Цветы зла, Бодлер Шарль, Год: 1857

Переводы
Время на прочтение: 40 минут(ы)
Скачать в PDF

Шарль Бодлер
ЦВЕТЫ ЗЛА

М., ‘Наука’. 1970

НЕПОГРЕШИМОМУ ПОЭТУ
всесильному чародею
французской литературы
моему дорогому и уважаемому
учителю и другу
ТЕОФИЛЮ ГОТЬЕ
как выражение полного преклонения
посвящаю
ЭТИ БОЛЕЗНЕННЫЕ ЦВЕТЫ
Ш.Б.

Вступление

Безумье, скаредность и алчность и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают,
Нас угрызения, как пытка, услаждают,
4 Как насекомые, и жалят и язвят.
Упорен в нас порок, раскаянье — притворно,
За все сторицею себе воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
8 Слезами трусости омыв свой путь позорный.
И Демон Трисмегист, баюкая мечту,
На мягком ложе зла наш разум усыпляет,
Он волю, золото души, испепеляет,
12 И, как столбы паров, бросает в пустоту,
Сам Дьявол нас влечет сетями преступленья
И, смело шествуя среди зловонной тьмы,
Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы
16 Без дрожи ужаса хватаем наслажденья,
Как грудь, поблекшую от грязных ласк, грызет
В вертепе нищенском иной гуляка праздный,
Мы новых сладостей и новой тайны грязной
20 Ища, сжимаем плоть, как перезрелый плод,
У нас в мозгу кишит рой демонов безумный,
Как бесконечный клуб змеящихся червей,
Вдохнет ли воздух грудь — уж Смерть клокочет в ней,
24 Вливаясь в легкие струей незримо-шумной.
До сей поры кинжал, огонь и горький яд
Еще не вывели багрового узора,
Как по канве, по дням бессилья и позора,
28 Наш дух растлением до сей яоры объят!
Средь чудищ лающих, рыкающих, свистящих,
Средь обезьян, пантер, голодных псов и змей,
Средь хищных коршунов, в зверинце всех страстей,
32 Одно ужасней всех: в нем ‘вестов нет гровящих,
Нет криков яростных, но странно слиты в нем
Все исступления, безумства, искушенья,
Оно весь мир отдаст, смеясь, на разрушенье,
36 Оно поглотит мир одним своим зевком!
То — Скука! — Облаком своей houka одета,
Она, тоскуя, ждет, чтоб эшафот возник.
Скажи, читатель-лжец, мой брат и мой двойник,
40 Ты знал чудовище утонченное это?!
&nbsp,(Эллис)

СПЛИН И ИДЕАЛ

I
Благословение

Лишь в мир тоскующий верховных сил веленьем
Явился вдруг поэт — не в силах слез унять,
С безумным ужасом, с мольбой, с богохуленьем
4 Простерла длани ввысь его родная мать!
‘Родила б лучше я гнездо эхидн презренных,
Чем это чудище смешное… С этих пор
Я проклинаю ночь, в огне страстей мгновенных
8 Во мне зачавшую возмездье за позор!
Лишь, мне меж женами печаль и отвращенье
В того, кого люблю, дано судьбой вдохнуть,
О, почему в огонь не смею я швырнуть,
12 Как страстное письмо, свое же порожденье!
Но я отмщу за все: проклятия небес
Я обращу на их орудие слепое:
Я искалечу ствол, чтобы на нем исчез
16 Бесследно мерзкий плод, источенный чумою!’
И не поняв того, что Высший Рок судил,
И пену ярости глотая в исступленье,
Мать обрекла себя на вечное сожженье —
20 Ей материнский грех костер соорудил!
А между тем дитя, резвяся, расцветает,
То — Ангел осенил дитя своим крылом.
Малютка нектар пьет, амброзию вкушает,
24 И дышит солнечным живительным лучом,
Играет с ветерком, и с тучкой речь заводит,
И с песней по пути погибели идет,
И Ангел крестный путь за ним во след проходит,
28 И, щебетание услыша, слезы льет.
Дитя! Повсюду ждет тебя одно страданье,
Все изменяет вкруг, все гибнет без следа,
И каждый, злобствуя на кроткое созданье,
32 Пытает детский ум и сердце без стыда!
В твое вино и хлеб они золу мешают
И бешеной слюной твои уста язвят,
Они всего тебя с насмешкою лишают,
36 И даже самый след обходят и клеймят!
Смотри, и даже та, кого ты звал своею,
Средь уличной толпы кричит, над всем глумясь:
‘Он пал передо мной, восторгом пламенея,
40 Над ним, как древний бог, я гордо вознеслась!
Окутана волной божественных курений,
Я вознеслась над ним, в мольбе склоненным ниц,
Я жажду от него коленопреклонений
44 И требую, смеясь, я жертвенных кошниц.
Когда ж прискучат мне безбожные забавы,
Я возложу, смеясь, к нему, на эту грудь
Длань страшной гарпии: когтистый и кровавый
48 До сердца самого она проточит путь.
И сердце, полное последних трепетаний,
Как из гнезда — птенца, из груди вырву я,
И брошу прочь, смеясь, чтоб после истязаний
52 С ним поиграть могла и кошечка моя!’ —
Тогда в простор небес он длани простирает
Туда, где Вечный Трон торжественно горит,
Он полчища врагов безумных презирает,
56 Лучами чистыми и яркими залит:
— ‘Благословен господь, даруя нам страданья,
Что грешный дух влекут божественной стезей,
Восторг вкушаю я из чаши испытанья,
60 Как чистый ток вина для тех, кто тверд душой!
Я ведаю, в стране священных легионов,
В селеньях праведных, где воздыханий нет,
На вечном празднике Небесных Сил и Тронов,
64 Среди ликующих воссядет и Поэт!
Страданье — путь один в обитель славы вечной,
Туда, где адских ков, земных скорбей конец,
Из всех веков и царств Вселенной бесконечной
68 Я для себя сплету мистический венец!
Пред тем венцом — ничто и блеск камней Пальмиры,
И блеск еще никем невиданных камней,
Пред тем венцом — ничто и перлы, и сапфиры,
72 Творец, твоей рукой встревоженных морей.
И будет он сплетен из чистого сиянья
Святого очага, горящего в веках,
И смертных всех очей неверное мерцанье
76 Померкнет перед ним, как отблеск в зеркалах!’ —
(Эллис)

II
Альбатрос

Во время плаванья, когда толпе матросов
Случается поймать над бездною морей
Огромных, белых птиц, могучих альбатросов,
Беспечных спутников отважных кораблей,—
На доски их кладут: и вот, изнемогая,
Труслив и неуклюж, как два больших весла,
Влачит недавний царь заоблачного края
По грязной палубе два трепетных крыла.
Лазури гордый сын, что бури обгоняет,
Он стал уродливым, и жалким, и смешным,
Зажженной трубкою матрос его пугает
И дразнит с хохотом, прикинувшись хромым.
Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья
Пока он — в небесах, витает в бурной мгле,
Но исполинские, невидимые крылья
В толпе ему ходить мешают по земле.
(Д. Мережковский)

VII
Больная муза

О муза! Бедная! Скажи мне, что с тобой?
Уж утро, а твой взгляд полн сумрачных видений,
Безумие и страх кладут наперебой
4 На твой холодный лоб безжизненные тени.
Суккуба ль бледная иль серый домовой
Плеснули в твой фиал отравой наваждений?
Иль, может быть, кошмар властительной рукой
8 Топил тебя в волнах великих наводнений?
Нет, нет! В груди твоей пусть веет аромат,
Чтоб каждый вздох ее был свежестью богат,
11 Чтоб в жилах кровь твоя текла волной ритмичной,
Как череда слогов в поэзии античной,
Где песни светлый Феб слагает средь олив
14 Иль спит великий Пан, хозяин тучных нив.
(Абрам Эфрос)

X
Враг

Я молодость провел под сумрачной грозою,
Сверканьем ярких солнц пронзенной кое-где,
Дожди и громы шли по ней такой чредою,
Что не было цветов ни на одной гряде.
И вот уже вступил я в осень размышлений
И грабли с заступом потребны мне опять,
Чтоб норы оползней, промоины течений
Натасканной землей прикрыть и уравнять.
Как знать, взращу ли я из тех семян, что сеял,
Цветы, которые в мечте свсей лелеял,
И сок размытых почв во благо ль будет им?
О, горе! Задержать жизнь времени не может
И тайного врага, что наше сердце гложет,
Своею кровью мы питаем и растим.
(Абрам Эфрос)

XI
Неудача

О, если б в грудь мою проник,
Сизиф, твой дух, в работе смелый,
Я б труд свершил рукой умелой!
4 Искусство — вечность, Время — миг.
К гробам покинутым, печальный,
Гробниц великих бросив стан,
Мой дух, гремя, как барабан,
8 Несется с маршем погребальным.
Вдали от лота и лопат,
В холодном сумраке Забвенья
11 Сокровищ чуднйх груды спят,
В глухом безлюдье льют растенья
Томительный, как сожаленья,
14 Как тайна сладкий, аромат.
(Эллис)

XII
Предсуществование

Моей обителью был царственный затвор.
Как грот базальтовый, толпился лес великий
Столпов, по чьим стволам живые сеял блики
4 Сверкающих морей победный кругозор.
В катящихся валах, всех слав вечерних лики
Ко мне влачил прибой, и пел, как мощный хор,
Сливались радуги, слепившие мой взор,
8 С великолепием таинственной музыки.
Там годы долгие я в негах изнывал,—
Лазури, солнц и волн на повседневном пире.
11 И сонм невольников нагих, омытых в мирре,
Вай легким веяньем чело мне овевал,—
И разгадать не мог той тайны, коей жало
14 Сжигало мысль мою и плоть уничтожало
(Вячеслав Иванов)

XIII
Цыганы

Вчера клан ведунов с горящими зрачками
Стан тронул кочевой, взяв на спину детей
Иль простерев сосцы отвиснувших грудей
4 Их властной жадности. Мужья со стариками
Идут, увешаны блестящими клинками,
Вокруг обоза жен, в раздолий степей,
Купая в небе грусть провидящих очей,
8 Разочарованно бродящих с облаками.
Завидя табор их, из глубины щелей
Цикада знойная скрежещет веселей,
11 Кибела множит им избыток сочный злака,
Изводит ключ из скал, в песках растит оаз —
Перед скитальцами, чей невозбранно глаз
14 Читает таинства родной годины Мрака.
(Вячеслав Иванов)

XIV
Человек и Море

Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
4 Чьи бездны, как твой дух безудержный,— горьки,
Свой темный лик ловить под отсветом зыбей
Пустым объятием и сердца ропот гневный
С весельем узнавать в их злобе многозевной,
8 В неукротимости немолкнущих скорбей.
Вы оба замкнуты, и скрытны, и темны.
Кто тайное твое, о Человек, поведал?
Кто клады влажных недр исчислил и разведал,
12 О Море?… Жадные ревнивцы глубины!
Что ж долгие века без устали, скупцы,
Вы в распре яростной так оба беспощадны,
Так алчно пагубны, так люто кровожадны,
16 О братья-вороги, о вечные борцы!
(Вячеслав Иванов)
Свободный человек! Не даром ты влюблен
В могучий океан: души твоей безбрежной
Он — зеркало, как ты, в движеньи вечном он,
Не меньше горечи в твоей груди мятежной.
Как по сердцу тебе в его волнах нырять,
На нем покоить взгляд! В его рыданьях гневных
И диких жалобах как любо узнавать
Родные отзвуки своих невзгод душевных!
Равно загадочны вы оба и темны,
Равно обвеяны молчаньем ледовитым.
Кто, море, знает ключ к твоим богатствам скрытым?
Твои, о человек, кто смерит глубины?
И что же? Без конца, не зная утомленья,
Войну вы меж собой ведете искони!
Так любите вы смерть и ужасы резни
О, братья-близнецы, враги без примиренья!
(П. Якубович)

XVII
Красота

О смертный! как мечта из камня, я прекрасна!
И грудь моя, что всех погубит чередой,
Сердца художников томит любовью властно,
4 Подобной веществу, предвечной и немой.
В лазури царствую я сфинксом непостижным,
Как лебедь, я бела, и холодна, как снег,
Презрев движение, любуюсь неподвижным,
8 Вовек я не смеюсь, не плачу я вовек,
Я — строгий образец для гордых изваяний,
И, с тщетной жаждою насытить глад мечтаний,
11 Поэты предо мной склоняются во прах.
Но их ко мне влечет, покорных и влюбленных,
Сиянье вечности в моих глазах бессонных,
14 Где все прекраснее, как в чистых зеркалах.
(Валерий Брюсов)
Я — камень и мечта, и я прекрасна, люди!
Немой, как вещество, и вечной, как оно.
Ко мне горит Поэт любовью. Но дано
Вам всем удариться в свой час об эти груди.
Как лебедь, белая,— и с сердцем изо льда,—
Я — Сфинкс непонятый, царящий в тверди синей.
Претит движенье мне перестроеньем линий.
Гляди: я не смеюсь, не плачу — никогда.
Что величавая напечатлела древность
На памятниках слав,— мой лик соединил.
И будет изучать меня Поэтов ревность.
Мой талисман двойной рабов моих пленил.
Отображенный мир четой зеркал глубоких —
Бессмертной светлостью очей моих широких.
(Вячеслав Иванов)

XXI
Гимн красоте

Скажи, откуда ты приходишь, Красота?
Твой взор — лазурь небес иль порожденье ада?
Ты, как вино, пьянишь прильнувшие уста,
4 Равно ты радости и козни сеять рада.
Заря и гаснущий закат в твоих глазах,
Ты аромат струишь, как будто вечер бурный,
Героем отрок стал, великий пал во прах,
8 Упившись губ твоих чарующею урной.
Прислал ли ад тебя, иль звездные края?
Твой Демон, словно пес, с тобою неотступно:
Всегда таинственна, безмолвна власть твоя,
12 И все в тебе — восторг, и все в тебе преступно!
С усмешкой гордою идешь по трупам ты,
Алмазы ужаса струят свой блеск жестокий,
Ты носишь с гордостью преступные мечты
16 На животе своем, как звонкие брелоки.
Вот мотылек, тобой мгновенно ослеплен,
Летит к тебе — горит, тебя благословляя,
Любовник трепетный, с возлюбленной сплетен,
20 Как с гробом бледный труп, сливается, сгнивая.
Будь ты дитя небес иль порожденье ада,
Будь ты чудовище иль чистая мечта,
И тебе безвестная, ужасная отрада!
24 Ты отверзаешь нам к безбрежности врата.
Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?
Не все ль равно: лишь ты, царица Красота!
Освобождаешь мир от тягостного плена,
28 Шлешь благовония и звуки и цвета!
(Эллис)

XXII
Экзотический аромат

Когда, закрыв глаза, я, в душный вечер лета,
Вдыхаю аромат твоих нагих грудей,
Я вижу пред собой прибрежия морей,
4 Залитых яркостью однообразной света,
Ленивый остров, где природой всем даны
Деревья странные с мясистыми плодами,
Мужчин, с могучими и стройными телами,
8 И женщин, чьи глаза беспечностью полны.
За острым запахом скользя к счастливым странам,
Я вижу порт, что полн и мачт, и парусов,
11 Еще измученных борьбою с океаном,
И тамариндовых дыхание лесов,
Что входит в грудь мою, плывя к воде с откосов,
14 Мешается в душе с напевами матросов.
(Валерий Брюсов)

XXIII
Волосы

О, завитое в пышные букли руно!
Аромат, отягченный волною истомы,
Напояет альков, где тепло и темно,
Я мечты пробуждаю от сладостной дремы,
5 Как платок надушенный взбивая руно!..
Нега Азии томной и Африки зной,
Мир далекий, отшедший, о лес благовонный,
Возникает над черной твоей глубиной!
Я парю, ароматом твоим опьяненный,
10 Как другие сердца музыкальной волной!
Я лечу в те края, где от зноя безмолвны
Люди, полные соков, где жгут небеса,
Пусть меня унесут эти косы, как волны!
Я в тебе, море черное, грезами полный,
15 Вижу длинные мачты, огни, паруса,
Там свой дух напою я прохладной волною
Ароматов, напевов и ярких цветов,
Там скользят корабли золотою стезею,
Раскрывая объятья для радостных снов,
20 Отдаваясь небесному, вечному зною.
Я склонюсь опьяненной, влюбленной главой
К волнам черного моря, где скрыто другое,
Убаюканный качкою береговой,
В лень обильную сердце вернется больное.
25 В колыхание нег, в благовонный покой!
Вы лазурны, как свод высоко-округленный,
Вы — шатер далеко протянувшейся мглы,
На пушистых концах пряди с прядью сплетенной
Жадно пьет, словно влагу, мой дух опьяненный
30 Запах муска, кокоса и жаркой смолы.
В эти косы тяжелые буду я вечно
Рассыпать бриллиантов сверкающих свет,
Чтоб, ответив на каждый порыв быстротечный,
Ты была как оазис в степи бесконечной,
35 Чтобы волны былого поили мой бред.
(Эллис)

XXVI
Sed non satiata *

Кто изваял тебя из темноты ночной,
Какой туземный Фауст, исчадие саванны?
Ты пахнешь мускусом и табаком Гаванны,
4 Полуночи дитя, мой идол роковой.
Ни опиум, ни хмель соперничать с тобой
Не смеют, демон мой, ты — край обетованный,
Где горестных моих желаний караваны
8 К колодцам глаз твоих идут на водопой.
Но не прохлада в них — огонь, смола и сера.
О, полно жечь меня, жестокая Мегера!
11 Пойми, ведь я не Стикс, чтоб приказать: ‘Остынь!’,
Семижды заключив тебя в свои объятья!
Не Прозерпина я, чтоб испытать проклятье,
14 Сгорать с тобой дотла в аду твоих простынь!
(А. Эфрон)
* Но не насытившаяся (лат.).

XXVII

В струении одежд мерцающих ее,
В скольжении шагов — тугое колебанье
Танцующей змеи, когда факир свое
4 Священное над ней бормочет заклинанье.
Бесстрастию песков и бирюзы пусгынь
Она сродни — что им и люди, и страданья?
Бесчувственней, чем зыбь, чем океанов синь,
8 Она плывет из рук, холодное созданье.
Блеск редкостных камней в разрезе этих глаз…
И в странном, неживом и баснословном мире,
11 Где сфинкс и серафим сливаются в эфире,
Где излучают свет сталь, золото, алмаз,
Горит сквозь тьму времен ненужною звездою
14 Бесплодной женщины величье ледяное.
(А. Эфрон)

XXX
De profundis clamavi *

К Тебе, к Тебе одной взываю я из бездны,
В которую душа низринута моя…
Вокруг меня — тоски свинцовые края,
4 Безжизненна земля и небеса беззвездны.
Шесть месяцев в году здесь стынет солнца свет,
А шесть — кромешный мрак и ночи окаянство…
Как нож, обнажены полярные пространства:
8 — Хотя бы тень куста! Хотя бы волчий след!
Нет ничего страшней жестокости светила,
Что излучает лед. А эта ночь — могила,
11 Где Хаос погребен! Забыться бы теперь
Тупым, тяжелым сном — как спит в берлоге зверь…
Забыться и забыть и сбросить это бремя,
14 Покуда свой клубок разматывает время…
(А. Эфрон)
* Из бездны взываю (лат.).
К тебе взываю я, о, та, кого люблю я,
Из темной пропасти, где сердце схоронил,
Угрюм мой душный мир, мой горизонт уныл,
Во мраке ужаса, кощунствуя, живу я.
Полгода там царит холодное светило,
Полгода кроет ночь безмолвные поля,
Бледней полярных стран, бесплодная земля
Ни зелени, ни птиц, ни вод не породила.
Все на земле ничто в сравненьи с той ужасной
Суровостью лучей холодной и бесстрастной
И с ночью, как хаос, безбрежной и глухой!
Как тварь презренная, в глубокий сон тупой
Зачем я не могу в забвенье погрузиться,
Пока клубок времен медлительно вертится…
(A. Кублицкая-Пиоттух)

XXXIII
Посмертные угрызения

Когда затихнешь ты в безмолвии суровом,
Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,
И яма темная, и тесный склеп сырой
4 Окажутся твоим поместьем и альковом,
И куртизанки грудь под каменным покровом
От вздохов и страстей найдет, себе покой,
И уж не повлекут гадательной тропой
8 Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,
Поверенный моей негаснущей мечты,
Могила — ей одной дано понять поэта! —
11 Шепнет тебе в ночи: ‘Что выгадала ты,
Несовершенная, и чем теперь согрета,
Презрев все то, о чем тоскуют и в раю?’
14 И сожаленье — червь — вопьется в плоть твою.
(А. Эфрон)

XXXV
Duellum *

Бойцы сошлись на бой, и их мечи вокруг
Кропят горячий пот и брызжут красной кровью.
Те игры страшные, тот медный звон и стук —
4 Стенанья юности, растерзанной любовью!
В бою раздроблены неверные клинки,
Но острый ряд зубов бойцам заменит шпаги:
Сердца, что позднею любовью глубоки,
8 — Не ведают границ безумья и отваги!
И вот в убежище тигрят, в глухой овраг
Скатился в бешенстве врага сдавивший враг,
11 Кустарник багряня кровавыми струями!
— Та пропасть — черный ад, наполненный друзьями,
С тобой, проклятая, мы скатимся туда,
14 Чтоб наша ненависть осталась навсегда!
(Эллис)
* Поединок (лат.).

XXXVI
Балкон

Мать воспоминаний, нежная из нежных,
Все мои восторги! Весь призыв мечты!
Ты воспомнишь чары ласк и снов безбрежных,
Прелесть вечеров и кроткой темноты.
5 Мать воспоминаний, нежная из нежных!
Вечера при свете угля золотого,
Вечер на балконе, розоватый дым.
Нежность этой груди! Существа родного!
Незабвенность слов, чей смысл неистребим,
10 В вечера при свете угля золотого!
Как красиво солнце вечером согретым!
Как глубоко небо! В сердце сколько струн!
О, царица нежных, озаренный светом,
Кровь твою вдыхал я, весь с тобой и юн.
15 Как красиво солнце вечером согретым!
Ночь вокруг сгущалась дымною стеною,
Я во тьме твои угадывал зрачки,
Пил твое дыханье, ты владела мною!
Ног твоих касался братскостью руки.
20 Ночь вокруг сгущалась дымною стеною.
Знаю я искусство вызвать миг счастливый,
Прошлое я вижу возле ног твоих.
Где ж искать я буду неги горделивой,
Как не в этом теле, в чарах ласк твоих?
25 Знаю я искусство вызвать миг счастливый.
Эти благовонья, клятвы, поцелуи,
Суждено ль им встать из бездн, запретных нам,
Как восходят солнца, скрывшись на ночь в струи,
Ликом освеженным вновь светить морям?
30 — Эти благовонья, клятвы, поцелуи!
(К. Д. Бальмонт)

XXXVII
Одержимый

Смотри, диск солнечный задернут мраком крепа,
Окутайся во мглу и ты, моя Луна,
Курясь в небытии, безмолвна и мрачна,
4 И погрузи свой лик в бездонный сумрак склепа.
Зову одну тебя, тебя люблю я слепо!
Ты, как ущербная звезда, полувидна,
Твои лучи влечет Безумия страна,
8 Долой ножны, кинжал, сверкающий свирепо!
Скорей о пламя люстр зажги свои зрачки!
Свои желания зажги о взор упорный!
11 Всегда желанна ты во мгле моей тоски,
Ты — розовый рассвет, ты — Ночи сумрак черный.
Все тело в трепете, всю душу полнит гул,—
14 Я вопию к тебе, мой бог, мой Вельзевул!
(Эллис)

XXXIX.
ПРИЗРАК

Портрет

Смерть и болезнь навсегда погасили
Яркое пламя, горевшее в ней,
И не засветится лаской,— в могиле
Взор восхитительный ясных очей!
Не засияет пред мной, озаренной
Молнией страсти — ее красота,—
Не разомкнутся, в истоме влюбленной
Для поцелуя — немые уста.
Светлых речей я ее не услышу,
Давших мне столько блаженства и мук,
И не пройдет чрез гробовую крышу
Сердца заснувшего смолкнувший звук…
Смерти могущество злое сказалось,
Правда горька и страшна: ее нет!
Все, что от ней в этом мире осталось —
Остов холодный да бледный портрет.
Но и на тот уж завистливым оком
Время глядит и стирает на нем,
Мрачный убийца,— в бесстрастьи жестоком
Милой черты — своим черствым крылом.
Время! Ты губишь и жизнь и искусство,
Что ж, если сможешь, предатель, сумей
Вырвать из сердца к угаснувшей чувство,
Образ прекрасный — из жизни моей!
&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,&nbsp,(Н. Курочкин)

XXXIX

Тебе мои стихи! Когда поэта имя,
Как легкая ладья, что гонит Аквилон,
Причалит к берегам неведомых времен
4 И мозг людей зажжет виденьями своими —
Пусть память о тебе назойливо гремит,
Пусть мучит, как тимпан, чарует, как преданье,
Сплетется с рифмами в мистическом слиянье,
8 Как только с петлей труп бывает братски слит!
Ты, бездной адскою, ты, небом проклятая,
В одной моей душе нашла себе ответ!
11 —Ты тень мгновенная, чей контур гаснет, тая.
Глумясь над смертными, ты попираешь свет
И взором яшмовым, и легкою стопою,
14 Гигантским ангелом воздвигшись над толпою!
(Эллис)

XLI
Вся целиком

В мою высокую обитель,
Меня желая испытать,
Явился нынче Искуситель,
4 Сказав: ‘Хотел бы я узнать,
Из тысячи красот бесспорных,
Из всех ее хваленых чар,
Сокровищ розовых и черных,
8 Будящих в чувствах сладкий жар,
Что краше?’ Демону сомненья,
Душа, ты молвила в ответ:
‘Где в целом дышит упоенье,
12 Там прелестей отдельных нет.
Когда в ней равно все пленяет,
Сравненья отступают прочь,
Она, как утро, озаряет,
16 И утешительна, как ночь.
И слишком стройно сочетались
В ней все телесные черты,
Чтоб мог беспомощный анализ
20 Разъять созвучья красоты.
Магическое претворенье
Всех чувств моих в единый лад!
В ее дыханье слышно пенье,
24 А голос дарит аромат’.
(В. Лихачев)

XLII

Что можешь ты сказать, мой дух, всегда ненастный,
Душа поблекшая, что можешь ты сказать
Ей, полной благости, ей, щедрой, ей, прекрасной?
4 Один небесный взор — и ты цветешь опять!..
— Напевом гордости да будет та хвалима,
Чьи очи строгие нежнее всех очей,
Чья плоть — безгрешное дыханье херувима,
8 Чей взор меня облек в одежду из лучей!
Всегда: во тьме ночной, холодной и унылой,
На людной улице, при ярком свете дня,
11 Передо мной скользит, дрожит твой облик милый,
Как факел, сотканный из чистого огня:
— ‘Предайся Красоте душой в меня влюбленной,
14 Я буду Музою твоею и Мадонной!’
(Эллис)

XLIII
Живой факел

Два брата неземных, два чудотворных глаза
Всегда передо мной. Искусный серафим
Их сплавил из огня, магнита и алмаза,
4 Чтоб, видя свет во тьме, я следовал за ним.
Два факела живых! Из их повиновенья,
Раб этих нежных слуг, теперь не выйдешь ты…
Минуя западни и камни преткновенья,
8 Они тебя ведут дорогой Красоты.
Их свет неугасим, хотя едва мерцают,
Как в солнечных лучах, лампады в алтаре,
11 Но те вещают скорбь, а эти прославляют
Не Смерть во тьме ночной — Рожденье на заре!
Так пусть же никогда не гаснет ваша сила,
14 Восход моей души зажегшие светила!
(А. Эфрон)

XLV
Исповедь

То было только раз: моей руки несмело
Коснулись вы, как в полусне.
(Воспоминание в душе не потускнело,
4 Оно лежит на самом дне.)
Тогда был поздний час. На чистом небосклоне
Луна сверкала, как литье,
На дремлющий Париж, на крыши колоколен
8 Рассыпав золото свое.
Казалось, город весь — дома и мостовые,—
Был мертв. И люди все ушли.
Лишь кошки робкие, как будто часовые,
12 Дозор на улицах несли.
Вдруг близость странная возникла между нами,
Как лютик тонкий расцвела,
И вы, чьей красотой, чьей юностью, плечами
16 Так восхищались зеркала,
Вы — светлый зов трубы, победно разносящий
В лучах зари рожденье дня,
Вдруг нотой жалобной, нелепой, холодящей
20 Обескуражили меня.
Та нота вырвалась, как из клетей подвала
Вдруг вырывается урод,
Которого семья хранила и скрывала,
24 Боясь людей, за годом год.
О бедный ангел мой, та нота горько пела:
‘Все на земле обман и ложь!
И в задушевности, подделанной умело,
28 Один расчет ты узнаешь.
На сцене выступать, красиво улыбаться —
Тяжелый и банальный труд.
А жизнь безжалостна… С утра уже толпятся
30 Ростовщики — проценты ждут.
И нет совсем любви! Есть звук красивый, слово!
Есть бессердечия гранит!
Мы — каждый за себя! Нет ничего святого!
34 Продажен мир, юдоль обид!’
Смогу ли я забыть то страшное признанье,
Всю эту исповедь души,
Огромную луну, и двух теней дрожанье,
38 И гул шагов в ночной тиши?
(Михаил Аксенов)

XLVI
Духовная заря

Лишь глянет лик зари и розовый и белый,
И строгий Идеал, как грустный, чистый сон,
Войдет к толпе людей, в разврате закоснелой,—
4 В скоте пресыщенном вдруг Ангел пробужден.
И души падшие, чья скорбь благословенна,
Опять приближены к далеким небесам,
Лазурной бездною увлечены мгновенно,
8 Не так ли, чистая Богиня, сходит к нам
В тот час, когда вокруг чадят останки оргий,
Твой образ, сотканный из розовых лучей?
11 Глаза расширены в молитвенном восторге,
Как Солнца светлый лик мрачит огни свечей,
Так ты, моя душа, свергая облик бледный,
14 Вдруг блещешь вновь как свег бессмертный, всепобедный.
(Эллис)

XLVIII
Флакон

Есть запахи, чья власть над нами бесконечна:
В любое вещество въедаются навечно.
Бывает, что, ларец диковинный открыв
4 (Заржавленный замок упорен и визглив),
Иль где-нибудь в углу, средь рухляди чердачной
В слежавшейся пыли находим мы невзрачный
Флакон из-под духов, он тускл, и пуст, и сух,
8 Но память в нем жива, жив отлетевший дух.
Минувшие мечты, восторги и обиды,
Мечты увядшие — слепые хризалиды,
Из затхлой темноты, как бы набравшись сил,
12 Выпрастывают вдруг великолепье крыл.
В лазурном, золотом, багряном одеянье,
Нам голову кружа, парит Воспоминанье…
И вот уже душа, захваченная в плен,
16 Над бездной склонена и не встает с колен.
Возникнув из пелен, как Лазарь воскрешенный,
Там оживает тень любви похороненной,
Прелестный призрак, прах, струящий аромат,
20 Из ямы, где теперь — гниенье и распад.
Когда же и меня забвение людское
Засунет в старый шкаф небрежною рукою,
Останусь я тогда, надтреснут, запылен,
24 Несчастный, никому не надобный флакон,
Гробницею твоей, чумное, злое зелье,
Яд, созданный в раю, души моей веселье,
Сжигающий нутро расплавленный свинец,
28 О, сердца моего начало и конец!
(А. Эфрон)

L
Облачное небо

Как дымка легкий пар прикрыл твой взор ненастный,
То нежно-грезящий, то гневный и ужасный,
То серо-пепельный, то бледно-голубой,
Бесцветный свод небес он отразил собой.
Он влажность знойных дней на память вновь приводит,—
Тех дней, когда душа в блаженстве слез исходит,
Когда, предчувствием зловещим потрясен,
Мятется дух в бреду, а ум вкушает сон.
Ты — даль прекрасная печальных кругозоров,
Лучей осенних свет, сень облачных узоров,
Ты — пышный, поздний блеск увлажненных полей,
С лазури облачком ниспавший сноп лучей.
Как хлопья инея, как снежные морозы
Пленительны твои безжалостные грозы,
Душа, влюбленная в металл и в скользкий лед,
Восторг утонченный в тебе одной найдет!
(Эллис)

Загадочное небо

— Твой с поволокой взор! Кто скажет: он зеленый?
А может, голубой? Ловлю его, влюбленный!
Жестокость древняя пусть в нем порой живет!
Белесой дымкою подернут небосвод.
Дни лета теплого он мне напоминает,
Когда от сладких грез поэта сердце тает.
Когда душа его, как божий храм, светла
И спит беспечный ум, забыв про Царство Зла.
Ты — солнца чистый луч, когда он к вам прорвется
Через разрывы туч! Как всепобедно солнце!
И надо видеть тут, какого торжества
Полны селения, источники, трава!
О демон-женщина, о чистая богиня!
Смогу ль я обожать твой снег и колкий иней?
Есть радость острая, когда придет зима,
Смотреть на белый дым, на белые дома,
(Михаил Аксенов)

LII
Прекрасный корабль

Я расскажу тебе, изнеженная фея,
Все прелести твои в своих мечтах лелея,
Что блеск твоих красот
4 Сливает детства цвет и молодости плод!
Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,
Как медленный корабль, что ширью моря дышит,
Раскинув парус свой,
8 Едва колеблемый ритмической волной.
Над круглой шеею, над пышными плечами
Ты вознесла главу, спокойными очами
Уверенно блестя,
12 Как величавое ты шествуешь дитя!
Я расскажу тебе, изнеженная фея,
Все прелести твои в своих мечтах лелея,
Что блеск твоих красот
16 Сливает детства цвет и молодости плод.
Как шеи блещущей красив изгиб картинный!
Под муаром он горит, блестя как шкап старинный,
Грудь каждая, как щит,
20 Вдруг вспыхнув, молнии снопами источит.
Щиты дразнящие, где будят в нас желанья
Две точки розовых, где льют благоуханья
Волшебные цветы,
24 Где все сердца пьянят безумные мечты!
Твой плавный, мерный шаг края одежд колышет,
Ты — медленный корабль, что ширью моря дышит,
Раскинув парус свой,
28 Едва колеблемый ритмической волной.
Твои колени льнут к изгибам одеяний,
Сжигая грудь огнем мучительных желаний,
Так две колдуньи яд
32 В сосуды черные мучительно струят.
Твоим рукам сродни геракловы забавы,
И тянутся они, как страшные удавы,
Любовника обвить,
36 Прижать к твоей груди и в грудь твою вдавить.
Над круглой шеею, над пышными плечами
Ты вознесла главу, спокойными очами
Уверенно блестя,
40 Как величавое ты шествуешь дитя.

LIII
Приглашение к путешествию

Голубка моя,
Умчимся в края,
Где все, как и ты, совершенство,
И будем мы там
Делить пополам
6 И жизнь, и любовь, и блаженство.
Из влажных завес
Туманных небес
Там солнце задумчиво блещет,
Как эти глаза,
Где жемчуг-слеза,
12 Слеза упоенья трепещет.
Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.
15 Вся мебель кругом
В покое твоем
От времени ярко лоснится.
Дыханье цветов
Заморских садов
20 И веянье амбры струится.
Богат и высок
Лепной потолок,
И там зеркала так глубоки,
И сказочный вид
Душе говорит
26 О дальнем, о чудном Востоке.
Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.
29 Взгляни на канал,
Где флот задремал:
Туда, как залетная стая,
Свой груз корабли
От края земли
34 Несут для тебя, дорогая.
Дома и залив
Вечерний отлив
Одел гиацинтами пышно.
И теплой волной,
Как дождь золотой,
40 Лучи он роняет неслышно.
Это мир таинственной мечты,
Неги, ласк, любви и красоты.
(Д. С. Мережковский)

LIV
Непоправимое

Возможно ль задушить, возможно ль побороть
Назойливое Угрызенье,
Сосущее, как червь — бесчувственную плоть,
Как тля — цветущее растенье?
5 Бессмертного врага возможно ль побороть?
В напитке из какой бутыли, бочки, склянки,
Утопим мы — не знаю я! —
Его прожорливую алчность куртизанки
И трудолюбье муравья?
10 В напитке из какой бутыли? — бочки? — склянки?
Я ведьму юную на выручку зову:
Скажи мне, как избыть такое?
Мой воспаленный ум — что раненый во рву,
Под грудой трупов, после боя.
15 Я ведьму юную на выручку зову.
Над ним уж воронье кружит — он умирает!
Уж волки рыскают окрест…
Он должен знать, что зверь его не растерзает,
Что будет холм и будет крест.
20 Смотри, уж воронье кружит — он умирает!
Как небо озарить, не знающее дня?
Как разодрать завесу ночи,
Тягучей, как смола, кромешной, без огня
Светил, глядящим людям в очи?
25 Как небо озарить, не знающее дня?
Надежда, кто задул тебя в окне Харчевни?
Как до пристанища дойти
Без света вдалеке и без лампады древней,
Луны, ведущей нас в пути?
20 Сам Дьявол погасил фонарь в окне Харчевни!
О, ведьма юная, тебе знаком ли ад?
Возмездия неотвратимость?
А стрел Раскаянья, пронзивших сердце, яд?
Иль для тебя все это — мнимость?
35 О, ведьма юная, тебе знаком ли ад?
Непоправимое проклятыми клыками
Грызет непрочный ствол души,
И как над зданием термит, оно над нами,
Таясь, работает в тиши —
40 Непоправимое — проклятыми клыками!
— В простом театре я, случалось, наблюдал,
Как, по веленью нежной феи,
Тьму адскую восход волшебный побеждал,
В раскатах меди пламенея.
45 В простом театре я, случалось, наблюдал,
Как злого Сатану крылатое созданье,
Ликуя, повергало в прах…
Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье,
И ты напрасно ждешь впотьмах,
50 Что сцену осветит крылатое Созданье!
(А. Эфрон)

LV
Разговор

Ты вся — как розовый осенний небосклон!
Во мне же вновь растет печаль, как вал прилива,
И отступает вновь, как море, молчалива,
4 И пеной горькою я снова уязвлен.
— Твоя рука скользит в объятиях бесплодных,
К моей поруганной груди стремясь прильнуть,
Когтями женщины моя изрыта грудь,
8 И сердце пожрано толпой зверей голодных.
Чертог моей души безбожно осквернен,
Кощунство, оргия и смерть — со всех сторон
11 Струится аромат вкруг шеи обнаженной!
В нем, Красота, твой бич, твой зов и твой закон!
Сверкни же светлыми очами, дорогая,
14 Зверям ненужный прах их пламенем сжигая!
(Эллис)

LVI
Осенняя мелодия

I

Мы скоро в сумраке потонем ледяном,
Прости же, летний свет и краткий и печальный,
Я слышу, как стучат поленья за окном,
4 Их гулкий стук звучит мне песней погребальной.
В моей душе — зима, и снова гнев и дрожь,
И безотчетный страх, и снова труд суровый,
Как солнца льдистый диск, так, сердце, ты замрешь,
8 Ниспав в полярный ад громадою багровой!
С тревогой каждый стук мой чуткий ловит слух,
То — эшафота стук… Не зная счета ранам,
Как башня ветхая, и ты падешь, мой дух,
12 Давно расшатанный безжалостным тараном.
Тот монотонный гул вливает в душу сон,
Мне снится черный гроб, гвоздей мне внятны звуки,
Вчера был летний день, и вот сегодня — стон
16 И слезы осени, предвестники разлуки.

II

Люблю ловить в твоих медлительных очах
Луч нежно-тающий и сладостно-зеленый,
Но нынче бросил я и ложе и очаг,
20 В светило пышное и отблеск волн влюбленный.
Но ты люби меня, как нежная сестра,
Как мать, своей душой в прощении безмерной,
Как пышной осени закатная игра,
24 Согрей дыханьем грудь и лаской эфемерной:
Последний долг пред тем, кого уж жаждет гроб!
Дай мне, впивая луч осенний, пожелтелый,
Мечтать, к твоим ногам прижав холодный лоб,
28 И призрак летних дней оплакать знойно-белый.
(Эллис)

LVII
Мадонне

Ex-voto * в испанском вкусе
Хочу я для гебя, Владычицы, Мадонны,
На дне своей тоски воздвигнуть потаенный
Алтарь, от глаз вдали, с собой наедине,
Я Нишу прорублю в сердечной глубине.
5 Там Статуей ты мне ликующей предстанешь
В лазурном, золотом, вернейшем из пристанищ.
Металла Слов и Строф чеканщик и кузнец,
На голову твою я возложу Венец,
Созвездиями Рифм разубранный на диво.
10 Но к смертным Божествам душа моя ревнива,
И на красу твою наброшу я Покров
Из Подозрений злых и из тревожных Снов,
Тяжелый, жесткий Плащ, Упреками подбигый,
Узором Слез моих, не Жемчугом расшитый.
15 Пусть льнущая моя, взволнованная Страстьг
Дабы тебя обнять, дабы к тебе припасть,
Все Долы и Холмы по своему капризу
Обвить собой одной — тебе послужит Ризой.
Наряду Башмачки должны прийтись под стать:
20 Из Преклоненья их берусь тебе стачать.
След ножки пресвятой, небесной без изъяна,
Да сохранит сие подобие Сафьяна!
Создать из Серебра мои персты должны
Подножие тебе — Серп молодой Луны,
Но под стопы твои, Пречистая, по праву
Не Месяц должен лечь, а скользкий Змий, Лукавый,
Что душу мне язвит. Топчи и попирай
Чудовище греха, закрывшего нам Рай,
Шипящего и злом пресыщенного Гада…
Все помыслы свои твоим представлю взглядам:
Пред белым алтарем расположу их в ряд —
Пусть тысячью Свечей перед тобой горят,
И тысячью Очей… К тебе, Вершине снежной,
Да воспарит мой Дух, грозовый и мятежный,
В кадильнице его преображусь я сам
В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.
Тут, сходству твоему с Марией в довершенье,
Жестокость и Любовь мешая в упоеньи
Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),
Все смертных семь Грехов возьму и наточу,
И эти семь Ножей, с усердьем иноверца,
С проворством дикаря в твое всажу я Сердце —
В трепещущий комок, тайник твоей любви,—
Чтоб плачем изошел и утонул в крови.
(А. Эфрон)
* Дар по обету (лат.).

LVIII
Песнь после полудня

Пусть искажен твой лик прелестный
Изгибом бешеных бровей —
Твой взор вонзается живей,
4 И, пусть не ангел ты небесный,
Люблю тебя безумно, страсть,
Тебя, свободу страшных оргий,
Как жрец пред идолом, в восторге
8 Перед тобой хочу упасть!
Пустынь и леса ароматы
Плывут в извивах жестких кос,
Ты вся — мучительный вопрос,
12 Влияньем страшных тайн богатый!
Как из кадильниц легкий дым,
Твой запах вкруг тебя клуби гея,
Твой взгляд — вечерняя зарница,
16 Ты дышишь сумраком ночным!
Твоей истомой опьяненным
Ты драгоценней, чем вино,
И трупы оживлять дано
20 Твоим объятьям исступленным!
Изгиб прильнувших к груди бедр
Пронзает дрожь изнеможений,
Истомой медленных движений
24 Ты нежишь свой роскошный одр.
Порывы бешеных страстей
В моих объятьях утоляя,
Лобзанья, раны расточая,
28 Ты бьешься на груди моей:
То, издеваясь, грудь мою
С безумным смехом раздираешь,
То в сердце тихий взор вперяешь,
32 Как света лунного струю.
Склонясь в восторге упоений
К твоим атласным башмачкам,
Я все сложу к твоим ногам:
36 Мой вещий рок, восторг мой, гений!
Твой свет, твой жар целят меня,
Я знаю счастье в этом мире!
В моей безрадостной Сибири
40 Ты — вспышка яркого огня!
(Эллис)

LIX
Сизина

Скажи, ты видел ли, как гордая Диана
Легко и весело несется сквозь леса,
К толпе поклонников не преклоняя стана,
4 Упившись криками, по ветру волоса?
Ты видел ли Throigne, что толпы зажигает,
В атаку чернь зовет и любит грохот сеч,
Чей смелый взор — огонь, когда, подняв свой меч,
8 Она по лестницам в дворцы царей вбегает?
Не так ли, Sisin, горит душа твоя!
Но ты щедротами полна и смерть тая,—
11 Но ты, влюбленная в огонь и порох бурно,
Перед молящими спешишь, окончив бой,
Сложить оружие — и слезы льешь, как урна,
14 Опустошенная безумною борьбой.
(Эллис)
Охота древняя красива и сурова!
По ветру волосы — Диану конь несет!
В загоне дикий вепрь, и вот она готова
Копье тяжелое вонзить в его живот.
Представьте Теруань, дочь пороха и крови!
Рать синеблузников она в огонь ведет!
И, в спальне спрятавшись, уже дрожит Людовик.
Теперь он не король, теперь король — Народ!
Но и с оружием, среди кровавых сеч,
Она лишь женщина с душою доброй, нежной.
Перед невинными сложить готова меч
Та, что вела народ, бросая клич мятежный!
Теперь она за тех, кто пострадал невинно.
— Не правда ли, друзья, такая же Сизифа?
(Михаил Аксенов)

LXII
Привидение

Я, как ангел со взором суровым,
Под твоим буду снова альковом.
Я смутить не хочу тишину,
4 С тенью ночи к тебе я скользну.
И к тебе прикоснусь я лобзаньем,
Словно лунным холодным сияньем,
Ты почувствуешь ласки мои,
8 Как скользящей в могиле змеи.
Утро бледное снова ты встретишь,
Но пустым мое место заметишь,
11 И остынет оно при лучах.
Пусть другие подходят с мольбою:
Чтоб владеть твоей юной красою,
14 Я избрал средство лучшее — страх.
(Валерий Брюсов)

LXIII
Осенний сонет

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:
‘Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?’
— Бесхитростность зверька — последнее, что мило,
4 Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.
Будь нежной и молчи, проклятую скрижаль.
Зловещих тайн моих душа похоронила,
Чтоб ты не знала их, чтоб все спокойно было,
8 Как песня рук твоих, покоящих печаль.
Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила
Убийственных безумств грозят из-за угла —
11 Попробуем любить* не потревожив зла…
Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.
Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела…
14 Ты, так же, как и я,— осеннее светило.
(А. Эфрон)

LXIV
Печали луны

Сегодня вечером Луне совсем не спится:
Луна-красавица мечтает о любви.
Не так ли девушка мечтает и томится,
Подушки жаркие лаская в забытьи.
Средь хоровода звезд, в сверкающем серале,
Часами долгими Луна кого-то ждет
Глазами, полными девической печали,
Она задумчиво глядит на небосвод.
— Где ж твой возлюбленный?.. Одна — всегда одна
Под утро, бледная — в смертельном мертвом гриме
Уходит медленно печальная Луна.
И падает слеза, сверкнув, как луч опала.
Дрожащею рукой ее поэт поднимет
И спрячет далеко, чтоб солнце не украло!
(Михаил Аксенов)

LXVIII
Музыка

Порою музыка объемлет дух, как море:
О, бледная звезда,
Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе,
4 К тебе я рвусь тогда,
И грудь и легкие крепчают в яром споре,
И, парус свой вия,
По бешеным хребтам померкнувшего моря
8 Взбирается ладья.
Трепещет грудь моя, полна безумной страстью,
И вихрь меня влечет над гибельною пастью,
11 Но вдруг затихнет все —
И вот над пропастью бездонной и зеркальной
Опять колеблет дух спокойный и печальный
14 Отчаянье свое!
(Эллис)

LXIX
Погребение проклятого поэта

Когда гнетущей ночью черной,
Из милосердья бросив страх,
Христианин за кучей сорной
4 Зароет ваш бесславный прах,
В тот час, как девственные звезды
Усталые глаза смежат,—
Паук свои сплетет там гнезда,
8 Гадюка выведет змеят.
И круглый год вы над собою,
Над обреченной головою,
11 Плач слышать будете волков
И ведьм голодных и слезливых,
Забавы старцев похотливых
14 И гнусный заговор воров.
(Лев Остроумов)

LXXI
Веселый мертвец

Я вырою себе глубокий, черный ров,
Чтоб в недра тучные и полные улиток
Упасть, на дне стихий найти последний кров
4 И кости простереть, изнывшие от пыток.
Я ни одной слезы у мира не просил,
Я проклял кладбища, отвергнул завещанья,
И сам я воронов на тризну пригласил,
8 Чтоб остов смрадный им предать на растерзанье.
О, вы, безглазые, безухие друзья,
О, черви! к вам пришел мертвец веселый, я,
11 О вы, философы, сыны земного тленья!
Ползите ж сквозь меня без муки сожаленья,
Иль пытки новые возможны для того,
14 Кто — труп меж трупами, в ком все давно мертво?
(Эллис)

LXXII
Бочка ненависти

Ты — бочка Данаид, о, Ненависть! Всечасно
Ожесточенная, отчаянная Месть,
Не покладая рук, ушаты влаги красной
4 Льет в пустоту твою, и некогда присесть.
Хоть мертвых воскрешай и снова сок ужасный
Выдавливай из них — все не покроешь дна.
Хоть тысячи веков старайся — труд напрасный,
8 У этой бездны бездн дно вышиб — Сатана.
Ты, Ненависть, живешь по пьяному закону:
Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять…
11 Как в сказке, где герой стоглавому дракону
Все головы срубил, глядишь — растут опять.
Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,
14 Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.
(А. Эфрон)

LXXIV
Сплин

Заклятый жизни враг — с своей обычной мглою
Гнилой октябрь царит над стонущей землею,
И — мертвым холодней в сырых могилах их,
И крик озлобленней голодных и больных!
G утра — глухая ночь, бьет ливень беспощадно
И все кругом меня темно и безотрадно!
Мяуча жалобно, мой изнуренный кот
Бесцельно мечется и злобно пол скребет…
Из книги брошенной… на ужас замогильный
Ее творца протест мне слышится бессильный…
Чадит упавшая из печки головня.
И дразнит маятник назойливо меня…
И слышен колокол разбитый в отдаленьи
И похоронное охриплых певчих пенье…
Колоду грязных карт я разглядел в углу,
Она валяется без смысла на полу
С тех пор, как и стонать и охать перестала
Хозяйка мертвая, что в них порой гадала
С глухим проклятием оставив этот след…
И вот мне чудится, что трефовый валет
Заводит с дамой пик — в колоде этой сальной
Неясный разговор о связи их фатальной…
(Н. Курочкин)

LXXV
Сплин

Душа, тобою жизнь столетий прожита!
Огромный шкап, где спят забытые счета,
Где склад старинных дел, романсов позабытых,
Записок и кудрей, расписками обвитых,
5 Скрывает меньше тайн, чем дух печальный мой.
Он — пирамида, склеп бездонный, полный тьмой,
Он больше трупов скрыл, чем братская могила.
— Я — кладбище, чей сон луна давно забыла,
Где черви длинные, как угрызений клуб,
10 Влачатся, чтоб влачить любезный сердцу труп,
Я — старый будуар, весь полный роз поблеклых
И позабытых мод, где в запыленных стеклах
Пастели грустные и бледные Буше
Впивают аромат… И вот в моей душе
15 Бредут хромые дни неверными шагами,
И, вся оснежена погибших лет клоками,
Тоска, унынья плод, тираня скорбный дух,
Размеры страшные бессмертья примет вдруг.
Кусок материи живой, ты будешь вечно
20 Гранитом меж валов пустыни бесконечной,
Вкушающим в песках Сахары мертвый сон!
Ты, как забытый сфинкс, на карты не внесен,—
Чья грудь свирепая, страшась тепла и света,
Лишь меркнущим лучам возносит гимн привета!
(Эллис)

LXXVII
Сплин

Когда свинцовый свод давящим гнетом склепа
На землю нагнетет, и тягу нам не в мочь
Тянуть постылую,— а день сочится слепо
4 Сквозь тьму сплошных завес, мрачней, чем злая ночь,
И мы не на земле, а в мокром подземелье,
Где — мышь летучая, осетенная мглой,—
Надежда мечется в затворе душной кельи
8 И ударяется о потолок гнилой,
Как прутья частые одной темничной клетки
Дождь плотный сторожит невольников тоски,
И в помутившемся мозгу сплетают сетки
12 По сумрачным углам седые пауки,
И вдруг срывается вопль меди колокольной,
Подобный жалобно взрыдавшим голосам,
Как будто сонм теней, бездомный и бездольный,
16 О мире возроптал упрямо к небесам,
— И дрог без пения влачится вереница
В душе: — вотще тогда Надежда слезы льет,
Как знамя черное свое Тоска-царица
20 Над никнущим челом победно разовьет.
(Вячеслав Иванов)

LXXVIII
Наваждение

Великие леса, вы страшны, как соборы!
Ваш вой — органа рев, и отзвуком звенит
В покоях траурных, где дряхлых хрипов хоры,—
4 В отверженных сердцах — плач ваших панихид.
Будь проклят, Океан! Твой бунт, твои восстанья
Мой дух в себе обрел! И горький смех людей,
Поруганных людей, смех боли и рыданья
8 В безмерном слышится мне хохоте морей.
Тебя бы я любил, о, Ночь! Без звезд горящих,
Чей свет мне говорит знакомым языком! —
11 Затем, что пустоты и тьмы ищу кругом.
Но даже мрак — шатер, где меж холстов висящих
Живут, являясь мне бесчисленной толпой,
14 Родные существа, утраченные мной.
(Лев Остроумов)
Великие леса, вы жутки, как соборы!
Ревут органы в вас. Отверженным сердцам
Отгулы сводов, где рыдают скорбно хоры,
Подобны вою чащ, их стонам и псалмам.
Будь проклят, океан! Твой гул, твои волненья
Я узнаю в себе… И смех, которым полн
Разбитый человек, боль, горечь, возмущенье,—
Я слышу в хохоте огромных этих волн…
Ты мне милей, о Ночь! Но только звезд не надо,
Их трепет говорит привычным языком,
А я хочу в ничто, я в голый мрак влеком,
Ведь мрак — лишь занавес, неплотная заграда:
За нею тысячи живущих видит глаз,—
Родные существа, ушедшие от нас.
(Абрам Эфрос)

LXXXII
Молитва язычника

Влей мне в мертвую грудь исступленье,
Не гаси этот пламень в груди,
Страсть, сердец ненасытных томленье!
4 Diva! Supplicem exaudi! *
О, повсюду витающий дух,
Пламень, в недрах души затаенный!
К медным гимнам души исступленной
8 Преклони свой божественный слух!
В этом сердце, что чуждо измены,
Будь царицей единственной, Страсть —.
11 Плоть и бархат лод маской сирены,
Как к вину, дай мне жадно припасть
К тайной влаге густых сновидений,
14 Жаждать трепета гибких видений!
(Эллис)
* Богиня! Умоляющего услышь! (лат.).

LXXXIII
Крышка

Куда ни обрати ты свой безумный бег —
В огонь тропический иль в стужу бледной сферы,
Будь ты рабом Христа, иди жрецом Киферы,
4 Будь Крезом золотым иль худшим меж калек,
Будь вечный домосед, бродяга целый век,
Будь без конца ленив, будь труженик без меры,—
Ты всюду смотришь ввысь, ты всюду полон веры
8 И всюду тайною раздавлен человек!
О Небо! черный свод, стена глухого склепа,
О шутовской плафон, разубранный нелепо,
11 Где под ногой шутов от века кровь текла,
Гроза развратника, прибежище монаха!
Ты — крышка черная гигантского котла,
14 Где человечество горит, как груда праха!
(Эллис)

LXXXVI
Предостерегатель

Есть желтая Змея одна:
В сердцах, достойных наиболе,
Она царит, как на престоле.
4 ‘Хочу!’ — ты скажешь.— ‘Нет!’ — она.
Вонзишь ли взор в живые взгляды
Иль сатирессы, иль наяды,—
7 А Зуб шипит: ‘Долг помни свой!’
Плоди ребят, свой садик делай,
Точи стихи, иль мрамор белый,—
10 Зуб шепчет: ‘Ты еще живой?’
Надейся, иль ропщи от муки —
Всю жизнь ты слышишь каждый миг
Остерегающий язык
14 Невыносимо злой Гадюки.
(Лев Остроумов)

LXXXVII
Непокорный

Крылатый серафим, упав с лазури ясной
Орлом на грешника, схватил его, кляня,
Трясет за волосы и говорит: ‘Несчастный!
4 Я — добрый ангел твой! узнал ли ты меня?
Ты должен всех любить любовью неизменной:
Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,
Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно
8 Торжественный ковер для господа шагов!
Пока в твоей душе есть страсти хоть немного,
Зажги свою любовь на пламеннике бога,
11 Как слабый луч прильни к предвечному лучу!’
И ангел, грешника терзая беспощадно,
Разит несчастного своей рукой громадной,
14 Но отвечает тот упорно: ‘Не хочу!’
(Валерий Брюсов)

LXXXVIII
Далеко, далеко отсюда

Здесь сокровенный твой покой,
Где, грудь полузакрыв рукой,
3 Ты блещешь зрелой красотой!
Склонив овал грудей лилейный,
Ты внемлешь здесь благоговейно
6 В тиши рыдание бассейна.
Здесь, Доротея, твой приют,
— Здесь ветра вой и вод журчанье
Тебе, коварное созданье,
10 Песнь колыбельную поют!
Твои все члены нежно льют
Бензоя вкруг благоуханья,
В углу, в истоме увяданья,
14 — Цветы тяжелые цветут.
(Эллис)

ХС
Жалобы Икара

В объятиях любви лродажной
Жизнь беззаботна и легка,
А я — безумный и отважный —
4 Вновь обнимаю облака.
Светил, невиданных от века,
Огни зажглись на высоте,
Но солнца луч, слепой калека,
8 Я сберегаю лишь в мечте.
Все грани вечного простора
Измерить — грудь желанье жгло,—
И вдруг растаяло крыло
12 Под силой огненного взора,
В мечту влюбленный, я сгорю,
Повергнут в бездну взмахом крылий,
Но имя славного могиле,
16 Как ты, Икар, не подарю!
(Эллис)

XCVII
Рыжей нищенке

Белая девушка с рыжей головкой,
Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой
Всем обнажаешь свою нищету
4 И красоту.
Тело веснушками всюду покрыто,
Но для поэта с душою разбитой,
Полное всяких недугов, оно
8 Чары полно!
Носишь ты, блеск презирая мишурный,
Словно царица из сказки — котурны,
Два деревянных своих башмака,
12 Стройно-легка.
Если бы мог на тебе увидать я
Вместо лохмотьев — придворное платье,
Складки, облекшие, словно струи,
16 Ножки твои,
Если бы там, где чулочек дырявый
Щеголей праздных сбирает оравы,
Золотом ножку украсил и сжал
20 Тонкий кинжал,
Если б, узлам непослушны неровным,
Вдруг обнажившись пред взором греховным,
Полные груди блеснули хоть раз
24 Парою глаз,
Если б просить ты заставить умела
Всех, кто к тебе прикасается смело,
Прочь отгоняя бесстрашно вокруг
28 Шалость их рук:
Много жемчужин, камней драгоценных,
Много сонетов Бело совершенных
Стали б тебе предлагать без конца
32 Верных сердца,
Штат рифмачей с кипой новых творений
Стал бы тесниться у пышных ступеней,
Дерзко ловил бы их страстный зрачок
36 Твой башмачок,
Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,
Много Ронсаров вперяли 0ы взоры,
Жадно ища вдохновения, в твой
40 Пышный покой!
Чары б роскошного ложа таили
Больше горячих лобзаний, чем лилий,
И не один Валуа в твою власть
44 Мог бы попасть!
— Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,
Хлам собирая давно уж негодный,
На перекрестках продрогшая вся,
48 Робко прося,
На безделушки в четыре сантима
Смотришь ты с завистью, шествуя мимо,
Но не могу я тебе, о, прости!
52 Их поднести!
Что же? Пускай без иных украшений,
Без ароматов иных и камений
Тощая блещет твоя нагота,
56 О, красота!
(Эллис)

CII
Прохожей

Гул, как комар, висел, в затылок бил со звоном.
‘Скорей! Чего ты ждешь!’ — притона дверь звала
В глубоком трауре вдруг женщина прошла,
В руке качая трен, отделанный фестоном.
Оцепенев, стою… Вокруг — людской поток.
Куда-то падаю! Как падать в пропасть сладко!
Из глаз, где неба синь, дрожа, как в лихорадке,
Я пил смертельный яд. Глоток! Еще глоток
Не торопись… Постой… Ведь так мгновенно чудо!
Как одинокому поэту ты нужна!
Увижу ль я тебя иль далеко отсюда,
Где Вечный Трон стоит, нам встреча суждена?
Вот скрылась за углом . Все — улицы пусты!
— Тебя любил бы я, и это знала ты!
(Михаил Аксенов)

CIII
Скелет-землероб

I

Вдоль Сены, там, где книжный рынок,
Среди бумажных мумий ты
Заметишь рваные листы
4 Анатомических картинок.
Давно таблицы стерлись там,
Но кажется, художник ветхий
Подправил их иглою меткой,
8 Придал красивость их чертам.
И, чтобы таинство за гробом
Возможно явственней открыть,
Он предоставил землю рыть
12 Лишенным кожи землеробам.

II

Что ты вспахало, мужичье,
Зачем к работе вновь стремишься,
Тряся костьми, пружиня мышцы,
16 В ярмо впрягаешься свое?
Для жатвы странной и безумной,
Рабы, восстав из-под земли,
Какому фермеру пришли
20 Вы до краев засыпать гумна?
Иль это значит (видит бег,
Эмблемы не найдешь свирепей),
Что на погосте или в склепе
24 Могильный сон не так глубок?
Или Ничто — предатель скверный —
И Смерть сама обманет нас,
И, к бесконечности стремясь,
28 Еще придется нам, наверно,
Покинуть кладбища свои,
Для земляных работ проснуться
И грубых заступов коснуться
32 Ногой в запекшейся крови?..
(Павел Антокольский)

CIV
Вечерние сумерки

Вот вечер сладостный, всех преступлений друг.
Таясь, он близится, как сообщник, вокруг
Смыкает тихо ночь и завесы, и двери,
И люди, торопясь, становятся — как звери!
5 О вечер, милый брат, твоя желанна тень
Тому, кто мог сказать, не обманув: ‘Весь день
Работал нынче я’.— Даешь ты утешенья
Тому, чей жадный ум томится от мученья,
Ты, как рабочему, бредущему уснуть,
10 Даешь мыслителю возможность отдохнуть…
Но злые демоны, раскрыв слепые очи,
Проснувшись, как дельцы,— летают в сфере ночи.
Толкаясь крыльями у ставен и дверей.
И проституция вздымает меж огней,
15 Дрожащих на ветру, свой светоч ядовитый…
Как в муравейнике, все выходы открыты,
И, как коварный враг, который мраку рад,
Повсюду тайный путь творит себе Разврат.
Он, к груди города припав, неутомимо
20 Ее сосет.— Меж тем восходят клубы дыма
Из труб над кухнями, доносится порой
Театра тявканье, оркестра рев глухой.
В притонах для игры уже давно засели
Во фраках шулера, среди ночных камелий…
25 И скоро в темноте обыкновенный вор
Пойдет на промысл свой — ломать замки контор.
И кассы раскрывать,— чтоб можно было снова
Своей любовнице дать щегольнуть обновой.
Замри, моя душа, в тяжелый этот час!
30 Весь этот дикий бред пусть не дойдет до нас!
То — час, когда больных томительнее муки,
Берет за горло их глухая ночь, разлуки
Со всем, что в мире есть, приходит череда.
Больницй полнятся их стонами. — О да!
35 Не всем им суждено и завтра встретить взглядом
Благоуханный суп, с своей подругой рядом!
А, впрочем, многие вовеки, может быть,
Не знали очага, не начинали жить!
(Валерий Брюсов)

CVIII

Средь шума города всегда передо мной
Наш домик беленький с уютной тишиной,
Разбитый алебастр Венеры и Помоны,
Слегка укрывшийся в тень рощицы зеленой,
И солнце гордое, едва померкнет свет,
С небес глядящее на длинный наш обед,
Как любопытное, внимательное око,
В окне разбитый сноп дрожащего потока,
На чистом пологе, на скатерти лучей
10 Живые отблески, как отсветы свечей.
(Эллис)

CIX

Служанка скромная с великою душой,
Безмолвно спящая под зеленью простой,
Давно цветов тебе мы принести мечтали!
У бедных мертвецов, увы, свои печали,—
Б И в дни, когда октябрь уныло шелестит
Опавшею листвой над мрамором их плит,
О, как завидуют они нам бесконечно,
Нам, дремлющим в тепле, в уютности беспечной,
В то время, как они, под гнетом черных снов,
10 Без доброй болтовни, в стенах сырых гробов.
Скелеты мерзлые, изрытые червями,
Лежат… И сыплются беззвучными клоками
На них снега зимы… И так года текут,
И свежих им венков друзья не принесут!
15 Холодным декабрем, во мраке ночи синей,
Когда поют дрова, шипя, в моем камине,—
Увидевши ее на креслах в уголку,
Тайком поднявшую могильную доску,
И вновь пришедшую, чтоб материнским оком
20 Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком,—
Что я отвечу ей при виде слез немых,
Тихонько каплющих из глаз ее пустых?..
(П. Якубович)

CXI
Парижский сон

Константину Гису

I

Пейзаж чудовищно-картинный
Мой дух сегодня взволновал,
Клянусь, взор смертный ни единый
4 Доныне он не чаровал!
Мой сон исполнен был видений,
Неописуемых чудес,
В нем мир изменчивых растений
8 По прихоти мечты исчез,
Художник, в гений свой влюбленный,—
Я прихотливо сочетал
В одной картине монотонной
12 Лишь воду, мрамор и металл,
Дворцы, ступени и аркады
В нем вознеслись, как Вавилон,
В нем низвергались ниц каскады
16 На золото со всех сторон,
Как тяжкий занавес хрустальный,
Омыв широких стен металл,
В нем ослепительно-кристальный
20 Строй водопадов ниспадал.
Там, как аллеи, колоннады
Тянулись вкруг немых озер,
Куда гигантские наяды
24 Свой женственный вперяли взор.
И берег розово-зеленый,
И голубая скатерть вод
До грани мира отдаленной
28 Простерлись, уходя вперед!
Сковав невиданные скалы,
Там полог мертвых льдов сверкал,
Исполнен силы небывалой,
32 Как глубь магических зеркал,
Там Ганги с высоты надзвездной,
Безмолвно восхищая взор,
Излили над алмазной бездной
36 Сокровища своих амфор!
Я — зодчий сказочного мира —
Тот океан порабощал
И море в арки из сапфира
40 Упорством воли возвращал.
Вокруг все искрилось, блистало,
Переливался черный цвет,
И льды оправою кристала
44 Удвоили свой пышный цвет.
В дали небес не загорались
Ни луч светила, ни звезда,
Но странным блеском озарялись
48 Чудовищные горы льда!
А надо всем, огнем экстаза
Сжигая дух смятенный мой,
Витало, внятно лишь для глаза,
52 Молчанье Вечности самой!

II

Когда же вновь я стал собою,
Открыв еще пылавший взор,
Я схвачен был забот гурьбою,
56 Я видел вкруг один позор.
Как звон суровый, погребальный,
Нежданно полдень прозвучал,
Над косным миром свод печальный
60 Безцветный сумрак источал.
(Эллис)

CVIII
Душа вина

В бутылках в поздний час душа вина запела:
‘В темнице из стекла меня сдавил сургуч,
Но песнь моя звучит и ввысь несется смело.
4 В ней обездоленным привет и теплый луч! —
О, мне ль не знать того, как много капель пота
И света жгучего прольется на холмы,
Чтоб мне вдохнула жизнь тяжелая работа,
8 Чтоб я могла за все воздать из недр тюрьмы!
Мне веселей упасть, как в теплую могилу,
В гортань работника, разбитого трудом,
До срока юную растратившего силу,
12 Чем мерзнуть в погребе, как в склепе ледяном!
Чу — раздались опять воскресные припевы,
Надежда резвая щебечет вновь в груди,
Благослови ж и ты, бедняк, свои посевы
16 И, над столом склонясь, на локти припади,
В глазах твоей жены я загорюсь, играя,
У сына бледного зажгу огонь ланит,
И на борьбу с судьбой его струя живая,
20 Как благовония — атлета, вдохновит.
Я упаду в тебя амброзией священной.
Лишь Вечный Сеятель меня посеять мог,
Чтоб пламень творчества зажегся вдохновенный,
24 И лепестки раскрыл божественный цветок!’
(Эллис)

CXIV
Вино тряпичников

При свете красного, слепого фонаря,
Где пламя движется от ветра, чуть горя,
В предместье города, где в лабиринте сложном
4 Кишат толпы людей в предчувствии тревожном,
Тряпичник шествует, качая головой,
На стену, как поэт, путь направляя свой,
Пускай вокруг снуют в ночных тенях шпионы,
8 Он полон планами, он мудрые законы
Диктует царственно, он речи говорит,
Любовь к поверженным, гнев к сильным в нем горит:
Так под шатром небес он, радостный и бравый,
12 Проходит, упоен своей великой славой.
О вы, уставшие от горя и трудов,
Чьи спины сгорблены под бременем годов
И грудою тряпья, чья грудь в изнеможенье —
16 О вы, огромного Парижа изверженье!
Куда лежит ваш путь? — Вокруг — пары вина,
Их побелевшая в сраженьях седина,
Их пышные усы повисли, как знамены,
20 Им чудятся цветы, и арки, и колонны,
И крики радости, покрытые трубой,
И трепет солнечный, и барабанный бой,
Рев оглушительный и блеск слепящий оргий —
24 В честь победителей народные восторги.
Так катит золото среди толпы людей
Вино, как сладостный Пактол, волной своей,
Вино, уста людей тебе возносят клики,
28 И ими правишь ты, как щедрые владыки.
Чтоб усыпить тоску, чтоб скуку утолить,
Чтоб в грудь отверженца луч радости пролить,
Бог создал сон, Вино ты, человек, прибавил
32 И сына Солнца в нем священного прославил!
(Эллис)

CXXII
Две сестрицы

Разврат и Смерть,— трудясь, вы на лобзанья щедры,
Пусть ваши рубища труд вечный истерзал,
Но ваши пышные и девственные недра
4 Деторождения позор не разверзал.
Отверженник-поэт, что, обреченный аду,
Давно сменил очаг и ложе на вертеп,
В вас обретет покой и горькую усладу:
8 От угрызения спасут вертеп и склеп.
Альков и черный гроб, как два родные брата,
В душе, что страшными восторгами богата,
11 Богохуления несчетные родят,
Когда ж мой склеп Разврат замкнет рукой тлетворной,
Пусть над семьею мирт, собой чаруя взгляд,
14 Твой кипарис, о, Смерть, вдруг встанет тенью черной.
(Эллис)

CXXIII
Фонтан крови

Струится кровь моя порою, как в фонтане,
Полна созвучьями ритмических рыданий.
Она медлительно течет, журча, пока
4 Повсюду ищет ран тревожная рука.
Струясь вдоль города, как в замкнутой поляне,
Средь улиц островов обозначая грани,
Поит всех жаждущих кровавая река,
8 И обагряет мир, безбрежно широка.
Я заклинал вино — своей струей обманной
Душе грозящий страх хоть на день усыпить,
11 Но слух утончился, взор обострился странно,
Я умолял Любовь забвение пролить,
И вот, как ложем игл, истерзан дух любовью,
14 Сестер безжалостных поя своею кровью.
(Эллис)

CXXIV
Аллегория

То — образ женщины с осанкой величавой,
Чья прядь в бокал вина бежит волной курчавой,
С чьей плоти каменной бесчувственно скользят
И когти похоти, и всех вертепов яд.
5 Она стоит, глумясь над Смертью и Развратом,
А им, желанием все сокрушить объятым,
Перед незыблемой, надменной Красотой
Дано смирить порыв неудержимый свой.
Султанша — томностью, походкою — богиня,
10 Лишь Магометов рай — одна ее святыня,
Раскрыв объятья всем, она к себе зовет
Весь человеческий, неисчислимый род.
Ты знаешь, мудрая, чудовищная дева,
Что и бесплодное твое желанно чрево,
15 Что плоть прекрасная есть высочайший дар,
Что всепрощение — награда дивных чар,
Чистилище и Ад ты презрела упорно,
Когда же час пробьет исчезнуть в ночи черной,
Как вновь рожденная, спокойна и горда,
20 Ты узришь Смерти лик без гнева, без стыда.

CXXIX
Авель и Каин

I

Авеля дети, дремлите, питайтесь,
2 Бог на вас смотрит с улыбкой во взоре.
Каина дети, в грязи пресмыкайтесь,
4 И умирайте в несчастьи, в позоре!
Авеля дети, от вас всесожженья
6 К небу возносятся прямо и смело.
Каина дети, а ваши мученья
8 Будут ли длиться всегда, без предела?
Авеля дети, все сделано, чтобы
10 В ваших полях были тучными злаки.
Каина дети, а ваши утробы
12 Стонут от голода, словно собаки.
Авеля дети, под ласковым кровом,
14 Вам и в холодную зиму не хуже!
Каина дети, под ветром суровым,
16 В ваших пещерах дрожать вам от стужи!
Авеля дети, любите, плодитесь,
18 Пусть вас заменят детей ваших дети.
Каина дети, любить берегитесь,
20 Бедных и так уж довольно на свете!
Авеля дети, вас много, вас много,
22 Словно лесные клопы вы без счета!
Каина дети, проклятой дорогой
24 Жалко влачитесь с тоской и заботой!

II

Авеля дети! но вскоре! но вскоре!
26 Прахом своим вы удобрите поле!
Каина дети! кончается горе,
28 Время настало, чтоб быть вам на воле!
Авеля дети! теперь берегитесь!
30 Зов на последнюю битву я внемлю!
Каина дети! на небо взберитесь!
82 Сбросьте неправого бога на землю!
(Валерий Брюсов)

CXXXII
Смерть бедняков

Лишь Смерть утешит нас и к жизни вновь пробудит,
Лишь Смерть — надежда тем, кто наг, и нищ, и сир,
Лишь Смерть до вечера руководить нас будет,
4 И в нашу грудь вольет свой сладкий эликсир!
В холодном инее и в снежном урагане
На горизонте мрак лишь твой прорежет свет,
Смерть — ты гостиница, что нам сдана заране,
8 Где всех усталых ждет и ложе и обед!
Ты — Ангел: чудный дар экстазов, сновидений
Ты в магнетических перстах ко всем несешь,
11 Ты оправляешь одр нагим, как добрый гений,
Святая житница, ты всех равно сберешь,
Отчизна древняя и портик ты чудесный,
14 Ведущий бедняка туда, в простор небесный!
(Эллис)

CXXXIII
Смерть художников

Не раз раздастся звон потешных бубенцов,
Не раз, целуя лоб Карикатуры мрачной,
Мы много дротиков растратим неудачно,
4 Чтоб цель достигнута была в конце концов!.
Мы много панцирей пробьем без состраданья,
Как заговорщики коварные хитря,
И адским пламенем желания горя —
8 Пока предстанешь ты^ Великое Созданье!
А вы, что Идола не зрели никогда!
А вы, ваятели, что, плача, шли дотоле
11 Дорогой горькою презренья и стыда!
Вас жжет одна мечта, суровый Капитолий!
Пусть Смерть из мозга их взрастит свои цветы,
14 Как Солнце новое, сверкая с высоты!
(Эллис)

CXXXIV
Конец дня

В неверных отблесках денницы
Жизнь кружит, пляшет без стыда,
Теней проводит вереницы
4 И исчезает навсегда.
Тогда на горизонте черном
Восходит траурная Ночь,
Смеясь над голодом упорным
8 И совесть прогоняя прочь,
Тогда поэта дух печальный
В раздумье молвит: ‘Я готов!
11 Пусть мрак и холод погребальный
Совьют мне траурный покров
И сердце, полное тоскою,
14 Приблизят к вечному покою!’
(Эллис)
К числу старейших русских переводов Бодлера относится перевод Н. С. Курочкина, помещенный в ‘Отечественных записках’ (1870, No 4, стр. 435) под заголовком ‘Из Шарля Бодэлера’. Этот перевод, как удалось установить, является, по-видимому, первым русским переводом Бодлера.
Смолкает бестолочь назойливого дня,
Нахальной жизни гам беззвучнее и тише..
Потёмки — солнца свет угасший заменя,
Одели трауром навес небесной крыши,..
Ночь сходит медленно в красе своей немой,
Во всем величия своем оцепенелом,
Чтобы бедняк забыл на время голод свой,
И стыд забыли те, чьей жизни — стыд уделом!
И телом и умом измученный вконец,
И с сердцем трепетной исполнены печали,
Я ночь приветствую словами: наконец,
Мрак и безмолвие, вы для меня настали!
Не жду я отдыха — не жду я светлых снов,
Способный освежить мой ум многострадальный,
Но, мрак таинственный — в холодный твой покров
Я молча завернусь, как в саван погребальный.

CXXXVI
Плаванье

Максиму Дю Кану

I

Для отрока, в ночи глядящего эстампы,
За каждым валом — даль, за каждой далью — вал.
Как этот мир велик в лучах рабочей лампы!
4 Ах, в памяти очах — как бесконечно мал!
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
8 Безмерности мечты с предельностью морей.
Что нас толкает в путь? Тех — ненависть к отчизне,
Тех — скука очага, еще иных — в тени
Цирцеиных ресниц оставивших полжизни —
12 Надежда отстоять оставшиеся дни.
В Цирцеиных садах, дабы не стать скотами,
Плывут, плывут, плывут в оцепененье чувств,
Пока ожоги льдов и солнц отвесных пламя
16 Не вытравят следов волшебницыных уст.
Но истые пловцы — те, что плывут без цели:
Плывущие, чтоб плыть! Глотатели широт,
Что каждую зарю справляют новоселье.
20 И даже в смертный час еще твердят: — Вперед!
На облако взгляни: вот облик их желаний!
Как отроку — любовь, как рекруту — картечь,—
Так край желанен им, которому названья
22 Доселе не нашла еще людская речь.

II

О ужас! Мы шарам катящимся подобны,
Крутящимся волчкам! И в снах ночной поры
Нас Лихорадка бьет, как тот Архангел злобный,
28 Невидимым бичом стегающий миры.
О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть — везде!
Игра, где человек охотится за тенью,
32 За призраком ладьи на призрачной воде…
Душа наша — корабль, идущий в Эльдорадо.
В блаженную страну ведет — какой пролив?
Вдруг среди гор и бездн, и гидр морского ада —
36 Крик вахтенного: — Рай! Любовь! Блаженство! — Риф.
Малейший островок, завиденный дозорным,
Нам чудится землей с плодами янтаря,
Лазоревой водой и с изумрудным дерном.
40 — Базальтовый утес являет нам заря.
О, жалкий сумасброд, всегда кричащий: берег!
Скормить его зыбям иль в цепл заковать,—
Безвинного лгуна, выдумщика Америк,
44 От вымысла чьего еще серее гладь.
Так старый пешеход, ночующий в канаве,
Вперяется в мечту всей силою зрачка.
Достаточно ему, чтоб Рай увидеть вьяве,
48 Мигающей свечи на вышке чердака.

III

Чудесные пловцы! Что за повествованья
Встают из ваших глаз — бездоннее морей!
Явите нам, раскрыв ларцы воспоминаний,
52 Сокровища, каких не видывал Нерей.
Умчите нас вперед — без паруса и пара!
Явите нам (на льне натянутых холстин
Так некогда рука очам являла чару) —
56 Видения свои, обрамленные в синь.
Что видели вы, что?

IV

‘Созвездия. И зыби,
И желтые пески, нас жгущие поднесь.
Но, несмотря на бурь удары, рифов глыбы,—
60 Ах, нечего скрывать! — скучали мы, как здесь.
Лиловые моря в венце вечерней славы,
Морские города в тиаре из лучей
Рождали в нас тоску, надежнее отравы,
64 Как воин опочить на поле славы — сей.
Стройнейшие мосты, славнейшие строенья,—
Увы! хотя бы раз сравнялись с градом — тем,
Что из небесных туч возводит Случай — Гений…
68 — И тупились глаза, узревшие Эдем.
От сладостей земных — Мечта еще жесточе!
Мечта, извечный дуб, питаемый землей!
Чем выше ты растешь, тем ты страстнее хочешь
72 Достигнуть до небес с их солнцем и луной.
Докуда дорастешь, о, древо кипариса
Живучее? …Для вас мы привезли с морей
Вот этот фас дворца, вот этот профиль мыса,—
76 Всем вам, которым вещь чем дальше — тем милей!
Приветствовали мы кумиров с хоботами,
С порфировых столпов взирающих на мир,
Резьбы такой — дворцы, такого взлета — камень,
80 Что от одной мечты — банкротом бы — банкир…
Надежнее вина пьянящие наряды.
Жен, выкрашенных в хну — до ноготка ноги,
И бронзовых музей в зеленых кольцах гада…’

V

84 — И что, и что — еще?

VI

‘О, детские мозги!
Но чтобы не забыть итога наших странствий:
От пальмовой лозы до ледяного мха —
Везде — везде — везде — на всем земном пространстве
88 Мы видели все ту ж комедию греха:
Ее, рабу одра, с ребячливостью самки
Встающую пятой на мыслящие лбы,
Его, раба рабы: что в хижине, что в замке
92 Наследственном: всегда — везде — раба рабы?
Мучителя в цветах и мученика в ранах,
Обжорство на крови и пляску на костях,
Безропотностью толп разнузданных тиранов,—
96 Владык, несущих страх, рабов, метущих прах.
С десяток или два — единственных религий,
Всех сплошь ведущих в рай — и сплошь вводящих в грех!
Подвижничество, так носящее вериги,
100 Как сибаритство — шелк и сладострастье — мех.
Болтливый род людской, двухдневными делами
Кичащийся. Борец, осиленный в борьбе,
Бросающий Творцу сквозь преисподни пламя:
104 — Мой равный! Мой господь! Проклятие тебе! —
И несколько умов, любовников Безумья,
Решивших сократить докучной жизни день
И в опия моря нырнувших без раздумья,—
108 Вот Матери-Земли извечный бюллетень!’

VII

Бесплодна и горька наука дальних странствий.
Сегодня, как вчера, до гробовой доски —
Все наше же лицо встречает нас в пространстве:
112 Оазис ужаса в песчаности тоски.
Бежать? Пребыть? Беги! Приковывает бремя —
Сиди. Один, как крот, сидит, другой бежит,
Чтоб только обмануть лихого старца — Время.
116 Есть племя бегунов. Оно как Вечный Жид.
И, как апостолы, по всем морям и сушам
Проносится. Убить зовущееся днем —
Ни парус им не скор, ни пар. Иные души
120 И в четырех стенах справляются с врагом.
В тот миг, когда злодей настигнет нас — вся вера
Вернется нам, и вновь воскликнем мы: — Вперед!
Как на заре веков мы отплывали в Перу,
124 Авророю лица приветствуя восход.
Чернильною водой — морями глаже лака —
Мы весело пойдем между подземных скал.
О, эти голоса, так вкрадчиво из мрака
128 Взывающие: ‘К нам! — О, каждый, кто взалкал
Лотосова плода! Сюда! В любую пору
Здесь собирают плод и отжимают сок.
Сюда, где круглый год — день лотосова сбора,
132 Где лотосову ску вовек не минет срок!’
О вкрадчивая речь! Нездешней речи нектар!..
К нам руки тянет друг — чрез черный водоем.
‘Чтоб сердце освежить — плыви к своей Электре!’
136 Нам некая поет — нас жегшая огнем.

VIII

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода — куда черней чернила,
140 Знай — тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть — Ад или Рай — едино! —
144 В неведомого глубь — чтоб новое обресть!
(Марина Цветаева)

ОСУЖДЕННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ ИЗ ‘ЦВЕТОВ ЗЛА’

IV
Лета

Сюда, на грудь, любимая тигрица,
Чудовище в обличье красоты!
Хотят мои дрожащие персты
4 В твою густую гриву погрузиться.
В твоих душистых юбках, у колен,
Дай мне укрыться головой усталой
И пить дыханьем, как цветок завялый,
8 Любви моей умершей сладкий тлен.
Я сна хочу, хочу я сна — не жизни!
Во сне глубоком и, как смерть, благом
Я расточу на теле дорогом
12 Лобзания, глухие к укоризне.
Подавленные жалобы мои
Твоя постель, как бездна, заглушает,
В твоих устах забвенье обитает,
16 В объятиях — летейские струи.
Мою, усладой ставшую мне, участь,
Как обреченный, я принять хочу,—
Страдалец кроткий, преданный бичу
20 И множащий усердно казни жгучесть.
И, чтобы смыть всю горечь без следа,
Вберу я яд цикуты благосклонной
С концов пьянящих груди заостренной,
24 Не заключавшей сердца никогда.
(Семен Рубанович)

ЛЮБЕЗНОСТИ

X
Гимн

Тебе, прекрасная, что ныне
Мне в сердце излучаешь свет,
Бессмертной навсегда святыне
4 Я шлю бессмертный свой привет.
Ты жизнь обвеяла волною,
Как соли едкий аромат,
Мой дух, насыщенный тобою,
8 Вновь жаждой вечности объят.
Саше, что в тайнике сокрыто,
С уютным запахом своим,
Ты — вздох кадильницы забытой,
12 Во мгле ночей струящей дым.
Скажи, как лик любви нетленной
Не исказив, отпечатлеть,
Чтоб вечно в бездне сокровенной
16 Могла бы ты, как мускус, тлеть.
Тебе, прекрасная, что ныне
Мне в сердце льешь здоровья свет,
Бессмертной навсегда святыне
20 Я шлю бессмертный свой привет!
(Эллис)

НАДПИСИ

XVI
На картину ‘Тассо в темнице’ Эжена Делакруа

— Так вот за долгий труд твоя, поэт, награда:
Решетка твердая и подземелья лед.
Борьба закончена… Воспламененным взглядом
4 Он видит бездну ту, куда он упадет.
И мысли светлые, как сторожа, заснули.
‘Чей крик?!..’ Он слышал крик. Поэта давит страх.
Сомненья множатся, как разъяренный улей,
8 И злые демоны кривляются в углах.
Один спихнуть его с постели норовит.
Другой смеется над разорванной страницей!
11 То Правда страшная сама на нас глядит!
Бедняга, в страхе озирающий темницу,
Больной, покинутый, под ворохом тряпья —
14 Душа мечтателя, ты узнаешь себя?
(Михаил Аксенов)

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

XX
Жительнице Малабара

Как нежны тонких рук и ног твоих изгибы!
Все жены белые завидовать могли бы
Широкому бедру, а бархат глаз твоих
Пленит сердца певцов, пробудит трепет в них.
Б Ты богом рождена в краю лазури знойной,
Чтоб трубку зажигать, чтоб ряд сосудов стройный
Благоухающей струею наполнять,
Москитов жадный рой от ложа отгонять,
Чтоб утренней порой при пении платанов
10 Спешить к себе домой с корзиною бананов,
Чтоб босоножкою бродить среди полей,
Мурлыкая напев забытый прежних дней.
Когда же, в мантии пурпурной пламенея,
К вам вечер спустится, ночной прохладой вея,
15 Рогожу разостлав, беспечно до зари
Во сне мечтаешь ты о пестрых колибри!
Дитя счастливое! Зачем горишь желаньем
Увидеть Францию, пронзенную страданьем,
Где людям тесно жить, зачем судьбу свою
20 Спешишь вручить рукам гребцов и кораблю,
Проститься навсегда с любимым тамарином?
Полуодетая, под призрачным муслином,
Дрожа от холода и вьюги снеговой,
Ты вспомнишь прошлое и вольный край родной,
26 И твой свободный торс сожмут тиски корсета,
Ты будешь торговать собою — и за это
В притонах городских приют отыщешь свой,
Дерев кокосовых ища во мгле сырой!
(Эллис)
Бодлер Шарль
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Переводы из ‘Цветов зла’, Бодлер Шарль, Год: 1909
  2. Цветы зла, Бодлер Шарль, Год: 1857
  3. Стихотворения, Бодлер Шарль, Год: 1942
  4. Пять стихотворений, Бодлер Шарль, Год: 1867
  5. Стихотворения, Бодлер Шарль, Год: 1903
  6. Стихотворения, Бодлер Шарль, Год: 1938
  7. Стихотворения, Бодлер Шарль, Год: 1867
  8. Четыре стиховторения, Бодлер Шарль, Год: 1954
Электронная библиотека