъ, я бы тебя строго показалъ за такое своеволіе и за безпокойство, которое ты тмъ самымъ доставилъ твоимъ родителямъ.

— Накажи меня, если хочешь, но я отсюда не двинусь. Ты одинъ въ цломъ мір можешь меня наказать. Ты меня не накажешь, какъ…

Онъ отъ волненія не могъ продолжать, и кром того чувство стыдливости удержали его отъ жалобы на отца. Весь поглощенный страстнымъ желаніемъ соединиться съ Эрихомъ, онъ было совсмъ забылъ о главномъ обстоятельств, побудившемъ его ршиться на побгъ. Но теперь къ нему вернулась память, и онъ робко оглянулся, какъ бы ожидая видть поднятую руку отца.

Профессорша опять нжно его обняла и сказала:

— Твоя готовность принять на себя наказаніе вполн заглаживаетъ твою вину.

— Останься теперь съ матушкой, строго произнесъ Эрихъ:— а я сейчасъ вернусь.

Онъ поспшилъ на телеграфную станцію и отправилъ Зонненкампу телеграмму съ увдомленіемъ, что Роландъ здсь, и съ вопросомъ, должно ли его къ нему препроводить, или онъ самъ за нимъ прідетъ.

Возвратясь домой, Эрихъ нашелъ Роланда спящимъ на диван. Мальчика съ трудомъ могли разбудить, чтобъ уложить въ постель. Затмъ Эрихъ еще долго сидлъ съ матерью, разсуждая о томъ, какъ стройно играла ими судьба. Мать разсказала о своемъ посщеніи кладбища и о томъ, какъ она, возвратясь домой удрученная горемъ, приняла Роланда за покойнаго Германа. Странно сказать, но наружность сына у ней почти совсмъ изгладилась изъ памяти. Лице его она помнила, ей его безпрестанно напоминалъ фотографическій портретъ, окруженный иммортелями, онъ всегда вислъ въ ниш близъ окна, прямо противъ ея швейной машины. Но затмъ, манеры Германа, его походка, движеніе, какимъ онъ закидывалъ назадъ голову, украшенную массой густыхъ каштановыхъ волосъ, его улыбка, шутки, ласки, которыя онъ ей расточалъ, звукъ его голоса и серебристые переливы смха, — все это исчезло изъ ея памяти. Возвращаясь съ кладбища, она старалась припомнить привычки и свойства умершаго. Она шла медленно, погруженная въ думу о немъ, и по временамъ останавливалась. Вдругъ ее на порог дома встрчаетъ мальчикъ, въ которомъ передъ ней ожилъ образъ Германа. Онъ къ ней подходитъ и говоритъ ей совершенно его голосомъ: ‘Добрый вечеръ, матушка.’ Она не понимаетъ, какъ она тутъ же не упала въ обморокъ. Вообще профессорша отзывалась о Роланд съ восторгомъ, похожемъ на тотъ, какой мальчикъ возбудилъ въ Эрих въ начал ихъ знакомства.

Эрихъ, въ свого очередь, разсказалъ ей, на какихъ условіяхъ передавалось учебное заведеніе, и выставилъ вс выгоды и невыгоды этого дла. Онъ не забылъ также упомянуть и о предложеніи министра. Ему, такимъ образомъ, предстояло занять то самое мсто, въ которомъ было отказано его отцу, а между тмъ, — кто знаетъ, — оно, можетъ быть, спасло бы профессору жизнь. Эриха еще смущала та мысль, что мсто это являлось ему въ вид наслдства, благодаря протекціи министра, а не было имъ пріобртено собственными заслугами. Но мать скоро его успокоила, доказавъ ему неосновательность его сомнній. Эрихъ имлъ, говорила она, полное право на вознагражденіе за зло, которое сдлали, или, врне, допустили сдлать его отцу.

При этомъ профессорша какъ бы вскользь замтила, что преимущества дворянства въ томъ именно и заключаются, что оно наслдуетъ отъ предковъ выгоды, какими т въ свое время пользовались и, въ свою очередь, передаетъ ихъ потомкамъ.

— Нашъ профессоръ политической экономіи, сказала она шутя, говоритъ, что капиталъ есть соединенный трудъ многихъ, а я скажу, что добрая слава семьи есть соединенная честь ея членовъ.

Хотя и рдко, но бывали минуты, когда профессорша, подъ вліяніемъ преданій и привычекъ, среди которыхъ выросла, непріятно поражалась упорствомъ, съ какимъ среднее сословіе придерживается нкоторыхъ изъ своихъ обычаевъ и мнній. Въ муж ея упорство это выказывалось не часто и всегда въ мягкой форм, но въ Эрих за то выражалось гораздо рзче и опредленне. Въ характер молодого человка было что-то непреклонное, что не признавало надъ собой никакой посторонней власти. Профессорша никогда не раскаивалась въ томъ, что, выйдя замужъ не за дворянина, такъ сказать, отреклась отъ своего знатнаго происхожденія. Она была слишкомъ счастлива для того, чтобъ сожалніе могло найдти мсто въ ея сердц. Но иногда ей казалось, что она въ судьб Эриха видитъ какъ бы тяжелое послдствіе собственнаго поступка. Впрочемъ, это были мимолетныя тревоги, которымъ она сама не предавала никакой важности. Тмъ не мене они какъ-будто внушили ей слдующія слова:

— Я вполн понимаю твое влеченіе къ этому американцу. Человкъ, самъ себя создавшій, непремнно возбуждаетъ удивленіе и вполн заслуживаетъ уваженіе. Теперь мальчикъ въ твоей власти, и ты можешь устроить такъ, чтобъ американецъ теб его отдалъ на воспитаніе. А съ другой стороны у тебя еще имется въ виду казенное мсто.

Эрихъ отвчалъ, что главное его возраженіе противъ поступленія на государственную службу заключается не въ томъ только, что онъ не хочетъ быть обязанъ своимъ назначеніемъ исключительно милости и протекціи министра, нтъ, его безпокоитъ еще другое. Онъ, въ качеств хранителя кабинета рдкостей, былъ бы обязанъ показывать произведенія искусства иностраннымъ принцамъ, которымъ вздумается постить столицу, а онъ себя считаетъ ршительно къ этому неспособнымъ.

Вдругъ профессорша вспомнила, что у ней есть къ Эриху письмо, и поспшила ему его вручить. Письмо оказалось отъ Клодвига. Великодушный старикъ отдавалъ въ распоряженіе Эриха двойную сумму противъ той, какую онъ у него просилъ. Эрихъ былъ радъ, что можетъ сообщить матери хорошее извстіе. Но, прибавилъ онъ, его не столько радуютъ деньги, сколько то, что его вра въ людей получила такое блистательное подтвержденіе. Профессорша, въ отвтъ ему, одобрительно кивнула головой.

Было уже далеко за полночь. Эрихъ уговорилъ мать пойдти лечь, а самъ остался ждать телеграммы отъ Зонненкампа. Онъ долго сидлъ, раздумывая о томъ, что случилось въ теченіе дня, наконецъ и его одоллъ сонъ.

Въ судьб отдльныхъ личностей, равно какъ въ исторіи цлыхъ народовъ, случается, что они, но собственному произволу, единственно по внутреннему влеченію, избираютъ путь, по которому намрены идти. Но вдругъ возникаютъ новыя событія и ихъ свободный выборъ превращается въ необходимость. Такъ вступленіе Эриха въ домъ Зонненкампа, вслдствіе неожиданнаго поступка Роланда, сдлалось необходимостью, которую уже ничто боле не могло отвратить.

Эрихъ вскор проснулся и тихонько, на цыпочкахъ, пошелъ взглянуть на Роланда. Вс помышленія мальчика были до такой степени устремлены на Эриха, что онъ даже во сн произносилъ его имя. ‘Эрихъ!’ точно простоналъ онъ, когда тотъ вошелъ въ его комнату, но затмъ повернулся на другой бокъ и заснулъ крпче.

Эрихъ вернулся въ гостиную. Ему теперь только пришло на умъ, что по близости отъ Зонненкампа не было станціи, гд телеграфъ дйствовалъ бы и ночью. Слдовательно, онъ. можетъ не прежде, какъ утромъ, получить увдомленіе о пропавшемъ сын. Мысль эта, наконецъ, дала возможность и Эриху уснуть.

На слдующее утро въ дом профессорши вс встали поздне обыкновеннаго. Дольше всхъ спалъ Эрихъ. Когда онъ вышелъ изъ своей комнаты, Роландъ уже былъ съ его матерью. Мальчикъ держалъ въ рукахъ маленькую деревянную мельницу и мололъ въ ней кофе. Мельница эта принадлежала еще дду Эриха, знаменитому профессору анатоміи. Профессорша уже успла это разсказать Роланду, а также и показать ему разные хозяйственные предметы и нкоторыя вещи, которыя относятся еще ко временамъ гугенотовъ.

— Ахъ, какъ у тебя хорошо! воскликнулъ Роландъ, увидавъ входившаго въ комнату Эриха. На юной душ мальчика безсознательно отражалась семейная жизнь съ ея наслдственными воспоминаніями. Сидя въ это время въ простомъ, маленькомъ уголк, между тремя членами, составлявшими семью профессорши, чувствуя на себ ихъ привтливые взгляды, Роланду было какъ-то особенно хорошо, тепло и уютно.

ГЛАВА XV.
ЭКСТРЕННЫЙ ПОЗДЪ.

— Многое я пережилъ, но ничего подобнаго еще не испыталъ!… Только бы намъ остаться цлыми!… Вотъ что называется играть жизнью!… И противъ этой опасности не имется оборонительныхъ оружій!…

Такъ говорилъ маіоръ, запинаясь и путаясь въ словахъ. Онъ сидлъ въ вагон перваго класса, крпко держался за кисть отъ подушки и тоскливо поглядывалъ на собаку, Леди, которая лежала у его ногъ. Маіоръ и Зонненкампъ мчались на экстренномъ позд. Послдній, казалось, находилъ въ этомъ бшеномъ бг особенное удовольствіе.

— Въ Америк, сказалъ онъ, экстренные позда здятъ втрое скоре. Ему пріятно было доказать маіору, что существуетъ еще другого рода храбрость, кром той, какая выказывается на пол сраженія. И у него, Зонненкампа, есть эта храбрость, а у маіора — нтъ. Онъ съ видимымъ удовольствіемъ разсказывалъ, какъ въ Америк устраиваютъ особаго рода, непомрно-скорые позды, пускаютъ ихъ разомъ и бьются объ закладъ, который скоре достигнетъ цли.

На одной станціи, гд она остановились запастись водой, Зонненкампъ отправился на локомотивъ. Ему хотлось еще разъ испытать, каково тамъ здить.

Маіоръ остался одинъ въ единственномъ вагон, прицпленномъ къ локомотиву. Онъ смотрлъ въ окно, гд, какъ въ вихр, проносились мимо деревья, горы, селенія, и мысленно благодарилъ Бога за то, что фрейленъ Милькъ ничего не знала о его внезапной ршимости сопровождать Зонненкампа на экстренномъ позд.

‘И къ чему онъ такъ спшитъ?’ Маіоръ не могъ этого понять. Иной разъ Зонненкампъ скупился выдать лишній крейцеръ, скрывался, избгалъ обращать на себя вниманіе, а потомъ вдругъ становился расточителемъ, буквально сыпалъ золотомъ и длалъ все, чтобъ привлечь на себя взоры. Нтъ, маіоръ его ршительно, не понималъ. Ужъ не управлялъ ли онъ въ прежнее время локомотивомъ? Почему знать? Отъ него все станется.

— Да, Леди, говорилъ онъ собак:— приди, лягъ ко мн поближе. Кто бы могъ подумать, что намъ съ тобой придется это пережить? Только бы намъ дйствительно пережить! Да, Леди, если мы погибнемъ, она и о теб пожалетъ.

Собака заворчала. Она явно сердилась на безразсудную смлость Зонненкампа.

А поздъ между тмъ мчался все быстре и быстре, оставляя за собой холмы и почти касаясь рки. Маіоръ ежеминутно ожидалъ, что вотъ-вотъ локомотивъ соскочитъ съ рельсовъ и вагонъ, разбитый, бухнется въ воду. На него напалъ непреодолимый страхъ, почти врное ожиданіе смерти. Онъ уперся ногами въ противоположное сиднье и погрузился въ себя.

— Ну, смерть, мысленно говорилъ онъ: приходи же скорй. Я, благодареніе Богу, во всю жизнь никому не сдлалъ вреда и позаботился устроить судьбу фрейленъ Милькъ. Ей не придется терпть нужду.

Слезы навертывались у него на глазахъ, и онъ длалъ странныя гримасы, стараясь ихъ удержать. Ему не хотлось умирать, да еще вдобавокъ такой ненужной, несвоевременной смертью. Онъ открылъ глаза и съ досады сжалъ кулаки. Эта бшеная поспшность къ тому же была совершенно излишняя. Роландъ находился въ безопасности, въ рукахъ добрыхъ друзей. Но ужъ таковъ этотъ безумный человкъ!

Маіоръ сильно негодовалъ на Зонненкампа, а еще боле на самого себя за то, что согласился его сопровождать на экстренномъ позд. Онъ не былъ знакомъ съ этого рода вещами, и теперь мужество его совсмъ покинуло. Онъ далъ себя обмануть, правду говорить фрейленъ Милькъ, что онъ слабъ и не уметъ, когда слдуетъ, сказать: нтъ.

Всякій разъ, что онъ выглядывалъ въ окно, у него рябило въ глазахъ. Наконецъ онъ придумалъ способъ себя нсколько успокоить, а именно переслъ на заднюю скамью, откуда можно было видть только т предметы, мимо которыхъ они уже прохали. Но онъ ошибся: это оказалось еще страшне. Сидя спиной къ локомотиву, видишь вс крутые повороты рельсовъ и наклонное положеніе вагона, который, того и смотри, свалится на бокъ. Теперь маіоръ уже не былъ въ состояніи удержаться отъ слезъ. Ему мерещились: катафалкъ, погребальное пніе, звуки органа, поминаніе его въ собраніи масоновъ и онъ въ умиленіи говорилъ:

‘Вы меня хвалите боле, чмъ я того заслуживаю, хотя я и старался всегда быть добрымъ членомъ братства. Творецъ вселенной тому свидтель!’

Но поздъ безпрепятственно мчатся впередъ, и маіоръ утшатъ себя мыслью, что на этомъ пути еще никогда не случалось несчастій.— ‘Но нтъ, приходило ему вслдъ за тмъ на умъ: зда по дорог, гд уже бывали несчастія, гораздо безопасне. Здсь люди слишкомъ беззаботны, и легко можно сдлаться первой жертвой ихъ неосмотрительности. Интересно бы знать мнніе фрейленъ Милькъ на счетъ того, какія дороги безопасне: т ли, на которыхъ уже бывали несчастія, или т, на которыхъ еще не случаюсь ничего дурного? Не забыть бы мн по возвращеніи ее объ этомъ спросить. Помни, Леди, намъ надо объ этомъ освдомиться!’

Теперь маіоръ все передумалъ, все взвсилъ и мрачныя мысли его мало по малу разсялись. Онъ даже началъ подшучивать надъ собственнымъ страхомъ. Къ тому же у него явилось новое утшеніе. ‘Милліонеру на локомотив, думалъ онъ: приходится рисковать жизнью гораздо лучше обставленной, нежели моя. Не станетъ же онъ безъ нужды подвергать себя опасности!’

Но собака вроятно не переставала ощущать страхъ отъ скорой зды. Она все дрожала и боязливо поглядывала на своего господина.

— Ты женщина, и потому боишься! упрекалъ ее маіоръ.. Полно, полно, не будь такой трусихой!… Ты обыкновенно храбре! Пойди сюда… вотъ такъ… лягъ ко мн на колни… Ну, да, да, я знаю… говорилъ онъ, улыбаясь, собак, которая лизала ему руки.

И посреди своего страха онъ съ удовольствіемъ думалъ о томъ, какъ будетъ чрезъ нсколько дней, сидя въ зелени своего тихаго уголка, разсказывать фрейленъ Милькъ объ опасности, которой подвергался! Онъ гладилъ Леди и мысленно уже составлялъ свой разсказъ.

Они прибыли на станцію, гд дорога развтвлялась. Здсь нельзя было получить экстреннаго позда, потому что одиночные рельсы, которые вели въ университетскій городъ, были не свободны. Путешественникамъ предстояло пробыть здсь около часу въ ожиданіи слдующаго регулярнаго позда.

Зонненкампъ изъ себя выходилъ отъ этой задержки и на пропалую бранилъ европейцевъ, которые еще не научились пользоваться желзными дорогами. А онъ телеграммой далъ сюда знать, чтобъ ему приготовили экстренный поздъ! Но это ни къ чему не повело. Маіоръ, напротивъ, стоя на платформ, отъ души благодарилъ Зиждителя вселенной за то, что вещи здсь не дошли еще до такой крайности, какъ въ Америк. Онъ пошелъ прогуляться, взглянуть на мирныя поля, гд наливались колосья, и тишину и порядокъ которыхъ не могъ нарушить ни свистъ, ни бшеный бгъ локомотива. Маіоръ въ первый разъ въ этомъ году услышалъ крикъ перепела, который не любитъ виноградниковъ и никогда не селится въ странахъ, гд ихъ разводятъ.

Онъ любовался также жаворонками, которые съ пснями взвивались къ небу.

Между тмъ передъ станціей готовился поздъ. До слуха маіора донеслось прекрасное мужское пніе, и ему сказали, что это жители сосдней деревни провожаютъ своихъ земляковъ, переселяющихся въ Америку, Многіе изъ путешественниковъ уже сидли въ вагонахъ. Около стояли матери въ слезахъ и отцы, которые печально кивали головой. Локомотивъ пыхтлъ, но еще не двигался съ мста. Значительная часть платформы была занята молодыми людьми, которые пли узжающимъ товарищамъ, прощальныя псни. Голоса ихъ дрожали отъ сдерживаемыхъ слезъ, но тмъ не мене дружно сливались.

‘Фрейленъ Милькъ интересно будетъ слушать разсказъ объ этомъ’, подумалъ маіоръ. Онъ подошелъ къ остающимся и сказалъ имъ нсколько утшительныхъ словъ, затмъ направился въ вагонамъ и убждалъ отъзжающихъ и въ Америк не забывать своего германскаго отечества.

Одинъ старикъ со слезами на глазахъ воскликнулъ:

— Чего они еще ждутъ? хали бы поскоре!

На него со всхъ сторонъ посыпались упреки.

— Не браните его, сказалъ маіоръ: — это свыше силъ его, ему слишкомъ больно.

Старикъ кивнулъ маіору головой, а другіе на него съ удивленіемъ посмотрли.

Между тмъ пріхалъ поздъ, съ которымъ слдовало отправиться въ университетскій городъ.

— Господинъ маіоръ! Господинъ маіоръ! кричали со всхъ сторонъ кондуктора, и наконецъ съ большимъ трудомъ перетащили его на другую сторону желзной дороги, къ позду, въ которомъ ему надлежало хать.

Зонненкампъ встртилъ его съ улыбкой, по въ тоже время и съ упрекомъ.

— Почти хочется завидовать вамъ, сказалъ онъ: — вы совершенное дитя. Самое ничтожное событіе въ дорог васъ занимаетъ и какъ ребенка отвлекаетъ отъ пути.

— Да, да, смясь отвчалъ маіоръ,— къ нему ужъ усплъ возвратиться его обычный густой смхъ: фрейленъ Милькъ тоже это говоритъ.

Онъ разсказалъ Зонненкампу о трогательномъ прощаньи переселенцевъ съ друзьями и родными, но тотъ слушалъ его разсянно. Маіоръ заговорилъ объ усиліяхъ масоновъ положить предлы обманамъ, какимъ подвергаются переселенцы въ Новомъ Свт. Но Зонненкампъ и на это не отвчалъ, тогда маіоръ тоже замолчалъ.

Наконецъ они прибыли въ университетскій городъ. На станціи ихъ никто не встртилъ, Зонненкампъ остался этимъ очень недоволенъ.

Въ дом профессорши вс сидли за завтракомъ. Роландъ пилъ кофе изъ чашки съ именемъ Германа. Эрихъ говорилъ, что черезъ часъ имъ надо пойдти на желзную дорогу встрчать господина Зонненкампа, который, безъ сомннія, прідетъ съ курьерскимъ поздомъ. Никому и въ голову не приходило, чтобъ онъ могъ пріхать теперь съ мстнымъ поздомъ, который не имлъ соотвтственнаго себ позда на западной линіи желзныхъ дорогъ. Вдругъ кто-то постучался, дверь отворилась и въ комнату вошелъ маіоръ, а за нимъ Зонненкампъ.

— Вотъ онъ нашъ удалой молодецъ! воскликнулъ маіоръ. Нашъ бглецъ!

Такимъ образомъ первая тяжелая минута встрчи прошла, почти незамтно. Роландъ въ смущеніи не могъ двинуться съ мста. Эрихъ всталъ и пошелъ. Зонненкампу на встрчу. За тмъ онъ обернулся къ мальчику и приказалъ, ему просить у отца извиненія. Роландъ повиновался.

Профессорша вступилась за него и просила Зонненкампа ненаказывать мальчика за его своевольный поступокъ. Отецъ добродушно возразилъ, что смлая выходка сына его, напротивъ, радуетъ, такъ-какъ выказываетъ въ немъ мужество, ршимость и умнье справляться съ самимъ собой. Онъ скоре готовъ его за то наградить. Роландъ смотрлъ на отца удивленными глазами. Онъ вторично взялъ его руку и не выпускалъ ее изъ своихъ.

Эрихъ попросилъ мать и тетку увести Роланда въ кабинетъ, а самъ остался съ Зонненкампомъ и маіоромъ. Зонненкампъ выразилъ свою радость и благодарность Эриху, который точно колдовствомъ такъ съумлъ привязать къ себ мальчика, что тотъ не можетъ теперь безъ него я:ить.

— Въ самомъ дл? спросилъ Эрихъ. Не вы, а я долженъ выразить вамъ свое удивленіе.

— Ваше удивленіе?

— Да. Къ сожалнію, я очень не искусенъ и почти готовъ, завидовать вашей ловкости и умнью.

Зонненкампъ въ изумленіи смотрлъ на Эриха, а тотъ продолжалъ:

— Вы сдлали весьма искусный педагогическій маневръ. Я теперь вижу: вы объявили Роланду, что отвергаете мои услуги, съ цлью заставить его дйствовать самого. Этимъ самымъ вы его отдали въ мои руки больше, чмъ это могло бы вамъ удасться при другихъ обстоятельствахъ.

Зонненкампъ недоумвалъ. Что думаетъ этотъ человкъ? играетъ онъ съ нимъ или хитритъ? Насмхается надъ нимъ или старается его тонко провести? Это дипломатическая штука первой руки. Правду говорилъ Пранкенъ, что Эрихъ ловкій проныра, скрывающійся подъ маской искренности и прямодушія. Пусть будетъ такъ. Зонненкампъ по своей привычк неслышно засвисталъ. Онъ не хотлъ показать Эриху, что видитъ его насквозь и не отнкивался отъ уловки, которую будто бы употребилъ съ Роландомъ.

— Фрейленъ Милькъ правду говоритъ! воскликнулъ маіоръ. Она все видитъ, все понимаетъ… Сколько разъ повторяла она мн: господинъ Эрихъ именно такой человкъ, который можетъ вполн понять и оцнить господина Зонненкампа. Да, да, ихъ умы также быстро выводятъ заключенія, какъ экстренный поздъ стремится къ мсту своего назначенія.

Зонненкампъ съ благодарностью улыбнулся, но въ тоже время ему было немножко стыдно. Удивленіе его усилилось, когда Эрихъ сказалъ:

— Къ сожалнію, сама жизнь такъ капризна, что нердко перескаетъ наилучше размренную логическую линію. Я вику себя вынужденнымъ отказаться отъ вашего дружескаго предложенія вступить къ вамъ въ домъ.

Зонненкампъ снова тихо засвисталъ. Новая дипломатическая выходка! только онъ не видлъ, къ чему все это могло клониться. Противникъ вытснилъ врага изъ укрпленія. Но Зонненкампъ согласенъ былъ на борьбу и въ открытомъ пол.

Эрихъ объяснилъ, что ему общано мсто сначала исполняющаго должность, а потомъ и самаго директора при кабинет древностей.

— Отлично! одобрилъ маіоръ: отлично! вы вправ не вдругъ соглашаться и, какъ знаменитая пвица, предписывать свои условія. Для нея нтъ слишкомъ высокой цны, ей все можно дать.

Но лице маіора вдругъ омрачилось, когда Эрихъ продолжалъ:

— Вы, съ вашей американской практической точки зрнія, конечно, вполн одобрили бы меня, еслибъ я прибгнулъ къ отказу на ваше предложеніе, единственно съ цлью упрочить за собой побольше выгодъ и тмъ самымъ скорй достигнуть свободы. Но я вамъ говорю прямо: причина моего отказа вамъ заключается единственно въ благодарности къ покровителю, который предлагаетъ мн мсто въ столиц.

Зонненкампъ отвчалъ очень ршительно:

— Я ничуть не намренъ своимъ вмшательствомъ измнить ходъ вашей жизни. Хотя и съ сожалніемъ, но все же я принимаю вашъ отказъ.

— Нтъ, такъ не годится, вдругъ заговорилъ маіоръ. Онъ отказывается, а вы принимаете его отказъ, — это не дло. А объ мальчик вс забыли: что станется съ нимъ.

Зонненкампъ и Эрихъ молча смотрли на маіора, озадаченные вопросомъ: ‘что станется съ Роландомъ’?

Эрихъ первый оправился отъ смущенія и обратился къ Зонненкампу съ просьбой отдать ему своего сына на годъ въ столицу. Онъ съ своей стороны сильно привязался къ мальчику и искренно желаетъ посвятить себя его воспитанію. Къ тому же, онъ полагалъ, что общественное образованіе принесло бы Роланду несомннную пользу, и онъ бралъ на себя позаботиться о томъ, чтобы у мальчика всегда были хорошіе товарищи.

Зонненкампъ задумался, сжавъ губы между двумя пальцами.

— Нтъ, сказалъ онъ: объ этомъ и рчи быть не можетъ. У меня духъ захватываетъ при одной мысли, что мальчикъ будетъ не при мн. Пожалуйста, оставимъ это.

Зонненкампъ сказалъ маіору, что желаетъ поговорить съ капитаномъ наедин. Тотъ, ни мало не находя страннымъ, что отъ него такъ безцеремонно отдлываются, немедленно вышелъ изъ комнаты. Тогда Зонненкампъ сказалъ, потирая себ подбородокъ:

— Я вижу, что мн теперь очень трудно поручить воспитаніе Роланда кому-нибудь другому, кром васъ. Наставника, который былъ при немъ эти послдніе дни, я уже отправилъ. Но, еще одинъ вопросъ: вы служили волонтеромъ при рабочемъ дом?

— Вашъ вопросъ доказываетъ, что вамъ это извстно: къ чему же вы спрашиваете?

— И вы все-таки полагаете, что можете быть воспитателемъ Роланда?

— Почему бы и нтъ?

— Вы не думаете, что мальчика можетъ возмутить, или по крайней мр сильно оскорбить, если онъ случайно узнаетъ, что учитель его нкогда занимался надзоромъ надъ преступниками?

— Роландъ узнаетъ это не случайно, а отъ меня самого. У него хватить разсудка на то, чтобъ видть въ этомъ не униженіе моей личности, а скоре, простите за нескромность, — возвышеніе ея. Я добровольно взялъ на себя обязанность поднимать упавшихъ братій и смотрлъ на это занятіе, какъ на почетную должность, къ которой, однако, я къ сожалнію оказался неспособнымъ. Я твердо убжденъ, что всякій человкъ, какой бы онъ проступокъ ни совершилъ, можетъ быть снова поднятъ и очищенъ, только въ томъ положеніи, въ какомъ я находился, я ршительно не могъ ничего сдлать.

Зонненкампъ слушалъ съ закрытыми глазами, одобрительно кивая головой. Онъ хотлъ сказать что-нибудь въ похвалу Эриху, но не могъ.

— Я коснулся этого вопроса, произнесъ онъ наконецъ, единственно для того, чтобъ между нами не было никакихъ недомолвокъ. Теперь, я надюсь, мы другъ друга поняли. Будьте такъ добры, позовите сюда маіора, а меня проводите къ дамамъ.

Маіоръ пришелъ и, оставшись одинъ съ Эрихомъ, началъ разсказъ объ ужасахъ, какіе онъ испыталъ во время зды на экстренномъ позд. Мрный стукъ, обыкновенно производимый локомотивомъ, говорилъ онъ, превратился здсь въ одинъ нескончаемый гулъ, которому онъ тутъ же сталъ очень искусно подражать. Съ большою точностью описалъ онъ также, какъ они со свистомъ проносились мимо станцій, какъ мчались мимо горъ, черезъ мосты и насыпи. Эрихъ могъ бы возразить, что эта дорога ему самому очень хорошо извстна, такъ какъ онъ халъ по ней всего нсколько дней тому назадъ, но перебить маіора не было никакой возможности. Онъ утверждалъ, что докол въ Европ будутъ существовать желзныя дороги, никто другой не испытаетъ боле такой быстрой зды, потому, объяснилъ онъ, что Зонненкампъ веллъ нагрть локомотивъ по-американски.

— Теперь, прибавилъ онъ, я вполн понялъ, что за человкъ Зонненкампъ. У меня нтъ сына, и потому я не знаю, что бы я чувствовалъ…. Но у него вырывались такія жалобы, такіе упреки самому себ… на него находили точно припадки бшенства, онъ произносилъ такія проклятія, что въ сравненіи съ нимъ нашъ худшій капралъ показался бы кроткой монахиней. Ужъ какихъ только словъ онъ не употреблялъ! Врно правду говорить фрейленъ Милькъ, что въ странахъ, гд растетъ хорошій табакъ и водятся зми съ попугаями, и у людей въ сердц таятся такіе гады, о какихъ мы и понятія не имемъ. А о госпож Церер я и говорить не стану. А знаете-ли кто первый надоумилъ насъ, гд слдуетъ искать мальчика? Фрейленъ Милькъ! и знаете-ли что еще она сказала? ‘Еслибъ я была молодая двушка, говоритъ она, то послдовала бы за господиномъ Эрихомъ на край свта’. Но словамъ этимъ не надо придавать никакого дурного значенія. Она никогда никого, кром меня, не любила, а мы другъ друга знаемъ вотъ ужъ скоро сорокъ девять лтъ это что-нибудь да значитъ. Однако я не кстати разговорился объ этихъ вещахъ: мы еще и посл успемъ о нихъ потолковать…. Вы правы…. вы разсудительне, чмъ я предполагалъ. Очень умно съ вашей стороны, что вы не вдругъ согласились… Теперь онъ самъ къ вамъ явился, и вы можете предписывать какія хотите условія. Онъ тогда въ бшенств кричалъ: милліонъ тому, кто мн возвратитъ сына! Вы въ прав требовать этотъ милліонъ: онъ вашъ, я самъ тому свидтель.

Эрихъ возразилъ, что онъ съ своей стороны чувствуетъ въ мальчику непреодолимое влеченіе, съ которымъ однако считаетъ своею обязанностью бороться. Онъ выказалъ бы крайнюю неблагодарность въ отношеніи къ своему покровителю, еслибъ отказался отъ столь дружески предложеннаго ему мста, о назначеніи его на которое можетъ быть въ эту самую минуту испрашивается разршеніе герцога. Могъ ли онъ сказать министру и герцогу, который и безъ того имлъ причины быть имъ недовольнымъ: ‘Благодарю васъ, я позаботился пріискать себ другое мсто’.

Маіоръ живо забарабанилъ по столу указательнымъ и среднимъ пальцемъ правой руки.

— Да, плохо… плохо дло! сказалъ онъ.— Судьба, видно, иногда тоже здитъ съ экстренными поздами… Теперь на все есть экстренные позды!

Эрихъ прибавилъ, что онъ еще пожалуй согласился бы прослыть неблагодарнымъ въ глазахъ свта и разъ навсегда отклонить отъ себя всякаго рода милости. Но онъ боялся, что ему будетъ не подъ силу зависимость отъ частнаго лица, тогда какъ государственная служба предоставитъ ему гораздо большую свободу.

Маіоръ продолжалъ барабанить по столу и все повторялъ:

— Плохо… да, плохо дло!,

Голосъ у него сдлался точно у вороны, которая, сидя на взрытой борозд, глотаетъ дождевыхъ червей.

ГЛАВА XVI.
НАКОНЕЦЪ МЫ ЕГО НАШЛИ!

Пока маіоръ разговаривалъ съ Эрихомъ, Зонненкампъ сидлъ съ профессоршей въ библіотек. Роландъ съ тетушкой помщались въ углубленіи окна, гд мальчикъ разсматривалъ большую книгу съ рисунками скульптурныхъ произведеній древней Греціи.

Вдругъ Роландъ поднялъ глаза отъ книги на отца и воскликнулъ:

— Представь себ, Эрихъ долженъ продать прекрасную библіотеку своего отца! А между тмъ въ ней нтъ книги, на страницахъ которой отецъ его не оставилъ бы замчаній. И теперь все это перейдетъ въ чужія руки!

— Вы меня очень обяжете, сказалъ Зонненкампъ, обращаясь къ тетушк, если уведете погулять моего сына. Мн хотлось бы поговорить съ госпожой Дорнэ наедин.

Роландъ съ тетушкой ушли.

Зонненкампъ спросилъ у профессорши, правду ли сказалъ мальчикъ.

Профессорша отвчала утвердительно, но въ тоже время прибавила, что теперь опасность миновала, благодаря графу Вольфегартену, который прислалъ сумму денегъ, необходимую для сохраненія библіотеки. Когда Зонненкампъ услышалъ имя графа и узналъ, какъ велика била присланная имъ сумма, въ немъ произошло что-то странное. Онъ вдругъ сказалъ, что никому не уступитъ права помогать Эриху деньгами: оно должно принадлежать исключительно ему, Зонненкампу. Въ немъ пробудились добрыя чувства и онъ продолжалъ говорить, что хотя ему и предстоитъ лишиться Эриха, онъ все-таки сочтетъ себя счастливымъ, если ему удастся оказать услугу такому достойному семейству.

Профессорша дрожащимъ голосомъ замтила, что сильныя души должны умть принимать благодянія, но въ ея семейств къ этому не привыкли. Вслдъ затмъ она начала говорить о сын.

— Онъ простодушенъ, какъ дитя, сказала она. Въ немъ нтъ и тни лжи, и онъ псспособенъ ни на какую интригу. У него твердый, ршительный, въ высшей степени честный характеръ. Мн, какъ матери, не слдовало бы этого говорить, но я не могу удержаться, чтобъ не пожелать вамъ съ нимъ успха. Вы смло можете поручить Эриху все, что у васъ есть самаго дорогого въ жизни. И врьте мн, кто любитъ Эриха, тотъ человкъ благородный, а кто его не любитъ, у того вовсе нтъ сердца.

Зонненкампъ въ волненіи всталъ съ мста. Онъ хотлъ сказать, какъ счастливъ человкъ, который можетъ назвать эту женщину своей матерью, но удержался. Онъ стоялъ передъ жардиньеркой, въ которой цвты были съ необыкновеннымъ искусствомъ расположены въ вид пирамиды. Это послужило ему предлогомъ начать разговоръ о ботаник, въ которой, по словамъ Эриха, профессорша имла большія свднія. Зонненкампъ былъ очень радъ найдти въ ней товарища по призванію. Онъ считалъ ботанику своимъ призваніемъ.

Вскор Зонненкампъ очень ловко, по въ тоже время и съ искреннимъ участіемъ заставилъ профессоршу разговориться о ея прошлой жизни. Онъ началъ съ вопроса, не желала ли бы и она тоже когда-нибудь побывать на Рейн. Профессорша отвчала утвердительно, прибавивъ, что у ней тамъ есть подруга молодости, съ которой бы ей очень хотлось повидаться. Она настоятельница монастыря, построеннаго на остров, и стоитъ во глав находящагося при немъ учебнаго заведенія для двицъ.

— Вы такіе близкіе друзья съ настоятельницей? спросилъ Зонненкампъ. У него промелькнула въ ум догадка, которую онъ далъ себ слово не оставлять безъ вниманія. Профессорша между тмъ распространялась о томъ, какъ странно судьба устраиваетъ жизнь нкоторыхъ людей. Вотъ дв женщины, говорила она: одна изъ нихъ сидитъ въ клтк, другая — въ маленькомъ садик, и он никакъ не могутъ сойтись. Да, чмъ дольше человкъ живетъ на свт, тмъ загадочне онъ ему кажется. Зонненкампъ слушалъ ее съ добродушной улыбкой.

При жизни мужа, продолжала профессорша, ей все было такъ ясно. Онъ умлъ разршать ея сомннія и всегда представлялъ ей вещи въ ихъ настоящемъ свт. Въ душ Зонненкампа возникло нчто, весьма похожее на уваженіе къ этой женщин. Она заговорила о своей придворной жизни, упомянула о вдовствующей герцогин, и взоръ ея оживился.

— Я имла честь и счастье, сказала она, навщать благотворительныя заведенія, пользующіяся покровительствомъ ея свтлости. Иногда она сама со мной здила, но чаще посылала ихъ осматривать одну. Но главной моей обязанностью было наводить справки о тхъ, которые обращались къ герцогин съ просьбой о помощи. Почти вс просительныя письма проходили черезъ мои руки, я о нихъ докладывала и на нихъ отвчала. То была трудная, часто печальная, но въ высшей степени благородная должность, которая наполняла мое сердце невыразимой отрадой.

Произнося эти слова, профессорша крпко сжала руки на груди, какъ бы стараясь сдержать восторгъ, вызванный въ ней такого рода воспоминаніями. По лицу ея разлилось кроткое сіяніе. Зонненкампъ въ волненіи всталъ съ мста и сказалъ голосомъ, въ которомъ звучало искреннее чувство:

— Еслибъ я смлъ надяться, что вы когда-нибудь поселитесь среди насъ, я просилъ бы васъ и намъ оказать ваше содйствіе. Я не герцогъ, по не мене любой царствующей особы бываю осаждаемъ просительными письмами. Нашъ добрый маіоръ мн иногда помогаетъ ихъ разбирать и наводить по нимъ справки, но ваша помощь въ этомъ случа была бы несравненно драгоцнне. Не вс просьбы могутъ быть удовлетворены, но для бднаго человка уже и то служитъ утшеніемъ, если онъ получитъ на свое письмо ласковый отвтъ, — а вы олицетворнная любовь и милосердіе.

На долю Зонненкампа выпалъ счастливый часъ. Онъ ощущалъ внутреннее довольство, къ какому уже боле не считалъ себя способнымъ. Передъ нимъ вдругъ открывалась возможность начать новую жизнь, какой онъ давно желалъ и которая должна была загладить все прошлое его.

Зонненкампъ совсмъ иначе представлялъ себ личность профессорши и ея золовки. Онъ нашелъ въ матери Эриха величественнаго вида женщину съ тонкимъ умомъ и въ высшей степени благороднымъ характеромъ. Ея блдное лице отчетливо выдлялось на черномъ фон вдовьяго чепца, платье на ней было тоже траурное. Наружность тетушки поражала еще большей красотой. Зонненкампъ повелъ рукой по воздуху, какъ будто хотлъ схватить обихъ женщинъ, упаковать ихъ и отправить въ себ на виллу. Онъ мысленно видлъ ихъ въ своемъ богатомъ дом, какъ он служатъ украшеніемъ его комнатъ и въ свою очередь заимствуютъ отъ окружающей ихъ роскоши новый блескъ. А по вечерамъ сама собой могла бы устраиваться партія виста! Зонненкамнъ едва удержался, чтобъ тутъ же не выдать себя вопросомъ, умютъ ли он играть въ вистъ.

Роландъ, который по желанію отца было-ушелъ съ тетушкой изъ комнаты, теперь вернулся въ сопровожденіи Эриха и маіора. Онъ держалъ въ рукахъ пакетъ съ печатью министерства народнаго просвщенія.

— Пожалуйста, ттушка, сказалъ онъ: не мшайте мн высказаться!

Вс съ изумленіемъ смотрли на мальчика, который продолжалъ, обращаясь къ Эриху:

— Мн тетушка сказала, что въ этой бумаг заключается твое назначеніе къ должности. Тебя діають директоромъ кабинета, въ которомъ хранятся древнія статуи изъ мрамора и металла. Эрихъ, я не изъ мрамора и не изъ металла… тебя тамъ статуи не будутъ грть, а мн, если ты меня покинешь, вчно будетъ холодно. Эрихъ, не длай этого какъ ради самого себя, такъ и ради меня. Останься со мной и я никогда съ тобой не разстанусь. Прошу тебя, Эрихъ, не оставляй меня, я не изъ гипса и не изъ мрамора… не оставляй меня!

Вс были до глубины души растроганы, а маіоръ прошепталъ:

— Мальчикъ пересталъ быть ребенкомъ. Что съ нимъ? Онъ говоритъ, какъ будто на него снизошелъ святой Духъ.

Эрихъ подошелъ къ Роланду и крпко его обнялъ.

— Роландъ! сказалъ онъ: такъ какъ мы теперь другъ друга держимъ, такъ и останемся на всю жизнь. Мы постараемся, чтобъ изъ насъ вышло что-нибудь хорошее, — вотъ теб моя рука!

О пакет вс забыли. Профессорша первая о немъ вспомнила и спросила, можетъ ли она его открыть. Быстро пробжавъ глазами заключавшуюся въ немъ бумагу, она воскликнула:

— Слава Богу, Эрихъ, теб не предстоитъ быть неблагодарнымъ!

Въ письм выражались сожалнія, по случаю того, что предложенное Эриху мсто было уже отдало одному молодому человку знатнаго происхожденія, который оказался неспособнымъ къ дипломатической карьер.

Зонненкампъ попросилъ, чтобъ ему отдали бумагу. Она можетъ, сказалъ онъ, служить документомъ противъ враговъ Эриха, которые, безъ сомннія, были причиной этого отказа. Затмъ онъ выразилъ желаніе, чтобъ профессорша и тетушка немедленно переселились на виллу Эдемъ. Но Эрихъ ршительно этому воспротивился. Он не должны были трогаться съ мста до осени. Онъ хотлъ сначала одинъ пожить съ Роландомъ и вполн усвоить себ нравы и обычаи дома, въ который вступалъ.

Но никто не былъ такъ доволенъ этой счастливой развязкой, такъ маіоръ. Было ршено сегодня же вернуться на виллу. Маіоръ предложилъ услуги фрейленъ Милькъ и свои на то время, когда профессорша и тетушка будутъ перезжать. Безъ фрейленъ Милькъ не обходилось ни одно дло.

Затмъ онъ отлучился на часокъ времени, говоря, что долженъ навстить друзей, съ которыми впрочемъ еще не былъ лично знакомъ.

По уход его, Зонненкампъ снисходительно замтилъ, что маіоръ, безъ сомннія, отправился къ братьямъ-масонамъ. Эрихъ тоже выразилъ желаніе пойти проститься съ однимъ другомъ и ушелъ къ профессору Эйнзиделю.

Профессоръ всегда былъ расположенъ платить лаской за дружеское къ нему вниманіе. Но въ тоже время онъ неизмнно досадовалъ на всякаго, кто забывалъ часъ, который онъ посвящалъ серьезному труду. Онъ даже въ этихъ случаяхъ умлъ сердиться, при чемъ гнвъ его выражался слдующимъ образомъ:

— Но, любезный другъ, говорилъ онъ, какъ могли вы это забыть? Вдь вы знаете, что я въ два часа всегда читаю и не могу ни съ кмъ говорить. Нтъ, ужъ я васъ прошу… очень-очень прошу, замтьте, въ какое время я читаю!

И слова эти обыкновенно сопровождались крпкимъ пожатіемъ руки. Эрихъ на этотъ разъ въ отвтъ на его увщаніе, сказалъ, что ему теперь безполезно помнить часъ чтенія профессора: онъ узжаетъ и врядъ ли ему удастся опятъ его скоро навстить. Профессоръ освдомился, въ которомъ часу отходитъ поздъ. Онъ сказалъ, хотя и не общался наврное, что можетъ быть еще придетъ съ нимъ проститься. Эрихъ направился къ выходу, профессоръ проводилъ его до дверей, извиняясь, что не сопровождаетъ его дале внизъ по лстниц. Стоя на порог, онъ спяль свою черную шапочку и со словами: — ‘Я васъ очень… очень прошу….. я читаю въ два часа’, вернулся въ кабинетъ. Эрихъ быль увренъ, что еще увидитъ профессора передъ отъздомъ.

