Царевич Алексей, Аверкиев Дмитрий Васильевич, Год: 1877 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 37 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Д. В. АВЕРКІЕВЪ

ДРАМЫ

ТОМЪ ВТОРОЙ

Княгиня Ульяна Вяземская.— Разрушенная невста.— Франческа Риминійская.— Царевичъ Алексй.— Непогршимые.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ А. С. СУВОРИНА
1896

ЦАРЕВИЧЪ АЛЕКСЙ.

ТРАГЕДІЯ ВЪ ЧЕТЫРЕХЪ ДЙСТВІЯХЪ.

ДЙСТВУЮЩІЕ ЛИДА:

Царь Петръ Алексевичъ.

Царевичъ Алексй Петровичъ.

Князь Александръ Даниловичъ Меншиковъ.

Петръ Андреевичъ Толстой.

Абрамъ едоровичъ Лопухинъ.

Иванъ Ивановичъ Нарышкинъ.

1, 2, гарнизонные солдаты.

Царица Екатерина Алексевна.

Царевна Марья Алексевна.

Евфросинья едорова.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

(1 февраля 1718 г.)

Комната въ Московскомъ Кремлевскомъ дворц.

ЯВЛЕНІЕ I.

Лопухинъ, Нарышкинъ.

ЛОПУХИНЪ.

Долгонько-таки заставляетъ Толстой ждать себя.

НАРЫШКИНЪ.

Нужда ему къ намъ спшить!

ЛОПУХИНЪ.

Нарочно, врь, томитъ. Царевича изловя, куда гордо, поди, сталъ о себ мыслить.

НАРЫШКИНЪ.

А по-моему и ждать его не къ чему. Право, Абрамъ едорычъ, не лучше ли, пока до грха, пока само-тъ не вернулся, за шапки да по домамъ.

ЛОПУХИНЪ.

Царевну Марью, съ чмъ отъ царицы придетъ, все же обождать надо.

НАРЫШКИНЪ.

Ее обождемъ, пожалуй, а тамъ…

ЛОПУХИНЪ.

Эхъ, сватъ! Аль царевича намъ въ бд вовсе покинуть? Зачмъ-де въ счастіи къ намъ добръ и ласковъ былъ!

НАРЫШКИНЪ.

Помочи ему, говорю, никакой не сдлаемъ. И себ, окром рыку да крику, врядъ ли чего дождемся.

ЛОПУХИНЪ.

Эки страхи, подумаешь! Нешто ты отъ самого, опричь худа, какое добро видлъ, а мн что-то не доводилось. Да лихъ, кричи и рычи сколько душ угодно. Пусть самъ и въ родню насъ не вмняетъ, все жъ царевичу, какъ ни кинь, не чужіе выйдемъ. У тебя съ нимъ бабка одна, и ддъ одинъ же, я по матери — отъ внчанной жены, слава Богу, прижитъ, не отъ гулящей какой — дядя родной. Царевна Марья опять по отцу тетка родная.

НАРЫШКИНЪ.

Встимо. А правды все жъ намъ не скажутъ. Да что и слушать-то. Прощенье, баютъ, царевичу за побгъ сказано. А по-моему: какъ Іуда Христа предалъ лобзаньемъ, такъ и его Толстой тмъ прощеньемъ изъ чужихъ краевъ выманилъ. Не подавясь скушалъ. Не перваго, впрочемъ.

ЛОПУХИНЪ.

И я скажу: всякое лихо ему будетъ, а не прощенье. А что на той, которая живетъ съ нимъ и бгала, на Офросиньи-то, жениться ему, говорятъ, позволяетъ, и то, врь, для его же пущаго царевичева сраму длается, тмъ осрамить хотятъ, что къ Крпостной двк привязался. И вправду, вдь срамъ.

НАРЫШКИНЪ.

Охъ, безвременье тоскливое. Право, отъ грха бы…

ЛОПУХИНЪ.

Да слушай ты! Пойди мы по одиночк, точно подозрніе пало бы: не о себ ли хлопочемъ? А то втроемъ. Хотя мы вс ему родные, да съ разныхъ сторонъ. И сами-то межъ собой свояки только, не одной фамиліи дти. Никакого суспекту имть невозможно.

НАРЫШКИНЪ.

Такъ ты меня, выходитъ, для отвода прихватилъ? Спасибо, Абрамъ едорычъ! Нечего сказать, удружилъ!

ЛОПУХИНЪ.

Аль теб, Иванъ, своей головы не жаль? Аль, прости Господи, въ праведники записаться вздумалъ? Какъ ни верти, все сухъ изъ воды не выйдешь. Разв, что ты о семъ дл не только слова осудительнаго не молвилъ, а и мыслью не помыслилъ.

НАРЫШКИНЪ.

Гд не помыслилъ! Сейчасъ вотъ… Стой! Царевна Марья никакъ отъ царицы плетется…

ЯВЛЕНІЕ II.

Нарышкинъ, Лопухинъ, царевна Марьи.

ЛОПУХИНЪ.

Она и есть. Что, матушка-царевна, развдала ли что?

ЦАРЕВНА.

Письмо, сказываетъ, получила. Еще съ дороги писано, да сегодня только подали. Невдомо, гд задержалось.

ЛОПУХИНЪ.

Въ Преображенскомъ приказ, врь, позагостилось. Тамъ и такъ его прочли, и эдакъ перечли, и на свтъ поглядли: нельзя ли де улики какой сыскать…

ЦАРЕВНА.

Въ своемъ ли ты, Абрамъ, ум? Не дома сидишь, а такія рчи…

ЛОПУХИНЪ.

Дома, врь, опасне. Тутъ подслушивать не станутъ, въ мысль не придетъ, чтобы кто говорить посмлъ. Да я и не прямо вдь, обинякомъ.

НАРЫШКИНЪ.

Охъ, тоска-кручина смертная!

ЛОПУХИНЪ.

Да ну тебя! Опять завздыхалъ… О чемъ такомъ въ письм-то писано?

ЦАРЕВНА.

О предстательств. Милостиваго предстательства проситъ.

ЛОПУХИНЪ.

Что жъ она?

ЦАРЕВНА.

Безпремнно-де сегодня же предъ царемъ печаловаться стану.

ЛОПУХИНЪ.

А ты мачех вришь!

ЦАРЕВНА.

Добра вдь она, по себ знаю. Изъ бды не изъ бды, а изъ разныхъ провинностей выкручиваться помогала.

ЛОПУХИНЪ.

Твоими бы устами…

ЯВЛЕНIЕ III.

Т же, Толстой.

ТОЛСТОЙ.

Прости, государыня, помилуй, что ваше высочество дожидаться заставилъ. Доложили не ладно, сказали къ ея-де величеству пройти изволила.

ЦАРЕВНА.

Точно у царицы была. А теперь къ теб вотъ, Петръ Андреичъ, будь милостивъ.

ТОЛСТОЙ.

Чмъ, государыня, служить прикажешь?

ЦАРЕВНА.

Да вотъ вс мы надумали, и я, и Абрамъ едорычъ, и Иванъ Ивановичъ.

ТОЛСТОЙ.

Прощенья, господа, прошу: и не примтилъ васъ, войдя.

ЛОПУХИНЪ [тихо Нарышкину].

Слпота, чу, напала. [Тотъ въ отвтъ тяжело вздыхаетъ].

ТОЛСТОЙ.

О чемъ же, государыня, надуматься изволили?

ЛОПУХИНЪ.

А вс мы по-родственному…

ТОЛСТОЙ [быстро повернувъ къ нему голову и смривъ глазами].

Ась?— Слушаю, государыня.

ЛОПУХИНЪ [тихо Нарышкину].

Ни токма слпота, глухота одолла. [Тотъ опять отвчаетъ вздохомъ].

ЦАРЕВНА.

Пускай ужъ Абрамъ говоритъ: потолковите скажетъ. Дло-тъ у насъ общее…

ТОЛСТОЙ.

Абрамъ едорычъ! теб государыня говорить приказываетъ.

ЛОПУХИНЪ.

Говорю: вс вотъ мы втроемъ, по-родственному, о царевич навдаться надумались.

ТОЛСТОЙ.

Что жъ именно знать вамъ требуется?

ЛОПУХИНЪ.

Какъ сказать… ну, каковъ онъ въ себ, въ здоровьи то-есть?

ТОЛСТОЙ.

Ничего, далъ Богъ, здоровъ. Бол ни о чемъ не спросишь?

ЛОПУХИНЪ.

Ужъ коли къ слову пришлось, будь ласковъ, утшь ты насъ, Христа ради. Баютъ, прощенье ему за побгъ отъ государя сказано, а правда ль — не знаемъ.

ТОЛСТОЙ.

Сказано, точно.

ЛОПУХИНЪ.

Доброта-то государева… И съ чего ему только бжать вздумалось!

ТОЛСТОЙ.

А ты какъ бы, Абрамъ едорычъ, думалъ?

ЛОПУХИНЪ.

Ума не приложу. По глупости, чаю, а по просту сказать: сдуру.

ТОЛСТОЙ.

Не гораздо онъ глупъ. Ума у него на насъ двоихъ хватитъ.

ЛОПУХИНЪ.

И въ томъ только, Петръ Андреичъ, вся вина его и есть, что бгалъ?

ТОЛСТОЙ.

Въ томъ и вина его, Абрамъ едорычъ, только всей вины его и есть, что отъ отца бгалъ. Аль не велика по-твоему? Коль такова мысль твоя, такъ приложи, примромъ, его вину къ себ. Подумай: уйди отъ тебя сынъ, легко ли теб, отцу, будетъ? Какимъ воплемъ тогда въ душ твоей та малая вина встанетъ! А ближніе и дальніе твои что о теб скажутъ? На чью голову сыновняя вина падетъ? И злые и средніе, вс въ голосъ заговорятъ: хорошъ-де отецъ, когда сынъ родной не смогъ вытерпть его великаго тиранства и, сыновство свое забывъ, по чужимъ угламъ слоняться пошелъ! Да мы съ тобой что! Не высокаго лета соколы, не орлинаго гнзда птенцы. А тутъ помыслить страшно: крон-принцъ, великаго царства наслдникъ, покинулъ счастье, какое Господь только избранникамъ своимъ посылаетъ, короной пренебрегъ, все бросилъ, это всего отвернулся, только бы съ отцомъ въ одномъ государств не быть! Краше, видно, ему нужду терпть, въ чужихъ предлахъ скитаться, въ иноплеменныхъ крпостяхъ колодникомъ сидть, только бы вол отцовской не покоряться!

НАРЫШКИНЪ.

Господи, Господи!

ТОЛСТОЙ.

Каковъ же стыдъ на отцову-то голову? Не промежъ деревенскихъ сосдей молва-то, а по всмъ имперіямъ и королевствамъ, на весь міръ. Либо, скажутъ, онъ его принуждалъ къ злодйскимъ поступкамъ какимъ неслыханнымъ, либо мученіямъ какимъ лютымъ и несноснымъ подвергалъ…

ЦАРЕВНА.

Э, да что тутъ.

ТОЛСТОЙ.

Правда твоя, Петръ Андреичъ, великая твоя правда. Только скажи ты мн, какъ же это? въ толкъ не возьму: къ шурину вдь своему, къ цесарю, царевичъ отъзжать изволилъ, къ государю великому и милостивому, а ты говоришь: ровно колодника его тамъ въ крпостяхъ держали.

ТОЛСТОЙ.

Видно, матушка, и пресвтлйшему цесарю Римскому зазорно было нашего кречета залетнаго на виду держать. И самому, должно, не безъ сраму же было въ людяхъ показываться. И то, ваше высочество, прибавьте, что оба они и съ цесаремъ-то весьма опасались гнва его царскаго величества. Высока вдь рука государя нашего, честно и грозно его имя въ чужихъ краяхъ держатъ. И приходилось, страха ради, одному въ крпостяхъ хорониться, а другому хоронить его тамъ. А предъ очи свои такъ его цесарь и не допустилъ, какъ ни домогался.

НАРЫШКИНЪ.

Господи, Господи!

ТОЛСТОЙ.

Сперва въ Тирол, въ Эренберг скрывался, никого близко къ крпости не подпускали, караулы везд, ружья заряжены. А какъ провдалъ Румянцевъ, что онъ тамъ, и сталъ я царскимъ словомъ предъ цесаремъ твердо настаивать, чтобъ либо выдали его мн, либо меня къ нему съ отцовскимъ письмомъ допустили, такъ коварно отнкиваться стали, будто не знаютъ ничего, можетъ-де гд скрытно въ цесарскихъ владніяхъ и проживаетъ, велики, молъ, они, всюду не досмотришь. А сами тмъ временемъ крадучись, по зарямъ да по ночамъ, провезли его черезъ всю Италію въ Неаполь. И тамъ даже, въ дали такой, не въ цесарскомъ дворц жилъ, а прозябалъ въ крпостц запертъ, Сентъ-Эльмо прозывается. Да отъ насъ, далъ Богъ, и тамъ не схоронился: государевой рукой достали. Ну, и италіанцамъ спасибо, народъ разумный, не австріяки криводушные.

