Александр Кондратьев
Александр Кондратьев
ГОЛОВА МЕДУЗЫ
Избранные рассказы
Том 1
ГОЛОВА МЕДУЗЫ
Избранные рассказы
Том 1
ЦИРЦЕЯ
ЦИРЦЕЯ
Реставрация мифа
* * *
* * *
——
Цирцея, Кондратьев Александр Алексеевич, Год: 1916
Время на прочтение: 17 минут(ы)
— Сын мой, — сказала царица острова Эи, чародейка Цирцея, высокому смуглому юноше с лицом хищной птицы, — ты уже вырос и возмужал. Пора тебе навестить отца своего, Одиссея. Некогда он прогостил у меня целый год и, уезжая, клялся, что вернется обратно. Свези ему, Телегон, вытканный много плащ и напомни о неисполненном обещании.
С этими словами Цирцея встряхнула уже готовую пеструю ткань с изображениями диковинных зверей, птиц и растений.
— Мать и царица моя, — отвечал, любуясь узорным плащом, Телегон, — давно самому хотелось мне попросить у тебя дозволения повидаться с отцом, но я не смел, боясь тебя прогневить, теперь же с радостью направлю я путь в ту сторону, куда ты мне велишь.
— Завтра утром ты наденешь чистый хитон, а нимфы принесут в твою лодку вина, хлеба и мяса. Дельфины тебя отвезут к берегам каменистой Итаки, которою правит твой славный отец. Возьми с собой этот меч. По серебряной рукоятке его узнает тебя Одиссей. В день нашей первой с ним встречи он хотел меня этим мечом заколоть. Передай твоему отцу, что я хочу показать ему дочь, Кассифону, которой он еще не видал… Привези мне царя Итаки, даже если бы ты застал его больным или близким к смерти. У меня найдутся средства вернуть его к жизни… Ступай!…
На другое утро Телегон взял свое копье с острым шипом морского ежа на конце, повесил через плечо данный матерью меч, попрощался с сестрой и, не смея беспокоить запятой варкою волшебного зелья Цирцеи, отправился в путь. Шесть пар темных дельфинов, неустанно ныряя в волнах, повлекли его лодку в туманную даль мимо там и сям встававших из моря пепельно-лиловых очертаний далеких островов.
К вечеру следующего дня сын чародейки был уже в виду окруженных шипящею пеною белых скал известковой Итаки. Войдя в небольшой спокойный залив, Телегон вытащил на берег лодку и спрятал ее в густых зарослях ивы. Дельфинов он отпустил, приказав им немедленно явиться на свист. Вскинув затем на плечи небольшую котомку и опираясь на копье, юноша взобрался по узкой тропинке на крутой откос скалистого берега и пошел наугад в сторону, противоположную морю.
Телегон долго брел в сгустившейся тьме вдоль пустынных полей и попадавшихся по временам оливковых рощ. Высокая каменная стена преградила дорогу молодому герою, но он, со звериною ловкостью, взобрался наверх и, спрыгнув затем на землю, очутился в плодовом саду большого загородного дома. Выбрав удобное место в кустах, сын Цирцеи свернулся клубком и мирно заснул…
Его разбудил сильный удар ноги, направленный в спину. Обходившие утром фруктовые деревья рабы хотели связать забравшегося за ограду бродягу, но тот выхватил меч и, положив, ударом в живот, одного из них среди гряд виноградника, остальных обратил в дикое бегство.
На крики рабов из маленькой калитки внутренней ограды выскочил широкоплечий, с седеющими редкими волосами, человек в расшитом хитоне. В руках у него был длинный жезл, которым он замахнулся на Телегона. Молодому герою показалось, что его противник вооружен тоже копьем, а потому он немедля метнул с силой свое. Проколотый насквозь острым шипом широкоплечий человек в хитоне свалился, а стоявшие за его спиною рабы с громкими воплями кинулись прочь. Как хищный барс, прыгнул к упавшему навзничь врагу Телегон и, желая прикончить его, занес подаренный матерью меч. Но едва раненый заметил сверкнувшее над ним лезвие, левой рукою он неожиданно сжал Телегонову правую руку так сильно, что тот не мог ею двинуть.
— Юноша, кто ты и откуда у тебя этот меч? — неожиданно спросил поверженный враг.
— Зовут меня Телегон, а меч дала мне моя мать, вечно прекрасная нимфа Цирцея, ей оставил его, уезжая, отец мой, герой Одиссей, царь вашего острова, — ответил, пытаясь вырвать руку свою сын чародейки.