Жители университетскаго городка съ любопытствомъ смотрли на маленькое общество, когда оно шло на желзную дорогу. Зонненкампъ велъ подъ руку профессоршу, маіоръ тетушку, а Эрихъ держалъ за руку Роланда. На станціи имъ надо было ожидать прихода позда. Вдругъ явился профессоръ Эйнзидель, который на этотъ разъ ршился нарушить порядокъ своего дня. Эрихъ представилъ его Зонненкампу и маіору. Зонненкампъ не нашелся, что ему сказать, да и маіоръ, не смотря на свою обычную привтливость, ршительно не звалъ о чемъ ему заговорить съ этимъ маленькимъ, тщедушнымъ созданьемъ, котораго Эрихъ назвалъ своимъ учителемъ. Но за то Роландъ съ жаромъ схватилъ его за руку и сказалъ:

— Знаете ли, какъ вы мн приходитесь? Ддушкой наставникомъ. Эрихъ мой учитель, а вы были его учителемъ. Если вамъ, ддушка, когда-нибудь захочется имть собаку, напишите мн: я вамъ пришлю отличную.

Профессоръ Эйнзидель сказалъ Эриху нсколько греческихъ словъ, въ которыхъ Платонъ выражаетъ свой восторгъ при вид прекраснаго юноши. Потомъ онъ потрепалъ мальчика по плечу, поблагодарилъ его за собаку и сказалъ, что не лобитъ толпы и суматохи и потому теперь же съ ними со всми простится. Отведя Эриха въ сторону, онъ произнесъ съ легкой дрожью въ голос:

— Вы достаточно вооружены и непремнно должны жениться. Вспомните слова апостола Павла: кто любитъ свтъ, тому слдуетъ жениться.

Затмъ онъ взялъ съ Эриха слово, что тотъ ему скоро напишетъ и пожалъ молодому человку руку. Роландъ подалъ ему также свою.

Эрихъ еще долго смотрлъ вслдъ профессору, котораго по истин можно было назвать ходячимъ храмомъ науки. А добрый старикъ, уходя, потиралъ свою маленькую, почти дтскую руку, которую Роландъ слишкомъ крпко сжалъ.

Между тмъ пріхалъ поздъ. Роландъ нжно обнялъ тетушку и профессоршу, а Зонненкампъ поцловалъ послдней руку. На прощаньи мать шепнула Эриху:

— Ты меня покидаешь, но я спокойна, зная, что ты всегда останешься вренъ самому себ. Позжай и храни меня въ твоемъ сердц, какъ я храню тебя въ своемъ, и да будетъ намъ обоимъ благо.

Въ вагон маіоръ наклонился къ Эриху и сказалъ ему на ухо:

— Я что-то узналъ о вашемъ отц.

— Что такое?

— Это хорошая всть, какъ для васъ, такъ и для меня. Вашъ покойный отецъ тоже былъ членомъ нашего братскаго союза. Это даетъ вамъ право пользоваться моими услугами, и на меня возлагаетъ обязанность быть вашимъ помощникомъ во всхъ вашихъ длахъ. Но со своей стороны объ одномъ прошу васъ: никогда меня не благодарите. Мы не должны другъ друга благодарить.

На слдующей станціи маіоръ отвелъ Эриха въ сторону и спросилъ его, условился ли онъ съ Зонненкампомъ на счетъ платы и выговорилъ ли себ пенсіонъ по окончаніи воспитанія мальчика, или вознагражденіе въ случа своей преждевременной отставки отъ должности. Но Эрихъ отнесся къ этому весьма легко. Тогда маіоръ намекнулъ ему, что уполномоченъ дать согласіе на вс условія, какія бы онъ, Эрихъ, вздумалъ предписать.

Онъ совтовалъ молодому человку ковать желзо, пока оно горячо, но тотъ оставался одинаково равнодушнымъ и къ совтамъ, и къ намекамъ. Маіоръ наконецъ оставилъ его въ поко и только съ улыбкой подумалъ:

— Фрейленъ Милькъ постоянно упрекаетъ меня въ непрактичности. Но вотъ человкъ ученый, который успетъ семь разъ встать и повернуться, пока я едва разъ пошевельнусь, — и что же: онъ гораздо мене меня практиченъ!

На дорог Зонненкампъ выкупилъ кольцо, заложенное Роландомъ.

— Отдай кольцо твоему отцу, сказалъ Эрихъ: я не хочу, чтобъ ты его носилъ.

Роландъ немедленно повиновался, а маіоръ проворчалъ:

— Нечего сказать: ловко онъ его окрутилъ!

Было уже темно, когда они прозжали мимо домика, обвитаго виноградомъ. Роландъ, ни слова не говоря, но съ сіяющимъ лицемъ указалъ на него Эриху. Когда они възжали въ ворота виллы Эдемъ, ихъ такъ и обдало тонкимъ запахомъ розъ. Въ саду Зонненкампа распустились вс до одной розы.

— Наконецъ-то мы нашли его! воскликнулъ архитекторъ маіору, выходившему изъ кареты.

— Кого?

— Источникъ близъ замка.

— А мы тоже нашли кого-то, сказалъ маіоръ, указывая да Эриха.

Съ этого времени маіоръ большую часть своихъ разсказовъ всегда начиналъ словами:— ‘Когда я съ господиномъ Зонненкампомъ мчался на экстренномъ позд’.

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.
НА ВЕРХУ.

Въ теченіе весенней ночи въ саду распустились розы, а въ душ юноши расцвла радость.

Роландъ съ восторгомъ привтствовалъ вступленіе въ домъ его родителей Эриха, котораго онъ могъ по справедливости считать своимъ завоеваніемъ. Бодро и весело побжалъ онъ къ матери, но та еще не успла оправиться отъ испуга предъидущей ночи, и мальчика къ ней не допустили. Тогда онъ, забывъ свою обычную сдержанность въ отношеніи къ фрейленъ Пэрини, радостно объявилъ ей, что Эрихъ здсь и останется у нихъ навсегда. Онъ попросилъ ее также передать эту новость матери.

— А о кавалер вы и не спрашиваете?

— Нтъ, я знаю, что онъ ухалъ. Но и прежде онъ для меня, не существовалъ… Ахъ, виноватъ, я не знаю, что говорю! Зачмъ это весь свтъ не можетъ радоваться вмст со мной.

Но фрейленъ Пэрини не замедлила умрить восторгъ Роланда, сказавъ, что еще не извстно, какія послдствія можетъ имть для его матери тревога, испытанная ею но случаю его бгства. Роландъ присмирлъ, но не на долго: ему казалось, что теперь ничто въ мір не можетъ идти дурно, и вс люди непремнно должны быть здоровы и веселы.

На двор онъ встртилъ Іозефа и разсказалъ ему о своей поздк на его родину. Мальчикъ дружески кивалъ головой всмъ слугамъ и съ веселой улыбкой смотрть на лошадей, на деревья, на собакъ. Вс должны были знать, что Эрихъ здсь и радоваться его присутствію. Слуги съ любопытствомъ поглядывали на Роланда, и кучеръ Бертрамъ, расчесывая пальцами длинныя пряди своей бороды, замтилъ:

— У молодого барина за эти два дня голосъ сдлался, какъ у взрослаго.

Іозефъ съ улыбкой отвчалъ:

— И впрямъ: одинъ день, проведенный имъ въ сосдств съ университетомъ, сдлалъ изъ него совсмъ другого человка, да еще какого!

Дйствительно, въ Роланд произошла большая перемна. Онъ точно вернулся изъ продолжительнаго странствія, за дальнія моря и явился домой почти какъ изъ другого міра. Все вокругъ него казалось измнившимся и представлялось ему въ совершенно новомъ свч. Онъ побылъ наедин съ самимъ собою, и одинъ, безъ посторонней помощи, одержалъ важную побду.

Эрихъ ршительно отказался самъ себ назначить вознагражденіе, и Зонненкампъ, усмхаясь, сказалъ маіору:

— А надо-таки отдать справедливость господамъ идеалистамъ: они скрываютъ въ себ порядочную долю житейской мудрости. Этотъ Дорнэ поступаетъ, какъ гость, который, будучи приглашенъ на обдъ, предоставляетъ хозяину или хозяйк дома положить ему на тарелку любимаго кушанья, и такимъ образомъ получаетъ гораздо больше, чмъ если бы самъ взялъ.

Эрихъ требовалъ только одного, а именно, чтобъ ему, вмст съ Роландомъ, отвели уединенныя комнаты въ башн, откуда разстилался обширный видъ. Желаніе его было исполнено, и ему легко и свободно дышалось на этой высот, гд онъ могъ любоваться ркой и далекимъ ландшафтомъ.

Ему припомнилось, какъ сжато было его существованіе въ маленькой комнатк университетскаго города, но и тамъ тснота жилища не мшала духу его уноситься въ безконечное пространство. А здсь эти ковры, это благоустроенное хозяйство, безъ сомннія, тоже въ скоромъ времени обратятся у него въ привычку, и онъ сдлается къ нимъ равнодушенъ, равно какъ и къ живописной мстности передъ его глазами. Но пока онъ чувствовалъ себя въ высшей степени бодрымъ, веселымъ и сильнымъ, и невольно усмхнулся, когда въ ум его промелькнуло сравненіе себя съ всадникомъ, который живетъ верхомъ на лошади. Пріятно странствовать по горамъ и долинамъ съ посохомъ въ рукахъ, мчаться на кон, составлять одно съ чуждой себ силой, чувствовать, какъ вслдствіе этого растетъ и крпнетъ собственная мощь, сознавать, что находишься выше уровня обыденныхъ явленій жизни — это наслажденіе, которому мало подобныхъ.

Вскор пришелъ Роландъ. Эрихъ не могъ удержаться, чтобъ не выразить удовольствія, какое въ немъ возбуждалъ видъ, открывавшійся изъ оконъ тихаго уголка, въ которомъ имъ обоимъ предстояло жить.

Но Роландъ перебилъ его словами.

— Прикажи мн что-нибудь длать. Задай мн какую-нибудь очень трудную работу.

Эрихъ хорошо понималъ возбужденное состояніе, въ какомъ находился мальчикъ. Онъ усадилъ его около себя, и взявъ его за руку, принялся очень спокойно объяснять ему, что жизнь весьма рдко возлагаетъ на человка одну какую-нибудь обязанность, одно дло, да которое ему приходится устремлять вс силы своихъ способностей и воли. Что до нихъ касается, то имъ должно спокойно, по неусыпно трудиться и взаимно содйствовать усовершенствованію одинъ другого. Мальчикъ, повидимому, былъ удовлетворенъ. Онъ долго и пристально смотрлъ на Эриха, точно стараясь поглубже напечатлть его образъ въ своемъ сердц, а въ заключеніе коснулся плеча молодого человка, какъ бы желая окончательно убдиться въ его присутствіи.

Затмъ они принялись устраивать свое новое жилище, и Роландъ былъ счастливъ тмъ, что Эрихъ позволилъ ему себ помогать. Эрихъ былъ такъ быстро и неожиданно перенесенъ въ совершенно новую для него среду, что не могъ еще придти въ себя и только съ трудомъ сдерживалъ свои ощущенія. Ему еще многое оставалось объяснить матери и ршить, какія вещи взять съ собой, какія оставить дома. Теперь все это должно было предоставить переписк.

Когда комната была до нкоторой степени приведена въ порядокъ, Эрихъ согласился пойти съ Роландомъ на платформу башни. Тамъ они долго сидли и молча смотрли вдаль. Вдругъ у Эриха, какъ бы невольно, вырвалось замчаніе на счетъ того, какъ все прекрасно казалось ему въ жизни. Въ былое время, говорилъ онъ, люди строили на холмахъ крпости, другъ съ другомъ воевали и грабили прозжихъ, путь которыхъ лежалъ мимо нихъ. Мы же нын боремся съ силами природы, ищемъ ботатствъ и, когда пріобртаемъ ихъ, воздвигаемъ себ жилища на тхъ же самыхъ холмахъ или въ цвтущихъ долинахъ и стремимся только наслаждаться вчной красотой, у которой никто ничего не можетъ отнять. Быстрая рка превращается въ улицу, вдоль которой тянутся жилища трудолюбивыхъ и благородныхъ гражданъ. Будущія поколнія станутъ говорить о насъ, что между нами впервые возникло поклоненіе природ, чему тщетно было бы искать примра во всей предъидущей исторіи человчества. Это своего рода религія, хотя у ней еще нтъ и можетъ быть никогда не будетъ ни формъ, ни обрядовъ.

— Пожалуйста продолжай, не останавливайся, сказалъ Роландъ, наклоняясь къ Эриху. Онъ былъ бы радъ его вчно слушать, но не умлъ этого выразить.— Пожалуйста продолжай! повторилъ онъ, закрывая глаза.

Эрихъ разсказалъ какъ онъ, въ первый разъ стоя на вершин Риги въ Швейцаріи и любуясь заходящимъ солнцемъ, думалъ, не могутъ ли со временемъ возникнуть учрежденія, установиться формы, съ помощію которыхъ благоговйное чувство людей къ природ нашло бы себ исходъ и выраженіе. Теперь онъ убдился въ томъ, что это невозможно, да врядъ ли и нужно. Радости, возбуждаемыя природой, составляютъ достояніе отдльныхъ личностей и не имютъ никакой связи съ общественной жизнью. Затмъ Эрихъ перешелъ къ описанію счастья, какимъ наслаждаются т, которые здсь, въ собственномъ дом, на высот ими самими воздвигнутой башни, могутъ любоваться міромъ и испытывать на себ вліяніе красоты природы. Богатство, стремленіе къ нему и владніе имъ общаютъ, такимъ образомъ, сдлаться высокими нравственными началами. Богатство, продолжилъ онъ пояснять, есть не что иное, какъ слдствіе свободы и ничмъ нестсняемой дятельности различныхъ силъ. Оно должно въ свою очередь тоже служить источникомъ свободы.

Роландъ былъ счастливъ. Онъ не все понималъ, что говорилъ Эрихъ, но на него пріятно подйствовало то, что въ его присутствіи въ первый разъ отзывались о богатств спокойно, безъ пренебреженія, но и безъ преувеличеннаго уваженія. До сихъ поръ вс наставники Роланда старались внушить ему, что богатству не слдуетъ придавать никакой цны, или же, напротивъ, учили его гордиться имъ.

Немного спустя пришелъ Іозефъ и спросилъ, не хотятъ ли они, обдать у себя въ комнат? Ему отвчали утвердительно. Эрихъ и Роландъ оба чувствовали себя вполн счастливыми.

— Мы здсь точно на остров, говорилъ Роландъ.— Когда я поселюсь въ замк, который теперь перестраиваютъ, ты тоже будешь тамъ со мной жить. Но знаешь ли, чего бы я еще желалъ?

— Какъ! у тебя есть еще желаніе?

— Да, я хотлъ бы, чтобъ Манна была съ нами. Не кажется ли теб, что она тоже теперь о насъ думаетъ?

— Только ужъ никакъ не обо мн.

— Отчего же? Я ей о теб писалъ и сегодня вечеромъ опять буду писать и разскажу ей все.

Эрихъ съ минуту колебался, спрашивая себя, не долженъ ли онъ удержать мальчика и запретить ему писать о себ его сестр. Но къ этому не было достаточныхъ причинъ, и кром того, онъ боялся смутить Роланда и пробудить въ его душ сомннія.

ГЛАВА II.
НОЧНЫЕ ГОЛОСА.

Роландъ, сидя у себя въ комнат, писалъ и по временамъ громко произносилъ то или другое слово изъ своего письма. Эрихъ сидлъ молча, устремивъ глаза на лампу. Имъ овладло раздумье. Онъ всталъ и подошелъ къ книгамъ, которыя вынулъ изъ чемодана. Ихъ было немного. За четверть часа до своего отъзда, онъ еще разъ навстилъ кабинетъ отца, заперъ остававшіяся тамъ бумаги и бросивъ взглядъ на библіотеку, вынулъ изъ нея одну книгу. То былъ первый томъ сочиненій Веньямина Франклина, прекраснаго изданія Шпарка. Томъ этотъ заключалъ въ себ автобіографію съ ея продолженіемъ, и въ него было вложено нсколько листковъ бумаги, исписанныхъ рукой отца Эриха.

Теперь, въ первую ночь, которую онъ проводилъ въ чужомъ дом въ новомъ званіи наставника, Эрихъ прочелъ слдующія слова отца:

‘Смотрите! Вотъ настоящій человкъ — геній здраваго смысла и твердой воли. Электричество постоянно присутствуетъ въ воздух, но не всегда скопляется, чтобъ производить молнію, очищающую атмосферу. Геній есть не что иное, калъ скопленіе электричества въ сферахъ ума.

‘Человкъ, заброшенный на необитаемый островъ, съ этой книгой въ рукахъ, не былъ бы одинокимъ, но жилъ бы посреди міра.

‘Ни философъ, ни поэтъ, ни государственный мужъ, ни ремесленникъ, ни ученый по профессіи, Франклинъ однако былъ всмъ этимъ. Сынъ матери природы, вскормленный опытомъ, онъ безъ помощи науки самъ отыскивалъ въ дикомъ лсу цлебныя травы.

‘Еслибъ мн предстояло воспитать юношу, не предназначаемаго ни къ какому особенному званію, но единственно съ цлью сдлать изъ него настоящаго человка и хорошаго гражданина, я, возложивъ ему на голову руки, сказалъ бы ему: ‘Сынъ мой, будь тмъ, чмъ былъ Веньяминъ Франклинъ… или нтъ, не такъ: будь, подобно Веньямину Франклину, самимъ собой!’

Эрихъ, опустивъ голову на руку, смотрлъ въ темную ночь.

‘Что это? Или въ жизни дйствительно совершаются чудеса?’ — Онъ оглянулся направо и налво, какъ бы ожидая услышать голосъ отца, говорящій: сынъ-мой, будь тмъ, чмъ былъ Веньяминъ Франклинъ!

Эрихъ принудилъ себя читать дале:

‘Хорошо, что мы воспитываемся по образцу людей древняго міра: то было время творческаго, элементнаго бытія. Библейскіе образы и т, которые мы находимъ у Гомера, не были созданы какимъ-либо однимъ вдохновеннымъ умомъ, но сложились подъ вліяніемъ національнаго духа въ промежутокъ времени гораздо боле длинный, чмъ жизнь одного человка.

‘Пусть меня поймутъ какъ слдуетъ. Я хочу сказать, что во всей новйшей исторіи не знаю другого человка, кром Веньямина Франклина, жизнь и образъ мыслей котораго могли бы служить образцемъ для людей нашего времени.

‘А Вашингтонъ, эта великая и чистая личность?

‘Вашингтонъ былъ солдатъ и государственный мужъ, но онъ не выработалъ внутри себя своихъ взглядовъ на жизнь. Его дятельность состояла въ подчиненіи себ другихъ и въ управленіи ими,— дятельность Франклина проявилась въ управленіи самимъ собой.

‘Когда настанетъ время, — а оно непремнно настанетъ, — въ которое будутъ говорить о войн, какъ нын говорятъ о людодахъ,— когда добросовстный трудъ, основанный на любви къ людямъ, образуетъ настоящую исторію человчества, тогда Франклинъ вступитъ въ свои права.

‘Мн хотлось бы избжать нравоучительнаго тона, который есть остатокъ теологическаго краснорчія, но мы невольно впадаемъ въ него всякій разъ, что касаемся предметовъ высшихъ и вчныхъ. А между тмъ, нашъ тонъ долженъ быть совершенно иной, чмъ тотъ, какой свойственъ людямъ, возвщающимъ, что они говорятъ не отъ себя, а отъ имени духовной силы, вн ихъ пребывающей.

‘Моисею, Іисусу, Магомету, Богъ являлся въ уединеніи пустыни, Спиноз въ уединеніи его кабинета, Франклину въ уединеніи океана. (Эта послдняя фраза была зачеркнута и снова возстановлена.) Франклинъ человкъ здраваго разсудка, который чуждъ всякой мечтательности.

‘Въ мір было бы меньше красоты, еслибъ вс люди походили на Франклина. Ему недоставало, такъ сказать, аромата романтизма. (Здсь на поляхъ было замчено: это слдуетъ иначе выразить.) Но за то на земл господствовали бы: правда, справедливость, трудъ, и всякій стремился бы другъ другу помогать. Теперь вы толкуете о любви и не нарадуетесь на ваши прекрасныя чувства, но вы вправ говорить о любви только въ томъ случа, если подвизаетесь въ вышеупомянутыхъ добродтеляхъ. (Послдняя фраза была подчеркнута краснымъ.)

‘Во Франклин есть нчто сократовское. У него между прочимъ порядочный запасъ юмора. Онъ возбуждаетъ въ насъ здоровый смхъ.

‘Франклинъ — это олицетворенная проза: въ немъ умъ, простота и стойкость.

‘Мы не геніевъ воспитываемъ. Геній самъ себя образуетъ и не можетъ имть никакого другого наставника. Наше дло воспитывать хорошихъ, полезныхъ гражданъ. А затмъ, что бы ты ни производилъ — подковы или мраморныя статуи, — это твое, а не мое дло.

‘Мы никогда не съумемъ быть справедливыми къ міру, если не будемъ врить въ чистоту и въ благородныя побужденія, и внутренній человкъ навсегда останется для насъ тайной. Лучшее оружіе противъ соблазна — это вра въ добро, творимое другими и въ то, которое намъ самимъ предназначено совершить. Отъ этого душа какъ бы наполняется музыкой, подъ звуки которой легко и бодро совершается жизненный путь.

‘Самое замчательное въ жизни Франклина, это именно то, что онъ первый selfmade man, — первый самъ себя создавшій человкъ. Онъ самоучка и самъ собой открывалъ сокровища въ наук и силы въ природ. Онъ представитель тхъ, которые, будучи пересажены изъ Европы въ Америку, подвергались опасности засохнуть и совсмъ погибнуть, но вмсто того достигли совершенно новаго развитія.

‘Еслибъ мы, по примру древнихъ, захотли олицетворять въ образ одного человка новый міръ, называемый Америкой, который взялъ изъ Европы своихъ боговъ, то-есть историческія идеи, но жизнь котораго тмъ не мене сложилась вполн своеобразію, — мы избрали бы для этого Веньямина Франклина. Онъ обладалъ большими свдніями, а между тмъ его никто не училъ, онъ былъ преисполненъ религіи, но не принадлежалъ ни къ какой церкви, онъ былъ другъ людей и въ тоже время хорошо зналъ, какъ много въ нихъ скрывается зла.

‘Онъ умлъ управлять не только той молніей, которая вылетаетъ изъ облаковъ, но и той, которая происходитъ отъ столкновенія человческихъ страстей. Онъ вполн усвоилъ себ правила благоразумія, которыя ограждаютъ отъ ошибокъ и длаютъ человка способнымъ къ самоуправленію.

‘Причина, побуждающая меня избрать Франклина за образецъ и за руководителя въ дл воспитанія, слдующая: онъ представитель здраваго смысла въ политик, въ наук, въ нравственности. Въ немъ ничего геніальнаго, ничего поразительнаго,— онъ простъ, по проченъ, и спокойно, но неуклонно идетъ въ добру.

‘Лютеръ покорилъ себ Средніе вка,— Франклинъ былъ первый самъ себя создавшій человкъ новйшаго времени. Новйшій человкъ не мученикъ, Лютеръ уже не былъ имъ, а Франклинъ еще мене. Не надо боле мученичества!

‘Франклинъ не внесъ въ міръ никакихъ новыхъ началъ, но отчетливо выработалъ въ себ все, что честный человкъ можетъ найдти въ самомъ себ.

‘Въ томъ, что онъ намъ даетъ, нтъ ничего возбуждающаго, таинственнаго, блестящаго. Онъ предлагаетъ такъ-сказать воду жизни, въ которой нуждается все живущее. (Тутъ на поляхъ была замтка: это слдуетъ обдумать и разъяснить.) Человкъ прошлаго столтія не былъ, да и не могъ быть проникнутъ духомъ національности. То былъ періодъ движенія и напора свободныхъ мыслей, которыя въ исход столтія разразились революціей.

‘Всякій, стремящійся создавать что-либо новое, всегда враждебно относится къ прошлому или по крайней мр чуждается его и старается быть отъ него независимымъ. Франклинъ — сынъ XVIII вка, и признаетъ въ человк одн только природныя силы, отвергая наслдственныя. (Въ это слдуетъ глубже вникнуть.)’

Дале и повидимому гораздо позже было написано блдными чернилами:

‘Нельзя считать за простую случайность того, что этотъ первый, не только свободно-мыслящій — такими были многіе философы — но и свободно-дйствующій человкъ, былъ типографщикомъ.

‘Въ книжномъ дл ничего героическаго (времена процвтанія геровъ, я полагаю, миновали), но въ немъ улеглось все человчество.

‘Мы дйствуемъ на міръ посредствомъ книгъ и потому самому явленіе героя, дйствующаго непосредственно своей личностью, становится въ настоящее время невозможнымъ. (Здсь два вопросительные и два восклицательные знака и замчаніе: лучше выразить.)’

Затмъ слдовало латинскимъ шрифтомъ и синими чернилами:

‘Отвлеченныя правила не образуютъ людей и не создаютъ произведеній искусства. Живой человкъ и организованное произведеніе искусства содержатъ въ себ вс правила, подобно тому, какъ языкъ заключаетъ въ себ всю грамматику. Но это-то именно и прекрасно.

‘Кто настолько ознакомился съ истинными людьми, до него жившими, что они въ немъ какъ бы оживаютъ, — тотъ самъ вступаетъ въ число ихъ. Онъ идетъ по пути просвтленнаго бытія, который былъ освященъ его предшественниками.’

Съ боку было приписано, какъ видно, дрожащей рукой:

‘Кто принимаетъ участіе въ современныхъ ему государственныхъ длахъ, издаетъ законы для современнаго общества и вращается въ области современной науки, тотъ становится устарлымъ для новаго образованія, которое за нимъ слдуетъ, и потому самому не можетъ служить образцомъ для будущаго времени. Это послднее выпадаетъ на долю только тхъ, которые, изучая законы человческаго духа, единственно пребывающіе вчно неизмнными, бросаютъ на нихъ новый свтъ и упрочиваюти ихъ господство. Вслдствіе всего этого, мы видимъ во Франклин не столько образецъ, сколько методу. Въ заключеніи были слова дважды подчеркнутыя:

‘Еще одно слово: органическая жизнь, отвлеченные законы! Изъ хлба выгоняютъ водку, но изъ водки нельзя сдлать хлба. Кто это понимаетъ, тому извстно все, что я въ состояніи сказать.’

Эрихъ откинулся на спинку стула и сталъ вдумываться въ прочитанное и въ мысли отца, который не рдко ихъ только на половину высказывалъ. Ему казалось, что онъ бродитъ по вершин горы, окутанной туманомъ, сквозь который однако видитъ и дорогу и цль. Онъ положилъ руку на исписанные листки, и лице его освтилось улыбкой. Затмъ онъ всталъ и почти громко засмялся: ему пришли на память слова, которыми его встртилъ архитекторъ: ‘мы его нашли!’

‘Да! подумалъ онъ: Я тоже нашелъ источникъ, изъ котораго я и Роландъ будемъ черпать чистую, свжую воду!’

Онъ въ волненіи приблизился къ окну, открылъ его и выглянулъ въ темную ночь. Воздухъ былъ пропитанъ ароматомъ розъ, небо сверкало звздами, изрдка щелкали и опять умолкали соловьи, а въ дали, за плотиной, у Рейна, квакали лягушки. Вдругъ до слуха Эриха долетлъ звукъ человческихъ голосовъ… да, это Пранкенъ говоритъ внизу на балкон:

— Мы придаемъ всему этому слишкомъ много значенія. Въ сущности, такому домашнему учителю слдовало бы носить ливрею: это было бы самое лучшее.

— Вы сегодня очень забавны, возразилъ Зонненкампъ.

— Напротивъ, я говорю какъ нельзя серьезне. Освящнный временемъ порядокъ вещей, безъ котораго не могутъ существовать ни общество, ни государство, поддерживается именно тмъ, что соблюдается строгое различіе между сословіями. Зависимость…

Въ кустахъ щелкалъ соловей, въ болот квакали лягушки. Всякій поетъ на свой ладъ, подумалъ Эрихъ, размышляя о только-что прочитанной рукописи отца и о словахъ молодого барона.

ГЛАВА III.
ПРЕЖНІЕ ЛЮДИ ВЪ НОВОМЪ ВИД.

На слдующее утро, Роландъ прежде всего хотлъ заняться верховой здой. Но Эрихъ принялъ за правило освящать всякій наступающій день серьезнымъ дломъ, которое приносило бы пользу душ, и заставилъ мальчика прочесть первую главу изъ жизни Веньямина Франклина. Это было въ тоже время освященіемъ ихъ новой дятельности, и когда ихъ позвали къ завтраку, они явились въ столовую бодрые и веселые. Оба могли бы похвастаться такимъ же точно спокойствіемъ духа, какъ фрейленъ Пэрини и Пранкенъ, которые только-что вернулись отъ обдни.

Эрихъ не ошибся: Пранкенъ былъ тутъ. Молодой баронъ поклонился ему съ изысканной вжливостью, а вслдъ затмъ, какъ бы спша исполнить долгъ, предписываемый честностью, онъ смло, какъ человкъ, которому нечего скрывать, сознался, что до сихъ поръ считалъ за лучшее, еслибъ Эриху не удалось занять мсто наставника Роланда. Но, прибавилъ онъ, въ душ человка происходятъ странныя вещи, силу которыхъ ему только остается со смиреніемъ признать. Въ поступк Роланда онъ видлъ руку судьбы, которая предписывала Эриху и всмъ имъ покориться.

Эрихъ съ удивленіемъ смотрлъ на Пранкена. Онъ въ немъ ошибся. Пранкенъ старался объяснять себ причины различныхъ дйствіи и явленій, въ немъ было больше смысла, чмъ предполагалъ Эрихъ.

Завтракъ прошелъ очень весело, чему не мало способствовалъ маіоръ, который, впрочемъ, за нимъ не присутствовалъ. Онъ уже усплъ разсказать Пранкену объ ужасахъ зды на экстренномъ позд, а Пранкенъ теперь, ко всеобщему удовольствію, повторилъ его разсказъ. Онъ очень забавно подражалъ манер говорить маіора, его неясному произношенію, а когда къ слову приходилось назвать фрейленъ Милькъ, то онъ всякій разъ упоминалъ и о ея черныхъ глазахъ и бломъ чепц.

Посл завтрака, Эрихъ обратился къ Зонненкампу съ просьбой, впередъ освободить его и Роланда отъ завтрака за общимъ столомъ и вообще оставлять ихъ однихъ до самаго обда. Зонненкампъ съ удивленіемъ на него посмотрлъ, а Эрихъ прибавилъ, что онъ считаетъ лучшимъ съ перваго же дня заявить свое требованіе, пока привычки ихъ еще не установились. Роланда необходимо поддерживать въ одномъ извстномъ настроеніи духа, а этого можно достигнуть только въ такомъ случа, если имъ предоставятъ полную свободу и не будутъ ихъ тревожить въ теченіи цлаго утра. Зонненкампъ согласился, пожимая плечами.

За завтракомъ, между прочимъ, разговоръ коснулся Беллы и Клодвига, и кто-то сказалъ, что ихъ ожидаютъ сегодня къ обду. Эрихъ немедленно увидлъ всю трудность своего новаго положенія: ему предстояло бороться съ развлеченіями и по возможности не допускать ихъ мшать его занятіямъ. Онъ мысленно старался провести черту, за которую не долженъ былъ переступать въ своихъ сношеніяхъ со всми домашними, и въ особенности съ Зонненкампомъ. Но гд эта черта,— трудно было опредлить, да и строго держаться въ предписанныхъ границахъ тоже оказывалось не легко, тмъ боле, что Эрихъ вообще не былъ скупъ на слова и любилъ пускаться въ разсужденія. Впрочемъ, въ немъ было что-то такое, изъ чего всякій заключалъ, что его нельзя заставить говорить боле, чмъ онъ самъ того пожелаетъ.

Приступивъ къ занятіямъ съ Роландомъ, онъ вскор увидалъ, чему тотъ уже усплъ научиться, гд у него были проблы въ знаніи, а гд и полное еге отсутствіе.

Во дворъ въхала карета. Мальчикъ взглянулъ на Эриха, но тотъ сдлалъ видъ, будто вовсе не слышалъ стука колесъ.

— Твои друзья пріхали, замтилъ тогда Роландъ. Онъ совстился сказать, съ какимъ нетерпніемъ самъ желалъ скорй увидать Клодвига и Беллу и услышать похвалы, которыми они, подъ видомъ укоровъ, безъ сомннія, не замедлятъ осыпать его за совершенный имъ отважный поступокъ. Но Эрихъ ршительнымъ тономъ объявилъ, что у нихъ теперь не должно быть никакихъ друзей, кром долга. Пока они заняты, для нихъ никто и ничто не существуетъ. Роландъ крпко сжалъ руки подъ столомъ и принудилъ себя сидть смирно.

Но вдругъ, посреди математической задачи, онъ снова заговорилъ:

— Извини пожалуйста, Грейфъ лаетъ, его посадили на цпь. Это не годится и можетъ его испортить.

— Оставь Грейфа и все такое, стоялъ Эрихъ на своемъ.

Роландъ метался какъ молодой конь, впервые почувствовавшій узду и шпоры наздника.

Вскор Эрихъ самъ позвалъ Роланда на дворъ. Послдній былъ правъ: Грейфъ дйствительно сидлъ на цпи. Онъ освободилъ его, и собака и мальчикъ принялись радостно бгать и скакать.

Белла между тмъ была у Цереры. Пришелъ слуга и доложилъ Эриху, что графъ желаетъ его видть. Клодвигъ весьма дружески привтствовалъ молодого человка, назвалъ его своимъ сосдомъ и не могъ удержаться, чтобъ не похвалить мальчика за его смлый поступокъ.

— Въ древнія времена, прибавилъ онъ, ему за это дали бы какое-нибудь почетное прозвище.

За обдомъ Эрихъ слышалъ, какъ Белла шутила съ Роландомъ. Лицо мальчика сіяло удовольствіемъ, между тмъ, какъ графиня разсказывала ему о подвигахъ героя Роланда.

Белла встртила Эриха любезно, но сдержанно. Она называла его не иначе, лавъ сосдомъ и вообще была очень оживлена. Усилія ея — не допустить Эриха поселиться на вилл, казались ей теперь смшными, педантическими. И съ чего она взяла, будто молодой человкъ произвелъ на нее впечатлніе! Все это вздоръ, ошибка.

Эрихъ не безъ страха ожидалъ этого перваго свиданія, но теперь тоже внутренно бранилъ себя за тщеславныя мысли.

— Намрены вы перевезти сюда библіотеку вашего отца? спросилъ Клодвигъ.

Эрихъ отвчалъ утвердительно. Белла пристально на него посмотрла, и ему стало ясно, почему она такъ небрежно съ нимъ обошлась: онъ взялъ денегъ у ея мужа, и она вслдствіе этого стала иначе на него смотрть.

Здсь же, въ столовой, онъ въ первый разъ опять увидлъ Цереру и подошелъ къ ней. Она ему шепнула: благодарю васъ!— и только — но этого было вполн достаточно.

За обдомъ вс казались очень веселыми и толковали о какой-то поздк, которая должна была принести пользу Церер и доказать, можетъ ли она вынести боле далекое путешествіе за воды. Спорили о томъ, какой день назначить для поздки.

Эрикъ не понималъ въ чемъ дло. Роландъ замтилъ вопросъ въ его глазахъ и шепнулъ ему:

— Мы вс демъ въ монастырь за Манной, а потомъ вмст съ ней отправляемся на воды. Это будетъ очень весело!

Эриху слова представились вс трудности его положенія.. Въ этомъ богатомъ дом, посреди существованія, чуждаго всякой серьезной цли, вс, а мальчикъ можетъ быть боле всхъ, жили одними развлеченіями или надеждой на нихъ. Эрихъ ршился спокойно ждать и молчать, пока не спросятъ его мннія, а тогда смло объявить о своемъ намреніи остаться дома.

Посл обда Белла, какъ бы случайно, очутилась возл Эриха и пошла рядомъ съ нимъ. Сначала она все говорила о Клодвиг и о томъ, какъ онъ счастливъ тмъ, что Эрихъ остается въ ихъ сосдств, потомъ вдругъ остановилась и устремивъ за него пытливый взоръ, сказала:

— Вы скоро опять увидитесь съ фрейленъ Зонненкампъ!

— Я?

— Да. Вдь вы съ нами дете?

— Это еще не ршено.

Белла улыбнулась.

— Но вы безъ сомннія рады будете опять съ ней встртиться?

— Когда я ее видлъ въ первый разъ, то не зналъ, что это она.

Белла снова улыбнулась и прибавила:

— Я настолько видла свтъ, чтобъ не имть боле предразсудковъ. Дочь нашихъ хозяевъ и мой брать Отто…. но вы, конечно, знаете, что я хочу сказать.

— Нисколько. Вы мн приписываете боле, чмъ я знаю.

— Вы бы меня сильно огорчили, еслибъ вздумали со мной скрытничать, тогда какъ со всми другими вы такъ просты и дружелюбны. Служанка маіора хвастается тмъ, что вы ея любимецъ, а вы хотите меня уврить, будто до сихъ поръ ничего не знаете о помолвк!

— До этой минуты я дйствительно ничего о ней не зналъ. Но теперь поздравляю васъ и горжусь довріемъ, какое за мн оказываете, посвящая меня въ ваши семейныя дла.

— Знаете ли, быстро заговорила Белла: — я многаго отъ васъ ожидаю.

— Отъ меня? Чмъ могу я вамъ служить?

— Не въ служб дло. Я много о васъ думала. Вы натура увлекающаяся, но все еще остаетесь для меня загадкой. Надюсь, что и я со своей стороны тоже еще не вполн вами понята.

— Я до сихъ поръ себ не позволялъ….

— Я вамъ позволяю себ позволить. Итакъ, капитанъ, или докторъ, или господинъ Дорнэ, или лучше всего просто сосдъ, мы заключимъ съ вами договоръ. Я буду стараться себ разъяснить противорчія и странности, проглядывающія въ васъ, и предоставляю вамъ такое же точно право въ отношеніи къ моей особ. Не правда ли, какое интересное занятіе?

— Оно интересно, но въ тоже время и опасно…

Белла гордо выпрямилась, а Эрихъ продолжалъ:

— Опасно для меня. Вамъ, безъ сомннія, извстны слова Гамлета: ‘Кто можетъ безнаказанно желать — вполн быть узнаннымъ?’

— Мн пріятно видть, что вы не считаете необходимою учтивость, но вамъ слдовало бы также отдлаться и отъ излишней скромности.

— Я говорю, что это опасно для меня, а не для Васъ, графиня.

— Гордость не позволяетъ мн говорить комплиментовъ, — очень рада, что и вы точно также горды. А теперь разскажите мн, пожалуйста, о вашей встрч съ Манной и о томъ, какое она на васъ произвела впечатлніе.

Эрихъ разсказалъ, какъ она ему внезапно явилась въ монастыр и прибавилъ, что впервые услышалъ ея имя отъ дочери мирового судьи.

— Вотъ какъ, Лина! воскликнула Белла, и пальцы ея быстро зашевелились, точно она заиграла на фортепіано. Она сдлала пріятное открытіе и собиралась наблюдать надъ игрою чувствъ. Лина имла склонность къ Отто и, не смотря на свою наивность, знала, что онъ, въ свою очередь, былъ расположенъ къ Манн. И вотъ она довольно хитро придумала сблизить Манну съ такимъ прекраснымъ молодымъ человкомъ, какъ Эрихъ.

Между тмъ, какъ Белла прогуливалась съ Эрихомъ, Пранкенъ, дружески взявъ за руку Роланда, отправился съ нимъ къ собакамъ и въ конюшни. Потомъ онъ увелъ его въ отдаленную часть парка, прилегавшую къ большой дорог. Разговоръ вскор, какъ бы невзначай, коснулся Эриха, и Роландъ восторженно распространился о его неисчерпаемой доброт и всевдніи. Пранкенъ наставительно замтилъ, что такихъ словъ не слдуетъ употреблять въ примненіи къ людямъ. Онъ, Роландъ, конечно можетъ научиться у этого человка многому полезному для обихода въ свт, но есть другая, высшая паука, въ которой Дорнэ ни подъ какимъ видомъ не долженъ быть его руководителемъ.

Потомъ онъ заговорилъ о Манн, тономъ, въ которомъ звучало глубокое, благоговйное чувство. Онъ досталъ книгу, лежавшую у него на сердц, и указалъ Роланду, какое мсто читаетъ въ ней сегодня Манна. Роландъ, вслдствіе своего бгства, пропустилъ нсколько дней, и теперь ему слдовало постараться догнать сестру. Но онъ ни подъ какимъ видомъ не долженъ говорить объ этомъ капитану Дорнэ, которому, какъ человку другого вроисповданія, не слдуетъ позволять становиться между Роландомъ и его Богомъ.

Пранкенъ слъ подъ орховымъ деревомъ, на краю дороги, посадилъ около себя Роланда и началъ читать ему нкоторыя, особенно знаменательныя мста изъ омы Кемпійскаго. Мальчикъ въ недоумніи на него смотрлъ. Мимо прохалъ ‘кавалеръ бутылки’ и окликнулъ Пранкена. Тотъ, не переставая читать, отвчалъ ему дружескимъ движеніемъ руки.

Роландъ вздохнулъ свободне, увидя Эриха и Беллу, которые весело смялись и шутили. Онъ позвалъ ихъ, и они вс вмст пошли дале, Роландъ рядомъ съ Эрихомъ, а Белла съ братомъ, который въ раздумьи подергивалъ себя за бороду и пристально смотрлъ на кончики своихъ щегольскихъ сапоговъ.. Наконецъ, онъ ршился заговорить, и ни съ того, ни съ сего сталъ упрекать Беллу за ея кокетство и болтовню съ молодымъ человкомъ. Белла остановилась: она не знала, поднять ли ей брата на смхъ или, съ своей стороны, сдлать ему строгій выговоръ. Ршившись на первое, она безжалостно начала смятьни надъ новообращеннымъ.

— Ага! воскликнула она, ты, видно, все-таки побаиваешься, чтобъ этотъ Дорнэ не приглянулся твоей святой Манн, да и за мой счетъ не спокоенъ. А надо сказать правду, въ капитан есть что-то въ высшей степени привлекательное для насъ, женщинъ, — связаны ли мы брачными цпями, или живемъ въ монастырскихъ стнахъ.

Но Пранкенъ стоялъ на своемъ. Всякая шутка, говорилъ онъ, всякая легкомысленная игра граничатъ съ грхомъ и часто незамтно въ него вовлекаютъ. Онъ до того увлекся, что даже вынулъ изъ бокового кармана книгу и прочелъ изъ нея Белл нсколько строкъ. Та смотрла на него широко-раскрытыми глазами, не понимая, откуда взялась у Отто такая благочестивая книга. Затмъ она принялась уврять его, что ему нечего бояться за ея добродтель. Она просто хотла дать урокъ самонадянному молодому человку. Что же касается до Отто, то онъ долженъ быть ей благодаренъ за ея мнимое сближеніе съ Эрихомъ. Она уврена въ самой себ, не боится толковъ и готова, ради брата, продолжать игру, которая должна избавить его отъ опаснаго соперника.

— А теперь, прибавила она, серьезно спрашиваю у тебя. Неужели честные люди должны себ отказывать въ пріятномъ обществ и въ невинномъ удовольствіи потому только, что дурные люди часто подъ обманчивой наружностью дйствительно скрываютъ злое дло? Это значило бы перевернуть свтъ на изнанку и поработить честныхъ людей дурнымъ.

Белла не замчала или не хотла замтить, что щеголяла мнніемъ и словами мужа. Пранкенъ на нее съ удивленіемъ посмотрлъ. Находился ли онъ дйствительно подъ вліяніемъ вновь пробудившагося въ немъ рвенія къ религіи, или только прятался за мнимую добродтель,— какъ бы то ни было, но онъ не нашелся что отвчать на насмшливо игривую, но въ тоже время льстивую и увертливую рчь сестры.

ГЛАВА IV.
НЕУДАВШЕЕСЯ ПРЕДПРІЯТІЕ.

Эриху не малаго труда стоило опять усадить за дло своего воспитанника, который ни о чемъ боле не думалъ, какъ о предстоящей поздк.

День, назначенный для посщенія монастыря, насталъ. Погода была ясная и теплая. Эрихъ просилъ позволенія остаться дома. Зонненкампъ охотно согласился и добродушно замтилъ, что Эриху конечно пріятно будетъ провести нсколько дней въ тишин и уединеніи. Эрихъ поспшилъ отплатить за привтливое слово той же монетой и высказалъ свое намреніе, ни подъ какимъ видомъ не отчуждать Роланда отъ его семьи.

Вскор явился Пранкенъ съ сестрой. Белла сказала Эриху, что Клодвигъ веллъ просить его пріхать къ нему въ Вольфсгартенъ. Тогда только Эриху стало ясно, что никто и не ожидалъ, чтобъ онъ принялъ участіе въ поздк въ монастырь. Онъ воспользовался этимъ случаемъ, чтобъ разомъ уничтожить въ себ всякое поползновеніе къ обидчивости. Но Роландъ настойчиво просилъ Эриха съ ними хать.

— Манна будетъ очень сердиться, если ты не подешь, сказалъ онъ,— ей тоже надо тебя видть.

На губахъ Зонненкампа мелькнула странная улыбка, а Пранкенъ отвернулся, чтобъ скрыть выраженіе своего лица.

Роландъ на прощаньи горячо обнялъ Эриха. Онъ до сихъ поръ не разставался съ нимъ не только на цлые сутки, до даже и на нсколько часовъ. Онъ еще и еще общался много о немъ говорить съ Манной. Въ душ мальчика, должно быть, таились смутныя опасенія. Онъ напослдокъ сказалъ Эриху:

— Ты останешься здсь, не правда ли?

Эрихъ крпко пожалъ ему руку.

Общество въ трехъ каретахъ отправилось на пароходную пристань. Въ одной помстились Пранкенъ съ Церерой, въ другой Зонненкампъ съ фрейленъ Пэрини и съ Беллой, а въ третьей Роландъ и слуги.

Пристань находилась на нкоторомъ разстояніи вверхъ по теченію рки, и когда пароходъ, отчаливъ отъ нея, быстро скользилъ мимо виллы, Эрихъ стоялъ на вершин тнистаго холма, любуясь на горы, которыя въ этомъ мст внезапно раздвигались, какъ бы предоставляя рк безпрепятственно стремиться къ морю. Роландъ, стоя на палуб, кланялся и махалъ шляпой. Эрихъ отвчалъ мальчику тмъ же, приговаривая:

— Счастливаго пути, дружокъ!

Кому случалось, провожая въ дорогу близкихъ, посылать имъ вслдъ прощальное слово, котораго они уже не могутъ разслышать, тотъ пойметъ настроеніе духа, въ какомъ находился Эрихъ.

Пароходъ промчался, а волны съ минуту продолжали еще съ силой ударять о берегъ и качать прицпленную къ нему красивую лодку.

Общество на пароход было въ веселомъ расположеніи духа. Пранкенъ съ большой предупредительностью хлопоталъ около Цереры, устраивая ее на палуб и укутывая роскошной шалью. Роландъ получилъ позволеніе взять съ собой Грейфа. Вс глаза на пароход были устремлены на красиваго мальчика, а нкоторые пассажиры даже громко выражали свой восторгъ.

Тутъ между прочимъ были ‘винный графъ’ и его сынъ, извстный подъ названіемъ ‘кавалера бутылки’. Отецъ, высокаго роста, пожилой мужчина, поражалъ своимъ важнымъ видомъ, у него въ петличк виднлась красная ленточка. Сынъ очень обрадовался встрч съ Пранкеномъ и въ особенности тому, что могъ засвидтельствовать свое почтеніе графин Белл. Какъ старикъ, такъ и молодой человкъ, всегда, очень сдержанно вели себя въ отношеніи къ Зонненкампу и къ его семейству. Но на этотъ разъ они, забывъ свою обычную холодность, видимо искали съ ними сблизиться. Однако Зонненкампъ не поддавался на ихъ любезную предупредительность и продолжалъ держать себя въ сторон. Онъ не хотлъ сближаться съ людьми, которые теперь выражали къ этому желаніе потому только, что видли его въ такомъ хорошемъ обществ. Къ немалому его облегченію ‘винный графъ’ и сынъ его на второй же станціи вышли на берегъ въ мстечк, гд находилось заведеніе минеральныхъ водъ. На пристани ихъ встртилъ гофмаршалъ съ своимъ больнымъ сыномъ. Белла получила отъ важнаго сановника любезный поклонъ и сказала Зонненкампу, что между дочерью богатаго виноторговца и больнымъ сыномъ гофмаршала устраивается бракъ.

День былъ солнечный, едва замтный втерокъ игралъ вокругъ быстро мчавшагося парохода. Для общества Зонненкамповъ накрыли особенный столъ, который, по распоряженію Іозефа, украсили цвтами и сверкающими вазами со льдомъ для вина. До слуха Роланда нсколько разъ долетало, какъ на вопросы вновь прибывавшихъ пассажировъ вполголоса отвчали: — ‘Это богатый американецъ, владтель десяти милліоновъ’.

Итакъ, общество Зонненкамповъ размстилось обдать за особеннымъ столомъ, накрытымъ на палуб. Имъ прислуживали лакеи въ ливреяхъ кофейнаго цвта.

— Папенька, вдругъ спросилъ Роландъ: правда ли, что у тебя десять милліоновъ?

— Моихъ денегъ никто не считалъ, возразилъ Зонненкампъ и улыбнулся: — во всякомъ случа, у тебя ихъ всегда хватитъ на то, чтобъ заказать себ обдъ, подобный сегодняшнему.

Мальчикъ, повидимому, не былъ доволенъ отвтомъ, а Зонненкампъ прибавилъ:

— Да къ тому же, сынъ мой, люди бываютъ только относительно богаты.

— Замтьте себ: люди бываютъ относительно богаты, повторилъ Пранкенъ.— Это мудрое изрченіе: оно, такъ-сказать, уравновшиваетъ положеніе вещей.

Зонненкампъ улыбнулся. Онъ любилъ, когда его словамъ придавали особенный смыслъ.

— Ахъ, какъ весело путешествовать! воскликнулъ Роландъ.— Жаль только, что Эриха нтъ съ нами!

Никто не отвчалъ. Мальчикъ былъ необыкновенно разговорчивъ. Когда подали шампанское и Белла провозгласила тостъ за здоровье Манны, Роландъ, обратясь къ Пранкену, сказалъ:

— Ты женишься на Манн?

Дамы украдкой взглянули на мужчинъ. Откуда это Роландъ узналъ о томъ, что составляло тайное желаніе всхъ здсь присутствовавшихъ? Разговоръ вертлся исключительно около мальчика. Онъ становился все живе и живе, шутилъ, смялся, безъ умолку болталъ и согласился, по просьб Пранкена, представить кандидата Кнопфа. Онъ откинулъ назадъ волосы, сложилъ лвую руку въ вид табакерки и безпрестанно по ней похлопывалъ. Измнивъ голосъ и лицо, онъ однообразнымъ рзкимъ тономъ спрягалъ глаголы, изъяснялъ Пиагорову теорему и выкидывалъ еще разныя штуки.

— А съумешь ли ты передразнить капитана Дорнэ? спросилъ Пранкенъ.

Роландъ вдругъ замолчалъ. По лицу его пробжала тнь, какъ будто онъ увидлъ вдали что-то страшное, имъ мгновенно овладло уныніе, и онъ взглянулъ на Пранкена, точно сбираясь его уничтожить.

— Я въ жизнь больше не стану передразнивать кандидата Кнопфа! воскликнулъ онъ: клянусь въ этомъ!

Мальчикъ, возбужденный виномъ и веселымъ разговоромъ, внезапно присмирлъ и исчезъ, такъ что слуги принуждены были его искать и наконецъ нашли вмст съ собакой въ углу на передней части палубы. Въ глазахъ у него стояли слезы. Онъ спокойно вернулся къ своимъ, но уже, не смотря ни на что, оставался задумчивъ и молчаливъ.

Пароходъ между тмъ быстро мчался впередъ. Виноградныя горы сіяли, облитыя полуденнымъ солнцемъ. Вскор кто-то сказалъ: ‘Еще дв станціи, а тамъ и монастырь’. Роландъ опять пошелъ къ своей собак.

— Грейфъ! воскликнулъ онъ:— мы скоро увидимъ Манну. Радуйся, камрадъ!

Было еще совсмъ свтло, когда они вышли на берегъ, окаймленный плакучими ивами, и углубились въ тнистый паркъ, посреди котораго стоялъ монастырь. Слуги остались на противоположномъ берегу въ гостинниц.

На пристани никто не встртилъ путешественниковъ, хотя они и предупредили о своемъ прізд.

— Манна не пришла! воскликнулъ Зонненкампъ, выскакивая на берегъ и лицо его омрачилось, а въ глазахъ сверкнуло злобное выраженіе, которое онъ былъ не въ силахъ скрыть. Но Церера медленно къ нему обернулась и спокойно на него взглянула. Гнвъ его мгновенно упалъ, и Зонненкампъ сдлался кротокъ.

— Лишь бы она, милое дитя, была здорова, сказалъ онъ, голосомъ кающагося пустынника.

Они пришли къ монастырю. Ворота его оказались запертыми, но церковь была отворена. У входа въ нее все играло и сверкало на солнечномъ свт, а внутри стояла молящаяся фигура монахини съ закрытымъ лицомъ. Путешественники осторожно вышли и позвонили у ворога монастыря. Привратница не замедлила имъ отворить.

Зонненкампъ спросилъ, здорова ли фрейленъ Германна Зонненкампъ? Привратница отвчала утвердительно и прибавила, что если они родители молодой двушки, то настоятельница приглашаетъ ихъ къ себ въ пріемную. Зонненкампъ попросилъ Беллу, Пранкена и фрейленъ Пэрини погулять пока въ саду. Онъ хотлъ и Роланда оставить съ ними, но тотъ воспротивился этому и сказалъ:

— Нтъ, я хочу идти съ вами!

Мать его, до сихъ поръ непроизнесшая ни одного слова, взяла его за руку и сказала:

— Хорошо, я возьму тебя съ собой.

Грейфъ, конечно, остался въ парк. Зонненкампъ съ женой и сыномъ вошли къ настоятельниц, которая съ достоинствомъ, но въ тоже время очень любезно ихъ приняла. Она приказала находившейся при ней монахин удалиться и затмъ пригласила гостей ссть. Въ большой пріемной вяло прохладой. По стнамъ ея на золотистомъ пол висли лики святыхъ.

— Что случилось съ нашей дочерью? спросилъ Зонненкампъ, съ трудомъ переводя духъ.

— Ваша дочь, которую мы осмливаемся называть также и нашей, потому что любимъ ее не меньше васъ, — совсмъ здорова. Она обыкновенно бываетъ очень тиха и покорна, по по временамъ за все находитъ какое-то непонятное упорство.

Глаза Зонненкампа сверкнули молніей по направленію къ жен. Она спокойно на него взглянула, и только верхняя ея губа слегка дрогнула. Настоятельница ничего не замтила, такъ какъ имла привычку говорить съ опущенными глазами. Она спокойно продолжала:

— Наша милая Манна согласна видть своихъ родителей только въ такомъ случа, если они позволятъ ей остаться въ монастыр еще и слдующую зиму. Она говоритъ, что не чувствуетъ себя достаточно сильной для того, чтобъ теперь же вступить въ свтъ.

— И она предлагаетъ вамъ это условіе съ вашего разршенія? спросилъ Зонненкампъ, дергая себя за блый галстукъ.

— Мы не можемъ ничего ни разршать, ли позволять. Вы родители и имете безграничную власть надъ вашей дочерью.

— Конечно, началъ Зонненкампъ: конечно, если внушаютъ мысли… Но извините, я кажется васъ перебилъ.

— Нисколько, я кончила. Ваше дло ршить, принимаете вы ея условіе, или нтъ: родительская власть даетъ вамъ на то полное право. Я сейчасъ позову одну изъ сестеръ, и она васъ проводитъ въ келью Манны: дверь ея не заперта. Я только передала вамъ порученіе молодой двушки, а теперь дйствуйте, какъ вы найдете лучшимъ.

— Я такъ и сдлаю, и говорю, что она больше ни часу здсь не останется!

— Если матери также будетъ дозволено сказать свое слово… начала Церера. Зонненкампъ взглянулъ на нее, какъ будто она была вещью, лишенной дара слова, а теперь вдругъ заговорила. Но Церера продолжала, обращаясь къ настоятельниц:

— Я въ качеств матери объявляю, что мы ее не станемъ ни къ чему принуждать. Я согласна на ея условіе.

Зонненкампъ быстро всталъ и схватился за спинку кресла. Въ немъ происходило что-то страшное, но онъ сдлалъ надъ собой усиліе и сказалъ очень спокойно:

— Роландъ, пойди въ садъ къ барону Пранкену.

Роландъ долженъ былъ уйдти. Тамъ въ монастыр находится его сестра — что съ ней будетъ? Отчего не пускаютъ его въ ней и не позволяютъ ему ее обнять, поцловать и, какъ въ прежнее время, поиграть ея черными локонами? Онъ вышелъ въ садъ, но вмсто того, чтобъ идти отыскивать Пранкена, направился къ церкви. Тамъ онъ опустился на колни и началъ горячо молиться. О чемъ была его молитва — онъ и самъ бы не съумлъ сказать. Онъ просилъ у Бога спокойствія, счастія и еще многаго другого. Взоръ его случайно обратился къ верху, и мальчикъ вздрогнулъ.

Передъ нимъ висло изображеніе св. Антонія Падуанскаго. Странно! образъ этотъ имлъ поразительное сходство съ Эрихомъ, у котораго было точно такое же прекрасное, благородное лицо. Роландъ долго, пристально смотрлъ на ликъ святого, потомъ голова его медленно склонилась на руки, и онъ, — счастливая юность!— заснулъ.

ГЛАВА V.
ТАИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ.

Родители между тмъ вошли въ келью Манны. Молодая двушка встртила ихъ словами:

— Привтствую васъ именемъ Божіимъ.

Она протянула отцу руку, которая слегка дрогнула, коснувшись кольца на его указательномъ пальц. Затмъ она бросилась за шею къ матери и горячо ее поцловала.

— Простите меня! воскликнула она: — простите! Не думайте, чтобъ у меня не было сердца, но я должна… нтъ, я хочу… Благодарю васъ, что вы согласились исполнить мое желаніе.

— Да, да, мы ни въ чемъ не будемъ тебя стснять, сказала мать и Зонненкампъ, который до сихъ поръ сопротивлялся, но принужденъ былъ сдаться. Лицо Манны мгновенно просіяло. Она выразила свою радость по доводу того, что видитъ родителей здоровыми, сказала, что каждый день молится о нихъ, и Богъ не оставляетъ ея молитву безъ вниманія. Въ голос Манны звучали сдерживаемыя слезы. Зонненкампъ, казалось, былъ глубоко тронутъ. Онъ приложилъ руку къ сердцу, и вся фигура его имла выраженіе человка, который мысленно даетъ тяжкій обтъ.

Когда Манна освдомилась о Роланд, онъ отвчалъ ей тономъ, какимъ говорятъ съ больными. Роландъ въ парк, сказалъ онъ, и Манна должна пойдти туда же, чтобъ привтствовать дамъ и барона Пранкена. Легкая судорога скользнула по лицу Манны, когда отецъ произнесъ это послднее имя, но она мгновенно оправилась и сказала:

— Я не хочу видть никого, кром васъ и Роланда.

Позвали монахиню изъ служанокъ и послали ее за Роландомъ. Манна между тмъ объявила, что она, согласно монастырскому постановленію, еще на годъ вернется въ свтъ, а затмъ, — она на мгновеніе пріостановилась, — а затмъ, если ршимость ея не измнится, она произнесетъ вчный обтъ.

— И ты мн никогда, никогда не скажешь, какимъ образомъ зародилась въ теб эта мысль? съ мольбой въ голос произнесъ Зонненкампъ.

— Скажу — но не прежде какъ все будетъ кончено.

— Я ничего, ршительно ничего во всемъ этомъ не понимаю! громко воскликнулъ Зонненкампъ.

Манна движеніемъ руки поспшила успокоить отца, давая знать, что въ монастыр не слдуетъ такъ громко говорить.

Роланда долго искали, пока наконецъ нашли его спящимъ въ церкви. Мальчикъ въ испуг вскочилъ, увидя передъ собой черную фигуру монахини. Его привели къ Манн. Онъ бросился въ ней на шею, восклицая:

— Милая ты моя, недобрая!

И отъ волненія не могъ больше ничего сказать.

— Тише, тише, успокоивала его молодая двушка. Какой ты сдлался сильный!

— А ты какъ выросла! Въ теб тоже есть сходство съ Эрихомъ, только онъ еще прекрасне тебя. Нтъ, ты не смйся!— Неправда-ли, маменька? Неправда-ли, папенька? Ахъ, какъ онъ будетъ радъ, когда ты прідешь домой, а ты тоже, безъ сомннія, его полюбишь!

И Роландъ принялся съ увлеченіемъ восхвалять своего учителя и друга и разсказывать о его необыкновенномъ сходств со св. Антоніемъ. Манна поспшила объявить ему, что вернется домой только слдующей весной, на что Роландъ возразилъ:

— Но ты все-таки можешь получить понятіе объ Эрих. Взгляни только, когда будешь въ церкви, на образъ св. Антонія: онъ точь-въ-точь на него похожъ и не мене его добръ. Но онъ при случа уметъ быть и строгимъ. Онъ прежде быль артиллерійскимъ офицеромъ.

Отецъ еще разъ попытался уговорить Манну похать съ ними на воды, общаясь не препятствовать потомъ ея возвращенію въ монастырь. На этотъ разъ и мать присоединила свои просьбы къ его. Но Манна ршительно сказала, что ни подъ какимъ видомъ не можетъ прервать своихъ занятій.

Чарующіе звуки ея голоса проникали въ самую душу, когда она говорила о своихъ надеждахъ уяснить себ жизнь и стать въ ней твердою ногой. У матери навернулись на глазахъ слезы, но взглядъ отца оставался сухъ и неподвиженъ: онъ едва видлъ дочь, едва сознавалъ, гд находится. Онъ слышалъ голосъ, который когда-то, — неужели онъ тотъ же самый человкъ?— давно, много, много лтъ тому назадъ уже касался его слуха. Дочь, окружающіе ея предметы,— все исчезло, — онъ былъ одинъ и стоялъ надъ убогой могилой на кладбищ бдной польской деревеньки. Онъ провелъ широкой ладонью по лицу и очнувшись, услышалъ, какъ дочь повторяла: ‘Я встану въ жизни твердою ногой.’

Онъ слышалъ все, что здсь говорилось, и въ тоже время духъ его носился гд-то далеко отсюда. Онъ въ эту минуту жилъ какой-то двойною, едва понятной жизнью.

Зонненкампъ снова повторилъ свою просьбу, чтобъ Манна вышла въ паркъ въ его друзьямъ, которыхъ ей не слдовало обижать отказомъ. Но Манна продолжала утверждать, что она не можетъ исполнить его желанія.

Немного погодя, молодая двушка попросила одну изъ монахинь привести къ ней ребенка, прозваннаго сверчкомъ. Ребенокъ пришелъ и застнчиво поглядывалъ на незнакомыхъ ему людей. Манна сказала, что это ея родители.

— А это, прибавила она, указывая на Роланда.— Мой брать, о которомъ, помнишь, я теб говорила.

Ребенокъ, едва взглянувшій на родителей Манны, подошелъ къ Роланду и, ласкаясь къ нему, сказалъ:

— Ты мн нравишься.

И ребенокъ такъ доврчиво началъ съ нимъ болтать, какъ будто зналъ его всю жизнь.

— Хочешь ли ты быть также и моимъ братомъ? спросила его между прочимъ малютка.

Манна при этомъ высказала всю радость, какую ей доставляла возможность быть полезной милому ребенку.

— Да, да, проворчалъ Зонненкампъ. Сама еще дитя, а ужъ ухаживаетъ за чужимъ ребенкомъ. Однако пора.

И онъ быстро всталъ. Родители и Роландъ вышли изъ кельи, оставивъ Манну одну съ малюткой.

Спускаясь съ лстницы, Зонненкампъ сказалъ жен:

— Все это твое дло! Дочь избгаетъ меня, ты отвратила отъ меня ея сердце, ты ей сказала…

Церера засмялась какимъ-то страннымъ, неестественнымъ, точно не своимъ, а какъ будто чужимъ смхомъ. Роландъ съ удивленіемъ на нее поглядлъ: вокругъ него что-то происходило, чего онъ не могъ себ объяснить.

Родители съ мальчикомъ вышли въ садъ. Зонненкампъ весьма спокойно объявилъ, ожидавшимъ его друзьямъ, что онъ позволилъ дочери остаться въ монастыр до Пасхи, и прибавилъ, что вполн раздляетъ ея мнніе на счетъ того, что ея теперешнихъ занятій не слдуетъ нарушать никакимъ постороннимъ впечатлніемъ. Пранкенъ пытливо посмотрлъ на Зонненкампа, но вслухъ поспшилъ выразить свое удивленіе разумной предусмотрительности, съ какой тотъ устроивалъ дла всхъ ему близкихъ. Белла и фрейленъ Пэрини отправились гулять по острову. Ихъ долго не могли найдти. наконецъ, он вышли изъ комнатъ настоятельницы.

Между тмъ насталъ вечеръ. Когда они садились въ лодку, Роландъ закричалъ по направленію къ монастырю.

— Спокойной ночи, Манна!

Манна услышала его крикъ. Она бродила по парку, издали наблюдая за отъзжающими, потомъ медленно направилась къ церкви.

Когда лодка причалила къ противоположному берегу, съ острова послышалось хоровое пніе женскихъ молодыхъ голосовъ.

‘Эти звуки могутъ быть пріятны для тхъ, у кого тамъ нтъ дочерей’, подумалъ Зонненкампъ.

Въ гостинниц вс хлопотали и суетились, точно ожидая прибытія герцога со свитой. Зонненкампъ любилъ-таки похвастаться своимъ богатствомъ. На этотъ разъ садъ при гостинниц былъ освщенъ по праздничному, вся прислуга служила исключительно ему, едва обращая вниманіе на другихъ путешественниковъ, которымъ случилось захать сюда въ этотъ вечеръ.

Когда все погрузилось въ сонъ и молчаніе, отъ берега отчалила лодка и поплыла къ монастырю. Въ лодк сидлъ Пранкенъ.

Достигнувъ острова, онъ услыхалъ звуки арфы, выходившіе изъ открытаго окна. Онъ зналъ, что то играла Манна. Стоя у самаго монастыря, онъ видлъ въ одной изъ келій огонекъ. Вдругъ открылось нсколько оконъ, въ нихъ показались двичьи головки и выглянули въ темную ночь. Черезъ минуту окна опять закрылись, огонь потухъ, и игра на арф прекратилась.

Церковь была отворена. Пранкенъ въ нее вошелъ, сталъ на колни и погрузился въ молитву. Вдругъ послышались чьи-то мелкіе шаги и Пранкену показалось, что кто-то опустился на колни передъ алтаремъ. Онъ вздрогнулъ. Слабый свтъ вчной лампады, одной горвшей въ это время въ церкви, не позволялъ ему разсмотрть, кто это былъ. Немного спустя, таинственная фигура поднялась и направилась къ выходу. Мсяцъ бросалъ широкую полосу свта на самую середину церкви. Пранкенъ быстро послдовалъ за фигурой и, стоя въ дверяхъ церкви, сказалъ:

— Фрейленъ Манна, не бойтесь, я другъ. Передъ вами человкъ, который, благодаря вамъ, испыталъ великое счастье. Не думайте, чтобъ я пришелъ сюда съ цлью поколебать вашу святую ршимость…. Я хочу только сказать теб, что ты изъ меня сдлала. Нтъ, я не могу этого сказать…. Знай только, что когда ты произнесешь монашескій обтъ, то и я тоже пойду въ монастырь, я мы будемъ вдали другъ отъ друга, насколько хватитъ у насъ жизни, возноситься къ небу…. Прости же, чистая…. святая…. Прости!

Молодые люди стояли и смотрли одинъ на другого, какъ будто въ нихъ не оставалось ничего земного и они уже отреклись отъ міра. Манна не могла произнести ни слова. Она только зачерпнула святой воды и трижды окропила ею Пранкена.

Быстрыми шагами направился Пранкенъ къ берегу. Манна стояла неподвижно, приложивъ руку ко лбу. Она не знала, была ли это дйствительность или игра ея фантазіи. Но вдали раздался плескъ воды отъ ударявшихъ по ней веселъ и мужской голосъ еще разъ произнесъ: ‘чистая…. святая!… прости!’ Потомъ все смолкло.

Немного спустя на противоположномъ берегу брякнула цпь, которой прикрпляли лодку къ пристани. Вокругъ все спало, одн полны въ рк нарушали ночное безмолвіе тихимъ плескомъ, который днемъ обыкновенно остается незамченнымъ. Манн казалось, что она слышитъ также, какъ кровь приливаетъ у ней къ сердцу, — а на сердц у нея было въ одно и тоже время такъ тоскливо и такъ хорошо.

ГЛАВА VI.
ДЕНЬ БЕЗЪ ЗАНЯТІЙ.

Эрихъ долго стоялъ на берегу и смотрлъ вслдъ пароходу, съ котораго еще разввался вдали блый платокъ Роланда. Провожая взоромъ корабль, уносящій у васъ близкое намъ существо, вамъ кажется, какъ будто вы любите птицу, которая внезапно распустила крылья и мгновенно улетла, а вамъ ее боле во вки не поймать. Но нтъ, это не одно и тоже. Любовь невидимо связываетъ людей и въ разлук цпью, служащей доказательствомъ общности въ нихъ мыслей, ощущеній и стремленій, которыя не подвержены вліянію ни времени, ни пространства.

Пароходъ скрылся изъ глазъ, оставивъ позади себя облако дыма, которое прозрачной пеленой ложилось на виноградныя горы и постепенно исчезало въ воздух. Эрихъ все еще стоялъ на холм и, подобно тому, какъ надъ нимъ въ вышин плыли легкія облачка, такъ въ мысляхъ его носились послднія слова Роланда: ‘ты останешься здсь, — не правда ли’?

Какъ все волнуется, кипитъ въ молодой душ и рвется изъ нея наружу! Но и въ замкнутомъ, тщательно скрываемомъ чувств таится не мене красоты и искренности, только оно не всегда бываетъ видимо и не съ такой силой поражаетъ своимъ цвтомъ и благоуханіемъ. Подобныя этимъ мысли толпились въ голов Эриха, когда онъ стоялъ, любуясь деревомъ акаціи, до того облитымъ цвтомъ, что на немъ едва можно было кое-гд различить зеленый листокъ.

Эрихъ остался совершенно одинъ на вилл. Онъ полною грудью вдыхалъ въ себя свжій воздухъ и былъ несказанно счастливъ своимъ уединеніемъ и отсутствіемъ всякаго шума и суетни. Ему казалось, будто онъ нсколько дней и ночей провелъ, стоя на локомотив и слушая его оглушающій грохотъ, — а теперь внезапно очутился въ лсу, гд вяло прохладой или на дн рки, гд надъ нимъ, тихо журча и освжая его, струились волны. Онъ не хотлъ ни читать, ни писать, но весь отдался охватившему его чувству безграничнаго покоя.

Онъ отложилъ до слдующаго дня посщеніе Клодвига, который приглашалъ его къ себ. Эрихъ далеко не былъ эгоистомъ, но возможность провести цлый день въ совершенномъ молчаніи и уединеніи казалась ему слишкомъ привлекательной, ободряла его и оживляла, какъ будто ему посл долгой неволи наконецъ возвратили право располагать самимъ собою. ‘Но Клодвигъ меня ждетъ’, думалъ онъ, и тутъ же вслухъ произносилъ: ‘Я не могу!— Я не смю’! Ему хотлось хоть въ теченіи одного дня пожить своей собственной жизнью, не слышать ничьего голоса, ни съ кмъ не говорить — однимъ словомъ, быть вполн одинокимъ, безмолвнымъ, независимымъ и свободнымъ.

Онъ вспомнилъ о матери и хотлъ пойдти написать ей письмо, но минуту спустя оставилъ и это намреніе. Нтъ, сегодня никто отъ него ничего не получитъ, — это день, въ который онъ желаетъ принадлежать исключительно себ. Его постоянная мысль о благ: другихъ, его стремленіе и любовь къ близкимъ людямъ развились въ немъ до степени болзни, но теперь душа его просила покоя и уединенія. Да, онъ проведетъ настоящій день эгоистомъ и посвятитъ его полнйшему отдохновенію: ни книги, ни общественныя отношенія и требованія, никакія стремленія не должны возмущать его одиночества.

Вилла эта называется Эдемомъ: онъ будетъ въ немъ сегодня первымъ и единственнымъ человкомъ. Вблизи стояло дерево, взоръ его случайно на немъ остановился: также неподвижно и сосредоточенно, какъ оно, проживетъ онъ весь ныншній день.

Эрихъ углубился въ паркъ, бросился на траву подъ высокимъ букомъ и погрузился въ мечты. У людей бываютъ иногда минуты тихаго блаженства, когда жизнь въ нихъ медленно струится, а въ душ ни одно ощущеніе не принимаетъ опредленной формы мысли или желанія. Такое состояніе иметъ особенную прелесть для тхъ, которые привыкли много думать, и у кого много заботъ. Эрихъ лежалъ такимъ образомъ, полной грудью вдыхая въ себя воздухъ и чувствуя себя вполн довольнымъ и счастливымъ. Скрипучій звукъ шаговъ по песку сосдней аллеи пробудилъ его точно отъ сна. Это былъ садовникъ, который началъ скрести и расчищать дорожку, при чемъ производилъ рзкій, непріятный шумъ. Эрихъ хотлъ было отослать его прочь, но остановился и съ улыбкой подумалъ про себя: — ‘Вдь и я точно также расчищаю дорогу.’

Онъ взглянулъ въ втви дерева: въ нихъ изъ стороны въ сторону тихо носился втерокъ. Такъ точно и мысли его безъ цли бродили туда и сюда, а онъ лежалъ, ничего не желая, счастливый единственно тмъ, что живетъ. Какъ часто, думалъ онъ, все глядя вверхъ, въ теченіи лта колышетъ втеръ эти листья, начиная съ той минуты, какъ они распустятся и до тхъ поръ, пока они не опадутъ, а потомъ — что потомъ?

Улыбка мелькнула у него на губахъ.

Ему припомнилось преданіе о геро, который всякій разъ, что касался земли, почерпалъ въ этомъ прикосновеніи новыя силы. Уединеніе, думалъ Эрихъ, равняется отдохновенію на матери-земл. Главное несчастіе богачей, проклятіе, закрывающее имъ входъ въ царствіе небесное, заключается именно въ томъ, что они не умютъ обновлять своихъ силъ. Они владютъ всмъ, исключая способностью отдляться отъ міра и углубляться въ самихъ себя.— ‘У нихъ грузъ слишкомъ великъ’, пришли ему на умъ слова доктора. ‘Грузъ, грузъ!’ звучало у него въ ушахъ и вторило однообразному крику зяблика надъ его головой.

Наконецъ, Эрихъ, посреди этихъ размышленій, заснулъ. Сонъ его въ высшей степени подкрпилъ и освжилъ. Проснувшись, онъ, въ первый разъ посл продолжительнаго періода времени, почувствовалъ себя вполн самимъ собой. Адамъ, думалъ онъ съ улыбкой, тоже заснулъ въ раю и проснувшись увидлъ передъ собой жену и узналъ, что міръ принадлежитъ ему и еще другому существу, которое составитъ сть нимъ одно.

То былъ день и часъ, въ которые все, что случилось въ прошломъ, что существуетъ въ настоящемъ, все, о чемъ люди когда-либо мечтали и что они себ добыли тяжкимъ трудомъ внезапно освщается новымъ свтомъ и преображенное стоитъ передъ глазами. Загадки сами собой разршаются, повсюду царствуютъ миръ, прочность и единство. Такого рода ощущенія должны испытывать люди, воображая себя пробуждающимися отъ смерти, и стоя на порог вчности.

Значитъ, и впереди стоило еще бороться и стремиться къ завоеванію себ права на существованіе.

Эрихъ обошелъ паркъ и домъ, привтствуя вс предметы, какъ новые. Онъ точно усплъ ихъ забыть, они какъ будто все это время оставались далеко позади его, и теперь онъ смотрть на нихъ иными глазами и чувствовалъ себя вполн окрпшимъ человкомъ.

Хорошо, что міръ пребываетъ неизмннымъ и всегда готовымъ принять насъ, когда мы возвращаемся къ нему, пробуждаясь отъ самозабвенія.

Такимъ образомъ, прошелъ цлый день, и въ теченіи его Эрихъ не прочелъ ни одной строки, не написалъ ни одной буквы.

На слдующее утро онъ приказалъ осдлать лошадь и отправился навстить Клодвига. Но едва усплъ онъ выхать изъ дому, какъ его окликнулъ мальчикъ и вручилъ ему записку. Эрихъ прочелъ ее, кивнулъ мальчику головой и повернулъ лошадь по направленію къ деревн.

ГЛАВА VII.
НАШЪ ДРУГЪ КНОПФЪ.

Весело хать въ ясный, лтній день по берегу большой рки, когда все вокругъ ликуетъ и сверкаетъ, облитое солнечнымъ блескомъ. Въ такой день какъ-то трудно врится, чтобы горе, трудъ, страхъ и заботы могли въ такомъ количеств тсниться въ разбросанныхъ здсь хижинахъ. На вершин горы стоитъ деревня, которая, если смотрть на нее съ рки, поражаетъ своей живописностью. Изъ нея раздается и разносится по всей окрестности колокольный звонъ. Изъ церкви выходитъ и идетъ по направленію къ училищу школьный учитель. На лиц у него лежитъ тяжелая дума, которая однако мгновенно разсивается при вид стоящаго у школы и дружески протягивающаго ему руку человка.

— Какъ, вы здсь, господинъ Кнопфъ! восклицаетъ школьный учитель.

— Свободная республика Соединенныхъ-Штатовъ подарила мн сегодняшній день. Итакъ, ты видишь передъ собой человка независимаго. Ахъ, любезный другъ, я наконецъ сдлался воспитателемъ молоденькихъ двушекъ, и говорю теб, что он до перваго бала, который играетъ для нихъ роль всемірнаго потопа, прелестнйшіе цвтки, какіе только производитъ наша планета.

И Кнопфъ разсказалъ своему товарищу о выпавшемъ на его долю счастьи. Его пригласили въ качеств учителя къ молоденькой, необыкновенно способной и живой американк. Пока онъ говорилъ, некрасивое лице его точно преобразилось.

Кнопфъ былъ очень дуренъ собой. Все въ его наружности отличалось крайней угловатостью. Носъ, ротъ, лобъ, даже самыя брови, который, особенно, когда онъ, какъ теперь, снималъ очки, поражали тмъ, что необыкновенно далеко отстояли отъ его мутныхъ голубыхъ глазъ, вс черты лица его казались неуклюже вылпленными изъ тста. Но когда онъ заговорилъ о своей воспитанниц, лицо его, въ полномъ смысл слова, просіяло.

Онъ сказалъ, что пришелъ сюда съ цлью повидаться съ теперешнимъ учителемъ Роланда, сдлать ему нкоторыя замчанія на счетъ характера его воспитанника, и передать свое мнніе на счетъ дальнйшаго хода ихъ занятій. Вставъ до солнечнаго восхода, онъ немедленно отправился въ путь и нашелъ, что прогулка его какъ нельзя боліе освжила. Но теперь казалось неудобнымъ идти на виллу, и онъ ршился пригласить новаго учителя сюда. Онъ попросилъ позволенія отправить къ нему съ запиской одного изъ мальчиковъ.

Между тмъ, въ школу со всхъ сторонъ начали стекаться дти. Они уже давно были знакомы съ Кнопфомъ и теперь весело ему кланялись. Одинъ курчавый мальчикъ очень обрадовался, когда его вмсто класса послали отнести записку на виллу Эдемъ.

За деревней на самой верхушк горы возвышалась тнистая липа. Кнопфъ отправился туда, легъ на траву и устремилъ восторженный взоръ на разстилавшійся передъ нимъ прелестный ландшафтъ.

‘Въ трав, въ цвтахъ люблю лежать я и слушать издали звукъ флейты’, произнесъ онъ. Но въ наше время свистъ и шипнье паровыхъ машинъ замняютъ звуки флейты, и потому Кнопфъ вывинтилъ изъ своей палки искусно скрытую въ ней флейту и самъ принялся наигрывать на ней одну изъ Уландовыхъ мелодій: ‘Крестоносецъ Конрадинъ’. Его радовала не столько сама игра, сколько то, что ее слышатъ прохожіе въ долин.

Внизъ и вверхъ по рк безпрестанно сновали суда, и онъ каждому изъ нихъ махалъ блымъ платкомъ. Что за дло, что на нихъ чужіе, незнакомые ему люди? Онъ сверху даетъ имъ знать о своемъ счастливомъ настроеніи духа и желаетъ имъ внизу испытывать такое же точно довольство.

Кнопфъ вполн заслуживаетъ боле близкаго знакомства.

Сынъ бднаго школьнаго учителя, онъ могъ только съ большимъ трудомъ поступить въ университетъ. По окончаніи курса, онъ выдержалъ экзаменъ, и съ этихъ поръ начались его бдствія. Съ перваго же дня, какъ онъ началъ читать мальчикамъ пробныя лекціи, т подняли страшный шумъ, и чмъ боле онъ ихъ просилъ не шумть, тмъ они становились неукротиме, а когда онъ начиналъ сердиться, то они принимались дерзко надъ нимъ смяться и безжалостно его дразнили. Къ нему на помощь иногда являлся директоръ, но, лишь только тотъ выходилъ изъ класса, шумъ и гамъ возобновлялись. Было ршено, что Кнопфъ проведетъ годъ, назначенный для его испытанія, въ отдаленномъ провинціальномъ городк, но какая-то невдомая сила вроятно уже и тамъ успла распустить слухъ о его неудачной попытк въ столиц, и онъ на первыхъ же порахъ былъ встрченъ точно такимъ же шумомъ. Тогда онъ ршился отказаться отъ преподаванія въ общественныхъ заведеніяхъ.

Возвратясь въ столицу Кнопфъ занялся воспитаніемъ двочекъ и пріобрлъ всеобщее расположеніе. Матери, вслдствіе его баснословнаго безобразія, не боялись поручать ему своихъ дочерей на возраст, зная, что т въ него не влюбятся. Къ тому же онъ обладалъ большими свдніями и отличался крайней добросовстностью. Но все это ршительно ни къ чему не повело. Во всхъ домахъ, гд онъ преподавалъ, его очень любили, но ни въ одномъ изъ нихъ не хотли имть его постояннымъ учителемъ: его всегда приглашали только въ извстныхъ случаяхъ и на время. Ни у одного учителя не было столько умершихъ учениковъ, такъ какъ онъ со многими начиналъ заниматься, когда они уже били больны.

Кнопфъ еще очень много здилъ по водамъ. Родители, которые по какимъ-нибудь причинамъ не могли сопровождать своихъ дтей къ цлебнымъ источникамъ, поручали ихъ Кнопфу, и тотъ одновременно бывалъ ихъ учителемъ и нянькой. Затмъ, онъ короткое время пробылъ въ заведеніи для идіотовъ, и совсть не переставала упрекать его за то, что онъ не могъ тамъ доле выдержать. Но онъ говорилъ себ въ извиненіе, что слишкомъ привыкъ къ красот. Посл этого онъ сталъ изучать, въ какомъ вид существовали благотворительныя заведенія у грековъ и римлянъ, и ему пришлось убдиться, что у нихъ было гораздо мене, какъ нравственно, такъ и физически испорченныхъ дтей. Онъ составилъ планъ, по которому намревался устроить при одномъ изъ соляныхъ источниковъ заведеніе для больныхъ дтей. Іодъ считается лучшимъ средствомъ для исцленія страждущихъ нечистотой крови, чему почти исключительно подверженъ богатый классъ людей. Кнопфъ все надялся встртить подругу, которая согласилась бы сопровождать его къ цлебнымъ источникамъ, а пока все по прежнему оставался временнымъ учителемъ, преимущественно двочекъ.

Греческая и римская миологія занимали главное мсто въ его преподаваніи, и онъ находилъ весьма важнымъ, чтобъ молодая двушка образованнаго круга знала ее безошибочно. Но любимымъ его занятіемъ было толкованіе поэтовъ, особенно романтической школы. Само собой разумется, что онъ тоже былъ поэтомъ, по въ высшей степени скромнымъ. Въ столиц большая часть альбомовъ, — вс молодыя двушки любятъ заводить альбомы, которые он, впрочемъ, очень скоро забрасываютъ, — была украшена сонетами, написанными красивымъ почеркомъ, а еще чаще тріолетами, которые Эмиль Кнопфъ посвящалъ той или другой изъ своихъ любезныхъ воспитанницъ. Онъ зналъ музыку настолько, чтобъ помогать своимъ ученицамъ въ приготовленіи ихъ уроковъ на фортепіано. Въ живописи онъ тоже имлъ кое-какія свднія и съ особенной любовью рисовалъ цвты.

Если случалось одной изъ воспитанницъ Кнопфа выходить замужъ, никто лучше его не умлъ устраивать игръ и увеселеній для двичника. Онъ съ особеннымъ искусствомъ приготовлялъ аллегорическія сцены изъ говорящихъ цвтовъ, при чемъ каждая двушка выбираетъ какой-нибудь цвтокъ и объявляетъ: ‘я роза’, или ‘я фіалка’. Кром того, онъ придумывалъ разныя шутки и смшныя забавы. Пока, на сцен актеры въ разнообразныхъ костюмахъ декламировали и составляли прелестныя группы, Кнопфъ засдалъ въ суфлерской будк и подсказывалъ имъ, что говорить. На такого рода празднествахъ онъ всегда бывалъ очень веселъ и добродушно кивалъ головой, когда того или другой изъ присутствующихъ наизусть или по записк имъ же, Кнопфомъ, составленной, провозглашали тосты.

Эмиль Кнопфъ былъ однимъ изъ способнйшихъ людей въ мір. Онъ гордился тмъ, что никогда не предлагалъ своихъ услугъ печатно черезъ газеты, но рекомендація о немъ переходила постоянно изъ устъ въ уста и даже не иначе, какъ изъ прекрасныхъ устъ въ другія, столь же прекрасныя. Матери наперерывъ хвалили его, а отцы съ улыбкой приговаривали: ‘да, Кнопфъ весьма свдущій учитель’. Если ему случалось попадать въ домъ, гд не любили сигаръ, онъ вмсто того, чтобъ курить, съ такимъ же точно удовольствіемъ жевалъ зернышки жаренаго кофе. Онъ нюхалъ табакъ, но въ тихомолку, когда бывалъ одинъ, и всегда носилъ при себ два носовые платка, одинъ пестрый, а другой — блый, для того, чтобъ никто не замтилъ его слабости. Но была у него одна и такая привычка, отъ которой онъ никакъ не могъ отдлаться, а именно, онъ то и дло потягивалъ къ верху свои панталоны, какъ будто они ежеминутно готовились у него свалиться.

Но все это еще не доказываетъ, будто судьба предназначала Кнопфа исключительно къ тому, чтобъ онъ былъ постоянно только временнымъ учителемъ или чмъ-то въ род педагогической няньки. Пока въ дом нужда или болзнь, туда непремнно приглашаютъ Кнопфа, но лишь все окончится, придетъ въ порядокъ, его тотчасъ же отпускаютъ, правда съ ласковыми, задушевными словами, но тмъ не мене отпускаютъ.

Четырнадцать семестровъ, — Кнопфъ считаетъ время не иначе, какъ семестрами,— провелъ онъ въ столиц, и въ теченіи этого времени постоянно собирался купить въ большомъ количеств сигаръ, которыя приходились бы ему по вкусу, но никогда не могъ на это ршиться. Въ продолженіи четырнадцати семестровъ, онъ недлю за недлей все курилъ пробныя сигары, освдомлялся, что стоитъ тысяча, но ни разу не купилъ ихъ столько.

Кнопфъ былъ отъ природы очень неловокъ, но посредствомъ упражненія достигъ того, что выучился отлично плавать и сдлался отличнымъ гимнастомъ. Онъ даже одно время занималъ должность помощника учителя гимнастики. Пребываніе его на двухъ мстахъ за городомъ, гд такъ трудно бываетъ достать настройщика, побудило его выучиться самому настраивать фортепіано. Но онъ это длалъ обыкновенно. только въ томъ дом, гд жилъ. Многіе утверждали, будто онъ уметъ также вязать чулки и шить блье, но это чистая клевета. За то онъ мастерски штопалъ чулки, хотя никто никогда не видалъ его за этимъ дломъ, такъ какъ онъ занимался имъ исключительно для себя и втайн.

Къ Зонненкампу Кнопфъ поступилъ тоже въ качеств временного учителя, хотя сначала все и общало ему здсь боле продолжительное пребываніе и обезпеченную будущность. Онъ страстно привязался къ Роланду, и хотя тотъ ничему у него не учился, онъ часто говаривалъ школьному учителю Фасбендеру, съ которымъ успть подружиться:

— Боги тоже ничему не учились, но все умли. Кто можетъ назвать учителя музыки Аполлона, у какого оберъ-кельнера бралъ уроки Ганимедъ? Талантливыя натуры все находятъ въ самихъ себ и не имютъ нужды чему-либо учиться. Мы, со всмъ нашимъ знаніемъ, уроды, и подчиняемся тираніи четырехъ факультетовъ, но жизнь вдь не квадратъ.