ЛОПУХИНЪ.

Эки муки напрасныя, бдняга, претерплъ. А все то по неразумію, врь, натворилъ.

ТОЛСТОЙ.

Жалешь ты его, Абрамъ едорычъ, а мн великаго государя бол жаль. На таковую высоту государство свое вознесъ, толикія преславныя викторіи одержалъ, славой неслыханною насъ одялъ, а скорбь и досаду терпть принужденъ. И отъ кого? Диви бы отъ врага, а то отъ сына родного… Чу, государева одноколка подъхала.

[Быстро уходитъ].

ЯВЛЕНІЕ IV.

Царевна, Лопухинъ, Нарышкинъ.

ЛОПУХИНЪ.

Ишь, развитійствовался! Ему бы не съ нами растабарывать, а въ церквахъ замсто еофана предики сказывать: ловокъ. Да ладно! Что надо было, узнано. О побг, кто совтовалъ, да кто дломъ помогалъ, разыскивать пуще всего, врь, будутъ.

НАРЫШКИНЪ.

Дождались-таки грха, самъ теперь не по-толстовски учить станетъ.

ЛОПУХИНЪ.

Помолчи ты, Христа ради. И то даве развздыхался да разохался, того и чаялъ, что нюни распустишь. И попуталъ же меня лукавый тебя съ собою взять. Ровно въ вашемъ роду, Нарышкиныхъ, никого умнй нтъ.

НАРЫШКИНЪ.

Такъ бы съ тобой умный и похалъ.

ЦАРЕВНА.

Полно вамъ шумть да кориться.

ЛОПУХИНЪ.

Полно и есть. Только ты, матушка-царевна, сама теперь разговоръ веди. А я теб, врь, какъ ты же мн съ Толстымъ въ разговор, умненько поддакивать буду. А то я да я впереди… Тс… Идетъ…

[Притихаютъ и не безъ страха ждутъ, какъ отворится дверь].

ЯВЛЕНІЕ V.

Т же, Петръ, Толстой.

ПЕТРЪ.

Что народу! И все-то свои, все родные да кровные… Дивлюсь на васъ, господа: какъ у меня веселья часъ, барабаномъ васъ на ассамблею къ себ не загонишь, а какъ въ длахъ по горло… Здравствуйте. Зачмъ пожаловать изволили?

ЦАРЕВНА.

Тебя, государь, провдать пришли, о царскомъ здоровь твоемъ спросить.

ПЕТРЪ.

До какой чести Господь дожить привелъ: родные о здоровь моемъ заботу возымли!

ЦАРЕВНА.

Грхъ вамъ, братецъ, что низко таково о насъ мыслить изволите. Каждодневно утромъ-вечеромъ о вашемъ здравіи вожделенномъ Бога молимъ.

ПЕТРЪ.

Благодарствую, сестрица… коли отъ сердца молитесь.

ЦАРЕВНА.

Какъ же и молиться-то, братецъ, какъ не отъ сердца?

ПЕТРЪ.

А такъ же, какъ покойная, ваша родная, а моя сводная, сестрица царевна Софья Алексевна о здравіи нашемъ молебствовала. Бывало, въ церкви ‘Спаси Господи’ поютъ, а на паперти деньги на убійство даютъ.

ЦАРЕВНА.

Вотъ ужъ этого за любовь мою, на старости лтъ, не ожидала, чтобъ къ убійцамъ меня прировнялъ.

ПЕТРЪ.

Простите, сестрица, не помысливъ сказалъ… Сама знаешь, легко ли мн теперь.

ЦАРЕВНА.

Знаю, братецъ, что не можетъ не скорбть ваше сердце родительское. Для того и провдать ваше величество пришли, чтобъ по сил-мочи успокоить тебя и утшить. И еще, братецъ, сказалъ намъ Петръ Андреичъ, что прощенье царевичу за побгъ объявить изволишь. И такая милость твоя, дастъ Богъ, въ чувство его приведетъ и образумиться заставитъ.

ПЕТРЪ.

Дай Богъ, сестрица, дай Богъ!

ЦАРЕВНА.

Я натуру царевичеву, государь, довольно знаю: сердцемъ-то онъ весьма добръ, только-что норовомъ вотъ упрямъ маленько. А теперь, любовь и попеченіе твое отеческое видя, упрямство свое отложитъ и вину свою предъ тобой заслужить.

ПЕТРЪ.

Ничего бол, кром службы, отъ него и не требовалъ, сестрица. Вся ссора наша отсюда пошла. Не себ услуги прошу, а службы государству желаю. Чего это всхъ, съ себя начиная, того же требую и отъ него. Такъ-то, сестрица. [Рзко оборачиваясь въ Лопухину]. А вы, господа, зачмъ?

ЛОПУХИНЪ.

А съ царевною вмст, государь великій, пришли по-родственному ваше величество провдать.

ПЕТРЪ.

Правду говоришь, — спасибо. А затмъ… Стойте! Вотъ вы вс меня корите, что будто я отеческихъ законовъ порушитель, такъ, придя домой, заповди Господни протвердите, а пуще пятую. А еще помните, что въ сіе дло между мною и сыномъ никому ни силомъ вломиться, ни ползкомъ вползти не допущу. Мн съ вами балагурить некогда, и то за вами забылъ совсмъ было, что Голландскимъ Штатамъ письмо писать слдуетъ.

ЯВЛЕНІЕ VI.

Петръ, Толстой.

ПЕТРЪ.

У, двоедушные! Медъ на устахъ,

А въ сердц злоба. Рады укусить,

Да силы нтъ… Да ну ихъ! И не стоить.—

Толстой! что чадушко-то наше?

ТОЛСТОЙ.

Будто

Потише стало, ласковй глядитъ,

Самъ разговоръ со мною начинаетъ,

Нтъ замерзлаго того упорства,

Что зналъ за нимъ въ Неапол. Бывало,

Часъ битый говоришь — въ отвтъ ни слова.

Опять начнешь, и такъ-то мысль изложишь,

И иначе перевернешь,— молчитъ

Да подъ ноги себ глядитъ угрюмо.

Прощаться станешь. ‘Что же, спросишь, скажешь?

Чмъ батюшку порадовать велишь?’

Еще съ минуту помолчитъ, а посл:

‘Навдайся-де завтра. Разсужу,

О чемъ ты говорилъ, тогда отвчу’.

На завтра то же. Девять дней томилъ.

ПЕТРЪ.

Какъ говоришь ты, онъ передъ очами

Живой встаетъ. Привыкъ я, слава Богу,

По лицамъ узнавать людей, умю

Угадывать ихъ помыслы и думы

И по чертамъ, и по глазамъ… А онъ?

Что ты прочтешь въ его лиц недвижномъ?

Безкровное, нмое, ровно маска

Съ покойника снята: ни малый мускулъ,

Ни жилка не дрогнетъ. Молчитъ, какъ пень,

Или сто разъ одно и то же слово

Безсмысленно, безчувственно твердитъ.

Глаза потуплены, прикажешь — прямо

Чтобъ на тебя глядлъ, очами въ очи,—

Не на тебя, а какъ-то внутрь себя

Глядть начнетъ, какъ будто онъ тмъ взоромъ

Сокровище въ сердечной глубин

Ревниво бережетъ отъ расхищенья.

И только изрдка въ глазахъ, сверкая,

Играютъ злые огоньки, и дразнятъ

Проникнуть въ глубь, и говорятъ съ усмшкой:

‘А лучше не пытайся, не проникнешь,

Скорй убьешь, чмъ мысль мою узнаешь’.

ТОЛСТОЙ.

Авось ли поумнлъ теперь.

ПЕТРЪ.

О чемъ же

Съ тобою говорилъ?

ТОЛСТОЙ.

А все о ней,

Все о своей любезной Офросинь:

Позволишь ли ему на ней жениться.

ПЕТРЪ.

Вдь писано ему, что позволяю.

Аль слову моему не вритъ?

ТОЛСТОЙ.

Врить

И вновь не вритъ. ‘Счастье, говоритъ,

Такъ велико, что боязно поврить,

Что сбудется’. И дивно, государь,

Какъ любитъ онъ ее! И не повришь:

Какъ станетъ вспоминать да прибирать

Забавныя сердечныя словечки,

Едва отъ слезъ могу я удержаться.

ПЕТРЪ.

А какова она?

ТОЛСТОЙ.

Какъ я писалъ:

Не будь ея въ Неапол, не смогъ бы

Его упрямства побороть. Она,

Она уговорила, чтобъ прощенья

Сталъ у тебя просить. Простая

И добрая душа. Не мудрена,

Зато правдиве ея не сыщешь.

‘Какъ ни толкуй, безъ устали твердила,

А я въ глаза скажу, что грхъ и грхъ

Отцу не покоряться’.

ПЕТРЪ.

Исполать ей.

Ея послуги вкъ я не забуду.

А больше ни о чемъ?

ТОЛСТОЙ.

Чуть и забылъ,

Все молитъ, чтобъ прислать духовника.

ПЕТРЪ.

Зачмъ ему?

ТОЛСТОЙ.

Очистить душу хочетъ

Предъ тмъ, какъ свидться съ тобой.

ПЕТРЪ.

Охъ, такъ ли?..

А не затмъ ли нуженъ духовникъ,

Чтобъ ловко передать, кому потребно,

Что станетъ о побг говорить,

О чемъ смолчитъ и на кого намренъ

Свою вину сложить,— чтобъ посл

Не вышло разнорчья въ показаньяхъ?

Не называлъ духовнаго отца?

ТОЛСТОЙ.

Онъ проситъ чудовскаго Варлаама.

ПЕТРЪ.

Его-то можно. Тихій, кроткій старецъ,

Царю и Богу искренній радлецъ.

Дозволить.— Ахъ, Толстой! какъ это дло

Измаяло меня и истомило,

Сталъ подозрителенъ и малодушенъ.

Нтъ, кончить. Вечеромъ собрать совтъ,

И чмъ ршитъ… А то, ей-ей, не въ силахъ

Ни длать ничего, ни путно мыслить…

Посланца къ шаху даве отпускалъ я,

И — пустяки — давалъ ему наказъ,

Какихъ зврей изъ Персіи доставить….

И вдругъ какъ вступитъ: замолчалъ, смутился,

Въ глазахъ темнетъ, голова кругомъ,

И словно на ухо кричитъ мн кто-то:

‘Что жъ съ Алексемъ? Съ нимъ-то какъ же быть?’

Не знаю, долго ль было. А очнулся,

Вс на меня глядятъ въ нмомъ смущеньи,

И мысли нехорошія про нихъ

Зашевелились… Ахъ, Толстой, Толстой!

Мн легче было предъ Полтавскимъ боемъ:

Тогда щемило сердце, было жутко,

Страшился я за нашу мать Россію,

Но въ этомъ страх забывалъ себя…

И Господу усердно помоляся,

Про страхъ забылъ, надежда пробудилась

И съ бодростью я выхалъ къ полкамъ.

А нын страшно, безотрадно страшно…

Охъ! отнялъ у меня Господь надежду,

Что можетъ сынъ исправиться… О! тяжко.—

По истин, не плоть живитъ, но духъ,

Не плотью и любовь крпка, а духомъ:

Кто мой по духу, тотъ и сердцу любъ,

А сынъ, мое рожденіе по плоти,

Но духомъ чуждый, и для сердца чуждъ.—

Напрасно я стараюсь пробудить

Въ своей груди отеческое чувство,

Напрасно жалость вымучить хочу:

Какъ камень сердце, и съ тоской холодной

Я жду зловщаго… Охъ, тяжко, тяжко!

ЯВЛЕНІЕ VII.

Петръ, Толстой, Екатерина.

ПЕТРЪ.

Что, Катеринушка? Что, мой дружокъ?

ЕКАТЕРИНА.

Пришла съ тобой поговорить о сын.

ПЕТРЪ.

Ну, что нашъ шишечка? Здоровъ? Смется?

Все мам кулаченками грозитъ?

Горячъ плутишка будетъ, какъ и батька.

ЕКАТЕРИНА.

Я не о немъ. Пришла тебя просить

За старшаго, за сына Алекся.

ПЕТРЪ.

Не сынъ онъ мн! Не смй, не смй ты сыномъ

Его передо мною называть!

Будь проклятъ часъ, какъ мать его увидлъ,

И радость та, что ощутилъ я въ сердц,

Когда мой первенецъ на свтъ родился…

ЕКАТЕРИНА.

Петрушенька, опомнись! Богъ съ тобой!

ПЕТРЪ.

Я твердо помню, кто меня ославилъ

Тираномъ гнуснымъ пердъ цлымъ свтомъ…

О! если бъ могъ я позабыть про это,

О! если бъ могъ я сыну отпустить…

О, Господи! Передъ его побгомъ

Лежалъ я боленъ. Для чего жъ по душу

Ты ангела святого не послалъ?

Зачмъ меня не разсудилъ Ты съ сыномъ,

И въ этомъ тяжкомъ злополучномъ дл

Судьею надъ самимъ собой поставилъ?

Ахъ, мысль проклятая! уйди… Постой-ка…

Какое-то есть дло у меня

Да позабылъ… А! слава Богу, вспомнилъ:

Къ Голландскимъ Штатамъ надо написать,

Чтобы со шведомъ не держали дружбы,

Не съ нимъ однимъ, со всми торговали:

Не то ихъ корабли пожжемъ… Толстой!

Идемъ работать. Ты поможешь мн.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

(3 февраля 1718 г.)

Другая комната въ Кремлевскомъ дворц.

ЯВЛЕНІЕ I.

Входятъ: Алексй и Толстой.

ТОЛСТОЙ.

Приказано, чтобъ здсь ты обождалъ,

Какъ арестантъ, безъ шпаги и съ повинной.

Повинная съ тобой ли?

АЛЕКСЙ.

Здсь, со мною,

ТОЛСТОЙ.

Пожалуй шпагу, государь [беретъ шпагу].

Теперь

Пойду и доложу, что все готово.

АЛЕКСЙ.

Ахъ! Петръ Андреичъ, погоди хоть малость,

Дай съ мыслями собраться и окрпнуть.

ТОЛСТОЙ.

Не бойся ничего, все ладно будетъ.

Ты только не скрывай, а говори

По правд все, какъ было.

АЛЕКСЙ.

Все же страшно,

Не можетъ онъ не гнваться, нтъ, нтъ!

Самъ чувствую, что сильно и жестоко

Мной оскорбленъ…

ТОЛСТОЙ.

Онъ гнвенъ да отходчивъ.

Самъ на себ я испыталъ. Чай, слышалъ,

Что съ молоду я былъ бдовый парень:

Въ стрльцахъ служилъ, о батюшк твоемъ

Лгалъ невсть что, гд только доводилось.

А на послдокъ — мало болтовни —

Бунтовщикомъ отчаяннымъ явился.

Достоинъ былъ я за свои дла

Жестокой казни. Что же? самъ ты видишь,

Не только здравъ и невредимъ хожу,

А милостью и жалованьемъ взысканъ.

Попрека даже никогда не слышалъ.

АЛЕКСЙ.

Не попрекнулъ? ни разу? ни намекомъ?

ТОЛСТОЙ.

Разъ, правда, попрекнулъ. Но какъ? не скорбью,

А свтлой радостью меня исполнилъ.

За ужиномъ сидли, пито было,

Онъ всталъ и сзади подошелъ ко мн,

Рукою взялъ за лобъ и наклоняетъ

Мн голову назадъ: прегрозно смотритъ

И на устахъ недобрая улыбка.

Съ минуту этакъ протомилъ аль бол,

И молвилъ: ‘голова ты, голова!

Давно побдной на колу торчать бы,

Кабы ты, голова, да не была умна’.

И свтелъ сталъ лицомъ онъ, и меня

Поцловалъ въ уста, заздравный кубокъ

Пить повеллъ за врнаго слугу,

И пиръ пошелъ веселой чередою.

АЛЕКСЙ.

Твое иное дло. Передъ нимъ

Ты прегршилъ, какъ подданный, и полно.

А я не только подданный, я сынъ…

Ахъ, во сто кратъ моя вина тяжел.

ТОЛСТОЙ.

Опять ты заскучалъ! Не ладно. Полно.

Какъ давеча я за тобой пришелъ,

Чтобы сюда вести, ты былъ покоенъ:

Свтло смотрлъ, какъ будто сталъ инымъ.

И глядя на тебя тогда, подумалъ:

Вотъ правду говорятъ: кто покаяньемъ

Очистилъ душу, духомъ поновился.

АЛЕКСЙ.

На мигъ одинъ я поновился духомъ,

А вотъ теперь… Не то, Толстой, мн страшно,

Что наказанье на меня наложитъ,—

Я казни никакой не устрашусь.

А страшенъ первый мигъ, какъ онъ войдетъ

Да гнвнымъ окомъ въ душу мн заглянетъ,

И голосъ зазвучитъ… О, этотъ голосъ!

Когда, въ чужихъ краяхъ, въ мечтаньи сонномъ

Онъ мн звучалъ, я съ крикомъ просыпался

И потъ холодный робко отиралъ.

ТОЛСТОЙ.

Что длать! надо претерпть, царевичъ,

Отцу вдь тоже не легко… Припомни,

Что Офросиньюшка твоя сквозь слезы,

Прощаючись съ тобою, говорила:

‘Покоренъ будь, во всемъ, во всемъ винись,

‘Хоть стыдно признаваться, а винися’.

АЛЕКСЙ.

Да, правда, правда.— Погоди еще.

Хочу спросить,— а ты ужъ, ради Бога,

По совсти и правд отвчай,—

Какъ думаешь: сказать про общанье,

Что батюшка мн далъ насчетъ женитьбы?

ТОЛСТОЙ.

Какъ знаешь, государь. Остерегися,

Но осерчалъ бы: ‘что жъ ты, закричитъ,

Ужъ слову моему не вришь?’

АЛЕКСЙ.

Правда.

ТОЛСТОЙ.

Ну, я пойду, пора. А ты — крпися,

Покоренъ только будь, и ладно выйдетъ.

ЯВЛЕНІЕ II.

АЛЕКСЙ [одинъ].

‘Покоренъ будь!’ И Варлаамъ твердилъ,

Что надо покориться: ‘чти отца, молъ’.

Какъ онъ-то взглянетъ на мою покорность?

Чего потребуетъ? Онъ общалъ,

Какъ былъ вдали я, полное прощенье.

Проститъ онъ, врю. Но зато наложитъ

Невыносимо тяжкое условье:

Лишитъ наслдства, и престолъ мой брату

Заставитъ уступить… Глупецъ, глупецъ я!

Зачмъ вернулся? Разв я не могъ

Подъ велемощной цесаря рукою

Прожить невзгоду и дождаться часа,

Когда Господь меня съ отцомъ разсудитъ?

Боялся, что забудутъ, что не вспомнятъ

Меня въ тотъ часъ, а между тмъ царица

Въ правленьи утвердится… И еще…

Ахъ, Офросиньюшка! на горе мн, на горе

Ты совсть пробудила… Ты права:

Я забывалъ, кому обязанъ жизнью,

И имя грозное отца страшило

Мой духъ строптивый не своимъ величьемъ,

А только ужасомъ грядущихъ бдъ.

И вотъ теперь стою на перепутья

Межъ полною покорностью отцу

И гордою, непобдимой мыслью,

Что царскимъ первенцомъ я былъ рожденъ,

Что царства у меня отнять не въ прав

Никто, ни онъ… Непостоянный духъ мой!

Погубишь ты меня… О! что мн длать?..

Да, я смирюсь, на все я соглашуся,

Я притаюсь, меня не слышно будетъ.

А между тмъ — помимо воли, стану

Ему живымъ упрекомъ… И умри онъ,

Пока мой братъ въ несовершенныхъ лтахъ,

Кто жъ будетъ править?.. Неужли царица?

Нтъ! вспомнятъ обо мн, и всмъ народомъ

Въ правители поставятъ… И быть-можетъ…

О! врую, что буду я царемъ.—

Сюда вс мысли устремить мн должно.

И потому: при всхъ его вопросахъ

Насчетъ побга, кто мн помогалъ,—

Быть на сторож. Стану отвчать

Уклончиво, насколько есть возможность.

Всего открыть нельзя. Безумствомъ будетъ

Всхъ соучастниковъ побга выдать.

Неважныхъ назову. А остальное —

Во мн умретъ. Не сможетъ онъ узнать:

Въ моей душ не властенъ. А иначе

Себя ославлю я, и ужъ никто

За малодушнаго вовкъ не станетъ.

И вотъ, разумной мыслью окрыленный,

Я въ сердц вновь надежду обртаю,

И есть чмъ жить, есть для чего смиряться.

Ты грозенъ, мой отецъ! Но царственнаго духа

Во мн ты не убьешь, вовкъ не сломишь.—

Итакъ, въ отвтъ… О, Господи! идетъ…

Спаси, помилуй, помози мн, Боже!

[Начинаетъ спшно креститься].

ЯВЛЕНІЕ III.

Алексй, Петръ, Толстой, свита.

АЛЕКСЙ [бросаясь къ ногамъ].

Царь-батюшка! прости меня, помилуй

И удостой повинную принять.

ПЕТРЪ.

Примите, господинъ Толстой, и внятно

Предъ всми потрудитесь прочитать.

ТОЛСТОЙ [принимаетъ отъ царевича бумагу и читаетъ.

‘Всемилостивйпгій государь-батюшка!— Понеже сознавъ свое согршеніе предъ вами, яко родителемъ и государемъ своимъ, писалъ повинную и прислалъ оную изъ Неаполя, такъ и нын оную приношу, что я, забывъ должность сыновства и подданства, ушелъ и поддался подъ протекцію цесарскую и просилъ его о своемъ защищеніи. Въ чемъ прошу милостиваго прощенія и помилованія’.

ПЕТРЪ.

Итакъ, ты просишь?..

АЛЕКСЙ.

Милости и жизни.

ПЕТРЪ.

Встань! [Царевичъ встаетъ].

Выслушай теперь ршенье наше.—

По приговору Тайнаго Совта,

За дерзости твои и противленья

Повиненъ ты лишенью живота,

Но соболзнуя отцовскимъ сердцемъ,

Въ надежд на раскаянье твое,

Мы объявляемъ полное прощенье,

Отъ наказанія совсмъ освобождая.

Но самъ поймешь, что невозможно намъ

Тебя своимъ наслдникомъ оставить.

Какой наслдникъ ты? хотлъ отдать

Семейный споръ съ отцомъ и государемъ

На властный судъ иного потентата.

Какой ты сынъ? когда въ чужихъ краяхъ

Прегнусной клеветой меня порочилъ,

Мою жену и всхъ, кого люблю я.

АЛЕКСЙ.

Прошу прощенья въ томъ…

ПЕТРЪ.

Сперва дослушай.

Ршили мы наслдникомъ поставить

Второго сына нашего, Петра,

Хотя еще младенца, не имя

Иныхъ наслдниковъ. Ему на врность

Ты присягнешь сегодня всенародно.

И долженъ запись дать, скрпивши клятвой

Передо святымъ Господнимъ алтаремъ,

Что никогда претендовать не будешь

Наслдства ни подо нимъ, ни подо мною.

Согласенъ ли?

АЛЕКСЙ.

Согласенъ, государь.

ПЕТРЪ [свит].

Прошу наедин оставить съ сыномъ.

Распорядитесь, господинъ Толстой,

Чтобъ было все готово для присяги.—

Мы выйти не замедлимъ.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Петръ, Алексй.

ПЕТРЪ.

Алексй!

Свое ршеніе насчетъ наслдства

Теб я объявилъ, какъ государь.

Теперь прошу и Богомъ заклинаю:

Проникнись хоть на часъ сыновнимъ долгомъ

И какъ съ отцомъ со мною говори.

АЛЕКСЙ.

Ахъ, батюшка!..

ПЕТРЪ.

Не стану я таиться.

Все выскажу, что въ сердц накипло,

Не буду умалять ни чувствъ, ни гнва.—

Соображалъ ли ты разумной мыслью,

Почувствовалъ ли сердцемъ размягченнымъ,

Какъ много предо мною виноватъ?

АЛЕКСЙ.

Я чувствую, что сильно и жестоко

Ты мною оскорбленъ. О томъ сейчасъ

Я горько стовалъ, спроси Толстова.

ПЕТРЪ.

Еще… Какъ изъяснить теб, не знаю…

Ты самъ отецъ, но сына ты не любишь…

Прости, я оскорбилъ тебя невольно…

Положимъ, любишь ты его, но онъ

Такъ малъ еще и понимать не можетъ.

Вообрази, что ты его взростилъ,

Училъ, воспитывалъ и жилъ надеждой,

Что станетъ онъ помощникомъ твоимъ,

Наслдникомъ и длъ твоихъ, и мыслей.

И вдругъ твой сынъ, теб на стыдъ и горе,

Явился непокорнымъ и упрямымъ,

И сталъ грозить, что по отцовской смерти

Его дла разрушитъ онъ въ конецъ…

Тогда узналъ бы ты, что значитъ горе

И горечь, скрытую въ словахъ пророка:

Сынъ непокорливый отцу въ погибель.

АЛЕКСЙ.

Ужасно, батюшка!

ПЕТРЪ.

Теб въ мечт ужасно,—

А каково жъ на дл испытать?

Я звалъ тебя съ собою на войну,

А ты въ отвтъ на зовъ — безслдно скрылся.

Помысли самъ, что сталося со мною?

Вдь ты мой сынъ, ты плоть моя и кровь!

Не все ль равно, какъ если бы рука

Вдругъ оказалась непокорна вол?

Ты ей велишь работать топоромъ,

Иль взяться за перо,— она ни съ мста.

Нтъ, мало этого, она тебя же

Бить начинаетъ по лицу, а ты

Стоишь отороплый и безсильный…

Ахъ, Алексй!..

АЛЕКСЙ.

