Нина Петровская
Нина Петровская
Цветок Ивановой ночи
Цветок Ивановой ночи
———————————————————-
Цветок Ивановой ночи, Петровская Нина Ивановна, Год: 1903
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Это было вчера, а, может, быть, и давно — не помню, не знаю. Безумно измерять днями и ночами нескончаемую человеческую муку.
Был такой же вечер, как сейчас, и туман полз из леса, и небо, мутное, печально спокойное, висело над садом.
Мы случайно остались вдвоем.
О, конечно, случайно…
Ведь, если бы она знала даже, что завтра я умру, она не осталась бы со мной в эту ночь.
Сегодня весь день, бледнея от печали, она ждала того красивого, при мысли о ком кровь гневным молотом стучит в виски и руки сводит судорога бешенства.
И только к ночи, когда уже стало поздно ждать, она пришла на балкон и осталась со мной.
В эту ночь в большом темном доме не было никого, кроме нас.
Уже несколько ночей белый непроницаемый туман стелется над землей. Говорят, где-то близко горят леса. Днем солнце, как налитой кровью глаз, зловеще смотрит сквозь голубую тяжелую мглу, а вечером, как только угаснет последний багровый луч, бесшумно ползут эти белые влажные волны.
И клумбы, и кусты, и изгородь, — все потонуло в белой без-донности, только выше, поднимаясь к мутному небу, тихо качаются мохнатые головы высоких деревьев.
Тогда тоже была ночь, и я не видел ни ее глаз, ни лица, но, знал я, — та же злая мука, что терзала меня, железными когтями рвала и ее сердце.
И от этого сознания змеиная радость крутилась во мне.
Мы молчали, а туман все густел, и делалось страшно, и тяжко было дышать.
‘Как скучно, как скучно!’ шептала она. ‘А вы все еще здесь, разве не скучно и вам?’
Я смеялся, шутил, говорил о чем-то веселом, только там, в глубине, было так страшно, так пусто, как бывает в доме, откуда только что вынесли покойника.
‘Вы помните, что сегодня Иван Купал?’, говорил я.
‘В полночь в лесу зацветет папоротник, соберутся веселые демоны, бросят во тьму сверкающий красный цветок. Оживет темнота, захохочут от радости совы, лес загудит, задрожит от восторга, и кто найдет этот яркий веселый цветок, будет счастлив весь год. Хотите в лес? Быть может, счастье ждет кого-нибудь из нас’.
Она согласилась, смеясь, взяла мою руку, и мы поплыли по белым волнам.
Близко, так близко я чувствовал ее спокойные теплые пальцы, и в это прикосновенье уходила вся моя жизнь.
Опустошенный, слабый, я вел ее куда-то по белой аллее, и только, когда мы коснулись ограды, я понял, что кончился сад.
Дальше, о, дальше!
Пусть без конца длится безмерная мука, пусть сгорит вся моя кровь!
Зачем мне серые, как паутина, дни, если сегодня, хотя и случайно, она со мной и мы отделены от мира чарой этой злой единственной ночи.
Я отворил калитку.
Безбрежное, белое — кругом, пьяная сырость земли, шелестят под ногами прошлогодние листья, а там, в темных чащах, точно шепот, и смех, и невнятная речь…
Влажные ветви ласкают нам лица, — все далеко, все ушло, а кто-то ласковый и злой увлекает все дальше и дальше.
‘Как хорошо, как страшно!’ смеялась она.
‘Но где мы?! Я не вижу ни деревьев, ни тропинки, мы заблудимся в лесу’.
Я крепко держал ее руку.
‘Нам нужно быть близко. Страшно потеряться в темноте’.
И каждый раз, когда в невольном испуге ее пальцы сжимали мою руку, сердце во мне делало бешеный толчок, как будто вся кровь из дрожащего тела уходила в него, и я становился пустым и до странности легким, точно уж не было тела, а только огненная искра, да оболочка из того же тумана, в котором тонули мы с ней.
В траве загорались светляки. Я ловил, нагибаясь дрожащие огни и украшал ее волосы.
Хороша Иванова ночь!
‘А папоротник. Где же папоротник… найдемте хоть листочек’, просила она.
‘Дальше, дальше. Какой же папоротник около дома. Он дальше, дальше! Можно ли заблудиться со мной, когда так хорошо я знаю этот лес’.
Мы вышли из чащи и шли высокой, нескошенной травой.
Белая бездонность под ногами, над пропастью мы.
Она споткнулась обо что-то, и на миг ее лицо коснулось моего. Огненная лента развернулась перед глазами, еще миг, — и я упал бы пред ней, бессильный, как тонкие травы, что ложились под нашими ногами.
Но тот, кто сегодня владеет мной, вдохнул в меня силу, и я шел с ней рядом так твердо, так спокойно.
‘Послушайте, дальше не нужно, тут сыро, вернемтесь’, сказала она. ‘Видно папоротник сегодня цветет не для нас’.
Так дальше не нужно! И больше не будет ничего?
Ничего! Ничего! стонало и ныло во мне. Ничего — больше случайности этой ночи, ничего — больше равнодушного прикосновения ее пальцев.
А завтра опять тот высокий, красивый будет целовать ее руки и губы…
У меня помутилось в глазах. Красный цветок, дрожа и сверкая, проплыл вдалеке…
Но ведь ночь сейчас, и одни мы… А вправо вода, черный пруд, подернутый ряской.
Тот веселый ожил во мне, — он хохочет, он тянет вперед.
‘Сейчас мы увидим папоротник! но правее, а здесь болото, вода. Страшно остаться на зеленом дне в гостях у лягушек’.
‘Еще, еще правей!’
В последний раз я сжал ее пальцы. Потом выдернул руку, отбежал, бросился в траву и закрыл глаза.
Развернулось что-то черное, неизбежное. Это смерть бредет невдалеке.
О как весело! Как страшно!
Белые волны в мозгу, и вокруг, хохочет лес, гудят мохнатые вершины.
Веселые демоны Ивановой ночи швырнули ей красный цветок.
А там далеко, уж как будто за лесом, какие-то вопли, и всплески, и стоны.
Или я это плачу, а тот веселый ушел и не хочет смеяться?
Они не узнали, как искали мы красный цветок. Никто не видал, когда пришел я и как ушли мы вдвоем. Я видел, сегодня несли они это — длинное, завернутое белым.
Но не верю я. Они зароют ее тело, но разве есть конец человеческой муке?..
И сегодня, и завтра, и всегда я буду ходить в ее саду и прятаться меж черных стволов, а тот красивый будет целовать ее руки и губы, и в их поцелуи по капле источится вся моя кровь…
И это будет вечно, всегда, потому что вечны и смерть, и любовь.
Октябрь 1903.
Впервые: Альманах издательства ‘Гриф’, М., 1904 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.