Д. П. Святополк-Мирский. Лермонтов. Проза Лермонтова, Лермонтов Михаил Юрьевич, Год: 1926
Время на прочтение: 13 минут(ы)
—————————————————————————
Мирский Д. С. Лермонтов // Мирский Д. С. История русской литературы с
древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London:
Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. — С. 208-219.
Оригинал здесь: Фундаментальная электронная библиотека
—————————————————————————
Поэзия Тютчева в 1836 г. прошла совершенно незамеченной. Это было лишь
одним из симптомов того, что дни поэзии миновали, и это ощущали все. Ей
предстоял еще только один взлет — молниеносное явление Лермонтова, его
мгновенный и всеобщий успех. Его ранняя смерть была воспринята как
окончательное закрытие эпохи стихотворства, но поэтическая школа закрылась
еще раньше. Существует очень важное различие между теми условиями, в
которых работали Пушкин и его современники, и теми, в которые попали Тютчев
и Лермонтов. Этим последним недоставало бодрящей обстановки литературного
движения, сочувственной близости собратьев-мастеров, занятых тем же делом.
Вокруг них была пустыня. То, что Лермонтов обрел огромную аудиторию, а
Тютчев не нашел практически никого, не должно скрыть от наших глаз схожесть
их положения в главном. Ни тот, ни другой не получали никакой творческой
поддержки от ‘культурного окружения’.
Михаил Юрьевич Лермонтов родился 3 октября 1814 г. в Москве. Его отец,
армейский офицер и небогатый помещик, был потомком капитана Джорджа
Лермонта, шотландского авантюриста, в начале XVII века поступившего на
русскую службу. Лермонт, как мы помним, была фамилия Томаса Рифмача, и по
традиции все Лермонты считаются его потомками. Однако Лермонтов,
по-видимому, ничего не знал о своем поэтическом предке. Его мать была
Арсеньева, а ее мать, урожденная Столыпина, была богатая помещица и видная
в московском обществе фигура. Между родителями поэта существовало большое
социальное неравенство. Когда ему было три года, его мать умерла, и это
привело к разрыву между его отцом и г-жой Арсеньевой, которая присвоила
внука и вырастила его избалованным ребенком. В девять лет его повезли на
Кавказские воды, горы и вся новая обстановка произвели на него неизгладимое
впечатление. Ему было тринадцать лет, когда он стал читать и писать стихи и
сделался поклонником Байрона. Общество многочисленных кузин, кузенов и
знакомых (в основном барышень), способствовало тому, что в нем развились
тяжелая застенчивость и болезненное тщеславие. Он стал воспринимать себя
байронически, научился преувеличивать свои чувства (и свои юношеские
влюбленности в том числе) и обстоятельства своей биографии (например,
разлуку с отцом), возводя их на романтическую высоту. В 1830 г. он поступил
в университет, но мало занимался науками и держался особняком от
идеалистов, которые учились с ним одновременно. В наказание за разгульное
поведение ему не разрешили сдавать переходный экзамен, и в 1832 г. он ушел
из Московского университета и уехал в Петербург, собираясь поступить в
университет там. Но вместо университета он поступил в юнкерское училище. Ни
училище, ни Петербург Лермонтову не понравились. Но вскоре он освоился с
новым окружением и стал, во всяком случае с виду, типичным юнкером. Свою
застенчивость он подавил, и она стала менее заметна. Байроническая поза
сменилась маской ловкого и циничного повесы. Романтическая любовь, главное
чувство его московских дней, была загнана внутрь, а внешне он был занят
плотскими амурами и, по окончании школы, бессердечным и рассчитанным
донжуанством. Юнкерская школа столкнула Лермонтова с реальной жизнью, и
именно там его поэзия обратилась от велеречивого самовыражения к
откровенно-грубым, непечатным юнкерским поэмам — в которых, однако, уже
таился росток его будущего реализма. В 1834 г. Лермонтов был выпущен в
лейб-гвардии гусарский полк офицером. Он был принят в высшее петербургское
общество, но его московских связей было недостаточно, чтобы занять в этом
обществе заметное положение. Его тщеславие страдало от бесчисленных
булавочных уколов и только частично утешалось победами над женскими
сердцами. Но под этой внешней жизнью Лермонтов продолжал жить жизнью поэта
и постепенно достиг зрелости. Природный романтизм его поэтической натуры
вырвался на поверхность при известии о гибели Пушкина. Во всем
запомнившемся стихотворении (сейчас оно может показаться скорее риторикой,
чем поэзией, но во всяком случае риторикой высшего качества) он выразил
чувства лучшей части общества — отчаяние по поводу гибели человека, который
был величайшей национальной славой, негодование на убийцу-иностранца,
который ‘не мог понять… на что он руку поднимал’, и презрение и ненависть
к низким и недостойным царедворцам, позволившим иностранцу убить поэта.
