Д. В. ФИЛОСОФОВ С ‘НЕУГАСИМОЙ ЛАМПАДОЙ’
Д. В. ФИЛОСОФОВ С ‘НЕУГАСИМОЙ ЛАМПАДОЙ’
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Д. В. Философов с ‘неугасимой лампадой’, Розанов Василий Васильевич, Год: 1912
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Розанов В. В. Собрание сочинений. Признаки времени (Статьи и очерки 1912 г.)
М.: Республика, Алгоритм, 2006.
У Д. В. Философова нет вкуса выбирать названия книг (особое искусство). Сборнику статей своих по церковным и религиозным вопросам, напечатанных за последние два года в газетах, он дал заглавие… terribile dictum {страшно сказать (фр., лат.).}, ‘Неугасимой лампады’! — на какое имя для сборника своих журнальных статей не отважился бы ни Влад. Соловьев, ни А. С. Хомяков, конечно. Имя это, предмет этот (неугасимая лампада) как обычай и вера складывался в веках молчания, тишины, складывался около самых жгучих скорбей, отчаяния, безнадежности, складывался там, где от печали уста немели, и только дрожащая рука умела достать бутыль с маслом, налить в лампаду, и зажечь фитиль, и поклясться вечно это делать! Вот уж стих Державина:
Где стол был яств — там гроб стоит, —
Философов сумел как-то устроить навыворот:
Где гроб стоял — там стол для яств.
Назвать святым и тихим именем изделие печатного станка, где пахнет смазочным салом машин, краскою и заработною платою, — назвать так книгу суетного и суетливого характера, на темы ‘вот сейчас’, по поводам ‘сегодня’ и ‘завтра’, и где, может быть, есть ум и талант, начитанность и образованность, но во всяком случае по представлению самого автора нет ничего ‘вечного’ и ‘неугасимого’!.. Но безвкусие несоответствия идет дальше: ‘неугасимая лампада’ есть типичная русская святыня, — русских монастырей, русских старых домов, а Д. В. Философов весь ‘заказан и сшит в Париже’, и еще обитателем Петербурга его можно представить себе, но уже никакого, кроме Петербурга, другого русского города! По Невскому он может идти прямо и не спотыкаясь: но на московских мостовых непременно шлепнется, или наткнется на угол дома, или не найдет выхода из ‘тупичка’. Конечно, выражение ‘неугасимая лампада’ он слыхал, и ему, как эстету, оно понравилось, и вот он не колеблясь взял это название в заголовок своей книги. Но книга и ее заглавие не имеют ничего общего. Книга могла бы быть названа ‘Взрывающийся фугас’, ‘Керосиновая лампа’ и всего вернее ‘Шумящий по улице мотор’… Но ‘Неугасимая лампада’ — дико: и, главное, в мыслях самого автора — совершенно ничему не отвечает.
Философов всегда умен, но никогда не очень умен, везде талантлив, но в меру. Суетлив, но не горяч. Он, конечно, честный гражданин, и вообще есть comme il faut всякого общества: но странно было бы представить себе, что вот он бредет по улице, бредет-бредет, и вдруг что-то мелькнуло в душе его, отчего на душе стало тепло и светло, и он зашел в церковь и стал на колени перед образом! Раньше ‘светопреставление’ случится, чем такое произойдет. Философов горячо обо всем спорит, вернее, он обо всем спорит громко: но приложите ладонь к его щеке: она — не горит. Вероятно, никто не видал Философова ‘вдруг вспыхнувшим’. Он имеет в себе температуру ту постоянную, ровную, которая и сделала возможным для него постоянный, ровный труд, постоянную деятельность. В нем есть действительно ‘мотор’, но не горячие лошади. Никогда он не скажет себе: ‘Тпррру! Стой! !’ Нечему сказать. Легко вертятся колеса, и легко весь он катится, как по Невскому проспекту.
Он настолько образован и развит (редкое у писателей ‘теперь’ качество), что, конечно, понимает важность, и великую важность, религии, но он никогда не молился (нельзя этого представить себе). И поэтому когда пишет о религии, то пишет о каком-то чужом деле, об интересных посторонних вещах. О вещах, которые имеют ‘культурное значение’. Почему? Ну, потому, что воздвигнут св. Петр и был Франциск Ассизский. Почему один воздвигнут, а другой был? По лейбницевскому ‘закону достаточного основания’: явно, что и Франциск, и Петр входят действительно необходимым звеном в культуру, и отсюда совершенно твердый переходный мост, чтобы писать ‘Неугасимую лампаду’, а целый год — статьи, которые вошли в эту книгу. Моторы делаются ‘все лучше и лучше’, и Философов устраивает русскую литературу к ‘все лучше и лучше’, являясь после атеиста Михайловского ‘все-таки Философовым на религиозные темы’. Так довольно счастливо, благородно и рационально он устроился ‘в русскую литературу’, естественно помогая ее прогрессу. ‘Моя добродетель маленькая, но я именно добродетельный человек’. Это дает ему покой, уверенность и пищеварение.
‘После пьяной и мутной Руси настал Философов, к которому не придерешься’, — подумает будущий Иловайский, перекидываясь глазом от Гл. Успенских, Слепцовых et cetera к Философову. Мотор катится и будет далеко катиться. Так как под него ‘иголочки не подведешь’, то почему ему свалиться, остановиться и вообще потерпеть крушение? По благоразумию всего дела этого не может случиться. Камешки? Но ведь Философов никуда не поедет с Невского проспекта, катаясь от Адмиралтейства до Александро-Невской лавры и от Александро-Невской лавры до Адмиралтейства. Небольшой шум, на перекрестках полумузыка сигнала, шофер, костюм, все новое, все европейское: пришел наконец XX век, и как по закону ‘достаточного основания’ когда-то построен был св. Петр и родился св. Франциск Ассизский, так теперь тоже ‘по закону достаточного основания’ сделались автомобили и родились Философовы, в высшей степени кстати и своевременно… и это очень хорошо, кроме маленькой грусти: зачем они бензин свой зажигают от ‘неугасимой лампады’?
Книжка хорошая, и всем рекомендуем.
НВ. 1912. 8 февр. No 12898.
Речь идет о книге Д. В. Философова ‘Неугасимая лампада. Статьи по церковным и религиозным вопросам’ (М., 1912).
Где стол был яств — там гроб стоит… — Г. Р. Державин. На смерть князя Мещерского (1779).