Е. И. Замятин
Царь в плену
КОММЕНТАРИИ
Царь в плену, Замятин Евгений Иванович, Год: 1934
Время на прочтение: 25 минут(ы)
Замятин Е. И. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. Беседы еретика
М., ‘Дмитрий Сечин’, ‘Республика’, 2010.
‘К начальнику Тайной полиции графу Шувалову!’ — заявляет жандармский офицер. Шинель у него осыпана снегом, он только что вошел в ярко освещенный дворцовый вестибюль. По обилию дворцовых лакеев, беготне дворцовых скороходов видно, что во дворце — большой съезд.
Офицер докладывает Шувалову, что пока охрана не заметила ничего подозрительного. Шувалов приказывает, чтобы сыщики следили в оба: ведь дело идет о безопасности Царя! ‘И помните: не арестовывать на улице, а проследить до квартиры и накрыть там: только тогда в наши руки попадут все нити заговора…’
В тронном зале дворца, куда, отпустив офицера, возвращается Шувалов, заканчивается торжественный молебен. Блестящая свита, военные, придворные дамы, группа иностранных послов. Царь — Александр II — в полной славе, на возвышении возле трона. Рядом с ним — Царица, еще красивая, но уже увядшая, видимо, — больная женщина. К Царю подводят группу турецких пашей, он возвращает им шпаги и объявляет, что отныне они уже не пленники Царя, а его гости: после победы русского оружия — с султаном заключен мир.
Музыка играет туш, переходящий затем в полонез. Открывая бал, Царь идет в первой паре. Следом за ним развертывается великолепная процессия, сверкающая под огнем люстр плечами женщин, золотом, драгоценностями…
Под фонарем у дворцового подъезда танцует метель. Сквозь метель виден жандармский офицер, прижавшиеся к стенам агенты охраны.
Сделав круг в полонезе, Царь направляется к выходу из зала во внутренние покои дворца, бросая на ходу любезные улыбки, милостивые слова. Его преследуют министр Двора, церемониймейстер, адъютант Орлов: ‘Ваше величество, английский посол просит…’ ‘Ваше величество, граф Шувалов…’
— ‘Да, да, позже, потом… Я хочу на время остаться один…’ — уже с плохо скрываемым раздражением отвечает Царь и ускоряет шаги.
Он один в небольшом рабочем кабинете. Он расстегивает крючки на воротнике мундира, как будто ему хочется сбросить с себя все это. Снимает и бросает на кресло шпагу… Опять кто-то идет сюда? Царь, как школьник, на цыпочках подходит к двери, прислушивается, облегченно вздыхает: слышен стук опущенного приклада винтовки, это караульный гренадер. Царь приказывает ему остаться у дверей кабинета и никого туда не пускать. Дверь кабинета захлопывается за Царем, часовой статуей застывает у входа.
Бал продолжается. Скользя по паркету в фигуре контрданса, кавалеры подбегают к дамам. И похожее на эту фигуру движение начинается перед дворцом среди агентов охраны: стоящий на углу сыщик подбегает к соседу и, шепнув ему что-то, убегает, исчезая в метели. От сыщика к сыщику, как по бархатной нитке, до жандармского офицера добегает тревожное известие: из той зоны, куда никого постороннего не пропускали, вышел неизвестный человек… Захватив с собой несколько сыщиков, офицер устремляется в погоню. Преследователям скоро становится видна сквозь метель быстро идущая фигура в шубе с поднятым воротником. Неизвестный свернул в узкий переулок, вошел в подъезд дома…
Попался! Лихорадочное совещание преследователей у подъезда: ‘А если их там много в квартире? Если у них там — бомба?..’ Одного из сыщиков офицер посылает за нарядом полиции, другой с донесением мчится к графу Шувалову…
В зале дворца мчатся пары в мазурке. Графу Шувалову вручают донесение, тучный граф почти бегом пересекает зал, извинившись, останавливает танцующего царского адъютанта Орлова, отзывает его в сторону: ‘Мне необходимо сейчас же видеть его величество…’ Орлов ведет Шувалова к кабинету Царя, гренадер перед дверью кабинета твердо рапортует, что Царь приказал никого не допускать… Шувалов говорит намеренно громко, надеясь, что Царь услышит его голос и позовет в кабинет, но в кабинете — молчание…
Вернувшегося в зал Шувалова Царица спрашивает, что случилось. Шувалов отвечает, что пока — ничего, но может случиться, если они не убедят Царя, чтобы он соблюдал все меры предосторожности, рекомендуемые Шуваловым. Царица встревожена, это не проходит незаметным для окружающих, тревога распространяется по залу… ‘Скажите, чтобы играли вальс’, — поспешно приказывает Царица Орлову.
Жандармский офицер, полиция, агенты охраны, все с оружием — перед дверью, в которую вошел незнакомый в шубе. Дверь бесшумно открывают отмычкой. Оставив всех снаружи, офицер с револьвером входит внутрь один: остальные должны вбежать сейчас же, как только он им крикнет. В передней — никого, но офицер узнает небрежно брошенную знакомую шубу. Дальше — уютная маленькая гостиная, там — тоже никого. За дверью соседней комнаты слышно движение, шорох, секунда тишины, офицер поднимает револьвер. Затем шаги, голос: ‘Кто там?’ Офицер молчит. Распахивается дверь… и офицер, побледнев, в ужасе роняет револьвер: перед ним — Царь… Царь делает шаг к окаменевшему офицеру: ‘Что это значит?’ Трясущимися губами офицеру удается наконец выговорить: ‘Ваше величество — по приказу графа Шувалова…’ Лицо Царя как будто спокойно, но под глазом дергается тик. Негромко, отчеканивая каждое слово, он приказывает офицеру: ‘Пойдите и доложите графу, что вы… кретин…’
Офицер, дрожа, пятясь, выходит. Его окружают: ‘Что? Кто там? Что такое?’ — весь вид офицера говорит, что случилось что-то необычайное. Что именно — он отказывается объяснить: он может сказать это только графу Шувалову…
Продолжается метель на улице, в вальсе кружатся пары в зале дворца. По-прежнему стоит часовой у дверей кабинета Царя. В небольшой комнате при караульном помещении во дворце — перед Шуваловым жандармский офицер, кончающий свой доклад. Шувалов сперва оцепенел от изумления, затем в ярости выкрикивает какие-то угрозы: ‘Это безумие! Я не допущу этого!’ Он отдает распоряжение, чтобы сегодня же в ночь были произведены обыски у всех лиц, находящихся на подозрении у Тайной полиции.
В метели видна фигура Царя в шубе у маленькой двери бокового подъезда дворца. Царь отпирает ключом дверь, быстро поднимается по узкой винтовой лестнице, проходит через низкие, со сводами, апартаменты, освещенные только уличным фонарем. Сбросив там на ходу шубу и замкнув за собой дверь, идет дальше, наконец, выходит из двери своего кабинета, отпускает часового — гренадера и появляется в бальном зале. Подошедшего к нему в явном возбуждении Шувалова он обрывает приказом — явиться к нему для доклада завтра утром.
Ночь, на улице метель, пусто, только ночной сторож постукивает в деревянную дощечку перед воротами дома. Вдруг замолк: увидал приближающийся к воротам дома наряд жандармов и агентов охраны. Перепуганный сторож: ‘Что такое?’ Ответ: ‘Обыск. Буди дворника…’ Такие же наряды жандармов — перед другим, перед третьим домом…
Скромно обставленная комната, слышен смех. Лицо молодой девушки, перепачканное чем-то черным: мальчик лет 8-9 смотрит на нее, и ему смешно. На столе — примитивный ручной печатный станок, девушка торопливо печатает какие-то листки, для мальчика — это игра. ‘Игра’ внезапно кончается: стук в дверь, голоса жандармов. Пауза… ‘Сейчас оденусь…’ —отвечает девушка. По ее знаку мальчик быстро раздевается и ныряет под одеяло, притворяясь крепко спящим. ‘Завтра во что бы то ни стало предупреди брата…’ — успевает ему шепнуть девушка — и открывает дверь. ‘Вера Степанова?’ — спрашивает ее жандармский офицер. ‘Я’, — ее ответ. Начинается обыск. Офицер схватил отпечатанный листок, мелькает заглавие: ‘Приговор’. С испуганным лицом офицер читает…
Утро. Во дворце перед дверью в кабинет Царя — Шувалов. Адъютант Орлов, открыв дверь из кабинета, приглашает Шувалова к Царю. Царь резко спрашивает графа Шувалова, что означает вся эта вчерашняя история? Шувалов отвечает, что, если бы он смел, он должен был бы спросить: что это значит, что Царь инкогнито — и может быть, уже не в первый раз —посещает какую-то не охраняемую Тайною полицией квартиру? При таких условиях Шувалов не берет на себя ответственность за безопасность Царя и потому вручает ему прошение об отставке. ‘Что же, вы хотите держать меня во дворце, как в тюрьме? Я — в плену у вас?’ — у Царя уже заметен тик на лице. — ‘Вы в плену у вашего сана’, — возражает Шувалов. Он вынимает и молча подает Царю листок, взятый при обыске. Это — объявление Тайного общества о том, что Обществом вынесен смертный приговор Царю. Царь читает листок, на лице у него мелькает выражение самого обыкновенного человеческого страха… Но оно сейчас же сменяется обычной непроницаемой маской Царя: за дверью он услышал голос Царицы.
Быстро спрятав листок в стол, Царь приказывает Шувалову и Орлову: ‘Ни слова ей об этом!’ Царица пришла, чтобы переговорить с Царем, как она вчера обещала Шувалову Царь объясняет ей, что у них с Шуваловым уже все улажено. Он разрывает прошение Шувалова об отставке и, уже улыбаясь, заявляет ему: ‘Будь по-вашему! Отныне я — ваш послушный пленник…’ Успокоенная, Царица удаляется в сопровождении Шувалова.
Царь остается вдвоем с Орловым, который подает бумаги на подпись. Перед ним Царь, видимо, не стесняется быть без маски. С невеселой усмешкой он говорит: ‘Ну вот и все кончено… Мне запрещено бывать на той квартире… Впрочем, что ж: Шувалов прав…’ Как будто не слыша, Орлов подкладывает для подписи список новых фрейлин, назначенных состоять при Царице, и предлагает дополнить этот список еще одним именем: княжны Екатерины Долгорукой. Минута какого-то раздумья — Царь соглашается и поручает Орлову самому известить Долгоруких о назначении.
Семья Долгоруких — князь Михаил, княгиня и две сестры князя — Мария и Катя. Сестры похожи друг на друга, и все же в то время, как Катя — девушка редкой красоты, Мария — почти дурнушка. Она одновременно обожает красавицу-сестру и мучительно ненавидит ее. Глава семьи — княгиня, огромная, говорящая почти басом женщина, окруженная монашками, странниками, приживалками. Князь Михаил — мягкий, безвольный русский барин, любитель музыки, — он как огня боится княгини. Сейчас в своем кабинете он чуть слышно наигрывает что-то на рояле. Столяр, молодой парень с лицом, не похожим на лицо рабочего, кончает полировать крышку рояля. По временам останавливается, вслушиваясь в музыку: князь польщен. ‘Да перестань ты бренчать: звонят, кто-то приехал!’ — сердито кричит княгиня из соседней комнаты.
Спешно заменив халат более подходящим костюмом, князь выходит к приехавшему Орлову. Монашки, странники столпились у дверей — подслушивают. Известие, привезенное Орловым, производит переполох, княжну Катю окружили, поздравляя, ее обнимает старуха-нянька, с кривой улыбкой к ней подходит Мария. Но Катя озадачивает всех заявлением, что они напрасно торопятся поздравлять ее… Недоумение
окружающих переходит в панику: они слышат, как, выйдя к Орлову, Катя говорит ему, что она отказывается принять назначение ее фрейлиной. Причину своего непонятного отказа Катя не хочет объяснить, ‘а лгать я не желаю’, — гордо добавляет она. Орлов предупреждает ее, что он не рискует передать Царю ее отказ: это неслыханный скандал, это оскорбление! Катя заявляет, что в таком случае ей остается одно: самой объяснить его величеству мотивы, не позволяющие ей принять назначение. Орлов предлагает ей ехать сейчас же вместе с ним во дворец: они еще поспеют к концу приема Царем просителей. Катя уезжает с Орловым. Княгиня обрушивается с упреками на князя: хорошо он воспитал сестру! Князь в волнении зажигает и бросает одну за другой папиросы…
Один — совсем полусонный жандарм в комнате Веры Степановой, другой жандарм — спит: в комнате устроена полицейская засада. Мальчик, брат Веры, пытается выбраться из комнаты, но это ему не удается. Он просит у жандарма папиросу. ‘Клоп этакий, а туда же — папиросу!’ — смеется жандарм, но все-таки дает. Как будто нечаянно, закурив папиросу, мальчик бросает спичку в груду наваленных после обыска бумаг, они вспыхивают. Жандармы бросаются тушить. Мальчик, пользуясь суматохой, выскакивает в дверь, бежит во весь опор — в то время как княжна Долгорукая с Орловым мчатся в карете во дворец. У Долгоруких мальчик вызывает ‘столяра’ в переднюю и там сообщает ему об аресте их сестры, Веры.
В приемной Царь, обходя просителей, спрашивает княжну Катю, что ей угодно, — спрашивает тем же самым безразлично-благожелательным тоном, как и всех остальных. Катя просит разрешения изложить свое дело Царю наедине. Царь проводит ее в свой кабинет. Здесь, как только закрывается за ними дверь, оба внезапно меняются: это уже не Царь и просительница, а взволнованные встречей любовники. Отказа Кати от фрейлинства Царь не понимает и не хочет принять: после вчерашней истории — о встречах вне дворца нечего и думать, а назначение Кати фрейлиной даст им возможность встречаться здесь, во дворце. Мучительным усилием Катя заставляет себя, наконец, объяснить причину своего отказа: у нее не хватит сил взглянуть в глаза Царице, перед которой она чувствует себя виноватой… ‘А мне, ты думаешь, легко — каждый день видеть ее, больную, и ловить себя на мысли о том, что я желаю ее смерти… Да, это ужасно, но это так: потому что я хочу перед всеми назвать тебя моей женой, я хочу, чтобы ты была со мною всегда!’ И он с горечью добавляет, что, быть может, это ‘всегда’ измеряется только месяцами, днями — он показывает Кате листок с приговором Тайного общества. Потрясенная Катя берет свой отказ обратно, она согласна стать фрейлиной.
Прием посетителей — совсем другого типа, чем во дворце, — происходит также в канцелярии начальника тюрьмы: салопницы, дьячок с косичкой, отставной военный — и мальчик Ваня, брат Веры Степановой. Все они пришли просить о разрешении им свиданий с арестованными. При одном упоминании имени Степановой начальник тюрьмы нахмурился, но, прежде чем он успел сказать что-нибудь, хитрый мальчишка, прикидываясь наивным, восторгается орденом на мундире начальника, его великолепными усами… Начальник разрешает ему свидание с сестрой.
Свидание — так называемое ‘общее’: двойная решетка, по одну сторону — арестанты, по другую — их родственники. Все говорят, плачут, жестикулируют сразу. Расхаживают два жандарма. Вера и мальчик сначала не слышат друг друга в общем гвалте, а минуты бегут. Наконец, Ваня понял, что сестру завтра переводят в Петропавловскую крепость. Он сообщает Вере, что брат здоров, купил лошадь, стал извозчиком… ‘Извозчиком?’ — недоумевает Вера, потом замечает многозначительную мимику мальчика — поняла… ‘Когда он выезжает?’ — спрашивает она. Ваня: ‘Завтра…’ Свидание кончено.
Во дворце, в будуаре Царицы — сцена как будто совершенно безоблачного семейного счастья: мальчик, наследник, одетый в форму того же полка, что и Царь, играет с отцом, Царица, обложенная подушками, в кресле, любуется. Делая какое-то шутливое замечание, она, как всегда, говорит с немецким акцентом, с ошибками. Царь морщится. Мальчик поправляет мать, она смеется. Входит статс-дама с докладом о прибытии на дежурство новой фрейлины — появляется княжна Катя Долгорукая…
Еле владея собой, она делает глубокий придворный реверанс. Царица очарована прелестной фрейлиной, она обращает на нее внимание Царя: ‘Нет, ты посмотри, как она очаровательна в своем смущении!’ Царь, все с возрастающим беспокойством наблюдающий за сценой между Катей и Царицей, делает вид, что он занят игрой с сыном. Но мальчик, заинтересованный появлением нового лица, тянет его к Кате, задает ей несколько по-детски бестактных вопросов: ‘А почему ты не любишь папу — почему ты не смотришь на него?..’ Катя вспыхивает. Царица, любуясь ею и смеясь: ‘Подите ко мне, поцелуйте меня, дитя мое!’ Измученная Катя стоит в ужасе, не в силах двинуться с места. Она бросает взгляд на Царя, видит тик у него на лице. Собрав все силы, она приближает губы к губам Царицы… и медленно опускается на пол: нервы не выдерживают, ей дурно.
Царь подхватывает ее, на звонок царицы вбегает статс-дама, Орлов. Царица ласково отпускает Катю домой в сопровождении Орлова и обещает послать к ней придворного доктора, чтобы он осмотрел ее. Орлов выходит с еле держащейся на ногах Катей из подъезда, окликает проезжающего извозчика-лихача, но извозчик, к удивлению Орлова, только прибавляет рыси…
Перед железными воротами тюрьмы — часовые, небольшая группа чего-то ожидающих людей. Подъезжает и останавливается невдалеке извозчик-лихач (в котором мы узнаем ‘столяра Степанова’). Прохожий купец вскакивает на лихача и, не торгуясь, называет адрес, лихач оборачивается: ‘Я занят’. Купец вылезает. В группе ожидающих у ворот — в это время уже какое-то движение. Ворота медленно раскрываются, оттуда под конвоем выводят арестованных, в том числе Веру Степанову. Она уже заметила ‘лихача’, ‘лихач’ медленно двинулся… Когда он проезжает мимо Веры, она одним неожиданным прыжком выскакивает из рядов, впрыгивает в сани ‘лихача’. Секундного промедления растерявшихся конвойных уже довольно, чтобы рысак унес брата и сестру Степановых. ‘Лихач’ мчится, бегущие вдогонку солдаты — далеко сзади. ‘Лихач’ оборачивает к Вере (уже успевшей накинуть на себя приготовленную в санях шубу) сияющее лицо: ‘Спасена!’ Как вдруг сзади — несколько выстрелов. Вера скользит с сиденья саней вниз. В двух шагах — аптека. ‘Лихач’ быстро вносит туда Веру, аптекарь в белом халате склоняется над ней, щупает пульс: ‘Кончено…’ Оставив Веру на руках остолбеневшего аптекаря, ‘лихач’ выбегает, вскакивает в сани и под выстрелами подбегающих солдат — исчезает…
В доме Долгоруких, в комнате Кати — князь Михаил, Катя и придворный доктор. Забившаяся в угол Катя, защищаясь от доктора вытянутыми руками, в каком-то испуге повторяет: ‘Нет, нет, не надо! Я здорова!’ Не помогают никакие резоны князя: Катя упрямо отказывается от услуг доктора. Смущенный непонятным упрямством сестры, князь — уже в передней — растерянно извиняется перед уходящим доктором: ‘У нее бешеный характер! У меня был такой же, пока я…’ — он замолкает: появилась княгиня. И едва ушел доктор — на бедного князя обрушивается град упреков: ‘Тюфяк! Погоди, вот я сама возьмусь за нее — я ее вылечу от всех ее капризов!’ За спиной княгини злорадно улыбается Мария…
Улица — уже весенняя, бегут ручьи. Медленный звон колокола. В церковь собираются молящиеся.
Катя — в той же своей комнате, изменившаяся, похудевшая, глаза стали огромными: такая она, может быть, еще прелестней, чем раньше. Через открытую фортку слышен звон колокола. Вошла старуха-нянька, чтобы напомнить Кате: ей пора ехать в дворцовую церковь на исповедь. Катя с ее помощью одевается. ‘Да ты что это дрожишь? — замечает нянька. — Исповеди, что ли, боишься? Вот глупая! Да какие у тебя грехи-то? Или больна? Да что же ты молчишь?’
В зале второразрядного петербургского трактира — шум, голоса публики внезапно затихли: вошедший в трактир слепец начал петь духовный стих, аккомпанируя себе на ‘лире’ (род гуслей). Среди публики — подвыпивший купец, мелкие чиновники, извозчики-лихачи. В соседней, отдельной комнате — по-видимому, веселящаяся компания молодых людей, среди них одна девушка, которую зовут Анной. Едва только официант, подающий блюда, выходит, как выражение лиц и жесты у всей компании меняются. В одном из обернувшихся вслед официанту молодых людей мы узнаем ‘столяра Степанова’… Это — заседание Тайного общества, собравшегося, чтобы ‘от слов перейти к делу’, как заявляет один из присутствующих. Нужно бросить жребий, кому быть исполнителем приговора, вынесенного Обществом, — и, вероятно, пожертвовать при этом своей жизнью. Во взволнованной тишине Анна встряхивает в блюде записки — на одной из них стоит роковой крестик… Слышно пение слепца из соседнего зала. Кто-то вынимает первый — пустой билетик. За ним — очередь Анны, но Степанов, оттолкнув ее руку, сразу вынимает из блюда все записки и прячет их к себе в карман… Вошедший официант снова заставляет присутствующих разыгрывать из себя веселящуюся компанию, а когда официант уходит, Степанов заявляет, что исполнение приговора он берет на себя: смерть Веры дает ему право требовать этого… Молчание. Пение слепца…
Заглушённое церковное пение. Длинный дворцовый коридор, в конце которого видна полуосвещенная дворцовая церковь. Идущая под руку с Царем Царица остановилась: ей трудно дышать. Царь с мучительной жалостью смотрит на нее. Царица: ‘Прости меня: я знаю, что я с моей болезнью тебе в тягость. Но, может быть, мне осталось уже немного…’ — она робко гладит руку Царя, который стоит, опустив голову. ‘Неизвестно, кому суждено уйти раньше… — говорит он. — Я чувствую за собою все время, как тень…’ Царица не хочет, боится его дослушать — она останавливает его и уходит в церковь. Царь остается один.
В церкви — Катя Долгорукая перед духовником. Углом глаза она увидела вошедшую в церковь Царицу. Священник спрашивает Катю: ‘Вам нечего больше сказать мне?’ Катя секунду мучительно борется с собой, затем отрицательно качает головой. Духовник отпускает ее. Проходя мимо Царицы, Катя делает вид, что не замечает ее улыбки и жеста, которым она подзывает к себе Катю. Опустив голову, Катя выходит в коридор.
Царь — еще там. Увидев его и в волнении забыв всякий этикет, Катя бежит к нему — и перед ним, Царем, любовником, — кончает свою исповедь, ему она открывает то, чего не могла сказать даже священнику: у нее будет ребенок… Царь потрясен этой новостью — одновременно радостной для него и ужасной… ужасно то, что, если Царица узнает об этом, —это убьет ее, поэтому все должно остаться тайной… Но как это сделать? Катя в отчаянии предлагает Царю: ‘Хотите, я себя… я умру?’ Вдали, в коридоре, показываются какие-то придворные. Мгновенно изменив выражение лица, улыбаясь, как будто во время самого обычного светского разговора, Царь напоминает Кате: ‘А он… наш ребенок?’ Катя — страстным шепотом: ‘Да, я хочу, чтоб он был, — хочу видеть его, держать, целовать!’ Царь предлагает выход: Катя должна бежать из дома и на время поселиться во дворце — в давно необитаемых апартаментах императрицы Елизаветы. О ее пребывании там никто не будет знать, кроме Орлова, которому Царь прикажет найти надежных людей и привести в порядок эти апартаменты. Когда там все будет готово, Орлов предупредит Катю. Катя, с установленным церемонным реверансом, удаляется…
К Царю подходит Шувалов, он просит Царя оказать ему честь и почтить своим присутствием домашний маскарад, устраиваемый Шуваловым на праздниках. Царь обещает, добавляя с невеселой усмешкой: ‘Хотите развлекать своего пленника?’ Толстый Шувалов сконфуженно пыхтит.
В вечер маскарада у Шуваловых — в доме Долгоруких веселая суета: Мария уже одета — маркизой, князь — в костюме пастушка со свирелью, огромная княгиня — в коротеньком платье пастушки. Мария торжествует — княгиня не берет на маскарад Катю. ‘Если говорит, что больна, — так и нечего, пусть сидит у себя в комнате…’
В комнате Кати ‘столяр Степанов’ кончает ремонт ее секретера. Это — последняя работа ‘столяра’ у Долгоруких: сегодня он уйдет уже совсем. ‘У вас, барышня, много разных важных знакомых господ — может, порекомендуете меня кому-нибудь?’ — говорит он Кате. Катя дает ‘столяру’ адрес Орлова: к нему Степанов может обратиться от ее имени, может быть, он даст Степанову работу во дворце. Обычно сдержанный, Степанов так взволнованно благодарит Катю, что она удивлена, смущена…
На маскараде у Шуваловых. Мария Долгорукая с верхней частью лица, закрытой кружевами полумаски, совершенно напоминает сестру Катю: даже мушка на подбородке у нее приклеена там, где есть родинка у Кати. И за Катю ее принимают все — Шувалов, Орлов и другие. Марию это сначала забавляет, затем ее начинает раздражать, что она существует только как тень своей красавицы-сестры.
Наконец происходит встреча, о которой она так мечтала: ее встреча с Царем. Царь называет ее ‘Катя’, ‘ты’ и говорит ей, что для него эти встречи на людях, когда ему мучительно хочется обнять ее и он не может, становятся невыносимы… Марии сразу же все становится ясным. Взбешенная, расхохотавшись в лицо Царю и оставив его в полном недоумении, она убегает. Когда в зале она проходит мимо Царицы, та ласково берет ее за руку: ‘Ну, маленькая моя фрейлина, вы уже здоровы, не правда ли?’ Совершенно потерявшая самообладание Мария, вырвав руку, бежит к выходу из зала, за нею — огромная, разгневанная пастушка-княгиня. В зале атмосфера растерянности, скандала. В комнате, отведенной для одевания дам, Мария, злобно сорвав с себя маску, открывает княгине тайну Кати, случайно выданную Царем: Катя — любовница Царя… Княгиня — сначала онемела от неожиданности, от гнева. Затем она приказывает Марии немедленно отправляться домой и там ждать ее возвращения.
Катя в своей комнате с нянькой. Нянька, в очках, вяжет. Катя открыла и перебирает сундучок со своими старыми детскими игрушками, куклами. Вот она взяла куклу, спеленатую как ребенок, прижала ее к себе… Нянька: ‘Да ты что ж это, матушка? Кто ж так ребенка держит? Пора бы знать!’ Нянька показывает Кате, как надо держать ребенка.
Открывается дверь — в комнате появляется Мария, нянька оставляет сестер вдвоем. ‘Что тебе от меня надо? Уходи!’ — резко говорит Катя. Мария заявляет, что она пришла предупредить ее об опасности. ‘Какой?’ — пугается Катя. Мария, злорадно наслаждаясь эффектом своих слов, сообщает Кате, что она на маскараде говорила с Царем, и Царь сказал ей о своих отношениях с Катей. ‘Ты лжешь!’ — кричит Катя. ‘А откуда же, как не от него, я могла узнать? — торжествующе возражает Мария. — Ведь ты об этом никогда мне и слова не сказала’. Этот довод убивает Катю. Закрыв глаза, стиснув зубы, руки, она сидит, молча покачиваясь из стороны в сторону — с выражением такого отчаяния на лице, что Мария пугается, трясет сестру: ‘Катя? Что с тобой?’ Не глядя на Марию, как будто сама себе, Катя говорит тихо: ‘Я бы убила себя, если бы не он… (с силой): Но я хочу, чтоб он был, — он у меня будет — я его чувствую!’ Мария испугана еще больше, ей кажется, что сестра сошла с ума, она в отчаянии, она торопливо объясняет, что все это было не так, что Царь принял ее за Катю и сказал… ‘Что сказал?’ — хватает ее за руки Катя. Но Мария не успевает ответить: в передней уже слышен бас княгини и голос князя, Мария поспешно выбегает…
Трио: две комические фигуры — огромная, кричащая басом ‘пастушка’, с робко поддакивающим ‘пастушком’ сзади, и трагическая фигура Кати. В ответ на гневные восклицания княгини Катя гордо заявляет, что она действительно — любовница Царя, ‘она его любит — и будет любить’. ‘Какая наглость! Ты слышал? — оборачивается княгиня к мужу. — Что же ты молчишь, дурак?’ И она заявляет Кате, что не позволит позорить имя Долгоруких, что теперь без себя она не отпустит ее ни на шаг, она будет держать Катю взаперти… Вытолкнув мужа, ‘пастушка’ выходит, замкнув дверь на ключ.
День. Елизаветинские апартаменты дворца — с низкими сводчатыми потолками, старинной мебелью. Двое рабочих и подрядчик возятся у голландской с цветными изразцами печки. В противоположном углу, сейчас закрытый от остальных отворенной дверью шкафа, — ‘столяр Степанов’. Шкаф вделан в стену недалеко от изголовья кровати. Степанов быстро открывает совершенно незаметную для постороннего глаза выдвижную дощечку в стенке шкафа, прикрывающую небольшой тайник. Пользуясь моментом, Степанов ставит в тайник ящичек с часовым механизмом на крышке, задвигает дощечку и принимается за работу над не оконченными еще резными дверцами шкафа. Подходит подрядчик, напоминает Степанову, что господин Орлов требует, чтобы вся работа была сдана завтра. Степанов отвечает, что у него все готово, все рассчитано по часам: завтра остается только приладить дверцы. ‘То-то… Не забудь, что для Царя работаешь…’ — строго добавляет подрядчик…
В гостиной у Долгоруких — княгиня, Мария, Орлов. Орлов говорит, что заехал, чтобы справиться о здоровье ‘милой фрейлины’ и прокатить ее на своем рысаке — если разрешит княгиня. Княгиня заявляет, что Катя должна сейчас отправиться вместе с ней на примерку к портнихе, m-me Paillot, a выйти к Орлову — Катя не хочет: ‘Все капризы! Ах, как с ней трудно! Если Орлову угодно — он может прокатить Марию…’ Растерявшемуся от неудачи Орлову ничего не остается, как согласиться. Он уходит, чтобы ждать Марию внизу в экипаже.
Катя слышит все это из своей комнаты. Она знает, что Орлов приехал, чтобы спасти ее, чтобы устроить ее побег из дома, но она ничего не может сделать: в ее комнате — приставленные к ней княгиней две здоровенные монашки и странник. Эти телохранители хватают ее, если она подбегает к двери, закрывают ей рот, когда она пробует закричать… Ее выпускают только тогда, когда Орлов уже вышел. В передней она встречается с одетой для поездки Марией. ‘Я тебя ненавижу!’ — тихо говорит Катя. ‘Катя, милая…’ — горячо начинает Мария — и сейчас же останавливается: за спиной Кати выросла огромная фигура княгини. ‘Зайдешь потом к m-me Paillot’, — приказывает она Марии.
Музей восковых фигур. Посетители. Возле одной из фигур и происходит встреча ‘столяра Степанова’ с Анной (которую мы уже видели на заседании Тайного общества в ресторане). Степанов просит Анну передать членам Общества, что все готово: бомба с часовым механизмом положена в тайник, остается только завести часы… ‘Когда?’ — спрашивает Анна. ‘Завтра’, — отвечает Степанов. Они расходятся…
В окне за стеклом — восковые манекены, одетые по моде 80-х годов. Вверху вывеска ‘M-me Paillot. Couture’ {‘Мадам Пайо. Ателье’ (фр.).}. Подъезжает огромная шестиместная карета, высаживаются: княгиня, Катя и ‘телохранители’ — две монашки, лакей и два странника. Эта странная компания, привлекая внимание прохожих, входит в помещение m-me Paillot. Там Катя отказывается раздеваться в общем помещении, и m-me Paillot проводит ее в соседнюю комнату. Княгиня, занятая примеркой, остается в первой комнате. ‘Телохранители’ там же, у дверей.
M-me Paillot начинает примерять платье Кате. Катя, подавленная всем происшедшим, не слушая, отвечает односложным ‘oui’ на французскую трескотню m-me Paillot. С улыбкой поглаживая Катину грудь, m-me Paillot замечает: ‘Mais vos belles pommes, elles mrissent’ {А ваши прекрасные яблочки созревают… (фр.).} Катя — все так же: ‘Oui…’ {Да. (фр.).}
Появляется Мария. Происходит объяснение между сестрами (m-me Paillot, продолжающая примерку, не мешает им — она понимает только по-французски). Мария умоляет Катю простить ее: она ненавидит сама себя за все то, что она сделала, ‘но теперь она поняла все…’. ‘Что?’ — спрашивает Катя. ‘Ребенок?’ — отвечает Мария вопросом… Катя — тихо: ‘Да…’ Мария сообщает, что Орлов хотел устроить побег Кати завтра, но Мария убедила его, что нужно сегодня, сейчас же —он ждет ее в карете за углом… ‘Скорей, пока в соседней комнате m-me будет примерять мне платье… Через эту дверь — в коридор и потом вниз, во двор… Скорее!’ — в лихорадочном волнении говорит Мария. Катя не верит: это опять какая-нибудь ловушка со стороны Марии! Мария в отчаянии, она замолкает, у нее по лицу текут слезы… Катя увидела — и поверила. Она быстро, крепко целует Марию. M-me Paillot с изумлением смотрит… Мария увлекает ее из комнаты: ‘Mais allons, madame, je suis trs presse’ {‘Ну, идемте, мадам, я очень спешу’ (фр.).}. Катя торопливо одевается, руки не слушаются ее. Наконец она готова. Она выходит в коридор…
Елизаветинские апартаменты во дворце. Царь, сопровождаемый подрядчиком, осматривает сделанные работы. Вот он подошел к стенному шкафу с неготовыми еще дверцами. ‘Будьте спокойны — к завтраму все будет готово, ваше величество’, — рапортует подрядчик. Вдруг, недовольно сморщившись, Царь останавливается, прислушивается: где-то скребется мышь. ‘Терпеть не могу мышей! Чтоб этого не было!’ — говорит он подрядчику и отпускает его. Оставшись один, Царь снова прислушивается к мышиному шороху: где это — под полом или здесь, в этом шкафу? Стук в дверь и голос Орлова: ‘Это я, ваше величество!’ Царь оборачивается — и видит стоящую в дверях, задохнувшуюся от волнения Катю…
В мастерской m-me Paillot в это время бушует разъяренная княгиня, обнаружившая исчезновение Кати. Мария, скрывая свою роль в побеге Кати, подыгрывает княгине.
Раннее утро. У подножия винтовой лестницы, ведущей в елизаветинские апартаменты, Степанов с инструментами, перед ним Орлов. ‘Можешь идти домой’, — объявляет он ‘столяру’. Степанов стоит, не веря ушам: все пропало… ‘Но там еще… шкаф…’ — растерянно бормочет он. ‘Зайдешь через месяц — тогда тебе скажут, когда можно кончить’, — говорит Орлов и, заметив убитый вид ‘столяра’, добавляет: ‘Деньги за работу можешь получить сейчас, в канцелярии…’
Елизаветинские апартаменты. День, раскрыто окно, слышен праздничный звон колоколов. Катя — уже оправившаяся, расцветшая, еще более красивая, чем прежде. Она счастлива, она играет со своим ребенком, сидя на постели. Ребенок тянется к открытому, все еще без дверец, шкафу. Катя, смеясь, удерживает его и просит, чтобы Царь приказал наконец привести шкаф в порядок: все вещи там пылятся без дверец. Царь обещает, что сегодня же это будет сделано. И затем Катя узнает от него то, чего она давно уже боялась: через несколько дней ее счастливое затворничество в этой комнате кончается. Царице — хуже, Царь должен сопровождать ее в Крым, но он не может расстаться с Катей — она тоже должна ехать туда вместе со всем Двором. Взять туда с собой ребенка, конечно, нельзя: сегодня же вечером приедет женщина, чтобы взять ребенка и увезти его к матери Орлова. ‘Иначе нельзя, ты же сама понимаешь…’ — Царь кладет руку на голову Кате. Склоняя голову под этой тяжелой рукой, Катя тихо отвечает: ‘Я понимаю…’
Поздний вечер. В той же комнате ‘столяр Степанов’ — один. Он быстро вынимает из тайника ящичек, заводит часы, снова ставит ящичек в тайник, торопливо заделывает его кирпичами, закрывает выдвижной дощечкой — облегченно смахивает с лица пот… Навешивает на шкаф дверцы и, забрав свои инструменты, выходит.
В соседней комнате — обычно, видимо, нежилой, заставленной старинной мебелью в чехлах, — стоит коляска с ребенком. Катя, уже одетая на ночь, в пеньюаре — нагнулась над спящим ребенком, в глазах у нее — крупные слезы…
В первой комнате появляется Царь в сопровождении пожилой, просто одетой женщины. Он зовет Катю: пора! Входит Катя со спящим ребенком на руках. Ей страстно хочется поцеловать ребенка в последний раз, но она не смеет: боится разбудить его. Женщина уносит ребенка. Катя ничком лежит на постели. Царь уговаривает ее успокоиться. Она вдруг вскакивает: она хочет — ей нужно! — увидеть своего ребенка еще, последний раз: ‘Ради Бога… Только на секунду! Я сейчас же вернусь…’ Накинув сверх пеньюара манто, она убегает.
Царь остается один. Он прислушивается: слышен какой-то шорох. Опять мыши? Он стучит каблуком в пол — шорох не прекращается. Он открывает дверцу шкафа, прислушивается…
Катя — внизу, у подножия винтовой лестницы, сквозь стекло двери смотрит на женщину, которая усаживается в освещенной карете, бережно кладет на колени закрытый темной шалью сверток. Карета отъезжает.
В одном из своих апартаментов — Царица. Возле нее —статс-дама, придворный доктор, капающий в стаканчик какое-то лекарство. Входит Царь, притворно-веселым тоном утешает больную, что в Крыму ей на другой же день станет легче, можно выехать туда хоть завтра: он закончил все, что ему нужно было сделать до отъезда…
Катя медленно, обессиленная, поднимается по винтовой лестнице. Вдруг она слышит страшный взрыв вверху. Она инстинктивно бросается вниз, но сейчас же останавливается и с криком бежит вверх. Зацепившееся за резные украшения лестницы манто слетает с нее — она бежит, не замечая…
Услышавший взрыв Царь, оборвав на полуслове фразу, устремляется из комнаты, где он был с Царицей, и бежит, не обращая внимания на умоляющие крики Царицы и остальных. Царица в ужасе вскочила и медленно, с трудом идет, опираясь на руку доктора…
Смятение во дворце. Лакеи, придворные, офицеры и солдаты охраны со всех сторон бегут по коридорам и залам дворца. Навстречу им ползет дым…
Царь стремительно входит в полуразрушенные взрывом елизаветинские апартаменты. В бывшей комнате Кати — уже целая группа дворцовых обитателей, перепуганных и еще больше скандализованных, фрейлина Долгорукая в ночном туалете, схватив кого-то за руку, в отчаянии кричит: ‘Он оставался здесь! Где он — где Царь? Он жив?’ Увидев входящего Царя, она кидается к нему. Среди придворных — движение, шепот… Обернувшись и хлестнув гневным взглядом эту группу, Царь приказывает: ‘Прошу оставить меня вдвоем с княжной Долгорукой!’ Все мгновенно исчезают. ‘Боже мой… Ты не ранена? Катя! Что же ты молчишь?’ — обнимает Царь Катю.
И вдруг в треснувшем от взрыва стенном зеркале Царь видит остановившуюся на пороге Царицу с придворным доктором. Царице — с одного взгляда все ясно. Катя молча, широко открытыми глазами в ужасе смотрит на нее. Царица молча поворачивается и выходит. Царь делает шаг вслед за ней, но сейчас же возвращается и снова привлекает к себе Катю. ‘Тем лучше… Пусть все знают!’ — говорит Царь.
День. В салоне Шуваловых вдоль стены — как статуи сидят пожилые дамы, лысые, пергаментные сановники. Сдержанно-негодующие восклицания: ‘Скандал!’ — ‘Неслыханно!’ — ‘Бедная княгиня Долгорукая…’ — ‘А Царица?’ — ‘Ужасно!’ Появляется багровый, отдувающийся граф Шувалов: среди ‘статуй’ — движение. Шувалов — только что из дворца, с последними сенсационными новостями. Царица внезапно изменила решение и сегодня уезжает за границу, в Киссинген, его величество рано утром уже отбыл в Крым. Кто-то из ‘статуй’: ‘А она?’ Шувалов: ‘Долгорукая? В свитском поезде — тоже в Крым’. ‘Статуи’ онемели от негодования. Слышно только чье-то восклицание вполголоса: ‘Какая наглость!’
‘Статуи’ шуваловского салона сменяются восковыми фигурами в музее. Возле одной из фигур встречаются Анна и бледный, осунувшийся ‘столяр Степанов’. Торопливый, отрывистый разговор Анны: ‘У тебя дома — жандармы’. Степанов: ‘Знаю. Я всю ночь бродил по улицам’. Анна: ‘Сегодня — в разных поездах — мы едем в Москву. Ты — железнодорожный сторож Сухоцкий’. Степанов: ‘Хорошо’. Анна: ‘И когда через месяц он будет возвращаться из Крыма через Москву…’ Степанов: ‘Хорошо…’ Расходятся…
Освещенное еще ярким заходящим солнцем море. Крутой берег. Идущий вверх террасами парк, цветущие южные растения. По узкому пляжу ходит часовой с винтовкой.
