Д. И. ПИСАРЕВ В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ
Д. И. ПИСАРЕВ В ПЕТРОПАВЛОВСКОЙ КРЕПОСТИ
Сообщение Н. Быховского
Д. И. Писарев в Петропавловской крепости, Быховский Наум Яковлевич, Год: 1936
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Литературное наследство [Чернышевский. Добролюбов. Писарев]
М.: Жур.-газ. объединение, 1936. — Т. 25/26
Писарев был арестован 2 июля 1862 г., а через четыре дня — 6 июля — комендант Петропавловской крепости ген. Сорокин доносил рапортом ‘его величеству’ о заключении обвиняемого в государственном преступлении кандидата С.-Петербургского университета Дмитрия Писарева в каземат Невской куртины. Оттуда в дальнейшем он был переведен в Екатерининскую куртину.
Сейчас же после ареста Писарева мать его обратилась с личным письмом к управляющему III отделением ген. Потапову. Выражая недоумение по поводу несчастна, постигшего ее сына и ее, как мать его, и предполагая, что это результат какого-то несчастного недоразумения, она уверяла Потапова, что сын ее был далек от подпольной революционной деятельности ‘занимался только легальным литературным трудом. Взывая к ‘добрым чувствам’ Потапова, она просила его обратить внимание на то, что сын ее, еще весьма юный по возрасту, однажды уже болел психическим расстройством и что болезнь эта, под влиянием крепостного заключения, может снова повториться и с более тяжелыми последствиями. Она просила Потапова как можно скорее освободить ее сына и хотя бы выслать его к ней в деревню, чтобы он мог поправиться от пережитых треволнений, связанных с арестом, и отдохнуть. Надо полагать, что мать Писарева, который, по словам биографа его, ‘не скрывал от матери ни одного движения сердца, ни одной мысли’1, в данном случае совершенно искренно уверяла Потапова в абсолютном отсутствии каких-либо причин для этого ареста. По недостатку материальных средств, она жила тогда в деревне с младшими детьми своими и потому, конечно, могла не знать, что Писарев написал нелегальную статью, по предложению Баллада. Иначе едва ли она решилась бы уверять в полной невинности ее сына, зная, что ‘преступление’ его может быть открыто2.
Потапов ответил ей, что сын ее всецело находится в ведении следственных властей, ведущих его дело, от которых зависит его освобождение. В данный же момент он здоров, а врачебная помощь всем заключенным в крепости обеспечена.
Первые 9 месяцев Писарев просидел в каземате, не имея даже свиданий. Мать продолжала жить в деревне. Материальное положение его в течение этого времени было тяжелое. По свидетельству матери, он существовал это время только на ‘крепостном содержании’, потому что собственных средств у него не было для приобретения того, что могло сколько-нибудь улучшить и окрасить жизнь в одиночном заключении и что разрешалось покупать на собственные средства заключенным. Получать же материальную помощь от кого бы то ни было он отказывался. Он не хотел даже пользоваться помощью Литературного фонда. И тем не менее в его письмах этого периода к матери нет никаких жалоб на свое положение. Наоборот, он постоянно пишет, что всем доволен, ни в чем не нуждается, он всегда шутит, утешает мать, подбадривает ее. Вообще тюремный режим он переносил мужественно, лично от себя никому не писал никаких прошений о каких-либо льготах или послаблениях казематного режима, за исключением единственного случая, о чем будет ниже.
Лишь после перехода его дела из следственной комиссии кн. Голицына в Сенат, весной 1863 г., III отделение отношением от 29 марта 1863 г. сообщило коменданту крепости, что Писареву высочайше разрешено иметь свидание с матерью. Извещенная об этом, мать его приехала из деревни и имела первое свидание с ним.
Незадолго перед тем разрешена была литературная работа в каземате Алексеевского равелина Н. Г. Чернышевскому. Воспользовавшись этим прецедентом, мать Писарева весной 1863 г. подала прошение петербургскому военному генерал-губернатору кн. А. А. Суворову о разрешении литературной работы Писареву. Мотивировала она это тем, что литературный заработок ее сына был единственным материальным источником существования всей семьи. Последнее вполне соответствовало действительности, потому что материальное положение семьи его было весьма тяжелое. Оно улучшилось, когда Писарев начал зарабатывать литературным трудом, и снова ухудшилось после ареста его. Именно из-за этого матери его приходилось сидеть в деревне, как упоминалось уже, а старшая сестра вынуждена была служить гувернанткой. Однако, получить это разрешение оказалось не так легко. Да и после получения разрешения не рае возникали препятствия, грозившие оборвать литературную работу Писарева в каземате. Об этом до сих пор у нас ничего неизвестно, хотя это представляет большой интерес.
Со времени создания III отделения в 1826 г., после восстания декабристов, именно III отделение было фактическим хозяином Петропавловской крепости. Формально же крепость, как военное учреждение, подчинена была петербургскому военному генерал-губернатору. Эта двойственность подчинения крепости разрешалась в 60-х годах таким образом, что III отделение распоряжалось всецело Алексеевским равелином, как важнейшим местом заключения государственных преступников, находившимся под верховным надзором самого царя. Все же остальные места заключения в крепости были в ведении петербургского военного генерал-губернатора.
Как упоминалось уже, этот пост занимал тогда кн. Суворов. Внук знаменитого полководца, он в ранней молодости, под влиянием декабриста А. И. Одоевского, примкнул к движению декабристов, но в восстании 14 декабря 1825 г. не участвовал. Все же он явился с повинной к Николаю I, который за заслуги деда не привлек его к процессу декабристов, а отправил на Кавказ. С конца 40-х годов он был Остзейским генерал-губернаторам, где зарекомендовал себя, как благожелательный администратор. Именно благодаря этой репутации, он в конце 1861 г. был назначен на такой же пост в Петербурге с чрезвычайными полномочиями. Это назначение было своего рода уступкой общественному мнению. ‘Наше желание,— говорилось в рескрипте, изданном при этом назначении Суворова,— чтобы правящие и управляемые соединялись узами взаимной привязанности и взаимного доверия, вами вполне понято и исполнено’. Биограф Суворова характеризует его, как администратора, старавшегося мелкими смягчениями умерить и ослабить практическое применение старых законов, не изменяя их содержания, и благожелательной политикой своей ‘сгладить суровую политику III Отделения’3.
Повидимому, Суворов сначала собственной властью разрешил Писареву литературную работу в каземате с тем, чтобы рукописи направлялись из крепости в управление генерал-губернатора, а оттуда передавались прямо в редакцию ‘Русского Слова’. Подтверждением этого является следующая записка ген. Потапова главному начальнику III отделения, шефу жандармов кн. Долгорукову.
‘Представляемое письмо передано генерал-лейтенантом Сорокиным. Письмо это обращает на себя внимание, потому что Писарев сообщает своей матери, что он самый деятельный сотрудник журнала ‘Русское Слово’, известного своим Дурным и вредным направлением. При этом генерал-лейтенант Сорокин сообщил, что Писарев пишет очень много. Статьи его передаются прямо Санкт-Петербургским военным генерал-губернатором Благосветлову, который весьма часто посещает Писарева. Писарев содержится в Екатерининской куртине, в отдельном каземате и потому, как переписка, так и свидания его не подлежат ведению III Отделения. Писарев то своему преступлению подлежит лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы, а потому, но избежание, чтобы статьи Писарева не произвели бы тех последствий, какие произошли от романа Чернышевского ‘Что делать?’, я полагал бы снестись с министром юстиции, не признает ли он нужным переместить Писарева в Алексеевский равелин и тогда, как выпуск его статей, так и неуместные свидания могут быть прекращены’.
Таким образом, над Писаревым нависла угроза попасть в Алексеевский равелин, где режим был исключительно тяжелый и где он всецело зависел бы от III отделения. Запрятав его в равелин, Потапов выполнил бы свой план, т. е. добился бы и прекращения литературной работы Писарева и ‘неуместных свиданий’. Потапов надеялся, что с юношей Писаревым, недостаточно крепкой нервной организации, III отделению легче будет справиться, чем с Чернышевским, и заставить его в конце концов примириться со своим положением. Опасность для Писарева была чрезвычайно велика. И если бы план Потапова осуществился, то, может быть, мы ее имели бы всего написанного Писаревым в крепости, т. е. более двух третей всего написанного им, и притом лучшего из того, что он написал.
Записка Потапова свидетельствует о том, что тогда уже, в мае 1863 г., III отделение уяснило себе, какое революционное значение имеет роман Чернышевского ‘Что делать?’.
От опасности, нависшей над Писаревым, избавил его Суворов. На записке Потапова имеется пометка Долгорукова, датированная 23 мая 1863 г.: ‘Переговорить при свидании’. Повидимому, здесь подразумевались личные переговоры Долгорукова с Суворовым по этому делу. Разговор произошел через день-два ибо на полях этой записки Потапова имеется надпись его, датированная 25 мая: ‘оставить без последствий, ‘приобщить к делу’.
В разговоре с Долгоруковым Суворов, должно быть, уяснил себе, что он вышел из рамок предоставленной ему власти и допустил в этом деле ряд промахов. Но отменять данное разрешение теперь тоже уже было неудобно. Это было бы уроном для его престижа. Понимал это и Долгоруков.
В виде выхода из создавшегося положения при этом разговоре, очевидно, решено было, чтобы Суворов выполнил всю необходимую для санкционирования литературной работы Писарева процедуру, — снесся с надлежащими инстанциями по этому делу, а Долгоруков потом получит необходимое для этого высочайшее разрешение.
6 июня 1863 г. Суворов написал коменданту крепости, что, по просьбе матери Писарева, ходатайствовавшей о разрешении Писареву заниматься литературным трудом,— единственным источником существования семьи, — он, Суворов, считает возможным удовлетворить это ходатайство, тем более, что литературные работы Писарева будут проходить через цензуру. Суворов ссылался при этом на разрешение Чернышевскому заниматься литературной работой даже в Алексеевской равелине.
Не зная, что вопрос этот уже улажен благополучно для Писарева личными переговорами Суворова с Долгоруковым, ген. Сорокин на этой бумаге управления петербургского военного ген.-губернатора положил следующую вполне грамотную резолюцию: ‘Объяснить в донесении, что просьба г-жи Писаревой надлежит разрешению правительствующего Сената, в который должны препровождаться и рукописи для дальнейшего распоряжения. Разрешение такового есть как особенная высочайшая милость. Но заниматься литературным трудом в казематах высочайше воспрещено’. Ответ этот, конечно, не остановил Суворова. Списавшись с Сенатом и получив от него согласие на занятия Писарева литературной работой, Суворов 23 июня 1863 г. уже официальным отношением обратился по этому поводу к шефу жандармов Долгорукову, указывая, что литературный заработок является единственным источником существования семьи Писарева.
‘Хотя занятия литературной деятельностью в казематах воспрещены,— писал он,— но, принимая во внимание излаженные в просьбе матери Писарева обстоятельства, считаю долгом покорнейше просить ваше сиятельство, об исходатайствовании высочайшего разрешения подсудимому Писареву продолжать в каземате свои литературные занятия, подобно тому, как дано уже, сколько известно, таковое же разрешение содержащемуся в Алексеевской равелине титулярному советнику Чернышевскому’. Упоминание об Алексеевской равелине и о Чернышевском должно было означать, что если это разрешено даже в равелине, для которого создан совершенно особый по суровости режим, то тем более это может быть разрешено в Екатерининской куртине. Долгоруков сейчас же получил это разрешение.
25 июня, т. е. всего через два дня после отправки отношения Суворова к Долгорукову об исходатайствовании ‘высочайшего разрешения’, Суворов писал уже в категорической форме коменданту крепости о дозволении Писареву ‘продолжать литературные занятия’, при чем рукописи его должны направляться ему, Суворову, ‘для дальнейшего распоряжения’.
Таким образом, Писарев получил, наконец, возможность после годичного заключения в каземате, снова отдаться литературной работе. В дальнейшем это разрешение было дано также сидевшим в Алексеевском равелине Шелгунову и Серно-Соловьевичу. В журналах печатались уже литературные работы четырех писателей, сидевших в крепости. Во всеподданнейшем отчете III отделения за 1863 г. шеф жандармов писал: ‘1863 год замечателен еще тем, что в журналах печатаются сочинения содержащихся в крепости по политическим делам—Чернышевского, Шелгунова, Серно-Соловьевича, Писарева, Михайлова (Мих. Илецкого), осужденного на каторгу’. Для России это было действительно событием, совершенно исключительным. С этого времени, каждый месяц, а иногда и чаще, Писарев сдавал в комендатуру крепости свои статьи, написанные на листах писчей бумаги мельчайшим убористым бисерным почерком, обычно без всяких помарок и исправлений. Литературная работа его в одиночном заключении, в мертвой тишине крепостного каземата, была не менее интенсивной и плодотворной, чем на свободе. После годового перерыва читатели ‘Русского Слова’ начали снова встречать его имя в каждой книжке журнала.
Процедура прохождения статей Писарева из крепости до редакции ‘Русского Слова’ была довольно сложная. Писарев сдавал их в комендатуру крепости, при письме на имя коменданта, обычно одинакового содержания: ‘Ваше превосходительство милостивый государь, Александр Федорович. Имею честь почтительнейше просить ваше превосходительство препроводить по принадлежности представленную мною статью, написанную на… листах под следующим заглавием… С глубочайшим уважением имею честь быть вашего превосходительства покорный слуга Дмитрий Писарев’.
Текст письма всегда был одинаков, изменялись только количество листов и название статей. Комендант крепости при рапорте отсылал их в управление петербургского военного ген.-губернатора. Оттуда с препроводительным отношением от ген.-губернатора их отсылали для просмотра в Сенат, где велось дело Писарева. В Сенате обычно не интересовались содержанием этих статей и даже тем, цензурны ли они, предоставляя это усмотрению цензурного ведомства, а просматривали их только в целях недопущения каких-либо сообщений о деле, по которому обвиняется заключенный. Поэтому просмотр статей в Сенате был чисто формальный, поверхностный и недолго задерживал их там. После просмотра Сенат возвращал их обратно петербургскому военному ген.-губернатору, каждый раз при особом указе, которым уведомлялось, что со стороны Сената ‘по обстоятельствам производящегося дела препятствий не встречается для надлежащего рассмотрения (статьи цензурою’. Затем управление ген.-губернатора препровождало рукопись обратно в крепость с сообщением об этом указе Сената, для объявления Писареву, ‘что за сим он может передать свои сочинения для напечатания тому лицу, которому доверяет, но и с тем, чтобы им предварительно соблюден был порядок, установленный цензурными правилами’. После всей этой процедуры, требовавшей обычно месяца полтора времени, по указанию Писарева, статьи его пересылались комендатурой крепости в редакцию ‘Русского Слова’. Иногда Писарев уведомлял кратким письмецом Благосветлова, чтобы он пришел для получения статьи в комендатуру крепости.
Первая статья, написанная Писаревым в крепости, была ‘Наша университетская наука’, при чем, как указывалось, первая половина этой статьи была написана, вероятно, еще до окончательного урегулирования вопроса о разрешении ему литературной работы. Вторая (половина этой статьи написана была во второй половине июня или в начале июля. 9 августа юна была уже возвращена управлением военного ген.-губернатора после просмотра ее Сенатом. Напечатаны обе части этой статьи в июльской и августовской книгах ‘Русского Слова’ за 1863 г.
В дальнейшем хронологический порядок литературных работ Писарева в крепости до (Приговора представляется в таком виде. В августе 1863 г. написана и сдана была первая часть статьи ‘Очерки по истории труда’ на 40 листах 25 августа она была отправлена комендантам для просмотра. Напечатана она была в сентябрьской книге ‘Русского Словам.
В сентябре написана статья ‘Мысли о русских романах’ на 21 листе. 3 октября она была сдана и отправлена для просмотра, а возвращена 10 ноября4.
В октябре написана была вторая половина статьи ‘Очерки по истории труда’ на 10 листах. 8 ноября она отправлена для просмотра. Она успела появиться в ноябрьской книге ‘Русского Слова’.
В ноябре и декабре 1868 г. написана была статья ‘Исторические эскизы’, в течение января прошедшая процедуру просмотра. 1 февраля 1864 г. она отправлена была в редакцию ‘Русского Слова’ при следующей записке Писарева на имя Благосветлова: ‘Любезный друг, Григорий Евлампиевич, прошу тебя приехать к г-ну коменданту и получить от него рукопись мою ‘Исторические эскизы’ для передачи в редакцию ‘Русского Слова’. Обнимаю тебя. Любящий тебя Д. Писарев. 1 февраля 1864 г.’. Письмо, однако, не было передано Благосветлову и осталось в архиве крепости. Имеется только расписка Благосветлова, датированная 2 марта. 1864 г., о получении им этой статьи. Очевидно, комендатура крепости от себя уведомила Благосветлова, чтобы он зашел за статьей. Статья была помещена в январской и февральской книгах журнала.
В декабре 1863 г. и январе 1864 г. написана была статья ‘Цветы невинного юмора’ — о сатире Щедрина, возвращенная Суворовым 13 февраля и отправленная в ‘Русское Слово’ 15 февраля 1864 г. Она успела появиться в февральской книжке журнала.
В январе 1864 г. написана была статья ‘Мотивы русской драмы’. Она сдана была в комендатуру 11 февраля, а 28 февраля уже возвращена была после просмотра. 29 февраля письмом на имя коменданта Писарев просил отправить ее ‘Русскому Слову’. Появилась эта статья в мартовской книге ‘Русского Слова’.
В феврале 1864 г. написана и сдана была первая часть статьи ‘Прогресс в мире животных и растений’. 28 марта она возвращена была после просмотра, а 30 марта Писарев письмам на имя коменданта просил передать ее Благосветлову, вместе с запиской следующего содержания: ‘Любезный друг, Григорий Евлампиевич, прошу тебя приехать к господину коменданту и получить от него рукопись мою ‘Прогресс в мире животных и растений’ для передачи в редакцию журнала ‘Русское Слово’ на Колокольной в доме Миллера No 3. Обнимаю тебя. Любящий тебя Д. Писарев’. Эта записка также не была передана Благосветлову. Имеется лишь расписка такого содержания: ‘Верю получить рукопись г. Писарева секретарю редакции г. Луканину. 1864 г. 9 апреля Григорий Благосветлов’. Статья эта была напечатана в апрельской книге ‘Русского Слова’ за 1864 г.
Далее в работе Писарева происходит некоторое замедление. В период март-июнь 1864 г. им написаны были только: ‘Кукольная комедия с букетам гражданской скорби’ и вторая часть статьи ‘Прогресс в мире животных и растений’. ‘Кукольная комедия’ напечатана в августовской книге ‘Русского Слова’, а вторая часть статьи ‘Прогресс в мире животных и растений’ — в сентябрьской книжке за 1864 г. Замедление в работе Писарева в этот период объясняется, вероятно, тем, что именно в эти месяцы ему приходилось отрываться от работы и уделять много времени обозрению в Сенате обширного следственного материала по его делу. Но после этого периода опять начинается аккуратная сдача статей, каждый месяц, а иногда и чаще.
В июле 1864 г. написана была статья ‘Реалисты’. 4 августа она была сдана в комендатуру, а в сентябрьской книге ‘Русского Слова’ она была напечатана под названием ‘Нерешенный вопрос’.
В августе этого года написана была статья ‘Картонные герои’, сданная 11 сентября и возвращенная после просмотра 24-го числа того же месяца, т. е. через 2 недели. Это был самый короткий срок прохождения статей Писарева из крепости для просмотра и обратно в период предварительно го заключения, его.
В сентябре и октябре написана была статья ‘Промахи незрелой мысли’, сданная в комендатуру 29 октября и появившаяся в декабрьской книжке ‘Русского Слова’, уже после объявления приговора Писареву.
На этом кончается подследственный период литературной работы Писарева в крепости. В ноябре 1864 г. ему объявлен был приговор Сената, коим он присужден был к лишению некоторых прав и преимуществ и к заключению в крепость на 2 года 8 мес.
Теперь Писарев был уже не подследственный, а присужденный к срочному заключению. Теперь и казематный режим и условия литературной работы должны были облегчиться. В действительности же над ним опять повис дамоклов меч лишения возможности отдаваться литературной работе и еще худших условий заключения, чем до приговора, при чем Писарев даже не подозревал этой опасности.
8 ноября 1864 г. Суворов сообщил коменданту крепости о приговоре Сената. Желавший избавиться от арестованного, доставлявшего ему много хлопот, генерал Сорокин наложил на сообщении Суворова резолюцию: ‘Испросить разрешение г. военного генерал-губернатора отправить в Шлиссельбургскую крепость’. Режим Шлиссельбурга был еще более суровый, чем Алексеевского равелина. О продолжении там литературной работы и речи не могло быть. Таких случаев там никогда не бывало ни до, ни после этого.
Предвидя возможность несочувственного отношения Суворова к этому предложению и желая предупредить возможные возражения Суворова против этого, комендант напомнил ему, что в другом аналогичном случае сам Суворов, по высочайшему повелению, распорядился перевести приговоренных к срочному заключению в крепости из Петропавловки в Шлиссельбургскую крепость. ‘Ваша светлость,— писал ген. Сорокин,— предписанием от 10 августа 1863 г. изволили сообщить мне высочайшее повеление о переводе содержащихся в С.-Петербургской крепости студентов Медико-хирургической академии Ивана Бабашинского и Бонифатия Степута в Шлиссельбургскую крепость, с тем, чтобы в таковую были помещены и все другие подобные им арестанты, заключенные в крепости для выдерживания под арестом, в продолжении определенного срока. На этом основании в августе того года были отправлены из С.-Петербургской крепости в Шлиссельбургскую крепость студенты Николай Воронов и сын чиновника 12 класса Яков’ Емельянов, как присужденные к временному заключению’5. Основываясь на этих примерах, Сорокин запрашивал, не следует ли отправить в Шлиссельбургскую крепость Писарева, а также осужденных по одному делу с ним П. Н. Ткачева и Ольшевского.
17 ноября 1864 г. Суворов ответил коменданту, что ‘при настоящих обстоятельствах, имея в виду неудобство препровождения политических арестантов для срочного заключения в Шлиссельбургскую крепость, я полагал бы оставить на время арестантов Писарева, Ольшевского и Ткачева в С.-Петербургской крепости’. Таким образом, благодаря Писареву, избавлены были от Шлиссельбурга также Ольшевский и Ткачев.
В дополнение к этому особым предписанием коменданту Суворов снова разрешил Писареву, теперь уже как отбывающему наказание по приговору, продолжать литературную работу, при чем рукописи его должны направляться в управление ген.-губернатора. Оттуда они шли уже прямо в редакцию ‘Русского Слова’. Надо полагать, что чиновники Суворова даже не просматривали их, потому что сам он считал это делом цензурного ведомства, специально предназначенного для этого, как он высказывался в переписке с комендантом крепости и с III отделением по данному вопросу. Благодаря этому, статьи Писарева теперь уже сравнительно быстро доходили до редакции ‘Русского Слова’. Окончание статьи ‘Реалисты’, сданной в комендатуру 22 ноября 1864 г., успело войти в ноябрьскую книжку журнала. В комендатуру статьи сдавались, как и раньше, каждый раз при препроводительном письме Писарева на имя коменданта, содержание письма уже приводилось здесь.
Со времени объявления приговора работа Писарева становится еще более лихорадочной и кипучей. За 13—14 месяцев, с ноября—декабря 1864 г. до конца 1865 г., им написано было около 65 печатных листов.
Вот перечень статей, написанных Писаревым в этот период, в хронологическом порядке, с указанием числа листов писчей бумаги, на которых они написаны, в скобках указано, в каких книгах ‘Русского Слова’ статьи эти были напечатаны.
22 ноября 1864 г. сдано было окончание (статьи ‘Реалисты’ (‘Нерешенный вопрос’, на 10 листах, ноябрь 1864 г.).
14 декабря 1864 г.— ‘Историческое развитие европейской мысли’ на 8 лл. (ноябрь—декабрь 1864 т.).
27 декабря 1864 г. — окончание статьи ‘Историческое развитие европейской мысли’ на 5 лл. {декабрь 1864 г.).
В декабре же этого года, по-видимому, была также сдана статья ‘Промахи незрелой мысли’ (декабрь 1864 г.).
В 1866 г. в январе были сданы 2 статьи: ‘Мыслящий пролетариат’ {дата сдачи не установлена), вошедшая в собрание сочинений под названием ‘Роман кисейной девушки’: 31 января сдана первая половина статьи ‘Переворот в умственной жизни средневековой Европы’ на 7 лл. (напечатана в январской книжке, где слово ‘переворот’ заменено было менее пугающим цензуру словом ‘перелом’)6.
10 февраля — ‘Сердитое бессилие’ (февраль).
5 марта — окончание статьи ‘Переворот в умственной жизни Европы’ на
6 лл. (февраль).
28 марта — ‘Прогулка по садам российской словесности’ на 10 лл. (март).
29 апреля — первая часть статьи ‘Пушкин и Белинский’ на 10 лл. (апрель—май) и ‘Пульхерия Ивановна’ на 2 лл.
11 мая — ‘Мысли Вирхова о воспитании женщины’ — на 3 лл. (апрель).
2 июня — ‘Разрушение эстетики’ на 5 лл. (май).
6 июня — ‘Педагогические софизмы’ на 7 лл. (май).
26 июня — окончание статьи ‘Пушкин и Белинский’ на 9 лл. (июнь).
10 июля — ‘Подвиги европейских авторитетов’ на 3 лл. (июль).
6 августа — первая часть статьи ‘Школа и жизнь’ на 7 лл. (июль).
22 августа — окончание статьи ‘Школа и жизнь’ на 7 лл. (август).
11 сентября — начало статьи ‘Исторические идеи Огюста Конта’ на 4 лл. (сентябрь) и первая часть статьи ‘Посмотрим’ на 5 лл.
18 сентября — окончание статьи ‘Оосмотрим’ на 6 лл. (воя статья (напечатана в сентябрьской книге).
В сентябре — октябре написана и сдана была статья ‘Новый тип’ — о романе Чернышевского ‘Что делать?’, (напечатанная в октябрьской книге ‘Русского Слова’ за 1865 г. В первом издании собрания сочинений Писарева она вошла под заглавием ‘Мыслящий пролетариат’, во втором издании — вырезана была цензурой.
19 октября сдано продолжение статьи ‘Исторические идеи Огюста Конта’ на
7 лл. (октябрь).
23 ноября — окончание статьи ‘Исторические идеи Огюста Конта’ на 7 лл. (ноябрь).
20 декабря — сдан физиологический очерк ‘Рука’ на 5 лл.
23 декабря — ‘Подрастающая гуманность’ на 7 лл. (напечатана в декабрьской книге ‘Русского Слова’ за 1865 г. под названием ‘Сельские картины’ под псевдонимом Радушна).
Как видим, в этот период Писарев нередко сдавал по две-три статьи в месяц. В некоторых книжках ‘Русского Слова’ за этот период объем его статей составляет до 5 листов, или около 1/6 части книги.
Популярность Писарева в это время достигает апогея. Он (становится поистине ‘властителем дум’ молодого поколения разночинной интеллигенции этой эпохи. Это было совершенно исключительное явление, не только в истории русской литературы, но, пожалуй, и мировой литературы, когда писатель под тюремными оводами и тяжелыми затворами, в течение ряда лет лишенный общения с людьми, становится идейным вождем. Но с ростом славы и влияния Писарева росла и ненависть врагов его, реакционеров и обскурантов. Одним из наиболее ярых противников Писарева выступил И. А. Гончаров, литературное творчество которого мирно уживалось с работой по прижиму литературы в цензурном ведомстве. Свои нападки на Писарева Гончаров делал не открыто в литературе, а в докладах по цензурному ведомству, где он требовал скорпионов не только против журнала, печатавшего статьи Писарева, но и против автора их7.
Именно Гончаров обратил внимание министра внутренних дел своим докладом на статью Писарева ‘Новый тип’ — о романе Чернышевского ‘Что делать?’, отмечая наиболее вредные места этой статьи. Результатом этого было распоряжение министра внутренних дел об объявлении первого предостережения журналу ‘Русское Слово’ за октябрьскую книжку, при чем среди статей этой книжки, вызвавших кару, на первом месте стояла статья Писарева ‘Новый тип’. Предостережение перечисляет и отдельные страницы этой статьи: 4, 8, 10, 13 и 26, где автор ‘отвергает понятие о браке’ и ‘проводит теории социализма и коммунизма’. Именно эти места отмечал и Гончаров в своем донесении, как особенно вредные.
Кара, наложенная на ‘Русское Слово’, не остановила охранительного рвения знаменитого автора ‘Обломова’. Статья Писарева »Исторические идеи Огюста Конта’, помещенная в ноябрьской книге ‘Русского Слова’ за 1865 г., вызвала новое донесение Гончарова по цензурному ведомству. В этой статье Гончаров-цензор усматривал ‘явное отрицание святости происхождения и значения христианской религии’ и требовал даже суда над авторам этой статьи, зная хорошо, что автор сидит уже 4-й год в Петропавловке. В результате, через две недели после первого предостережения, последовало второе предостережение за ноябрьскую книгу ‘Русского Слова’ 1865 г., — факт совершенно исключительный, даже в истории русской цензуры, причем опять-таки на первом место отмечалась именно статья Писарева ‘Исторические идеи Огюста Конта’.
Дело, однако, не ограничилось наложением кары на крамольный журнал. Писарев хотя и не был предан суду, как требовал Гончаров, потому что, даже по российским законам, нельзя было привлечь его к суду за легальную статью, прошедшую через цензуру и напечатанную в легальном журнале, все же оказалось возможным расправиться о ним и в каземате. До сих пор он пользовался в крепости разными льготами. Еще 28 ноября 1865 г. Суворов писал коменданту, что ‘штабс-капитан Писарев (отец Д. И. Писарева) просит разрешить жене его посещать заключенного в крепости литератора Писарева 3 раза в неделю, так как благотворное влияние матери действует на нравственное исправление сына’, и что он, Суворов, ‘не встречает препятствий к удовлетворению этого ходатайства’. Свидание 3 раза в неделю в Петропавловской крепости — это была совершенно исключительная льгота при существовавшем там режиме.
И вдруг, всего лишь через месяц после этого, как только в газетах было опубликовано вышеприведенное первое, предостережение от 20 декабря 1865 г. ‘Русскому Слову’ за вредные статьи, между которыми на первом месте были статьи Писарева, все это неожиданно изменилось. 26 декабря Писарев падает коменданту крепости письменное заявление о выдаче ему бумаги для письма ген.-губернатору Суворову. До тех пор за три с половиной года сидения его в крепости ему не приходилось прибегать к этому. Писали Суворову и хлопотали за Писарева его родные и доброжелатели, но не он сам. Уже из этого можно понять, что в тюремном режиме произошло нечто совершенно неожиданное, чрезвычайно ухудшившее положение писателя. Приводимое ниже письмо Писарева к Суворову рисует положение, в котором он неожиданно оказался, и его переживания в тот момент.
‘Ваша светлость. К вам пишет из каземата Петропавловской крепости человек, облагодетельствованный вами, и пишет он не за тем, чтобы просить себе у вашей светлости новых благодеяний.
Ваша светлость изволили доставить мне, кандидату университета, Дмитрию Писареву, содержащемуся в Петропавловской крепости с 3 июля 1862 г., возможность писать и печатать статьи в журналах. В течение двух с половиной лег (от июня 1863 г. и до декабря 1865 г.) я пользовался беспрепятственно· великою милостью, дававшею мне возможность кормить мать и сестер.
Во все это время я постоянно получал и держал у себя в каземате все дозволенные в России книги и периодические издания, которые мне были необходимы для моих работ.
С конца декабря нынешнего года все переменилось.
Крепостное начальство отобрало у меня все мои книги, и я хожу теперь по каземату из угла в угол, не зная, что делать, не зная, чем будет существовать мое бедное семейство, и не умея понять, чем я мог навлечь на себя такое тяжелое наказание.
Лучшие годы моей жизни проходят в каземате. Я об них не жалею, я не прошу освобождения. Я знаю, что виноват, и несу с полной покорностью заслуженное наказание.
Но об одной милости умоляю вашу светлость, и эту милость я готов вымаливать себе на коленях и со слезами: не лишайте меня возможности учиться и работать, не закрывайте раскаявшемуся преступнику единственной доро