В. Г. Белинский
Цветы музы. Сочинение Александра Градцева
ПРИМЕЧАНИЯ
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
А. Л. Осиповат и Л. С. Пустильник
Цветы музы. Сочинение Александра Градцева, Белинский Виссарион Григорьевич, Год: 1842
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Собрание сочинений в девяти томах
М., ‘Художественная литература’, 1979
Том четвертый. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 — март 1842
ЦВЕТЫ МУЗЫ. Сочинение Александра Градцева. Санкт-Петербург. 1842. В тип. А. Иогансона. В 8-ю д. л. 73 стр.
Несмотря на неблагоприятное время для поэзии, несмотря на то, что теперь почти совсем не читают стихов, — новые поэты не перестают являться, нежданные, непрошеные, а новые стихотворения так и плодятся, словно грибы после дождя. Давно ли вышли стихотворения г. Бочарова,1 давно ли восхищались мы поэмою г. Молчанова ‘Повесть Ангелина’2 — и вот являются ‘Цветы музы’ г. Градцева… Но это еще не все: сколько надежд впереди, сладостных надежд! Сын природы, Федот Кузмичев, приготовил ‘Поэму в 14 песнях’ и — почему же не надеяться! — может быть, скоро потянутся, одно за другим, собрания стихотворений поэтов ‘Библиотеки для чтения’ и покойной ‘Галатеи’ — гг. Кропоткина, Щеткина, Степанова, Зотова, Чужбинского, Третьякова, Чернецкого, Скачкова, Соколова, Волкова, г-ж Шаховой, Падерной и иных… Прекрасные стихотворения гг. Сушкова, Бахтурина, Быстроглазова давно уже изданы и, сделав свое дело, то есть доставив публике большое удовольствие, покоятся в кладовых — сих Елисейских полях умерших стихов и прозы… Но обратимся к ‘Цветам музы’ г. Градцева. Надо признаться, что эти цветы не совсем красивы и ароматны, но в этом виновата не муза г. Градцева, а типография г. Иогансона, на бесплодной почве которой возросли они… Проницательные читатели поймут, что мы говорим о внешнем безобразии ‘Цветов’ г. Градцева, что же до внутреннего — о нем сейчас будет речь.
Снарядили корабль — громадный, он недвижим стоит у морской бездны, и по влажной и бурной степи летит взором, как сокол, — а сам думает: ‘О, гремучие волны! недолго мне стоять, спущусь я тяжелою пятою к вам на хладную грудь, как гений раздора…’
Мне небо отвагу и силу дало
Носиться над бурною глубью,
Разрежу я ваше седое чело
Своею широкою грудью!
Теперь, читатели, мы вам самим предоставляем приятный и полезный труд отыскать единство образности в смелых и ‘цветистых’ тропах музы г. Градцева: сперва корабль грозит волнам спуститься тяжелою пятою на их (или, как выражается муза г. Градцева, к ним) хладную грудь, а потом хочет своею широкою грудью резать их седое чело, из этого сбивчивого обстоятельства очень естественно вытекает вопрос о фигуре корабля, то есть о том, где у него грудь и где ноги, или ‘пята’, и потом о фигуре волн, то есть где у них ‘седое чело’ и где ‘хладная грудь’… Не сознавая себя в силах решить такой мудреный вопрос, будем продолжать историю корабля и волн. Погрозивши волнам, наш корабль, ‘одетый величьем и с пламем в очах’, торжественно погрузился в воды ме(?)дной пятой, ‘всклубляя свой флаг распущенный’, волны осердились и давай бросаться ему на грудь, но ‘бегун морей’ не струсил — он начал работать и грудью и пятою: грудью он дерется, а пятой ‘смял волны’. Волны, видя, что плохо дело, что дракой ничего не возьмешь, очень хитро придумали испугать ‘бегуна морей’ дикими, напыщенными стихами: ‘Ты-де, — говорят они, — быстрой и упорной встречей разрушал наше восстание (чудная мысль, смелый оборот!) и исторгал из нас рыданья, но не гордись своею стальною грудью — ты р_у_к_о_т_в_о_р_н_о_с_т_ь человека, ты духом тленья отягчен, а мы (то есть волны) созданы от века, к нам недоступен смертный сон, беги же вон из моря’. Но корабль себе на уме: его не надуешь плохими и бессмысленными стихами — ведь он и сам мастер кропать их. ‘Врете вы’, — крикнул он на них —
И быстро сорвал свой якорь чугунный,
Торжественной думой взлетев к небесам,
Наперсник стихии надменной и бурной
Стрелою помчался по черным волнам.