Душой о томъ крушуся…

Сейчасъ лишь стовалъ, спроси Толстова.

ПЕТРЪ.

Когда бъ крушился ты не на словахъ,

А говорилъ отъ глубины сердечной,

Къ чему бъ теб ссылаться на другихъ?

А мн, сыновнюю кручину видя,

Къ чему бы слугъ разспрашивать о ней?

АЛЕКСЙ.

Божуся, батюшка…

ПЕТРЪ.

Къ чему божба?

Иль мало клятвъ и лживыхъ увреній

Я слышалъ отъ тебя? [По молчаніи].

Отвтствуй мн:

Съ какою мыслью ты бжать ршился

И чмъ руководился при побг?

И почему ты къ цесарю бжалъ,

А не въ иную землю?

АЛЕКСЙ.

Самъ не знаю.

Страхъ гнва твоего меня осилилъ,

И я, гонимый имъ, бжалъ безъ мысли.

ПЕТРЪ.

Зачмъ же къ цесарю?

АЛЕКСЙ.

Я какъ-то въ гор

Вскричалъ невольно: ‘ахъ, куда бы скрыться!’

А мн шепнули: ‘къ цесарю бги,

Онъ шуринъ твой и государь могучій’.

ПЕТРЪ.

Иль мыслилъ ты, что онъ твои права

Открытой силой защищать способенъ?

АЛЕКСЙ.

Нтъ, нтъ! Я объ одномъ лишь думалъ,

Чтобъ время переждать…

ПЕТРЪ.

Пока умру я?

АЛЕКСЙ [твердо].

Пока твой гнвъ пройдетъ.

ПЕТРЪ.

Чего жъ страшился?

АЛЕКСЙ.

Какъ на войну въ Голштинію похать,

Ты гнвенъ былъ, и требовалъ, чтобъ я

Шелъ въ монастырь. И я, того страшася,

Что угодить теб не въ силахъ буду,—

Ршилъ бжать. Отчаялся я вовсе…

Бывало, батюшка, ты разныя дла

Мн поручалъ, и я бывалъ исправенъ,

И ты доволенъ былъ. А тутъ случилось,

Что какъ ни бьюся я…

ПЕТРЪ.

Ты лжешь въ глаза.

Когда я требовалъ, скажи по правд,

Чтобъ безусловно шелъ ты въ монастырь?

Замтивъ, что весьма ты сталъ склоняться

На сторону хулителей моихъ,

Не разъ теб говаривалъ: что духъ мой

Не можетъ быть покоенъ, если ты

На дл не покажешь послушанья.

Я выборъ предлагалъ теб: работать,

Усердіе къ наукамъ показать,

Потрбнымъ для наслдника престола,

Или отъ трона вовсе отказаться

И жить монахомъ… Ну, скажи на милость,

Что жъ тутъ ужаснаго такого было,

Чтобъ позабывъ отечество свое,

Къ чужимъ бжать? Я самъ всегда въ трудахъ,

Работаю и мыслью, и руками,

И вс мои отличья и чины —

Я заслужилъ ихъ кровію и потомъ.

АЛЕКСЙ.

Простите, батюшка. Сказалъ не точно.

Я только выразить хотлъ, что вовсе

Не годенъ я для царственнаго дла.

ПЕТРЪ.

Нтъ, не негоденъ. А меня… не любишь.

И не пойму, откуда эта злоба!—

Послушай, сынъ. Отъ юности моей

Одну я цль имю предъ собою:

Возвысить царство, данное мн Богомъ,

И просвтить наукой благородной.

И я иду къ ней прямо, на проломъ.

Господь благословилъ мои стремленья,

Одлъ чело блистаніемъ побды,

Я вижу завязи моихъ трудовъ

И смю ожидать богатой жатвы.

Инымъ, я знаю, это не по нраву,

И въ томъ числ теб. Въ трудахъ вседневныхъ

Не только брань и злобныя хулы,

Но и хвалы мн слушать не досужно.

Скажи жъ теперь по совсти и прямо:

Чмъ недовольны вы? Не осержуся,

Не бойся, говори.— Молчишь? ни слова?

АЛЕКСЙ.

Что я сказалъ, то снова повторю:

Не годенъ я для царственнаго дла.

ПЕТРЪ.

На все одинъ отвть… Такъ, видно, я

И не добьюсь: чего же ты страшился?

АЛЕКСЙ.

Боялся тягости трудовъ воинскихъ.

ПЕТРЪ.

Инъ шелъ бы въ монастырь, а ты бжалъ

Отъ клобука. Нтъ, лжешь ты, явно лжешь!

Врне давеча сказалъ, что время,

Пока умру я, выждать ты хотлъ…

Чего жъ страшился ты? Что я замучу

Воинскими трудами, иль въ опасность

Пошлю тебя нарочно, чтобъ убили?

Къ чему жъ бы было мн съ тобой чиниться?

Грозить, упрашивать, и вновь грозить?

Къ чему теперь, какъ ты въ моихъ рукахъ,

Я сталъ бы объявлять теб прощенье?

Когда бъ хотлъ убить, вину сыскалъ бы.

По нашему россійскому закону,

Не воленъ ли отецъ въ сыновней жизни?

А я теб — отецъ и государь.

АЛЕКСЙ.

Въ одномъ, молю я, батюшка, поврьте:

Что я не смлъ о васъ такъ низко мыслить.

ПЕТРЪ.

Болтаютъ, знаю, будто я хотлъ

Безвиннаго тебя лишить престола

Въ угоду мачех твоей. Самъ знаешь,

Похожъ ли я на тхъ, кто какъ птенцы

Умютъ матк въ ротъ глядть, и полно!

Иль я безволенъ, иль я слпъ и глухъ,

Что побреду, куда меня потянутъ?

Иль вовсе Бога я забылъ, что видя

Достойнаго наслдника престола,

Иного пожелалъ бы… И кого жъ?

Младенца несмышленнаго, который

Живъ будетъ или нтъ — Господь лишь знаетъ.

Да и теперь, когда онъ ужъ наслдникъ,

Могу ли я увренно сказать,

Что будетъ онъ добре и послушнй?

Не весело опять т думы думать,

Что грезилъ надъ твоею колыбелью.

И съ тою разницей, что нын чаще

Сомннья будутъ душу отравлять…

И самъ я старъ, и онъ… Поврь, когда бы

Явился ты по зову моему

И показалъ лишь малую охоту

Покорнымъ быть,— какая сила въ мір

Смогла бъ меня съ тобою разлучить?

Съ какой бы радостью тебя я встртилъ,

Какъ началъ бы тогда тобой гордиться,

Какъ полюбилъ… О! что я говорю?

Одумайся ты просто на дорог,

Или отъ цесаря явися самъ,

Иль даже вотъ сейчасъ, сію минуту

Пади къ ногамъ съ слезою покаянной…

АЛЕКСЙ.

Ей, батюшка, какъ слушаю я васъ,

То ощущаю глубже и сильне,

Что я дрянной, негодный человкъ.

ПЕТРЪ.

Ахъ! холодомъ твои вс рчи дышатъ,

Не грютъ сердца, а студятъ его.

Какъ дождь студеный осенью гнилою

Мертвитъ природу, такъ твои слова

Мертвятъ во мн отеческое чувство.

[Долгое молчаніе].

Теперь послушай. Отвчай по правд:

Живя у цесаря, не получалъ ты

Ни отъ кого предательскихъ услугъ?

Извстій, писемъ обо мн?

АЛЕКСЙ.

Нтъ, нтъ.

ПЕТРЪ.

И самъ не замышлялъ мятежныхъ козней,

Не подговаривалъ, не открывалъ другимъ

Своихъ намреній и думъ, и плановъ?

АЛЕКСЙ.

Нтъ, батюшка.

ПЕТРЪ.

Ни строчки не писалъ?

АЛЕКСЙ.

Нтъ… Виноватъ, забылъ. Писалъ однажды,

По принужденью впрочемъ, не по вол,

Къ сенаторамъ и архиреямъ…

ПЕТРЪ.

Кто же

Принудить могъ тебя?

АЛЕКСЙ.

Веллъ

Мн канцлеръ цесаревъ, чтобъ извстилъ я

Такъ, въ общихъ терминахъ, что живъ и здравъ,

И въ безопасности.

ПЕТРЪ.

Хорошъ царевичъ!

Чужой слуга велитъ ему писать,

А онъ спшитъ его исполнить волю,

Какъ секретарь. Да полно, такъ ли было?

И не писалъ въ письм твоемъ ни жалобъ,

Ни хитростныхъ намековъ?

АЛЕКСЙ.

Нтъ, клянуся.

ПЕТРЪ.

Гляди, не лги, узнаю — худо будетъ.

Я требую, чтобъ ты передо мной

Очистилъ душу полнымъ покаяньемъ.

Ты долженъ все открыть: дла и мысли,

Намренья, желанья, планы, думы.

И лишь тогда вполн тебя прощу я

И возвращу любовь. Иначе помни:

Свидтельствуюсь Богомъ, не въ прощенье

Прощенье будетъ данное теб.

АЛЕКСЙ.

Я соучастниковъ готовъ сейчасъ же…

ПЕТРЪ.

Успешь посл. А теперь — къ присяг!

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

(Май 1718 г.).

Комната въ Петергофскомъ Монплезир.

ЯВЛЕНІЕ I.

Меншиковъ, Толстой.

МЕНШИКОВЪ.

Ты злобствуешь, клянешь меня нещадно

И хочешь скрыть. И правъ ты, Петръ Андреичъ:

Неблаговидно было бъ, вздумай я

Передъ концомъ вмшаться въ это дло.

Его ты началъ, много потрудился,

Тобой царевичъ возвращенъ отцу,—

И вдругъ ты видишь, что теб дорогу

Переступаютъ!

ТОЛСТОЙ.

Врьте, ваша свтлость,

И въ голову мн то не приходило.

МЕНШИКОВЪ.

Не приходило, такъ могло прійти.

Будь на твоемъ я мст, какъ бы злился!

Чмъ можно дорожить въ подобномъ раз,

Какъ не особой близостью къ монарху,

Его довріемъ въ семейномъ гор?

Передъ тобой онъ сердце обнажаетъ,

Ты видишь сокровенныхъ думъ изгибы

И слезы тайныя, и вздохъ невольный.

Ужъ онъ теб не царь — сердечный другъ,

Къ теб онъ ближе, чмъ къ родному брату.

И видя, что тебя я отстраняю,

Не могъ же ты не злобствовать, Толстой.

ТОЛСТОЙ.

Клянуся, ваша свтлость, не помыслилъ.

МЕНШИКОВЪ.

Эхъ, братъ Толстой! что ты со мной чинишься?

Сознайся лучше.

ТОЛСТОЙ.

Ну, сказать по правд,

Не мало клялъ я, Меншиковъ, тебя.

МЕНШИКОВЪ.

А съ коихъ поръ?

ТОЛСТОЙ.

А вотъ, какъ привезли

Больную Офросинью изъ Берлина:

Она не мн, теб поручена.

МЕНШИКОВЪ.

Я такъ и зналъ. За правду слушай правду.

Я не просилъ: онъ самъ меня назначилъ.

А я, поврь, охотно отлынялъ бы.

И вотъ причина: доведися штурмомъ

Другой Батуринъ брать, иль славный миръ

Съ врагами подписать,— не уступилъ бы

Такой высокой чести никому,

И, гршный человкъ, не безъ интриги.

Тутъ можешь ты купить любовь царя:

Твоей заслуги въ жизнь онъ не забудетъ,

И въ часъ вины — она твоя защита.

Тугъ и почетъ, и слава. Знаешь самъ,

Что завоевано тобой на вки

Въ исторіи признательное слово.

А въ этомъ тяжкомъ злополучномъ дл

Чего добьешься? Я не повторяю,

О чемъ сказалъ, о близости къ царю.

А отъ людей? ты сталъ для клеветы

Удобною и вчною мишенью.

Чуть захотлъ кто осудить тебя,—

И онъ-де, скажетъ, былъ изъ тхъ людей,

Что злобою своею сатанинской

Невиннаго царевича сгубили.

ТОЛСТОЙ.

Такъ разсуждая, и служить нельзя.

Великихъ длъ не много, и для нихъ

Не только умъ потребенъ, надо счастье…

И самъ скажи: не счелъ бы ты за милость,

Пошли тебя онъ къ цесарю за сыномъ?

МЕНШИКОВЪ.

Похалъ бы, и съ радостью похалъ,

И радъ тому, что чаша миновала.

На время, впрочемъ. Охъ, Толстой! быть-можетъ,

Мн горшая досталась въ чаш доля:

Не тотъ, кто началъ,— кто конецъ устроитъ…

ТОЛСТОЙ.

Ахъ! поскорй бы приходилъ конецъ.

А то вдь государь совсмъ извелся,

Съ гостями веселъ, а въ душ тоска,

Припадки сильно стали учащаться:

Боюся, эпилепсія дойметъ.

МЕНШИКОВЪ.

Конецъ?.. Не скоро онъ, Толстой, наступитъ.

Я въ этомъ дл вижу далеко.