Стихи попали в цель — и Николай отреагировал соответственно. Лермонтов был
арестован, судим военным судом, исключен из гвардии и сослан в полк на
Кавказ.
Первая ссылка продлилась недолго. Не прошло и года, как Лермонтов был
прощен и возвращен в гвардию. Но короткое время, проведенное на Кавказе,
оживило его романтическую привязанность к этому русскому, домашнему
Востоку, что щедро отразилось в его творчестве. В 1838 г. он вернулся в
Петербург, на этот раз знаменитым поэтом и светским львом.
Хотя первая стихотворная повесть Лермонтова, Хаджи Абрек, появилась в
журнале уже в 1835 г., началом его литературной известности следует считать
стихи на смерть Пушкина, которые (хотя они, разумеется, не могли быть
напечатаны) широко ходили в списках. В 1837 и 1838 гг. несколько его
стихотворений появилось в разных журналах, каждый раз привлекая к себе
внимание. В 1839 г. его друг Краевский основал толстый журнал Отечественные
Записки , и только с этих пор произведения Лермонтова стали появляться в
печати регулярно и часто. В 1840 г. подборка его стихотворений и поэм и
роман Герой нашего времени вышли отдельной книгой. Но, как и Пушкин, только
с более реальными основаниями и более действенно, Лермонтов противился
тому, чтобы в обществе на него смотрели как на литератора. Он мало бывал в
литературных кругах, и единственным литератором, с которым он за всю жизнь
близко сошелся, был Краевский. С другой стороны, он остро интересовался
политическими вопросами и в 1838-1840-х гг. принадлежал к тайному обществу,
где эти вопросы обсуждались — к ‘Кружку шестнадцати’.
Светская жизнь, несмотря на удовольствия, тешившие его тщеславие,
раздражала и злила Лермонтова. У него было несколько настоящих искренних
друзей в свете, но в целом он вызывал у него лишь возмущенно-презрительную
скуку. Однако вскоре жизнь в Петербурге кончилась. Под пустейшим предлогом
он дрался на дуэли с де Барантом, сыном французского посла. Обошлось без
кровопролития, но тем не менее поэт был арестован и снова сослан в линейный
полк на Кавказ (1840). На этот раз он принял участие в нескольких военных
экспедициях против чеченцев и проявил себя как блестяще храбрый офицер. Он
был упомянут в донесениях и дважды представлялся к награде, но Петербург
наград не утвердил. Летом 1841 г. он поехал в Пятигорск, на Кавказские
минеральные воды, и встретил там многих петербургских и московских
знакомых, в том числе своего однокашника, майора Мартынова. Лермонтов и
Мартынов ухаживали за одной и той же барышней, m-lle Верзилиной, и
Лермонтов отравлял Мартынову жизнь своими насмешками над ним в присутствии
этой барышни. Некоторое время Мартынов терпел, но в конце кондов вызвал
Лермонтова на дуэль. Лермонтов всегда был готов драться. 15 июля (по
старому стилю) 1841 г. они стрелялись в долине близ Пятигорска. Мартынов
выстрелил первым, и Лермонтов был убит на месте.
При жизни Лермонтов печатался мало — он отдавал в печать только те
свои произведения, которые считал зрелыми. Но почти сразу после его смерти
начали публиковать его ранние стихи, по качеству резко отличавшиеся от тех,
которые он сам находил достойными опубликования. Пропорция этих более
слабых произведений росла с каждым новым изданием и в конце концов
поглотила небольшое количество совершенной поэзии в океане детских
излияний. Читая Лермонтова, необходимо отличать зрелое от незрелого и не
поддаваться ошибочному впечатлению от первых томов собрания его сочинений
(к сожалению, всегда первых).