— Одиссей пред тобою, мой сын… Копье, конечно, отравлено?
— Да… Неужели я убил отца?!… — воскликнул, выпуская из пальцев меч, Телегон. — Горе мне! Что скажет теперь пославшая меня к тебе мать?!
— Торопись передать мне ее поручение, сын мой.
— Она просила, отец, напомнить тебе о клятве ее навестить… Привези мне Одиссея, — говорила она, — хотя бы он был на одре болезни или даже при смерти…
— Боюсь, что ты не довезешь меня, сын мой… Остановись, Телемак! — обратился раненый царь к прибежавшему с мечом в руках русокудрому молодому герою — Это твой брат, Телегон. Не узнав отца, он нечаянно ранил меня своим острым копьем, — произнес, обливаясь кровью, Одиссей.
Повинуясь отцу, Телемак бросил занесенное над братом оружие и стал поднимать Одиссея. Обступившие своего господина рабы не знали, помогать ли переносить его в дом, или бежать звать на помощь.
В калитке показалось несколько женщин, и одна из них, рослая и облеченная в ярко-белую ткань, с раздирающим воплем бросилась к ногам Одиссея.
— Не мсти ему, Телемак, за мою смерть, — с трудом произнес, обращаясь к старшему сыну, слабеющий царь. — Я чувствую, что скоро умру. Почитай мать и не давай ее обижать своей Навзикае… Не плачь, Пенелопа, — добавил герой, обращаясь к верной жене.
— Ты не умрешь, мой отец! Мать приказала мне, расставаясь, привезти тебя, даже если бы ты умирал. ‘У меня найдутся средства вернуть его к жизни’, говорила она.
— Попробуй… Сын мой, — вновь обратился Одиссей к вынимавшему осторожно из раны копье Телемаку, — немедля пошли в город и прикажи приготовить корабль с двумя сменами сильных гребцов. Отвези меня, пока не поздно, на Эю, к нимфе Цирцее, которая может меня исцелить.
— Я поеду с тобой, Одиссей! — воскликнула Пенелопа. — Не покидай меня здесь! Сейчас же я приготовлю запасы в дорогу.
— Не надо корабля, — сумрачно произнес Телегон. — Моя ладья может вместить четверых, а дельфины Цирцеи свезут нас быстрее, чем ваши две смены гребцов.
— Где твоя лодка? — обратился к младшему брату Телемак.
— Там. — И Телегон рукою показал направление. — В небольшом заливе, с высокими берегами, поросшими ивой.
— Вероятно, у Крутых спусков. Не трать понапрасну времени. Это бесполезно, — прошептал Одиссей, обращаясь к заговаривавшему кровь на ране Телемаку. — Распорядись, чтобы меня немедля снесли на Лаэртовых носилках в ладью Телегона…
И немного спустя, в сопровождении толпы народа, несколько дюжих рабов торопливо несли вдоль желтевших полей накрытого широкополой соломенной шляпой, тяжело вздыхавшего на золоченых носилках царя Итаки. Слева от носилок шел черноволосый, в бабку свою Гекату, Телегон, а справа — светлокудрявый, с голубыми глазами Пенелопы, Телемак. У обоих через плечо висели мечи.
На полдороге от цели пути их нагнала на колеснице, запряженной белыми мулами, в накинутом поверх белого пеплоса пурпуровом царском плаще жена Одиссея.
Опустясь по крутому откосу, рабы и домочадцы царя помогли его детям вытащить и подвести к удобному месту ладью Телегона. Поставив на корме и в носовой ее части кувшины с водой и съестные припасы, они постлали на дно овечьи мягкие шкуры, накрыли их чистою тканью и уложили стонавшего от боли Одиссея. Телегон поместился на носу, а Телемак с Пенелопой на корме. Влезшие в воду рабы вывели тяжело нагруженную лодку на глубокое место.
Телегон бросил в воду концы прикрепленных к резному носу с изображением лотоса длинных веревок и свистнул в висевшую у него на шее пеструю раковину. Провожавшие своего царя жители Итаки видели только, как неподалеку от берега заплескалось, играя, стадо дельфинов, а следом за тем ладья Телегона, колыхаясь на шипящих пеной волнах неожиданно поплыла все быстрей и быстрей в открытое море…
Холодные брызги обдавали пурпур плаща, в который куталась много лет не плававшая по морю, пораженная горем царственная Пенелопа. Сидевший возле нее Телемак то думал о стрясшейся над их семьею беде, то соображал, захлестнет или нет волна внутренность судна. Телегон свистом своим то ускорял, то умерял быстроту бешено мчавших ладью дельфинов Цирцеи. Морской ветер дул ему прямо в лицо, развевая по сторонам длинные пряди черных волос.
Один Одиссей лежал неподвижно, до бороды накрытый своею сидонскою мантией. Глаза царя Итаки были закрыты, лицо неестественно бледно. Он не слышал ропота разбивавшихся около борта пенистых волн и не чувствовал ни запаха моря, ни соленого вкуса брызг, попадавших ему на побелевшие губы.
Заметив, что отец уже мертв, Телемак молча накрыл ему лицо взятым с собою продолговатым и чистым белым холстом.
На поросшем старыми соснами черном утесе своего лесистого острова неподвижно сидела чародейка Цирцея. Опустив голову на розоватые ладони подпертых коленями рук и распустив воспетые когда-то Орфеем, подобные лучам солнца, огненно-рыжие волосы, дочь Гелиоса устремляла в фиолетово-синюю даль взоры своих черных нечеловечески сверкающих глаз. Волшебница нимфа нетерпеливо ждала возвращения сына, посланного ею к царю каменистой Итаки. Пятнадцать зим пролетело, с тех пор как Одиссей покинул Цирцею после целого года пребыванья у ней. Разбросанные перед царицей гадательные кости расположились в таком прихотливом порядке, что никак нельзя было разобраться, сдержит или нет герой данное им когда-то обещание снова приехать на лесистую Эю.
Немало любовников перебывало у чародейки на этом острове, с тех пор как золотистые кони отца перевезли ее туда из холодной Сарматии. Даже сам бранелюбивый олимпиец Арес, опоенный волшебными соками трав, подолгу забывал у Цирцеи о кровопролитных битвах своих. Но никто из деливших ложе царицы не вспоминался ей так часто, как побочный сын Сизифа, Улисс-Одиссей.
Черные глаза божественной нимфы жадно впивались в морскую даль, ища в ней изогнутой ладьи Телегона.
‘Сердце говорит мне, что я кого-то скоро увижу. Но вот уже близится вечер, а сына все еще нет’, — думала Цирцея, полная тоски ожидания и дразнящих мечту воспоминаний о прошлом.
Наконец, вдали показалась темная точка.
— Это он! — воскликнула, вглядевшись в нее, дочь Гелиоса. Точка стала расти и, наконец, обратилась в ладью, которую везла стая прыгавших резво дельфинов. В ладье сидело трое, а когда пловцы вошли в скрытую поблизости между утесов бухту, Цирцея разглядела в надвигавшемся сумраке и четвертого путника, распростертого неподвижно на дне. Привязав лодку, двое мужчин, из которых один был Телегон, подняли лежавшего и, в сопровождении бывшей с ними высокой женщины в пурпуровой хлене, узкой тропинкою стали подыматься наверх.
Взглянув в лицо Телегонова спутника, Цирцея простерла к нему свои белые руки и с радостным криком: ‘Одиссей!’ бросилась навстречу. Но ее сын неожиданно остановил чародейку словами:
— Мать, ты ошиблась. Одиссей — тот, кого мы несем, а это — мой брат Телемак.
— Как ты похож на отца, о герой! Но что случилось с моим Одиссеем?! — взволнованным голосом спросила дочь Гелиоса.
— Мой муж, царь Одиссей, — выступила дотоле сзади стоявшая женщина, — заколот сыном твоим, не знаю, кто ты: богиня или смертная женщина. Муж ничего никогда не рассказывал мне о тебе.
— Будь моей гостьей, царица!… Но покажите мне Одиссея! — потребовала Цирцея.
Телемак и несвязно оправдывавшийся Телегон опустили на землю одеяло из овчины, на котором лежал их отец, а Пенелопа приподняла белую тонкую ткань, покрывавшую лицо ее мужа.
Цирцея увидела бледные, с застывшим на них выраженьем страдания, черты когда-то любимого ею героя. Глубокая жалость проникла в сердце волшебницы.
— Он мертв, — произнесла она. — Недаром внутренности жертв сулили мне горе и смерть вместе с чьим-то прибытием… Но не следует еще раздирать сердца печалью… Телегон, веди гостей в дом и позаботься о том, чтобы они остались довольны пищей и ложем. Ко мне же пришли нимфу Альс. Пусть она сюда поспешит с маленькою золотою шкатулкой, что стоит в нише возле постели моей. Я же останусь здесь, и, если душа героя не переступила еще пределов Аида, я призову ее обратно в тело силою своих заклинаний.
