Цветок на гроб моего Агатона, Карамзин Николай Михайлович, Год: 1793 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 7 минут(ы)

СОЧИНЕНІЯ КАРАМЗИНА.

ТОМЪ СЕДЬМЫЙ.

МОСКВА,
Въ Типографіи С. Селивановскаго,
1803.

ЦВТОКЪ НА ГРОБЪ МОЕГО АГАТОНА.

His life was gentle, and the elements
So mix’d in him, that Nature might stand up,
And say to all the world, This was a man!
Shakespeare.

Нтъ Агатона!… Нтъ моего друга!…

Читатель! ты не зналъ его — онъ не былъ ни богатъ, ни знатенъ — онъ былъ человкъ, благородный по душ своей — украшенный одними достоинствами, не чинами, не блескомъ роскоши, — и сіи достоинства таились подъ завсою скромности.

Но его уже нтъ!— Горестная дружба можетъ теперь сказать, чего она лишилась, о чемъ проливаетъ слезы, и вчно проливать, будетъ!

Такъ, за долг, за самый священный долг почитаю я сказать всякому нжному сердцу, всякому, кто любитъ человчество, и кто уметъ цнить его, что въ нашемъ хладномъ сверномъ отечеств, гд Природа не весьма щедрою рукою разсыпаетъ благіе дары свои, родился и жил такой человк, котораго душа была бы украшеніемъ самой Греціи, отечества Сократовъ и Платоновъ, благословеннйшей страны подъ Солнцемъ!

А вы, мрачныя души, вы не можете разумть меня. Оставьте печальнаго — оставьте сіи безпорядочныя строки, орошаемыя моими слезами! Не для васъ изливаю горесть свою, и не требую вашего одобренія. Когда сердце мое превратится въ камень, когда огнь чувства угаснетъ въ груди моей, подобно какъ заря вечерняя угасаетъ на полунощномъ неб, когда, забывъ святую истину, паду ницъ предъ златыми кумирами человческихъ заблужденій: тогда будете вы друзьями моими, тогда перо мое посвятится вашему удовольствію, тогда удостоите меня благопріятной улыбки своей. Теперь мы чужды другъ другу, и горесть моя не можетъ васъ тронуть.—

Въ самыхъ цвтущихъ лтахъ жизни нашей мы увидли и полюбили другъ друга. Я полюбилъ въ Агатон мудраго юношу, котораго разумъ украшался лучшими знаніями человчества, котораго сердце образовано было нжною рукою Музъ и Грацій. Что онъ полюбилъ во мн, не знаю — можетъ быть пламенное усердіе къ добру, непритворную любовь ко всему изящному, простое сердце, не совсмъ испорченное воспитаніемъ, — искренность, нкоторую живость, нкоторый жаръ чувства, я нашелъ въ немъ то, что съ самаго ребячества было пріятнйшею мечтою моего воображенія — человка, которому могъ я открывать вс милыя свои надежды, вс тайныя сомннія, которой могъ разсуждать и чувствовать со мною, показывать мн мои заблужденія, и научать меня не повелительнымъ голосомъ учителя, но съ любезною кротостію снисходительнаго друга, — однимъ словомъ, я нашелъ въ немъ сокровище, особливый даръ Неба, который не всякому смертному въ удлъ достается — и время нашего знакомства, нашего дружества, будетъ всегда, важнйшимъ періодомъ жизни моей.

Свтъ былъ тогда чуждъ и мн и ему: — ему еще боле, нежели мн, но мы любили книги, и не думали о свт, имли не много, не многимъ были довольны, и не чувствовали недостатка. Прелести разума, прелести душевныя казались намъ всего любезне — ими плнялись мы, ими въ твореніяхъ великихъ умовъ наслаждались, и не рдко за Оссіаномъ, Шекспиромъ, Боннетомъ, просиживали половину зимнихъ ночей. Часто духъ нашъ на крыльяхъ воображенія облеталъ небесныя пространства, гд Оріон и Сиріусъ въ златыхъ внцахъ сіяютъ, тамъ искали мы нжныхъ друзей своему сердцу, — и часто заря утренняя красила восточное небо, когда я разставался съ Агатономъ, и возвращался домой съ покойною душею, съ новыми знаніями, или съ новыми идеями.