Таковъ ‘нашъ другъ Кнопфъ’, и этимъ именемъ называютъ его во всхъ лучшихъ домахъ здшней мстности.

Кнопфъ пересталъ, наконецъ, играть на флейт. Онъ сидлъ съ листкомъ пергамента на колняхъ и, то смотрлъ на растилавшійся передъ нимъ ландшафтъ, то поспшно писалъ нсколько словъ, и опять, взявъ карандашъ въ зубы, погружался въ размышленіе, отыскивая новый оборотъ рчи.

Съ горы виднлась дорога, которая изъ деревни вела черезъ виллу въ сосднее мстечко. Вдругъ на ней показался всадникъ. Кнопфъ быстро спряталъ флейту въ палку, сунулъ въ карманъ записную книжку и поспшно началъ спускаться съ виноградной горы на большую дорогу.

— Кто такимъ молодцомъ сидитъ на лошади, тотъ и есть настоящій для него наставникъ, сказалъ Кнопфъ и снялъ шляпу. Всадникъ въ отвтъ на его поклонъ кивнулъ ему головой.

ГЛАВА VIII.
ПРОГУЛКА НА СВОБОД.

Всадникъ быстро приближался и вскор остановился близъ Кнопфа. Тотъ съ изумленіемъ смотрлъ на изящнаго молодого человка и былъ до такой степени пораженъ его наружностью, что не могъ произнести ни слова. Эрихъ первый заговорилъ:

— Я имю честь видть передъ собой моего коллегу, господина Кнопфа?

— Точно такъ.

Эрихъ быстро соскочилъ съ лошади и подалъ Кнопфу руку.

— Я вамъ очень благодаренъ, началъ снова Эрихъ, и съ каждымъ словомъ, что онъ произносилъ, съ каждымъ новымъ звукомъ его голоса, лице Кнопфа становилось все боле и боле сіяющимъ, а углубленія и выпуклости на немъ длались еще замтне.

— Я самъ, продолжалъ Эрихъ: — намревался васъ въ скоромъ времени постить, но выжидалъ только, чтобъ созрли мои собственныя наблюденія.

— Весьма справедливо, одобрилъ Кнопфъ: — всякое чужое мнніе невольно порождаетъ предубжденіе.

Кнопфъ все съ возрастающимъ изумленіемъ смотрлъ на Эриха и наконецъ сказалъ такимъ тономъ, какъ будто признавался въ любви:

— Я очень радъ видть васъ такимъ молодцемъ. Не смйтесь, и онъ покачалъ головой: — это весьма важная заслуга въ глазахъ ихъ всхъ, а въ особенности Роланда. Спартанцы придерживались мудраго, хотя и жестокаго правила: они не позволяли жить безобразнымъ дтямъ. И дйствительно, вс люди должны бы быть красивыми.

Эрихъ положилъ Кнопфу на плечо руку. Въ немъ боролось удивленіе съ желаніемъ смяться, но первое было сильне и одержало верхъ. Человкъ, до такой степени некрасивый какъ Кнопфъ, долженъ былъ многое въ себ переработать, чтобъ быть въ состояніи произносить такія рчи. Идя рядомъ съ нимъ до дорог въ деревню, Эрихъ замтилъ Кнопфу, что онъ напрасно не ршался придти къ нему на виллу. Онъ засталъ бы его тамъ совершенно одного, такъ какъ все семейство вмст съ Пранкеномъ ухало въ монастырь за Манной.

— Бдная двушка! воскликнулъ Кнопфъ.— Знаете ли, я на своемъ вку переучилъ боле пятидесяти молодыхъ двушекъ. Вс они были очень милыя и красивыя созданья, и что же: едва ли половина… да нтъ, куда половина, разв третья часть изъ нихъ вышла замужъ такъ, какъ бы я могъ того пожелать. Могу сказать, по совсти, что я никогда ничего слышаннаго и видннаго въ одномъ дом не переносилъ въ другой. А не легко мн это иногда бывало! Матери всегда желаютъ знать, что тамъ-то и тамъ-то длается, по я имъ никогда ничего не разсказывалъ. ‘Что ко мн принесешь, то опять съ собой унесешь’, говаривала моя матушка. Я тоже усвоилъ себ ея правило и не могу сказать, чтобъ мн отъ этого бывало дурно.

Эрихъ находилъ искреннее удовольствіе въ бесд съ этимъ простодушнымъ человкомъ и поспшилъ прогнать отъ себя мысль о Пранкен и объ его богатой невст. Что ему за дло до этой молодой двушки?

Онъ оставилъ лошадь въ деревенскомъ трактир и послдовалъ за Кнопфомъ на вершину горы, подъ тнистую липу, гд тотъ намревался высказать ему свое мнніе о Роланд.

— Прежде всего, началъ Кнопфъ, я хочу, какъ ребенокъ, разсказать вамъ о моемъ послднемъ опыт и о моемъ послднемъ гор. Вдь вы не спшите, у васъ есть время? Признаюсь, ничто меня такъ не сердить въ людяхъ нашего времени, какъ ихъ постоянная торопливость.

Эрихъ его успокоилъ, сказавъ, что можетъ располагать всмъ днемъ.

— Итакъ, разсказывайте, прибавилъ онъ.

— Я испыталъ мое послднее горе сегодня, во время прогулки на гор, близъ лсной часовни. Было свжо, на трав еще не высохла роса, птицы пли, не пугаясь шума, долетавшаго туда со станціи желзной дороги, расположенной внизу. Природа замкнута въ самой себ, и во время весны, этой поры любви, остается особенно равнодушной ко всему, что не она сама. Но я не объ этомъ хотлъ съ вами говорить, — перебилъ онъ самъ себя, и положилъ, руку на записную книжку, въ которой заключалось стихотвореніе такого точно содержанія.— Итакъ, къ длу. Гуляя около часовни, я услышалъ дтскіе голоса, свжіе и звонкіе, между которыми особенно выдавался одинъ необыкновенно мягкій и нжный. Вскор на скат горы показалась прелестная двушка…. извините, я посл узналъ, что она хороша собой, но въ ту минуту не могъ этого видть, потому что во время ходьбы снялъ очки. Когда я ихъ надлъ, мн прежде всего бросились въ глаза блыя, круглыя руки. Молодая двушка меня замтила и, повидимому, испугалась, такъ какъ схватила за руку своего старшаго брата, мальчика лтъ тринадцати. Другіе два, поменьше, шли около нея. Проходя мимо, я поклонился, двушка мн отвчала чуть слышно, но мальчики громко произнесли: ‘Добраго утра’. Я долго смотрлъ имъ вслдъ, потомъ вернулся къ часовн. Тишина и порядокъ, царствующіе въ этомъ уединеніи, эти сосуды, образа, свтильники, этотъ почтеннаго вида священнодйствующій, — все вызываетъ въ васъ чувство глубокаго благоговнія. Невозможно, чтобъ человкъ, который такимъ образомъ преклоняетъ колни и воздваетъ руки къ небу, притворялся бы и ршительно ничего не ощущалъ въ сердц. Онъ былъ бы тогда хуже всякаго преступника, содержимаго въ тюрьм. Отъ проповди здсь, конечно, нечего было ожидать, но — поврите ли?— я хотлъ только одного: еще разъ взглянуть на молодую двушку. Впрочемъ, я тутъ же устыдился самого себя и на цыпочкахъ вышелъ изъ часовни. Вслдъ за тмъ во мн умерло всякое личное ощущеніе, и тогда-то меня постило большое горе.

— Какое?

— Горе, происходящее отъ нашей свободы. Двушка, едва покинувшая школьную скамью, съ тремя младшими братьями идетъ въ лсную часовню, куда ее призываетъ звонъ колокола. Представьте себ, что, еслибъ эти четверо людей не имли такой прекрасной, опредленной цли для своей утренней прогулки? То была бы просто прогулка безъ всякаго смысла и значенія, безъ всякихъ послдствій. Но молодые люди входятъ въ храмъ, гд звучитъ органъ, ихъ голоса сливаются въ священныхъ гимнахъ, на душ у нихъ становится легко и отрадно, и они возвращаются домой освженные и укрпленные духомъ. Съ другой стороны, тамъ, наверху, совершается богослуженіе, независимо отъ того, явится кто-нибудь его слушать, или нтъ. Здсь — ничего похожаго на приходъ, ничего, что свидтельствовало бы о степени развитія паствы или говорило о характер человка, стоящаго во глав ея. Богослуженіе идетъ своимъ порядкомъ и, подобно вчной природ, не заботится о томъ, на кого какое оно произведетъ впечатлніе. Всякій пришедшій безразлично можетъ въ немъ участвовать, и никто не спрашиваетъ у другого, откуда онъ? Еслибъ я могъ вдругъ увровать, то непремнно принялъ бы или католическую, или древнюю іудейскую вру. Что такое въ сущности жизнь подобныхъ намъ? ‘Прогулка на свобод, безъ препятствій, но и безъ опредленной цли. Вамъ должно быть понятно, почему это меня печалитъ: я не могу ни измниться, ни принудить себя быть боле положительнымъ. Подобно мн, не можетъ этого достигнуть и все современное мн поколніе. А между тмъ, надо же и намъ до чего-нибудь дойти. Жизнь наша не можетъ быть простой прогулкой, она непремнно должна привести насъ къ какой-нибудь врной, родной, для всхъ людей одинаковой нравственной цли. Ахъ, еслибъ я могъ ее уразумть и найти ей имя, а вмст со мной и милліоны томящихся жаждой истины душъ! И знаете ли, сказалъ въ заключеніе Кнопфъ, — я все время думалъ о васъ и о Роланд. Вдь вы меня понимаете, не правда ли?

— Еще не вполн.

— И не мудрено: я слишкомъ удалился отъ предмета. Постараюсь говорить проще и короче. Вотъ въ чемъ заключается моя мысль: куда вы думаете вести Роланда?— Къ свобод? Но что онъ съ ней сдлаетъ? Что онъ въ ней найдетъ, что отъ нея получитъ? Что его будетъ связывать и манить въ жизни? А въ этомъ-то и состоитъ вся трудность задачи. Религія, та крпость, въ которую намъ предстоитъ ввести богатаго юношу, не иметъ ни крыши, ни стнъ, ни образовъ, ни пнія…. вотъ въ чемъ дло! Понимаете ли вы меня теперь?

— Какъ нельзя лучше, сказалъ Эрихъ и взялъ Кнопфа за руку.— Вы точно вынимаете у меня изъ глубины души мои собственныя мысли. Но я надюсь, что намъ удастся выработать въ человк, воспитаніемъ котораго мы займемся, стойкость, независимую отъ опоры, какую предлагаетъ религія. Мы съ вами разв не имемъ этой стойкости?

— Я думаю…. нтъ, я знаю, что имемъ. Благодарю васъ, вы длаете меня вполн счастливымъ! воскликнулъ Кнопфъ. Ахъ, какъ чудесно устроенъ міръ! Вотъ мы съ вами сидимъ на гор и смотримъ вдаль, ожидая знаменія, слова, которое обновило бы наше бытіе, — и что же? Оно является, но не извн, а изъ насъ самихъ. Что же касается до Роланда, то у него прекрасная натура, не смотря на то, что ее всячески старались испортить, въ немъ странное соединеніе смлости и упорства съ необыкновенной мягкостью. У него много хорошихъ побужденій, но молодость не уметъ отдавать себ отчета въ своихъ чувствованіяхъ,— да въ противномъ случа она и не была бы молодостью. Въ Роланд много самыхъ разнообразныхъ элементовъ, но мы, взрослые, не понимаемъ дтскаго сердца. Вспомнивъ наше собственное дтство, мы увидимъ, что никогда не были вполн поняты даже лучшими изъ людей. Но вамъ это удастся, вы къ этому призваны.

— Я?

— Да, вы. Міръ управляется и связывается въ отдльныхъ своихъ частяхъ по обширному, непостижимому плану. Въ жизни существуетъ чудесный законъ, — назовите его Провидніемъ или судьбой, — въ силу котораго человкъ, подобный вамъ, проходитъ чрезъ различныя званія и положенія въ свт, вооружается опытомъ и знаніемъ — и все это единственно затмъ, чтобы явиться сюда въ полномъ величіи и блеск красоты. Не качайте головой и не мшайте мн говорить. Отрадно думать, что таинственная сила, называемая нами Богомъ, привела васъ сюда да того, чтобъ воспитать человка, одареннаго красотой Аполлона, и вся задача въ жизни котораго должна состоять исключительно въ томъ, чтобъ быть красивымъ и изящно мыслить и чувствовать. Я дурно велъ Роланда, потому что началъ сять, не освдомясь прежде, вспахана ли земля. Сегодня утромъ, увидя человка, взрывавшаго въ виноградник землю, я подумалъ: это Коперникъ.

— Коперникъ? съ удивленіемъ спросилъ Эрихъ.

— Поймите меня, какъ слдуетъ. Кто, остроконечной палкой выкапывая изъ земли кости и камни, чтобъ потомъ бросать въ нее смена, первый началъ ворочать землю, — тотъ былъ отцемъ нашей культуры, подобно Копернику, который первый нашелъ, что вся наша планета вертится.

— Но что, по вашему мннію, слдуетъ сдлать изъ Роланда? спросилъ Эрихъ, стараясь вернуть Кнопфа къ главному предмету ихъ разговора.

— Что изъ него сдлать? Изящнаго человка. Я считаю ложной систему, которая, стремясь развить въ людяхъ добрыя чувствованія, постоянно указываетъ имъ на различнаго рода бдствія и страданія. Это длаетъ ихъ сантиментальными, слабыми, склонными къ мечтательности. Греки держались иной системы, находя, что энергія, веселость и увренность въ самомъ себ составляютъ настоящую силу. Наша теперешняя добродтель боле не сила, а какое-то разслабленное состояніе, не что иное, какъ постоянное щипанье корпіи. Знаете ли, продолжалъ Кнопфъ,— по моему, только тотъ настоящій человкъ, кто никогда не держалъ экзамена. У васъ, въ Европ, подобный родъ людей совсмъ вывелся. Мы вс родимся для экзамена. Величіе грековъ въ томъ и состояло, что у нихъ не было экзаменаторскихъ коммиссій. Платонъ не получилъ ни одной ученой степени. Ныньче въ Америк оживаетъ древняя Греція: тамъ тоже нтъ экзаменовъ.

— Не везд, перебилъ его Эрихъ.

— Да, продолжалъ Кнопфъ, Роландъ будетъ неэкзаменованнымъ человкомъ. Онъ ничему не долженъ учиться съ тмъ, чтобъ посл его объ этомъ спрашивали. Почему новйшій человкъ непремнно долженъ быть чмъ-нибудь? Civis romanus sum — этого достаточно для всхъ вообще.

Эрихъ снова попытался вернуться къ главному предмету.

— Не можете ли вы мн сказать, какое званіе годилось бы для Роланда? спросилъ онъ.

— Званіе! званіе! Лучшее, чему человкъ можетъ научиться, не входитъ въ составъ уроковъ, распредляемыхъ по часамъ, и за это лучшее не платятъ денегъ въ школы. Распредленіе людей по званіямъ, которыми мы такъ гордимся, въ сущности — филистерское тиранство, добродтель, порожденная нуждой. Натуры низшаго разряда платятъ тмъ, что он длаютъ, — боле высокія тмъ, что въ нихъ есть. Прекрасный, свободно-живущій человкъ украшаетъ человчество и тмъ самымъ оказываетъ ему добро. Я всячески старался сохранить въ Роланд наивность богатства. Мы не для того здсь живемъ, чтобъ исключительно заниматься длами милосердія. Не вс обязаны служить: заботиться о собственномъ усовершенствованіи тоже своего рода — и высокое назначеніе. Я весьма уважаю изрченіе Цицерона, которое гласитъ: ‘Кто ничего не длаетъ, тотъ свободный человкъ’. Свободный человкъ — это человкъ праздный.

Къ удивленію Кнопфа оказалось, что Эрихъ тоже былъ хорошо знакомъ съ этимъ мстомъ изъ Цицерона. Онъ сталъ оспаривать мнніе Кнопфа, доказывая, будто Цицеронъ имлъ въ виду сказать только, что тотъ не свободный человкъ, кто не въ состояніи иногда ничего не длать: non tiliquando nihil agit. Дале, приводя слона нмецкаго поэта о возможности прекраснаго существованія безъ дла и труда, Эрихъ замтилъ, что поэтъ, но его мннію, заблуждается. Между тмъ ему очень хотлось выдти изъ круга этихъ общихъ разсужденій. Какое значеніе могли имть такого рода толки о судьб человчества въ устахъ двухъ людей, которые впервые сошлись на вершин горы?

Кнопфъ тоже спохватился, что слишкомъ далеко зашелъ въ своихъ мудрствованіяхъ и поспшилъ сказать:

— Вамъ бы слдовало удалить Роланда изъ дому.

— Это дйствительно было бы всего лучше, по вамъ извстно, что это невозможно.

— Такъ, такъ. Знаете ли, какой еще вопросъ меня мучилъ: нельзя ли заставить Роланда думать, что онъ бденъ, — но (если допустить, что отрицаніе можетъ имть сравнительную степень) это оказалось еще невозможне. Я читалъ ‘Эмиля’ Жанъ-Жака Руссо и пришелъ къ убжденію, что въ немъ много дльнаго. Изучалъ я также приписываемое Платону сочиненіе о богатств и кром того нашелъ у Аристофана мудрыя замчанія о бдности и о богатств. Если вы когда-нибудь меня навстите въ Маттенгейм, то я вамъ все это подробне изложу.

Эрихъ старался угадать причину, по которой Кнопфъ оставилъ домъ Зонненкампа. Самъ Кнопфъ, не распространяясь объ этомъ много, только далъ ему понять, что Роланда вовлекъ въ какой-то проступокъ французскій камердинеръ Арманъ, вслдствіе чего тотъ и былъ немедленно удаленъ изъ дому. Затмъ Кнопфъ еще разсказалъ, какъ онъ хотлъ, но долго не ршался повидаться съ Эрихомъ. Наконецъ ужъ Вейдеманъ угадалъ въ немъ это желаніе по глазамъ и посовтовалъ ему его исполнить. Эрихъ съ своей стороны общался въ скоромъ времени побывать въ Манненгейм, а пока Кнопфъ въ восторг слушалъ разсказы о прилежаніи Роланда и о его привязанности къ своему новому наставнику. Эрихъ между прочимъ упомянулъ и о томъ, какъ онъ намревался дйствовать на мальчика посредствомъ чтенія біографіи Франклина. Такимъ образомъ, говорилъ онъ, Роландъ не только пріобртетъ себ идеалъ въ жизни, но еще, слдя за постепеннымъ ходомъ развитія Франклина, долженъ будетъ сознать все собственное несовершенство, какъ въ жизни, такъ и въ наук, а затмъ у него, конечно, явится и желаніе пополнить вс проблы, какіе онъ въ себ замтитъ.

— Знаете ли, воскликнулъ Кнопфъ вскакивая: — знаете ли, что можетъ сдлать человка еще счастливе, чмъ когда онъ бываетъ въ состояніи, подобно Архимеду, воскликнуть: ‘Я нашелъ’? Это возможность сказать: ‘ты нашелъ’! Да, вы нашли! говорилъ Кнопфъ, немилосердо дергая себя за панталоны. Ему хотлось обнять Эриха, но онъ не смлъ.

Когда же Эрихъ разсказалъ ему, какъ его навели на эту мысль замтки, сдланныя на книг его отцемъ, восторгу Кнопфа не было границъ.

— Да будетъ благословенъ твой отецъ! воскликнулъ онъ:— Слава вчному духу! О міръ, какъ ты великъ и прекрасенъ! Теперь мы знаемъ, куда идетъ гуляющій по свту человкъ. Онъ стремится сдлаться свободнымъ, какъ Веньяминъ Франклинъ. Здсь, на берегахъ Рейда, два человка съ горной вершины привтствуютъ тебя въ вчности!…. Ахъ, простите, сказалъ онъ потомъ: и не думайте, чтобъ я часто приходилъ въ такой экстазъ. Но, капитанъ, если за когда-нибудь пожелаете, чтобъ я совершилъ какое-нибудь очень трудное дло, — напомните мн объ этомъ час, и вы увидите, на что я способенъ!

Эриху пришла счастливая мысль попросить Кнопфа, чтобъ онъ ему разсказалъ о своей учениц.

— Богъ въ чемъ дло, началъ Кнопфъ:— родители двочки прислали ее въ Германію потому, что ей тамъ, въ стран свободы, угрожала опасность утратить свою нравственную независимость. Докторъ Фрицъ и его жена отличаются свободнымъ образомъ мыслей въ вопросахъ, касающихся религіи, но въ тоже время они слывутъ образцемъ честности и благородства. Они отдали свою дочь учиться въ англійскую школу. Не прошло и полугода, какъ двочка начала уговаривать родителей вернуться въ лоно церкви и выражать свое намреніе сдлаться пресвитеріанкой. Она плакала и грустила, говоря, что ее несказанно тревожитъ мысль о невріи родителей. Не правда-ли, какое странное явленіе? Вотъ родители и вздумали отправить двочку въ Германію, гд и помстили ее въ самый лучшій домъ, какой только могли найти.

Кнопфъ выдулъ изъ кармана письмо отъ доктора Фрица, который, въ качеств представителя нмецкой честности и гуманности въ Новомъ-Свт, усердно трудился надъ искорененіемъ зла, постыднымъ пятномъ лежащемъ на человчеств,— а именно надъ уничтоженіемъ невольничества. Докторъ Фрицъ прислалъ наставнику своей дочери подробную и въ высшей степени безпристрастную характеристику маленькой двочки. Онъ между прочимъ длалъ нкоторыя указанія на счетъ того, какъ, по его мннію, слдовало ее вести. Къ письму была приложена фотографическая карточка доктора Фрица. Она изображала человка плотнаго сложенія, съ курчавыми блокурыми волосами и густой бородой. Лице его поражало своей моложавостью и какимъ-то идеальнымъ, какъ-бы вдохновеннымъ выраженіемъ.

Кнопфъ подъ большимъ секретомъ сообщилъ Эриху еще одно обстоятельство. Двочка, во время своего пребыванія въ Новомъ-Свт, постоянно жила въ заколдованномъ кругу сказочнаго міра Гримма. Во время ея путешествія съ ней случилось что-то странное, чего онъ, Кнопфъ, не умлъ себ объяснить, не зная, было ли то дйствительное происшествіе или ничто иное, какъ игра ея фантазіи.

— Двочку зовутъ Лиліаной, говорилъ Кнопфъ: а вы знаете, что по-англійски ландышъ называютъ лиліей долины — the lily of the valley. Оказывается, что двочка имла какое-то видніе въ лсу, которое, не зная ея имени, подарило ей цвтокъ ландыша. Въ ея блокурой головк возникла по этому поводу чудесная сказка: она не перестаетъ съ тхъ поръ уврять, что видла лсного принца.

— Вы должно быть сами поэтъ, сказалъ Эрихъ, и Кнопфъ невольно сунулъ руку въ боковой карманъ, какъ бы опасаясь, что у него похитили его записную книжку.

— Я себ дйствительно иногда позволяю писать стихи, отвчалъ Кнопфъ.— Но, будьте спокойны, я ими до сихъ поръ еще не терзалъ ничьего слуха.

Эрихъ отъ души полюбилъ этого съ виду холодного и сухого, но на дл въ высшей степени мечтательнаго человка.

Въ деревн ударилъ колоколъ, и Эрихъ сказалъ:

— Теперь пойдемте и познакомьте меня съ школьнымъ учителемъ.

ГЛАВА IX.
АНТОНІЙ.

Школьный учитель былъ человкъ чопорный, строго державшійся формальностей. Посщеніе капитана онъ счелъ за большую для себя честь. Немного спустя, вс трое сидли въ деревенской гостинниц, и учитель разсказывалъ исторію своей жизни.

Ему было уже шестьдесятъ четыре года, по видъ онъ имлъ еще свжій и бодрый. Къ сожалнію, столь распространенное между сельскими учителями недовольство своей судьбой, въ его жизни, имло еще особенное основаніе. Со смсью гордости и горечи говорилъ онъ, что у него есть санъ, занимающійся на цементной фабрик молодого Вейдемана, гд онъ, не смотря на то, что ему всего двадцать одинъ годъ, получаетъ двойное содержаніе противъ того, какимъ пользуется его отецъ посл тридцатилтней службы. Всхъ сыновей у школьнаго учителя было четыре, но онъ не хотлъ, чтобы хотя одинъ изъ нихъ шелъ по его стопамъ. Второй его сынъ занимался торговлей, а старшій предпринималъ различныя постройки въ Америк.

— Да, воскликнулъ онъ: бытъ сельскихъ учителей не улучшится, докол они не согласятся на стачку и не прекратятъ вс разомъ своихъ занятій.

— Остались ли бы вы школьнымъ учителемъ, спросилъ Эрихъ, еслибъ у васъ безъ того были средства къ существованію?

— Нтъ.

— И никогда бы не взяли на себя этой должности?

— Я думаю, что нтъ.

— Бда въ томъ, замтилъ Кнопфъ: что богатство постоянно и не безъ основанія ссылается на то, что не иметъ права искоренять бдности, чрезъ которую родится и процвтаетъ въ мір прекрасное и великое. Нужда заставляетъ людей стремиться къ идеалу и къ добродтели. Видители, капитанъ и мой-коллега, Зонненкампъ, человкъ съ широкимъ взглядомъ на вещи, а и тотъ говоритъ: ‘Я не могу принимать участія во всхъ существованіяхъ, группирующихся вокругъ меня, и не хочу, чтобъ Роландъ о нихъ много думалъ, иначе его собственная жизнь пропадетъ даромъ. Онъ не будетъ тогда въ состояніи выхать на прогулку безъ того, чтобъ не имть постоянно въ мысляхъ того или другого изъ бдствій, разсянныхъ въ мір’. Вотъ тутъ опять выступаетъ на сцену наша загадка. Какъ можетъ человкъ въ одно и тоже время быть богатымъ и имть идеальный взглядъ за вещи? Мы, учителя — хранители идеализма. Смотрите, здсь, надъ всми этими деревнями высятся дв башни,— одна видимая, а другая невидимая: вторую именно и составляетъ идеализмъ сельскаго учителя, который сидитъ въ кругу дтей. Я васъ уважаю за то, что вы тоже сдлались учителемъ.

Эрихъ былъ непріятно пораженъ. Въ глубин души его таилось самолюбіе, которое страдало отъ того, что его ставили на одну ногу съ школьнымъ учителемъ. Однако онъ поспшилъ подавить въ себ это чувство и остался доволенъ тмъ, что ему удалось его скрыть. Онъ попросилъ сельскаго учителя продолжать разсказъ о его прошлой жизни.

Учитель былъ хорошій математикъ и когда-то, давно, служилъ въ таможн, но по заключеніи таможеннаго союза лишился мста. Года два онъ кое-какъ перебивался, а затмъ ршился сдлаться школьнымъ учителемъ и вскор удачно женился, то-есть взялъ за женой приданое, которое и дало ему возможность хорошо воспитать сыновей.

Между тмъ насталъ вечеръ. Эрихъ, прощаясь съ учителемъ, общался ему употребить его въ дло при воспитаніи Роланда. Кнопфъ проводилъ Эриха часть дороги, а тамъ уговорилъ его ссть на лошадь. Самъ онъ еще долго смотрлъ вслдъ узжающему, пока тотъ не скрылся за поворотомъ дороги, а его толстыя губы все время не переставали что-то шептать.

На возвратномъ пути Эрихъ, къ собственному своему удивленію, думалъ не столько о Роланд, сколько о Манн, которая должна была въ тотъ же вечеръ пріхать. Его неотступно преслдовала повсть о домашнемъ учител, который влюбляется въ богатую хозяйскую дочь. Жестокосердый богатый отецъ выгоняетъ его изъ дому. Онъ стоитъ передъ ярко-освщенными окнами, слышитъ музыку: то празднуется свадьба его возлюбленной съ однимъ очень знатнымъ негодяемъ. Вдругъ раздается пистолетный выстрлъ…. нтъ, надо избрать другой боле практическій родъ смерти. Тутъ Эрихъ поспшилъ прогнать отъ себя подобнаго рода мысли и принялъ твердую ршимость держаться на далекомъ и почтительномъ разстояніи отъ хозяйской дочери.

Когда Эрихъ вернулся на виллу, тамъ уже стояли экипажи. Зонненкампъ сдлалъ ему выговоръ за то, что у него не хватило любезности посидть дома и подождать ихъ возвращенія, или по крайней мр замтить часъ, въ который они намревались вернуться. Посл всего передуманнаго и переговореннаго съ Кнопфомъ, сознаніе собственнаго зависимаго положенія охватило Эриха съ новой силой. Но, подумалъ онъ, цль этого пріема можетъ быть только дать мн урокъ на счетъ того, какъ я долженъ держать себя въ отношеніи къ Манн. Выговоръ Зонненкампа онъ оставилъ безъ возраженій и пошелъ къ Роланду, который бросился къ нему на шею, восклицая:

— Ахъ, съ тобой только и хорошо, вс другіе….

— Не говори о другихъ, остановилъ его Эрихъ. Но онъ не могъ его вполн удержать, и мальчикъ распространился о дурномъ расположеніи духа его родителей по случаю того, что Манна отказалась съ ними вернуться домой. Эрихъ вздохнулъ свободне. Роландъ между тмъ разсказалъ еще, что Белла на возвратномъ пути разсталась съ ними въ мстечк, гд находится заведеніе минеральныхъ водъ. Она получила отъ графа Клодвига депешу, которою тотъ увдомлялъ, что будетъ ее тамъ ожидать.

— Но что намъ за дло до другихъ! вдругъ воскликнулъ Роландъ.— Знаешь ли, ты тоже находишься въ монастыр, я это и Манн сказалъ. Ты какъ дв капли воды похожъ на св. Антонія въ монастырской церкви. Нтъ, ты не смйся! Еслибъ онъ могъ смяться, то непремнно смялся бы такъ какъ ты, а смотритъ онъ точь-въ-точь, какъ теперь ты на меня. Манна разсказала мн легенду о святомъ Антоні. Онъ однажды усердно молился въ пустын, и вдругъ у него на рукахъ очутился младенецъ Іисусъ. Съ какою любовію и благоговніемъ онъ на него смотритъ!

Эрихъ вздрогнулъ. Ему также въ руки была отдана жизнь чистаго ребенка: достоинъ ли онъ его принять и можетъ ли онъ устремить на него столь же чистый взоръ?

Оба долго сидли погруженные въ молчаніе, наконецъ Роландъ воскликнулъ:

— Мы никогда, никогда боле не будемъ съ тобой разлучаться! Сегодня, когда я сидлъ на палуб, мн показалось…. не думай, чтобъ я заснулъ, нтъ, я вовсе не спалъ…. мн показалось, что ты подошелъ ко мн и взялъ меня на руки!

Лицо Роланда горло, и Эриху стоило не малаго труда его успокоить и вывести изъ этого возбужденнаго состоянія. Но то что было трудно для Эриха, оказалось весьма легкимъ для собакъ. Роландъ мгновенно снова превратился въ беззаботнаго ребенка, лишь только увидалъ собакъ, которые въ теченіи его кратковременнаго отсутствія необыкновенно развились.

Пранкенъ тоже очень ласково обошелся съ Эрихомъ и между прочимъ сказалъ, что удивляется тому, какъ скоро онъ уже усплъ пробудить въ своемъ воспитанник его нравственныя силы. Роландъ выказалъ въ эти дни столько живости ума и такую способность глубоко и разнообразно чувствовать, какой въ немъ до сихъ поръ никто и не подозрвалъ.

Говори что хочешь, безпристрастный читатель! Но вотъ, напримръ, человкъ, сужденія котораго вчера, или можетъ быть всего за часъ времени, казались теб не стоющими вниманія. Человка этого ты считалъ ограниченнымъ и ясно видлъ вс его умственные недостатки. Вдругъ этотъ человкъ признаетъ твои собственныя достоинства, отзывается о теб съ похвалой, и взглядъ твой, незамтно для тебя самого, мгновенно измняется. Ты уже иначе на него смотришь, забываешь, что еще такъ недавно находилъ его ограниченнымъ и одностороннимъ. И этотъ переходъ особенно легко совершается, если ты принадлежишь къ разряду людей, которые, сами себя образуя, находятся въ постоянной съ собою борьб и томятся сомнніями.

Тоже самое случилось и съ Эрихомъ. Пранкенъ внезапно показался ему способнымъ произносить здравыя сужденія. Мало того, онъ даже нашелъ его очень пріятнымъ и со своей стороны высказалъ, какъ ему отрадно видть, что друзья дома стараются его ободрить и поддержать въ исполненіи его трудныхъ обязанностей.

Пранкенъ былъ доволенъ. Эрихъ открыто признавалъ свое положеніе въ дом. Отказавшись участвовать въ поздк, онъ доказалъ, что не намренъ навязываться семь. Если даже допустить, что имъ при этомъ руководила гордость, и онъ не похалъ въ монастырь единственно изъ-за того, чтобъ не находиться въ свит Зонненкампа,— то все же ему нельзя было отказать въ такт. И обращеніе Пранкена изъ оборонительно-покровительственнаго перешло въ дружеское и доврчивое.

ГЛАВА X.
РОЛАНДА МАНИТЪ ВДАЛЬ.

Эрихъ и Роландъ жили у себя въ башн, какъ въ отдльномъ мір, совсмъ одни. Никакой шумъ извн не долеталъ туда до нихъ, исключая пнія птицъ и звука колокола изъ сельской церкви на гор. Они вошли въ колею постоянной, регулярной дятельности и до обда вовсе не знали, что длается въ дом. Роландъ весь погрузился въ мысль о Веньямин Франклин.

Ему безпрестанно представлялись новые предметы для размышленій, и для него, богатаго американскаго юноши, который никогда не терплъ нужды, было въ высшей степени полезно уже одно то, что передъ нимъ развертывалась жизнь, исполненная лишеній. Роландъ только и думалъ о Франклин. Во время обда онъ постоянно о немъ говорилъ, какъ будто бы Веньяминъ Франклинъ только теперь недавно родился и невидимо присутствовалъ за однимъ съ нимъ столомъ и участвовалъ въ однихъ съ нимъ разговорахъ. Роландъ хотлъ, подобно Фрапнклину, учредить надъ собой родъ суда изъ собственной совсти, но Эрихъ не одобрилъ его плана, зная, что онъ неисполнимъ, такъ какъ у мальчика было слишкомъ мало выдержки. Къ тому же подобная система годится только для человка, который стоитъ одиноко и самъ себ пролагаетъ путь. А Роландъ съ той самой минуты, какъ открывалъ глаза и до тхъ поръ пока не ложился въ постель, постоянно находился въ обществ Эриха. Они на практик изучали открытія Франклина въ области физики, вдумывались въ его разсказы, и Роландъ часто въ различныхъ обстоятельствахъ спрашивалъ: — А что сказалъ бы на это Франклинъ?

Эрихъ не зналъ, сообщить ли Роланду о своемъ свиданіи съ Кнопфомъ, или нтъ. Наконецъ, онъ ршился подождать удобнаго случая, находя, что теперь лучше ничмъ не нарушать установившагося въ ихъ занятіяхъ порядка.

На вилл между тмъ все было въ движеніи и хлопотахъ. Изъ теплицъ выносили растенія и разставляли ихъ въ парк, такъ что вскор въ саду образовался еще другой, новый садъ. Роландъ и Эрихъ увидли это, когда уже все было готово.

Пранкенъ являлся почти каждый день, но на короткое время. Когда же онъ оставался обдать, то у него только и было рчи, что о ‘княз церкви’. Онъ иначе не называлъ епископа, какъ ‘княземъ церкви’. Передъ нимъ точно раскрылась новая придворная жизнь съ дворомъ, на которомъ какъ бы лежалъ отпечатокъ святости, и гд порядокъ поддерживался самъ собой, такъ, что тамъ не нуждались въ гофмаршал. Зонненкампъ съ большимъ интересомъ раскрашивалъ о нравахъ и обычаяхъ епископскаго двора. За то Церера относилась ко всему этому вполн безучастно, особенно съ тхъ поръ, какъ узнала, что епископъ не дастъ баловъ и что при двор его не бываютъ женщины, исключая разв немногихъ заслуженныхъ монахинь. Церера терпть не могла монахинь, преимущественно потому, что у нихъ у всхъ большія ноги и он носятъ грубую обувь и шерстяныя перчатки. Послднія особенно возмущали Цереру, и она утверждала, что съ ней уже при одной мысли о нихъ длалась нервная дрожь.

Между тмъ время шло своимъ чередомъ, южныя растенія зеленли и цвли заодно съ туземными, какъ вдругъ спокойное теченіе дней было нарушено сборами въ дорогу. Въ дом началась упаковка, настало царство Лутца, и на сцену явились огромные сундуки.

Было пасмурное, дождливое утро. Эрихъ и Роландъ сидли за чтеніемъ жизнеописанія Франклина. Мальчикъ казался разсяннымъ и часто поглядывалъ на дверь. Вдругъ кто-то постучался, и въ комнату вошелъ Зонненкампъ, до сихъ поръ ни разу не приходившій нарушать порядка ихъ утреннихъ занятій. Сказавъ, какъ ему пріятно видть, что въ урокахъ сына наконецъ установилась такая строгая послдовательность, онъ выразилъ надежду, что предстоящее путешествіе произведетъ въ нихъ только самый коротенькій перерывъ, такъ какъ съ пріздомъ въ Виши, конечно, все пойдетъ по старому.

Эрихъ съ удивленіемъ спросилъ, что общаго между ихъ занятіями и Виши. Ему отвчали, что все семейство въ сопровожденіи мужской и женской прислуги, Роланда и Эриха, отправляется на воды въ Виши, а затмъ на морское купанье въ Біаррицъ.

Борьба настала скорй чмъ Эрихъ ожидалъ. Онъ собрался съ духомъ и очень спокойно замтилъ, что мнніе Роланда на счетъ этого ему извстно, но, что до него самаго касается, то онъ ршительно не можетъ хать на воды.

— Вы не можете хать съ нами? Почему?

— Мн очень жаль, что я долженъ объясниться съ вами въ присутствіи Роланда. Впрочемъ, я полагаю, мальчикъ его лтъ въ состояніи понять эти вещи. Я думаю…. я убжденъ, что серьезное занятіе невозможно ни на модныхъ водахъ, ни въ Біарриц. Могу ли я давать урокъ мальчику, который уже съ ранняго утра наслушается всякого рода музыки? Тамъ ни одинъ человкъ не въ состояніи сосредоточиться и о чемъ-нибудь серьезно думать. Но повторяю: Роландъ уже въ возраст, когда можетъ самъ за себя ршать. Я же, если вы желаете, останусь на вилл, и дождусь вашего возвращенія.

Зонненкампъ смотрлъ на Эриха съ удивленіемъ, а Роландъ съ мольбой въ глазахъ, Зонненкампъ, какъ видно, не полагался на свое самообладаніе и боялся, что не сможетъ въ настоящую минуту съ достоинствомъ отвчать учителю. Онъ поспшилъ, впрочемъ очень спокойно, сказать, что вечеромъ еще будетъ время обсудить этотъ вопросъ. Затмъ онъ насмшливо извинился передъ Эрихомъ, что еще въ университетскомъ город не сообщилъ ему о томъ, гд намревался провести лто, и ушелъ.

Эрихъ и Роландъ остались одни. Мальчикъ молчалъ и упорно смотрлъ въ землю. Эрихъ въ теченіи нсколькихъ минутъ его не тревожилъ, но все время думалъ: ‘теперь настала ршительная минута, что скажетъ первый опытъ?’

— Понимаешь ли ты, спросилъ онъ наконецъ: какія причины удерживаютъ меня перенести нашу жизнь вдвоемъ и наши занятія — на воды, гд такъ много всякаго рода развлеченій?

— Нтъ, не понимаю, угрюмо отвчалъ мальчикъ.

— Хочешь я теб ихъ объясню?

— Не надо.

Эрихъ замолчалъ. Мальчикъ точно вдумывался въ свое положеніе. Въ душ его происходила борьба, онъ, безъ сомннія, возмущался мыслью о необходимости покориться.

— Мн казалось, проговорилъ онъ наконецъ:— что я былъ довольно послушенъ и прилеженъ.

— Да, ты велъ себя, какъ слдуетъ.

— Разв я не заслуживаю имть удовольствіе?

— Нтъ. Исполненіе обязанностей не должно награждаться, а тмъ боле удовольствіемъ.

Опять настало молчаніе. Мальчикъ загибалъ уголки въ біографіи Франклина, которую только-что читалъ. Эрихъ, не говоря ни слова, взялъ у него книгу и придвинулъ ее въ себ.

— Какъ ты думаешь, спросилъ онъ, не снимая руки съ переплета:— чтобы теб теперь сказалъ Франклинъ?

— Почемъ я знаю!

— Ты знаешь, но не хочешь сказать.

— Нтъ, не знаю! воскликнулъ мальчикъ и съ досады топнулъ ногой. Въ голос его звучали слезы.

— Я лучшаго о теб мннія, чмъ ты самъ, сказалъ Эрихъ и взялъ мальчика за подбородокъ.— Подними глаза, не смотри въ землю и перестань сердиться.

Лицо Роланда оставалось неподвижно и въ глазахъ его до прежнему стояли слезы. Эрихъ продолжалъ:

— Есть ли въ мір сокровище, котораго бы я теб не отдалъ?

— Да, но…

— Что ‘но’?— продолжай.

— Ахъ, я и самъ не знаю! Только… только… сдлай мн удовольствіе и позжай съ нами! Мн безъ тебя и радость не въ радость! Какъ же это, я буду тамъ, а ты здсь одинъ?

— Такъ ты похалъ бы безъ меня?

— Нтъ, я не хочу… Ты долженъ съ нами похать!— И мальчикъ, вскочивъ съ мста, бросился обнимать Эриха.

— Объявляю теб самымъ ршительнымъ образомъ, что я съ вами не поду.

Руки Роланда опустились, по Эрихъ удержалъ ихъ въ своихъ.

— Послушай, началъ онъ: — вдь я могу обратить вопросъ и въ свою очередь сказать теб: останься здсь, ради меня!— Но я этого не хочу. Нтъ, ты лучше самъ разсуди и подумай, что было бы, еслибъ мы остались здсь съ тобой вдвоемъ. Твои родители удутъ на воды, мы, въ ожиданіи ихъ возвращенія, чмъ-нибудь серьезно займемся и намъ здсь будетъ веселе, чмъ на гулянь, гд играетъ музыка, или чмъ на берегу морскомъ. Знаешь ли, Роландъ, я никогда не былъ во Франціи, еще ни разу не видлъ моря, но отказываю себ въ этомъ удовольствіи ради долга. А понимаешь ли ты, въ чемъ заключается этотъ долгъ?

— Но вдь и долгъ можетъ вмст съ нами похать! воскликнулъ мальчикъ и улыбнулся сквозь слезы. Эрихъ тоже не могъ удержаться отъ улыбки, но тмъ не мене продолжалъ:

— Нтъ, этотъ долгъ не можетъ съ нами хать. Ты въ теченіи твоей жизни имлъ уже много развлеченій. Послушайся меня, мой милый товарищъ и другъ, и доврься мн въ томъ, что для тебя еще не совсмъ ясно!

— Я теб вполн довряю, но путешествовать такъ пріятно,— ты себ представить не можешь, какъ пріятно! И я бы теб все показывалъ.

Роланду казалось, что его подхватилъ бурный вихрь, который кидалъ его изъ стороны въ сторону. Какъ, онъ принудилъ Эриха у нихъ поселиться, заставилъ отца дать его ему въ наставники и теперь самъ добровольно его покинетъ! Но съ другой стороны, его манили вдаль разнаго рода удовольствія, музыка, прекрасныя дамы, которыя его ласкали, рзвыя двушки, которыя съ нимъ играли! Мальчикъ колебался, не зная на что ему ршиться, что выбрать. Вдругъ онъ воскликнулъ: ‘Эрихъ, твоя мать!’ Ему внезапно пришли на память прощальныя слова профессорши: ‘Старайся заслужить, чтобъ Эрихъ никогда тебя не покинулъ’. Съ одной стороны въ немъ говорило это воспоминаніе, а съ другой — воображеніе рисовало блестящіе экипажи и веселыя кавалькады, въ которыхъ онъ самъ скакалъ на лошади. Будетъ ли въ состояніи его удержать престарлая, одиноко стоящая на дорог женщина въ траур. Мальчикъ находился въ какомъ-то лихорадочномъ бреду.

— Эрихъ! Твоя мать! повторилъ онъ и бросился на шею къ молодому человку.

— Эрихъ! восклицалъ онъ, обнимая его:— я останусь съ тобой! Ты долженъ помочь мн и не допустить ихъ увезти меня насильно одного!

