Царь природы, Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович, Год: 1899

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Д. Н. МАМИНЪ-СИБИРЯКЪ

ПОЛНОЕ СОБРАНЕ СОЧИНЕНЙ
СЪ ПОРТРЕТОМЪ АВТОРА
И КРИТИКО-БОГРАФИЧЕСКИМЪ ОЧЕРКОМЪ П. В. БЫКОВА

ТОМЪ ДВНАДЦАТЫЙ

ИЗДАНЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ. ПЕТРОГРАДЪ
1917

ЦАРЬ ПРИРОДЫ.
Эскизъ.

I.

Яркій солнечный день. На пляж (пляжемъ называется низкій песчаный морской берегъ) обычное оживленіе. По курортному расписанію, отъ 10 до 12 часовъ купаются дамы, отъ 12 до 2 — мужчины, а отъ 2 до 5 — общее купанье, но обязательно въ костюмахъ. За нарушеніе этихъ правилъ виновные подвергаются такимъ-то и такимъ взысканіямъ, согласно такимъ-то и такимъ статьямъ и параграфамъ такого-то устава о такихъ-то наказаніяхъ. Я не купаюсь, но беру солнечныя ванны, т.-е. долженъ бродить по солнцепеку, что совпадало какъ разъ съ часами общаго купанья. Финскій заливъ не отличается особенными красотами, и описываемое мной мстечко раздляетъ общую участь. Высокая дюна, покрытая сосновымъ лсомъ, устье большой судоходной рки, по которой сплавляется съ какой-то лихорадочной поспшностью дешевый русскій лсъ, нсколько иностранныхъ пароходовъ на рейд, старый маякъ на береговомъ откос, а впереди громадный заливъ, уходящій изъ глазъ синющимъ полукругомъ. Лично мн нравится это холодное сверное море, отъ котораго ветъ еще суровой красотой древнихъ сагъ. Когда-то по нему прошли тысячи скандинавскихъ кораблей, по нему же плыли меченосцы, и этотъ унылый, низкій берегъ служилъ, можетъ-быть, кровавой ареной бурныхъ подвиговъ древнихъ викинговъ и русскихъ витязей. Поработали на славу здсь когда-то новгородцы, пока ихъ не смнила ‘московская бородка’, но окончательно разршилъ спорный вопросъ царь Петръ, и дюна осталась за нами.
Въ два часа я обыкновенно возвращался съ своей заказной прогулки и садился отдохнуть гд-нибудь на одной изъ зеленыхъ скамеекъ, разставленныхъ по пляжу. Съ моря всегда дуетъ такой хорошій втерокъ, особенно, когда заиграютъ бляки и волны съ шипньемъ впиваются въ песчаный берегъ. Въ солнечный день картина купанья очень красива. Берегъ такой ровный, песокъ твердый, и ребятишкамъ раздолье. У меня была любимая скамеечка, которая стояла на границ между аристократической частью пляжа, примыкавшей къ богатымъ дачамъ, и демократической, гд на дюн ютились, какъ гнзда стрижей, рыбачьи избушки. На моей скамейк былъ, между прочимъ, сторожевой постъ, т.-е. сидлъ кривоногій низенькій сторожъ съ мдной бляхой на груди и кривой палкой въ рук, являвшейся, кажется, тоже символомъ власти. Онъ всегда имлъ какой-то заспанный видъ и любилъ поворчать, какъ ворчатъ добрые старики. Отъ скуки старикъ иногда почитывалъ какую-то рваную книжку, которую носилъ за пазухой.
Я замтилъ, что сторожъ, противъ всякихъ законовъ физіологіи, приходилъ въ хорошее настроеніе въ скверную погоду, когда было холодно и дулъ втеръ, и начиналъ нервничать въ хорошіе солнечные дни. Такъ было и сегодня. Еще подходя къ скамейк, я видлъ, что мой пріятель сидлъ вт какой-то вызывающей поз, готовый ринуться на неизвстнаго врага.
— Здравствуй, старина!
— Здравствуйте, баринъ…
— Каково прыгаешь?
— А вотъ… ну, ужъ денекъ задался!..
— А что?
— Измаялся весь…
Лицо сторожа принадлежало къ тмъ страннымъ лицамъ, которыя издали кажутся молодыми и только вблизи опредляются, какъ извстнаго рода живая хронологія. Старость моего знакомаго можно было опредлить только по сти мелкихъ морщинъ, обложившихъ глаза, и потухшимъ маленькимъ глазкамъ. Сдины не было, но это не мшало опредлить роковое ‘подъ шестьдесятъ’. Немного разбитая походка и сгорбленная спина дополняли картину.
— Разв теб трудно, ддка?— замтилъ я.— Сиди да смотри — только и работы.
— Мн-то?! Да хуже моей собачьей должности и не придумать… За восемь-то цлковыхъ жалованья такого страму напринимаешься, что и не замолить потомъ. Мало ли, кажется, работы переработалъ на вку, а вотъ привелъ Господь на старости лтъ…
Этотъ ропотъ на судьбу мн казался довольно нелпымъ, потому что обязательной работы въ собственномъ смысл было всего около пяти часовъ, да и то какая это работа — сидть на морскомъ берегу и смотрть, чтобы въ ‘мужскіе часы’ не стала — конечно, случайно — купаться какая-нибудь разсянная или очень близорукая дама, а въ общіе часы — чтобы вс были въ костюмахъ.
— Легче твоей работы трудно и придумать,— резюмировалъ я свои мысли.
— Это точно… Одинъ генералъ военный даже завидуетъ мн. ‘Теб, гритъ, и помирать не надо’… Веселый такой генералъ… Онъ что длаетъ…
Старикъ снялся со скамейки и, не доканчивая фразы, устремился въ демократическій конецъ, гд купались эстонки и горничныя.