Естьли когда нибудь осмлюсь я слабымъ перомъ своимъ начертать исторію моихъ мыслей, тогда опишу можетъ быть и нкоторыя изъ тхъ ночныхъ бесдъ, въ которыхъ развивались первыя мои метафизическія понятія, печать молчанія хранитъ ихъ теперь въ груди моей.

ВЪ семъ искреннемъ сообщеніи душъ нашихъ пріобрлъ я и нкоторое эстетическое чувство, нужное для любителей Литтературы. Врный вкусъ друга моего (отличавшій съ великою тонкостію посредственное отъ изящнаго, изящное отъ превосходнаго, выученное отъ природнаго, ложныя дарованія отъ истинныхъ) былъ для меня свтильникомъ въ Искусств и Поэзіи. Восхищенный красотою цвтовъ, растущихъ на семъ пол, дерзалъ я иногда младенческими руками образовать нчто подобное онымъ, и незрлыя свои мысли изливать на бумагу, он былъ первымъ моимъ судьею, и хотя замчалъ недостатки, однако же, по снисхожденію и нжности своей, ободрялъ меня въ сихъ упражненіяхъ. Ахъ! я жалю о том человк, которой занимается Литтературою и не иметъ знающаго друга!

Но никогда не хотлъ Агатонъ испытывать дарованій своихъ въ собственныхъ сочиненіяхъ. Тихой кругъ читателей нравился ему лучше, нежели заботливое состояніе Автора, котораго спокойствіе не рдко зависитъ отъ людскаго сужденія. Великіе образцы были у него предъ глазами. Надлежитъ или сравняться съ ними (думалъ онъ), или не выходитъ на сцену, первое казалось ему труднымъ, и для того онъ молчалъ. Но разные переводы, имъ изданные, доказываютъ, что слогъ его былъ превосходенъ.

Одинакіе вкусы могутъ быть при различныхъ свойствахъ души: Агатонъ и я любили одно, но любили различнымъ образомъ. Гд онъ одобрялъ съ покойною улыбкою, тамъ я восхищался, огненной пылкости моей противополагалъ онъ холодную свою разсудительность, я былъ мечтатель, онъ дятельной философ. Часто, въ меланхолическихъ припадкахъ, свт казался мн унылъ и противенъ, и часто слезы лились изъ глазъ моихъ, но онъ никогда не жаловался, никогда не вздыхалъ и не плакалъ всегда угнталъ меня, но самъ никогда не требовалъ утшенія, я былъ чувствителенъ, какъ младенецъ, онъ былъ твердъ, какъ мужъ: но онъ любилъ мое младенчество такъ же, какъ я любилъ его мужество. Разные тоны составляютъ гармонію, всегда пріятную для слуха, монотонія бываетъ утомительна и два человка, совершенно одинакихъ свойствъ, всего скоре наскучатъ другъ другу.

Обстоятельства разлучали насъ онъ писалъ ко мн — и сіи письма (примръ чистаго слога и зеркало тихой, стройной души) будутъ всегда храниться близъ моего сердца.

Когда путешествіе сдлалось потребностію души моей, когда желаніе видть Природу въ великолпномъ ея разнообразіи, видть тхъ великихъ Мужей, которыхъ творенія сильно дйствовали на мои чувства, превратилось въ совершенную страсть, когда, удовлетворяя сему желанію, ршился я оставить на время отечество и друзей моихъ: тогда онъ пожертвовалъ на минуту своею твердостію, и слезы покатились изъ глазъ его. Спши, сказалъ онъ, спши, куда влечетъ тебя стремленіе твоего духа, и возвратись къ намъ благополучно, съ тмъ же сердцемъ, съ которымъ отъ насъ дешь! — Мы разстались. Онъ стоялъ на дорог, и смотрлъ въ слдъ за мною, платокъ долго бллся въ рукахъ его.