— Никогда не слдуетъ выходить изъ повиновенія родителямъ, сказалъ Эрихъ.— Но теперь у тебя есть также обязанности и въ отношеніи меня. Если я тебя не покидаю, то и ты не долженъ меня оставлять.

Не малаго труда стоило уговорить родителей оставить Эриха и Роланда однихъ на вилл. Церера еще скорй согласилась, но Зонненкампъ сильно противился, и Роландъ ходилъ какъ потерянный. Но въ тоже время въ немъ пробудилась и надежда, что отецъ останется непреклоннымъ, а Эрихъ наконецъ сдастся на его просьбы.

Эрихъ отвелъ въ сторону Зонненкампа и сказалъ ему, что если онъ не желаетъ въ конецъ испортить мальчика, то не долженъ теперь, когда тотъ добровольно вступилъ на хорошую дорогу, сворачивать его съ нея. Роландъ до сихъ поръ страдалъ отъ избытка развлеченій, которыя не давали ему углубиться въ себя. Что же касается до него самого, то онъ, какъ это ему ни больно, съ отъздомъ мальчика на воды, принужденъ будетъ оставить виллу. Роланду онъ объ этомъ еще не говорилъ, такъ какъ не хотлъ наводить его на мысль о возможности между ними разрыва. Затмъ Эрихъ посовтовалъ Зонненкампу прибгнуть къ маленькой хитрости, которую онъ считалъ вполн позволительной. Пусть, говорилъ онъ, отецъ скажетъ Роланду, что только хотлъ испытать его, но въ сущности даже надялся на его предложеніе остаться съ Эрихомъ. Онъ очень доволенъ тмъ, что сынъ его вышелъ изъ испытанія побдителемъ и охотно соглашается на его желаніе.

Зонненкампъ, внутренно досадуя, принялъ предложеніе Эриха, и Роландъ вдругъ увидлъ себя, съ одной стороны — покинутымъ, а съ другой — связаннымъ.

Родители ухали на слдующій день. Эрихъ и Роландъ проводили ихъ на станцію желзной дороги. Когда вдали показался поздъ, съ которымъ имъ надлежало отправиться въ путь, Зонненкампъ отвелъ сына въ сторону и сказалъ ему:

— Послушай, если теб тяжело остаться здсь, то прыгни за нами въ вагонъ и оставь доктора одного. Врь мн, онъ отъ тебя не уйдетъ. У насъ съ тобой есть золотая флейта, подъ звуки которой вс охотно пляшутъ. Ну, ршайся скорй.

— Что это, папенька, продолженіе испытанія?

— Ты храбрый мальчикъ, возразилъ Зонненкампъ, пораженный и глубоко тронутый.

Поздъ пріхалъ. Множество черныхъ сундуковъ, съ желтыми гвоздями, было сдано въ багажъ. Іозефъ и Лутцъ распоряжались всмъ, какъ опытные путешественники. Сундучки, мшки, картоны, коробки, бутылки, узлы были безъ числа напиханы въ вагонъ перваго класса, гд помстились Зонненкампъ, Церера и фрейленъ Пэрини. Роланда еще разъ нжно обняли, при чемъ Зонненкампъ что-то шепнулъ ему на ухо. Поздъ умчался, Эрихъ и Роландъ остались одни на платформ.

Грустно и въ молчаніи вернулись они на виллу. Роландъ былъ очень блденъ, въ лиц его не виднлось ни кровинки. Домъ стоялъ пустой и погруженный въ безмолвіе. Выйдя изъ экипажа, Роландъ взялъ Эриха за руку и сказалъ:

— Теперь мы съ тобой одни въ цломъ мір.

Какое занятіе возможно при такихъ условіяхъ и въ такомъ настроеніи духа?

Между тмъ въ парк пронесся сильный порывъ втра, деревья закачались, въ воздух завертлись лепестки цвтовъ, на рк поднялись волны. Вдали собиралась гроза, Эрихъ приказалъ заложить карету и похалъ съ Роландомъ — куда? Эрихъ сказалъ мальчику, что хочетъ показать ему чудо. Они быстро хали вдоль дороги, по окраинамъ которой втеръ со свистомъ качалъ орховыя деревья. Молнія то и дло сверкала, и одинъ раскатъ грома смнялся другимъ.

— Куда мы демъ? вторично спросилъ Роландъ.

— Къ Франклину въ школу. Я хочу теб показать, какъ ловятъ молнію.— И они еще быстре поскакали по направленію къ станціи желзной дороги.

Тамъ Эриха очень дружески встртилъ телеграфный смотритель и провелъ его въ контору, гд въ это время дйствовалъ телеграфъ. Эрихъ показалъ Роланду въ маленькомъ красивомъ стеклянномъ ящичк синеватый огонекъ, который туда и сюда прыгалъ, потомъ быстро скользнулъ въ проходъ, находящійся въ соединеніи съ проволокой, и исчезъ. Каждая молнія производила трескъ въ проходной труб, а вслдъ затмъ мгновенно появлялся и исчезалъ синеватый огонекъ.

Эрихъ былъ очень доволенъ тмъ, что могъ показать это своему воспитаннику, а телеграфный чиновникъ разсказалъ имъ нсколько весьма интересныхъ подробностей. Онъ говорилъ между прочимъ о невольномъ страх, какой испытывается здсь при отправленіи своихъ обязанностей во время грозы. Его самого разъ отбросило молніей къ самой печк. Онъ показалъ имъ также электрическія дощечки, служащія для отвода молніи, которая часто въ нихъ ударяетъ и какъ тонкой, острой пилой разрзаетъ проводныя трубки. Изъ комнаты вынесли огонь, чтобъ въ темнот ясне били видны синія искры. Роландъ любовался ими съ дтскимъ восторгомъ. При всемъ этомъ не трудно было объяснить ему устройство электро-магнитнаго телеграфа. Мальчикъ внимательно слушалъ, потомъ сказалъ:

— Если Франклинъ и не думалъ ни о чемъ подобномъ, то все же онъ первый поймалъ молнію.

— А ты полагаешь, онъ могъ знать, что выйдетъ изъ его открытія?

Эрихъ старался объяснить Роланду, что всякое дяніе, изслдованіе и открытіе составляетъ только одно большое данное, которое уже впослдствіи служитъ поводомъ ко многимъ новымъ открытіямъ. Здсь, въ мрак этой комнаты, гд только время отъ времени сверкали синеватые огоньки, посреди водворившагося внезапно молчанія, въ душу юноши проникло чувство глубокаго благоговнія, которое изгладило въ немъ вс предъидущія впечатлнія. Разлука съ родителями, стремленіе къ удовольствіямъ, все это отошло на задній планъ, и ему казалось, что онъ живетъ не на земл, а на какой-то другой планет.

Гроза между тмъ унялась, и проливной дождь прекратился. Въ комнат отворили окно. Роландъ выглянулъ изъ него и, взявъ Эриха за руку, тихо сказалъ:

— Нельзя ли предположить, что душа въ человческомъ тл движется также точно, какъ электрическая искра на проволок?

Эрихъ ничего не отвчалъ. Онъ видлъ, что въ ум мальчика возникъ великій, жизненный вопросъ и предоставилъ ему самому его въ себ выработать, не осмливаясь въ настоящую минуту оказать ему какую-либо помощь. Но слова мальчика служили доказательствомъ того, что онъ былъ способенъ жить высшею духовною жизнью. Онъ побдилъ въ себ жажду къ развлеченіямъ и отдался впечатлнію, которое должно было возвысить его въ собственныхъ глазахъ.

Телеграфный смотритель разсказалъ, между прочимъ, какъ онъ былъ напуганъ видомъ и обращеніемъ Зонненкампа въ вечеръ, посл исчезновенія Роланда. Понизивъ голосъ, онъ сообщилъ Эриху, что Зонненкампъ предлагалъ ему большую сумму денегъ, если онъ не прекратятъ на ночь дйствія телеграфа, но онъ отговорился тмъ, что не можетъ этого сдлать безъ разршенія начальства. Зонненкампъ въ тотъ вечеръ былъ такъ страшенъ, прибавилъ смотритель, что я ни за какія деньги въ мір не ршился бы съ нимъ остаться на един.

Эрихъ замтилъ, что Роландъ, хотя смотритель и старался говорить тихо, слышалъ его послднія слова. Онъ шутливо замтилъ, что человкъ, который постоянно иметъ дло съ нервной стью, раскинутой подъ землею, невольно самъ длается раздражительнымъ и нервнымъ. Смотритель съ этимъ согласился я пустился въ новые разсказы о виднныхъ имъ чудесахъ.

Немного спустя они вышли въ залу, и Эрихъ былъ удивленъ способностью Роланда подмчать въ людяхъ ихъ смшныя и слабыя стороны. Онъ ловко схватилъ вс особенности и привычки смотрителя и съ неподражаемымъ искусствомъ его передразнивалъ. Эрихъ мягко остановилъ своего воспитанника и постарался ему объяснить, что люди, профессія которыхъ занимаетъ середину между ремесломъ и наукой, каковы аптекаря, хирурги, литографы, фотографы и телеграфисты, легко пріобртаютъ въ своемъ образ мыслей и дйствій какую-то двойственность. Занятія при телеграф къ тому же повергаютъ человка въ возбужденное состояніе вслдствіе напряженія, какого они отъ него постоянно требуютъ. Эрихъ старался все это внушитъ своему воспитаннику, а затмъ опять вернулся къ чудесному явленію, котораго они только-что были свидтелями. Онъ хотлъ, чтобъ оно поглубже врзалось въ душу Роланда, и желаніе его исполнилось.

Звзды ярко сіяли въ неб, освщая ихъ возвратный путь. Имъ удалось заглянуть въ таинственную первобытную силу природы.

Эрихъ, подъ вліяніемъ возбужденной фантазіи, пытался изобразить передъ Роландомъ ощущенія, какія долженъ былъ испытывать странствовавшій въ пустын народъ подъ вечеръ того два, когда ему въ гром и молніи за вершин Синая явилось Божество. Эти тысячи людей безъ сомннія смотрли на міръ, какъ будто онъ былъ вновь созданъ.

Эрихъ самъ не вполн сознавалъ, о чемъ онъ говорилъ во время этой вечерней поздки подъ усяннымъ звздами небомъ. Но какъ онъ, такъ и мальчикъ, были оба проникнуты чувствомъ невыразимаго благоговнія. По возвращеніи на виллу, ни тотъ ни другой не хотти боле говорить и скоро пожелали одинъ другому спокойной ночи. Но Эрихъ еще долго не могъ заснуть. Свтъ, горящій въ душ человка, думалъ онъ, не есть ли тоже своего рода электрическая искра, которая сверкаетъ и рвется наружу, слагаясь въ намренія и поступки? Пока въ неб спокойно и гроза далеко, мы свободно, по произволу заставляемъ эту искру гулять по туго натянутой проволок. Но зашумятъ вокругъ насъ вчныя, непоборимыя стихіи — человческое слово становится безсильнымъ, и искры сами собой начинаютъ сновать туда и сюда вдоль проволоки. Хаосъ говоритъ о необъятномъ.

‘Настанетъ время — думалъ Эрихъ — и я утрачу свое вліяніе надъ духомъ тщательно взлеляннаго мною воспитанника. На него вдругъ со всхъ сторонъ устремятся свободно гуляющія въ мір первобытныя силы….— что тогда? Никого нельзя на всю жизнь застраховать отъ вліянія вншнихъ силъ, а потому достаточно для насъ — спокойно и строго исполнять обязанности каждаго дня’.

ГЛАВА XI.
ВИНОГРАДЪ ЦВТЕТЪ И НАЛИВАЕТСЯ.

На виноградныхъ горахъ водворилось спокойствіе. Между зеленющими рядами лозъ, которые называютъ ‘строками’, не видно боле людей. Втви, до сихъ поръ росшія по произволу, теперь тщательно подвязаны, чтобъ не опалъ съ нихъ цвтъ, едва замтный для глазъ, но распространяющій въ воздух нжный ароматъ. Въ настоящій періодъ его произрастанія, винограду особенно нужны — днемъ яркое сіяніе солнца, ночью легкая прохлада. Цвту надлежитъ теперь превращаться въ плодъ, который своей полной зрлости, силы и сочности достигнетъ не прежде, какъ въ осенніе мсяцы. Но лишь только ягоды начнутъ наливаться — пусть дуютъ втры и гремятъ громы: виноградъ окрпъ и за будущность его боле нечего опасаться. Роландъ и Эрихъ рука объ руку бродили по окрестностямъ, не имя въ виду никакихъ посщеній или встрчъ. Въ городк царствовала такая же точно тишина, какъ и въ отдльно стоящихъ домахъ.

Белла, Клодвигъ и Пранкенъ ухали въ Гастейнъ, маіоръ въ Теплицъ, мировой судья съ женой и дочерью въ Киссингенъ. Одинъ докторъ оставался на своемъ посту, но и у того жена отправилась въ гости къ дочери и внукамъ. Еще о поздк на воды не было и рчи, Эриху и въ голову не приходило, чтобъ онъ могъ остаться съ глазу да глазъ съ Роландомъ, а онъ уже далъ себ слово избгать, въ первое время своего пребыванія на вилл, всякаго рода развлеченій. Онъ хотлъ исключительно и безпрепятственно посвятить себя Роланду и съ ранняго утра и до поздней ночи ни на минуту его не покидалъ.

Тому, кто живетъ въ тсной связи съ природой, удается до малйшаго оттнка изучить вс переливы свта и тней, какъ он ложатся и играютъ на живописномъ ландшафт. Такъ точно и человкъ, постоянно находящійся въ обществ другого человка привыкаетъ отличать малйшія движенія его души. Онъ видитъ, какъ въ немъ мгновенно вспыхиваетъ искра того или другого чувства, какъ она мало-по-малу разгорается, освщаетъ все его существо и набрасываетъ на него совершенно новый свтъ. Отъ вниманія Эриха не ускользнуло, что Роланда иногда тревожили воспоминанія объ удовольствіяхъ, которыхъ онъ лишился, отказавшись отъ поздки на воды. Но мальчикъ явно боролся съ собой и старался не выходить изъ круга своихъ обязанностей. Правда, это ему не всегда удавалось, и онъ по временамъ возмущался, но Эрихъ смотрлъ на подобнаго рода вспышки съ его стороны, какъ на послднія попытки взросшаго на свобод коня освободиться отъ узды, которою онъ, немного спустя, самъ начнетъ щеголять.

Эрихъ внесъ въ занятія своего воспитанника три совершенно различные элемента. Онъ продолжалъ читать съ нимъ біографію Франклина, желая показать ему всего человка въ его постепенномъ развитіи. Они такимъ образомъ дошли до описанія общественной и политической дятельности Франклина, которая, конечно, не могла еще быть вполн понята и оцнена Роландомъ. Но Эрихъ желалъ, чтобъ мальчикъ теперь же о ней узналъ, въ убжденіи, что, даже наполовину понятое молодымъ умомъ, непремнно оставляетъ въ немъ слды. Блый домикъ въ Вашингтон занялъ въ воображеніи Роланда мсто на ряду съ аинскимъ Акрополемъ и римскимъ Капитоліемъ, и мальчикъ нердко говорилъ о своемъ намреніи со временемъ създить ему поклониться.

Но когда въ біографіи Франклина рчь зашла объ основаніи американской республики и о составленіи законовъ для управленія страной, Роландъ какъ будто началъ утомляться, и Эриху не малаго труда стоило поддержать въ немъ вниманіе. Для боле полныхъ и серьезныхъ свдній объ этомъ предмет Эрихъ избралъ ‘Исторію Америки’ Банкрофта. Кром того они еще читали ‘Жизнеописаніе Красса’ Гутреха, и ‘Пснь о Гайават’ Лонгфелло. Чуть ли не самое глубокое и сильное впечатлніе произвела на мальчика эта поэма, въ которой такъ выразился весь романтизмъ индйцевъ и улеглась вся героическая эпоха ихъ существованія, съ такой полнотой и отчетливостью, что ее никакъ нельзя считать произведеніемъ одного лица, но видишь въ ней созданіе цлаго народа. Гайавата изобртаетъ парусъ, длаетъ рку судоходной, уничтожаетъ болзнь. Но Роланда боле всего поразили постъ Гайаваты и происходящее отъ поста лихорадочное, возбужденное состояніе, въ которомъ онъ какъ бы отршается отъ земли.

— Это можетъ сдлать только человкъ! воскликнулъ Роландъ.

— Что такое? спросилъ Эрихъ.

— Только человкъ можетъ поститься и добровольно лишать себя пищи.

Изъ этого міра фантазіи они снова переходили въ область дйствительности и занимались основаніемъ великой американской республики. Тутъ опять выступалъ на сцену Франклинъ, повидимому сдлавшійся центромъ всхъ помысловъ Роланда, а рядомъ съ нимъ являлся и Джефферсонъ, первый, не только возвстившій законы о незыблемости человческихъ правъ въ общественномъ строю, но и вложившій ихъ въ основаніе всякаго отдльнаго существованія. Передъ глазами Эриха и Роланда проходили одинъ за другимъ эти, — какъ ихъ называетъ Фридрихъ Коппъ,— робинзоновскіе подвиги въ большихъ размрахъ, благодаря которымъ сложилось новое цивилизованное государство. Но въ то же время передъ ними возставала и та непредусмотрительная слабость, которая, не уничтоживъ разомъ невольничества, завязала крпкій узелъ, нын съ такимъ трудомъ развязывающійся.

— А ты, какъ думаешь, спросилъ Роландъ: негры такіе же люди какъ мы?

— Безъ сомннія. Они подобно намъ одарены способностью говорить, и мыслятъ точно также, какъ мы.

— Я какъ-то разъ слышалъ, что они не могутъ учиться математик, замтилъ Роландъ.

— Это для меня новость, а съ твоей стороны, тутъ должна быть ошибка.

Эрихъ поспшилъ прекратить этотъ разговоръ, избгая набросить хоть малйшую тнь на Зонненкампа, владвшаго большими плантаціями, которыя воздлывались невольниками. Достаточно уже и того, что въ душ мальчика возникали вопросы.

Особенно пріятно и полезно было для Эриха и для Роланда то, что имъ вскор представился случай вмст учиться. Постройки въ замк производились архитекторомъ весьма искуснымъ въ своемъ дл и счастливымъ тмъ, что ему, не смотря на его молодость, поручили такую большую и интересную работу. Онъ отличался сообщительнымъ характеромъ и охотно длился своими свдніями. Замокъ, подобно многимъ другимъ на Рейн, былъ ровно за сто лтъ до французской революціи разрушенъ стоявшими въ то время въ Германіи войсками Людовика XIV. Въ одной башн виднлись еще остатки римскихъ построекъ,— часть стны, которую архитекторъ называлъ литой стной.

— Что такое литая стна? спросилъ Роландъ.

Архитекторъ объяснилъ, что она состоитъ изъ двухъ рядовъ гладкихъ плитъ, между которыми безо всякой системы набросаны каменья, облитыя для связи между собой известковымъ растворомъ. Только въ одной трети башни виднлись отверстія и просвты, а дв другія ея трети представляли сплошную массу камня. На замокъ съ давнихъ поръ смотрли какъ на богатую каменоломню, вслдствіе чего особенно пострадали углы зданія, такъ какъ они были сложены изъ самаго лучшаго камня. Все вокругъ поросло кустарникомъ, жилая часть зданія совсмъ исчезла, а самая крпость римскаго происхожденія была перестроена во вкус десятаго вка. Найденный въ архив рисунокъ не представлялъ ничего боле характеристичнаго, чмъ можно было угадать изъ отдльныхъ камней и угловъ, по которымъ архитекторъ воспроизводилъ цлое зданіе. Онъ особенно радовался тому, что ему удалось найти источникъ.

Сношенія съ человкомъ, посвятившимъ себя спеціальной дятельности, имли на Роланда хорошее вліяніе. Онъ очень прилежно слдилъ за ходомъ построекъ и вмст съ Эрихомъ пользовался объясненіями архитектора, въ вид награды за хорошо исполненный утренній трудъ, а иногда и самъ принималъ участіе въ работахъ. Онъ любилъ мечтать о томъ времени, когда станетъ жить одинъ въ этомъ самомъ замк, и ему теперь пріятно было участвовать въ его построеніи.

Эрихъ и Роландъ постоянно каждую субботу присутствовали въ крпости при раздач жалованья каменьщикамъ и другимъ работникамъ. За часъ до этого работы прекращались, изъ сосдняго городка являлся цирюльникъ и брилъ каменьщиковъ, которые вслдъ затмъ умывались въ источник. Приходила еще сюда булочница, и вс работники собирались подъ навсъ маленькаго домика, гд жилъ управляющій. Роландъ нердко находился тутъ же въ его комнат, слышалъ слова: ‘теб слдуетъ получить столько-то, или столько-то’, и видлъ грубыя, мозолистыя руки, принимавшія деньги. Иной разъ онъ оставался подъ навсомъ въ толп работниковъ, или нсколько въ сторон, наблюдая надъ ними. Особенно занимали его мальчики его лтъ, работавшіе изъ-за хлба, и онъ всегда очень привтливо отвчалъ на ихъ поклоны. Большая часть изъ нихъ уносили подъ мышкой завернутые въ платокъ хлба и весело расходились по своимъ деревнямъ. Иногда издали слышалось ихъ пніе.

Эрихъ зналъ, что это сближеніе Роланда съ жизнью, для него чуждой, противоречило взглядамъ и убжденіямъ Зонненкампа. Онъ слышалъ, какъ тотъ однажды говорилъ: ‘Кто строитъ себ замокъ, тому не слдъ знакомиться съ подробностями жизни извощиковъ’. Но Эрихъ тмъ не мене считалъ себя не вправ мшать Роланду вступать въ сношеніе съ людьми, существованіе которыхъ не походило на его собственное. Онъ хорошо понималъ, что выражалось въ большихъ глазахъ мальчика, когда они однажды сидли вдвоемъ на одномъ изъ выступовъ крпости. То было воскресное утро, въ воздух носился запахъ травы, а надъ горой и долиной гудлъ колоколъ. Взоръ мальчика, устремленный на возвращавшихся изъ церкви работниковъ, мозолистыя руки которыхъ онъ видлъ не дале какъ наканун, свидтельствовалъ о настроеніи духа, не допускающемъ человка погружаться въ жестокое равнодушіе, въ его ближнимъ. Эрихъ былъ счастливъ, видя, какъ мало-по-малу развивались нравственныя и умственныя силы его воспитанника. Онъ боялся помшать свободному всходу бросаемыхъ въ душу мальчика сменъ и всячески избгалъ преждевременно выводить ихъ на свтъ.

Однажды вечеромъ они снова сидли у крпости. Солнце уже зашло, но на горахъ еще покоились послдніе лучи вечерней зари, между тмъ какъ деревня, съ ея синеватыми шиферными кровлями и выходившими изъ трубъ тонкими струйками дыма, казалась подернутой туманомъ.

— Желалъ бы я знать, сказалъ Роландъ: — каково теперь въ Америк? Вдь тамъ нтъ такихъ замковъ?

Эрихъ обрадовался случаю прочесть Роланду слдующіе стихи Гте:

Amerika, du hast въ besser,

Als unser Continent, das alte,

Hast keine verfallene Schlsser

Und keine Basalte.

Dich strt nicht im Innere,

Zu lebendiger Zeit

Unntzes Erinnern

Und vergeblicher Streit!

Benutzt die Gegenwart mit Glck!

Und wenn nun Eure Kinder dichten,

Bewahre sie ein gut Geschick

Vor Bitter, Ruber und Gespenstergeschichten.

т. е.: Америка, ты имешь преимущество надъ нашимъ древнимъ континентомъ. У тебя нтъ замковъ въ развалинахъ, нтъ базальтовыхъ столбовъ. Тебя, посреди твоей дятельности, не тревожатъ ни безплодныя воспоминанія, ни тщетные споры. Наслаждайся настоящимъ! А если дти твои вздумаютъ писать стихи, то да избавитъ ихъ судьба отъ разсказовъ о рыцаряхъ, разбойникахъ и привидніяхъ!’

Роландъ тутъ же выучилъ эти стихи наизусть и выразилъ желаніе узнать что-нибудь о Гте. Эрихъ часто во время прогулокъ декламировалъ ему стихи этого поэта, въ которыхъ, какъ будто не человкъ рисуетъ природу, а она сама говоритъ отъ своего имени.

Такимъ образомъ, къ разумнымъ, спокойнымъ воззрніямъ на жизнь Веньямина Франклина, къ ‘Псн о Гайават’ и къ ‘Жизнеописанію Красса’ присоединился еще могучій духъ Гте. Роландъ охотно поддавался вліянію этихъ различныхъ геніевъ, посреди которыхъ онъ постоянно жилъ. Эрихъ вообще пользовался всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобъ приводить цитаты, какъ изъ древнихъ классическихъ, такъ и изъ своихъ отечественныхъ поэтовъ. Передъ Роландомъ, благодаря удивительной памяти его наставника, возникло какъ бы предчувствіе того, что всякая жизнь иметъ, такъ сказать, двойную почву, и въ немъ пробудилось стремленіе встать твердой ногой на ту изъ нихъ, которая окажется боле твердой.

Разъ какъ-то Эрихъ и Роландъ сидли въ пол. Неподалеку отъ нихъ заяцъ щипалъ траву, длалъ нсколько прыжковъ въ сторону и опять принимался щипать.

— Какой заяцъ трусъ! замтилъ Роландъ, — да и не мудрено: у него нтъ никакихъ не только наступательныхъ, но и оборонительныхъ средствъ. Онъ можетъ спасаться только бгствомъ.

Эрихъ утвердительно кивнулъ головой, а Роландъ продолжалъ:

— Почему собака врагъ зайца?

— Что ты хочешь этимъ сказать?

— Я хочу сказать, что если собака и лисица враги — это понятно: и та другая кусаются. Но я ршительно не вижу причины, почему собака ненавидитъ зайца и преслдуетъ его, тогда какъ онъ только и уметъ что прыгать.

Вопросы Роланда, не смотря на всю ученость Эриха, иногда ставили его въ затруднительное положеніе, изъ котораго онъ выходилъ только съ помощью догадки или предположеніи.

— Я полагаю, сказалъ онъ, что собака въ дикомъ состояніи, подобно лисиц, питалась преимущественно беззащитными животными. Собака, въ сущности, есть не что иное, какъ сдлавшаяся ручной сестра лисицы. Но нравы ея настолько смягчились, что она, убивая зайцевъ, уже боле не стъ ихъ. Травоядныя животныя живутъ на открытомъ воздух и не прячутся, а хищные зври скрываются въ норахъ.

Мальчикъ въ теченіи нсколькихъ минутъ молчалъ, потомъ вдругъ воскликнулъ:

— Удивительно!

— Что такое удивительно?

— Ты будешь надо мной смяться, но мн пришло въ голову… и лице мальчика освтилось прелестной улыбкой, а за щекахъ его и подбородк заиграли ямочки: — у дикихъ зврей нтъ назначенныхъ часовъ для принятія пищи, они дятъ цлый день, но мы, люди, пріучили собакъ сть только въ извстные часы дня.

— Дйствительно, замтилъ Эрихъ: — у людей, съ переходомъ отъ дикаго состоянія къ цивилизованному, является и раздленіе времени на извстные, боле или мене длинные періоды.

И Эрихъ, по возможности кратко, опуская вс излишнія подробности, объяснилъ своему воспитаннику, что значитъ измреніе времени и какъ для этого была извлечена изъ міра планетъ цлая система, которую и примнили къ человческой жизни.

Этотъ разговоръ повелъ между прочимъ къ тому, что Роландъ пожелалъ установить въ своихъ занятіяхъ строгій порядокъ. Онъ не хотлъ боле, чтобъ время его оставалось не распредленнымъ, и это было съ его стороны важнымъ шагомъ впередъ. То, что до сихъ поръ казалось ему тиранствомъ, превратилось теперь въ законъ, который онъ самъ себ предписалъ.

Прошло нсколько недль, и Роландъ, по желанію Эриха, отказался отъ общества своихъ любимйшихъ товарищей. Въ ихъ прогулкахъ по полямъ и къ замку обыкновенно участвовали собаки. Эрихъ всегда охотно отвчалъ на вс распросы своего воспитанника, но тотъ не всегда съ одинаковымъ вниманіемъ выслушивалъ его объясненія. Мальчикъ никакъ не могъ вполн сосредоточиться и взоръ его безпрестанно обращался къ собакамъ, которыя, то умильно на него поглядывали, стараясь привлечь на себя его вниманіе, то пускались бгать по полямъ. Эриху не малаго труда стоило убдить Роланда оставлять собакъ дома. Онъ не то, чтобъ приказалъ ему это, по нсколько разъ на вопросы Роланда отвчалъ, что не можетъ говорить съ тмъ, кто, то и дло, развлекается собаками, ихъ прыжками и лаемъ. Наконецъ, мальчикъ однажды ршился оставить ихъ дома. По готовности, съ какой Эрихъ тогда сталъ отвчать на его вопросы, Роландъ понялъ, что онъ былъ имъ доволенъ и хотлъ его вознаградить. Эрихъ въ своихъ объясненіяхъ касался почти всхъ отраслей науки, остерегаясь только предлагать своему воспитаннику слишкомъ много толкованій разомъ. А нкоторые вопросы онъ пока оставлялъ даже вовсе безъ отвта, откладывая разршеніе ихъ до боле удобнаго времени. Онъ старался, чтобъ мальчикъ всегда самъ изъ всего выводилъ свои заключенія.

Вдали растилается поле, а за дни далеко тянутся виноградники. Разсянныя въ воздух и скрывающіяся въ земл силы, вс соединяются и превращаются въ соки, необходимые для питанія плода, а рка, спокойно катящая свои волны, придаетъ ему таинственную крпость и упоительный аромать. Виноградъ растетъ и съ каждымъ днемъ, съ каждою ночью приближается къ зрлости. Солнечное сіяніе, росистая прохлада, дождь и гроза быстро чередуются, а виноградъ ростетъ себ да ростетъ, и хотя не замтно для глаза, но неуклонно стремится къ цли, назначенной ему природой.

Кто можетъ сказать, что образуетъ и развиваетъ человческую душу? Есть ли возможность указать, что именно въ такой-то день и такой-то часъ было вызвано Эрихомъ въ Роланд? Жизнь слагается подъ вліяніемъ непрерывнаго ряда откровеній, которыя незамтно, но неотразимо на нее дйствуютъ. Эрихъ и Роландъ каждое утро и каждый вечеръ присутствовали при орошеніи полей и при поливаніи цвтовъ и растеній въ кадкахъ и горшкахъ. Иногда они сами помогали садовникамъ, и наблюдая надъ развитіемъ этой посторонней для нихъ жизни, чувствовали особаго рода удовольствіе. Имъ казалось, что они, содйствуя освженію цвтовъ и кустарниковъ, какъ бы совершаютъ доброе дло.

— Не можешь ли ты мн сказать, робко спросилъ однажды Роландъ: — зачмъ роз даны шипы?

— Зачмъ? повторилъ Эрихъ, ужъ конечно не затмъ, чтобъ они кололи людей. Бабочки и пчелы не терпятъ вреда ни отъ шиповъ розы, ни отъ иглъ репейника, а только пользуются ихъ пылью и сокомъ и составляютъ изъ нихъ медъ. Природа въ творчеств своемъ не думаетъ примняться въ устройству человческихъ мускуловъ и вообще ни мало не заботится о человк. Всякій предметъ, всякое явленіе существуютъ прежде всего для самихъ себя, а для насъ имютъ всего настолько значенія, насколько мы сами умемъ извлекать изъ нихъ пользы или удовольствія. Но Роландъ,— прибавилъ онъ, замчая что мальчикъ какъ будто не совсмъ его понялъ: ты дурно поставилъ вопросъ. Для чего? Почему? Такой вопросъ можетъ существовать для насъ съ тобой, но никакъ не для розы.

Паркъ и садъ зеленютъ и цвтутъ, все въ нихъ въ порядк и спокойно ожидаетъ возвращенія хозяина. Въ Роланд тоже разводился своего рода садъ. Но будутъ ли когда-нибудь цвты и плоды, которые теперь въ немъ такъ тщательно стараются взрастить, служить усладой для его ближнихъ?

Соловьи въ парк умолкли, избытокъ благоуханія отъ деревьевъ въ цвту разсялся, на всей окрестности лежала лтняя благодать и довольство.

Дни проходили въ оживленныхъ занятіяхъ, а по вечерамъ Эрихъ и Роландъ часто гуляли. Они обыкновенно избирали для прогулки дорогу, которая шла въ гору и любовались ландшафтомъ облитымъ луннымъ свтомъ. Мстами ложилась и рдко выдлялась тнь отъ холмовъ, внизу сверкала рка, а въ неб блистали звзды. Вся мстность была погружена въ невозмутимую тишину, и Эрихъ съ Роландомъ, наслаждаясь, вдыхали въ себя ночную прохладу. Они почти всегда совершали эти прогулки верхомъ и въ глубокомъ молчанія. Въ такія минуты человкъ любитъ погружаться въ самого себя, онъ весь отдается мечтамъ и становится особенно чутокъ къ красотамъ природы.

Виноградъ вбираетъ въ себя сокъ изъ земли, пьетъ растворенную въ воздух влагу, а въ душ мальчика, между тмъ, подъ вліяніемъ вншнихъ обстоятельствъ возникаютъ и зрютъ жизненныя силы.

ГЛАВА ХII.
РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ НА ОХОТ.

Эрихъ сильно заботился о томъ, чтобъ не развить въ смломъ и воспріимчивомъ мальчик склонность къ мечтательности. Съ этою цлью онъ, серьезныя, умственныя занятія всегда перемшивалъ съ движеніемъ на открытомъ воздух и разнаго рода тлесными упражненіями. Роландъ фехтовалъ, здилъ верхомъ, плавалъ, управлялъ лодкой, и Эрихъ былъ очень доволенъ тмъ, что могъ самъ его во всемъ этомъ руководить, не прибгая къ посторонней помощи. Такимъ образомъ, мальчикъ жилъ исключительно въ его обществ и онъ пріобрталъ надъ нимъ все боле и боле вліянія.

Однако онъ пригласилъ школьнаго учителя Фасбендера давать Роланду уроки въ межеваніи. Фасбендеръ былъ въ этомъ дл очень свдущъ и искусенъ, но выводилъ Эриха изъ себя подобострастнымъ обращеніемъ съ Роландомъ. Однажды Фасбендеръ замтилъ, что разскажетъ своему другу Кнопфу о томъ, какъ теперь прилежно занимается его бывшій ученикъ. Роландъ отвчалъ нетерпливымъ движеніемъ головы. Онъ видимо ничего не хотлъ знать о Кнопф. Съ именемъ послдняго у него какъ будто соединялось непріятное воспоминаніе, которое онъ не желалъ открывать Эриху.

Въ числ другихъ забавъ, Эрихъ не забылъ устроить для Роланда стрльбу въ цль. Вообще онъ не хотлъ лишать мальчика любимыхъ удовольствій на открытомъ воздух, но только требовалъ, чтобъ они всегда слдовали за умственными занятіями, а не предшествовали имъ.

Не легкой задачей было умрить въ Роланд его страсть къ охот, тмъ боле, что Эрихъ не хотлъ ее совсмъ въ немъ уничтожить, но только старался ввести ее въ надлежащія границы. Теперь, въ самый разгаръ лта, настала пора охотиться за дикими кроликами, о чемъ и объявилъ Роланду ловчій. Прежніе наставники мальчика всегда отпускали его одного съ Клаусомъ, но на этотъ разъ Эрихъ самъ съ нимъ отправился. Роландъ какъ бы встрепенулся и въ немъ закипла новая жизнь, когда они вс вмст начали перебираться черезъ виноградныя горы.

Вниманіе Эриха было сильно возбуждено разсказомъ ловчаго о томъ, какъ Манна, будучи еще маленькой двочкой, а потомъ и взрослой двушкой, всегда сопровождала на охоту отца. Она была отличная наздница и вообще славилась своей неустрашимостью. Собакъ ея звали Роза и Репейникъ, и об, услышавъ теперь какъ произносили имя Манны, навострили уши и стали тревожно оглядываться.

Эриху очень хотлось распросить, почему эта столь отважная двушка, любившая охоту, и верховую зду, вдругъ удалилась въ монастырь, гд вела жизнь отшельницы. Воображеніе рисовало ему дв совершенно различныя картины. На одной онъ видлъ двушку съ ружьемъ черезъ плечо, за которой шли слдомъ дв собаки,— на другой крылатое видніе, представшее ему въ монастырскомъ корридор. Но онъ остерегался распрашивать Роланда, а теперь, слушая ловчаго, сдлалъ видъ, будто все это уже давно ему извстно.

Зонненкампъ, узжая, оставилъ въ распоряженіи Роланда тхъ двухъ любимыхъ собакъ Манны. Собаки были небольшого роста, по съ крпкой грудью и необыкновенно развитымъ хребтомъ. Он повидимому понимали похвалы, расточаемыя имъ Роландомъ. Та изъ нихъ, которая была поменьше, самка, съ красными губами и почти постоянно разодранной кожей на голов, умильно лизала ему руки, а когда ловчій упрекнулъ ее въ непослушаніи, она печально понурила голову. Другая собака, повыше ростомъ, самецъ, прозванный Репейникомъ, изрдка поглядывала на Роланда сверкающими глазами. Мальчикъ говорилъ, что Репейникъ слушается только тхъ приказаній, которыя произносятся на англійскомъ язык. И дйствительно, когда онъ вслдъ затмъ крикнулъ собак: ‘назадъ!’ та посмотрла на него, какъ будто была глуха. Но лишь только онъ закричалъ: ‘come back’!— Репейникъ мгновенно, ровно на футъ отступилъ назадъ и остановился.

Проходя мимо низенькаго дуба, Роландъ схватилъ одну изъ его втокъ и качая ее, воскликнулъ: ‘hang!’ Репейникъ сдлалъ быстрый прыжокъ, вцпился въ втку зубами и оставался на ней висть, пока Роландъ не позволилъ ему выпустить втку.

Роза повторила ту же штуку только еще съ большей ловкостью. Вися за втк, она очертила въ воздух нсколько круговъ, а опускаясь на землю, откусила эту самую втку и принесла ее Роланду.

Мальчикъ и собаки, казалось, были очень довольны другъ другомъ.

Вскор они достигли жилища ловчаго, захватили тамъ съ собой двухъ ручныхъ хорьковъ въ корзинк и отправились дале. На опушк лса Роландъ вынулъ изъ корзинки хорошенькихъ желтыхъ зврьковъ, которые двигались быстро, какъ змйки, надлъ на нихъ намордники и осыпалъ ихъ ласками и поцлуями. Углубившись дале въ лсъ, охотники набрели на множество маленькихъ норокъ. Тутъ они разставили сти и пустили въ нихъ принесенныхъ съ собою ручныхъ хорьковъ. Роландъ, съ любопытствомъ слдилъ за Эрихомъ, пока тотъ срзалъ съ дерева втки и прикрплялъ ими сть. Вскор послышался легкій шорохъ, и изъ норокъ, прямо въ сть, выскочило нсколько дикихъ хорьковъ. Собаки быстро на нихъ кинулись и закусали ихъ до смерти. Затмъ ручные хорьки были вторично выпущены, охотники встали рядомъ и выстрлили. Роландъ сдлалъ промахъ, а Эрихъ попалъ прямо въ цль.

Эрихъ былъ далекъ отъ того, чтобъ раскрывать Роланду глаза на счетъ жестокости этой охоты, гд собаки бросаются на выбивающихся изъ стей хорьковъ, и до тхъ поръ ихъ кусаютъ, пока бдные зврки не издохнутъ въ ихъ зубахъ. Онъ самъ былъ настолько охотникъ, что не видлъ въ этомъ ничего предосудительнаго, а ловчій придавалъ всей охот еще боле жестокій характеръ бранью, которой немилосердно осыпалъ хорьковъ, называя ихъ чертенятами за то, что они роютъ и разоряютъ виноградники и хлбныя поля. Онъ забавно передразнивалъ мужика, который, думая попасть въ зврка, бьетъ палкой по земл и кричитъ: ‘ага, наконецъ-то я тебя поймалъ, проклятый!’

Они пошли дале. Вдругъ Роза быстро шмыгнула въ отверстіе довольно большой норы и вскор раздался ея лай изъ-подъ земли: она нашла лисицу. Охотники остановились и стали караулить, отправивъ вслдъ за Розой и Репейника, который тоже яростно залаялъ подъ землей. Но лисица, не показывалась, а вмсто нея изъ поры выскочила Роза съ ободранной спиной, взглянула на охотниковъ и снова скрылась. Изъ норы раздавался лай и визгъ, наконецъ изъ нея вышли собаки, об окровавленныя, но лисицы съ ними не было. Охотники еще нсколько времени тщетно прождали ее.

— Он ее задушили, сказалъ ловчій:— мы ее ужъ не увидимъ. Роландъ былъ очень озабоченъ плачевнымъ состояніемъ собакъ, но ловчій его успокоилъ, говоря что это ничего и он скоро оправятся. Роландъ выразилъ тогда свое удивленіе, почему собаки могутъ до смерти закусать лисицу, у которой такіе же точно острые зубы, какъ и у лихъ. Ловчій въ отвтъ только пожалъ плечами, но Эрихъ сказалъ:

— Лисица кусаетъ больно, но не глубоко.

Роландъ бросилъ на Эриха изумленный взглядъ. Этотъ человкъ все знаетъ и всему можетъ его научить! Вс познанія Эриха, взятыя вмст, не производили на него такого сильнаго впечатлнія, какъ это простое замчаніе.

Хорьковъ еще разъ выпустили у входа въ новую норку. Оба въ нее вошли, но вернулся изъ нея только одинъ. Охотники долго ждали его, но онъ не показывался. Роландъ не могъ утшиться въ потер хорошенькаго зврка, котораго онъ такъ съумлъ пріучить въ себ. Когда же Эрихъ замтилъ, что хорьку предстоитъ умереть съ голоду, такъ какъ онъ скрылся съ намордникомъ, Роландъ вдругъ присмирлъ. Немного спустя, онъ вынулъ изъ корзинки другого зврька, выпустилъ его въ лсъ, прицлился и убилъ его на повалъ. Не говоря ни слова и не оглидывась на убитаго хорька, онъ пошелъ дале, какъ-то странно поглядывая на ружье. Эрихъ подумалъ и не ошибся, что мальчикъ теперь не скоро ршится его зарядить.

Посл этой охоты Роландомъ овладла какая-то тоска и равнодушіе ко всему. Онъ сдлался раздражителенъ и холоденъ въ обращеніи и хотя не упрямился, но все длалъ неохотно, какъ бы съ усиліемъ. Эрихъ недоумвалъ и въ теченіи нсколькихъ дней чувствовалъ себя вполн несчастнымъ. Онъ видлъ, что утратилъ въ глазахъ мальчика прелесть новизны, и что Роландъ снова сдлался жертвой недовольства, свойственнаго людямъ богатымъ, которыхъ никогда ничто долго не занимаетъ. Привычка къ частой перемн мста, пріобртенная Роландомъ съ малыхъ лтъ, теперь тяжело на немъ отзывалась и заставляла его скучать. Эриху предстояло воспитать въ немъ любовь къ однообразію, такъ чтобъ онъ могъ съ радостью привтствовать каждый наступающій день, хотя бы тотъ ему не общалъ ничего новаго, но точь-въ-точь походилъ на вчерашній.

Однажды въ Эриху пришелъ ловчій и отведя его въ сторону сказалъ:

— Я нашелъ хорька, который отъ насъ тогда убжалъ.

— Гд?

— Въ лсу. Онъ тамъ лежитъ съ намордникомъ на рыльц, до половины съденный муравьями.

— Не надо этого говорить Роланду.

— Ни подъ какимъ видомъ. А знаете ли вы, какъ звали хорька?

— Нтъ.

— Кнопфомъ. Роландъ только въ вашемъ присутствіи называлъ его просто магистромъ. Это прозвище меня самого не мало сердило. Господинъ Кнопфъ страшно суевренъ, но въ сущности очень добрый и хорошій человкъ. Для него нтъ большаго удовольствія, какъ читать или разсказывать сказки о духахъ и привидніяхъ. Онъ и Роланду набилъ голову этими пустяками. Недавно мн мальчикъ подъ секретомъ сообщилъ, что въ ночь, которую онъ провелъ на открытомъ воздух, отыскивая васъ, ему встртилась сказочная принцесса — какъ ихъ называютъ глупые люди — а по нашему прелестная двочка съ русыми локонами. Она говорила по-англійски… каково вамъ это кажется? теперь и духи говорятъ по-англійски… а явилась она ему рано утромъ въ лсу. Весь этотъ вздоръ ему натолковалъ никто иной какъ Кнопфъ. Я ничего не имю противъ господина Кнопфа. Нтъ, онъ добрый человкъ, даромъ училъ бдныхъ дтей и всегда съ ними ласково обращался. А вотъ только дались ему эти духи и вся эта дребедень! Разв вы не замтили, какъ измнился въ это послднее время Роландъ? Я увренъ, что причиной тому — его вра въ духовъ. Выгоните вы ее пожалуста изъ него!

Эрихъ сомнвался, чтобъ это была настоящая причина дурного расположенія духа Роланда. Но его, въ то же время, непріятно поразило, что мальчикъ разсказываетъ Клаусу вещи, которая скрываетъ отъ него. Однако онъ не хотлъ ни навязываться своему воспитаннику, ни насильно требовать отъ него доврія. Онъ предпочелъ спокойно выждать, чтобъ туча сама собой разсялась.

ГЛАВА XIII.
ОСВЖАЮЩІЙ НАПИТОКЪ, ПРЕКРАСНОЕ ПНІЕ И НОВАЯ СЛАВА.

Докторъ иногда зазжалъ на виллу Эдемъ, но всегда оставался тамъ не боле четверти часа. Онъ одобрялъ Эриха за то, что тотъ такъ исключительно посвятилъ себя Роланду и не хотлъ своимъ вмшательствомъ нарушать гармонію установившихся между ними отношеній.

Въ слдующій его визитъ, однако, самъ Эрихъ его удержалъ и выразилъ свои опасенія насчетъ Роланда, блдность лица котораго возбуждала въ немъ сомннія относительно его здоровья.

— Вотъ какъ! воскликнулъ докторъ. Уже! Я очень радъ, что переломъ наступилъ такъ скоро.

— Вы рады? Чему? Что это такое?

— Совершенно нормальное явленіе. Оно въ сущности не опасне насморка и я его называю майскимъ холодомъ. Но будьте осторожны, любезный другъ! Роландъ, какъ мн кажется, родился охотникомъ, а вы хотите изъ него сдлать собирателя камней и жуковъ. Я понимаю вашу мысль: вы стремитесь развить въ немъ боле серьезный взглядъ на жизнь, и вся бда въ томъ, что онъ начинаетъ смотрть на нее серьезне. Лучшее въ жизни — это принимать ее легко, безъ мудрствованій.

Эрихъ вполн согласился съ докторомъ и замтилъ, что ни чуть не желаетъ длать изъ Роланда образцоваго юношу.

— Мальчикъ теперь страдаетъ, продолжалъ докторъ: именно отъ того, что я называю майскимъ холодомъ. Во всякомъ новомъ положеніи, порождаемомъ обстоятельствами, вслдствіе которыхъ человку приходится отршаться отъ привычки дйствовать самостоятельно въ какой бы то ни было сфер, хотя бы это и совершалось съ его полнаго согласія, всегда наступаетъ періодъ времени, называемый мною майскимъ холодомъ. Онъ и въ природ и у человка всегда слдуетъ за порой цвтенія. Говорятъ, что этотъ холодъ есть слдствіе таянія альпійскихъ снговъ. Кто знаетъ, можетъ быть и въ человк точно также таютъ ледяныя горы эгоизма. Какъ бы то ни было, передъ нами явно происходитъ повтореніе борьбы зимы съ лтомъ, эгоистическихъ стремленій съ вновь пробуждающимся чувствомъ любви къ людямъ вообще. Не тревожьтесь! Дайте юнош пережить этотъ возвратъ къ холоду и все опять пойдетъ хорошо. Оставьте ему только побольше свободы: въ немъ пробудилось также чувство стсненія. А я съ моей стороны пропишу Роланду лекарство: пусть онъ думаетъ о себ, что не совсмъ здоровъ. Это облегчитъ и его, и васъ, потому что дастъ вамъ возможность быть къ нему снисходительне. Больному позволительно капризничать и ему можно многое спускать, чего не спустишь здоровому.

Съ этого дня докторъ началъ прізжать чаще. Онъ совтовалъ Эриху принять приглашеніе Вейдемана и вмст съ Роландомъ погостить у него въ Манненгейм. Столкновеніе съ многосторонней дятельностью, которая тамъ кипла, должна была, по его мннію, одинаково благотворно подйствовать и на учителя и на ученика. Но Эрихъ возразилъ на это, что не считаетъ себя вправ оставлять на нсколько дней ввренный его попеченію домъ. Докторъ съ нимъ согласился и прибавилъ, что въ конц концовъ Роланду все-таки лучше сначала обжиться въ своемъ собственномъ прирейнскомъ гнзд.

Эрихъ и Роландъ теперь часто сопровождали доктора въ его визитахъ къ больнымъ и, благодаря этимъ поздкамъ, все ближе и ближе знакомились съ жизнью, какую люди ведутъ на берегахъ Рейна. Докторъ объявилъ, что онъ не безъ цли ихъ съ собою возить. Онъ считалъ вполн достойнымъ человка, напримръ, посвятить свою жизнь приготовленію, по возможности, наилучшаго вина. Роландъ, по его мннію, могъ и долженъ былъ этимъ заняться. Давать людямъ хорошее вино и дарить имъ произведенія искусства, говорилъ онъ, совершенно одно и тоже. Первое не уступаетъ второму. Еслибъ Роландъ полюбилъ берега Рейна, изъ этого могло бы выйти много хорошаго, особенно въ случа его сближенія съ семействомъ Вейдемана.

Докторъ былъ отличнымъ путеводителемъ. Его везд съ радостью встрчали, и онъ въ каждомъ дом зналъ всхъ его жильцовъ. Сужденія его о людяхъ отличались строгимъ безпристрастіемъ, и онъ одинаково врно изображалъ ихъ темныя и свтлыя стороны. Онъ везд умлъ найти что-нибудь утшительное и въ каждомъ погреб непремнно открывалъ хорошее вино.

— Теперь въ мод, говорилъ онъ, толки объ упадк человческаго рода. Это продолжительная, но не опасная болзнь. Люди борятся съ нуждой и напиваются до-пьяна виномъ: это всегда было и будетъ. Если солнце ярко свтитъ,— человку жарко, и онъ вправ выпить, чтобъ освжиться. Если на двор стоитъ ненастная, сырая погода, ему необходимо стаканомъ внна поддержать въ себ веселое расположеніе духа.

Проходя однажды мимо дома съ изображеніемъ Богоматери, передъ которымъ висла лампада, докторъ сказалъ:

— Здсь пока еще можно достать вина безъ примси. Человкъ, живущій въ этомъ дом, поставляетъ вино на церковь, для причастія и снабжаетъ имъ епископовъ. Вино это должно быть самое чистое. Отецъ владльца этого дома занимается приготовленіемъ рясъ и облаченій для духовенства, а братъ его пользуется репутаціей хорошаго художника по части церковной живописи. Люди, извлекающіе изъ религіи пользу, бываютъ ей всегда очень преданы. Все дло въ томъ, чтобъ не сомнваться въ искренности врующихъ и не бросать въ нихъ камней, а они за то пусть въ насъ, неврующихъ, признаютъ нкоторую долю честности и правдивости.

Немного дале, у слдующаго дома, докторъ замтилъ:

— А тутъ жилъ забавный плутъ и чудакъ, по ремеслу каменьщикъ. За нсколько времени до смерти, онъ заказалъ столяру ящикъ, а слесарю замокъ, потомъ вздумалъ заложить свой погребъ каменьями, между которыми и спряталъ ящичекъ, цредварительнно привсивъ къ нему замокъ. Полагаютъ, что тамъ скрыты большія суммы денегъ, но никто не знаетъ этого наврное. А покойникъ былъ чудакъ и могъ замуравить пустой ящикъ, съ цлью подшутить надъ своими наслдниками. Вотъ т теперь и не знаютъ, что имъ длать: искать ящика или нтъ? Пожалуй домъ сломаютъ, а ящикъ окажется пустымъ.

Докторъ всегда старался такъ направлять разговоръ, чтобъ Роландъ могъ изъ него извлекать пользу.

Они постили еще надзирателя надъ мрами и всами, который повелъ ихъ въ свой погребъ и угостилъ виномъ. Надзиратель любилъ разсказывать разные анекдоты, не всегда оказывавшіеся удобными для молодыхъ слушателей, и докторъ поспшилъ положить предлъ его болтливости.

Надзиратель всегда носилъ при себ блый хлбецъ, который называлъ своей губкой. ‘Соломой — говорилъ онъ — предохраняютъ отъ порчи виноградъ, а я хлбомъ, выросшимъ на солом, отнимаю у вина его излишнюю крпость’.

Кто-то сказать надзирателю, что онъ въ теченіи своей жизни выпилъ семьдесять бочекъ вина.— ‘Нтъ — возразилъ онъ — вы слишкомъ снисходительны: не семьдесять, а гораздо боле’.

Такимъ образомъ, Эрихъ и Роландъ все ближе и ближе знакомились съ бодрой, веселой, точно пропитанной винными парами прирейнской жизнью. Когда они снова возвращались къ своимъ занятіямъ, въ глубин души ихъ оставалось пріятное ощущеніе отъ всего видннаго, и они были безотчетно счастливы тмъ, что живутъ въ такой прекрасной мстности, гд жизнь течетъ такъ легко и спокойно.

Въ самой середин лта выдалось нсколько пасмурныхъ, сырыхъ и холодныхъ дней, когда человкомъ невольно овладваетъ сомнніе на счетъ возврата хорошей погоды, а между тмъ нельзя же предполагать, что лту уже насталъ конецъ. Соловьи умолкли. Впрочемъ, они не вдругъ перестали пть и еще изрдка, какъ бы по воспоминанію, оглашали паркъ то отрывистымъ щелканьемъ, то коротенькой трелью или одиночнымъ свистомъ. За то теперь въ воздух постоянно раздавались тоненькіе голоса коноплянокъ или пронзительные, громкіе возгласы чернаго дрозда. Лсъ достигъ полной своей зрлости, въ немъ тоже почти вс птицы умолкли, исключая сорокъ, которыя продолжали неутомимо трещать.

Эрихъ и Роландъ часто катались въ лодк по Рейну и почти всегда въ этихъ случаяхъ пли.

— Да, говорилъ Роландъ: человкъ можетъ пть во всякое время года, лишь бы у него было легко и весело на душ.

Эрихъ кивнулъ въ отвтъ головой. Онъ видлъ, что въ Роланд начали пробуждаться вкусъ къ искусству и сознаніе независимости человческаго духа. Ему казалось, что теперь не лишнее было бы доставить Роланду случай на день или на два удалиться изъ дому. Онъ предложилъ мальчику да выборъ: хать ли имъ къ Вейдеману, о которомъ вс такъ много говорятъ, или отправиться на приготовлявшееся въ сосднемъ город большое музыкальное торжество. Мимо виллы уже начали мелькать украшенные флагами пароходы съ пвцами и пвицами, и ихъ почти во всякомъ мстечк и городк встрчали ружейными выстрлами. Роландъ предпочелъ отправиться на музыкальный праздникъ и просилъ Эриха пройти часть дороги пшкомъ. Ему хотлось еще разъ, вмст съ нимъ, взглянуть на мста, по которымъ онъ уже однажды шлъ ночью и одинъ.

Молодые люди весело отравились въ путь. Роландъ много болталъ, припоминая разныя подробности своего ночного странствія. При вход въ лсъ, онъ разсказалъ о томъ, какъ здсь спалъ подъ деревомъ и какой ему приснился чудный сонъ. Лице его при этомъ вспыхнуло яркимъ румянцемъ, но Эрихъ его не распрашивалъ, что это былъ за сонъ. Роландъ замолчалъ, и они углубились дале въ лсъ.

— Вотъ онъ, вотъ онъ! внезапно воскликнулъ мальчикъ. Мой портъ-моне нашелся! Ахъ, пойдемъ скорй въ деревню, гд живетъ дворникъ, котораго я подозрвалъ въ покраж моихъ денегъ. Я ему ихъ вс отдамъ.

Но дворника уже не было въ деревн. Онъ опредлился въ военную службу и никто не умлъ сказать, гд онъ теперь былъ. Роландъ сильно этимъ опечалился и на всякій случай записалъ его имя въ свою карманную книжку.

Они продолжали идти дале, любуясь на прелестный зеленющій ландшафтъ, вскор очутились на желзной дорог, сли въ вагонъ и быстро достигли цли своего путешествія. Весь городъ былъ украшенъ флагами и имлъ веслый, оживленный видъ. Сюда изо всхъ окрестностей толпой стекались пвцы и пвицы. Нкоторые съ пснями прибывали на лодкахъ и пароходахъ, другіе прізжали по желзной дорог.

— Замть, говорилъ Эрихъ своему воспитаннику, что такого рода торжества принадлежатъ исключительно нашему времени и нашему народу. Ни греки, ни римляне ихъ у себя не имли, да и теперь вы одна нація, кром нмцевъ, не устраиваетъ у себя ничего подобнаго.

Они здсь переночевали, а на слдующее утро сотни пвцовъ и пвицъ и огромное число слушателей, вс собрались въ большой зал въ зданіи крпости. Вдругъ въ собраніи пронеслось печальное извстіе, между пвцами и пвицами послышались горестныя восклицанія, на ихъ лицахъ выразилась обманутая надежда, публика засуетилась. Оказалось, что баритонъ, которому надлежало пть соло, внезапно заболлъ и не былъ въ состояніи выполнить своей партіи.

— Смотри, вдругъ замтилъ Роландъ: тамъ сидятъ монахини съ своими воспитанницами. Он одты точь-въ-точь, какъ одваются въ монастыр Манны. Ахъ, еслибъ и она здсь была!

Эрихъ, вмсто отвта, поспшно сказалъ Роланду:

— Останься здсь, а я пойду посмотрю, не могу ли имъ тамъ помочь. Я полагаюсь на тебя, что ты не сойдешь съ этого мста.

Эрихъ быстро направился къ возвышенію и обратясь къ капельмейстеру, живо съ нимъ заговорилъ. Толпа около нихъ заволновалась, въ публик пронесся говоръ и вс взоры обратились на Эриха. Капельмейстеръ Фердинандъ ударилъ смычкомъ по пюпитру, въ зал мгновенно водворилась тишина.

— Нашъ баритонъ, съ улыбкой началъ капельмейстеръ, къ сожалнію захворалъ. Этотъ господинъ, который не желаетъ объявить своего имени, предлагаетъ его замнить и надется, что публика будетъ къ нему снисходительна, такъ какъ онъ ни разу не участвовалъ въ нашихъ репетиціяхъ.

Единодушные аплодисменты были отвтомъ на эти слова. Вслдъ затмъ началось дружное хоровое пніе, которое глубоко отозвалось въ душ Роланда. Но вотъ поднялся со своего мста Эрихъ. Вс съ напряженнымъ вниманіемъ слдили за его движеніями. Раздались первые звуки, его голоса, пвцы и пвицы съ изумленіемъ переглянулись, публика встрепенулась. У Эриха былъ сильный, звучный, до глубины души проникающій голосъ. Вс слушали его, притаивъ дыханіе, а когда онъ кончилъ, раздался громъ рукоплесканій, отъ которыхъ затряслись стны залы. Эрихъ слъ, его замнили хоры, другіе солисты, затмъ вторично настала его очередь. Звуки его голоса лились чище, сильне, свободне, глубоко трогая своей задушевностью. Но никто изъ слушателей не былъ такъ пораженъ и взволнованъ, какъ Роландъ.

Хоръ какъ бы изображалъ бурное море, а Эрихъ точно плылъ на корабл, надъ всмъ господствуя и всмъ управляя. Роландъ былъ вн себя отъ восторга. Онъ испытывалъ то высокое, поэтическое наслажденіе, какое можетъ возбуждать только одна музыка. Ему казалось, что голосъ Эриха уноситъ его въ какой-то невдомый міръ, гд все такъ свтло, такъ прекрасно! А тамъ опять гремли хоры и густой волной разливались подъ сводами залы.

Со всхъ сторонъ слышались вопросы: ‘Кто этотъ господинъ, который такъ хорошо поетъ? Роландъ, было, хотлъ назвать его своему ближайшему сосду, но раздумалъ. ‘Нтъ’, мелькнуло у него въ ум: ‘пусть я одинъ знаю, кто онъ такой’.

Взоръ мальчика вслдъ за тмъ снова обратился къ рядамъ однообразно одтыхъ въ голубыя платья монастырокъ. Вдругъ лице его просіяло: ‘Да, это она! это Манна!’

Роландъ попросилъ своего сосда пропустить его къ сестр. Ему хотлось сказать ей, что онъ знаетъ этого человка, который наполнялъ такимъ восторгомъ сердца своихъ слушателей. Но сосди пришли въ негодованіе на дерзкаго юношу, который нарушалъ спокойствіе и мшалъ имъ слушать. Нечего длать, Роландъ остался на мст, выжидая антракта, чтобы тогда, никого не безпокоя, пробраться къ Манн.

Ораторія между тмъ была окончена, но восторгу зрителей не предвидлось конца. Со всхъ сторонъ выражалось желаніе узнать, кто этотъ незнакомецъ. ‘Его имя! его имя!’ раздавалось по всей зал. Капельмейстеръ Фердинандъ снова ударилъ смычкомъ по пюпитру. ‘Тише!’ пронеслось въ толп и все смолкло. Эрихъ всталъ съ своего мста и очень спокойно сказалъ:

— Отъ души благодарю васъ. Я счастливъ тмъ, что могъ предстать передъ вами въ качеств служителя искусства и еслибъ не боялся нарушить гармонію настоящаго празднества совершенно чуждымъ вамъ именемъ, то съ самаго начала назвалъ бы вамъ себя.

— Имя, имя! кричали со всхъ сторонъ.

— Меня зовутъ: Эрихъ Дорнэ!

— Тушъ, тушъ! раздалось опять въ толп. Оркестръ трижды проигралъ тушъ при общихъ крикахъ:

— Ура, Эрихъ Дорнэ!

Эриха окружила густая толпа, и кто пожималъ ему руки, кто обнималъ его и цловалъ, такъ что у него заболли плечи. Въ числ публики оказались и такіе, которые были съ нимъ знакомы, но сначала его не узнали.

Наконецъ, собраніе мало-по-малу разошлось. Эрихъ отправился къ тому мсту, гд оставилъ Роланда, но мальчикъ исчезъ. Онъ искалъ его по всмъ угламъ, но напрасно. Въ зал между тмъ начали разставлять и накрывать столы для предстоящаго торжественнаго обда. Эрихъ ршился остаться тутъ и подождать Роланда. Онъ былъ увренъ, что мальчика толпой вынесло изъ залы, но что онъ не замедлитъ вернуться.

И дйствительно, Роландъ вскор вернулся. Глаза его сверкали, а на щекахъ игралъ румянецъ.

— Она здсь была! воскликнулъ онъ, завидвъ Эриха: я проводилъ ее съ подругами на пароходъ. Он ужъ ухали! О, Эрихъ, какъ это прекрасно вышло, что она прежде, чмъ познакомилась съ тобой, услышала твое пніе. Знаешь ли, она сказала, что человкъ, который уметъ такъ хорошо пть, не можетъ быть такимъ безбожникомъ, какимъ тебя выставляютъ. Мн бы не слдовало теб этого говорить, но я знаю, она плутовка и сказала все это съ цлью, чтобъ я теб передалъ. Ахъ, Эрихъ! ты видлъ. Лина, дочь мирового судьи, и нашъ архитекторъ тоже были въ числ пвцовъ. Они шли подъ руку и тотчасъ же тебя узнали, но только не хотли тебя выдать. Какъ ты плъ, Эрихъ! ахъ, какъ ты плъ! Мн все казалось, что ты, вотъ, вотъ распустишь крылья и улетишь, и мн было такъ страшно!

Мальчикъ находился въ возбужденномъ состояніи.

Одинъ изъ распорядителей праздника подошедъ къ Эриху и пригласилъ его вмст съ братомъ (Роланда здсь вс приняли за брата Эриха), остаться обдать, говоря, что ему назначаютъ за столомъ мсто рядомъ съ капельмейстеромъ. Къ этому распорядителю присоединились другіе участники торжества, желавшіе познакомиться съ Эрихомъ. Въ числ ихъ былъ фотографъ, который непремнно хотлъ тутъ же снять съ него портретъ, говоря, что вс пвцы и пвицы непремнно пожелаютъ имть у себя его изображеніе. Эрихъ учтиво, но ршительно отказался и съ слдующимъ пароходомъ отправился съ Роландомъ на виллу.

Роландъ сошелъ въ каюту, гд вскор заснулъ. Эрихъ остался одинъ на палуб и впалъ въ глубокое раздумье. Его мучило сомнніе, хорошо-ли онъ сдлалъ, выставивъ себя такимъ образомъ на показъ.

‘Но, утшалъ онъ себя, въ жизни бываютъ такія минуты, когда наши силы намъ какъ будто измняютъ и мы сами не можемъ съ точностью опредлить, чего желаемъ. Нтъ, думалъ онъ въ заключеніе, я сдлалъ только то, что слдовало’.

Пароходъ причалилъ къ пристани. Роланда едва могли добудиться и почти на рукахъ перенесли въ лодку, имъ овладла сильная слабость и онъ едва сознавалъ, что вокругъ него длалось. Выйдя на берегъ, онъ сказалъ:

— Эрихъ, я слышалъ, какъ ты всю дорогу плъ одну мелодію изъ хора.

На вилл Эриха ожидали письма отъ матери, изъ университетскаго городка, и отъ Зонненкампа изъ Виши. Мать писала ему, чтобъ онъ не удивлялся, если услышитъ упреки себ въ томъ, что онъ такъ скоро, будто бы безъ всякой борьбы, отказался отъ своихъ идеаловъ и даже продалъ ихъ. Въ университетскомъ городк, говорила она, вс были недовольны и, надо сознаться, не безъ основанія, тмъ, что онъ ухалъ, ни съ кмъ не простясь.

Эрихъ улыбнулся. Онъ съ самаго начала очень хорошо зналъ, что надъ нимъ будутъ безпощадно смяться вс привычные постители казино. Онъ живо представлялъ себ ихъ сидящими вокругъ грязнаго стола, прикрытаго клеенчатой скатертью, и ему даже казалось, что онъ слышитъ вс ихъ боле или мене остроумныя выходки на его счетъ. Такого рода вещи въ настоящій вечеръ не могли его смутить.

Совсмъ иное впечатлніе произвело на Эриха письмо Зонненкампа, который его уполномочивалъ, если онъ сочтетъ это удобнымъ, вмст съ Роландомъ пріхать къ нему въ Біарицъ.

— Отецъ, безъ сомннія, тоже останется доволенъ твоимъ сегодняшнимъ успхомъ, сказалъ Роландъ, ложась спать. Одна изъ монахинь, сопровождавшихъ Манну, правда, замтила, что врядъ ли это ему понравится, но откуда ей знать?

Эрихъ смутился. На него снова тяжелымъ камнемъ легло сознаніе своей зависимости. Поступивъ на службу къ Зонненкампу, онъ, такъ сказать, вполн отдался въ его распоряженіе и долженъ былъ при каждомъ своемъ поступк, каждомъ шаг мысленно задавать себ вопросъ, будетъ ли это ему пріятно или нтъ.

Надъ Эрихомъ точно повисла темная туча, которая омрачила вс воспоминанія протекшаго дня. Отъ веселаго настроенія духа не осталось и слдовъ: оно уступило мсто тоск.

ГЛАВА XIV.
БЛИЖНІЙ.

Дни опять потекли своимъ чередомъ, спокойно и однообразно, посреди занятій и прогулокъ. Однажды на виллу пришелъ ловчій и обратился къ Роланду съ просьбой исполнить данное ему общаніе и сверху до низу показать ему домъ.

— На что это вамъ? спросилъ Эрихъ.

— Мн хотлось бы хоть мелькомъ взглянуть, какъ это живутъ богатые люди и что они могутъ себ достать за деньги.

Слова эти сопровождались плутовскимъ взглядомъ, но Эриху ничего больше не оставалось, какъ дать свое позволеніе. Онъ сначала думалъ послать съ ними слугу, но потомъ перемнилъ намреніе и самъ съ ними пошелъ. Онъ вообще не охотно оставлялъ Роланда одного съ Клаусомъ, боясь, чтобъ сужденія послдняго о бдныхъ и богатыхъ не произвели на мальчика вреднаго по своей преждевременности впечатлнія.

Они долго бродили по комнатамъ, переходя изъ этажа въ этажъ. Клаусъ едва осмливался ступать и то и дло приговаривалъ:

— Да, да, все это можно купить за деньги! Чего только съ ними не сдлаешь!

Въ большой концертной зал ловчій остановился на возвышеніи и закричалъ оттуда Эриху:

— Господинъ капитанъ, могу ли я вамъ сдлать вопросъ?

— Почему же нтъ, если я въ состояніи на него отвчать,

— Скажите мн честно и откровенно, что сдлали бы вы, еслибъ…. я знаю, у васъ свободный образъ мыслей и вы любите людей…. что сдлали бы вы, еслибъ были владтелемъ этого дома и нсколькихъ милліоновъ?

Голосъ Клауса громко раздавался въ пустой зал, гд его еще повторяло эхо, точно желая продолжить въ слушателяхъ непріятное ощущеніе.

— Да, что сдлали бы вы? повторилъ ловчій: или у васъ не имется на этотъ вопросъ отвта?

— Я считаю излишнимъ вамъ отвчать.

— Да и не надо, я самъ знаю!

Клаусъ сошелъ съ возвышенія и продолжалъ:

— Я, какъ вамъ извстно, полевой сторожъ, не сплю по ночамъ, а все брожу и терзаюсь мыслью, которая преслдуетъ меня, какъ злой духъ. Въ голов моей постоянно вертится вопросъ: что сдлалъ бы я, еслибъ имлъ въ своемъ распоряженіи нсколько милліоновъ? Я просто одурлъ отъ усилій разршить этотъ вопросъ и все напрасно. Но, какъ я вижу, и вы не дальше моего ушли.

— Вы такъ-таки совсмъ и не знаете, что сдлали бы съ богатствомъ? спросилъ Эрихъ.

— Еслибъ у меня было много денегъ, съ лукавой улыбкой возразилъ ловчій, я бы прежде всего хорошенько отколотилъ нашего ландрата, хотя бы мн за это пришлось заплатить тысячу гульденовъ штрафу: онъ вполн стоитъ.

— А потомъ?

— Потомъ…. право не знаю.

Эрихъ взглянулъ на Роланда, Мальчикъ смотрлъ на него мутными глазами, былъ какъ-то блденъ и крпко сжалъ губы. Наивность богатства, о которой такъ много говорилъ Кнопфъ, казалось потерпла въ немъ сильный толчекъ. Возстановить ее въ будущемъ не предвидлось возможности, а между тмъ Роландъ еще не усплъ достаточно созрть для того, чтобъ разомъ найти выходъ изъ сомнній, въ какія его повергли слова Клауса.

Эрихъ сказалъ Роланду по-англійски, что посл все ему объяснитъ, но теперь не можетъ этого сдлать въ присутствіи такого грубаго, необразованнаго человка, какъ ловчій.

— А вопросъ его разв былъ грубъ и неоснователенъ? спросилъ Роландъ на томъ же язык. Эрихъ замолчалъ. Онъ считалъ себя не вправ для собственнаго своего успокоенія и облегченія давать уму своего воспитанника ложное направленіе.

— Ха, ха, ха! язвительно смялся Клаусъ. Теперь моя болзнь на васъ перейдетъ. Куда бы вы ни пошли, что бы вы ни длали, въ вашихъ ушахъ постоянно будетъ звучать вопросъ, который до сихъ поръ меня всюду преслдовалъ. Отлично! А когда вы найдете на него отвтъ, не забудьте подлиться имъ со мною.

Онъ надлъ шляпу и быстро удалился.

Въ этотъ день не было никакой возможности заставить Роланда чмъ-нибудь заняться. Онъ до самаго вечера просидлъ одинъ въ своей комнат. Ночью, посл того какъ Эрихъ уже усплъ заснуть, его вдругъ разбудилъ шорохъ въ смежной съ его комнатой библіотекой, и онъ увидлъ тамъ Роланда. Эрихъ не мшалъ ему, но когда мальчикъ вернулся въ свою комнату, онъ въ свою очередь вошелъ въ библіотеку посмотрть, какая книга вдругъ понадобилась его воспитаннику. Оказалось, что Роландъ приходилъ за Библіей. Ему, безъ сомннія, захотлось прочесть главу о богатомъ юнош. Смя, въ немъ долгое время дремавшее, начинало всходить.

До сихъ поръ Эрихъ одинъ дйствовалъ на Роланда, стараясь подготовить его къ принятію жизненныхъ истинъ, которыя впослдствіи должны были передъ нимъ раскрыться. Но вотъ выдвинулась впередъ посторонняя сила, неправильная, непрошенная и грубо разбудила то, чему до поры до времени еще слдовало дремать. Что такое вся наша ученость и подготовка? Въ нравственномъ мір все тоже, что и въ природ. Почки не замтно растутъ, наливаются, но вдругъ надъ ними грянетъ громъ и он въ одну ночь распускаются. Теперь настала гроза для Роланда, и Эрихъ не могъ его отъ нея защитить.

На слдующее утро Роландъ очень рано вошелъ къ Эриху и сказалъ:

— У меня есть до тебя просьба.

— Говори, если думаешь, что я могу ее исполнить.

— Конечно можешь, забудемъ на сегодняшній день о книгахъ и пойдемъ въ крпость.

— Сейчасъ?

— Да. Я хочу это на самомъ себ испытать, хотя въ теченіи одного дня.

— Что такое?

— Я хочу поработать вмст съ каменьщиками, буду сть и пить то, что они пьютъ и дятъ и стану таскать одинаковыя съ ними тяжести.

Эрихъ отправился съ Роландомъ къ замку, и дорогой сказалъ ему:

— Роландъ, твое желаніе прекрасно, оно мн нравится, но обдумалъ ли ты его хорошенько? Ты предпринимаешь не одинаковый съ каменьщиками трудъ, а гораздо боле тяжкій, потому что ты къ нему не привыкъ. Этотъ день покажется теб вдесятеро трудне, нежели имъ, ты до сихъ поръ жилъ въ совершенно другихъ условіяхъ, чмъ они. Что для нихъ вошло въ привычку, то для тебя усиленный трудъ, къ которому врядъ ли ты способенъ, такъ какъ силы твои до сихъ поръ не подвергались ничему подобному. Ты являешься въ крпость прямо изъ мягкой постели, о какой ни одинъ изъ этихъ работниковъ и понятія не иметъ, у тебя блыя нжныя руки и вслдствіе всего этого ты не достаточно вооруженъ для такого рода труда. Ты и посл этого опыта не уяснишь себ, насколько дйствительно трудна жизнь бдняка, который, владя только данной ему самой природой силой, употребляетъ ее на добываніе себ хлба.

Роландъ остановился и въ словахъ, которыя онъ произнесъ, ясно отразилось вліяніе прочитанной ночью главы изъ Евангелія.

— Что же я долженъ сдлать, началъ онъ дрожащимъ голосомъ, чтобъ вполн понять жизнь моихъ ближнихъ и встать на равную съ ними ногу.

Эрихъ былъ пораженъ и съ трудомъ удержался, чтобъ не выказать счастья, какое его внезапно охватило. Съ этой минуты онъ могъ быть спокоенъ: юноша, который носилъ въ себ такую мысль и лелялъ въ сердц подобное желаніе, никогда боле не свернетъ съ истиннаго пути и не перестанетъ врить въ равноправность людей.

Но Эриху удалось совладать собой и онъ совершенно спокойно сказалъ:

— Милый Роландъ, — онъ его въ первый разъ такъ называлъ,— милый Роландъ, весь міръ есть не что иное, какъ обширная арена соединеннаго труда. Нельзя сказать, чтобъ на каждую личность непремнно выпадала одинаковая доля его, но несомннно то, что на каждомъ человк лежатъ обязанности, не только въ отношеніи къ самому себ, но и къ своимъ ближнимъ. Мы должны быть всегда готовы по мр силъ оказывать помощь тому, кто въ ней нуждается. Теб со временемъ предстоитъ совсмъ иной трудъ, чмъ тотъ, какой выпадаетъ на долю людей, таскающихъ камни и дйствующихъ молотомъ. Твои обязанности выше и въ тоже время отрадне. Пойдемъ. Теб остается еще многому научиться и многое себ уяснить.

ГЛАВА XV.
МЕЖДУ НЕБОМЪ И ЗЕМЛЕЙ.

Библія повствуетъ о томъ, какъ Авраамъ вмст съ сыномъ своимъ Исаакомъ взбирались на гору для принесенія Богу жертвы. Мальчикъ шелъ молча, погруженный въ самого себя, ‘Но гд же жертва?’ спросилъ бы онъ наконецъ, не подозрвая, что самъ онъ и есть эта жертва.

Такъ точно шелъ Роландъ возл Эриха, раздумывая о всемъ только-что слышанномъ. Онъ хотлъ принести себя въ жертву, но она оказалась не нужной. Что же ему остается теперь длать?

Они сли на одномъ изъ уступовъ горы, откуда растилался обширный видъ. Эрихъ взялъ за руку своего воспитанника и сказалъ:

— Итакъ, совершилось то, что я надялся случится съ тобой гораздо позже. Я желалъ бы, чтобъ ты еще долго не задавалъ себ подобнаго вопроса и во всякомъ случа дошелъ бы до него совсмъ инымъ путемъ. Но пусть будетъ такъ. Скажи же мн, знаешь ли ты, что такое богатство?

— Да. Богатство — это когда человкъ иметъ больше, чмъ ему нужно.

— А посредствомъ чего доходитъ онъ до этого большаго, до этого излишка?

— Посредствомъ наслдства и пріобртенія.

— А какъ ты полагаешь, животное можетъ быть богато?

— Не думаю.

— Конечно, нтъ. Каждое животное иметъ и съдаетъ столько, сколько съ искони вковъ имло и съдало всякое другое одной съ нимъ породы. Но можно ли тоже самое сказать о людяхъ? Т, которые живутъ теперь, не превосходятъ ли въ чемъ-нибудь своихъ предшественниковъ?

— Я думаю, что да.

— И ты полагаешь, что люди постоянно будутъ идти впередъ?

— Я надюсь.

— Я что длаетъ ихъ лучше?…

— Образованіе.

— Но возможно ли образованіе тамъ, гд человкъ съ утра до ночи работаетъ исключительно для удовлетворенія своихъ необходимйшихъ потребностей?

— Едва ли.

— Что же нужно человку для того, чтобъ онъ могъ съ успхомъ трудиться надъ развитіемъ самого себя и подобныхъ себ?

— Свободное время.

— А это свободное время, что другое можетъ ему его дать, кром излишка рабочихъ силъ, или другими словами — богатства?

— Повидимому, ничто?

— Замть же себ хорошенько: богатство — это соединеніе силъ, которыя не требуютъ немедленнаго примненія къ длу.

— Подожди минутку, остановилъ его Роландъ и погрузился въ размышленія. Глаза его были неподвижно устремлены вдаль.

— Да, такъ… теперь я понимаю. Продолжай пожалуйста.

— Что же по твоему, опять началъ Эрихъ: — долженъ длать человкъ, обладающій такимъ количествомъ силъ, которое избавляетъ его отъ необходимости работать.

— Не знаю.

— Хорошо, я теб скажу. Человкъ, имющій боле, чмъ то необходимо для его существованія, стремится къ украшенію и возвышенію жизни, къ искусству, къ наук. Богатство такимъ образомъ даетъ человчеству возможность развиваться, идти впередъ. Уже одно то, что человкъ можетъ быть богатымъ, обусловливаетъ его высшее назначеніе, онъ живетъ на счетъ другихъ и для другихъ. Безъ излишка соединенныхъ силъ, безъ богатства, невозможно ни высшее пониманіе жизни, ни украшеніе ея, ни наука, ни искусство. Изъ всего этого слдуетъ, что задача богатства — хранить и умножать въ мір высшія блага жизни…. Богатый человкъ богатъ не для себя: все, что онъ длаетъ для науки, для искусства, для ремесла, съ цлью пріобрсти какъ можно боле сверхъ необходимаго, — все это онъ длаетъ съ содйствіемъ другихъ, для него работающихъ. Такъ что въ конц концевъ выходитъ, что богачъ богатъ не чрезъ самаго себя и не для себя. Онъ, въ сущности, ничто иное, какъ управляющій послдствіями, вытекающими изъ труда, и обязанность его обращать ихъ на облагороживаніе человчества…. Посмотри: вонъ тамъ разстилаются поля, возвышаются виноградныя, горы, — чьи они? Тамъ стоятъ камни, обозначающія границы между твоимъ и моимъ. Никто не сметъ переступать этихъ границъ и вторгаться въ чужія владнія. Эти отдльно стоящіе камни передъ глазами совсти соединяются въ одно и слагаются въ величавый храмъ законности, который служитъ оплотомъ человчеству. Не столь явны, но не мене прочны и т камни, которые распредляютъ нравственныя границы жизни. Ты не имешь права касаться того, что принадлежитъ другому, то-есть, ни развитія и хода его работы, ни его природныхъ силъ…. Смотри, вонъ тамъ внизу шкиперъ стоитъ у руля, виноградарь взрываетъ землю, чтобъ корнямъ винограда легче было вбирать въ себя дождевую влагу, птица летаетъ надъ ркой, люди дйствуютъ веслами и лопатой, зври ходятъ и пресмыкаются, отыскивая себ пищу. Вдругъ передъ человкомъ является искушеніе и говоритъ ему: ‘Предоставь другимъ за тебя работать, а самъ питайся ихъ потомъ. Не смотри на нихъ, а только собирай деньги за ихъ труды. Золото не плачетъ, не жалуется, а только блеститъ. Съ золотомъ ты можешь пть, плясать, пользоваться людьми и трудомъ ихъ израненыхъ рукъ. Не стыдись, не робй: міръ — это обширное поле для грабежа, гд всякій хватаетъ, что можетъ’. Такъ говоритъ искушеніе, но съ другой стороны духъ истины шепчетъ: ‘Ты не боле того, что въ теб заключается. То, чмъ ты владешь, конечно, твое, но оно не ты, не собственная твоя личность, и завтра же можетъ быть отъ тебя отнято. Но сегодня оно еще теб принадлежитъ, и ты можешь употребить его на тысячи ладовъ, такъ, чтобъ и теб и твоимъ близкимъ было отъ этого одинаково хорошо…. Ты не геній — постарайся развить въ себ мужество и образованіе: то ты можешь пріобрсти, завоевать, а съ ними и все то, чего дйствительно стоитъ желать. Слава и величіе прекрасны, но не всмъ доступны, тогда какъ быть счастливымъ, добрымъ и честнымъ можетъ всякій человкъ. Богатство — это орудіе, которое ко многому можно примнить, надо только знать, какъ имъ владть. Ты не въ состояніи уничтожить въ мір зло, избавить людей отъ голода, болзни, пороковъ, но ты не долженъ пренебрегать силой, которую держишь въ своихъ рукахъ, — на теб лежитъ великая обязанность, съ помощью этой силы поддерживать въ мір прекрасное и великое… Радуйся же своему богатству: оно дастъ теб возможность творить добро и доставлять людямъ радости. Но прежде всего позаботься самъ достигнуть извстной степени высоты, научись безъ многаго обходиться, развей въ себ любовь въ дятельности и самостоятельности на тотъ случай, еслибъ ты вдругъ лишился всякой вншней опоры. Кто привыкъ въ трудныя минуты жизни всегда полагаться на какую-нибудь постороннюю силу, тотъ неизбжно падаетъ, лишь только у него не достаетъ этой силы. Держись крпко за самого себя, научись познавать самого себя и управлять собой, равно какъ и всмъ, что тебя окружаетъ… Ты еще имешь время приготовиться къ жизни, у тебя пока нтъ обязанностей въ отношеніи къ другимъ, но вс он вертятся исключительно около тебя самого. Собирай вс свои силы и не трать ихъ понапрасну. Только тотъ, кто уметъ ими распоряжаться, можетъ быть по истин названъ богатымъ. Въ противномъ случа, ты, несмотря на обладаніе милліонами, всегда будешь бденъ. Итакъ, научись быть господиномъ самого себя, и ты станешь господиномъ своего богатства…

Посл этого они долго, сидли молча. Почти никогда нельзя предвидть, какое направленіе приметъ брошенная въ молодой умъ мысль, во что она разовьется и къ чему приведетъ.

— Желалъ бы я знать, промолвилъ наконецъ Роландъ, что было во время открытія Америки.

Эрихъ яркими чертами изобразилъ своему воспитаннику волненіе умовъ, ознаменовавшее XVI-е столтіе, славное столькими важными открытіями. ‘Въ маленькомъ нмецкомъ городк, говорилъ онъ, жилъ человкъ, утверждавшій, что земля, на которой мы живемъ, не есть неподвижная точка, но что она движется на своей оси и вокругъ солнца. Понятія, какихъ человчество придерживалось въ теченіе вковъ, должны были внезапно измниться. Оказалось, что люди живутъ на шар, но немъ ходятъ и плаваютъ, воздвигаютъ себ на немъ зданія, а шаръ этотъ находится въ непрерывномъ движеніи. Люди, совершенно естественно, пришли въ ужасъ. Передъ ними исчезалъ небесный кровъ, оказывалось, что неба вовсе не было,— неба, на которое съ искони вковъ привыкли смотрть, какъ на жилище царя вселенной. Старое понятіе вытснялось, и мсто его занимало новое ученіе о пространств, населенномъ звздами, которыя тоже двигаются и одна другую притягиваютъ и отталкиваютъ. Явился еще человкъ, и словомъ своимъ потрясъ авторитетъ возсдающаго на трон первосвященника, который, называя себя представителемъ Вчнаго Духа на земл, предписываетъ людямъ, во что они должны врить и на что надяться. Распалась церковь, а вмст съ ней и весь образованный міръ. Въ то же время третій смльчакъ садился на корабль, плылъ къ западу и открывалъ Новый Свтъ. Обитаемое нами жилище внезапно оказалось вдвое больше прежняго. Во вновь открытомъ полушаріи тоже жили люди, которые до тхъ поръ и не подозрвали о нашемъ существованіи. А тамъ, у нихъ, водились зври и растенія, текли рки, возвышались горы и лса, о которыхъ мы, въ свою очередь, ничего не знали. То, что Коперникъ, Лютеръ и Колумбъ, эти три великіе ума, совершили почти одновременно, непремнно должно было сильно взволновать умы и произвести въ мір великій переворотъ. Еслибъ въ наше время вдругъ явился кто-нибудь, кому удалось бы уничтожить всякую личную собственность, такъ что никто боле ничмъ не могъ бы владть исключительно для себя, врядъ ли волненіе умовъ достигло бы такихъ же размровъ, какъ тогда!’

Роландъ слушалъ молча, внутренно восхищаясь Эрихомъ, который умлъ раскрыть передъ нимъ столько новаго и великаго въ жизни. А Эрихъ, замтя, какое сильное впечатлніе произвели на мальчика его слова, не хотть боле ему ничего разсказывать или объяснять, изъ опасенія ослабить это впечатлніе. Но въ тоже время онъ съ безпокойствомъ задавалъ себ вопросъ: не рано-ли еще говорить съ Роландомъ о такихъ предметахъ, которые врядъ-ли могутъ быть имъ вполн поняты. Впрочемъ, онъ утшалъ себя мыслью, что церковь, ни мало не задумываясь, предлагаетъ молодымъ умамъ многое такое, въ чемъ они еще вовсе не чувствуютъ потребности и что никакимъ образомъ не можетъ быть имъ доступно. Отчего же и ему не длать того же въ надежд, что истины, раскрываемыя передъ мальчикомъ теперь, будутъ имъ усвоены въ боле зрломъ возраст?

Размышленія обоихъ были прерваны архитекторомъ, пришедшимъ сообщить имъ новость. Работники отрыли въ развалинахъ крпости римскую гробницу, въ которой были найдены урна, цпь и скелетъ.

Эрихъ и Роландъ немедленно отправились взглянуть на эти вещи. Видъ скелета произвелъ на мальчика потрясающее впечатлніе.

Что такое міръ? что такое жизнь? Будущія поколнія отрываютъ въ земл скелетъ и равнодушно на него смотрятъ. Ихъ только интересуютъ находимыя при этомъ слды прежнихъ временъ, остатки древней промышленности… Да, что такое жизнь?

Роланда точно пробудили отъ сна слова Эриха, который говорилъ о томъ, какъ обрадуется этому открытію графъ Клодвигъ. Мальчикъ мало-по-малу оправился отъ тяжелаго ощущенія и вскор вовсе его забылъ, заинтересованный тмъ, что около него длалось и говорилось. Эрихъ не могъ достаточно налюбоваться на двойную способность юношескаго возраста сильно чувствовать и быстро переходить отъ одного впечатлнія къ другому. Это въ одно и тоже время составляетъ легкость и трудность воспитанія.

Роландъ изъявилъ желаніе тоже собирать древности. Эрихъ вполн его одобрилъ и замтилъ при этомъ, что такого рода коллекціи лучше всего изображаютъ собой чистую идею собственности. Он не принадлежатъ исключительно тому лицу, которое называетъ ихъ своими, во составляютъ достояніе всего міра, извлекающаго изъ нихъ свднія о временахъ давно прошедшихъ. Никто не долженъ одинъ владть подобными вещами: он безспорно принадлежатъ всмъ и каждому.

