Д. П. Святополк-Мирский. Белинский, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1926
Время на прочтение: 5 минут(ы)
—————————————————————-
Мирский Д. С. Белинский // Мирский Д. С. История русской литературы с
древнейших времен до 1925 года / Пер. с англ. Р. Зерновой. — London:
Overseas Publications Interchange Ltd, 1992. — С. 258-264.
Оригинал здесь: Фундаментальная электронная библиотека
—————————————————————-
Движение западников оформилось около 1840 г., когда философы-идеалисты
из кружка Станкевича и идеалисты-социалисты из кружка Герцена объединились
в одно движение, оппозиционное как по отношению к официальной России, так и
к славянофильству. Мне придется в последующих главах так много говорить о
каждом из этих западников, что будет излишним давать тут общую
характеристику движения. В общих чертах о них можно сказать, что они верили
в прогресс на европейский манер. Они были антиклерикалами, а в политике
либералами или социалистами.
Вождями этих кружков в тридцатые годы были Тимофей Грановский
(1813-1855), с 1839 г. профессор истории Московского университета,
блестящий лектор и изящный писатель, но не оригинальный ученый, Герцен, чьи
сочинения в основном принадлежат к последующему периоду, и важнейший из
всех — Белинский.
Виссарион Григорьевич Белинский родился в 1810 г., в бедной семье
военного лекаря. Как большинство интеллигентов плебейского происхождения,
он не сохранил благодарных воспоминаний о детских и школьных годах в
маленьком захолустном городке Чембар (Пензенской губернии). В 1829 г. он
поступил в Московский университет и вскоре подружился со Станкевичем и
другими молодыми идеалистами. Через три года он был исключен из
университета и так никогда его и не закончил. Образование он получил не
столько в результате регулярных занятий, сколько от запойного чтения и
общения с другими студентами. Из иностранных языков он знал только
французский, да и тот не слишком хорошо. Немецкие и английские книги он мог
читать только в переводах. В области философии (что было очень важно в
московских кружках того времени) он был целиком зависим от своих более
образованных друзей. После университета Белинский занялся журнальной
работой и вскоре стал сотрудником надеждинского Телескопа. Там в 1834 г. он
опубликовал свою первую значительную статью — знаменитые Литературные
мечтания , — которую можно считать началом журнализма русской интеллигенции.
В ней и в других опубликованных в Телескопе статьях Белинский с самого
начала проявил свой воинственный и восторженный темперамент, который
заслужил ему прозвище ‘неистового Виссариона’. Статьи его дышали юношеской
непочтительностью ко всему старому и почтенному в русской литературе и
таким же юношеским энтузиазмом к новым идеям идеализма и творческим силам
молодого поколения. Вскоре он стал пугалом консерваторов и лидером молодых.
В 1836 г. Телескоп был закрыт и Белинский остался без постоянной
работы. Сначала он стал репетитором и написал русскую грамматику. Затем он
некоторое время был редактором Московского наблюдателя, журнала, который
его друг и (в то время) философский авторитет Бакунин приобрел у Погодина.
Но ни Бакунин, ни Белинский не были дельцами, и предприятие не удалось.
Наконец в 1839 г. Белинский был приглашен Краевским в Отечественные Записки
на должность главного критика. Белинский переехал в Петербург. И хотя
Краевский нещадно его эксплуатировал и очень мало ему платил, Белинский
все-таки был спасен от полной нищеты.
Во время своей работы у Надеждина Белинский вдохновлялся романтическим
идеализмом Шеллинга, его высокими представлениями о поэтическом и
художественном творчестве. Потом Бакунин увлек его моральным идеализмом
Фихте, позже и Гегелем. В Петербург он приехал совершенным гегельянцем.
Первые его статьи в журнале Краевского привели в ужас читателей неожиданным
восторженным консерватизмом и ‘официальным национализмом’. Читатели ничего
не знали о скрытой логике философской эволюции критика, о том, что теперь
он живет согласно знаменитой гегелевской формуле: ‘Все действительное
разумно’. Эта формула привела Белинского (который никогда не останавливался
на полпути) к выводу, что существующие социальный порядок и политический
режим разумны. Но для Белинского это ‘консервативное гегельянство’ было,
однако, только переходной стадией, и к 1841 году его идеи приняли свою
окончательную форму, исторически наиболее важную. Эта перемена частично
произошла под влиянием толкования формулы Гегеля ‘левыми гегельянцами’,
частично под влиянием Герцена и его социализма, но всего более это была
естественная реакция ‘неистового’ темперамента критика, темперамента бойца
и революционера. С этого времени Белинский стал душой и двигателем
прогрессивного западничества, провозвестником новой литературы — не
классической или романтической, а новой. Главным его требованием к
литературе стала верность жизни, и в то же время наличие социально
значительных идей, Гоголь и Жорж Санд полностью отвечали этим его
требованиям. В 1846-1847 гг. Белинский был вознагражден, увидев рождение
новой литературной школы — реальной, отвечавшей идеалам, которые он
провозглашал.