Великое пространство раздляло насъ, но мы не забывали другъ друга. ‘Воспоминаніе о теб (писалъ онъ ко мн въ Женеву) есть одно изъ лучшихъ моихъ удовольствій. Часто путешествую за тобою по Ландкарт, расчисляю, когда куда могъ ты пріхать, и сколько гд пробыть, взбираюсь съ тобой на высокія горы, воображаю тебя бродящаго по прекраснымъ мстамъ, или сидящаго въ кабинет какого нибудь ученаго. Усердно желаю, мой любезный другъ, чтобы везд встрчались теб такіе люди, которыхъ знакомство и воспоминаніе возвышало бы удовольствія, находимыя тобою въ наслажденіи прекрасною Природою, и утшало бы тебя въ непріятномъ опыт, что везд есть зло. Могу себ представить, что сей опытъ часто тебя огорчаетъ, и приводитъ въ такое грустное расположеніе, въ какомъ я видалъ тебя, живши съ тобою.’ Такъ, мой другъ! везд есть зло, но

Кто въ мир и любви уметъ жить съ собою,

Тотъ радость и любовь во всхъ странахъ найдетъ.

Наконецъ я возвратился — (тотъ же, каковъ похалъ, только съ нкоторыми новыми опытами, съ нкоторыми новыми знаніями, съ живйшею способностію чувствовать красоты физическаго и моральнаго міра) спшилъ обнять повреннаго души моей, воображал его пріятное удивленіе, его радость… но сердце мое замерло, когда я увидлъ Агатона. Долговременная болзнь напечатлла знаки изнеможенія на блдномъ лиц его, въ тусклыхъ взорахъ изображалось тлесное и душевное разслабленіе, огонь жизни просшылъ въ его сердц, томномъ и мрачномъ. Едва могъ онъ обрадоваться моему прізду, едва могъ пожать руку мою, едва слабая, невольная улыбка блеснула на лиц его, подобно осеннему солнцу, которое въ лучезарномъ сіяніи на минуту является и въ облакахъ исчезаетъ.

Жаловаться ли намъ на участь бднаго, слабаго человчества?— увы! что есть мудрость мудраго, когда паденіе соломенки можетъ разрушить ее, когда болзнь тлесная затемняетъ свтъ его разума, и покрываетъ густымъ мракомъ нечувствительности такую душу, въ которой вся Природа какъ въ чистомъ ручейк созерцалась!— Горестная мысль! горестный опытъ!

Пришла весна, и благодтельныя вліянія сего прекраснаго времени года возвратили мн друга, бальзамическія испаренія зеленющихъ трав освжили его томное сердце, вмст съ цвтами разцвтала душа его, и вмст съ нжными птенцами слабый дух его оперялся. Сія весна, сіе лто, останутся незабвенными въ моей жизни!

Всегда, всегда будете вы предметомъ благодарной слезы моей, вы пріятные вечера, проведенные мною въ сообществ милаго друга, на зеленыхъ лугахъ, орошаемыхъ тихою ркою, хотя не столь славною, какъ Аинскій Иллисъ, гд Сократы и Критоны древле бесдовали о мудрости, но чистою и прекрасною въ своемъ теченіи! Тамъ, будучи друзьями цлому свту, разсуждали мы о происшествіяхъ міра, угадывали будущую судьбу человчества, радовались и горевали, тамъ вопрошали мы Натуру о великихъ тайнахъ ея — иногда глубокое молчаніе пасмурной ночи, иногда нжная пснь филомелы, иногда страшные удары грома были намъ отвтомъ ея: — мы благоговли, и признавали слабость своего разума.— Естьли обитатели оныхъ сверкающихъ міровъ, которыми усяно голубое небо, когда нибудь съ высоты своей взираютъ на смертныхъ чадъ земли: то конечно и мы удостоились ихъ взоровъ два юноши, страстно любящіе истину и добродтель!

Всякой день, всякой вечеръ были мы вмст, какъ будто бы предчувствуя, что сіе лто будетъ послднимъ лтомъ дружбы нашей!— Я спшилъ къ нему съ каждою новою книгою, съ каждымъ новымъ твореніемъ ума человческаго, онъ спшилъ ко мн — съ новымй мыслями, съ новыми догадками, съ новою любезностію.

Осень была для насъ печальна, зимою мы разстались — и разстались навки!