Что ждетъ его? что ждетъ меня съ тобою?

Наслдникъ нашъ — ребенокъ, слабый, хилый.

Взростетъ ли онъ до смерти государя?

Иль вовсе не взростетъ? Какъ Алексй

Переживетъ отца,— что насъ постигаетъ?

Не уцлютъ головы на плечахъ.

ТОЛСТОЙ.

Случись о немъ въ Совт говорить,

Такое, Меншиковъ, подамъ я мннье:

Женить его скорй на Офросинь —

Она его удерживать уметъ —

И запереть въ Рождествен, на мыз:

Пусть догниваетъ вкъ. Надзоръ престрогій,

Понятно, учредить, дабы никто

Къ нему на дворъ не смлъ ступить ногою,

И отъ него — ни всти, ни полвсти.

Похоронить его въ глуши, живого.

И чмъ скорй забудется, тмъ лучше.

МЕНШИКОВЪ.

Не вс забудутъ. Вспомни: про клобукъ

Что говорили? ‘Не гвоздемъ прибьютъ-де,

Умретъ отецъ, такъ снимется легко’.

А что до клятвы не искать наслдства,

То, врь, найдутся архиреи, снимутъ

И на душу свою возьмутъ ту клятву.

Еще припомни: сынъ его растетъ.

Найдутся люди, съ дтства натолкуютъ,

Что мы съ тобой отца его сгубили:

И отомститъ не намъ, такъ дтямъ нашимъ.

Тутъ куча зародилась длъ кровавыхъ

И хватитъ на-долго ея, до внуковъ.

ТОЛСТОЙ.

Ты правъ. И мы, опасность сознавая,

Должны предупредить ее стараться.

МЕНШИКОВЪ.

Но отъ кого опасность намъ грозитъ?

Кто явится пособниками мщенья?

Толстой! ты дло наизусть, чай, знаешь:

Какой же выводъ сдлалъ изъ него?

ТОЛСТОЙ.

Дв стороны я въ дл различаю.

Одна превздорная. То бабьи сплетни,

Пророчества бездльныхъ чернецовъ,

Архимандритовъ пьяныя виднья

Насчетъ того, что вотъ-де царь умретъ

Тогда-то и тогда, иль помирится

Съ своею разведенною женой

Въ такой-то день и часъ, и то-то будетъ.

Кто этимъ глупостямъ въ нашъ вкъ поврить?

Он годны единственно на то,

Чтобъ старымъ двкамъ, какъ царевна Марья,

За кофеишкомъ сидя съ приживалкой,

Нашлась матерія надъ чмъ поохать,

Да для того еще, чтобъ въ глупой черни

Нелпостей побол распускать

На всякій случай.

МЕНШИКОВЪ.

А другая въ чемъ?

ТОЛСТОЙ.

Другая въ томъ, что чадушко-то наше

За прежнее упорство принялось.

Въ его словахъ и тни нтъ признанья,

Раскаянья ни капли не видать.

Все только путаетъ да прибираетъ,

Кто дерзко говорилъ о государ.

Именъ, именъ! что комаровъ на Волг.

Какъ словно жертвы поставлять взялся

Для гнва государева, чтобъ сердце

Сорвавъ на нихъ, онъ позабылъ о немъ.

МЕНШИКОВЪ.

И тутъ тотъ пунктъ, на что твое вниманье

Хочу я обратить. Именъ довольно,

А много ль знатныхъ ты начтешь межъ ними?

Одно иль два. Все мелкіе людишки,

Служащіе, учитель-краснобай,

Кого оговорилъ совсмъ напрасно,

Еще такіе, кто и безъ того

Въ опал былъ. Что жъ родовитыхъ мало?

ТОЛСТОЙ.

Ты правъ: про черный день ихъ бережетъ.

МЕНШИКОВЪ.

И явственно, какъ партіи распались:

За сына — знатность съ родовою спсью,

У насъ же — умъ, наукой укрпленный.

На то и злы, что нын ужъ нельзя,

Какъ длалось при прежнихъ государяхъ,

Со всхъ сторонъ обтыкаться роднею,

Чтобъ никого къ царю не допускать.

ТОЛСТОЙ.

Для всхъ равно, кажись, открыты двери.

МЕНШИКОВЪ.

Да дло въ томъ, что намъ-то съ ними родомъ

Ровняться не зачмъ, они напротивъ —

Наукой и умомъ ровняйся съ нами.

За что царя бранятъ они нещадно?

Что безразлично въ равенств всхъ держитъ,

Что не уметъ выбирать людей,

Царевичъ лучше-де: людей онъ знаетъ.

Съ тобою мы, Толстой, для нихъ не люди,

Ты кто? стрлецъ, а я простой пирожникъ.

И, врь, они намъ отомстить сумютъ,

Какъ встанутъ дружно въ оный тяжкій день,

Когда мы благодтеля лишимся.

ТОЛСТОЙ.

Но близъ царя не мало насъ, простыхъ…

МЕНШИКОВЪ,

Довольно насъ, да дружбы нтъ межъ нами.

О! если бъ стать намъ дружною семьей….

ТОЛСТОЙ.

Согласенъ. Вотъ рука моя: ударимъ.

МЕНШИКОВЪ.

Спасибо, другъ. [Вьютъ по рукамъ].

Какая будетъ сила,

Когда мы вс сплотимся воедино!

Вка они насъ жить не допускали,

И первый Петръ прорвалъ плотину эту.

Опричнина была при Грозномъ, правда,

Незнатныхъ бралъ въ нее. Изъ нихъ Борисъ

Возвысился до царства. Но то была —

Слпая сила. Петръ открылъ намъ очи

И, темный разумъ просвтивъ, намъ придалъ

Несокрушимую науки силу.

ТОЛСТОЙ.

Во истину великъ.

МЕНШИКОВЪ.

И мы…. Гляди-ка:

И государь вернулся изъ Кроншлота.

ЯВЛЕНІЕ II.

Толстой, Меншиковъ, Петръ.

ПЕТРЪ.

И встртить полнились! Охъ, мингеры,

Давно я васъ не жаловалъ дубинкой.

МЕНШИКОВЪ.

Помилуй, государь, заговорились.

ПЕТРЪ.

За разговоромъ дла не забылъ ли?

Все ль, какъ веллъ, исполнено, Данилычъ?

МЕНШИКОВЪ.

Допрошена, привезена сюда

Въ закрытой шлюпк, и весьма секретно

Проведена въ твой кабинетъ.

ПЕТРЪ.

Спасибо.

И никому ни слова? Ни Толстому?

Ай да Данилычъ, молодецъ! [Толстому].

Что, тезка?

Не досмотрлъ, авось ли домекнулся.

ТОЛСТОЙ.

Знать, Офросинью….

ПЕТРЪ.

Тс! Идемъ же къ ней.

Постой. Данилычу сказать за память:

Въ залив повстрчалъ я галіотъ,

А капитанъ пріятель по Сардаму:

У одного хозяина служили.

Югана толстогубаго, чай, помнишь:

Угащивалъ пивишкомъ въ кабачкахъ.

Такъ ты, пожалуйста, по старой дружб

На славу угости его, чтобъ помнилъ.

Идемъ, Толстой. Постой. А гд жъ бумаги?

МЕНШИКОВЪ [подавая бумаги].

Вотъ черновыя съ писемъ, что писалъ,

Какъ онъ показывалъ, по принужденью

Къ сенаторамъ и архиреямъ.

ПЕТРЪ.

Ладно.

Сличи, Толстой: согласно ль съ показаньемъ.

МЕНШИКОВЪ [также].

Ея собственноручное писанье

Въ отвть на данные тобой вопросы.

ПЕТРЪ.

Есть важное?

МЕНШИКОВЪ.

Какъ взглянешь, государь,

По-моему, весьма. Вотъ хоть бы это.

[Указываетъ въ бумаг].

ПЕТРЪ [читая].

Да, да.

МЕНШИКОВЪ.

Иль это вотъ прочесть изволь.

ПЕТР [также].

Гм, гм…

МЕНШИКОВЪ.

Въ конц весьма замысловато.

ПЕТРЪ.

Гм. Ласкою ты съ нею обращался?

Ни чмъ, ни даже гнвомъ не стращалъ?

МЕНШИКОВЪ.

Помилуй, государь! Какъ я посмлъ бы

Ослушаться твоихъ велній?

ПЕТРЪ.

Гм.

Такъ лаской — говоришь?

МЕНШИКОВЪ.

Она сама

Съ великою охотой показала,

Что вспомнила. Хитрить-то не уметъ:

Какъ въ зеркал, въ глазахъ вс мысли явны.

Чуть захитрила, а въ глазахъ сейчасъ,

Какъ у ребенка малаго, сказалось:

‘Я, молъ, съ тобою, дяденька, хитрю!’

ТОЛСТОЙ.

По истин, какъ вижу предъ собою….

ПЕТРЪ.

Гм, ладно. Погляжу, узнаю самъ.

Идемъ, Толстой.

ЯВЛЕНІЕ III.

Меншиковъ, вскор Екатерина, потомъ Алексй

МЕНШИКОВЪ [одинъ].

Ни слова. Только очи

Какъ молніи сверкнули. Быть гроз.

[Входитъ Екатерина, въ фартук и съ засученными рукавами].

ЕКАТЕРИНА.

Данилычъ! гд же государь? вернулся?

МЕНШИКОВЪ.

Сейчасъ пріхалъ.

ЕКАТЕРИНА.

Ладно же. Я вафель,

Которыя онъ любитъ, напекла.

Пускай покушаетъ… Куда жъ онъ скрылся?

МЕНШИКОВЪ.

Съ Толстымъ пошелъ работать.

ЕКАТЕРИНА.

На тощакъ-то?

А вамъ и не вдомекъ ему напомнить!

Ужъ вы! совсмъ его не бережете…

Какъ удались-то!.. Экая досада!..

Пойду-ка, поскребусь легонько въ двери.

Авось ли не разсердится… Какъ скажешь?

Что тамъ за дло? Важное, аль такъ?

МЕНШИКОВЪ.

Нтъ, лучше не ходи.

ЕКАТЕРИНА.

Да что жъ за дло?

МЕНШИКОВЪ.

Сказать не смю.

ЕКАТЕРИНА.

Полно, что такое?

Ну, говори жъ, Данилычъ, говори.

МЕНШИКОВЪ.

Сказать ли, нтъ… Ну… привезли ее.

ЕКАТЕРИНА.

Кого ее-то?

АЛЕКСЙ [быстро входя].

Матушка-царица!

Къ твоимъ стопамъ усердно припадаю.

ЕКАТЕРИНА.

Что, батюшка?

АЛЕКСЙ.

Прости… ты не одна…

Я думалъ… Нтъ, въ другой ужъ разъ… не спшно.

МЕНШИКОВЪ [тихо Екатерин].

При мн не хочетъ говорить.

[Громко]. Пойду я,

Мн государь сказалъ, чтобъ поскоре.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Екатерина, Алексй.

ЕКАТЕРИНА.

Ну, вотъ, ушелъ онъ. И чего боялся!

Не лютый зврь какой у насъ Данилычъ.

О чемъ же просишь?

АЛЕКСЙ [падая къ ея ногамъ].

Матушка-царица!

Дай жить, дай Богу за себя молиться.

ЕКАТЕРИНА.

Охъ, полно… Что ты!.. Перестань хоть плакать.

АЛЕКСЙ.

Сама ты знаешь… много ль мн утхи…

Она одна… Дай за тебя молиться!..

ЕКАТЕРИНА.

О чемъ ты просишь? не пойму никакъ.

АЛЕКСЙ.

Она вдь здсь… Ужъ съ часъ, какъ привезли…

Да подъ секретомъ… только-что провдалъ…

ЕКАТЕРИНА.

Да кто она-то? И Данилычъ то же:

‘Ее-де привезли’. Кого жъ ее-то?

АЛЕКСЙ.

Охъ!.. Офросиньюшку мою…

ЕКАТЕРИНА.

Да какъ же

Узнать ты могъ?

АЛЕКСЙ.

Не спрашивай, не выдамъ.

Покуда живъ, не выдамъ.

ЕКАТЕРИНА.

Богъ съ тобой!

Я такъ спросила.

АЛЕКСЙ.

Матушка-царица!

Дай жить, дай Богу за тебя молиться.

ЕКАТЕРИНА.

Встань, ради Бога, встань. [Онъ встаетъ].

Ну, такъ-вотъ ладно.

Да толкомъ говори, чего жъ ты хочешь?

АЛЕКСЙ.

Повидть бы ее… одну минутку…

Сказать словечко… больше и не надо…

ЕКАТЕРИНА.

Да я тутъ что же?

АЛЕКСЙ.

Упроси отца.

Сама ты вдаешь, одна осталась…

Ей только живъ, ей только и дышу.

Давно прошу… да все не допускаютъ…

[Опять палъ къ ногамъ].

Дай жить! дай Богу за тебя молиться!

ЕКАТЕРИНА.

Встань, встань сейчасъ. [Онъ встаетъ].