II.

На моихъ глазахъ произошла довольно выразительная сцена. Шагахъ въ двадцати, на бревн, сидла спиной ко мн пожилая эстонка безъ всякаго костюма. Съ моей скамейки видна была только широкая, жирная спина. Передъ ней стояли эстонскіе потомки самаго невиннаго возраста, для котораго костюмъ не предусмотрнъ самыми строгими правилами, чмъ они, очевидно, и пользовались. Мой сторожъ забжалъ къ нарушительниц порядка en face и, очевидно, краснорчиво доказывалъ ей и словами и жестами всю нелегальность ея поведенія. Въ свою очередь, откровенная мать семейства указывала на свою дтвору, которую нужно было одть и прибрать. Доказательство было налицо, и сторожъ совершенно напрасно выкрикивалъ:
— А ‘страхъ’ знаешь? А? Съ вашей сестры полагается три цлковыхъ ‘страху’ за скверное безобразіе… Кто за тебя долженъ отвчать? я должонъ отвчать… Тутъ публика ходитъ, а ты въ какомъ образ? Тьфу… Вонъ два офицера идутъ…
Дальнйшій діалогъ вошелъ на эстонскомъ язык, причемъ перевсъ, очевидно, былъ на сторон отвтчицы. Сторожъ, исполняя свои прямыя обязанности, только мшалъ ей кончать одванье ребятишекъ и тмъ самымъ отдалялъ моментъ ея собственнаго приличія. Кончилось тмъ, что сторожъ помахалъ своей палкой, выразительно плюнулъ и вернулся на свой постъ.
— Ну, раз сговоришь съ бабой?!..— возмущался онъ.— Тутъ офицеры идутъ, а она какъ есть ничего по хочетъ понимать… Это она на зло мн, баринъ, длаетъ. Ей-Богу…
Я пробовалъ ему объяснить излишество его служебной энергіи, вредившее прямо длу купальнаго благочинія, но старикъ уперся на своемъ и упорно не желалъ ничего понимать. Помилуйте, ежели эта самая эстонка прямо, на,— сидитъ голая. Какой же это порядокъ? Общій часъ, а тутъ вдругъ вс бабы разднутся. Нашъ разговоръ прервали, потому что старикъ опять вскочилъ и принялъ угрожающую позу. Съ дюны спускалась высокая двушка въ одной рубашк и босая.
— Вотъ она, эта самая Мотька… Самый и есть ядъ!— ругался впередъ старикъ и погрозилъ издали своей палкой.
Мотька съ разбгу бросилась въ море и красиво исчезла съ перекатывавшихся черезъ нее волнахъ. Сторожъ стоялъ въ выжидательной поз и продолжалъ повторять:
— Это она на зло мн, Мотька эта самая…
— Да вдь она въ костюм купается!
— А водъ увидите… Ну, я ее сегодня ‘острахую’. Будетъ ей смяться надо мной… Мотька служитъ горничной у этого генерала… Глядите, баринъ! Ахъ, безстыдница…
Поднявъ угрожающе палку вверхъ, старикъ полетлъ къ тому мсту, гд купалась блокурая Мотька. Она, сидя по горло въ вод, успла снять съ себя рубашку и наслаждалась свободно катившимися по ея молодому тлу волнами, причемъ каждый волновой интервалъ обнаруживалъ всю преступность Мотькиной воли.
— Ты это что, безстыдница?!..— кричалъ сторожъ, заходя въ воду по колни и продолжая грозить палкой.— Я не посмотрю на тебя, что ты генеральская горничная… Я… я…
Спорить съ безстыдницей при существовавшихъ условіяхъ было трудно, и нырявшая въ волнахъ Мотькина голова отвчала только вызывающимъ смхомъ.
— А ты у меня только выйди на берегъ, безстыдница:— кричалъ старикъ, хлопая по вод палкой.— Я теб покажу… Забыла страхъ-то?.. Три цлковыхъ…
Когда старикъ отвернулся, очевидно, желая вызвать сочувствіе публики, Мотька уже оказалась опять въ рубашк и смло пошла изъ воды прямо на своего гонителя. Облеченному властью человку ничего не оставалось длать, какъ еще разъ плюнуть и вернуться на свой постъ.
— Видли, баринъ?— обратился онъ ко мн упавшимъ голосомъ, вытирая лицо платкомъ.— Вотъ, кажинный разъ такъ что у меня съ ней битва идетъ… И вдь все мн на зло длаетъ! Ну, купайся по закону, какъ барыни купаются, а она что вытворяетъ, безстыдница… Да и баринъ-то такой же безстыдникъ, хоть и генералъ вполн… Какъ женскій часъ — онъ сейчасъ на берегъ. Ну, сторожихи окружатъ его, у нихъ свистки — въ свистки свистятъ, а онъ только смется… Вотъ какой генералъ. А разъ нарядился въ женское платье и идетъ это по берегу. И грхъ и смхъ. Сторожиха ко мн, ну, а я тутъ въ переулочк караулю мужчинъ, которые съ трубками. Я къ генералу: такъ и такъ, законъ преступаете… А онъ мн: ‘Вдь ты — мужчина, царь природы — и боишься бабъ’… И ‘страхъ’ заплатилъ.
Помолчавъ немного, сторожъ прибавилъ:
— Хуже моей должности на всемъ свт не сыскать. Не должность, а одинъ страмъ… Я такъ думаю, что это за родительскіе грхи Богъ человка наказываетъ. А можетъ, и за свои… Когда я былъ подросткомъ, такъ я что, бывало, длалъ: мать посадитъ курицъ на яйца, а я выберу засиженныя яйца и снесу куда-нибудь господамъ на дачу, да и продамъ. Мать-то разъ меня и поймала. Яйца-то еще совсмъ теплыя, ну, она меня и прокляла. Сгоряча, конечно, а все-таки оно вотъ когда отрыгнулось…
‘Царь природы’ имлъ самый скорбный видъ, что уже совсмъ не гармонировало ни съ ликующимъ лтнимъ днемъ, ни съ этимъ моремъ, пестрвшимъ купавшимися женщинами.
1899.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека