В. Львовъ-Рогачевскій.
‘Современникъ’, кн. VI, 1913 г.
Д. Я. Айзман. Собр. соч., Львов-Рогачевский Василий Львович, Год: 1913
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Д. Я. Айзманъ. Собр. соч. Съ портретомъ автора. СПБ. Книгоиздательское т-во ‘Просвщеніе’, Забайкальскій пр., с. д., 75. т. IV., стр. 302, Ц. 1 р. 25 к. 1912 г. T. V, стр. 319—1913 г.
Въ четвертомъ том Д. Я. Айзмана были собраны разсказы, посвященные жизни Богемы. Нкоторые изъ нихъ были проникнуты милымъ, мягкимъ юморомъ. Разсказы написаны нсколько однообразно. Главныя дйствующія лица говорятъ однимъ языкомъ, смшное положеніе создается иногда чисто вншними пріемами. Въ первомъ разсказ (‘Какъ мы катались) видную роль игралъ фракъ, во второмъ (‘О польз международныхъ союзовъ) комизмъ создается тмъ, что у героя ‘штановъ нтъ’, т же штаны занимаютъ не послднее мсто въ разсказ ‘Романъ философа’.
Во всхъ разсказахъ и въ длинной повсти ‘Безъ неба’, написанной въ стил тургеневскихъ романовъ, главными дйствующими лицами являлись художники. Автору удалось показать жизнь Богемы. Онъ эту жизнь знаетъ. Онъ самъ одно время увлекался живописью, учился въ Париж, жилъ тамъ подолгу и наблюдалъ представителей Богемы. Нужно признать, что типы Д. Айзмана — безбожный, голодный людъ — примитивны. Интересне другихъ: герой разсказа ‘Побда’, бездарный скульпторъ, отдающій все въ жертву искусству.
Въ пятомъ том преобладаетъ трагическій тонъ. Д. Айзманъ любитъ высокія ноты, но для этого у него не хватаетъ голоса, и приходится брать фальцетомъ. Какъ въ четвертомъ том смшное, такъ въ пятомъ том ужасное, онъ создаетъ вншними пріемами. Его потрясающія подробности не потрясаютъ. У него нтъ пламеннаго гнва и пророческаго паоса поэта Бялика. У Бялика — возмущенье, у Д. Я. Айзмана — причитанія.
Д. Айзманъ часто забываетъ, что ему дано трогать, а не потрясать. Мы знаемъ, что — ‘жестокіе нравы’ у насъ, но страшная правда русской жизни становится въ ‘потрясающихъ’ разсказахъ Д. Айзмана неправдоподобной. Слишкомъ бросается въ глаза написыванье потрясающихъ подробностей. Для тхъ фактовъ, которые приводитъ художникъ, пуская громы и молніи, нужна проза, а не безконечныя жалобы и горькія обличенія.
Въ разсказ ‘Удушье’ старый слпой еврей, сына котораго повсили, ходитъ съ мальчикомъ-поводыремъ по улицамъ, поетъ на потху улицы любовныя, пошлыя псни, и ему даютъ гроши. Слпой еврей-нищій собираетъ на приданое своей дочери, которая давно сошла съ ума. На рзкомъ, бьющемъ по нервамъ, контраст построенъ разсказъ. Плачетъ старый еврей, мы уврены, плачетъ самъ авторъ, но слезы его ‘не идутъ въ публику’ — какъ говорятъ актеры. Т же факты, просто запротоколированные въ газет, для читателя несомннне и страшне.
Въ разсказ ‘Улица’, варьирующемъ тему перваго, удушливаго произведенія, Д. Я. Айзманъ рисуетъ сумасшедшаго/ который развлекаетъ скучающую улицу. Его ‘обсыпаютъ пескомъ, обливаютъ помоями и заставляютъ ударами палки плясать и пть. Этого мало… улиц. Появляется другой герой толпы — старый калка. Онъ начинаетъ паясничать и производитъ фуроръ. Сумасшедшій забытъ. И вотъ, чтобы напомнить о себ, онъ набрасывается на безногаго старика, валитъ его, бьетъ, а улица хохочетъ. ‘Настоящій театръ’. Чтобы еще усилить впечатлніе, художникъ кончаетъ разсказъ строками: ‘чахоточный Абрамка, корчась отъ состраданья и жалости, хохоталъ такъ неистово и напряженно, что кровь вдругъ хлынула изъ горла и алымъ окрасила и черную бороду его и грудь’. Это называется бить до безчувствія.
Въ разсказ ‘Новобранецъ Илюшка’ художникъ снова не даетъ ни отдыха, ни сроку, хотя съ читателя, какъ съ оки, ‘давно катился градомъ потъ’. Молодой еврей, горячо любящій двушку, отказывается отъ своей любви, потому что его родного брата, арестованнаго недавно, застрлилъ часовой. У него на рукахъ остались дти и жена брата. Онъ отказывается отъ личнаго счастья ради нихъ. Это бывало не разъ, и въ еврейской семь въ особенности, гд умютъ такъ преданно и самоотверженно любить другъ друга. Но вотъ художникъ, вмсто того, чтобы остановиться на психологіи, начинаетъ еще усиливать впечатлніе, бить до безчувствія. Илюшу призываютъ въ солдаты. Онъ, всегда тихій и трезвый, напивается, требуетъ, чтобы его вели въ тюрьму. Судья, чуткій и справедливый, увозитъ, бднаго юношу съ собой. Они отъ проливного дождя забираются куда-то въ сарай, и тамъ измученный Илюша разсказываетъ чахоточному судь (непремнно чахоточному! Это сильне дйствуетъ!) обо всемъ, что пережилъ.
Въ той же книг есть небольшой разсказъ ‘Врозь’. Юныя, красивыя дочери чахоточнаго отца въ праздничный весенній день принимаютъ участіе въ празднеств, въ битв цвтовъ. Отецъ узнаетъ объ этомъ и ненавидитъ своихъ дочерей. Хотя ему легче въ этотъ день, но онъ нарочно, чтобы помучить счастливыхъ эгоистокъ, посылаетъ слугу сказать имъ, что умираетъ. Художникъ — на сторон юной двушки, отдавшейся весеннему празднику, но самъ онъ любитъ помучить читателя, который идетъ наврно ‘врозь’ съ авторомъ.
Отдыхаешь душой при чтеніи свтлаго и трогательнаго разсказа ‘Лсникъ Зозиля’. Въ особенности хорошо купанье ребятишекъ.
Повсть Д. Айзмана ‘Посл бури’ это призывъ къ красот подвига отъ уродливости обывательщины. Повсть читается съ интересомъ, въ ней чувствуется живое, а не мертвое. Самое самоубійство юной двушки, которая задохнулась среди родныхъ, не выдержавъ самодовольной обывательщины, ничего не иметъ общаго съ наумовщиной Арцыбашевскихъ ‘возненавидвшихъ жизнь’. Этой двушк противопоставлена фигура ея жениха инженера. Посл бури 1905 года, этотъ герой на часъ сталъ карьеристомъ и обывателемъ навсегда. Здсь, въ этой повсти, нагроможденіе потрясающихъ подробностей ослабляетъ впечатлніе. Отецъ двушки — ничтожный педагогъ, доноситъ на своего чахоточнаго брата (опять чахоточный!), по совту жениха своей дочери. Двушка узнаетъ и убиваетъ себя. Ея братишка, который всегда подглядываетъ и всегда наушничаетъ, первымъ узнаетъ объ ея гибели. Зачмъ это подчеркиванье?
Въ повсти ‘Безъ неба’ герой, талантливый молодой человкъ, приходитъ къ выводу, что жить безъ неба нельзя. Въ творчеств Д. Я. Айзмана есть это небо, есть мечта о торжеств справедливости, есть борьба за эту справедливость.