Ранняя его поэзия обильна и бесформенна. Она ценна для биографа,
который в состоянии делать скидку на юность поэта, но для читателя
подавляющая ее часть интереса не представляет. Изредка там и сям вспыхивают
проблески гениальности, отрывки песни, поражающей такой силой
непосредственного лирического возгласа, таким пронзительным самовыражением,
каких и предугадать было нельзя. В этих прозведениях нет ни мастерства, ни
манеры, ни техники — ничего, кроме изобилия лирического сырья. Особняком от
других стихов стоит Ангел, написанный в 1831 г., — один из высочайших
лермонтовских взлетов, может быть, самое изумительное романтическое
стихотворение на русском языке. Оно совершенно — хотя это не есть
совершенство зрелости. Никогда непобедимая тоска прикованной к земле души о
небесной родине не была выражена с такой музыкальной правдой, как в
шестнадцати строках семнадцатилетнего мальчика.
Следующий период (1832-1836) был менее продуктивен, чем первый. Это
особенно относится к лирике. В юнкерской школе Лермонтов, кроме
непристойных поэм, почти ничего не писал. Это антитеза его ранней поэзии, и
только в синтезе этих двух элементов, реалистического и романтического,
личность Лермонтова нашла свое истинное выражение. Юнкерские поэмы привели
к Сашке, где этот синтез уже наполовину осуществлен. Сашка — родной,
законный сын байроновского Дон Жуана, может быть, даже единственный во всем
потомстве, который в самом деле похож на отца, хотя, явно, более романтичен
и менее изыскан. Многое в этой поэме непечатно и идет не от Байрона, а от
домашней традиции непристойных стихов. И все-таки общее впечатление от
поэмы — явно романтическое. Сашка остался незаконченным и был опубликован
лишь много времени спустя после смерти Лермонтова. В том же реалистическом
духе, но уже без романтизма и непристойности Сашки, написана Тамбовская
казначейша (опубликованная в 1838 г.), написанная онегинской строфой
комическая история из провинциальной жизни, происходящая по прямой от
пушкинского Графа Нулина. Первая из опубликованных поэм Лермонтова Хаджи
Абрек (1835), кавказская повесть о мести, свободная от байронической
мрачности и тягучести, написана в быстрым темпе, грубоватым, но крепким
мужественным ритмом.
За единственным исключением Ангела, все представляющее абсолютную
ценность лермонтовской поэзии, написано в последние четыре-пять лет его
жизни. Лермонтовскому методу работы присуща одна черта, какой, насколько
мне известно, больше ни у кого нет: многие темы и пассажи разной величины,
которые мы впервые встречаем в его ранних стихах, мы находим снова и снова
в разных обрамлениях и с разными композиционными функциями, пока наконец
они не найдут своего настоящего места в стихах 1838-1840 гг. Эта миграция
характерна для общего, абстрактного типа лермонтовской поэзии. Она не
привязана к событиям дня. Реальность ее случайна. Его постоянно обступают
видения, угнетают какие-то эмоциональные узлы, он не может успокоиться,
пока от них не освободится. Даже в самом глубоко прочувствованном из
стихотворений, написанных на определенное событие, — Памяти А. И.
Одоевского (1839) — центральное место занимает пассаж, прямо перенесенный
сюда из Сашки. Обе самые крупные поэмы зрелого периода — Демон и Мцыри —
только окончательное воплощение замыслов, зародившихся еще в 1829 и 1830
гг.
Демон, над которым он работал с 1829 до 1833 г., был продолжен в 1837
г., когда он жил в Грузии, и закончен в 1839 г. В первых набросках место
действия не определено, но в окончательном варианте это Грузия, и
знаменитые описательные места первой части написаны в последний период
работы над поэмой. В царствование Николая поэма появиться в печати не
могла, поскольку цензура нашла ее сюжет антирелигиозным, но она разошлась в
бесчисленных списках. Во второй половине XIX века это была, вероятно, самая
популярная поэма в России. Она привлекала читателей тем же, что и южные
поэмы Пушкина, — своей беспредельной сладкозвучностью. Сладкозвучность
Лермонтова более чисто-музыкальна, чем пушкинская. Она не темперирована
точностью классической школы, как у старшего поэта. Наше время значительно
снизило оценку Демона. Содержание его на том же уровне, что
‘ангел-и-периевские’ поэмы Мура. Что касается самого демона, то он самый
неубедительный дьявол из всех, когда-либо задуманных поэтами. Он чисто
оперный, и то, что сюжет Демона превратился в либретто для самой ‘оперной’
из русских опер (автор — Антон Рубинштейн), многозначительно само по себе.
Для большинства русских читателей Демон — серьезная помеха в их общей
оценке Лермонтова. И все-таки в нем есть поразительная словесная музыка и
колдовство, оказавшееся достаточно мощным, чтобы захватить такого человека
как великий художник-визионер Врубель и вдохновить его незабываемые образы.