Навки. — Я обнималъ тебя въ послдній разъ, неоцненный другъ души моей! въ послдній разъ видлъ твою чувствительность! Ты любилъ меня — и никогда любовь твоя не была такъ краснорчива, какъ въ сію минуту! Можетъ бытъ мы скоро увидимся, можетъ быть опять будемъ жить вмст — сказалъ онъ, и закрылъ лице свое. Милый другъ! сердце твое конечно предчувствовало, что намъ уже никогда не видаться въ здшней жизни!

Перемна климата, а можетъ быть и чрезмрная дятельность, разстроили его слабое здоровье, онъ занемогъ опасною болзнію — страдалъ томился — ни молодость, ни искусство врачей, ни пламенная молитва дружбы не помогли ему… Онъ скончался!

Ахъ! для чего не могъ я быть при конц твоемъ — не могъ слышать послднихъ словъ, видть послднихъ взоровъ моего друга?— Ты хладлъ въ объятіяхъ смерти, и можетъ быть никто изъ окружавшихъ тебя не зналъ, какая душа оставляла міръ сей, какой человк умиралъ въ глазахъ ихъ! Можетъ быть безчувственные люди положили тебя въ гроб, — безчувственные люди опустили гробъ твой въ землю!

Я хотлъ бы оросить слезами то мертвое тло, въ которомъ обиталъ безсмертный духъ твой, хотлъ бы проститься съ тобою, и со всею горячностію дружбы поцловать т хладныя уста, изъ которыхъ нкогда лились въ грудь мою отрада и утшеніе, Хотлъ бы успокоишь тебя и въ самомъ гроб, и первымъ весеннимъ цвтомъ украсить могилу твою!… Ахъ! начто мы разлучались? Сіи не многіе дни, которые оставалось прожить теб въ юдоли смертнаго, протекли бы въ тишин и мир, попеченія любви, старанія дружбы облегчили бы переход твои въ вчность, и Ангелъ смерти принялъ бы тебя изъ объятій чувствительнаго человка!— Онъ умиралъ спокойно. Я говоривъ съ нимъ за два дни до кончины его (пишетъ ко мн любезной Д***), и никогда не перестану удивляться силамъ души его — а я, за сіе удивленіе, никогда не перестану любить тебя, милой Д***’ —

Величественная Натура… или Ты, Котораго я назвать не умю… Ты, Котораго истинное имя и существо таятся въ непроницаемомъ мрак, или въ неприступномъ свт! дерзнетъ ли смертный съ слабымъ, но чистымъ сердцемъ, безъ страха и трепета вопросить Тебя: почто образовалъ Ты прекрасную душу моего друга, и скрылъ ее на зар утренней, прежде нежели возсіяла она во всей красот своей? ужели мудрая рука Твоя ошиблась, и произвела оную не въ свое время, не въ своемъ мст?— Невидимая сила заграждаетъ уста мои безмолвствую.

Горесть моя будетъ продолжительна — безконечна! Я имю друзей сердца, которые меня любятъ, и которые мн всего на свт миле, но духъ мой лишился любезнйшаго своего брата и совоспитанника, котораго никто, никто замнить не можетъ!

Дражайшій Агатонъ! рука времени не загладитъ образа твоего въ моихъ мысляхъ, всегда, всегда буду воспоминать о незабвенномъ друг: — ибо память твоя впечатллась въ существо души моей, и слилася съ ея любезнйшими идеями и чувствами. Скоро разцвтетъ пространный садъ Натуры, скоро птички запоютъ на зеленыхъ втвяхъ — я пойду въ поле, пойду гулять туда, гд гулялъ съ тобою, сяду на томъ мст, гд сидлъ съ тобою, и подъ шумомъ весеннихъ водопадовъ пролью сладкія слезы. Тамъ, видя радостное обновленіе Природы, буду воображать тебя обновленнаго въ таинственныхъ жилищахъ вчности, которыя стали мн извстне съ того времени, какъ ты въ оныя преселился — въ жилищахъ, гд непремнная весна царствуетъ, и алютъ цвты неувядаемые, гд нтъ ни слезъ, ни вздоховъ, гд мудрые древности, какъ нжные братья, бесдуютъ съ тобою, и гд нкогда встртишь ты и меня съ Ангельскою улыбкою небесной дружбы.

Прости!

Марта 28, 1793.

ЦВТОКЪ НА ГРОБЪ МОЕГО АГАТОНА.

Читайте также: