До сих пор мы знали цехи часовщиков, портных, сапожников и т. д., которыми ведают ремесленные управы. Поэты же, как вообще жрецы искусства, имели отношение единственно к храмам, именуемым академиями. Ведь понятия: храм и жрец — синонимы.
Но вот часть наших молодых поэтов скинула с себя неожиданно греческие тоги, — кстати, не внесенные в список форм, присвоение коих ненадлежащим образом карается действующими законами, — отвернулась от своих храмов и взглянула 28 в сторону ремесленной управы, образовав свой цех — цех поэтов.
Как он образовался? Об этом сведений подробных не имеется. Зато перед нами список членов его: Анна Ахматова, М. Зенкевич, Вл. Бестужев, Вл. Нарбут и т. д., и т. д. Каждый ‘цеховой’ готовит к печати или уже печатает свои сборники, а первые два члена уже их и выпустили: Анна Ахматова — под заглавием ‘Вечер’, а М. Зенкевич — под названием ‘Дикая порфира’ {Анна Ахматова. ‘Вечер’. Стихи. Издание ‘Цеха поэтов’. С предисловием М. Кузмина. С фронтисписом в три краски Е. Лансере. Обложка работы Сергея Городецкого, заставки А. Д. Стр. 86. Ц. 90 к. М. Зенкевич. <,Дикая порфира’ (1909—11 г.). Изд. ‘Цеха поэтов’. Обложка работы Сергея Городецкого. Стр. 105. Ц. 90 к.}.
Но, опять-таки, почему цех поэтов? Почему цеховые поэты, а не просто поэты? Не может быть, чтобы все эти Ахматовы, Зенкевичи, Бестужевы и т. д. настолько скромные существа, что по скромности своей не дерзают называть себя жрецами искусства, а предпочитают являться перед публикой в качестве ремесленников…
Вопрос, во всяком случае, остается открытым. Впрочем, решение этого вопроса и не так важно, важно то, что пишут сами ‘цеховые’:
Ты дико-сумрачна и косна,
Хоть окрылил тебя Господь, —
Но так ярка, так кровеносна
Твоя железистая плоть!
И в таинствах земных религий
Миражем кровяных паров
Маячат вихревые сдвига
Твоих кочующих миров.
И грузно гнутся коромысла
Твоих весов, чтоб челюсть пил
В алмазные опилки сгрызла
Все, что твой горн не растопил.
В осях, в орбитах тверды скрепы,
Пласты огня их не свихнут,
И необузданный, свирепый
Стихийно-мудр твой самосуд.
И я молюсь, чтоб ток багряный,
Твой ток целебный не иссяк,
И чтоб в калильные туманы
Тобой сгущался мертвый мрак!
Это один из ‘гимнов материи’ М. Зенкевича. А вот что ‘поет’ Анна Ахматова:
…Хочешь знать, как все это было?..
Три в столовой пробило,
И прощаясь, держась за перила,
Она словно с трудом говорила:
‘Это все, ах, нет, я забыла,
Я люблю Вас, я Вас любила
Еще тогда!’
‘Да?!..’
С точки зрения тех, кто воспитан на Пушкине и Лермонтове, кто привык к поэзии другого рода — подобные стихи по меньшей мере странны. Но… ведь мы все еще переживаем эволюцию поэзии. Быть может, приведенные строки (они, до известной степени, типичны для обоих сборников) представляют собою отражение ‘переходного времени’, отражение ‘исканий’ молодых ‘цеховых’ поэтов. Во всяком случае, всех, кто неравнодушен к судьбам русской поэзии, сборники г-на Зенкевича и г-жи Ахматовой должны заинтересовать как своим содержанием, так и своею своеобразною, эксцентричною формою. Не нужно только применять к ним обычную мерку и забыть о… существовании другой поэзии, не цеховой.
Печатается по: Цех поэтов. Заметка И. Ивича // Известия книжных магазинов товарищества М. О. Вольф по литературе, наукам и библиографии. 1912. No 4. Апрель. С. 89—91. Под псевдонимом ‘Ивич’, вероятно, скрылся писатель-сатирик Исидор Яковлевич Гуревич (1882—1931), печатавший свои рецензии в ‘Известиях…’ и под собственной фамилией.