И если снова

Падешь мн въ ноги, отступлюсь совсмъ.

АЛЕКСЙ.

Не стану бол.

ЕКАТЕРИНА.

Перестань же плакать.

Ну, батюшка увидитъ, хорошо ли?

Аль позабылъ, какъ осерчалъ намедни:

‘Что хнычешь-то, молился бъ лучше Богу’.

АЛЕКСЙ.

Не буду плакать. Ей же ей, не буду.

ЕКАТЕРИНА.

Ну, что же сдлать?

АЛЕКСЙ.

Батюшка теперь,

Должно, допрашивать ее изволитъ.

Боюся, по допрос увезутъ,

Не доведется мн ее повидть…

Ты попроси, чтобъ на одну минутку,

Какъ кончитъ-то, дозволилъ…

ЕКАТЕРИНА.

Ладно, ладно.

Охъ, Алексй! бда и мн съ тобою…

Меня вотъ просишь, а съ отцомъ упрямъ.

Да ладно ужъ, схожу.

АЛЕКСЙ [цлуя ея руки].

Я въ жизнь не позабуду.

ЕКАТЕРИНА.

Постой… Пройди-ка ты теперь ко мн.

Пойдемъ, пойдемъ. [Ведетъ къ дверямъ своей комнаты].

Умой лицо водою,

Чтобъ слезъ совсмъ, совсмъ не стало видно.

А то, пожалуй, батюшка войдетъ,

Обоимъ будетъ… Ну, или жъ, умойся.

Веселымъ выходи, какъ позову.

Не то, гляди ты у меня! [Погрозила пальцемъ].

ЯВЛЕНІЕ V.

Екатерина, Меншиковъ.

МЕНШИКОВЪ [заступая ей дорогу].

Куда?

ЕКАТЕРИНА.

Теб зачмъ? Иду, куда хочу я!..

МЕНШИКОВЪ.

Не допущу. Ты дло все испортишь…

ЕКАТЕРИНА.

Съ ума сошелъ ты! пропусти, Данилычъ.

МЕНШИКОВЪ.

Я слышалъ все. И повторю теб:

Не допущу.

ЕКАТЕРИНА.

Пусти.

МЕНШИКОВЪ.

Царь страшно гнвенъ…

Онъ на теб одной сорветъ все сердце…

ЕКАТЕРИНА.

И пусть сорветъ! Я все-таки пойду.

МЕНШИКОВЪ.

Зачмъ?

ЕКАТЕРИНА.

И говоришь, что все ты слышалъ!..

Какъ плакалъ онъ!.. И не щемило сердце?

И не холонуло?.. Ахъ! Жаль его мн, жаль.

МЕНШИКОВЪ.

Нашла кого жалть.

ЕКАТЕРИНА.

У, безсердечный!

МЕНШИКОВЪ.

Коль хочешь пожалть, такъ пожалй

Ее ты, безталанную двчонку,

Что ради изверга сего на вки

Себя сгубила. А его жалть?

Нашла кого! Да первую тебя же,

Какъ государь умретъ, онъ истиранить.

ЕКАТЕРИНА.

Не зврь же онъ…

МЕНШИКОВЪ.

Не зврь, а хуже звря.

Умри лишь государь…

ЕКАТЕРИНА.

Съ ума сошелъ ты?

Что выдумалъ! умри… Пусти, пусти же.

МЕНШИКОВЪ.

Не допущу.

ЕКАТЕРИНА.

Ты, блинщикъ, позабылъ,

Такъ я напомню: я твоя царица.

МЕНШИКОВЪ [холодно].

Я вашего величества не смлъ бы

Удерживать, да государь веллъ,

Чтобъ никого къ нему не допускалъ я.

ЕКАТЕРИНА.

Не лги. Будь правда, такъ сказалъ бы сразу.

Иль ты не слышалъ? Я твоя царица.

ЯВЛЕНІЕ VI.

Меншиковъ, въ конц Екатерина и Евфросинья.

МЕНШИКОВЪ [одинъ].

Ишь, расфуфырилась! забыла, видно…

И я хорошъ! Аль впрямь съ ума сошелъ?

Чего боюсь? чего я испугался?

Что можетъ вздорное ея прошенье?

Какъ будто я допроса не читалъ,

И ничего не знаю… Нтъ, царевичъ!

Твоя фортуна круто повернула

И подъ-гору покатится стремглавъ.

Простись съ мечтой, что по отцовской смерти

Ты будешь царь, или правитель царства.

Нтъ, не дождешься ты! Иной найдется,

Сильнйшею, чмъ у тебя, рукой

Возьметъ бразды… О! есть за что бороться.

О! есть о чемъ… Что это? Боже правый!..

Ведетъ ее сюда, щебечутъ об,

И веселы…

[Вошли Екатерина и Евфросинья].

ЕКАТЕРИНА [ему].

Уйди ужъ ты, уйди!—

Царевичъ! выходи. Поговорите,

А я сейчасъ же…

ЯВЛЕНІЕ VII.

Евфросинья, Алексй.

ЕВФРОСИНЬЯ [бросается къ нему въ объятія].

Батюшка ты мой!

АЛЕКСЙ [также].

Ты, Офросиньюшка? Жива, здорова?

Охъ! наконецъ-то Богъ привелъ меня

Съ тобою свидться.

ЕВФРОСИНЬЯ.

А ты здоровъ ли?

Дай погляжу. Ай! какъ ты похудлъ,

Зеленый сталъ какой да не хорошій.

АЛЕКСЙ.

Вся душенька изныла по теб…

А ты-то, ты… оправилася вовсе?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Какъ видишь, слава Богу… Не ждала я.

Что нынче выпадетъ такое счастье…

АЛЕКСЙ.

Какъ привезли тебя, просилъ, молилъ…

Да разв онъ… скоре зврь заплачетъ.

ЕВФРОСИНЬЯ.

Гршно, гршно на радостяхъ браниться,

Ты долженъ Бога за отца молить.

Какая доброта! Вину такую,

Великую и страшную, простилъ.

Иной отецъ — изъ самыхъ изъ простыхъ,

Не то что царь — не отпустилъ бы, проклялъ,

За вдвое меньшую не пощадилъ бы.

Да первый ты, случись съ тобой такое…

АЛЕКСЙ.

Чуть свидлись, ужъ и журить пошла!

Скажи-ка лучше… Охъ! и не спрошу я…

Ты разршилась мертвымъ, такъ ли, правда ль?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Да, мертвенькимъ…. И не видала даже….

Безъ памяти лежала десять сутокъ,

Какъ огонекъ лампадный колебалась

Душа надъ тломъ. Имъ простилъ Господь.

АЛЕКСЙ [цлуя ее].

Зато теперь мы заживемъ съ тобою.

Да, Офросиньюшка?.. Ахъ! а допросъ-то…

О чемъ допросъ теб чинили, какъ?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Намедни мн свтлйшій подалъ пункты

Отъ батюшки, чтобъ написала я.

Вечоръ ихъ возвратила, а сегодня

Сюда велли…

АЛЕКСЙ.

Что жъ? стращалъ тебя?

Кричалъ, что батюшка казнить прикажетъ?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Помилуй Богъ! Съ такой отмнной лаской,

Съ такою бережью со мною обращались,

Что оторопь взяла.

АЛЕКСЙ.

Чего жъ страшилась?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Какъ не страшиться! Не достойна я.

Какъ только вспомню, въ чемъ я провинилась!

АЛЕКСЙ.

Ни въ чемъ не виновата. Полно вздоры…

ЕВФРОСИНЬЯ.

Кто? я не виновата? Первый грхъ,

Что стала жить съ тобой, какъ былъ женатый,

Твоя жена больная вдь лежала…

Второй мой грхъ, что бгала съ тобою.

Вдь знала я, куда, зачмъ бжишь.

А третій грхъ — какихъ продерзкихъ словъ

Наслушалась въ бгахъ про государя.

АЛЕКСЙ [гнвно].

Какія тамъ слова еще! Что мелешь?

Все глупости одн… А вотъ скажи-ка:

Какъ батюшка съ тобой?

ЕВФРОСИНЬЯ.

А видишь,

Какъ посадили въ кабинетъ къ нему,—

Меня-то въ лодк закачало малость,—

Я какъ присла, и вздремнулось мн.

Вдругъ голоса, едва очнулась,— входятъ.

И испугалась же! Дрожма дрожу,

Что твой листокъ осиновый, колни

Не держатъ, гнутся и въ очахъ потьма…

Безъ памяти къ нему свалилась въ ноги,

И зарыдала въ три ручья…

АЛЕКСЙ.

Что жъ онъ?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Приподнялъ, посадилъ, веллъ напиться.

Сталъ спрашивать, сперва о томъ, о семъ,

И какъ съ тобой живу, давно ль, да ладно ль,

Тутъ сталъ читать мои отвты внятно,

И посл каждаго: ‘Ты твердо ль помнишь,

По правд ль говоришь?’ И въ очи

Мн прямо смотритъ строгими очами.

Смутилась я маленечко, признаться,

Да не надолго, обошлась скоренько,

И стала отвчать, какъ слдъ, разумно.

Чего бояться? думаю себ:

Вдь я ему ни крошечки не лгу.

АЛЕКСЙ.

Тутъ и царица?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Нтъ. А видишь:

Онъ сталъ о чемъ-то говорить съ Толстымъ,

А мн веллъ, чтобъ вышла въ образную.

Чудесно тамъ, иконы вс какъ жаръ,

Я передъ Скорбящею упала на колни,

Перекрестилась, а меня легонько

Вдругъ кто-то за плечо, гляжу: царица.

Киваетъ мн, чтобъ шла за ней. Какъ вышла,

Она поцловала и…

АЛЕКСЙ.

Постой.

Не гнвался онъ, слушая тебя?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Ничуть. А только сталъ такой печальный,

Задумчивый такой. Отъ думъ головка

Совсмъ-то свсилась…

АЛЕКСЙ [шопотомъ].

Помилуй Боже!

Неужто?.. ахъ!

ЕВФРОСИНЬЯ.

Алеша! что съ тобой?

Голубчикъ мой! царевичъ мой желанный!

Съ чего ты блденъ сталъ? съ чего тревоженъ?

АЛЕКСЙ.

Нтъ, ничего… Такъ… отъ волненья.

ЕВФРОСИНЬЯ.

Слушай:

Ужъ ты не скрылъ ли отъ отца чего?

Не грхъ теб. А какъ при разставаньи

Мн заклинался и Христомъ, и Богомъ:

‘Во всемъ-то, молъ, до слова повинюсь’.

АЛЕКСЙ.

И какъ ты вздоры прибирать охоча!

ЕВФРОСИНЬЯ.

Охъ! скрылъ ты, скрылъ. Охъ! вижу по глазамъ.

Сгубила я тебя, на вкъ сгубила…

Алешенька, что жъ ран не сказалъ ты?

Ужъ я бы скрыла, утаить сумла,

Какъ приказалъ бы, такъ и отвчала,

Взяла бы грхъ…

АЛЕКСЙ.

Охъ, полно! перестань.

Что вздоры-то… Съ чего скрывать, подумай.

Пустое, можетъ, позабылъ сказать,

А важное, поврь, сказалъ до слова.

Посердится немного, и отпуститъ,

И не такія вины отпустилъ.

ЕВФРОСИНЬЯ.

Охъ! правда ли?

АЛЕКСЙ.

Прикажешь побожиться?

ЕВФРОСИНЬЯ.

Нтъ, не божися, а скажи что правда.

АЛЕКСЙ.

До слова, люба, правда… И подумай:

Теперь дозволитъ обвнчаться намъ,

Удемъ мы въ Рождествено къ себ,

И станемъ жить да поживать тихонько.

Ни намъ съ тобой ни до кого нтъ дла,

А ни до насъ нтъ дла никому.

И такъ-то вкъ…

ПЕТРЪ [за сценой].

Какъ смла ты, злодйка!

ЕКАТЕРИНА [также].

Петрушенька, прости… Я пожалла…

ПЕТРЪ [также].

Еще хитрить, задерживать меня!..

Проклятая!

ЯВЛЕНІЕ VIII.

Евфросинья, Алексй, Петръ, Екатерина.

ПЕТРЪ.

Къ теб я, Алексй.

АЛЕКСЙ.

Готовъ я, батюшка… Сейчасъ… Вотъ только…

Ты, Офросиньюшка, пойдешь съ царицей,

Возьми ее ты, матушка, съ собой…

По бережку морскому погуляйте,

Пока мы съ батюшкой ршимъ о дл.

ЕКАТЕРИНА.

Прикажешь, государь, идти?

ПЕТРЪ [посл нкотораго колебанія].

Ступайте.

АЛЕКСЙ [провожая Евфросинью, тихо].

Не бойся,. ничего, ничуть не бойся.

Не на меня сердитъ, а на царицу…

Со мною тихъ… Иди… А мы о свадьб…

Прощай же, Офросиньюшка. [Цлуетъ и отходитъ].

ЕВФРОСИНЬЯ [порывисто бросаясь къ нему].

Постой!

На вкъ, на вкъ съ тобою разстаемся.

Охъ, охъ! Желанненькій… [Повисла у него на ше].

АЛЕКСЙ.

Да полно, полно! [На-ухо].

Иди смирненько, не серди его.

ЕВФРОСИНЬЯ.

Я такъ лишь… Ничего… Прощай, голубчикъ.

ЯВЛЕНІЕ IX.

Петръ, Алексй.

ПЕТРЪ.

Дивлюся на тебя я, Алексй.

Какъ смлъ ты сталъ! глядишь отважно, гордо,

Какъ ровно подвигъ совершилъ какой,

И милости себ великой часть…

АЛЕКСЙ [покорно].

Что, батюшка, прикажешь… Я готовъ.

ПЕТРЪ.

Ты веселъ, Алексй! Чиста ли совсть,

Иль сжегъ ее до тла?

АЛЕКСЙ.

За что коришь,—

Не знаю я… вообразить не въ силахъ.

ПЕТРЪ.

Не можешь догадаться! Ахъ, ты бдный!..

Зачмъ ты скрылъ? Зачмъ ты не во всемъ,

Какъ отъ тебя я требовалъ, сознался?

АЛЕКСЙ.

Запамятовалъ, видно. И не чаю,

Чтобъ было важное.

ПЕТРЪ.

Послушай:

Ты утверждалъ, что писемъ не писалъ,

Окром двухъ, и т по принужденью.

Ты ихъ писалъ, ты ихъ писалъ довольно,

И получалъ не мало изъ Москвы.

Но вс бумаги сжегъ передъ отъздомъ.—

И это скрылъ.

АЛЕКСЙ.

Напутала она.

Какія письма тамъ! спроста болтаетъ.

Я точно сжегъ пустыя бумажонки, *

Такъ, негодящія…

ПЕТРЪ.

А!.. бумажонки!..

А отчего жъ не сходны черновыя —

Ты сжечь ихъ позабылъ въ улику —

Съ твоимъ чистосердечнымъ показаньемъ

О подневольныхъ письмахъ? Въ черновыхъ

Не мало есть намековъ злоковарныхъ.

АЛЕКСЙ.

Не помню я, не спорю, что и есть.

Но въ блыхъ все повычеркалъ, конечно.

ПЕТРЪ.

И въ томъ не сознаешься ты, что слыша,

Какъ чернецы сулили гибель мн,

Всмъ сердцемъ веселился, похваляясь,

Что Самъ Господь спшитъ теб на помощь?

АЛЕКСЙ.

Говаривалъ, но не въ такихъ словахъ.

ПЕТРЪ.

Пусть будетъ такъ. Еще ты уврялъ,

Что побжалъ со страха и безъ мысли,

Бояся гнва и трудовъ воинскихъ.

АЛЕКСЙ.

Конечно, такъ.

ПЕТРЪ.

И повторялъ сто разъ,

Что самъ ты чувствуешь, что сталъ негоденъ

Для царственнаго дла…

АЛЕКСЙ.

И готовъ

То повторить.

ПЕТРЪ.

Но, сознавая это,

Зачмъ же ты желалъ всегда престола?

Не послушаньемъ мыслилъ получить,

А противленьемъ и чужой защитой!

И клялъ меня, и лгалъ, что будто я

Ищу погибели твоей…

АЛЕКСЙ.

Быть-можетъ,

Съ сердцовъ и бранивалъ, но о престол,

Конечно, никогда не помышлялъ.

ПЕТРЪ.

Не помышлялъ? Такъ на, возьми бумаги.

Не скажешь ли, что не она писала,

А я со злобы только говорю?

АЛЕКСЙ.

Ея рука, не спорю. А не помню.

ПЕТРЪ.

Не помнишь ты! все важное забылъ!..

Сознался ты во всякихъ пустякахъ,

Въ дурашномъ слов, сказанномъ съ похмлья,

А позабылъ, что побжалъ съ желаньемъ

Неправдою отыскивать престолъ?

А позабылъ, какъ передъ ней хвалился,

Что много знатныхъ станетъ за тебя?

А позабылъ, что всю свою надежду

Ты возлагалъ на мятежи и бунты

При мн живомъ, по смерти ли моей?

АЛЕКСЙ.

Вольно ей лгать!

ПЕТРЪ.

Не ты ли добровольно

Услалъ ее? Я кликнуть прикажу,

И пусть теб въ глаза…

АЛЕКСЙ.

Нтъ, нтъ! не надо…

Нтъ, не зови ея… Я объясню сейчасъ…

ПЕТРЪ.

И если налгала она коварно,

Чтобъ гнвъ жестокой возбудить во мн

И погубить тебя,— то прикажу я

Ее, обманщицу, въ темницу бросить

И лютымъ пыткамъ подвергать…

АЛЕКСЙ.

Довольно…

Довольно за меня пытать и мучить,

И истязать за все!.. За то, что смли

Мн тихо молвить ласковое слово,

Иль мимоходомъ улыбнуться мн…

Нтъ, я не то… Прости меня, прости…

Со страха за нее я дерзко молвилъ.

ПЕТРЪ.

Заматерлъ во лжи ты, Алексй.

И на нее языкъ твой повернулся!..

АЛЕКСЙ.

Не правду я сказалъ. Я все открою…

Я все скажу… Довольно мн молчать!..

Я забывать не долженъ и не смю,

А самъ ты помнишь ли, что мн писалъ,

Изъ-за границы выманить желая?

Ты общалъ мн полное прощенье

И позволенье далъ на ней жениться…

А какъ пріхалъ я, то позабылъ.

ПЕТРЪ.

Безстыдный лжецъ! Сознайся ты во всемъ,

Очисти душу, какъ тебя молилъ я,—

Клянуся Богомъ, все бы я дозволилъ.

АЛЕКСЙ.

Но если думалъ ты исполнить все,

Зачмъ же въ объявленіи народу

Ты всячески порочилъ и хулилъ

Не одного меня, мою невсту?

Да пожелай я душу всю открыть,

Прочтя хулы, я снова сталъ бы скрытенъ.

ПЕТРЪ.

Но ты желанья не имлъ… А что

Объявлено народу въ манифест,—

До слова правда. Иль думалъ ты,

Что у тебя прощенья всенародно

Просить я стану за позоръ и ложь,

Которою, безстыдными устами,

Предъ цлымъ свтомъ осыпалъ меня?

АЛЕКСЙ.

И мало было, что меня унизилъ:—

Чтобъ возбудить во всхъ ко мн презрнье,

Не пощадилъ и матери моей.

Я сынъ, и осуждать ее не смю,

Но все же не могу ее хвалить,

Что будучи монахиней невольной,

Себя не соблюла и полюбила.

Но кто причиной этого грха?

Не ты ль ее, еще въ цвтущихъ лтахъ,

Безвинную насильственно постригъ?

ПЕТРЪ.

Ты матери не смешь осуждать,

Зато судить отца, какъ видно, властенъ.

АЛЕКСЙ.

Тебя я не сужу. Но для чего же

Ты бросилъ грхъ ея молв народной

И честь жены на поношенье отдалъ?

Зачмъ неровною ты мрой мрилъ,

Себ прощая все и ставя намъ

И малую вину за грхъ великій?

Иль ты безгршенъ? Но скажи кто слово…

ПЕТРЪ.

Молчи, безумный! Иль велю напомнить,

Предъ кмъ стоишь ты, съ кмъ ты говоришь.

Велю прочесть написанное мною:

Что и прощенье будетъ не въ прощенье,

Когда со мной не бросишь ты лукавства

И не откроешь всей своей вины.

АЛЕКСЙ.

Но въ чемъ же а виновенъ предъ тобою?

За что ты на меня воздвигъ гоненье?

За что лишить наслдства возжелалъ?

Что смлъ я не любить трудовъ воинскихъ?

Ты требуешь, чтобъ я во всемъ, во всемъ,

До тайныхъ мыслей и изгибовъ сердца,

Не смлъ по-своему ни слова молвить.

Опомнися. Я человкъ, какъ ты,

Въ меня Господь вложилъ живую душу,

Меня къ путямъ великимъ предназначилъ,

И воленъ я и чувствовать, и думать,

Что мн угодно. Ты хотлъ узнать,

За что тебя иные осуждаютъ?

За то винятъ, за то тебя не любятъ,

Что стало тсно мыслить при теб.

Ты знаешь лишь свою святую волю,

Но и моя свята. Ты любишь

Войну вести,— я въ мир думалъ править,

Ты тяготы нести народъ заставилъ,—

Я милость даровать ему желалъ,

Ты правишь страхомъ, я хотлъ любовью,—

И раздвоилось царство между нами!

И если ты для всхъ могучъ и грозенъ,

Ты помни также, что меня зовутъ

Единою Россійскою надеждой.

Ты Божій судъ желаешь измнить

И Божью волю силой уничтожить,

Но позабыть меня ты не принудишь,

Что я царевичъ и избранникъ Божій!..

ПЕТРЪ,

Наслушался вралей длиннобородыхъ,

Что Бога я отринулъ и забылъ!..

Вы Бога помните! Однимъ лишь вамъ

Дано уразумть Его велнья…

Я тяготами истомилъ народъ,—

Скажи ужъ лучше, что его достатки

На прихоти безумно расточилъ.

Люблю войну я! Ты сказалъ бы прямо,

Что я семнадцать лтъ, въ трудахъ жестокихъ,

Борюсь съ врагомъ на суш и на мор

Лишь для того, чтобъ царство разорить.

Ты любишь миръ! Зачмъ теб науки,

Къ чему и знать военное искусство,—

А я, тиранъ, веллъ теб учиться:

Какая тснота для вольной мысли!

Трудовъ воинскихъ ты снести не можешь,

Любя покой,— а я посмлъ твердить,

Что царь отечеству служить обязанъ,

А не сидть на трон блоручкой,

Иль разрушать отцовскія дла.

Я Божій судъ хочу отвергнуть силой,

А Кто велитъ намъ почитать отца?

Взойдя на тронъ, ты воленъ былъ бы править

По разумнью царственнаго дла,—

Но разв ты отъ подданныхъ не сталъ бы

И требовать покорности къ себ?

Зачмъ же самъ не хочешь покориться

Мн, какъ отцу, и власти предержащей?

Ты видишь самъ, какъ вс твои слова,

Что воскъ, растаяли отъ здравой мысли.

Всю ненависть ко мн излилъ ты нынче,

Но какъ ни думаю, какъ ни верчу,

А не пойму — откуда эта злоба.

И врить я готовъ теперь тому,

Въ чемъ, полчаса назадъ, хотлъ я сомнваться…

Поврю я теперь, что могъ ты, могъ,

Какъ говоритъ твоя же Офросинья,

Услышавъ всть, что мн грозитъ бда:—

Какъ въ Мекленбургіи прошедшимъ лтомъ

Дворянскіе полки забунтовали,

Замысля умертвить меня, царицу

Въ монахини постричь, твою же мать

Освободить, тебя царемъ поставя,—

Да, повторяю, врю, что ты могъ,

О томъ услышавъ, сердцемъ веселиться…

Пожалуй, былъ готовъ соединиться съ ними!

АЛЕКСЙ.

Ты думаешь?.. Такъ знай же, до чего

Твои гоненья сына доводили.

Пришли они за мной, я бъ къ нимъ похалъ.

Не только по твоей по. смерти, нтъ!

Но при теб живомъ хотлъ похать.

ПЕТРЪ.

Молчи! Ни слова. Иль убью на мст!

[Схвативъ его за грудь].

Скажи жъ ты мн, проклятый бунтовщикъ,

Мятежный сынъ, отечества губитель,

Скажи ты самъ, что длать мн съ тобой?

Могу ли быть покоенъ хоть мгновенье,

Что снова ты не станешь умышлять,

Какъ погубить царя?.. О, Боже правый!

Услышь мой гнвъ и вразуми меня…

Что длать мн? [Подойдя къ дверямъ].

Толстой, Данилычъ!

Вс, кто тамъ есть, скорй сюда бгите!

ЯВЛЕНІЕ X.

Петръ, Алексй, Меншиковъ, Толстой, придворные.

ПЕТРЪ.

Я обвиняю сына Алекся

Въ измн мн, въ измн государству.

Но свыше силъ моихъ его судить

Судомъ отцовскимъ. И какъ врачъ недужный

Лчить себя въ болзни опасаясь,

Я отдаю царевича на судъ

Господь сената и властей духовныхъ.

И буду ихъ просить, чтобъ это дло

По истин вершили, невзирая,

Что государь я, и что онъ царевичъ.

Указъ о томъ прошу я изготовить

Васъ, господинъ Толстой. А вамъ,

Князь Александръ Данилычъ, поручаю

Арестовать… И въ крпость!..

МЕНШИКОВЪ [подходя къ Алексю].

Вашу шпагу.

Занавсъ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
(26 іюня 1718 г.).

Комната въ гарнизон Петербургской крпости.

ЯВЛЕНІЕ I.

Двое солдатъ убираютъ комнату.

МОЛОДОЙ.

А что, дядюшка, спрошу я тебя: правда ль нон съ царевичемъ, какъ смертный приговоръ ему сказали, ударъ приключился, попросту сказать — пострлъ? Еле можетъ, скажутъ, сердечный… Аль ужъ шибко запытали его?

СТАРЫЙ.

А ты мети, знай, пометывай, да молчи, другъ, помалчивай. Вонъ бумажки лоскутокъ валяется, подбери ее — твое дло. А про другое что — молчокъ.

МОЛОДОЙ.

Я не свое вдь, дядюшка. Не выдумывалъ.

СТАРЫЙ.

Слушай ты, молодая душа, что я теб — старая костка солдатская — стану сказывать. Молодъ ты еще, реляціи разводить любишь. А хочешь служить, такъ служи. Уши у тебя, какъ у красной двки, чтобъ были завшаны, глаза мломъ заблены, а языкъ что песъ на привязи. А то сбрехнешь сдуру такому жъ, какъ самъ, лоботрясу, анъ бда. Онъ — третьему, да съ прибавкой, а третій — иному, и дойдетъ встка въ доброе мсто. Спросъ да розыскъ: кто выпустилъ, добираться станутъ. И такую-то теб баталію на спин учинятъ,— любо. Да за это еще Бога благодарить станешь. Не то и вовсе пропадешь, какъ шведъ подъ Полтавой. Ну, и эту самую субандирацію помни.

МОЛОДОЙ.

Охъ, дядюшка, не стращай. Закаюсь и — ни-ни!

СТАРЫЙ.

Цлй будешь. А станетъ языкъ чесаться, воды полонъ ротъ набери, да и ходи такъ полторы сутокъ съ водой во рту, а опосля тою водой ротъ выполощи, чтобъ словечко какое шальное въ зубахъ не завязло. Махонькое оно да удаленькое: далеко заводитъ. Ну, ладно, чего, дуракъ, струсилъ? Во мн, милый человкъ, умерло… Что жъ, комнату убрали и прохлаждаться нечего: государь скоро прибыть изволитъ, дважды за нимъ царевичъ посылалъ. Ну-ка, направо кругомъ, маршъ.

ЯВЛЕНІЕ II.

Петръ, Толстой.

ПЕТРЪ.

Сходи, Толстой, узнай впередъ каковъ онъ. Не уснулъ ли? Что жъ тогда его безпокоить. [Самъ съ собою]. И зачмъ онъ… или?.. [Громко]. Ступай же, Толстой, ступай.

ЯВЛЕНІЕ III.

ПЕТРЪ [одинъ].

Боюсь идти, боюсь увидть сына…

Но отчего? Что значитъ этотъ страхъ?

Иль я себя преступнымъ полагаю?

Но въ чемъ же, въ чемъ? Не все ли я исполнилъ,

Что долгъ и честь повелваютъ намъ?—

Хотя законъ, вками освященный,

Отмещетъ судъ между отцомъ и сыномъ

И власть отцу даетъ въ сыновней жизни,—

Я самовластно сына не казнилъ,

Я не желалъ, я отдалъ это дло

На разршенье подданнымъ моимъ,

И не царемъ въ суд былъ, стороною.—

Но такъ ли, Петръ? Ты правду ль говорить?

Въ суд твой сынъ съ тобою былъ ли равенъ?

Могли ль они допрашивать тебя,

И показанія твои могли ли,

Не довряя имъ, отвергнуть?— Нтъ.

Твои слова для нихъ святыней были,

Какъ царское велнье. А его

Они пытали, добиваясь правды…

И ты бывалъ при истязаньяхъ сына…

Зачмъ, зачмъ? Не скажешь ли: какъ царь,

Вреда себ и царству опасаясь,

Боялся я и слово проронить?

Но это знакъ, что ты не доврялъ

Безстрастью тхъ, кого поставилъ въ судьи

Между собой и имъ. Иль скажешь ты,

Что, какъ отецъ, ты жаждалъ скорбнымъ сердцемъ

Подслушать въ крикахъ, жалобахъ и стонахъ,

За что жъ тебя, за что твой сынъ не любитъ?

И это правда, правда. Но подумай:

Кто, кто повритъ? Разв, что такой же,

Какъ ты, отецъ, злосчастьемъ удрученный.—

Но что жъ стою я? Отчего я къ сыну

На зовъ его сердечный не спшу?

Нтъ, долженъ я идти. Да, долженъ

Переломить въ себ, во что бы то ни стало,

Сей ложный страхъ… Нтъ, обожду Толстова.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Петръ, Толстой, Алексй.

ПЕТРЪ.

Ну, что онъ?

ТОЛСТОЙ.

Плохъ.

ПЕТРЪ.

Идемъ же.

ТОЛСТОЙ.

Государь!

Онъ умолялъ меня, чтобъ я дозволилъ

Перенести его сюда. Онъ хочетъ,

Какъ говоритъ, идти навстрчу

Отцу и государю, и молить

Прощенья у тебя. И не посмлъ я

Его послдней воли не исполнить.

Его несутъ.

[Вносятъ въ креслахъ Алекся].

ПЕТРЪ.

Ахъ, ради Бога, тише!

Несите осторожнй. Опускайте

Побережнй. Такъ, такъ. Оставьте насъ.

ЯВЛЕНІЕ V.

Петръ, Алексй.

ПЕТРЪ.

Ахъ, Алексй! Что сдлалъ я съ тобою?

АЛЕКСЙ.

Голубчикъ-батюшка!..

ПЕТРЪ.

Алеша! Сынъ мой!

Прости, прости. Нтъ, нтъ, не улыбайся.

О! врь, мн легче было бъ услыхать

Твой вопль и стоны, грозныя проклятья,

Чмъ видть, какъ страданья заглушая,

Ты хочешь показать… О, Боже, Боже!..

Прости, прости!

АЛЕКСЙ.

О, батюшка!.. Не бойся,

Поправлюсь я. Теперь легко. Я счастливъ.

Спасибо, что пришелъ. Страшился,

Не испросивъ отцовскаго прощенья,

Съ тобой не примиряся, умереть.

ПЕТРЪ.

Ахъ, Алексй! Прости меня и врь,

Что вс твои страданья отдаются

Въ ожившемъ для любви отцовскомъ сердц.

АЛЕКСЙ.

Нтъ, не виновенъ ты! Молю, молю,

Охъ! выслушай, молю, мое признанье.

Не дай мн безъ раскаянья погибнуть!..

Ты помнишь ли, вдь были мы съ тобой

Друзьями прежде… Какъ тебя любилъ я!

Какъ я тобой гордился, какъ желалъ

Быть на тебя во всемъ, во всемъ похожимъ!

ПЕТРЪ.

Не вспоминай!..

АЛЕКСЙ.

Дозволь… Случилось какъ-то,

Что мы съ тобою на-долго разстались…

Ты былъ въ разъздахъ, я въ Москв остался.

Тутъ стали навщать меня родные

По матери… ихъ близкіе друзья…

И стали исподволь они шептать мн,

Что ты, губитель матери моей,

Меня не любишь и любить не можешь,

Что самый видъ мой для тебя несносенъ,

Теб твой тяжкій грхъ напоминая,

Что рано ль, поздно ль, и меня погубишь.

Я молодъ былъ, и искреннее слово —

А ихъ слова такими мн казались —

Легко мн въ сердце проникало. Мысль,

Что ненавистенъ для тебя я стану

Всосалась въ душу…

ПЕТРЪ.

О!..

АЛЕКСЙ.

Но не довольно,

Что, какъ отца, тебя я разлюбилъ.

Они твердили мн, что ты войною

Всхъ знатныхъ разорилъ, что стонетъ горько

Подъ непосильной тягостью народъ,

Что ты по-христіански жить мшаешь,

Попралъ ногой обычаи отцовъ

И измнилъ церковные уставы…

Они съ великимъ жаромъ говорили,

Ихъ рчь дышала силой убжденья!..

Подумай, батюшка, и покрушися,

Какой я адъ носилъ въ душ своей!

ПЕТРЪ.

О!.. лютые злоди…

АЛЕКСЙ.

Понемногу

Все славное твое я забывалъ,

А все дурное непрестанно помнилъ:

И сталъ чуждаться всхъ, кого ты любишь.

Ты знаешь, я учиться не лнивъ,

Люблю читать, но т науки даже,

Что любишь ты, противны стали мн…

А ты являлся мн, какъ злая кара,

Какъ гибель мн несущая гроза.

И про тебя, что ни скажи, я врилъ.

Лежалъ ты боленъ, и сказали мн

Что ты больнымъ прикинулся нарочно,

Чтобъ тмъ врне погубить меня,—

И врилъ я… Когда жъ меня томило,

Когда я самъ своихъ страшился мыслей

И душу мнилъ очистить покаяньемъ,

И шелъ къ духовнику,— о! на признанье,

Что смерти я желалъ теб, отцу,

Что слышалъ я?— и вымолвить-то страшно:

‘Господь проститъ, мы вс того желаемъ’.—

Простишь ли, батюшка?

ПЕТРЪ.

О, милый сынъ мой!

Ты молодъ былъ и могъ всему поврить.

Но я, зачмъ, зачмъ же я-то врилъ

Лишь худу про тебя?..

АЛЕКСЙ.

Голубчикъ, милый!..

Но погоди… Не все еще исполнилъ…

[Силится подняться].

О, Боже мой!.. Что это?.. Иль усталъ я?..

Будь милостивъ, приподыми меня…

ПЕТРЪ.

Что хочешь ты?

АЛЕКСЙ.

Припасть къ твоимъ ногамъ,

Благодаря тебя за примиренье…

ПЕТРЪ.

Нтъ, нтъ, не допущу! Не ты отцу,

А я, отецъ, за вс твои страданья,

Я долженъ сыну земно поклониться!

[Склоняетъ предъ сыномъ колна].

АЛЕКСЙ.

Охъ, что ты, батюшка! Ахъ, встань…

ПЕТРЪ.

О, Боже!

Ужель теперь, какъ сына я обрлъ,

Когда узналъ его святую душу

И сердце полное любви,— ужели

Его отнимешь У меня? [Встаетъ съ колнъ].

Нтъ, нтъ!

Нтъ, Алексй! Ты долженъ жить, и будешь!

АЛЕКСЙ.

Жить, батюшка, я долго, долго буду

И утшать тебя… Но гд же ты?..

Скоре руку въ руку мн вложи…

Иль нтъ, нметъ… Господи помилуй!..

Къ губамъ… Къ губамъ… [Петръ цлуетъ сына].

Прими мой духъ…

ПЕТРЪ.

Скончался.—

Умилосердись, Боже, надо мною

И отгони мучительную мысль,

Что не даетъ души моей покоя

И въ уши мн кричитъ, что я убійца…

Нтъ, не убійца я… О, нтъ!.. Но, Боже,

Могу ли я передъ Тобой сказать,

Что никогда, со дня его рожденья,

Я скорой смерти сыну не желалъ?

Что мысль моя во гнв не кричала:

‘Когда жъ меня избавишь ты, Господь?..’

Въ одномъ ли этомъ я предъ нимъ виновенъ?..

Къ его слезамъ я оставался глухъ,

Его вс клятвы подвергалъ сомннью,

Во всхъ длахъ я зрлъ мятежный духъ,

Давъ волю гнву, злоб и презрнью…

Его вину я мрилъ во сто кратъ,

Его я совсть почиталъ сожженной!..

Сознаньемъ гордымъ буйно охмленной,

Что быть я не могу предъ сыномъ виноватъ,

Глубоко презиралъ его желанья,

Стремленья сердца, мысли и мечты,

И со своей могучей высоты

Я ставилъ ни во что его страданья…

Я вопли слушалъ хладною душой

И смертный приговоръ безъ промедленья

Я утвердилъ недрогнувшей рукой!..

Умилосердись, Боже, надо мной

И сердцу скорбному пошли цленье!

[Падаетъ съ рыданьемъ ницъ лицомъ.
За сценой слышанъ звонъ].

ПЕТРЪ [вставая].

Звонъ по душ?.. Кто смлъ?.. Я, какъ отецъ,

У сына могъ вымаливать прощенье,

Какъ гршникъ, каяться. Какъ государь,

Не возбудивъ презрнія и злобы,

Я не могу сознаться, что виновенъ:

Мой сынъ преступникъ. Да.— Толстой!

ЯВЛЕНІЕ ПОСЛДНЕЕ.

Т же, Толстой.

ПЕТРЪ.

Кто смлъ?

Кто смлъ звонить?

ТОЛСТОЙ.

То, государь, звонятъ.

Ко всенощной.

ПЕТРЪ.

Что завтра?

ТОЛСТОЙ.

Годовщина

Побды славной при Полтав.

ПЕТРЪ [вздохнувъ свободно].

А!..

Идемъ молиться…

[Подходитъ проститься съ сыномъ].

Занавсъ.

31 іюля 1877.

Бариново.

Д. В. АВЕРКІЕВЪ

ЦАРЕВИЧЪ АЛЕКСЙ.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.(26 іюня 1718 г.).

Читайте также:

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.
(26 іюня 1718 г.).