Это маленькое событіе казалось успокоительно подйствовало за Роланда. Однако онъ дорогой опять обратился къ Эриху за разршеніемъ того же вопроса.

— Эрихъ, началъ онъ: скажи же мн наконецъ, что бы ты сдлалъ со всмъ этимъ богатствомъ, еслибы оно было твое? Есть ли у тебя на это готовый отвтъ?

— Не совсмъ. Но я полагаю, что много тратилъ бы на опыты и усилія облегчать страждущихъ и неимущихъ. Этотъ вопросъ меня въ послднее время сильно занималъ. Я прежде всего постарался себ объяснить, что такое одинъ или нсколько милліоновъ? Что они означаютъ?

Эрихъ остановился, а Роландъ спросилъ:

— Ну, и ты нашелъ объясненіе? что же они означаютъ?

— Желая все это какъ можно ясне себ представить, я постарался опредлить, какое количество хлба можно пріобрсти на милліонъ, и съ помощью этого нсколько дтскаго вопроса, мн удалось выбраться на дорогу, которую я и считаю настоящей.

— А именно?

— Я вслдъ за тмъ разсчиталъ существованіе сколькихъ семействъ изображаетъ милліонъ, то есть, сколько семействъ могутъ жить на одинъ милліонъ? Вотъ путь, который я избралъ, но онъ еще далеко не довелъ меня до цли. Какъ бы то ни было, я повторяю теб: намъ прежде всего слдуетъ воспитать въ себ желаніе, во всякое время и во всякомъ положеніи дйствовать согласно съ истиной я справедливостью. А что принесетъ съ собою время и въ какое оно поставитъ тебя положеніе, — этого никто не можетъ ни предвидть, ни опредлить.

— Не покидай меня, но оставайся всегда со мной и помогай мн! съ мольбой въ голос произнесъ Роландъ. Эрихъ взялъ его за руку и крпко ему ее пожалъ.

Черезъ нсколько времени они пришли на виллу.

ГЛАВА XVI.
У ДОБРАГО СОСДА.

Въ жизни встрчаются страннаго рода случайности. Въ крпости Эрихъ и Роландъ говорили о Клодвиг, а вернувшись домой, они нашли отъ него извстіе. Графъ съ женою возвратились изъ путешествія на-воды и предполагали на слдующій же день навстить Роланда и Эриха.

Клодвигъ сильно загорлъ, а Белла казалась очень веселой. Съ распущеннымъ шлейфомъ проходя по парку и роскошно убраннымъ комнатамъ виллы, она напоминала собою красиваго павлина. Роландъ не замедлилъ объявить о наканун сдланномъ въ крпости открытіи. Лице его сіяло радостью, когда Клодвигъ предложилъ ему оставить найденныя вещи у себя и положить ими основаніе будущей коллекціи древностей. Опытъ, прибавилъ графъ, докажетъ ему со временемъ, что никакія радости въ мір не могутъ сравниться съ тми, которыя доставляетъ наука. Роландъ въ отвтъ кивнулъ головой и взглянулъ на Эриха. Клодвигъ между прочимъ сообщилъ, что онъ пріобрлъ въ путешествіи много разныхъ рдкостей, которыя будутъ ему въ скоромъ времени доставлены въ Вольфсгартенъ. Онъ встртился на-водахъ и очень сблизился съ однимъ знаменитымъ антикваріемъ, который зналъ Эриха и даже нкогда былъ его профессоромъ.

Эрихъ извинился передъ Клодвигомъ въ томъ, что не могъ навстить его, когда тотъ приглашалъ его передъ своимъ отъздомъ изъ Вольфсгартена. Тутъ снова выказалась вся милая простота графа, въ которомъ не было ни малйшей склонности къ обидчивости. Доброта и сознаніе собственнаго достоинства заставляли его всегда снисходительно смотрть на маленькія упущенія и неловкости, какія могли быть сдланы въ отношеніи въ нему. Занимая высокое и прочное положеніе въ свт, онъ былъ далекъ отъ мысли, чтобъ кто-нибудь могъ его добровольно оскорбить.

— Вы никогда не должны передо мной ни въ чемъ извиняться, сказалъ онъ Эриху и съ нжностью отца взялъ его за руку. Вы вылечили меня отъ эгоизма, котораго я никакъ не ожидалъ найдти въ себ такой запасъ. Я теперь ясно вижу, любезный другъ, что вамъ надо предоставить самому прокладывать себ путь въ жизни. И съ этихъ поръ я удовольствуюсь тмъ, что буду смотрть на васъ только какъ на добраго сосда. Пріятное сосдство, даже и у римлянъ, кром политическаго, имло еще другое, боле общечеловческое значеніе.

Клодвигъ предложилъ тостъ за доброе сосдство и, опорожнивая свой стаканъ, ласково смотрлъ на Эриха.

Посл того графъ и его жена принялись наперерывъ другъ передъ другомъ разсказывать подробности своего свиданія съ матерью Эриха. Они нарочно зазжали въ университетскій городокъ и ночевали тамъ, чтобъ повидаться съ профессоршей. Клодвигъ однако вскор оставилъ Беллу говорить одну, замтя, съ какимъ жаромъ и искренностью она осыпала похвалами благородную женщину, которую онъ самъ отъ души уважалъ.

Белла очень мило описала уголокъ близъ фортепіано, гд обыкновенно сидла профессорша у окна, заставленнаго цвтами. Передъ ней, въ простнк, висли портреты мужа и умершаго сына, нсколько ниже виднлся въ рамк и подъ стекломъ блокурый локонъ бабушки, а по бокамъ его пастельныя изображенія прадда и прабабушки. Но какъ въ лиц, такъ и во всей фигур профессорши не было ничего печальнаго или угрюмаго, напротивъ того, она отличалась веселымъ, сообщительнымъ нравомъ и спокойнымъ взглядомъ на жизнь.

Графъ и графиня разсказывали о прогулкахъ по прелестной долин, о поздк въ знаменитой часовн на гор, а Эриху казалось, что онъ слышитъ голосъ матери и видитъ ее сидящую рядомъ съ Клодвигомъ и его женой. Такимъ образомъ, прошло около часу въ бесд, пріятной для Эриха и повидимому ни чуть не утомительной для Роланда, который вдругъ воскликнулъ съ блестящими глазами:

— А обо мн она ничего не говорила?

— Напротивъ, очень много, даже почти больше чмъ о своемъ собственномъ сын, отвчала Белла, снова обратясь въ Эриху. Какое умилительное зрлище, продолжала она, все говоря о профессорш, представляетъ эта благородная женщина, живущая вдали отъ свта, но заключающая цлый міръ въ самой себ, ни въ чемъ не нуждающаяся, а между тмъ такъ во многомъ себ отказывающая.

Клодвигъ, слушая жену, улыбнулся: она опять повторяла его слова, но вслдъ за тмъ однако поспшила прибавить и свое.

— Знаете ли, капитанъ, сказала она, я васъ вполн узнала только съ тхъ поръ, какъ имла счастіе поближе познакомиться съ вашей матушкой. Мы съ ней между прочимъ условились время отъ времени переписываться, не ставя этого однако себ въ непремнную обязанность.

Эриху становилось все пріятне въ обществ Клодвига и Белли: ихъ точно соединялъ духъ его матери, которая какъ будто невидимо между ними присутствовала.

— Намъ однако не слдуетъ забывать и тетушку, замтилъ Клодвигъ. Онъ теперь возобновилъ съ ней знакомство, но хорошо помнилъ ее въ молодости, когда она, не смотря на свое мщанское происхожденіе, была представлена ко двору и принята въ лучшее общество, гд сіяла рдкой красотой. Разсказывая все это, графъ умолчалъ о томъ, какъ ходили слухи о поэтической привязанности между ней и принцемъ Германомъ, который умеръ въ молодыхъ лтахъ. Многіе полагали, что любовь эта и была причиной того, что фрейленъ Дорнэ отказала многимъ весьма выгоднымъ женихамъ и навсегда осталась въ двушкахъ.

Посл обда вс отправились гулять въ садъ.

— Ваша молодость была очень счастлива, но вамъ недоставало одного,— начала Белла.

— Чего?

— Сестры.

— Осмливаюсь думать, что и нашелъ ее въ васъ, тихо произнесъ Эрихъ.

Белла опустила глаза въ землю, а потомъ, завидвъ Роланда, позвала его и вс вмст отправились въ крпость. Клодвигъ просилъ архитектора, чтобъ тотъ, имя въ виду интересы его молодого друга, Роланда, былъ очень осмотрителенъ въ производимыхъ имъ работахъ и не оставлялъ безъ вниманія ни малйшаго намека на присутствіе здсь еще другихъ древностей.

Общество помстилось на одномъ изъ уступовъ скалы, гд маіоръ устроилъ для себя удобное сдалище. Но вскор Клодвигъ ушелъ и взялъ съ собой Роланда. Белла осталась одна съ Эрихомъ. Она была идиллически настроена и громко порицала длинные шлейфы и вообще роскошь въ нарядахъ, несмотря на то, что, прозжая теперь черезъ Парижъ, запаслась въ немъ послдними модами и навезла съ собой цлую кучу платьевъ. Безъ видимой на то причины, Белла пожаловалась, что ее почти никто не понимаетъ. Вс подозрваютъ въ ней любовь къ роскоши, тогда какъ на дл ея всегдашней мечтой было жить въ какой-нибудь хижин на Рейн, гд она имла бы всего одну уютную, но теплую комнату.

— А кто бы вамъ топилъ эту комнату? спросилъ Эрихъ.

Белла смутилась.

— Вы правы, сказала она: — мы не созданы для идилліи.

Затмъ застало продолжительное молчаніе.

— Вы знаете мою мать, заговорилъ наконецъ Эрихъ: — но еслибъ вы были еще знакомы съ моимъ отцемъ, я увренъ, что вы нашли бы большое удовольствіе въ его обществ.

— Я и его тоже знала. Но благодарю васъ: я понимаю вашу мысль. Вы желали бы подлиться со мной всмъ, что вамъ принадлежитъ.

Въ тон ея звучало искреннее чувство, въ глазахъ свтился огонь, на щекахъ игралъ яркій румянецъ. Она устремила на него пристальный взоръ, передъ которымъ онъ потупился.

— Вамъ кажется страннымъ, что я на васъ такъ смотрю, снова заговорила она.— Но мн хотлось, бы исполнить одно желаніе Клодвига, если только это не будетъ свыше моихъ силъ. Ему давно хочется, чтобъ я сдлала вашъ портретъ, и я вздумала теперь попробовать, хватитъ ли у меня на это умнья. Только вмст съ вами надо нарисовать также и нашего молодого друга… Роландъ! закричала она приближавшемуся мальчику:— пойдите сюда!

Съ раскраснвшимся лицемъ объявила Белла о своемъ намреніи приготовить Клодвигу, ко дню его рожденія, пріятный сюрпризъ. Но сохранить при этомъ тайну оказывалось невозможнымъ и она ршилась дйствовать открыто.

— Прошу васъ, Роландъ, продолжала она: — встаньте у капитана между колнями. Вотъ такъ… хорошо! Положите вашу правую руку ему на плечо… подвиньте ее немножко впередъ… Такъ!… а голову поверните налво. Пожалуйста, капитанъ, начните говорить съ Роландомъ, какъ будто вы ему что-нибудь объясняете.

— Но право мн нечего сказать, съ улыбкой возразилъ Эрихъ.

— Довольно пока… я видла движеніе губъ. Изобразить ихъ въ этомъ вид не легко, но я надюсь совладать съ трудностью. Когда мы назначимъ первый сеансъ?

Клодвигъ былъ очень доволенъ мыслью своей жены и сказалъ, что вообще не любитъ сюрпризовъ. Онъ предпочитаетъ имть въ виду удовольствіе и въ ожиданіи его наслаждаться надеждой, Затмъ Клодвигъ пригласилъ Эриха и Роланда погостить у себя въ Вольфсгартен, прося ихъ остаться тамъ до самаго возвращенія Зонненкампа. Но Эрихъ дружески, однако ршительно отказался, говоря, что не хочетъ нарушать порядка, наконецъ установившагося въ занятіяхъ его воспитанника. Клодвигъ съ нимъ вполн согласился и общался въ скоромъ времени опять пріхать на виллу вмст съ Беллой, которая тогда же займется и портретомъ. Белла хотла заказать съ Роланда и Эриха фотографію для того, чтобъ отчасти руководствоваться ею и постоянно имть передъ глазами положеніе, въ какомъ намревалась ихъ изобразить. Но Клодвигъ ей это отсовтовать, говоря, что портреты, длаемые съ помощью фотографическихъ снимковъ, всегда имютъ въ себ что-то натянутое и неестественное. ‘Фотографія, прибавилъ онъ, передаетъ только вншній видъ, такъ сказать, архитектуру человка, да и то при ложныхъ условіяхъ’.

Роландъ попросилъ, чтобъ въ картину она помстила также и Грейфа. Клодвигъ поддержалъ его, замтивъ, что собака очень хорошо займетъ мсто на первомъ план.

Белла вдругъ сдлалась угрюма и молчалива. Она на водахъ привыкла съ утра до вечера находиться въ оживленномъ обществ и теперь ей, боле нежели когда-либо, казалась скучной жизнь въ уединеніи, посреди древностей, къ которымъ она, можетъ быть, мысленно причисляла и своего мужа. Переселеніе на виллу Эриха и Роланда ей въ высшей степени улыбалось, но гордый капитанъ мгновенно разрушилъ вс ея надежды. Этотъ молодой, высокопарный ученый, для каждаго, самаго ничтожнаго шага, имлъ готовыя правила, отъ которыхъ никогда не отступалъ. А мужъ ея, съ слабостью и несоетоительностью, свойственными преклоннымъ лтамъ, всегда во всемъ съ нимъ соглашался. У него, повидимому, не было другихъ мыслей, кром тхъ, какія предлагалъ ему капитанъ.

Даже лице Беллы какъ будто осунулось. Она замтила въ себ этотъ недостатокъ самообладанія и поспшила оправиться. Обращеніе ея съ Эрихомъ было въ высшей степени дружелюбно, и когда молодой человкъ на прощаньи нагнулся, чтобъ поцловать ей руку, она слегка прижала ее къ его губамъ. Или это ему только показалось, а можетъ быть было просто слдствіемъ неловкаго съ его стороны движенія? Его вывели изъ раздумья слова Роланда:

— Знаешь ли, говорилъ мальчикъ: — мн было очень неловко все время, когда графиня насъ устанавливала для портрета. А теб? Она какъ-то особенно странно на тебя смотрла.

— Глазами художницы, отвчалъ Эрихъ, съ трудомъ переводя духъ.

Кто знаетъ, насколько было истины въ его словахъ?

ГЛАВА XVII.
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ФОРМИРОВАТЬ ЧЕЛОВКА.

Маіоръ, возвратясь изъ своей поздки, явился на виллу, безъ всякихъ предварительныхъ извщеній о своемъ визит. Со своими коротко остриженными, блыми какъ снгъ волосами, съ краснымъ, сильно загорлымъ лицомъ, онъ казался совершенно новымъ человкомъ. Да и самъ онъ утверждалъ, что всякій разъ, какъ погружался въ теплые источники, ему какъ будто приходило на память ощущеніе, какое онъ испытывалъ, когда его купали въ первый разъ посл рожденія. Онъ буквально воображалъ себя младенцемъ и чувствовалъ около себя присутствіе невидимой кормилицы, которая, надъ нимъ наклоняясь, ему улыбается и его обливаетъ теплой струей.

Маіоръ по обыкновенію тоже улыбался деревьямъ, цвтамъ, крышамъ, стнамъ, и въ особенности, человческимъ лицамъ.

Онъ былъ очень доволенъ тмъ, что Эрихъ, какъ онъ выражался, взялъ мальчика прочь изъ строя и заставлялъ его экзерцироваться въ одиночку.— Это гораздо лучше, говорилъ онъ: то, что прежде длалось въ недлю, теперь можетъ быть совершено въ одинъ день.

Маіоръ, между прочимъ, просилъ Эриха извиниться передъ фрейленъ Милькъ въ томъ, что онъ ни разу не навстилъ се во время ея одиночества. Кром того, онъ выразилъ желаніе, чтобъ Эрихъ какъ можно скоре побывалъ у него въ гостяхъ, ‘пока еще старшина тутъ’, прибавилъ онъ.

Читатель, безъ сомннія, помнитъ, что маіоръ жилъ во флигел большого дома, весьма живописно расположеннаго на половин горы и ввреннаго его надзору. Маіоръ очень заботливо охранялъ свою самостоятельность и велъ самый независимый образъ жизни. Въ отношеніи къ старшин онъ однако чувствовалъ себя обязаннымъ и постоянно восхвалялъ его доброту, расположеніе къ людямъ, а въ особенности краснорчіе. Что бы съ нимъ ни случилось хорошаго или пріятнаго, маіоръ прежде всего искалъ случая подлиться своимъ счастіемъ со старшиной. Теперь въ этомъ отношеніи на первомъ план стоялъ Эрихъ.

Молодой человкъ въ первый же праздничный день отправился навстить маіора. Ему не стоило особаго труда примирить съ собой фрейленъ Милькъ, а маіоръ встртилъ его такимъ залпомъ хохота, что вслдъ затмъ съ нимъ сдлался припадокъ кашля, и фрейленъ Милькъ пришлось его колотить по спин. Дло въ томъ, что доброму маіору, противъ обыкновенія, удалось съострить, и это-то и было причиной его веселья. Эрихъ, говорилъ онъ, находился въ положеніи родильницы. Произведя на свтъ прекраснаго юношу, молодой человкъ въ теченіи шести недль не ршался выходить изъ дому.

Фрейленъ Милькъ разсказала о торжеств Эриха на музыкальномъ праздник.

— Отлично! воскликнулъ маіоръ. На нашихъ музыкальныхъ празднествахъ не рдко встрчаются великолпные голоса. А поете вы: ‘Въ этихъ священныхъ чертогахъ?’

Эрахъ отвчалъ, что эта прекрасная арія къ сожалнію ему не по голосу.

— Ну, такъ спойте что-нибудь другое. Фрейленъ Милькъ хочется васъ послушать.

Эриху не мало труда стоило отклонить отъ себя эту дружескую просьбу. Но фрейленъ Милькъ, поблагодаривъ маіора, поддержала Эриха въ его отказ. Было ршено отложить пніе до боле удобнаго вечера.

Но если фрейленъ Милькъ отличалась ласковымъ и привтливымъ обращеніемъ, за то старшина поражалъ своей угрюмостью. Только такой кроткой, доврчивый человкъ, какъ маіоръ, могъ ладить съ нимъ, не возмущаясь его самоувреннымъ и покровительственнымъ тономъ. Маіоръ всячески старался сблизить своихъ гостей, но это ему не удалось. Старшина обошелся съ Эрихомъ свысока, называлъ его неиначе, какъ: ‘молодой человкъ’, и закидалъ его совтами и нравоученіями, какъ будто тотъ и не былъ вправ ничего боле отъ него ожидать. Эриху понадобилось все его самообладаніе, и много такту, чтобъ доказать этому человку все неприличіе подобнаго обращенія. И это ему было тмъ трудне, что старшина не отличался ни наблюдательностью, ни сообразительностью. Онъ въ присутствіи Роланда то и дло говорилъ о неопытности молодого человка, пришедшаго, какъ онъ полагалъ, вопрошать его какъ оракула. И дйствительно, онъ самыя обыкновенныя рчи, самыя избитыя общія мста произносилъ съ важностью оракула, при чемъ длалъ выразительный жестъ лвой рукой, какъ будто бросалъ въ землю смена.

Впрочемъ эта въ своемъ род замчательная личность до нкоторой степени даже забавляла Эриха. Онъ видлъ въ ней одинъ изъ разнообразныхъ типовъ человческой породы и терпливо слушалъ его наставленія, такъ что старшина остался имъ вполн доволенъ, и когда онъ вышелъ погулять, даже сказалъ маіору:

— У молодого человка водятся въ голов мысли.

А между тмъ Эриху едва ли удалось выразить при немъ хоть одну мысль. Но онъ за то внимательно слушалъ, что говорилъ старшина, и этимъ самымъ вполн заслужилъ его одобреніе. Вообще, удостоиться столь лестнаго со стороны старшины отзыва было не шуточное дло. Онъ обыкновенно признавалъ мысли только за однимъ собой, и весь міръ долженъ былъ приходить ихъ у него заимствовать.

Вернувшись съ прогулки, Эрихъ нашелъ у маіора посланнаго изъ виллы съ извстіемъ, что на слдующій день туда прідутъ Клодвигъ, Белла и Пранкенъ. Роландъ съ фрейленъ Милькъ вышелъ на дворъ полюбоваться молоденькими утятами. Маіоръ освдомился, въ какихъ отношеніяхъ находится Эрихъ съ Пранкеномъ. Эрихъ отвчалъ, что Пранкенъ вообще относится къ нему весьма дружелюбно и съ большимъ тактомъ.

Маіоръ, въ качеств офицера, выслужившагося изъ солдатъ, много страдалъ отъ пренебреженія своихъ товарищей благороднаго происхожденія и поэтому былъ сильно предубжденъ противъ знати. Онъ предостерегалъ Эриха на счетъ Пранкена, котораго впрочемъ находилъ весьма вжливымъ и пріятнымъ молодымъ человкомъ.— Къ тому же, прибавлялъ онъ, Эрихъ ни въ какомъ случа не долженъ забывать, что обязанъ ему своимъ вступленіемъ въ домъ Зонненкампа и сближеніемъ съ такимъ человкомъ, какъ Клодвигъ.

На возвратномъ пути Эрихъ сказалъ Роланду:

— Ну, Роландъ, теперь намъ предстоитъ доказать, что ничто въ мір не можетъ намъ помшать въ нашихъ занятіяхъ. Пусть прізжаетъ, къ намъ кто хочетъ, а мы все-таки будемъ ихъ продолжать, отдавая обществу и друзьямъ одни только свободные часы. Въ этомъ, видишь ли, и состоитъ трудность жизни. Изъ боязни отступить отъ свтскихъ приличій, а также изъ желанія не показаться неблагодарнымъ въ отношеніи друзей, которые намъ оказываютъ вниманіе, люди часто измняютъ самимъ себ и своимъ правиламъ. Мы же съ тобой будемъ твердо держаться установившагося въ нашихъ занятіяхъ порядка. Прежде исполнимъ наши обязанности въ отношеніи къ самимъ себ, а потомъ уже отдадимся свту. Кто не этого не въ состояніи сдлать, тотъ принадлежитъ свту, но никакъ не самому себ.

Въ сознаніи исполненнаго долга Эрихъ почерпнулъ новую силу и позабылъ обо всемъ, что его смущало и тревожило.

ГЛАВА XVIII.
ПОСТОРОННІЙ ГЛАЗЪ НАЧИНАЕТЪ ПОДМЧАТЬ.

На слдующій день гости явились, какъ общали. Пранкенъ халъ верхомъ, рядомъ съ каретой, въ которой сидли Клодвигъ и Белла, и гд на задней скамь красовались, обтянутая бумагой большая рама и прекрасный ящикъ, украшенный тонкой мозаичной работой, съ карандашами.

Эриху и Роланду доложили о прибытіи гостей. Эрихъ послалъ имъ сказать, что проситъ ихъ всмъ распоряжаться какъ у себя дома, слугамъ уже отданы по этому случаю приказанія, а самъ онъ сойдетъ внизъ черезъ часъ, лишь только окончитъ свои занятія съ Роландомъ. Гости въ изумленіи переглянулись. Пранкенъ за это время сильно перемнился, лице его приняло серьезное выраженіе, онъ только пожалъ плечами и какъ-то двусмысленно засмялся. Белла нашла поступокъ Эриха въ высшей степени неловкимъ и черезъ чуръ педантическимъ. Клодвигъ видлъ въ немъ прекрасную черту характера, а Пранкенъ окрестилъ его просто хвастливой выходкой. ‘Молодой человкъ, говорилъ онъ, произнося эти два слова точь-въ-точь какъ старшина: рисуется своей приверженностью къ долгу’.

Но нечего было длать, и гости расположились подождать хозяевъ. Впрочемъ Эрихъ, надо отдать ему справедливость, явно позаботился объ ихъ удобствахъ и между прочимъ украсилъ вс комнаты цвтами.

Часъ вскор прошелъ и Эрихъ не замедлилъ явиться, бодрый и веселый, въ расположеніи духа, какое даетъ человку только сознаніе исполненнаго долга и одержанной надъ самимъ собой побды.

Онъ пригласилъ гостей въ изящно убранную комнату въ сверной части дома, и тамъ Белла, посл легкаго завтрака, принялась за портретъ.

Клодвигъ остался съ женой и съ Эрихомъ. Роландъ, который пока еще не былъ нуженъ для портрета, въ сопровожденіи Пранкена отправился на конюшни. Пранкенъ держалъ себя настоящимъ членомъ семьи Зонненкампа, считая себя во время его отсутствіи прямымъ хозяиномъ всего находящагося на вилл. Онъ приказать выводить передъ собой для осмотра лошадей изъ конюшень, взглянулъ на работы въ саду и похвалилъ слугъ за исправность.

— У васъ сегодня такое серьезное и задумчивое выраженіе лица, какого мн еще не случалось у васъ видть, замтилъ Клодвигъ, смотря на Эриха. И дйствительно, того сильно тревожила мысль, что теперь Пранкенъ толкуетъ наедин съ Роландомъ.

Что такое воспитаніе, старанія дать юнош то или другое направленіе, если нельзя ни минуты быть спокойнымъ на счетъ того, какъ на него подйствуютъ слова дли примръ совершенно посторонняго человка? Остается только утшать себя мыслью, что не одинъ человкъ воспитываетъ другого, а цлое общество, весь міръ участвуютъ въ приготовленіи къ жизни отдльныхъ личностей. Эрихъ однакожъ не могъ предвидть, о чемъ говорилъ Пранкенъ съ его воспитанникомъ.

А Пранкенъ спрашивалъ у Роланда, читаетъ ли онъ ежедневно назначенное число страницъ изъ книги, присланной ему Манной. Роландъ отвчалъ отрицательно и вслдъ затмъ совершенно естественно заговорилъ о Веньямин Франклин, о Гайават, о Красс, о наблюденіяхъ надъ грозой въ телеграфной станціи, объ исторіи Соединенныхъ Штатовъ Банкрофта. Пранкенъ спросилъ еще, часто ли Роландъ пишетъ Манн, и на этотъ разъ получилъ утвердительный отвтъ. Тогда Пранкенъ разсказалъ ему, что купилъ блую, венгерской породы лошадь, которую теперь объзжаетъ для Манны.

— Ты можешь, если хочешь, ей объ этомъ написать, сказалъ онъ въ заключеніе.

Пранкенъ очень хорошо зналъ, что Роландъ никакъ не забудетъ сообщить сестр новость, касающуюся блой лошади съ розовыми ноздрями. Вдобавокъ онъ общалъ мальчику позволить ему когда-нибудь на ней поздить.

— А у этой лошади уже есть имя? спросилъ Роландъ.

Пранкенъ улыбнулся. Онъ видлъ, что извстіе о лошади успло сильно заинтересовать мальчика.

— Да, отвчалъ онъ. Ее зовутъ Армидой.

Тутъ Роланда позвали, такъ какъ настала его очередь позировать для портрета. Белла, набросивъ на бумагу первый очеркъ его лица и фигуры, захотла немного отдохнуть.

Пранкенъ между тмъ, не то дружески, не то повелительно пригласилъ Эриха пойти съ нимъ прогуляться въ саду и завелъ рчь о воспитаніи Роланда. Тонъ его дышалъ теплотой и довріемъ. Тутъ Эрихъ въ первый разъ получилъ понятіе о религіозномъ настроеніи духа Пранкена. Неужели, думалъ онъ, все это длается съ цлью врне овладть сердцемъ воспитывающейся въ монастыр богатой наслдницы? Но къ чему же было Пранкену въ такомъ случа прикидываться благочестивымъ въ путешествіи и на водахъ, гд за нимъ не моло наблюдать ни одно изъ заинтересованныхъ лицъ? Нтъ, вроятно въ немъ дйствительно совершился переворотъ. Подобное явленіе — не рдкость у натуръ подобныхъ ему, и которыя, разъ ставъ на эту дорогу, всегда начинаютъ съ особеннымъ рвеніемъ придерживаться обрядной стороны религіи.

— Я считаю своимъ долгомъ, началъ Пранкенъ, внезапно переходя къ другому предмету: и полагаю, что вы меня поймете и вполн одобрите… Я, видите ли, хочу поговорить съ вами объ одномъ весьма деликатномъ вопрос.

— Если я могу вамъ при этомъ быть чмъ-нибудь полезенъ, то сочту себ за честь ваше довріе. Въ противномъ же случа оно меня самымъ безполезнымъ образомъ стснитъ и затруднитъ.

Такая сдержанность удивила и почти разсердила Пранкена. Однако онъ сдлалъ надъ собой усиліе и спокойно продолжалъ:

— Вамъ извстно, что господинъ Зонненкампъ…

— Извините меня за то, что я васъ прерываю, но знаетъ ли господинъ Зонненкамвъ о вашемъ намреніи сдлать меня повреннымъ…

— Послушайте! воскликнулъ Пранкенъ, но мгновенно опомнился и уже совсмъ другимъ тономъ прибавилъ:— впрочемъ, я васъ уважаю за эту осторожность, свойственную вашему положенію.

Затмъ настало минутное молчаніе. У Пранкена мелькнула мысль, не замнить ли ему одно свдніе другимъ и не предостеречь ли Эриха на счетъ слишкомъ короткаго сближенія съ Беллой? Но этимъ онъ могъ набросить тнь на сестру и потому остался при первоначальномъ намреніи.

— Я считаю себя вправ, сказалъ онъ, объявить вамъ о моемъ положеніи въ здшнемъ дом: я членъ этой семьи… Фрейленъ Зонненкампъ почти моя невста…

— Если она похожа на своего брата, то мн остается только васъ отъ души поздравить. Благодарю васъ за ваше необыкновенное и до сихъ поръ ничмъ мною незаслуженное дружеское довріе. Но, осмлюсь спросить, чему я обязанъ этой честью?

Внутри Пранкена все сильне и сильне кипла досада, но за то снаружи онъ становился все мягче и льстиве. Помахивая хлыстомъ и въ то же время любезно улыбаясь, онъ сказалъ:

— Я въ васъ не ошибся… затмъ, посл маленькой остановки, онъ прибавилъ:— ваша сдержанность мн вполн понятна.

Но прямого отвта на вопросъ Эриха о причин, побудившей Пранкена къ этой внезапной откровенности, тотъ все-таки не далъ. Къ тому же Роландъ вскор позвалъ Эриха назадъ къ Белл, которой онъ понадобился для портрета.

— Можно подумать, замтила графиня, смотря на него: что прошло много лтъ съ тхъ поръ, какъ вы отсюда ушли. Ваше лице въ этотъ короткій промежутокъ времени по крайней мр десятью годами постарло.

Едва ли самъ Эрихъ былъ въ состояніи объяснить, что въ немъ происходило. Обращеніе съ нимъ Пранкена и его собственное положеніе въ отношеніи къ этому человку приводили его въ недоумніе. Онъ сидлъ спокойно, безъ малйшаго движенія, а въ душ его происходила жестокая борьба. Онъ чувствовалъ, что въ основаніи его спошеній съ Пранкеномъ лежала ложь, и что оба они очень хорошо это видли и понимали. Имъ бы слдовало быть врагами, или по крайней мр совершенно равнодушными другъ другу людьми, а между тмъ въ каждомъ изъ нихъ таилось что-то такое, побуждавшее ихъ ко взаимнымъ любезностямъ.

Вся бда заключается въ неправд. Еслибъ люди имли въ себ достаточно мужества для того, чтобъ быть всегда искренними и не допускали въ своихъ поступкахъ противорчія съ таящимися внутри ихъ чувствами, еслибъ они вкривь и вкось не ссылались на какія-то вымышленныя обязанности и не внимали голосу мнимаго благоразумія, который шепчетъ: ‘терпніе, погоди и все уляжется, опять пойдетъ по старому, не слдуетъ такъ принимать къ сердцу каждую бездлицу’,— еслибъ не все это, то многое бы на свт шло иначе, и люди гораздо меньше бы страдали. Но они предпочитаютъ увлекаться изукрашенной ложью, усыпляющей ихъ совсть, подобно змію въ Библіи, который, становясь въ разрзъ съ внутреннимъ сознаніемъ долга, говоритъ: ‘шь, ты отъ этого не умрешь, а только сдлаешься умне’. Величайшее наказаніе, за отношенія, основанпыя на лжи, заключается въ нихъ самихъ, въ томъ, что они постоянно требуютъ новой лжи, которая мало-по-малу превращается въ необходимость и, заимствуя у добродтели ея языкъ, льститъ благороднымъ стремленіямъ человческой души и говоритъ: ‘ты долженъ хранить врность къ другу, ты такъ многое отъ него получалъ и въ свою очередь такъ многое ему давалъ. Разрывъ съ нимъ нанесъ бы жестокій ударъ теб самому, лишилъ бы тебя лучшей части самого себя… Нтъ, вы должны теперь крпче нежели когда-либо держаться одинъ другого’.

И въ жизнь такимъ образомъ, мало-по-малу, проникаетъ отрава. Всякое горе, несчастіе, измна, обманъ, все это — естественныя послдствія того, что человкъ не уметъ прежде всего воздать должнаго самому себ и остаться вренъ своимъ собственнымъ нравственнымъ интересамъ. Этимъ самымъ онъ какъ бы подготовляетъ торжество демона лжи и пораженіе божества, которое въ основаніи своемъ есть не что иное, какъ идея чистой истины.

Все это проходило въ ум Эриха и волновало его, между тмъ какъ онъ сидлъ передъ Беллой, рисовавшей его портретъ. Еслибъ кто-нибудь могъ заглянуть ему въ душу, тотъ нашелъ бы тамъ большой безпорядокъ и смятеніе.

Наконецъ, Белла объявила, что она сегодня боле не можетъ рисовать, а вскор вслдъ затмъ и обдъ былъ готовъ.

За обдомъ, благодаря присутствію доктора, который какъ разъ къ нему подосплъ, вс были веселы и оживлены. Вечеромъ устроилась прогулка въ лодк по Рейну. Роландъ разсказалъ всмъ о томъ, какой у Эриха чудесный голосъ. Но Эрихъ остался непреклоннымъ и на вс просьбы, что-нибудь спть, отвчалъ ршительнымъ отказомъ. Его много дразнили по поводу овацій, предметомъ которыхъ онъ былъ на музыкальномъ торжеств. При этомъ шутки Пранкена особенно отличались дружескимъ тономъ, подъ которымъ скрывалась дкая иронія.

Между тмъ смерклось. Въ парк, наполненномъ ароматомъ цвтовъ, носились свтящіеся жучки. Эрихъ и Белла прогуливались по темнымъ аллеямъ, а Клодвигъ сидлъ въ зал съ балкономъ, перелистывая альбомъ съ фотографическими видами Рима. На многихъ изъ нихъ онъ подолгу останавливался и передъ нимъ возникали воспоминанія о быломъ. Роландъ и Пранкенъ тоже ходили въ саду и разговаривали о Манн. Пранкенъ ловко настраивалъ мальчика на тонъ, въ которомъ тотъ долженъ былъ писать о немъ своей сестр. По временамъ, встрчаясь съ Беллой и Эрихомъ, Пранкенъ не безъ удивленія замтилъ, что послдній велъ графиню подъ руку.

Подобно тому, какъ въ воздух носились свтящіеся жучки, такъ точно въ разговор Эриха съ Беллой безпрестанно перекрещивались остроты. А иногда въ словахъ ихъ звучала и боле серьезная нота.

Они говорили много, но голоса ихъ были едва слышны, а при встрч съ Пранкеномъ и Роландомъ вовсе умолкали. Белла опять завела рчь о своемъ добромъ муж,— она постоянно называла его добрымъ, — и распространилась на счетъ его привязанности къ Эриху. ‘Вы съ нимъ — прибавила она — не только другъ друга понимаете, но какъ будто даже сливаетесь сердцами’.

Эрихъ въ свою очередь съ жаромъ заговорилъ о счастіи человка, на долю котораго выпало дйствительное обладаніе миромъ и красотой, а не одно безплодное стремленіе къ лимъ, какъ къ недосягаемымъ идеаламъ. Какое отрадное чувство, говорилъ онъ, долженъ ощущать тотъ, кто можетъ идти съ ними рука объ руку и смотрть имъ прямо въ спокойные и свтлые глаза.

— Вы добрый и, я надюсь, честный человкъ, сказала Белла, и снявъ перчатку, слегка дотронулась до руки Эриха.— Быть честнымъ не есть еще заслуга. Желала бы я обладать способностью, не то чтобъ быть совсмъ безчестной, а такъ… только не совсмъ искренней.

Отрадно было слушать, какъ глубоко Белла понимала и цнила значеніе честности въ жизни и въ человк. Она съ легкой дрожью въ голос разсказала, что еще въ ранней молодости могла бы завоевать себ блестящую будущность, еслибъ только въ ней была хоть малйшая склонность къ лести. Эрихъ не нашелся, что на это отвчать, и между ними настала одна изъ тхъ минутъ молчанія, которыя такъ непріятно поражали Пранкена, всякій разъ, когда онъ съ Роландомъ проходилъ мимо нихъ.

Белла вслдъ затмъ начала развивать мысль о томъ, какъ счастливы т, которымъ приходится трудиться надъ устройствомъ благополучія чьей-нибудь жизни. Одному это удается сдлать для человка едва начинающаго жить, — и она слегка наклонила голову къ Эриху, — другому, для человка уже оканчивающаго свое земное странствіе. Оба приносятъ жертву, непризнанную свтомъ, но заключающую въ самой себ великую награду.

При поворот въ одну изъ боковыхъ аллей, дв гуляющія пары опять встртились и соединились. Эрихъ пошелъ съ Роландомъ, а Пранкенъ съ своей сестрой. Роландъ усплъ приревновать Эриха къ Белл. Онъ завидовалъ каждому его взгляду, каждому движенію, которые были не къ нему обращены и хотлъ имть своего наставника исключительно для себя.

Мальчикъ по-дтски излилъ передъ Эрихомъ свою печаль, и тотъ внезапно смутился. Онъ не только позволилъ себ забыть о Роланд, но чуть-ли не увлекся еще гораздо дале по ложному пути. Однако время еще не ушло, и пока есть возможность вернуться назадъ, надо ею воспользоваться. Эрихъ поспшилъ въ комнаты, къ Клодвигу, и почти обрадовался, узнавъ, что графъ уже легъ спать.

ГЛАВА XIX.
НЕОПРЕДЛЕННЫЯ СТРЕМЛЕНІЯ.

Белла, взглянувъ утромъ на свою вчерашнюю работу, осталась ею очень недовольна. Все, надъ чмъ она наканун такъ усердно трудилась, показалось ей теперь лишеннымъ всякой правды и художественности. Нервы ея упали, и она хотла немедленно уничтожить портретъ, съ тмъ, чтобъ начать новый. Но Клодвигъ кротко ее остановилъ, съ большимъ тактомъ указалъ ей на достоинства ея рисунка, и Белла успокоилась. Тмъ не мене, у нея вырвалось исполненное горечи замчаніе на счетъ того, что ей еще ни разу не удалось выполнить своей задачи такъ, чтобъ это вполн соотвтствовало ея желанію. Клодвигъ сталъ ей доказывать, что разочарованіе совершенно естественно должно слдовать за всякимъ новымъ движеніемъ творческой фантазіи, но замчаніе его почему-то снова раздражило Беллу. ‘Я не то, что я есть!’ воскликнула она. Но причина дурного расположенія духа графини такъ и осталась невысказанной. Ясно только, что оно происходило не отъ одного художественнаго недовольства собой и не отъ одной досады на свое безсиліе.

Эриху однако пришлось нарушить строгій порядокъ, хотя онъ намревался ни на шагъ де отступать отъ него. Белла слдовала одному правилу, которое помогало ей всегда достигать желаемаго. ‘Для этого, говорила она, стоитъ только оставлять мужчинъ въ убжденіи, будто они сами все придумываютъ и ршаютъ’.

Роландъ вскор завелъ рчь о томъ, что его боле всего нанимало, чмъ онъ, такъ сказать, все это время жилъ, а именно о жизни Веньямина Франклина. Белла выразила желаніе тоже съ ней познакомиться. Клодвигъ поспшилъ ее удовлетворить, а затмъ предложилъ вслухъ читать дале съ тхъ поръ, на которомъ остановился Роландъ. Мальчикъ сидлъ съ Эрихомъ на небольшомъ возвышеніи, и оба внимательно слушали. По временамъ чтеніе прерывалось замчаніями и оживленнымъ разговоромъ по поводу прочитаннаго, Белла обладала способностью быстро схватывать сущность лта и довольно глубоко въ него вникать. Къ великому ужасу Эриха, она не замедлила открыть во Франклин педанта, человка ‘въ высшей степени сухого’, и съумла все это очень ловко и убдительно высказать. Эрихъ замтилъ, какъ стоявшій у него между колнями мальчикъ внезапно смутился.

Въ наше время едва ли можно долго сохранить нетронутымъ какой-бы то ни было идеалъ въ душ юноши, съ такимъ прошлымъ, какъ у Роланда, и съ такимъ настоящимъ, въ какомъ онъ теперь вращался. Въ сущности оно пожалуй и лучше, что ему теперь же пришлось выслушать нападки на свои идеалъ, надо только представить ихъ ему въ ихъ настоящемъ свт и помочь ему на нихъ взглянуть съ настоящей точки зрнія.

Эрихъ постарался какъ можно убдительне доказать, что трудность задачи свободнаго человка преимущественно заключается въ томъ, что онъ, въ противоположность служителямъ церкви, не иметъ авторитета, изъ устъ котораго могъ бы постоянно слышать призывъ: ‘иди за мной’. Мы, новые люди, должны признавать въ исключительныхъ натурахъ все чистое и великое, несмотря на то, что оно въ нихъ ограничено временемъ и предлами, ими самими себ полагаемыми.

Пока онъ говорилъ, Белла какъ-то особенно торопливо рисовала и часто кивала головой. Когда же онъ кончилъ, она взглянула ему прямо въ лицо и проговорила:

— Вы лучшій изъ всхъ учителей, какихъ я только знала.

Она отвернулась. Въ глазахъ у нея былъ непривычный блескъ, а на щекахъ игралъ яркій румянецъ.

— Это во многомъ зависитъ и отъ ученика, отвчалъ Эрихъ, въ вид благодарности наклоняя голову.

— Я желала бы, начала Белла, и румянецъ на ея щекахъ вспыхнулъ еще сильне: — я желала бы, чтобъ вы положили Роланду на голову вашу руку. Пожалуйста, сдлайте это: мн именно въ такомъ положеніи и хочется васъ изобразить.

Эрихъ ей повиновался, но впрочемъ замтилъ, что ничуть не желаетъ въ этомъ вид перейдти на портретъ. Надо, прибавилъ онъ, чтобъ Роландъ выучился прямо и свободно носить свою голову.

У Беллы вырвалось нетерпливое движеніе, и она быстро продолжала работать надъ фигурой Роланда, оставивъ Эриха въ сторон.

— Наконецъ-то я нашла! внезапно воскликнула она.— Да, это такъ: вы похожи на св. Антонія у Мурильо!

— Вотъ видишь, я правду говорилъ! воскликнулъ вслдъ за ней и Роландъ.— Я тоже нашелъ, въ теб это сходство, и когда сказалъ объ этомъ Манн на музыкальномъ праздник, мн сильно отъ нея досталось.

Клодвигъ тоже согласился съ мнніемъ жены на счетъ сходства Эриха съ изображеніемъ св. Антонія и сказалъ:

— Я очень люблю эту картину Мурильо и теперь какъ будто вижу ее передъ глазами. На первомъ план ярко выдается колнопреклоненная фигура Антонія, возл него лежитъ посохъ, а сзади разстилается только слегка обозначенный ландшафтъ. Около возвышается дерево и стелется по земл мелкій кустарникъ. Одинъ ангелъ перелистываетъ книгу, другой держитъ въ рукахъ выросшую на земл лилію и подаетъ ее третьему, парящему въ облакахъ. Эта лилія какъ бы служитъ связью между небомъ и землей, она представляетъ собой нчто небесное на земл.

Эрихъ окончательно смутился, когда Роландъ началъ разсказывать о томъ, какъ онъ заснулъ въ монастырской церкви, какъ былъ разбуженъ одтой въ черную рясу монахиней, и какія чувства волновали его, когда онъ смотрлъ на висвшій передъ нимъ образъ св. Антоніи.

Вслдъ затмъ Эрихъ обратился къ своимъ собесдникамъ съ просьбой не продолжать боле чтенія Франклиновой біографіи.

— Мн теперь ясно, говорилъ онъ, стараясь объяснить причину своей просьбы: — что человку невозможно сосредоточиться и вполн проникнуться той или другой мыслью, если тло его находится въ противорчащемъ съ ней, или по крайней мр не зависящимъ отъ нея положеніи, которое онъ не долженъ или не сметъ перемнить. Есть какая-то непонятная связь, какое-то неизъяснимое соглашеніе между духовной и физической жизнью человка, между мыслью его и положеніемъ его тла.

Слова Эриха произвели на его слушателей различное впечатлніе. Прежде всего они въ немъ самомъ сильне возбудили сознаніе его обязанностей, какъ наставника. Роландъ вспомнилъ о каменьщикахъ, работавшихъ въ крпости и подумалъ, какія мысли должны посщать ихъ въ то время, когда они взбираются на подмостки или ударяютъ молотомъ по каменьямъ? Вроятно и Клодвига тоже что-нибудь задло за живое, если судить ни тому, какъ онъ задумчиво покачалъ головой и крпко стиснулъ губы. Но боле всхъ была озадачена Белла. Руки ея внезапно опустились, и она выронила изъ нихъ карандашъ и кусочекъ хлба, которымъ по временамъ стирала въ рисунк ту, или другую, не вполн удовлетворявшую ее черту. Эрихъ проворно ихъ поднялъ и ей подалъ. Она приняла его услугу, не поблагодаривъ, и продолжала пристально смотрть куда-то вдаль. Слова Эриха внезапно раскрыли передъ ней тайну ея супружеской жизни. Одна мелодія, такимъ образомъ, вызвала въ каждомъ изъ четырехъ собесдниковъ совершенно различныя ощущенія.

Вслдъ затмъ настало продолжительное молчаніе.

Пребываніе Клодвига и Беллы на вилл Эдемъ возбудило много толковъ въ окрестностяхъ. Домашній учитель, говорилось всюду, завоевываетъ себ, совершенно исключительное положеніе.. Но Пранкенъ смотрлъ на это совсмъ съ другой точки зрнія и, въ качеств будущаго члена семьи Зонненкампа, пригласилъ на виллу, только-что возвратившихся съ водъ, мирового судью, его жену и дочь.

Они пріхали, и Пранкенъ особенно ласково и дружелюбно обошелся съ Линой. Онъ гулялъ съ ней по саду и много разспрашивалъ ее о монастырской жизни. Лина принялась живо и забавно описывать настоятельницу, монахинь и подругъ, изображая ихъ всхъ съ смшной стороны. Ея собственное пребываніе въ монастыр ограничилось тщательнымъ изученіемъ иностранныхъ языковъ. Веселость и рзвость Лины вскор разсяли мечтательное настроеніе духа Пранкена, въ которомъ даже пробудились вс его прежнія стремленія и воззрнія на жизнь. ‘Зачмъ, думалось ему, оставлять настоящее пустымъ и обнаженнымъ? Вдь Белла же забавляется, кокетничая съ капитаномъ,— отчего же и ему, съ своей стороны, не приволокнуться за Линой? Что предосудительнаго въ легкой шутк, въ маленькомъ сердечномъ раздраженіи? Разв не въ его власти остановиться, когда онъ захочетъ и не доводить дла до крайностей?’

Прежній Пранкенъ, тотъ Пранкенъ, котораго мы знали до пріобртенія имъ зеленой втки, схватился обими руками за свою спасенную бороду и съ самодовольной улыбкой началъ ее подергивать.

Ршено: настоящая минута бездйствія и отдыха будетъ посвящена игр съ Линой, дочерью мирового судьи. Это послднее волокитство легко можно будетъ отнести ко времени, предшествовавшему посщенію монастыря, и отчего не присоединить еще этой одной шалости къ тому, что Манн придется забыть изъ его прошлой жизни?

Лина, между тмъ, повидимому, равнодушно принимала ухаживанье Пранкена и была одинаково мила и любезна, какъ съ нимъ, такъ и съ Эрихомъ. Послдняго она даже называла своимъ братомъ по пнію.

Вилла и паркъ огласились веселымъ говоромъ и смхомъ. Пранкенъ убдилъ своего зятя, пока Белла будетъ рисовать, устроить вмст съ нимъ маленькую прогулку по вод для Лины. Онъ, въ припадк великодушія, хотлъ даже взять съ собой и Роланда, съ цлью доставить сестр случай остаться съ Эрихомъ наедин. Но Роландъ отказался хать безъ своего наставника: онъ явно началъ чуждаться Пранкена.

Лина, во время прогулки, звонкимъ голосомъ распвала псни, въ которыхъ все говорилось о любви. Въ пніи ея на этотъ разъ было столько чувства и выразительности, что Пранкенъ время отъ времени на нее съ удивленіемъ взглядывалъ и снова опускалъ глаза. Клодвигъ, до возвращеніи на виллу, объявилъ жен, что пніе Лины также свжо и прекрасно, какъ ароматъ полевого цвтка.

Белла просила мирового судью и судейшу отпустить Лину къ ней въ Вольфсгартенъ. Судья, было, слегка воспротивился этому, но жена его поспшила дать свое согласіе, и Лина, торжествуя, ухала въ карет вмст съ Клодвигомъ и Беллой. Пранкенъ сопровождалъ ихъ верхомъ.

Посл шума и оживленія, которые царствовали на вилл въ эти послдніе дни, Эрихъ и Роландъ снова вернулись къ своему спокойному образу жизни. Только Эрихомъ втайн овладло непривычное для него чувство тоски и утомленія, съ которымъ онъ тщетно боролся. Ему было несказанно тяжело, отрекаясь отъ собственной личности, вполн отдавать себя другому, съ ранняго утра и до поздней ночи быть всегда на сторож, зорко слдить за каждымъ движеніемъ души Роланда, ловить малйшее отступленіе отъ истины его, еще шаткаго ума и безпрестанно направлять его то въ ту, то въ другую сторону. Сердце Эриха постоянно рвалось къ Клодвигу, а еще боле — хотя онъ въ томъ и не хотлъ сознаться — къ Белл. Въ ихъ обществ онъ находилъ много новаго, чего-то такого, что его оживляло и возбуждало. А теперь съ ихъ отъздомъ онъ почувствовалъ страшную пустоту. Тмъ не мене, онъ долго удерживалъ себя, и только по истеченіи нсколькихъ дней ршился, наконецъ, сдаться на просьбы Роланда, и отправиться съ общаннымъ визитомъ въ Вольфсгартенъ.

Эрихъ долго отговаривался тмъ, что считаетъ себя не вправ ухать изъ дому, который былъ ввренъ его попеченію. Но Пранкенъ устроилъ дло, взявъ на себя всю отвтственность, при чемъ не преминулъ кольнуть Эриха замчаніемъ:

— Вдь вы же здили на музыкальный праздникъ, сказалъ онъ ему, и не побоялись тогда оставить слугъ хранителями дома. Къ тому же, повторяю вамъ, я за все отвчаю.

ГЛАВА XX.
ВТОРЖЕНІЕ ВЪ ЧУЖІЯ ВЛАДНІЯ.

Прекрасное зрлище представляетъ долина, лежащая по берегу рки, волны которой быстро, но ровно, безъ шуму и пны, стремятся впередъ. Он сверкаютъ на солнц, отражая въ себ небо со всми его видоизмненіями, по нимъ проворно скользятъ суда, а когда взойдетъ мсяцъ и все вокругъ замолкнетъ, окрестность оглашается ихъ тихимъ, мрнымъ плескомъ. Но не мене прекрасенъ и видъ, растилающійся съ горныхъ вершинъ.

У подножія холма тянутся, теряясь вдали, поля, лса, виноградники, возвышаются селенія и города, а между ними нескончаемой лентой извивается рка.

Вольфсгартенъ внезапно ожилъ и повеселлъ. Портреты Эриха и Роланда были окончены. Эрихъ занимался приведеніемъ въ порядокъ кабинета рдкостей Клодвига и мало-по-малу посвящалъ своего воспитанника въ таинства науки о древностяхъ. Но кром того, они много пли, смялись, гуляли пшкомъ и верхомъ, длали экскурсіи въ сосдніе лса, а по временамъ и разговаривали о серьезныхъ предметахъ.

Прогуливаясь съ Эрихомъ въ парк, Белла часто брала съ собой попугая, который, сидя у нея на плеч, неблагосклонно поглядывалъ на молодого человка и постоянно его дразнилъ. Белла иногда отпускала попугая полетать на свобод, при чемъ говорила ему:— ‘Но, Коко, ты сегодня вечеромъ вернешься домой’! И Коко леталъ по лсу, отдыхалъ на деревьяхъ и вечеромъ непремнно возвращался къ своей хозяйк, которая его тогда называла своимъ вольноотпущеннымъ рабомъ.

Случилось, однако, что въ одинъ прекрасный вечеръ Коко не заблагоразсудилъ вернуться и пропадалъ цлыхъ два дня. Клодвигъ встревожился и просилъ всхъ и каждаго отыскать попугая его жены, не замчая, какъ та спокойно переносила его продолжительное отсутствіе.

Во всхъ прогулкахъ по лсу какъ-то само собой устраивалось, что Белла всегда оставалась вдвоемъ съ Эрихомъ, а Роландъ съ Линой. Послдняя была очень счастлива тмъ, что могла выходить по произволу, не подчиняясь никакому надзору.

Однажды уторомъ въ Вольфсгартенъ пришло извстіе, подавшее поводъ ко многимъ толкамъ. Изящно-литографированный листокъ сообщалъ о помолвк дочери ‘виннаго графа’ съ сыномъ гофмаршала. Вс не могли надивиться тому, какъ могъ этотъ, молодой человкъ, дни котораго были сочтены, помышлять о женитьб. Съ другой стороны, еще боле странной казалась ршимость молодой и прекрасной двушки выходить замужъ за человка, обреченнаго на врную смерть. Но Лина, которая очень хорошо знала всю хронику страны, разсказала, что дочь ‘виннаго графа’ не разъ выражала свое желаніе остаться молодой вдовой съ титуломъ баронессы. Белла какъ-то неопредленно, но съ большимъ чувствомъ выразила по этому поводу свое мнніе, обращаясь при этомъ почти исключительно къ Эриху, какъ-будто ему одному долженъ былъ быть вполн понятенъ смыслъ ея словъ.

Пришли также газеты, а въ нихъ извстіе о возвращеніи изъ Америки брата герцога, для котораго онъ, между прочимъ, привезъ съ собой негра, бывшаго невольника.

Общество, собравшись вмст, толковало о томъ, какое впечатлніе могла произвести американская республика на нмецкаго принца, какъ вдругъ въ комнату вбжалъ Роландъ, восклицая: ‘Я его поймалъ!’ и дйствительно у него въ рукахъ былъ попугай.

— А, вотъ и ты, мой вольноотпущенный рабъ! привтствовала его Белла. Попугай вырвался изъ рукъ Роланда, полетлъ прямо къ своей госпож, слъ къ ней на плечо и злобно закричалъ на Эриха.

Но Клодвига не такъ-то легко было отвлечь отъ разговора, который ему нравился. Всякій разъ, что онъ принимался излагать свои взгляды на жизнь, Белла непремнно съ участіемъ присоединялась къ нему. Иногда ея замчанія, правда, казались Эриху очень поверхностыми, но онъ всегда спшилъ оттолкнуть отъ себя эту мысль, находя ея неумстною и педантическою. Жизнь, проводимая почти исключительно за книгами, говорилъ онъ самому себ, сдлала его сухимъ, холоднымъ и нечувствительнымъ къ прелести легкаго, граціознаго разговора, а обязанности воспитателя черезъ-чуръ развили въ немъ стремленіе къ тому, что служитъ простымъ, безхитростнымъ выраженіемъ природы. Онъ, напротивъ, долженъ радоваться тому, что въ кругъ его обыденной, ежедневной жизни вступило существо съ такой богатой и живой натурой. Онъ говорилъ себ, что мотыльковая беззаботность и легкомысліе вроятно лежатъ въ основаніи всякаго женскаго характера и ума. До сихъ поръ онъ въ матери и въ тетк видлъ только одни серьезныя качества, безграничную добросовстность и любовь къ труду. Теперь передъ нимъ выступало совершенно новое явленіе, легкое и граціозное, исполненное неуловимой прелести. Къ чему требовать отъ него еще чего-нибудь другого?

Эрихъ съ Беллой ушли въ паркъ, а Роландъ и Лина остались съ Клодвигомъ. Белла жаловалась Эриху на то, что ее нердко посщаютъ религіозныя сомннія, которыя она тщетно старается въ себ заглушить. А между тмъ, прибавила ока, жизнь безъ вры въ будущее обловленное существованіе кажется такой страшной загадкой. Эрихъ, не желая въ ней окончательно уничтожать ея врованій, старался ее утшить, указывая на размышленіе, какъ на единственный способъ, посредствомъ котораго человкъ можетъ дойти до успокоенія. Но въ сердцахъ обоихъ таилось странное противорчіе съ произносимыми ими словами. Они чувствовали, что коснулись предмета, выступающаго за предлы человческой жизни и превышающаго ихъ понятія.

Вдругъ къ нимъ подскакалъ на измученной, взмыленной лошади Бертрамъ, который еще издали кричалъ:

— Господинъ Дорнэ, пожалуйте немедленно домой!

— Что случилось? спросилъ Эрихъ.

Къ нимъ присоединились Клодвигъ, Роландъ и Лина, а Пранкенъ, высунувшись изъ окна, повторилъ вопросъ Эриха:

— Что случилось?

— Воры! Разбойники! почти закричалъ имъ въ отвтъ Бертрамъ. Негодяи проникли въ комнату господина Зонненкампа, предварительно сломавъ у ней замокъ.

Нсколько минутъ спустя, Эрихъ, Роландъ и Пранкенъ сидли въ карет и быстро катились по направленію къ вилл. Пранкенъ былъ сильно раздосадованъ тмъ, что уговорилъ Эриха ухать изъ дому, и такимъ образомъ какъ бы взялъ на себя часть его отвтственности:

— А какъ ты полагаешь, Эрихъ, чтобы сказалъ или подумалъ Франклинъ по случаю этого воровства?

Пранкенъ рзко его остановилъ:

— Первымъ долгомъ сына было бы освдомиться, что скажетъ его отецъ, а ничуть не Франклинъ.

Эрихъ и Роландъ оба не возражали.

Они опять долго хали молча. Эриха преслдовали мучительныя мысли. Онъ передъ судомъ своей совсти казался себ дважды воромъ. Тамъ кто-то ворвался на виллу и произвелъ грабежъ,— а самъ онъ что сдлалъ? Не только лишилъ своей заботливости ввренную его попеченіямъ молодую душу, но еще, подъ прикрытіемъ дружбы, забывъ честь, пытался словомъ и взглядомъ отнять у другого то, что составляетъ его драгоцннйшую собственность — жену. Эрихъ держатъ руку на груди, какъ бы стараясь умрить біенія своего сердца. Тотъ, укравшій деньги, подлежитъ строгому взысканію со стороны закона,— а ты, чему подвергаешься? Онъ сидлъ совсмъ уничтоженный и всякій разъ, что на него взглядывать Роландъ, невольно опускалъ глаза въ землю.

Наконецъ, съ трудомъ совладавъ съ собой, Эрихъ дрожащимъ голосомъ сказалъ, что онъ одинъ долженъ отвчать передъ Зонненкампомъ за случившуюся въ его дом бду. Благодарный Пранкену за доброту, съ какой тотъ хотлъ взять на себя половину отвтственности, онъ однако сознаетъ невозможность его вмшательства въ это дло. Нтъ, виноватъ онъ одинъ, и пусть на него одного падутъ вс послдствія его вины.

Эрикъ говорилъ съ такимъ жаромъ и такъ жестоко себя упрекалъ, что Пранкенъ и Роландъ съ изумленіемъ на него смотрли.

ГЛАВА XXI.
НАУЧИСЬ ПОНИМАТЬ ЗЛО.

Вилла Эдемъ до сихъ поръ была окружена какою-то таинственностью. Злоба, зависть и страхъ распространили мнніе, что въ ней что-то не ладно, равно какъ и съ самимъ Зонненкампомъ, который всмъ и каждому показывался, и съ Церерой, которую мало кто видлъ. Прибитыя къ стнамъ доски съ угрозами и предостереженіями на счетъ самострловъ и капкановъ, внушали прохожимъ непреодолимый страхъ. Въ народ даже ходили слухи, будто Зонненкампъ намазывалъ искусно скрытыя въ зелени оружія такимъ ядомъ, отъ котораго не было спасенія. Прислуга на вилл тоже, подобно господамъ, отличалась сдержанностью и рдко съ кмъ вступала въ разговоры. На нее смотрли съ нкоторымъ предубжденемъ и ей едва кланялись. Теперь же, благодаря воровству, неизвстно гд скрывавшійся на вилл таинственный драконъ превратится въ воронье пугало. Съ великолпнаго благо дома былъ внезапно сорванъ покровъ, ставни и двери его сами собой раскрылись и повсюду разнесся слухъ, будто воровство совершилось съ помощью слугъ.

Прозжая по селамъ и вдоль большой дороги, Эрихъ, Роландъ и Пранкенъ были предметомъ всеобщаго любопытства. Нкоторые изъ прохожихъ и изъ поселянъ при встрч съ ними слегка приподнимали шапки, а большинство провожало ихъ двусмысленной улыбкой и легкимъ пожатіемъ плечъ. Вс точно хотли сказать: ‘Теперь насталъ конецъ вашей таинственности, къ вамъ надетъ судъ, и мы вс узнаемъ, что у васъ тамъ длается’

На вилл все было въ безпорядк и смятеніи. Кастелянъ утверждалъ, что воровство непремнно должно быть совершало кмъ-нибудь изъ домашнихъ. Вс ворота и двери были крпко замкнуты, ни одна изъ собакъ не лаяла. Воры, безъ сомннія, хорошо знали мстность и успли пріучить къ себ собакъ. Полиція уже успла пріхать на виллу. Замокъ отъ двери, ведущей въ кабинетъ Зонненкампа, быть сломанъ, и тамъ не доставало многихъ вещей, между которыми особенно замчалось отсутствіе кинжала съ брильянтомъ на рукоятк. Воры, по всему видно, старались также вскрыть несгораемый сундукъ, но не могли съ нимъ справиться. Изъ буфета въ столовой исчезли большіе серебряные и золотые кубки, а изъ Роландовой комнаты золотые часа, которые онъ, передъ отъздомъ въ Вольфсгартенъ, положилъ на столикъ у кровати. Кром того долго не могли найти подушки съ его постели. Она наконецъ оказалась на садовой стн, прикрывая собой куски разбитаго стекла, разставленнаго тамъ именно съ цлью сдлать эту стну недоступной для воровъ. Но теперь подушка явно дала имъ возможность перебраться въ садъ безъ всякаго для нихъ вреда.

Въ парк, за оранжереями, открылись слды ногъ, повидимому принадлежавшіе двумъ человкамъ. Въ углу, гд лежала большая куча чернозема, одинъ изъ воровъ вроятно о нее споткнулся и упалъ, такъ какъ на ней оказалось углубленіе въ вид человческой формы. Тутъ же стояла пара старыхъ сапоговъ, которые по освидтельствованіи были признаны за собственность садовника, прозываемаго Гномомъ. Ихъ сравнили со слдами въ парк и они какъ разъ къ нимъ пришлись. Это послужило указаніемъ, впрочемъ весьма ничтожнымъ. Между тмъ явился на работу и самъ садовникъ. Онъ съ удивленіемъ выслушалъ разсказъ обо всемъ случившемся, а потомъ принялся за свое дло. Его никто пока не тревожилъ.

Въ большой зал съ балкономъ уже успли собраться судебный слдователь, бургомистръ изъ сосдней деревни и нсколько другихъ, пользовавшихся всеобщимъ уваженіемъ лицъ. Роландъ стоялъ въ сторон и съ выраженіемъ испуга на лиц пристально смотрлъ на подушку, съ помощью которой воры перебирались черезъ стну. Онъ былъ очень блденъ и съ напряженнымъ вниманіемъ слушалъ, какъ слдователь распрашивалъ то того, то другого изъ слугъ, стараясь добиться истины и напасть на слдъ грабителей.

Между тмъ въ комнату вошелъ Гномъ и объявилъ, что у него тоже украли пару сапоговъ.

— Знаю, знаю, отвчалъ ему слдователь:— и даже воровство здсь было произведено въ твоихъ сапогахъ.

Гномъ, повидимому, не могъ придти въ себя отъ изумленія. По лицу ro даже можно было заключить, что онъ не вполн понялъ смыслъ словъ, произнесенныхъ слдователемъ, который вдобавокъ приказалъ его еще арестовать. Тутъ только садовникъ очнулся и началъ горько жаловаться на свою судьбу, говоря, что невиннымъ людямъ всегда приходится страдать. Роландъ былъ тронутъ отчаяніемъ бднаго малаго и просилъ его отпустить.

— Кто до меня дотронется, того я на мст задушу! внезапно воскликнулъ Гномъ. Онъ теперь казался совсмъ другимъ человкомъ.

Слдователь сдлалъ знакъ двумъ полицейскимъ служителямъ, которые немедленно связали Гному руки.

Эрихъ увелъ Роланда. Зачмъ было мальчику присутствовать при такого рода зрлищ? Къ счастію, въ это время пріхалъ маіоръ, и Эрихъ поручилъ ему Роланда.

— Это для тебя хорошій урокъ, сказалъ маіоръ мальчику. У тебя все могутъ украсть, исключая богатствъ, заключающихся въ голов и въ сердц: т всегда при теб останутся. Помни это!

Слдователь между тмъ призвалъ слугъ и спрашивалъ у нихъ, кого они въ послднее время видли на вилл? Они назвали многихъ, но показаніе кастеляна оказалось самымъ важнымъ.

— Капитанъ Дорнэ, сказалъ онъ, недавно водилъ по всему дому ловчаго, который, уходя отсюда, сказалъ мн: ты охраняешь деньги и добро богатаго человка, а право, лучше бы было растворить вс двери этого дома настежъ и разнести по свту все, что въ немъ заключается.

Эрихъ принужденъ былъ подтвердить справедливость показаній кастеляна: онъ дйствительно водилъ Клауса но дому, и тотъ при этомъ произносилъ странныя, безсвязныя рчи. Но въ тоже время Эрихъ сказалъ, что готовъ поручиться за честность ловчаго, котораго хорошо знаетъ.

Слдователь ничего ему на это не отвчалъ и немедленно отправилъ къ Клаусу двухъ полицейскихъ съ тмъ, чтобы произвести у него обыскъ.

Клаусъ встртилъ ихъ со смхомъ и пожимая плечами. Въ дом у него ничего не оказалось, но вниманіе полицейскихъ было привлечено собакой, которая, сидя на цпи въ своей конур, все время страшно лаяла.

— Сними съ цпи эту собаку, сказалъ одинъ изъ нихъ ловчему, который, пока обыскивали его домъ, не переставалъ про себя что-то ворчать.

— Зачмъ? спросилъ онъ.

— Я такъ хочу, и если ты немедленно но исполнишь моего приказанія, то я убью собаку.

Клаусъ отцпилъ собаку, а полицейскіе принялись шарить въ конур и вскор нашли въ солом часы Роланда и кинжалъ съ брильянтомъ. Ловчій клялся, что не знаетъ, какъ они тамъ очутились, но его тмъ не мене арестовали и повели на виллу. Дорогой Клаусъ постоянно встряхивалъ цпями, воздвалъ руки къ небу и протягивалъ ихъ къ полямъ и виноградникамъ, точно призывая ихъ въ свидтели своего незаслуженнаго униженія: ‘Смотрите’, казалось говорилъ онъ имъ: ‘смотрите, въ какомъ я вид!’

Посл этого приступили къ составленію протокола объ украденныхъ вещахъ, насколько это было возможно за отсутствіемъ ихъ хозяина. Роландъ въ первый разъ въ жизни долженъ былъ подписать свое имя подъ судебнымъ актомъ.

Эрихъ сказать маіору:

— Трудно угадать, какое впечатлніе все это произведетъ на мальчика.

— Во всякомъ случа не вредное, возразилъ маіоръ. У него здоровая голова, да къ тому же, говорить фрейленъ Милькъ, молодое сердце и молодой желудокъ чего не переварятъ!

Но на этотъ разъ фрейленъ Милькъ немного ошиблась. Когда Клауса въ цпяхъ вывели изъ комнаты, у Роланда вырвался громкій крикъ отчаянія.

Вскор открылись новые слды воровства. Въ окрестностяхъ видли подкупленнаго Пранкеномъ и прогнаннаго Зонненкампомъ по подозрнію въ шпіонств конюха, котораго узнали, не смотря на то, что онъ былъ искусно переодтъ. Тотчасъ полетли во вс стороны телеграммы съ предписаніемъ задержать предполагаемаго вора. Зонненкампу тоже отправили депешу.

Въ числ другихъ постителей на виллу пришелъ также и патеръ. Кротко высказавъ свое сожалніе по поводу случившейся бды, онъ обратился къ Эриху съ увщаніемъ, чтобъ тотъ не слишкомъ сильно принималъ ее къ сердцу. Уединенный образъ жизни, который Эрихъ до сихъ поръ велъ въ качеств ученаго, говорилъ онъ, совершенно естественно долженъ былъ оставить его въ певдніи на счетъ зла, существующаго въ мір. Пусть же теперь, когда оно передъ нимъ разоблачится, онъ не слишкомъ удивляется и возмущается.

Эрихъ выслушалъ все это со смиреніемъ, источникъ котораго былъ неизвстенъ патеру. Ему пришла на память самоувренность, съ какою онъ еще такъ недавно проповдывалъ о томъ, какъ всякій желающій посвятить себя служенію идеи, долженъ отречься отъ всего остального въ мір. И что же: теперь передъ нимъ стоялъ человкъ, который по своему, въ теченіи цлой жизни слдовалъ этому правилу, а онъ, напротивъ, позволилъ себ увлечься соблазнительной игрой и такимъ образомъ какъ бы измнилъ самому себ.

Патеръ продолжалъ распространяться о томъ, какъ болзненно должно отзываться всякое зло въ сердц человка, еще не успвшаго закалиться въ борьб съ жизнью. Эрихъ, едва сознавая свой отвтъ, замтилъ, что онъ въ теченіи нкотораго времени былъ, по собственному желанію, прикомандированъ къ рабочему дому, гд занимался обращеніемъ на истинный путь заключенныхъ тамъ преступниковъ. Патеръ выразилъ ему по этому поводу свое полное одобреніе и взглянулъ на Роланда, желая видть, какое впечатлніе все это произвело на него. Эрихъ тоже съ безпокойствомъ смотрлъ на мальчика. А тотъ казался смущеннымъ и дйствительно былъ непріятно пораженъ. Мысль, что онъ находится въ рукахъ человка, нкогда служившаго при рабочемъ дом, какъ будто унизила его въ собственныхъ глазахъ и повергла его въ уныніе. Цль, воодушевлявшая Эриха, вполн отъ него ускользнула и онъ долго сидлъ, закрывъ лицо руками, погруженный въ глубокую задумчивость.

Патеръ, замтя Роланда въ этомъ положеніи, подошелъ къ нему и сталъ его уговаривать, чтобъ онъ не печалился о томъ, что произошло на вилл. Пусть это только послужитъ ему урокомъ и онъ разъ навсегда узнаетъ, какъ непрочны вс земныя блага и какъ вообще опасно слпо полагаться на людей. Въ мір только и есть прочнаго, что вра въ Бога, который одинъ пребываетъ вчно неизмннымъ.

Когда Эрихъ и Роландъ остались одни, послдній еще долго сидлъ погруженный въ себя.

— Знаетъ отецъ, чмъ ты былъ прежде? спросилъ онъ наконецъ.

— Да.

— А почему ты мн этого не сказалъ?

— Потому что я не имлъ причины ни скрывать отъ тебя этого, ни объявлять теб объ этомъ.

Мальчикъ опять закрылъ лицо руками, а Эрихъ принялся ему объяснять, какъ онъ считаетъ своимъ долгомъ спасать несчастныхъ и помогать заблудшимъ выходить на истинный путь. Онъ говорилъ съ такимъ жаромъ и такъ убдительно, что мальчикъ вскор отнялъ отъ лица руки и протянувъ ему одну изъ нихъ, воскликнулъ:

— Прости меня! Ты лучше всхъ на свт!

Это восклицаніе, какъ ножемъ, поразило Эриха въ самое сердце.

Судебный слдователь между тмъ ухалъ, а вмст съ нимъ и полицейскіе служители. Пранкенъ вскор тоже послдовалъ ихъ примру. Роландъ со страхомъ озирался вокругъ, какъ бы ежеминутно ожидая увидть привидніе или злого духа. Здсь, по этой лстниц, поднимались злоди и ломали эти двери и замки, весь домъ былъ оскверненъ ихъ ненавистнымъ присутствіемъ. Мальчикъ не столько сожаллъ объ украденныхъ вещахъ, сколько съ отвращеніемъ смотрлъ на оставшіяся, которыя такъ живо напоминали ему о ворахъ.

Роландъ просилъ Эриха ни на минуту не оставлять его одного. Онъ чувствовалъ невыразимый страхъ. Настала ночь, а мальчикъ все еще не ршался лечь въ постель. Ему казалось невозможнымъ заснуть на кровати, съ которой у него воры похитили подушку. Однако Эриху удалось его успокоить общаніемъ, что онъ останется у него въ комнат.

Когда Роландъ уже легъ, Эрихъ ему сказалъ:

— Я еще долженъ теб отвчать на одинъ вопросъ. Ты спрашивалъ, чтобы сказалъ Франклинъ по поводу этого воровства, и я полагаю, что могу теб отвчать за него. Онъ безъ сомннія не имлъ бы состраданія къ ворамъ и отдалъ бы ихъ въ руки правосудія, но остался бы при убжденіи, что пороки отдльныхъ личностей не должны потрясать въ людяхъ вры въ человчество. Еслибъ воры могли отнять у насъ вру, они взяли бы у насъ гораздо боле, чмъ могли бы унести въ своихъ рукахъ.

Роландъ въ отвтъ только кивнулъ головой. Онъ уже давно спалъ, а Эрихъ все еще продолжалъ стоять у его изголовья, проникнутый сожалніемъ къ мальчику, которому пришлось все это такъ рано узнать. Къ чему ведутъ вс мудрствованія и усилія дать уму и сердцу юноши то или другое направленіе? Невидимая, непреодолимая сила событій, сама жизнь воспитываютъ человка, а не одна какая-нибудь личность.

Эрихъ подошелъ къ окну и долго смотрлъ на рку и виноградныя горы. Мы вс работаемъ по мр нашихъ силъ, но то, что выходитъ изъ нашей работы,— зависитъ не отъ насъ, а отъ той всемогущей, всеобъемлющей силы, которую обыкновенно называютъ Богомъ.

Эрихъ былъ глубоко потрясенъ. Событія этого дня произвели на него даже боле сильное впечатлніе, чмъ на Роланда. Они, такъ сказать, остановили его на краю пропасти и избавили отъ гибели. Смотря изъ окна своей комнаты въ разстилавшуюся передъ нимъ даль, онъ принялъ твердую ршимость впередъ быть осторожне.,

Его позвали внизъ. Судебный слдователь прислалъ телеграмму, полученную отъ Зонненкампа. Въ ней говорилось:

‘Отложилъ поздку къ морю, возвращаюсь домой. Отыщу воровъ, кто бы они ни были’.

КОНЕЦЪ ПЕРВАГО ТОМА.

Б. АУЭРБАХЪ.

ДАЧА на РЕЙН

ПРЕДИСЛОВІЕ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

КНИГА ПЕРВАЯ.

ГЛАВА I.ВИДНІЕ СЪ КРЫЛЬЯМИ.

ГЛАВА II.ПРОТИВЪ ТЕЧЕНІЯ.

ГЛАВА III.ЗА НОВЫМЪ ВИНОМЪ.

ГЛАВА IV.НЕПОХОЖІЕ ТОВАРИЩИ.

ГЛАВА V.СТАРЫЙ БАРИНЪ И КРАСАВИЦА-БАРЫНЯ.

ГЛАВА VI.ХОЛОДНАЯ ЗАКУСКА.

ГЛАВА VII.ОСВЯТИВШАЯ МОЛНІЯ.

ГЛАВА VIII.ДВОЙНАЯ ИСПОВДЬ.

ГЛАВА IX.РАЗСКАЗЪ ЭРИХА.

ГЛАВА X.ДОБРЫЙ ГОСТЬ.

ГЛАВА XI.‘МЕДУЗА’ И ‘ПОБДА’.

ГЛАВА XII.FRAU AVENTIURE.

КНИГА ВТОРАЯ.

ГЛАВА I.УТРО ВЪ ЭДЕМ.

ГЛАВА II.ПОЙМАННАЯ СТРЛА.

ГЛАВА III.ПОДНЯТО ЗНАМЯ.

ГЛАВА IV.ПРЕДЛОЖЕНІЕ И СПРОСЪ.

ГЛАВА V.НОВЫЙ БАЛОВНИКЪ И НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ.

ГЛАВА VI.ЗАРАБОТАННЫЙ КУСОКЪ ХЛБА И ГУГЕНОТСКОЕ СЧАСТЬЕ.

ГЛАВА VII.ЭКЗАМЕНЪ, ОКАНЧИВАЮЩІЙСЯ СМХОМЪ.

ГЛАВА VIII.ГЛАЗА РАСКРЫВАЮТСЯ.

ГЛАВА IX.ЗАГАДКА ВЪ СУМЕРКАХЪ.

ГЛАВА X.СВТЛЫЙ ДЕНЬ И МРАЧНЫЕ ВОПРОСЫ.

ГЛАВА XI.ПРЕДМЕТЪ ГОРДОСТИ ЗОННЕНКАМПА.

ГЛАВА XII.ВНУТРЕННОСТЬ ДОМА И СЕРДЦА.

ГЛАВА XIII.САТАНУ ДЛАЮТЪ РУЧНЫМЪ.

ГЛАВА XIV.СОПЕРНИКЪ.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА I.ПОДЗЕМНЫЕ ТОЛКИ.

ГЛАВА II.ВОСКРЕСНЫЙ ОБДЪ.

ГЛАВА III.МIРЪ СНАРУЖИ.

ГЛАВА IV.ЕВАНГЕЛЬСКОЕ СЛОВО О БОГАТОМЪ ЮНОШ.

ГЛАВА V.ДОБРЫЙ ТОВАРИЩЪ.

ГЛАВА VI.ТРЕТІЙ.

ГЛАВА VII.ПЕРВАЯ РОЗА НА ОТКРЫТОМЪ ВОЗДУХЪ.

ГЛАВА VIII.Я СЛУЖУ!

ГЛАВА IX.ДВОЙНОЕ СПАСЕНІЕ.

ГЛАВА X.ПРАКТИЧЕСКАЯ НАТУРА.

ГЛАВА XI.ИЩИ СПОСОБА ДОБЫВАТЬ ДЕНЬГИ.

ГЛАВА XII.ВЪ ВЕСЕЛОМЪ ГОРОДК.

ГЛАВА XIII.ОПЯТЬ ОДИНЪ.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ.

ГЛАВА I.БОРЬБА ВЪ ДТСКОМЪ СЕРДЦ.

ГЛАВА II.ЗЕЛЕНАЯ ВТКА.

ГЛАВА III.ГЕРКУЛЕСЪ ВЪ ПАРИКМАХЕРСКОЙ.

ГЛАВА IV.ГОРЬКІЙ МИНДАЛЬ.

ГЛАВА V.КОРЫСТНАЯ ДУША.

ГЛАВА VI.ЛОВКІЙ МАНЕВРЪ.

ГЛАВА VII.НОВЫЙ НАСТАВНИКЪ.

ГЛАВА VIII.ВАЛЛАМЪ!

ГЛАВА IX.БОРЬБА СЪ ГОРЕМЪ ДТСКАГО СЕРДЦА.

ГЛАВА X.ПРЕДОСТАВЛЕННЫЙ САМОМУ СЕБ.

ГЛАВА XI.РОЛАНДЪ, ГД ТЫ!

ГЛАВА XII.НОЧНЫЕ ЗВУКИ.

ГЛАВА XIII.ЛАНДЫШЪ.

ГЛАВА XIV.НОВЫЙ СЫНЪ.

ГЛАВА XV.ЭКСТРЕННЫЙ ПОЗДЪ.

ГЛАВА XVI.НАКОНЕЦЪ МЫ ЕГО НАШЛИ!

КНИГА ПЯТАЯ.

ГЛАВА I.НА ВЕРХУ.

ГЛАВА II.НОЧНЫЕ ГОЛОСА.

ГЛАВА III.ПРЕЖНІЕ ЛЮДИ ВЪ НОВОМЪ ВИД.

ГЛАВА IV.НЕУДАВШЕЕСЯ ПРЕДПРІЯТІЕ.

ГЛАВА V.ТАИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ.

ГЛАВА VI.ДЕНЬ БЕЗЪ ЗАНЯТІЙ.

ГЛАВА VII.НАШЪ ДРУГЪ КНОПФЪ.

ГЛАВА VIII.ПРОГУЛКА НА СВОБОД.

ГЛАВА IX.АНТОНІЙ.

ГЛАВА X.РОЛАНДА МАНИТЪ ВДАЛЬ.

ГЛАВА XI.ВИНОГРАДЪ ЦВТЕТЪ И НАЛИВАЕТСЯ.

ГЛАВА ХII.РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ НА ОХОТ.

ГЛАВА XIII.ОСВЖАЮЩІЙ НАПИТОКЪ, ПРЕКРАСНОЕ ПНІЕ И НОВАЯ СЛАВА.

ГЛАВА XIV.БЛИЖНІЙ.

ГЛАВА XV.МЕЖДУ НЕБОМЪ И ЗЕМЛЕЙ.

ГЛАВА I.
ВИДНІЕ СЪ КРЫЛЬЯМИ.

ГЛАВА II.
ПРОТИВЪ ТЕЧЕНІЯ.

ГЛАВА III.
ЗА НОВЫМЪ ВИНОМЪ.

ГЛАВА IV.
НЕПОХОЖІЕ ТОВАРИЩИ.

ГЛАВА V.
СТАРЫЙ БАРИНЪ И КРАСАВИЦА-БАРЫНЯ.

ГЛАВА VI.
ХОЛОДНАЯ ЗАКУСКА.

ГЛАВА VII.
ОСВЯТИВШАЯ МОЛНІЯ.

ГЛАВА VIII.
ДВОЙНАЯ ИСПОВДЬ.

ГЛАВА IX.
РАЗСКАЗЪ ЭРИХА.

ГЛАВА X.
ДОБРЫЙ ГОСТЬ.

ГЛАВА XI.
‘МЕДУЗА’ И ‘ПОБДА’.

ГЛАВА XII.
FRAU AVENTIURE.

ГЛАВА I.
УТРО ВЪ ЭДЕМ.

ГЛАВА II.
ПОЙМАННАЯ СТРЛА.

ГЛАВА III.
ПОДНЯТО ЗНАМЯ.

ГЛАВА IV.
ПРЕДЛОЖЕНІЕ И СПРОСЪ.

ГЛАВА V.
НОВЫЙ БАЛОВНИКЪ И НОВЫЙ УЧИТЕЛЬ.

ГЛАВА VI.
ЗАРАБОТАННЫЙ КУСОКЪ ХЛБА И ГУГЕНОТСКОЕ СЧАСТЬЕ.

ГЛАВА VII.
ЭКЗАМЕНЪ, ОКАНЧИВАЮЩІЙСЯ СМХОМЪ.

ГЛАВА VIII.
ГЛАЗА РАСКРЫВАЮТСЯ.

ГЛАВА IX.
ЗАГАДКА ВЪ СУМЕРКАХЪ.

ГЛАВА X.
СВТЛЫЙ ДЕНЬ И МРАЧНЫЕ ВОПРОСЫ.

ГЛАВА XI.
ПРЕДМЕТЪ ГОРДОСТИ ЗОННЕНКАМПА.

ГЛАВА XII.
ВНУТРЕННОСТЬ ДОМА И СЕРДЦА.

ГЛАВА XIII.
САТАНУ ДЛАЮТЪ РУЧНЫМЪ.

ГЛАВА XIV.
СОПЕРНИКЪ.

ГЛАВА I.
ПОДЗЕМНЫЕ ТОЛКИ.

ГЛАВА II.
ВОСКРЕСНЫЙ ОБДЪ.

ГЛАВА III.
МIРЪ СНАРУЖИ.

ГЛАВА IV.
ЕВАНГЕЛЬСКОЕ СЛОВО О БОГАТОМЪ ЮНОШ.

ГЛАВА V.
ДОБРЫЙ ТОВАРИЩЪ.

ГЛАВА VI.
ТРЕТІЙ.

ГЛАВА VII.
ПЕРВАЯ РОЗА НА ОТКРЫТОМЪ ВОЗДУХЪ.

ГЛАВА VIII.
Я СЛУЖУ!

ГЛАВА IX.
ДВОЙНОЕ СПАСЕНІЕ.

ГЛАВА X.
ПРАКТИЧЕСКАЯ НАТУРА.

ГЛАВА XI.
ИЩИ СПОСОБА ДОБЫВАТЬ ДЕНЬГИ.

ГЛАВА XII.
ВЪ ВЕСЕЛОМЪ ГОРОДК.

ГЛАВА XIII.
ОПЯТЬ ОДИНЪ.

ГЛАВА I.
БОРЬБА ВЪ ДТСКОМЪ СЕРДЦ.

ГЛАВА II.
ЗЕЛЕНАЯ ВТКА.

ГЛАВА III.
ГЕРКУЛЕСЪ ВЪ ПАРИКМАХЕРСКОЙ.

ГЛАВА IV.
ГОРЬКІЙ МИНДАЛЬ.

ГЛАВА V.
КОРЫСТНАЯ ДУША.

ГЛАВА VI.
ЛОВКІЙ МАНЕВРЪ.

ГЛАВА VII.
НОВЫЙ НАСТАВНИКЪ.

ГЛАВА VIII.
ВАЛЛАМЪ!

ГЛАВА IX.
БОРЬБА СЪ ГОРЕМЪ ДТСКАГО СЕРДЦА.

ГЛАВА X.
ПРЕДОСТАВЛЕННЫЙ САМОМУ СЕБ.

ГЛАВА XI.
РОЛАНДЪ, ГД ТЫ!

ГЛАВА XII.
НОЧНЫЕ ЗВУКИ.

ГЛАВА XIII.
ЛАНДЫШЪ.

ГЛАВА XIV.
НОВЫЙ СЫНЪ.

ГЛАВА XV.
ЭКСТРЕННЫЙ ПОЗДЪ.

ГЛАВА XVI.
НАКОНЕЦЪ МЫ ЕГО НАШЛИ!

ГЛАВА I.
НА ВЕРХУ.

ГЛАВА II.
НОЧНЫЕ ГОЛОСА.

ГЛАВА III.
ПРЕЖНІЕ ЛЮДИ ВЪ НОВОМЪ ВИД.

ГЛАВА IV.
НЕУДАВШЕЕСЯ ПРЕДПРІЯТІЕ.

ГЛАВА V.
ТАИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ.

ГЛАВА VI.
ДЕНЬ БЕЗЪ ЗАНЯТІЙ.

ГЛАВА VII.
НАШЪ ДРУГЪ КНОПФЪ.

ГЛАВА VIII.
ПРОГУЛКА НА СВОБОД.

ГЛАВА IX.
АНТОНІЙ.

ГЛАВА X.
РОЛАНДА МАНИТЪ ВДАЛЬ.

ГЛАВА XI.
ВИНОГРАДЪ ЦВТЕТЪ И НАЛИВАЕТСЯ.

ГЛАВА ХII.
РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ НА ОХОТ.

ГЛАВА XIII.
ОСВЖАЮЩІЙ НАПИТОКЪ, ПРЕКРАСНОЕ ПНІЕ И НОВАЯ СЛАВА.

ГЛАВА XIV.
БЛИЖНІЙ.

ГЛАВА XV.
МЕЖДУ НЕБОМЪ И ЗЕМЛЕЙ.

ГЛАВА XVI.
У ДОБРАГО СОСДА.

ГЛАВА XVII.
ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ ФОРМИРОВАТЬ ЧЕЛОВКА.

ГЛАВА XVIII.
ПОСТОРОННІЙ ГЛАЗЪ НАЧИНАЕТЪ ПОДМЧАТЬ.

ГЛАВА XIX.
НЕОПРЕДЛЕННЫЯ СТРЕМЛЕНІЯ.

ГЛАВА XX.
ВТОРЖЕНІЕ ВЪ ЧУЖІЯ ВЛАДНІЯ.

ГЛАВА XXI.
НАУЧИСЬ ПОНИМАТЬ ЗЛО.