Море видно сверху, с площадки в парке Крымского дворца. Площадка наполнена придворными, военными. Одиноко, отдельно от всех — княжна Катя Долгорукая, возле нее — только Орлов. Перед Царем — посланник турецкого султана и конюх, держащий на поводу великолепного арабского коня: это дар султана Царю. Другой конюх подводит второго коня. ‘А это — для… для…’ — посланник, замявшись, прячет в низком поклоне конец фразы. Быстрый обмен взглядов, легкий шепот в рядах придворных — и затем все замерло под сверкнувшим взглядом Царя. Намеренно резко отчеканивая каждое слово, Царь говорит: ‘Княжна Долгорукая, вам угодно принять подарок султана?’ Катя подходит к лошади и неожиданным, быстрым движением вскакивает на нее. Горячая лошадь делает скачок в сторону придворных, они отбегают, пятятся. Катя, громко смеясь, быстро справляется с лошадью. С приветственным жестом в сторону Царя и турецкого посланника она направляет лошадь через расступившиеся ряды придворных и исчезает в аллее. Обернувшись к группе придворных, Царь вызывающе спрашивает: ‘Прекрасная наездница, не правда ли?’ Согласный хор в ответ: ‘Да, да! Замечательно!’ С едва заметным тиком под глазом, с презрительной улыбкой Царь объявляет придворным: ‘Вы свободны, господа!’ Поклонившись посланнику султана, вскакивает на коня и рысью направляется вслед за княжной Долгорукой. Он едет рядом с Катей. Тик под глазом теперь у него очень заметен. Он говорит о том, как он устал от всего этого, как его мучит ложное положение Кати. Катя успокаивает его: ей совершенно безразличны эти люди, ей нужен только он один… ‘И… наш ребенок… — тихо добавляет она. — Я каждую ночь вижу его во сне…’
Они подъезжают к отдельному маленькому домику в парке, отведенному княжне Долгорукой. Навстречу им из сумрака поперечной аллеи выходит высокий, тощий как скелет старик с косой на плече, в мундире отставного солдата. Лошадь Царя храпя бросается в сторону. ‘Кто это?’ — тревожно вглядываясь, спрашивает Царь. ‘Садовник Иванов 3-й, ваше величество!’ — рапортует старик. — ‘Сколько ж тебе лет, дед?’ — ‘Девяносто три года, ваше величество!’ Царь поручает ему отвести лошадей и вслед за Катей входит в домик.
Наконец — вдвоем, одни! ‘Если б можно было бросить все, забыть обо всем и вместе с тобой…’ — начинает Царь и вдруг останавливается, прислушивается, болезненно морщась: под полом скребутся мыши.
Он испуганно хватает за руку Катю: ‘Опять мыши… как тогда, во дворце!.. Ты слышишь?’
Внутренность бедно обставленной комнаты в железнодорожной будке. Ночь. Пусто. Горит лампочка. Под полом слышен какой-то тихий шорох, глухое постукивание. Затем далекий свисток поезда. Осторожно приподнимается половица, вылезает Степанов — теперь ‘железнодорожный сторож Су-хоцкий’. Он вытаскивает подаваемые снизу Анной мешки с землей. Затем спускается к ней в подполье и, освещая себе фонарем пути, вползает за нею в прорытый ими подземный ход. Слышен глухой грохот проносящегося над их головами поезда, на шею Анны сыплется земля. Анна смахивает ее.
Катя во сне старается смахнуть мешающий ей солнечный луч. Царь, уже вставший и одетый, любуется ею, плотнее задергивает штору, выходит наружу. Там, за густой изгородью деревьев, слышен взволнованный спор нескольких голосов. Голос Орлова: ‘Он не приказал беспокоить…’ Царь: ‘Орлов! Что там такое?’ Орлов вручает Царю депешу. Царь вскрывает и читает ее — уже войдя в комнату Кати. Катя проснулась, она видит, как дрожит депеша в руке Царя и как на его лице поочередно сменяются выражения ужаса, радости, мучительного стыда. ‘Что случилось?’ — пугается Катя. Молча передав ей депешу, Царь выходит из домика. Перед дверью домика теперь уже двое: Орлов и Шувалов. Шувалов, взволнованный, подходит к Царю: ‘Ваше величество, осмелюсь доложить, что по моим сведениям…’
Катя, одна, читает депешу, извещающую о кончине Царицы.
Царь отвечает Шувалову: ‘Что ж, от судьбы не уйдешь. Ехать я все равно должен. Вы примите все меры предосторожности. Как обычно — два поезда, первый пойдет свитский’. Когда Шувалов уходит, Царь приказывает Орлову: ‘Мы выезжаем в полночь. К десяти доставишь сюда священника, но так, чтобы ни одна душа не знала, — слышишь?’
Маленькая крымская станция. В телеграфной рябой телеграфист выстукивает депешу.
Из телеграфного аппарата рука тянет ленту телеграммы: принимает депешу телеграфист подмосковной станции. Возле него вертится мальчик — Ваня Степанов. Взглянув на ленту, телеграфист приказывает мальчику: ‘Беги скорее к брату, скажи, чтоб глядел в оба: завтра ночью Царь проедет на двух поездах…’ — ‘Как — на двух поездах?’ — удивляется мальчик. — ‘Так. Потом приду, расскажу. Беги!’ Ваня бежит вдоль железнодорожного полотна к будке сторожа, вихрем влетает в нее и весело кричит Степанову: ‘Царь едет! На двух поездах!’ Степанов вскакивает, бледный: ‘Когда?’ Ваня: ‘Завтра ночью’.
Освещенные луной кипарисы, за ними — кресты кладбища. Возле ограды кладбища — дом. Орлов и два жандарма дворцовой охраны стучат в дверь дома, дверь им открывает священник в накинутом на плечи подряснике. Он в испуге пятится, увидев жандармов. Орлов и жандармы входят внутрь. Священник растерянно бормочет, что он не виноват — за что его хотят… Орлов прерывает его приказом — скорее одеваться и ехать. ‘Куда?’ — спрашивает священник. Орлов: ‘А это вы увидите. Да поживей, батюшка, поживей!’
Такие же освещенные луною кипарисы перед домиком Долгорукой. Садовник Иванов 3-й и Царь. Царь спрашивает строго солдата: ‘Молчать умеешь?’ — ‘Так точно, ваше величество!’ Царь: ‘Так вот, я тебя скоро позову, но об том, что услышишь и увидишь, — молчи до самой смерти’. Садовник: ‘Ну, молчать недолго: смерть-то уж близка…’ Царь — подозрительно: ‘Ты — про что?’ Садовник: ‘Как — про что? Девяносто три года мне, ваше величество!’