И когда Пенелопа с Телемаком, дивясь встречавшим их ручным медведям и львам, ушли в сопровождении Телегона, Цирцея, сняв украшенный подвесками металлический пояс со своего стройного стана, подняла руки к потемневшему небу и воззвала к матери своей, царице ночи, Гекате:
‘О, Владычица душ, отлетевших от тела! если тобою от Гелиоса рожденная дочь была когда-либо приятна тебе, — исполни просьбу мою: помоги вернуть дух распростертого здесь сына Сизифа в царственное тело его!’
А затем, обнажив холодный труп Одиссея, она, с помощью пришедшей Альс, переложила его на черную землю и, натерев в разных местах пахучими соками трав, стала громким голосом петь заклинания.
Сила их была такова, что появившаяся было на небе луна заволоклась черными тучами, в лесу послышался вой собак, а поднявшийся вокруг в странных очертаниях беловатый туман закачался в такт песне Цирцеи.
Нимфа Альс, стоя поодаль, видела, как слабо белевшее во мраке тело героя зашевелилось под простертыми над ним руками волшебницы. Она слышала затем, как герой простонал:
— Зачем возвращаешь ты душу мою от берегов Ахерона, зачем вновь внедряешь ее в это остывшее тело?
— Оно вновь согреется радостью жизни, — ответила чародейка. — Альс, дай мне мази из склянки зеленого цвета. У него открылась рана, и оттуда выходит отравленная дротиком кровь.
Хотя цвета в темноте различить было нельзя, Альс, знавшая, какая мазь нужна госпоже, подала ей просимую склянку, и открывшаяся рана скоро затянулась под легкими нежными перстами Цирцеи.
— Встань и пойдем! — громким голосом возопила вдруг чародейка.
И, повинуясь приказу ее, поднялся на когда-то крепкие ноги свои и сделал, шатаясь, несколько нетвердых шагов царь Одиссей.
— Альс, накрой его скорее плащом! Подбери потом склянки и поддерживай его с другой стороны! — приказала Цирцея.
В сопровождении двух нимф вошел царь Итаки в хорошо ему когда-то знакомый, застланный зеленым мрамором и выложенный блестящею бронзой мегарон высокого каменного дома дочери Гелиоса.
Приподнялись, увидя его, с кресел, украшенных белого костью индийских быков, пораженные ужасом Телемак с Пенелопой. Вбежавшая в мегарон Цирцеина дочь Кассифона замерла, увидя бледного, как смерть, с трудом подвигавшего ноги героя.
— Сядь, Одиссей, возле своей прекрасной жены, — сказала Цирцея, — и насладись вместе с нами вином, хлебом и мясом жирного вепря.
Дочь Икария с изумлением смотрела, как ел и пил ее возвращенный к жизни супруг, не спускавший глаз с величественно красивого лица и не тронутого загаром стройного стана дочери Гелиоса. И горькое сознание того, что сама она близка стала к старости, промелькнуло в голове Пенелопы, блеснув двумя крупными слезами в ее голубых, некогда прекрасных глазах…
Когда гости кончили есть и прислуживавшие нимфы убрали со столов золотые корзины с хлебом и блюда с жареным мясом, Цирцея сказала, обращаясь к возвращенному ею к жизни герою:
— За этим столом ты убедился, царь Одиссей, что ты снова живой человек, могущий наслаждаться обильной едой и веселящим душу вином. Но за избавление твое от мрака Аида надо будет принести за тебя искупительную жертву подземным богам. Для этого, ранее чем ты вернешься в Итаку, царственная супруга твоя должна будет, так же как некогда ты, пересечь океан и заколоть у туманных берегов киммерийской земли Гадесу и Персефоне черных овцу и барана, которых я озабочусь достать. Чтобы предупредить жалобу этих богов тучегонителю Зевсу, тебе, Пенелопа, следует отправиться завтра же утром. С тобою поедет мой сын Телегон. Он укажет тебе Персефонину рощу и поможет в принесении жертвы. Теперь же, царица, выпей эту чашу, дабы убедиться, что дочь Гелиоса не злоумышляет против соперниц.
И Цирцея протянула жене Одиссея принесенную черноволосою Альс золотую чеканную чашу с изображеньем голубок, целующихся среди кистей и листвы винограда.
Пенелопа вспомнила все страшные рассказы о людях, обращенных в свиней, о ставшей чудовищем Скилле и о других волшебствах, приписываемых Цирцее, но, сообразив, что тут же находится сын, Телемак, который не преминет за нее отомстить, твердой рукой, с достоинством носящей пурпур царицы, взяла предлагаемую хозяйкою чашу с темным и терпким вином и в несколько глотков ее осушила.
И совершилось чудо. Вместо Пенелопы, состарившейся за ткацким станком в течение двадцатилетнего ожидания мужа, перед глазами присутствующих, в креслах, украшенных серебром и белой индийскою костью, сидела юной невесте подобная девушка, совершенно сходная с той, которая много лет тому назад, стыдливо закрыв покрывалом лицо, покинула вместе с Улиссом дом своего отца, акарнанца Икария.
Задумчиво сидевшая поодаль Кассифона вскочила с своего раздвижного, барсовой шкурой накрытого кресла и, как девочка захлопав в ладони, воскликнула восторженным голосом:
— О, как ты прекрасна теперь, царственная Пенелопа! Такою же выходит из канафосских струй ежегодно обновляющая в них девственность свою и красоту олимпиянка Гера!
— Принеси зеркало, Нэсо, — приказала Цирцея одной из прислуживавших нимф.
Телегон сидел бледный, несытым взглядом впервые влюбленного юноши впиваясь в лицо преображенной царицы Итаки.
Когда Пенелопа увидела себя при ярком свете пылавших на очаге кипарисовых дров на полированном серебре чеканного зеркала, румянец восхищения покрыл ее щеки, и радостно заблестели голубые глаза. Но, совладав с собою, дочь Икария встала с кресла и деланно спокойным голосом произнесла:
— Еще жертву, богиня, я принесу на том алтаре, который собственноручно воздвигну тебе, воротясь на Итаку.
— Желаю, чтобы вернувшаяся к тебе юность, Пенелопа, была долговечна. Теперь же моя дочь укажет тебе место для отдыха… Кассифона, отведи царицу в опочивальню ее! Тебя, Одиссей, и тебя, юный гость мой, — прибавила Цирцея, обращаясь к Телемаку, — нимфы отведут в ваши спальни…
На другое утро Телегон выслушал в украшенном белыми изваяниями покое матери ее приказания.
— Хотя горячность твоя, сын мой, едва не лишила тебя навеки отца, а меня — близкого мне человека, но так как ты не забыл моего приказания и привез его тело, — я прощаю тебя. Новое мое поручение не будет тебе неприятно. Я заметила вчера, как пожирал ты очами возвратившуюся красоту Пенелопы. От тебя самого будет зависеть понравиться ей. Принеся на киммерийском берегу должные жертвы, позабудь дорогу на Эю, а дельфинам шепни, чтобы они вас отвезли на Счастливые острова. Запах цветов там и самый воздух располагают к любви, и я думаю, что даже Пенелопа сделана не из камня. Все-таки она приходится двоюродной сестрой дочерям Леды. Не бойся отца. Я скажу ему, что ты получил от меня приказание отвезти царицу на остров Итаку, а затем послан быль мною в Колхиду навестить своего дядю, царя Ээта… Отправляйся же, сын мой!…
Немного спустя Цирцея вместе с рыжеволосою Кассифоной, нимфами, Одиссеем и Телемаком провожала собиравшуюся пересечь с Телегоном Океан свою помолодевшую гостью. Облеченная поверх блестяще-белого пеплоса в пурпур, Пенелопа казалась не царицей, а скорее юной царевной. Когда она, опираясь на загоревшую руку смуглого Телегона, вскочила в ладью и закачалась с ней вместе на прозрачно-зеленых волнах, вздох облегчения невольно вырвался из высокой груди чародейки. Когда же везомая черными дельфинами лодка скрылась из вида, Цирцея медленным шагом, опираясь на густую гриву шедшего рядом с ней огромного льва, направилась вместе с гостями и дочерью к своему высокому, с расписными карнизами, дому. По дороге, глядя то на давно знакомое бледное лицо заметно облысевшего Одиссея, то на свежий румянец его голубоглазого кудрявого сына, царица Эи как бы сравнивала мысленно между собою сильно напоминавших один другого героев…
— Взгляни сюда, Телемак: в эту маленькую тихую бухту много лет назад вошел на пути из-под Трои наш черный корабль. Из всех, кто на нем был, остался в живых только я… Эльпенор сломал себе шею, шестерых пожрала несытая Скилла, остальные стали добычею рыб… У той речки, которую мы перешли только что вброд, я убил когда-то оленя. Мне порою не верится, что я тот самый Одиссей, который перебил женихов Пенелопы, сам был убит собственным сыном, вновь был перевезен с Итаки на Эю и возвращен здесь к жизни чародейкой, с которой делил некогда ее широкое ложе…
— Ты счастлив, отец, — восторженно отвечал Телемак: — ты пользуешься любовью Цирцеи! Она вечно цветет своею никогда не вянущей красотою! С тех пор как мы гостим у нее, она мне нравится с каждым днем все больше и больше.
— А что ты скажешь о ее дочери, Кассифоне?
— Она тоже прекрасна, отец, но в ней есть что-то жестокое, напоминающее брата моего Телегона. Взгляд ее зеленых очей вселяет порою какое-то смущение в мою душу.
— Вероятно, оттого, что эти глаза околдовали тебя? — добродушно смеясь, спросил Одиссей.
— Возможно, отец. Ведь она тоже чародейка.
— А что бы ты сказал, Телемак, если бы мы с Цирцеей предложили тебе жениться на ней?
Телемак задумался на миг и попробовал робко возразить:
— Но ведь у меня есть уже Навзикая…
— И у меня была Пенелопа, когда я в течение года был мужем Цирцеи, а затем семь лет жил с прекрасною нимфой Калипсо. Навзикая подождет, а память о совершенной мною резне женихов отвадит у молодежи соседних островов охоту свататься к ней… Да притом мы здесь погостим и уедем, а Кассифона не захочет, вероятно, расстаться с матерью.
— Пусть будет, как ты хочешь, отец.
В тот же вечер Одиссей, переговорив с Цирцеей, добился согласия чародейки на брак ее дочери с Телемаком. Хитроумный герой опасался, что его сын слишком засматривается на стройное белое тело и золото пышных волос владычицы Эи, и хотел отвлечь пыл желаний его только что расцветшею красотой Кассифоны.
Рыжекудрая, зеленоглазая дочь чародейки отнеслась к вести о близости брака так равнодушно, что удивился даже сам Одиссей.
Следующею же ночью, после обряда наложения родительских рук, при пении держащих факелы нимф, наперсница волшебницы, Альс, на колеснице, запряженной парою львов, отвезла одетую в прозрачный свадебный пеплос Кассифону в маленькую хижину среди чащи леса, где ее ждал покорный воле отца Телемак.
Новая жена поразила Одиссеева сына странной осведомленностью о его прежней жизни. Ей не только хорошо был известен характер Навзикаи и все достоинства и недостатки тела феакийской царевны, но и другие, более ранние, привязанности и увлечения ее мужа. Телемак был изумлен, когда Кассифона медленным ровным голосом рассказала ему, как некогда в Пилосе мыла его в теплой бане и натирала затем благовонным елеем младшая дочь царя Нестора, белорукая, на стройных ногах Поликаста…
— Ты был тогда юн, Телемак, и не замечал ни излишней полноты ее груди, ни недостатка волос в заплетенных косицах. Скажи, может ли цвет ее кожи сравниться с моей белизной?
— Откуда тебе известны подробности жизни моей? — спросил удивленный Телемак.
— Ты забыл, что я дочь и внучка двух чародеек, равных которым нет на земле. Не мудрено поэтому, что я заглянула в прошедшее человека, который дан мне в мужья…
С моря доносился рев разыгравшейся бури. Ветер шумел в тростниковой конической крыше и, проникая в небольшое отверстие для дыма, колебал огоньки пылавших светильников. Но в маленькой, хорошо обмазанной цветною глиною хижине было тепло, и босые ноги молодых тонули в мягком мехе разостланных на полу шкур диких зверей. На угольях поставленной недалеко от входа грелки-курильницы шипела благовонная смола. Взоры Улиссова сына манила к себе белизна тонких тканей, покрывавших широкое брачное ложе, где, задумчиво прислушиваясь к рыканиям львов в соседнем лесу, ожидала его зеленоглазая рыжекудрая дочь чародейки Цирцеи…
Наутро их разбудила бесшумно вошедшая в хижину царица острова Эи. Она одинаково нежно ласкала, прижимая к металлическим украшениям на белой груди, обоих молодых. Следом за нею пришел Одиссей. Царь Итаки старался казаться развязным и гордым и вел себя, как старый друг и любящий муж. Но зоркая Кассифона заметила, как ее мать освободила раз легким движением стан свой, а другой раз сняла с подобного цветом слоновой кости плеча широкую загорелую руку Одиссея.
— Друг мой, — произнесла, обращаясь к нему, дочь Гелиоса, — проводи сына искупаться в холодных струях ручья, что течет у тех скал. — И царица показала рукой направление пути. — Да и тебе не бесполезно будет подкрепить купаньем силы свои, — присовокупила вслед гостю Цирцея. — Ничто не помогает так от преждевременной дряхлости, как чистая вода горных потоков.
Несколько смущенный Одиссей не заставил повторять себе приглашение и быстро ушел в сопровождении сына.
— Как провела ты ночь, Кассифона? — спросила заботливая мать.
— Нельзя сказать, чтобы дурно, хотя Телемак все-таки только человек.
— Пожалуйста, не обращай своего мужа во льва, — пошутила Цирцея: — он удивительно напоминает мне Одиссея в дни, когда тот, мощный как бог, возвращался от стен Илиона. Теперь сын Сизифа — развалина и мне больше не нужен. Я хотела бы даже от него освободиться.
— Отошли его обратно на Итаку, — сказала Кассифона.
— Не найдя там своей Пенелопы, он начнет жаловаться на меня всем олимпийским богам. А я не хотела бы ссориться с благосклонной к герою Палладой или с Гермесом, от которого он происходить. Нет, с Одиссеем надо будет поступить иначе.
— Тогда отдай его Альс. Она честолюбива и давно хотела повелевать и владеть обращенным в какого-либо зверя героем, — посоветовала Цирцее ее рыжеволосая дочь, застегивая на лилейном плече золотую пряжку прозрачного пеплоса.
— Надо будет попробовать, — задумчиво молвила чародейка. — А ты не горишь еще ревнивой страстью к Телемаку?
— Бери его от меня хоть сейчас, — был ответ мечтавшей об олимпийских богах Кассифоны.
— Еще рано. Я подожду, пока он тебе не надоест…
Через два дня отвергнутый царицею острова Одиссей был утешен ее наперсницей Альс. Черноволосая стройная нимфа с загадочной улыбкой на продолговатом бледном лице с предупредительным почтением отнеслась к исканиям пожилого героя, и последний снова почувствовал себя жизнерадостным и веселым. Скрывая свою страсть от царицы Цирцеи, любовники сговорились бежать с утесистой Эи на Счастливые острова.
— Там, о герой, — говорила Альс, — нет дикого темного леса, которым, как щетиной, зарос остров Цирцеи, переполненный стадами зверей, бывших прежде людьми. Поля на тех островах сплошь покрыты цветами, а от полдневного зноя можно укрыться в беседках из кустов олеандра. Невиданные тобою плоды растут на тенистых деревьях, и отягченные ветви их сами клонятся в сторону путника. Аромат этих плодов приятнее запахов нектара и золотистой амброзии. Там, Одиссей, ты будешь вечно блаженствовать с преданной тебе, знающей все тайны любви волшебницей Альс.
И Одиссей, опасаясь коварных козней со стороны разлюбившей его Цирцеи, добровольно дал новой своей любовнице себя обратить в могучего золотистого жеребца, который фыркал от радостной гордости, ощущая на хребте у себя прекрасную ношу.
Мимо Цирцеи и Телемака проехала на нем Альс к отлогому спуску в мерно шумящее море. Раздувая широкие ноздри и подняв светлую гриву, с громким и бодрым ржаньем вошел воображавший себя мощным кентавром царь Одиссей в увенчанные пеною волны.
Отойдя от берега, пустился он вплавь по направлению, указанному ему бесстрашною всадницей, и плыл до тех пор, пока под копытами у него не показалось твердое дно неподалеку от берегов желанной земли…
Но неосторожен тот, кто доверяется волшебницам нимфам. Черноволосая Альс с загадочною улыбкой на продолговатом бледном лице предпочла не возвращать герою его прежнего облика, и никто из жителей каменистой Итаки не встречал более своего бывшего царя Одиссея…
Телемак остался один в гостях у Цирцеи. Чародейка сказала ему, что Одиссей убежал с нимфою Альс, и это успокоило молодого героя. Объятия гордой Кассифоны, а затем и опытной в любовном искусстве дочери Гелиоса заставили его забыть обо всем. Молодого человека не смущало даже напоминавшее ревность враждебное чувство окружавших обеих волшебниц диких зверей. Сын Одиссея был храбр и, не мигая, с сознанием своего человеческого превосходства, смотрел в коричнево-желтые глаза бивших с глухим рыканьем хвостами о бедра барсов и львов.
Но перед дочерью Гелиоса ему приходилось смирять свою гордость. Телемак догадывался, что царице Эи удалось какими-то чарами сделать его рабом ее прекрасного тела. Цирцее, казалось, доставляло порой удовольствие помыкать Одиссеевым сыном, обращаясь с ним, как с игрушкой, которую она то уступала дочери, то неожиданно требовала себе.
В своем высоком каменном доме с раззолоченным входом и расписными стенами она мучила влюбленного в нее Одиссеева сына, как кошка попавшегося ей в когти мышонка, то осыпая его нежными ласками, то приказывая уйти и оставить ее одну на высоком ложе из черного дерева, к каждой ножке которого было приковано на золотой длинной цепи по рыжему льву.
— Ты надоел мне, сын Пенелопы. Сходи посмотреть, не соскучилась ли по тебе моя дочь, — говорила в таких случаях Цирцея своему любовнику, который хорошо знал, что Кассифона относится к нему со скрытым презрением.
Однажды, возмущенный насмешками царицы, Телемак не пожелал подчиниться ее приказанию уйти.
— Берегись, сын Пенелопы, как бы не постигла тебя за твое неповиновение участь отца, — надменно простирая руку к нему, произнесла огненно-рыжая дочь Гелиоса.
— Так это ты виновата в пропаже отца?! Говори сейчас, как ты его погубила?! — воскликнул молодой человек.
— Я не губила царя Итаки! Я лишь подарила его своей прислужнице Альс, и та пользуется им, как конем. Ему вовсе не так уж плохо, как неплохо и матери твоей Пенелопе, которую я отдала в наложницы Телегону…
— Ты лишила меня и нежной дружбы отца и чистоты моей матери, завистливая, злая колдунья! — вскричал весь охваченный негодованием и гневом Телемак.
— Чистоты матери! — последовал полный обидного смеха ответ. — Наивный юноша! Ему до сих пор неизвестно, что во время поездки его в Пилос и Спарту у Пенелопы родился ребенок, которого женихи насмешливо назвали ‘Пан’, ибо каждый из них имел право считать себя отцом этого пропавшего при возвращении Одиссея дитяти…
С диким криком, потрясая попавшимся под руку тяжелым светильником, метнулся при этих словах сын Пенелопы к ложу царицы и, прежде чем та успела спрыгнуть оттуда, чтобы искать спасения в бегстве, ударил в голову дочь Гелиоса. Ярость удвоила силы, и белизна тканей, покрывающих ложе, окрасилась кровью из раздробленного черепа божественной нимфы.
Увидев затем, что он совершил, Телемак соскочил в ужасе на пол, чтобы бежать прочь от страшного зрелища. Но сын Одиссея забыл про прикованных к ложу, украшенных черною гривою львов. Один из них, оскалив грозно клыки и ощетинясь, присел, чтобы прыгнуть, но герой предупредил его ударом светильника. Лев упал и, задергав ногами, остался на месте. Но в это время Телемака свалил тяжким прыжком сзади другой. Этот другой накрыл Одиссеева сына тяжестью тела и, не причиняя герою вреда, не давал ему встать. На рев львов в высокий терем царицы одно за другим стали: показываться испуганные лица служивших Цирцее дочерей протоков и рек.
Наконец, вошла, в сопровождении двух огромных серых волков, Кассифона. С мечом в руках, остановилась она на мгновение на пороге, бросила взгляд на неподвижно скорчившееся тело своей матери и молча, с зловещим видом, направилась к Телемаку. Схватив своего мужа левой рукой за кудрявые мягкие волосы, дочь Цирцеи наклонилась, запрокинула ему голову и медленными движениями руки, по временам приостанавливаясь, перерезала горло молодому герою его же мечом, оставленным им у нее накануне в маленькой хижине с тростниковой остроконечною кровлей…
Глухо рычавший лев, как бы понимая, что происходит, продолжал все время лежать на Одиссеевом сыне, пока не прекратились содроганья его.
Затем он поднялся и, прижав уши, прогнал грозным оскалом зубов слишком близко подошедших волков Кассифоны, после чего жадно стал лизать языком темную лужу, расплывавшуюся около шеи, которую обвивали недавно белые руки двух божественных нимф.
Одна из них, с изувеченным, ужасным лицом, лежала среди напитанных почерневшею кровью покрывал широкого ложа. Другая, с выражением нечеловеческой злобы на обрамленном огненно-рыжими кудрями лице, топтала останки Одиссеева сына Телемака.
Цирцея: Реставрация мифа // Русская мысль, 1916, No 2.