Вот так уж корабль — подлинно, что удивительный: сам срывает якорь, а не снимается с якоря, думой прямо в небеса, а стрелою — по черным волнам… Но и это еще не все: сперва вы видели его врагом ‘надменной и бурной стихии’, а теперь он вдруг является ее ‘наперсником’ — видно, насильно влез в дружбу…
Все рассказанное нами составляет содержание первого цветка музы г. Градцева. Что же в этом ‘содержании’? — спросите вы: — что за мысль, что за смысл? Не знаем наверное, но думаем, что это этюд. Вы, читатель, конечно, учились в детстве нелепой науке, называемой ‘реторикою’, вас, конечно, заставляли ‘сочинять’ на заданные темы, следовательно, вы знаете, как пишутся такие сочинения. Если же не знаете, мы вам скажем. Вот, например, дана тема — ‘корабль’: что ж тут писать? — Как что? если в классическом роде, то благосклонные небеса, попутные ветры, морские божества, милая жена и прекрасные дети, ожидающие в мирной хижине дорогого их сердцу пловца, потом буря, кораблекрушение, гибель, а затем нравоучение: как-де ненадежны все надежды человеческие, и в виду, дескать, берега погибает пловец, тщетно простирая объятия к ‘верной подруге и бесценным залогам нежного союза’, а наконец — вывод: следовательно, коли уж ездить, так сухим путем, а не морем, лучше же всего не ездить, а сидеть дома, не гоняясь за богатством и славою, — да, впрочем, вы уж читали басню ‘Два голубя’…3 Если же угодно в романтическом роде: назовите корабль ‘бегуном моря’, ‘человеческою мыслью, одетою в дерево, железо и смоленую пеньку, окриленную парусами’, море сравните с душою злодея и потом заставьте его ругаться с кораблем, потом драться, и кого-нибудь из них сделайте победителем, но бойтесь вывести какое-нибудь заключение: романтизм требует таинственности, неопределенности, в нем все дело в ничем или в чем-то… Славная наука реторика, особенно та глава в ней, которая трактует об ‘изобретении’ и ‘общих местах’!.. Чтоб убедиться в этом, стоит только посмотреть, какое прекрасное стихотворение помогла она написать г. Градцеву. Дело идет о ‘холме’ — простом, обыкновенном холме, ну, что бы, кажется, можно сказать о холме, кроме того, что он — холм, но гений и реторика найдутся наговорить всего о ничем. Был — изволите видеть — в степях за Волгою холм, на котором ‘орел обитель основал’, на холме было тихо, как во всякой ‘обители’, и безмолвие оживлялось только криком орлов… Вот муза г. Градцева и начинает допрашивать холм: где-де была обитель твоей младенческой поры и кто тебя сюда занес? — Холм ни слова, как будто (такой гордец!) и знаться не хочет с музою г. Градцева, а между тем —
Сбежались тучи, заклубился
Мятежный вихе(о)рь, застонал
На Волге грозно пенный вал,
И гул гремучий покатился
С холма раскатом громовым,
И мне казалось, озарился
Недвижный (гул?) пламенем живым.
Но нет… гул шумный, не ответы, —
Не речь холма на говор мой,
Затихла степь: в туман одетый
Молчит холм черный и немой.
Этими стихами заключается пьеса: поняли ль вы их?..
Очень интересна также пьеса ‘К смерти’. Муза г. Градцева такими словами не велит идти смерти в счастливое семейство:
Где жизнь так дивно расцвела,
Туда, где жизнь еще мила,
Не изливай свое злодейство,
Тяжелых не бросай цепей.
К чему разрушиш?(ь) благо дней!
Муза г. Градцева произращает не одни цветы, но и целые деревья: на первый случай она потчует только суком с большого дерева — ‘одною сценою из жизни Владимира (,) князя новгородского’, которая сцена, как гласит выноска, есть ‘Отрывок’ из драматических сцен: ‘Владимир и Рогнеда с 980 по 986 год’. Первый опыт в Д(д)раме! — наивно замечает автор… По суку видно, что ‘Рогнеда с 980 по 986 год’ есть дерево большое, но водяное — нечто вроде ветлы…
Все замашки музы г. Градцева обличают в нем поэта романтического, из школы г. Бенедиктова4. Да, г. Градцев романтик, а следовательно, и несчастный человек, потому что все романтики несчастные люди. Читайте — и страдайте:
Одинок я в этой жизни,
Чуждо все душе моей,
Нет мне друга, нет отчизны,
Нет мне ласки от людей.
Тяжко, други! под луною
Бесприютный я брожу,
И не с радостью, с тоскою
Я на божий мир гляжу.
Одичал я в жизни бурной,
И увял, как в осень цвет.
О друзья! под мрачной урной
Горько лечь во цвете лет5.
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков — П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960.
Белинский, АН СССР — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
ГБЛ — Государственная библиотека им. В. И. Ленина.
Герцен — А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.
ГИМ — Государственный исторический музей.
ГПБ — Государственная Публичная библиотека СССР им. М. Е. Салтыкова-Щедрина.
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР.
КСсБ — В. Г. Белинский. Сочинения, ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II… — Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание ‘по незначительности своей’.
ЛН — ‘Литературное наследство’. М., Изд-во АН СССР.
Панаев — И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПР — позднейшая редакция III и IV статей о народной поэзии.
ПссБ — В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., под ред. С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.
Пушкин — А. С. Пушкин. Полн. собр. соч. в 10-ти томах. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1962-1965.
ЦГИА — Центральный Государственный исторический архив.
Цветы музы. Сочинение Александра Градцева… Впервые — ‘Отечественные записки’, 1842, т. XX, No 2, отд. VI ‘Библиографическая хроника’, с. 49-51 (ц. р. 31 января, вып. в свет 1 февраля). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. VI, с. 329-334.
1 См. рецензию Белинского на ‘Стихотворения И. Бочарова’ (1841) — Белинский, АН СССР, т. V, с. 484.
2 Рецензируя поэму Н. Молчанова ‘Ангелина’ (1837) (см.: наст. т., с. 499-501), Белинский беспощадно осмеял ее.
3 Имеется в виду басня И. А. Крылова ‘Два голубя’ (1809).
4 См. статью ‘Стихотворения Владимира Бенедиктова’ (1835) — наст. изд., т. 1, с. 193-208.
5 Цитата из стихотворения В. Г. Бенедиктова ‘Грусть’ (1835). Курсив Белинского.