В 1846 г. Некрасов и Панаев, принадлежавшие к партии Белинского и
отчасти им сотворенные, купили у Плетнева пушкинский Современник, и
Белинский ушел от Краевского (который был бизнесменом, а не другом) и стал
критиком Современника. В 1847 г. он для поправления пошатнувшегося здоровья
уехал за границу и там, свободный от цензуры и от любопытства русской
почты, написал свое знаменитое письмо Гоголю по поводу его Переписки с
друзьями . Письмо дышит пламенным уязвленным негодованием на ‘потерянного
вождя’ (говоря о Гоголе, я показал, что это было явное недоразумение, ибо
Гоголь никогда не был вождем), и, пожалуй, это самая выразительная
формулировка веры, воодушевлявшей прогрессивную интеллигенцию с 1840 по
1905 год. Вскоре после возвращения в Россию Белинский умер (май 1848). Его
не беспокоила полиция и сравнительно мало мучила цензура, ибо он изучил
искусство приноравливать свои слова к их требованиям. Но проживи он немного
дольше, не приходится сомневаться, что правительство, напуганное событиями
1848 г., так или иначе сделало бы из него мученика, и он, может быть,
разделил бы участь Достоевского.
Историческое значение Белинского невозможно переоценить. В
общественном отношении он — веха, отметившая конец правления дворянства и
пришествие к управлению культурой неклассовой разночинной интеллигенции. Он
был первым в династии журналистов, имевших безграничное влияние на русское
прогрессивное общественное мнение. Он был настоящим отцом интеллигенции,
воплощением того, что являлось ее духом на протяжении более чем двух
поколений — социализма, страстного желания улучшить мир, неуважения к
традициям и напряженного бескорыстного энтузиазма. Он стал как бы святым
покровителем русских радикалов, и вплоть до нашего времени его имя,
единственное из всех, стояло выше критики. Но в последнее время, особенно
благодаря изменению литературных норм и закату гражданственности в
литературе, его репутация сильно пострадала [*].
[*] — Виктор Шкловский, один из самых влиятельных современных
критиков, выразил распространенное чувство, когда написал: ‘Я ненавижу
Белинского и всех прочих (к счастью, неудачливых) убийц русской
литературы’.
Можно сказать многое и за, и против Белинского. В его пользу всегда
будет говорить то, что он самый подлинный, самый бескомпромиссный и самый
последовательный из литературных революционеров. Его вдохновляла любовь к
близкому будущему, которое он прозревал с изумительной интуицией. Может
быть, никогда не бывало критика, так подлинно соответствовавшего истинному
направлению своего времени. Более того, он почти безошибочно различал, что
истинно, а что мишура, что значительно, а что второстепенно в
современности. Его суждения о писателях, вступивших в литературу между 1830
и 1848 гг., можно принять почти без оговорок. Это высокая похвала критику,
и немногие ее заслуживают. Его суждениям о литературе предыдущей эпохи и
предыдущего поколения мешала партийность, или, скорее, некоторые слишком
определенные вкусовые нормы, ошибочные по нашему представлению. Он понимал
только один род литературного совершенства (практически это оказывался
единственный род литературы, в котором подвизались люди его поколения), к
другим же он был слеп. Он судил писателей восемнадцатого и Золотого веков с
точки зрения собственного идеалистического реализма. И отбор, который он
между ними производил, стал обязательным для русских литературных суждений
на две трети столетия. Теперь мы от него освободились. Но со своей точки
зрения он был замечательно разумен и последователен. Суждения об
иностранной литературе были менее удачны, что не удивительно, учитывая его
лингвистическую ограниченность. При всем том ему нельзя отказать в звании
необыкновенно чуткого и прозорливого критика.
Однако его недостатки тоже серьезны. Прежде всего — это его стиль, на
котором лежит вина за ужасающее многословие и неряшливость русских
журналистов второй половины XIX века (имею в виду журналистов, а не
газетчиков), так же как вина за их отвратительную вульгарность лежит на
Сенковском. Безусловно, ни один автор ранга Белинского не писал таким
чудовищным языком.
Во-вторых, идеи Белинского-критика вряд ли способны вызвать восторг
сегодня. Не потому, что гражданская нота, которую он ввел в сороковые годы,
была необязательной или вредной. Она была необходима и звучала в такт
своему времени. Гражданственное отношение к литературе в последние годы
царствования Николая I разделялось всеми достойными людьми и было просто
выражением гражданского самосознания. Дело в его литературной доктрине, с
которой трудно примириться. Он не полностью отвечает за нее, но он особенно
успешно ее пропагандировал. Именно Белинский, а не кто иной, отравил
русскую литературу этим зудом выражения идей, который, увы, просуществовал
так долго и все еще жив среди людей старшего поколения. Он же распространял
все общие места романтической критики — вдохновение, искренность, гений и
талант, презрение к труду и технике и странную аберрацию: отождествление
художественной литературы с тем, что он назвал ‘мышлением образами’.
Белинский (не как гражданственный, а как романтический критик) в большой
степени ответственен за пренебрежение к форме и ремеслу, которое чуть-чуть
не убило русскую литературу в шестидесятые и семидесятые годы. Но будет
только справедливо сказать, что хоть он был и наиболее влиятелен, не один
Белинский распространял эту заразу. Тяжесть греха лежит на всем поколении.