Царь входит к Долгорукой и сообщает ей о своем решении: теперь же, до отъезда в Петербург, они должны обвенчаться… Эта свадьба — на другой день после смерти Царицы — кажется Кате недопустимым кощунством, это пугает ее, она умоляет Царя отложить венчание. Царь настаивает и наконец объясняет Кате, почему он так торопится с этим: Шувалов предупредил его, что его жизни снова грозит опасность — по приезде в Петербург, а может быть, даже в пути, и Царь не хочет, чтобы его — Катин — ребенок остался безымянным, ‘незаконным’.
Появляется Орлов со священником. Священник, узнав Царя, пугается еще больше, хочет упасть на колени. Царь удерживает его и приказывает начать обряд. Священник дрожащими руками набрасывает на себя облачение. Сзади взволнованного Царя становится садовник: этот старик совершенно спокоен, его ничем не удивишь. Сзади Кати — Орлов. Налетая на огонь свечей, кружится бабочка. И в этой странной обстановке, среди упакованных чемоданов, начинается венчание Царя и княжны Долгорукой… ‘Только вы, батюшка, поскорее…’ — шепчет Орлов священнику перед началом…
‘Скорее… Скорее!’ — торопит Степанов Анну. На столе перед ней — колба, куски динамита. Она запаивает на спиртовке стеклянную трубочку. ‘Где контакты?’ — спрашивает Степанов, ощупывая все на столе, лихорадочно жует. ‘Где контакты?’ — уже почти кричит он. Анна пододвигает к нему ящичек с зажимами для проводов и двумя кнопками на крышке. Присоединив к ним провода, Степанов спускается с фонарем в подполье, чтобы проверить там проводку.
День. Та же комната в железнодорожной будке, но уже все убрано. Положив голову на стол, спит Анна. Тикают стенные часы. Степанов надевает куртку железнодорожного сторожа и выходит. Он идет по рельсам, осматривая путь. Вдоль рельс проходит солдат охраны с винтовкой, вдали виден другой, третий. Возле одного из солдат с любопытством вертится Ваня. Степанов сердито отсылает его домой: тут ему не место…
[‘Сторож’ знает, что царский поезд — идет вторым.
В пути, ночью, на маленькой станции Царь переходит из своего поезда в свитский — в купе своей молодой жены.]
Та же комната в будке, но уже поздний вечер. Анна, в лихорадке ожидания, смотрит на стенные часы. Степанов беспокойно ходит взад и вперед. Ваня просит у него позволения пойти посмотреть, как поедет Царь ‘на двух поездах’.
Искры летят в темноте из трубы мчащегося паровоза.
Купе Долгорукой. Задернутая шторой лампочка в потолке, полумрак. Слышен голос Кати: ‘Нет-нет… Мне одной страшно… Еще только одну станцию вместе, а потом…’
В будке Степанова слышен далекий свисток паровоза. Анна бросается к открытому окну, Степанов — к контактам. Анна — обернувшись к Степанову — отрывистым шепотом: ‘Подожди — это свитский… Я тогда скажу…’ За окном перед ней вырастают огненные глаза паровоза, с грохотом проносится свитский поезд. Короткая пауза тишины. Вдруг, вспомнив что-то, Степанов подбегает к занавеске, отдернул ее, в ужасе говорит Анне: ‘Ваня… Он наверное там…’ — и бросается к двери. Анна не слышит его: она целиком поглощена тем, что видит за окном: там вдали уже показались огни второго поезда. Свисток паровоза… Степанов, вцепившийся в ручку двери, с усилием отрывается от нее, кидается к контактам. Грохот поезда. Анна оборачивается: ‘Вот… Теперь!’ Степанов нажимает кнопки…
За окном — отдаленная вспышка пламени, грохот взрыва, секунда мертвой тишины. Степанов стремительно выбегает наружу.
В темноте — мелькание фонарей, лиц, бегущих ног, сверкающих штыков, крики. Свалившиеся с полотна, развороченного взрывом, вагоны и паровоз царского поезда. Из паровозного котла со свистом выходит облако пара, застилая экран…
Ярко освещенный коридор в свитском вагоне. Полуодетые дамы, офицеры, придворные, окружившие Царя, возле него — Орлов. Неясный, взволнованный говор. Из своего купе выходит Долгорукая. Царь подходит к ней и, склонившись, молча целует ей руку. Все затихли. Мимолетные, многозначительные взгляды…
У рельс под фонарем — Степанов на коленях перед лежащим Ваней. Он окликает мальчика. Ваня открыл глаза. Через силу улыбаясь, мальчик взял руку брата, крепко вцепился в нее. К Степанову подбегает телеграфист и шепчет ему: ‘Царь жив! Уходи!’ Степанов, не отвечая, не двигаясь, свободной рукой вынимает из кармана какой-то конверт, передает его телеграфисту, тот быстро уходит.
Остановившись возле одного из уцелевших вагонов царского поезда, телеграфист быстро прикалывает конверт на видном месте и исчезает в темноте.
Степанов — в прежней позе над Ваней, продолжающим держать его руку. Ваня услышал приближающиеся шаги, голоса, звон шпор, делает движение головой, не открывая глаз, крепче сжимает его руку — Степанов остается. Подбежавший жандармский офицер наклоняется, вглядывается: ‘Ты кто? Здешний сторож?’ Степанов молчит. Офицер оборачивается назад — к солдатам: ‘Возьмите его!’
Растерянный, запыхавшийся, потерявший всю важность Шувалов быстро входит в коридор свитского вагона, подает Царю конверт. Царь вынул письмо, читает. Лицо его остается непроницаемо-спокойным, он знает, что все на него смотрят, только чуть заметен тик под глазом. В письме — предупреждение от имени Тайного общества, что приговор все равно будет приведен в исполнение — не позже чем через месяц. ‘Что это?’ — тревожно спрашивает княжна Долгорукая. ‘Ничего, ничего…’ — Царь поспешно прячет листок и поворачивается к Шувалову: ‘Едем!’ — ‘Ваше величество!’ — умоляюще начинает Шувалов. Царь резко обрывает его: ‘Я должен!’ — и, пропустив вперед Долгорукую, входит за ней в купе.
Поезд медленно двигается.
<1933-1934>
Впервые: Сочинения. Т. 4. С. 113—132.
Печатается по данному изданию.
Сценарий написан в 1933—1934 гг. Он был послан автором в числе других американскому переводчику, другу Замятина, Чарлзу Маламуту 14 мая 1935 г. ‘Посылаю Вам три сценария, нет, четыре’, — писал Замятин (письмо находится в Бахметевском архиве). В цитируемой ранее статье Б. Харви указывается, что этими сценариями были: ‘Царь в плену’, ‘Великая любовь Гойи’, ‘Бич Божий’ и ‘Пиковая дама’ (с. 101).
…восклицание вполголоса: ‘Какая наглость!’ — В этом месте замечание автора на рукописи: ‘Усилить. 1) Семейный тайный совет (дядья, мать etc.) с участием Шувалова, митрополита — о возможном перевороте, регентстве etc. 2) Предложение отречься — в виде намека.
‘Сторож’ знает… — В авторской рукописи утрачена 32-я страница. Ее содержание восстановлено по авторскому резюме. Слова в скобках добавлены подготовителями мюнхенского издания сочинений Замятина.