Он остался источником вдохновения для великих поэтов, как Блок и Пастернак,
сумевших найти в нем больше, чем обычный нетворческий читатель. Ибо за
наружной наивностью и мишурностью есть нечто, что нельзя назвать иначе как
присутствие демонов.
Мцыри (что по-грузински означает ‘послушник’) имеет подобную историю.
Тема его — предсмертная исповедь мятежного юноши своему духовному отцу, это
вызов существующему порядку и декларация несломленного духа. По метру
(по-английски называемому восьмисложником, т. е. с одинаковой рифмой) и по
языку он связан с Шильонским узником Жуковского. Первый его набросок,
Исповедь (1830) — как и первый набросок Демона — почти не локализован.
Второй — Боярин Орша (1835) помещен в оперную, ‘древнерусскую’ обстановку и
включен в сложный, хотя и бессвязный сюжет. В окончательном варианте, как и
в Демоне, действие происходит в Грузии. Поэма написана с большой силой, и
ее можно считать самой выдержанной в духе поэтической риторики (в лучшем и
высшем смысле слова) поэмой в России. Но это и нечто большее. Вся та часть
ее, где говорится о природе, принадлежит маленькой, но бесценной сердцевине
лермонтовского визионерства, ибо он единственный русский поэт, которому был
ведом ‘дальний край английских и немецких романтиков.
Видение ‘дальнего края’ вечности, мерцающего сквозь образы этого мира,
уже нашло раннее свое окончательное выражение в Ангеле. Это положительная
черта лермонтовского романтизма. Отрицательная черта — страстное презрение
к человеческому стаду. Негодование против ‘пустого света’ — главная нота
многих стихов последних лет. Такие стихотворения, как Смерть поэта, Поэт,
горькая Дума о современниках (‘Печально я гляжу на наше поколенье’), или
обличительная речь против французской нации по поводу похорон Наполеона в
Доме инвалидов (Последнее новоселье) — блистательное, сильно действующее
красноречие, и поэзия постольку, поскольку это красноречие в стихах. Но
есть стихотворение, в котором оба романтических аспекта Лермонтова, и
визионерский, и риторический, соединены в высшем и несравненном единстве.
Это Новогоднее: окруженный веселой аристократической толпой на балу, поэт
вспоминает чистые прекрасные видения своих ранних лет — ‘мечты моей
созданье, с глазами, полными лазурного огня, с улыбкой розовой, как
голубого дня за рощей первое сиянье’ — и, возвращенный к реальности,
кончает криком негодующего презрения к окружающей его толпе.
Но Лермонтов был не только романтик. Чем старше он становился, тем
больше понимал, что реальность не просто уродливое покрывало, наброшенное
на вечность, не просто рабство его рожденного небом духа, но мир, в котором
надо жить и действовать. Элемент реализма впервые появляется в его
юнкерских поэмах и в Сашке. Реализм продолжает утверждаться в его зрелых
произведениях по мере того как, освобождаясь от романтических наваждений,
Лермонтов постепенно вырабатывает новую манеру, в которой он проявил себя
как более великий мастер, нежели в романтической поэзии. Ибо его
романтические стихи — это блестящая демонстрация скорее действенной, нежели
утонченной риторики, которую от ходульности и прозаичности спасает только
сила наполняющего ее поэтического дыхания, или потоки небесной музыки,
скорее подслушанные у сфер, чем сознательно созданные. В реалистической
своей поэзии Лермонтов истинный мастер, ученик Пушкина. Благодаря чистой
интуиции он оказался способным отгадать многие секреты поэта, от которого
был отделен не столько годами, сколько перерывом традиции. Ибо Лермонтов
вырос в мире уже непривычном к французской и классической культуре, и так
никогда и не повезло ему встретить людей, которые могли бы его научить.
Стиль его поначалу был поразительно отличен от пушкинского. Он был
настолько же смутным, насколько пушкинский был точным, настолько же
разбухшим, насколько пушкинский был сжатым, казалось, он состоит не из
отдельных слов с четкими значениями, а из словесных масс, слитых в
неразличимый бетон. Именно его смутность, столь совместимая с музыкой и
‘небесной песней’, помогла ему достичь высших романтических эффектов, но
кроме этих ‘пурпурных заплат’, его поэзия в романтических стихах — просто
поток словесных ливней. В реалистических своих стихах он вырабатывал стиль,